Король Фердинанд не любил яркого света. Была бы его воля, он пригасил бы солнце или, на худой конец, завесил бы это не в меру щедрое светило плотной тафтой.

Но земным владыкам солнце не подчинялось, и поэтому король сидел спиной к узкой щели, через которую пробивался пыльный солнечный луч, за огромным столом, на котором в беспорядке были разбросаны всевозможные свитки и карты.

По другую сторону стола, лицом к скудному свету, стояли участники тайного собеседования – кардинал Мендоса и адмирал моря-океана. Королева, сидя у окна, вышивала золотыми и красными нитями сцены крестных мук Христа. Ко Дню Вознесения она, исполняя нерушимый обет, должна была возложить на алтарь барселонского собора покров с собственноручной вышивкой.

Стежки за стежками ложились на бледно-розовый шелк, пятая, и последняя, крестная рана открылась на левой ступне Христа.

Королева Изабелла внимательно, не упуская ни одного слова, прислушивалась к беседе, которая велась за столом.

Колумб, глядя на королеву, испытывал необыкновенный восторг. Эти ловкие, тонкие пальцы, это лицо, нежное, мудрое, эти лучистые синие-пресиние глаза, согретые затаенными думами…

Воистину в целом свете нет королевы краше доброй и отзывчивой доньи Изабеллы.

А кардинал Мендоса (ему ли не знать королеву: долгие годы он был ее исповедником) не без опаски поглядывал на предмет тихих восторгов простодушного адмирала.

Кардиналу ведома была цена обаятельных улыбок и ласковых взглядов королевы. Она великолепно владела даром привлекать доверчивые сердца. Но кардинал знал: когда внезапно леденеют ее глаза, когда сжимаются ее губы, жди беды. И уж если приняла она решение, никакие силы не спасут жертву ее расчетливой ярости.

Она никогда не выходила из себя, голос ее всегда был спокоен, каждое слово тщательно взвешено. И никому, не только кардиналу, но и самому господу богу, неведома мера ее неумолимой твердости и холодной жестокости.

Кстати, о Господе Боге. Сомнения нет, королева – опора истинной веры, но порой кажется, что Саваофа и все его небесное и земное воинство она заставляет служить своим тайным целям.

Кому как не ей подвластна святейшая инквизиция? И не куда-нибудь, а именно в ее казну идет добро изгнанных, замученных и сожженных иноверцев и еретиков. Король, когда королева была рядом, чувствовал себя не очень уверенно. Изабелла всегда внимательно его выслушивала, всегда с ним соглашалась и всегда все делала по-своему. И всякий раз он убеждался, что она поступает наилучшим для них обоих образом.

Изабелла, родись она не во дворце, а под соломенной кровлей хлева или в цыганском шатре, все равно была бы – тому порукой ее властная натура и жестокий ум – первой и на скотном дворе, и в кочевом таборе.

Фердинанд же, появись он на свет не в королевских чертогах, а в доме простого смертного, вероятно, стал бы лавочником. Плутоватым лавочником, из тех, кто наживает деньгу, подпиливая гири и промышляя лежалым и гнилым товаром.

Подслеповатые хитрые глазки, нос грушей – да на любом толкучем рынке Арагона и Кастилии такие лица попадались на каждом шагу, возбуждая подозрение у местных альгвасилов.

И, право же, любой сарагосский барышник, угнездившись на троне, проявил бы не меньшую ловкость в дипломатических делах.

Что и говорить, дипломатом король Фердинанд слыл изрядным. Ему доводилось обводить вокруг пальца даже Людовика XI Французского, хитрейшего государя Европы.

Но Фердинанд всех обманывал и предавал с такой наглостью, что его стали опасаться самые близкие друзья, и он растерял бы последних союзников, если его дипломатическую прыть не умеряла бы королева.

Это собеседование в таинственной дворцовой полумгле очень радовало короля. Земли, которые не столько, правда, ему, сколько королеве преподнес адмирал моря-океана, вводили короны Кастилии и Арагона в лабиринт непредвиденных и запутанных дипломатических интриг, а по части интриг король был большой дока.

Но короля раздражало многословие его собеседников – адмирала и кардинала.

Казалось, будто король сидит на иголках. Он вьюном вертелся в кресле, вскакивал, снова садился и при каждом резком движении с тихим стоном хватался за шею.

Четыре месяца назад короля едва не заколол один из его подданных. Кинжал злоумышленника вонзился между лопаток, и хотя рана благополучно зажила, спина и шея отзывались на чересчур уж нетерпеливые жесты.

Медлительный кардинал окончательно вывел короля из равновесия.

– Вы, ваше преосвященство, – в сердцах сказал Фердинанд, -битый час по пунктам читаете старые договоры с Португалией. С таким же успехом вы могли бы порадовать наш слух заупокойными молитвами. Кому нужны эти ветхие грамоты, какой в них толк?

Уязвленный кардинал сухо ответил:

– К сожалению, ваше величество, эти старые и ветхие грамоты сохраняют свою силу по сей день. Еще раз повторяю: по договору семьдесят девятого года вся южная часть моря-океана признана португальской. Стало быть, Португалия имеет право на все земли, лежащие к югу от той линии, которая пересекает море-океан поперек и проходит через Канарские острова. А земли, открытые сеньором адмиралом, явно не находятся по ту сторону линии.

– Знать не хочу никаких линий! – воскликнул король. – Думайте не о том, как соблюсти договор с португальцами, а как его нарушить!

– Ваше высочество, – проговорил Колумб, – мне уже не раз приходила в голову одна мысль: если бы нам удалось передвинуть эту линию…

– Желал бы я знать, куда вы ее передвинете, – буркнул король. – Стоит только эту поперечинку перенести хоть на самую малость к югу, и мой драгоценный кузен, дон Жуан Португальский, пойдет на нас войной – ведь сразу за Канарскими островами начинаются его заморские владения.

– Вероятно, ваше высочество, я не совсем точно выразился -сказал адмирал, – я предлагаю разделить море-океан не поперек, а вдоль, по меридиану, и сделать это без особого ущерба для короля Жуана. Если такую продольную линию провести миль за пятьсот -шестьсот к западу от Азорских островов и оставить за Португалией все то, что лежит восточнее нового рубежа, то у короля Жуана сохранятся все его африканские земли и та часть моря-океана, через которую проходит португальский путь в Гвинею и к мысу Доброй Надежды. Мы же получим западную половину моря-океана с теми землями, которые я открыл близ берегов Индии и Сипанго.

– Неплохая мысль, – произнес кардинал, – но король Жуан не согласится на такой раздел. Он сошлется на то, что старую линию, а она для него весьма выгодна, утвердил его святейшество папа Сикст IV и ни один христианский монарх не вправе изменять решения наместника святого Петра.

Король повернулся к кардиналу так круто, что едва не выпал из кресла.

– Вашего папу Сикста, – прошипел он, – уже девять лет черти поджаривают в аду на раскаленной сковороде. Туда же, в преисподнюю, убрался и его достойный преемник, папа Иннокентий VIII. И пусть мне это и стоило недешево, но папский престол я в прошлом году купил дону Родриго де Борхе, чистокровному арагонцу. Теперь мой Борха или, выражаясь на итальянский лад, Борджа, стал папой Александром VI, и, уж поверьте мне, для него не составит труда отменить любые решения прежних наместников апостола Петра.

Королева перекусила длинную золотую нить и задумчиво произнесла:

– Не сомневаюсь, папа Александр – человек смелый. Но, мой дорогой супруг, я не уверена, что он ваш друг, хотя его тиара и обошлась вам в пятьдесят тысяч дукатов.

Из четверых участников этого тайного совета одному только Колумбу ничего не говорило имя дона Родриго Борхи, бывшего епископа Картахены и Валенсии, бывшего легата арагонской короны в Риме и бывшего вице-канцлера папской курии. Он не знал, что у этого князя церкви, той церкви, которая, с присущим ей лицемерием, запрещала своим служителям вступать в брак, было по крайней мере шестеро сыновей и дочерей.

Он не знал, что насилием, вымогательством, подлогом дон Родриго Борха добыл всем своим чадам поместья, замки, выгодные синекуры.

Он не знал, что за этим любимцем короля Фердинанда числились «грешки», которые любого менее ловкого злодея давно привели бы на плаху или виселицу. Нет, даже не петля и не топор, а котел с кипящим маслом был уделом отравителей, а дона Родриго недаром называли «аптекарем Сатаны»: яды, им изготовленные, действовали порой медленно, месяцами и даже годами, порой мгновенно, но всегда безотказно.

И адмиралу, разумеется, было неведомо, что дон Родриго Борха в августе 1492 года купил почти весь конклав – коллегию кардиналов, выбирающую папу…

– Да, король моей души, – продолжала Изабелла, – я не поручусь, что его святейшество – ваш друг: слишком многим он вам обязан, впрочем, мне думается, что он заменит поперечную линию продольной. Море-океан папе Александру не принадлежит, оно его мало беспокоит, и, кроме того, он ведь не забыл, что десятого августа прошлого года на конклаве португальский кардинал да Кошта голосовал против него по прямому указанию короля Жуана.

– Святая правда, моя дорогая, – сказал король. – Я пошлю в Рим верных людей и потребую, чтобы папа отдал нам западную половину земного шара. Убежден, что король Жуан отправил в Барселону послов. Этот лисабонский кляузник спит и видит, как бы оттягать у нас новооткрытые земли. А мы покажем его послам буллу папы Александра VI. Послы стремглав кинутся в Лисабон, король Жуан разгневается на его святейшество папу, начнется бумажная война между ними и доном Жуаном, а тем временем сеньор адмирал вторично отправится в Индию и высадит на Эс-паньоле тысячи две доблестных испанских рыцарей.

– Вы, как всегда, правы, – ответила королева. – Но вот чего я опасаюсь: ваш кузен дон Жуан постарается опередить сеньора адмирала. А если португальские корабли придут в Индию прежде кастильских, наша игра будет проиграна. Поэтому надо, не дожидаясь послов из Лисабона, направить дону Жуану ловкого человека. Короля необходимо убедить, что мы твердо намерены решить дело миром и что ему нет смысла посылать на запад боевую флотилию. У меня есть на примете такой человек: это рыцарь дон Лопе де Эррера.

– Вот и отлично, – проговорил король, – дадим этому дону Лопе инструкции, на них уйдет дня три-четыре, и пусть с богом едет в Лисабон.

Королева лукаво улыбнулась:

– Инструкции, мой друг, уже готовы. Дон Лопе может выехать из Барселоны завтра, двадцать второго апреля.

– В таком случае, – сказал король, – я завтра, хотя нет, завтра я не успею, сегодня воскресенье, ну тогда, скажем, в среду, снаряжу гонцов к нашему послу в Риме, сеньору Гарсиласо де ла Веге. В начале мая они будут в Риме, и на троицу новая папская булла придет в Барселону. Клянусь честным крестом, кузен Жуан получит приятный сюрприз…

Королева, отложив свое рукоделие, подошла к столу.

– До среды, мой друг, три дня. Три дня – это вечность. Я полагаю, что мы сможем отправить гонцов в Рим завтра к вечеру. Но боюсь я, что сеньор Гарсиласо с папой не справится. Слишком он уж благороден. Рыцарь без страха и упрека. Что ж, попробуем. Дайте мне перо, сеньор адмирал. Нет не это, я люблю остро очинённые перья. Так где должна пройти линия раздела? Западнее островов Зеленого Мыса и Азорских островов? Прекрасно, чудесно! Сейчас мы с королем напишем письма сеньору Гарсиласо де ла Веге и его святейшеству папе Александру… И прошу вас, сеньор адмирал, раздвиньте этот занавес – здесь темно, как в склепе.

В понедельник 22 апреля дон Лоне де Эррера, чрезвычайный посол королевы Изабеллы и короля Фердинанда, выехал из Таррагонских ворот и через Валенсию и Толедо направился в Лисабон.

В тот же день гонец их высочеств покинул барселонскую гавань и на всех парусах помчался к берегам Италии. Барселона вступила в бой с Лисабоном.