В понедельник, 31 декабря 1492 года, Колумб проснулся на заре. Утро было тихое и ясное. Солнце еще не взошло, но мгла рассеялась. Над бухтой стоял легкий туман. Сквозь жемчужную дымку проступали мягкие, чуть расплывчатые контуры берега. Зеленые леса сползали с крутых склонов в море. В широкой излучине бухты, по самому подолу этого зеленого плаща, тянулась золотистая кайма пляжа. На песчаных мысах дремали пальмы.

Берег был пуст и безлюден. Но на высоком его уступе, в просветах между густыми зарослями, чуть видны были желтые головы хижин. От уступа к морю сбегала неширокая тропа, прорубленная в буйной лесной чаще.

Заслоняя ладонью глаза, Колумб осматривал дальние и ближние берега. Да, в бухте было тихо и спокойно. Вода – как зеркало. Только над мелью, у самого входа в бухту, легкая рябь. А справа от мели… справа три голые мачты и скелет корабля. Обглоданный скелет: вчера сняли всю обшивку, остались только голые ребра шпангоутов. Вот, собственно, и все, что уцелело от «Санта-Марии».

Ровно неделю назад, в рождественскую ночь, она затонула на этой мели. Затонула в ясную и безветренную погоду, когда море было спокойнее, чем вода в чаше. Мальчишка-рулевой не сразу приметил эту мель, да и невдомек ему было, что течение сносит к ней корабль.

«Санта-Мария» погибла. «Пинта» месяц назад потерялась в этих неведомых морях. Кто знает, быть может, она и найдется, но пока все надежды надо возлагать на маленькую «Ниныо». Двадцать, от силы двадцать пять, человек может она вместить в свое чрево, а сейчас на ней шестьдесят с лишним моряков: своя команда и люди с «Санта-Марии».

Ну, это еще не беда. Вон там, на опушке, подведен под крышу большой бревенчатый форт. В нем останутся тридцать девять человек. И никому не дано знать, как сложатся их судьбы. Впрочем, что может случиться с ними в этой чудесной стране? Здешние обитатели – самые мирные люди на свете. Приветливые, радушные, они за любую безделушку готовы отдать все, что у них есть, и кажется при этом, что дарят они свои сердца.

А земля эта поистине рай земной. Эспаньолой – Малой Испанией – назвал он ее, и это шестая земля, открытая им по ту сторону моря-океана.

Тридцать пять дней шли «Санта-Мария», «Пинта» и «Нинья» через море-океан, и только на тридцать шестой день, в пятницу 12 октября, показалась первая земля. То был небольшой остров Гуанахани, и на нем обитали смуглые люди. Ходили они в чем мать родила, а волосы у них были прямые и жесткие. И эти островитяне не знали, что такое железо, и оружием им служили тростинки с наконечниками из кости и рыбьего зуба.

К кораблям они подплывали на челноках-долбленках и с величайшей охотой дарили морякам клубки хлопковой пряжи и разноцветных попугаев.

Должно быть, остров этот лежал где-то неподалеку от Индии, ведь как-никак больше месяца шли к нему через море-океан корабли, но, странное дело, не было на нем ни дворцов, ни храмов, ни цветущих городов, а жители его – он назвал их индейцами – ютились в соломенных хижинах, крытых листьями.

У многих индейцев насквозь просверлены были ноздри, и в эти отверстия вставлены кусочки золота. Когда же их спрашивали, где достают они золото, то почти все указывали на юг.

И на следующий день корабли тронулись на юг. Вскоре удалось открыть еще три острова, а в воскресенье 28 октября на юге показалась большая земля – Куба, и, пройдя вдоль ее берегов на запад, корабли затем повернули на восток.

Почти три недели шли они в этом направлении, и все время по правому борту была земля – берег Кубы. А на Кубе жили такие же темнокожие и голые индейцы, как на острове Гуанахани.

Люди, посланные в глубь этой страны, усердно искали большие и богатые города: ведь в Индии и рядом с ней, в китайской земле, таких городов тьма-тьмущая, но, как это ни удивительно, встречались им лишь маленькие селеньица с жалкими хижинами. А местные жители понятия не имели о лошадях, быках, козах, овцах. Даже кошек, и тех у них не было. Правда, эти индейцы держали собак, но какой толк в собаке, коли она не лает, а здешние псы лаять не умели. Индейцы же говорили на языке, который не понятен был толмачу Луису Торресу, а он знал многие азиатские наречия.

Вокруг селений, на полях, отвоеванных у дремучего леса, хлопок и бобы соседствовали с диковинным растением. Цветы на нем были голубые, нежные, а давало оно не ягоды и не плоды, а клубни, твердые и круглые. У этих клубней, вареных и печеных, был довольно приятный мучнистый вкус.

Росла там трава с пахучими цветами и широкими листьями. Листьями индейцы набивали небольшие деревянные трубки и, поджигая содержимое этих трубок, втягивали в себя дым, выпуская его затем через рот и ноздри.

Ни в Европе, ни в Африке, ни в Азии таких растений не было, и это всех очень удивляло.

А вот золота на Кубе найти так и не удалось, но тамошние индейцы говорили, будто его очень много на большом острове, к востоку от Кубы. Этот остров, как оказалось, лежал сразу за Кубой, и в среду 5 декабря «Санта-Мария» и «Нинья» («Пинта» к тому времени уже потерялась) приблизились к его высоким берегам. Это и была Эспаньола – шестая земля, открытая на краю света, гористый и на диво красивый остров, где, увы, золота было совсем мало.

Двадцать дней вел Колумб корабли вдоль извилистых берегов Эспаньолы, и радовали его душу эти волшебные берега с голубыми бухтами, густыми лесами и широкими долинами. А на двадцать первый день случилась эта беда с «Санта-Марией».

Конечно, будь у него три корабля, все силы приложил бы он, чтобы отыскать великий азиатский материк. Да и островов в этих водах было множество, и, должно быть, некоторые из них ни в чем не уступали Кубе и Эспаньоле. Но оставалась одна лишь «Нинья», а на ней, дай бог, только добраться до Кастилии.

В Кастилию же надо вернуться как можно скорее, чтобы королева и король с его слов узнали, что путь в Индию найден и что у ее берегов открыты острова вечной весны.

А затем прийти сюда, но уже не на трех, а на двадцати или тридцати кораблях…

Теперь, когда дорога в Индию проложена, их высочества (именно таковы титулы Изабеллы Кастильской и Фердинанда Арагонского) окажутся гораздо щедрее, чем в былые годы. Тогда ему не верили, тогда над ним насмехались. Семь лет, семь долгих лет скитался он по Кастилии, доказывая власть имущим, что в Индию легко можно пройти западным путем.

Всю душу ему вымотали высокие комиссии и королевские канцелярии. Не раз они отклоняли его предложения, неслыханные муки испытал он, отстаивая свои замыслы. Судьба ли сжалилась над ним, или решающим оказалось веское слово банкиров и толстосумов (они-то учуяли, что новый путь в Индию сулит Кастилии великую наживу), но в конце концов королева и король вняли его просьбам. Они дали ему корабли, они заключили с ним договор и пожаловали ему титул адмирала и вице-короля еще не открытых земель в море-океане.

Но сколько мук, какие унижения испытал он, прежде чем корабли его экспедиции покинули берега Кастилии! Ведь каждый грош пришлось вымаливать ценой немыслимых страданий, каждый гвоздь, каждый аршин дрянной парусины добывал он, кланяясь в ноги чернильным душам, ведающим разным корабельным припасом.

Их высочествам нужно золото Индии, они о нем грезят наяву, ради этого золота они, собственно, и решились послать его в плавание по нехоженым и неведомым путям.

Что ж, будет им это золото: ведь Индия не за горами, ведь новый, западный путь в нее уже проведан. Да и только что открытые острова, лежащие у самого ее порога, богаты и изобильны.

Итак, курс на Кастилию!

Между тем солнце поднялось над кудрявыми горами. Дежурный юнга звонко пропел песню, которой на кастильских кораблях всегда встречали утреннюю зарю:

«Благословен будь свет дневной! Благословен будь Крест святой!»

А затем Колумб медленно прочел «Отче наш» и «Аве Марию», обнажил голову и стал на колени. Губы его шевелились, он повторял слова утренних молитв, и лицо его, бледное и изможденное, осветилось мягкой, совсем детской улыбкой.

А спустя несколько минут все на корабле пришло в движение. Мгновенно (любо-дорого было наблюдать, с какой резвостью выполнялись его приказания) партии матросов отправились на берег за водой и топливом. Мигом из тольды – палубной надстройки, где хранилось всевозможное корабельное добро, – вытащили наружу запасные паруса, пеньковые концы, доски, гвозди.

Еще бы! Кому не по сердцу дорога на родину! И в это ясное утро всем казалось, что Кастилия не так уж далека: путь восвояси всегда милее душе, чем дорога в неведомую даль.

И лишь один человек не радовался решению Колумба. То был паж адмирала, сорванец Педро Сальседо. Бритва еще не коснулась его розовых щек, но сердце у него было стойкое, и страсть к приключениям не остывала в нем ни на один миг. Он грезил о еще не открытых островах и волшебных городах Индии, а тут вдруг такое горе. Адмирал, а Педро не чаял в нем души, надумал возвратиться домой…

Прошло еще четыре дня, и в пятницу 4 января 1493 года на рассвете адмирал моря-океана приказал поднять якоря.

При слабом ласковом ветре «Нинья» медленно вышла из синей бухты и вдоль цветущих берегов Эспаньолы направилась на восток.

Теплые ветры доносили до корабля ароматы волшебной земли, ярко сияло совсем не зимнее солнце.

В воскресенье 6 января на третий день этого счастливого плавания, «Нинья» неожиданно встретилась с «Пинтой». Теперь оба корабля шли вместе, и попутные западные ветры гнали их к желанным берегам Кастилии.

Однако в ночные часы смутная тревога лишала Колумба сна и покоя. Переход через море-океан лишь начинался. И это море, коварное и злое, увы, не подчинялось своему адмиралу. Он знал: впереди четыре тысячи миль неизведанного пути, впереди февраль -месяц грозных равноденственных бурь, впереди португальские воды, где в любую минуту его корабли могут перехватить боевые флотилии короля Жуана.