Приведение дома и жизни в порядок заняло у меня три дня. У мужа были отгулы, он мог и мне помочь, и с детьми побыть, а потому справились мы с ним быстро — обычно, эта работа растягивалась у меня дней на десять, а то и на две недели. Все эти дни меня не оставляла мысль о соседке — где она и что с нею. Во дворе было еще пустовато — не все вернулись с дач — поэтому спросить о ней было не у кого. Пару раз я звонила ее дочери, но трубку никто не брал, из чего я заключила, что они все еще в деревне.

Работа не мешала вспоминать наши последние встречи перед моим отъездом на юг и ее прерывающийся слабый голос, я его, словно наяву слышала, так запала мне в душу последняя услышанная мною порция ее воспоминаний.

— Самое странное, что у меня тогда не было обиды на Евгения. Скорее, я была возмущена своей судьбой, не понятно за что, выпавшей мне. Он проводил меня в больницу и забрал вещи — его жена и дочь уехали на лето, и он мог располагать собой. После больницы он пару раз приходил ко мне, потом уехал в очередную командировку, а у меня начались каникулы, и я поехала домой. Сережа должен был прийти из плавания через месяц. Этот месяц я провела со всей семьей на даче, постепенно приходя в себя. Выглядела я не слишком здоровой, поэтому за мной ухаживали, не задавая вопросов, а я казнилась, меня мучила совесть за то, что я позволила себе дурные мысли об этих добрых и порядочных людях.

Встречи с Сережей я очень боялась, но, как оказалось, совершенно напрасно. Мы встречали его в порту, и я была просто счастлива увидеть его после длинного перерыва. Он тоже был рад, все между нами было, как всегда — дружеские теплые отношения, приятный секс, покой и тишина.

Мы с ним съездили на юг, потом он снова ушел в плавание, купив нам с Мишкой путевки в Варну. Мишка согласился поехать к морю только потому, что Сережа ему сказал, что мне нужно как следует погреться, а одну он меня отпускать не решается — кто же меня защищать будет. Я наслаждалась покоем, морем, солнцем, отсутствием знакомых, обществом сына. Ему вдруг понравилось на море, и он заявил, что теперь всегда будет ездить с нами.

Домой мы вернулись черные, как негры, гордо выслушали восторженные охи и ахи бабок, еще неделю пожили на даче и вернулись в город — приближалось 1 сентября, Мишка шел в первый класс, и нужно было подготовиться к этому замечательному событию. Ему было только шесть лет, но он уже читал и считал, поэтому было решено не держать его лишний год дома, а выиграть этот год для поступления в институт, на тот случай, если вдруг он не поступит в первый раз. Мы не хотели, чтобы он терял время в армии, я всегда считала, что в армии должны служить профессионалы, а не мальчишки, которые еще из детского возраста не вышли.

Первого мы всей семьей, кроме Пра, пошли провожать его в школу. Андреич взял с собой кинокамеру, привезенную Сережей, а я — фотоаппарат. Мишка был ужасно важный и нес свой букет астр, чуть ли не как знамя.

Еще неделю я побыла дома, а потом уехала в Москву.

Я не могу сказать, что вспоминала Евгения — я о нем думала непрерывно. О нем была последняя мысль перед сном и первая — при пробуждении. Он был со мною все время, что бы я ни делала. Даже когда я читала книгу, смотрела фильм или разговаривала с кем-нибудь, параллельно в мозгу текли мысли о нем. Что это были за мысли? Я вспоминала — секунда за секундой — все наши встречи, его рассказы, его голос, лицо, пыталась представить себе, где он и что делает. Эта работа шла во мне все двадцать четыре часа в сутки и не мешала обычному течению жизни. Не знаю, что это со мной было — душевная болезнь, наверное.

Приехав в Москву, я на следующий день поехала к его дому и увидела в окно, что он сидит на кухне с каким-то мужиком и, судя по всему, они пьют. Жены его видно не было, я здраво рассудила, что гость должен ведь когда-нибудь уйти, и тогда я попрошу его вызвать Евгения — сама я идти туда не хотела.

Ждать пришлось не слишком долго. Гость Евгения вышел из подъезда, и я спросила у него, у был ли он в квартире у такого-то.

— Нет, — ответил он, — а что надо?

— А какое вам дело, что мне надо, если вы не у него были? — раздраженно ответила я: этот балбес ломал мой, так чудно задуманный, план.

В замешательстве я пошла от него, а он вдруг вернулся назад в дом, и через минуту из подъезда выскочил Евгений. Не обращая внимания на постороннего человека, он обнял меня, и так, в обнимку, мы с ним пошли по тропинке в лес.

— Знаешь, что он мне сказал? Иди, тебя там такая чувиха спрашивает! — Евгений смотрел на меня с восхищением и восторгом, — потрясающе выглядишь, просто фотомодель!

— А ты пьяный балбес.

— Ничего, я быстро протрезвею, чтобы опять опьянеть — от тебя.

Вот. Вот это самое тоже держало меня при нем — это умение сказать так, что начинали сладко ныть сердце и кружиться голова. Редко, правда, это случалось, не зря я всю жизнь помнила эти слова и голос, и интонации, с которыми эти слова произносились.

Последующая за прогулкой ночь была просто фейерверком, мы были близки и физически, и душевно. Нам было тепло вместе, мы разговаривали, как два лучших друга навсегда, жались друг к другу, как заблудившиеся дети — мы были одни, мы были одиноки, мы нашли друг друга и наслаждались друг другом, покуда холодная жизнь не растащила нас в разные стороны

Я уверена, что при других обстоятельствах мы были бы вместе навсегда. Нам просто не повезло: мы разминулись в какой-то момент, потом, сделав петлю по жизни, снова вышли к нашему перекрестку, но с нарушением расписания движения, а потому наша встреча была больше похожа на крушение, причем, сильнее пострадал мой поезд как более легкий и слабый. Несколько раз за ночь он принимался говорить, что как это жаль, почему мы не встретились вовремя — все было бы хорошо сейчас, все было бы в порядке, а у меня ныло от этих слов сердце, и тоска накатывала такая, что я кидалась к нему, лишь бы заглушить эту тоску и сердечную боль.

Что было дальше? Я училась, встречались мы редко: он готовился к защите, зарабатывал деньги, жил с семьей. Ко мне приезжали Сережа с Мишкой на зимние мишкины каникулы: мы водили его по театрам, он даже на кремлевскую елку попал. Встречи наши с Евгением были, абсолютно целомудренны — он заезжал на полчаса, не больше, а иногда, и вовсе заглядывал проездом куда-нибудь по делам, и я ехала его провожать, потом ждала, когда он свои дела сделает, и тогда уже он провожал меня — вот и все свидание, в метро или трамвае.

Мы с ним больше никогда не были вместе ни в театре, ни в ресторане. Я думаю, он опасался встретить знакомых, но мне он говорил, что скучает по мне и хочет, хоть изредка, бывать со мною наедине, а не на людях. Не знаю, может быть, он и не врал, когда говорил это.

А потом была преддипломная практика, я писала диплом, защитила его, причем, Евгений пришел ко мне накануне защиты и принес коньяк. Я к этому времени уже две недели почти ничего не ела на нервной почве, и холодильник был пустой. Пили мы без закуски, я очень быстро надралась, мне даже худо стало. Евгений обозвал себя идиотом и побежал за едой, а я пошла в душ и там, стоя попеременно то под горячей, то под холодной водой. ревела не хуже душа, понимая, что все, разлука — вот она, может быть, я его больше никогда не увижу, потому что с глаз долой — из сердца вон.

В ту ночь ему удалось остаться у меня — выходя в магазин, он забрал на вахте свой паспорт, а потом прошел позади толпы ребят, вернувшихся с занятий.

Я думаю, кроме меня, никто не защищал дипломный проект после пьянки и последующей бессонной ночи любви.

Утром он ушел, пообещав через несколько дней появиться опять, я защитила свой проект, далее пошла всякая бюрократическая дребедень, заполнявшая все дни, но вечерами я сидела дома и ждала его. Он не приходил. Нужно было собираться и уезжать, а я медлила, надеясь, что он все-таки появится.

Он и появился, как раз в тот вечер, когда мне пришлось идти в травмопункт, потому что я не заметила торчащего в стуле гвоздя и распорола им руку почти до кости. Вернувшись домой с перебинтованной рукой, я обнаружила в дверях записку, в которой он писал, что поздравляет меня с защитой и очень жалеет, что не застал меня. И пусть я буду счастлива.

Что ж, хотела я этого или не хотела, но я уехала домой, через месяц вышла на работу и жизнь пошла по колее, которую не я проложила, а которая, словно, была заготовлена для меня заранее какими-то силами, совладать с которыми я не могла. Дом — работа — дом, хлопоты, сын, родня, призды и отъезды мужа… Все было так однообразно.

Жизнь текла ровно, без сбоев и катаклизмов. Сын рос, я все ждала, что Евгений найдет меня, он ведь обещал это перед уходом, но ожидание мое оставалось бесплодным, а тоска все сильнее овладевала мной, и я ничего с этим не могла сделать.

Так прошло пять лет, и, наконец, поняв, что меня никто не ищет, и потеряв всякую надежду забыть Евгения, я решила, что нужно родить ребенка — он отвлечет меня от лишних переживаний и станет точкой приложения моей любви, не востребованной в полной мере.

Так родилась моя дочь, причем, я сразу решила, что хочу девочку — и родила девочку.

К моменту ее рождения мы уже похоронили Пра, Ба стала посвободнее и помогала мне с малышкой. Я насладилась материнством в полной мере. Какое это было удовольствие — возиться с младенцем, не отвлекаясь на изнурительную домашнюю работу, имея возможность одевать его в красивые заграничные одежки и вывозить в роскошной плетеной коляске — все радости, которых я не знала с Мишкой. Он сразу же влюбился в сестренку, много времени проводил с нею, страшно гордился ею и даже сообщил, что когда он станет взрослым и женится, у него будут только дочери.

Малышка отвлекла меня от тяжелых мыслей, но оказалось, что любовь к мужчине и любовь к ребенку — суть разные любови и не заменяют друг друга: я продолжала мечтать о встрече с Евгением.

При этом, я вела очень деятельную жизнь. Ма и Андреич начинали сдавать, болели все чаще, Ба тоже не блистала здоровьем. Все больше забот ложилось на меня. Кроме того, мы с Сережей решили строить новый дом на дачном участке, и вся эта стройка тоже легла на мои плечи: я доставала материалы и рабочих, следила, чтобы они не бездельничали и строили хорошо, ругалась с их бригадиром и умасливала его — кто строил дом, знает, что это такое.

Однажды утром не проснулась Ба. Ма заболела от горя, долго приходила в себя, и было решено, что она оставит преподавание и уйдет на пенсию. Андреич еще держался, но мы с Сережей понимали, что больше нам рассчитывать не на кого, наступило время нам заботиться о стариках.

С Сережей мы жили по-прежнему: спокойная дружба, приятный секс, добрые отношения. Я стала понимать, что счастливый брак не обязателен, что можно жить в браке удачном — наш, несомненно, был удачным. Собственно, для чего люди женятся, для чего создаются семьи? Чтобы быть вместе? Ерунда, для этого вовсе не обязательно жить в одной квартире и вести общее хозяйство. Семья нужна не взрослым, семья нужна детям. Собственно, семья — это бизнес, это совместное предприятие по выращиванию потомства, а в совместном бизнесе важнее всего доверительные отношения, а любовь вовсе не обязательна.

Вот мы и тянули наш семейный подряд: растили детей, обеспечивали им нормальную жизнь, давали воспитание и образование, но все это я делала почти машинально.

Я сама себе казалась актером на сцене — я уже приводила этот образ. Помните, как проходили творческие встречи киноактеров со зрителями? Артист стоял на сцене, что-нибудь рассказывал или пел, а на большом экране позади него шли кадры из фильмов с его участием.

Именно таким актером ощущала себя я. Я стояла на сцене, обратившись лицом к зрителям, но затылком чувствовала и видела, словно у меня были там глаза, фильм под названием Евгений. При этом я сама тоже была среди зрителей и зорко следила за своим поведением на сцене — не фальшивлю ли я — и за зрителями в зале — не видят ли они этой фальши, верят ли тому, что я им пою со сцены.

Почему-то мне кажется, что и Сережа жил с таким же фильмом на заднем плане. Я не один раз думала, как бы сложились наши отношения, если бы после свадьбы у нас была возможность пожить вместе хотя бы полгода. Может быть, за эти полгода мы сумели бы влюбиться друг в друга, и сейчас жили бы не актерами на сцене, а просто любящими супругами, без всяких посторонних фильмов и пустых переживаний.

Такая сложная обстановка внутри личности отнимала много сил, и мне часто хотелось побыть одной, но жизнь не давала мне такой возможности, я все время была среди людей, и только ночью, в спальне, могла, наконец, сбросить маску с уставшего и окаменевшего от наигрыша лица.

Все привыкли к моей сдержанности и даже не подозревали, какой вулкан клокочет под застывшей лавой и каких сил стоит сдерживание этого клокотания, чтобы оно не только не вырвалось наружу, но даже чтобы и намека на него никто не уловил.

В Москве я бывала очень редко. В первый свой отпуск съездила туда и даже добыла рабочий телефон Евгения: он защитился без единого черного шара и работал в редакции академического журнала. Я позвонила, оказалось, что будет он только в четверг, но и в четверг его не оказалось на месте, а мне уже нужно было уезжать. В следующий мой приезд в Москву — это была командировка — известный мне номер телефона принадлежал уже какой-то квартире. Так я его и потеряла: по месту прописки он не жил, а как еще можно было искать человека, если не знаешь ни места жительства, ни места работы?

Но даже в свои редкие посещения Москвы я невольно шарила глазами по толпе: вдруг он идет навстречу мне, вдруг случай поможет нам встретиться… Напрасно, мы ходили разными тропами. У меня была своя жизнь, у него — своя. Единственное, в чем он меня не обманул.

Шли годы. Банальная фраза, но ведь именно так и было: время шло — год за годом. Ушли от нас и Ма, и Андреич, остались мы одни с детьми. Вернее, я одна с детьми: Сережа почти не бывал дома. Такой образ жизни позволил нам не только иметь хорошую дачу, машину и поездки на курорты и за границу, но и приглашать к детям лучших учителей и репетиторов, водить обоих в бассейн, развивать их физически и интеллектуально.

Кроме того, этот образ жизни помогал поддерживать мир в семье. Я искренне не задумывалась, есть ли кто-нибудь у мужа в его длительных рейсах — меня это не волновало. Он ни разу не проявил подозрительности по отношению ко мне, хотя я уже встретила своего математика, и он стал частым гостем в моем доме.

Мы не мозолили глаза друг другу, за время разлуки даже успевали соскучиться, а за время недолгого присутствия Сережи дома не успевали надоесть друг другу.

Я из всей своей жизни вынесла глубокое убеждение, что семья изжила себя в том виде, в каком она существует с незапамятных времен. Мужчине ни к чему жить вместе с женщиной и детьми постоянно. Кто-то из родителей живет с потомством, а кто-то приходит, когда всем этого хочется. Оба родителя участвуют в материальном обеспечении детей и в их воспитании, но если у родителей нет желания видеться, то они и не видятся, общаются только с ребятами. Мне кажется, что тогда бы не было раздражения и недовольства друг другом, порожденных насильственным общением и необязательным,но навязанным устоями, присутствием в общем пространстве.

Дети росли, мы старились. Мишка поступил и успешно окончил институт, женился на дочери Люси и Романа, так мы породнились с нашими самыми близкими друзьями. Родство это было усилено тем, что наша дочка вышла замуж за их сына. В обеих молодых семьях появились дети, я стала бабушкой, хотя не чувствовала в себе ни желания быть ею, ни ощущения, что возраст мой подходит для статуса бабушки.

С возрастом было все очень сложно. Я долго не старела. Мне было уже под пятьдесят, а мне давали не больше тридцати пяти, и молодые парни заглядывались на меня, у меня даже была пара романов с ровесниками Мишки. Я не чувствовала своих лет: было такое ощущение, что я остановилась в том возрасте, в котором познакомилась с Евгением. Остановилась в нем, потому что была счастлива тогда, и сознание отказывалось уйти оттуда, где счастье было, в бесплодную пустыню более зрелых лет.