Я решила, что пора уже «толкнуться» на «Доброго человека из Сезуана». Попасть было трудно, но как можно жить, не посмотрев этот спектакль?! Во-первых, это Таганка, во-вторых, играет Высоцкий и, наконец, в-третьих, это все ж таки Брехт, а не… — кто автор одиозных «Сталеваров»? Не упомню уже: не Гельман ли? Решение посмотреть тот или иной спектакль означало, что я уже, практически, почти в зале театра. Оставался пустяк — оказаться там на самом деле.

В час "Ч" я торчала возле театра — билетов, как водится, не было. Нехорошее подозрение, что, кажется, моему везению пришел конец, замаячило в глубинах моего подсознания. Легкая тень паники уже наползала краем на меня, как вдруг из театра вышел молодой мужик и направился ко мне. Выглядел он так, как в те времена выглядели все интеллигентные мужики, имевшие отношение к гуманитарной сфере и следившие за своей внешностью и модой — брюки-клеш из хорошей ткани, облегающаяя рубашка с длинным воротником, заграничный галстук, башмаки на «платформе», длинные вьющиеся волосы и висячие усы в компании длинных бакенбард. Хорошо выглядел, но был мне окончательно и бесповоротно незнаком. Вроде бы прошел мимо меня в театр, и я его спросила о лишнем билете… Кажется, он даже не ответил… А модник, тем временем уже стоял возле меня и протягивал мне контрамарку. Я глупо спросила: "Это мне? " Он без улыбки кивнул и ушел назад в театр. Ошеломленно я последовала туда же. Мне повезло найти свободное место во втором ряду, и рядом было даже еще одно свободное кресло. Меня возмутило это отношение людей, которые имели возможность достать билеты, не пришли, а кто-то так и не попал на вожделенный спектакль.

Я не буду рассказывать о спектакле: все и так знают, что он был хорош. Сегодня другая тема.

Моими соседями оказались люди, выглядевшие, по меньшей мере, странно для Таганки: он был высок, грузен, имел вид то ли завтрестом, то ли профсоюзного деятеля средней руки… Какая-то средняя власть, одним словом. Она была такой, какими были все дамы в той среде: тоже крупная, «в теле», с яркой помадой, красными камнями на пальцах и в ушах, с «халой» из пергидрольных волос на голове и в костюме «джерси», которые стоили дорого и заменяли деньгам вкус.

Зачем они пришли сюда, неясно: было видно, что они томятся и скучают, что им непонятно происходящее на сцене, и что они сидят только потому, что неловко было протискиваться через весь ряд, а потом уходить через весь зал. Они маялись и страшно мешали смотреть — крутились, как дети, меняли то и дело позы, зевали и шумно вздыхали.

После антракта мое место оказалось занято: опоздавшие зрители спустились с галерки на свои законные насесты.

Пришлось мне с толпой таких же бесправных зрителей (которые, на самом-то деле, были главными зрителями Таганки, потому что шли на любые трудности и неудобства ради любимого театра и любимого Любимова) смотреть из конца зала, стоя в проходе между двумя частями бельэтажа. В какой-то момент оказалось, что Летчик-Высоцкий должен был пройти на сцену именно по тому проходу, где стояла я. Вдруг послышался голос: «Товарищи, позвольте пройти» — мы шарахнулись, и Он прошел мимо с гитарой в руках.

Очередь в гардероб я пережидала в фойе, где опять увидела номенклатурную пару. Они рассматривали портреты в компании… Фарады. Тогда он еще не снимался ни в кино, ни на телевидении, и был известен только зрителям Таганки.

Теперь появление «хозяев» на празднике жизни, какими были все спектакли Любимова, разъяснилось. Явно от мужика зависело что-то, что было необходимо Фараде для жизни: может быть, участок для дачи, а может быть говяжья вырезка до конца дней. Неважно, что нужно было достать, платить нужно было все равно, и приглашение в театр, о котором много говорили и, в который невозможно было попасть, было платой за услугу.

Что же это было за время и что это была за страна, в которой артист, художник был поставлен в такие условия, что вынужден был помешать своему зрителю попасть в театр ради машины щебенки или куска копченой колбасы?"