Глава 1

7 августа, 21.20,

Нероградская область

«МиГ» прочно повис на хвосте. Его пилот будто заранее знал, куда собирается направить свой самолет Трунов в следующий момент. И в точности повторял все его маневры, ни на мгновение не выпуская свою жертву из сектора обстрела. Единственное, что удавалось майору, — отчаянно вилять, не позволяя вражеской системе наведения «захватить» свою машину. Пока удавалось…

Противник был хорош. Чертовски хорош, надо признать. «Почти как я!» — усмехнулся про себя майор, заваливая самолет на правое крыло и круто уходя вниз. «Миг» коршуном упал следом. Теперь оба истребителя стремительно неслись к земле по кратчайшему расстоянию. По вертикали, стало быть.

Альтиметр спятил: зеленые цифры, обозначающие высоту, замелькали с устрашающей быстротой, не позволяющей даже отслеживать их значения. «Су-27» мчался вниз на форсаже, и к мощи его двигателей с алчной готовностью присоединилась сила земного притяжения, стремясь вернуть дерзкую машину туда, где и положено пребывать всем приличным аппаратам тяжелее воздуха. На поверхность планеты то есть. А точнее, с учетом обстоятельств, под поверхность. Причем глубоко.

Трунов на миг представил, какая воронка получится, если вот эдак, с размаху-то, да со всей дури, воткнуться носом в мать сыру землю. Маленькая такая Хиросима. Через «е». Он улыбнулся закаменевшими губами и чуть шевельнул рукоять, направляя машину прямиком в центр приглянувшегося круглого озерца.

Чертов «МиГ» не отставал. Надоевший треугольник на экране радара упорно держался на «шести часах». Трунов покосился на экран заднего вида: близко, совсем близко подобрался, даже в предзакатном сумраке виден в деталях, стервец, может ведь и банально из пушки расстрелять, не затеваясь с ракетой… Вот смеху-то на базе будет: его, гвардии майора Трунова, признанного аса, сбивавшего практически во всех «горячих точках» планеты вражьи «Фантомы», «Миражи» и «Харриеры» (это не считая всякой прочей мелочи, о которой и вспоминать-то не стоит!), расстреляли в родном небе из автоматической пукалки… Будто сопливого курсанта в первом боевом вылете!

Майор швырнул самолет в одну сторону, в другую, не позволяя «хвосту» прицелиться. Малейший маневр на этой скорости оборачивался чудовищными перегрузками, но Трунов, несмотря на застлавшую глаза розовую пелену, продолжал гнать машину вниз не по прямой, а по замысловатой синусоиде.

Истерично заверещала сирена, предупреждая об опасном сближении с землей. Майор досадливо поморщился: «Да знаю я, знаю!» Но и не подумал потянуть рукоять на себя. Озеро, еще несколько секунд назад оттуда, сверху, казавшееся таким маленьким, теперь заполнило своей густой вечерней синевой все доступное взору пространство впереди бешено мчавшегося перехватчика.

— «Шершень», немедленно выйти из пике! Не дури, майор! — встревоженно рявкнул в наушниках голос комполка.

Трунов хмыкнул и невнятно пробормотал:

— «Гнездо», не понял приказа. Повторите!

— ….! — доходчиво пояснил свой приказ полковник на земле и добавил: — Я те уши-то прочищу! Шомполом! Ручку на себя, живо!

«Непременно, но малость попозже… Вот после него!» — подумал майор, но смолчал и вновь уставился на экран заднего вида.

Расстояние до преследователя заметно увеличилось: судя по всему, «МиГ» сбросил скорость, отказавшись от опасной погони за безумной жертвой.

— Ну, давай-давай! Самое время! — вслух подбодрил вражеского пилота Трунов и тоже сбросил форсаж.

Тот, в «МиГе», будто услышал совет и послушался: отставший самолет внезапно задрал нос вверх, выходя из пике и «показывая пузо» довольно ухмыляющемуся майору.

— Нервишки у парня ни к черту! — констатировал Трунов и плавно потянул рукоять на себя, одновременно вновь включая форсаж двигателей.

Чудовищная сила вдавила его в кресло. От перегрузок майор на время ослеп, успев заметить, как огромное синее пятно озера провалилось куда-то вниз, утаскивая за собой песчаную береговую линию с несколькими перевернутыми лодчонками на ней и торопливо разбегающимися в стороны человеческими фигурками. «Ну вот, всю рыбу мужикам распугал, да и самих заодно…» — мысленно констатировал Трунов и, уже не видя ничего, кроме упавшего на глаза багрового занавеса, вытянул ручку на себя до отказа.

«Сушка» послушно встала на дыбы, развернувшись к близкому озеру грохочущими соплами двигателей. И устремилась вертикально вверх, дразня двумя языками пламени землю, лишившуюся в этот раз своей добычи.

Зрение вернулось. Сквозь остающуюся пока мутную пелену майор с веселой злостью увидел совсем близко перед собой раздвоенный хвост уходящего в вышину «МиГа». И, недолго думая, сделал то, что так и не удалось вражескому пилоту: просто поймал мерцающие дюзы противника в прицел и нажал на гашетку автоматической пушки.

Прогрохотала короткая очередь. «МиГ», разумеется, продолжил свой путь в целости и сохранности: снаряды, как и положено на учениях, были холостыми. Но боевой компьютер приятным женским голосом сообщил:

— Цель поражена и уничтожена!

— Ты покойник, парень! Можешь не ерзать! — сообщил в эфир Трунов, наблюдая, как «уничтоженный» самолет шарахается из стороны в сторону, пытаясь уйти от несуществующих ракет.

То ли услышав майора, то ли получив печальное сообщение от своего компьютера, но «МиГ» и в самом деле перестал дергаться. Он ушел вправо, ложась на горизонтальный курс, и покачал крыльями, салютуя победившему противнику. Одновременно в наушниках Трунова зазвучал слегка запыхавшийся голос:

— Поздравляю, «Шершень»! В этот раз тебе повезло. За мной должок!

— Всегда к вашим услугам, месье! Только в следующий раз захватите рапиру подлиннее… А лучше просто возьмите нож для сеппуку! Дабы не терять зря времени… — ехидно посоветовал Трунов, беря курс на базу.

— Ща ты у меня сам сеппуку учинишь. Пока я тебе обрезание не сделал… Ржавой консервной крышкой с зазубринами, медленно и печально! — эфир взорвался хриплым негодующим басом полковника. — Ты ж чуть машину не угробил! И себя, дурака, заодно!

— «Чуть» — не считается, командир! Победителей не судят… Лучше распорядитесь там насчет ковровой дорожки к трапу и роты почетного караула. А орден я предпочел бы непременно на муаровой ленте!

— Будет тебе лента! И кофе с какавой! Вот вернись только… — уже более миролюбиво пробурчал комполка и, немного помолчав, добавил: — Кстати, поздравляю с победой. Я уж было подумал, что он тебя из пукалки в упор разнесет, как салагу желторотого. Я бы, например, так и сделал!

— Ну-ну… Не родилась еще та пукалка! А кстати, командир, может и в самом деле тряхнем стариной, а? Ты и я, как в прежние времена, у каждого по одной ракете… Дуэль в небесах, не на живот, а на смерть. А прекрасная дама, говорящая из компьютера, определит сильнейшего. Все, как у настоящих рыцарей. В качестве приза возьмешь мне три компота в нашей харчевне. Идет?

— А с чего это ты, наглый выскочка, решил, что приз будет твоим? Забыл, как в девяносто пятом я тебя полчаса гонял, аки таракана тапком, когда ты весь боекомплект высадил в белый свет как в копейку? — захохотал полковник. — Я ж тогда даже снаряда для тебя, поганца, пожалел, просто выгнал на наших зенитчиков, а уж они тебе мачамбу и устроили!

— Что устроили? — не понял Трунов, поеживаясь от неприятных воспоминаний. Что ни говори, а полковник (впрочем, тогда еще подполковник) здорово потрепал его в том бою. Летает старик лихо, надо признать.

— Э-э, да ты еще и фольклора не знаешь! Тоже мне гусар поднебесный… Анекдот есть такой, старый и не при дамах чтоб.

— Да тут таковых и нет! — вздохнул Трунов, снижаясь до трех тысяч и заходя на глиссаду. До родимого аэродрома осталось всего ничего.

— Ну, слушай тогда. Начало, стало быть, классическое: попали немец, француз и русский на остров в океане. А там, как и полагается, племя голодных каннибалов. Схватили они терпельцев и поволокли к костру. Вышел вождь. Обвел их взглядом и говорит: «Выбирайте: или мы вас сейчас употребим заместо ужина, или мачамба?» И в немца первого пальцем тычет. Тот подумал-подумал: дескать, смерть — это навсегда, а что такое мачамба — неизвестно, есть шанс побарахтаться. И говорит: «Хочу мачамбу!» Ну, все племя тут же набросилось на него и употребило… Только не в качестве ужина, а как женщину.

Вождь подходит к французу: «Смерть или мачамба?» Тот с готовностью кричит: «Мачамба, мачамба!» Ну, дикари и его того…

Наконец подходит вождь к русскому: «Смерть или мачамба?» Русский посмотрел на все это безобразие, на полуживых немца с французом и подумал: «На фиг!» И говорит гордо: «Лучше смерть!» А вождь уважительно так на него поглядел, похлопал по плечу и говорит: «Ты храбрый воин! Но сначала — мачамба!»

Трунов захохотал. И чуть не оглох от басовитого ржания в наушниках. Комполка ухал, будто половозрелый филин в брачный сезон.

— Если я правильно понял, вызов принимается? Дуэль состоится? — уточнил, отсмеявшись, майор.

— Ты же все равно не отвяжешься. Согласен, устроим в небе битву титанов. Заодно пусть и желторотики полюбуются на работу асов, — согласился полковник и уже насквозь казенным тоном добавил: — «Шершень», даю добро на посадку, полоса три.

— «Гнездо», вас понял. Сажусь на полосу три, подлетное время четыре минуты, — привычно ответил Трунов и уменьшил тягу двигателей, одновременно выпуская «воздушный тормоз», а чуть позже — закрылки. Машину начало ощутимо потряхивать.

Снаружи совсем стемнело. Под крыльями промелькнули немногочисленные огни военного городка Доцкое-2 и тут же растворились позади в непроглядном мраке ночной нероградской степи. С легким стуком вышло шасси. Прямо по курсу в темноте светилась посадочная полоса, будто нарисованная фосфорной краской на черном бархате.

Скудного света приборной панели вполне хватало для того, чтобы Трунов видел свое отражение в стекле «фонаря». Темнота снаружи стояла непроглядная.

Кроме светящейся далеко впереди ВПП, не видно было ни зги. Майор с усмешкой вспомнил читанных давным-давно, кажется еще в училище, «Лангольеров» Кинга. Был там эпизод, когда эти твари сожрали всю землю под крылом взлетевшего лайнера. Вот так, наверное, это и должно было бы выглядеть: абсолютная чернота вокруг, нарушаемая лишь мерцающей полосой впереди… Впрочем, нет: ничем не нарушаемая!

Трунов вздрогнул и потряс головой: ВПП исчезла! Перед носом «сушки» не было ничего, кроме черноты. Облако? Да ну, ерунда, истребитель снизился уже до восьмисот метров, погода изумительная, никакой низкой облачности! Тогда что? Отклонился от курса? Бред! Майор бросил взгляд на экран системы наведения на посадку: вертикальная и горизонтальная зеленые линии перекрещивались точно в центре дисплея, а значит, перехватчик уверенно шел по пологой глиссаде точно на полосу. Так куда же она делась-то?! Оставался один вариант: что-то случилось на земле. Правда, трудно было представить, что на базе вдруг отрубились все многочисленные, дублирующие друг друга системы энергообеспечения. Или, к примеру, внезапно перегорели все лампочки… Страшный сон Чубайса. Но чем черт не шутит!

— «Гнездо», я «Шершень»! Утерян визуальный контакт с полосой. Повторяю, не вижу полосы!

После небольшой паузы в наушниках послышался удивленный голос полковника:

— «Шершень», здесь «Гнездо». У нас все в порядке. Полоса освещена. Вижу тебя на радаре, идешь правильно. Что там у тебя случилось, майор?

Трунов тупо смотрел вперед. Там, где в ночи полагалось светиться ВПП, не было ничего. Только непроницаемый мрак. Разумеется, посадить «сушку» майор мог бы и вслепую, дело нехитрое и привычное. Вопрос в другом: что же все-таки случилось? Если на базе все в порядке и полосу ничто не заслоняет, стало быть, дело в нем самом, в Трунове.

«Неужто отлетался, „Шершень“»? — спросил он себя и ощутил неприятный холодок между лопатками. Не разбираясь особо в тонкостях медицины, майор тем не менее догадывался, что внезапная потеря зрения, к тому же еще и такая странно-избирательная (в кабине-то он все прекрасно видел, исчезла только ВПП!) — это вам не легкий насморк! Первая же медкомиссия спишет его на землю и будет совершенно права: боевой летчик, истребитель, ас, мать его, который вдруг перестает видеть то, что творится за пределами «фонаря» — да такого гнать надо поганой метлой из авиации! В лучшем случае посадят в штабе бумажки перебирать, а то и вовсе — с почетом на заслуженный отдых… Благо возраст уже позволяет.

Трунов поежился от невеселых мыслей и от холода. В кабине и в самом деле стало заметно прохладней: даже в летном комбинезоне пробирало до костей. В довершение ко всему еще и система кондиционирования спятила?

— «Шершень», здесь «Гнездо»! У вас все в порядке? Подтвердите готовность к посадке, — голос в наушниках был незнакомым и требовательным. А где же полковник? Ага, вот и он!

— Майор, не молчи! Ты как? Полосу видишь? — в вопросах командира явственно слышалась тревога.

— Я «Шершень». Высота шестьсот пятьдесят, скорость двести семьдесят. У меня все в порядке, полосу вижу, к посадке готов, — бесстрастным голосом соврал Трунов, уверенно ведя самолет на посадку по приборам. Проклятая полоса по-прежнему была не видна.

Какая-то еще неправильность подспудно тревожила майора. Он до рези в глазах всматривался в черноту за бронестеклом и не мог понять, что же именно не так. Кроме, разумеется, отсутствия ВПП, но этот факт уже стал как бы сам собой разумеющимся. Что-то еще настойчиво лезло в подсознание Трунова, не позволяя ему полностью сосредоточиться на «слепой» посадке.

«Думай, майор, думай! — мысленно подстегнул он сам себя. — Что-то важное, очень важное я упускаю… Иначе не было бы этого дискомфорта, этого ощущения глядящего в затылок дула… Что же не так? Что?»

Усиливающийся холод мешал сосредоточиться. С изумлением Трунов обнаружил, что приборная доска, ручка управления и даже в некоторых местах его комбинезон покрылись тонким слоем пушистого инея. Это уж не лезло ни в какие ворота: как бы ни сбрендила система кондиционирования, гнать в кабину воздух, охлажденный ниже нуля, она никак не могла! Такое могло случиться лишь в одном случае: при разгерметизации кабины на большой высоте, где за бортом — минус шестьдесят, а то и ниже. Но сейчас-то он почти у самой земли, а снаружи — душная августовская ночь! Так какого же, спрашивается, черта?!

Трунов завертел головой, озираясь. Ну и дела, иней-то, оказывается, покрыл почти всю кабину! Ну, здравствуй, Новый год… Малость преждевременно, правда, всего-то на пять месяцев. Да что же такое происходит, в самом-то деле?! Сильно захотелось себя ущипнуть, но в противоперегрузочном комбинезоне это было бы весьма затруднительно. А вдруг и правда, все это — только сон? Вот сейчас посадит он «сушку» на невидимую полосу, да и проснется… Дома, в своей постели, с теплой, сонно посапывающей Ленкой под боком…

Самолет ощутимо тряхнуло. Да так, что майор клацнул зубами и прикусил язык. Больно. Не сон это, стало быть, ох не сон! Летчик легким движением рукояти успокоил взбрыкнувшую машину и без всякой надежды посмотрел вперед, туда, где уже совсем близко должна была быть полоса. Должна была… Но не было ее, черт подери, не было! Бронестекло было девственно-черным, если можно так выразиться. Ни проблеска, ни единого светлого вкрапления в непроглядной темноте! Даже его собственное отражение — и то куда-то делось… Стоп!

Трунов встрепенулся. Он понял наконец, что именно подсознательно тревожило, какая неправильность цепляла его в последние минуты. Отражение! Его отражение в тусклом свете приборной подсветки, доселе зеленоватым призраком висевшее в ночном небе, исчезло! Темное стекло «фонаря» больше не отражало ничего!

Почувствовав, как его пробирает озноб, майор потянулся к тумблеру включения освещения кабины. Раздался неожиданно громкий щелчок, от вспыхнувшего яркого света Трунов зажмурился. Открыв через мгновение глаза, уставился на стекло кабины. Ничего!

То есть не совсем ничего… Отражение все же имелось. Но от этого легче не стало, наоборот, майор понял, что сходит с ума: отражалось все, кроме него самого. Вот пустое кресло, вот свободная рукоять… Трунов машинально слегка качнул ее вправо-влево: «сушка» послушно покачала крыльями. И отражение рукоятки тоже качнулось… Само по себе, поскольку рука пилота была только здесь. Там, за стеклом, ее не было, впрочем, как и самого пилота.

Все это было в высшей степени странно. Но удивиться майор не успел: где-то внутри его груди внезапно вырос тяжелый снежный ком. Продолжая стремительно расти, он запросто сдавил, смял легкие, сердце, подкатил к горлу, да там и успокоился, напрочь перекрыв доступ воздуха. Перед глазами умирающего пилота пронеслась стайка разноцветных мушек, весело сплясала разухабистый краковяк и упорхнула в никуда, сменившись глубокой и спокойной темнотой.

…— «Шершень», «Шершень», вызывает «Гнездо»! Вы ушли с глиссады! «Шершень», ответьте «Гнезду»! Майор, ты живой там?! — надрывался за диспетчерским пультом капитан, склонившись над микрофоном.

— «Шершень», не молчи! Трунов, мать твою, ты меня слышишь?! — вторил ему командир полка, навалившись всем своим немаленьким организмом на капитановы плечи.

Эфир упорно молчал. Полковник впился взглядом в дисплей и длинно затейливо выругался: цифры высоты рядом с точкой на экране, обозначающей труновский «Су», из трехзначных стали двухзначными:

— Майор, ручку на себя, живо! И тяги, тяги добавь! ………нешься сейчас к чертовой матери!

Обернувшись, он бросил сгрудившимся позади офицерам:

— Пожарных и «скорую» на полосу, живо!

— Не надо пожарных! — возразил динамик. — А вот «скорой», особливо, ежели у ней внутре хорошенькая докторица али там сестричка, мы завсегда рады!

На несколько секунд в диспетчерской повисла полная тишина.

— Трунов, … ……! Ты где был…? — изысканно поинтересовался полковник, скомкав ручищами капитановы погоны.

— Покурить выходил! — невозмутимо объяснил динамик.

Капитан, прижатый полковничьим телом к столу, издал утробный рык и заерзал.

— Майор, ты мне не шути! У нас тут чуть коллективный выкидыш не случился, пока ты там того… курил! Доложи как положено, что случилось? — ледяным тоном прошипел полковник, легко пресекая робкие попытки капитана вырваться на свободу.

— Не могу знать! — бодро отрапортовал Трунов. — Техники пущай разбираются. Внезапно отказали связь и навигация. К счастью, ненадолго.

— А глазками, глазками-то ты видел, что ушел с курса?! Полоса под носом была!

— Так точно, видел. Вот как только увидел, что ухожу, так сразу и выровнял машину по видимым ориентирам. А тут и связь вернулась, и приборы ожили. На высоту глянул — и аж заколдобился, как говаривал старик Ромуальдыч!

— Да мы тут все заколдобились! Еще бы пару секунд — и собирали бы твои молекулы по всем окрестным полям. Ладно, давай садись, пока опять что-нибудь не отрубилось. И сразу же ко мне: расскажешь подробности. А еще дыню получишь за свои выкрутасы в бою.

— Я бы предпочел медальку… Кстати, командир!

— Ну, что еще?

— По поводу симпатичной докторицы… Чтоб в «скорой» на полосе, а? Моему героическому, изнуренному в боях организму срочно требуется квалифицированная врачебная помощь!

Полковник побагровел, комкая плечи несчастного капитана:

— А вот ты ко мне зайди, я тебе ее и окажу… помощь квалифицированную. Шутник хренов! — энергичным движением комполка вдавил свою жертву глубоко в кресло, отпустил и, бурча что-то под нос, вышел из диспетчерской.

 

Глава 2

9 августа, 07.30,

Нероградский аэропорт

Вот уже минут пять я пытался пристроить ноги поудобнее, но салон старенького «Ту», похоже, был рассчитан исключительно на коротконогих тощих карликов. Наконец, плюнув на приличия, я вонзил колени в податливую спину сидящего впереди толстяка. Куда-то в область почек…

Толстяк вздрогнул и активно заерзал в кресле, пытаясь подставить мне вместо мягкой, удобной филейной части колючий и жесткий позвоночник. Подобный обмен меня решительно не устраивал. Началась долгая позиционная война… в том смысле, что моя жертва меняла позицию за позицией, стараясь уйти от неминуемого.

В конце концов стороны пришли к компромиссу. Свое левое колено я удобно расположил где-то в мягком теле моего соседа спереди, а правую ногу с относительным комфортом втиснул в узкое пространство между передним креслом и бортом нашего лайнера. Ерунда, уж два часа лету до Москвы как-нибудь перетерплю.

Слева от меня страдала Кларочка. Вот она, тяжкая участь обладательниц ног, растущих непосредственно из головы («от ушей», как говорят в народе). Мало того, что мужики проходу не дают, так еще и в простом советском самолете не особо-то полетаешь! Впрочем, их хваленые «Боинги» в этом отношении ненамного лучше: знаем, летали-с!

— Всякий раз одно и то же! Ну что мне с ногами-то делать? В багаж, что ли сдавать? — жалобно спросила красавица.

С крайнего кресла тут же отозвался Петрович:

— Тебе-то еще хорошо! А вот что мне прикажешь в багаж сдавать, если это кресло раза в четыре меньше меня?

— Меньше твоего седалища, хочешь сказать? — уточнил я.

Ванька проигнорировал «шпильку» и продолжил бурчание:

— Эх, поймать бы того горе-дизайнера, который такой салон придумал, воткнуть в это самое кресло да возить кругами по небу часов эдак десять-пятнадцать…

— Не получится столько. Керосину не хватит, — мудро заметила Кларочка.

Оглушительно откашлявшись, заговорило местное радио:

— Доброе утро, уважаемые дамы и господа! Компания «Нероградские авиалинии» и экипаж рады приветствовать вас на борту самолета «Ту-154», выполняющего рейс 237 в аэропорт Домодедово города-героя Москвы. Мы готовы к взлету. Пожалуйста, пристегните ремни безопасности, поднимите шторки на иллюминаторах и отключите ваши мобильные телефоны!

Повторив то же самое на плохом английском, радио угомонилось.

— Она забыла сказать: «… И помолитесь!» — мрачно констатировал Петрович.

И тут же охнул, скрючившись: острый локоток вонзился ему точнехонько в печень.

— Не смейте так шутить! Я и так летать боюсь, а уж на таком антиквариате — и подавно! — Кларочка была вне себя от негодования.

Я успокаивающе сжал ее ладошку.

— Успокойся, солнышко. Сама подумай: этому самолету лет двадцать пять — тридцать… никак не меньше. И что это означает?

— Только то, что он старше меня! Его пионеры еще в советские времена должны были на металлолом сдать!

— Ответ неправильный. Пионеры давно вымерли как класс, а наш лайнер все еще бороздит небесные просторы. Это говорит лишь о необычайной крепости его старческого организма. И вообще, по статистике в автокатастрофах народу мрет гораздо больше, чем в авиа. Так что, голубушка, бояться надо было раньше, когда в аэропорт на такси ехали. А если еще учесть, что водитель пялился на твои прелести, а не на дорогу, то нам всем следует признать: произошло обыкновенное чудо. Мы доехали живыми и даже не по частям, а целиком.

— Ага, пострадал только водила! — Петрович загоготал: — К концу поездки он уже устал утирать слюни… так и капали, так и капали! А над его потной багровой лысиной с клекотом кружили два добрых ангела: Кондратий с Апоплексией.

Кларочка зарделась, но улыбки сдержать не смогла:

— Да ну вас! Я, можно сказать, вам свои страхи доверила, а вы… Вон, запоминайте лучше, что вам наши добрые феи скажут!

В салон вышли стюардессы и с каменными лицами встали в проходе. Захрипели динамики:

— Уважаемые пассажиры, в целях безопасности полета, ознакомьтесь, пожалуйста, с расположением основных и запасных выходов нашего самолета…

Стюардессы дружно замахали руками, отчего стали похожи то ли на группу синхронного плавания, за аморальное поведение изгнанную из бассейна и потому тренирующуюся на суше, то ли на плохо смазанных киборгов, принимающих участие в открытом голосовании.

Их ритуальные подергивания живо напомнили мне небесный кошмар, пережитый парочкой лет раньше.

Дело было в мае. Случилось мне тогда очень удачно «подшабашить». Для тех, кто не помнит, что сие означает: «шабашкой» в славные советские годы граждане называли любую работу за деньги в свободное от основной службы время. В эпоху развитого социализма «шабашка» была порой единственной возможностью дожить до очередной зарплаты. И справедливости ради следует заметить, что деньги, вырученные за «шабашку», зачастую намного превышали зарплату по основному месту работы.

Впрочем, «шабашка», о которой идет речь, выдалась уже в пору недоразвитого российского капитализма. Предложили мне тогда по огромному блату (по знакомству то есть, для тех, кто и этого не помнит!) сопровождать в качестве походного врача большую группу «руссо туристо», следующих на заслуженный отдых в солнечную Туретчину. Группа была больше ста голов и состояла сплошь из руководителей известной процветающей компании «Запад-Услуга». У них это называлось «корпоративный выезд».

Поначалу я дико обрадовался. Еще бы, слетать на халяву в Турцию, погреться на солнышке, поплескаться в море, да еще и денег за все эти удовольствия получить! Голубая мечта киргиза… Срочно взял отпуск и собрал чемодан.

Свою ошибку я начал осознавать уже в аэропорту. Видимо, дорога из города оказалась для менеджеров весьма трудной. Поэтому сразу же после выгрузки из автобусов корпоративные туристы решили отметить окончание первого этапа пути…

…Регистрацию и паспортный контроль менеджеры проходили попарно. По той простой причине, что по отдельности передвигаться вертикально уже не могли. Так и шли по двое, нежно поддерживая друг друга. К моему несчастью, количество вверенных мне организмов оказалось нечетным…

— В-в… В-в-во! — радостно сказало мне большое тело, оставшееся лежать на чемоданах, когда последняя шатающаяся парочка скрылась за будками пограничников. Тело было мужского пола, блаженно улыбалось и пускало пузыри, мертвой хваткой вцепившись в полупустую бутылку «Хеннеси».

— В-во! — повторил расслабленный менеджер и вопросительно уставился на меня.

Я вздохнул и приступил к исполнению обязанностей.

— Г-где? — в тон ему уточнил я, пытаясь взвалить на плечи потный грузный организм управленца.

— В-во! — пояснил он, икнув.

Я молча поволок пациента к паспортному контролю. Девушки в погонах откровенно веселились, глядя на наши телодвижения.

— В-во… в-ва! Я — Вова! — закончил мысль мой подопечный.

— Очень приятно! — покривил я душой. — Паша!

Менеджер задумчиво посмотрел на меня, стремительно сделал внушительный глоток из бутылки и приступил к запоминанию информации:

— П-па… Пп… П-па… — но тут же устал и уснул.

С горем пополам пройдя формальности, мы с Вовой оказались на «нейтральной полосе». Свалив похрюкивающее тело на диванчик, я огляделся в поисках остальных. И похолодел.

Зал был пуст. То есть почти совсем пуст: по нему бродили несколько совершенно незнакомых личностей, никакого отношения не имеющих к «моей» группе.

«Улетели уже!» — мысленно ахнул я. Но в следующий момент осознал всю бредовость этой мысли: до вылета оставалось еще больше часа. С некоторым облегчением я продолжил поиски.

Послышалось мелодичное приближающееся позвякивание. Будто стадо коров звенело колокольчиками, возвращаясь вечером с лугов в родную деревню. Из распахнувшихся дверей с надписью «Duty free shop» в зал парами потянулись менеджеры компании «Запад-Услуга», обремененные набитыми пакетами с фирменной символикой магазина беспошлинной торговли. Собственно, пакеты и издавали тот самый перезвон. За спинами корпоративных туристов виднелись ошалело счастливые лица продавщиц, уже подсчитывающих в уме премии за перевыполнение десятилетнего плана продаж алкогольных напитков.

Мысленно разделив примерное количество купленных декалитров на число менеджерских голов, я загрустил. Самое веселье, похоже, ожидалось в полете.

И точно. Истреблять «огненную воду» начали еще до того, как пристегнули ремни. Когда тягач толкал наш самолет к полосе, туристы уже пели хором. Причем каждый свое.

— Лай — ла! Лай — ла! — перекрывая хор, солировала рыжеволосая менеджерица, уцепившись за багажную полку и раскачиваясь.

Две стюардессы безуспешно пытались оторвать цепкие пальцы от казенного имущества. Судя по шевелящимся губам и вздувшимся шейным венам, бортпроводницы что-то кричали, но мощный корпоративный хор под руководством висящей на полке солистки перекрывал все.

Когда лайнер оторвался от полосы, раздался дружный вопль:

— Ур-ра!!!

Его сопровождало не менее дружное бульканье из множества горлышек. Путешествие началось.

Ужас ждал меня на втором часу полета и высоте десять тысяч метров. Все та же рыжеволосая заводила, к тому времени охрипшая и слезшая с полки, стала поднимать способных к движению коллег на танцы. К моему удивлению, встала почти половина поголовья. И начался кошмар…

Вы никогда не танцевали ламбаду в самолете на высоте в десять километров? Нет? Много потеряли. А не наблюдали, как это делают с полсотни половозрелых пьяных особей обоего пола? Находясь в одном с ними самолете? Тоже нет? Потеряли еще больше. Зато психику сохранили…

Пока стадо топталось вразнобой, ничего страшного не происходило. Но рыжая бестия, не удовлетворенная результатом, принялась громко командовать, отмахивая свободной рукой:

— Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три!

Помогло. Танцующая группа стала попадать в такт. Самолет принялся ритмично подрагивать, все больше и больше увеличивая амплитуду болтанки. Чувствуя, как холодеет спина, я вспомнил школьный курс физики. Резонанс — жуткая штука!

— … … … … … … … …?! — витиевато заорало бортовое радио перепуганным голосом пилота.

Из-за шторок выскочили стюардессы. На этот раз их группа была усилена мужской силой в лице человека в летной форме. Видимо, второго пилота. Зондеркоманда выстроилась «свиньей» и, расшвыривая в стороны танцующих, устремилась прямиком к самозабвенно дирижирующей рыжей туристке.

В случившейся сумятице танцоры сбились с ритма. Самолет перестало шатать. Группа захвата скрутила затейницу и хором что-то ей втолковывала. Народ медленно расползался по своим местам и продолжал возлияния. Жизнь налаживалась…

…Я поежился и потряс головой, отгоняя жуткие воспоминания. Не желая больше слушать монотонное бормотание радио, а уж тем паче видеть, как одна из бортпроводниц демонстрирует спасательный жилет (очень актуально в наших степях!), я закрыл глаза и попытался представить, что ждет нашу миссию в Греции.

Но не получалось. Вместо этого в голову настойчиво лезли всякие мысли, большинство из которых были тревожными.

Начать с того, что я совершенно не представлял себе, как буду объяснять нынешним обитателям дома Антониди, зачем я пришел. Мол, здравствуйте, я — русский врач вашего почившего родственника и мне очень надо покопаться в вашем подвале! Там, знаете ли, припрятана карта сокровищ… На этом месте, скорее всего, хозяева кинутся вызывать полицию. Или психиатров. И ведь что самое-то обидное, будут совершенно правы.

Языковая проблема с некоторых пор меня не волновала. На последнем «военном совете» с Хрулем я спохватился и порадовал ушастика тем, что по-гречески ни бум-бум… Впрочем, с английским тоже были некоторые сложности: моих познаний хватило бы лишь на то, чтобы выяснить у портье гостиницы, где ближайший бар… или, пардон, ватерклозет. Еще я мог с глубокомысленным видом поинтересоваться, сколько стоит это и попросить дать мне то. На более содержательные беседы моих скудных школьных и институтских знаний, увы, явно не хватало…

Хруль в ответ на мои стенания небрежно махнул лапой:

— Ерунда, уже решено!

— Что значит «решено»?! — начал было возмущаться я и осекся.

Каким-то уголком мозга я внезапно понял, что теперь в совершенстве владею и английским, и греческим. А еще, в качестве бонуса, Хруль зачем-то одарил меня знанием хинди и языка затерянного в песках Сахары маленького племени гы-жуарду (о котором прежде и не слышал-то ничего!) На мой удивленный взгляд Хранитель немного смущенно развел лапами:

— Ну извини… Рикошетом зацепило!

Так я стал полиглотом. Однако преодоление языкового барьера успокаивало слабо. Предстояло долго и нудно объясняться с незнакомыми мне иностранцами, населяющими Димасов дом. Или идти по еще более скользкому пути, пробираясь в заветный подвал без ведома хозяев. Аки тать в ночи.

Был еще один вариант: Антониди давненько не бывал в родных местах и не мог знать, цел ли все еще старый дом. Его ведь вполне могли снести и построить на этом месте какой-нибудь новый расфуфыренный отель… или торговый комплекс, что не лучше. И что мне делать в этом случае? Устраивать гигантские раскопки с привлечением тяжелой техники и саперов?

Наше путешествие все больше и больше походило на безумную авантюру, в которой вопросов было гораздо больше, чем ответов. И мне это решительно не нравилось.

Оставшиеся до вылета две недели пролетели быстро и, как это ни странно, почти без эксцессов. Нас больше не пытались похитить или, боже упаси, подстрелить. Конечно, после известных событий мы стали гораздо осторожнее, но все равно у Охотников было много возможностей осуществить свои черные планы… Значит, либо планы у них изменились, либо Охотников в нашем городе, кроме томящихся в дурдоме Лехи с Серым, не осталось.

В последнее верилось слабо. Во-первых, где-то за кадром притаился зловещий «шеф» (я так и не вспомнил, где и при каких обстоятельствах слышал прежде его голос). Во-вторых, если верить показаниям Лехи, в Нерограде существовала целая подпольная сеть Охотников. В-третьих… это уже из личного, но у меня создалось стойкое ощущение, что за мной постоянно наблюдают. И весьма пристально.

Были и материальные подтверждения тому, что Охотники не угомонились. Накануне вылета, прихватив с собой Петровича в качестве группы поддержки, я нагрянул в собственную квартиру. Надо было забрать печать. Упрятал ее я достаточно надежно, для того чтобы не волноваться о том, кабы не сперли. Кроме того, я был уверен, что после неудачного набега на мое жилище Охотники не повторят попытку.

Оказалось, ошибался. Открыв дверь, я сразу же понял, что в разоренной квартире побывали еще раз. Теперь искали в стенах и в полах: обои были содраны, штукатурка под ними истыкана чем-то острым, паркетины выломаны. Осторожно пробравшись по вздыбленному полу в ванную, я присвистнул: кафель со стен был сколот, а по полу, похоже, прошлись отбойным молотком. Благо хоть соседей снизу в дырках не видно… Взломщики порезвились от души, но все зря.

Я хмыкнул и вышел на балкон. Ну разумеется, Охотники старательно искали печать внутри квартиры. А предположить, что столь ценную вещь можно было спрятать снаружи, им и в голову не пришло!

Кирпич под окном был на своем месте. Я аккуратно вытащил его и запустил руку в образовавшееся отверстие. Пальцы наткнулись на маленький сверток. Заботливо укутанная в ткань печать тут же приветливо запульсировала теплом.

Вернувшись в комнату, я развернул сверток и повесил печать вместе со странным решетчатым «довеском» на шею. Петрович, задумчиво слонявшийся среди руин, криво усмехнулся:

— Круто. Я оценил, Палыч! Спрятать печать на улице — до такого даже я не додумался бы.

— Вот и они не додумались. Ну все: печать у нас, можно собирать чемоданы! — констатировал я фальшиво бодреньким голосом.

— А с этим что делать будешь? — Ванька развел руки, имея в виду погром в квартире.

— А ничего, — я махнул рукой. — Закрою сейчас и пусть стоит так до нашего возвращения. Хуже уже не будет.

Петрович угрюмо подтвердил:

— Это уж точно. Разве что если подгонят десяток бульдозеров и сроют весь дом. По самый корешок..

— Ну, тогда поселюсь у тебя навечно! — успокоил его я.

Кроме окончательного разгрома моей квартиры, других враждебных действий со стороны Охотников не наблюдалось. Да и Хозяин тоже как-то притих. Никто не пытался вылезти из зеркал, окон и прочих отражающих поверхностей. Жизнь текла своим чередом, мы честно отработали оставшиеся до отпуска дежурства, и ничто не напоминало о недавних жутковатых событиях. Честно говоря, это даже настораживало. Не зря, ох не зря гласит народная российская мудрость: «Если все идет хорошо, значит, ты просто чего-то не замечаешь!»

…— Верно подмечено. Это ты к чему? — поинтересовалась Кларочка.

Задумавшись, я и не заметил, что последнюю фразу произнес вслух.

— Да так, замечтался слегка… Что-то слишком уж гладко все идет. Не верю я в случайные милости судьбы.

— Становишься параноиком? Перестань, никто не пытается нас прирезать — и славно. Есть возможность расслабиться пока… как позавчера например! — прижавшись ко мне, прошептала она в самое ухо.

Я улыбнулся. Да уж, позавчерашний вечер был незабываем. Даже несмотря на то, что мне пришлось покинуть гостеприимную Кларочкину квартиру задолго до полуночи (меры безопасности мы блюли строжайшим образом!).

— И где же ты собираешься тут расслабляться? Попросим всех выйти покурить на крыло? — так же шепотом спросил я ее.

— Можно самим уединиться… в комнате отдыха, — пояснила соблазнительница, покусывая меня за ухо.

— Это ты клозет так называешь? — расхохотался я.

И скривился от боли: Кларочка больно укусила меня за мочку.

— Фантазию напряги! Для кого «клозет», а для кого — «комната отдыха». Все зависит от точки зрения. Знаешь, я всегда хотела заняться сексом в самолете. Это, если угодно, моя фантазия. Или каприз. А капризы очаровательных молодых девушек нужно исполнять!

— Не просто очаровательных и молодых, но еще чертовски скромных… и зубастых! — потирая ухо, поправил я ее и чмокнул в щечку. — А я что? Я — за! Только вот ждать долго придется, пока взлетим.

— А тебе и в самом деле не терпится? — игриво поинтересовалась она и скользнула рукой по штанине, чтобы проверить.

Мне и в самом деле не терпелось. Убедившись в этом, Кларочка слегка порозовела и, прикрыв глаза, улеглась мне на плечо:

— Давайте уже взлетать! — вздохнула она.

 

Глава 3

9 августа, 07.45, Доцкое-2,

военный аэродром

Техники копошились на «сушке», будто муравьи на куске сахара. Трунов остановился шагах в двадцати от своего самолета, критически оглядывая его. Зрелище готовящегося к боевому вылету истребителя было, как всегда, волнующим. Майор про себя усмехнулся: опять, как в первый раз, а уж сколько их было, этих боевых… причем по-настоящему боевых, когда где-то там, в небе, поджидал не товарищ по полку, изображающий противника, а противник настоящий, матерый, такой же ас, как и сам Трунов. Вот только в чужой форме и с другими знаками на крыльях.

Сегодняшний вылет боевым числился лишь потому, что автоматическая пушка заряжена не холостыми, как обычно в тренировочных полетах, а боевыми снарядами. А как же иначе, если собираешься на учебные стрельбы?

Майор прищурился, пытаясь представить, какая реакция будет на земле, когда там поймут, зачем он ушел из отведенного под стрельбы квадрата и что именно собирается сделать… Впрочем, вряд ли: ничья воспаленная фантазия даже отдаленно не сможет представить себе, что краса и гордость российских ВВС, чудо-истребитель «Су-37», пилотируемый прославленным (без ложной скромности скажем!) асом Труновым, вдруг совершит такое…

И это просто замечательно, что никто ничего не поймет — тем больше времени будет у него в запасе. Можно будет спокойно сделать требуемое, убедиться в результате и благополучно рвануть к границе с соседним Казахстаном (благо тут всего-то пару минут лету!). Там в известной точке катапультироваться, а машину направить в самостоятельный горизонтальный полет: пусть кавалерия двух стран мчится в погоню за пустым нашкодившим истребителем.

А внизу его встретят и спрячут. И сгинет майор Трунов, будто и не было его никогда. Зато в другом месте планеты одна маленькая теплая страна обретет нового гражданина. Небедного гражданина, что существенно…

Улыбаясь, Трунов подошел к «сушке». Техники уже оставили в покое остроносое хищное тело перехватчика. Лишь их старший стоял рядом с носовой стойкой шасси, любовно похлопывая ладонью по пятнистому камуфляжному крылу машины.

— Птичка в порядке, Семен Ильич? — пожимая ему руку, поинтересовался Трунов.

— Как всегда, ваше благородие! Желаете-с проверить? — пожилой техник, как обычно, ерничал.

— Так вы ж поди и так уж все проверили! Вон, из-под твоих бойцов самолета не видно было. Что это нынче такое рвение?

— Э-э, вашбродь, мы люди простые. Нам, конюхам, барин велел запрягать с усердием, мы, стало быть, с усердием и запрягли! — усмехаясь в усы, ответил Семен Ильич.

— А если серьезно?

— А если серьезно, то искали причину давешнего сбоя навигации и радио.

— И?

— И — ничего! Все в порядке. Так что, уж извиняй, Сергей Николаич, но объяснить, по какой причине ты чуть не слился в экстазе с родной планетой, я не могу.

— Странно. Очень странно! — весьма правдоподобно изумился Трунов. — Но сейчас-то я лететь могу?

— А то! Машина — хоть куда! — гордо заявил техник и с размаху хлопнул «сушку» по фюзеляжу. Звук получился звонким и каким-то радостным.

Майор улыбнулся:

— Хоть куда мне не надо. До полигона только, отстреляться — и домой. Жена ждет. Вечером грозилась теща в гости нагрянуть. Готовиться будем.

— Теща — это серьезно. Может, после стрельб мне пушечку-то с самолета свинтить? Домой возьмешь… все спокойней будет! — с совершенно серьезным лицом предложил Семен Ильич.

— Супротив моей тещи пушечка не поможет. Калибр не тот. Тут что-нибудь мегатонное надо бы… — мечтательно протянул Трунов и полез в кабину.

Спустя несколько минут он был уже в небе. «Сушка» утробно гудела, едва сдерживая мощь двигателей: майор вел машину на половинной тяге, неспешно направляясь в район стрельб. До начала задуманной операции оставалось двадцать минут.

— «Шершень», здесь «Гнездо»! Летишь, майор? Все в порядке? — на фоне малозаметного монотонного гудения истребителя бас полковника был оглушающим.

Трунов досадливо поморщился:

— Так точно, лечу. Все в порядке, системы работают отлично, приближаюсь к квадрату стрельб…

— Да вижу, вижу, что приближаешься! — ворчливо перебил его командир. — Ты свое предложение помнишь?

— Какое предложение? — удивился майор.

— Эх, молодость! Ветер в голове, девки на уме… — посетовал полковник. — Вызов свой помнишь? Кто кричал: давай, мол, выходи на смертный бой, подлый трус?! Было?

— A-а, это про дуэль, что ли? — дошло наконец до Трунова.

— Про дуэль, про дуэль! Вызов в силе?

— Естественно! Негоже дворянину идти на попятную!

— Дворянин хренов… из славной пролетарской семьи крестьянского происхождения! — хохотнул полковник.

— Я бы попросил! Мы, дворяне, выше всяких предрассудков, связанных с классовым расслоением. Оставьте ваши гнусные инсинуации! — возмутился оскорбленный дворянин.

— Ладно, ладно… не буду тебя трогать за живое, — успокоил его комполка.

Трунов громко сопел, старательно изображая аристократический гнев.

— Не пыхти, а то уши закладывает! — посоветовал ему командир. — Вернемся к нашим баранам. Так вот, у меня выдался свободный часок, и я решил использовать его с максимальной полезностью. А именно: сейчас я взлетаю и потихонечку так иду в квадрат стрельб. Потихонечку — чтобы у тебя было время отстреляться. А потом — появляюсь я и начинаю гонять тебя по небу Родины, пока не запросишь пощады. Так что готовься.

— …..! — непроизвольно вырвалось у майора.

— Надо полагать, это означает согласие? — уточнил полковник.

Трунов молчал. Появление в предстоящем спектакле третьего действующего лица совершенно не входило в его планы. Даже невооруженный, комполка мог легко помешать совершению задуманного. Если только успеет догадаться, что именно собирается сделать он, Трунов. Если только успеет…

— Ну, чего замолк? Нечеловеческий ужас ледяной рукой сковал уста храброго дворянина? — глумился в эфире полковник.

Трунов принял решение. Операцию отменить нельзя, второго шанса не будет. Но и следовать первоначальному плану теперь тоже не получится: до появления в непосредственной близости жаждущего драки полковника остались считанные минуты. Стало быть, придется начать раньше. А и ладно, невелика беда!

— Не понимаю, почему бы благородному дону не принять вызов другого благородного дона! Славная драка перед обедом весьма способствует пищеварению! — на весь эфир заорал Трунов и завалил самолет на левое крыло, уходя прочь от полигона.

— Во-во… опять же, после боя мне компот поставишь в столовой. Как обещал. От побежденного — победителю… Э-э, ты куда?! — спохватился полковник, заметив на радаре маневр Трунова. — Опять навигация отказала?

Майор молчал. Он увеличил тягу, и «сушка» радостно рванулась вперед. Туда, где за выжженной летним солнцем степью медленно и неохотно просыпался город.

9 августа, 07.58, Доцкое-2, военный аэродром

По бетонке, энергично размахивая зажатым в руке шлемом, будто пытаясь загрести в него побольше воздуха про запас, к своему истребителю мчался полковник. Было заметно, что бег в полном полетном обмундировании дается ему нелегко: комполка часто и громко пыхтел. Что, впрочем, не мешало ему в коротенькие промежутки между пыхами вставлять емкие и сильные выражения, весьма нелестно характеризующие как самого Трунова, так и всех его родственников (главным образом по материнской линии).

Следом за командиром топотала многочисленная свита из штабных офицеров, техников и случившихся поблизости пилотов. Последние присоединились к процессии из простого любопытства, дабы узнать, какая муха искусала отца-командира, заставив его так несолидно себя вести.

— Товарищ полковник, может, все-таки тревогу объявить? Он же с боекомплектом уходит! — выдохнул нач-штаба, догнав-таки полковника.

— Да какой там боекомплект, …! Пукалка с сотней снарядов, …! Что, …, он с ней сделает, …?! Курей на птицефабрике постреляет, …?!

— Кур, товарищ полковник! — машинально поправил шефа начштаба.

— Да мне по …..! — аргументировал полковник, ускоряя бег.

— А что делать-то? — безнадежно спросил в удаляющуюся спину отставший майор.

Короткий энергичный ответ столь четко обрисовал мрачное будущее начштаба, что того внезапно посетило второе дыхание. Он в несколько прыжков догнал командира и, подстроившись в ногу побежал рядом.

— Значит так, …! Сейчас я, …! Догоню, …! Трунова, … … …!!! Попробую войти, …! С ним, …! В контакт. И узнать, в чем дело, …! Дальше — по обстоятельствам, …! Без моего приказа, …! Тревогу не объявлять, …! Но перехват готовьте, …! На всякий случай, ….! Все ясно? — Полковник добежал до своей «сушки» и остановился, тяжело дыша.

— Так точно! А то, может, вместе с вами звено отправить?

— Отставить! Я сам с ним разберусь. Не думаю, что там что-то серьезное, типа государственной измены. Может, просто сорвался мужик, сбрендил малость… да мало ли что! Словом, пока — только наблюдайте. Ну, а уж если что… — он криво улыбнулся и хлопнул майора по плечу. — Если что, тогда тебе и карты в руки!

Полковник нахлобучил шлем и полез в кабину.

 

Глава 4

9 августа, 08.01,

Нероградский аэропорт, рейс 237

Уши противно заложило: старичок «Ту» неожиданно резво взмыл вверх и начал бодренько карабкаться на заданную высоту. Я сглотнул и широко разинул рот, стремясь выровнять давление в среднем ухе. Получилось. Гадкие ощущения в ушах прошли, и я вновь обрел слух.

Но ненадолго. Кларочка наклонилась ко мне и во весь голос прокричала в самое ухо:

— Что нужно делать, чтобы уши не закладывало?!

Теперь я оглох лишь наполовину. Опасливо отстранившись от невинно улыбающейся красавицы, я протянул ей подаренную мне стюардессой перед взлетом конфетку:

— Вот, возьми. Она кисленькая. Почаще сглатывай слюнки, и у тебя откроются евстахиевы трубы…

Кларочка продолжала блаженно улыбаться и выжидающе смотреть на меня. С минуту мы ели друг друга глазами. Потом она поинтересовалась на весь салон:

— Ты что-то сказал, да? Я не расслышала!

Я тяжело вздохнул, развернул леденец и аккуратно засунул в ее приоткрытый ротик. Пальцем легонько подтолкнул снизу подбородок.

— Кушай, деточка, конфетку!

Деточка понимающе закивала и усердно принялась обрабатывать карамельку, постукивая ею о зубки. Через какое-то время она уже совершенно спокойным голосом сообщила:

— Ну наконец-то! Дурацкое ощущение, в уши будто ваты натолкали и продолжают утрамбовывать. И не слышно ничего.

Слева раздался рев:

— А когда обед? Еду когда будут раздавать, а? Палыч, ты в курсе?

Петрович трубил как слон, страдающий запором. Самолет вздрогнул. Из-за шторки испуганно выскочила стюардесса. Порхнув к моему оголодавшему приятелю, она присела рядом с ним и принялась успокаивающе нашептывать что-то на ушко.

Судя по странной реакции Ваньки, уши ему заложило капитально. Заподозрив, похоже, прильнувшую бортпроводницу в сексуальном домогательстве, он шарахнулся в сторону и всем телом навалился на хрупкую Кларочку. Та жалобно пискнула и в свою очередь прижалась ко мне.

Под гнетом двух тел я слился с обшивкой салона, успев-таки прохрипеть:

— Дайте вы ему конфету! Он же не слышит ни черта!

Стюардесса оказалась догадливой. Она моментально, как фокусник из воздуха, извлекла откуда-то карамельку и скормила ее Петровичу.

Причмокивая, тот уже спокойно поинтересовался:

— А что случилось-то? Вы чего все такие перепуганные?

— Да вы, Иван Петрович, изволили орать так, что чуть иллюминаторы не повылетали. Экипаж опасается за целостность самолета! Пилоты надевают парашюты, а стюардессы прикрывают отход… грудью! — добавил я вполголоса, оценив выдающиеся габариты этой части организма нашей проводницы.

Но Кларочка свежепрочищенными уликами услышала-таки. Испепелив меня взглядом и больно ущипнув за бок, она развернулась к склонившейся над Петровичем в интересном ракурсе стюардессе:

— Простите, не могли бы вы принести пакет? Меня сейчас стошнит! — и демонстративно уставилась на бюст нашей радушной хозяйки.

Та все поняла сразу. Слегка заалев щеками, она грациозно поднялась, медленно развернулась и с достоинством удалилась в свои кулисы. Достоинство при этом плавно перекатывалось под обтянувшей его синей форменной юбкой.

Я отвел глаза и, во избежание необоснованных обвинений, принялся наблюдать за удаляющейся вниз землей. Ничего интересного там не было: степь да степь кругом. Однотонность пейзажа лишь изредка нарушалась небольшими перелесками. Да еще Урал причудливо извивался зелено-синей змеей, внося некоторое цветовое разнообразие в унылую желто-коричневую степную гамму.

— Мама, смотри, самолетик летит! Маленький какой! — восхищенно пропищал детский голосок позади меня.

Я обернулся. Кудрявый карапуз лет четырех, весь в бледных зеленых пятнах (ветрянка прошла, а зеленка никак не смоется!), радостно тыкал пальцем в иллюминатор.

9 августа, 08.11, борт «Су-37»

Трунов вышел на цель вовремя: «Ту-154-й» уже взлетел и набирал высоту, а назойливого полковника пока не было видно. Зато очень хорошо было слышно:

— «Шершень», «Шершень», я «Овод»! Трунов, не молчи, знаю, что слышишь! Ты чего затеял… …?! Крыша съехала? Вот я до тебя доберусь сейчас! Измордую, как бог черепаху, сосунок хренов! — орал в эфире полковник.

В противовес ему, спокойно, почти интимно нашептывал наземный диспетчер:

— «Шершень», я «Гнездо»! Немедленно вернитесь на базу. Повторяю, немедленно вернитесь на базу!

«А вот хрен вам!» — весело подумал беглый майор и, поравнявшись с пассажирским лайнером, снизил скорость.

Теперь их разделяли какие-нибудь двадцать метров. Трунов хорошо различал удивленные лица прильнувших к окнам пассажиров. Вон, даже пятна зеленки на детской рожице в одном из иллюминаторов видны! Майор помахал малышу рукой. Тот заулыбался и замахал в ответ обеими руками. Некоторые взрослые последовали его примеру.

Трунов усмехнулся, прощально махнул рукой и, включив форсаж, резко ушел вперед. В считанные секунды «сушка» опередила пассажирский самолет на многие километры. Примерно прикинув расстояние, майор потянул ручку на себя. Истребитель послушно задрал нос, начиная боевой разворот. Спустя несколько мгновений он уже несся в обратном направлении, навстречу тяжело карабкающемуся вверх старенькому «Ту».

9 августа, 08.13, Доцкое-2, военный аэродром

Офицер за диспетчерским пультом откинулся на спинку кресла и вскрикнул:

— Он что, сдурел? Он же атакует! «Шершень» атакует рейс 237!

— Не понял? — загремел в динамике бас полковника: — Повторите! Кого атакует «Шершень»?!

Торопясь, капитан выпалил в микрофон:

— «Шершень» атакует гражданский борт 237, следующий в Домодедово! Вышел на лобовую атаку! Товарищ полковник, сделайте что-нибудь, там же сто пятьдесят душ внутри!

— …, не успею! Мне до него еще минуты две-три! — беспомощно выругался комполка.

Оцепенев, капитан расширившимся глазами тупо наблюдал, как две точки на экране стремительно сближаются…

9 августа, 08.11, рейс 237

Рядом с нами и в самом деле оказался самолетик. К восторгу моего маленького кудрявого соседа, совсем близко летел истребитель, выкрашенный в камуфляж. Пилот уравнял скорость с нашим лайнером и приветливо махал рукой из кабины.

— Мама, мама, смотри, мне летчик помахал! — захлебывался от счастья малыш сзади.

По правой половине салона прокатилась волна оживления. Пассажиры, радуясь неожиданному развлечению, прильнули к иллюминаторам.

— Оба-на! Это же «Су тридцать седьмой»! — радостно завопил большой знаток отечественной авиации Петрович и по Кларочке полез к окну. Девушка издала сдавленный стон.

Я попытался ее спасти и вернуть Ваньку на место. Да где уж там! Удобно расположившись на Клариных коленках, Петрович тыкал пальцем в окно и на весь салон взахлеб давал пояснения:

— Во, глядите: многофункциональный истребитель «Су-37», по классификации НАТО — Flanker-F, на вооружении с девяносто девятого года, дальность полета четыре тысячи километров, потолок — восемнадцать тысяч метров, двигатели с управляемым вектором тяги, бое…

— Снимите его с меня! — просипела скомканная Кларочка.

Я уперся спиной в борт и что есть силы пихнул Петровича на место. Помогло. Оборвав лекцию на полуслове, приятель соскользнул по Клариным колготкам и с обиженным видом плюхнулся в свое кресло:

— Вы чего?!

— Ничего. Я лишь помог тебе не стать убийцей младых девиц! — пояснил я и кивнул на посиневшую Кларочку.

Она пыталась отдышаться и лишь метнула в Петровича убийственный взгляд.

— A-а… ну, извини. Просто не каждый день такое увидишь. Интересно, что ему тут нужно? — Ванька кивнул на окно.

Пилот в истребителе еще раз коротко махнул рукой, после чего боевая машина резко ускорилась и умчалась вперед. Небо в иллюминаторе опустело.

— Да кто ж его знает? — пожал я плечами. — Пролетал мимо, решил поздороваться.

Кларочка немного ожила и прижалась ко мне:

— Ты помнишь свое обещание насчет комнаты отдыха? — прошептала она.

— Конечно!

— Когда разрешат отстегнуть ремни, пойдем. Готовься.

— Давно готов! — шепотом отрапортовал я. И это было истинной правдой.

«Ту» продолжал набирать высоту.

— Мама, а куда самолетик улетел? Он вернется? — громко поинтересовался раскрашенный зеленкой карапуз.

— Конечно, вернется! Вот только полетает немножко и вернется! — успокоила его мать.

…Впереди раздался грохот и самолет затрясло. Петровича, не успевшего пристегнуться после своей вылазки, выбросило из кресла в проход. С невнятным криком он кубарем покатился вперед.

Невидимая рука швырнула меня на спинку переднего сиденья. С силой ударившись лбом о сложенный столик, я на несколько секунд потерял сознание, успев услышать истошный хоровой женский визг.

9 августа, 08.14, борт «Су-37»

Поймав в прицел кабину пилотов «Ту-154», Трунов на миг помедлил. Он все еще не был уверен, что избранный им способ уничтожения лайнера наиболее эффективный. Черт его знает, может, следовало бы не затевать эту лобовую атаку, а просто зайти с ходу в хвост, да измочалить двигатели и стабилизатор?

Но, с другой стороны, кто его знает, какой предел прочности заложен в «тушке»? Были бы ракеты — совсем другое дело. А так, с «пукалкой»…

Майор тряхнул головой, прогоняя сомнения. Нет, в данной ситуации самое надежное — расстрелять кабину вместе с пилотами и приборами управления. Можно будет обойтись несколькими снарядами, а остальные — приберечь для полковника, который наверняка уже где-то близко и жаждет драки. Что ж будет ему драка!

Но сначала — «Ту». Трунов еще раз взглянул на стремительно приближающуюся кабину лайнера, убедился, что она точно в прицеле, и нажал на гашетку. Протявкала короткая очередь.

 

Глава 5

9 августа, 08.14, рейс 237

Визг продолжался. К нему присоединились бессвязные мужские выкрики и надрывный детский плач. Но всю эту какофонию легко перекрывал жуткий вой ветра, гуляющего по салону.

С большим трудом оторвав гудящую голову от переднего кресла, я огляделся.

В салоне царил хаос. Из-за шторок, отгораживающих носовой отсек с пилотской кабиной, била тугая струя ледяного воздуха. Сами шторки отчаянно трепало внутри этого потока, но пока они каким-то чудом удерживались на сохранившихся хлипких колечках.

Из дверного проема с диким криком вылетела стюардесса и, увлекаемая ветром, покатилась по проходу куда-то в хвост. За ней таким же образом проследовала другая. Следом показался Петрович. С крайне недоуменным видом он растопырился в проходе, заякорившись руками и ногами на месте. Воздушный поток толкал его в спину, но Ванька, выгнувшись дугой, упорно держался.

По салону в хвост летело все, что не было закреплено. С переднего кресла сдуло сухонькую старушку и, как лист на ветру, понесло назад. Широкая юбка ее раздулась, увеличив парусность, и несчастная бабка натуральным образом летела, тщетно пытаясь уцепиться за что-нибудь. Промелькнув мимо, старушка с писком унеслась в хвост. Через пару мгновений оттуда раздались хруст и стон.

— Что случилось?! Мы падаем, да? — вцепившись в мою руку и стараясь перекричать дикий шум, спросила Кларочка.

Я посмотрел на нее. Девушка была бледна и испугана. Но при этом на удивление спокойна. Ее бровь была рассечена, и тонкая струйка крови на бледной коже смотрелась совершенно неправильно. Будто на черно-белую фотографию пролили томатный сок.

— Не знаю, маленькая! Но пока, кажется, не падаем… — неуверенно ответил я.

И в самом деле, несмотря на весь ужас, творящийся в салоне, самолет не падал. Более того, он продолжал набирать высоту!

Я принялся расстегивать ремень. Кларочка непонимающе посмотрела на меня. Наклонившись к ее уху, я объяснил:

— Надо посмотреть, что произошло! Кажется, у пилотов что-то взорвалось. Возможно, нужна помощь.

— Да, да, конечно… — девушка быстро закивала головой, но мою руку не отпустила. — Но почему ты? Пусть кто-то из экипажа…

Я осторожно освободился из ее пальчиков:

— Кларочка, половина экипажа улетела в хвост. Пилоты — в кабине, скорее всего им самим нужна помощь. Кроме того… — я запнулся.

— Что? — огромные серые глаза были полны слез.

— Жить чертовски хочется! — усмехнулся я, чмокнул Кларочку в нос, отстегнулся и осторожно стал выбираться в проход.

Жить и в самом деле хотелось. Посему сидеть пристегнутым к креслу и ждать, пока случившаяся катастрофа не завершится естественным образом где-нибудь в овраге под Нероградом, мне совершенно не хотелось.

Добравшись до прохода, я понял, что доползти до раскорячившегося в нескольких метрах впереди Петровича будет весьма и весьма затруднительно.

Ветер был не просто сильным. Он был страшен. Будто обрадовавшись появлению новой жертвы, ледяной воздушный поток с размаху ударил одновременно по всему телу, стремясь сплющить, раздавить, разорвать его. Цепляясь за поручни кресел, я стоял на четвереньках, уворачиваясь от многочисленных мелких и не очень предметов, норовящих попасть мне в голову. И собирался с силами (главным образом с силой духа), чтобы оторвать одну руку от опоры и сделать шаг вперед. Или как там это называется, когда передвигаешься по-тараканьи?

Неосторожно попытался вдохнуть. И тут же пожалел об этом: холодная струя ударила в нос и рот, распирая легкие. Я захлебывался воздухом! Закашлявшись, плотно сжал губы и максимально наклонил голову, подставляя беспощадному ветру затылок. Стало немного легче. По крайней мере появилась возможность дышать, не опасаясь лопнуть, как раздутый шарик.

Так и пополз. Медленно, сантиметр за сантиметром, я карабкался вперед, стараясь двигаться так, чтобы в каждый момент отрывать от опоры не более одной из четырех конечностей. Пару раз по мне протащило очередных неудачников, которые, забыв об осторожности, попытались поспорить с ветром. Оглянувшись, я обнаружил, что куча тел в хвосте салона значительно выросла.

Сколько прошло так времени, не знаю. Двигаясь по уже привычной системе (левая передняя — левая задняя, правая передняя — правая задняя), я уткнулся макушкой в что-то упругое.

— Палыч, ты куда ползешь? Там, впереди — полная …па! — голосом Петровича сообщило мне препятствие.

— Опустись! — крикнул я ему, по-прежнему низко наклоняя голову. Ветер с готовностью подхватил мой крик и уволок в хвост.

— Что?! — переспросил Ванька, ничего, разумеется, не услышав.

— На четвереньки встань, говорю! — заорал я изо всех сил, рискнув приподнять голову.

На этот раз дошло. Оттерев меня в сторону, Петрович плюхнулся рядом:

— Пилотам — кранты! — без затей констатировал он.

— Что там?

— Точно не знаю. Когда случился взрыв, меня швырнуло вперед, в предбанник, где стюардессы и все такое… Успел только заметить дыру в кабине… огромную такую дырищу. Пилотов увидел… они из кресел свесились, в крови оба. А потом ветер ударил и меня обратно вынесло, в салон. — Ванька тяжело дышал. Воздух, несмотря на то что заданную высоту набрать самолет не успел, все-таки был разреженным.

— Пилоты точно мертвы? Оба?

— Я же говорю, не проверял. По виду — трупы. Но сам знаешь, всяко бывает!

Я кивнул. Знаю. Петрович перевел дыхание и спросил:

— Как думаешь, что у них там могло так рвануть?

— Понятия не имею. Ты же у нас фанат авиации, не я.

— Да я все больше по военным самолетам… — повинился Ванька.

— Ладно, поползли в кабину. Поглядим, что с пилотами, — скомандовал я и продолжил: левой передней — левой задней…

Петрович пристроился в кильватер. Наш маленький караван прополз через предбанник и оказался у входа в кабину пилотов.

Здесь ветер дул еще сильнее. Задержав дыхание, я поднял голову. Глаза тут же заслезились, но и сквозь влажную пелену открывшаяся картина казалась страшной.

Верхней части кабины просто не было. Вместо нее зияла огромная дыра с рваными, кое-где обугленными краями. В эту дыру-то и врывался убийственный ветер, трепля волосы мертвых пилотов. В том, что они мертвы, сомневаться не приходилось: у того, что справа, отсутствовала значительная часть головы. У левого голова была цела, хоть и залита кровью, зато вся спинка сиденья была сплошь испещрена дырами с вывороченными наружу краями.

И кровь. Такого количества крови я не видел за всю свою врачебную жизнь. Она была повсюду, но окончательно убило во мне надежду найти кого-нибудь из летчиков живым лишь зрелище темно-красной жидкости, вяло вытекающей из тех самых дыр в спинке пилотского кресла…

— Мать твою, да что же тут случилось-то? — прошептал я потрясенно.

Каким-то образом мой шепот услышал Петрович:

— Что-то рвануло впереди. А их осколками посекло… Насквозь, — пояснил он.

Это я и сам понял. Непонятно было другое: как теперь без пилотов мы садиться будем?

— Петрович, ты самолет водить умеешь? — спросил я.

Он нервно хохотнул:

— Издеваешься? Я и машину-то не вожу.

— А придется… — грустно пообещал я.

А что еще прикажете делать? Либо терпеливо ждать, пока мы не грохнемся об мать сыру землю, либо пытаться сажать самолет самим… Хуже все равно не сделаем, в крайнем случае — исход тот же. Разве что поискать какого-нибудь шального пилота среди пассажиров?

Я обернулся: по проходу никто не полз. Лишь в хвосте вяло шевелилась куча-мала из нескольких тел. Спасительную мысль о летчике из числа пассажиров пришлось отмести: если бы вдруг таковой и оказался среди нас, он бы уже карабкался в кабину, прекрасно понимая, что самолет неуправляем.

Петрович больно ткнул меня пальцем в бок. Я вздрогнул и повернулся к нему, уткнувшись лбом в лоб.

— Палыч, я на симуляторе летал. На хорошем симуляторе, не игрушечном, а настоящем, тренировочном. Мне один знакомый программист диск приносил. Американская разработка, для пилотов дальних бомбардировщиков. Приятель взломал по случаю, ему не понадобилась, так он мне задарил! — орал Ванька мне в ухо, с трудом перекрывая вой ветра.

— И что?

— Ну… принцип управления тот же. Может, попробовать посадить самолет, а?

— А что, у нас есть другие варианты?

Петрович на миг задумался и отрицательно помотал головой:

— Однозначно нет.

— Тогда тебе и карты в руки. Как думаешь, сможешь?

— Хрен его знает… Раньше, знаешь ли, как-то не приходилось самолетами рулить. Но, как говорилось в одном известном фильме: жить захочешь — еще не так раскорячишься! — коллега пытался бодриться, но видно было, что ему сильно не по себе. И я его понимал.

— Надо пилотов вытащить из кресел. И побыстрее. Если не ошибаюсь, мы продолжаем набирать высоту, — не давая Петровичу времени для сомнений, перешел я к делу.

— Так это хорошо, что набираем: чем больше будет запас высоты, тем лучше! — тоном профессионала заявил приятель.

— Хорошо, да не очень! — возразил я. — Салон-то разгерметизирован. Через несколько минут нам просто нечем будет дышать. Уже тяжело, не чувствуешь разве? Да и холод наверху зверский — минус пятьдесят, а то и ниже. Если не задохнемся сразу, так замерзнем.

— Точно, как-то я не подумал! Так чего ждем, давай кресла освобождать, — воскликнул свеженазначенный пилот и полез вперед.

— Стой! — Я поймал его за ногу.

— Ты что? — недовольно обернулся Петрович.

— Так не пойдет! Подстраховаться надо: гляди, дырища какая! Вылетишь к чертям, и привет, — объяснил я ему.

Ванька покосился на зияющую дыру и поежился:

— Что предлагаешь?

— Меняемся! Я лезу вытаскивать тела, ты меня держишь за ремень одной рукой, а всеми остальными конечностями намертво цепляешься за все, что возможно.

Петрович попытался возмутиться:

— А может наоборот? Я вытаскиваю тела, а ты меня страхуешь?

— Не пойдет. Ты тяжелее. Будешь якорем.

Он на мгновение задумался и кивнул, соглашаясь.

Через минуту, заботливо удерживаемый за ремень, я уже осторожно карабкался в левое кресло. Дышать становилось труднее с каждой секундой: в ушах стучали тамтамы, а перед глазами вспыхивали разноцветные огни. Кроме того, меня била крупная дрожь от лютого холода и (чего уж там!) животного страха. Всего лишь в полуметре от моей головы начиналась дыра, ведущая в бездну.

А подо мной было искромсанное тело мертвого пилота. Я полз по нему, прижимаясь к продырявленной груди, весь перемазанный чужой кровью. Кошмар дополнял чудовищной силы ветер, врывающийся в пробоину и ледяным рубанком проходящийся по моей голове, нещадно вырывая волосы.

Нащупав пряжку ремня, удерживающего труп на месте, я расстегнул ее и принялся выталкивать бывшего командира корабля из кресла. Тело оказалось тяжелым и неподатливым. А еще — очень скользким от крови…

Дело продвигалось крайне медленно. А времени оставалось все меньше: от гипоксии жутко кружилась голова и слабели ноги. Еще немного — и я, вместе с остальными пассажирами, просто потеряю сознание. А это будет концом… какое-то время самолет с замороженными телами еще будет подниматься, пока не достигнет своего «потолка». А потом двигатели захлебнутся от недостатка кислорода, и «Ту» с многокилометровой высоты брякнется в степь.

Живо представив себе эту невеселую перспективу, я застучал зубами еще громче и с удвоенной силой принялся выталкивать упрямое тело из кресла.

Внезапно оно застонало и открыло глаза. От неожиданности я едва не скатился вниз.

— Истребитель… — прошептал внезапно оживший пилот.

Я опомнился и наклонился к его губам:

— Что?!

— Истребитель… сбил… нас… — почти не раскрывая окровавленного рта, прохрипел летчик.

Видимо, на эти слова ушли его последние силы. Тело обмякло и, перевалившись через подлокотник, наполовину выпало из кресла.

Я опешил. Нас — сбили? Тот самый «маленький самолетик», пилот которого так приветливо махал нам всего-то несколько минут назад?! Бред какой-то!

Повернувшись к чудом уцелевшему лобовому стеклу, я поискал глазами в небе истребитель. Он нашелся сразу же, и гораздо ближе, чем ожидалось.

— Дежавю… — пробормотал я.

Перехватчик вновь летел бок о бок с нами, держась теперь по левому борту. И опять пилот махал рукой, как бы прощаясь. Впрочем, почему же «как бы»?! Летчик и в самом деле прощался, причем персонально со мной, поскольку никто больше из пассажиров видеть его не мог. Вот он еще раз взмахнул рукой и показал мне оттопыренный большой палец. А потом медленно перевернул руку этим самым пальцем вниз…

— С-с-скотина! — прошипел я онемевшими губами.

Пилот еще несколько секунд изображал кесаря, отправляющего на смерть гладиатора. Солцезащитный щиток на шлеме не позволял мне рассмотреть его лицо, но уверен — подонок ухмылялся. А потом, как и в прошлый раз, истребитель рванулся вперед и ушел далеко к горизонту.

Не теряя больше времени, я легко вытолкнул из кресла наполовину выпавшее уже тело. И, закрепляя успех, рванул на себя второе.

Это поддалось сразу же. То ли второй пилот при жизни не грешил чревоугодием, то ли чувство смертельно опасности умножило в разы мои силы, но второе кресло освободилось всего за пару секунд. Уже не обращая никакого внимания на лужицу крови в ямке сиденья, я торопливо плюхнулся прямо на нее и пристегнулся.

Наклонившись к Петровичу, крепко ухватил его за ремень:

— Лезь в кресло! Живо!

Повторять не пришлось: мой соратник буквально взмыл с места, едва не выпрыгнув в пробоину, и в мгновенье оказался на месте первого пилота. Пристегнувшись, он посмотрел вперед и сквозь завывания ветра прокричал:

— Палыч, это что?!

Я проследил за его взглядом, и сердце мое упало. Далеко впереди истребитель заканчивал разворот и заходил нам в лоб.

— Это, Петрович, приближается такой маленький пушной северный зверек… Песец называется, — обреченно пояснил я, тупо глядя, как «маленький самолетик» стремительно вырастает в размерах, приближаясь к нам на расстояние выстрела.

9 августа, 08.21, борт «Су-37»

Трунов не верил собственным глазам: в разорванной почти надвое кабине «Ту-154» кто-то шевелился, явно пытаясь занять пилотское кресло. Неужто среди пассажиров так удачно оказался летчик? А если тот, кто копошится сейчас у штурвала — не пилот, тогда какого, спрашивается, лешего он там делает? Пытается помочь убитому командиру лайнера? Так даже отсюда видно, что медицина здесь бессильна!

И кто бы мог подумать, что этот древний «Ту», выработавший, наверное, уже второй срок службы, окажется таким крепким? Снаряды разворотили весь нос лайнера, наверняка разрушив все управление, а гляди-ка: старичок упрямо ползет вверх. Правда, гораздо медленнее, чем прежде — зачерпывая огромной дырой тугой воздух, быстро не полетаешь!

Майор присмотрелся: тот, копошащийся в кабине, замер и наблюдает за «сушкой». Трунов ухмыльнулся и прощально помахал смертничку ручкой. А потом, для пущего эффекта, показал ему жест, которым древние римляне отправляли воина-неудачника на смерть.

Поглумившись таким образом пару секунд, майор увеличил скорость и помчался вперед. Удалившись от обреченного лайнера на достаточное расстояние, Трунов по широкой дуге развернул машину и вновь пошел на сближение с «Ту-154». Время поджимало, пора было заканчивать операцию и уходить.

— Попался, сучонок! — загремел в наушниках торжествующий бас.

Майор выругался про себя. Увлекшись игрой с недобитым «Ту», он совсем забыл о приближающемся полковнике. А он — вот, собственной персоной, подкрался незаметно и пристроился в хвост.

Трунов покосился на экран заднего вида. «Сушка» комполка была совсем рядом, метрах в десяти и чуть выше. Плохая новость.

— Слушай внимательно, тварь. Медленно и аккуратно отворачиваешь сейчас влево и спокойно летишь на базу. Дернешься в сторону — разнесу к чертям. Приступай. У тебя три секунды, потом открываю огонь. Ты меня знаешь, я не промажу! — голос полковника подрагивал от сдерживаемой ярости.

Трунов улыбнулся. Комполка, оказывается, в состоянии крайнего душевного волнения способен обходиться без ненормативной лексики, надо же! Вот только врать не умеет.

И спокойно ответил:

— Руки коротки, командир. Ракет у тебя нет, а в пушечке — холостые. Ты же на учебный бой собирался, забыл? А перевооружиться — времени не было. Так что не блефуй, не выйдет. Хочешь, смотри, что сейчас будет, не хочешь — черт с тобой, побереги нервишки и улетай. В спину стрелять не буду… в знак прежней дружбы!

Закончив фразу, майор вновь сконцентрировался на своей цели. Развороченная кабина «Ту» была прямо по курсу. Еще секунд десять — и можно будет открывать огонь.

Палец непроизвольно начал ласково поглаживать гашетку. Трунов ощутил знакомое приятное возбуждение, как всегда перед реальной атакой на реальную же цель. Сладко заныло в паху, будто в предвкушении женщины. Широко раздутыми ноздрями майор шумно втягивал воздух, напряженно наблюдая, как увеличивается в прицеле подранок «Ту». Еще две секунды, одна… Пора! Большой палец на гашетке дрогнул и начал сгибаться…

Чудовищный удар обрушился сверху на кабину «сушки». Навалившаяся на истребитель металлическая масса легко, будто бумагу, смяла бронестекло «фонаря» и продолжила неумолимое движение вниз, походя расплющив не успевшего даже удивиться майора…

9 августа, 08.21, рейс 237

Я апатично наблюдал, как издалека навстречу нам мчится смерть. В виде истребителя, пока еще кажущегося отсюда маленькой безобидной игрушкой.

Вдруг откуда-то сверху вынырнул второй самолет, как две капли воды похожий на первый, и пристроился ему в хвост.

— Они что, нас атакуют? — недоуменно прокричал Петрович.

Я молча кивнул головой.

Самолеты стремительно приближались. Теперь они уже не казались игрушками. Еще пара-тройка секунд — и мы с Петровичем повторим судьбу пилотов, вот так же, наверное, наблюдавших за приближением истребителей несколько минут назад. С одной лишь разницей — покойные летчики не знали, чем закончится эта встреча, а мы — знаем. Нам тяжелее…

И тут случилось странное. Второй истребитель, ускорившись, рванул вверх и оттуда, с высоты, коршуном упал на кабину самолета, летящего первым.

В одно мгновение обе изящные машины превратились в облако обломков, несуразно висящих в небе. А еще секундой позже, откуда-то из центра этого облака вспух гигантский огненный шар, мигом поглотивший все, что осталось от истребителей.

Наш самолет ощутимо тряхнуло и послышался грохот.

— Ну ни хрена себе! — хрипло проорал Петрович, вцепившись в штурвал и подавшись вперед. Я мысленно с ним согласился.

Впереди вниз сыпались горящие ошметки, оставляя в чистом утреннем воздухе дымные следы.

 

Глава 6

9 августа, 8.23, рейс 237

Наше оцепенение длилось недолго. «Ту» вонзился развороченным носом в оставшееся на месте недавней трагедии дымное облако и кабину моментально наполнил невыносимый запах гари. Мы с Петровичем дружно закашляли и принялись тереть заслезившиеся глаза. Из салона донеслись истошные вопли: видимо, пассажиры решили, что мы еще и горим.

— Петрович, давай рули! Надо уменьшить высоту, иначе задохнемся сейчас! — превозмогая мучительный кашель, проорал я.

На крик ушел последний кислород, в моих глазах помутнело, и на какое-то время я выпал из реальности.

Пришел в себя оттого, что заложило уши. Сглотнув несколько раз, я огляделся.

— Снижаемся, Палыч! — известил меня Петрович.

Он сидел в своем кресле, напряженно подавшись вперед и сжимая штурвал.

— Какая высота? — прохрипел я и откашлялся, избавляясь от засевшего где-то в носоглотке противного привкуса гари.

— А хрен ее знает! — безответственно заявил наш эрзац-пилот. И пояснил: — Альтиметр разбит. Да все почти разбито, …ь!

Я прислушался к своим ощущениям. Дышалось легко, никаких признаков кислородного голодания.

— Думаю, мы уже ниже трех тысяч метров. Долго я был в отрубе?

— Минуты две-три.

Уши опять заложило. Я покачал головой:

— Ванька, выравнивай машину. Слишком быстро снижаемся, кажется. Да и подумать надо, что дальше-то делать будем?

Петрович согласно кивнул и аккуратно потянул штурвал на себя. Нас вдавило в кресла.

— Упс… Многовато будет! — виновато прокричал пилот-любитель и согнулся над штурвалом, пытаясь заставить самолет лететь горизонтально.

Через минуту ему это удалось. Почувствовав, что внутренние органы во главе с желудком вернулись на свои места, я поинтересовался:

— Так что, садиться будем? Куда и как?

Ас от сохи пожал плечами:

— Ну, «как» — я еще примерно могу себе представить. А вот «куда» — это, знаешь ли, задачка! Навигация не работает, связи с землей нет. Где ближайший аэропорт, не знаю. Да и не попаду я на полосу, это только в фильмах дилетанты «Боинги» всякие запросто сажают. Единственное, что могу предложить — помолиться и попытаться сесть «на брюхо» в степи. Или в поле. Словом, на что-нибудь относительно ровное.

Я вздохнул. А что еще оставалось делать?

— Принимается. Только не тяни, давай прямо сейчас и сажать. Пока самолет управляем. А то еще отвалится чего-нибудь важное, мы же не знаем, что и до какой степени разрушено.

— Типун тебе на язык! — осадил Петрович. И выжидательно уставился на меня.

— Ну? Чего ждем?

— Палыч, ты бы уполз в хвост, да пристегнулся там. И Кларку с собой возьми. Если что, там больше шансов… — спокойно посоветовал Ванька.

— За заботу спасибо, но я останусь. Во-первых, тебе может понадобиться помощь — рули тягать. Я в кино видел! — невесело усмехнулся я.

— А во-вторых?

— А во-вторых я тебе на земле скажу, — пообещал я ему. И в самом деле, не объяснять же сейчас, что я предпочел бы сразу помереть тут при ударе о землю, чем потом медленно поджариваться в хвосте…

— Ты хорошо подумал? — Петрович не унимался.

— Хорошо. Так что этот вопрос мы больше не обсуждаем. Ты лучше скажи, где здесь внутренняя связь?

— По-моему, это, — Ванька ткнул пальцем в болтающийся на витом шнуре микрофон. — Там сбоку кнопка есть. А тебе зачем?

— Надо пассажиров подбодрить. И предупредить заодно, чтобы приготовились к аварийной посадке.

— Валяй.

Я взял микрофон и, нажав кнопку, поднес его к губам:

— Внимание! Говорит второй пилот! — Ванька громко фыркнул. Я негодующе посмотрел на него и продолжил: — Наш самолет готовится совершить аварийную посадку. Пожалуйста, займите свои места и пристегнитесь. Приведите спинки кресел в вертикальное положение. Избавьтесь от всех колюще-режущих предметов, снимите очки, наклоните голову к коленям и обхватите ее руками. После полной остановки самолета немедленно покиньте его, используя для этого все основные и запасные выходы, — отключившись, я повесил микрофон на поручень и перевел дух.

— Весьма убедительно! — похвалил Петрович. — Вот только ты тоже забыл добавить «и помолитесь».

— Думаю, они там и так уже молятся. Ну, давай садиться. С Богом!

— А это уж как получится! — возразил Ванька и двинул штурвал вперед.

Самолет резво клюнул носом и нацелился в землю. Кресло ушло из-под меня. Если бы не ремни, я бы точно улетел в дыру над головой. Из салона опять донеслись дружные вопли.

Вцепившись в подлокотники и борясь с подкатившей тошнотой, я покосился на Петровича. Тот, стиснув зубы, ворочал штурвал вперед-назад, стараясь добиться пологого угла снижения. Удивительно, но тяжелый самолет послушно отзывался на малейшее движение рук новоиспеченного пилота. Через несколько секунд Ванька выровнял-таки машину, и наше снижение перестало напоминать падение.

Тем не менее… Отчаянно моргая слезящимися от ветра глазами, я смотрел на землю. Она стремительно приближалась!

— Мне кажется, или мы слишком быстро снижаемся? — стараясь быть спокойным, спросил я.

— Не кажется. Нужно уменьшить обороты турбин и снизить скорость! — прокричал в ответ Петрович.

— Так уменьшай. Ты знаешь как?

— По-моему, знаю. Нужно вот эти рукоятки двинуть назад… Или вперед? Короче, надо их куда-то двинуть! — заявил пилот и положил правую руку на те самые рукоятки.

Я опять схватился за подлокотники, откинулся на спинку и закрыл глаза. Господи, пронеси!

Что-то изменилось. Меня слегка потянуло вперед и вой встречного ветра заметно стих.

— Получается! — торжествующе заорал Петрович.

Но тут же замолчал, сосредоточенно шаря глазами по приборной панели.

— Что ищешь?

— Спидометр… Или как он тут называется? Нужно следить за скоростью. Как только замедлимся до трехсот — трехсот пятидесяти километров в час, нужно будет выпустить закрылки. Иначе свалимся. Ага! — он в восторге щелкнул пальцами по стеклу какого-то прибора. — Вот он!

Я посмотрел на шкалу. Четыреста пятьдесят. И продолжаем замедляться.

— Ванька, а как закрылки выпустить? Ты нашел, откуда они управляются?

— Нашел. Вот! — и указал на какую-то рукоятку. — Ты следи за скоростью, как будет триста пятьдесят, крикни мне, ладно?

— Ладно! — ответил я и впился глазами в спидометр.

Четыреста двадцать.

Четыреста.

Триста восемьдесят…

Самолет вдруг сильно затрясло, и он начал медленно заваливаться на правое крыло.

— Петрович, что это?

Он бросил взгляд на спидометр и выругался:

— …! Как я сразу-то не сообразил! У нас же весь нос разворочен, аэродинамика нарушена! Раньше придется закрылки выпускать! — и двинул рукоять.

«Ту» продолжал трястись и клевать носом.

— Хреново… — растерянно констатировал Петрович и подтолкнул вперед ручки регулятора тяги двигателей.

Тряска прекратилась. Самолет выровнялся, но ветер забил в кабину с удвоенной силой.

— Что случилось? — потребовал я объяснений.

Ванька сидел бледный, его лицо покрывали крупные капли пота.

— Не сядем мы, Палыч! — еле шевеля губами, произнес он.

— Это почему же?

— Закрылки… Закрылки не работают. Если без них замедлимся хотя бы до трехсот пятидесяти, свалимся в пике или штопор. А на такой скорости, как сейчас, пытаться садиться — безумие. Нас по полю размажет километров на десять… Приехали, — он сморщился и закрыл глаза.

Я судорожно цеплялся за надежду:

— А другие варианты? Есть еще какие-то способы посадить самолет без закрылков?

Петрович, не открывая глаз, помотал головой:

— Нет вариантов. По крайней мере, я их не знаю. На том симуляторе, знаешь ли, я всегда садился с выпущенными закрылками… Только один раз, когда меня «МиГ» подбил, попытался сесть без них…

— И что?

— И ничего… Был награжден орденом «Пурпурного Сердца»… посмертно.

В кабине воцарилась тишина, нарушаемая лишь привычным уже воем ветра. Я лихорадочно обдумывал наше положение, пытаясь найти выход. Но ничего путного в голову не приходило. Неужели все? Странно, но страха не было. Зато была обида: огромная, чудовищная обида на… А собственно, на кого?

На покойного Антониди, вовлекшего меня в эту авантюру? Или на дьявола-подростка, считающего всех нас лишь пешками в своей совсем не детской Игре? Или на улыбающуюся монстрообразную девицу из турагентства, выправившую нам билеты именно на этот рейс? Или на Хруля, который…

Хруль?! Как же я сразу-то о нем не вспомнил?! А ведь он говорил, помнится, что стоит лишь мне его позвать, как он тут же явится… Вот только сможет ли ушастый полтергейст помочь в этой ситуации? Да чего уж гадать…

— Хруль!!! — заорал я, перекрикивая завывания ветра.

Петрович вздрогнул и открыл глаза:

— Ты чего? Сбрендил с испугу?

Не теряя времени на объяснения, я продолжал взывать:

— Хруль! Хруль!! Хру-уль!!!

— И вовсе незачем так орать! — сварливо произнес классическую фразу знакомый голос.

9 августа, 8.34, рейс 237

Полтергейст сидел на рваном краю пробоины, беззаботно свесив ножки наружу. Я дернулся было затащить его внутрь, но вместо домотканой рубахи мои пальцы схватили пустоту.

— Я же нематериальный, забыл? — расхохотался Хруль.

Я кивнул и торопливо убрал руку:

— Забыл. Да тут и не такое забудешь! Видишь, как мы на этот раз вляпались?

Хранитель Улья неторопливо обвел взглядом кабину и констатировал:

— Нехорошо.

— Нехорошо?! — взорвался я. — Нас подбили, пилоты мертвы, в самолете дыра, мы вот-вот грохнемся, и это — всего лишь нехорошо?!

— Ну, пока вы живы, — полтергейст пожал плечами. — Самолет летит. Так что все не так печально.

— Мы живы и летим, пока горючее не закончится. Сесть мы все равно не сумеем, самолет сильно поврежден. Сможешь помочь? — как мог спокойно объяснил я.

Хруль надолго задумался. Зато слева подал голос Петрович:

— Ты с кем это там разговариваешь?

— Да погоди ты! — я махнул в его сторону рукой. — Хруль здесь.

Ванька с надеждой уставился на меня:

— Да ну?! Что говорит?

— Ничего не говорит. Думает.

— Ты ему передай, чтобы думал быстрее. У нас, похоже, еще и топливо утекает! — обрадовал он меня, ткнув пальцем в какой-то циферблат.

Час от часу не легче!

— Надолго еще хватит?

Он уже привычно пожал плечами:

— Понятия не имею! В баках осталось меньше четверти керосина. Сколько мы расходуем в минуту, не знаю, но подозреваю, что много. Так что поторопи нашего невидимого друга!

— А торопить меня бесполезно! — ворчливо заметил невидимый друг. — Я и так оч-чень напряженно думаю.

— И чего надумал?

Хруль виновато развел руками:

— Извини! Но, похоже, я ничем помочь не смогу.

— Как ничем? Мы что, обречены?! — по моей спине толпой побежали ледяные мурашки:

Он потупился и тяжело вздохнул. Я не сдавался:

— Ты не сможешь починить самолет?

Отрицательное мотание головой.

— Ты не сможешь аккуратно опустить его на землю?

Опять молчаливое отрицание.

— Ты не сможешь вернуть нас в то время, когда мы еще не взлетели?

Хруль возмутился:

— Ты что, считаешь меня всемогущим? Я — всего лишь Хранитель!

— Но ты же останавливал время! Тогда, в кафе!

Полтергейст кивнул:

— Верно. Останавливать время я могу. Но поворачивать его вспять — нет. Этого даже ОН не может.

Какая-то мысль, пока еще не оформившись, вяло зашевелилась в голове. Я принялся осторожненько ее раскручивать. Итак, единственное, что Хруль может — это остановить время. Что дальше? Ну, положим, остановит он его сейчас… чем это нам поможет? Да ничем, всего лишь получим отсрочку от неминуемого! Отпадает…

А если не сейчас? Если позже, у самой земли, за секунду до удара?

Я вскинул глаза на полтергейста и открыл было рот…

— И что это даст? — поинтересовался он, опять прочитав мои мысли. — Самолет замрет в воздухе в метре от земли. Вместе со всеми, кто в нем. Кроме тебя, разумеется… — с сомнением поглядев на Петровича, Хруль добавил: — ну и твоего приятеля, вероятно. На большее у меня сил не хва…

Я бесцеремонно перебил его:

— Мы сможем выйти из самолета, когда он зависнет?

— Сможете! — Хруль кивнул и понимающе разулыбался. — А ведь и впрямь сможете!

— А вытащить остальных?

Он перестал улыбаться:

— Вытащить?! Всех? Да там больше сотни человек! А надо будет ведь не просто вытащить их, но и переправить в безопасную зону. Самолет-то потом все равно грохнется!

— Сколько времени ты сможешь его удерживать? — нашарив выход, казалось бы, из безвыходной ситуации, я просчитывал варианты.

Хруль опять задумался:

— Ну-у… час, не больше.

Теперь задумался я. Итак, в самом лучшем случае у нас с Петровичем будет около часа для того, чтобы эвакуировать из гибнущего «Ту» почти сто пятьдесят человек. А вернее — сто пятьдесят тел, потому что в остановленном времени они будут именно телами: застывшими и неподвижными. Дальше: надо будет оттащить их метров на двести назад, чтобы не достало взрывом. Сколько на все это уйдет времени? Даже если мы будем перетаскивать по одному человеку за три минуты, на всех у нас получится… четыреста пятьдесят минут! Это же больше семи часов!

Я крякнул и начал считать по-другому: если мы с Петровичем каждый будем таскать по одному человеку за те же три минуты, то на всех уйдет вдвое меньше времени… всего-то три с половиной часа… чуть больше.

— Столько времени я не удержу! — виновато сказал Хруль, внимательно следивший за моими мысленными расчетами.

Я рассеянно кивнул и продолжил считать. Если оттаскивать людей не за двести, а за сто метров… Это безопасное расстояние или нет? Взрывная волна и основная часть осколков, наверное, уйдут вперед, по ходу движения самолета. Должны, по крайней мере уйти туда. Тогда… Эвакуация должна будет ускорится вдвое. Получаем полтора часа!

Я с немым вопросом взглянул на Хруля. Он покачал головой:

— Много, Павел, много! Я и на час-то, признаться, рассчитываю слабо. Конечно, буду стараться, но… Больше уж точно не получится! И еще: ты не учитываешь вашу усталость.

И в самом деле! Мы же с Петровичем не роботы, после нескольких минут работы начнем уставать. А значит — двигаться медленнее. Стало быть, при наилучшем раскладе нам понадобится не менее двух часов. За это время мы сможем вытащить только половину пассажиров. Эх, нам бы кого-нибудь в помощь!

— А если в кабине будет еще кто-нибудь, время для него тоже остановится? — осторожно поинтересовался я.

Полтергейст пристально посмотрел на меня: Остановится. Просто мне будет тяжелее его удерживать.

— Но удержишь?

— Час удержу, — Хруль решительно тряхнул ушами. — Больше — вряд ли.

У меня в голове опять защелкал калькулятор. Предположим, мы вытаскиваем сюда Кларочку. Хотелось бы, конечно, кого-нибудь поздоровее, но я не представлял себе, как буду объяснять происходящее рекруту со стороны. Кларочке, конечно, тоже придется кое-что растолковать, но это можно будет сделать и потом.

Считаем дальше. В салоне не менее тридцати детишек. Вот ими Кларочка и займется. Нам с Ванькой останется сто двадцать взрослых. Уносить будем на тридцать метров, риск того, что достанет осколками есть, но тут уж не до жиру: если будем оттаскивать пассажиров дальше, половина останется в самолете и погибнет наверняка. А так — есть все шансы на то, что большинство людей не пострадает.

Подытожим. За минуту мы с Петровичем будем перетаскивать по одному телу каждый. Итого — два. За час… За час получается как раз сто двадцать человек. Впритык, но все-таки получается!

Хруль с сомнением пробормотал:

— Не уверен, что за минуту вы сможете обернуться… Ох не уверен!

— Ты, главное, время держи до последнего! Сколько сможешь, — пресек я его пораженческие рассуждения. И обернулся к Петровичу.

Тот, приоткрыв рот, во все глаза следил за моим разговором с пустотой. В нескольких словах я объяснил ему свой план.

— Здорово! Палыч, ты голова! — оживился он и кивком указал мне на дверь, ведущую в салон. — Валяй, тащи сюда Кларку! Да поскорее, топливо уходит.

Я отстегнулся и начал выбираться из кресла.

9 августа, 8.49, рейс 237

— Ни о чем не спрашивай, пошли со мной! Только осторожно! — предупредил я Кларочку и принялся ее отстегивать.

Девушка послушно кивнула, не сводя с меня испуганных глаз. Держалась она хорошо, несмотря на царящую в салоне панику. К счастью, пассажиры ограничивали панические метания лишь своими местами: никто не пытался выйти на ходу из самолета и даже просто побегать по проходу. Видимо, недавнее зрелище летающей старушки охладило самые горячие головы. И это было просто замечательно.

Накрыв Кларочку собой, я осторожно подталкивал ее к кабине. Напор ветра сейчас был намного слабее, чем тогда, когда я полз этим путем в первый раз. Но и этот «сквознячок» приходилось преодолевать с огромным трудом.

Так, восьминогим пауком, мы и добрались до кабины. При виде изрешеченных тел летчиков девушка вскрикнула.

— Не обращай внимания и лезь в кресло! — прикрикнул я на нее. Времени на оплакивание потерь у нас не было.

Она громко всхлипнула, закивала и поползла дальше. Забравшись в кресло второго пилота и устроив на коленях Клару, я пристегнул нас обоих. Получилось неудобно, но надежно.

— Опасность сильно сближает, верно? — шепнул я ей на ушко и кивнул Петровичу: — Трогай!

Самолет нырнул вниз. Салон взвыл десятками голосов, но я не стал больше прикидываться вторым пилотом и произносить успокоительные речи: честно говоря, мне и самому было хре… ну, не очень хорошо.

Кларочка на моих коленях напряглась и впилась коготками в мои руки:

— Что происходит? Иван Петрович умеет водить самолет? Мы садимся, да?

— Почти. Петрович почти умеет водить самолет и мы почти садимся! — популярно объяснил я.

— Это как?

— Маленькая, слушай меня внимательно, у нас очень мало времени. Очень скоро мы приземлимся… Вернее, не приземлимся, а зависнем примерно в метре от земли…

— Ты головой ударился? — испуганно-сочувственно посмотрела на меня Кларочка.

— Я не контуженный и не умалишенный. Не перебивай, это не бред. За пару секунд до столкновения с землей время остановится. Для всех, кроме нас троих. Получится зависший самолет с замершими пассажирами внутри. Время будет остановлено максимум на час. Наша задача — за это время эвакуировать пассажиров из самолета в безопасную зону. Это, по моим расчетам, примерно тридцать метров назад по ходу…

— А потом? Что случится потом, когда час пройдет?

— Потом самолет ударится о землю и взорвется.

Девушка вздрогнула:

— А просто сесть мы не сможем?

— Нет, — коротко ответил я, не вдаваясь в подробности.

Она открыла было рот, но я прижал палец к ее губам:

— Потом. Все вопросы и объяснения потом. Времени нет. Пока просто слушай и запоминай, хорошо?

Кларочка кивнула.

— Вот и умница. Так вот, когда время остановится, мы начнем перетаскивать пассажиров. Твоя задача — дети. Понимаешь, только дети! Если справишься раньше нас — отлично, поможешь таскать взрослых. Но, если вдруг поймешь, что в час не укладываешься — зови нас. Договорились?

— Да. Я справлюсь! — решительно тряхнула она волосами.

Я с наслаждением вдохнул легкий аромат знакомых духов и вопросительно взглянул на Хруля, по-прежнему сидящего на краю пробоины.

— Я готов! — отрапортовал он, перевесившись за борт и всматриваясь вниз.

Едва подавив в себе инстинктивный порыв ухватить его за рубаху и втянуть внутрь, я покрепче прижал к себе Кларочку и покосился на Петровича.

Тот пошевеливал штурвал и пристально вглядывался слезящимися глазами в наплывающую землю.

Под нами была нероградская степь. До самого горизонта, куда только доставал взгляд, тянулось абсолютно ровное желто-коричневое пространство с редкими стыдливыми вкраплениями зелени. А по степи бежала огромная крылатая тень нашего самолета. Далеко-далеко внизу и впереди. Меня осенило:

— Петрович, есть идея! Высотомер нужен?

— Издеваешься? — Ас недовольно покосился на меня. — Накрылся он медным тазом.

Я указал вниз:

— Тень. Наша тень — это ориентир! Чем ближе она — тем ниже мы. Грубо, но для нас сойдет.

Ванька с энтузиазмом закивал:

— Точно! Палыч, ты гений!

Возрадовавшись, он слишком сильно толкнул штурвал вперед. Самолет тут же задрал хвост и разом провалился вниз метров на двести. Я сжал челюсти, пытаясь не выпустить наружу завтрак. Из салона донесся дружный визг.

— Держи машину… Гастелло! — сквозь зубы посоветовал я горе-пилоту.

Впрочем, напрасно. Петрович, будто заправский летчик, незаметным движением рук придал самолету нужный угол наклона. Мой организм перестал протестовать против изменения силы тяжести; успокоились и многострадальные пассажиры позади. «Ту» медленно принялся нагонять собственную тень.

— Никак не могу понять: ты это всерьез говорил про остановку времени? — поинтересовалась Кларочка пронзительным шепотом.

Хруль над нами громко хмыкнул и покачал головой.

— Всерьез, всерьез! — успокоил я девушку.

— Но…

— Все вопросы потом, договорились? Пока просто поверь мне на слово и действуй по нашему плану! — оборвал я ее. И в самом деле, времени оставалось мало: тень нашего лайнера приближалась все быстрее…

 

Глава 7

9 августа, 01.32,

о. Крит, Агия Пелагия

Бумага, лежащая на столе, уже почти час притягивала взгляд Тины. Загадочная решетка с точками в каждой ячейке. Проклятый шифр, из-за которого чуть не погибли они с Алексом. Из-за которого сама Тина убила человека.

Женщина поежилась, вспоминая страшную дыру в груди Джонатана Смита, оставленную картечью. И неважно, что сам покойник опоздал на какую-то долю секунды со своим выстрелом, который предназначался ей. Важно другое: Тина с ужасом вспомнила, как она хотела убить подонков, явившихся в ее дом. Пожалуй, такого страстного желания она не испытывала никогда прежде. И это пугало.

В кухню, зевая, вошел Андре:

— Полуночничаешь? Можно с тобой?

Тина оторвала наконец взгляд от опостылевшего шифра и улыбнулась:

— Конечно. А утром проснешься?

Лейтенант пожал плечами:

— А что, у меня есть выбор? Просыпаться придется в любом случае, так я уж лучше проведу остаток ночи с тобой, — он наклонился и чмокнул Тину в макушку. — А если ты меня еще и покормишь, я буду просто безумно счастлив.

Она засмеялась:

— Обжора! Если будешь постоянно есть по ночам, станешь толстым и противным. И я тебя разлюблю.

— А если я не буду есть по ночам, умру голодной смертью. Потому что в другое время у меня как-то не складывается. И ты запомнишь меня молодым и красивым.

— Типун тебе на язык! — прикрикнула на него Тина. И пошла к холодильнику.

Андре уселся за стол и принялся изучать бумагу с шифром, вертя ее во все стороны.

— Что же все-таки он может означать? — задумчиво произнесла Тина, выкладывая на стол содержимое холодильника.

— Да что угодно. Но мне почему-то кажется, что прав был наш гениальный Никас, когда предположил, что это — схема какого-то маршрута. Вот смотри… — лейтенант встал и уставился в листок.

Тина с интересом наблюдала за ним.

— Допустим, нижняя граница ячейки — это мое нынешнее положение. У меня, естественно, есть три варианта, куда податься: направо, налево или вперед…

— Еще можно назад!

Андре покачал головой:

— Нет смысла. Зачем, спрашивается, в предыдущей ячейке было бы нужно посылать меня сюда, если приходится возвращаться? Нет, в схеме не предусмотрено обратное движение: видишь, нижние границы всех ячеек пусты.

Тина согласно кивнула. Ей не было нужды еще раз заглядывать в шифр. Все эти дни она до рези в глазах изучала непонятную схему и теперь точно знала — Андре прав. А он тем временем продолжал:

— Итак, я стою на каком-то распутье и смотрю в схему. Если бы у меня был ключ, я бы нашел следующую по порядку ячейку… ну, пусть эту, к примеру, — лейтенант ткнул пальцем в листок. — В ней точка стоит у правой границы. Стало быть, здесь мне нужно повернуть направо.

С интересом Тина наблюдала, как Андре по-военному четко повернулся и сделал два шага в выбранном направлении.

— Вот я дошел до следующей контрольной точки. И опять смотрю в схему. Ага, здесь мне следует повернуть влево! — Он опять повернулся и сделал еще шаг. И уткнулся в стену.

— Что, трудно быть Индианой Джонсом? — хихикнула Тина.

Андре улыбнулся:

— Не знаю, не пробовал. А вот идти таким образом по схеме вполне возможно.

— При соблюдении двух маленьких условий, дорогой. Во-первых, нужен ключ к шифру…

— … а во-вторых, нужно знать, где именно пролегает зашифрованный маршрут! — продолжил ее мысль лейтенант.

— Ключа у нас нет, где проходит маршрут, мы не знаем. Хотя… — она запнулась.

Андре с интересом взглянул на нее:

— Хотя что? У тебя есть версия?

— Ну, версией это назвать трудно. Скорее так бредовое совершенно предположение…

— Ну-ка, ну-ка! — лейтенант уселся верхом на стул и в ожидании уставился на Тину.

— Знаешь, это очень похоже на схему движения по какому-то лабиринту. А мы с тобой живем на Крите…

— …где есть известный всем Лабиринт под Кносским дворцом? Ты это имеешь в виду? — опять подхватил ее рассуждения Андре.

Тина смущенно кивнула.

— А что, очень может быть. Пергамент был древний, чем черт не шутит… Версия очень красивая и, что самое главное, вполне правдоподобная, — подбодрил он ее.

— А что толку? Все равно без ключа мы не сможем проверить, так ли это. А ключа нет и не предвидится. Так что не будем больше забивать себе головы кладоискательством, давай-ка лучше ужинать… — Тина внезапно замолчала и прислушалась.

В наступившей тишине прозвучал сдавленный крик.

— Алекс! — встрепенулась женщина и стремглав вылетела из кухни. Следом устремился и Андре.

Малыш был без сознания. Он лежал, глядел остановившимся взглядом куда-то вверх, очень часто и шумно дыша. Из обеих его ноздрей вновь текли ручейки темной крови. Еще одна багровая струйка стекала из уголка приоткрытого рта. На мелово-бледной коже кровь казалась черной.

— О Господи, нет! Не сейчас, пожалуйста, только не сейчас! — в отчаянии выкрикнула Тина, рывком выхватив обмякшее тельце из кроватки и прижимая его к себе.

Прикоснувшись губами ко лбу сына, она с ужасом ощутила ледяной холод. Вопреки ожиданиям, в этот раз температура у малыша не повысилась, а упала. И эта необычность испугала еще больше. По-звериному подвывая, женщина опустилась на пол, обнимая умирающего Алекса и раскачиваясь вместе с ним из стороны в сторону.

— Тина, успокойся! Я вызываю медиков. У тебя есть какие-нибудь лекарства на экстренный случай? Должны быть! Да успокойся же ты! Нет времени на истерику! — прикрикнул на нее Андре, оторвавшись на миг от своей рации.

Помогло. Тина вскочила на ноги, положила Алекса в кроватку и метнулась к шкафу. И в самом деле, как же она могла забыть! Тогда, в клинике, врач дал ей несколько ампул и шприцы. «Если вдруг малышу станет совсем плохо, это поможет до приезда врачей!» — напутствовал он. Теперь — как раз тот самый случай!

Полностью выдернув один из ящиков, женщина бесцеремонно вывалила его содержимое на пол. Ага, вот они! Схватив одну из ампул и шприц, она рванулась обратно к детской кроватке. Неловко отломала стеклянную головку: острый осколок немедленно впился в большой палец, сильно раскровянив его. Не обращая внимания на рану, Тина набрала в шприц желтоватую жидкость из ампулы.

Андре, закончив бормотать в рацию, понимающе кивнул и, перевернув Алекса на живот, стянул с него пижамные штанишки. Тина сделала укол. Малыш никак не отреагировал: он висел на руке лейтенанта, по-прежнему часто и хрипло дыша.

— Медики уже в пути. Будут примерно через семь минут. Когда начнет действовать лекарство?

— Не знаю… Надеюсь, быстро! — всхлипнула Тина.

— Что мы еще можем сделать? Алекс холодный совсем, может, его надо согреть?

Женщина пожала плечами:

— Андре, я в самом деле не знаю! Сегодня все не так, как в прошлые разы. Раньше при ухудшениях у Алекса всегда поднималась температура… очень высоко поднималась. А сегодня — наоборот. И дышит он как-то странно. Неправильно дышит.

Словно услышав эти слова, малыш громко захрипел и затих. Совсем затих.

— Алекс! — вопль Тины эхом заметался по старому дому.

Она рванулась было к сыну, но Андре решительно оттеснил ее и, вытащив ребенка из кроватки, положил его на ковер.

— Дай салфетку или платок, живо! — приказал лейтенант, запрокидывая головку Алекса и наклоняясь к его лицу.

Не рассуждая, Тина опять метнулась к шкафчику и уже через пару секунд протягивала Андре салфетку.

Он обмотал ею указательный палец и в несколько движений очистил рот малыша от накопившейся крови. А потом, глубоко вдохнув, приник к запекшимся губам Алекса.

Тина сидела в сторонке на корточках, до боли вцепившись пальцами в щеки, и отрешенно наблюдала, как Андре делает искусственное дыхание. Как с каждым его выдохом грудь сына пусть слабенько, но вздымалась. И никак не могла поверить, что все это происходит наяву.

— Проверь пульс! — отрывисто бросил ей лейтенант и вновь склонился над детским тельцем.

Женщина опомнилась. Схватив холодную ручонку, она принялась искать пульс. Но тот никак не находился.

— Не там ищешь! — Андре на секунду оторвался от своего занятия и ткнул пальцем в точку на запястье Алекса.

Тина кивнула и переместила пальцы туда. Прислушалась. Пульс был! Очень частый, слабенький, едва ощутимый, но — был.

— Есть! Есть пульс! — радостно воскликнула она.

Лейтенант молча кивнул и вновь сделал глубокий вдох. За окнами послышался отдаленный звук сирены.

Тишина нарушалась лишь размеренным попыхиванием дыхательного аппарата, да еще частым попискиванием монитора, по экрану которого непрерывно ползла замысловатая зеленая кривая. Сердце Алекса, как сказали врачи, работает исправно… но вот остальное — увы. Малыш так и не задышал. Приехавшие медики вставили ему в горло какую-то трубку и подключили к аппарату. Собственно, и теперь, уже в палате, дышал за Алекса замысловатый агрегат.

Сознание к сыну так и не вернулось. «Кома», — констатировал доктор, виновато разведя руками. А на вопрос Тины, сколько это может продлиться, лишь пожал плечами: «Одному Богу известно. Может, пару дней, а может — несколько лет. Впрочем, его болезнь столько не позволит. Мне жаль, госпожа Антониди, но вам следует приготовиться к самому худшему…»

А как, спрашивается, к этому приготовиться? Если все существо Тины протестовало против одной только мысли о том, что Алекса не станет? Если все происходящее казалось ей всего лишь дурным сном, который вот-вот должен закончиться? И она проснется дома оттого, что в ее спальню с топотом вбежит веселый и здоровый Алекс, заберется к ней под одеяло и, крепко обнимая за шею, пробормочет в самое ухо: «Ма, я тебя люблю, давай иглать!» Ничего этого больше не будет? А жить-то как?!

Тина всхлипнула и взяла в руки холодную ладошку сына. Перебирая маленькие пальцы, она тупо смотрела на монитор и… молилась. Почти не умея этого делать, она взывала к Господу, как никогда прежде. Сейчас Тине казалось, что все очень просто: бог просто не мог не услышать ее, не мог не помочь Алексу. Она даже удивлялась, что не поняла раньше такой простой вещи: нужно всего лишь попросить Его исцелить сына. Бог обязан это сделать, это же такая малость для него, всемогущего! Так что же ему стоит?

Захлебываясь слезами, Тина шептала слова молитвы. Она в надежде переводила взгляд с безжизненного лица Алекса на темное небо за окном и обратно. Но небо молчало и лишь ехидно подмигивало мерцающими далекими звездами.

 

Глава 8

9 августа, вне времени, рейс 237

Я свалил неподвижное тело в выжженную солнцем степную траву и огляделся. Картина была вполне достойна кисти художника, допившегося до белой горячки. У моих ног в самых живописных позах застыли около полутора десятков пассажиров, уже эвакуированных нами из гибнущего «Ту-154». А сам приговоренный лайнер висел поодаль в метре от земли. Совершенно неподвижно, следует заметить.

Неподвижным был и воздух вокруг: даже два пылевых завихрения позади турбин самолета — и те застыли в мертвом воздухе, вовсе не намереваясь рассеиваться. Я присмотрелся: в одном из вихрей с крайне удивленным выражением клюва повисла ворона. Тоже, разумеется, абсолютно неподвижная.

Меня толкнули в плечо. Я стряхнул наваждение и обернулся.

— Палыч, некогда красотами любоваться! Десять минут прошло, а у нас в активе — всего пятнадцать душ. Не успеем! — на бегу выдохнул Петрович и помчался к самолету. Я рванул за ним.

Из открытой двери по правому борту выпрыгнула Кларочка с двумя малышами под мышками. Пробегая мимо, сообщила:

— У меня пока все по плану!

Я молча кивнул ей в ответ. Дыхание надо было беречь.

Вслед за Ванькой запрыгнул в салон и принялся освобождать от ремней упитанную даму лет пятидесяти. Управившись наконец с пряжкой, я кое-как взвалил тело на плечи и тяжелой трусцой посеменил обратно, проклиная излишнюю склонность иных особей к обжорству.

…Решающая фаза нашей спасательной операции прошла как-то быстро и буднично. Петрович, надо отдать ему должное, довольно аккуратно снизил самолет до бреющего полета. И несколько минут «Ту» на огромной скорости несся в каких-нибудь пяти метрах над ровной нероградской степью. Жуткое ощущение, надо сказать! Жути добавлял еще и непрекращающийся многоголосый вой из салона: пассажиры, разумеется, видели, на какой высоте и с какой скоростью летит самолет. И, понятное дело, сообразили, что близится общий кирдык. Неотвратимый и очень громкий.

— Петрович, прижимай машину ниже. С такой высоты не выпрыгнем, ноги поломаем. Снижайся до метра, не больше! — с трудом перекрывая усилившийся у земли рев ветра и турбин, прокричал я нашему пилоту.

— Легко сказать! — огрызнулся тот, не отрывая глаз от набегающей степи. — А как? Я же не знаю точной высоты! И чувствительность штурвала непонятна: я его двину чуть-чуть, а самолет возьмет да и нырнет сразу метров на пять-шесть. И получится славная такая братская могилка… двести в диаметре и десять в глубину!

Снаружи в кабину через пробоину заглянул Хруль:

— Предлагаю предложение. Я снаружи наблюдаю, до какой высоты снизится самолет и в нужный момент останавливаю время. Вам придется полностью положиться на меня.

— А поймаешь момент? Сам понимаешь, секундой позже — и…

— «И» не будет. Я все сделаю вовремя! — безапелляционно и, кажется, немного обиженно заявил полтергейст.

Я повернулся к Петровичу:

— Значит так. По моему сигналу аккуратно, максимально полого направляешь самолет в землю.

— Сдурел? — изумился ас.

— Мы все тут сдурели. Хруль сам остановит время в нужный момент.

— А-а-а… — протянул Петрович. — А успеет?

Хруль фыркнул и вылетел в пробоину. Через мгновение я услышал:

— Я готов. Снижайте самолет.

Крепче прижав к себе дрожащую Кларочку, я скомандовал:

— Давай, Петрович! Вниз! — и закрыл глаза.

На какую-то долю секунды успел почувствовать, как из-под меня вниз уходит кресло. К горлу опять подкатила тошнота…

…А потом все ощущения разом исчезли. Навалившаяся тишина была нереальной: вой ветра, гул турбин, крики испуганных пассажиров — все это прекратилось мгновенно, будто кто-то повернул выключатель. Только тихий ритмичный стук какого-то механизма эхом отдавался в моей голове. Немного поразмыслив, я понял, что слышу собственное сердце.

И открыл глаза. Первое, что увидел, — зажмурившуюся и закусившую губку Кларочку. Обняв меня за шею, она дрожала крупной дрожью.

— Бу! — тихо сказал я ей и подул на глаза. Они тут же открылись.

— Что? Мы упали, да? — почему-то шепотом поинтересовалась девушка.

— Нет. Висим. — успокоил я ее.

Мы и впрямь висели. В мертвом, неподвижном и даже каком-то безвкусном воздухе. В метре от земли.

— О…ть! — выразил общее мнение Петрович и отпустил штурвал, озадаченно рассматривая собственные ладони. На них красовались кровоточащие мозоли.

Я отстегнул ремень. Кларочка резво спрыгнула с моих колен и огляделась:

— Но… этого не может быть! Мы и в самом деле висим! Я что, сплю? Или мы уже разбились?

— Ни то, ни другое. Обыкновенное чудо! — исчерпывающе объяснил я и тоже выбрался из кресла.

В кабину вплыл Хруль и тут же занял освобожденное нами место:

— У вас час. Время пошло. Удивляться будете потом.

Сорок пять шагов. Туда — с тяжелой ношей на плечах. И столько же — обратно, налегке. Впрыгнуть в салон, вытащить из кресла очередное тело, взвалить его на плечи… (да что ж вы все такие тяжелые-то, а?!) И опять — сорок пять шагов.

Пот заливает глаза. Вытирать некогда. Да и нечем: руки заняты, удерживая на плечах неподатливое, неудобное тело. Солнце издевается: жарит вовсю, несмотря на ранний час. И ноги подкашиваются, так и норовят подломиться на бегу. Но падать никак нельзя, на подъем уйдут драгоценные секунды. А их и так остается все меньше. Совсем мало.

Уф-ф! Тридцать шестой. Свалил толстого полковника в траву, мельком взглянул на часы (наши часы продолжали идти, отсчитывая минуты вне времени!), развернулся, припустил бегом к самолету. Навстречу — Петрович с теткой на плечах. Вид жалкий у обоих.

— Ванька, сколько?

— Тридцать четыре!

Разбежались, как два встречных поезда. Значит, у нас на двоих — семьдесят тел… то есть душ. И того, и другого, словом. Времени прошло сорок пять минут. Отстаем, отстаем от графика, черт подери! На двадцать человек отстаем!

Навстречу Кларочка. И опять с двумя мальцами в охапку. Молодец, девочка!

— Сколько у тебя?

— Пятеро осталось!

Ай, умница! Ну, хоть детишек всех вытащим, уже хорошо. Кларочка, когда закончит, к нам присоединится — тоже подспорье. Хотя каким образом она будет таскать упитанные тушки пассажиров, с трудом себе представляю…

Опять салон. Уже наполовину опустевший. Даже на две трети. Но много, ох как много еще остается. Так, вот эта девица на очереди. Продолжаем процесс: ремень расстегнуть, подлокотник вверх, упасть на колено, навалить тело на шею, перехватить за руку и за ногу, подняться… Слава богу, хоть эта нормального веса! Видимо, за фигурой следит… вон какая упругая вся!

Тьфу, о чем это я думаю-то?! Бежать надо, Пал Палыч, а не о красотах беспомощных незнакомок задумываться! Ну-ка, к двери. Теперь прыжок вниз… аккуратнее, ногу не подверни! Хорошо, молодец, есть еще порох в ягоди… в пороховницах!

И опять — сорок пять шагов. Петрович навстречу, порожняком:

— Сорок шесть минут! Опаздываем!

Кивнул лишь в ответ. Сам знаю. Говорить поменьше надо, кислород беречь, дыхание не сбивать. С Хрулем хорошо, ему и телепатировать можно:

«Хруль, держишь? Сколько еще у нас времени?»

Пауза. Потом — голос в сознании: тоже с натугой:

«Д-держу пока! Сколько — не знаю. Когда пойму, что больше не могу, скажу. Постараюсь заранее, за минуту».

Правильно, Хранитель. Нам же время нужно будет, чтобы от самолета отбежать. Держи, ушастый, держи время! Чувствую, по голосу слышу, что нелегко тебе… да только помочь ничем не могу, уж извини. Сам еле ноги волоку…

«Волоки, волоки. Поживее давай!» — сварливо отозвался Хруль.

Подслушивает, нахал. Да ладно, потом с ним на эту тему поговорим. А пока — девицу на землю, развернуться — и к самолету.

…Пятидесятая! Упав на колени, я стащил с плеч пожилую матрону и позволил себе пять секунд отдыха. Прошел один час и десять минут. В салоне остаются всего пять или шесть пассажиров. Дети давно эвакуированы. Неужели успеем вытащить всех?!

«Хруль, ты как?»

Длинная пауза. И задыхающийся голос в мозгу:

«P-работайте. Я держу».

Умница. Держи, дорогой, держи. А мы уж не подкачаем.

Сделав напоследок глубокий вдох, я с колена, как на стометровке, стартовал к самолету. Навстречу в кильватерном строю Кларочка с хрупкой девушкой на плечах и Петрович со стюардессой на загривке. Той самой, с грудью.

— В салоне трое остались! — информировала меня Клара и промчалась мимо. Следом, молча сопя, протопал Ванька.

Ворвавшись в салон, я бросился в хвост. И в самом деле, трое. Еще одна стюардесса, небритый, южного вида гражданин и «летающая» старушка. Ее, пожалуй, как самую субтильную, мы оставим Кларочке. А Петровичу — горца. В конце концов, одну стюардессу он уже отнес, надо делиться.

Сказано — сделано. Взгромоздив крепкую девицу на плечи, я побрел к выходу. Спрыгнул вниз и посторонился, пропуская в салон коллег-спасателей. Почти не спеша, прогулочным шагом пошел к куче тел, наваленной в сорока пяти шагах отсюда.

«Павел, все! Еще секунд тридцать… больше не удержу».

Я замер. В салон только что забрались Кларочка с Петровичем! Надо предупредить.

— Клара! Ванька! Вон из самолета!!! — выдыхая остатки воздуха, проорал я.

Крик получился каким-то сдавленным. В скрюченном состоянии особо-то не покричишь. Коллеги явно не услышали. Не особо церемонясь, я швырнул несчастную стюардессу на землю… И оторопел.

Девушка слабо шевельнула рукой. Одновременно в привычной уже вязкой тишине прорезался низкий утробный гул. Мгновенно похолодев, я обернулся.

«Ту» уже не висел неподвижно. Он летел! Медленно, со скоростью плотно отобедавшего пешехода, но летел над оживающей степью. С немым ужасом я наблюдал, как нос самолета неуклонно приближается к земле. Пылевые водовороты за турбинами начали вращаться, увлекая за собой давешнюю ворону. Птица, не переставая удивляться, медленно шевелила крыльями.

— Бегите! Вон из салона, мать вашу! — набрав полную грудь воздуха, выкрикнул я и припустил вдогонку за ползущим в воздухе лайнером.

Услышали. В проеме показалась испуганная Кларочка со старушкой на плечах. Не теряя времени на изумление по поводу оживающей действительности, она ловко спрыгнула вниз и помчалась мне навстречу.

А Петровича все не было. Я уже почти поравнялся с хвостом «Тушки», но дверной проем все еще оставался пустым. Мимо молча пронеслась Клара, вцепившись в спасенную бабку.

Наконец-то! На пороге появился Ванька с кавказцем на шее. Горец вяло ворочал головой и, кажется, пытался грязно ругаться. По крайней мере, его рот медленно и широко раскрывался. Петрович присел и неловко спрыгнул вниз.

Упал! Лицо друга скривилось в гримасе боли. Он выпустил свою ношу и схватился за ногу. Нет, только не это!

— Петрович, ты что?! — я подбежал к нему и присел рядом.

Ванька тяжело дышал и постанывал:

— Нога! Подвернул-таки, …ь!

— Вставай! Обопрись на меня и вставай! Самолет сейчас грохнется! — я взвалил на плечи горца и одной рукой попытался поднять приятеля. Какое там!

— Не могу, больно! Кажется, лодыжку сломал! Беги отсюда, а я поползу как-нибудь.

— Хрен тебе! Если не встанешь, сдохнем тут втроем к такой-то матери! — не выбирая выражений, объяснил я ему наши перспективы.

Помогло. Вскрикнув от боли, Петрович встал-таки, уцепился за мой локоть и запрыгал рядом на здоровой конечности.

— Молоток! Держись крепче и не вздумай падать! Поскакали.

Медленно и нелепо наша троица двинулась прочь от самолета. Ванька больно вцепился в мой локоть, отчаянно матерясь сквозь зубы. А в мое левое ухо что-то хрипел оживающий джигит.

Окружающая действительность приходила в движение. Очень неспешно, но все-таки, все-таки недостаточно медленно! Гул нарастал и краем глаза я видел, как белый борт лайнера проезжает мимо все быстрее. Сколько у нас еще осталось? Десять секунд, пятнадцать? А потом «Ту» ткнется носом в землю и взорвется. Разметав по окрестным кустам и оврагам все, что находится в непосредственной близости. Включая нас.

«Десять секунд, Павел! Максимум — десять секунд! Больше не смогу!» — прохрипел Хруль.

Хреново. За это время нам далеко не уйти. Придется залечь в последнюю секунду, как учили на курсах гражданской обороны: ногами к взрыву, прикрыть головы руками и вспоминать все лучшее, что было в этой жизни. Авось повезет, отделаемся контузиями, многочисленными переломами и ожогами значительной площади наших незадачливых тел. Слабая надежда!

Мы припустили быстрее. Сквозь пот, заливающий глаза, я увидел, как к брошенной мною на полпути стюардессе устремилась Кларочка с явным намерением оттащить ее подальше. Да что ж она делает-то!

— Нет, Клара! Назад! Беги назад и ложись! — в два голоса взвыли мы с Петровичем.

Девушка отрицательно покачала головой, присела у слабо шевелящегося тела, ловко взвалила его на себя и тяжело побежала обратно.

— Героиня, мать ее! — пыхтя, констатировал Ванька, старательно прыгая рядом.

«Ложитесь! Сейчас рванет!» — истошно заорал в моем мозгу Хруль. И одновременно к привычному уже гулу добавился громкий нарастающий скрежет сминаемого металла.

Не мешкая, я упал на колени и увлек за собой застонавшего от боли Петровича. Сбросил с себя горца и, обхватив Ваньку за шею, прижал его к земле, навалившись всем телом сверху:

— Ложись! Все, время вышло!

Мы замерли, уткнувшись носами в горячую степную пыль.

 

Глава 9

Нероградская степь,

вне времени

Секунда, две. Ничего не происходило. Выждав еще секунд пять, я опасливо поднял голову и обернулся.

Картина, открывшаяся взору, оказалась еще более сюрреалистичной. Наш многострадальный «Ту» глубоко зарылся в грунт смятым в гармошку носом. Вокруг обезображенной кабины мерзким грязно-серым кустом повисли разнокалиберные комья земли, вывороченной при столкновении. Хвост лайнера похабно задрался вверх, будто дразня уронившее его небо.

И тишина! Опять та самая, ватная, оглушающая тишина.

«Хруль? Ты все еще держишь? Ну ты молодец!» — не теряя времени, я взвалил на шею свою ношу. Петрович уцепился за локоть, и мы споро заковыляли прочь от упавшего самолета.

«Это не я…» — голос полтергейста в моем сознании был тихим и растерянным.

От неожиданности я споткнулся и чуть не упал. Ванька пошатнулся и крякнул от боли.

— То есть как это — не ты?! А кто же? — недоуменно выкрикнул я в пространство.

— Понятия не имею! Но не я — точно. Я — все, выдохся полностью, — грустно заявил Хруль и материализовался рядом.

В моих мыслях наступил полный раздрай. Если это не Хранитель остановил время, то, спрашивается, кто же тогда? И зачем? И как надолго?

Стоп. Последний вопрос — самый актуальный на текущий момент. Время замерло неожиданно, но так же неожиданно может и отмереть. Некогда разбираться сейчас, кто вмешался в наши игры, главное — бежать от самолета, пока есть такая возможность!

Я вновь рванул к куче тел эвакуированных пассажиров, увлекая за собой одноногого Петровича.

Для обладателей всего трех ног на троих, мы достигли цели в рекордные сроки. Правда, последний десяток метров нам помогала Кларочка, выскочившая навстречу и подхватившая поврежденного Ваньку с другой стороны. Как бы там ни было, но теперь мы втроем сидели, отдуваясь, на земле и тупо таращились на удивительное в своей бредовости зрелище застывшей авиакатастрофы. Чуть поодаль, погруженный в глубочайшую задумчивость, расположился Хруль.

— Хранитель, у тебя есть какие-нибудь предположения по поводу случившегося? — окликнул я его. — Кто остановил время на этот раз?

— Я… я не уверен, — он печально взглянул на меня синими глазищами. — Слышал, что когда-то такое случалось, но всегда думал, что это — всего лишь легенда!

— Что случалось? Какая легенда? Ты о чем?

Вместо ответа Хруль улыбнулся:

— Ты сам сейчас поймешь! Слушай… и смотри.

Я послушно прислушался. Что-то изменилось вокруг. В неподвижном доселе мире определенно появилось какое-то движение. Опасливо покосившись на воткнутый носом в землю самолет, я успокоился: там-то как раз никакого движения не наблюдалось.

Двигался воздух. В замершем мире подул свежий ветерок, почему-то с едва уловимым ароматом хвои. И пошел дождь…

Не сговариваясь, мы одновременно вскинули головы вверх. И оторопели: на небе не было ни облачка. Более того, сквозь косые струи основательного ливня нагло и необъяснимо светило солнце.

— Эт-то как? — озвучила общее недоумение Кларочка.

Молчание было ей ответом. Дружно открыв рты, мы лицезрели чудо. Которое дождем с ясного неба вовсе не собиралось ограничиваться.

Перед нами образовалась радуга. Настоящая, семицветная, но все-таки — неправильная… Метрах в ста от нас, перекинувшись с одного невысокого степного холмика на другой, она образовала разноцветную арку, в проем которой легко бы прошел самосвал. Но не более.

— Она же маленькая совсем! Так не бывает! — не унималась Клара.

— Ага. А самолеты в воздухе виснут и время останавливается практически постоянно! — иронически заметил Петрович, не отрывая завороженного взгляда от чудо-радуги.

«Хруль, ты можешь внятно объяснить, что происходит?» — мысленно воззвал я к замершему на месте полтергейсту.

Он промолчал в ответ, улыбаясь. И протянул лапу в направлении новоявленного чуда.

Сквозь дождь, сквозь радугу шел мальчишка. Лет десяти-одиннадцати. Не торопясь, как-то по-хозяйски, он шагал к нам, беззаботно помахивая неведомо где сорванной веткой. И, кажется, даже что-то насвистывал. Белобрысый, с растрепанными дождем волосами и ссадиной на худой коленке, он казался совершенно чужим в этом застывшем взрослом мире.

— Кто это? — почему-то шепотом спросила Кларочка.

Опять молчание в ответ. Я покосился на Хруля: бравый полтергейст упал на одно колено и склонил голову, будто готовясь к посвящению в рыцари.

А мальчишка уже подошел к нам вплотную. Остановился прямо перед Петровичем, склонил голову набок:

— Болит?

— Что? — опешил Ванька.

— Что-что? — передразнил его пацан. — Нога, спрашиваю, болит? — и осторожно тронул веткой распухшую лодыжку.

— А-а-а! — понял наш инвалид. — Ну да, болит. Еще как!

Загадочный гость присел и слегка коснулся больной ноги пальцами:

— А так?

Ванька осторожно пошевелил конечностью. Прислушался. Пошевелил сильнее. И рывком вскочил на ноги:

— Елы-палы! Прошло! Совсем прошло! Там же перелом был, я точно знаю!

Я во все глаза смотрел на происходящее. Жуткий отек стопы, с которой Петрович несколько минут назад с огромным трудом и мукой стащил кроссовку, исчез. Нога приятеля на вид была совершенно здоровой!

— Был перелом, точно. А теперь — нет! — подтвердил мальчонка, поднимаясь и подходя ко мне.

Я сверлил его глазами, и в моем сознании тяжело заворочалась смутная, но невероятная догадка. Почему-то моим вниманием завладела ветка в руке нашего визитера. Я присмотрелся: она была пальмовой!

— Привет! Ты — Павел, верно? — задал мальчишка риторический вопрос.

Я молча кивнул. В мозгу суматошно скакали мысли, но одна из них постоянно подпрыгивала выше и была невероятно глубока по сути: «Пальмы у нас не растут!»

— Ну, вот и встретились. Признаться, я не собирался… до последнего времени. Но теперь вот решил, что пора, — серьезно заявил малец и повернулся к Хрулю. — А ты молодец. Мне бы, наверное, такое в голову не пришло: остановить время, чтобы спасти людей. Умница.

Хруль расплылся в улыбке и махнул лапой в мою сторону:

— Да это не я придумал! Это все он.

Мальчишка с прищуром посмотрел на меня:

— Твоя идея? С самолетом?

— Ну да… — скромно потупившись, признал я.

— Тоже молодец, — констатировал пришелец. И вновь обернулся к сияющему полтергейсту: — Но тем не менее… У тебя ведь не было полномочий оперировать со временем для подобных целей, верно? А ты все-таки принял верное решение и предотвратил отток из Улья. Умница, — еще раз повторил он, улыбаясь.

Хруль покраснел от удовольствия. Кто бы мог подумать, что полтергейсты на это способны!

В разговор встряла Кларочка.

— Я ничего, ровным счетом ничего не понимаю! Мальчик, ты кто? И откуда ты здесь взялся? И почему так странно разговариваешь? И почему с пустотой? — махнула она рукой в сторону невидимого ей Хранителя.

Подросток посерьезнел и подошел к Кларочке. Внимательно посмотрел ей в глаза. Девушка моментально умолкла и замерла на месте.

— Мне жаль, что так вышло, Клара! — тихо произнес он. — Очень жаль. Там тебе не место. Но… я не могу ничего изменить. Это не по Правилам, уж извини, — он осторожно взял ее руку в свою. — А вот Павел — может. И изменит, если ты сама этого захочешь. Тебе придется очень трудно: это всегда трудно — выбирать. Не ошибись.

Кларочка молча кивнула. По ее щекам текли слезы, смешиваясь с теплыми каплями летнего ливня.

Я ничего не понимал. О чем это он?

— Ты поймешь потом, — пообещал мальчишка, отпуская Кларочкину руку и возвращаясь ко мне. Тоже читает мысли?

— Читаю, — улыбнулся он и махнул рукой в сторону радуги. — Пойдем прогуляемся. Нам есть о чем поговорить. Твои друзья не станут возражать?

Они не возражали. Петрович сидел на земле и, вывернув стопу, старательно ее изучал. Услышав вопрос, он разулыбался и отрицательно помотал головой. Дескать, не станет.

А вот Кларочка… Нет, она тоже не возражала. Но с ней творилось что-то странное. После непонятных слов нашего гостя девушка как-то сразу поникла вся. Вот и теперь она стояла сгорбившись, втянув голову в плечи и сжав кулачки у груди. И — плакала, нет — рыдала, не выпуская наружу ни единого звука. Только плечи ходили ходуном, да из глаз по-прежнему лились слезы.

— Пойдем же! — нетерпеливо позвал мальчик и неторопливо двинулся к разноцветной арке, повисшей между холмами.

Я послушно побрел за ним, пытаясь успокоить скачущие в голове мысли. Неужели ОН?!

— Ага. Это я, — буднично и, кажется, даже смущенно ответил подросток, не оборачиваясь.

В полном молчании мы прошли под миниатюрной радугой и остановились. Невероятный гость повернулся ко мне и опять улыбнулся:

— У тебя очень забавный вид. Будто привидение увидел.

— Привидение я уже видел, — я обрел наконец дар речи. — Хруля, например.

ОН покачал головой.

— Хранитель — не привидение. Он нематериальный, верно, но — не привидение. Он — Хранитель.

Я молча кивнул. Это я уже уяснил.

Дождь прекратился также неожиданно, как и начался. Будто обрадовавшись этому, солнце с удвоенной силой обрушилось на влажную степь, на глазах высушивая пожухлую траву. А радуга — осталась.

— Ты, наверное, хочешь спросить, зачем я здесь? — на долю секунды опередил мой вопрос мальчишка.

— Да. Но не только это. Почему я? — едва шевеля губами в странном оцепенении, прошептал я.

— Можно я сначала отвечу на последний вопрос? — неуверенно попросил ОН.

Я кивнул.

— Павел, я не знаю, почему именно тебе выпало идти за жезлом. Правда не знаю. Так получилось. Ты оказался рядом с умирающим хранителем этой тайны. Тебе он доверился. А потом случился тот несчастный случай, когда тебя ударило током от этого вашего прибора, как его… де…

— Дефибриллятора, — машинально уточнил я.

— Ну да, его самого. И ты умер. Но твои друзья не дали твоей сущности уйти в Улей. Они оживили тебя, сами не ведая, что творят. И тогда к тебе пришел Хранитель.

— Но… разве это не ты его послал? — изумился я.

ОН усмехнулся и отрицательно помотал головой.

— Нет, конечно. Хранитель пришел сам, по собственной инициативе. Но, если бы не твоя смерть, пусть и кратковременная…

— Клиническая, — опять уточнил я.

Подросток непонимающе вскинул на меня глаза. Они были синими, как у Хруля.

— Клиническая смерть! — поспешил я пояснить.

— А-а-а… ну да, клиническая. Так вот, если бы не твоя клиническая смерть, у тебя не было бы никакой возможности увидеть Хранителя. А у него — явиться к тебе. Ибо по Правилам Игры, Хранитель может являться людям (вернее, их душам) только после их смерти. Но мы как-то не уточнили в свое время, после какой именно.

— В том числе и после клинической? — я понимающе кивнул.

— Именно. В том числе и после нее, — подтвердил парнишка.

Я растерянно опустил руки:

— Но… как же так. Ведь ты же — всемогущ и милосерден. Так, по крайней мере, у нас тут считается. Разве ты не можешь сам добыть этот несчастный жезл, чтобы люди не пострадали?

ОН грустно покачал головой:

— Я не всемогущ, Павел. И вовсе не милосерден. И то, и другое — распространенные ваши ошибки.

Я оторопел: как это, не милосерден? Как это — не всемогущ?

— Да вот так. Вы сами наделили меня этими качествами. На самом деле я всего лишь дал вам свободу быть самими собой. И свободу выбора. Не более того.

— Выбора чего? — тупо поинтересовался я.

— Всего. Выбора пути, выбора решения, выбора человека, с которым хочешь быть рядом… Вся ваша жизнь — это выбор. Неужели вы до сих пор так и не поняли: нет никакой божественной предопределенности! Или как там вы ее называете? Судьба? Так вот, нет ее! Все, что вы делаете — вы делаете по собственному выбору, и я тут совершенно ни при чем… — ОН тяжело вздохнул и продолжил, укоризненно глядя на меня: — Так почему же вы все ваши горести и радости связываете со мной? Человек родился — слава мне, человек умер — я, стало быть, прибрал. На войне, разглядывая друг друга в прицел, по обе стороны линии фронта призываете мой гнев на головы противника… Бред! Это ваши игры и опять же ваш выбор: с какой стороны быть. С кем быть… и каким быть.

Я жадно вслушивался в слова маленького бога, и у меня нарастало ощущение дежавю. Эта манера разговора, эти интонации… Этот голос, в конце концов! Все это казалось весьма знакомым.

А ОН между тем продолжал:

— Впрочем, некоторая предопределенность все же существует. Я навязал вам возможность выбора. С некоторого времени я понял, что вы — не просто игрушки. Да, мне интересно наблюдать за вами, не скрою. Да, в свое время мы создали вас… да чего уж там, ради забавы создали! Но живете-то вы своей жизнью. В которую я не вмешивался, не вмешиваюсь и вмешиваться не собираюсь! Да и брату не позволяю…

— Брату?! — переспросил я, не поверив ушам.

— Ну да, брату. Младшему. Ты же, насколько мне известно, с ним разговаривал?

Я понял, что схожу с ума. Впрочем, теперь-то как раз становилось понятно сходство голосов и манеры вести разговор… Братья! Безумие какое-то…

— Разве он тебе не сказал, кем мы приходимся друг другу? — удивился подросток.

Я молча помотал головой.

— Хм, странно… забыл, наверное. Так вот, я не позволяю брату вмешиваться в ваши дела. У него, знаешь ли, другое представление о вашем предназначении. Вот он-то как раз и считает, что вы — всего лишь игрушки, которые не должны обладать собственной волей. И ведет свою партию в Игре соответственно.

Бог помолчал, задумчиво рисуя пальмовой веткой неведомый узор у своих ног. Я терпеливо ждал.

— С некоторых пор брат начал заигрываться. В Игре он стал применять способы, которые мне кажутся… гм, мягко говоря, нечестными. Но — они никоим образом не противоречат Правилам.

— Например? — вскинулся я.

— Да вот — последний пример! — ОН досадливо кивнул на уткнувшийся носом в землю лайнер. — Для того чтобы помешать тебе добраться до жезла, брат, не задумываясь, уничтожил целый самолет. Не сам, конечно, с помощью своих Охотников, но — уничтожил-таки. И люди погибли бы, если бы не твоя находчивость и вмешательство Хранителя.

Я рассеянно кивнул. Погибли бы, точно.

— Так вот, поскольку мой брат стал применять в Игре не совсем корректные методы, я и решил вмешаться. И немножечко, самую малость помочь тебе и твоим друзьям. Это и есть ответ на твой вопрос — зачем я здесь. Как только я понял, что Хранителю не удержать время до того, как вы окажетесь в безопасности, — это сделал за него я.

— Спасибо, — прошептал я, переваривая услышанное.

— Не за что! — пожал плечами бог. — И еще. Я не хочу, чтобы в пути с вами опять приключилось что-либо подобное. А поэтому, после того как я уйду, у вас будет ровно полчаса для того, чтобы забрать из самолета вещи…

Я машинально включил секундомер на часах.

Мальчишка со ссадиной на коленке улыбнулся:

— Не сейчас. Засечешь время после моего ухода. Так вот, собрав вещи, вы все встанете под радугой. И окажетесь там, куда вы не долетели.

— В Домодедово? — уточнил я, выключая секундомер.

— Нет. На Крите, — опять улыбнулся ОН. И протянул мне руку. — А теперь давай прощаться. Мне пора.

Я пожал богу руку. И задержал ее в своей, не решаясь отпустить. Ладошка была сухой, теплой и слегка шершавой. Как у всех мальчишек его возраста.

— Но…

— Хочешь спросить, было ли на самом деле все то, что описано в ваших церковных книгах? — опять опередил меня ОН.

Я закрыл рот и кивнул. Но божественную длань отпустил.

— Не скажу, — покачал бог головой. — Кое-что было. Что-то — вымысел. Выбирай сам, чему и во что верить.

Я вздохнул. А ведь он прав, я вовсе не хотел услышать ответ!

Парнишка лукаво улыбнулся.

— Удачи тебе, Павел. И твоим друзьям тоже. И запомни: вы сами делаете свою жизнь. Плохую ли, хорошую, счастливую или нет, но — сами. Я ни при чем! — с улыбкой бог развернулся и неторопливо пошел прочь.

Но, не пройдя и пяти шагов, обернулся:

— А знаешь, я вам завидую. Честное слово! Ваша жизнь короткая, но такая… — мальчишка сделал паузу и пошевелил пальцами в воздухе, будто бы выуживая оттуда нужное слово, — такая яркая! А может, потому и яркая, что короткая? — спросил он сам себя, пожал плечами и побрел дальше, что-то насвистывая.

Я прислушался и не поверил собственным ушам: бог насвистывал «Прощание славянки»!

А потом исчез.

Несколько секунд я оторопело всматривался в степь, по которой только что уходил в свою вечность мальчишка с разбитой коленкой. Но его уже не было. Только маленькая радуга по-прежнему переливалась всеми семью цветами, напоминая о невероятном госте.

Спохватившись, я вновь запустил секундомер. И заторопился к друзьям, в ожидании замершим поодаль.

— Ну? О чем вы там беседовали? И кто это был? — забросал меня вопросами Петрович, по-детски подпрыгивая на исцеленной ноге.

Кларочка молчала. Она стояла, ссутулившись и уткнувшись губами в сцепленные кулачки. Но больше не плакала.

Молчал и Хруль. Он сидел поодаль, вытянув ноги и опершись руками (или все-таки лапами?) на землю позади себя. Запрокинув ушастую голову, он мечтательно щурился на солнце.

— Мы беседовали с богом, — просто ответил я.

Петрович прекратил прыгать и сел. Открыл было рот, чтобы сказать что-то, да так и замер. А я подошел к Кларочке:

— Что с тобой, малыш?

Она замотала головой и уткнулась мне в плечо. Плечики ее затряслись. Я осторожно обнял рыдающую девушку:

— Не надо, маленькая. Все хорошо. Теперь — все хорошо.

Кларочка всхлипнула, обхватила меня за шею и зарыдала в голос. Обнимая ее, я искал какие-нибудь правильные и мудрые слова утешения, но не находил их. Поэтому просто поглаживал содрогающуюся спину и неловко тыкался губами во влажные от недавнего дождя золотистые волосы…