Каролина Светлая (1830—1899) — выдающаяся чешская писательница и общественная деятельница, получившая европейскую известность. Ее романы и рассказы переводились на русский, польский, французский, немецкий и другие языки еще при ее жизни. В Чехии имя К. Светлой было синонимом лучших достижений чешской прозы. «Создательницей чешского сельского романа» назвал ее Ян Неруда, поэт и прозаик. «Своими произведениями вы внесли огромный, выдающийся вклад в развитие нашей новой словесности», — писал романист и драматург Алоиз Ирасек. При жизни К. Светлой вышло не одно собрание ее сочинений, полное собрание сочинений составило тридцать томов. В России только за десять лет, с 1895 по 1905 год, появляются переводы одиннадцати произведений писательницы, среди которых все наиболее значительные ее романы Русский ученый А. Пыпин писал «Талант Светлой, отделка и законченность ее произведений не имеют себе соперников среди чешских писателей…» Однако в начале XX века слава Светлой меркнет, хотя ее творчество продолжает пользоваться любовью простого читателя и вниманием таких искушенных ценителей — крупнейших чешских прозаиков и поэтов, — как Ф. Галас, М. Майерова, В. Ванчура.

В наши дни происходит как бы второе рождение писательницы. Ее лучшие романы и рассказы переиздаются в Чехословакии массовыми тиражами, публикуются переписка, воспоминания современников. Историки литературы пытаются объективно оценить роль К. Светлой в развитии чешской прозы, отдавая должное писательнице, произведения которой, отобразившие жизнь самых разнообразных слоев чешского общества, подготовили, наряду с творчеством Божены Немцовой, Яна Неруды, появление современного чешского социального романа.

Каролина Светлая (настоящее имя — Йоганна Мужакова) родилась в семье пражского коммерсанта Э. Ротта, в судьбе которой, как в капле воды, отразилось прошлое и настоящее Чехии, надолго попавшей в зависимость от габсбургской монархии и подвергшейся жестокому онемечиванию. Чешский язык и литература были обречены на вымирание, и когда в конце XVIII века началось чешское национальное Возрождение, то деятели его — ученые и литераторы — воскрешали родную речь живой водой из источников двухсотлетней давности, обратись к сильной и самобытной чешской литературе XVI века. В первой трети XIX столетия уже были созданы поэма Я. Коллара «Дочь Славии», комедии зачинателя новой чешской драматургии В. К. Клицперы, «Отголоски» — поэтические сборники по мотивам чешских и русских народных песен Ф. Л. Челаковского. Но еще и в середине века чешский бюргер зачастую гнушался родного языка, предпочитая немецкий, как более верное в условиях австрийской монархии средство для достижения своих узкопрактических целей.

Бабушка К. Светлой со стороны матери была чешка, но, выйдя замуж за немца (кстати, с уважением относившегося к чехам, языку которых, однако, он так и не выучился), чтила все немецкое. Напротив, родители отца, жившие в провинции, были хранителями патриотических традиций общины чешских братьев — духовных наследников гуситства. Во время частых прогулок по Праге отец знакомил будущую писательницу с национальной историей и преданиями, прививая ей любовь к родине, к отечественной культуре. Именно он внушил Йоганне благоговейное уважение к известному чешскому математику и богослову Б. Больцано, который в начале XIX века в своих лекциях на теологическом факультете Пражского университета и в проповедях провозглашал принципы всеобщего равенства. Образ Б. Больцано и его борьба за демократизацию общественных отношений нашли отражение в ряде произведений К. Светлой.

Следуя существовавшему в бюргерских семьях обыкновению, родители отдают Йоганну в немецкую школу, где запрещалось говорить на чешском языке. Маленькой Йоганне запрет этот кажется верхом несправедливости, и она предпочитает не произносить в школе ни слова, чем отвечать по-немецки. Чтобы сломить ее упрямое молчание, дома, по совету учителей, все переходят тоже на немецкий — удар, который запомнился ей на всю жизнь. Девочка, стремясь отключиться от окружающего, уходит в мир детских мечтаний. Подростком она стала вести дневниковые записи и сочинительствовать; тетрадь за тетрадью испещряла она старательным почерком, пока учитель, обнаруживший их, не призвал родителей пресечь эти «вредные упражнения», идущие вразрез с предначертанием женщины. За Йоганной стали строго следить.

В бурные дни революционных боев 1848 года восемнадцатилетней Йоганне запрещено выходить за порог дома на Поштовской улице (теперь улица носит имя К. Светлой), но отголоски событий проникают сквозь стены и будоражат душу. Впоследствии К. Светлая не раз обращалась к теме революция 1848 года. Ее последним произведением был рассказ-воспоминание «Мимолетный взгляд в прошлое свидетельницы сорок восьмого» (1897).

Приглашенный в семью Роттов молодой учитель музыки П. Мужак, занимавшийся с Йоганной и ее младшей сестрой Софьей (будущей писательницей С. Подлипской) еще и чешским языком, вводит своих учениц в круг передовой, патриотически настроенной интеллигенции. Сближение с представителями этого круга и особенно перешедшее в горячую дружбу знакомство с одной из самых замечательных женщин своего времени Боженой Немцовой сыграли важную роль в формировании мировоззрения и эстетических пристрастий Йоганны, приобщили ее к чтению литературы на родном языке. П. Мужак приносит ей книги основоположника чешской реалистической драмы Й. К. Тыла, замечательного, рано умершего поэта-романтика К. Г. Махи; разучивает с ней песню композитора Ф. Шкроупа на слова Й. К. Тыла «Где край родной», уже в то время ставшую неофициальным гимном Чехии.

Глухие годы реакции, наступившие после поражения революции 1848 года, совпадают с тяжелыми испытаниями в жизни Йоганны Мужаковой. Она разочаровывается в своем избраннике — П. Мужаке, за которого вышла замуж, отвергнув других претендентов на ее руку и преодолев сопротивление семьи, рассчитывавшей, что Йогаина сделает блестящую партию; хоронит свою единственную трехмесячную дочь и, наконец, по личным мотивам расходится с той, чье имя дала при рождении ребенку, — с Боженой Немцовой. «Перед моей ужаснувшейся душой открылась тайна жизни и смерти, — писала она десятилетием позже своему близкому другу Яну Неруде, — и я убедилась, что нет над нами бога… Мне было двадцать с небольшим, когда мне открылась эта истина, я была рассудительна, благонамеренна, но это познание, этот внезапный разрыв со всем, что до сих пор было для меня свято и дорого, так глубоко потряс все мое существо, что я боялась если не лишиться рассудка, то потерять самое себя».

Душевный кризис продолжался несколько лет, усугубленный запретом врачей заниматься какой бы то ни было умственной деятельностью, даже чтением. Одно время в доме стал частым гостем врач Подлипский, будущий муж сестры. В отличие от своих коллег, он рекомендовал Йоганне упорные умственные занятия. Молодая женщина решила усовершенствоваться во французском языке, чтобы сдать экзамен в объеме университетского курса. Во время занятий ей встретилось имя аббата Ф. Р. Ламенне, популярного тогда в Чехии французского проповедника христианского социализма, друга Жорж Санд. Внимание Йоганны привлекла история любви Ламенне к юной невесте его воспитанника. Соображения чести побудили Ламенне принять священнический сан. Йоганна взялась за перо — и на бумаге, приготовленной для учебных переводов, стала набрасывать на французском языке подсказанное ей воображением письмо девушки, как бы делившейся своими чувствами с вымышленной старшей сестрой; за первым письмом последовало еще несколько. Йоганна и не подозревала, что эти письма — начало той деятельности, в которой она найдет свое призвание. Спустя год она, уступая настояниям молодого поэта Витезслава Галека, собиравшего материалы для литературного альманаха, перевела эту новеллу в письмах с французского на родной язык. Новелла, в которой многое, и прежде всего интерес к внутреннему миру человека, предвосхищало черты зрелого творчества писательницы, получила название «Двойное пробуждение» и вышла под псевдонимом Каролина Светлая. Светлая — поэтическое название уютной деревушки в Ештедских горах на северо-западе Чехии, где жили родители П. Мужака и где Йоганна в течение многих лет проводила летние месяцы. Этому псевдониму она оставалась верна всю жизнь.

Выход в 1858 году альманаха «Май», в котором появилась новелла К. Светлой, знаменовал начало нового периода в чешской литературе. Его редакторами были два талантливых поэта — В. Галек и Я. Неруда. Альманах открывался портретом чешского поэта-романтика К. Г. Махи и название свое получил по самому значительному произведению чешского романтизма — поэме К. Г. Махи «Май». В свое время непонятый и непризнанный, К. Г. Маха теперь становился знаменем литераторов, которым импонировали горькие, иронические ноты в творчестве поэта, социальная острота и бунтарство его произведений. Молодые литераторы стремились к выходу на просторы европейской литературы, что также было характерно для литературных исканий К. Г. Махи. Произведения немецких романтиков группы «Молодая Германия», литература французского романтизма, в частности — романы Ж. Санд, наряду с наиболее значительными явлениями русской литературы, находили у них живой отклик, Я. Неруду и его литературных единомышленников традиционная критика обвиняла в космополитизме, усматривая в их правдивых, далеких от псевдопатриотического шаблона зарисовках падение литературных нравов.

На деле же это «падение» было взлетом. Вслед за периодом национального Возрождения, когда литература изобиловала пламенными апофеозами отчизне, как бы заново обретенной, наступала полоса критического, полнокровного познания действительности, полоса реализма. Я. Неруда ищет своих героев среди обездоленных городских бедняков; В. Галек создает поэтические картины сельской жизни; Г. Пфлегер-Моравский вводит в свои романы образы фабричных.

К. Светлая вдохновляется примером Б. Немцовой и Ж. Санд, чей портрет висел над ее письменным столом. Творчество Ж. Санд хорошо знали в Чехии, многие ее романы перевела сестра К. Светлой, сама же она знакомилась с произведениями французской писательницы в подлиннике.

К. Светлая восхищалась мастерством Ж. Санд и разделяла ее взгляды относительно духовного и социального равноправия женщины. «Что женщина отличается от мужчины, что сердце и ум имеют пол, в этом я не сомневаюсь, — писала Ж. Санд, — но разве это различие, необходимое для общей гармонии, означает нравственное превосходство мужчины?» Эта мысль, наряду с мыслью о высоком предназначении художника, легла в основу одного из ранних произведений К. Светлой «Любовь к поэту» (1860). Толчком к его написанию послужила история трудной любви В. Галека. Светлая создает образ одухотворенной девушки из богатой семьи, Изабеллы, преклоняющейся перед поэтом и готовой ради него пойти на смерть. Современники сочувственно отнеслись к литературным опытам молодой писательницы, однако от них не ускользнула сразу же давшая себя знать склонность К. Светлой к некоторой идеализации своих героинь. В. Галек, прочитав рассказ, с горечью заметил: «Не больно-то много таких Изабелл встречается на свете…» — но, отдавая должное литературному дарованию писательницы и «в благодарность за Изабеллу», он, как правило, впредь открывал редактируемые им журналы произведениями К Светлой.

В. Галек был прав. Поиски героини-патриотки, идеалистки в аристократических салонах, в среде, менее всего способной на гражданский героизм, были чреваты по крайней мере психологическими натяжками. Понимая это, К. Светлая в первых своих романах «Первая чешка» (1861) и «На рассвете» (1864) обращается к недавнему прошлому, показывая как бы в назидание современным буржуа благородных героинь, бросающих вызов своей касте. Но и это не приносит творческого удовлетворения. Писательница мечтает создать роман о людях совсем иного социального положения, о людях деревни, образы которых уже появились в ряде ее рассказов: «Сефка» (1859), «Анежка — дочь портного» (1860), «Лесная фея» (1863), «Скалак» (1863). Ештедский край окончательно завоевывает симпатии писательницы. «Там можно увидеть чешский характер во всей его самобытности, — делилась она своими наблюдениями с сестрой в августе 1863 года. — Червоточина онемеченного Либерца еще не подпортила здесь национального ядра… Я ходила по горам, как по гребням волн морских, и в голове у меня звучал роман о девушке, дочери этих гор… Мещанская среда вызывает у меня отвращение более чем когда-либо…»

Подготовкой к задуманному роману явилась первая большая работа К. Светлой о людях Ештеда — рассказ «Каменолом и его дочь» (1864). Образ главного героя, как и большинства героев сельских произведений К. Светлой, списан с натуры. Летом 1863 года К. Светлая не раз беседовала с одним весьма примечательным стариком. «Он прочитал немало старинных травников и оккультных книг, — писала она сестре, — его рассказ о том, как он видел летящего раздувшегося чертенка, — подлинный шедевр. Его воззрения на духов поразительны! Он с ними общается, беседует, о чем-то уславливается, совершенно как мы друг с другом. Каждое произносимое им слово — классика… Что собой представляем мы, люди цивилизованные, по сравнению с таким вот сыном Духа своего?! Насколько в нас все стерто, исковеркано, вяло!»

Каменолом и его дочь Доротка — люди, не тронутые городской развращенностью, цельные натуры. Они тоже не свободны от чувств отрицательных — ненависти, мести, но источник этих чувств находится не в области материального стяжательства, а в области нравственной, и злое в их душах, порожденное злом, отступает перед добротой, беззаветной любовью, преданностью.

Родная по духу сестра Доротки — героиня рассказа «Скалак». Ее счастью мешает противодействие людей, находящихся на социальной лестнице ступенью выше. Враждебное Розичке и Яхиму окружение напоминает своей неумолимой жестокостью и сословной косностью пражскую мещанскую среду.

Первый роман К. Светлой из жизни Ештедского края вышел под характерным названием «Сельский роман» (1867). Изображая современную деревню со всеми ее социальными и нравственными особенностями, автор поднимал насущные для всего чешского общества проблемы: брака, но скрепленного узами взаимной любви, религиозного догматизма, сковывающего свободу человеческой личности, проблему социального переустройства общества. Однако больше всего волнует писательницу вопрос о назначении женщины, о ее месте в современной жизни, и прежде всего — в жизни деревни, которая была в глазах К. Светлой средоточием всех наболевших вопросов. Недаром, делясь в одном из писем впечатлениями от трудов Шопенгауэра, она писала, что немецкому философу следовало бы «поехать в деревню, дабы понять, чем является женщина и какую важную роль она играет в семье и общественных делах».

Три женских образа находятся в центре повествования: Ировцова, старостиха и Сильва. Жестокий эгоизм и невежество приводят к гибели богатую старостиху. Воплощающая в себе мораль и житейскую мудрость народа Ировцова, мать Антоша, героя романа, находится, однако, во власти патриархальных пережитков и косных представлений о нерасторжимости брачных уз, освященных церковью. И, наконец, Сильва — независимая, решительная на крутых жизненных поворотах, она как бы олицетворяет порывы и противоречия нового времени, эпохи шестидесятых годов, которая, несмотря на живучесть многих предрассудков и суеверий, открывала простор для свободного изъявления чувств и воли. На этот простор К. Светлая выводит женщину, так как, по ее глубокому убеждению, именно женщина наделена способностью, вопреки превратностям судьбы, следовать велениям сердца.

Как же понять при этом неожиданную развязку, которую уготовил читателю автор? Почему, вопреки логике чувств и поступков героев, вопреки, казалось бы, доказанной противоестественности и ненужности дальнейшего сохранения Антошем брачных уз, эти узы не обрываются, а, напротив, верность им скреплена трагедией центральных персонажей — добровольным изгнанием Сильвы, постепенным угасанием Антоша, гибелью старостихи? Еще современники К. Светлой гадали, отчего ее герои не делают последнего, решительного шага. Разгадка, возможно, кроется в противоречивой позиции самой писательницы, отразившей противоречия и ограниченность своей эпохи. Ее герои, отваживаясь даже на убийство, никогда не посягают на семейные устои. Однажды и сама она оказалась перед дилеммой — порвать ли с нелюбимым мужем и соединить свою судьбу с одним из самых блистательных людей того времени Я. Нерудой, или сохранить семью, оставить все по-прежнему. Внутренняя борьба длилась долго. Отголоски этой драмы дошли до нас в переписке К. Светлой и Я. Неруды. Это письма-исповеди, диалог людей, очень разных по происхождению, воспитанию, но одинаково ненавидящих провинциальную косность мещанской Праги; диалог единомышленников, понимающих друг друга с полуслова. Светлая принимает дружеское участие в судьбе молодого, еще не признанного критикой поэта, оказывает ему моральную поддержку, в которой он тогда нуждался, внушая Неруде веру в его талант и считая его призванным «указать нашей литературе новое направление». В своем последнем письме к нему она вновь выдвигает перед ним и самой собой высокие цели. «Я не хочу быть простым листом, — пишет она, — я хочу быть цветком на прекрасном древе моего народа». «Львицей духа» назвал К. Светлую известный чешский критик Ф. К. Шальда, прочитав в 1911 году первую публикацию этих писем. Тридцатью годами позже, когда в Праге хозяйничали немецкие оккупанты, прогрессивный режиссер Й. Гонзл кладет в основу своего патриотического спектакля в «Театре для 99» переписку Светлой и Неруды, находя, что эти страницы — одни из самых замечательных в обширном наследии писательницы.

Драматизм разрыва и долго не утихавшая боль не могли не сказаться на дальнейшем творчестве К. Светлой. Многие ее романы и рассказы до предела насыщены страстями, их герои, оказываясь перед выбором между чувством и долгом, неизменно предпочитают долг. В этом суровая сила К. Светлой как художника. М. Пуйманова писала: «Если бы мне нужно было выплакаться и утешиться, я пошла бы к Божене Немцовой. Если бы я хотела получить совет и набраться мужества, я пошла бы к Каролине Светлой».

«Сельский роман» имел большой успех. Его название было повторено автором в качестве подзаголовка в следующем «ештедском» романе — «Крест у ручья» (1868), успех которого был не меньший. Современная писательнице критика справедливо отмечала, что «…Каролина Светлая проникла в сельские хижины и вывела из них самобытную чешскую натуру».

Стремясь подать крупным планом характерные черты чешской самобытности, утверждение которой было в те годы делом еще весьма насущным, К. Светлая строит сюжеты своих произведений на основе услышанных ею в Ештеде рассказов и семейных преданий, неторопливо (подчас впадая в длинноты) разворачивает перед нами картины сельского бытия, любуется народными обычаями, поверьями, обрядами. Своих героинь она наделяет характерами исключительными, редкостными. Романтик К. Г. Маха, певец бунтарства и печали, в своей прозе порой тяготел к реализму. Реалист К. Светлая, свободная от «мировой скорби», исполненная желания переделать общество на разумных началах, окутывает свое повествование романтическим флером, не жалея красок на изображение своих как бы чуточку приподнятых над реальностью, но никогда не отрывающихся от нее героинь. Исключительность Франтины, центрального персонажа одноименного романа (1870), не приводит ее к традиционно-романтическому разладу с окружающим, а, напротив, внушает уважение и делает Франтину выразительницей интересов односельчан. Она бескомпромиссна — любимый, оказавшийся главарем разбойников, гибнет от ее руки. Этим отчаянным поступком, продиктованным заботой о благе простых людей, как бы вершится суд над романтическим героем, который в изменившихся условиях кажется К. Светлой отжившим анахронизмом. Бунту одиночки писательница противопоставляет коллективную волю к преобразованию жизни, олицетворением этой воли и предстает в романе Франтина — предтеча будущих революционерок в произведениях чешской литературы XX века.

Обращение к сельской тематике помогло К. Светлой подняться на новую ступень в изображении чешской народной жизни. Если создатель чешской реалистической драмы Й. К. Тыл в своей патриотически назидательной прозе только еще подступал к деревенской теме, подчас ограничиваясь лишь внешними приметами сельского бытия, если Б. Немцова в идилличном образе бабушки как бы собрала воедино лучшие черты чешского национального характера вообще, то К. Светлая, создательница внушительного цикла так называемых ештедских романов и рассказов (помимо «Сельского романа» и «Франтины», в него входят также романы «Крест у ручья» — 1868, «Менторша» — 1869, «Безбожник» — 1873), впервые в чешской литературе нарисовала разностороннюю картину жизни чешского села, особо оттенив ее нравственный аспект. Картина эта для современников была настоящим открытием и послужила основой для дальнейшего развития в литературе и других видах искусства сельской темы. Под впечатлением от произведений К. Светлой ряд художников воссоздает пейзажи и типы крестьян Ештедского края (Я. Проусек, Э. Мирогорский). А. Ирасек признавался: «Мое пристрастие к сельской тематике в рассказах, а в исторических произведениях — к XVIII веку и к поре нашего раннего Возрождения, в значительной мере определялось влиянием захватывающих произведений Каролины Светлой».

К. Светлая, как уже отмечалось, идеализирует своих героинь, но идеализация сочеталась у нее с выявлением индивидуальных черт создаваемых характеров, в том числе и черт отрицательных. Ее бабушка, какой она встает со страниц воспоминаний (1874), а отчасти и в образе Ировцовой из «Сельского романа», как и бабушка Б. Немцовой, — тоже оплот домашнего очага, воплощение мудрости и практической сметки, однако для молодежи она уже не является непререкаемым авторитетом. В ее образе мыслей и действий К. Светлая зачастую видит помеху на пути к более достойному человека образу жизни. Писательница сожалеет, что природные склонности женщин не получали развития из-за однобокого воспитания и образования.

Противницей домостроевских порядков и ущемления женщины в сфере просвещения и труда выступает К. Светлая и в своей публицистической и общественной деятельности. В 1871 году ей удалось организовать первую в Чехии «Женскую производственную артель», объединившую швей, вышивальщиц, вязальщиц. На протяжении десяти лет К. Светлая была бессменной старостой артели. Она же стояла во главе созданного ею при артели журнала «Женске листы» — первого серьезного чешского журнала для женщин. У писательницы нашлись деятельные последовательницы и помощницы. Проводя в жизнь ее планы, младшая коллега по перу Элишка Красногорская основала первую в Чехии женскую гимназию «Минерва» и добилась для женщин права поступления на философский и медицинский факультеты Пражского университета. Прозаик Тереза Новакова становится вслед за К. Светлой энергичным организатором и редактором женской периодической печати.

Публицистика К. Светлой формулировала те задачи, которые она разрешала в своей практической деятельности. Ее перу принадлежат многочисленные обращения, воззвания к чешским женщинам, молодежи, членам спортивной организации «Сокол» и т. п. Публицистичны и многие страницы ее художественной прозы. Голос писательницы нередко вторгается в повествование и на время нарушает его стройность. Язык публицистических монологов часто патетичен, как патетичны те цели, которые выдвигала К. Светлая, как патетичны ее представления о долге писателя и его труде. «Парнас, по моему скромному суждению, — писала она, — никак не бальный зал, куда писатель отправляется, чтоб выставить себя напоказ и вызвать всеобщее восхищение… Это жертвенник, на который надлежит смиренно возлагать все рождаемое нами в муках».

Говоря о словесной ткани произведений К. Светлой, нельзя не поразиться тому, с каким блеском владела чешским языком писательница, только в шестнадцать лет начавшая им заниматься. И как ни побуждали ее писать по-немецки, соблазняя возможностью быстро приобрести европейскую известность, она осталась верна родному языку и в общении с народом освоила богатые ресурсы чешской речи. От деревенского речевого обихода до библеизмов, от языка пражской улицы второй половины XIX века до архаизированного лексикона чешских патрициев конца XVIII века — вот диапазон ее речевого мастерства. Каждый персонаж К. Светлой имеет свой речевой облик, соответствующий происхождению, характеру, возрасту, занятию. Молодая Вендулка («Поцелуй») и ее ворчун-отец говорят каждый по-своему, по-своему говорит и старый философ-каменолом, охотно прибегающий к библейскому слогу. К. Светлая, убежденная противница церкви, устами каменолома цитирует псалмы Давида — стилистический прием, помогающий полнее обрисовать образ книжника-нелюдима.

Прямая речь, монологи и диалоги, занимают в романах и рассказах К. Светлой центральное место. Из них мы узнаем и о душевном состоянии героев, и о тех коллизиях, в которые они попадают. Персонажи повествуют о себе в настоящем, вспоминают о прошлом, размышляют о будущем. Все три времени как бы совмещены, и это позволяет в нескольких репликах очертить широкий круг событий.

Драматизм содержания и диалогичность формы сближают прозу К. Светлой с драматургией. Кажется, подставь к любой реплике имя произносящего ее — и перед нами возникает текст пьесы, где роль ремарок играет авторская речь и пейзажные зарисовки. Впрочем, не всегда пейзаж имеет лишь подчиненное значение, временами он несет большую смысловую и композиционную нагрузку. Гористый Ештед — это как бы окаменевшие письмена древних летописей, хранитель стародавних преданий. Никто до К. Светлой в чешской литературе не прислушивался столь чутко к тому, о чем рассказывают умеющим слушать цветущие долины, лесистые горы, о чем шумят у костела вековые липы… Герои К. Светлой не существуют вне местного пейзажа, который иногда является почти одушевленным участником развертывающихся событий.

Характеры действующих лиц такой «завуалированной» пьесы К. Светлой могут показаться статичными, зато писательница демонстрирует тонкое искусство психологической мотивировки поступков и душевного состояния своих героев, привнося в прозу такие оттенки и полутона, каких до нее чешская литература не знала.

Психологическое мастерство К. Светлой и «драматургичность» ее прозы обратили на себя внимание современников. Я. Неруда, имея в виду именно эти свойства, высказал предположение, что «еще больших успехов» писательница, возможно, могла бы достичь на поприще драматурги. Э. Красногорская, прочитав «Франтину», настоятельно побуждает свою старшую подругу к созданию пьес для театра. Но мысль воплотить свои замыслы в драматургическом произведении К. Светлую не привлекала. Театр с детства вызывал у нее неприязнь — следствие принудительного приобщения к нему Йоганны в пору засилья немецкого репертуара. Да и к тому же по характеру дарования К. Светлая была прирожденным повествователем, у нее был вкус к подробным, обстоятельным зарисовкам и картинам. Лаконичная же форма драмы, где описание сведено до минимума, и многое присутствует лишь в намеке, не могла дать достаточного простора ее размашистому перу.

Тем не менее персонажи писательницы увидели сцену, но совсем иным образом, неожиданным для нее самой. К. Светлую поверхностные критики упрекали в излишней «серьезности» ее работ. В 1871 году она жалуется, что издатель журнала «Освета» требует от нее юморески, поскольку-де «плохие концовки» ее произведений отпугивают читателей. Уступая издателю, К. Светлая написала шутливый рассказ «Поцелуй». Народная основа, лукавый юмор и сочные краски, какими выписаны персонажи, так понравились композитору Б. Сметане, что он решил сочинить на сюжет этого рассказа оперу; он понимал, как легко будет придать сценическую форму податливому в этом отношении тексту. «Сметана осаждает меня, требуя либретто по твоему «Поцелую», — радостно сообщает Э. Красногорская К. Светлой в 1873 году, — коим очарован и восхищен. Позволишь ли ты, однако, переиначить твою вещь на оперный лад?.. Он сейчас просто одержим этим замыслом и намерен осуществить его во что бы то ни стало». «Поцелуй» явился шестой оперой Б. Сметаны, композитор писал ее, уже лишившись слуха. Премьера состоялась в 1876 году, и с тех пор опера не сходит со сцены чешского оперного театра.

К. Светлая трудится не покладая рук, едва успевая выполнять заказы журналов, продлевая день за счет ночи. Помимо так называемых ештедских произведений, К. Светлая создает романы и рассказы из жизни современной и стародавней Праги. Это была вторая большая область ее творческих интересов. Несомненной удачей среди зрелых пражских произведений явился роман, действие которого отнесено к концу XVIII века, — «Королева колокольчиков» (1872), где К. Светлая разоблачает ханжей и мракобесов, рядившихся в сутаны иезуитского ордена. Это антиклерикальное произведение прозвучало столь злободневно, что критика замолчала его, а в 1885 году оно и вовсе было запрещено цензурой. Зато К. Светлую засыпали одобрительными отзывами о «Королеве колокольчиков» благодарные читатели. Рабочие-печатники издательства «Матица чешская» относили этот роман к числу лучших выпущенных «Матицей» книг. Подобные отзывы вознаграждали К. Светлую за все огорчения, так как, по ее словам, «…именно для этих слоев общества и была написана книга».

Осенью 1873 года К. Светлая приступает к мемуарам, к чему давно уже побуждали ее друзья. Она писала их много лет, стремясь воссоздать литературную жизнь эпохи и подробно останавливаясь на революционных днях 1848 года.

В середине семидесятых годов К. Светлая начала слепнуть и в течение полутора лет не могла ни читать, ни писать. Впоследствии зрение периодически улучшалось, но писательница должна была находиться в затемненной комнате. Почти все приходилось диктовать, и это порой повергало ее в отчаяние. «Я попробовала набросать маленький рассказ, — сетует она в 1883 году, — и окончательно поняла, какое огромное значение имеет самому спокойно следить за своими мыслями, а не быть зависимым от пера другого». Но и в эти трудные для нее годы К. Светлая не отстраняется от насущных вопросов: выступает против насаждения немецкого языка в школах и церквах Ештеда, пишет нравоучительные рассказы для народа, советом и делом помогает собратьям по перу, горячо переживает события русско-турецкой войны и в ряде рассказов отдает дань русской теме («Плевно», «Медальон», «В боярышнике» и др.).

Интерес к русской литературе всегда сопровождал духовные искания Чехии, начиная с эпохи национального Возрождения. Русскую литературу усердно переводили, ей подражали, ее опыт творчески использовали. К. Светлая восхищалась Н. В. Гоголем, «Тараса Бульбу» которого знала чуть ли не наизусть, И. С. Тургеневым, позднее Ф. М. Достоевским.

В России К. Светлую начали переводить с 1871 года. Посредниками между писательницей и русскими переводчиками выступали видные деятели чешской литературы: прозаик и драматург В. Мрштик, поэт и романист Ю. Зейер, а также секретарь К. Светлой, впоследствии ее биограф, А. Чермакова-Слукова.

Много времени уделяет К. Светлая переписке с друзьями. Эпистолярное наследие — важная часть ее творчества. В многочисленных письмах, адресованных сестре, Я. Неруде, А. Ирасеку, Т. Новаковой, Э. Красногорской (сохранилось свыше тысячи трехсот писем к одной только Э. Красногорской!), обнажены движения души и мысли писательницы, в них находили завершение ее раздумья во время прогулок по Ештедским горам, в зимние вечера, казавшиеся особенно долгими в сумеречной пражской квартире. Тут и творческие искания, и впечатления от прочитанных книг, и отношение к литературной критике, и отклики на злобу дня. Письма К. Светлой — это своего рода автокомментарий к романам и рассказам писательницы. И при всем разнообразии тем и настроений, поражает лежащая на всех них печать личности К. Светлой. «…Я не умею быть покорной, — писала она. — Кто покорен, тот приемлет, я же ничего принимать не хочу, я хочу раздавать, я хочу сама строить мир и сама устанавливать в нем порядки, я чувствую в себе достаточно сил для этого!»

Бесстрашно вступает она в письменный поединок (1891): с политическим лидером крупной чешской буржуазии Ф. Л. Ригером, депутатом венского парламента. Стычка эта была не случайна. В восьмидесятые — девяностые годы в Чехии обостряются национальные и социальные конфликты, что усиливает интерес К. Светлой к положению и борьбе рабочих за свои права. Язвы капиталистического миропорядка она наблюдает не только в промышленной Праге, но даже и в патриархальном Ештеде, многие жители которого уходят на заработки в близлежащие города, дымящие трубами новых фабрик. Примечателен рассказ «Поздно?» (1887), навеянный мощным забастовочным движением в Бельгии и назревающим взрывом в самой Чехии. Рассказ откровенно тенденциозный, почти бессюжетный, где опять-таки преобладает диалог. Героиня рассказа, молодая девушка Целеста, готовая порвать со своим женихом, равнодушным к нуждам рабочих, — одна из тех, с кем связывает К. Светлая свои надежды на справедливое переустройство общества. Рукопись этого рассказа была отвергнута всеми издателями, его судьбу разделили еще некоторые поздние произведения К. Светлой, структуру которых всецело определяет публицистическая тональность. Но это не охладило сочувствия писательницы к классу, пребывающему, по выражению Целесты, «в вечной унизительной зависимости». Когда весной 1890 года решено было провести в Чехии первую рабочую маевку, К. Светлая в письме к поэту-демократу С. Чеху, главе содружества литераторов «Май», обращая его внимание на все расширяющуюся «страшную пропасть между трудящимися классами и так называемым высшим обществом», призывает всех писателей сообща выступить в поддержку праздника труда.

Образ Целесты завершает эволюцию женских персонажей в творчестве К. Светлой. Исключительность натур, какими наделены героини ранних произведений писательницы, проявлялась главным образом в борьбе за личное счастье. Незаурядные нравственные силы Франтины приводят ее к отказу от личного счастья ради общего дела. Новая тема — тема поднимающегося пролетариата — опять ведет К. Светлую к созданию образа героини — борца за всеобщее счастье, но образ этот взят ею уже не из далекого прошлого, а из современной жизни.

Между тем годы и болезнь берут свое. Одного за другим теряет К. Светлая своих близких — мужа, сестру, литературных сверстников, и, прикованная к постели, оторванная от окружающего мира, погружается в горестные раздумья о смысле человеческого бытия.

Как бы подводя итоги своей литературной деятельности, К. Светлая говорила: «Если мы сохранимся как нация, то мои труды обретут со временем ценность этнографическую». Писательница была слишком скромна в оценке своего творчества. Хотя многие ее произведения и утратили свою злободневность, однако лучшее из того, что она создала, в первую очередь — произведения о Ештеде, из которых и составлен настоящий сборник, сохраняют для нас ценность не только этнографическую, но и эстетическую. В Чехословакии хранят благодарную память о той, чье яркое, самобытное слово помогало народу формировать самосознание и прокладывать дорогу к лучшей жизни.

И. Порочкина