Вероника сидела на диване, тупо уставившись в телевизор. Таким образом она проводила все свои дни после того, как увидела видео с флешки Каргина в кабинете Славы. Ей доставало сил изображать, что все, как всегда, по утрам и вечерам. Но с той минуты, как за ним закрывалась дверь, и до самого его возвращения она находилась в замершем состоянии, будто ее поместили в раствор на полке Кунсткамеры.

Выставка уродцев. Ей там самое место. Чем ближе стрелки подбирались к отметке времени, когда Закревский приходил домой, тем сильнее она дергалась: выглядывала в окно, пока не появлялась его машина, прислушивалась к лифту, выходя в коридор. Это было глупо. Она живет в его доме. И он обязательно вернется. Куда денется-то? Но каждый раз заглядывала в его лицо и боялась, что вот сегодня увидит в черных глазах насмешку, и он скажет ей собирать вещи. Боялась даже сильнее, чем Каргина.

Остаться без него было для нее равносильно выходу в открытый космос без скафандра. Без него она не сможет ни жить, ни дышать. Пребывая в своем странном безвоздушном пространстве, она металась, принимая всевозможные решения – от прямого вопроса, понравилось ли ему кино, до решения оставить ему ребенка, как только тот родится, и уехать. В чертову Пермь!

Но молчали оба. Она трусливо прижималась к нему ночами, оправдываясь страхами перед приближающимися родами. Он иногда хмурился, глядя куда-то в ноутбук, много работал, еще больше – возился с ней. И молчал. Молчал. Не говорил. Он вообще не говорил ничего, что хотя бы отдаленно было связано с ее прошлым. Кроме одного единственного раза, когда Ника, наконец, узнала о своем разводе – апелляция отклонила заявление Каргина.

Из привычного транса Нику вывел звонок в дверь. Она вдруг заметила, что в телевизоре пляшут какие-то мультяшки, и, кисло улыбнувшись, прошлепала к двери, которую и открыла, не спрашивая, кто там.

– Яяяя… рик… – радостно начала и в замешательстве закончила молоденькая девушка перед ней с бумажным пакетом в руках, а потом, приосанившись, посчитала нужным спросить: – А где Ярик?

– Кто? – переспросила Ника, внимательно разглядывая гостью.

– Ярик, – повторила девушка и похлопала длинными ресницами. – Ярослав Закревский. Он что? Квартиру продал?

– Вы хотите купить? – совсем ничего не понимала Ника.

– Нет. Я Оля! – заявила девушка, будто бы это все объясняло, в том числе рост цен на недвижимость. – Так где Ярик?

– Ярослава нет, – начиная соображать, ответила Вероника.

Оля нахмурилась и закусила пухленькую нижнюю губку. А потом окинула внимательным взглядом Веронику – от тапок до макушки. Разумеется, задержавшись на некоторое время на несколько раздавшейся талии.

– А вы кто? – растерянно спросила она.

– Квартирантка! – рявкнула Ника и хлопнула дверью перед хорошеньким носиком Оли.

Но тишина длилась ровно восемь секунд по часам. А потом снова позвонили и для верности постучали.

– Я же сказала, Ярослава нет! – «квартирантка» опять появилась на пороге.

– А вы не подскажете, где он теперь живет? – попросила барышня.

– Еще как подскажу! – заявила Ника, скрестив руки на груди. – Где-то на Оболони. Связался с какой-то вертихвосткой, проходу ей не дает. Днюет и ночует под ее окнами.

– Бедный Ярик!

– И не говорите!

Девушка совсем поникла и грустно покачала головой. Потом вдруг подняла свои круглые глазки на Нику и с надеждой попросила:

– Но вы ведь скажете ему, что я его искала? Ну… когда увидите. Он же за квартплатой приходит… Оля с юрфака! Он поймет!

– Всенепременно! – прошипела Ника и вновь захлопнула дверь.

Он поймет!

Через пять минут она уже тащила в гостиную из кладовки свой чемодан, а из шкафа в спальне – кипу своих вещей.

Уйти – лучшее, что она может сделать для Закревского. Если ее почти трусило от какой-то смазливой девчонки, которая в самом лучшем случае по собственному почину бегает за Славой, то что должен чувствовать он, не только зная, что представляло ее времяпрепровождение на протяжении многих месяцев, но теперь и увидев, как оно было.

Она должна дать ему свободу. Не нужно было к нему переезжать. Пользовалась его помутнением в голове – хватит! Знала ведь, что добром не кончится. Понимала, что такое Каргин. И так беспечно подставила Ярослава под удар. Кто еще увидит? Его шеф, помощница. Господи, у него родители, сестра.

– Скандальные задержания в столице. По согласованию с ГПУ… – вещала строгая дикторша в телевизоре, пока по комнате пролетал второй ворох одежды.

Ника подняла глаза и в следующее мгновение стала медленно оседать на пол рядом с раскрытым чемоданом. На экране мелькали кадры с Каргиным, прикрывающимся рукой, его чертовым Дэном, какими-то пресс-секретарями, чиновниками…

Чиновники!

Еремеенко.

Прижав к губам ладонь, Ника пыталась вслушиваться в то, о чем рассказывали журналисты. Но смысл ускользал от нее. Она скорее угадывала главное.

Каргин арестован.

И здесь не обошлось без Закревского – его строгое лицо мелькнуло на секунду рядом с Вересовым среди множества других лиц на экране. А может, и меньше, чем на секунду. А может, ей просто показалось. Но даже этого «показалось» хватило, чтобы сложить два и два.

Вероника неплохо считала. Иначе не вышла бы замуж за олигарха. Но недостаточно хорошо, чтобы не влипнуть по самые уши в этот чертов брак настолько, что не отмоешься.

Но в том, что касалось Закревского, считай-не считай – без него не обошлось бы.

Ключ в двери повернулся резко. Громко. Громче всего на свете.

Этот звук вернул Веронику к действительности. В телевизоре кто-то что-то готовил. Она по-прежнему сидела на полу и, оказывается, плакала. Попыталась утереть слезы, но те продолжали течь по щекам.

– Ник, я дома! – донеслось до нее из прихожей. Его звучный голос сейчас звучал ясно и беззаботно. Будто бы ничего не случилось.

Шаги. Ровно пять до комнаты.

Он показался в дверном проеме с широкой улыбкой на губах. Но стоило ему увидеть Веронику возле полусобранного чемодана на полу, как улыбка застыла, отчего его красивое яркое лицо превратилось в маску. Потом и она стала медленно стираться. Наконец, взгляд почернел и потяжелел.

Пауза длилась бесконечно долго. Тишина, прерываемая только болтовней из телевизора. Немыслимой, бестолковой, по-ярмарочному жизнерадостной болтовней – кулинарное шоу в разгаре.

Закревский разлепил губы и проговорил так, словно бы ничего не чувствовал, словно бы сейчас был совсем пустой, что так не вязалось с его тяжелым взглядом:

– Сбегать зачем? Я же все понимаю.

– Ты ничего не понимаешь, – выдохнула она, всхлипывая. – Я не сбегаю, но так лучше. Все это только потому, что ты чувствуешь себя в ответе. А зачем оно тебе? Что ты вцепился в меня? Тебе нормальная нужна, ясно? Нормальная! Думаешь, я не соображала, что делаю? Всегда соображала! Каждую минуту точно знала. Но это мое, грязное и гнилое. Мне с этим жить, не тебе. Когда в любой момент в тебя могут тыкнуть, даже там, откуда не ожидаешь.

– Это все?

– Нет, не все!

В ней словно включилась пластинка с записанным бесцветным голосом, сопровождаемым всхлипами.

Ника говорила и говорила, и говорила. Как приехала в Киев, как провалила экзамены, как познакомилась с Каргиным. Сначала все казалось сказкой. Все и потом оказалось сказкой, с той разницей, что для взрослых. Торопясь сказать обо всем, Ника вспоминала, как первый раз оказалась в больнице. Ходила в милицию, подала на развод, съехала в общежитие.

– Я сама к нему вернулась, слышишь, сама. А ты не знаешь меня совсем!

Она не помнила, как оказалась в его объятиях. Тот момент, когда он пересек несколько метров, разделявших их, как сам сел возле нее на пол в своем дорогом костюме – рядом с ней, в халате, заплаканной, уставшей, выпал из ее памяти, будто этого момента не было, будто он всегда был рядом. Просто, пока она говорила, придерживал ее за плечи, позволяя все рассказать. Даже если самому было больно слушать.

– Я знаю, – мягко отвечал он, поглаживая ее по спине. – Знаю.

Она мотала головой и продолжала твердить:

– Я больше не пыталась уйти. Ни разу. Приняв его условия. Сама жила лишь назло ему. И позволяла ему разрушать себя. Но я не хочу рушить твою жизнь. Отпусти меня!

Он вытирал слезы на ее щеках, мягко поправлял волосы, падавшие на лоб медными кольцами, вглядывался в покрасневшие глаза, которые с первого дня считал самыми красивыми на свете. И тихо шептал:

– Только если скажешь, что не любишь меня. Только так, и никак иначе.

Ника долго молча смотрела ему в глаза. Потом уткнулась лбом в его плечо и снова глухо заговорила.

– Я оставила ребенка только потому, что он твой. И ничего не говорила, потому что была уверена – для тебя это неважно. Я ходила в кафе. Несколько дней подряд. Тебя не было. А твой ребенок был. Уже тогда был.

И после долгой, тяжелой паузы сказала:

– Я люблю тебя. Я правда тебя люблю. Я умею.

Он шумно задышал, прижал ее к себе крепче, и она ясно расслышала, как часто и сильно стучит его сердце в эту минуту. Оно билось о его грудную клетку, и каждый удар отдавался в ее теле толчком, исходящим откуда-то из самой души.

– Прости, – зашептал он, – прости, я тогда с пневмонией валялся… я не хотел, чтобы так… я уже тогда знал, что люблю и что приеду к тебе… просто не понимал, как и когда. Ты была такой далекой. А потом Макс сказал, что ты отказалась… я психанул – ты же знаешь, мне психовать, как… я знаю, я кретин… но я не могу без тебя.

– Ой! – неожиданно вскрикнула Ника, отчего Закревский побледнел. А она вдруг улыбнулась и приложила ладонь к животу. – Мне кажется, он тоже любит психовать.

Его выдох – с облегчением. Он все еще помнил, какой растерянной нашел ее в больнице несколько месяцев назад, когда открылось кровотечение – по его милости.

– Он так общается, – покачал Ярослав головой, накрывая ее руку своей и переплетая свои пальцы с ее. А потом с усилием скинул с себя наваждение и усмехнулся: – Ну, раз уж у нас вечер откровений, то, может, ответишь на два моих последних вопроса. Реально замучился уже гадать…

Ника только кивнула.

– Вероника Каргина из Киева с картинкой зайки на аватаре в контакте – твой профиль? – тоном, каким обычно задавал вопросы оппоненту в суде, спросил он.

– Какое это имеет значение? – удивилась Ника.

– Абсолютно никакого. Но я с февраля мучаюсь.

– Так и быть, спасу тебя от мучений. Мой.

Закревский хохотнул, выдохнул и приблизил свои губы к ее.

– Значит, зайка? – шепнул он, щекоча ее кожу дыханием.

– Это второй вопрос? – Ника коротко поцеловала его в губы и подалась от него в сторону. Ближе к дивану. Где была настигнута уже через мгновение. И снова оказалась в его объятиях.

– Нет, – ответил он, и вся игривость из голоса пропала. Он рассматривал ее несколько отчаянно долгих секунд. А потом, спохватившись, спросил: – Ты выйдешь за меня замуж?

Вероника думала в течение не менее отчаянно долгих секунд. И так же серьезно ответила:

– Выйду. Но предупреждаю. Если еще хоть раз сюда заявится Оля с юрфака или нечто ей подобное – заберу ребенка и уеду!

– Да твою ж мать! – выругался Закревский и участливо поинтересовался: – И что? Часто приходит?

– Не настолько, чтобы остаться без волос, – в тон ему отозвалась Ника и совершила еще один маневр по перемещению в сторону дивана. – Кстати, ты имеешь что-то против заек?

– Ничего, – рыкнул он, снова оказавшись рядом и легко расстегнув заколку на ее волосах. – Просто никогда не ассоциировал себя с волком.

Ника ничего не ответила. Коснулась легкими быстрыми поцелуями его лба, глаз, щек, прижалась к губам. Легко, узнавая, как в первый раз, и привыкая заново, словно после разлуки. Из ее груди вырвался негромкий зовущий стон, на который он отозвался хриплым дыханием. И если она молчала, то он едва слышно шептал. Шептал что-то, что, быть может, давно не имело значения, но в эту самую минуту сделалось необходимым – для него. Сознавая, что едва ли она слышит, едва ли понимает, ошалевшая от его ласк. Наверное, так он объяснялся ей в любви. Словами, голосом, дыханием, руками, всем телом. Как никогда до этого дня. И зная, что для нее это тоже впервые.