На другой день хозяйка подняла меня в половине пятого утра. Зачем она так рано встает? Вот не спится людям, а я бы сейчас еще часика два вздремнула. Кота рядом уже не было, проснулся раньше и сбежал.
— Если хочешь рисовать, то отправляйся. Солнце скоро взойдет, жара начнется. Вставай, пойдем завтракать, — сказала она.
На кухонном столе стояли: борщ, каша, пюре, котлеты, жареная курица, сметана, молоко, пироги, и что-то еще в четырех кастрюлях. Она что, думает, что я это съем? Да съем. За два месяца. Этим можно кормить целый день десять человек. Неужели ночью еще гости пожаловали? Но кроме нас с соседом гостей в доме не было. Сосед еще спал, его в такую рань поднимать не стали.
Я еще не переварила вчерашний ужин, поэтому есть мне не хотелось.
— Можно чай? — робко попросила я.
— От чая не растолстеешь. У вас в Москве люди ничего не едят? Поэтому ты такая тощая! — недовольно пробурчала тетя Маня, но чай налила и придвинула тарелку с пирогами.
— Тетя Маня, а в доме есть кот? — незаметно отодвигая от себя тарелку, спросила я.
— Какой еще кот? От кошек одни блохи, нечего им в доме делать, пусть на улице бегают! Животные на то и животные, чтобы жить на улице. В доме это баловство.
Познакомить бы ее с моей мамой! Им будет о чем поговорить. Кот, оказывается, залезает в дом самовольно. Понятно, почему он благоразумно утром уклонился от встречи с хозяйкой. Она бы ему не обрадовалась.
Перед уходом я заглянула к Сергею Петровичу, но он еще не проснулся. Пусть спит, говорят, сон лечит. Если к вечеру ему лучше не станет, то придется все бросать и ехать в больницу.
Я прошла до конца улицы, перешла через мостик над ручейком и пошла вдоль лесополосы. Отойдя довольно далеко от станицы, я села под дерево, вытащила карту и призадумалась. Где же эта могила? Да где угодно! Здесь, в станице Вольготной, я была от нее так же далеко, как и в Москве. И все-таки надо ее найти как можно быстрее. Написание портрета тети Мани я смогу затянуть дня на три, не больше. Значит, у меня три дня. Думать надо быстро и правильно.
Итак, где же мне искать? Я поднялась на ближайший холм и осмотрелась. Ничего похожего на курганы и гробницы, забитые сокровищами, вокруг не наблюдалось. Ясно, что могила очень хорошо спрятана, иначе ее бы уже давно нашли. Похоже, я рассуждаю как-то не так.
Грустно и бесцельно разглядывая то карту, то линию горизонта, я вдруг поняла, что никто эту могилу не прятал, и никакого кургана никогда не было. Не было! Стоп… Ну конечно не было! Откуда ему взяться над могилой предательницы — дочки вождя? Насколько мне известно, разгневанный папочка не устраивал ей пышных похорон с цветами и с оркестром. Ну и где почти мое золото? Не знаю. Я почесала затылок. Надо еще подумать. Вдруг за две с лишним тысячи лет местность изменилась? Нет, не изменилась. Сильных землетрясений здесь не было, наводнений, тайфунов и цунами тоже.
Не очень довольная собой я сделала в альбоме несколько рисунков холмов и пошла обратно. Гуляла несколько часов и ни до чего не додумалась. Это плохо. Соображать надо значительно быстрее, лучше и качественнее.
По дороге я зашла в магазин возле площади и купила лист приличного ватмана для портрета. Скрутив его в рулон, я шла по площади, где перед зданием администрации собралась толпа очень колоритных казаков. Проводился какой-то съезд, на который приехали представители всех окрестных районов. Я остановилась, открыла альбом и стала рисовать портреты. До меня долетали обрывки разговора.
— У нас скот воруют!
— Надо вырыть ров на границе, кто с той стороны в него полезет — стрелять!
— Это нарушение прав человека! — попробовал вмешаться представитель администрации.
— Какого еще человека? — заорала толпа.
— Бог на небе, начальство в Москве, а мы тут сами по себе! — Своеобразно, но четко сформулировал народ принцип «Спасение утопающих — дело рук самих утопающих», или «Бог высоко, барин далеко».
— Я здесь родился и всю жизнь живу! Не дадим нас грабить! — закричал статный дед, которого я как раз в этот момент рисовала. Толпа одобрительно зашумела.
— У нас скот воруют!
И все началось сначала.
Мне стало жарко, и я ушла.
Тетя Маня уже накрыла на стол и ждала меня. На столе не было ни одного свободного места, даже не видно какого цвета скатерть. Если хозяйка опять надеется, что я все это съем, то зря. Хотя от салата не откажусь.
— Добрый день, тетя Маня. Вы не видели моего дедушку?
— Он с утра на кладбище у Михаила был, я ему могилу показала. Недавно домой приходил, выпил кефир, и снова на кладбище.
— Вы на него не обижайтесь, он сейчас немного не в себе, расстроился очень.
— Я и не обижаюсь.
После обеда я помогла вымыть посуду, несмотря на протесты хозяйки, и пошла во двор под навес из виноградника. Спустя несколько минут ко мне вышла тетя Маня в нарядном платье, с серебряными тенями на веках и ярко-малиновыми губами. Боевая раскраска под царицу Клеопатру. Она уселась передо мной на лавку, сделала каменное лицо и, почти не разжимая губ, произнесла: «Рисуй!». Если я такой ее нарисую, то вся станица смеяться будет.
— Видите ли, тетя Маня, в вашем лице не хватает естественности…
— Не мудри, скажи, что надо сделать?
— Умыться!
Моя натурщица подошла к бочке с дождевой водой и смыла тени и помаду.
— Так лучше? — спросила она.
— Значительно!
Она снова села передо мной, но ее лицо было по-прежнему каменным. Надо что-то делать. Попробую ее разговорить, она успокоится, а я что-нибудь полезное узнаю.
— Тетя Маня, почему в станице возле многих домов на асфальте нарисованы разноцветные дорожки?
— Это путь к невесте. Если в доме есть девушка на выданье, то возле дома надо нарисовать дорожку. Так девушка быстрее замуж выйдет, — совершенно серьезно объяснила тетя Маня. — У меня дочерей нет, только один сын, поэтому и рисовать дорожки у дома мне не надо.
Приеду домой, обязательно расскажу об этом Елене, пусть распишет свой подъезд под хохлому. Глядишь, принц-то и появится.
— Надумала я дерево изничтожить, персик. Прямо под окном растет, свет застит, — рассказывала о своих делах хозяйка. — Приколотила в прошлом году на него умывальник, думала, оно само засохнет. И что? Зацвело в этом году буйным цветом, урожай будет невиданный. Жалко теперь его рубить, пусть растет. Муж его посадил, когда сын родился. Только он по пьяни его не в том месте посадил.
— Отметил событие? Как там: построить дом, воспитать сына и посадить дерево, — сказала я и перевела разговор в нужное мне русло. — Тетя Маня, скажите, есть местные исторические достопримечательности? Мне бы хотелось их нарисовать.
— Полно. Рисуй, сколько хочешь. Самый знаменитый — Холодный овраг. Там в войну немцы массовые расстрелы устраивали. Ночью там до сих пор земля шевелится и крики слышны.
— Я успею до ночи туда сходить?
— Успеешь. Иди по трассе, через полчаса слева его и увидишь. Возьми с собой цветы — у калитки сорви, положишь к памятнику.
— Спасибо.
В это время за калиткой раздались смех, грохот, крики и звуки гармошки. Мы с тетей Маней не сговариваясь отвлеклись от процесса написания портрета и выглянули на улицу.
По дороге пятеро мальчишек-подростков волокли на веревке железный таз, в котором сидела молодая девушка. Вслед за ними шли гармонист, толпа веселых гостей, жених, невеста в белом платье и фате. Вся эта компания пела, плясала на ходу под гармошку и подталкивала таз с девушкой, если кто-то решал, что ее тащат слишком медленно. К моему большому удивлению, девушка в тазу совсем не выглядела опечаленной.
— Что это?! — в ужасе спросила я.
— Свадьба, — невозмутимо ответила мне тетя Маня.
— Я вижу, что свадьба! Почему с бедной девушкой так обращаются?
— Это старшая сестра жениха, и она не замужем.
— Ну и что?
— Если младший брат женится, а его старшая сестра еще не замужем, то положено ее по улице в корыте протащить.
— Она еще совсем молоденькая, ей, наверно, лет девятнадцать!
— Восемнадцать. Они с братом близнецы, но она на двадцать минут старше, значит, обычай надо соблюдать.
— Если она сегодня тоже замуж выйдет?
— Сегодня точно не выйдет, — убежденно сказала тетя Маня. — Ее жених только позавчера из армии вернулся. Думаю, что раньше августа не поженятся.
— Зачем же ее брату так срочно жениться понадобилось?
— Затем, что невеста беременная, — объяснила мне тетя Маня, а на ее лице читалось: москвичи все такие бестолковые, или только ты одна?
От толпы гостей отделилась женщина с полотенцем свахи через плечо и, приплясывая, подошла к нам.
— Здравствуй, Маня! — весело сказала она.
— Здравствуй, соседка. На свадьбу идешь?
— Иду. Когда уже мы твоего сына женить будем?
— Поплюй! Ему всего только семнадцать! Да и невесты подходящей нет.
— Он ведь со Светой гуляет! — напомнила соседка.
— Что за невеста Света? Так, голь перекатная, у нее во рту ни одного золотого зуба нет, все свои. Я ему говорю — брось ты ее, посмотри, какие богатые девушки есть в станице! — жаловалась на непутевого сына тетя Маня. — Вот Даша у соседей — загляденье, а не девка! В СПИДе учится.
— Где?! — обалдела я.
— Современный Педагогический Институт Детства, — расшифровала тетя Маня и продолжила: — Говорю ему: думаешь, если нищенку в дом приведешь, так она тебе за это всю жизнь благодарна будет? Не будет! Когда из грязи да в князи попадают, то не ценят, думают, так и должно быть. Это Света будет твердить, что тебя осчастливила, раз замуж за тебя вышла. И отец у нее — висельник! Непонятно за что в тюрьме отсидел. Так сын меня не слушает. Люблю ее, говорит.
— Да, никогда дети родителей не слушаются, — согласилась соседка. — Мы для них всю жизнь стараемся, добро копим, растим их, учим. И где благодарность? Вот моя дочь выскочила замуж за военного-атомщика и укатила с ним. Уж я ее уговаривала — в станице женихов полно, атомщики эти все больные, а она свое гнет: люблю. Ты хоть своему сыну с утра до ночи тверди, как надо невесту выбирать. Дашка-то, и правда, девка хоть куда. Богатая, зубы у нее золотые! Чем не невеста?! Так разве на этих беспроких парней угодишь?! Не будем зря горевать, пойдем лучше на свадьбу.
— Не видишь что ли, гости у меня, — кивнула в мою сторону тетя Маня.
— Что за гости?
— Из Москвы. Друг моего покойного свекра и его внучка.
— Так бери их с собой, — весело предложила соседка.
— Мы заняты. Внучка мой портрет рисует.
— Пусти-ка посмотреть!
Соседка по-хозяйски вошла во двор и стала рассматривать мой альбом, лежавший на столе под виноградным навесом.
— Маня, это ты? Очень похожа! — переворачивая страницы, сравнивала соседка. — Слушай, пусть твоя художница и меня нарисует. Заодно и моего свекра, он уж очень фотографироваться любит. Сегодня на площади мужики опять сходняк устроили, так он там громче всех орал. Отправлю его утром на рыбалку. Посидит возле канавы, так уймется хоть на день. Там и рыбы-то никакой нет, а он все равно любит там сидеть.
— Портреты рисовать очень долго, а им скоро уезжать. Она не успеет нарисовать ни тебя, ни Владимира, — с видом знатока сказала тетя Маня.
— Пойдем тогда на свадьбу, — ничуть не обиделась на отказ соседка. — Негоже людей обижать, они всех приглашали. Только надо сначала передать Кате, чтоб зашла к Тоне, потом забрать у Оли сковородку, проведать Аню, попросить у Светы рассаду, отдать Юле нитки и предупредить Нину, что ее искала Зинаида.
— Как вы все это успеете? — поинтересовалась я.
— Так ведь мы через рынок пойдем, — не вдаваясь в подробности, ответила соседка. — Пойдешь с нами?
— Нет, я дедушку подожду.
— Как знаешь. Надумаешь — приходите вместе.
Тетя Маня с соседкой ушли догонять свадьбу. Я смотрела им вслед и радовалась, что у меня нет женатого младшего брата. Кататься бы мне сейчас в корыте по Москве. К тому же я только теперь вспомнила про висельника из станицы Вольготной. Эту историю несколько лет назад мне рассказали родители, ее-то я и вспоминала. История презабавная.
Поссорились муж с женой. Муж говорит: «Жена, ты меня не ценишь, не уважаешь, вот я сейчас пойду в сарай и повешусь!». Жена отвечает: «Вешайся, алкаш проклятый!». Муж пошел в сарай, соорудил из веревки видимость петли на шее, сам привязался под мышками, и висит. Жена решила проверить, чем муж занят в сарае. Заходит — он висит. Жена заорала и побежала по улице сообщить, куда следует. Причитания женщины услышала соседка. Решив, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, она тоже заглянула в сарай — и правда, повесился сосед. Оглядев пустой сарай зорким глазом, соседка приметила большой кусок сала, и решила под шумок его уволочь. Муж, поняв, что все добро соседи растащат еще до его похорон, в гневе заорал: «Положь сало!!!». Соседка померла на месте. В это время к сараю подъехала полиция. Милиционер вошел в сарай — действительно, повесился мужик. Милиционер влез на табуретку и стал отпиливать веревку. Муж понял, что висит высоко, и падать ему будет больно. Тогда муж заорал: «Не обрезай мою веревку, сейчас сам слезу!». Милиционер свалился с разрывом сердца рядом с соседкой. Кончилась история тем, что мужа посадили за непреднамеренное убийство.
Выходит, девушка Света, у которой нет золотых зубов — дочка юмориста-висельника, над которым несколько лет назад потешались правоохранительные органы по всей России. Хотя такие случаи бывают чаще, чем кажется. Вот Витек тоже недавно принял меня за труп. Мир тесен, живых трупов много. Можно еще сказать, что мы с этой Светой нищие невесты, товарищи по несчастью — у меня тоже все зубы свои, золотых нет. Но я и не горюю.
Тетя Маня правильно объяснила дорогу, и через полчаса я стояла у памятника в Холодном овраге. Место было пустынное, но у памятника лежали живые цветы. Наверно, их оставили побывавшие здесь недавно молодожены. Я положила рядом принесенные с собой розы.
Вряд ли Фриц фон Шнайер после массовых расстрелов стал бы здесь же искать сокровища. Я, не оглядываясь, стала подниматься по ступенькам из оврага. Мне казалось, что земля шевелится у меня под ногами, и мне в спину несутся крики боли и безнадежности.
Следующие четыре часа я осматривала окрестности станицы. Мне они не понравились. В одном овраге протекал ручей, возле другого проложена трасса, третий упирался в забор школы, и так далее. Если бы там хоть где-нибудь была гробница, то ее бы уже давно нашли. Еще я обнаружила между четвертым оврагом и трассой всеми забытый большой транспарант. Надпись на нем гласила: «Прошла зима, настало лето. Спасибо, Партия, за это!». Если тут еще порыть, то вместо сокровищ есть шанс найти еще какой-нибудь плакат с надписью типа «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить».
В пятом овраге у станицы располагалась свалка. Местные власти, видимо, все-таки пытались облагородить территорию, потому что кое-где были видны посаженные когда-то кусты, но старанья успехом не увенчались. Свалка каждый раз возвращалась на прежнее место. Среди мусора гордо торчала старая швабра с прибитым к ней куском фанеры. На фанере были кое-как нацарапан план парка, задуманного на этом месте и датированного позапрошлым годом. Народ в станице отличается юмором.
Я вернулась поздно. Сергей Петрович уже спал. Ушла спал, пришла, опять спит. Даже не поздоровались за весь день. Вроде бы на здоровье никому не жаловался, значит завтра можно продолжать поиски.
Просто кошмар, один день уже прошел, а я и понятия не имею, где злополучная могила. Я уснула в самом скверном расположении духа. Тем более что опять пришел черный кот и не дал мне спокойно спать: от него было жарко, он ворочался и храпел. Всю ночь мне снились кошмары, и я даже обрадовалась, когда тетя Маня меня разбудила. Кот опять убежал до прихода хозяйки. Как она просыпается так рано? Звонка будильника я не слышала.
На столе меня уже ждал чай. Тетя Маня поставила передо мной блюдо с пирожками.
— Пока пять штук ни съешь, из-за стола не выпущу, — безапелляционно сказала она.
Я осилила только три. С каждым днем чувствую, что толстею. У меня и так гардероб скудный, а если я в него не влезу, то это просто беда, новые наряды покупать не на что. Отпускные не дали, премию тоже. Я просто зарыдаю от горя, если не влезу в мою любимую черную кримпленовую юбку. Так что на пироги налегать не стоит. С моим низким ростом толстеть никак нельзя — стану тумбочкой.
Тетя Маня хлебала борщ и рассказывала о вчерашней свадьбе.
— Я там долго не сидела. Как только свекровь в навозе вываляли, так сразу и ушла. Соседка до утра осталась, придет и расскажет, что еще интересного было.
Я побоялась спросить, почему несчастная свекровь должна валяться в навозе. Потом я узнала, что вчера не удалось забрать у Оли сковородку, но зато встретили на рынке Раю, которая передаст Лиде, чтоб та сковородку у Оли забрала и доставила по адресу. Тетя Маня сунула мне два оставшихся пирога, «чтобы я не умерла с голоду до обеда, а то ветром шатает», и отпустила.
Я дошла до мостика через ручей у поля и увидела невдалеке человека с удочкой. Ничего интересного вокруг не было, а с населением уже пора было пообщаться, все равно опять бродить весь день по полям и оврагам не хотелось. Я подошла к нему поближе, села рядом и положила на колени альбом. Это был тот статный дед, которого я начала рисовать вчера днем на площади.
— Я вам не помешаю? — спросила я.
— Всю рыбу распугаешь.
Кстати, вчера соседка тети Мани утверждала, что никакой рыбы в этой канаве нет. Сказать ему или не надо? Не надо. Лучше скажу, как его зовут.
— Вас зовут Владимир?
— Откуда ты знаешь?
— Мне кажется, вам идет это имя, — польстила я.
— Оставайся, не помешаешь. Все равно не клюет. Я Владимир Федорович.
— Меня зовут Людмила.
Свое настоящее странное имя я решила не называть, дед его не поймет.
— Владимир Федорович, можно, я вас нарисую?
— Рисуй.
Я присела рядом и стала рисовать. На несколько минут он затих, но вскоре его одолело любопытство. Он покосился на меня и не выдержал:
— Дай посмотреть.
Я показала ему рисунок.
— Очень похож! А вот на этой странице вид с того холма, верно? Надо же!
Владимир Федорович с удовольствием листал мой альбом и любовался рисунками. Если так дальше дело пойдет, то к концу недели благодарные станичники организуют выставку моих работ в Доме культуры, дадут грамоту и медаль за просвещение населения.
— Владимир Федорович, вы в этой станице давно живете? — спросила я, хотя вчера на площади уже слышала его слова.
— С рождения, — гордо повторил он. — Тут и школу окончил, и женился, и детей вырастил, и на пенсию вышел. Всякое повидал.
— И войну помните? — аккуратно начала я допрос.
Судя по его возрасту, даже если сам не помнит, то должен помнить тех, кто помнил.
— Как же ее не помнить, помню. В сорок втором фрицы тут были. Я тогда еще мальчонкой бегал. Фрицы моих лучших друганов, Борьку с Оськой, увезли, и еще других людей. Мать потом сказала, что много людей фрицы в Холодном овраге расстреляли. Ими командовал один такой важный, в красивой форме, все его слушались. Я тогда думал, что все немцы фрицами называются, а оказалось, что Фриц — это такое имя. Так звали их важного начальника.
— Да?! — подскочила я.
— Точно, я помню. Очень я тогда удивился. Фрицы нас называли «Иванами», или «русиш швайн» — русские свиньи. Этот начальник Фриц все партизан ловил. Бросит гранату и кричит: «партизан, выходи, шнель, шнель!».
— Откуда вы знаете?
Дед посмотрел на меня и увидел только искреннюю заинтересованность его рассказом. Да сейчас заинтересованнее меня ему на целом свете не сыскать. Он объяснил, как нечто само собой разумеющееся:
— Я помогал партизанам. Носил им еду, разбирал по ночам немецкую технику. Все мальчишки помогали. Подберемся, бывало, ночью к машинам и открутим разных там шурупов да винтиков, потом эти машины не едут, а фрицы бесятся.
— Ваши родители об этом знали? — представив, что немцы могли бы сделать с детьми, если бы их поймали, я поежилась.
— А как же! Мать меня и научила, а отец на фронте погиб в сорок первом.
— Но вас же могли убить!
— Могли, но вот жив. — Владимир Федорович пожал плечами. Дела давно минувших дней, все забылось, никаких сильных эмоций.
— Сколько же вам лет было летом сорок второго?
— Пятый год пошел.
Я потрясенно замолчала. Зря фашисты надеялись завоевать Россию. Да и не они одни. Не знаю, как надо проводить патриотическое воспитание детей и молодежи, но когда враги приходят и убивают, люди быстро учатся родину любить.
Теперь надо плавно возвращать разговор к тому фрицу, который начальник. Я поинтересовалась:
— Вы говорили о партизанах. Откуда они здесь? Тут негде спрятаться, одни поля вокруг.
— В кукурузе. Она вырастает высоченная.
Про партизан в лесах я знала, а вот партизаны в кукурузе, это как-то неубедительно. Но, раз очевидец утверждает, что так и было, значит, правда. Ему виднее, он там был и сам все видел. Пусть теперь подробности вспоминает.
— Расскажите про того начальника, Фрица. Вы видели, как он ловил партизан? — ненавязчиво продолжала я допрос.
— Видел. Никому об этом не рассказывал, маленький был, испугался. Да и не помню ничего, давно это было.
— Пожалуйста, расскажите! Вы так увлекательно рассказываете! У вас отличная память! Мне так интересно!
Не только интересно, это для меня сейчас вопрос жизни и смерти. Если окажется, а, скорее всего, так оно и есть, что это тот самый Фриц фон Шнайер, то боюсь даже подумать, что это значит. Мои комплименты подействовали, и я стала слушать дальше деда, который забыл про свою удочку и сдохшую от жары рыбу.
— Ну, так вот, — начал рассказ Владимир Федорович. — Дала мне мать еду в узелке, хлеб и картошку, и понес я ее партизанам. Мы с мальчишками по очереди носили, а в тот день была моя очередь. Идти к кукурузному полю надо через овраг. Не успел я к нему подойти, как с дороги услышал шум мотоциклов. Я в камнях спрятался и жду. Они, фрицы эти на мотоциклах, давай из автоматов стрелять. Партизаны, само собой, им из кукурузы ответили. Немцы побежали в кукурузу, а немцев — двое в овраг. Их сразу убили, они до оврага добежать и не успели. Тогда тот самый Фриц в овраг гранату кинул и орет: «хенде хох!». Это значит «руки вверх». Партизаны, конечно, не стали ждать, пока он их взорвет, и больше не стреляли, ушли, наверно. Фриц почти возле меня стоял, но не заметил, я тогда совсем маленький был, неприметный, и одежда грязная, в камнях не видно. Услышал Фриц, что все стихло, и побежал в овраг. Ну, я потихоньку отполз и домой убежал.
— Что было дальше?
— Ничего. Прибежал домой и под столом схоронился. Я и Фрица-то этого запомнил только потому, что он — Фриц. Я-то думал, что всех немцев так зовут, а это самое настоящее имя.
— Вы были после этого случая в овраге?
— Что мне там делать? Проезжал потом иногда рядом, когда поле пахал. Но это уже через много лет было, я уже тогда взрослым стал. Война закончилась давно. В овраге дерево росло, тополь. Откуда он там взялся?
Я вырвала из альбома лист, на котором нарисовала карандашом его портрет:
— Возьмите на память!
— Мне? Можно взять?
— Пожалуйста, возьмите.
Довольный дед разомлел и окончательно забыл про удочку. Впрочем, рыба все равно не клевала. Она тут вообще не жила.
— Скажите, Владимир Федорович, где находится тот овраг?
— Зачем он тебе? Рисуй лучше пруд, там красивее, ивы растут. Или елки, которые возле администрации.
Почему-то на юге елки считаются декоративными растениями, их высаживают в приличных местах и очень ими гордятся. Елки растут плохо, им на юге жарко. Но москвича елками не удивишь.
— Мне очень хочется нарисовать именно овраг. Назову рисунок «место битвы», — я стала заниматься мелким подхалимажем.
— Лучше сходи к Дому культуры, там памятник погибшим партизанам, его и нарисуй. Сын их командира в нашей станице жил, но умер недавно. Да ты знаешь, наверное, Никольский Михаил Алексеевич.
— Знаю, мой дед к нему приехал.
— Вот горе-то. Не успел.
— Да. Он вчера весь день сидел на кладбище.
Владимир Федорович меня пожалел, да и подаренный ему портрет сделал свое дело. Вообще надо людям дарить подарки. Особенно если это тебе ничего не стоит. Люди из благодарности могут отплатить чем-нибудь хорошим. Например, сказать, как пройти к несметным богатствам.
— Давай сюда свой альбом я тебе нарисую план, как дойти. Только это далеко, устанешь. Может не надо? Завтра сходишь, скоро жара начнется.
— Ничего, дойду. Очень хочется нарисовать место боя.
Через пять минут я получила долгожданный план с пояснениями куда, как и сколько идти. Еще через три часа хождений по полям на солнцепеке я валилась с ног от жары и усталости. Мелькала крамольная мысль оставить поход на завтра. Несколько раз надо мной пролетал вертолет. Я проводила его долгим взглядом из-под козырька кепки. Солнце било в глаза, и я очень плохо его рассмотрела. Скорее всего, это сельскохозяйственный вертолет. Они здесь есть? Наверно есть.
Я еще раз сверилась с нарисованной Владимиром Федоровичем схемой. Яблоневый сад я уже прошла и шесть виноградников тоже. Еще бы, три часа по жаре тащусь. Остались кукурузные поля. В двенадцать часов дня мне начало казаться, что до нужного места я не дойду никогда. Хотелось свалиться прямо на пыльную дорогу и заснуть. В глазах от жары начало темнеть. Какая-то я неспортивная, а всегда считала, что я намного крепче. Подумаешь, плюс пятьдесят. Побрызгав на себя водичкой из пластиковой бутылки, я тихо побрела дальше.
Наконец с одной стороны поле кончилось, и нехоженая проселочная дорога стала огибать холм. По другую сторону дороги возвышалась кукуруза, и конца ей видно не было. Обойдя большой холм, я остановилась перед оврагом. Хотя на овраг это место не походило, скорее это была расселина между двумя холмами. Дальше опять начинались кукурузные поля. Настроение сразу сделалось отличное, альбом с собой, сейчас получится замечательный пейзаж. Буду в старости смотреть на него и вспоминать, какая я молодец. Место невзрачное и не запоминающееся, но именно его я так долго искала.