Последнее время мне часто снится один и тот же сон. Радостный, и в то же время тревожный. Радостный — потому, что в этом сне я возвращаюсь в своё детство. Тревожный — потому, что каждый раз, когда я просыпаюсь, детство уходит. И я снова просыпаюсь худым небритым дядькой, в кабине огромного магистрального грузовика. В котором лежит какой — то ненужный и неглавный груз в ненужный и неглавный город. Среди десятков таких же пыльных и уставших грузовиков, стоящих на стоянке в каком — нибудь транзитном городе. Я просыпаюсь с улыбкой, потому, что только что побывал в детстве, и с грустью, потому, что оно безвозвратно ушло. И возвращается ко мне только в снах.
В доме, где живут мои родители, есть арка. Она напоминает странный переход из одного пространства в другое. Снаружи дома — яркое солнце и зелень, а пройдешь под аркой — и попадаешь в совсем другой мир. В мир прохлады и тени, без единого лучика солнца. И громада десятка этажей, которые словно уплотняют воздух в арке, делают его как будто ощутимым, густым, и создаёт ощущение, что переместился в пространстве. Я не очень люблю ходить под этой аркой, и когда не тороплюсь, предпочитаю обходить её вокруг дома. Но когда времени мало, приходится проходить арку насквозь. Я каждый раз стараюсь проскочить поскорее, чтоб ни одной лишней секунды не находится в этом странном переходе.
И в своём сне я спешу. Я приехал из далёкого рейса и позвонил маме, что приехал и через несколько минут буду дома. Как обычно, въехал во двор, развернул огромную громоздкую машину и поставил её под домом, в трёх шагах от арки.
Взял маленькую сумку с документами, по привычке махнув на остальное рукой: «Потом заберу». Подмигнул одиннадцатилетнему пацану со стареньким велосипедом — «Орлёнком», который серьёзно смотрит с черно — белой фотографии в рамке на приборной доске. Себе самому двадцать с лишним лет назад. Запер кабину и пошел к подъезду через арку, по привычке поёжившись. Потому, что с ласкового солнышка предстояло шагнуть в холод под аркой. И вот тут случилось необычное. Под арку я зашел взрослым дядькой. А во двор вышел одиннадцатилетним пацаном. Тем самым. Как будто в секунду переместился из сегодняшнего дня в другой такой же июльский день, но только на два с лишним десятка лет назад. Одежда на мне оказалась другая. Футболка от спортивной школьной формы с английским алфавитом на груди, выгоревшие до белизны короткие шорты с оторванным на уголке кармашком, и растоптанные сандалии, которые больше времени проводили на багажнике «Орлёнка», чем на ногах. Однако на плече по — прежнему висела сумка с документами, панелью от автомагнитолы и увесистой связкой ключей. Я ощутил толчок радости и тревоги. Радости — потому, что моё тело снова стало легким и послушным, и тревоги, потому, что идти домой теперь не следовало. Мама, конечно, не поверит, что её взрослый сын, имеющий серьёзную работу, снова стал мальчишкой.
Ещё, чего доброго, вызовет кого следует. Сперва растерявшись, я прошел через арку обратно. И ничего не случилось. Я вышел наружу не взрослым, а всё тем же мальчишкой. Который, правда, помнил всё, чему научился за прошедшие годы. Который мог, при желании, развернуть огромный грузовик с четырнадцатиметровым полуприцепом и поругаться с любым гаишником. И рассчитать выгодность любого рейса. И научить любого другого мальчишку быстро ездить на карте — маленькой детской гоночной машинке с моторчиком от мотоцикла, потому, что я помнил, как проработал больше десятка лет детским тренером.
И тут я испугался. Испугался того, что у меня заберут мой грузовик — ведь маленькому не место за рулём. И того, что отдадут в детский дом — ведь мама меня скорей всего не узнает. И я решил, что нужно, во что бы то не стало спрятать грузовик на стоянку, но в этом своём сне я почему — то не мог это сделать один. И мне пришла в голову мысль — к кому идти, как не к своим воспитанникам — спортсменам. И я пошел к Саше с Димой — самым быстрым гонщикам, которым было по 14 лет. И там меня ждала неудача.
Они не узнали меня, хотя я доказывал, и приводил примеры из наших поездок по соревнованиям. Мало того, что не узнали, так ещё и чуть не отпинали. Оставалось одно.
Идти к Артёмке. Артёмке, который скучал в поездках по папе с мамой и боялся засыпать один. И тихо плакал, если с ним на ночь никто не поговорил. Который пришёл заниматься в семь лет, и на первых соревнованиях после заезда его ловили все механики. Потому, что он «не накатался». А через год на Кубке России приехал третьим. У которого вечно случались какие — то неприятности. То в столовой «сама упадёт» тележка с грязной посудой, то по дороге от кафе до клубного автобуса перемажется так, что приходится всей командой его отмывать. То во время гонки столкнётся с лучшим дружком, и на пару с ним, зарёванный, идёт объясняться с главным судьёй. Зная заранее, что добрейший Андрей Курасов прочитает лекцию и простит, и оставит результат не снятым. Который в девять лет вёл машину с прицепом по ночной дороге, когда мне стало плохо в пути. Потому, что там не было связи и невозможно было вызвать «скорую». И вот к Артёмке, которому сейчас десять с половиной лет, я и пошёл в этом своём сне.
Дверь открыл отец Артёма, Сергей, с которым мы много часов провели вместе в клубе над мотором Артёма. Посмотрел без удивления и сказал в глубину квартиры:
— Тёма, к тебе мальчик. Кажется, из клуба.
И ушёл на кухню, пропустив меня в коридор. Из комнаты вышел Артём, и, удивлённо посмотрев на меня, спросил:
— Что случилось? Почему вы маленький? — Артём, долго объяснять. Это арка. Нужно отогнать машину. Поможешь? И верный маленький дружок, не сказав ни слова, вытащил в подъезд велик, и мы вместе потащили его вниз. На улице он сел за руль, я на багажник, растопырив ноги, и мы покатили в сторону моего дома. Прохожие не обращали на нас внимания. Ну едут два пацана по тротуару. Один — в современных шортах ниже колен, модных ярких кроссовках и китайской майке, с модной стрижкой «под шапочку». Второй — в старой, но чистой футболке, коротких шортах, которые сейчас никто не носит, растоптанных сандалиях на раскинутых босых ногах, с кисточкой волос на заросшей макушке и со взрослой сумкой — барсеткой на плече.
До дома добрались без приключений. Артём ничего не спрашивал по дороге. Надо — значит надо.
Около машины мы остановились. Я открыл ворота прицепа, и мы вместе засунули велик в фуру. Опасливо посмотрели по сторонам. Вдруг кто — то из прохожих спросит, что делают двое пацанят около огромного грузовика. Забрались в кабину. Я залез за руль, а Артём по привычке расположился на пассажирском месте. Он не спрашивал, в чём должна заключаться его помощь. Наверно, понимал, как неуютно взрослому оказаться снова ребёнком, не будучи к этому готовым.
Я полностью придвинул вперёд сиденье и опустил на себя руль. До педалей вроде достаю. Наконец, я решился и завёл мотор. Мы выехали со двора, в который я недавно (а, может, наоборот — очень давно!) заехал взрослым, не очень здоровым, уставшим после рейса дядькой, и медленно поехали в сторону грузовой стоянки.
Перед въездом на стоянку мы зашарили по карманам. У Артёма нашлось сорок рублей мелочью, а у меня в кармашке шортов была дыра. Ещё с тех, мальчишечьих времён. На стоянку нам явно не хватало.
Хватало только на газировку и мороженое. И в магазинчике напротив стоянки мы накупили мороженого и газировки. И вкус их впервые за последние годы доставил мне радость. Став взрослым, я как то разлюбил эти продукты, а тут забытая радость от щекочущих пузырьков газировки и прохлады мороженого вернулась На этом месте сон обычно ускользает. И я просыпаюсь от ярких лучей утреннего солнца, бьющего через окно в моей комнате или от неприкрытой шторы в кабине.
Когда я рассказал этот сон маме, она посмеялась. Она сказала, что нужно было идти домой. Она бы обязательно меня узнала. Потому, что я — её сын, сколько бы мне лет не было. Одиннадцать или тридцать с лишним. И если уж так приспичило отгонять машину, надо было одеться потеплее. И тревога от сна прошла. Осталась только радость от встречи с детством.
Ссылки
Всё началось с двух бутылок «Фанты»… Хотя нет, все началось гораздо раньше, когда с моей будущей мамой, тогда еще первоклассницей Олей Снежковой, посадили за одну парту Димку Цветкова.
Сперва он поворчал по поводу того, что ему не нашлось места с мальчиком, потом успокоился, а потом, через несколько дней, они подружились. Димка оказался самым маленьким, но самым непоседливым в классе, участником всех свалок на переменках и всех остальных шумных мальчишеских мероприятий. Все последующие восемь лет Оля мазала ему зелёнкой поцарапанные коленки, пришивала оторванные пуговки от школьного пиджачка, делилась завтраками и давала списать задачки и упражнения. Димка заступался за соседку, носил ей портфель, делился победами и неудачами, и они никогда не ссорились.
Какое то время их дразнили женихом и невестой, Димка коротко и беспощадно дрался, и очень быстро от них отстали.
После восьмого класса Дима поступил в автодорожный техникум, Оля осталась до десятого, потом поступила в юридический институт, и они стали видеться реже, а потом совсем перестали.
После института мама вышла замуж за молодого юриста процветающей фирмы, который, узнав, что должен появиться на свет я, исчез с маминого горизонта бесследно. Когда мне исполнилось семь лет, я пошел в школу. Школа была «автобазовская», потому, что шефами школы была крупная городская автобаза, и в ней училось много детей сотрудников этой автобазы.
В туалете, который был вечным прибежищем изгнанных с уроков, часто обсуждались марки грузовиков, грузоподъёмность самосвалов, и среди колец сигаретного дыма всё чаще проскакивали названия престижных иностранных грузовиков «Вольво», "Фритлайнер", «МАН», "СКАНИЯ". Дело в том, что некоторые водители с нашей шефской автобазы накопили денег и купили себе импортные «дальнобойные» машины, и их дети тоже учились с нами.
Именно тогда профессия «дальнобойщик» впервые заползла в моё сознание и надолго там поселилась. Дальнобойщики казались мне тогда кем — то вроде капитанов парусных кораблей, которые надолго уходили в плавание и возвращались только осенью, когда реки и моря должны были замёрзнуть. Как то раз, в третьем классе, в мае я забыл дома сменную обувь. Горластая и вредная дежурная по школе, восьмиклассница по кличке Лошадь, не пустила меня, несмотря на то, что урок должен был начаться через пять минут. Я попробовал прорваться у неё под рукой, но она прихватила меня за шкирку. От обиды у меня чуть не брызнули слёзы, но я сдержался. Лягнул эту дуру по коленке, но она была начеку, и я промазал.
И тут я услышал:
— Дура великовозрастная, отпусти мышонка.
Два десятиклассника, похожих на д’Артаньяна и Портоса, стояли рядом и смотрели на Лошадь неодобрительно, а на меня — сочуствующе.
Лошадь начала орать о том, что порядок для всех, и нечего нарушителям потакать, тем более с такого возраста. Десятиклассник, похожий на д’Артаньяна, протянул руку и разжал пальцы Лошади. Почуяв свободу, я помчался в сторону раздевалки, напоследок оглянувшись на десятиклассников. Они неторопливо шли к спортзалу, а Лошадь держала за шкирку очередную жертву — первоклашку, который яростно брыкался и норовил огреть её портфелем. Но мои неприятности на этом не окончились. Математичка Роза Ивановна, едва я вошел в класс, начала кричать о том, что нечего опаздывать на самостоятельную работу. Поэтому Снежков сейчас отправляется вон из класса, а годовую самостоятельную напишет после уроков. Вздохнув, я побрёл по коридору в сторону туалета и укрылся в нём, чтоб не нарваться на завуча. Она не разобравшись может и родителей вызвать.
Какое то время я сидел на подоконнике и смотрел в окно, предаваясь невесёлым мыслям.
Перспектива сидеть после уроков не радовала, а сбежать — значит, завтра заполучить запись в дневник: "Ведёт себя безобразно. Маму прошу зайти в школу"
Мама ругаться не будет, но будет вздыхать и спрашивать:
— Серенький, ну что ты там натворил? Маму расстраивать не хотелось. Она последние дни и так невесёлая. Я пытался выспросить, что случилось, а она молчит и глаза прячет.
Вечером я подглядел, что она рассматривала днём. И ничего особенного.
Старые фотографии, ещё черно — белые, таких сейчас нет. На одной — мальчишка лет одиннадцати, загорелый, тонконогий, в выгоревших шортиках и без майки, с великом — орлёнком.
Белобрысый и взъерошенный, а глаза весёлые и упрямые, и в глазах — солнечные точки.
На другой — тот же пацаненок, но в спортивном костюме, на пьедестале почета, на первом месте.
В руке — высоко поднятый блестящий кубок, а на заднем плане плакат с надписью: " Кубок Пионерской правды, город Курск". Я тогда как то и не сопоставил бывшего маминого одноклассника и этого пацанёнка, а вчера сообразил вдруг Ласково притёрся к маме под руку и спросил:
— Так ты что, его до сих пор любишь? Мама сперва прикрикнула на меня, а потом засмеялась и сказала, что я ничего во взрослой жизни не понимаю. А потом говорит серьёзно так:
— Он всю жизнь за рулём. Когда ты родился, он приезжал, предлагал жениться. И тебя хотел усыновить
— А ты его прогнала, да? — догадался я. — А теперь жалеешь.
Мама помолчала и ответила:
— Он наверно, думает, что я обижаюсь, потому что он сперва не на мне женился, и сам обижается, что я не за него замуж пошла. Он гордый, я его с семи лет знаю. Бывало, на перемене грохнется, коленки до крови расшибёт, а у меня для таких случаев зелёнка припасена. Вот в классе мажу ему коленки, жалею и спрашиваю — "Больно?", а он — "Нет, ни капельки." А у самого слёзы на ресницах.
Я маме и говорю:
— Так выходи замуж, что мучаетесь? Мама тогда пришлёпнула меня по шортам, и говорит:
— А если вы характерами не сойдётесь? Нет уж, ты у меня один, другого не надо.
Мои размышления прервал звонок. В туалете стал собираться народ.
Пяти — и шестиклассники с припорошенными серой пылью лицами курили бычки и дешевые сигареты. Старшеклассники прикуривали зажигалками сигареты получше.
Но все вели себя вроде чинно, малышню пропускали к кабинкам без очереди. Тут появились мои спасители — Портос и д’Артаньян. д’Артаньян достал пачку «Данхилла», угостил Портоса и щелкнул золотой (или позолоченной) зажигалкой.
Дорогой дым поплыл над головами. Д’Артаньян увидел меня и дружелюбно поинтересовался:
— Что, всё таки выперли из класса? — Ага. Опоздал из за этой дуры.
В этот момент в туалет влетел преподаватель физики из старших классов. Оглядев собравшихся, он натянуто — весело сказал:
— Господа, наверняка все знакомы с последним указанием директора по усилению борьбы с курением. Поэтому прошу выходить по одному, сдавая по пути курево добровольно, не вынуждая меня прибегать к незаконному и унизительному обыску карманов.
Народ недовольно потянулся к выходу, сдавая кто окурок, кто пачку "Примы"
Я по прежнему сидел на подоконнике, а Портос и д’Артаньян продолжали покуривать. Когда наступила их очередь выходить, они не спеша утопили окурки в унитазе, и д’Артаньян, проходя мимо физика, небрежно протянул ему «Данхилл». Физик поинтересовался у Портоса:
— А ваши? — А у него нету. Сегодня я угощал — насмешливо отозвался д’Артаньян
— Для вас, Князев, школьные правила не писаны? — спросил физик у д’Артаньяна, — если у вас отец дальнобойщик на собственной машине, и школа не может сообщить ему на работу о вашем вызывающем поведении, это не говорит о том, что вам всё дозволено — например, курить в общественном месте, да еще вон его — он кивнул на меня — приучать.
Тут я не выдержал, спрыгнул с подоконника и заявил:
— Во первых, он меня не приучал, а во вторых…
— Ты ещё огрызаешься, щенок? — завизжал физик — а ну пошли к директору! Прокурился, как пепельница, и зелёный весь! С этими словами он схватил меня за ухо и собрался тащить к директору. От мысли о том, что меня так унизительно протащат по всей школе на глазах у всех, от незаслуженной обиды и от боли у меня сами потекли слёзы.
Но д’Артаньян — Князев придержал физика за руку. А Портос (потом я узнал, что он чемпион школы по штанге), одним движением загородил проход.
Князев сузил глаза и негромко произнёс:
— Отпустите мальчишку. Вот так. (пальцы физика разжались). Теперь вам для информации.
Он не курил. И ещё. Отца больше не трогайте. Хотя ваша жалость о том, что вы не можете написать ему на работу, понятна. Но теперь он работает сам на себя.
И никакому припадочному портить себе личное дело не позволит.
Физик, яростно дыша, прошипел:
— Я сейчас. Иду к директору. И. Докладываю ему о вашей. Гнусной выходке. О нападении на преподавателя. С применением. Физической силы. И вы. Оба. Все втроём. Вылетите из школы
— О причинах нападения вы тоже доложите? И о педагогических мерах, которые хотели применить к этому мальку, тоже? — ехидно поинтересовался Князев. — А вылететь из школы я не особо боюсь. Я с отцом третий год напарником катаюсь, все гаишники узнают.
Проживу без аттестата как — нибудь.
Физик выскочил из туалета, как ошпаренный. Я размазывал слёзы, не зная, куда деть глаза.
Князев повернулся ко мне, увидел слёзы, молча подошел, взял за плечо, подвёл к умывальнику, открыл воду, и, наклонив мне голову, стал мыть лицо. Потом протянул белый платок, пахнущий одеколоном. Я вытерся, и, протягивая ему платок обратно, сказал:
— Спасибо. Ты меня сегодня два раза спас. Только сейчас как — то неудачно получилось Хотел я за тебя заступиться, а получилось наоборот.
Князев тихо и серьёзно ответил:
— Я так и понял, когда ты с подоконника пулей сиганул. А насчет двух раз — смотри, Бог троицу любит.
Мы посмеялись, и я сказал, что третий раз сегодня будет лишний. Хватит уже
Князев ответил:
— Ну хватит, так хватит. Как — нибудь в другой раз
