Обычный цикл работ по созданию новой ракеты – разработка и защита эскизного проекта, разработка чертежей конструкции, подготовка к производству, изготовление отсеков и узлов ракеты и их отработка в лабораториях, сборка ракет – для 9МЗЗ занял всего полгода. Это время также ушло и на то, чтобы подготовиться к испытаниям ракеты на новом для испытателей ОКБ‑2 полигоне у реки Эмба, оборудовать там свою техническую позицию и стартовые площадки, да и попросту обжиться.

К марту 1965 года изготовили первые четыре ракеты для бросковых испытаний. Каждая из них с макетами аппаратуры со стартовым твердотопливным зарядом весила около 117 кг. На Эмбу из Донгуза, где раньше проходили испытания «Осы», для этих испытаний перевезли и бронетранспортер «1015», с которого раньше запускались ракеты, разработанные в КБ‑82.

Первый бросковый пуск «новой» 9МЗЗ состоялся 27 марта 1965 года в 18 часов 10 минут. Как и предписывалось заданием, после окончания работы стартового заряда ракета пролетела еще несколько десятков секунд и упала в 12 км от места старта. Дым, оставшийся от старта первой ракеты, еще не успел полностью рассеяться, когда испытатели начали готовить к пуску следующую ракету. Одновременно другая группа испытателей занялась осмотром макета 9МЗЗ, установленного на соседней направляющей. Как оказалось, газовая струя от первой ракеты особых «отметок» на нем не оставила.

Очередной старт 9МЗЗ состоялся уже через 50 минут. Однако закрепить первый успех не удалось. Чуть больше чем через две секунды после схода с направляющей ракета взорвалась. Как оказалось, причиной взрыва был дефект стартового заряда двигателя.

Оставшиеся две ракеты были запущены вечером 8 апреля. Их результат в точности напоминал то, что произошло на Эмбе за две недели до этого. В первом пуске ракета, разогнавшись до 500 м/с, вновь улетела по баллистической траектории на расчетные 12 км. Проверили, как ракета ведет себя в полете с застопоренными крыльями.

К четвертому пуску испытатели готовились с олимпийским спокойствием. Но ракета преподнесла очередной сюрприз. Как вспоминал проводивший это испытание Ф. О. Согомонян:

«За несколько секунд до нажатия кнопки „пуск“, как обычно, пошла протяжка. Началась запись параметров ракеты, получаемых по телеметрии. Работала телеметрия первые секунды вполне нормально, не внушая никаких опасений за регистрацию данных. Но секунд через двадцать после пуска к нам в бункер вбежал кто‑то из стартовой команды и крикнул: „Ракета взорвалась!“. Я посмотрел на осциллограф. По его экрану как ни в чем не бывало бегали зеленые огоньки, говорившие о том, что измерительная аппаратура ракеты по‑прежнему работает. Обычно после взрыва ракеты подобная деятельность тут же прерывалась. Естественно, что я попросил „шутника“ не мешать работе. Так прошло еще минут двадцать, пока в бункере не появился следующий гость с известием, что взорвавшаяся ракета лежит неподалеку от пусковой установки. Гляжу на экран осциллографа. Он по‑прежнему продолжает рисовать свои кривые и, как видно, ни о каком взрыве ракеты не догадывается…»

Только через полчаса испытателям стало окончательно ясно, какую шутку на этот раз подкинула ракета. Разрушение ее двигателя произошло в тот момент, когда ракета только сошла с направляющей и ее скорость едва достигла 10 м/с. Естественно, что при ее падении на землю ни датчики, ни телеметрическая станция не пострадали. Они были рассчитаны на работу в значительно более жестких условиях. Оттого и работали все они исправно, передавая сигналы о нормальном полете ракеты.

Но к лету 1965 года 9МЗЗ удалось избавить от ее первых «детских болезней», выполнить ряд доработок. Вскоре начались ее пуски со штатной самоходной установки «1040», первый образец которой был наконец изготовлен на Кутаисском автомобильном заводе.

* * *

В июне 1965 года Грушин вновь оказался во Франции, будучи включенным в состав официальной советской делегации, участвовавшей в работе 26‑го международного авиационного салона в Ле Бурже. Уже имея некоторый опыт заграничной жизни, когда в 1961 году он побывал на такой же выставке, Грушин готовился к этой поездке как к очень серьезной работе. В Ле Бурже можно было не только познакомиться с лучшими мировыми образцами авиационной и ракетной техники, но и принять участие в расширенном совещании и обмене мнениями с самыми авторитетными конструкторами, в решении «глобальных» вопросов в «сферах». Ведь в составе делегации, которую возглавлял министр авиапромышленности П. В. Дементьев, были А. Н. Туполев, А. И. Микоян, О. К. Антонов, М. Л. Миль, А. С. Яковлев, А. М. Люлька и многие другие.

Крупнейшее авиационное шоу работало почти две недели, шумело реактивными двигателями новейших истребителей и пассажирских самолетов, поршневыми двигателями спортивных… Летало все, что только могло подниматься в воздух, – от миниатюрных любительских аппаратов до «летающих крепостей».

Советский Союз представлял свою авиацию более чем достойно. В центре внимания посетителей были воздушный гигант Ан‑22 «Антей», магистральные лайнеры Ил‑62 и Ил‑18, гигантские вертолеты Миля, космическая ракета‑носитель «Восток» и, конечно же, главный гость выставки – первый космонавт планеты Юрий Гагарин, за получением автографа которого к советскому павильону выстраивались длинные очереди.

Начало выставки в том году было омрачено трагедией, когда, зацепив при заходе на посадку один из осветительных столбов, стоявших неподалеку от посадочной полосы, разбился американский сверхзвуковой бомбардировщик Б‑58 «Хастлер». От сильного удара этот огромный самолет развалился на три части и взорвался. Через несколько дней аналогичная судьба постигла при заходе на посадку и итальянского летчика‑пилотажника Донати. Но в этот раз внезапная потеря высоты его «Фиатом» стоила жизни не только ему, но и оказавшимся поблизости восьми посетителям выставки…

В те летние дни Грушин, умевший быстро сближаться с незнакомыми людьми, не один час провел вместе со своими давними новыми друзьями: двигателе‑строителем А. М. Люлькой, работником оборонного отдела ЦК КПСС В. И. Комаровым, познакомился и подружился с летчиком‑испытателем вертолетов В. П. Колошенко, который демонстрировал в Париже гигантский Ми‑6. Вспоминал, размышлял, рассказывал.

Зародившаяся в те дни дружба с Василием Петровичем Колошенко была неоднократно проверена: и когда тот взял в экипаж своего Ми‑8 сына Грушина для выполнения ответственного задания за рубежом; и когда потребовалась помощь в обеспечении съемок художественного фильма «Красная палатка» об одном из кумиров юности Грушина – итальянце Нобиле и его полете на Северный полюс. Тогда, в конце 1960‑х годов, Колошенко попросили обеспечить на вертолете Ми‑4 работу съемочной группы и выполнение воздушных съемок. Для легкого на подъем Колошенко задача была почти будничной, учитывая его многолетний опыт полетов в самых экстремальных условиях над Арктикой и Антарктикой. Но и перед ним на этот раз встало непредвиденное препятствие, когда уже готовившемуся вылететь на Север экипажу не удалось найти 200 л спирта, необходимого для борьбы с обледенением лопастей винта вертолета. Не получив помощи в причастных к этому делу «инстанциях», Колошенко позвонил Грушину и рассказал ему о своей проблеме. И буквально на следующий день проблема с необходимым количеством стратегически важного для съемок компонента была решена.

Впрочем, от благодарности, которую Грушину хотели выразить в титрах фильма создатели «Красной палатки», он в самых твердых выражениях отказался…

На 26‑м салоне в Ле Бурже выставлялись ракеты только европейских фирм, причем доминировали зенитные. Английские «Тандерберд», «Рапира», «Тайгеркэт», «Блоупайп», французская «Мазурка», итальянская «Индиго» – они вполне определенно демонстрировали современный уровень этого вида ракетной техники и каким‑либо откровением для внимательно и придирчиво осматривавшего их Грушина не являлись. Но его интерес привлекали не только ракеты. Впервые Грушину довелось увидеть вблизи самых серьезных противников для своих ракет: новейшие американские истребители‑бомбардировщики Ф‑4 «Фантом‑П» и Ф‑111. Перед хищно раскрашенными самолетами было разложено множество всевозможных ракет, снарядов и бомб. Оба самолета находились за ограждением, и их охраняли три сотрудника американской военной полиции.

Еще древние говорили, что нет ничего неизменнее человеческой головы. Добавим: особенно в том случае, когда что‑то необходимо использовать в качестве масштабной линейки. Запечатлев стоящего неподалеку от «Фантома» охранника, «дома» можно было воспроизвести геометрию самолета, конечно с некоторыми погрешностями. Угол стреловидности крыла позволял оценить его максимальную скорость, площадь крыла, помноженная на достигнутую к тому времени нагрузку на квадратный метр, – его взлетную массу, максимальную скорость и массу, тягу двигателя… Поэтому исключительную ценность имела любая сделанная на выставке фотография самолета, любая заметка, чиркнутая в блокноте. Ведь, кроме выставок, близко познакомиться с «Фантомом» в те годы можно было только в бою. И лишь в случае победы над ним его обломки могли дать необходимую информацию, столь важную для создания еще более совершенных зенитных ракет.

Но вернувшемуся домой Грушину, после многочисленных бесед, проведенных на выставке, эти сведения пригодились и для того, чтобы ненадолго вернуться к истокам ОКБ‑2 – к авиационным ракетам. Появившаяся на выставке информация об успешном ходе работ в США над сверхдальней авиационной ракетой «Феникс» вызвала самый живой интерес и у П. В. Дементьева, и у разработчиков новых истребителей‑перехватчиков А. Н. Туполева, и А. И. Микояна. Еще в Париже они взяли у Грушина обещание «оценить» возможность создания такой ракеты в СССР – его способность выполнить разработку ракеты любого назначения в то время уже не подвергалась никаким сомнениям. На родине к этим предложениям подключилось и руководство ВВС.

В соответствии с решением министра авиационной промышленности П. В. Дементьева и заместителя главкома ВВС, принятым 24 августа 1965 года, ОКБ‑2 поручили спроектировать две авиационные управляемые ракеты дальнего действия для использования в составе перспективных истребителей‑перехватчиков. Первая из ракет, В‑148, предназначалась для проектировавшегося в то время тяжелого истребителя‑перехватчика дальнего действия Ту‑148. Вторая, В‑155, – для микояновского Е‑155, получившего в дальнейшем обозначение МиГ‑25.

Для этой задачи Грушин немедленно предложил ряд свежих идей, подходя к ее решению системно. Так, боекомплект истребителя, состоящий из шести ракет В‑148, он предложил разместить на специальной пусковой установке, расположенной во внутреннем отсеке Ту‑148. Сама же ракета В‑148 должна была напоминать значительно уменьшенную в размерах В‑860 с полуактивной ГСН, с четырьмя треугольными крыльями малого удлинения.

Наиболее рациональным вариантом для такой ракеты Грушин признал одноступенчатый, оснащенный жидкостным ракетным двигателем, способным обеспечивать гибкое управление тягой. Для выполнения маневров на больших высотах и стабилизации ракеты на рулях в специальных гондолах предполагалось установить малогабаритные поворотные ЖРД. Расчеты показывали, что при стартовой массе ракеты 650 кг максимальная дальность пуска В‑148 может достигнуть 250 км, почти вдвое превысив рекламировавшиеся возможности «Феникса».

В свою очередь, в качестве перспективных решений при разработке меньшей по размерам В‑155 Грушин предложил использовать оптимальные траектории ее полета к цели, а также принцип создания ракеты, конструкция которой была бы максимально унифицирована с В‑148. Для нее без каких‑либо изменений предлагалось использовать передние отсеки с аппаратурой и боевой частью, хвостовой отсек с жидкостной двигательной установкой и бортовым источником питания. В целом же ракеты должны были отличаться друг от друга только размерами топливных баков, крыльев и рулей.

* * *

Мы, как в Испании когда‑то

Мы здесь должны, мы здесь нужны.

Мы неизвестные солдаты

На дальних подступах страны.

Евгений Грачев

Бой для зенитчика‑ракетчика продолжается всего‑навсего несколько минут, но подготовка к нему ведется годами. И, несмотря на всю его кратковременность, такой бой отнюдь не для слабонервных, и постоянное ожидание его выматывает значительно больше, чем тяжелый физический труд. Напряжение этого боя, как и его ожидание, оказывается настолько велико, что далеко не все способны перенести такие запредельные перегрузки. При этом уходит на второй план вопрос, небо чьей страны доводится защищать: Советского Союза, Китая, Кубы или Вьетнама?..

В туго завязавшемся к началу 1960‑х годов вьетнамском узле тесно сплелись между собой интересы сразу трех государств: СССР, Китая и США. Отношения между каждой из сторон этого треугольника в те годы были до крайности осложнены, обстановка вокруг Вьетнама, разделенного на Северную и Южную части, стала напряженной и взрывоопасной. Далеко не радужными выглядели в те годы и отношения Советского Союза с Демократической Республикой Вьетнам. Так, вьетнамцы с большим энтузиазмом критиковали «советских ревизионистов» и горячо приветствовали успешное испытание в Китае первой атомной бомбы. Поэтому в первые месяцы вьетнамской войны, начавшейся в августе 1964 года, руководство СССР, усвоившее уроки Карибского кризиса, не предпринимало никаких решительных шагов. Но со сменой советского руководства политика начала постепенно меняться. Сигнал для ее изменения поступил в феврале 1965 года, после того как президентом США был отдан приказ о начале бомбардировок ДРВ. Операция получила название «Раскаты грома», и уже в ее первый день, 13 февраля, около 50 самолетов нанесли бомбовые удары по вьетнамским промышленным центрам и населенным пунктам.

Вскоре ДРВ посетила советская делегация во главе с А. Н. Косыгиным. Как вспоминал советский посол в ДРВ И. С. Щербаков:

«Косыгин провел в Ханое несколько встреч с Хо Ши Мином, премьером Фам Ван Донгом, министром обороны Во Нгуен Зиапом. Вопрос о военной помощи был к тому времени уже проработан. Для начала договорились вооружить и обучить четыре ракетных полка СА‑75, причем часть состава готовить на месте, часть в СССР. Дело было совершенно секретным, и Косыгин очень серьезно предупреждал меня „смотреть в оба“, чтобы с этой помощью не втянуться в войну».

В составе делегации А. Н. Косыгина побывал во Вьетнаме и П. Н. Кулешов, который изучал на месте вопросы о способах доставки туда новейшего ракетного оружия, рассматривал пути его транспортировки, оценивал места для его подготовки и развертывания перед боем:

«В те дни энтузиазм среди офицеров противовоздушной обороны страны был чрезвычайно велик. Многие рвались во Вьетнам, чтобы в той или иной степени принять участие в боевых действиях. Из самых разных мест в Москву шли обращения с просьбой послать на защиту неба Вьетнама. Выбирать было из кого. Но мы ограничились советниками, о чем собственно нас просили и сами вьетнамцы».

Советники, направлявшиеся во Вьетнам, были одеты в гражданскую одежду. Однако они безошибочно узнавались по одинаковым шляпам, одинаковым пальто, одинаковым чемоданам и по строгой военной выправке. Одновременно с направлением советников, зенитные ракетные дивизионы как наиболее сложные подразделения комплектовали теми вьетнамцами, которые получали в СССР высшее образование. Как правило, они были наиболее грамотными не только в техническом отношении, но и в отношении знания русского языка. Это было крайне важно, поскольку все передававшиеся с ракетными комплексами документы написаны на русском языке и говорить советники могли только по‑русски.

Первые советники прибыли во Вьетнам уже в апреле 1965 года и тут же включились в работу, но вопреки первоначальным ожиданиям им пришлось заниматься не только подготовкой вьетнамских расчетов.

Американцы, впервые зафиксировавшие подготовку позиций для размещения нового оружия 5 апреля 1965 года, справедливо предполагали присутствие на них «русских» и, опасаясь каких‑либо международных осложнений, не бомбили их. Не было проявлено ими повышенного беспокойства и после того, как 23 июля самолет радиоэлектронной разведки РБ‑66С зафиксировал первое включение радиолокатора СА‑75. К тому времени во Вьетнаме уже было развернуто два зенитных ракетных полка СА‑75, обслуживание которых выполнялось советскими военными специалистами.

Первыми были подготовлены дивизионы под командованием капитанов Нгуен Ван Нинь и Нгует Ван Тхан. Фактически же «за их спинами стояли» Федор Ильиных и Борис Можаев. Как вспоминал И. С. Щербаков:

«Я собрал специалистов и обратился к ним с напутствием. Отношения с китайцами у нас уже сильно осложнились, и те стали нашептывать вьетнамцам, что мы поставляем им старые ракеты, которыми ничего не собьешь. И я сказал нашим ракетчикам: давайте сразу покажем, что наши ракеты не старые и что они будут действовать хорошо, если ими хорошо управлять. Или мы „простреляем“ веру вьетнамцев в СССР и нашу помощь».

Первое боевое крещение ракетчиков состоялось 24 июля, в 15 часов 53 минуты, в нескольких десятках километров от вьетнамской столицы, в провинции Ба‑Ви, около деревни Чунгха, в 8 км юго‑восточнее отметки 1287. Тремя ракетами, выпущенными расчетом под командованием Ф. Ильиных, была обстреляна группа из четырех Ф‑4С, летевших на высоте около 7000 м. Одна из ракет поразила «Фантом», который пилотировали капитаны Р. Фобэйр и Р. Кейрн, а осколки других ракет повредили еще три «Фантома». Летчики сбитого «Фантома» катапультировались и были захвачены в плен. Как вспоминал И. С. Щербаков:

«После того случая американцы несколько дней вовсе не появлялись. В тот день, когда сбили первые самолеты, по радио для летчиков прозвучала команда: „Убраться всем из воздушного пространства Северного Вьетнама!“

Спустя три дня после первого использования зенитных ракет на разведанные ранее позиции двух СА‑75 был осуществлен налет 48 истребителей‑бомбардировщиков Ф‑105, завершившийся еще более удручающим результатом – ракет там не оказалось, а прикрывавшей этот район зенитной артиллерией было уничтожено сразу шесть Ф‑105!

За первый месяц боевого применения во Вьетнаме СА‑75, по советским оценкам, было сбито 14 американских самолетов, при этом было израсходовано всего 18 зенитных ракет. В свою очередь, американцы признали, что за тот же период они потеряли от зенитных ракет только три самолета. В дополнение к упоминавшемуся ранее Ф‑4С (советские специалисты зафиксировали уничтожение в том бою сразу трех «Фантомов») ночью 11 августа был сбит один А‑4Е (а по советским данным, сразу четыре) и 24 августа – еще один Ф‑4В…

В те же дни ракеты Грушина впервые заявили о себе еще в одном конфликте. 6 сентября 1965 года ракетами СА‑75 был сбит залетевший в индийское воздушное пространство пакистанский транспортный самолет С‑130.

Популярность советских зенитных ракет в мире резко возросла. Адреса их боевой работы постепенно начали охватывать почти весь мир. Для стран, отстаивавших свою независимость, ракеты, созданные Грушиным, в те годы становились столь же необходимыми, как и автоматы Калашникова!

* * *

В конце 1965 года Грушина стали все чаще вызывать на Старую площадь, к Ивану Дмитриевичу Сербину. В течение нескольких десятилетий этот человек работал, а затем и руководил оборонным отделом ЦК, став «крестным отцом» всем генеральным и главным конструкторам, руководителям предприятий военной промышленности. В сформированной к середине 1960‑х годов структуре управления советским ВПК отдел Сербина был не только контролирующим, но и важнейшим организующим центром оборонной науки и промышленности. А сам он, помимо организационных и кадровых вопросов, в которых был асом высочайшего класса, очень неплохо разбирался в технических аспектах проблем. В то же время, будучи человеком сложного характера, он как никто другой умел чувствовать конъюнктуру момента, понимать суть проблемы и находить средства их решения. За жесткость характера Сербии был удостоен редким для руководителей того времени прозвищем – Иван Грозный.

Найти контакт с Сербиным было жизненно важным для руководителя любого ранга. Ведь именно в его кабинете после бесед, жестких разговоров и неудачных докладов расставались с партбилетами и не раз получали инфарктные рубцы те, кому оказалось не под силу справиться с «мобилизующими» сроками и найти способ оправдаться.

В начале января, встречаясь в очередной раз с Грушиным, Сербии начал дотошно выпытывать, какими ему видятся ближайшие и перспективные задачи не только его предприятия, но и всей оборонной промышленности, какие у него есть мысли по их решению, с кем и почему ему легче работается. Грушин отвечал обстоятельно, оправдывая все свои характеристики, которые лежали на столе у Сербина. А было их много – из Верховного Совета РСФСР, из министерства, из ВПК, из Химкинского горкома и даже от парткома О КБ‑2.

Беседы с Сербиным означали, что для Грушина надвигалась пора самого высокого взлета в его жизни – выдвижения в члены Центрального Комитета КПСС. Сообщив ему о подобных планах, Сербии мгновенно бросил на Грушина свой острый взгляд и убедился в том, что рекомендации Устинова, Смирнова и Дементьева были верны. Грушин нисколько не стушевался после его слов. Оставшись удовлетворенным, Сербии подчеркнул, что в дальнейшем на Грушина ляжет гораздо большая техническая ответственность, чем прежде, но и возможностей у него значительно прибавится, обещал всяческое содействие и разрешил впредь, при возникновении серьезных трудностей, обращаться за помощью к сотрудникам отдела и непосредственно к нему.

– После съезда это будет для вас даже не возможностью, сколько прямой обязанностью. Поразмышляйте на досуге и не слишком увлекайтесь у себя на юбилее, – провожая Грушина до дверей своего кабинета, говорил Сербии.

Впрочем, Сербии прекрасно знал, что Грушин был не только истинным членом партии, к которым мог себя причислить далеко не каждый. Не для карьеры, не для красивой жизни – для «великого дела» Грушин носил при себе партбилет, ничуть не сомневаясь в правильности той жизни, которая его окружала. И недостатки, которыми страдали многие, для него были просто неведомы. Вообще Грушин был удивительным гостем на банкетах или торжествах, куда его все чаще и все настойчивее приглашали; гостем, который не пил или почти не пил. Не став привычкой в молодости, стремление поддержать компанию за обильной выпивкой не настигло его и в зрелости. Нормы Грушина в таком деле были настолько малы, что это не раз приводило к комичным ситуациям на полигоне, куда Грушин по‑прежнему часто наведывался.

Однажды, прилетев в Сары‑Шаган с Г. Ф. Бондзиком, он пришел на ужин, где их уже ждали с традиционной нормой «прописки». Захваченная Бондзиком из Москвы бутылка коньяка кончилась моментально, повергнув в уныние соседей по столу. Но Грушина, казалось, это нисколько не взволновало.

– Для аппетита вполне достаточно, – добродушно отреагировал Грушин и принялся за еду.

Один из ведущих инженеров‑испытателей, поняв, что на этот раз праздник по поводу приезда генерального конструктора на полигон кончился, едва начавшись, незаметно вышел и, вернувшись через несколько минут, заговорщически шепнул на ухо соседу:

– Там, около умывальника, стоит все, что нужно.

Сосед, сделав вид, что пошел еще раз помыть руки, удалился и вернулся полностью удовлетворенный увиденным. Следом такую же операцию по одному проделали и все сидевшие за столом. Кроме, разумеется, Грушина. Он завершил ужин фразой:

– Ну вот, а вы все хотели еще выпить, смотрите, как у Бондзика глаза разгорелись после рюмки коньяка!

С тех пор в подобных ситуациях выражение «помыть руки» стало в буквальном смысле ходовым, но только для посвященных.

Грушин не собирался нарушать своих традиций и в день своего 60‑летия, хотя готовился к нему с некоторым волнением, ожидая приезда на предприятие многих из коллег‑руководителей. Но юбилей не получился.

14 января 1966 года Грушин проводил совещание. В тот день он планировал обсудить многое: информацию из Вьетнама, результаты первого пуска А‑350Ж в штатной комплектации, подготовку к первому пуску с корабля В‑611, подготовку к проведению учений на полигоне в Сары‑Шагане, где предполагалось выполнить пуски В‑860, предложение по использованию В‑750 в составе С‑25…

Резкий звонок «кремлевки», стоявшего на столе Грушина белого телефона с гербом на наборном диске, заставил всех замолчать. Петр Дмитриевич быстро подошел к столу и поднял трубку:

– Слушаю, Леонид Васильевич.

Через секунду глаза Грушина широко раскрылись, и внезапно севшим голосом он переспросил:

– Умер Королев?..

Никто не стал переспрашивать услышанную от Грушина фамилию. Даже в «закрытых» организациях к тому времени о Королеве знали лишь немногие. Знали о выполненных под его руководством великих делах, но не знали его самого. Узнали лишь после того, как он совершенно неожиданно ушел из жизни, не дожив до шестидесяти, недоделав, недовыполнив…

Сообщивший столь трагическую весть Леонид Васильевич Смирнов даже не поздравил Грушина с его юбилеем. В те дни мало кому могло прийти в голову участвовать в каком‑либо торжестве.

И главными гостями за столом в день его юбилея были для Грушина, самые близкие работники предприятия. Одним из них к тому времени стал Михаил Александрович Башилов, человек с типичной для его поколения биографией. Работа на заводе, затем – в ноябре 1941 года – повестка из военкомата, служба на Дальнем Востоке, участие в войне с Японией. И вновь завод, с которым он пережил лучшие годы своей жизни, простояв у фрезерного станка 49 лет. Свое мастерство он отшлифовал до самой высокой степени, одинаково легко работал с любыми металлами, будь то титан, магний, стали различных марок или алюминий. Терпеливо и опять же с полной самоотдачей Башилов передавал свое мастерство новичкам, для которых многое из того, что впоследствии стало обыденным, тогда было непонятным. Безусловно, высокая самоотдача фрезеровщика, рядового человека, не осталась незамеченной. Как вспоминал Михаил Александрович:

«По‑настоящему я осознал свою роль в работе предприятия, когда Петр Дмитриевич стал здороваться со мной за руку. Это придавало энергии, а когда в числе немногих Трушин пригласил меня на свое 60‑летие, это придало мне еще и самоуважения. Тогда мне часто приходилось работать, не считаясь со временем. Могли позвонить и ночью, прислать машину, а чаще всего шел пешком, чтобы выполнить срочный заказ».

* * *

Успешный смотр С‑200 руководителями страны в Кубинке, безусловно, сказался на ускорении принятия решений о начале строительства для нее первых объектов. Одновременно продолжались и государственные испытания системы. Как и ожидалось, шли они нелегко. Как вспоминал ветеран Войск ПВО Михаил Лазаревич Бородулин:

«Основные проблемы были связаны с тем, что еще продолжалась отработка ракеты и, прежде всего, ее головки самонаведения. Выявлялись и другие дефекты. Например, несколько ракет было потеряно в процессе пусков из‑за отказов бортового преобразователя тока, несмотря на принимаемые после каждой неудачи меры. В конце концов, было установлено, что отказы преобразователя были вызваны парами азотной кислоты, проникавшими в отсек ракеты, где он был установлен. После герметизации прибора отказы прекратились».

Но самой большой неожиданностью во время государственных испытаний стали внезапно проявившиеся проблемы со стартовыми ускорителями ракеты. Первоначально для них, получивших обозначение ПРД‑81, использовались заряды из хорошо проверенного баллиститного топлива, разработанного под руководством Б. П. Жукова в НИИ‑125. Несколько лет не возникало проблем и со сменившими их смесевыми топливами. Решение о переходе к их использованию Грушин принял еще в 1961 году.

В отличие от баллиститных смесевые твердые топлива допускали формирование изготовляемых из них зарядов с помощью их заливки непосредственно в корпус двигателя. При этом обеспечивалось прочное скрепление топливного заряда со стенками корпуса двигателя. В этой работе с Грушиным впервые начал работать коллектив пермского НИИ‑130, возглавляемый Леонидом Николаевичем Козловым.

Наземная отработка стартовых двигателей на смесевом топливе началась во второй половине 1962 года, и при стандартных условиях испытаний каких‑либо аномалий не происходило. До 27 января 1966 года…

Как вспоминал Р. Б. Ванников:

«На полигоне проходили зимние сборы командиров частей ЗРВ. Сборы проводил лично главком ПВО В. А. Судец. И вот после его вступительной речи о создании нового эффективного оружия, которое вскоре будет принято на вооружение, был произведен пуск ракеты В‑860. Последовала команда „Пуск“, и, как говорится, на глазах у изумленной публики, стоявшей на смотровой площадке, взорвался стартовый двигатель ракеты. От пусковой установки ничего не осталось. Я также находился на смотровой площадке и с ужасом смотрел на результат взрыва, на выброшенную из ракеты и откатившуюся в нашу сторону боевую часть, и слышал, как между собой разговаривали командиры – „нет, такого оружия нам не надо“.

Для расследования причин взрыва была срочно организована комиссия во главе с заместителем министра авиапромышленности Ф. П. Герасимовым и две подкомиссии.

Первая во главе с зам. начальника Управления 4 ГУ МО К. Лендзианом по проверке созданных в Ленинградском ЦКБ‑34 пусковых установок, на 272‑м заводе – ракеты, технологии стыковочных работ до сдачи в эксплуатацию. Вторая подкомиссия под руководством полковника И. Краснова проверяла соответствие требованиям твердотопливных зарядов ускорителя.

Эти подкомиссии должны были разрешить спор, возникший между изготовителями пусковой установки и разработчиками заряда, которые сваливали вину за взрыв на непрямолинейность направляющей пусковой установки. По их мнению, это приводило к изгибу стартовых ускорителей вместе с ракетой, в результате чего топливный заряд разрушался. В пользу их версии говорило то, что созданный ими заряд на стендовых и в летных испытаниях, в том числе и при отрицательных температурах, показал хорошие результаты.

Я работал в Ленинграде, в комиссии Лендзиана, и нам не удалось найти никаких отклонений или отступлений. Разработчики пусковой установки утверждали, что при существующей технологии, когда каждая ракета проходит через проверку на контрольной направляющей пусковой установки, в которую вносятся все текущие изменения, не может быть никаких отступлений от документации, а следовательно, и нелинейности.

В свою очередь, вторая подкомиссия оказалась на высоте. Краснов не удовлетворился результатами испытаний двигателей на крайних отрицательных температурах, а потребовал проведения испытаний при той температуре, при которой произошел взрыв. И при запуске двигателя на стенде вновь произошел взрыв.

Вскоре в Минавиапроме собралась комиссия Ф. П. Герасимова. Трушин не смог приехать к началу заседания. Ждать его не стали и подготовили к его приезду акт комиссии. Его основной вывод начинался со слов: „Аварийный пуск ракеты в в/ч…, приведший к уничтожению ракеты и пусковой установки, произошел в результате взрыва стартового двигателя“.

Этот акт был всеми подписан, и мы довольные ждали приезда Петра Дмитриевича. Как только он вошел, Федор Павлович, даже не дав ему сесть, сказал:

– Петр Дмитриевич, мы уже подготовили акт, осталась только ваша подпись.

Трушин взял акт и, прочитав первые строки выводов, положил его на стол перед Герасимовым и сказал:

– Я этот акт не подпишу, он неправильно сформулирован. Все вокруг зашумели. Как, почему? Что вы предлагаете? Трушин говорит:

– Починать акт надо так. В результате взрыва стартового двигателя, приведшего к аварийному пуску и уничтожению ракеты и пусковой установки, и т. д.

Герасимов удивился и с возмущением сказал:

– Это же одно и то же. И переделывать уже всеми подписанный акт я не буду.

Вокруг зашумели:

– Петр Дмитриевич, это же одно и то же, суть дела и в чем причина ясна. Трушин развернулся и вышел из зала. Я как районный инженер при ОКБ‑2, конечно, вышел за ним и услышал от него:

– Пойдем к Дементьеву.

В кабинете у Дементьева никого не было, и мы сразу к нему зашли. Петр Дмитриевич с возмущением рассказал ему суть инцидента. Петр Васильевич немедленно вызвал Герасимова и сказал:

– Если ты сам слабо разбираешься, как надо писать акт, то хоть слушай, что тебе говорит умный человек!

После того как мы втроем вышли из кабинета, Федор Павлович, слегка заикаясь, несколько раз назвал Петра Дмитриевича Петром Васильевичем. И, конечно, акт был немедленно переделан и вновь всеми подписан. Трушин, безусловно, понимал, что высокое начальство, которому этот акт будет, в конечном счете, представлен, вряд ли прочитает дальше нескольких первых слов. И тогда вступят в силу совершенно другие законы длительного запоминания первопричин.

В дальнейшем, чтобы не задерживать проведение Государственных испытаний, Трушин попросил меня, чтобы я с кем‑нибудь из работников 4 ГУМО поехал к Б. П. Жукову. Трушину это было не очень удобно из‑за того, что он когда‑то отказался от совместной работы с ним. А мне Жуков был хорошо знаком, еще по работе в системе наркомата боеприпасов. И я договорился с Иваном Кошевым, человеком очень энергичным, оперативным, умеющим вести переговоры. И мы поехали в Люберцы в НИИ‑125. Жуков очень хорошо нас принял, сказал, что он уже в курсе наших неприятностей и готов немедленно приступить к работе над двигателем с баллиститным топливом, с энергетикой, близкой к примененному на В‑860 смесевому. И уже в середине 1966 года новый двигатель пошел в серийное производство».

* * *

Испытания другой разработки ОКБ‑2, выглядевшей поначалу чрезвычайно перспективной, – ракеты В‑758, к середине 1966 года подходили к своему завершению.

Они начались еще в конце 1963 года, после того как на долгопрудненском заводе изготовили первые опытные образцы ракет. 27 декабря 1963 года состоялся первый пуск В‑758 по баллистической траектории. Вначале все шло идеально, до того момента пока перед отделением ускорителя не были запущены все четыре ее «прямоточки». Сразу же после этого из‑за их разнотяговости возникли большие возмущающие моменты. В результате (при застопоренных рулях) через 20 с полета одна из «прямоточек» разрушилась, следом разрушилась и ракета.

Но необходимые доработки в филиале ОКБ‑2 были сделаны быстро и в дальнейших пусках, проводившихся каждый месяц, от ракеты удалось добиться устойчивого полета на заданную дальность и заданные высоты. Уже с 11‑го пуска, который состоялся 10 октября 1964 года, начались программные и контурно‑программные пуски, во время которых ракета наводилась на условную «электронную» цель, с последующей реализацией команд от программного механизма, находившегося на станции наведения или на борту, чем моделировался реальный процесс перехвата.

Показанные ракетой характеристики впечатляли. Так, ее максимальная скорость, достигнутая при работе двигателя третьей ступени и сброшенных «прямоточках», соответствовала числу М = 4,8, или около 1400 м/с. Для середины 1960‑х годов достижение ракетой с 3‑тонной стартовой массой таких скоростей полета в атмосфере было значительным завоеванием. Максимальная высота полета превышала 30 км. Продемонстрированная ракетой на таких высотах маневренность оценивалась как вполне достаточная для осуществления наведения на цель и ее перехвата. С работающими же ракетно‑прямоточными двигателями скорость ее полета не превышала значения, соответствующего числу М = 3,9, а высота полета – 22 км. До этих скоростей и высот, а также при углах атаки до 10° «прямоточки» ракеты работали устойчиво, без каких‑либо срывных явлений и помпажа. Однако эффективность их работы при скоростях полета более трех скоростей звука заметно снижалась из‑за появления в камере дожигания сверхзвуковых течений и снижения полноты сгорания топлива.

В 1965 году параллельно с пусками твердотопливной В‑758 в ОКБ‑2 была начата разработка ее варианта с четырьмя жидкостными ПВРД, работающими на керосине. По расчетам, их более высокие энергетические характеристики – удельный импульс мог достичь 1200 с вместо 550 с у твердотопливного варианта – могли заметно уменьшить стартовую массу ракеты. Вскоре Грушин подписал задание на разработку такой двигательной установки, которое было выдано в ОКБ‑670 М. М. Бондарюка, где к тому времени успешно завершили работы над «прямоточкой» для люльевской ЗМ8. Бондарюк, уже подрастерявший приверженцев «прямоточного» направления, взялся за выполнение задания Грушина с удвоенной энергией. И к концу 1965 года в ОКБ‑2 получили капитальный пятитомный проект двигателя РД‑046. А в феврале 1966 года состоялся первый пуск В‑758 с четырьмя РД‑046. Как и ожидалось, ракета с новыми двигателями стала примерно на 200 кг легче, несколько выше стали и ее характеристики.

Но хотя оба варианта ракеты летали до 1968 года, их дальнейшая судьба была предопределена, после того как в марте 1966 года решили закрыть филиал ОКБ‑2. Главный конструктор филиала В. В. Коляскин вернулся к Трушину став его первым заместителем, большинство же работников филиала разошлись по другим предприятиям.

В конечном счете, прекращение работ по В‑758 не было связано ни с неожиданно проявившимися конструктивными просчетами, ни с какими‑либо неудачами в испытаниях. Ракета полностью соответствовала предъявлявшимся к ней требованиям – по скорости, высоте, дальности активного полета, которая могла достигать 70 км. Главной преградой в ее дальнейшей судьбе стала исчерпанность характеристик комплекса С‑75, для которого она предназначалась. Кроме того, преемственность ее конструкции по отношению к уже находившейся на вооружении В‑755 оказалась минимальной. Это была принципиально новая ракета, которая, несмотря на все принятые меры, требовала новой «наземки», перестройки и переоборудования действующего серийного производства.

* * *

Для всецело преданного работе Грушина ракетная техника позволила ему полностью реализовывать свои идеи и принципы, которые он мог бы с не меньшим успехом претворять в жизнь и в любой другой деятельности. В самолетостроении – если бы его первые самолеты оказались более удачливыми, в управлении промышленностью – если бы его востребовали происшедшие в конце 1940‑х годов перемены в минавиапроме, в высшем образовании – если бы он полностью реализовал себя в МАИ.

Трудясь в ракетной технике, позволявшей в те годы работать без оглядки на финансирование и ресурсы, он бескорыстно отдавался порученному делу. Основу грушинской команды тех лет составляли вчерашние выпускники лучших университетов и институтов страны, так же как и он бесконечно преданные работе и гордившиеся ею. Даже не имея никакой возможности делиться со своими друзьями, с семьей информацией о тех больших делах, к которым они были причастны.

8 апреля 1966 года, в последний день работы 23‑го съезда партии, Грушин был избран членом ЦК КПСС. Одновременно с подготовкой к его избранию членом ЦК партии разворачивался и процесс выдвижения Грушина в действительные члены Академии наук СССР. Выборы в активно формировавшееся в те годы при Академии заведующим 301‑й кафедры МАИ Борисом Николаевичем Петровым «Отделение механики и процессов управления» были намечены на июнь.

Характерное для 1950‑х годов стремление руководства страны к тому, чтобы наука была максимально приближена к производству, разделялось Трушиным целиком и полностью. Но в самой Академии наук до начала 1960‑х годов к подобным пожеланиям относились с большой долей скептицизма, нередко выводя из себя Хрущева, который призывал академиков «идти в цеха и на поля» и оставался чрезвычайно недовольным, когда видел, что на осуществляемые им преобразования не откликается, казалось бы, самая живая и активная часть общества – ученые. И как раз создатели самолетов и ракет, набравшие силы в реализации крупнейших проектов и ставшие для страны в считанные годы фактором политического значения, по его мысли, и должны были стать теми свежими силами, приток которых был столь необходимым для научного сообщества.

С конца 1950‑х годов они начали все активнее штурмовать академические вершины, постепенно «захватывая» отделение технических наук Академии, куда друг за другом были избраны А. Н. Туполев, А. И. Микоян, А. С. Яковлев, Г. П. Свищев, С. П. Королев, В. П. Глушко. В результате великие ученые‑практики, занимавшиеся вопросами создания самолетов, ракет и систем их управления, получили подтверждение тому, что их дело, их наука являются столь же фундаментальными, что и математика, механика, физика. Но в отличие от написанных их новыми коллегами по Академии академических трудов они могли предъявить только многотомные эскизные проекты, горы чертежей и отчетов по испытаниям и боевому применению своих «изделий». Это и был, по замыслу Хрущева, тот самый идеальный вариант связи науки и производства.

Пользуясь столь мощной поддержкой, мозг военно‑промышленного комплекса страны в течение нескольких лет стал самым могущественным отделением Академии наук. Впрочем, предпринятая в конце 1950‑х годов попытка избрать С. П. Королева ее вице‑президентом не удалась. Выборы в формально независимой от государства Академии наук оказались чрезвычайно сложным и неуправляемым процессом, даже при одобрении кандидатур в самых высоких инстанциях.

И все‑таки время работало на ракетчиков. Полет Юрия Гагарина, громкие успехи в создании новых образцов авиационной и ракетно‑космической техники сделали неотвратимыми надвигавшиеся изменения. В мае 1961 года было принято Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О мерах по улучшению координации научно‑исследовательских работ и деятельности Академии наук СССР». И вскоре на Общем собрании Академии президентом Академии наук был избран «теоретик космонавтики» М. В. Келдыш, а Отделение механики и процессов управления было признано одним из наиболее сильных и авторитетных отделений Академии.

Но процесс выборов в Академию остался неизменным и столь же мало управляемым. Выборы будущих академиков по‑прежнему проходили в виде тайного голосования на Общем собрании отделения Академии наук СССР, которому предшествовало тайное голосование в специальной экспертной комиссии, состоящей из ведущих академиков отделения. Чтобы лучше ознакомиться с кандидатами в академики на места их работы выезжали специальные делегации, которые давали свои рекомендации.

Но Грушина в Академии знали многие, и не только по его ракетным делам. Большую роль в его выдвижении сыграло и мнение М. В. Келдыша, хорошо знавшего Грушина по совместной работе над ракетами. И 1 июля, с первой попытки, с минимальным количеством «черных шаров», «когорта бессмертных» окончательно и бесповоротно приняла Грушина в свои ряды.

– Вы теперь не принадлежите себе, вы принадлежите государству и Академии, и на ваши плечи ложится тяжелый груз ответственности за то дело, которому вы служите, – слова, сказанные Келдышем на приеме по случаю очередных выборов в Академию, не были для Грушина откровением. Он по‑прежнему был всецело предан своему делу, и открывавшиеся с академическим званием новые возможности являлись для него лишь средством, позволявшим работать еще активнее и целеустремленнее.

В 1966 году информация о Грушине была впервые опубликована в справочнике Академии наук, где, впрочем, о нем было написано лишь то, что Грушин состоит в отделении технических наук Академии. Немногим больше могла порадовать любопытных и Большая советская энциклопедия, в очередном издании которой Грушин был представлен как выдающийся ученый, автор трудов по летательным аппаратам.

Секретность, уже не один десяток лет являвшаяся его образом жизни и образом мысли, продолжала сопровождать Грушина повсюду. Каждое слово, произнесенное им «за забором», приходилось многократно взвешивать, произносить с оглядкой. При этом от самого себя он не говорил ничего, только от лица своего дела.

Находясь в своем новом статусе, в сентябре 1966 года Грушин в составе очередной делегации посетил 25‑ю английскую авиационно‑космическую выставку. Она проводилась неподалеку от Лондона, на аэродроме Фарнборо, принадлежащем научно‑исследовательскому авиационному институту. В отличие от Ле Бурже на этой выставке тогда разрешалось демонстрировать только английские разработки, чем подчеркивалось лидирующее положение англичан в Европе. Впрочем, появления каких‑либо новых идей на Фарнборо‑66 не состоялось. И экспонирование уже хорошо знакомых Грушину комплексов «Рапира», «Сикэт» и «Блоупайп» лишь подчеркивало, что наступает время для смены подходов в ознакомлении с зарубежными новинками.

Вернувшись в Москву из Лондона, Грушин немедленно задался вопросом о том, каким образом на предприятии следует организовать целенаправленную работу по получению информации о новейших зарубежных достижениях. Ведь статус академика и члена ЦК КПСС сделали для него доступными любые, ранее самые невероятные издания: подписка на лучшие зарубежные научно‑технические журналы, редкие книги по ракетной тематике. Обработка же всей поступавшей на предприятие информации стала выполняться в специально созданном отделе, который возглавил Рафаил Михайлович Шмелев. С октября 1967 года этот отдел каждые 10 дней выпускал специальные тематические сборники «Техническая информация за декаду». Первые годы они представляли собой объемные по размеру журналы, которые изготавливались в трех копиях – для Грушина, Коляскина и для хранения в отделе информации.

Грушин очень быстро оценил всю важность этой работы. Четко налаженная и всемерно поддерживаемая им система обработки информации не давала сбоев несколько десятилетий, иной раз превосходя по своей оперативности многие другие источники, работавшие с аналогичной информацией. Нацеленная на отсечение излишнего информационного «шума», эта система дополняла мысли Грушина, давала ему ответы на вопросы, которые иной раз еще не были поставлены перед разработчиками ракетного оружия, чем вызывала законное восхищение. И Грушин планомерно и с большим искусством извлекал из множества достижений, направлений научных исследований рациональные зерна, чтобы, систематизировав их, использовать для создания новых ракет.

При этом Грушин охотно делился результатами такой работы – со временем копии «Декадников» стали получать в аппарате ЦК КПСС, в Минавиапроме, в ГосНИИАС, в Минобороны.

* * *

В июне 1966 года Войска ПВО страны возглавил новый Главком. Им стал Павел Федорович Батицкий, человек с чрезвычайно насыщенным прошлым и, как оказалось, не менее блестящим будущим. Батицкий был родом из Харькова, из рабочей династии литейщиков и слесарей. В 14 лет он связал свою жизнь с армией – кавалерист, офицер для особых поручений Генштаба, начальник штаба бригады, дивизии… В 1948 году перспективный 38‑летний военачальник был назначен начальником штаба Московского района ПВО, в августе 1954 года – командующим войсками Центрального округа ПВО.

Он был человеком незаурядным во многих отношениях, нетерпимым к бесхозяйственности и разгильдяйству. Иной раз судьба оценки, которую он давал воинской части, могла зависеть от попавшейся на глаза Батицкому разбитой шиферной плиты на крыше штаба, свисавших с крыши казарм ледяных сосулек или же сломанного дерева в городке. А каких эпитетов удостаивался его громовой голос, которым он умело пользовался в самых различных ситуациях!

Батицкому поручили возглавить Войска ПВО далеко не в самых благоприятных обстоятельствах, когда во многом приходилось рассчитывать на собственные авторитет и работоспособность. А в этом равных ему было немного: рабочий день Батицкого был расписан буквально по минутам. Но хватало его на все – решение вопросов технической оснащенности Войск ПВО, совершенствование систем управления, поездки на полигоны и предприятия.

ОКБ‑2 оказалось одним из первых в списке предприятий, которые посетил Батицкий. Но, как часто случается в жизни, стать друзьями при первой встрече двум незаурядным людям могут помешать элементарные недоразумения. Как вспоминал Р. Б. Ванников:

«Через несколько месяцев, после того как Батицкий стал главкомом, Трушин пригласил его посетить предприятие и подробно ознакомиться с нашими разработками, лабораториями, производством. Первоначально было запланировано, что Батицкий приедет на предприятие утром и пробудет на нем 3–4 часа. Непосредственно перед приездом главкома я зашел в кабинет к Трушину, где уже начинали развешивать плакаты со схемами разрабатываемых изделий, и сказал ему, что на всякий случай неплохо было бы подготовиться к тому, что Батицкий задержится и захочет на предприятии пообедать. Но Трушин меня сразу обрезал, сказав, что Батицкий приедет утром, и ни о каком обеде его не предупреждали. Тем более что времени у Батицкого в обрез, и он после осмотра предприятия тут же уедет.

Но, к сожалению, получилось так, как я и думал. Батицкий, а с ним начальник 4 ГУМО Г. Ф. Байдуков, председатель НТК ПВО Г. С. Легасов и несколько других генералов и офицеров немного опоздали. А будучи человеком очень любознательным и обстоятельным, к тому же только что начинавшим свою деятельность на посту главкома, Батицкий чрезвычайно увлекся докладом Трушина. Задавал ему много вопросов, и первая часть посещения сильно затянулась. Когда мы наконец вышли на улицу и направились в цеха и лаборатории, было уже обеденное время. От сопровождавших Батицкого офицеров мне было передано его пожелание перекусить. И я понял, что мы серьезно влипли! Улучив момент, я подошел к Трушину и тихо сказал ему, что Батицкий хочет перекусить. Что делать? Трушин тут же передал команду своему заместителю по хозяйству, который шел в конце нашей группы. Тот немедленно помчался выполнять указание. А Трушин повел нашу группу по самому длинному маршруту, чтобы дать время успеть подготовиться к обеду. Но все равно, когда мы пришли в столовую, столы еще не были накрыты.

Все сели, возникло легкое напряжение и всеобщее молчание. Наконец Батицкий сказал сопровождавшему его начальнику 4 ГУМО Байдукову:

– Здесь хоть что‑нибудь попить можно?

Кто – то побежал за бутылкой нарзана, но Байдуков демонстративно встал, подошел к крану умывальника, где рядом стоял стакан, сполоснул его, налил воды из‑под крана и подал Батицкому. Павел Федорович не спеша выпил, встал из‑за стола и сказал своим сопровождающим:

– Поехали, здесь нас не накормят.

И вся команда поднялась и уехала. Уже вечером того же дня мне позвонили и рассказали, что вернувшийся в главкомат Батицкий был вне себя от возмущения оказанным ему в ОКБ‑2 приемом. Вскоре „добрые“ люди не замедлили рассказать об этом Трушину, после чего он долго ходил по кабинету злой и нервничал.

Естественно, что произошедший во время посещения Батицкого казус значительно осложнил положение предприятия. Как можно было работать, когда не налажены хорошие отношения с заказчиками? Начало страдать дело.

Надо было срочно что‑то предпринимать, и мы с Коляскиным решили найти способ поправить положение. Я позвонил по „кремлевке“ заместителю главкома, замечательному, порядочному и очень умному человеку генерал‑полковнику Юрию Всеволодовичу Вотинцеву, с которым у меня были дружеские отношения. Я обрисовал ему картину, впрочем, он был полностью в курсе произошедшего, и попросил его уговорить Батицкого еще раз приехать в ОКБ‑2, что Трушин очень хотел бы его видеть у себя, поскольку в первый раз он не смог до конца показать ему предприятие и его возможности. При этом я слегка намекнул, что Трушин хочет исправить произошедшую оплошность. В свою очередь мы с Коляскиным начали уговаривать Трушина принять главкома еще раз, но, как говорится, по высшему разряду. И что, по нашим сведениям, главком сам хочет приехать, чтобы наладить хорошие отношения с Трушиным.

Через несколько дней я получил сигнал от Вотинцева, что главком готов приехать по приглашению Трушина. Мы тут же бросились к Петру Дмитриевичу и сказали, что Батицкий ждет приглашения. И зная, что отказа не будет, Трушин позвонил по „кремлевке“ Батицкому. Действительно, отказа не последовало.

Мы начали готовиться к новому приему. Я связался с адъютантом Батицкого и выяснил кулинарные пристрастия главкома. Оказалось, что его слабостью была гречневая каша в горшочке. Потом позвонили в КБ‑1, где незадолго до этого Батицкому был организован прием, и узнали, что подавалось к столу там. В общем, подготовились как следует.

В этот раз Трушин встретил Батицкого прямо на пороге главного корпуса. Главком был в хорошем расположении духа. Они ненадолго зашли в кабинет и пошли осматривать завод и лаборатории. Подходя к зданию вычислительного центра, Батицкий спросил меня, а что мне там смотреть? Я ответил, что раз Трушин приглашает, то неудобно отказывать. В тот день специально для Батицкого запустили ранее не работавший грузовой лифт.

В то время было очень модно внедрять автоматизированные системы управления. Трушин всегда был в первых рядах применения новинок, и одним из первых он начал внедрять на предприятии научную организацию труда. Па предприятии была создана видеосистема, на экране которой был нанесен аналог общего вида ракеты в разрезе, и по каналам телефонной связи можно было наблюдать за ходом летных испытаний и возникающими отказами на этой ракете. Правда, в дальнейшем многие из этих новинок оказались нежизнеспособными.

Для доклада Батицкому был подготовлен заместитель начальника вычислительного отдела В. А. Врубель. Он бодро начал свою речь с того, что упомянул, что раньше главный инженер или начальник цеха, приходя утром на свое рабочее место, не знал, что и где тормозит дело и начинал свой рабочий день с телефонных звонков в смежные цеха. Работа из‑за этого тормозилась, план не выполнялся. Теперь, применяя АСУ, руководитель сразу видит на экране состояние изготовления той или иной детали, и в этом месте Врубель гордо посмотрел на Батицкого.

Павел Федорович задумался и вдруг с легкой ехидцей спросил:

– Ну, а теперь, применяя АСУ, план выполняется? Врубель как‑то сразу скис и тихо сказал:

– Тоже не выполняется.

Батицкий широко улыбнулся, и мы пошли дальше. А потом был шикарный обед, не хуже того, который состоялся, когда к нам приезжал Хрущев. Было много хороших и добрых тостов. Батицкий даже поднял тост за районного инженера Ванникова. В целом застолье прошло очень хорошо. Правда, поставленную поближе к нему гречневую кашу в горшочке Павел Федорович почему‑то не ел. Но уехал он очень довольный, как всем увиденным, так и хорошим приемом. Работать сразу стало легче, в случае чего звонок Трушина к Батицкому позволял найти решение любой проблемы».

* * *

Оставаясь верным своим пристрастиям, Грушин умело поддерживал интерес руководства к ракете В‑611, предлагая использовать ее варианты для выполнения других задач. Так, в июле 1965 года к руководству ГРАУ от Грушина поступило предложение использовать В‑611 в составе только что сданного на вооружение ЗРК «Круг». Но в отличие от неудачно сложившегося для Грушина соперничества, состоявшегося в начале 1960‑х годов между В‑757кр и ЗМ8, на этот раз камнем преткновения стало уже развернувшееся серийное производство ЗМ8, а также то, что для старта В‑611 с «нулевых» пусковых направляющих требовалось значительно увеличить тягу ее двигателя. Для решения этой проблемы Грушин предложил установить на своей ракете боковые ускорители ЗЦ5, которые использовались для ЗМ8. О срочном выполнении этой работы на филиале ОКБ‑2 он договорился с Коляскиным, и к ноябрю 1965 года все необходимые расчеты были проделаны. К марту следующего года предполагалось выполнить первый пуск ракеты, получившей обозначение В‑611 К. Однако в ГРАУ эту работу не поддержали.

Значительно более удачной, а по сути дела основополагающей работой стал выполненный на основе В‑611 проект ракеты В‑614 для тактического ракетного комплекса «Точка». Эта работа была поручена Грушину решением ВПК в феврале 1965 года. В отличие от рассмотренного ранее «Ястреба» в основу создания этого ракетного комплекса был положен ряд перспективных решений. От «Ястреба» он отличался принципиально иной системой наведения, позволявшей выполнять ракетные удары с высокой точностью по особо важным одиночным малоразмерным целям, находящимся на дальности до 70 км.

Однако, как и при разработке «Ястреба», говорить об унификации между вариантами зенитной и тактической баллистической ракеты можно было лишь с большой натяжкой. Установка на В‑614 мощной боевой части однозначно приводила к необходимости увеличения размеров передней части ракеты и, в свою очередь, требовала установки на ней дестабилизаторов.

После защиты выпущенного в сентябре 1965 года эскизного проекта по В‑614 в ВПК приняли решение о том, что дальнейшие работы по «Точке» будут вестись в другой организации.

14 января 1966 года В‑611 впервые стартовала с корабля ОС‑24. Смонтированная на нем пусковая установка Б‑189 была разработана в КБ завода «Большевик» под руководством Теодора Доминиковича Вылкоста. С традиционной для бросковых пусков целью – определения влияния газовой струи на корабельные конструкции – эти испытания продолжались до конца января. Их результаты не были идеальными, поскольку к началу 1966 года еще не завершилась стендовая отработка двигательной установки. Случались ее прогары, потребовавшие проведения необходимых мероприятий по корректировке размеров и усилению теплозащиты.

Также потребовалось выполнить дополнительно четыре пуска, в процессе которых уточнялось влияние факела двигателя на функционирование радиолинии управления при различном расположении бортовых антенн. В результате было принято решение об установке на пилонах в хвостовой части ракеты двойных антенн канала команд и канала ответа. Теперь при любом взаимном положении ракеты и корабля факел раскаленных газов больше не мешал ракете получать необходимые команды управления.

27 февраля 1966 года начались пуски В‑611 в замкнутом контуре управления, и в одном из первых же пусков ракета сбила мишень, летевшую на дальности 26 км и высоте 10,3 км. Следующий пуск выполнили по двигавшемуся с высокой скоростью катеру‑мишени, находившемуся на дистанции 20 км.

Для обработки результатов этих испытаний специалисты ОКБ‑2 впервые использовали систему автоматической обработки данных, созданную на базе одной из первых советских ЭВМ «Минск‑14». И хотя не являлась секретом ее невысокая надежность, а также невысокая производительность (по сравнению с уже имевшимися в стране М‑220 и БЭСМ‑3), получаемые результаты впечатляли. Так, для ручной обработки результатов только одного пуска требовалось до 450 человеко‑часов. И это не было пределом – в конце 1950‑х годов американцы, ратуя за скорейший переход к использованию систем автоматизированной обработки результатов испытаний, сообщали, что обработка информации, получаемой только за одну минуту полета ракеты «Бомарк», занимала около 1000 человеко‑часов. Теперь же, при использовании ЭВМ, для этой задачи времени требовалось в десятки раз меньше: 11 часов машинного времени и 8 часов для подготовки тарировочных характеристик.

К концу 1966 года летно‑конструкторские испытания установленного на ОС‑24 опытного образца комплекса М‑11 с ракетой В‑611 были завершены. Вскоре пришедший в Севастополь ОС‑24 стал учебной партой для специалистов ракетного вооружения, которым предстояло принимать новое оружие, устанавливаемое на крейсере «Москва». В те напряженные месяцы многие системы будущего флагмана советского военно‑морского флота испытывались, сдавались и принимались на вооружение одновременно с кораблем, в том числе и М‑11 с ракетами В‑611.

По отработанной при сдаче на вооружение предыдущих корабельных систем ПВО технологии для обеспечения стрельб зенитными ракетами с земли запускались самолеты‑мишени, которые по условиям безопасности сопровождались двумя истребителями‑перехватчиками. Они должны были добить мишени в том случае, если они отклонялись от курса, а также при промахе ракеты или отмене стрельбы. Специально для обеспечения этих испытаний была выделена эскадрилья самолетов‑истребителей, базировавшихся на аэродроме вблизи Феодосии.

Но, будучи подготовленными по всем параметрам, первые стрельбы зенитными ракетами с «Москвы» не получились. Истребителям пришлось добивать в воздухе несколько мишеней. Вскоре на корабль прибыл директор судостроительного завода А. В. Ганькевич, назначивший участникам стрельб премию 1000 рублей за каждый успешный пуск. Ведь без успешного завершения испытаний ракетного комплекса не могло быть и речи о завершении государственных испытаний корабля. И дело пошло постепенно выправляться.

К середине августа, перед самым началом государственных испытаний, оставалось выполнить последнюю стрельбу. И вновь пришлось подключаться директору завода: неожиданным препятствием стал приближавшийся День авиации, перед которым во избежание аварий или катастроф были запрещены все полеты военных самолетов. Ганькевичу удалось пробиться на прием к командующему армии А. И. Покрышкину который вошел в положение судостроителей и ракетчиков и дал разрешение на выполнение истребителями полетов.

Моряки, работники и испытатели собрались перед последней стрельбой на полетной палубе и надстройке крейсера, искренне переживая за результат столь важного пуска. И когда первой же парой стартовавших с корабля «611 – х» ракет мишень была поражена, ликованию собравшихся не было предела! Государственные испытания М‑11 начались в заданный срок.

Уже в сентябре 1968 года противолодочный крейсер «Москва» впервые вышел в море, оснащенный новейшим ракетным оружием. А 22 июня 1969 года в состав военно‑морского флота вошел второй корабль такого же класса – «Ленинград».

19. «Факел» – имя для лидера

Балхаш сверкает бирюзою,

Струится небо синевой,

А над площадкою шестою

Взметнулся факел огневой.

Не первый раз я вижу это,

Но как волнуется душа,

Когда летит антиракета

Над диким брегом Балхаша.

Григорий Кисунько

К середине 1960‑х годов в тундре, пустынях и горах, как говорили сами разработчики систем противоракетной обороны – на ракетоопасных направлениях, начали возводиться антенны радиолокаторов размерами с 18‑этажный дом, способные обнаруживать боеголовки МБР, едва ли не сразу после их отделения от носителей. Для работы таких РЛС на полную мощность требовалась энергия, которую в обычной жизни потреблял город с 50‑тысячным населением!

Но А‑35 намного опережала развитие других систем вооружений не только возможностями своих РЛС и ракет. Так, в ней впервые, в едином алгоритме, реализованном в компьютерных программах, одновременно работавших в более чем 50 ЭВМ, разнесенных на сотни километров друг от друга, обеспечивалось полностью автоматизированное, централизованное боевое управление.

Несомненно, что к проблемам создания средств ПРО, оказавшимся на острие науки и техники, было приковано самое пристальное внимание руководства страны. Возводимые для А‑35 объекты, наиболее ответственные испытания ее элементов на полигоне посещали министры, руководители институтов и заводов. В июле 1966 года одна из самых представительных делегаций, в состав которой вошли Д. Ф. Устинов, В. Д. Калмыков, П. В. Дементьев, П. Ф. Батицкий, Г. Ф. Байдуков и другие разработчики, приехала на строившийся под Москвой радиолокатор «Дунай‑3». Спустя месяц «Дунай‑3» посетил министр обороны Р. Я. Малиновский.

Стоит ли говорить, что после этих посещений на объектах начинала организовываться круглосуточная работа по завершению строительства и настройке оборудования, а разработчики и монтажники брали на себя обязательства сдать А‑35 к 50‑летию Октябрьской революции.

Все интенсивнее шли и работы на полигоне, где подходили к завершению работы по строительству полигонного образца А‑35 – «Алдан», а 24 декабря 1965 года был выполнен первый пуск штатного варианта противоракеты А‑350Ж.

Новая противоракета Грушина была совершенно непохожа на предшественниц. Впрочем, на что она была похожа, не смог бы сказать ни один посторонний наблюдатель, даже оказавшись на полигоне. Все время своего существования ракета находилась в контейнере. Перед ее пуском, по команде «Минутная готовность», в бункерах запускались ленты осциллографов – шли «протяжки», а на табло, размещенном на КП, загорались светящиеся буквы «Старт» и «Отрыв». Последнее означало, что ракета уже вышла из контейнера и, оставляя за собой тонны сгоревшего топлива, с огромной скоростью исчезала в небе. Спустя доли секунды начиналось ее автосопровождение, а на экране появлялась отметка о ее местоположении.

В отличие от океанских просторов, над которыми выполняли противоракетные эксперименты американцы, размеры казахского полигона в пустыне Бет‑Пак‑Дала не безграничны. А дальность действия А‑350Ж была такой, что при задержке с подачей команды на аварийную отсечку двигателя ракета за считанные секунды могла улететь за границу полигона. Так однажды и случилось, когда из‑за ошибок в системе управления пуск одной из противоракет закончился ее полетом в сторону Караганды… Впрочем, команда на отсечку, переданная чуть раньше, чем необходимо, могла привести к падению ракеты на территорию полигона с неизрасходованными многотонными запасами токсичных компонентов топлива.

Но результаты каждого из испытаний А‑350Ж и сделанные на их основе выводы, имели тогда не только техническое, но и поистине государственное значение.

Как вспоминал В. А. Жестков:

«Безусловно, проведение уникальных по своей значимости испытаний на полигоне, кроме чисто технического аспекта, имело и другое, человеческое измерение. Мы работали на полигоне очень много, не считались с личными интересами и временем. Такая общая работа, достигаемые успехи и неудачи сплачивали нас в единый коллектив, увлеченный одной общей целью. Большое влияние на нашу работу оказывало и отношение к нам Петра Дмитриевича, часто приезжавшего на полигон. С одной стороны, он был чрезвычайно жестким и требовательным, и в то же время в его отношении к нам было что‑то отеческое. И если нам удавалось что – то ему доказать, то он всегда находил возможность нас за это похвалить.

Был такой момент, когда мы проводили испытания, связанные с изучением процессов разделения ступеней противоракеты. Для этого был подготовлен ее специальный вариант, который вместо ЖРД маршевой ступени оснащался еще одним твердотопливным двигателем от ускорителя. И вот после расцепки этот двигатель не запустился. Поскольку я отвечал за подготовку этой ракеты, прилетевший на полигон Трушин вызвал меня к себе в коттедж, и строгим голосом спросил:

– Так ты правильно собрал эту ракету‑то, ты все там сделал то, что нужно?

– Петр Дмитриевич, все по технологии, все было проверено, – ответил я.

– Так почему же у тебя не запустился двигатель? Пока ты мне этого не найдешь – ты считай, что за тобой вина большая.

Я с группой инженеров и испытателей вылетел на вертолете на место падения ракеты. Там в степи мы провели около полутора суток. И нашли! Нашли причину того, почему у нас не сработал двигатель. Привезли фрагменты ракеты в коттедж к Трушину. Петр Дмитриевич внимательно на все посмотрел и, разобравшись, заметно подобревшим голосом сказал, что мои конструкторы не доработали… Оказалось, что заглушка в сопле незапустившегося двигателя не была рассчитана на использование в высотных условиях. Она была негерметична, и воспламенителю не хватило мощности для запуска двигателя.

А 8 июня 1966 года уже штатный вариант А‑350Ж взорвался на стартовой позиции. Произошло это по времени на 0,14 секунде с момента запуска стартового двигателя, практически мгновенно. Привычный грохот ракетных двигателей, и вдруг словно все оборвалось. Тишина! Почему? Эта мысль промелькнула у каждого. А тут голос офицера, находившегося на командном пункте: „Задраить люки, надеть противогазы, наверх никому не выходить!“ И сразу начал гаснуть свет: темнее, темнее… Противогазов всем не хватило, дышать становилось все трудней. Я попросил руководителя испытаний генерала Петра Клементьевича Грицака выпустить меня наверх. Он: „Нельзя, инструкция, приказ!“ Но все‑таки уговорил. Иду по ступенькам наверх, их там было двадцать семь. На улице небесная голубизна, теплынь, птички чирикают… А пусковой установки нет, кабины управления тоже. Произошедший с ракетой взрыв был такой силы, что стартовую позицию в радиусе 50 метров полностью разнесло.

Позвонили на предприятие. Трушин молча выслушал наш доклад о произошедшем. Не называл нас мальчишками, не грозил стереть в порошок, уволить. Но неудовольствие высказал.

Немедленно была создана комиссия, и было принято решение – восстановить стартовую позицию в кратчайший срок, для продолжения испытаний. Для этого было выделено практически все необходимое для того, чтобы мы могли работать, несмотря на то что это было летом. Жара в тени доходила до 45 градусов, но тогда мы ощущали на себе заботу буквально всей страны. Нам был предоставлен самолет Ан‑2, для того чтобы доставлять на стартовую позицию все необходимое, включая даже питьевую воду. Яне говорю о том, что из южных республик бесперебойно привозили фрукты. Мы были полностью обеспечены. И через полтора месяца работ все было восстановлено. Пуски А‑350Ж возобновились.

В другой раз ракета была полностью подготовлена на технической позиции, ее предстояло отправить на заправку компонентами топлива и затем установить на стартовой позиции. Но один из операторов почему‑то решил после подключений всех пиротехнических средств проверить исходное состояние ракеты. Включил пульт контроля ракеты и переключил один из тумблеров. В результате прошла команда на раскрытие стабилизаторов. В этот момент ракета находилась в контейнере, и огромные стабилизаторы при срабатывании газогенератора, естественно, раскрылись. Находившиеся рядом специалисты, хотя это произошло почти мгновенно, начали выбегать из корпуса, не осознав, конечно, что если б это было связано с очередным взрывом, то никто бы, естественно, не убежал.

Эта неприятность случилась около одиннадцати часов утра по казахскому времени, в восемь утра по московскому. Естественно, мы сначала обследовали, что было необходимо для того, чтобы восстановить ракету. Сообщили о ЧП на предприятие. Там немедленно были приняты необходимые меры, и уже вечером мы получили все, что требовалось для замены. Мы работали всю ночь, ракета была восстановлена и в семь утра была отправлена на заправку топливом. В одиннадцать часов следующего дня, практически сутки спустя после этой аварии, ракета была заправлена, отправлена на стартовую позицию, и в тот же день был проведен отличный пуск.

Стоит рассказать и о том, как нам приходилось заниматься поисками и определять причины неисправностей по остаткам упавших ракет. Как правило, в случае аварии ракеты нам требовалось собрать максимально большое количество ее фрагментов. Или же удачно найти именно тот элемент или узел, которые могли являться причиной отказа. Иногда на такой поиск выезжало до 20 человек, и мы цепочкой, на расстоянии трех‑четырех метров друг от друга, прочесывали степь. Подобный метод хорошо помогал, когда не было снега, потому что искомая деталь могла зарыться в снег. Зачастую удача нам сопутствовала с первого же раза, когда, прочесывая степь, мы находили то, что требовалось. А если что‑то очень необходимое все‑таки не обнаруживалось, то для их дальнейших поисков оставались только те специалисты, которые хорошо разбирались в этих элементах, могли узнать их по внешнему виду. В результате иной раз нам приходилось по двое суток находиться в степи. Для организации таких поисков мы научились брать с собой все необходимое, только ночевать приходилось в машинах, потому что палаток у нас тогда не было».

В августе‑сентябре 1968 года на полигоне были выполнены первые, требовавшиеся по условиям работы системы наведения А‑35, парные пуски противоракет. А через год, 29 октября 1969 года, состоялся первый парный пуск А‑350Ж по баллистической цели, представлявшей собой боевой блок ракеты Р‑12 и отделившуюся разгонную ступень.

К лету 1970 года работы на полигоне по испытаниям А‑35 достигли апогея. Системе предстояло выдержать самый тяжелый экзамен – поражение баллистической цели штатным расчетом одного из подмосковных противоракетных комплексов.

Этот пуск должен был состояться ночью 9 июня. Еще с вечера на КП собрались все представители Госкомиссии и командования, были заслушаны последние сообщения руководителей комплексов о готовности к испытанию. Руководителем боевой стрельбы был назначен заместитель главкома ПВО Ю. В. Вотинцев. За несколько часов до начала испытания на дежурство на «Алдане» заступил очередной боевой расчет одного из подмосковных комплексов ПРО.

Как вспоминал возглавлявший стрельбу начальник штаба – первый заместитель командующего отдельной армии ПРН особого назначения, генерал‑лейтенант Николай Григорьевич Завалий:

«Эта стрельба выполнялась в режиме дежурства, то есть боевой расчет самостоятельно дежурил, и потом внезапно, в 2 часа по московскому времени, 9 июня была запущена баллистическая ракета. И боевой расчет блестяще справился со своей задачей. В расчетное время состоялся пуск двух противоракет к точке встречи, находившейся на дальности 300 км. И „Алдан“ не подвел. В ожидании получения данных телеметрии генеральный конструктор А‑35 Г. В. Кисунько даже пошутил насчет того, что система не допустила ни одного сбоя, и ему на это „совершенно противно смотреть“. И действительно, анализ телеметрии показал, что отклонение противоракет от точки встречи было в 3‑4 раза меньше допустимого. Для полигонного комплекса „Алдан“ эта стрельба стала фактически завершением его государственных испытаний. В июле 1970 года он был принят государственной комиссией. Можно не сомневаться, что этот результат стал известен и за океаном, это ведь был не просто удачный эксперимент по перехвату баллистической ракеты, а доказательство высокой степени готовности боевой системы ПРО, от чего сами американцы были весьма далеки».

В целом же испытания «Алдана» подтвердили правильность принятых еще в начале 1960‑х годов научно‑технических решений, которые обеспечили боевое функционирование этой полностью автоматизированной системы при поражении моноблочной баллистической ракеты. Но к тому времени системе А‑35 предстояло доказывать свое совершенство уже перед качественно новым противником.

Еще в 1958 году в США, по заданию отдела баллистических систем ВВС, началась разработка для МБР разделяющихся головных частей индивидуального наведения. В 1964 году было принято решение о начале производства таких головных частей. В результате, без увеличения количества ракет, число целей, по которым мог быть нанесен удар, стало лавинообразно увеличиваться. В 1967 году оно уже достигло 10 тысяч, а к 1974‑му, по соответствующим расчетам, их количество могло достигнуть 24 тысяч, к 1980‑му – 40 тысяч…

Кроме этого, каждую боеголовку МБР стали оснащать набором ложных целей, появление и лавинообразное совершенствование которых буквально ошеломили в 1960‑х годах разработчиков средств ПРО по обе стороны океана. С этого времени в качестве одного из основных инструментов оценки эффективности разрабатываемых ими систем ПРО стало то, насколько эффективно используемые в них средства могли распознавать («селектировать») боевые блоки МБР на фоне маскирующих их легких и тяжелых ложных целей, а также противодействовать работе станций постановки активных помех.

Уже первые результаты анализа реальной эффективности работы системы А‑35 и противоракет А‑350Ж в условиях применения средств преодоления ПРО показали, что для гарантированного поражения только одной боеголовки теперь требовалось несколько десятков противоракет. Бюджет ни одной страны не смог бы выдержать такой нагрузки!

* * *

Завершив в конце 1963 года испытания системы «Найк‑Зевс», США приступили к разработке новой противоракетной системы «Найк‑Х». Предполагалось, что в ее разработке будут участвовать более 3000 крупных фирм. В ее состав должны были войти шесть компонентов: противоракеты дальнего («Спартан») и ближнего («Спринт») действия, три радиолокационные станции и система управления.

Разработка противоракеты «Спартан» началась в 1965 году. Трехступенчатая 13‑тонная ракета, старт которой должен был выполняться из шахты, являлась дальнейшим развитием системы «Найк‑Зевс» и имела в два раза большую дальность перехвата – до 640 км. При этом первые 100 км дистанции она должна была преодолевать всего за 15 с. Ракету предполагалось оснащать ядерной боевой частью мощностью около 1 Мт. Намечалось эффективно использовать ее для стрельбы по «облаку объектов», состоящему из боеголовок и ложных целей.

Первый пуск противоракеты «Спартан» выполнен в 1968 году, а 28 августа 1970 года состоялась ее первая попытка перехвата боеголовки МБР «Минитмен‑1».

В отличие от действовавшей на космических высотах противоракеты «Спартан» двухступенчатая противоракета «Спринт» должна была поражать цели, входящие в атмосферу на дальностях 50–60 км и на высотах около 30 км. Разработка «Спринта» началась в 1963 году, и первое время планировалось использовать ее для дополнительного прикрытия отдельных важных объектов или районов путем образования второго рубежа обороны, повышающего эффективность действия системы ПРО.

Будучи относительно небольшой по размерам ракетой конической формы, массой около 3,5 т, «Спринт» выделялся рядом других уникальных характеристик. Так, стартовое ускорение ракеты достигало 100 единиц, а из‑за аэродинамического нагрева температура на поверхности ее корпуса превышала температуру газов в камерах ее двигателей. И по свидетельству очевидцев, «Спринт» в полете напоминал летящую с огромной скоростью ацетиленовую горелку…

Первый пуск «Спринта» состоялся 26 мая 1965 года. К августу 1970‑го, к моменту завершения конструкторских испытаний, выполнили 42 пуска ракеты, из которых к категории полностью успешных было отнесено 23. Первый пуск по баллистической цели выполнен 23 декабря 1970 года. 17 марта 1971 года двумя, запущенными с небольшим интервалом, «Спринтами» была атакована боеголовка МБР «Минитмен‑1», а 7 мая один «Спринт» выполнил перехват боеголовки, стартовавшей с подводной лодки ракеты «Поларис».

Но пока для «Спартана» и «Спринта» разворачивались процессы проектирования и отработки (как, впрочем, и для А‑35), концепции перспективных систем ПРО непрерывно развивались и уточнялись, подводя их создателей все ближе и ближе к наметившемуся стратегическому тупику…

Еще в 1967 году министр обороны США Р. Макнамара заявил, что необходимое стратегическое положение страны должно обеспечиваться не путем совершенствования средств обороны, а главным образом улучшением средств нападения. Отвечая впоследствии критикам, упрекавшим правительство в нежелании истратить в те годы несколько десятков миллиардов долларов на развертывание в США системы «Найк‑Зевс», он подчеркивал, что «не только десятки, но и сотни миллиардов долларов, если бы они потребовались для доведения дела до конца, не оказались бы препятствием, будь только правительство убеждено в реальности всего предприятия».

В то же время, изучая сделанные из космоса снимки строительства объектов А‑35 и фотографии с парадов на Красной площади, где дважды в год демонстрировались противоракеты, американцы окончательно убедились в том, что СССР находится на пути к развертыванию боевой системы ПРО. Зная о пристрастии советских руководителей сообщать о самых значительных достижениях страны к юбилейным датам, в США готовились к тому, что советская система ПРО вступит в строй к 7 ноября 1967 года.

В июне 1967 года, воспользовавшись приездом на Генеральную Ассамблею ООН советского «премьера» А. Н. Косыгина, президент США Л. Джонсон пригласил его для конфиденциальной беседы в Глассборо. Связавшийся с Москвой Косыгин получил «добро» на незапланированную ранее встречу. Она состоялась 23 июня, и среди прочих затронутых на ней тем был и вопрос развертывания в СССР системы ПРО.

Джонсон и Макнамара, оперируя расчетами и цифрами, попытались убедить Косыгина отказаться от создания системы ПРО, поскольку США смогут преодолеть ее путем развертывания большего количества межконтинентальных баллистических ракет. Но, имея за спиной очевидные успехи советских ученых и конструкторов в создании системы ПРО, Косыгин не принял этого предложения. Протоколы той встречи сохранили фразу, сказанную Косыгиным американским руководителям: «Защита моральна – наступление нет». Почти в духе римских императоров…

Спустя три месяца американским руководством был дан «зеленый свет» работам по очередной программе создания системы ПРО, обозначенной «Сентинел». По планам, она предназначалась для обороны основных административных центров и отдельных объектов на территории США, а также для уничтожения одиночных головных частей МБР. В состав «Сентинел» должно было войти до 1000 ракет «Спартан» и «Спринт».

Однако и на этот раз обнаруженная вскоре невысокая эффективность системы заставила прекратить работы. В марте 1969 года на смену «Сентинел» пришел ее модифицированный вариант – система «ограниченной» противоракетной обороны «Сейфгард». Смысл модификации заключался в значительном изменении задач, стоящих перед системой. В первую очередь «Сейфгард» предназначалась для защиты баз МБР, и это обосновывалось необходимостью исключения неожиданного нападения на стратегические силы США. В первом варианте «Сейфгард» предполагалось включить в ее состав до 700 противоракет «Спартан» и до 300 противоракет «Спринт».

Обосновывая принятие осенью 1969 года решения о начале развертывания «Сейфгард», новый президент США Р. Никсон заявил, что под Москвой уже разворачиваются стартовые установки для противоракет, а давний противник систем ПРО Р. Макнамара добавил, что «предпринимаемая США мера предосторожности необходима ввиду того, что в начале‑середине 1970‑х годов ограниченным ракетно‑ядерным потенциалом будет обладать Китай, и его руководство может принять „иррациональное“ решение о нанесении удара по США».

Впрочем, к тому времени в мировой политике уже начали появляться первые признаки «разрядки», положившей к началу 1970‑х годов конец первой фазе противоракетной гонки. Вывод о бесперспективности развертывания противоракетных систем, способных обеспечить защиту от массированного ядерного нападения, был сделан обеими сверхдержавами. В результате в мае 1972 года в Москве был подписан Договор, дополненный через два года Протоколом, которыми установили количественные и качественные ограничения в отношении допустимых систем ПРО.

В соответствии с этим Договором было разрешено развернуть вокруг Москвы систему А‑35, а США предпочли развернуть свой «Сейфгард» около базы МБР в Гранд Форкс. Однако «Сейфгард», вступивший в строй в 1974 году, служил недолго – через несколько месяцев после начала работы его законсервировали.

Конечно же, подписанные соглашения не приостановили работу в области создания средств противоракетной обороны, направленных на совершенствование технологий и фундаментальные исследования. Не приостановили они и напряженную, бескомпромиссную войну мозгов, занимавшихся неустанным поиском и преподнесением «сюрпризов» друг другу. Еще более неожиданных, чем те, которые появлялись во время войны во Вьетнаме…

* * *

В течение всей войны во Вьетнаме о каждом сбитом над страной американском самолете сообщалось в местных газетах, по радио или в листовках. Так, 29 апреля 1966 года было сообщено, что сбит 1000‑й самолет, 14 октября 1966 года – 1500‑й, 4 декабря 1966 года – 1600‑й…

Каждая такая победа ценилась вьетнамцами по самому высшему разряду и отмечалась соответствующим образом.

Еще в августе 1965 года, вскоре после первых успешных пусков по американским самолетам зенитных ракет, на позицию одного из дивизионов СА‑75 приехал вьетнамский руководитель Хо Ши Мин. Одетый в простую крестьянскую одежду и сандалии, он крепко жал руки советским советникам и говорил:

– Вы сбили тремя ракетами четыре самолета. Я бы пожелал вьетнамским зенитчикам четырьмя снарядами сбивать хотя бы один самолет!

Одной из самых известных тогда во Вьетнаме историй стал рассказ о том, как один крестьянин устроил засаду на американский бомбардировщик, который несколько раз прилетал бомбить дорогу. Он улегся под старым грузовиком с винтовкой и, после того как бомбардировщик вновь начал бомбить дорогу, на которой находился грузовик, открыл прицельный огонь. В результате одна из пуль попала в летчика. Самолет рухнул, а крестьянин стал «народным героем», преподавателем на курсах «народной войны», где он передавал свой ценный опыт.

Впрочем, тонкости этой политики приводили к использованию в этой войне и таких средств, которые вообще не предусматривались ни в каких штабах или конструкторских бюро.

Так, на некоторых излюбленных американцами маршрутах низковысотных полетов вьетнамцы копали рвы и наполняли их взрывчаткой с обрезками арматуры. При подлете самолета эта «адская смесь» подрывалась, и пролетавший через неожиданно вздымавшуюся из земли стену из огня и железных осколков самолет получал значительные повреждения. В таких случаях летчик даже не успевал катапультироваться.

С этим, да и не только с этим, нововведением вьетнамской войны в октябре 1966 года познакомился прилетевший во Вьетнам главком Войск ПВО П. Ф. Батицкий. Ему вьетнамцы рассказали как об успехах, так и о проблемах, связанных с «Тен Лыа Лиенсо» – советскими ракетами.

Конечно, эти ракеты вьетнамцам нравились. Уровень эффективности их действия и простота конструкции, доступная пониманию даже для неискушенных в технических познаниях людей, находились на практически идеально найденном оптимуме, соответствовавшем условиям того времени. Так, докладывая Батицкому о том, что в течение 1966 года американцам удалось ракетами и бомбами повредить 61 зенитную ракету, вьетнамцы с гордостью заявляли, что силами советских и вьетнамских специалистов удалось восстановить почти половину из них.

Вскоре после отъезда Батицкого в СССР во Вьетнам для выполнения работ по восстановлению и модернизации ракетного вооружения стали регулярно приезжать работники промышленности, сотрудники НИИ и КБ. В том же году на полигоне в Капустином Яре были развернуты испытания по проверке решений, принимаемых в процессе совершенствования С‑75.

С 1967 года во Вьетнаме начала непрерывно работать научно‑исследовательская группа, которая анализировала результаты боевого использования СА‑75 и конкретные условия проведения стрельб, выполняла эксперименты по повышению помехоустойчивости комплекса, выбору варианта новой боевой части ракеты.

К апрелю 1967 года в ОКБ‑2 была выполнена работа по оценке возможности поражения с помощью ракет С‑75 воздушных целей, находящихся на высотах 100–300 м, к ноябрю – получены первые результаты экспериментальных стрельб ракетой В‑755 на минимальную дальность.

Большинство из предпринимаемых нововведений буквально «с колес» уходили во Вьетнам. В результате для находящихся там комплексов удалось:

1) уменьшить до 5 км ближнюю границу зоны поражения и снизить до 300 м нижнюю;

2) обеспечить функционирование комплекса СА‑75 в условиях интенсивных радиопомех;

3) сократить время выхода на режим готовности до 30 с;

4) освоить стрельбу в режиме «пассивного приема», то есть сопровождения цели по сигналу помехи от нее;

5) ввести метод «ложного пуска» путем включения передатчика радиокоманд управления ракетой без выполнения пуска ракеты, что вводило американских летчиков в заблуждение, заставляя выполнять маневры уклонения.

Наибольшую пользу «ложный пуск» приносил в момент непосредственной атаки объекта: пилотам сразу же становилось не до наземной цели!

Еще одна работа, выполненная на полигоне, была связана с повышением эффективности боевого снаряжения ракеты. Как показал опыт первых ракетных обстрелов самолетов, совершавших энергичные противоракетные маневры, при встрече ракеты с целью поток осколков не накрывал наиболее уязвимые агрегаты. Простейшие расчеты показывали, что требовалось увеличить угол разлета осколков, сохранив при этом необходимую плотность их потока. Для этого надо было уменьшить размеры и массу осколков, и на полигоне специальными метательными снарядами, с осколками разных масс, были многократно обстреляны остатки сбитых самолетов, благодаря чему были выбраны оптимальные параметры осколков. Разработанную с помощью этих исследований новую боевую часть ракеты, с более широким углом разлета осколков, срочно изготовили, и все готовившиеся для отправки во Вьетнам ракеты переснарядили.

Одновременно с выполнением доработок ракет в ОКБ‑2 была проведена и исследовательская работа по изучению возможности создания системы неуправляемого ракетного оружия для борьбы с низколетящими самолетами. Об использовании во Вьетнаме заградительных взрывов, устраиваемых в ущельях и долинах рек, Грушин узнал еще летом 1966 года и тогда же предложил свой вариант, более практичный и менее рискованный для самих «зенитчиков».

Эта система борьбы с низколетящими самолетами, получившая название «Трос», должна была состоять из располагаемых на местности блоков неуправляемых авиационных ракет С‑5М. По сигналу 4‑килограммовые ракеты вертикально выстреливаются и поднимают на высоту нескольких сотен метров прикрепленный к ним трос. Предполагалось, что создаваемое подобным образом кратковременное заграждение могло оказаться весьма эффективным. Аналоги подобной разработки предлагались немецкими конструкторами еще в середине 1940‑х годов, но тогда борьба с самолетами, совершающими полет на малой высоте, маскируясь рельефом местности, еще не была столь актуальной.

Но, несмотря на относительную простоту предложенного варианта, работы по системе «Трос» растянулись более чем на год. Первая серия испытаний произведена в Сары‑Шагане в октябре 1966‑го, и до конца следующего года состоялось 15 пусков С‑5М с прикрепленными к ним тросами. Результат оказался не слишком обнадеживающим: как правило, трос обрывался при старте ракеты и справиться с этим не удавалось никакими мерами…

Свои меры для нейтрализации советских зенитных ракет искали и американцы. Понеся от их ударов первые серьезные потери, американцы в феврале 1966 года прекратили воздушную войну над Северным Вьетнамом и занялись оснащением своих самолетов новейшими средствами радиоэлектронной борьбы и освоением новой тактики.

В марте 1966 года на американских самолетах появились первые ракеты «Шрайк», предназначенные для атак радиолокаторов СА‑75. Но вьетнамцы и советские советники смогли быстро адаптироваться к новой угрозе. Увидев на экране РЛС раздвоение цели, характерное для процесса запуска «Шрайка», они ненадолго выключали передатчик радиолокатора или разворачивали антенну в сторону. После этого «Шрайк» терял ориентир и уходил мимо цели.

Другим нововведением американцев стала более тщательная подготовка к выполнению боевых заданий. Перед каждым вылетом они проводили разведку, детально оценивая возможности каждого из развернутых ЗРК с учетом рельефа местности, и, пользуясь недоступными для ракет зонами, прокладывали маршруты полетов. Причем разведка велась с такой тщательностью, что любое перемещение ракетчиков в течение нескольких дней становилось известно американцам.

Все американские самолеты были оснащены аппаратурой предупреждения об облучении радиолокатором наведения СА‑75, по информации которой летчики отрабатывали противоракетные маневры.

В свою очередь, вьетнамцы противопоставили разведке маскировку. Да такую, что она просто потрясала своей необычностью! В той войне вьетнамцами умело маскировалось все. Дороги, по которым ночью передвигались ракетные дивизионы, утром снова становились джунглями. Устанавливавшиеся ими кабины управления СА‑75 без провожатого было вообще невозможно найти. И помогали в этом не только вьетнамские солдаты, но и все местное население.

Однажды один из ракетных дивизионов должен был подготовиться для стрельбы на острове, находившемся посреди озера. Как оказалось, приехавшему на берег озера дивизиону предстояло преодолеть почти сотню метров водной преграды. Но за ночь собранные по тревоге вьетнамцы успели наносить корзинами землю для дороги, по которой ракеты и кабины были перевезены на остров и замаскированы. В другой раз пусковые установки поставили среди густой пальмовой рощи, откуда стрельба была невозможна ни при каких обстоятельствах. Но когда до пуска ракет оставались считанные секунды, в секторе, куда были развернуты направляющие пусковых установок, пальмы быстро пригнули веревками к земле, и ракеты ушли к цели по коридору из опущенных стволов. Советским специалистам не раз доводилось увидеть и такой прием, когда ракета стартовала с пусковой установки буквально заваленная горой веток!

В начале осени 1967 года СА‑75 впервые появились на границе с Южным Вьетнамом, у 17‑й параллели, принявшей тогда на себя десятки тысяч тонн бомб и снарядов. Их немалая часть была сброшена с гигантских бомбардировщиков Б‑52, которые летали выше, чем их могли достать зенитные пушки, и чувствовали себя в полной безопасности. Но 17 сентября 1967 года именно здесь, над особым районом Виньлинь, в 17 часов 3 минуты и 17 часов 34 минуты два первых Б‑52 закончили свою воздушную «прогулку» после пусков ракет СА‑75. Наученные горьким опытом предыдущих потерь и реакцией на них за океаном, американцы предпочли не заметить этого события и в дальнейшем никогда о нем не упоминали, «списав» столь дорогую потерю на второстепенные причины. В свою очередь, вьетнамцы по традиции сообщили номера сбитых самолетов и фамилии членов экипажа.

Из сообщений вьетнамских газет:

«18 октября 1967 года над Вьетнамом сбит 2401‑й американский самолет, 6 ноября 1967 года – 2500‑й, 26 ноября 1967 года – 2600‑й».

Но к концу этого года в противоборстве самолетов и ракет началась очередная стадия, когда американцы стали применять новый вид радиоэлектронных помех. При их воздействии на станцию наведения ракет вместо сигнала ответчика ракеты поступала мощная помеха. В результате ракета, стартовавшая к цели, не наводилась на нее, а летела на автопилоте до срабатывания системы ее самоликвидации. Подобное нововведение стало одним из результатов ознакомления американцев и израильтян с СА‑75, брошенными египтянами летом 1967 года на Синайском полуострове. Как вспоминал заместитель командира технического дивизиона по инженерно‑ракетной службе Московского округа ПВО Анатолий Моисеев, приехавший во Вьетнам осенью 1967 года:

«В конце 1967 года американцы предприняли попытку использовать помехи по каналу визирования ракет. По этому каналу ракета сообщала свои координоты на станцию наведения для выработки команд управления. Первые попытки постановки подобных помех были отмечены еще осенью, но они не были систематическими. Но 15 декабря 1967 года большая группа американских самолетов, выстроившаяся как на параде, совершила очередной налет на Ханой. Как только они вошли в зону поражения зенитных ракет, был открыт огонь. Было выпущено в общей сложности около 30 ракет, однако станции наведения не смогли их „захватить“ – каналы радиовизирования были забиты помехами. Успешно отбомбившись, американцы без потерь возвратились на свои базы. Моральное состояние вьетнамских зенитчиков и населения резко ухудшилось.

Посол И. С. Щербаков немедленно провел совещание с военными советниками по поводу случившегося. Он сообщил, что уже даны указания промышленности о принятии срочных мер по восстановлению боеспособности ракетных комплексов. Одновременно Москва обратилась к находившимся во Вьетнаме специалистам, предложив им провести необходимые работы собственными силами.

Специалисты пришли к выводу, что выход – самостоятельно провести эксперименты по перестройке рабочих частот ответчиков ракет и станций наведения, по повышению мощности ответного сигнала. Для этого должны были вскрываться находившиеся в ракетах блоки. Ответственность за этот эксперимент взял на себя посол. Три дня в джунглях трудились специалисты. В перенастраивавшихся ими блоках оказался запас, который позволил перестроить частоты и увеличить мощность ответчика. В кратчайший срок в районе Ханоя были поставлены в засаду несколько зенитно‑ракетных комплексов с „перестроенными“ ракетами. Однако из‑за ненастья очередной налет американцев состоялся лишь в начале января 1968 года. Как и предыдущий, он сопровождался применением помех того же типа. Однако американцев ждало горькое разочарование. Первым же залпом из засады был сбит ведущий самолет. Строй рассыпался, и десятки самолетов повернули обратно.

Работы по „перестройке“ ракет были продолжены. Труд был поистине титаническим. Были проведены автономные и комплексные проверки сотен ракет, их сортировка по реализованным частотам в каналах радиовизирования, дополнительная маркировка и перерассредоточение, записи в формулярах об изменении параметров ракет. Эффективность ракетных ударов вновь вошла в норму».

В то время министр обороны США Р. Макнамара не раз встречался с представителями различных комиссий конгресса, где он с «цифрами в руках» пытался доказать, что «обработка с воздуха» вьетнамских стратегических объектов ведет к изнурению Северного Вьетнама. Метод холодного математического расчета Макнамары вскоре был использован и в ходе независимого расследования, проведенного аналитиками американской корпорации РЭНД. Их результаты, напротив, свидетельствовали о том, что массированные бомбардировки Северного Вьетнама в действительности своей цели не достигли. Более того, в середине 1967 года ЦРУ подготовило специальное исследование, в котором утверждалось, что, не прибегая к ядерному удару, вынудить Северный Вьетнам прекратить войну невозможно…

Из сообщений вьетнамских газет:

«6 января 1968 года сбит 2700‑й американский самолет.

17 марта 1968 года – 2800‑й,

8 мая 1968 года – 2900‑й,

25 июня 1968 года –3000‑й…»

Промежуточный же итог боевых действий на 25 июля 1968 года, по американским данным, выглядел так. Общее количество потерянных самолетов и вертолетов составляло 5656. Из них в небе над ДРВ было сбито 920 самолетов и 10 вертолетов, остальные сбиты над Южным Вьетнамом, потеряны в результате летных происшествий и на аэродромах. Столь большие потери в значительной мере предопределили предвыборное решение президента Л. Джонсона о прекращении налетов американской авиации на Северный Вьетнам с осени 1968 года.

Конечно, полностью полеты не прекратились, но вьетнамцы получили некоторую передышку до 1972 года.

* * *

Новый 1967 год ОКБ‑2 встретило, получив иное обозначение. Отныне вместо строгого и безликого сочетания «особое конструкторское бюро № 2» предприятие стало именоваться «Машиностроительное конструкторское бюро „Факел“». Готовились к этому более полугода, менялись бланки писем и отчетов, печати. Запоминали новые названия предприятий‑смежников, ставших в одночасье столь же звонкими и многочисленными «Стрелами», «Вымпелами», «Союзами»…

Первой ракетой, которую предприятию предстояло вывести на государственные испытания под обозначением «Факел», должна была стать 9МЗЗ. К началу 1967 года она начала летать в замкнутом контуре управления, стартуя со штатной самоходной пусковой установки «1040». Однако пуски с самохода принесли с собой новый набор проблем. Сразу же после старта ракеты стали значительно отклоняться от направления, задаваемого направляющими пусковой установки. В ряде пусков ракеты даже не смогли попасть в управляющий луч радиолокатора. Когда‑то проблемы такого же свойства отмечались и при испытаниях В‑625, но тогда виной всему оказалась ракета.

На этот раз причина отклонения траекторий ракет заключалась в конструкции созданного в Кутаиси самохода. Направляющие балки пусковых установок были расположены в его передней части, перед радиолокаторами, и старт ракет приводил к интенсивным колебаниям всей машины. К тому же и конструкция самохода не отличалась высокой жесткостью.

Получив тревожные сигналы с Эмбы, Грушин немедленно отправился на полигон. Внимательно посмотрев на очередной полет 9МЗЗ «за бугор», он тут же распорядился увеличить подручными средствами жесткость направляющих и машины. Укрепив машину расчалками, испытатели подготовили к пуску очередную ракету. Новый старт, и ракета полетела точно в заданном направлении.

– Так дело не пойдет, – отреагировал на подобное поведение машины Грушин и, обращаясь к ведущему по испытаниям Ф. О. Согомоняну сказал: – Надо ехать в Кутаиси, на завод, посмотреть, как там и что.

Как вспоминал Ф. О. Согомонян:

«На кутаисский завод мы приехали в пятницу, после обеда. Цеха пустели прямо на наших глазах, и мы долго бродили по территории завода в поисках нашей боевой машины. Нашли ее в одном из углов сборочного цеха. Вокруг ходил какой‑то мужчина с рулеткой, записывавший время от времени в свою тетрадь какие‑то цифры. Мы подошли, представились. К нашей радости, мужчина с рулеткой оказался главным конструктором машины. Мы тут же начали рассказывать ему о поведении машины на испытаниях, о том, как нам удалось усмирить ее нрав, давали советы, пожелания, как увеличить жесткость ее конструкции. Хозяин машины все это неторопливо записывал в свою тетрадку, стараясь не отвечать на, казавшиеся ему справедливыми, замечания. Но когда наша критика и пожелания наконец завершились, он совершенно упавшим голосом начал говорить о выпавшей на его плечи тяжкой доле. Завод, по его словам, взялся за эту работу исключительно из соображений престижа, не имея никаких возможностей для ее успешного выполнения. За разговором о житье‑бытье мы подошли с ним к проходной завода и тут только обратили внимание нашего провожатого на полное отсутствие на заводе работников, даже пропуск на проходной было отдать некому. Совершенно не удивленный нашим вопросом, он сказал: „Да ведь сегодня же футбол, играет кутаисское «Торпедо», все дома сидят, телевизор смотрят!“ Вернувшись в Химки, мы доложили об увиденном, поглядели на сокрушавшееся лицо Трушина. Одного его взгляда на нас было достаточно, чтобы понять, что в гостеприимный Кутаиси нам больше не ездить. Тем более что мы вскоре узнали о том, что один из изготовленных там образцов „1040“утонул в Черном море, во время испытаний на плавучесть. Но мы уже этому не удивлялись».

Грушину до крайности не хотелось затевать очередную смену коней на переправе, тем более при надвигавшемся сроке начала государственных испытаний «Осы». А спросить он, будучи членом ЦК партии, мог уже с не меньшей строгостью, чем Л. В. Смирнов или И. Д. Сербии. Но после обсуждения сложившейся ситуации с руководителем разработки «Осы» В. П. Шишовым Грушин дал команду на выработку у себя в КБ предложений, касающихся усовершенствования самоходной установки, по уменьшению нагрузки на шасси и общему снижению ее массы.

В апреле 1967 года в Кутаиси с «Факела» был отправлен соответствующий отчет. Но что‑либо сделать до начала государственных испытаний там так и не успели.

Летом 1967 года на полигоне начала работать государственная комиссия по проведению совместных испытаний «Осы» под председательством генерал‑майора Т. Микитенко. Естественно, что от комиссии не могли укрыться те недостатки, которыми грешил новый комплекс. К тому же ресурс опытного образца «Осы» был почти полностью исчерпан. Отказы «Осы» следовали один за другим. Не смогли исправить положение ни проведенный осенью 1967 года пуск 9МЗЗ по радиоуправляемому самолету‑мишени Ил‑28, ни состоявшийся в январе 1968 года пуск ракеты с движущейся самоходной установки.

Вскоре Грушину пришлось читать акт об этих испытаниях, где беспристрастно перечислялись обнаруженные комиссией недостатки:

«– компоновка боевой машины… не обеспечивает круговой обстрел в заданной зоне поражения, заданную эффективность стрельбы по низколетящей цели и обстрел в заданной зоне двумя последовательно запущенными ракетами;

– не обеспечиваются заданная нижняя граница зоны поражения 50‑100 метров и эффективность стрельбы из‑за больших ошибок наведения;

– не обеспечивается надежная работа ракеты из‑за прогорания соплового блока двигателя, что приводит к дополнительным ошибкам наведения;

– комплекс имеет большое работное время, что ограничивает его возможности по поражению внезапно появляющихся целей;

– в связи со значительной перегрузкой боевой машины не могут быть выполнены требования по запасу хода, скорости передвижения и плавучести комплекса…»

Конечно, ситуация уже не выглядела столь критичной, как за четыре года до этого, – ракеты летали, цели поражались, но… В июле 1968 года государственные испытания были приостановлены. Новым сроком предъявления «Осы» по Распоряжению Совета Министров СССР был установлен 2‑й квартал 1970 года. Последовали и очередные оргвыводы. Руководителем НИИ‑20 назначили В. П. Ефремова, руководителем разработки «Осы» – И. М. Дризе. Работоспособность этого тандема уже была подтверждена при создании «Круга», не подвел он и в работах над «Осой». Был заменен и разработчик самохода, которым стал Брянский автомобильный завод, выполнивший эту работу на основе шасси БАЗ‑5937.

На новом самоходе была полностью изменена компоновка средств комплекса. Вместо значительно разнесенных антенн радиолокатора и направляющих пусковой установки на крыше машины было установлено единое антенно‑пусковое устройство. Подобная компоновка средств ЗРК малой дальности со временем была признана классической, позволяющей не только сделать более простую и жесткую конструкцию, менее подверженную колебаниям и вибрациям, но и обстреливать цели с минимальными ограничениями по секторам. Появились на машине и телевизионно‑оптический визир, средства навигации и ориентирования относительно сторон света. Существенно улучшились и условия работы боевого расчета – более удобно стали располагаться блоки систем и органы управления: многочисленные табло, приборы, переключатели, кнопки…

Но в требуемые ограничения по массе вписаться не удалось и на этот раз. Не удалось и обеспечить выполнение требования стрельбы с хода – создать стабилизированную платформу для потяжелевшего антенно‑пускового устройства оказалось невозможно. Но все эти отступления были неизбежной платой за тот неосмотрительный оптимизм, с которым в 1960 году вырабатывались и принимались требования к «Осе».

В целом же очередная смена разработчиков оказалась результативной – уже в марте 1970 года начались заводские испытания комплекса. В июле 1970 года «Оса» была предъявлена на государственные испытания.

Корабельный вариант «Осы» к этому времени был уже принят на вооружение. Безусловно, на создании «Осы‑М» также сказались неоднократная замена разработчиков и «уточнение» заданных характеристик. Так, первый вариант разработанной в начале 1960‑х годов ленинградским ЦКБ‑34 для «Осы‑М» пусковой установки СМ‑126 предназначался для установки на ней четырех ракет 9МЗЗ. Но в ноябре 1963 года по приказу министра эту работу продолжили в ленинградском ЦКБ‑7, где началась разработка своего варианта пусковой установки – ЗИФ‑122. Предполагалось, что в ее составе ракеты будут размещаться на четырех барабанах, при этом на каждом барабане установят по пять ракет.

Но после выпуска сентябрьского Постановления 1964 года и получения от Грушина материалов нового эскизного проекта по значительно потяжелевшей 9МЗЗ оказалось, что необходима коренная переработка пусковой установки. Новый вариант пусковой установки на две ракеты был полностью автоматизирован, с дистанционным управлением стрельбой. Она обеспечивала снаряжение и хранение ракет, их предстартовую проверку и подачу для запуска. Главной отличительной особенностью ЗИФ‑122 стало то, что она была так называемого скрывающегося типа: в исходном положении две пусковые направляющие балки находились в подпалубном помещении корабля, а при подготовке и ведении стрельбы поднимались. Кроме обеспечения скрытности и надежной защиты пусковой установки от внешних воздействий такое решение значительно повышало устойчивость, что было особенно важным для небольших боевых кораблей.

В серийное производство ЗИФ‑122 запустили в 1967 году, и в том же году на опытовом корабле ОС‑24, вслед за В‑611, начались испытания 9МЗЗ. Значительных проблем, требовавших приостановок и продления сроков разработки не отмечалось. И в марте 1969 года Министерствами судостроения, радиопромышленности, авиационной промышленности, общего машиностроения и ВМФ было подписано решение о завершении совместных испытаний «Оса‑М».

В июле 1970 года на полигоне Эмба вновь начала работать государственная комиссия, которую возглавил генерал‑майор М. Савельев. В ее состав от «Факела» были включены: В. В. Пачкин, один из руководителей испытательной службы предприятия, и Ф. О. Согомонян.

При подготовке этих испытаний на полигоне был создан полунатурный моделирующий комплекс, предназначенный для предварительной и дополнительной к стрельбовым испытаниям оценки процессов функционирования комплекса. Это позволило обеспечить реализацию отдельных пунктов программы испытаний при условиях, которые были более жесткими, чем обычно. Так, для уточнения некоторых характеристик РЛС комплекса обеспечивавшие проведение испытаний самолеты должны были летать на высотах в несколько раз ниже, чем разрешалось руководством ВВС. Преодолеть этот запрет и получить от главкома ВВС разрешение на выполнение подобных полетов удалось лишь после долгих переговоров.

Возникли сложности и при стрельбе ракетами по радиоуправляемым мишеням Ла‑17, которые были предназначены для испытаний зенитных комплексов с высокой нижней границей поражения и не были рассчитаны на полеты, проходившие в нескольких десятках метров от земли. Умельцы эмбенского полигона справились и с этой задачей, доработав соответствующим образом аппаратуру мишени.

Впрочем, и после этой доработки предсказать заранее и с высокой точностью высоту, на которой будет происходить полет мишени, оказалось невозможно. А знать реальную высоту полета мишени испытателям было необходимо, чтобы определить дальность, на которой следует произвести пуск ракеты. Ведь с увеличением высоты поражения росла и возможная дальность перехвата мишени.

В силу же конструктивных особенностей работы «Осы» по низколетящим целям (антенна станции сопровождения цели при стрельбе стопорилась) выполнять подобные оценки расчет не мог. Ненамного больше пользы в решении этого вопроса приходилось ожидать и от радиолокационных средств системы внешнетраекторных измерений полигона.

Эту проблему удалось преодолеть следующим образом. С помощью оптических приборов ближайших к стартовой позиции площадок системы внешнетраекторных измерений определялись углы места нахождения мишени. В свою очередь, радиолокационные станции этих площадок должны были измерять дальность до мишени. В результате, имея заранее подготовленную таблицу «высот‑дальностей», оператор комплекса в соответствии с сообщавшейся ему высотой полета мишени определял дистанцию, на которой он должен был производить пуск ракеты.

Заданная для комплекса предельно малая высота поражения цели оказывала существенное влияние и на требования к работе радиовзрывателя ракеты. Радиус его срабатывания был соизмерим с высотой полета мишени, а это могло приводить к его преждевременному срабатыванию при полете ракеты над местными неровностями рельефа, деревьями, постройками. Поэтому при испытаниях приходилось подбирать такие траектории полета ракеты, при которых бы полностью исключалась возможность подобного исхода, применялся и метод «горки». Параллельно с этим шла доводка и самого радиовзрывателя ракеты, который в дальнейшем стал надежно срабатывать при перехвате целей на еще меньших высотах…

К февралю 1971 года работа государственной комиссии была завершена, а 4 октября 1971 года «Осу» приняли на вооружение. Серийное производство ракет 9МЗЗ было поручено кировскому заводу № 32, ставшему Заводом имени XX партсъезда, где еще в 1966 году начал работать очередной филиал «Факела».

* * *

Освоивший в начале 1960‑х годов серийное производство зенитных ракет «шестисотой» серии кировский завод стал одной из главных опор Грушина в работах по совершенствованию зенитных ракет. Полностью доверяя руководству предприятия и его коллективу, Грушин к середине 1960‑х планировал передать сюда изготовление ряда новых ракет. Тогда на подступах к серийному производству находились все более сложные в изготовлении одноступенчатые ракеты В‑611 для корабельного комплекса М‑11 и 9МЗЗ для комплексов «Оса» и «Оса‑М».

Как вспоминал начальник конструкторского отдела филиала МКБ «Факел» на Заводе имени XX партсъезда Михаил Григорьевич Луковатый:

«Опыт, полученный в процессе освоения и производства первых зенитных ракет разработки ОКБ‑2, позволял в полной мере рассчитывать, что с задачей освоения новых типов ракет кировский завод также справится в самые сжатые сроки. Однако на этом этапе работы узким местом стало отсутствие на заводе полноценного конструкторского подразделения. На заводе имелся лишь небольшой серийный конструкторский отдел, который занимался конструкторским сопровождением выпускаемой продукции на этапе государственных испытаний и при запуске в серийное производство. Руководители завода и „Факела“ прекрасно отдавали себе отчет, что серийное производство двух ракет и развертывание серийного производства еще трех, причем до завершения их государственных испытаний, без мощной конструкторской поддержки нереально. В подобных случаях проблема обычно решалась двумя путями – либо повышением количества и квалификации работников заводского КБ, либо созданием при заводе‑изготовителе филиала КБ‑разработчика. Для условий кировского завода, где в те годы отсутствовал значительный потенциал расширения из‑за удаленности от основных центров подготовки специалистов, наиболее целесообразным оказалось создание филиала, центральную роль в котором должны были играть работники „Факела“ и расформированного весной 1966 года его московского филиала, располагавшегося на 41‑м заводе, ставшего заводом „Авангард“.

Решение о создании кировского филиала „Факела“ было принято весной 1966 года. Предполагалось, что в течение двух лет вновь образованная структура сможет стать квалифицированным КБ, полностью ориентированным на местные инженерные кадры, и получить генеральную доверенность от головного разработчика, как это и было в созданных аналогичным способом КБ завода № 41 и ленинградского завода № 272, ставшего „Северным заводом“.

Трудности для „московского десанта“, который возглавил А. Г. Шлапак, начались сразу же по прибытии на новое место. Это было связано с тем, что укомплектованность конструкторских отделов и лабораторий специалистами составляла не более трети от штатной численности. В то же время в самом Кирове найти квалифицированных специалистов требуемого профиля было практически невозможно.

Естественно, что приехавшим в Киров специалистам и их местным коллегам, работникам заводских служб, цехов и отделов потребовалось время, чтобы „притереться“ друг к другу, поскольку подходы к решению отдельных конструкторских и организационных вопросов были различны. Здесь надо отдать должное руководителям „Факела“ П. Д. Трушину и В. В. Коляскину, руководству завода – В. А. Сутырину, А. Б. Рубинштейну и особенно Е. С. Лейферову, которые сделали очень много для скорейшего становления коллектива КБ. Во многом благодаря их усилиям между подразделениями завода и КБ установились нормальные деловые отношения.

Изготовление новых ракет шло тяжело, заводу приходилось буквально на ходу осваивать новые технологические процессы. Так, особые трудности в процессе освоения в производстве вызвали двигательные установки. Использование для них новейших высокопрочных материалов, повышенные требования к точностям изготовления (так, толщина цилиндрической обечайки двигателя для ракеты 9МЗЗ составляла всего лишь 1,1 мм с допуском 0,1 мм!) зачастую приводили к реализации „нестандартных“ требований. Например, повышенным требованиям к запыленности помещений, где выполнялась операция раскатки тонкостенного корпуса двигателя. Наличие подобного требования привело к необходимости создания специального „чистого“ участка раскатки.

В конце концов как трудности роста, так и технологические трудности, связанные с запуском в серийное производство новых ракет, были преодолены. Весной 1968 года Петр Дмитриевич Трушин выдал генеральную доверенность на самостоятельное проведение определенного объема работ главному конструктору КБ завода А. Т. Шлапаку. К тому времени КБ практически достигло своей штатной численности, и все определяющие подразделения КБ были укомплектованы квалифицированными специалистами‑кировчанами. Тогда же подошла к концу и история „московского десанта“».