Нас, действительно, никто не учил, как воспитывать ребенка. И уж тем более — правильному применению каких-то методов воспитания. Мало того, большинство родителей знать не знают, что то, что они иногда делают с ребенком, — это метод воспитания. Поэтому в силу нашей неопытности, в силу ряда еще нескольких причин, о которых речь пойдет ниже, мы применяем методы воспитания, как умеем, как придется, как получается.

В этой главе я хочу обратить твое внимание на некоторые особенности самих методов, которые мы неосознанно выбираем для достижения нужных нам целей воспитания, и на наше типичное применение этих методов, приводящее к множеству ошибок и плохих последствий для ребенка, да и для нас самих.

Поучения

Мы, действительно, должны многому научить наших детей, многое объяснить. Мы должны познакомить их с окружающим миром. Помочь им разобраться в поступках, которые они совершают. Для всего этого и существует метод поучения.

Это очень распространенный метод — мы постоянно что-то объясняем нашим детям, на что-то обращаем их внимание, что-то вместе с ними обсуждаем. Мы иногда читаем им целые лекции, иногда — нудные проповеди, иногда — длинные нотации.

Мы рассказываем детям, почему по утрам восходит солнце, почему нужно обязательно чистить зубы. Мы показываем, как устроен какой-то механизм, и объясняем, что не нужно дергать за хвост котенка — ему больно. Мы рассказываем много интересного об окружающем мире, и лица у нас в такие минуты очень добрые и хорошие. И интонации — самые мирные и дружелюбные:

— Посмотри, какой маленький цветочек, — говорит мама малышу. — Видишь, он только еще распускается, видишь, какие маленькие у него листики? Скоро он станет большим, красивым… Мы не будем его рвать, пусть растет, он живой…

— Ты видишь, какая красивая бабочка сидит на листике? Посмотри, какие у нее крылышки. Какой у нее мохнатый животик, видишь — она испачкала животик пыльцой и сейчас полетит к другому цветочку и опылит его…

Нам есть что рассказать, чему научить наших детей. Мы делаем это постоянно, объясняя ребенку что-то, стремясь научить его чему-то.

И парадокс заключается в том, что когда мы говорим с ребенком об окружающем его мире — о котятах или бабочках, о листиках или тучках, наша интонация полна уважения и любви. Но когда мы начинаем говорить с ребенком о нем самом, о его поступках — что-то случается с нашей интонацией, что-то происходит с нашими лицами. И мы уже не так доброжелательно и открыто, не так мирно говорим ему:

— Ты зачем это сделал? Ты что, не понимаешь, что так не делают!

— Ну-ка сейчас же брось эту гадость! Я кому сказала!

К сожалению, очень часто происходит это превращение из только что мирной мамы, рассказывающей о комарике или стрекозе, в гневную, строгую мать, говорящую с ребенком о самом ребенке и его поступке. И тон ее становится жестким, солдафонским. И лицо становится строгим, осуждающим.

— Моя мама плохо себя ведет! — заявил однажды мой внук, придя на кухню, где я готовила ужин.

— Плохо себя ведет? И что же она делает? — поинтересовалась я.

— Она корчит рожи! — заявил ребенок, и я после его слов потеряла дар речи от изумления.

— Корчит рожи? Как это — корчит рожи? Где? Зачем? — спросила я, оправившись после такого неожиданного заявления.

— Пришла ко мне в комнату, — начал объяснять ребенок, — стала говорить мне, чтобы я все убрал, и начала корчить рожи! — сказал он возмущенно и сделал такое лицо, которое, по-видимому, и показывало, какие «рожи» корчит мама. Его физиономия приняла сердитое выражение, он насупил брови и пристально посмотрел на меня. Я едва сдержалась от хохота и отвернулась, чтобы он не увидел улыбку на моем лице.

— Маруся, ты поговори с мамой, скажи, чтобы она рожи не корчила! — Он сказал это строго, требовательно и вышел из кухни, а я тихо рассмеялась. И подумала — и правда, зачем родители «корчат рожи», когда говорят с детьми? Почему бы им не говорить с нормальными, спокойными, открытыми, доброжелательными лицами?

Позже, когда я рассказала дочери о нашем разговоре и попросила ее не «корчить рожи», мы вдоволь насмеялись. И дочь, изумленная этим рассказом, тем, как ее воспринял ребенок, говорила с удивлением:

— Нет, мам, ну ты представляешь, я к нему раз зашла, говорю: «Убирай игрушки». Второй раз захожу — он продолжает играть. Захожу еще раз и уже говорю ему строго: «Так, что это такое? Ты почему ничего не убираешь?» — И дочь сделала при этом такое лицо, какое недавно изобразил малыш. Я расхохоталась — она опять «корчила рожи», — и дочь, поняв, почему я смеюсь, тоже рассмеялась и сказала удивленно:

— Надо же, я даже не замечала, что я такое лицо делаю…

Но именно с «такими лицами» общается с детьми большинство родителей. Мы становимся строгими мамами и папами, которые уже не поучают, а скорее, отчитывают ребенка.

Мало того, как только мы подходим к оценке поступков ребенка, объяснению ему, что так делать нельзя, проявляется еще одна особенность нашего использования этого метода. Мы входим в роль «учителей», «лекторов», «педагогов». Тут, я думаю, и включаются наши неосознаваемые, но очень хорошо работающие убеждения, что ребенок — существо бестолковое, которое учить и учить надо, а родитель — тот мудрый и знающий, который его сейчас и научит. И мы с высоты нашего положения высокомерно и непринимающе говорим:

— Что это за новости! Это что такое, я тебя спрашиваю?!

И мы постоянно именно так и «поучаем» наших детей.

Но сам стиль нашего общения с детьми, наше высокомерное обращение — уничтожает весь педагогический эффект поучения. И мы поучаем, поучаем детей, а они почему-то продолжают совершать плохие поступки. Мы учим их хорошему, но они почему-то вырастают иногда «плохими» детьми.

Наше поучение не работает. Потому что ребенок при таком стиле общения с ним постоянно чувствует себя ущербным, неправильным. Иногда — просто униженным. И это не стимулирует большинство детей быть правильными. А иногда — вызывает прямой протест, приводит к обратному результату.

И я обращаю твое внимание на то, что мы, действительно, в поучении очень часто переходим на унижающую ребенка интонацию. И не просто унижаем его в процессе поучения, но еще и нагружаем нашими поучениями, перегружаем его ими. Мы читаем им целые лекции о том, какими надо быть, а какими — не быть. Мы читаем им нотации, в которых указываем на их ошибки. Мы их отчитываем. Мы произносим целые проповеди.

И это еще одна особенность того, как родители используют этот метод.

Мы «пережимаем» наше воздействие. Мы как бы «добиваем» ребенка нашими поучениями. Этим грешат многие родители.

— Ты зачем испачкал одежду?… — спрашивает ребенка мама. — Нет, ты мне ответь, ты почему испачкал?… (Сама постановка вопроса уже неправильная — ребенок испачкал одежду не «зачем», не «почему» — он ее просто испачкал. Уже испачкал — и разбираться в этой ситуации можно только с тем, как так получилось, чтобы в следующий раз он был аккуратнее!)

— Нет, ты на меня смотри, когда я с тобой разговариваю! — продолжает мама. — Ты мне объясни, почему ты такой грязный пришел!..

Ребенок молчит, потому что действительно не может ответить на все эти «почему».

— Я не слышу твоих ответов! — непримиримо произносит мама.

Ей все еще мало. Она хочет, чтобы ребенка «проняло». Но его давно уже «проняло». «Проняло» еще в ту минуту, когда он увидел, что испачкался. Когда услышал первую грозную фразу. Но маме все еще мало «педагогического» эффекта.

— Ты что, думаешь, ты будешь пачкать, а я буду стирать? Как ты хорошо устроился! У тебя совесть есть?…

На ее интонацию, даже ненависть в голосе — уже опущена голова, ребенок уже почти не дышит, он уже давно все понял, он уже сто раз внутри раскаялся, он уже готов, что называется, под землю провалиться от стыда. Но мама не унимается.

— И сколько это будет продолжаться? Ты собираешься и дальше ходить грязным? Ты так и будешь пачкать одежду? Не слышу ответа! — опять грозно говорит мама. Говорит все это, как врагу, забывая, что перед ней — ее ребенок, который всего-навсего в игре на улице испачкал одежду.

Мы унижаем детей, это нужно признать, и не просто унижаем, иногда — просто «размазываем» за какие-то их провинности, которые, как правило, не стоят такого бурного и «тщательного» реагирования. И именно поэтому поучение так часто дает обратный эффект. Мы учим, учим ребенка, воспитываем его, воспитываем, а он — не улучшается, а даже ухудшается.

Этот метод — наше взаимодействие с ребенком, наша поддержка его в познании окружающего мира, самого себя, своих поступков — мог бы быть прекрасным методом воспитания, если бы нас не «заносило» в значимость, если бы мы видели перед собой равного себе, хорошего и уважаемого нами человека. Тогда нам не нужно было бы менять интонацию разговора о луже, которая появилась потому, что прошел дождик, на недовольную и гневную в разговоре с ребенком, который ступил в эту лужу. Тогда бы мы могли ровно и спокойно объяснить ребенку, что ходить по лужам можно только в сапожках, что вода в луже грязная, поэтому она пачкает ботиночки. А не переходить на крик: «Куда тебя понесло! Да что это за ребенок такой!» И действительно, чего орать, когда он уже стоит в луже?!

Когда мы рассказываем и объясняем что-то ребенку, в котором видим уважаемую нами личность, наша интонация всегда ровная, мирная, дружелюбная. Действительно, чего нам «рожи корчить», чего нам высокомерно отчитывать, когда мы говорим на равных с хорошим человеком?

Но если мы видим в ребенке мелкого хулигана, непослушного, вредного ребенка — вот тогда наша интонация и наши лица во всей красе и передают наше истинное отношение к нему.

Есть еще одна особенность того, как мы зачастую используем этот метод.

Мы говорим детям, что нельзя брать чужое, что нехорошо драться, что надо мыть руки перед едой, надо застилать постель… Мы говорим, говорим, но это не работает.

Почему? Да потому, что мы сами не соответствуем этому. Мы учим тому, что сами не выполняем.

Родители меньше всего прощают своим детям те пороки, которые они сами им привили.

Фридрих Шиллер

«Нехорошо брать чужое», — говорю я ребенку и запрещаю брать мои вещи. Но сама я хожу в рубашке мужа или надеваю мамин халат — и отчитываю дочь, которая надела мои туфли или намазала губы моей помадой.

Мы читаем детям лекции о необходимости соблюдать чистоту, убирать игрушки, наводить порядок в комнате. А что творится в наших комнатах? На наших письменных или кухонных столах? В наших шкафах? Всегда ли мы сами соответствуем тому, чему поучаем?

Мы читаем целые лекции нашим детям о микробах, об инфекциях, о мухах, которые их переносят, о необходимости мыть руки перед едой. Но сами мы — моем их? Всегда?

Если бы мы сами всегда мыли руки перед едой, то нам не приходилось бы говорить об этом. Если мы каждый раз перед едой вместе с ребенком моем руки — это для него становится нормой, правилом жизни. Он даже не задумывается, нужно ли это делать, — он просто это делает. Ежедневно, по крайней мере три раза в день. Но вот если мы сами не моем руки систематически и так же систематически не следим за тем, чтобы он их мыл, — этот навык у ребенка не формируется. Но у нас появляется повод для поучения:

— Тебе сколько раз сказали — надо мыть руки!

— Опять руки не помыл? Ты когда научишься руки мыть?

Детям нужны не поучения, а примеры.

Жозеф Жубер

И мы снова вынуждены читать проповеди:

— Ты что, не понимаешь…

Есть еще одна специфика именно этого метода воспитания. Мы считаем, что нам нужно говорить детям важные и правильные вещи. И именно в этом — в постоянном говорении, постоянном поучении многие родители и видят свой родительский долг.

И мы говорим. Говорим долго, проникновенно, возмущенно, недовольно. И то, как мы говорим с нашими детьми, иногда похоже на радиопередачу.

Ребенок что-то натворил — ты начинаешь вести радиопередачу на тему: «Как нужно было себя вести». И, проведя радиопередачу, с чувством глубокого удовлетворения от самого себя, с чувством полностью выполненного родительского долга — покидаешь ребенка. До следующей радиопередачи под названием «Надо соблюдать порядок» или «Надо ответственно относиться к учебе». Радиопередачи эти ребенок уже много раз слушал. И он на самом деле давно уже перестал их слушать, потому что знает все, что он в них услышит.

Радиопередачи эти, по большому счету, не имеют никакого смысла. Но я же должна говорить… Я же должна ребенку сказать…

Самое забавное, что наши «радиопередачи» на тему воспитания дети, действительно, в большинстве случаев вообще не слышат. Хотя делают вид, что слушают. Сами возрастные особенности детей способствуют этому. Устойчивость их внимания очень мала, они не могут быть долго сосредоточенными на одной деятельности, особенно если она так знакома и неинтересна. И их внимание переключается на что-то другое, на то, что их больше занимает в эту минуту.

Я помню себя такой мамой: моя дочь стояла в углу, а я ходила по комнате и возмущенно говорила: «Ты что, не понимаешь?! Постой и подумай… Пока не поймешь — будешь стоять в углу!» Я читала ей целые проповеди, пока она стояла в углу. Всегда, когда я вспоминаю об этом, я чувствую себя настоящей идиоткой. Ребенок там, в углу, небось, уже давно рассматривал, какие цветочки нарисованы на обоях, или думал о чем-то своем, важном, детском. А я все ходила по комнате, упиваясь звуками собственного голоса, с абсолютной уверенностью, что я сейчас воспитываю ребенка. Я чувствовала себя в такие минуты настоящей мамой, выполняющей свой родительский долг. И поражалась — какой непонимающий ребенок мне достался!

Именно так чаще всего и ведут себя родители. Продолжают свою проповедь с чувством своей абсолютной правоты. И, заметив отсутствие внимания у ребенка, говорят возмущенно:

— Ты меня слушаешь? Повтори, что я сказала!..

Мы возмущаемся, когда понимаем, что ребенок нас толком-то и не слушал. Ведь мы так старались его воспитать! Но сама наша поучительная интонация, наша «заезженность», когда мы, как пластинки, проигрываем одно и то же — отвращают детей он наших поучительных речей. И итог такого «взаимодействия» с ребенком один: родители в очередной раз почувствуют, какой бестолковый, «невоспитываемый» у них ребенок, а ребенок в очередной раз почувствует, какие зануды у него мама или папа. И каждый останется при своем.

Если бы только родители могли себе представить, как они надоели своим детям.

Джордж Бернард Шоу

Но мы продолжаем говорить, потому что, действительно, иногда совершенно искренне считаем, что наша родительская задача — это сказать ребенку.

И сколько раз я слышала это на консультациях или в кабинете директора школы, где работала психологом:

— Я ему говорила… Сколько раз я ему говорила… И папа ему говорил… Мы все ему говорили…

Но ведь наша цель — не произнести, а сделать так, чтобы дети нас услышали. И если ребенок тебя не услышал, значит, ты не так говорил или не то говорил. Может быть, ты говорил очень правильные вещи, но если твой ребенок тебя не услышал — это ты не сумел найти слова, которые были нужны, или правильную интонацию.

Наши дети не слышат нас не потому, что они глухие, или тупые, или плохие.

Просто мы так говорим.

Но если бы наша интонация была другой! Если бы мы говорили с ребенком не на языке поучений, а на языке принятия, заинтересованности им, желания его понять — как слушали и как слышали бы нас наши дети! И как мало бы нам самим нужно было говорить!

Дети всего внимательнее слушают тогда, когда говорят не с ними.

Элеонора Рузвельт

— Мой маленький сын однажды выругался матом, — рассказывала одна молодая мама. — Просто произнес эти слова, когда мы шли по улице.

Я остановилась и спросила:

— Детка, ты знаешь, кто говорит такие плохие слова?

— Пьяные дядьки у помойки — ответил он мне.

Я даже не ожидала такого ответа. Но его ответ показал, что он сам понимал, что эти слова плохие и говорят их плохие люди. И я просто сказала:

— Молодец, сын. Ты все правильно понял!

И я не стала читать ему нотации и что-то еще говорить на эту тему. Потому что о чем тут еще можно говорить, если он сам все понимает!

Другая мама рассказывала о том, как ее маленький сын захотел помочь ей — но, доставая из холодильника контейнер со льдом, уронил его, и все кубики льда рассыпались по полу.

— Кубики льда рассыпались, и он тут же вскинул голову и взгляд его — виноватый и одновременно ожидающий — меня поразил. Он действительно ждал, что я сейчас что-то скажу, отчитаю. И я поняла — он ведь сам понимает, что натворил. И он ведь точно — не хотел этого делать. И что тут можно ему говорить, когда он все сам понимает? И я просто сказала: «Давай ты соберешь все, что уронил, а я налью воду в контейнер. Договорились?» И он только кивнул головой и начал собирать лед…

Но чаще всего мы вот так, кратко, не можем говорить с ребенком. И мы говорим много, долго. Говорим терпеливо, снова и снова одно и то же, чтобы ребенок уже понял то, что должен понять.

Мы считаем, что одна из целей нашего родительского воспитания — это научить ребенка понимать, что он сделал плохо. И это тоже наша родительская ошибка, очередная иллюзия.

Потому что ребенок и так все понимает. Но его понимание и его поступки — это разные вещи.

Он может все понимать, но делать по-другому, плохо. Потому что понимание чего-либо не мешает людям совершать плохие поступки. Мы можем понимать, что курить вредно, но продолжаем курить. Можем понимать, что нужно ограничить себя в питании, но опять переедаем, нанося вред своему здоровью. Мы, как родители, можем понимать, что нельзя унижать ребенка, что не надо говорить с ним на языке ругани, но это не мешает нам снова и снова унижать ребенка, кричать на него. Хотя мы понимаем, что это нехорошо.

Но сами мы долго и нудно объясняем детям, что они должны понять, как плохо они поступили, и запрещаем им так впредь поступать. И в этом многие родители и видят смысл поучения.

Там нет желания понять — почему он это сделал, как получилось, что ребенок сделал. Главное — чтобы он больше так не делал!

Но если мы вместе с ребенком тихо и мирно, по-доброму не проанализируем (я обращаю на это внимание — именно тихо, мирно и по-доброму, — потому что иначе ничего не получится!) — почему он это сделал, как у него это получилось, — он это обязательно сделает еще раз. Еще раз подерется, если ему нужно будет за себя стоять. Еще раз прогуляет уроки, если ему некомфортно в школе или школьных отношениях. Еще раз пойдет гулять с плохими ребятами, если он там получает самоутверждение и принятие, которого ему не дают дома.

И смысл поучения — не осудить, не запретить, а объяснить ребенку его поступок, чтобы он смог его больше не делать. А для этого, опять же сначала родителю нужно понять этот поступок, понять своего ребенка. А не говорить ему: «Ты что, не понимаешь!..» Но мы говорим ребенку: «Ты что, не понимаешь!», хотя сами иногда ничего не понимаем в ребенке!

Чтобы подвести итог тому, как работает этот метод воспитания и что он по-настоящему делает, давай подумаем: что получает в этой ситуации «педагогического» воздействия каждый участвующий в ней?

Родитель в этой ситуации чувствует себя умным, знающим, мудрым, правильным. Он чувствует себя РОДИТЕЛЕМ — важным, значимым, воспитывающим ребенка. Он чувствует себя правым в ситуации поучения. Он уверен в своей правоте.

Ребенок в этой ситуации чувствует себя маленьким, глупым, бестолковым. Виноватым. Неправым. Безответственным или неблагодарным. Он чувствует себя одиноким и непонятым — когда его поучают в том, что он давно понял, и не понимают, что он на самом деле переживает.

Не лучшие чувства испытывают наши дети от нашего «педагогического воздействия» на них, правда?

А теперь, чтобы действительно ощутить этот метод изнутри, представь себя на месте ребенка. Каково было бы тебе, если бы тебя так поучали?

Такой опыт мы все имеем, потому что нас тоже воспитывали в поучениях, нотациях. Но этот детский опыт может быть тобой забыт. Чтобы сильнее ощутить колорит метода, представь себе, что тебя, взрослого человека, кто-то важный и значимый для тебя начинает поучать. Начинает читать тебе проповедь на тему: «Ты что, не понимаешь?»

Если бы тебе, взрослому человеку, сделавшему какой-то глупый или поспешный поступок, кто-то из твоих близких говорил: «А я тебя предупреждал… А я говорил тебе, что этим все и кончится!» — как бы ты себя чувствовал? Понравилось бы тебе такое «педагогическое воздействие» на тебя?

Нужны ли нам самим поучения и нотации, когда что-то у нас не получилось, когда мы в чем-то ошиблись или совершили не тот поступок? Думаю, в такие минуты совсем не это нам нужно. Нам нужно, чтобы нам посочувствовали. Чтобы нас поддержали. Чтобы нам помогли в чем-то разобраться.

Но ты думаешь, твой ребенок чем-то от тебя отличается? Ведь он такой же человек, как и ты, даже еще интуитивнее и чище. Думаешь, твоему ребенку нужны поучения, когда он получил двойку или подрался с кем-то? Думаешь, именно твоих поучений ему сейчас очень не хватает?

Никто не может понять ребенка так неправильно, как его мать.

Норманн Дуглас

Но мы продолжаем поучать детей там, где нужно просто обнять ребенка и посочувствовать ему. Или просто выслушать его, дать ему выговориться, поделиться своими чувствами. Или проявить ему свои настоящие чувства — бурные, страстные, чтобы пробить его броню закрытости, созданную нами самими.

Но у нас нет осознанной цели — любить и поддерживать своего ребенка. У нас есть цель — воспитывать его, чтобы он хорошо себя вел. И это мы научились делать!

Представь себе еще, если бы тебе, взрослому человеку, жена говорила недовольным тоном (и «корчила» при этом «рожи»!): «Ты почему рубашку испачкал? Я тебе только вчера чистую рубашку дала, и ты ее сегодня уже всю уделал!.. Нет, ты на меня посмотри!.. Нет, ты мне в глаза посмотри! Не слышу ответа!..»

Или: «Чтобы вел себя хорошо на новой работе! Не веди себя с начальником как дурак, как на старой работе… Помнишь, как ты там за себя постоять не мог?… И денег не зарабатывал?… Учишь тебя, учишь, а толку никакого!..» — Каково бы тебе было? Понравилось бы тебе такое педагогическое воздействие? Придавало бы оно тебе уверенности? Формировало бы оно в тебе чувство собственной ценности?

Тогда что же мы делаем с нашими детьми при таких вот «педагогических» воздействиях?

Есть еще один критерий, по которому можно оценить правильность того, что мы делаем с нашими детьми. Его однажды очень просто сформулировала одна молодая мама:

— Я не могу ударить ребенка, не могу его ругать — он же не может мне ответить. Он ведь такой же человек, как и я. Но если он не может так со мной обращаться, как же я могу так с ним обращаться?!

И в этом — критерий правильности наших педагогических воздействий.

Если ты общаешься с ребенком так, как он сам может тебе ответить, — твое обращение с ним правильное. Если ты обращаешься с ним так, как он не может, не имеет права тебе ответить, — твое воздействие неправильное.

Давай признаем тот факт, что наши дети не имеют права разговаривать с нами так, как мы с ними разговариваем. И в этом — вся несправедливость наших отношений с детьми.

Может ли твой ребенок сказать тебе: «А я говорил тебе, что ты не сможешь на этой работе ничего достичь!..» Или: «Ты что, не понимаешь, что так детей не воспитывают!..»

О! Даже когда они позволяют сказать что-то подобное, когда из них прорываются какие-то отголоски таких речей — как они нас возмущают!

— Ты как с родителями разговариваешь! — гневно говорим мы такому вот «зарвавшемуся» ребенку. — Мал еще!..

То есть так, высокомерно или унижающе, могут говорить только взрослые!

Пусть нам будет немного стыдно.

Но — именно немного. У меня нет цели, нет желания сделать тебя виноватым за такие ошибки в использовании этого метода воспитания. Потому что никакой твоей вины в этом нет. Мы, действительно, воспитываем детей так, как получается, потому что никто не научил нас, как надо, как правильно. И мы всегда стараемся сделать наших детей лучше (исходя из наших неосознанных убеждений, что они, такие, какие есть, не очень-то хороши!). Мы искренне убеждены, что таким образом мы улучшаем ребенка и выполняем свой родительский долг. И так делает большинство родителей. Это всеобщие ошибки.

И я для того и провожу в этой главе анализ нашего использования методов воспитания, чтобы мы увидели эти ошибки и осознали их. Чтобы это осознание помогло нам больше их не делать. Чтобы мы могли изменить отношения с детьми. Сделать их доверительными, уважительными. Чтобы мы могли создать отношения, полные принятия и взаимопонимания. Чтобы мы могли создать настоящую близость с ребенком, когда, понимая его, нам не придется его долго и нудно поучать. И ему не придется нас не слышать. Тогда можно говорить мало — но это будет что-то важное и ценное для нас двоих.

Так возможно. И эти новые отношения мы будем учиться создавать.

Требования

Требование — это форма взаимодействия с ребенком, когда мы сообщаем ему, что ему нужно сделать, что он должен сделать.

Требование — это когда мы даже не объясняем, не рассказываем. Просто приходим и командуем — это сделать, это убрать, это застелить, это помыть. Мы доносим до ребенка наши ожидания, мы сообщаем ему о поступках, которые он должен сделать.

И это, я бы сказала, более жесткий и более громкий метод воспитания.

Во время поучений ребенок может высказаться, может спорить, он участвует в процессе поучения. В требовании уже не поспоришь, твоим мнением никто не интересуется. И это не диалог. Это монолог родителя: «Убери в комнате! Делай уроки! Сходи в магазин. Помой посуду! Ложись спать!» И на самом деле — что тут обсуждать вместе с ребенком?

Здесь не важна позиция ребенка. Важно — что хочет от него добиться родитель. И само слово «добиться» предполагает жесткость, краткость, настойчивость. И громкость. Это не тихие душевные разговоры с ребенком. Это команды. И как каждая команда, которая должна быть услышана, — она произносится громко.

Именно эта специфика метода и объясняет, почему он иногда так неэффективен.

Потому что, чем авторитарнее мы требуем, тем меньше ребенок хочет это выполнять. (И это даже разговор не о ребенке — так вообще работают авторитарные методы: они вызывают неосознанный протест.)

Много раз, проводя тренинги для родителей, я просила кого-нибудь из них сыграть роль родителя, который требует от детей послушания или выполнения каких-то действий. И каждый раз родители, находившиеся в этой игре в роли «детей», удивленно говорили: «Нет, ну надо же — мгновенно почувствовал протест. Он говорит: „Сделай!“, а я думаю: „Не буду!“»

Я сама однажды пережила подобное состояние. Я писала книгу и была в таком потоке, что никак не могла найти время разобраться на своем столе, навести порядок в комнате. И я пожаловалась на саму себя мужу.

— Хоть ты мне помоги, — сказала я ему, — напомни мне, проконтролируй, чтобы я сегодня убрала в комнате.

— Хорошо, — сказал он мне. — Я проконтролирую. — И приказным тоном добавил: — Как хочешь, а чтобы к трем часам дня у тебя в комнате был порядок. Приду — проверю!..

И первая моя мысль была такой: «Щас прям! Разбежалась!..»

И я сама себе поразилась — как быстро вспыхнуло во мне сопротивление, нежелание подчиняться этому приказу (при том, что я сама попросила о такой поддержке!). И я подумала — бедные дети, как же им-то несладко приходится, когда от них постоянно чего-то требуют! И требуют так же — большей частью — прямолинейно и жестко. И вызывают у них желание это не делать. И потом же их за это еще и ругают!

Действительно, создается удивительная ситуация в воспитании детей. Мы играем с детьми в какую-то извращенную игру: сначала мы что-то требуем от ребенка, делая это так, что у ребенка возникает естественный протест. Потом, когда он не выполняет это требование, мы начинаем читать ему нотации. Или продолжаем тем же тоном, в той же категоричной манере требовать. И удивляемся — какие упрямые и непонимающие у нас дети!

Мало того, требование, как более авторитарный метод, приводит к вполне закономерным последствиям. Ребенок просто должен подчиниться требованиям, которые предъявляет взрослый, авторитетный человек. Но подчинение требованию совсем не значит согласие с ним. Поэтому, даже покоряясь нашим требованиям, ребенок чаще всего не делает их своими, и как только ты — большой, значимый, руководящий их жизнью, отвлекаешься — он нарушает все твои требования, сводя на нет твои педагогические усилия.

Много раз, проводя тренинги, обсуждая эту тему, я говорила:

— Мы, действительно, должны донести до детей наши требования — что-то должно быть сделано, чего-то не надо делать. Но почему мы должны это делать так категорично? Кто сказал, что нужно командовать? Почему бы нам не попросить ребенка сделать что-то или не делать чего-то? Просьба — гораздо более мягкая форма, но в ней ты точно так же донесешь всю информацию о том, что ребенок должен или не должен делать…

И каждый раз я даю родителям задание: попросить о чем-то друг у друга, а потом — того же потребовать. И сравнить свои чувства, ощущения. Что называется, почувствовать разницу.

И результат упражнения всегда одинаков. Большинство родителей вдруг осознают, что они вообще не могут просить. А могут только требовать.

Это удивительно, но факт — для большинства родителей сложно даже сформулировать, построить фразу, в которой требование не было бы командой, категоричным приказом, а звучало спокойно, с уважением.

И я говорю иногда, чтобы облегчить «страдания» родителей, тщетно пытающихся сформулировать требование в виде просьбы:

— Как твое требование убрать за собой посуду может звучать, если ты сейчас не строгая, недовольная, воспитывающая мама, а любящая и понимающая?

— Сынок, я вижу — чашка опять стоит не на своем месте, а я просила ее отнести. Ты забыл? Или тебе некогда? Пожалуйста, отнеси чашку на место… — с трудом формулирует кто-то из родителей и вздыхает, как после тяжелой работы.

Потому что, действительно, это так непривычно, так сложно — формулировать свое требование в форме просьбы. Гораздо проще и привычнее скомандовать:

— Эта чашка почему здесь стоит? А где должна стоять?! Я что тебе говорила? Сейчас же поставь ее на место!

Так мы чаще всего и общаемся с нашими детьми!

Есть еще одна наша родительская ошибка при предъявлении требования. Мы требуем беспрекословного, слепого повиновения, как если бы наши дети были роботами, бесчувственными существами, не имеющими ни своих желаний, ни мыслей, ни чувств.

Я часто слышу такие командные крики из соседней квартиры, где мама воспитывает сынишку:

— Убирай игрушки, я тебе сказала!.. И не попозже, а сейчас! Мало ли, что ты тут настроил!.. Чтобы через пять минут был порядок! Все кубики на место! Я пять раз повторять не буду!..

А он творил, он создавал. Он был увлечен. А мама пришла и сказала:

— Наплевать мне на тебя, на твое увлечение, мне надо, чтобы чистота была!.. Ать-два, левой!..

Как бесчувственному солдатику. Как неживому, бесчувственному роботу.

Мы иногда относимся к нашим детям как к неживым предметам. Нам в голову не приходит, что ребенок имеет право хотеть или не хотеть, что у него есть свой вкус и привязанности, у него есть своя жизнь. Мы забываем, что они живые, они другие, непохожие на нас, со своими ценностями, увлечениями, пристрастиями.

— Да как она вообще может со мной спорить! Чего она еще рассуждает! Сказала умываться — значит иди и умывайся! Сказала спать — пусть идет спать! Какие могут быть рассуждения и несогласия с мамой! И если она в шесть лет имеет право делать то, что хочет, что она мне в тринадцать лет будет делать?! — возмущенно говорила мне одна мама.

Как часто я слышала эти претензии к детям, к тому, что они не выполняют беспрекословно все указания, не ведут себя по схеме «сказал — сделал!». Это так привычно для родителей — ожидать слепого повиновения! Те неосознанные убеждения, о которых мы с тобой говорили в первой главе — о родителе, как о главном, и о ребенке, как о подчиненном, — заставляют нас ждать такого послушного поведения.

Но дети так просто и так легко не подчиняются требованиям, в которых не учитываются ни они сами, ни их интересы и желания. Потому что свободны от природы и живы настолько, насколько могут быть живы дети, еще не «забитые», не «улучшенные» родителями.

И если мы не научимся считать детей равноправными и равноценными участниками взаимодействия — наше общение с ними будет постоянной чередой ошибок, трудностей и тяжелых последствий, с которыми нам, родителям, придется в свое время столкнуться.

Есть еще одна особенность того, как мы применяем этот метод.

Мы требуем слепого повиновения в том, что сами никогда не выполняем. Мы предъявляем детям требования, которым мы, родители, сами не соответствуем. И это тоже наша родительская ошибка.

Для нынешних детей нет труднее задачи, чем научиться хорошим манерам, не видя вокруг и следа хороших манер.

Фред Астер

Нас по сто раз зовут ужинать, а мы в сотый раз отвечаем: «Сейчас!», не в силах оторваться от телевизора — нам можно, мы взрослые. Но когда ребенка зовут есть, а он не может в одну секунду оторваться от телевизора — родителей это бесит. Нам хочется, чтобы он, когда сказали: «Выключай!», — как робот встал, нажал на кнопку, пошел на кухню. Но он живой, ему интересно, он не может уйти, не досмотрев, чем кончится сюжет.

Мы, взрослые, не все едим, мы отказываемся от еды, которая нам не нравится или которую не хочется есть сейчас, в эту минуту. Но от детей мы требуем беспрекословного послушания.

«Застилай постель!» — требуем мы от ребенка. А у нас самих — постель всегда сложена? «Убери игрушки!» — командуем мы ребенку. А в нашей комнате всегда порядок?

Опять же, если мы сами аккуратные и систематично делающие что-то люди — эти навыки у детей формируются в первые годы жизни и нам не приходится ничего требовать. Но если у нас самих постоянно разруха, беспорядок, что называется «семь пятниц на неделе», нам приходится требовать от ребенка, чтобы он — убирал, мыл, складывал… И эти требования дети воспринимают плохо, и эффект от них очень низкий. Но — при чем здесь дети, если мы требуем от них того, что сами в них не сформировали? Того, что сами не выполняем?

Будь первым исполнителем своих приказаний.

Клавдиан

Есть еще одна наша ошибка. Часто мы требуем от детей невозможного.

— Не отвлекайся! — строго говорит мама сидящему в холле плавательного бассейна в ожидании начала тренировки ребенку, которому она, чтобы он использовал свободное время, дала в руки учебник и велела читать.

Но он отвлекается. И она опять раздраженно требует:

— Не отвлекайся! Читай! Смотри в учебник!

Но как тут можно смотреть в учебник и не отвлекаться, когда вокруг — шум: выходят из раздевалки одни группы пловцов, заходят другие, в холле громко работает телевизор, напротив дивана, на котором он сидит, — кафе, откуда доносятся такие вкусные запахи, там же — огромный аквариум с рыбками — столько вокруг соблазнов для отвлечения!

Нужно иметь поистине волевой характер, чтобы при всем этом шуме, гаме, музыке и слоганах рекламы сидеть, уткнувшись в учебник. И это не по силам, не по возрасту ребенку семи-восьми лет. При его возрастных объемах внимания и способности концентрировать внимание это просто невозможно! Любой нормальный ребенок будет отвлекаться! (Думаю, что сама мама тоже отвлекалась бы, какую бы интересную книгу она ни читала, а тут — учебник, который не сам ребенок выбрал, чтобы сейчас читать, а его заставили!)

И наши требования: «Не кричи! Не стучи! Не прыгай!» — правильные требования с позиции нашего возраста, потому что мы сами уже не кричим, не стучим и не прыгаем. Но как можно запретить это ребенку, чья энергия и мироощущение и выражаются в криках, прыжках, скачках, игре, которая не может быть тихой?

Но мы требуем чаще всего, именно исходя их наших возрастных особенностей, нашего восприятия мира. А ребенок — свободное создание, живущее по своим правилам. И то, что нам кажется неправильным, беспорядком или разрушением, для него — нормальное, естественное детское созидание.

Я сама однажды, зайдя в комнату внука, не удержалась от недовольного тона: «Ну ты и натворил! Какой беспорядок!»

А он действительно натворил. Детскую кроватку выдвинул на середину комнаты, благо она на колесиках и двигалась легко. Сложил горкой свою одежду, перевернул стульчики, снял с полок все игрушки и разложил какими-то одному ему понятными кучками.

— Я играю — гордо сказал он. — Это у меня детсад, как в моей группе…

Я улыбнулась, потому что в его группе, конечно, такого «порядка» не было. Это было его собственное видение детсада. И сама себе напомнила — у ребенка его возраста нет разрушения, есть лишь созидание. Даже разваливая пирамидку, он не разрушает, он занимается интересной деятельностью — бросает кубики на пол. Переворачивая стулья, он создает какой-то свой «дизайн», воплощает какую-то свою идею. Это — его, иногда ему одному понятный порядок. (Поэтому однажды, когда мама навела в его комнате порядок, мой внук пожаловался мне. «Ты знаешь, что натворила моя мама? — возмущенно сказал он. — Она навела у меня в комнате беспорядок!»)

У детей, действительно, свое видение жизни, свои представления о правильном и неправильном. И нам, взрослым, опять же, нужно учитывать, что ребенок — это другое существо, со своими интересами и ценностями. И его нельзя снимать со счетов, как что-то незначимое, мелкое, кем не нужно интересоваться.

Я сейчас не призываю родителей к попустительству или к вседозволенности, как это может быть кем-то понято. Есть требования, которые мы, взрослые, должны доносить до наших детей. Есть границы, которые мы должны установить. Никто с этим не спорит. Важно только, в какой форме мы это делаем. Насколько корректно мы это делаем. Но невозможно это делать корректно, если главный участник нашего воздействия — сам ребенок — не учитывается в этом воздействии. (Мы поговорим отдельно, как это делать, как «учитывать» и уважать ребенка и при этом — доносить до него наши требования, в последней главе этой книги.)

Подводя итог тому, как работает этот метод воспитания, давай опять же посмотрим, что получают от его использования участники процесса.

Родитель чувствует себя главным. Он — командир! Он чувствует свою власть над ребенком. Свою правоту — он же требует исполнения правильных вещей!

Ребенок чувствует себя незначимым, подчиненным, бесправным.

Ребенок испытывает агрессию к «командиру». Потому что он тоже хочет командовать и быть главным. Он не всегда хочет подчиняться приказам, в которых не учитываются его желания и потребности. И эта агрессия накапливается — потому что выпускать ее нельзя. Потому что на несогласие он получит нотацию на тему: «Как ты разговариваешь с родителями!» Поэтому он вынужден подчиниться. Но агрессия накапливается внутри.

Чтобы лучше ощутить, как действует этот метод, подумай — как бы ты себя чувствовал, если бы от тебя требовали послушания? Если бы тебя сейчас заставили есть кашу, которую ты не хочешь? Представь себе, как эту ложку с кашей суют тебе в рот, и ты ее выплюнуть не можешь, потому что мама смотрит на тебя строго, и проглотить ее не можешь, так она тебе отвратительна. И в ответ на новую ложку каши — рвотный рефлекс. А в тебя ее продолжают всовывать… (Это удивительно — но от разных взрослых людей я слышала именно такое одинаковое описание, когда они вспоминали свой детский опыт, свою реакцию на требование: «Ешь, я сказала!»)

А представь себе, каково было бы тебе, если бы над тобой, взрослым человеком, нашелся сейчас какой-то командир, который командовал бы тебе:

— Хватит смотреть телевизор, иди в магазин! Мало ли, что ты не хочешь! Какой футбольный матч? Никакого футбольного матча!

Или:

— Какой сериал? Никаких сериалов! Посуду мыть надо!

У каждого из нас есть такие «командиры» — начальники на работе, наши близкие. О, как нам не нравятся, когда они командуют нами, не учитывая наших интересов! Как мы иногда негодуем от узости или тупости их команд! Как нас бесит, что мы не можем им ответить! Мы отвечаем им, оставшись наедине с собой, или обсуждаем их с такими же «задолбанными» этими командирами сослуживцами или близкими. Согласись, нам совсем не нравится такое обращение с нами! Такое бесчувственное и жесткое.

Тогда каково нашим детям?

Подумай еще: может ли твой ребенок так обращаться с тобой? Ведь мы сами — далеко не образцы, не идеалы. Может ли ребенок требовать от нас каких-то поступков или действий, чтобы нас «улучшить»?

В твоей комнате может быть беспорядок, белье может лежать неглаженое, на кухне может стоять немытая посуда. Может ли ребенок прийти к тебе и сказать: «Чтобы сейчас же все перегладила! Сколько раз можно говорить!.. И почему посуда до сих пор не помыта!..»

А может ли он тебе сказать: «Сходи в магазин и купи мне жвачки! Никаких „я занята!“ Встала и пошла!..» Или: «Так, отец, чтобы к завтрашнему дню починил мне машинку. И никаких разговоров!..» Или: «Родители, пора спать! Быстро в постель! Я пять раз повторять не собираюсь!..»

— Да как он может так командовать! — возмутишься ты. — Кто он такой, чтобы требовать от меня подчинения!

Ну конечно же, командовать и требовать подчинения могут только взрослые!

Но опять, вспомни — если ты говоришь с ребенком в интонации, или в выражениях, которыми он тебе не имеет права ответить, — это неправильное обращение с ребенком.

Ребенок — это отдельный от тебя, требующий такого же уважения, как и ты, человек. Давай помнить, что они такие же, как мы, только маленькие по размеру!

Давай признаем, что требование — это прекрасный метод, отвечающий концепции «ребенок должен слушаться родителей!» И он дает родителям мгновенный результат — нужное внешнее поведение. Подчинение ребенка. Его послушание.

Но если я хочу воспитать личность? Если я хочу воспитать самостоятельность и ответственность — дает ли этот метод ребенку право самому решать, с чем-то не соглашаться? Чему-то не подчиняться? Иметь свое мнение и свои желания?

Ведь самое важное, чего мы должны достичь, — чтобы ребенок принял требования, увидел в них смысл, понял ценность для себя. Чтобы сам понимал их необходимость. Чтобы он не послушно делал уроки, потому что я от него этого требую, а чтобы сам захотел учиться. Не послушно застилал постель, потому что я этого требую, а сам выбрал чистоту и порядок.

Но чтобы он сам что-то делал, сам что-то выбрал — у него должно быть это право выбора, свобода выбора. И именно ее этот метод не дает. Не дает ребенку ощущения уважения к его личности. Потому что если его даже не спрашивают, а лишь командуют им, когда можно попросить его, как равноправную и уважаемую личность, — разве в нем видят личность?

Никто ничего не делает хорошо, если это против воли, даже если человек делает что-то хорошее.

Августин

Нам нужно учиться видеть в ребенке личность. Уважать его как участника наших взаимодействий. Ведь само слово «взаимодействие» предполагает наличие двух равных партнеров.

Критика

— Вещи разбрасывает, игрушки собирать не хочет…

— Стихи не запоминает, рисовать не любит…

— Ведь может по чистой дорожке пройти, но нет, обязательно по луже пройдет…

— Ему лишь бы баловаться, уроки делать не хочет…

Я всегда поражаюсь этому перечню жалоб родителей, которые начинают жаловаться на консультации или на тренингах, что их ребенок — «не такой». И перечень этих жалоб всегда длинный: то не делает, как надо, это делает, как не надо. Такое чувство, что взгляды родителей нацелены, наведены именно на поиск недостатков. И этой задаче — увидеть в ребенке недостатки и указать ему на них — и служит метод критики.

Это «прекрасный» метод, замечательно отвечающий представлению о воспитании как об указании ребенку на его недостатки и требовании их исправить.

Это самый распространенный стиль общения в семье, на работе, в мире.

Это универсальный метод, который можно использовать в любой ситуации, когда ребенок что-то сделал не так, как хотел бы взрослый. А если учесть, что наши живые, естественные дети именно так чаще всего и делают, то это самый распространенный метод в воспитании детей. Потому что всегда найдется, что оценить как «не такой», «плохой» поступок ребенка. Всегда найдется место критике!

Само понятие «критика» означает оценку, за которой стоит непринятие. Мне не нравится то, что ты делаешь. Мне не нравится, как ты это делаешь. Мне не нравишься ты, который так делает. Не принимая поступки ребенка или самого ребенка, мы сообщаем ему об этом. И наше непринятие показывает ему, что он сам или его поступки плохие. Мы считаем, что наше непринятие ребенка таким, какой он есть, должно стимулировать его стать лучше.

И это одна из самых больших иллюзий, которые имеют родители в воспитании. Одно из самых больших их заблуждений, приводящих к тяжелым последствиям как для ребенка, так и для них самих.

— Но ведь должен же быть кто-то, кто укажет ребенку на недостатки, на его плохое поведение! Кто, как не родители, должен давать ребенку такую вот честную обратную связь, без всяких прикрас, как есть? Сделал плохо, значит, сделал плохо! Проявил лень, значит, проявил лень! Чтобы ребенок знал о себе правду и мог корректировать свое поведение! — заявил один папа.

— Должен, — согласилась я. — Родитель, действительно, должен показывать ребенку свое отношение к его поступкам и поведению, чтобы ребенок мог их корректировать. Должен давать, как ты говоришь, «честную обратную связь». Сделал плохо — показать, где сделал плохо. Но если ребенок сделал хорошо — даешь ли ты ему «честную обратную связь»? Замечаешь ли ты, когда ребенок сделал правильно? Даешь ли ты ему возможность узнать о том, что он хороший, ответственный? В том-то и беда этого метода, что он направлен именно на отслеживание плохого в ребенке и сообщение ребенку о том, что он делает плохо. Если бы мы, родители, хотя бы уравнивали свои «честные обратные связи»! И говорили бы ребенку, не убравшему свои вещи на место не только: «Опять рубашку на место не положил, неряха!» Но говорили бы и другое: «Какой молодец! Какой аккуратный мальчик!», когда он, раздеваясь, кладет вещи на место. Но из наших «честных» родительских уст ребенок чаще всего узнает лишь, что он плохой и делает «не так»!..

Критика постоянно присутствует в наших отношениях с детьми. Чего не скажешь об одобрении, поощрении. Где уж тут говорить о равенстве этих воздействий на детей!

Мало того, критикуя детей, родители в большинстве своем даже не осознают, что они это делают. Вот почему у нас в воспитании такой «перебор» критики.

Хочешь уважения — не начинай с оскорбления.

Бальтасар Грасиан

— Вам нужно освободиться от критики ребенка и перейти к его принятию, к поддержке его, — говорила я однажды маме, приведшей на консультацию ребенка. Ребенок был «зажатый», неуверенный в себе.

— Я его вообще не критикую! — с готовностью ответила мама. — Что я, не понимаю, что ли, что когда критикуешь, то они становятся в себе неуверенные! Что я, книжек не читала? — гордо сказала мама. — Я с ним нормально разговариваю!

И я улыбнулась, потому что так не соответствовали мамины слова ее обращению с ребенком. И она, «читающая книги», даже не замечала, что критикует ребенка, как не замечают этой критики в своем отношении к детям многие родители.

— Тебе что, сложно постоять две минуты! — говорила она ребенку, сидя у моего кабинета. И ее недовольный голос слышался даже в кабинете. И в этой фразе звучало: «Что за ребенок такой!»

— Ведь большой мальчик, должен уже понимать! (А ни черта не понимаешь! — вот истинный контекст фразы) — говорила она ему тут же, вслед.

— Ну почему другие дети стоят спокойно, а ты весь извертелся! — закончила она. (Она — не критиковала своего ребенка!)

И многие родители часто критикуют детей, даже не замечая, что они это делают!

— Слушай, ты нормально можешь нести?! Что ты его трясешь! Не можешь, так дай я понесу… — говорит мама четырехлетнему малышу, несущему пакет с игрушками.

— Ты или играй, или не играй… Что у тебя этот волан летает из стороны в сторону… Что, попасть нормально не можешь!.. — говорит мама восьмилетней дочери, играющей с ней в бадминтон.

Критика — многогранна. Она проникает везде — в каждую фразу, во взгляд, даже во вздох. И только родители могут питать иллюзии, что они не критикуют своих детей, а очень даже нормально с ними разговаривают, говоря:

— Ведь можешь же…

— Ну конечно, этого и стоило ожидать!..

— Нет, ну вы на него посмотрите!..

— Господи, ну почему другие дети…

— Неужели так сложно?…

— Чего от тебя еще ждать…

— Я так и знала, что добром это не кончится…

— Ты что, не мог…

— Откуда у тебя руки растут…

— Так и знала, что все испортишь…

— Ну, ты и постарался…

— И за что мне это?…

Дети же прекрасно чувствуют в этих фразах именно критику и недовольство. Чувствуют ее и в интонациях, и во взглядах, во вздохах, которыми мы выражаем свое отношение к «не такому» ребенку с его «не такими» поступками.

Дети прекрасно распознают критику даже в похвале, когда она на самом деле не является похвалой, хотя зачастую именно так родители «хвалят» своих детей.

— Ну, ведь сделал же, сделал, а сколько нытья было! — «хвалит» мама ребенка.

— Ты большой мальчик и все сам сможешь сделать! — говорит мама ребенку хорошую фразу. Но холодная, убийственная интонация передает истинный контекст: «Когда ты, наконец, научишься!»

— Когда ты стараешься, у тебя все получается! — менторским тоном произносит папа, с подтекстом: «Ведь ни черта же не стараешься!»

Есть еще одна особенность этого метода, разрушительная для ребенка. Особенность, которая приводит к тяжелым последствиям.

Мы не просто «честно» рассказываем ребенку о его провинностях, о несоответствии тому идеальному ребенку, которым он должен быть. Мы не просто сообщаем ему, что и где он сделал неправильно.

Мы маркируем его поведение. Мы даем название каким-то его проявлениям. Мы ставим штампы на личность ребенка.

— Ты опять забыл дома тетрадь, растяпа! — говорит мама ребенку, «обзывая» ребенка, «называя» всего его этим словом. И сколько таких «названий» мы даем нашим детям!

— Ты когда научишься класть на место вещи, неряха!

— Что ты шляешься по квартире, бездельник!

— Ты будешь мне помогать, лентяйка?

— Опять пример не решил, я же тебе объяснил, что же ты такой тупой!

— Как ты держишь нож, откуда у тебя руки растут, неумеха!

— Что ты все роняешь, какой ты неуклюжий!

Мы делаем это с благими намерениями — сделать детей ответственными, трудолюбивыми, аккуратными и умелыми. Но как сложно быть ответственным, трудолюбивым, аккуратным и умелым, если постоянно слышишь о себе, что ты безответственный, лентяй, неряха и неумеха! И в этом парадокс этого метода.

Накладывая штампы — мы переводим детей в другую категорию, с отрицательной окраской. И дети, узнав от нас — какие они, принимают это за данность, за реальность. И потом нам же отвечают:

— Да, я разбрасываю вещи, но я же неряха, что с меня возьмешь…

— Да, я неумеха, у меня не получается и не получится, я же неумеха…

— Да, я не хочу это делать, я же лентяйка…

И это уже не способствует их улучшению. Не подвигает их к совершенствованию. Действительно — чего стараться, когда он уже… Мы сами своей маркировкой личности ребенка затрудняем процесс его улучшения.

В этой нашей «маркировке» детей, я бы сказала, все уродство этого метода, его разрушительная для личности ребенка сила. Мы как бы накладываем на ребенка штамп, ставим на него клеймо. Но, маркируя детей как плохих, неорганизованных, неряшливых или вредных — мы воспитываем именно таких детей. И на смену чистому, уверенному в себе ребенку приходит существо с постоянным чувством вины, неуверенностью в себе, ощущением своей «плохости». Вместо совершенного создания появляется неряха, бестолочь, лентяй.

Я еще раз обращаю твое внимание, что сама критика — это оценка, в которой есть непринятие. И ребенок действительно прекрасно чувствует это непринятие и во взгляде, и во вздохе, и в интонации, и, конечно же, в словах, которыми его, мягко говоря, «называют». В каждом таком слове — «бестолочь» или «лентяй» — ребенок в первую очередь слышит непринятие и недовольство им. И ребенок постоянно чувствует себя «неправильным», «не таким» (если учесть тот поток критики, в каком живут дети, родители которых даже не понимают, что они постоянно только и делают, что критикуют своих детей!). И, живя в этих потоках критики, ребенок чувствует себя отверженным. Потому что им, таким, как он есть — постоянно недовольны! И как разрушительны эти чувства!

Много лет подряд проводя тренинг для родителей, я рассказывала одну и ту же историю. Однажды мой знакомый рассказал мне о своем очень трудном, трагичном детстве. Он, оставшийся без родителей совсем маленьким, воспитывался в семье родственников. И женщина, которая выполняла для него роль матери — не хотела его видеть в своем доме, просто ненавидела его. И — даже не называла его по имени, просто называла его «блядь». И говорила: «Ну что, блядь, жрать хочешь?» или: «Блядь, иди во двор…»

И он, маленький, еще не понимающий смысла этого слова, — знал, чувствовал, что она ненавидит его. Он действительно не знал, что значит это слово. Но смысл его был для него понятен — он ей не нравится. Она на него сердится. Он в чем-то виноват. Он какой-то «не такой».

Каждый раз рассказ об этом ребенке и о том, как с ним обращался взрослый человек, вызывал искреннее возмущение — какая дикость! Какая крайность! Как можно так жестоко обращаться с ребенком!

— Но ты думаешь, твой собственный ребенок, когда ты называешь его «бестолочью» или «лентяем», испытывает другие чувства? — спрашивала я.

И в ответ всегда слышала:

— Нет! Конечно, нет! Наши дети этого не чувствуют! Мы же их так ужасно не называем! — это был смысл всего, что говорили в ответ родители.

Но ведь слово «неряха» или «бестолочь» для ребенка — такие же непонятные сначала слова. Он может не понимать их смысла, он поймет его позже, но то, что стоит за словом, каким содержанием оно наполнено — ребенок не может не чувствовать! И чувствует то же, что и этот бедный мальчик, — отверженность, «плохость», чувство вины.

Но разве в этих чувствах должны жить наши дети — дорогие наши, любимые наши, драгоценные наши дети! Разве это те состояния, в которых им надо жить?!

Конечно же, надо признать, что критика — очень эффективный метод. Потому что униженный и отверженный, «не такой» ребенок — должен реабилитироваться, доказать, что он «такой». Показать, что он хороший, правильный. Что может поступать правильно. Поэтому критика чаще всего дает результаты — хорошее поведение ребенка. Желаемое поведение ребенка. То, чего ждут от него родители.

И вместе с тем давай признаем тот факт, что критика — разрушительный метод. Потому что наряду с хорошим, желаемым внешним поведением ребенка, она разрушает его личность. И оставляет его наедине с переживанием отверженности.

И получается, что родитель, применяя этот метод, находится в состоянии большого, правильного, важного человека.

Ребенок же живет в состоянии «плохости», чувстве вины, отверженности.

Думаю, что каждый из нас, взрослых людей — пережил, побывал в этих состояниях. Ведь нас тоже воспитывали в критике, и дома, и в школе. Тебе это нравилось?

Нравится ли тебе сейчас, когда тебя критикуют? Думаю, что и сейчас у нас достаточно возможностей на себе оценить «прелести» этого метода. Нас и сейчас иногда критикуют родители, нас критикуют мужья или жены, начальники. И я уверена — нам это совсем не нравится! Мы не хотим быть «не такими», неправильными. Мы не соглашаемся с критикой, пытаемся в ответ что-то сказать, оправдаться. Нам не нравится, когда выражают недовольство нами. Это не поддерживает нас. Не придает нам уверенности. А нашим детям?

Опять же — может ли твой ребенок так обращаться с тобой? Может ли он сказать тебе:

— Опять пообещал со мной погулять и не выполнил, какой ты врун!

— Опять котлеты пережарила, неумеха!

— Сколько раз тебе напоминать, чтобы ты мне рубашку погладила, какая ты безответственная!

— Чего вещи разбросал, неряха!

«Не хватало, чтобы меня мой ребенок критиковал!» — я думаю, именно такой ответ я бы услышала.

Конечно — это мы можем и имеем право критиковать наших детей.

И это тоже огромное неравенство в наших отношениях, которое показывает — до какой степени они неправильны! И я опять же ничуть не хочу облекать тебя чувством вины, потому что ты не виноват в том, что использовал этот метод воспитания. Его используют все. Все отношения людей проникнуты критикой. Мы сами воспитывались в таком критичном отношении со стороны взрослых — родителей, учителей, преподавателей. Это, действительно, один из самых распространенных методов воспитания.

Но каждый из нас, родителей, все равно сам должен осознанно выбрать — как ему взаимодействовать со своим ребенком. Может быть, увидев все разрушительные последствия этого метода, ты решишь отказаться от него. Может быть, ты захочешь изменить стиль своих отношений с ребенком.

Мы поговорим с тобой на страницах этой книги о возможности создания других — равноправных, глубоких и близких отношений с ребенком. Отношений, в которых критика как метод воспитания просто не понадобится. В которых анализ поступков ребенка, поддержка его в прохождении его жизненного опыта будет взаимным интересным процессом как для родителя, так и для ребенка.

Потому что ребенку, конечно же, нужна помощь в анализе его поступков. Нужна честная обратная связь. Но, это не значит — указывать все время, что он делает не так. Разве нам нужно сформировать в нем знание, что он ведет себя плохо?

Нам нужно помочь ему понять, как вести себя хорошо. Нам нужно дать ему информацию о его возможном хорошем поведении. Нам нужно поддержать его в уверенности, что он может поступать хорошо. Нам нужно помочь ему в осознании его действий и поступков, и это, опять же, возможно только при взаимном, глубоком, доверительном общении с ребенком, в котором ты не видишь лентяя или неряху — а видишь растущую личность, которой ты, взрослый, помогаешь расти.

Наказание

Не заставляй детей ронять слезы слишком часто, иначе им будет нечего уронить над твоей могилой.

Пифагор

Наказание — это реакция родителей на поведение ребенка, которое им не нравится. Это реакция на уже совершенный поступок, которым недовольны родители.

Цель наказания — показать ребенку, что за его плохими поступками следуют плохие последствия — невозможность пойти гулять или посмотреть телевизор, «угол» или порка.

Цель наказания — помочь ребенку осознать, что его поступок плохой. И осознавая это, отказаться от таких поступков, изменить стиль поведения.

Наказание — это последнее воздействие в цепи воспитательных методик. Оно завершает неудачные попытки по-иному воздействовать на ребенка.

Иногда наказание — симптом безграмотности родителей, когда ребенка наказывают ни за что, когда родители даже не ищут других способов воздействия. Чуть что — в угол. Чуть что — шлепок.

Но чаще всего родители прибегают к наказанию, если методы воспитания, которые они применяли — поучения, критика, манипуляции, — не сработали, и ребенок все же поступил по-своему или продолжает следовать выбранному стилю поведения.

И в этом вся парадоксальность ситуации. Наша «грамотность» в применении методов чаще всего и приводит к тому, что мы не достигаем результата. И тогда, как говорят родители, они вынуждены применять наказание. (Вот почему детей наказывали, наказывают и будут наказывать — потому что родители в большинстве своем остаются безграмотными и продолжают «воспитывать» своих детей, не получая нужного результата, и, приходя в состояние бессилия, используют наказание!)

Всякая злость происходит от бессилия.

Жан-Жак Руссо

Действительно, если я, как родитель, нашел с ребенком правильную интонацию, нашел способ взаимодействия — то ребенок услышал меня, мои требования и выполнил то, что должен был выполнить. Или не сделал того, чего не должен был делать. Тогда зачем мне его наказывать? За что мне его наказывать?

Но когда другие методы воспитания не подействовали (а если быть честным — когда то, как я их «грамотно» применил, не подействовало!) — я применяю наказание. Это — крайняя мера. Это тяжелая артиллерия. И каждый раз у родителей, применяющих наказание, есть оправдание: «А если он по-другому не понимает?! А если он по-другому не слышит!»

Но если твой ребенок тебя не слышит — это признак того, что ты не смог простроить с ним близкие, уважительные, открытые отношения. Или это ты его не слышишь, иначе бы уже нашел нужную интонацию, нужные слова, чтобы тебя услышали. Или ты его не понимаешь, иначе бы нашел возможность ему объяснить все тихо и мирно.

Но раз ребенок «по-другому не понимает и не слышит» — его нужно наказать!

И ты только вдумайся: за нашу собственную педагогическую безграмотность мы наказываем своих детей.

Мы наказываем детей, считая, что вправе это делать, что просто должны это делать, что иначе они не понимают. Мы наказываем детей, считая это правильным, нормальным методом воспитания. Мы наказываем детей, как всегда, из самых лучших побуждений, желая сделать их лучше, правильнее, воспитаннее. (Может, нам уже пора сделать себя лучше, грамотнее, добрее, чтобы дети не расплачивались за наши ошибки?)

Есть разные способы наказания. Каждый имеет свою специфику. Давай рассмотрим эти виды, чтобы осознать — что мы делаем с нашими детьми и с нами самими, когда используем этот метод «воспитания».

Физическое воздействие

— Я уже просто не знаю, что делать. И говорил я ему, и ругал, и совестил. А толку никакого. Как носил двойки по алгебре, так и носит. Мне уже в школу надоело ходить, мне математичка нотации читает, а я что сделать могу?… — говорил папа, пришедший на консультацию по поводу своего сына-подростка. — Я его уже бью. Просто порю. Ставлю его, что называется, кверху задом, штаны ему спускаю и ремнем — по заднице…

— И что — помогает? — спросила я. — Знания по алгебре от этого появляются?

— Да нет, — смущенно ответил папа. — Но, знаете, уже просто не знаешь, что делать. Думаешь, выпорю — сядет за уроки, выучит… Я уже и стоял над ним, пока он уроки делал, и тетради проверял, и заставлял мне объяснять, чего он должен сделать, а он ни бе ни ме… И моду взял — уроки прогуливать. Вот и порю его, чтобы в школу ходил и учился нормально…

— Но если ваш ребенок уже что-то там не понимает, если он уже отстал — как же может он выучить что-то непонятное ему, как китайская грамота, без помощи, без поддержки? И оттого, что вы стоите за его спиной, он не начинает лучше понимать то, что не понимает! И зачем же его бить, если ему просто нужна помощь?

— Да, я не знаю… — смущенно сказал папа. — Я уже об этом думал, но репетиторство денег требует, а у нас лишних денег нет…

— И поэтому нужно бить своего ребенка? Оттого, что у вас нет денег, чтобы помочь ему, поддержать его, нужно его бить? Вы же не бьете себя за то, что не имеете денег, чтобы помочь ребенку? Вы же не бьете себя, или жену, или учителя за то, что проглядели, просмотрели тот момент, когда ребенок запутался, отстал в понимании каких-то формул?…

— Да, знаете, как, — сокрушенно ответил папа. — Ведь не знаешь, что делать, ну и делаешь то, что с тобой делали. Ну а что делать-то?

— Что делать родителям и учителям, которые сами проворонили тот момент, когда ребенок отстал, чего-то не понял? Конечно же, помочь ребенку, только это и нужно делать!

Ситуация разрешилась быстро. Папа с мамой решили пойти к учительнице математики и поговорить с ней. Попросить ее о том, чтобы она хотя бы в ближайшее время не вызывала ребенка, не подчеркивала его незнание и непонимание, чтобы стала вести себя терпимей. Потому что, кроме того, что ребенок элементарно чего-то не понимал, он уже стал судорожно бояться строгую и категоричную учительницу, которая видела в нем «тупицу».

И вопрос о помощи ребенку решился элементарно просто. Я попросила свою дочь, которая училась тогда в десятом классе, позаниматься с мальчиком, чтобы понять, в чем его трудности. Ребенку хватило четырех занятий, на которых ему спокойно и доброжелательно объяснили то, что он когда-то не понял и что было причиной его неуспеваемости.

И — нужно ли было его бить?

Я наблюдал только одно действие розги — она или притупляет, или озлобляет.

Мишель Монтень

Есть еще одно плохое проявление этого метода. Мы иногда «пережимаем». Так же, как в поучениях, когда говорим больше, чем надо. Как в критике, когда критикуем больше, чем того заслуживает поступок ребенка.

— Я отшлепала однажды своего ребенка так, что рука потом болела. И я даже плакала оттого, что рука болит. А сейчас я думаю — а каково было ему? — рассказывала однажды на тренинге одна мама.

— Ему легче было, — незлобиво сказал кто-то из родителей. — Его по мягкому месту шлепали.

— Да, — согласилась я, — это место, наверное, специально сделали мягким, а то бы «гуманные» родители уже руки бы себе отбили или вообще забили своих детей в их «педагогическом» рвении.

Мы наказываем детей иногда жестко и не в меру. Крайняя степень — случай, о котором я однажды прочитала в газете, когда мать отшлепала по рукам двухлетнего ребенка за то, что он поцарапал игрушками поверхность нового полированного шкафа. Отшлепала так жестоко, сильно, что в прямом смысле отбила ребенку ручки. Их пришлось ампутировать. Избави Бог нас и наших детей от такой жестокости!

Физическое наказание — это уже конечное звено цепочки насильственных методов воспитания, когда мы «недожали», «недопекли» и приходится уже бить ребенка. Но что дальше? Дальше может идти только усиление агрессии. Но разве это нам надо?

Единственный способ прервать эту цепочку последствий — в корне изменить стиль воспитания, стиль обращения с ребенком. Начать по-другому, с другой стороны. Иного пути нет.

Гораздо легче стать отцом, чем остаться им.

Василий Ключевский

Этот метод дает безмерное чувство власти родителям. Чувство полной власти над ребенком. Это не просто упрек: «Я тебе говорила…» Это не требование: «Я тебе сказал, как надо делать!» Это не критика: «Что ты такой бестолковый!» Это — удар. Это насилие. В этой ситуации власть принадлежит сильному взрослому, который бьет маленького.

А что чувствует ребенок?

Ребенок испытывает страх перед тем, кто его бьет. Ребенок испытывает страх перед самим наказанием. Ребенок испытывает негативные эмоции ко всем, кто присутствует при наказании, за то, что они видят его унижение. За то, что позволяют его унижать.

Именно поэтому нет никаких положительных воспитательных эффектов в физическом воздействии на детей. Потому что никаких позитивных чувств в таком воздействии не испытывает ребенок. И если ты считаешь, что когда ты бьешь, шлепаешь, порешь своего ребенка, он испытывает желание исправиться — ты глубоко ошибаешься.

Можно заставить ребенка изображать старание после наказания. Чувство вины сможет заставить ребенка делать попытки перемениться к лучшему. Но все остальные чувства будут причиной сопротивления переменам. Потому что для обидчика не хочется делать ничего хорошего. И если ребенок все же что-то делает — только из страха. Вот и все, что происходит в наказании.

— Да пусть хоть боится кого-то, — сказал мне как-то на тренинге для родителей один такой «бьющий» отец.

И я изумилась его словам:

— Ты хочешь держать своего ребенка в страхе? Тогда кто для тебя твой ребенок — враг? Он что — противник? С ним нужно воевать? С ним нужно вести постоянные битвы? Или его нужно просто забить, чтобы он стал бессловесным и покорным? Разве нельзя жить в дружбе со своим ребенком? Разве нельзя жить в понимании и принятии, в близости, в доверии? Нельзя? Если ты считаешь, что так нельзя — то это твои проблемы, твои, не ребенка. Ребенок — изначально открыт и распахнут, доверчив и дружелюбен. Закрытыми и недоверчивыми, злыми и вредными делаем их только мы, родители. Но почему наказывать за это нужно детей?…

Строгость рождает страх, но грубость рождает ненависть.

Фрэнсис Бэкон

Может быть, для того чтобы отказаться от наказания как от метода воспитания и понять его негативные последствия — нам, родителям, помогут собственные воспоминания?

Как тебе было, когда тебя наказывали? Что ты чувствовал? Как ты относился к таким «педагогическим» воздействиям?

Я часто задаю этот вопрос родителям и знаю ответы — всегда одни и те же. Нам это не нравилось! Не нравился сам процесс! Не нравились собственные чувства и переживания! Даже те родители, которые оправдывали использование этого метода тем, что их самих наказывали — (и вот, мол, ничего, выросли нормальными детьми и даже благодарны родителям за такое «воспитание»!) — вспоминая свои чувства при наказании — испытывали только негативные переживания. И лица их, когда они вспоминали о том, что переживали, что чувствовали в момент наказания, — становились жесткими, и интонации менялись. И действительно, уже никакой благодарности не ощущалось в этих воспоминаниях!

Потому что люди вспоминали целую смесь переживаний: и чувство вины, что ты такой плохой, и обида на родителей, и чувство ненависти к тому, кто делал тебе больно, и одиночество, и отверженность. Но именно эти чувства переживают и наши дети в момент наказания!

И опять — обрати внимание, до какой степени это неравноправный метод! Может ли твой ребенок наказывать тебя? Может ли твой ребенок ответить тебе ударом? Ответ очевиден — нет. Он не имеет права ударить тебя.

Тогда — какое право мы имеем бить наших детей?!

Можно найти сто объяснений тому, почему мы их наказываем, вместо того чтобы вести с ними спокойный и равноправный диалог. Но может быть, уже не нужно искать объяснения, а просто перестать делать то, что недостойно больших, взрослых и умных людей.

Недостойно унижать тех, кто меньше тебя.

Тех, кто не может тебе ответить тем же способом.

Недостойно порождать страх, вместо того чтобы рождать любовь и понимание.

Лишение возможностей

Можно наказать ребенка, просто лишив его каких-то возможностей.

Можно поставить ребенка в угол и лишить его возможности передвигаться. Можно лишить его возможности смотреть телевизор. Можно не купить ему то, что он просит. Можно не разговаривать с ним, лишив его возможности полноценного общения. Можно не пустить его гулять или не отпустить в гости.

И мы часто говорим детям: «За то, что ты это сделал (не сделал):

— Я запрещаю тебе брать…

— Я не разрешаю тебе…

— Я не куплю тебе…

— Мы не возьмем тебя…

— Ты не пойдешь…

— Ты не будешь смотреть…

— Ты не будешь играть…»

Все, что достигнуто дрессировкой, нажимом, насилием, — непрочно, неверно и ненадежно.

Януш Корчак

Мы обладаем властью разрешать или запрещать. И мы манипулируем этой властью, добиваясь от ребенка того, что мы хотим.

Этот метод напрямую работает на подчинение ребенка, на указание — кто в доме хозяин. И в этом его слабая сторона. Потому что, опять же, он не оставляет ребенку чувства собственной ценности, осознание его возможностей и прав. Вот почему, даже подчиняясь нам, признавая нашу власть, ребенок затаивает обиду и несогласие с таким обращением.

Мы часто используем этот метод не по правилам, я бы сказала — нечестно. Именно наше чувство власти над ребенком, ощущение собственной власти в конкретной ситуации заставляет нас «перегибать», давать несоразмерное поступку наказание. И речь идет в первую очередь о том, чего мы лишаем ребенка в ответ на его плохой, с нашей точки зрения, поступок.

Я наблюдала однажды такую ситуацию, смешную и трагичную одновременно. Дочь моих знакомых, двенадцатилетняя девочка, совершила плохой поступок, за который и была наказана: ей не разрешили пойти на день рождения к однокласснице. Она готовила подарок. Собиралась на праздник, как на важное мероприятие. На дне рождения должны были быть значимые для нее сверстники, с кем ей хотелось пообщаться в такой вот «неформальной обстановке». Но родители сказали: «За то, что ты так поступила, ты не пойдешь на день рождения!» И это было очень жестокое наказание, несоразмерное тому, что сделала девочка.

А что же она сделала? Она не захотела есть манную кашу, которую ей приготовили. (Я обращаю твое внимание — двенадцатилетней девочке родители готовят манную кашу, которую она терпеть не может! И она должна ее съесть! Уже одно это вызывает большое сомнение в мудрости родителей, в их уважении к ребенку и признании его прав на элементарное желание — самому решить, что ему есть в этом возрасте!)

Ненавистную кашу девочка есть не хотела. Но знала, что ни ее нытье, ни жалобы, ни уговоры не убедят родителей, она понимала, что кашу все-таки придется есть. На ее счастье пришла я, родители отвлеклись на разговоры со мной, и она, улучив момент, прокралась на балкон и выбросила кашу.

Хочу обратить твое внимание на то, что ребенок был в самом прямом смысле поставлен в ситуацию, когда он не мог поступить по-другому. Съесть ненавистную кашу — невозможно. Тихо-мирно выбросить ее в туалет — нельзя: мы сидим на кухне, мимо нас с тарелкой в туалет не проберешься. Но из комнаты, куда ее отправили есть эту ненавистную кашу, можно незаметно пройти в большую комнату, а там — о счастье! — балкон, с него-то и можно выбросить кашу. Что она и сделала.

На беду, вся ее затея открылась. Открылась нечаянно и смешно. Когда взрослые вышли на балкон покурить, их взглядам предстала удивительная картина: ель, растущая напротив балкона, была припорошена чем-то белым, что при более тщательном рассмотрении оказалось манной кашей.

Преступница была выведена на чистую воду. Наказание родилось само — лишить ее того, чего она больше всего хотела. И это было так жестоко. И так несправедливо.

Я пыталась доказать, что этого делать нельзя. Что провинность ребенка не стоит этого наказания. Мало того, эта провинность была создана самими родителями — их «странным» стилем воспитания, когда большую девочку кормят манной кашей, не оставляя ей свободы выбора. Когда она должна отстаивать эту свободу выбора вот такими вот извращенными поступками — обливать роскошную ель манной кашей! Но родители были неумолимы.

«Она должна знать… Она должна осознавать… Она должна прочувствовать…» Это были их аргументы. И я уверена — она «прочувствовала».

Она прочувствовала всю глубину несогласия и несправедливости такого наказания. Прочувствовала боль разрушенных ожиданий. Я уверена — почувствовала даже ненависть к родителям, с такой вот жесткостью лишивших ее того, что ей было важно. И за что? За что, спрашивается?

Однажды я нечаянно воочию увидела чувства, которые испытывает ребенок, властью родителей лишенный возможностей. Я стала их свидетелем нечаянно, невольно — зашла в гости к соседке, у которой в этот момент ребенок стоял в углу, лишенный возможности играть, двигаться. Я в мягких домашних тапочках прошла за чем-то на кухню, где и стоял наказанный, он просто не услышал, что я вошла, поэтому стоя в углу, продолжал делать то, что делал, пока был в одиночестве. Он бил ногой по стене, бил ритмично и говорил при этом так же ритмично, зло:

— Ненавижу мамку… Ненавижу мамку… Ненавижу мамку…

Я так же тихо, как вошла, ушла обратно, потрясенная этой неприкрытой, такой страшной в устах ребенка ненавистью. И только и смогла сказать его маме:

— Выпусти его, пожалуйста! Выпусти! Ему нельзя там стоять…

И сколько родителей, ставя детей в угол, находятся в иллюзиях, что ребенок сейчас чувствует раскаяние, сожаление, что он стоит и «исправляется»…

Ребенок, в большинстве случаев, испытывает совсем другие чувства! Думаю, они тебе знакомы — из детства. И чтобы ярче вспомнить их, представь, что чувствовал бы ты сейчас, если бы тебе, взрослому человеку, кто-то большой и важный сказал:

— Ты забыл купить хлеб? За это останешься без своего футбольного матча по телевизору!

— Я пойду в кино, а ты останешься дома, потому что не помыла посуду!

— За то, что ты опоздал, никакого тебе пива!

— Раз ты так мало зарабатываешь — никакого тебе секса!

Как тебе — понравится такое обращение с тобой? Какие чувства ты испытаешь к этому большому и властному человеку? Приятно тебе быть в этой роли?

А может ли твой ребенок так с тобой обращаться? Может ли твой ребенок за твои провинности лишить тебя чего-то? Ведь мы, родители, ведем себя иногда очень плохо, глупо, иногда просто отвратительно. Нас есть за что наказывать лишением возможностей.

«Мал еще родителей судить!» — скажешь ты. Но почему мал? Чем мал? Мал телом? Да, мал. Но в нем живет та же вечная бессмертная душа, что и в тебе. Он может быть так же недоволен твоим поведением, твоим отношением к нему. Вот только ответить тебе таким же обращением он не может. Иногда я думаю: а жаль, что дети лишены такой возможности.

И опять — дети лишены возможностей…

Отвержение

Это мощный способ воздействия на детей, направленный на получение от них желаемого поступка или поведения. Воздействие, не оставляющее ребенку выбора. Или я должен сделать так, как хочет мама, или я не принимаемый, отверженный, плохой.

Как это звучит в жизни:

— Уйди!

— Терпеть не могу такого грязного!

— Знать тебя не хочу. Говорить с тобой не хочу.

— Пока в комнате не уберешь, не подходи ко мне!

И это не обязательно даже произносить. Отвержение — в интонации, во взгляде, в жесте. Можно просто посмотреть или оттолкнуть его, и ребенок уже чувствует себя отвергнутым. В этом и суть метода — отвергнуть ребенка, оставить его в одиночестве, отчуждении, чтобы он, испугавшись, помучившись, осознав всю свою «плохость», изменил свое поведение.

Отвержение, по сути, — это тоже лишение возможностей, лишение мощное, работающее безотказно. Потому что я лишаю ребенка не возможности пойти в кино, не возможности посмотреть мультик. Я лишаю его своей любви, своего принятия. И это работает сильнее, чем любое лишение, чем физическое наказание, которое можно стерпеть. А за отвержением стоит: «Я не люблю тебя больше». И это очень страшно — остаться без любви и принятия мамы или папы. Поэтому дети очень болезненно переживают отвержение. Поэтому метод и «работает». За счет своей жестокости.

Я наблюдала такую ситуацию в плавательном бассейне, где ждала внука с тренировки.

— Мне трудно, мама… У меня не получается… Я не хочу сюда ходить…

Я обратила внимание на эти слова, потому что сама не так давно слышала их от своего внука. И сказаны они были тоже по поводу занятий в этом бассейне: «Мне так трудно… У меня не получается… Я не хочу ходить в бассейн…» И мы с дочерью обсуждали сложившуюся ситуацию.

Разрешить ему не ходить в бассейн — неправильно. Он должен понимать — чтобы научиться чему-то, нужно приложить старание, терпение. Но оставить ситуацию такой тоже нельзя, раз он так переживает, раз это для него сложно.

Проанализировав ситуацию, мы поняли, что сами ее создали. Дочь вернулась с ним из отпуска, когда группы были уже набраны и дети начали занятия. И ребенок попал в группу, где оказался самым слабым, неподготовленным. Естественно, он не чувствовал себя там комфортно, осознавая свою неуспешность на фоне других. Мы решили ему помочь, поддержать его, тем более что сами невольно «помогли» сложиться такой ситуации.

Мы решили поговорить с тренером, объяснить ему, что ребенок переживает, что ему нужна поддержка. Мы поддержали ребенка, заверив, что у него обязательно все получится, что это нестрашно, если что-то пока не получается — так бывает у всех людей. Но если человек старается и продолжает учиться — у него потом обязательно все получается. Мы хвалили его после каждого занятия: «У тебя есть сила воли, ты молодец, что продолжаешь заниматься. У тебя уже получается лучше. Тренер тебя хвалит, говорит, что ты стараешься». Спустя какое-то время все изменилось, и он стал ходить в бассейн с удовольствием.

Поэтому я и обратила внимание на слова: «Мне так трудно…» И подумала: не одному нашему тяжело заниматься. Я повернулась и увидела говорившего — мальчика лет семи. Мама, сидящая на диване рядом с сыном, который только что вышел после тренировки, с мокрыми еще волосами, и переобувался, — промолчала в ответ. И я подумала удивленно — что же она молчит, он же просит о помощи!

— Мне трудно, мама, — опять сказал мальчик, сказал очень трогательно, и слезы выступили на его глазах, — у меня ничего не получается, я не хочу…

Он не успел закончить фазу, как мама неожиданно отодвинулась от него в другой угол дивана и сказала холодным, жестким тоном, от которого у меня, что называется, мурашки пошли по телу (а каково было ребенку!):

— Я даже сидеть с тобой рядом не хочу после этого. — И отвернувшись от него, добавила презрительно: — Я даже смотреть на тебя не хочу после этого…

Она демонстративно повернула голову в сторону, как бы показывая, что ей действительно смотреть не хочется на такого ребенка!

И ребенок застыл, просто окаменел. Потом виновато и тихо, не глядя на нее — боясь, наверное, снова увидеть ее неприступность и холодность, быстро оделся и сказал тихо, виновато: «Я готов, мама…»

Женщина встала и пошла — так же не глядя на ребенка, как будто его не существовало. Потому что, действительно, зачем ей такой ребенок? Ей нужен рекордсмен, кем она может гордиться! А зачем ей слабый, сомневающийся в себе ребенок? А ребенок поплелся за ней, еле переставляя ноги, поникший, просто пришибленный своей виной, тем, что он — «не такой».

И я подумала, глядя им вслед: теперь мальчик будет изо всех сил стараться. Чтобы получить одобрение. Чтобы получить принятие. Чтобы мама захотела на него смотреть. И он будет справляться с этой ситуацией в одиночку, преодолевая неудачи, будет напрягаться и тревожиться — и не находить поддержки. Будет переживать, страдать в своей отверженности. Так появляются тревожные, невротичные, неуверенные в себе дети.

Или, что возможнее всего, будет заболевать после тренировок или перед тренировками. Будет заболевать неосознанно — чтобы избежать травмирующей ситуации. И потом взрослые скажут: не пошло у нас плавание, здоровье не позволило.

Или он закроет свои чувства, ожесточится и докажет маме (чего она и хочет!), что он может. Докажет, сцепив зубы, ожесточившись. Но только никого в жизни это ожесточение и закрытость еще не делало счастливым. Успешным — да, результативным — да. Но счастливым — нет. Потому что счастье приходит к открытым людям с распахнутыми сердцами.

И я подумала с грустью: мы отворачиваемся от ребенка именно тогда, когда ему больше всего нужна поддержка. Именно тогда, когда он нуждается в нашей помощи, в поддержке его, в осознании собственных поступков, в одобрении, в успокоении, что он научится делать правильно — мы чаще всего и отвергаем ребенка. И даже сделали это отдельным методом воспитания, эффективным и таким жестоким.

И даже в таком жестоком воздействии мы, родители, опять-таки, умудряемся пережать, передавить свое воздействие, как делали это в применении других методов.

Я видела однажды действительно душераздирающую сцену. Среди бела дня между рядов вещевого рынка шла женщина, за руку которой цеплялась, плача во весь голос, девочка лет двенадцати. И мама с отвращением отталкивала руку ребенка, с ненавистью говоря:

— Отстань, я сказала, не трогай меня…

— Но мама! — отчаянно, размазывая по лицу слезы, кричала девочка. — Мамочка! — и опять хватала быстро идущую мать за руку. А та — опять отталкивала ее руку, как что-то мерзкое, и шла дальше. И девочка опять кричала, плача отчаянно и громко:

— Мамочка!.. Ну мама!..

И это было такое жестокое зрелище! И там, где они проходили, люди останавливались и провожали взглядами эту пару, и у всех на лицах читалось только одно — недоумение. За что мать так жестоко, на глазах у сотен людей отвергает ребенка!

Ни один ребенок не может опозорить родителей так, как родитель — ребенка.

Ян Курчаб

Я тоже, потрясенная этой сценой, долгое время была под ее впечатлением и все думала — ну действительно, что такого страшного в принципе может натворить ребенок? За что его можно так жестоко отвергать?

Я перебирала разные варианты: может, девочка попросила что-то купить и не поняла отказа? Может, обманула? Украла деньги? Призналась, что плохо закончила четверть? Я дошла даже до почти невозможного в ее возрасте — забеременела?

Но какую бы причину я ни придумывала, каждая из них, я уверена — каждая требовала не отвержения, а наоборот, приближения к ребенку, чтобы понять вместе с ним, как это произошло и что теперь с этим делать.

Именно этого требуют все неприятные и сложные ситуации с детьми — именно поддержки ребенка в осознании произошедшего, поиск путей выхода. Потому что раз ребенок натворил то, что не надо было, иногда сам не понимая, как у него это получилось, то он тем более не знает, как из этой ситуации выйти!

Вот тут и нужны родители, которые с позиции своего опыта, знаний и подскажут ему, помогут ему понять и причины свершившегося, и возможные варианты выхода из ситуации. Но меньше всего в таких ситуациях ребенка надо отвергать. Да еще так жестоко. И я уверена — нет такой детской провинности, которая стоила бы такого отвержения!

Но сколько историй о таком вот «неадекватном» отвержении слышала я на тренингах для родителей от самих родителей!

— Я закончила четверть с одной тройкой, которую так и не смогла исправить. И, как сказала мама, стала «позором» для всей семьи. И родители со мной демонстративно не разговаривали несколько дней, пока я не уехала к бабушке. Это были самые тяжелые дни в моей жизни…

— Когда мне было пятнадцать лет, я купила путевку на море. Родители меня не отпускали. Была отговорка — без моей помощи они не смогут сделать ремонт. Я понимала, что это была просто отговорка, чтобы меня не пустить. И все равно уехала отдыхать. И целый год папа со мной не разговаривал.

— Меня родители чуть что отправляли в мою комнату: «Сиди там и на глаза не показывайся, пока…» Это была ссылка. За любую провинность: «Иди и посиди, и пока не поймешь — не выходи». Они не хотели меня видеть. И я сидел в этой комнате такой одинокий, и чувство это было такое ужасное — меня даже видеть не хотят…

Надо признать, что отвержение — это очень распространенный метод. Мы часто отвергаем детей, иногда даже не понимая, что мы при этом делаем. Не осознавая, что получают в этой ситуации родитель и ребенок.

Родитель в таком «педагогическом процессе» чувствует свою правоту. Правоту и еще раз правоту. Ведь он воспитывает ребенка!

Я знаю это на опыте своего родительства. Много раз (опять же, не осознавая, что я делаю), я отвергала своего ребенка. Не жестко: «Уйди, не хочу тебя видеть!», просто отстраненным своим молчанием, в котором было недовольство ее поведением. И всегда я испытывала при этом чувство собственной правоты и обиду, что мой ребенок так со мной поступает! И искреннее желание — чтобы она осознала и поняла! (Чтобы она осознала и поняла — обращаю я твое внимание! Как мы, взрослые, хотим, чтобы дети осознали и поняли, когда сами мы ни черта не осознаем и не понимаем, что творим!) Но я помню это ощущение собственной правоты, уверенности, что я правильно поступаю, что я так воспитываю!

Что чувствует ребенок в процессе такого «воспитания», думаю, теперь тоже понятно. Отчаяние: «Мне и так плохо, а меня не поняли, меня отвергли!» Одиночество. Чувство вины. Чувство беспомощности, потому что не знаешь, что теперь делать, и нет никого, кто бы тебе помог! Страстное желание, чтобы тебя приняли обратно.

Не так давно я увидела все эти детские переживания.

Мы с внуком поссорились. Это был редкий для нас случай — обычно мы находим общий язык. А тут утром по пути в детский сад он, недовольный тем, что его не оставили дома, как обещали, на мне сорвал свое плохое настроение, обвинив меня, как говорится, во всех смертных грехах. (И опять, обрати внимание, как часто мы, взрослые, сами расстраиваем детей своими обещаниями, которые не выполняем. Но потом, когда они выражают свой протест или возмущение этим, их же считаем виноватыми в плохом поведении!)

Я понимала, в чем причина его такого вот «срыва» на мне, и несколько раз пыталась остановить его, объясняя это. Но его, что называется «понесло». И когда он в детском саду, переодевшись, собрался уйти в группу, я сказала:

— Ты очень плохо со мной обращался по пути в сад. Я понимаю, почему ты так себя вел. Но я считаю, что ты должен хотя бы извиниться передо мной за такое несправедливое отношение ко мне.

Но внук ушел в группу, так и не извинившись, хотя я точно знала, видела — он понимает, что был неправ.

Дома я обсудила эту ситуацию с дочерью, сказав, что при всем том, что я понимаю, почему он так себя вел (он был очень расстроен тем, что ему пришлось идти в сад вместо того, чтобы остаться дома и пойти с мамой в спортивный клуб), я считаю, что он, большой, уже шестилетний мальчик, должен также понимать, что, если он невольно обидел человека, надо перед ним извиниться.

Поэтому, когда я забрала внука вечером из сада, и он попытался со мной общаться как ни в чем не бывало, я сказала, что не считаю это правильным — делать вид, что между нами ничего не произошло. И мне бы хотелось, чтобы он просто признал свою неправоту и извинился за плохое обращение со мной. Он ушел в свою комнату и спустя какое-то время вышел с рисунком, чтобы обсудить его со мной. Я понимала — это была попытка примирения. Но я также понимала, ребенок действительно должен уметь признавать свои ошибки и приносить извинения людям, которых он, пусть и невольно, но обидел. Поэтому не стала с ним ничего обсуждать, сказав, что прежде нам нужно прояснить наши отношения. К счастью, скоро пришла его мама, и я, объяснив дочери ситуацию, попросила ее помочь ему помириться. Помочь, потому что вдруг сама поняла — у него даже опыта нет такого — мириться. Никто его не отвергал, никто с ним не ссорился, поэтому ему не приходилось мириться. Ему нужно было помочь научиться это делать.

Дочь ушла к ребенку, и я, готовя ужин, слышала, как она расспрашивает о том, что произошло, как он покаянным голосом говорит о том, что обидел Марусю, но что не хотел обидеть…

Спустя какое-то время они пришли ко мне вдвоем и позвали меня в комнату. Когда я зашла, на столе лежал рисунок, на котором была изображена я — во всей красе, какой видел меня ребенок.

— Это тебе, Маруся — сказал внук и замолчал.

Тут дочь помогла ему:

— Ты хотел Марусе еще что-то сказать. Маруся, Никита хочет тебе кое-что сказать, — сказала она мне, как бы соединив нас.

И ребенок произнес:

— Маруся, я был неправ утром… Прости, что я тебя обидел…

— Конечно, я прощаю тебя, дорогой, — сказала я. — И не успела я это произнести, как он прижался ко мне и произнес горячо и так искренне: — Какая радость, Маруся!

Я присела и обняла его крепко, и он опять повторил:

— Какая радость!

И такое облегчение прозвучало в его словах! Такая искренняя радость, что его, пусть и кратковременное, отвержение прекратилось! Что он прощен! И так трогательно это прозвучало, что у меня и у дочери слезы выступили на глазах.

Дочь, растроганная этой сценой, ушла, а мы, обнявшись, спокойно обсудили все произошедшее.

— Ты плохо поступил со мной, потому что был недоволен тем, что тебя вели в сад, — сказала я. — И на мне сорвал свое недовольство. Я думаю, ты понял, что так делать не нужно: я ведь была не виновата в том, что тебе пришлось идти в сад. Учись быть честным и не обвинять других людей в том, в чем они не виноваты, иначе ты будешь с ними ссориться.

— Но я просто был расстроен, что ты меня ведешь в сад. Я тебя нечаянно обидел.

— Да, дорогой, я понимаю, что ты был расстроен. И ты не хотел меня обидеть, и обидел нечаянно. Но если ты увидел, что ты обидел человека, даже нечаянно, — просто попроси у него прощения, извинись перед ним. И вся обида пройдет. Именно этого я и хотела от тебя — чтобы ты просто признался, что вел себя утром по отношению ко мне несправедливо. И вот сейчас ты извинился — и я сразу тебе все простила, потому что понимаю, что ты сделал это нечаянно, и знаю, что ты хороший человек…

Ребенок ушел. А я под впечатлением всего нашего разговора и его такого неожиданного: «Какая радость, Маруся!» думала: сколько терзаний и переживаний испытывает душа маленького ребенка, когда чувствует себя виноватой и отвергнутой! Внук побыл в этом состоянии не больше часа, пока не пришла мама, которая помогла ему помириться. А если ребенок живет в постоянном чувстве вины? И никто ему не помогает сделать этот шаг к примирению? А если его постоянно ругают или критикуют, отвергая его такого, какой он есть? Какие душевные терзания! Какие переживания! И какое одиночество должен испытывать он, чувствуя себя плохим и не принятым взрослыми! И не просто взрослыми — самыми близкими, самыми значимыми для него в жизни людьми, чье мнение и отношение, чьи чувства — самые важные для него!

Не слишком ли большой ценой получаем мы от детей желаемые результаты?

Манипуляции

«Прекрасный» способ добиться от ребенка послушания, вызвав у него чувство вины и поставив его в ситуацию, когда единственная возможность снять с себя это чувство вины и перестать чувствовать себя плохим — это сделать то, что хотят от тебя родители.

Манипулирование собственным ребенком всегда имеет под собой самый прекрасный, хороший мотив. Мы искренно уверены, что достигая манипуляциями желаемого, мы делаем это только ради детей и во имя детей. Мало того, мы даже не осознаем, что то, что мы совершаем с ребенком, есть наша манипуляция им. Большинство родителей даже слова такого не знают, но только и делают, что манипулируют собственными детьми.

— Если бы ты меня любила, ты бы меня не расстраивала и съела кашу, — говорит мама пятилетней девочке.

И за всем сказанным есть скрытый смысл:

— Хорошие девочки не расстраивают маму. Если ты меня расстраиваешь — значит, ты плохая девочка.

— Хорошие девочки едят кашу, которую им дает мама. Если ты не ешь эту кашу, — ты плохая девочка.

— Единственный способ остаться для меня хорошей девочкой — съесть кашу…

И у ребенка есть выбор: либо съесть эту ненавистную кашу и стать хорошей девочкой для мамы, либо не съесть, но остаться с сильнейшим чувством вины, что он — плохой ребенок, что он не любит маму.

Но ни один психически здоровый человек не хочет жить с чувством вины, не хочет чувствовать себя плохим и виноватым. Поэтому у ребенка, по большому счету, и выбора нет — надо съесть эту ненавистную кашу.

И в этом суть манипуляции — добиться от ребенка того, чего я хочу, через его чувство вины, боязнь стать плохим, отверженным.

Ребенок, например, играет за компьютером или занят каким-то своим важным делом. Приходит мама, которая говорит, что нужно сходить в магазин. Ребенок начинает отказываться, потому что увлечен своим делом.

— Нет, — говорит мама, — если ты хороший мальчик, ты пойдешь в магазин. Но, конечно, если ты меня не уважаешь, не ценишь, не заботишься обо мне, то тогда продолжай играть…

И это, как говорится, удар ниже пояса. Потому что какой тут может быть выбор?

Или ребенок бросит играть — чего он на самом деле не хочет, или станет плохим — чего он тоже совсем не хочет. Из двух «не хочет» он должен сделать выбор. Из двух выборов, ни один из которых не является его собственным, желаемым выбором, он должен что-то выбрать. И он «выбирает» меньшее — бросить игру. У него по большому счету и выбора-то не остается.

В этом и есть суть манипуляции — создать видимость выбора для ребенка, заставить его выбрать из того, из чего он на самом деле ничего не выбрал бы. Он выбрал бы третий вариант — сидеть и играть. Но такого выбора ему не оставляют. Он в любом случае выберет из того, что предложит родитель.

Поэтому манипуляция — один из самых нечестных способов воздействия на ребенка. Это способ, беспроигрышный для родителей. При любом выборе ребенка побеждает родитель.

Сделал ребенок так, как того хотел родитель, — родитель победил, он добился от ребенка того, чего хотел.

Не сделал ребенок так, как хотел родитель — тоже родитель победил, потому что родитель остался в ощущении себя хорошим, правильным родителем, а ребенок — остался плохим, отверженным, с чувством вины.

Есть еще одно понимание, что такое манипуляция. Это смешение, соединение в одно никак друг с другом не связанных явлений.

Я говорю ребенку: «Если бы ты любил маму — ты бы съел эту кашу!»

Но любовь ребенка к маме и его отношение к каше — это совершенно разные вещи. Ребенок любит маму, но может не любить мамину кашу. Это никак не связанные вещи. Но «мудрые» родители жонглируют этими понятиями, спутывают их, чтобы получить от ребенка желаемый поступок.

А ребенок слишком мал, чтобы осознать, понять — где здесь неправда, в чем — подмена понятий. Ведь на манипуляции ловятся и взрослые, и умные, и образованные люди. В этом и особенность манипуляции — она так быстро вызывает в нас чувство вины, что мы даже не понимаем, что нас, по большому счету, обманули, смешав несовместимые понятия. Но нам говорят: «Если бы ты меня любил, ты бы вовремя приходил с работы…» или «Если бы ты меня любила, ты не болтала бы два часа с подругой…» — и мы ловимся, испытываем чувство вины, испытываем раскаяние и обещаем так больше не поступать…

Так, когда я уже взрослым человеком приезжала в отпуск к маме, она все время пыталась накормить меня своими бесконечными сытными и вкусными блюдами, манипулируя моим чувством вины: «Конечно, приезжаешь раз в год — и не ешь борщ, который я приготовила, так ты мамочку любишь…» Или: «Я старалась-старалась, фаршировала этот перец, а ты попробовать не хочешь, так ты ценишь мое старание!» И я ловилась на эти слова, чувствуя вину, что действительно редко приезжаю, действительно, она так старалась…

Сейчас, когда мама делает то же самое, пытаясь меня накормить — обкормить, я просто смеюсь:

— Мамочка, ты и борщ для меня — разные вещи. Тебя я люблю всегда. Борщ — иногда, когда хочу. Поэтому я не должна его есть. И это не имеет никакого отношения к моей любви к тебе. Ешь его сама. Съешь порцию за меня, — говорю я, и этим заканчиваются мамины попытки манипуляции (и я уверена, мама и знать не знает, что она пыталась мной манипулировать, как не осознает это большинство родителей!).

Действительно, в большинстве случаев родители не осознают, что они манипулируют ребенком. Вот почему их даже нельзя винить за это. Они это просто делают, делают так красиво, так артистично.

— Тебе не стыдно! Я тебя просила убрать, а ты сидишь и книжку читаешь… — гневно говорит мама.

И эта такая простая и знакомая всем родителям фраза — тоже манипуляция! Потому что она имеет скрытый смысл:

— Ты не должен делать то, что хочешь ты. Ты должен делать то, что хочу я. Иначе ты — плохой ребенок. И если ты будешь делать то, что хочешь ты, а не то, что хочу я, тебе должно быть стыдно.

Но почему маме не стыдно за свое желание, а ребенок должен испытывать стыд за свое желание? В этом и есть манипуляция — обвинить ребенка в том, в чем он не виноват, но через чувство вины добиться выполнения желаемого.

Еще один способ манипуляции — самому что-то сделать, сделать то, о чем тебя не просили, что было твоим собственным выбором, а потом укорять этим, упрекать окружающих.

«Я три часа это блюдо готовила, а ты, неблагодарный, не хочешь его есть!» — обиженно заявляет мама. Но сын не просил тебя его готовить. Ты сама «заморочилась» с этим блюдом и ждешь благодарности!

«Я все магазины обегала, чтобы тебе это купить, а ты носить не хочешь…» Но если ты, «обегав все магазины», купила то, что не нравится ребенку, почему он должен это носить? Если ты не учла его вкус, его желания, а купила то, что сама посчитала нужным, почему он должен это носить? (А дети так часто и отвечают: «Ну и носи это сама!»)

«Я ради тебя работу бросила, а ты…» Но миллионы родителей не бросают работу, а совмещают работу с воспитанием ребенка, иногда не одного, а нескольких детей. И при этом умудряются делать карьеру и достигать успеха. Твой выбор раствориться в ребенке, жить для ребенка — это твой собственный выбор. Почему ребенок должен из-за этого чувствовать себя виноватым?

«Я тебе всю жизнь отдала…» Но родить или не родить ребенка — это выбор самого родителя. «Отдавать ему жизнь» — тоже выбор самого родителя. Ребенок уж точно не просил: «Мама, отдай мне всю свою жизнь…» Мы сами иногда решаем поставить крест на всей своей жизни и жить ради ребенка — им и его жизнью. (К каким тяжелым последствиям для ребенка приводит наше искреннее желание «жить его жизнью, жить ради него», мы поговорим в книге «Искусство быть родителем».) Мы сами делаем то, о чем нас не просили (чего лучше бы мы не делали!) — а потом ждем благодарности или ответных «жертв».

Обвинить другого в том, что ты сам сотворил, — одна из распространенных манипуляций.

Несколько раз в своей практике я сталкивалась с обвинением:

— Он у меня столько здоровья отнял… Он мне все нервы измотал… Он бабушку до могилы довел своим поведением…

И это тоже манипуляция. Нечестная и жестокая, как большинство манипуляций. Это мы сами, в силу многих оправдывающих нас причин, не смогли построить нормальные отношения с ребенком и теперь «болезненно» реагируем на него самого и его поступки. И говорим — сколько он у меня здоровья отнял… Сколько он мне нервов попортил… А мы тут — ни при чем!

Манипуляция — один из самых нечестных способов взаимодействия с ребенком. В других методах воспитания все открыто. Открыты претензии к ребенку. Открыты способы наказания. Открыты чувства наказывающего.

В манипуляции все скрыто. Все спрятано за заботу и внимание. Все звучит очень благородно и красиво. Но по сути — нечестно. И подчас — жестоко.

Однажды ко мне на консультацию пришли мама и бабушка, которые показались мне очень заботливыми, переживающими за своего сына и внука. Пришли на консультацию к психологу вдвоем, нашли время. Но их претензии, их запрос сначала вообще мне были непонятны.

Они, перебивая друг друга, старались подробно описать, сколько у них проблем с восьмилетним мальчиком. И претензий этих было, что называется, вагон и маленькая тележка.

И читать он не хочет, нужно его заставлять, и к столу не дозовешься — сейчас, сейчас, а сам в солдатики играет. И спать не уложишь, все просит: «Я еще чуть-чуть поиграю… Еще чуть-чуть…» И в комнате никогда порядка нет, то он что-то вырезает, то он что-то собирает, то все игрушки из коробки вывалит, а собирать их не хочет…

Я искренне не могла понять — что страшного они видят в поведении ребенка? Все, что они описали, было нормальным поведением нормального восьмилетнего мальчишки, который любит играть, вырезать, имеет свои пристрастия или свои нежелания. Обычный живой ребенок, которым он и должен быть.

Но их ребенок должен был получать только пятерки, по первому требованию, как солдатик, ложиться в постель, любить читать, как любила читать бабушка, и еще многое он был должен…

И я уже было собралась говорить с этими сверхтребовательными родителями об их завышенных претензиях к ребенку, как разговор принял совсем другой оборот.

Оказалось, что для того, чтобы заставить его быть «нормальным» ребенком, чтобы он понял, как плохо себя ведет, и исправился, они разработали целый план, который и привели в действие. Только план этот не сработал, не привел к желаемому результату, вот они и пришли на консультацию, чтобы выяснить, как же им теперь поступить.

А план был жестокий и бесчеловечный, как будто они хотели не восьмилетнего мальчика «исправить», а какое-то чудовище.

Мама уехала к подруге на несколько дней. А бабушка сказала мальчику:

— У мамы заболело сердце из-за того, что ты не слушаешься. Ее положили в больницу, и она может умереть… Вот до чего ты довел маму… Если бы ты любил маму, ты бы не доводил ее до такого состояния, ты бы слушался… Тебе надо срочно исправиться, чтобы мама выздоровела…

Бабушка ожидала, что ребенок после такой ее речи сразу «исправится», побежит делать уроки, наведет порядок в комнате, чтобы мамочка сразу из больницы вышла. А он, бессовестный, ушел к себе в комнату, улегся на кровать и пролежал там молчком весь вечер, даже внеклассное чтение не хотел делать, пришлось его заставлять, напоминать ему, к чему привела его плохая успеваемость…

— Это было позавчера, — возмущенная таким ужасным поведением внука, рассказывала бабушка. — Вчера он как пришел из школы, сразу спрашивает — а мама не вышла из больницы? Я ему сказала — как же она выйдет, когда он ее расстраивает, продолжает не слушаться? А ведь если бы он любил маму, он бы уже исправился… Но он не исправляется, и маме стало еще хуже…

А он улегся на кровать. Ничего делать не хочет. Сказал только: если мама умрет, я тоже умру… Чуть не силой его пришлось заставлять уроки делать… Сегодня пришел, сразу к себе в комнату пошел, лег и лежит, отвернувшись к стенке. И разговаривать не хочет… Бессердечный какой-то… — заключила бабушка.

А я, к своему ужасу вдруг почувствовала такую ненависть, жгучую ненависть к милой и «сердечной» бабушке, что, казалось, будь у меня в руках оружие, я могла бы ее пристрелить, чтобы она не истязала ребенка.

Я вышла из кабинета, чтобы привести себя в нормальное состояние, потому что при такой ненависти невозможно было дальше общаться с этими людьми. Я несколько минут постояла, подышала, выпуская из себя эту ненависть. Действительно, за что их ненавидеть? Они (как и все родители!) хотят добра своему ребенку! Только вот способ для этого выбрали чудовищный!

— Ребенок сейчас дома один? — спросила я, вернувшись.

— Да, я его так и оставила. Лежит, отвернувшись к стенке, и разговаривать не хочет! — все также возмущенно ответила бабушка.

— Сейчас же звоните ему и говорите, что маму выписали из больницы, — сказала я ей. — И молите Бога, чтобы с вашим внуком все было в порядке, чтобы он был жив. Чтобы он не выбросился из окна, например… На каком этаже вы живете?

— На двенадцатом, — пролепетала мама.

И расплакалась.

Только бабушка была удивлена таким непонятным поворотом. Тем, что приходилось отменять весь план. Так хорошо простроенный план не сработал. И почему?

— Не понимаю, — говорила она горячо. — Когда мои дети, погодки, дочь, — она показала на дочь, — и сын плохо себя вели, я тоже так сделала — уехала к подруге, а муж сказал, что я заболела, что я умереть могу оттого, что они так плохо себя вели… И они сразу как шелковые стали. Им одного дня хватило, чтобы тут же и в комнате убрать, и уроки сделать, лишь бы мамочка скорее выздоровела. А тут… Ничего не понимаю… Хочешь как лучше…

— И каково вам было, когда вам, маленькой девочке, сказали, что ваша мама в больнице и может умереть? — спросила я маму ребенка, которая так, молчком, и сидела во время всех бабушкиных возмущенных рассказов.

— Это было ужасно! — ответила она тихо после небольшой паузы. — Это было так страшно, — сказала она уже как-то горячо, и я почувствовала, она вспомнила, как это было. — Это было так страшно… Мы с братом всю ночь не спали. Я залезла к нему в постель, мы лежали с ним вдвоем, обнявшись, и плакали. Это было так страшно, что мама — умрет…

— Вы с братом всю ночь вместе плакали, обнявшись… А как же вы смогли оставить вашего мальчика одного переживать этот ужас? — искренне недоумевая от такой жестокости, бесчувственности, спросила я. — Ведь он один в этом ужасе, ему не с кем даже поплакать, не к кому прижаться. Его еще и попрекают в бессердечности… Но разве его надо упрекать в бессердечности?

Люди обычно мучают своих ближних под предлогом, что желают им добра.

Люк де Вовенарг

Большинство родителей манипулируют детьми, делая это из самых благих побуждений. Но наши благие побуждения совсем не гарантируют нам правильные, хорошие результаты.

Нам нужно признать нечестность манипуляции. И нам нужно признать опасность манипуляции. Потому что, начав манипулировать ребенком с мелочей, мы «заражаемся» этой возможностью скрытого управления ребенком. И начиная с «безобидных» манипуляций «если бы ты любила маму, ты бы съела кашу…», мы можем незаметно для себя дойти до «вот до чего ты довел мать…»

Начиная с мелких, простеньких манипуляций, мы действительно рискуем дойти до крупных, жестоких. И тогда — мы уже вмешиваемся в жизнь детей, диктуем им свои условия.

— Мое сердце не перенесет этого брака… Ты — бессердечная дочь!.. — и дочь должна выбирать между матерью и любимым человеком. И какой это жестокий выбор!

— Я тебе всю жизнь отдала, а теперь ты хочешь уехать… Неблагодарный!.. — и человек отказывается от своих планов, от своей жизни в угоду маминой.

Мы начинаем использовать своих детей в своих целях, нагружая их чувством вины. Мы создаем ад в жизни наших детей.

И ты думаешь — они когда-нибудь скажут нам за это «спасибо»?

И я потому и поставила этот метод последним в списке методов, потому что он — самый нечестный, а потому — не достойный нас, взрослых, умных людей, каковыми мы себя считаем.

Один только урок нравственности годен для детства и в высшей степени важен для всякого возраста — это не делать никому зла.

Жан-Жак Руссо

Итог

Когда мы обсуждаем на тренингах методы воспитания — родители, в большинстве своем, признают, что понимают нечестность или неправильность, авторитарность этих методов и того, как мы их используем. Каждый родитель переживал состояние, когда понимал, что то, что он делает с ребенком, неправильно, что так нельзя. Но как поступать по-другому — мы иногда просто не знали.

Но каждый раз, обсуждая на тренинге эти методы воспитания, я слышу от родителей и оправдания, аргументы в их защиту.

— Но ведь должен же он понять! — Кто-то из родителей всегда прибегает к этому распространенному аргументу. — Может, методы и правда жестковаты, но они заставляют ребенка задуматься о своем поведении. Он должен понять, что ведет себя неправильно, что так поступать нельзя!

— Да он и так все понимает — отвечаю я.

Ребенок, действительно, в подавляющем большинстве случаев понимает, что поступок неправильный. Даже если он этого не понимал в процессе его совершения, он не может этого не понять, когда видит реакцию родителей. Наш недовольный взгляд, даже вздох уже говорят ребенку, что он поступил плохо. И он все понимает.

И если мы хотим, чтобы ребенок понял — не надо его «воспитывать». Достаточно на него посмотреть. И уж тем более не надо его отчитывать или обзывать, наказывать или отвергать.

Но мы делаем это. Мы используем «силовые» методы, ввергая ребенка в чувство вины, отвергнутости, осознание собственной «плохости».

— Но если ребенок совершил плохой поступок, пусть и испытывает плохие чувства! — находятся и такие вот «добрые» родители, которые приводят этот аргумент.

— То есть — «око за око, глаз за глаз»? — спрашиваю я. — То есть — он нам, а мы ему, чтобы ему еще хуже было! «Высокие» отношения! Отношения, в которых я хочу сделать плохо собственному ребенку, уже и так понявшему, что он совершил что-то плохое. Уже переживающему плохие эмоции. Ему плохо — пусть ему будет хуже! Удивительно, сколько в нас доброты по отношению к нашим детям!

Методы, о которых мы говорили, и то, каким образом мы их применяли, можно назвать авторитарно-диктаторско-подавляющим воздействием на ребенка. И мы направляли это воздействие на «исправление», на «недопущение», на «искоренение».

И сами эти слова говорят о нашем странном отношении к детям. Как будто мы находимся в исправительно-трудовой колонии, общаемся с преступниками, и наша цель их перевоспитать! Тебе не кажется странным такое отношение к детям? К нашим добрым, терпимым, открытым, сердечным детям? К нашим смышленым, хорошим по своей природе, любознательным, нуждающимся в нашей любви и поддержке детям?

Давай признаемся, что такое отношение и такое «воспитание» — это наши ошибки.

Все перечисленные методы воспитания основаны на непринятии и отвержении, на переделывании, на недовольстве тем ребенком, который есть. Именно поэтому они так неэффективны для нормального, гармоничного, светлого воспитания хорошего человека, достойной личности.

— Вот вы говорите, методы не эффективны, — тоном, в котором уже слышится несогласие, говорит одна из мам (всегда находится кто-то, кто это скажет!). — А вот меня родители в детстве именно так и воспитывали, и на меня это действовало. И я после критики старалась исправиться, и порядок наводила, и учиться хорошо старалась. Методы эти приносили свои плоды…

Я часто слышала такие оправдания. Я слышала это от зажатых, неуверенных в себе женщин:

— Меня так воспитывали, но я же давала результаты: школу хорошо окончила, была под контролем родителей, глупостей никаких не наделала…

И я говорила в ответ:

— Да, это действительно результат. Но этот результат обошелся тебе ценой твоей низкой самооценки, твоей неуверенности в себе. Не большая ли это плата?…

Я слышала это от жестких, бесчувственных мужчин, говоривших:

— Меня тоже так воспитывали, меня самого критиковали, даже пороли, и я родителям даже благодарен теперь…

— И за вашу бесчувственность — вы тоже благодарны? — интересовалась я. — Но не тогда ли она возникла, когда вас критиковали, и вы делали вид, что вас это совсем не трогает?… Или когда вас пороли — и вы прятали свои настоящие чувства ко взрослому человеку, который вас унижает? За это вы тоже благодарны?

Да, эти методы приносили свои плоды. В совокупности с чувством вины, в совокупности с возникновением комплексов, неуверенности в себе.

Но почему мы считаем, что результаты должны быть получены только такой ценой? Почему мы считаем, что ребенок сумеет и захочет хорошо учиться или хорошо себя вести только после «угла» или порки? Почему мы не ищем других способов? Мы просто не умеем по-другому и успокаиваем себя — ведь результаты же есть!

Да, есть результаты плюс ненависть к тебе, есть результаты плюс обида на тебя. Есть результаты и ощущение себя плохим и виноватым. Какой страшной ценой даются эти результаты!

И эти побочные результаты, эти довески к результатам — это не нормально! Так не должно быть. Можно по-другому. Спокойно и мирно, в любви и понимании — достигать тех же результатов. Без собственной нервотрепки и унижения ребенка.

Чтобы создать другую реальность, когда мы сможем строить с ребенком хорошие, открытые отношения, когда просто исчезнут ситуации, в которых потребуются «силовые» методы, нам необходимо осознать: что же на самом деле мы получаем как результат? Если мы осознаем все последствия, все «довески» такого «воспитания», нам легко будет признаться в своих ошибках. Признаться и покаяться. И начать строить новые отношения с нашими детьми.

Начать воспитание по-новому!