Пролог

Что же это такое с ней было-то? Рита смотрела в окно на снежные хлопья, штриховавшие подсвеченные улицы. Надо же, уезжала из осени, вернулась в зиму. А в Праге снегом и не пахнет. Рита прокручивала в голове недавние события. Три дня в Праге, чистенький поезд, общительная соседка, кофе из пакетиков, «Черновик» Лукьяненко, который она этим кофе облила… Отчего же она уснула, будто в черную яму провалилась? Отчего проводница в Москве еле ее добудилась, а голова до сих пор тяжелая, битком набитая мутной паутиной? Куда в таком состоянии в метро лезть? Пришлось на Белорусском ловить такси. Бог с ними, с четырьмя сотнями, может теперь себе позволить… Удачно она в эту фирму устроилась, даже не ожидала, что так быстро и легко получится. Все-таки не столичная она еще штучка, да и одичала слегка, пока за мамой ухаживала.

Мама… Три года больниц, уколов, массажей, памперсов и пеленок. Полтора года надежды, что поправится, встанет и будет хоть немножечко той, прежней мамочкой, с которой ей так уютно, безопасно и спокойно жилось… И еще полтора года тупого служения угасающему телу.

У нее самой, наверное, от маминых инсультов что-то сместилось в голове. Разве прежняя Рита, в трезвом уме и ясной памяти, стала бы знакомиться через Интернет? А теперешняя стала, и познакомилась с Гришкой, и целых три месяца цеплялась за него, вываливая на бедного мужика кучу собственных эмоций. Неудивительно, что ему надоело. Он ведь не ангел, а обычный мужик. А какой обычный мужик будет долго терпеть бабу с такими, как у нее, проблемами? Три месяца выдержал, и на том спасибо. И так исправно служил ей жилеткой, выслушивал потоки истовых воспоминаний о ее тюменском детстве, о том, как хорошо жили родители, как нелепо погиб ее отец и как мама так и не оправилась от его гибели. Они и в город-то этот в центре России, на мамину родину, переехали только потому, чтобы места об отце не напоминали. Рита безропотно оставила работу в нефтяной компании, разорвала неглубокие и поднадоевшие в общем-то отношения с занудой Павликом и уехала с мамой. Нельзя было оставлять ее одну. Но либо хлопоты с продажей-покупкой квартиры и с переездом тому виной, либо резкая смена климата, либо мама так и не смогла убежать от своей тоски… Расставила безделушки в комнатах, развесила занавески, легла спать в новую кровать, а утром проснулась с перекошенным лицом и неподвижной правой стороной тела.

Мама, мамочка. Рита равнодушно, как регистратор, отметила, что воспоминания о ней больше не вызывают тоски и печали. Мутная паутина, забившая голову, фильтровала эмоции и оставляла лишь бесцветные, как карандашный набросок, события. Вот она приходит к Гришке, видит в квартире какую-то тощую блондинку и слышит, что он устал от Риты и их отношений. Вот на следующее утро она подходит напоить маму и видит, что мамы нет совсем. Осталось только тело с тяжелым запахом. Вот она хлопочет с похоронами и буквально сходит с ума от лавины расходов. Вот приезжает из Москвы тетя Тая и махом решает все ее проблемы, и они хоронят маму, втроем стоя у гроба: Рита, тетя Тая и Мария Сергеевна, пожилая медсестра из поликлиники, которая за небольшие в общем-то деньги иногда подменяла Риту у постели мамы. А больше и не было никого — из подруг маминого детства в городе никого не осталось. А Рита подругами так и не обзавелась.

Потом тетя Тая позвала ее жить к себе в Москву, и Рита согласилась, и тетя Тая оформила на Риту дарственную. Уехала, а Рита осталась продавать их с мамой квартиру. Продала очень дешево — за три года стены до того впитали мамину болезнь, что нужен был капитальный ремонт. Потом рассчитывалась с кредитами, которые пришлось брать на мамино лечение и которые за три года разрослись как снежный ком. Денег оставалось совсем немного, и тут она вдруг нашла работу. Выловила в Интернете, что местный завод ищет помощника руководителя в московское представительство. Позвонила, поговорила и — подошла. Понравился ее диплом, тюменский стаж и знание двух иностранных языков.

Рита поймала себя на том, что бездумно разглядывает пассажира в соседней «ауди». Долго, наверное, разглядывает. Вон как разогрелся джигит, кивает ей, улыбается. В пробку, что ли, попали?

— Мы что, застряли? — спросила она водителя.

— Да, похоже, вся Тверская стоит. Это в восемь-то утра! Хотя неудивительно — такой снегопад!

— А где мы? До Воздвиженки далеко? В какой она стороне?

— Пешком близко, минут десять идти, вон туда. А на машине — не знаю, сколько простоим.

— Тогда я, пожалуй, выйду.

Рита порылась в сумочке. Интересно, когда рассосется эта ее вялость? Забавно, как проводница всполошилась, все просила проверить, на месте ли деньги и документы! Нашла тысячную купюру и протянула ее водителю. Тот вернул семьсот рублей сдачи и объяснил:

— Не доехали ведь! А если бы в пробке стоял, больше сотни бы потерял на бензине и вообще!

— Спасибо, — кивнула Рита, вышла из машины и, обогнув соседнюю «ауди», — джигит радостно открыл дверцу и кричал что-то вроде «Айда к нам, красавица!» — побрела домой. Место узнала, ноги несли сами, а в голове опять зашевелились вялые мысли.

Удивительные все-таки фокусы проделывает с ней судьба. Одной рукой отбирает, другой — одаривает. Отобрала папу, отобрала маму, отобрала тетю Таю, умершую в одночасье. А взамен одарила огромной квартирой в самом центре Москвы. И работой. Московское представительство, продажи в России, Англии и Германии. А теперь, похоже, еще и в Чехии. Она — личный помощник генерального директора. Переводит договоры на английский и немецкий, пишет письма клиентам на «мыло», составляет рабочий график шефу и варит ему кофе. И без всяких глупостей! Проверено: в этой поездке на выставку в Чехию она обслуживала его только как переводчик — у шефа английский все-таки послабее, чем у нее. А потом он оставил ее работать до конца недели, и она всласть нагулялась по улочкам Праги, а обратно смогла уехать поездом. Так что шефа тоже можно считать подарком судьбы: корректный, деловой, невредный.

Рита подошла к краю дороги и сосредоточилась. Вот он, ее переулок. А вот и дом ее желтым светом окон маячит через пелену частых снежных хлопьев. Надо же, как поздно теперь светает. Рита быстро перешла через дорогу, машинально отметив, что на третьем этаже, похоже, светится окно ее кухни. Она даже голову задрала, чтобы проверить, но с узкого тротуара, впритык к входу в парадное, ее окон было не разглядеть. «Померещилось, наверное. Или я свет оставила», — решила она и набрала входной код. Домофон пискнул, пропуская. Подниматься вверх по узкой лестнице сил не было, и Рита, кивнув консьержке, — незнакомое лицо, новенькую, что ли, взяли? — вошла в лифт, отразилась в зеркале, приложила пипку электронного замка и поехала вверх, разглядывая свое отражение. Бледновата немного, хотя круги под глазами исчезли. И волосы — она стянула шапку и тряхнула каштановой, модно стриженной, хотя уже и обросшей слегка копной — опять пышные. И блестят. Кажется, она отходит от всех ударов последних лет. Пусть теперь судьба подарит ей встречу с любимым мужчиной, и тогда счет «отняла-одарила» сравняется. Ей уже почти тридцать. Устала она жить одна. Семью хочет. Может, тогда перестанут донимать сны про стеклянную комнату. Может, тогда перестанут мучить приступы ночной тоски и безнадеги.

Рита подошла к двери своей квартиры и стала открывать верхний замок. Он не поддавался. Было у него такое свойство: если не до конца закрыто изнутри — не откроешь снаружи. Но пустая ведь квартира! Заело, что ли? Этого ей еще не хватало! Как там в сервисную службу звонить? Рита принялась рыться в сумочке, отыскивая мобильник, и тут дверь отомкнули.

— Ритка, привет! Ты так быстро добралась, я боялся, что в пробках застрянешь! На метро ехала, да? Ну и умница! Зря ты все-таки отказалась, чтобы я тебя встречал, — радостно сказал голый по пояс мужчина и потянулся к ней с поцелуем.

— Вы… кто? — отшатнулась она и попыталась испугаться. Не получилось. Страх запутался в мутной паутине, все еще забивавшей голову, где-то по соседству с вялым удивлением и блеклой мыслью «Какой красивый мужик!».

— Рит, ты что? Ты хорошо себя чувствуешь? — Радость на лице мужчины сменилась беспокойством. Он отступил в глубь квартиры и позвал: — Заходи скорее!

Рита зачем-то шагнула через порог, притворила за собой дверь и спросила, глядя прямо в серые, в черных ресницах, глаза:

— Кто вы? Я вас не знаю. Что вы делаете в моей квартире?

— Ритка, ты что? Это игра такая, да? Отвечаю: я Гриша, твой нежно любящий муж! И я тут живу, вместе с тобой, лучшей в мире женщиной!

Гриша аккуратно отнял у Риты сумку и пакет, поставил их куда-то в сторону, а потом сгреб ее в охапку и присосался к губам поцелуем. Она ощутила приятный, но чужой запах мужского тела, автоматически ответила требовательным горячим губам и вяло подумала: «Ну вот и сравнялся счет».

 

Глава 1

Вот это да, вот это сюрприз! Рита торопливо расплатилась с таксистом и замерла возле сумок-чемоданов, разглядывая свой новый дом. Вот это тетушка удружила! И хоть бы слово сказала, что квартира у нее в центре Москвы! Вон, даже Кремль отсюда виден! И до ее нового офиса наверняка рукой подать. Какой там адрес? Рита полезла за записной книжкой и еще раз перечитала название улицы: Большая Грузинская. Интересно, там что, одни грузины живут? Она тихонько хихикнула и набрала номер теткиной квартиры на домофоне. Он пропиликал раз тридцать, да и затих. Ну вот, нет никого! Хоть и звонила она тетушке три дня назад, говорила, что сегодня приедет, надо было вчера позвонить, напомнить! Ну да ладно, мало ли какие у старушки дела. Хотя старушкой тетю Таю назвать можно с натяжкой. Семьдесят четыре года, а энергии столько — на шестерых хватит.

Рита полистала книжку, отыскивая код домофона. Нажала кнопки в нужной комбинации, открыла дверь и втащила чемоданы в подъезд. Однако! Стены выложены плиткой под мрамор, возле лифта (надо же! Дом в три этажа — и с лифтом!) ковровая дорожка, справа и слева от лифта — узкие мраморные ступени. Из застекленной будки, справа от входа, выглядывает пожилая дама, похожая на Ритину школьную учительницу по географии.

— Здравствуйте! — кивнула Рита «географичке» и потащила чемоданы к лифту.

Тетушка говорила, что живет на третьем этаже. Рита нажала кнопку третьего этажа, но ничего не произошло. Не работает, что ли? Это что же, ей по лестнице на третий этаж тащиться?

— Простите, а лифт что, не работает? — спросила Рита, вернувшись к будочке.

— Работает. У вас есть ключи от лифта? — строго глянула на нее поверх очков дежурная.

— Ключи? — Рита порылась в сумочке и вытащила связку. Толстый ключ, тонкий ключ и две забавные железочки-таблетки на пластиковых хвостиках, черном и сером. — Вот.

— Серый от лифта, черный от домофона, — объяснила «географичка». — Гнездо сразу под кнопками.

«Ключи от лифта, гнездо под кнопками. Странно тут все у них». Рита вернулась в лифт, поискала глазами. И точно — под никелированной пластиной с пятью кнопками (интересно, почему с пятью, — этажей-то три!), чуть ниже красного огонька, пристроился кружочек с металлической блямбой. Рита ткнула в него своей таблеткой на сером пластике, огонек под кнопками позеленел.

— Вы в четвертую квартиру, что ли, заселяетесь? Меня предупреждали, что там жилец меняется! — крикнула ей из будочки «географичка».

— Нет, я в шестую, к Таисии Спиридоновне. — Рита уже ткнула в кнопку третьего этажа, и двери лифта закрылись, отсекая еще какую-то фразу «географички». Невежливо получилось!

Да, в непростом доме живет тетя Тая. И подъезд в мраморе, и лифт в зеркалах. Идет мягко, почти не чувствуется как. После их рязанской облезлой девятиэтажки с исписанными стенами, вонючим мусоропроводом и припадочным скрипучим лифтом это просто дворец какой-то!

Лифт раскрыл створки, Рита вытащила свои чемоданы, свернула направо от лифта, не угадала и оказалась у двери пятой квартиры. И двери здесь совсем не такие, какие она привыкла видеть. Не обитые дерматином фанерки, похожие на торчком поставленные диваны. Не крашеные жестянки, имитирующие сейфовую неприступность. Нет, двери пятой квартиры были толстыми, деревянными, совершенно некрашеными. Только покрытыми лаком, который подчеркивал: хорошее дерево, дорогое. И никаких глазков. И медная кнопочка на косяке. Звонок, что ли? Интересно, у тети Таи тоже такая дверь?

Рита подошла к квартире слева от лифта и замерла. У тети Таи дверь была другая. Такая же массивная, филенчатая, но выкрашена белой краской. Инородная была дверь, будто перенесенная сюда из пятидесятых годов. Рита такие в старых фильмах видела. Возле верхнего замка (тонкий ключ — к нему!) была приклеена бумажка. Она шла лентой от замка к косяку, как бы перекрещивая дверной край. На бумажке было написано позавчерашнее число и время: 11.30. Потом — неразборчивая подпись и синяя расплывшаяся печать.

— Так, девушка, вы кто и откуда?

Видимо, ключей от лифта у «географички» не было — она взобралась на третий этаж по лестнице и теперь переводила дыхание, сбитое то ли подъемом, то ли волнением.

— Я племянница Таисии Спиридоновны. Я к ней переехала жить. Вы не знаете, почему дверь опечатана?

— Так умерла же Таисия-то, позавчера умерла. Утром Тамарочка, соседка, зашла к ней, а та и остыла уже, — сказала «географичка», с интересом наблюдая за Ритиным лицом.

— Как — умерла?! Я же звонила ей в воскресенье вечером! Она в порядке была, и голос был бодрый!

— Ну а утром сердце остановилось! Что удивляться, в ее-то возрасте! Хорошо, что Бог дал легкую смерть, без болезни, без немощи! Раз — и все!

— Раз — и все… — тупо повторила Рита. Что же это такое? Только ведь маму схоронила, а тут тетя Тая раз — и все. — А где она? Ее же хоронить надо?

— А это вы у Тамарочки спросите, она с Таисией хлопотала.

«Географичка» подошла к пятой квартире, позвонила в великолепную дверь, дождалась, пока ее открыли, и сказала:

— Здравствуй, Тамарочка! Тут к Таисии племянница приехала, выйди поговори!

— Племянница? Откуда это у Таисии племянница взялась?

Из пятой квартиры вышла полная женщина лет сорока с небольшим. Рита машинально отметила, что женщина не очень вяжется с шикарностью двери: полноватая, в простом халате в синий цветок и клетчатых тапочках с серой опушкой. Ни шика, ни блеска, ни солидности. Женщина подошла и спросила, вперив в Риту цепкие темно-карие глаза:

— И что за сказки ты тут рассказываешь? У Таисии нет никого, одинокая она.

— Таисия Спиридоновна моя тетка, старшая сестра моего отца. Вот, если не верите, посмотрите. — Рита достала из сумочки паспорт и протянула его, но не Тамарочке, которая уже протянула руку (каким-то хищным показался Рите ее жест), а «географичке». Та, по крайней мере, взирала на происходящее с любопытством, а не с враждебностью. — Видите, я Зубова Маргарита Ивановна. А тетя Тая — Зубова Таисия Спиридоновна.

— Да, действительно, — покивала «географичка», — все сходится.

— Сходится не сходится… Все равно без милиции нельзя печать снимать!

— Почему нельзя? — удивилась Рита. — Это же моя квартира!

— Ну, положим, твоей она станет через полгода, если в наследство вступишь, — задумчиво сказала Тамарочка.

— А разве надо вступать? Тетя Тая мне ее подарила! Надо? — спросила Рита опять у «географички», и та участливо ответила:

— Если дарственная есть, то не надо. Только собственность надо зарегистрировать!

— Анна Макаровна, а тебе не попадет, что тебя так долго внизу-то нету? Ты ведь уже минут пятнадцать как здесь топчешься-то! — спросила Тамарочка.

И «географичка» подхватилась:

— Ой, точно! Не дай бог менеджерша из «Бриза» домоуправу наябедничает, что консьержки нет! — И побежала вниз по лестнице.

А Рита, которой надоела вся эта говорильня на лестничной площадке, принялась отпирать дверные замки. Верхний на два оборота вправо, нижний на три оборота влево. Потянула створку на себя, и та открылась, прорвав бумажку точно посредине печати.

— Скажите, а куда тетю отвезли? Ну, тело. Надо же похороны организовать, — спросила Рита Тамарочку, которая наблюдала за ее манипуляциями со странным выражением лица. То ли с досадой, то ли с недоверием.

— Сделано уже все. Кремировали ее. Вчера.

— Как кремировали? А почему так быстро?

— Потому что не знали, что у нее племянница есть. Никому почему-то твоя тетя Тая про тебя не сказала.

— А… прах куда дели?

— Не знаю куда. Иди в крематорий спрашивай, родственница.

— Послушайте, как там вас! Тамара? Вы почему так со мной разговариваете? И почему смотрите как на воровку? Нравится вам это или не нравится, но тетя Тая — моя тетка. Родная. И теперь в этой квартире живу я.

Рита решительно схватила чемодан и потащила его к двери. Потом вспомнила и опять повернулась к Тамарочке, которая продолжала наблюдать за ее передвижениями.

— Скажите, сколько я должна вам за хлопоты с кремацией? И отдайте мне ключи от квартиры!

— За хлопоты с тебя ничего не возьму, мы с Таисией Спиридоновной дружили. А ключи сейчас принесу.

Тамарочка повернулась и скрылась за своей дверью. Через пару минут, когда Рита уже втащила в квартиру второй чемодан и сняла пуховик, соседка позвонила и протянула через порог связку из двух ключей:

— Вот, держи. Вторая связка у участкового. Я позвоню ему, скажу, что у Таисьи родственница объявилась. Пусть придет принесет. Заодно познакомится и вообще… документы проверит.

Рита устало кивнула, притворила дверь и прошла в квартиру как была, в обуви. Все равно полы мыть. Светлый паркет был испятнан чьими-то следами. Да, изрядно тут побегало народу с момента смерти тети Таи.

* * *

— Ритка, ты не представляешь, как я рада видеть тебя вживую, а не читать твои письма в этом дурацком «мыле»! Слушай, так быстро тебя нашла, сама не ожидала! Совсем рядом с метро живешь! И Кремль, можно сказать, из окна видно. Слышно, как куранты бьют?

— Иногда слышно!

Женька была прежней: шумной, яркой, веселой. Давняя ее задушевная и, пожалуй, единственная подруга. Позвонила два часа назад на мобильный: «Ритка, я в Москве, как тебя найти?» — и теперь носится по квартире живым смерчем. Прошло больше года с тех пор, как они с Женькой виделись. Но ощущения разлуки не было — подруги активно общались через электронную почту и знали друг про друга все-все-все.

— Ну Ритка, ну молодец! Ну ты устроилась! — резюмировала Женька, обегав все сто двадцать метров ее квартиры. Везде любопытный нос сунула: и в ванную с огромным окном, и в кладовку размером с приличную комнату, и на антресоли, где пылилось теткино барахло, — у Риты за неделю никак руки не дошли разобрать. И не поленилась же, егоза, стремянку ставить, под трехметровый потолок лезть! Наконец, Женька осела на кухне у круглого стола под белой кистястой скатертью (а на кухне-то скатерку и занавесочки надо бы поменять!) и потребовала «чаю и зрелищ»:

— Давай, Ритка, рассказывай с самого начала, как ты москвичкой стала!

— Жень, ну, я же писала тебе. — Рита аккуратно нарезала маковый рулет, поставила его на стол и прикинула, чего еще им для полного счастья не хватает. Чернослив, курага, Женькина коробка конфет и ее же бутылка сухого красного, сервелат на тонкой тети-Таиной тарелочке. Сырку еще подрежет, и можно разминаться, пока курица в духовке дозревает.

— Мало ли что ты писала! Вернее, писала ты много чего, но я хочу послушать. Из первых уст! Рассказывай!

— Ну что рассказывать. Мама умерла на следующее утро, как меня бросил Гришка. Знаешь, я даже на помощь его рассчитывать не смогла… позвонила, а та его цаца, ну, я писала тебе, которую в квартире у него застукала, отчитала, что нет у меня гордости, и трубку бросила… Знаешь, я так разозлилась, у меня аж второе дыхание открылось.

— По-моему, двести двадцать второе!

— Не знаю. Смогла, в общем, как-то обзвонить нужные конторы, а потом и тетя Тая приехала, построила всех этих шкуродеров.

— А откуда она взялась, твоя тетя Тая?

— А я мамины бумаги разбирала, чтобы друзьям ее и знакомым о смерти сообщить. Мария Сергеевна сказала, что так положено. Ну и нашла в старой книжке Зубову Таисию Спиридоновну. Папину сестру. Я слышала, что она старше папы на пятнадцать лет и в сильной ссоре с ним была. Мама никогда особо про нее не рассказывала. Я даже думала, что тетка умерла уже, семьдесят четыре года все-таки. Но телеграмму в Москву на всякий случай дала. А она приехала. И представляешь, так смогла сделать, что все цены на похороны втрое меньше стали. А у меня тогда денег не осталось совсем, я ползарплаты за кредит отдала. Мне тетю Таю будто Бог послал, она и денег привезла, и квартиру подарила.

— Слушай, это вообще фантастика! Сказка! После всех твоих ужасов появляется богатая тетушка и дарит тебе квартиру!

— Да не очень она богатая. Квартира ей от мужа-профессора осталась. Он у нее был какой-то крупный специалист по стали и сплавам. Мне тетушка рассказывала, что любил ее очень, что сорок лет с ним прожила душа в душу.

— А с отцом твоим отчего рассорилась?

— Ты знаешь, мы не успели это толком обсудить. Я думала, приеду, поселюсь, про все-все расспрошу! А она умерла…

— Да, помню, ты писала, что с теткой твоей инфаркт случился!

— Да. Так неожиданно. Вроде крепкая была, на маминых похоронах так хлопотала — на троих энергии хватило бы.

— Может, смерть твоей мамы ее подкосила? Знаешь, так бывает: человек держится-держится, а потом раз — и разрыв сердца.

— Может быть. И почему-то никому не сказала, что я сюда переезжаю. Знаешь, какой переполох я тут подняла, когда вселилась! Тамарочка, соседка, аж участкового на меня наслала, чтобы документы проверил!

— Что за соседка? Какая-нибудь стервозная баба, наверное? — спросила Женька, засовывая в рот конфету.

— Да нет, неплохая тетка оказалась. Знаешь как помогла с теть-Таиным погребением! Все-все бумаги оформила, с крематорием договорилась и денег с меня не взяла! Просто бдительность проявляла, думала, что я мошенница. Действительно, ведь если со стороны посмотреть, странно выходит. Умирает одинокая старушка и вдруг появляется наследница, новая владелица квартиры в центре Москвы!

— И какой квартиры! Тыщ сто, наверное, стоит!

— Триста тысяч долларов, как минимум. Я когда в регистрационную палату ходила, специально все выяснила.

— А зачем ходила? Оформляла, что ли?

— Копию свидетельства брала. Тетя Тая ведь, оказывается, и квартиру на меня зарегистрировать успела. А я все удивлялась, зачем ей от меня генеральная доверенность!

— А зачем тебе копия?

— Да оригинал не нашла, хотя перерыла тут все, пока порядок наводила. Наверное, прихватили с остальными ее документами, когда тело забирали. Найдешь теперь разве?

— Слушай, что с квартирой-то делать будешь? Тут же ремонт требуется. Может, продашь, раз она таких деньжищ стоит, купишь себе что-нибудь поновее и попроще? И деньги останутся.

— Может быть, когда-нибудь и продам, а сейчас не до того. И знаешь, мне совсем не мешает, что квартира такая… старомодная. Уютно здесь. И интересно, как в пещере с сокровищами. Я тут и безделушки всякие понаходила, и фотографии старые, где папа маленький и где тетя Тая молодая совсем. Знаешь, мы с ней похожи очень! И взгляд, и овал лица, и фигура… Я письма нашла от ее профессора. Почитала, не удержалась. Какая там любовь — сердце переворачивается! — мечтательно сказала Рита, и Женька покивала понимающе.

Что тут поделаешь! С лицом Рита еще могла смириться (пусть не суперкрасавица, но ничего, миловидная: рот небольшой, четко очерченный, глаза, если подкрасить, очень даже выразительные, кожа, опять же, чистая, матовая — Рита практически не пользовалась ни пудрой, ни тональным кремом). Но вот фигуру свою она принять решительно не могла. Девушка-гитара какая-то! Плечи покатые, задница большая, пока юбки-брюки подберешь, намучаешься: то в талии широко, то в бедрах узко. Разве такие нынче в моде? И Павлик-зануда, который весь их годичный роман намекал, что неплохо бы ей последить за фигурой, и Гришка, который так резко оборвал их отношения, только подтвердили то, что Рита и без них знала: никакая она не красавица. И если заметит ее какой мужик — будет считать, что ей повезло. А тут, прочитав письма от тетиного профессора — нежные, теплые, искренние, — она вдруг подумала, что и Пашка, и Гришка — не ее мужчины были. А когда встретится ее — будут и у нее такие письма. И такие чувства.

— Тут тепло как-то в квартире, душевно, понимаешь? Почти как у нас дома в Тюмени было. Такое дороже всяких денег! Кстати, раз уж о деньгах речь зашла!..

Рита поднялась из-за стола, ушла в комнату, порылась в ящике секретера и вернулась с пачкой тысячерублевок в руках.

— Вот, возвращаю свой долг. С процентами!

— Ты что, очумела? Какие еще проценты? Я тебе как подруге дала, а ты — проценты! Ошалела, что ли, после этих своих кредитов?

— Жень, погоди! Ну что ты в самом деле! Я в том смысле, что ты мне одолжила пятисотками, а я возвращаю тебе тысячными. Вот, держи, — протянула Рита деньги подруге и объяснила: — У меня осталось кое-что от продажи маминой квартиры. И зарабатывать я теперь хорошо буду. И командировочные мне дали. Бери.

Женька взяла деньги, спрятала их в сумочку и собралась о чем-то спросить, даже воздуху набрала, но звонок в дверь помешал.

— Ритусик, здравствуй, дорогая! А я к тебе на огонек! Можно? Блинов напекла гору, одной есть тоскливо, мой Толик-паразит звонил, что не приедет сегодня. Поможешь с блинами-то?

Тамарочка стояла в дверях с кипой золотистых блинов на плоской тарелке. Ой, не ко времени она! Ну да ладно, не хлопать же перед ней дверью!

— Проходи, Тамарочка, — провела Рита гостью на кухню и представила: — Женя, моя подруга детства.

— Тамара. — Тамара поставила блины в центр стола, села сбоку от Женьки и осторожно спросила: — А вы теперь тоже тут жить будете?

— Нет, я здесь сегодня ночевать буду! — Женька скрутила самый верхний блин, понюхала и сказала: — Вкусно пахнут! Ванилью! У меня мама тоже ваниль в блины кладет!

— Да? А ваша мама тоже в Москве живет?

— Почему в Москве? Она в Тюмени живет.

— Так вы из Тюмени! — оживилась Тамарочка. — А к Риточке, значит, погостить приехали? В отпуск? Надолго?

— Погостить, — кивнула Женька. — А отчего столько вопросов?

— Да так, — отвела глаза Тамарочка, — для поддержания разговора…

— Жень, а правда, ты надолго? Я ведь завтра в командировку с шефом лечу, в Прагу, в обед самолет.

— Ты летишь? Самолетом? — не поверила Женька.

— Да, придется, — вздохнула Рита, — не стану же я шефу объяснять, что боюсь летать до смерти. Наглотаюсь каких-нибудь транквилизаторов, от тети Таи полная аптечка осталась, продержусь пару часов. Но я ненадолго, на три дня всего, на выставку. Ты можешь тут пожить пока, дождешься меня. И за квартирой присмотришь!

— Знаешь, я бы с радостью у тебя тут зависла на месячишко, — сказала Женька, рассматривая свой маникюр. — Но, как пела Таня Буланова, «Всего одна лишь только ночь у нас с тобой». Я завтра тоже уезжаю!

— Как — уезжаешь? Куда? Жень, мы же с тобой почти полтора года не виделись! — всплеснула руками Рита. А она-то надеялась, что Женька хотя бы ненадолго скрасит ее тоскливое одиночество. И что они будут вспоминать самые приятные моменты. Например, ту дискотеку, где Женька орала под караоке эту самую песню Тани Булановой. Пела фальшиво, но громко. И получила шоколадную медаль за смелость и артистизм! Весело тогда было! И мама была жива. И отец.

— Уезжаю я, Ритка, в джунгли, в экспедицию. Грант получила, буду свою муху изучать!

— Получила-таки? Женька, ты умница, поздравляю! — кинулась Ритка на шею подруге и объяснила Тамарочке, жующей свои блины и с любопытством взирающей на подруг: — Женька у нас ученый-энтомолог, насекомых всяких изучает. А по своей этой мухе докторскую пишет. Как она там у тебя называется?

— Не важно как. Важно, что я прибилась к американской группе и к их гранту на исследования. Питер, голубчик, пособил. Ну, ты помнишь, Питер Мяги из института в Сан-Антонио? Я писала тебе!

— Писала, писала. Только и делаем, что переписываемся! Ладно, будешь писать мне из твоих джунглей!

— Это вряд ли. В джунглях Интернета нет, связь только через спутник. Дорогущая — жуть. Только для экстренных случаев. Поэтому, Ритка, раньше чем через месяц писем не жди.

— Девочки, у меня тост! — провозгласила Тамарочка, которой уже надоело сидеть без дела. Она, оказывается, уже разлила розовое вино по тонким бокалам — припасенную бутылочку молдавского розового Рита выставила к Женькиному марочному грузинскому — и по своему бокалу теперь стучала ножом, привлекая внимание. — Давайте выпьем за все хорошее! За Женечкину муху с диссертацией! За Риточкины успехи! И за мое желание!

— А какое у вас желание, Тамара? — спросила Женька, отхлебнув из своего бокала.

— Не скажу! Вдруг не сбудется! И, Женечка, Давайте уже на «ты»! И давайте по второй выпьем! За счастье в личной жизни!

— Разливай, — согласилась Женька и пожелала Рите: — Для полного счастья дай бог тебе мужика хорошего, а не такого козла, как этот Гришка.

— А кто это Гришка? — встрепенулась Тамарочка, и Женька отмахнулась:

— Да мужик ее непутевый.

— Жень, а у тебя-то самой что с личной жизнью? — быстро спросила Рита. Обсуждать Гришку при Тамарочке не хотелось.

— Все в порядке! Самцы роями кружатся. Тучами, можно сказать!

— Правда? — протянула Тамарочка, оценивающе оглядывая Женьку.

Короткая, почти мужская, супермодная стрижка, прямые плечи, небольшая грудь, узкие бедра, длинные ноги. Глаза синие, холодные, длинные ресницы. И брови дугой. Точь-в-точь — красотка из какого-нибудь журнала: кожа да кости, нормальному мужику подержаться не за что. Над чем там кружиться-то?

— Правда? Расскажи! — эхом откликнулась Рита, а Женька посмотрела на их лица, скептическое Тамарочкино и оживленное Ритино, и расхохоталась:

— Да я это о насекомых своих! А вы что подумали? О мужиках, что ли? Нет, дорогие мои, до мужиков пока руки не дошли — времени нет ими заниматься!

— А что ими заниматься, — пробурчала отчего-то обиженная Тамарочка. — Если женщина стоящая, они сами летят, как мухи на… сами знаете на что.

— Ой, Тамарочка, не надо мне, чтобы на меня летели, как мухи на говно. Того и другого в моей жизни и так хватает. Мужика хорошего найти надо, выбрать, воспитать.

— Да? А если ты его выберешь, а он тебя — нет? — спросила Рита, живо вспомнив Гришину физиономию, когда он говорил, что между ними все кончено.

— Не выберет? Меня? — повела бровью Женька, и Рита спохватилась. Действительно, о чем это она? Да за Женькой мальчишки с седьмого класса ходили! Даже удивительно, что она отмахивается от ухажеров, что в науку свою ушла с головой. — Пусть только попробует! Если мужик мне понадобился — никуда он, голубчик, не денется! — решительно сверкнула глазами Женька. — Только на это время нужно. И силы. А мне пока некогда.

— Ну ты даешь, девушка. Мужика, будто муху какую, отлавливать собираешься. А потом его куда? На булавку?

— В совместное светлое будущее! — рассмеялась Женька, с вызовом взглянув на Тамарочку, и соседка не стала спорить:

— Вот и давайте выпьем за нас, хороших!

 

Глава 2

— Что-то не понравилась мне твоя соседка, — сказала Женька два часа спустя, когда уже и вино было почти выпито — оставшиеся полбутылки «Киндзмараули» Рита спрятала в холодильник, — и блины съедены, и курица, чуть было не пережаренная в духовке, поглодана. И Тамарочка, поднадоевшая назойливыми расспросами про их с Женькой тюменское детство, домой отправлена. Женька улетала рано утром, вставать надо было в шесть, но подруги, хоть и улеглись уже, все не засыпали.

— Почему не понравилась? Очень славная тетка, — не соглашалась Рита. — Встретила меня в штыки, а потом сама же и мириться пришла. Мол, если бы знала, что у тети Таи есть племянница, обязательно бы мне о ее смерти сообщила. Говорит, что помогала тетке по хозяйству, за квартирой присматривала.

— Вот-вот, такие заботливые только и мечтают, как оттяпать квартиры у одиноких старушек. Вот бесилась, наверное, что ты объявилась! Тут в Москве, я читала, целая мафия орудует квартирная. Слушай, а может, эта Тамарочка — какая-нибудь мошенница? Подозрительно облезлая она какая-то для такого дома. Везде мрамор, ковры, зеркала, а она выглядит как домработница.

— А она и есть домработница. В пятой квартире какой-то дипломат живет, он с семьей в Лондон уехал на полгода, а Тамарочку оставил за квартирой приглядывать. И оставь ты эти свои фантазии! Никакая она не мошенница, тетя Тая ей колечко подарила, так Тамарочка пыталась мне его вернуть!

— А ты не взяла, конечно?

— Нет, оно все равно мне большое! Размер восемнадцатый, наверное! Пусть Тамарочка носит. Нет, правда, она славная тетка! Компанейская. Развлекает меня иногда, в гости забегает. Я же тут в Москве пока не знаю никого. На работе народ доброжелательный, но дистанцию держит. Соседей, кроме Тамарочки, тоже больше нет вменяемых. На первом этаже офисы, на втором в одной квартире живут иностранцы какие-то. Немцы, кажется. Вторая квартира пустая пока стоит.

— А с работой у тебя что? Как фирма-то называется?

— «Измерин».

— Из чего мерин?

— Женька, не издевайся! Никаких меринов, компания измерительной аппаратурой занимается. Монометры там всякие, контроллеры для котлов, для трубопроводов. По всей стране, по всей Европе торгуем, между прочим!

— Все хорошо, значит, у тебя складывается, если неделю всего работаешь, а уже в Прагу едешь!

— Да вроде хорошо все. Там выставка начинается международная, шеф надеется новых покупателей найти, договоры заключить. Меня с собой взял для поддержки.

— С этого места поподробнее! В деталях!

— Не будет никаких деталей! Я буду ему во время переговоров переводить и документы на английском составлять. И все!

— Правда, что ли, все? Так неинтересно… Я думала, ты мне расскажешь про зарождающуюся роковую страсть!

Рита представила серьезное сосредоточенное лицо шефа и рассмеялась.

— Нет, от этого страстей не дождешься! Официален, сух, деловит. Параграф, а не мужик! А мне и лучше, я ведь работать пришла, а не спать с ним. А страстей захочется, телевизор посмотрю. Или Тамарочкины рассказы про ее Толика-паразита послушаю!

— И все-таки не понравилась она мне. Вроде смотрит, улыбается, а спиной к ней поворачиваться не хочется.

— Ну и не поворачивайся! Ты, по-моему, просто ревнуешь, что я с ней подружилась. Не ревнуй, ты — подруга номер один. Навсегда.

Подруги никак не засыпали, все болтали. Перебирали воспоминания, говорили о Риткиных родителях. Вспоминали, как папа на день ее рождения водил девчонок в кафе-мороженое, разрешил заказать сколько хочешь, но чтобы все съели! И они заказали по двести граммов пломбира, объелись уже на половине порции и потом с месяц не могли на мороженое смотреть. Или как к Восьмому марта они решили испечь для мам пирог. Начали с Риткиной мамы, и та, попробовав подгоревший и воняющий содой корж с вареньем (Женька перепутала и насыпала соды столовую ложку с верхом), похвалила стряпух. А потом вместе с ними испекла кекс для Женькиной мамы и позвала Женькиных родителей в гости, и они пили чай вшестером. Женькин и Риткин отцы расхваливали девчонок, и те сидели гордые и уверенные, что это у них так все отлично получилось. А мама просто немножко помогла.

Потом вспомнили, как Женька полтора года назад в гости приехала — оказалась по случаю в Москве и махнула к ней в Рязань. А что, после тюменских расстояний три часа от Москвы в скоростном экспрессе — «да не вопрос»! Это Женька так говорила, когда хотела закрыть ясную для нее тему. Хотя там, в пропахшей болезнью квартире, даже искрометная Женька пригасла, поутратила задор, поскорее утащила Ритку в кафешку, сунув деньги Марии Сергеевне. («Женька, ты что, не надо!» — «Да не вопрос, подруга. Заработала, могу себе позволить!»)

А потом, в кафешке, Женька пичкала Риту пирожными, черным кофе, и ликеру купила вишневого, и по руке ее гладила все время. А потом разревелась, обняв Риту и причитая: «Ритка, ну как же так, ну что же делать-то теперь, а?» А та гладила Женьку по голове напряженной рукой и успокаивала: «Ничего, ничего, я справляюсь. И Мария Сергеевна мне помогает!» Не могла она тогда реветь вместе с Женькой. Если бы разревелась, растеклась бы мокрой лужей, и вряд ли удалось бы ей собраться обратно. Женька, видно, что-то такое почувствовала, потому что быстро прекратила реветь и, пошмыгивая распухшим носом, вручила Рите толстенькую пачку пятисоток: «Вот, на лекарства. Я премию получила за последние исследования. И не вздумай отказываться». Рита и не вздумала. Долгая болезнь матери сожрала все их тюменские накопления, и она уже влезла в долги, взяв в местном банке грабительский кредит под сорок процентов годовых.

— Слушай, повезло все-таки тебе с этой квартирой, правда? — сказала Женька сонным уже голосом.

— Да, повезло. Я и не мечтала, что буду в центре Москвы жить. Может, после своих джунглей поживешь у меня хоть немного? — спросила Рита.

— Да не вопрос, — пробормотала Женька и затихла. Заснула, наверное. А Рита так и не заснула. Она вспоминала родителей и чувствовала, что сегодняшний Женькин визит будто расшатал в ней какую-то плотину и что теперь она сможет вспоминать отца и думать о маме без чувства безвозвратной, окончательной потери.

* * *

Рита так и проворочалась, отсчитывая далекие удары курантов, пока к ним не присоединился звонок будильника. Потом хлопотала с ранним завтраком, вызывала для Женьки такси («Буду я еще до Шереметьева на всяких метро-автобусах добираться! Опоздаю на самолет — вся экономия боком выйдет!»), потом сама собиралась, наспех кидая в сумку все, что не успела собрать вчера, отвлеченная Женькиным визитом. Лично ей платить за такси восемьсот рублей было жаль, поэтому вышла из дому в восемь, за четыре часа до вылета, добралась в метро до «Павелецкой», потом ехала в скоростной электричке до Домодедова — надо заранее успеть, билеты-то у нее! Она встречала шефа, проходила регистрацию. И только потом расслабилась. Все, успела!

— Рита, до посадки еще почти час, я предлагаю сходить в кафе, перекусить, — сказал шеф. Первая фраза за все время, если не считать «здравствуйте» и «пойдемте».

— Пойдемте, — согласилась Рита, — есть действительно хочется.

Они зашли в какую-то выгородку: часть зала обнесена забором-плетнем, поверху натыканы пластмассовые подсолнухи и нахлобучена пара крынок. Внутри — несколько столиков, в углу — телега с горшками и тарелками. В тарелки горкой навалены всякие салаты-винегреты. Из горшка какой-то пожилой господин накладывает себе вареный картофель.

— Пожалуйста, меню, — подскочил к ним официант, одетый в косоворотку. Эдакий добрый молодец. Кафе явно демонстрировало русский народный стиль.

— Рита, вы хотите заказать что-нибудь горячее? Или предпочтете телегу?

— Телегу? — не поняла Рита.

— Ну вон, видите, где закуски расставлены. Можно подходить и набирать все, что нравится. Или горячее закажем?

— А мы успеем до самолета? Меньше часа осталось, а нам еще таможню проходить.

— Действительно, — согласился шеф и распорядился: — Две телеги и два кофе… Вы же кофе будете?

— Кофе, — согласилась Рита, которой стало все равно что пить. Она вдруг отчетливо вспомнила, что оставила свои транквилизаторы в ванной на полочке. И как же она будет лететь без таблеток?

— Одну минуточку, — слегка поклонился «добрый молодец» и исчез.

А шеф достал из портфеля газету и спросил, Разворачивая страницы:

— У вас что-то случилось?

— Нет. Почему вы так решили?

— Вы побледнели, и у вас глаза застыли.

— А, это… Я вспомнила, что не взяла успокоительное. Я очень, просто панически, боюсь летать.

— Да? — приподнял бровь шеф и уткнулся в свою газету. А когда официант принес приборы и две пустые тарелки, попросил: — И принесите еще пятьдесят граммов коньяку. Пойдемте, Рита, посмотрим, что они там наготовили.

Он первым поднялся из-за стола, отправившись к телеге с горшками. Рита поплелась следом и безучастно оглядела русскую версию шведского стола: капуста свежая, капуста квашеная, огурцы, помидоры, зеленая редька с какими-то сухариками, грибы, еще какие-то салаты наструганы, селедка. В горшках — картошка и гречневая каша. Есть совершенно расхотелось — желудок сводило от ужаса предстоящего полета.

— Ну что же вы? Выбирайте! — посмотрел на Риту шеф. Он уже складывал на тарелке натюрморт из картошки, селедки, огурчика и винегрета. Рита из вежливости тоже положила себе на тарелку полкартошечки, половинку помидора, измазанного тертым сыром с майонезом, и три крупные черные маслины (тоже мне русская кухня — с маслинами!).

— А теперь пейте, — велел шеф, когда они вернулись за столик, и указал на стопочку с коньяком, которая материализовалась на столе, пока они бродили вокруг телеги.

— Спасибо, я не пью…

— Рита, пейте. Это приказ. И лекарство. Я совсем не хочу привезти в Прагу полуобморочное тело личного помощника, — властно глянул шеф, и Рита залпом осушила стопочку, как микстуру приняла. Коньяк обжег горло, а затем жаром растекся внутри, и она быстро принялась заедать его маслинами, картошкой и помидором. Минут через десять коньяк добрался до головы, стало жарко. Еще через полчаса, когда они с шефом прошли таможню и вошли в самолет (по трапу-коридору, прямо из аэропорта, вот здорово!), Рита уже и не вспоминала ни про какую панику. Она отчаянно хотела спать. И весь полет до Праги мирно продремала в просторном кресле бизнес-класса, пропустив улыбки стюардесс, шампанское и канапе с семгой. Проснулась от толчка шасси о взлетно-посадочную полосу Пражского аэропорта и только собралась испугаться, как самолет уже замедлил ход и стал выруливать на «парковку».

* * *

Ох и навкалывалась она за эти дни! Рита в одиночестве сидела за небольшим деревянным столиком и смаковала вишневое пиво. Не удержалась, заказала. Думала, для экзотики, а вышло — для души. Вкусно очень, в Москве такого пива нет! Хотя, кто его знает, может, и есть. Она же из всей Москвы только по Красной площади да по Александровскому саду гуляла. И по Большой Грузинской улице, от метро до офиса. А вот такой штукой — Рита отломила кусочек зажаренного в панировке сыра — она угостит Женьку, когда та приедет к ней в следующий раз. Закуски Рита тоже выбирала наугад, зачитываясь меню как поэмой: оленина, утка, вепрево колено, чесночный суп… Больше всех понравилось название «смаженый гермелин», его и попросила. Оказалось, сыр. Жареный. Вкусный.

Выставка стала для нее настоящим боевым крещением. Даже не выставка — ярмарка отопления, вентиляции, измерительной, регулировочной, санитарной и бог еще знает какой техники. К концу второго дня у нее от напряжения и суеты рябило в глазах и кружилась голова. Русские, английские, немецкие, чешские и французские слова (шеф прилично говорит по-французски, надо же!) смешались в какое-то эсперанто, а сама она превратилась в робота-переводчика, выдававшего фразы с ее саму поражавшей скоростью. В первый вечер она пришла в отель совершенно выжатой, прилегла полежать до ужина и элементарно вырубилась. Спала как убитая, не слышала звонков с ресепшн и проснулась утром только от того, что горничная барабанила в дверь. Во второй вечер было чуть легче, она и ванну сумела принять, и поужинала, уже почти не обращая внимания на паузу за столом. Молчание шефа перестало ее тяготить. Привыкла. И прежде чем уснуть, нашла силы полюбоваться с балкона вечерним Градкани.

Да, шеф у нее — кремень. Ни суета, ни люди, ни многочасовые переговоры — ничто его не берет. Подтянут, сух, деловит, ироничен. Рита улыбнулась, вспомнив Женькины намеки на их с шефом роман. Какой там! В этом режиме можно крутить только один роман — с работой. И со вчерашнего дня она крутит его самостоятельно. Шефу пришлось улететь на сутки раньше, он оставил ее дожидаться бумаг от германской фирмы. Решил, что так надежнее, чем получать документы с курьерской службой. А она и не возражала! Конечно, лучше — бумаги получила еще до обеда, а вся вторая половина дня у нее осталась на знакомство с Прагой. И авиабилет шеф разрешил поменять на железнодорожный. Удобно у них тут все устроено: попросила на ресепшн, доплатила немного, и все сделали. Так что обратно она едет поездом. Сегодня, поздно вечером. У нее есть время еще немного побродить по городу.

В зале заиграла задорная мелодия, и Рита оглянулась на звук. Трио, наряженное в национальные костюмы, терзало скрипку, кларнет и тромбон. На тромбоне, смешно надувая щеки (ну вылитая кикимора!), играла дама средних лет. Задорная музыка разбивала Ритин романтический, слегка задумчивый настрой, жаль было его отпускать, и Рита решила уйти. Подозвала официанта, рассчиталась и вышла на уже темную улочку, расцвеченную вечерней иллюминацией. Конец ноября, а тепло совсем. И снега нет. Какая же она все-таки красивая, Прага! Или это только на нее, провинциалку-затворницу, так действуют шпили, черепичные крыши и узкие сказочные улочки старого города?

Мобильник заиграл-защебетал и сбил-таки с романтического настроя.

— Ритка, привет! Ну как ты там, в своей Праге?

— Привет, Женька! Все прекрасно, просто замечательно! Даже жаль, что вечером поезд!

— Поезд?

— Ну да, в полдесятого! Шеф, когда узнал, что я летать боюсь до смерти, разрешил билет поменять.

— Так ты одна возвращаешься, что ли?

— Ну да, я вообще здесь одна со вчерашнего дня, дела заканчиваю. А ты-то как добралась?

— Нормально добралась, жарко здесь. Завтра уже в джунгли едем. Слушай, я, кажется, смогу тебе писать чаще, чем думала, не такие уж тут и напряги со спутником!

— Правда? Вот здорово! Пиши мне, Женька, про все пиши, ладно? А то мне скучно будет тут одной!

— Да не вопрос, не соскучишься! Все, бай, звонить пока не буду. Пиши, если что!

Вот заполошная! Женька есть Женька. Рита, улыбаясь, прошла немного по узкой улочке и вышла на широкую площадь. Ого, покруче, чем Красная площадь будет! Она заглянула в купленный в отеле путеводитель. Что там? Похоже, это площадь возле новой ратуши, самая большая в Европе. А вон та темная махина в фонариках, наверное, ратуша и есть. Топать через площадь к подсвеченной ратуше было лень, и Рита опять свернула на какую-то улочку, через несколько шагов попала к витринам, заставленным цветным стеклом, и ахнула от увиденного. Стопки, фужеры, бокалы, графины в сполохах электрического света — просто фантастический коллаж из кусочков праздника. Застывший фейерверк стеклянных линий. Рита зачарованно открыла дверь магазинчика и очень скоро выбрала шесть великолепных, стильных стаканов. Продавщица, щебеча и улыбаясь, расставила их на прилавке, постукала по каждому карандашиком — бокалы отозвались мелодичным звоном. А потом вдруг стала водить длинным ярким ногтем по ободкам двух стаканов. «Зачем это?» — успела удивиться Рита, и тут бокалы запели. Звук был тоненьким и нежным, как от далеких чудесных струн.

— Как красиво! — благодарно взглянула на продавщицу Рита, и та улыбнулась в ответ. Потом завернула бокалы в тонкую бумагу, аккуратно уложила в коробку, затем в пакет, и Рита целых полквартала шла с ощущением маленького праздника. А потом застыла у следующей витрины. Там на черных бархатных шейках-подставках красовались замечательнейшие колье. Темно-вишневые камни были оправлены в золото, в серебро. Гранаты. Рита представила, как замечательно они гармонировали бы с ее каштановыми волосами и ореховыми глазами, и принялась судорожно прикидывать, сколько денег у нее осталось. Оказалось, что не очень много. Если купит — сядет в поезд с грошами. А вдруг там придется за постель платить, за чай? И ехать целые сутки, и такси надо будет брать до вокзала! Рита вздохнула, поскорее, чтобы не расстраиваться, отвернулась от витрины, сообразила, куда идти, и пошла гулять дальше, в направлении отеля.

* * *

Поезд «Прага-Москва» оказался чистеньким и Уютным. Занавески на окнах, букетики в купе, постель уже застелена. Купе было трехместным, и в первую ночь Рита делила его с молодой чешской четой. Рано утром ребята вышли, Рита и не услышала, как они собирались. Весь день она ехала одна, разглядывая в окно аккуратные домики и игрушечные вокзальчики чешских и польских станций. А что еще делать-то? Купить какого-нибудь чтива в дорогу она вчера забыла. Без особых впечатлений проехала границу с Беларусью — таможенники практически не побеспокоили своей проверкой — и только в полдевятого вечера, в Минске, к ней в купе вошла новая пассажирка — сухопарая блондинка средних лет в модной дубленке и серьгах кольцами.

— Здравствуйте, какое место мое?

— Похоже, это, — кивнула Рита на вторую полку у окна, и блондинка разделась, повесила дубленку и стала аккуратно пристраивать вещи: дорожную сумку и пакет с чем-то стеклянным.

— Стекло купили? — поинтересовалась Рита.

— Фарфор, чайный сервиз. Красивый! Почти мейсенский. Имитация, конечно, но очень удачная!

— А я в Праге бокалы купила, цветное стекло.

— Обожаю цветное стекло! Можно посмотреть?

— Пожалуйста!

Рита вытащила коробку, освободила один бокал от бумаги и поставила его в центре стола. Бокал пустил зайчики бежевыми гранеными боками. В толстом коричневом донышке заискрилось отражение фонаря над дверью.

— Красивый. В Москве набор таких бокалов для мартини тысяч девять стоит, если не одиннадцать. А вы сколько отдали?

Рита задумалась, переводя кроны на рубли, и удивилась:

— Пять тысяч!

— Ну, видите, как хорошо, полцены всего!

Ничего себе хорошо! Да чтобы она когда-нибудь такие деньги за посуду отдавала! Ошалела, что ли, от Праги! Совсем запуталась в этой разнице валют!

— Мужу, наверное, в подарок везете? — попыталась угадать попутчица.

— Шефу, — зачем-то соврала Рита, убрала бокал обратно в коробку и успокоилась. Чего вдруг она зажадничала, в самом-то деле? Ну, просадила на стекло остаток командировочных, ну и что. Зато теперь память будет о Праге.

Блондинка тем временем устраивалась. Отвернувшись от Риты, надела халат, стянула джинсы, переобулась в розовые плюшевые тапки и достала из сумки толстую книгу в черной обложке.

— «Черновик», новый роман Лукьяненко. Читали? — спросила блондинка, перехватив любопытствующий взгляд Риты.

— Нет. Интересный?

— Очень! — начала было рассказывать соседка, но тут в купе вошла проводница.

— Пожалуйста, билетик.

— Вот, пожалуйста. А можно два кофе заказать? — спросила блондинка и объяснила Рите: — Угощаю, за встречу!

— Конечно, сейчас принесу.

— Ну так вот, там герой живет в параллельных пространствах! — продолжала соседка.

— Где там? — не поняла Рита.

— Да в «Черновике» же! Герой попадает в реальность, где на его месте живет другой человек, а про него все забыли и никто его не узнает! Представляете?

— Нет, — честно призналась Рита. Фантастику она не очень любила. Хотя про переходы в параллельную реальность ей что-то попадалось. Фильм такой смотрела по телику, там героиня попадает в другую реальность и оказывается не матерью-одиночкой, а прожженной стервой, убившей своего ребенка. А потом бежит в городской парк, на карусели, что ли, катается, и возвращается в свой мир, к своей дочери. Как там актрису-то зовут, дай бог памяти… Шарлиз Терон, что ли? Или Терлиз Шарон? Забыла!

— Ну как же! — оживилась дама. — Это же так просто! Теория даже такая есть, что наше пространство — не единственное, оно имеет бесконечное число дублей. И мы существуем в каждом из этих дублей, но в каждом из них чем-то да отличаемся. Иногда — совсем чуть-чуть, иногда — очень сильно. Вот в этом пространстве, в этой реальности, вы едете в Москву поездом. А в другой, к примеру, летите самолетом. И на этом различия заканчиваются. А может быть и так, что в этой реальности вы — звезда, скажем, шоу-бизнеса, а в какой-нибудь параллельной — многодетная замордованная мужем-алкоголиком мать семейства. Мы каждый раз делаем выбор: направо пойти или налево. Сюда позвонить или туда. Выходить замуж за этого человека или не выходить. И каждый наш выбор разветвляет реальность. В этой реальности вы, скажем, расстались с любимым и сделали карьеру, а в параллельной — вышли за него замуж и превратились в замызганную домохозяйку!

— Похоже, я в этой реальности превратилась в замызганную пассажирку, — прокомментировала Рита, разглядывая свои ладони. Пальцы были грязными. Собрала, что ли, пыль из багажного отсека, пока стаканы туда-сюда перекладывала? — Давайте вы мне чуть попозже все расскажете, ладно? Я умоюсь пока. — Рита взяла полотенце и пошла в туалет в начале вагона.

— А я вам кофе несу, — встретила ее в коридоре проводница. У нее на подносе стояли два стакана в подстаканниках с кипятком и блюдце с двумя пакетиками растворимого кофе и кусочками рафинада.

— Спасибо, соседка примет, — кивнула Рита и шмыгнула в кабинку.

Когда вернулась, блондинка уже помешивала кофе в своем стакане.

— А нам кофе принесли! Так вот, параллельные пространства. Вы знаете, что такое дежавю?

— Это когда мерещится, что с тобой это уже было. Именно так, именно здесь, — вспомнила Рита.

— Ну да, что-то в этом роде. Ну так вот, существует теория, что в моменты дежавю человек как бы оказывается на секунду в параллельном пространстве. А потом переживает то же самое мгновение в своей реальности! Вы пейте кофе, пейте!

— Да, спасибо, — вежливо сказала Рита, надорвала свой пакетик с кофе, потянулась за кипятком и нечаянно задела стакан соседки. Тот опрокинулся на бок, и кофейная лужа растеклась по столику, Достав до края «Черновика».

— Ох ты господи! — Рита одной рукой схватила книгу, второй — полотенце со своей полки и принялась промокать им кофейный конфуз. — Ну что это со мной, как слон в посудной лавке, честное слово. Извините, ради бога, извините! Хотите, я вам свой кофе отдам?

— Да что вы, не надо, ничего страшного! Я уже не хочу кофе! — затрепетала ноздрями соседка. Точно, обиделась!

— Я сейчас! — Рита бросилась к купе проводников. — Дайте еще два кофе, пожалуйста! Мы прежний разлили!

— Тогда вытереть же надо! — всполошилась проводница. Всучила Рите два новых кофейных пакетика, взяла два стакана с кипятком, прихватила салфетку и заспешила к ним в купе. Там ликвидировала остатки кофейного безобразия, аккуратно поставила стаканы со свежим кипятком, прихватила уже остывшую воду и пожелала: — Приятного аппетита!

— Пейте, пожалуйста, — теперь предложила Рита, размешала в своем стакане кофе и сделала глоток. Кисловатый какой-то. — Книга не очень пострадала?

— Не знаю, посмотрите. — Блондинка мотнула головой в сторону третьей полки, и Рита отвернулась, перелистывая книгу. Снизу страницы были частью коричневыми, а на сорок третьей вообще расплылось пятно, очертаниями похожее на Африку.

— Ой, испортила книгу! — развернулась Рита к соседке, та отшатнулась от столика, придвинула к себе стакан и стала судорожно помешивать в нем ложечкой:

— Ничего страшного, пустяки. Допивайте уже свой кофе, пока опять не разлили.

Рита виновато отложила книгу и села прихлебывать кофе. Теперь кофе будто бы горчил. Минут через десять нестерпимо захотелось спать, и Рита улеглась на свою полку, пожелав соседке спокойной ночи. Во сне она опять переворачивала тяжелое мамино тело, а потом оказалась в стеклянной комнате и смотрела сквозь толстое стекло, как мимо нее, не замечая и не оглядываясь, спешат люди. А в семь тридцать следующего утра ее с трудом растолкала проводница. Соседки уже не было. Документы, деньги и вещи — все в целости. В голове — мутная густая паутина. А потом она приехала домой и теперь целуется в прихожей с чужим мужиком, который, оказывается, ее муж.

 

Глава 3

Целоваться было приятно. Давно никто вот так вот не обнимал ее, не прижимал к груди, не впивался в губы поцелуем, не снимал с нее куртку, не забирался под свитер, поглаживая по голому животу…

— Хватит, прекрати! Да прекрати же! — отпихнула Рита увлекшегося типа, который уже начал расстегивать ее джинсы.

— Рит, ну ты что? Я же соскучился!

— А я нет! Я вообще тебя не знаю, понял?

— Рит, ну ты что? Обиделась все-таки, что я тебя не встретил? Ты же сама не захотела!

— Да когда я не захотела? Когда?

— Вчера вечером, я же звонил тебе на мобильный, ты сказала, что нечего мне вскакивать в шесть Утра. Что от Белорусского недалеко, вещей мало, сама доедешь.

— Слушай, как там тебя… Гриша, — потрясла Рита головой. Мутный туман начал оседать головной болью. Происходящее напоминало странный сон. — Я не разговаривала с тобой вчера по мобильному. Я вообще ни с кем вчера не разговаривала по мобильному. И тебя я вижу впервые в жизни. Ты кто? Вор? Так забирай что понравилось и отваливай. У меня жутко болит голова.

— Рит, ты что? Тебе нехорошо? Ты побледнела. Может, на кухню пойдем, кофе выпьем?

— Лучше чаю, — поправила Рита. Горечь вчерашнего кофе все еще отзывалась противным привкусом.

— Хорошо. — Гриша пошел ставить чайник, а Рита подобрала с пола пуховик — ишь ты, скинул в порыве страсти! — пристроила его на вешалку, где уже висела мужская дубленка. Переобулась в тапки, бросив свои сапоги рядом с мужскими зимними полуботинками.

Зашла в ванную, поплескала в лицо ледяной водой из-под крана. Голову отпустило. Рита поглядела на себя в зеркало — бледность, которую заметила в лифте, сменилась пятнами румянца. Отражению что-то мешало. Рита поняла, что именно: на подзеркальной полке чужая зубная щетка торчит из чужого стаканчика так, что перечеркивает отражение почти пополам. Рядом лежит мужской бритвенный станок. И тоненькое маленькое колечко: посредине золотого ободка — полоска белого золота. Рита машинально надела кольцо на правый безымянный палец. В самую пору. Потом осмотрела ванную: два незнакомых полотенца: маленькое, для лица, и большое, банное. Две пары носков и мужские трусы на веревочке. На крючке — мужской темно-зеленый махровый халат.

— Рита, ты чего так долго? Я чай заварил уже. Бутерброд тебе сделать? С сыром? — заглянул в ванную Гриша.

— Сделай!

Рита пошла на кухню, села за круглый теткин стол — теперь он был покрыт не белой скатертью с кистями, а красной клетчатой. И занавески на окнах были другие — тоже клетчатые, с большим оборчатым фестоном поверху окна.

— Я смотрю, ты освоился тут, — сказала она. — Прижился. Скатерть сменил, занавески…

— Рит, ты что? — Гриша прекратил нарезать сыр и повернулся к ней. Надо же, и фартучек повязал в такую же клетку! — Здесь все так, как ты сделала. Я ничего не менял! Ритка, давай уже прекращай эти игры, ты меня начинаешь пугать!

— Ну не только же мне бояться!

Рита взяла со стола чашку — а чашки прежние, теткины, — глотнула крепкого чая — надо же, в самый раз заварил — и спросила:

— Гриша, а зачем тебе это надо?

— Что, Рита?

— Притворяться моим мужем!

— Ну все, хватит. — Гриша швырнул нож на стол, стянул с себя фартук, скомкал его и бросил в угол. А потом сел за стол наискосок от Риты и раздраженно спросил: — Ты что, рехнулась там, в этой Праге? У тебя что, пивное похмелье? Или ты переспала со своим шефом, а теперь морочишь мне голову?

— Гриша, я не спала со своим шефом. И у меня нет пивного похмелья. И мужа у меня тоже нет. Понимаешь? Я не замужем. Я живу одна. И когда я уезжала в Прагу, здесь была другая скатерть и другие занавески! И никакого мужа не было!

— Ритка, прекрати! У тебя что тут, крыша от перегрузок съехала, пока я на вахте был? Я понимаю, что тебе досталось — переезд, хлопоты, тетка твоя некстати умерла. Но я-то не виноват, что ты хотела скорее в Москву перебраться! И если ты решила превратить нашу встречу в скандал, выбери хотя бы для этого менее идиотский повод!

От Гришиных воплей головная боль съежилась до размера мелкой бусины, и Рита поняла, что надо делать.

— Так, Гриша, — отодвинула она чашку и поднялась из-за стола, — или ты сейчас же выметаешься, или я иду звонить в милицию.

— Хорошо, — Гриша тоже встал, — если ты так объявляешь о разводе — пожалуйста. Насильно мил не буду. Пошли писать в суд заявление, квартирку поделим и разбежимся.

— Какой суд? Какое заявление?

— О разводе, ты же этого хочешь!

— Да не муж ты мне!

— Да муж я тебе! Законный! — окончательно взорвался Гриша и убежал в глубь квартиры. Потом прибежал обратно и шмякнул на стол тоненькую серую книжицу. — На, читай, если забыла.

Рита взяла книжицу в руки. Свидетельство о браке между гражданкой Зубовой Маргаритой Ивановной и Тюлькиным Григорием Борисовичем выдано Рязанским ЗАГСом. Согласно записи, фамилию она оставила себе девичью. И правильно сделала. А поженились они… в августе. Три месяца назад. В то время она еще встречалась с Гришкой…

Рита медленно положила свидетельство о браке на стол, молча обошла Тюлькина Григория Борисовича и пошла смотреть, что еще не так в этой реальности. На диване в комнате был новый плед в зеленую клетку, на секретере в рамке стояла фотография, где она сидела вдвоем… с мужем? Рита смотрела в объектив с легким намеком на улыбку, а Гриша стоял сзади, обняв ее за плечи и пристроив свой подбородок поверх ее макушки, сиял голливудским оскалом. У Риты была такая фотография, только позади нее не Гриша стоял, а Женька, они в ее приезд в Рязань в салоне снялись. Вот только куда она задевалась с переездом?

— А фотографии наши где? Свадебные? — спросила Рита, и мужчина молча кивнул на стопку альбомов.

Поверх старых, обтянутых кожей тетушкиных фолиантов лежал компактный кодаковский альбомчик. Рита полистала снимки. Вот они расписываются в книге — служащая ЗАГСа стоит к объективу спиной. Вот они за столиком в каком-то кафе, с бокалами вина в руках. Рита одета во что-то песочного цвета, судя по вороту и рукавам — очень элегантное. И у нее точно такое же выражение лица, с легким намеком на улыбку. На пальце — тоненькое колечко. На желтом ободке — белый штришок. Рита медленно перевела взгляд на безымянный палец своей руки. Это, что ли, колечко? И опять вернулась к фотографиям. Вот они вдвоем стоят на высокой площадке. За спиной — панорама их городка. Что-то песочное оказалось действительно элегантным костюмом: короткий приталенный жакет и юбка годе длиной до щиколотки.

Рита отложила альбом и заглянула в шкаф. На плечиках висели мужской джемпер, несколько сорочек, куртка и черный костюм в мелкую полоску. Что еще? Среди ее вещей висели незнакомые жакет и юбка годе. Песочного цвета. Из плотного шелка.

— Ну, ты успокоилась? — Муж Гриша подошел сзади, обнял и прошептал ей в ухо: — Лапуль, пошли в постельку, а? Хватит уже скандалить! Ну что с тобой происходит?

Рита повела плечами, стряхивая Гришины объятия, развернулась к нему лицом и сказала, строго глядя в серые незнакомые глаза:

— Происходит то, Гриша, что я тебя не помню. Я точно помню, что живу одна. Что нет у меня мужа. И не было никогда. И я не шучу.

* * *

Пауза была такой плотной и глубокой, что оба они вздрогнули, когда зазвенел дверной звонок.

— Я открою. — Опередив Гришу, Рита рванула к двери, отчаянно надеясь, что сейчас все разрешится. Что сейчас войдет кто-нибудь… Женька, например. И скажет: «Что, здорово мы тебя разыграли?»

— Ритусик, здравствуй, с приездом тебя! Извини, что в такую рань, но у меня такое творится, такое! Толик-паразит вчера мне «цыганочку с выходками» закатил, телефон о стенку грохнул, а сейчас плохо ему, давление, что ли… Врачу позвонить нужно! А мобильный куда-то завалился, не найти! Можно войду? — Тамарочка выжидающе глядела на Риту, которая стояла на пути неподвижной колодой.

— Заходи, конечно.

Рита отступила, впуская Тамарочку. Та прошла в глубь прихожей и спросила, разглядывая базу от радиотелефона:

— А где трубка?

— Где-то в комнатах, — пожала плечами Рита.

Тамарочка нажала кнопку поиска, и трубка запиликала в глубине квартиры.

— Вот, пожалуйста. — Муж Гриша вышел из комнаты, протягивая Тамарочке черную, в кнопочках, трубку.

— Спасибо, Гришенька, — кивнула Тамарочка, быстро потыкала в кнопки толстым пальцем в розовом маникюре и заговорила: — Еленочка Леонидовна, доброе утро! Это Тамара Савченко вас беспокоит! Еленочка Леонидовна, подскажите, что мне моему паразиту дать от головной боли? Давление? Нет, не мерила. Думаете, высокое? Из-за снегопада? Может быть! А что дать, если высокое? Ага, запомнила, ношпу и папазол, по таблетке. Спасибо, Еленочка Леонидовна, дай вам бог здоровья!

Тамарочка положила трубку на базу и, по-своему истолковав вопрос на Ритином лице, сказала:

— Врачица моя знакомая, душевнейшая старушка! Живет тут недалеко, на Большой Никитской. Я ей иногда по хозяйству помогаю, а она лечит, если вдруг что.

— Вы знакомы? — Рита аж поморщилась, отсеивая ненужную информацию, которую зачем-то вываливала на нее Тамарочка.

— С Еленой Леонидовной? Я же говорю, помогаю ей…

— Тамара, я про другое спрашиваю. Ты что, знаешь этого мужчину? — показала Рита рукой на Гришу.

Гриша стоял в дверном проеме и разглядывал Тамарочку с брезгливым любопытством.

— Мужа твоего? Конечно, вчера же и познакомились, как он приехал. Вот соседей Бог послал, вы все появляетесь ни с того ни с сего, из ниоткуда! Таисия про тебя ни слова, ни полслова, ты — про мужика своего. Хорошо, я вспомнила, что подруга эта твоя про него говорила!

— Говорила? — не поняла Рита.

— Ну да, я имя потому и запомнила, что редкое по нынешним временам. Григорий!

— Так это мы говорили… — начала было Рита, но Гриша отлепился от косяка и предложил:

— Тамара, а не выпьете ли с нами чаю? А то Рита с дороги немного не в себе, может, в вашей компании перестанет на меня дуться.

— Что, поругались, все никак не помиритесь? — улыбнулась Тамарочка и охотно прошла на кухню, уселась точно на то же место, что и тогда, накануне Ритиного отъезда.

Гриша налил ей чаю в третью кружку, себе тоже плеснул горячего. Рита уселась на свое место, машинально прихлебывая уже остывший чай. Головная боль теперь пульсировала, и она старалась подстроить под нее ритм дыхания. Вдох-выдох, прижало-отпустило.

— А и правильно Ритусик на тебя дуется, — заключила Тамарочка, отхлебнув чаю и зажевав его конфетой из коробки (те самые, что Женька привезла!). — Неправильно это, если жена сама с переездом уродуется, а муж на какой-то там вахте отсиживается!

— Ну, Тамара, ну что вы обе сегодня с утра меня оправдываться заставляете! Ну куда я уеду, из тундры-то, если вахту раз в две недели меняют! И что я могу поделать, если Риточка у меня такая самостоятельная, не захотела меня дожидаться! Рит, ну хватит на меня дуться, ну пожалуйста! — Гриша взял Риту за руку и попытался заглянуть ей в лицо.

— Ритусик, помирись с мужем-то, видишь, как ластится, — прокомментировала Тамарочка.

— Он мне не муж!

Рита выдохнула боль, выдернула руку из Гришиной ладони, резко встала из-за стола.

— Тамара, помоги мне выгнать этого человека из квартиры! Он мошенник, я его вижу в первый раз!

— Рита, ты опять? Теперь ты хочешь скандала при зрителях? Мне что, Тамаре тоже предъявлять свидетельство о браке и фотографии?

— Ребятки, а что тут у вас происходит-то? — Тамарочка переводила взгляд с одного на другого с веселым интересом, будто сериал смотрела. Про любовь.

— А то, что я вернулась из Праги и нашла в квартире чужого мужика, который теперь доказывает, что он мой муж! А у меня нет мужа! И не было! И я не понимаю, откуда взялось свидетельство о браке, почему здесь его вещи и наши свадебные фотографии! И почему мне впору обручальное кольцо! — Рита вытянула руку, и выражение на Тамарочкином лице стало озабоченным.

— Ритуль, а ты хорошо себя чувствуешь?

— У меня очень болит голова. И я не понимаю, что происходит.

Рита села за стол, положила голову на сложенные руки и заплакала, тихо поскуливая от ощущения полной беспомощности перед свалившимся на нее абсурдом.

— Рита, Ритусик, ты что? Пойдем-ка приляжем! Уйди, не мешай! Свидетельство о браке предъяви! И валерьянки дай!

Тамарочка отогнала Гришу, подняла Риту из-за стола и отвела в спальню. Там помогла лечь на широкую тети-Таину кровать, укрыла пледом, который притащила из гостиной. И села рядом, поглаживая Риту по голове и приговаривая, почти как мама в детстве:

— Ну, успокойся, девочка моя, успокойся.

— Я не знаю, где тут валерьянка. А свидетельство о браке — вот, — заглянул в спальню Гриша-муж.

— Так, Тюлькин Григорий Борисович… брак с гражданкой Зубовой… Так вы что, прям перед матушкиной смертью поженились? — спросила Тамарочка Риту.

— Да не женились мы… Тамар, я же говорю, не муж он мне!

— Рита, теперь ты меня пугаешь. Ты что, действительно ничего не помнишь?

Гриша сел на корточки в изголовье кровати и попытался заглянуть Рите в глаза. Рита зажмурилась и только головой мотала от Гришиных вопросов.

— Как свадьбу сыграли по-тихому, без гостей, из-за маминой болезни, помнишь? Как мама радовалась за нас с тобой, помнишь? Ну правда радовалась, по глазам заметно было! Она, наверное, и умерла потому, что успокоилась, перестала беспокоиться за тебя. Как мы перебирали ее бумаги и нашли тети-Таин адрес, помнишь? Как о похоронах договаривались, какой венок твоей маме заказали: из живых еловых лап, с белыми каллами и красной лентой. Как вчетвером хоронили твою маму — ты, я, тетя Тая и Мария Сергеевна, помнишь?

— Не помню! — Рита открыла глаза и села. — Все было совсем не так! Я встречалась не с тобой, а с другим Гришей! И он меня бросил! А мама умерла на следующий день! А венок был из искусственных роз, а хоронили мы маму втроем, тебя там не было! До сегодняшнего утра тебя в моей жизни не было!!! Вообще!!!

Впервые в жизни она так орала, и головная боль не выдержала этого крика, лопнула, впиваясь в виски колючими осколками, оставив Риту наедине с ужасом и абсурдом происходящего.

— Ну не было, Риточка, и не было, ляж, моя хорошая, ляж, я сейчас валерьянки принесу. — Тамарочка уложила Риту обратно, укрыла и заспешила к двери, по дороге мотнув головой Грише — иди, мол, за мной.

— Тамарочка, вызови милицию — пробормотала Рита. Вспышка яростной паники прошла так же внезапно, как нахлынула, и теперь она дрожала то ли от слабости, то ли от избытка чувств.

— Вызову, Риточка, всех вызову, — пообещала Тамарочка и вышла. Минут через пять вернулась, заставила выпить полстакана какой-то резко пахнущей настойки. Дрожь прекратилась, навалилась сонливость, и Рита, засыпая, услышала быстрый Тамарочкин говорок из-за двери:

— Еленочка Леонидовна? Это опять Тамара беспокоит. Еленочка Леонидовна, вы не могли бы посоветовать хорошего невропатолога? У моей приятельницы нервный срыв и провалы в памяти. Как, говорите? А на дом вызвать можно? Ага, записываю…

* * *

— Понимаете, у нее были очень тяжелые три последних года. Ее мать перенесла два инсульта, после второго вообще оказалась полностью парализована, и Рите пришлось все тащить на себе. Других ведь родственников не было. Вернее, тетя Тая была, но это потом выяснилось, когда Татьяна Аркадьевна умерла уже.

— Татьяна Аркадьевна — это матушка, как я понимаю?

— Да, так звали мою тещу. Мы с Ритой познакомились совершенно случайно, в сети…

— Где, простите?

— В Интернете, на сайте знакомств. Я ведь нефтяник, по две недели в тундре работаю, вахтовым методом. Вокруг одни мужики, иногда так тоскливо становится! А в Интернет залезешь, фотографии женщин посмотришь — развеешься. Я так Риту-то и приметил. Смотрю, мордашка симпатичная, глазки веселые. Почитал анкету — землячка. Интересно стало… Познакомились, смотрю, одна девка с жизнью бьется, мамашу свою тащит парализованную, в долги кошмарные залезла. Жалко мне ее стало, хорошая ведь девчонка-то. Настоящая. Наши, тюменские, все настоящие. Поженились мы, в общем.

Голоса доносились из-за закрытой двери. Глуховатый старческий баритон задавал уточняющие вопросы, а молодой мужской голос рассказывал какую-то в чем-то знакомую, а в чем-то новую для Риты историю. Фото с веселыми глазами… Да, она тогда вывешивала на сайт лучшую свою, тюменскую еще, фотографию. Папа тогда был жив, мама здорова, Рита верила, что впереди у нее только хорошее. И смотрела с фотографии этому хорошему прямо в лицо. Гришка, тот, рязанский, когда они уже познакомились, говорил, что в жизни она точно такая, как на фотографии. Вот только глаза стали другие, будто внутрь себя она все время смотрит, о своем думает. А она и думала. Про маму.

Рита повернулась на другой бок, не желая расставаться с приятным сонным оцепенением. Мама… Полтора года надежды и еще полтора года тупого служения угасающему телу. После второго инсульта врачи разводили руками и говорили, что жить ей осталось два-три месяца. Протянула пятнадцать, и все это время Рита вертела с боку на бок тяжелое мычащее тело, делала уколы, кормила с ложечки, собирая с подбородка вываливающуюся из обвисших губ еду и вздрагивая от всплесков тоски из родных ореховых глаз. Только глаза в этом теле оставались мамиными, именно они удерживали Риту в этой реальности. Потому что иногда ей казалось, что она спит и видит дурной сон. А стоит проснуться, и все окажется совсем другим. Мама будет здорова и счастлива, Рита не станет гнуться у компьютера ночами, подрабатывая составлением рефератов по экономике, случайным компьютерным набором и участием в каких-то сомнительных маркетинговых интернет-опросах. А достанет свой диплом экономиста-международника и устроится в какую-нибудь хорошую фирму. И замуж выйдет. И кончится это ее распроклятое одиночество, от которого хочется наложить на себя руки.

— Скажите, молодой человек, а как она перенесла смерть матери? — спросил баритон за дверью.

— Да вроде спокойно, — ответил смутно знакомый мужской голос. — По крайней мере, без особых слез. Да и тетя Тая помогла очень, поддержала. Квартиру эту Рите подарила. Хотя, правда, мы с Ритой поругались пару недель назад. Я просил ее, чтобы подождала с переездом, пока с вахты вернусь, а она ни в какую. Бери, говорит, отгулы, и поехали. Не могу больше жить в этой Рязани. А у нас отгулы взять — проблема. И так бурильщиков некомплект. Попытался объяснить — в слезы. Не любишь, говорит, работа дороже меня… Ну, знаете, что женщины могут наговорить в таких сценах. В общем, обиделась так, что, оказывается, даже Тамарочке не сказала, что замужем!

— Точно, точно! Если бы она не позвонила мне позавчера из Праги, прыгал бы ты, Гришечка, под дверью. Ни за что бы тебе ключи не дала! — вступила в разговор Тамарочка, и Рита окончательно проснулась. Она в тети-Таиной квартире, которая вторую неделю уже — ее дом. За дверью разговаривает Тамарочка, которая уже вторую неделю — ее соседка. И мужчина, который, оказывается, уже почти месяц — ее муж. Но как же так? Почему же она помнит совсем другое? Помнит другую часть своей жизни, где нет у нее никакого мужа? Но почему тогда он рассказывает такие подробности из ее жизни, которые случайный человек знать не может? Почему в ее квартире находятся его вещи? Почему у них общие фотографии? Почему обручальное кольцо — Рита пошевелила пальцами — ей впору?

Рита принялась еще раз перебирать в памяти события последних дней. Выставка, шеф, сказочная Прага, чистенький вагон, соседка, залитый кофе «Черновик» Лукьяненко, параллельная реальность… А вдруг это правда? Может, теория, о которой ей рассказывала соседка, верна? Может быть, она, Рита, сделала в ночном поезде свои полшажочка? Когда кофе, к примеру, пролила? Помнится, ее тогда тряхнуло будто! И перешла в другую реальность? Где все почти так, как в прежней. Только в этой реальности она не одна. В этой мама умерла, зная, что Рита счастлива. В этой реальности у нее есть замечательный любящий муж. А работа? Работа у нее есть в этой реальности?

Рита скинула с себя плед, на ощупь, нашаривая у кровати тапочки, обулась, пригладила волосы и вышла из комнаты в смежную гостиную.

Журнальный столик был придвинут к дивану. В двух старомодных креслах с деревянными подлокотниками сидели Тамарочка и опрятный пожилой мужчина профессорской внешности. Они рассматривали фотографии в Ритином альбоме. Кодаковский альбомчик лежал чуть в стороне — свадебные снимки они, видимо, уже посмотрели. Муж сидел на диване и комментировал:

— Это Рита с родителями, в Крыму. Здесь ей двенадцать, кажется. А это с подружкой какой-то, не знаю с кем.

— Да с Женечкой же, ты что, незнаком с ней, что ли? — узнала Тамарочка, и Гриша оторвал взгляд от альбома, собираясь отвечать. И заметил Риту.

— Рита, ты зачем встала? — вскинулся он к ней навстречу и замешкался, пролезая между столом и диваном. — Как ты себя чувствуешь, голова не кружится?

Рита прислушалась к своим ощущениям. Голова не кружилась. Она легкой была, голова. И пустой. И где-то на донышке зарождалось ощущение ясности и покоя.

— Все в порядке, Гриш, я хорошо себя чувствую, — с удивлением сказала Рита и охотно прильнула к широкой груди мужа, пристраивая на ней голову и вспоминая ощущения. Ведь если они уже не в первый раз обнимаются, должна же она хотя бы телом про это вспомнить, раз мозгами не получается! Голова отчего-то не пристраивалась, Рита поерзала немного и затихла где-то возле Гришиного бицепса. Нет, ощущения совершенно новые. Наверное, она в параллельную реальность перешла вся, целиком, вместе с памятью тела.

— Девочка моя, милая, как же ты меня напугала, — сказал Гриша и погладил Риту. Сначала два раза по волосам, потом три раза по спине.

— Гриш, я все вспомнила! Я вспомнила, что ты — мой муж! — пробормотала Рита в Гришину подмышку, и рука мужа сбилась с третьего раза и на несколько секунд придавила Риту неожиданной тяжестью. Рита аж голову подняла и попыталась заглянуть Грише в лицо. Не получилось, и тогда она из-за его плеча стала рассматривать гостей.

Пожилой профессор из своего кресла с любопытством наблюдал за событиями. А Тамарочка, она успела сменить свой утренний халат в синий цветок на бледно-зеленое платье, та и вовсе перекрутилась вся на своем сиденье, жадно впитывая каждый их жест и каждое слово.

— Ритка, правда, что ли? Ты вспомнила? Вспомнила! Она вспомнила, — сообщил Гриша, оборачиваясь к гостям.

Рита пошевелилась, размыкая Гришины объятия.

— Очень хорошо! Позвольте представиться, — встал из кресла профессор и слегка наклонил голову, представляясь: — Лев Казимирович Дворецкий, профессор. Приглашен в ваш дом вашим мужем, Дабы помочь вам в ваших затруднениях.

Рита обошла мужа и подала профессору руку, невольно сбиваясь на его манеру речи:

— Очень приятно, Рита. Все затруднения кончились, мне очень неудобно, что мы вас побеспокоили. Вы позволите предложить вам чаю?

— Всенепременно, сударыня, с удовольствием выпью чашечку!

— Гриша, будь любезен, порежь хлеб, сыр и что там еще есть в холодильнике! Тамарочка, я была бы очень признательна, если бы ты помогла Грише на кухне. А меня прошу извинить, мне потребуется некоторое время, чтобы привести себя в надлежащий вид!

Тамарочка быстро закивала. Рита улыбнулась всем сразу легкой улыбкой и пошагала в ванную.

— Нет, доктор, вы видите, что творится-то? Теперь она заговорила по-чудному, — зашептала Тамарочка, как только Рита вышла из комнаты.

Рита улыбнулась про себя этому шепоту и, закрывая дверь ванной, услышала профессорский вердикт:

— По-моему, тут ничего серьезного. Обычное переутомление. И шок, вызванный долгой болезнью матери.

«Понятно? — показала Рита язык своему отражению. — Переутомление, небольшой шок и переход в другую реальность. Господи, как хорошо-то! Как хорошо, что в жизни у меня теперь совсем все наладилось! Квартира — мечта! Муж — супер! Работа… Так, а что с работой-то? Кем я работаю в этой-то реальности?» Рита быстро поплескала в лицо прохладной водой (о, щечки розовенькие стали), расчесалась (надо бы подстричься, оформить это лохматое безобразие) и вышла на кухню:

— Гриш, а мне с работы не звонили? Я ведь документы привезла, отдать нужно сегодня же.

— Звонила девка какая-то, я трубку брала, — ответила Тамарочка. — Сказала ей, что ты заболела и сегодня прийти не можешь. Знаешь как вцепилась: что с тобой, чем заболела? Уж я врала как могла!

— А потом мужик звонил, — сказал Гриша. — Шеф твой, что ли? Пришлось объяснить этому зануде, что ты лежишь с температурой и, хотя и рвешься бежать в офис, я, как муж, тебя не пускаю.

— А он что? — осторожно поинтересовалась Рита.

— Сказал, что пришлет курьера за документами. Нужны, говорит, очень.

— Тогда я пойду их достану! — бросилась Рита в прихожую. Пошебуршила в сумке, вытащила коробку с пражским печеньем — так, это к чаю. И тоненькую папочку-скоросшиватель с несколькими файлами. Зазвонил домофон, сообщая, что к ним пришли, и Рита в задумчивости нажала кнопку входа.

От внезапной мысли она бессильно опустилась на стул. А вдруг в этой реальности от нее потребуют совсем другие документы? Е-мое, вот ведь попала в переплет! Что же делать теперь? Дверь открывать! Рита поднялась со стула и пошла на настойчивый дверной звонок. Открыла.

— Здравствуйте, Рита, я за документами, — сказал шеф.

Он что, в этой реальности — курьер? Так получается?

 

Глава 4

Было что-то в этой девчонке, его землячке, определенно было. А иначе он ее бы и не выбрал. Не красотка, нет. Да он и просил не присылать ему тупоголовых кукол — Дунечки хватило с лихвой. Четко обрисовал в кадровом агентстве, кто ему нужен: толковая помощница с хорошим образованием и знанием не менее двух языков. И никаких девчонок. Чем старше, тем лучше. Хорошо бы лет сорока. И пусть не красавица, но и не распустеха какая. Сложную, наверное, задал задачу. Агентство ему два месяца помощницу искало. Присылали множество самых разных резюме, на одно он даже отреагировал. Уж больно подходящей показалась кандидатка: тридцать два года, английский и немецкий языки, предпринимательский опыт. Пригласил на собеседование, пришла: декольте до пупа, ногти — сантиметра полтора длиной. Попросил составить письмо на английском, всего-то и текста, что «Дорогой мистер Смит, сообщаем вам, что заказанное вами оборудование отгружено такого-то числа. И напоминаем, что, согласно нашей договоренности, мы ждем от вас первый транш не позднее последней декады этого месяца». Полчаса у компьютера сидела, сопела, в потолок смотрела, ресницами хлопала. А потом приволокла распечатанный листочек и положила ему на стол, так наклонившись, чтобы прелести ее смог рассмотреть поподробнее. Рассмотрел. Прелести понравились. Перевод — нет. Судя по абракадабре, которую дамочка ему притащила, она элементарно запустила текст на интернет-переводчик. Сообразительная оказалась! Только вот догадаться, что программа переводит слова, а не понятия, соображалки не хватило. И познаний в английском — тоже. А так как ему помощница нужна была, а не любовница, пришлось с дамочкой распрощаться.

Матвей хмыкнул, вспоминая, как расстроилась кандидатка, как надеялась еще на что-то, попросив закурить. Как красиво пускала дым, запрокидывая голову, потряхивая волосами и покачивая, нога на ногу, туфлей на шпильке. Туфля была красивая. И нога тоже: коленки круглые, щиколотки тонкие. Хороша была дамочка, определенно хороша. Ей бы к нему полгода назад прийти — повелся бы, точно повелся. И на ножки-коленочки, и на грудки-реснички. А теперь — нет. Теперь, после Дунечки, на грудки-коленочки у него иммунитет. Стойкий. Стопроцентный. На всю оставшуюся жизнь.

В общем, забраковал он кандидатку. Агентство тоже забраковал — заколебало оно его бесконечным потоком дурацких резюме. Понял вдруг, что, запросивши за поиск специалиста половину оклада его будущей помощницы, эти шустрые ребятишки просто-напросто размещают в Интернете и газетах вакансию, собирают все резюме в кучу и если что и отсеивают, так только самые что ни на есть бредовые послания. Все остальные — ему шлют. Поэтому Матвей, больше на авось и от отчаяния — помощница нужна была, просто караул, — решил поискать кандидатку в провинции. Попросил департамент с завода дать объявление в их городе. И, как ни странно, сработало. Пришла эта Рита-Маргарита. С отличным образованием, двумя языками (знает блестяще, проверил!) и стажем в неслабой тюменской нефтяной компании. Правда, перерыв в стаже больше трех лет. Почему, толком не объяснила. По семейным, говорит, обстоятельствам. Рожала, что ли? Хотя в анкете написала, что детей нет. И что не замужем. Да и ладно, по обстоятельствам, значит, по обстоятельствам. Лишь бы эти обстоятельства работать ей не мешали.

Пока не мешали. Вон как бумаги разгребла. Всего-то за неделю! Договоры по папкам подшила-разложила, на письма, что электронный ящик забили, ответила, с подпиской на журналы — три месяца почему-то не приносили — разобралась. Аналитическую записку по рынку в Интернете отыскала. А главное, умудрилась так упорядочить его день, что у Матвея впервые за последние полгода пропало ощущение водоворота дел, в котором его крутит и затягивает, а он только и может, что высовывать из воды голову и ловить воздух. У него впервые стало на все хватать время. Оно у него к пятому дню работы с Ритой даже свободное появилось, время-то! Вот тогда он и расслабился, и заметил, что в его помощнице определенно что-то есть. Прямой спокойный взгляд ореховых глаз (на дне — грустинка и капелька боли, почему, интересно?), посадка головы (это про такую говорят «гордая»?), каштановые блестящие пряди (интересно, что женщины делают с волосами, чтобы они у них так блестели?). Косметики — минимум. Ногти — круглые, розовые, блестящие. Пальцы тонкие, безо всяких колец. Декольте — отсутствует. Так, две пуговицы на блузке от ворота расстегнуты, чуть ключицы видны. Ноги показывает иногда, но не специально. Когда садится в кресло, юбка приподнимается, натягиваясь на полных бедрах, и слегка открывает круглые коленки. И ни капли кокетства, ни капли манерности: собранность, деловитость, корректность. Сухарь, а не женщина. И это при ее-то формах! И в двадцать девять-то лет!

Рита-Рита-Маргарита. Новая помощница настолько его заинтриговала, что Матвей решил взять ее с собой в Прагу, на выставку. Хотел посмотреть, какая она вне офиса. Узнать о ней чуть больше. Узнал: панически боится самолетов, способна пахать до изнеможения, даже в командировке не расположена крутить с боссом амуры. Или расположена? Честно говоря, сам он действовать не собирался, а от нее специальных знаков ждал. А она в первые два вечера таких знаков не подавала. Может, в третий подала бы? Скорее всего, нет. Эта удивительная Рита так вкалывала на выставке — будто дорвалась до работы, — что больше ни на что у нее сил, похоже, не оставалось. В первый вечер к ужину просто не спустилась, продрыхла в своем номере. Во второй спустилась, но сидела как рыба вяленая, ковырялась в тарелке. Правильно он сделал, что оставил ее еще на денек в Праге. Поощрил девушку. Хотя, честно говоря, обошелся бы и без ее курьерских услуг, доплатил бы шестьдесят долларов за доставку, дешевле бы вышло. И вообще, что-то он раскис в этой поездке. Гранаты зачем-то купил эти дурацкие… Куда их теперь девать? Не Рите же дарить, в самом деле.

Матвей Самарин, директор московского представительства компании «Измерин», взглянул на часы и с удивлением обнаружил, что сидит перед монитором компьютера, складывает «тетрис» и размышляет о своей новой помощнице уже битых полчаса. Одиннадцать часов, между прочим, пора бы ей и объявиться. На работу прийти или позвонить хотя бы. За четыре дня дел-то поднакопилось. И кофе выпить хочется хорошего. Света-менеджер такой варить не умеет. Матвей посидел, глядя в монитор, еще пару минут и решился.

— Светлана, ты не могла бы дозвониться Зубовой и выяснить, куда она пропала? — выглянул он из своей комнатушки.

Под их представительство было приспособлено бывшее фотоателье, поэтому и помещения здесь оказались специфическими: большая комната и выходы в смежные крохотные комнатушки. Общую комнату отвели под менеджерскую, а в комнатушках устроили директорский кабинет, бухгалтерию и переговорную. Темный чулан — видимо, бывшая фотолаборатория, раз есть вытяжка и вода, — превратили в кухоньку. Как раз поместились столик с микроволновкой, два табурета и холодильник. Помощница сидела в общей комнате, возле двери в кабинет Матвея. Вернее, не сидела — пустой Ритин стул уже начал раздражать. И Матвей вернулся к себе в кабинет, чтобы не видеть этого безобразия.

— Матвей Алексеич, говорят, заболела Зубова! — сообщила Светлана, заглянув в кабинет пару минут спустя.

— Как заболела? Кто говорит?

— Не знаю, тетка какая-то.

— А что с ней?

— Говорит, температура.

— Простыла, что ли?

— Не знаю, она так толком и не объяснила.

— Слушай, Галушкина, ты хоть один вразумительный ответ по телефону получить способна? «Не знаю, не объяснила, тетка какая-то»! Как ты вообще хоть что-то продать умудряешься? Какой у Зубовой телефон?

— Вот, — протянула Светлана листочек, где крупным почерком записала семь цифр, и застыла в ожидании.

Матвей глянул на нее строго, Светлана понятливо исчезла за дверью, и Самарин быстро пробежался пальцами по кнопкам телефона. Сбился, чертыхнулся, набрал, уже медленнее, еще раз и стал нетерпеливо отсчитывать длинные гудки. На пятом гудке трубка ответила. Мужским голосом:

— Алло!

— Здравствуйте. Мне нужна Маргарита.

— Какое совпадение! Мне тоже! Кто ее спрашивает?

— Я Самарин Матвей Алексеевич, генеральный директор компании, где она работает. А вы, простите, кто будете?

— А я буду Тюлькин Григорий Борисович, супруг Маргариты Ивановны. И боюсь, уважаемый господин директор, в ближайшее время вы ее услышать не сможете.

— А можно узнать, по какой причине?

— По причине болезни. Загнали вы, любезный генеральный директор, Маргариту Ивановну. Заездили. Доконали. Лежит она теперь, бедная, не встает и даже к телефону подойти не может.

Мужик в трубке явно издевался. Почему, интересно?

— Григорий…

— Борисович.

— Спасибо. Григорий Борисович, мне очень жаль, что Маргарита…

— Ивановна.

— Что Маргарита Ивановна заболела. Но она должна была привезти из Праги документы, мне очень важно получить их как можно скорее. Скажите, вы не против, если за ними заедет курьер?

— Да не вопрос! Хоть сами заезжайте! Только Риту хотя бы недельку не трогайте!

— Договорились, — сказал Матвей и быстро положил трубку. Потом отменил паузу на «тетрисе» и начал крутить ломаные фигуры, прилаживая выступы к впадинам. Что-то не то. Что-то не так. И откуда он взялся, этот муж Тютькин? Неделю назад не было никакого мужа. Или был? Или вылезли-таки эти «семейные обстоятельства», которые она не стала комментировать? Нет, не складывается Рита с этим мужиком, который хамил ему в трубку. А с кем складывается? «С тобой!» — съехидничал кто-то в его мозгу, и Самарин развернулся в кресле, дотянулся до двери и крикнул: — Света, а где Зубова живет? Ты не могла бы уточнить для меня адрес?

* * *

Так, а его помощница, похоже, не так проста, как кажется! Квартира в самом центре Москвы — это вам не хрущевка в каком-нибудь Перове. Интересно, с каких доходов? Или это Тютькин у нее такой крутой? Матвей набрал на домофоне номер квартиры и приготовился объяснять, кто он и зачем пришел. Объяснять не потребовалось — домофон запищал, пропуская безо всяких вопросов.

— Вы к кому? — строго блеснула очками консьержка.

— Я в шестую квартиру!

— А, к Риточке! Что-то к ней сегодня прямо гость за гостем с утра, — покивала консьержка и предупредила: — Только вам придется по лестнице на третий этаж подниматься. Лифт от ключа работает!

— От ключа? Почему? — удивился Матвей.

— А домоуправ так сделал. Не все жильцы хотят за лифт платить, поэтому, кто платит, тот и ездит.

— Весело тут у вас, — подытожил Матвей и потопал к лестнице. Тоже мне проблема — на третий этаж подняться. Поднялся, постоял немного у двери, выравнивая дыхание. (Ничего так, высота у этажей! Считай, по высоте, на пятый этаж махнул!) Подумал, как прорвется сквозь мужа, чтобы поговорить с Ритой. И позвонил в шестую квартиру.

Прорываться не пришлось — открыла Рита.

— Здравствуйте, Рита, я за документами, — сказал Матвей. — Можно войти?

— Да, пожалуйста!

Рита отступила, впуская Матвея в квартиру и разглядывая его, как ему показалось, вопросительно и немного смущенно. Кстати, с виду не так уж она и больна. Хотя глаза странные, глядит будто сквозь него.

— Я ждал вас сегодня на работе. А мне сказали, что вы заболели. Что температура у вас. — Матвей топтался у порога и потихоньку начинал злиться. Прежде всего, на себя. Что, спрашивается, подхватился и прискакал? Ну, приврала девушка насчет болезни, ну, попросила этого своего Тютькина убедить начальника. А он уже придумал себе с три короба: совпадает не совпадает… — Где договоры? — раздраженно оборвал он свои мысли, получил от Риты тонкую папочку-скоросшиватель и сказал противным (аж самого передернуло) голосом: — Потрудитесь завтра выйти на работу. Либо предоставьте больничный лист. Болеть, кстати, не в ваших интересах — в зарплате потеряете.

И опять потоптался, отводя взгляд от растерянных Ритиных глаз. Пора было уходить. Но почему-то не уходилось.

— Ритуся, ты где пропала? — В прихожую выглянула полная женщина в бледно-зеленом платье и с любопытством уставилась на Матвея. — Здрасте!

— Тамарочка, это шеф мой, приехал за документами. Думал, температура у меня…

— Была, была температура, — закивала женщина, делая честные-пречестные глаза. — Сбили мы ей температуру. Доктора пригласили. Да вы пройдите в квартиру, пройдите, с доктором поговорите. И чайку с нами выпьете.

Женщина, которую Рита назвала Тамарочкой, так суетилась, что Матвею стало весело. Ой, врет! Зачем, интересно? Риту, что ли, выгораживает? А и правда, не попить ли чайку? И где этот Тютькин-муж?

— А у нас гостей прибыло, — весело пропела Тамарочка, приведя Матвея на кухню. — Риточкин начальник, сам приехал за документами! Лично!

— Здравствуйте! — Матвей окинул быстрым взглядом двоих мужчин, сидящих за круглым столом. Который из них муж? Тот, что справа, староват для Риты. Да и выглядит слишком интеллигентно. Похоже, по телефону ему хамил вон тот красавчик, что слева сидит. — Самарин Матвей Алексеевич, непосредственный начальник Маргариты Ивановны.

— Дворецкий Лев Казимирович, профессор. — Интеллигентный, тот, что справа, привстал и протянул Матвею руку для рукопожатия: — Очень приятно!

— Садитесь, вот сюда садитесь, — хлопотала Тамарочка, придвигая стул к свободному месту за столом, напротив красавчика.

— А у вас что, курьеров нет? Или вы решили Риту застукать? — спросил красавчик, лениво разглядывая Матвея прозрачными серыми глазами.

— Гриша, ты что? Перестань! — Рита вынырнула из-за спины Матвея, положила на стол коробку с каким-то печеньем и сказала: — Матвей Алексеевич, это Григорий, мой муж. Я действительно плохо себя почувствовала с дороги, Гриша переволновался очень, даже Льва Казимировича для консультации пригласил. Но вы не думайте, я завтра обязательно на работу выйду!

— Маргарита Ивановна, я бы порекомендовал вам завтра еще побыть дома. А еще лучше, дня три покоя и постельного режима, — вмешался профессор Дворецкий и строго взглянул на Матвея сквозь очки в тонкой оправе. — Знаете ли, у Маргариты Ивановны все признаки переутомления.

— Да? А я и не знал, — почувствовал себя виноватым Матвей. Вот идиот, радовался, что Рита так в работу впряглась, в неделю разобрала завалы, которые он полгода копил! И еще потащил ее в Прагу! — И что теперь делать?

— Щадить своих работников, вот что! От перегрузок беречь! — с вызовом сказал муж-красавчик, и Матвей согласился:

— Ладно! Маргарита Ивановна, пишите заявление!

— По собственному? — охнула Рита, и Матвей аж поморщился от плеснувшего в него отчаяния.

— На отпуск! Пишите, что просите неделю отпуска за свой счет. По семейным обстоятельствам! Прямо сейчас пишите, я в бухгалтерию отдам.

— Да, да, спасибо! — кивнула Рита и выбежала из кухни. За бумагой, наверное.

Матвей отхлебнул чаю, любезно налитого Тамарочкой, и спросил профессора Дворецкого:

— Что-то серьезное произошло?

— Вообще-то да. Провалы в памяти, знаете ли…

— Профессор, мне кажется, что это семейные дела, которыми нашего гостя загружать совсем излишне, — перебил Дворецкого муж Гриша, и тот смущенно закашлялся, пробормотал:

— Извините! — и стал протирать запотевшие очки.

На кухне повисла неловкая пауза, и, когда входная дверь разразилась звонком, все с облегчением встрепенулись — кто пришел?

— Я открою, — вскочила из-за стола Тамарочка и унеслась к двери.

— Где он? — донеслось через несколько минут из прихожей. — Где они? Уже в постели, да? А ты их охраняешь, старая сводня? А ну, скажи ему, чтобы вышел! А не то разнесу это ваше любовное гнездышко к едрене фене!

— Что это? Кто это? — Профессор Дворецкий переводил близорукий взгляд с Григория на Матвея.

Григорий уставился в сторону прихожей с недоумением, а Матвей закрыл глаза и тихо застонал. Нет, этого просто не может быть!

— Кажется, это ко мне.

* * *

Странная девица визжала так, что будь в доме восемь этажей — на всех, наверное, было бы слышно. А уж у них, на трех-то, и подавно все слыхать. Тамарочка, хоть и обладала зычным голосом, соревноваться с девицей не захотела — не то у нее было настроение. И поэтому несколько минут молча разглядывала странную гостью. Шубка норковая, дорогущая, наверное. Волосы пепельные, длинные и подстрижены красиво. В салоне, наверное, стриглась. У ее хозяйки после салона волосы всегда так лежат. Глаза, как у Барби, — большие, в загнутых ресницах. Красивая девушка, когда не орет.

— Так вам кто нужен-то, я не поняла? — спросила Тамарочка, дождавшись, когда у девушки закончился воздух и она сделала паузу на вдох.

— Муж мне мой нужен, вот кто! Я точно знаю, что он здесь. Машина его возле вашего подъезда стоит, я видела! И консьержка внизу сказала, что он в шестую квартиру пошел! И дубленка, вот, я точно знаю, его это дубленка! — пуще прежнего разошлась девица, увидев на вешалке куртку Ритиного начальника. Действительно, приметная вещица — квадраты светло-коричневых лоскутов сшиты с каким-то особенным шиком.

— Так вы к Матвею, что ли, Алексеичу? — начала понимать Тамарочка.

— Тамарочка, что у нас происходит? — выглянула из своей комнаты Рита. В руках — листочек бумаги.

— Да вот, Матвея Алексеича жена ищет!

— А, так это с тобой Матвей теперь шашни крутит? — повернулась к Рите девица, и та отшатнулась от волны исходящей от нее ярости. — Ну и как, справляешься с обязанностями, помощница? Знаешь теперь, как он любит и что он любит? А то хочешь, опытом поделюсь?

— Спасибо, я прекрасно справляюсь со своими обязанностями! — машинально отбила подачу Рита, и девица аж задохнулась от ярости:

— Ах ты, корова, секретутка паршивая! — и бросилась к Рите. Наверное, в волосы вцепляться.

Рита видела однажды такую картину. В Тюмени жила на их площадке веселая соседка Ниночка. И как-то раз соседка сверху, Галина Петровна, вот так же визжала что-то про мужа Васю и про Ниночку. Обзывала ее подстилкой, а потом вцепилась Ниночке в волосы, и выскочившему на шум Васе (из Ниночкиной, кстати, выскочившему квартиры) пришлось вылить на супругу ведро воды… Он потом так и остался у Ниночки жить.

— А ну, стой! — Тамарочка поставила на пути у девицы свое массивное плечо, и та изменила траекторию, отлетев к стене у вешалки. Взвизгнула дикой кошкой, выставила ногти-когти и…

— Дунечка, может, хватит уже людей смешить?

Матвей вышел из кухни и теперь стоял и морщился, будто у него внезапно разболелась голова. Потом сказал, объясняя сразу всем: Рите, которая в ужасе прижимала к груди листочек, Грише, который оглядывал девицу с явным интересом и одобрением, Тамарочке, которая переводила взгляд с Матвея на девушку со спокойным любопытством, профессору Дворецкому, который рассматривал даму под вешалкой с профессиональным прищуром:

— Это моя бывшая невеста. Не ожидал, что она ворвется сюда.

— Бывшая? — взвилась притихшая было Дунечка. — Это ты решил, что я бывшая! А я не бывшая! Я стану твоей женой, понял? И я тебе покоя не дам! И шлюшкам твоим покоя не дам! Пока все, до единой, не поймут, что ты — только мой! Ну, прости меня, вернись ко мне! Хочешь, на колени встану! — вдруг резко сменила тактику блондинка.

— Прошу извинить, дама не в себе. Мы уже уходим, — сказал Матвей.

Деревянной от сдерживаемого гнева походкой — залепить Дунечке пощечину хотелось так, что аж ладонь чесалась, — он подошел к вешалке, сорвал с нее свою дубленку. Второй рукой крепко взял Дунечку за руку повыше локтя и потащил ее к двери.

— Матвей Алексеич, одну минуточку! — окликнул его Дворецкий, подошел и протянул белый прямоугольник визитки. — Осмелюсь предположить, что вашей супруге необходима квалифицированная помощь. Готов предложить свои услуги.

— Она мне не супруга, — поправил профессора Матвей. Но визитку взял, выпустив на полминуты Дунечку, сунул кусочек картона в карман пиджака и вывел-таки свою бывшую за дверь.

 

Глава 5

Больше всего на свете Матвей боялся выглядеть смешным. С тех самых пор боялся, как в пятнадцать лет влюбился в девочку Алену из своего класса. Пришел в девятый класс после каникул, глянул на загорелую загадочную красавицу, в которую вдруг превратилась привычная веснушчатая хохотушка, и пропал. Влюбился так, что в ее присутствии сердце поднималось куда-то к горлу и бухало там африканским барабаном. В горле от этого буханья пересыхало, а глаза принимались искать: где Алена? Потому что сердце начинало бухать гораздо раньше, чем глаза замечали девушку. И ему даже проверять было не обязательно: если в горле пересохло — Алена где-то здесь.

Этой невысказанной любовью Матвей страдал всю первую четверть. И почти всю вторую. Все слова, что застревали в сохнущем горле, и все чувства, которые делали его сны маетными (а иногда — стыдными, и тогда он злился на свое дурацкое тело, которое вытворяло с ним такие выкрутасы), он изливал на бумаге. Стихи он писал. О Прекрасной Даме, о Белой и Алой Розе, о Верной Рыбачке и Нежной Ассоль. Большинство тем и образов подсказывал Александр Грин — мама его обожала, дома стояло полное собрание сочинений этого романтика. Его Лисс и Зурбаган стали для Матвея убежищем. Землей обетованной, куда он эмигрировал вместе с Аленой. В мечтах, разумеется.

А перед Новым годом он решился. Переписал самые красивые, самые нежные стихи на большую красивую открытку. Дня три носил ее в портфеле, дожидаясь, когда Алена останется одна. Вокруг нее постоянно крутились то Вика Смирнова, то Севка-гандболист. Севка травил вечные анекдоты, от которых Вика заливалась визгливым тоненьким смехом, Алена поводила плечами, неопределенно улыбаясь, а Матвей отчаянно завидовал, что он так не может. Не умеет он так трепаться: легко, раскованно, непринужденно. Зато он умеет писать стихи!

На четвертый, кажется, день Матвею повезло. Севка в школу не пришел — играл на каком-то первенстве. А Вика, пошептавшись с Аленой, исчезла на большой перемене. В буфет, наверное, ушла. И Алена осталась одна, у окна, в самом конце школьного коридора. Тогда Матвей решился, вытащил свою открытку, твердым шагом подошел к девушке и решительным жестом шмякнул открыткой о подоконник:

— Вот, Савельева, с Новым годом тебя!

— Что это? — Алена раскрыла открытку. — Стихи? Твои? — Алена даже голову к плечу склонила, разглядывая парня с насмешливым интересом. Мол, надо же, тихоня-ботаник, стихи написал, кто бы мог подумать.

— Нет, поэта одного, неизвестного, — замотал головой Матвей. Больше ничего сказать не получилось. Сердце забухало, в горле пересохло, и уши, вдобавок ко всему, заполыхали алыми парусами.

— Спасибо. Я потом почитаю, ладно?

Матвей кивнул торопливо, развернулся и пошагал к лестнице, спиной чувствуя Аленин (насмешливый!!!) взгляд.

На следующий урок он не пошел. Не смог. Испугался, что не выдержит, если его стихи не понравятся. И если понравятся — тоже не выдержит. Вообще никаких последствий не выдержит! В общем, прогулял он три последних урока. А вечером мама позвала его к телефону:

— Мотенька, тебя к телефону, твоя одноклассница!

— Мотенька, — издевательски пробасил в трубку Севка-гандболист. У него у первого во всем классе мальчишечий голос сменился на мужской. — Классное погоняло! Слышь ты, Мотя, ботаник чокнутый, ты, говорят, стишки сочиняешь на досуге?

— Кто говорит? — Сердце опять бухало. Но не в горле — в висках.

— Я говорю! — вмешался девчачий голосок. Нет, не Аленин. Викин, вроде бы. Голоса Севки и Вики раздавались как-то гулко, будто они говорили в жестяную кастрюлю. Или в таз. — Я прочла — чуть не описалась в экстазе! «Моя любовь, ты снишься мне! Но наяву, а не во сне терзает душу чувства боль. Ты ждешь его, моя Ассоль? Ты смотришь вдаль, за горизонт. Ты ждешь, что море принесет на легких алых парусах, того, кто… Он являлся в снах. За руку брал, смотрел в глаза. Шептал, что больше врозь — нельзя. Что он не выдержит, любя, не сможет больше без тебя. Не выдержит разлуки боль. Ты ждешь меня, моя Ассоль?» — прочла, подвывая, Смирнова, и Матвей буквально увидел, как по строкам его стихов ползет мохнатая жирная гусеница. И пачкает буквы зеленой, похожей на сопли слизью.

— А ты почему это читала? — спросил Матвей.

— А что, секретная информация, что ли? Аленка показала, я и прочла.

— И Севке показала? — опять спросил Матвей и вяло удивился, что он ничего не чувствует. Вообще ничего. Будто он — не он, а кукла говорящая. Манекен со встроенным органчиком.

— Надо мне, фигню всякую читать! — подключился к разговору Севка. — Я и сам стихи знаю. Хочешь, расскажу?

Матвей не хотел, но в органчике что-то испортилось, и слова «нет» не получилось.

— Сочинителю-поэту в жопу сунули ракету! Понял? Еще раз к Аленке со своими асолями пристанешь — бенгальские огни будешь через задницу пускать!

— Себе в жопу вставь, всю пачку, как раз поместится, — прорвало органчик, и Матвей положил трубку, прерывая Севкин вопль: «Чё ты сказал?!!»

— Мотя, что ты сказал?!! — повторила за Севкой мама, выскочившая из кухни на его вопль. Ругаться у них в доме было не принято. Вообще. И орать не принято. И обзываться. У них с мамой было принято читать книги, иногда — на французском, иногда — вслух, и целовать друг друга перед сном.

— Прости, мама, — извинился Матвей и ушел в свою комнату. И лег там ничком на диванчик. И захотел умереть. Не умер, но температура поднялась, и он все зимние каникулы провалялся в постели с каким-то странным гриппом. Горло не болело, насморка не было. Болело сердце, и были сны, в которых он выбрасывал Ассоль за борт и ждал, что она побежит по волнам. Она не бежала — тонула, и Матвей наблюдал, как колышутся в волнах рыжие волосы и уходит в глубину веснушчатое Аленино лицо.

К началу занятий он вроде бы выздоровел. В школе первым делом врезал Севке, когда тот крикнул: «Здрасте, Мотя, как живете, все стишки свои блюете?» Целился в глаз, попал в нос, и Севка, который сгоряча Матвею тоже врезал, увидев собственную кровь, закатил глаза и сомлел. Вторым делом Матвей односложно отвечал на расспросы директрисы, которая недоумевала, какой бес вселился в примерного тихого отличника. Потом объяснялся с мамой и, морщась от ее слез, клялся, что никогда больше не будет драться. По крайней мере, первым бить не будет. Потом неделю ходил в школу с фингалом под глазом — так странно было наблюдать в зеркале, как он меняет цвет от темно-фиолетового до бледно-желтого со всеми сопутствующими оттенками. Обходил стороной Севку-гандболиста — впрочем, тот и сам не стремился к сближению. Ходил, берег свою переносицу, от которой бабочкой расплылись синяки, тоже менявшие цвет от фиолетового до желтого. А еще Матвей категорически, абсолютно перестал реагировать на Алену. Видеть ее видел, но только и всего. И когда она, дождавшись подходящего момента — все вышли из класса, а он копался с карандашом — закатился под стол, — подошла извиняться («Матвей, извини, что так получилось. Стихи замечательные, а Вика — дура, я зря ей открытку показала!»), Матвей ее извинил.

— Да ладно, проехали. Это и не мои стихи были, так, понравились просто. Рад, что и тебе понравились, — сказал он. И в горле не пересохло, и сердце билось, как билось. Размеренно. Спокойно.

Переболел Матвей Аленой. Вот только с тех пор он стал бояться выглядеть смешным. И изгнал из жизни всякую романтику. После девятого класса уговорил маму, отдал документы в вечернюю школу, устроился на завод измерительной техники. Потом поступил в МАТИ, легко сдав все экзамены. Вернулся в Рязань, на свой завод, сделал стремительную карьеру от мастера участка до начальника отдела сбыта. Договорился с директором завода, учредил собственную компанию и стал искать покупателей всех этих манометров, контроллеров и прочих приспособлений, которые теперь, когда привычный механизм сбыта рухнул, стали застревать на складе. Первых трех покупателей нашел довольно быстро, а когда вышел на германскую фирму, производящую котлы для домового отопления, дела в его «Измерине» пошли просто замечательно. За немцами подтянулись англичане, финны замаячили на горизонте, да и свои братья-славяне на ноги подниматься стали, системы всякие монтировать, где товар от «Измерина» очень кстати пришелся. В общем, свое тридцатипятилетие Матвей Самарин встретил в Москве, будучи преуспевающим владельцем успешной компании. Уважаемым, солидным, благопристойным человеком. Холостяком. Завидным женихом, который время от времени появлялся на людях с роскошными красавицами, но все еще оставался неокольцованным и свободным.

А через полгода в его офисе появилась Дунечка. Сказочное создание с глазами в пол-лица, пепельными летучими прядями волос, гибкой подвижной фигурой и длинными ногами с тонкими, как у породистой лошади, щиколотками. Дунечка появилась в ответ на призыв «требуется офис-менеджер»: секретарша Наташа ушла в декретный отпуск, и к этому событию Матвей приурочил переименование ее должности. «Офис-менеджер» звучало гораздо солиднее, чем «секретарь». И Дунечка за Наташиным столом смотрелась гораздо изящнее. Стильная прическа, безупречный маникюр, деловой и в то же время эротичный костюм (жакет — на голое тело, в вырезе мелькает кружево бюстгальтера), кружевной край чулка в шлице прямой юбки, туфли-лодочки на изящной шпильке… С ее появлением офис стал больше походить на представительство компании с международными связями, а не на бывшее фотоателье. И по телефону она отвечала так изящно-приглашающе, что Матвею от ее ангельского «алло-у?» хотелось писать стихи. Опять. Он пригласил Дунечку в ресторан, ужин плавно перешел в завтрак в его квартире, и после месяца восхитительного секса он понял: пора жениться. Тем более что мама в последние два года намекала на это все настойчивей.

Мама, которую он к тому времени уже пять лет как перевез из Рязани в Москву, купив ей квартиру в районе «Аэропорта», встретила Дунечку вежливо, холодно и корректно. Ему бы, дураку, тогда призадуматься, а он отмахнулся, поверив Дунечкиному: «Славная у тебя мама! Только ревнует очень! Ничего, привыкнет, что ее мальчик вырос уже!» И действительно, он давно уже вырос. И живет отдельно. И женится на лучшей в мире женщине.

И даже надутые губки, и приступ фригидности после их похода в ювелирный магазин его еще не насторожили. Они тогда пошли выбирать Дунечке колечко с бриллиантиком. Обручальное, как в Европе принято. Дунечка запала на бриллиантовый комплект ценой в полторы Матвеевы зарплаты. Он ей объяснил это и убедил-таки купить только колечко. Потратить не восемнадцать тысяч долларов, а восемь. Дунечка, заледенев под завистливыми взглядами продавщиц, спорить не стала. Но и кольцо носить не стала. Лишь через два дня, когда Матвей озаботился, отчего любимая заскучала, выдала, что она не привыкла, чтобы на ней экономили. И чтобы позорили на глазах у всех, подсовывая ей второсортные камни. Неужели она не стоит самого лучшего? Стоит, согласился Матвей, и они помирились, и Дунечка наградила его потрясающей ночью, а наутро они пошли в магазин и купили колье.

Дунечка стоила самого лучшего, и он купил ей соболью шубку. («Норковая? Фу, это для буфетчиц. Хотя можно вот эту, для простых выходов.) Купил малютку-машинку класса «Мерседес». («Форд-фокус»? И как ты меня представляешь в этой лохани?») Купил кучу каких-то безумно дорогих тряпок, потому что Франция и от кутюр… И только когда Дунечка притащила ему смету расходов на предстоящую свадьбу, где только платье невесты стоило четырнадцать штук («Ну, Мотечка, ну, это самое приличное из недорогих. Там еще есть платье по двести тысяч долларов, можно напрокат взять, всего пять тысяч в сутки. Но ты же не хочешь, чтобы твоя жена ходила в тряпках с чужого плеча!»), он будто очнулся. Подсчитал остатки на кредитках и ахнул. За месяц в роли невесты Дунечка промотала столько денег, что ему теперь придется очень постараться, чтобы закрыть эту финансовую брешь. А когда Дунечка замурлыкала, что свадебное путешествие в Испанию — пошло, a две недели на Ибице — в самый раз, он решился.

— Дунечка, — спросил он тогда, — может, ты думаешь, что я миллионер? Ты извини, но у меня уже кончились деньги. Все. Сразу.

— Ты опять на мне экономишь? — возмутилась Дунечка. — И за этого скрягу я выхожу замуж! Да я теперь десять раз подумаю, стоит ли мне идти с тобой к алтарю!

— Подумай, Дунечка. Наверное, не стоит, — согласился Матвей.

И тогда она закатила ему самый первый скандал. С визгом, топотом и швырянием сервиза. Того, что ее мама из Луганска передала по случаю предстоящей свадьбы. Матвей, слегка вздрагивая от звона каждой разбитой тарелки — пятьдесят два предмета, знаете ли, — дождался, когда у Дунечки кончилась посуда. Потом крепко взял ее за руку, отвел в прихожую и выставил за дверь.

Пока Дунечка визжала за дверью, он молча, без размышлений, собрал ее вещи, жертвуя ради такого случая собственными кофрами — надо же, приходила с чемоданчиком, а теперь ее барахло в три сумки еле утрамбовал. Порылся в Дунечкиной сумочке, отыскивая ключи от своей квартиры, мимоходом удивляясь: что в боковом кармашке делает початая пачка презервативов? С ним она «живьем» сексом занималась, говорила, что хочет его чувствовать. Ключ от машины оставил. Составил сумки у входа в аккуратную горку, сверху бросил обе шубы и, отгоняя всякие мысли насчет презервативов — а что думать-то, если — все? — открыл дверь и ногой вытолкнул Дунечкино барахло на площадку:

— Забирай и уходи.

Потом закрыл дверь, мимоходом отметив живейший интерес на лице соседки Матильды Феофановны. Старушка стояла в раскрытых дверях квартиры напротив и курила, наблюдая Дунечкины беснования. Послушал, как Дунечка пинает дверь с той стороны и орет что-то невнятное. «Козел», наверное. Хорошая все-таки у этих двойных дверей звукоизоляция. И решил, что все, закрыта страница. И с Дунечкой, и с любой другой бабой вообще. Никаких невест. Никаких жен. Так, одноразовый перепих по случаю и без продолжения.

Он-то так решил, а Дунечка решила иначе. И хотя он уволил ее самым гуманнейшим способом — по сокращению штатов, с двухмесячным выходным пособием, — она умудрилась устроить ему второй скандал, уже в офисе. После этого он велел охране в офис ее не пускать, освободившуюся вакансию переименовал в «помощника руководителя» и изо всех сил старался «держать лицо», чтобы сотрудники поскорее забыли, в какое дурацкое он попал положение. А Дунечка время от времени звонила ему на мобильник — Матвей сначала сбрасывал номер, а потом внес ее в «черный список». Как-то раз устроила сцену в его любимом ресторанчике — Матвею пришлось сбегать через кухню с помощью сочувствующего официанта. И теперь вот устроила очередную безобразную сцену.

* * *

— Скажи, чего ты добиваешься? — прошипел Матвей, запихивая Дунечку в лифт.

— Добиваюсь, чтобы все было как прежде! Я не привыкла, чтобы меня бросали! — с вызовом глянула на него бывшая невеста.

— Слушай, три месяца уже прошло, пора бы и привыкнуть, — сказал Матвей, ткнул в кнопку первого этажа и чертыхнулся. Без этого их дурацкого ключа — никакого эффекта.

— Что, не работает лифт? Давай, спусти меня с лестницы. Я поору, а соседи послушают. Вот разговоров-то будет! — злорадно прокомментировала Дунечка.

Heт, все-таки за шесть недель их бурного романа эта мерзавка изучила его основательно! Матвей чуть не застонал, представив эту картину: он тащит Дунечку вниз, она упирается, орет и собирает благодарных зрителей. И тут двери закрылись, и лифт поехал вниз. На первом этаже остановился, распахнул дверцы, и в них с разгона попытался войти холеный мужик лет сорока с двумя объемистыми баулами из хорошей кожи.

— О, прошу прощения, — отступил мужик, извиняясь по-французски и окидывая Дунечку восхищенным взглядом. Да, согласился Матвей, чертовски хороша.

— О, ничего страшного, — защебетала Дунечка, — это наша вина, что мы задержали лифт.

И змейкой выскользнула наружу, изящно перешагнув через сумку француза. По-французски она говорила прилично, за это в общем-то Матвей в свое время и брал ее на работу.

— Мадам — француженка? Мадам проживает в этом доме? — спросил француз.

— Мадемуазель, — улыбнулась Дунечка. — Я русская, а сюда заходила навестить одну знакомую. Знаете, Москва город большой, и без друзей иногда бывает одиноко.

— Совершенно согласен с вами. Мне в Париже тоже иногда бывает одиноко. Не согласится ли мадемуазель показать мне Москву?

— Охотно, — затрепетала ресницами Дунечка, совершенно игнорируя Матвея. Мол, это так, случайный попутчик по лифту.

Матвей понял, тоже протиснулся между порожком лифта и сумками и пошел к выходу, неопределенно кивнув. Попутчик так попутчик. И слава моему Богу. И храни тебя твой Бог, француз.

— Молодой человек, а разве вы не вместе? — выглянула из будочки консьержка и посмотрела на щебечущую с французом Дунечку. — Девушка же про вас спрашивала! Она передала вам документы?

— Да, спасибо, она сделала все, что могла! — сухо сказал Матвей.

— А вы не знаете, кто только что так громко кричал наверху? — продолжала консьержка. Скучно ей было, наверное, днями выглядывать из окошка. — Я даже подняться хотела, посмотреть, что происходит. Да вот иностранец заселяться приехал, квартиру тут снял. Важный какой-то жилец, меня даже предупредили, чтобы встретила обязательно.

— Ну, встреча ему, похоже, обеспечена по высшему разряду, — заметил Матвей, оглядываясь на Дунечку, которая уже чиркала что-то тонким карандашиком у себя в блокнотике. — А крики… Это сериал новый показывают, а дама с третьего этажа, Тамара кажется, телевизор очень громко сделала и дверь раскрыла, — легко соврал Матвей и вышел наконец из этого дома. Ну и как же ему теперь с Ритой-то общаться? Что она теперь думает про него после Дунечкиного концерта?

 

Глава 6

Тишина после визга странной девицы стояла оглушающая. И все невольно держали паузу, будто боялись — стоит сказать хоть слово, и тишина обрушится на них внезапными осколками.

Первым рискнул профессор Дворецкий:

— Классический случай истерического поведения, усугубленного эгоцентризмом с признаками инфантильности.

— Не девка, а кошка бешеная. Во, Ритусь, повезло-то начальнику твоему, а! Угораздило же связаться с такой фифой. Попробуй усмири такую! — посочувствовала Тамарочка.

— Я бы попробовал. Такой темперамент… — мечтательно сказал Гриша и, наткнувшись на Ритин изумленный взгляд, добавил: — А что? Мне всегда интересно было, как дрессировщики с тиграми работают. Вот бы и узнал.

— Узнал бы он! Эй, молодожен, не быстро ли ты на чужих баб заглядываться начал? Или надеешься, что Ритусик и про это позабудет? — подбоченилась Тамарочка.

— Тамара, по-моему, вы лезете не в свое дело! — крестил руки на груди Гриша.

— Ага! Как жене твоей тут обустраиваться помогать, тетку ее хоронить, доктора к ней приглашать — мое дело. А как отлегло от задницы — Тамара, не лезь! — неожиданно обиделась Тамарочка.

— Тамарочка, Тамарочка, ты что! Ты очень мне помогла, спасибо тебе! — попыталась вмешаться Рита, но Тамарочка уже приняла решение.

— Ритусь, по-моему, пора мне уже, я к себе пойду. У меня там Толик полдня один сидит. Тоже болеет, между прочим! Пойду за своим мужиком ухаживать! Если что — звони! До свидания, профессор! — попрощалась она и закрыла за собой дверь.

— Ну вот, обиделась, — огорчилась Рита. Наверное, эта Дунечка, когда орала, напустила тут каких-нибудь вредных флюидов. Вон, не успела уйти, как Гриша сцепился с Тамарочкой.

— Да ничего, помиритесь. Даже лучше, что мы остались без посторонних, — отмахнулся Гриша и попросил: — Профессор, не могли бы вы все же осмотреть Риту? Все-таки провалы в памяти — не шутка. Вдруг повторятся?

— Да, конечно. Маргарита… э…

— Ивановна! — подсказал Гриша.

— Маргарита Ивановна, могу ли я занять десять минут вашего времени?

— Конечно, Лев Казимирович! Только давайте пройдем в комнату, — показала Рита на дверь гостиной и попросила мужа: — Гриш, можно мы поговорим вдвоем?

— Рит, ты что? Почему — вдвоем? Ведь это и меня тоже касается! — возразил Гриша, но профессор его остановил:

— В самом деле, Григорий Борисович, мне хотелось бы пообщаться с Маргаритой Ивановной приватно, так сказать, без третьих лиц.

— Ну, как скажете, — недовольно пожал плечами Гриша и вернулся на кухню.

А Рита с профессором пошли в гостиную и сели в креслица у журнального столика.

— Маргарита Ивановна, заранее прошу меня извинить, если мои вопросы покажутся вам бестактными. Уверяю вас, я задаю их не из праздного любопытства, а только чтобы иметь максимально полную картину причин вашего… недуга.

— Лев Казимирович, да нет никакого недуга! Честное слово, нет! Я замечательно себя чувствую!

Рита лукавила. Чувствовала она себя не очень хорошо. Почему-то то, что в новой реальности у шефа появилась истеричная то ли жена, то ли невеста, подпортило Ритину радость от мысли, что сама она — замужем.

— И все-таки, Маргарита Ивановна, я хотел бы прояснить некоторые моменты!

— Ну ладно, — сдалась Рита, — проясняйте.

— Скажите, как долго вы знакомы с Григорием?

— Э-э-э… Полгода? — попыталась вспомнить Рита то, что подслушала из спальни.

— А как вы с ним познакомились?

— В Интернете!

— А где встретились в первый раз?

— Э-э-э… В кафе каком-то…

— Сколько времени проболела ваша матушка?

— Три года.

— Когда она умерла?

— Месяц назад.

— Вы рады?

— Что?

— Вы рады, что матушка умерла? Что наконец-то закончился этот кошмар? Эта тягостная необходимость, это мучительное выполнение дочернего долга?

— Лев Казимирович, да что вы говорите? Да как вы можете? — вскочила Рита.

— Сядьте! Как Григорий реагировал на то, что в доме — больной человек?

— Никак…

— Он с вами жил или отдельно?

— Он на этой жил, как ее… На вахте!

— Про болезнь матушки вы ему сказали до знакомства или после?

— До… или после. Я не помню!

— За что вы на него обиделись и отчего разругались?

— Мы не ругались… Профессор, я не пойму, зачем вы задаете мне эти вопросы! Я устала!

— Простите, Маргарита Ивановна. Но мне совершенно очевидно, что вы лукавите, утверждая, что все вспомнили. Вы почему-то вычеркнули из своей памяти целый кусок. Вычеркнули все, что связано с вашим мужем Григорием. Почему? Быть может, он сделал что-то или сказал нечто, с чем ваше сознание не может смириться? А? Что он сделал?

— Не знаю, Лев Казимирович… Не помню… Я устала…

— Лев Казимирович, простите, что вмешиваюсь, но, по-моему, ваша беседа Риту расстроила, — очень вовремя появился Григорий.

«Под дверью, что ли, подслушивал?» — вяло подумала Рита и провела ладонью по лицу. Мокро. Оказывается, она плакала.

— Рит, может, пойдешь приляжешь? А мы пока с профессором без тебя побеседуем?

— Не хочу, Гриша, лежать, належалась с утра. Лучше я пойду к компьютеру, почту посмотрю, ладно? А ты мне скажешь потом, какой диагноз поставил Лев Казимирович! — Рита встала из-за стола, кивнула профессору, стараясь оставаться вежливой, и прошла через коридор в третью комнату, где когда-то, судя по стеллажам с книгами. и столу с тумбами, был кабинет тети-Таиного мужа. И Рита тоже устроила тут себе кабинет: поставила компьютер и провела Интернет. Сделать это оказалось совсем несложно — к дому была подведена линия, и тети-Таина квартира оказалась единственной не подключенной. Так что, когда Рита пригласила мастеров, им только и оставалось, что протянуть кабель из подъезда в кабинет. Хватило сорока минут и четырех метров провода.

Рита включила компьютер, он начал загружаться, а Рита невидяще уставилась в посветлевший монитор. Вопросы профессора Дворецкого всколыхнули в ней то, о чем она пока не задумывалась. Точнее, старалась не задумываться, загнав мысли об этом, даже не мысли — предчувствие мыслей, зачатки эмоций, — в самые глубины подсознания. А теперь Рита поняла: она обрадовалась, когда мама умерла. Точнее, не обрадовалась, а испытала огромное чувство облегчения. Будто камень с шеи скинула, который голову к земле пригибал. Будто крылья у нее за спиной выросли. И она подняла голову и впервые за три года мир вокруг увидела. И крылья раскинула, и почти взлетела… Может, ни в какой она не в другой реальности? Может, у нее и вправду не все в порядке с головой? А Гришу оттого ее память из списков вычеркнула, что он — из той, прошлой жизни, в которой болела мама? Может, ей так хотелось начать жизнь с чистого листа, что она ее, жизнь с чистого листа, и придумала?

А начальника-буку, сухаря-холостяка, тоже придумала? Ведь она очень хорошо помнит, что ни о какой невесте шефа не слышала. И никто женским голосом ему в офис не звонил. Так в какой она реальности, в этой или в другой? Впрочем, какая теперь разница, что в лоб, что по лбу. Забыла не забыла, реальность не реальность. Дано: она замужем, Матвей почти женат. Требуется: как-то со всем этим сжиться.

Рита вошла в Интернет и набрала пароль на своем почтовом ящике. Три новых входящих письма. Два — явный спам, что-то про фирменные шоколадки и доставку железнодорожных билетов, — Рита сразу же отправила в виртуальную мусорную корзину. Третье, от Женьки, раскрыла, ожидая, что оно поможет ей расставить все точки над «i».

«Привет, подруга! Долетела прекрасно, здесь жара несусветная! В джунгли пойдем только завтра, пока мечусь, собирая все необходимое. Видела бы ты, какие у нас рабочие-проводники! Роскошные плечистые, мускулистые негры! Гляжу на эти экземпляры и думаю: может, и вправду пора с мух на мужиков переключаться? В общем, вернусь из этой экспедиции — вплотную займусь личной жизнью! Чего и тебе желаю!

Все, пока, моя дорогая, пиши, как у тебя дела!

Целую. Я».

— Рит, выйдешь? Лев Казимирович уходит, — заглянул в дверь Гриша.

— Да, конечно!

Рита встала от компьютера и вышла в прихожую, где профессор уже застегивал элегантное старомодное пальто с каракулевой отделкой.

— Рад был знакомству, Маргарита Ивановна, несмотря на обстоятельства нашей встречи, — поклонился профессор и поцеловал Ритину руку, которую она вообще-то подала для пожатия.

— Спасибо, до свидания, — смутилась Рита, освобождая руку, и спросила Гришу, который тоже уже обулся и накидывал свою коричневую дубленку: — Ты тоже уходишь?

— Я провожу Льва Казимировича. На лифте подвезу. И за сигаретами сбегаю.

Гриша открыл дверь, пропуская вперед профессора, и вышел следом.

— Рит, закрой за нами, неохота ключом ковыряться.

— Здрасте! — вышел к ним на лестничную клетку Тамарочкин Толик. — А мне Томка сказала, что к Ритке профессор пришел, специалист по сдвигам в голове. Профессор, а я к вам! У меня голова болит — жуть просто! И такие сдвиги — сам иной раз не помню, что творю! Может, посмотрите, а?!

— Ну, вообще-то это не очень удобно…

— Я заплачу, вы не думайте! Томка сказала, какой у вас тариф, вот, у меня есть! — протянул Толик профессору какую-то долларовую купюру.

— Ну что вы, голубчик, сразу деньги вручаете, — переместился профессор, скрыв от Риты Толика. Рука его шевельнулась, будто пряча что-то в карман. — Вас же сначала посмотреть надо. Куда можно пройти?

— Сюда, напротив мы живем, — сказал Толик. И процессия, которую замыкал Гриша — а он-то что у Тамарочки забыл? — двинулась в пятую квартиру.

* * *

Рита закрыла дверь и вернулась к компьютеру. Посидела, еще раз перечитывая Женькино письмо. Никаких точек, никаких «i». Хотя, когда раскрывала ящик, что-то ее царапнуло. Что? Рита вернулась к раскладке папок. В папке «Женька», куда она складывала все подружкины послания, было пусто. Рита проверила, не веря глазам: два письма она только что отправила в корзину, во входящей почте осталось последнее письмо, Женькино. А остальные письма где? Те, что она хранила и перечитывала иногда, заряжаясь от подруги весельем, оптимизмом и бесшабашной уверенностью, что мир — у ее ног? Остались письма, что ли, в прошлой реальности?

Рита вздохнула, мысленно пополнив список неприятных открытий, и быстро застучала пальцами по клавиатуре, будто скорость, с которой она напишет ответ, укрепит ее связь с Женькой, вдруг показавшуюся эфемерной.

«Женька, Женечка, ты не представляешь, как я рада твоему письму. Если бы ты знала, что тут со мной творится. Жень, мы с тобой столько лет знакомы, поэтому не считай меня сумасшедшей, ладно? Ты просто ответь на, мой вопрос. Скажи, я замужем? Ты помнишь, что у меня есть муж Гриша? Я почему-то совсем не помню. Со мной вчера в поезде произошел странный случай: я, которая просыпается от каждого шороха, заснула так, что проводница меня еле растолкала. Приехала домой, и меня встретил муж. Действительно муж — есть свидетельство о браке, мое обручальное кольцо, свадебные фотографии. Вот только воспоминаний у меня об этом нет. Вообще. Профессор-психиатр говорит, что я вытеснила эти воспоминания из-за какого-то шока. Жень, может, я тебе перед поездкой в Прагу рассказывала, от чего у меня случился шок? Знаешь, мне иногда кажется, что я попала в какую-то другую реальность. В ней все почти так, как в прежней, только у меня появился муж. А у моего босса — невеста. И он, кстати, не такой уж и сухарь. В общем, от всего этого у меня голова кругом и полная потеря ориентиров. Вся надежда на тебя, Женька. Скажи, я действительно замужем? Хотя бы ты про это помнишь?

Ответь побыстрее! Я».

Рита нажала на квадратик «Отправить», несколько секунд смотрела на подтверждение, что письмо «улетело». С кашей, которая у нее в голове, нужно что-то делать. Хорошо бы Женька скоро ответила, но если она уже в джунглях, неизвестно, когда доберется до Интернета. А кого-то еще, кто знал бы ее в прошлом, рядом нет. А кто знает о ее прошлом, кроме Женьки? Рязанский Гриша, с которым у нее был двухмесячный роман? Мария Сергеевна, медсестра, которая помогала ухаживать за мамой? Позвонить им, что ли? Гришин телефон она все еще помнила, а телефон Марии Сергеевны где-то был у нее записан…

Рита поднялась из-за стола и пошла в прихожую за своей сумочкой — в ней записная книжка. Сумка валялась там, куда она ее бросила, — на тумбе у вешалки. Рядом весело голубела папочка с договорами. «Матвей не взял, оставил! Неудивительно, эта его сумасшедшая девица так орала — имя свое забудешь, не только документы. Надо позвонить», — подумала Рита. Позвонить. Сначала — Марии Сергеевне. Рита закопалась в сумочке, отыскивая записную книжку. Ну что за сумка у нее, елки-палки. Не сумка — черная дыра. Ничего сразу не найдешь! Рита села на пол и вытрясла перед собой сумкино содержимое. Начатый блок жевательной резинки. Связка ключей от дома. Кошелек. Два патрончика губной помады — один почти съеденный, второй новый совсем, в Праге купила. Зеркальце с крышечкой. Упаковка бумажных платков. «Аварийная» гигиеническая прокладка. Черный косметический карандаш. Блестящая металлическая визитница. Россыпь визиток, которые в визитницу не поместились. Две ручки — дешевая пластмассовая, привет с выставки, и солидная металлическая, в тон визитнице. Две конфетки-«барбариски». Серебристый мобильник. Три чешские монетки. Записной книжки, маленькой, с палехским пастушком на черной лакированной обложке, среди этого добра не было. Потеряла?

Рита еще раз заглянула в сумку. На этот раз — в кармашек на «молнии», куда она сложила документы в дорогу. Паспорт заграничный, вот он. Проездной на метро. Записной книжки нет. Нет в этой реальности? А Мария Сергеевна есть? Рита попыталась вспомнить телефон медсестры. Вспоминались только первые две цифры — тридцать восемь. Зато Гришин номер всплыл в памяти легко, стоило только про него подумать. И Рита решилась — набрала код города и шесть знакомых цифр.

— Але-у? — сказал на том конце женский голос.

— Здравствуйте, мне нужен Григорий. Могу я с ним поговорить?

— Григорий? Девушка, вы номером ошиблись, — весело сказал голос.

— Извините, — повесила Рита трубку. Действительно ошиблась? Или тот номер, что ей запомнился, в новой реальности не работает? Или Гриши, того Гриши, в новой реальности нет совсем?

Рита машинально опустилась обратно на пол, сгребла в сумку все, что прежде вытряхнула, поднялась и поставила ее туда, откуда взяла, — на тумбу. Поверх голубой папочки. И поняла, чем ей срочно надо заняться: документы отнести в офис. Выйти надо из этой квартиры, убедиться, что остальной мир — в порядке. Она сунула папку в сумочку, натянула пуховик, схватила шапку и выскользнула из квартиры, торопясь, замкнула дверь и побежала по лестнице. Хотелось уйти прежде, чем ее хватится муж, — Рита понимала, что ни отвечать на его вопросы, ни доказывать, что ей надо прогуляться, у нее просто не хватит сил. Рита спустилась на один марш, прислушалась и понеслась вниз, спеша проскользнуть, пока Гриша не вышел из Тамарочкиной квартиры. Внизу осторожно выглянула из-за угла, осматривая фойе. Вдруг Гриша спустился провожать профессора и теперь толчется у лифта? В фойе было пусто.

— Анна Макаровна, вы не видели, мой… муж не выходил? — спросила Рита у консьержки, машинально отмечая, что утром, когда приехала, за стеклом будочки виднелось совсем другое лицо.

— Нет, Риточка, не выходил. С приездом, кстати, а то утром тебя не встретила, убегала на часок, племянницу просила подежурить. Ох, удивляюсь, какой муж у тебя мужчина видный! — Консьержка явно скучала и обрадовалась возможности поболтать. — На артиста похож, как его… на Домогарова! Он у тебя тоже артист?

— Да нет, говорит, что нефтяник… Раз не выходил, значит, у Тамарочки еще сидит. Анна Макаровна, мне подниматься некогда. Если он спросит у вас, скажите, что я срочно на работу поехала, документы повезла, ладно?

— Ладно. А недавно к тебе ведь кто-то приходил с работы? Тоже видный такой мужчина, тоже на артиста похож, на этого, как его, с американской фамилией…

— Ален Делон! — пошутила Рита.

— Нет, это француз. Кстати, к нам же новый жилец въехал, француз! И девушка, которая к тебе приходила, с ним, представляешь, тут же познакомилась. И он, по-моему, очень ею заинтересовался! Я не все поняла, они по-французски договаривались. Но, поверь моему опыту, у них взаимный интерес!

— Ну и слава богу. Анна Макаровна, я побежала, а то документы важные очень, а этот человек, что приходил, их оставил, — свернула Рита разговор и вышла из подъезда.

На крыльце задержалась на минуту и аж задохнулась от восторга: хорошо-то как, господи! Снегопад закончился, и снег уже не летел с неба рыхлыми хлопьями. Теперь он лежал пушистым одеялом, уютно закрыв позднюю ноябрьскую грязь. Падать он перестал совсем недавно, и его девственную белизну еще не успела перепачкать столичная жизнедеятельность. Разве что машины, буксуя в снежной каше и брызгая из-под колес желтоватым месивом, разрушали эту зимнюю идиллию. Но если глядеть выше дороги: на карнизы домов в снежных шапках, на фонари в снежных беретах, на указатели в снежной окантовке, — то появлялось полное ощущение, что в Москву пришло чудо. Что столица будто начинает жизнь с чистого листа, и невидимая рука судьбы в задумчивости застыла над белой бумагой: что написать? И Рита, мысленно пожелав судьбе не ошибиться, перебежала через дорогу и пошла по тротуару переулка, с удовольствием оставляя аккуратные следы своих сапожек на чистом, почти нетронутом снегу. А не пройтись ли ей пешочком по Тверской и до Большой Грузинской? А пройтись! И Рита пошагала, огибая припаркованные у обочин, присыпанные снегом машины.

Очень скоро она вышла на Тверскую улицу и пошла вдоль огромных нарядных витрин многочисленных бутиков. Возле одной остановилась. За прозрачным промытым стеклом стояли дети-манекены. Неизвестному скульптору (или как называют мастеров, которые делают эти фигуры?) удалось поставить этих «детей» в максимально правдоподобные позы. Один мальчик тащил санки на веревочке. Второй слушал плеер, сунув руку в карман джинсов. Девочка, присев на табурет, разглядывала прохожих. Дети были одеты в нечто спортивно-демисезонное. Шапки, шарфы, куртки, джинсы. На ногах — то ли кеды, то ли кроссовки, почему-то серебристые и золотистые, будто сшитые из парчи. На каждой из одежек — ценники в у.е. Золотистые кеды — триста, синяя дутая куртка — тысяча, джинсы — девятьсот. «Цены какие-то недетские», — удивилась Рита, разглядывая застывшие лица «детей». Им неизвестный скульптор придал живое выражение. Каждому — одно и то же: не по-детски надменное. И чуточку презрительное. Будто эти манекены знали, что на каждом из них одежды — на пару тысяч долларов. И заранее презирали прохожих, которые не могли себе такую одежду купить.

«Интересно, — думала Рита, — много ли найдется родителей, готовых потратить тысячу долларов на подростковые джинсы?» Судя по всему, немного. В торговом зале, который хорошо просматривался за манекенами, виднелся рядок вешалок с одеждой и две, одетые в одинаковые серые жакеты, скучающие девушки-продавщицы. Рита еще раз поглядела на презрительно оттопыренную губку манекена-девочки (вот из таких и вырастают всякие расфуфыренные истерички!), показала ей язык и пошла дальше, стараясь не задерживаться у витрин. До офиса отсюда с полчаса ходу, а будет так глазеть — до вечера не доберется. Она шагала, а в голове, в такт шагам, почему-то крутилась песенка, что Ален Делон не пьет одеколон. И говорит по-французски. А она знает, на кого Матвей похож. На Кевина Костнера.

 

Глава 7

— Матвей Алексеич, заказчики из Тулы звонили. То есть представитель их звонил, он в Москве, через час в офисе будет. Я курьера за печеньем к чаю послала. Вы когда подъедете?

— Сейчас подъеду, минут через тридцать. Я тут недалеко.

Матвей завел машину и медленно выехал на дорогу, оскальзываясь и пробуксовывая в снежной каше. Бурно началась в этом году зима. Первый снегопад, и сразу столько насыпало! Голос Светы-менеджера разбил хоровод странных мыслей, в котором Матвей кружил уже битую четверть часа. Он так и сидел в машине, вполуха слушая шлягеры по радио и шаг за шагом, слово за словом перебирал свой дурацкий визит к Рите. Вот он заходит, вот, как дундук, требует эти дурацкие, никому не нужные бумаги. Вот велит писать заявление на отпуск. Весь такой из себя начальник! И вот в квартиру врывается Дунечка и устраивает дикую сцену, вдребезги разбивая его авторитет и ставя его в идиотское положение. И чего, спрашивается, он к Рите приперся? На мужа захотел посмотреть? Ну посмотрел, дальше что? А дальше — ничего. Только вот не складываются они вместе, Рита и ее красавчик муж. Ну никак не складываются.

Еще в институте Матвей открыл у себя одну особенность: глядя на чертеж, он сразу понимал, как будет работать механизм. Или не будет. Он так и сказал молодому преподавателю-аспиранту, который сам года два как окончил МАТИ и теперь вел у них практические занятия по прикладной механике: этот агрегат работать не будет. В чертеже ошибка. Аспирант сначала фыркал, потом чесал в затылке, потом пожал Матвею руку и поставил зачет за семестр. После эта его особенность, это чутье, стала проявляться и в других, житейских ситуациях. На студенческих посиделках одного взгляда на компанию Матвею хватало, чтобы понять, получится вечеринка или нет. Если все собравшиеся подходили друг к другу, как зубчики шестеренок в редукторе, значит, сколько бы ни было выпито, что бы ни было сказано, все разойдутся тихо-мирно, с ощущением хорошо проведенного времени. Если же кто-нибудь из присутствующих торчал как болт с неверным шагом резьбы — жди пьяных разборок, хватаний за грудки. В таких компаниях он не задерживался, а назавтра слушал рассказы о вчерашней драке.

Позднее, на заводе, это ощущение гармонии помогало ему выбрать нужный тон с мастерами и работягами. Да и с начальством тоже. Когда занялся бизнесом, Матвей по ощущению «будет ли работать редуктор» набирал себе команду. И не ошибся — почти все его сотрудники переехали за ним в московское представительство. В офисе было комфортно, компания работала как отлаженный механизм. Вот только с Дунечкой чутье ему изменило. Вернее, не смогло пробиться через его сексуальную одержимость этой ведьмой.

А с Ритой? С Ритой чутье работает? Матвей остановился на красный свет и задумался. Нет, все верно. По его ощущениям Рита не просто вставала каждым зубчиком в другие колесики его фирмы. Она кусочком пазла входила в его личную жизнь, добавляя в нее какие-то важные линии. И дорисовывая какие-то картины. А этот, ее муж, все линии ломал. Он был чужим, другим, неправильным. И, представляя их вместе, Матвей очень четко видел: не работает механизм. И не заработает. Ошибка в конструкции.

Машины на Тверской выстроились в вереницу, ехать быстрее тридцати километров в час не получалось, и Матвей нервно поглядывал на часы, прикидывая, успеет ли на встречу с клиентом из Тулы. Клиент вез очень хороший контракт, они там на своем заводе затевали реконструкцию котлов и намеревались купить у «Измерина» солидную партию автоматики и измерительной аппаратуры. Этих клиентов привел он лично, познакомился с директором завода на одной из выставок. Душевный мужик оказался. Опаздывать на встречу не хотелось. Разгильдяйство это. И неуважение. Клиент не должен страдать оттого, что гендиректору «Измерина» шлея под хвост попала. Оттого, что ему пазлы всякие мерещатся. Зазвонил мобильник — ну вот, наверное, Света. Наверное, клиент пришел уже.

— Матвей, привет. Как жизнь молодая? — Голос в трубке был незнакомым. Номер — Матвей взглянул на экранчик — не определился.

— Кто это?

— Ты не поверишь, но это Всеволод Козловский.

— Какой Всеволод? — переспросил Матвей. Что-то знакомое было в этом сочетании, что-то из очень далекого прошлого…

— Ну ты даешь! Друзей детства не помнишь! Неужели и вправду меня забыл? Я Севка, Севка Козловский! Ну, помнишь, как ты мне в девятом классе нос расквасил?

— Севка?! Привет, Вот уж чего не ждал, так от тебя звонка. Ты давно в Москве?

— Да шестой год уже.

— А как мой номер узнал?

— А это, Самарин, тема для разговора. Я ведь теперь знаешь кто? Частный детектив! Можешь себе представить, как я удивился, когда сегодня утром узнал, что ты у нас в разработке. И что по заказу одной очень симпатичной дамы за тобой уже второй месяц ведется наружное наблюдение с полным отчетом о твоих передвижениях!

— Козловский, если это шутка, то слишком дурацкая даже для тебя.

— Матвей, не хами. Я тебе, между прочим, услугу оказываю. Разглашаю тайну клиента. Знаешь, кто тебя пасет? Некто Авдотья Незабудько. Во, дал Бог имечко!

— Понятно, Дунечка, значит. То-то я удивился, как она меня у Риты нашла…

— О, братец, да ты, я вижу, не промах насчет баб. Повзрослел, возмужал. Стихи им пишешь?

— Нет, со стихами завязал давно.

— А жаль. Хорошие, между прочим, стихи были. Это я от зависти тогда тебя дразнил. Кстати, тогда, наверное, и детективный талант во мне проснулся. Я придумал, как телефон через магнитофон подключить, чтобы мы со Смирновой оба сразу слышали, что ты отвечаешь. Ты извини за тот случай, дураком я был. И к Аленке тебя ревновал.

— Да ладно, проехали. Как Алена, кстати, не знаешь?

— Знаю. Растолстела, похорошела, второго сына нянчит. Моего, между прочим.

— Так вы поженились? Молодцы.

— Стараемся. Слушай, твоя Авдотья полчаса назад отозвала наших сыщиков. Сняла она тебя с поводка, можешь расслабиться.

— Точно могу? Может, вы еще у меня в офисе «жучков» понаставили, телефон прослушиваете?

— Нет, брат, такого заказа не было. Хотя, если хочешь, могу в офис подскочить, проверить. Заодно повидаемся. Ты телефончик мой запиши!

— Давай диктуй.

* * *

«Ну и Дунечка, ну и хватка у бабы! Да, вовремя мой ангел-хранитель мне на нее глаза открыл», — думал Матвей, уже подъезжая к офису. Он успевал. И приехать, и раздеться, и убрать бумаги со стола. И встретить тульского директора по снабжению с деловым радушием, любезной улыбкой и головой почти свободной от посторонних мыслей. Историю с Ритой Матвею удалось загнать в самый уголок сознания. Там она и сидела, напоминая иногда о себе легким зудом, который, впрочем, совершенно не мешал обсуждать детали поставки, сроки оплаты и особые условия договора.

Туляк просидел в офисе примерно с час, выдул три чашки кофе, слопал полжестянки немецкого песочного печенья, взял прайс-листы и свой экземпляр договора и убыл обратно в свою Тулу, вполне довольный встречей. Матвей честно просидел с ним весь этот час — пытался передать заказчика менеджеру, но туляк хотел обсуждать детали только с ним. Тоже выпил пару чашек кофе, и теперь, когда заказчик ушел, Матвей переводил дух и размышлял, куда бы заскочить пообедать. Третий час, надо бы что-нибудь съесть.

— Матвей Алексеевич, можно?

В дверях кабинета стояла Рита. Каштановые волосы волной рассыпаны по вороту пуховика, ореховые глаза смотрят с ожиданием, в одной руке — шапка, в другой — голубая папочка.

— Вы договоры оставили. Я принесла, — протянула Рита ему папочку, явно озадаченная затянувшейся паузой.

— Да-да, проходи, раздевайся, — прокашлялся Матвей, переходя от неожиданности на «ты», Голос от переговоров, что ли, сел и не очень слушался. — А ты почему пришла? Тебе же нельзя, тебе же профессор покой прописал?

— Вы договоры забыли, а они ведь нужны. Ведь нужны?

— Нужны, — кивнул Матвей. А то как же, конечно нужны, раз за ними к ней в дом поперся. И оставил их, как последний придурок.

— И потом, я же заявление вам не успела написать на отпуск!

— Точно, не успела. Тем более раздевайся, садись и пиши.

— Да, я сейчас, — сказала Рита и вышла из комнаты, оставив дверь приоткрытой. Матвей прислушался. Грохот дверцы шкафа-купе — разделась. Скрип отодвигаемого стула — села за свой стол. Пауза. Пишет. Что-то долго пишет.

— Рита, ты скоро? А то я хочу успеть пообедать до четырех, — выглянул он из кабинета, когда, по его расчетам, Рита не то что заявление — автобиографию уже успела бы написать.

Но Рита сидела, уставившись в чистый лист бумаги, на котором не было ни строчки. И спина ее выражала тоску и отчаяние.

— У тебя все в порядке? — спросил он тихо, и она, не оборачиваясь, замотала головой — нет. — Зайди ко мне. Садись. Рассказывай.

Рита, присевшая на край стула, подумала немного, потом вздохнула, решившись, и заговорила:

— Я сегодня вернулась домой из Праги, и оказалось, что я замужем. Я не помню этого человека, я его не знаю, но, судя по доказательствам, он действительно мой муж. Профессор говорит, что у меня провал в памяти из-за стресса. Мне самой кажется, что я провалилась в параллельный мир, в другую реальность. И если в этой реальности вы меня уволите, я не удивлюсь.

— Стоп-стоп-стоп, давай все сначала, — мотнул головой Матвей. — Что значит, ты не помнишь, что ты замужем?

— Понимаете…

— Рит, давай уже на «ты».

— Понимаешь, еще до поездки в Прагу я точно знала, что живу одна. Совсем одна. Мама умерла почти два месяца назад, тетя Тая тоже умерла, чуть ли не в день моего переезда в Москву. Родственников у меня больше никого нет, папа погиб три с половиной года назад. Есть только Женька, но она сейчас в джунглях. И вот я возвращаюсь в пустую квартиру, а меня встречает муж. Говорит, что мы женаты третий месяц, показывает свидетельство о браке, свадебные фотографии. А я его не помню. Совсем. Совершенно.

— Кто такая Женька?

— Подруга моя, мы с ней всю жизнь дружим и все-все друг про друга знаем. Она ученый-энтимолог, сейчас в Африке в экспедиции.

— Так, с этим понятно. Теперь — про другую реальность.

— Когда я в поезде из Праги возвращалась, моя соседка по купе рассказывала, что есть параллельные миры, которые могут отличаться от нашего совсем ненамного, на какое-нибудь незначительное событие. Вот я и подумала, может, я провалилась в параллельный мир? Он почти такой же, как мой прежний, только в этой реальности у меня есть муж. У вас есть невеста. И в этом мире мы с вами… с тобой на «ты».

— Так, — почесал в затылке Матвей, — с этой заморочкой тоже более или менее разобрались. Теперь рассказывай про профессора. Он откуда взялся?

— Профессора пригласила Тамарочка, соседка. Ну, вы… ты ее видел.

— Фундаментальная такая дама? А она помнит, замужем ты или нет?

— Она с Гришей только вчера познакомилась. Говорит, я ей из Праги звонила, предупреждала, что мой муж подойдет. А я не звонила. Или в этой, новой, реальности звонила? Говорит, я просила ему ключи от квартиры отдать. Я оставляла Тамарочке на всякий случай, мало ли что.

— А до этого твой Гриша в квартире не появлялся, что ли?

— Нет. Я же совсем недавно переехала, двух недель еще нет. А Гриша говорит, что он нефтяник, что на вахте был. Теперь вот приехал.

— А Тамарочке этой ты о муже не рассказывала?

— Нет. Гриша говорит, мы поссорились из-за переезда, из-за того, что он отпуск на работе не взял. И что я из-за обиды никому про него не рассказывала. Хотя Женьке должна была рассказать. Она же была у меня до Праги, точно была, Тамарочка про нее» вспоминала. Только Женька в джунглях уже, а ящик пустой, а на мое письмо она неизвестно когда ответит.

— Что за письмо и что за ящик?

— С электронной почтой ящик. Я там Женькины письма сохраняла, перечитывала. А сегодня вошла — нет ничего. Только последнее Женькино письмо, но из него непонятно, замужем я или нет.

— Замужем не замужем. Бред какой-то. Но ведь где-то должна быть отметка о твоем замужестве? В паспорте, например?

— В паспорте? Точно, а я и не догадалась посмотреть, — полезла Рита в сумочку и подняла на Матвея разочарованный взгляд. — Я его дома оставила. У меня с собой только загранпаспорт.

— Ну, может, анкеты заполняла какие-нибудь про семейное положение?

— Да, у вас тут заполняла, — вспомнила Рита, и Матвей поднял трубку телефона:

— Ольга Михайловна, принесите мне личное дело Зубовой, пожалуйста.

Через три минуты в кабинет вошла бухгалтер Ольга Михайловна, которая попутно вела и кадровый учет, положила папку с личным делом на стол шефу и с сочувствием поглядела на понурую Риту. Неужели увольняет Матвей помощницу? Жаль, хорошая вроде девушка. Матвей дождался, когда бухгалтер выйдет за дверь, и стал быстро просматривать анкету. Потом с раздражением бросил ее на стол.

— Что там написано? Замужем? — испуганно спросила Рита.

— Там ничего не написано. Ты пропустила эту строчку.

— И что теперь делать?

— Думать, — откинулся Матвей в кресле.

Не нравилась ему эта история. Совсем не нравилась. Девушка Рита, во что же это ты вляпалась, а? В детектив какой-то. Точно, в детектив. Где он там Севкин телефон записал?

— Козловский, привет. Это Матвей Самарин. Мне нужна твоя консультация.

— По «жучкам»? Прямо сейчас?

— Нет, тут другая история. Похоже, мою сотрудницу втягивают в какую-то историю.

И Матвей пересказал Севке все, что узнал от Риты.

— Интересное кино… И что ты хочешь?

— Во-первых, хочу, чтобы ты проверил этого Григория… Рит, как его фамилия?

— Я не помню. Смешная какая-то.

— Тютькин! — вспомнил Матвей.

— Нет, кажется, Тюлькин, — засомневалась Рита.

— Ладно, с Григорием позднее разберемся. Проверь квартирку, — Матвей назвал адрес, — не интересуются ли ею какие-нибудь ушлые риелторы.

— Да, тут есть чем интересоваться, — согласился Севка, — квартира с видом на Кремль. Тут не только муж — сын родной объявится с претензиями на имущество.

— И я о том же. Быстро сможешь узнать?

— За срочность — двойной тариф. Ладно, шучу. Тебе, как другу детства, со скидкой сделаю. Пока! — отключился Севка, а Рита спросила:

— Что он сказал?

— Постарается узнать, не интересуются ли твоей квартирой какие-нибудь… элементы. Она же недешево стоит.

— Да, я узнавала, тысяч триста долларов.

— Больше, я думаю. Слушай, Рит, а ты не голодная? Я с утра толком не ел, в животе сплошной марш Мендельсона! Заедем куда-нибудь пообедаем, а?

— Ладно, — улыбнулась Рита. Вот оно, дежа-вю, голодный шеф из прежней реальности. Если он привезет ее в такое же кафе с телегой, как в аэропорту Домодедово, будет вообще полное попадание.

Полного попадания не получилось. На этот раз Матвей привез ее в кафе с азербайджанским колоритом. Официанты бегали не в косоворотках и сарафанах, а в длинных восточных платьях и широких рубахах со штанами. Хотя и здесь была своя телега. Вернее, арба, уставленная закусками и салатами.

— Что берем? — спросил Матвей, глядя в меню и сглатывая голодную слюну.

— Не знаю, на твой выбор.

— Тогда две арбы, два шашлыка ассорти, чайник чаю с мятой, выпечку, лаваш… Пока все, потом, если что, добавим! И побыстрее, есть очень хочется!

Девушка-официантка кивнула, развернулась, колыхнув головной платок, свисавший на плечи наподобие фаты, и буквально через пару минут принесла им две большие коричневые тарелки.

— Пошли скорее! Вот, баклажаны возьми. И фасоль. И мясо тушеное, здесь его вкусно готовят. Икра овощная у них тоже отличная, попробуй. М-м-м, чесночок маринованный!

Матвей наваливал себе в тарелку гору еды, и Рита, поддавшись его обжористому настроению, тоже стала составлять на своем блюде ассорти из закусок: ложка икры, ломтик баклажана, кусочек мяса, помидор соленый, помидор свежий, огурец соленый, огурец свежий, фасоль зеленая, красная фасоль. Она брала понемногу, и все равно, когда обошла арбу по периметру, еда в ее тарелке собралась во внушительную порцию. Хотя с той, что высилась в тарелке Матвея, не сравнить.

Рита донесла свой натюрморт до стола и отправилась мыть руки. Туалетная комната в кафе тоже была оформлена в восточном стиле. Двери — как калитка в бакинский дворик, из досок и со щеколдой, плитка на полу — как каменная мостовая в этом дворике. И азербайджанская музыка, которая звучала в зале, тут тоже негромко транслировалась через маленькие динамики. Так что, даже моя руки, Рита не «выпала» из настроения, что она в Баку.

А когда она стала пробовать национальную еду, ей вообще показалось, что она не в Москве, а где-то там, на берегу Каспийского моря.

— Вкусно? — спросил Матвей, наворачивая со своей тарелки все подряд.

— Вкусно, — согласилась Рита, — и чай необычный, очень приятный. Только, знаешь, я, кажется, уже наелась. А еще шашлык…

— А что шашлык? Очень даже хороший шашлык! — поприветствовал Матвей официантку, которая уже расставляла на столе новые тарелки. Четыре кусочка разного мяса — курица, свинина, баранье ребрышко и люля-кебаб, — посыпанные какой-то красноватой приправой и зернышками граната, красиво лежали на тонком лаваше. Сбоку стояла плошка с томатным соусом. Пахла эта композиция изумительно, но места в животе для этого великолепия не осталось.

— Попробуй, очень вкусно, — пригласил Матвей.

— Матвей, мне некуда, я объемся! — взмолилась Рита, и он не стал настаивать.

— Девушка, заверните нам эту порцию с собой. И мою тоже заверните. Я, кажется, переоценил свой аппетит, — попросил он официантку и опять посмотрел на Риту: — А для чая у тебя место осталось? С пахлавой?

— Для чая осталось. А пахлава — это вот этот кусочек? Съем, — согласилась Рита.

Матвей разлил новую порцию чая по маленьким пузатым стаканчикам, и Рита принялась пить из своего, поглядывая на мужчину напротив и удивляясь переменам. Где босс-сухарь? Где ироничный холодный зануда? Что общего у него с этим Матвеем, живым, веселым, обаятельным? Нет, она на самом деле в другой реальности.

А Матвею было хорошо. Пожалуй, впервые за много лет он не думал, как выглядит: достойно не достойно, смешно не смешно. Рита вела себя настолько естественно и просто, безо всякого намека на кокетство и манерность, смотрела на него так забавно и немного ошарашенно, — ничего себе, аппетит! — что он даже слегка бравировал своим голодом. Играл в голодного мужчину. Матвей взял с тарелки очередную восточную плюшку — их принесли несколько, все разные, — откусил от нее… и поспешно проглотил — зазвонил мобильник.

— Алло!

— Матвей, это Козловский. Слушай, тут такое дело… По адресу твоей Риты информация прошла — труп у них в подъезде. Некто Анатолий Иволгин. Я подумал, тебе надо знать.

— Спасибо, Севка, я понял, — бросил Матвей в трубку и подозвал официантку: — Девушка, счет, пожалуйста.

— Матвей, что случилось? — встревожилась Рита, глядя на его помрачневшее, посерьезневшее лицо. Теперь Матвей походил на босса из прежней реальности.

— Нам надо ехать. У тебя в доме ЧП.

Матвей рассеянно глянул на счет, сунул в папку тысячную купюру и (бог с ней, со сдачей!) пошел одеваться. Помог Рите накинуть пуховик и быстро пошел к выходу, не дожидаясь, пока она разберется со своими застежками. Рита припустила следом, оглядываясь на их столик. Там остался пакет с так и несъеденными шашлыками.

 

Глава 8

Матвей кивнул в сторону машины — садись, и Рита скользнула на переднее сиденье. Что там случилось в ее доме? Какое ЧП? С мужем Гришей что-нибудь?

— Что это? — вздрогнул Матвей от соловьиных трелей, раздавшихся из Ритиной сумочки.

— Это мобильник, извини. Алло?

— Рита, ты где? Ты почему из дома ушла? — Гриша, легок на помине.

— Я здесь недалеко, мне захотелось по свежему воздуху прогуляться.

— Нет, ты точно не в себе. У тебя что, крыша совсем съехала? Какой свежий воздух, если профессор велел тебе неделю дома сидеть? Как минимум неделю, а ты по городу шляешься! Ты что, хочешь, чтобы я тебя под замок посадил?

— Гриша, в первую очередь я хочу, чтобы ты прекратил на меня орать. Разговаривать со мной в таком тоне я не позволю, — разозлилась Рита, нажала кнопку отбоя, и телефон сыграл прощальную мелодию — отключился. Слишком долго кнопку подержала.

— Что, благоверный твой спохватился? — спросил Матвей.

— Ага. Я ведь ушла, пока его дома не было.

— И сколько времени ты уже гуляешь?

— Два часа уже. Даже больше!

— И он только сейчас спохватился? Сам, что ли, только что пришел? И чего он от тебя хочет?

— Хочет, чтобы неделю дома сидела, как профессор велел.

— Под домашним арестом, значит? Ну-ну. Посмотри-ка, какой там номер в телефоне определился.

Рита включила телефон и продиктовала Матвею цифры.

— Это его телефон? — спросил Матвей.

— Не знаю. Мне этот номер ни о чем не говорит.

— Ладно, проверим, — сказал Матвей, нажимая на кнопки своего мобильника. — Севка? Привет, это опять Самарин. Запиши номерок, это Ритин супруг в телефоне определился. Поставь на контроль, а? Очень надо узнать, на какие темы он в ближайшие дни говорить будет.

— Сделаем! — отозвался Козловский. — Слушай, нам с тобой встретиться бы надо, договор заключить. Мы ведь контора серьезная, я хоть и поручился за тебя перед Николаем, это партнер мой, но авансец бы не помешал.

— Севка, встретимся, сегодня же. Дай я тут с этим ЧП разберусь, — попросил Матвей и отключился.

— Матвей, так что там у нас случилось? Ты так мне и не сказал, — спросила Рита.

— Кто такой Анатолий Иволгин? — спросил в ответ Матвей.

— Может, это Тамарочкин Толик-паразит? Я его фамилию не знаю.

— А чем он занимается?

— Торгует чем-то, Тамарочка что-то такое говорила, я не запомнила. С ним что-то случилось?

— Похоже что так.

Кафе, где они обедали, оказалось от ее дома совсем недалеко, минутах в семи езды. «Надо будет потом пешком до него пройтись, разведать дорогу», — подумала Рита. Пора уже потихоньку узнавать Москву, а не станции метро между офисом и домом! Матвей припарковал машину в том же переулке, где стоял пару часов назад, и они пошли через дорогу к Ритиному дому, огибая припаркованную у обочины «газель» с красным крестом. Рядом с «газелью» пристроилась белая легковушка с синей мигалкой на крыше. («Волга», что ли? Рита так и не научилась различать марки машин.) У двери остановились — Рита разволновалась и все никак не могла откопать в сумочке ключи. Наконец откопала, Матвей заметил на связке синий брелок-фонарик, и тут дверь распахнулась сама.

— Посторонись! — отодвинул Матвея плечистый мужик в куртке, похожей на ватник. Из-под ватника свисали полы белого халата. Руки у мужика были заведены назад и держались за ручки носилок.

Матвей отошел в сторону, увлекая за собой Риту, которая поспешно сунула ключи в карман пуховика, и мужик вышел из подъезда, вытягивая следом, словно локомотив вагоны, сами носилки с лежащим на нем телом, накрытым простыней, и второго санитара, худого и чернявого, тоже в куртке-ватнике. Следом колобком выкатился местный участковый в форме, за ним потянулись еще двое хмурых мужчин в штатском.

— Дмитрий Иваныч, что случилось? — вспомнила Рита имя колобка-участкового (зря она, что ли, чаем его поила, когда он к ней с проверкой документов нагрянул), нестарого, но располневшего уже мужчины.

— Да вот, сожитель вашей соседки с лестницы упал, — вздохнул участковый. Лицо его выражало смесь эмоций из недоумения, сожаления, досады и легкой обиды. Мол, надо же, такой приличный дом и — ЧП.

— Толик упал? Сильно расшибся? — забеспокоилась Рита.

— Вообще-то насмерть. Скажите, девушка, а вы кто будете? — остановился возле нее один из мужчин. Роста он был такого, что Рита оказалась ниже его почти на голову.

— Это Маргарита Зубова, новая жиличка из шестой квартиры. Документы в порядке, я проверял, — объяснил участковый, мужчина кивнул и продолжил расспросы:

— Вы ничего необычного в последние дни у вас в доме не заметили? Скандалы у соседей не наблюдали?

— Нет. Голова у него вчера очень болела, у Толика, Тамарочка утром от меня врачу звонила, спрашивала, какие лекарства давать.

— Да, гражданка Савченко нас проинформировала. Спасибо. Будьте осторожнее на ваших лестницах, на этом мраморе не мудрено шею себе свернуть, — проявил заботу здоровяк в штатском и пошел дальше, к белой «Волге».

Рита остолбенело уставилась вслед мужикам — у санитаров на спинах ватников почему-то было написано «Агентство «Ангел» — ритуальные услуги» и номер телефона — и несколько секунд понаблюдала, как эти «ангелы» возятся с задней дверцей машины и запихивают носилки в «газель».

— Рит, пошли, — негромко позвал ее Матвей. Он придерживал входную дверь, чтобы не закрылась.

Рита помотала головой, будто стряхивая с себя абсурд увиденного, и шагнула в подъезд.

— Ой, Риточка! А у нас тут что приключилось-то, пока тебя не было!

Анна Макаровна покинула свою будку и остановила их на полпути к лифту. В обычно пустом пространстве фойе сейчас было многолюдно — из офиса рекламного агентства «Бриз» и адвокатской конторы, что располагались на первом этаже, высыпали люди и вполголоса обсуждали происшествие.

— Да, я видела, как Толика выносили. Милиционер сказал, он упал с лестницы, — остановилась озадаченная таким скоплением народа Рита.

— Упал, да. С той, что от мансарды идет! Ну, от чердака. И что он там забыл, спрашивается! Эти, из милиции, говорят, будто он оступился. Говорят, это несчастный случай, что он шею свернул! — распирало от впечатлений Анну Макаровну.

— Просто кошмар какой-то! Как там Тамарочка, не знаете? — спросила Рита.

— Позвонила ей — плачет! А подняться к ней не могу — видишь, сколько людей туда-сюда снует. Нельзя мне пост оставлять!

— Что тут происходит, кто-нибудь может нам объяснить? — раздалось от двери, и Матвей оглянулся на знакомые интонации. В дверях стояла Дунечка в собольей шубке (надо же, успела пере одеться!) и брезгливо кривила губки. Рядом переминался давешний француз. — «Скорая помощь» у подъезда, «Волга» с мигалкой… Драка, что ли, с поножовщиной?

— Ой, ну что вы! Никакой драки, человек на лестнице оступился, несчастный случай! — всплеснула руками консьержка.

— Не знаю, не знаю… По-моему, месье Жак совершенно напрасно здесь поселился, — протянула Дунечка и по-французски сказала своему спутнику: — Дорогой, кажется, репутация этого дома не столь хороша, как тебя уверял риелтор. Думаю, тебе стоит потребовать замены апартаментов и выплаты неустойки.

— Я подумаю, дорогая. Возможно, ты права, — програссировал француз, а Рита, которая из всей тирады смогла понять только «дорогой», «дорогая» и «репутация», спросила у Матвея:

— О чем это они?

— О том, что у дома складывается плохая репутация и отсюда пора съезжать, — перевел Матвей.

— Как — съезжать? Почему — плохая репутация? Хорошая у нас репутация! И никогда никаких беспорядков не было! Спокойно все! — всполошилась Анна Макаровна.

— Да, я слышала, как у вас спокойно. Сплошной мат-перемат. Разрешите пройти! — ожгла Дунечка Риту оценивающим взглядом.

Рита посторонилась, Дунечка с французом вошли в лифт и поехали наверх.

— Ну вот, началось. Теперь еще журналисты всякие набегут, ославят наш дом на всю Москву… — мечтательно сказала консьержка. Видимо, уже прикидывала, как она будет раздавать интервью.

— Матвей, давай к Тамарочке зайдем, — попросила Рита.

— Давай, — согласился Матвей и нажал кнопку лифта, которая опять горела зеленым огоньком. Дунечка и ее француз уже добрались до квартиры.

* * *

Тамарочка открыла им почти сразу. Зареванная, с распухшим носом и опухшими глазами, она неопределенно им кивнула и вяло проговорила:

— А, Ритусик, здравствуй. Не разувайся, так заходи, я тут бумаги твои нашла.

Тамарочка пошла в глубь квартиры, по-старушечьи шаркая домашними тапками.

— Бумаги? Какие бумаги? — не поняла Рита, переглянулась с Матвеем, скинула пуховик и пошла вслед за Тамарочкой.

Расположение комнат в квартире дипломата было зеркальным тому, как располагались комнаты в Ритиной квартире. И Рита, хотя была у Тамарочки впервые, сразу нашла гостиную. Комната была роскошной: блестящий паркет с инкрустацией, обои, похожие на бежевый шелк, диван, обтянутый чем-то ворсистым в тон паркету и обоям, два кресла, стол со столешницей из коричневого стекла. На стекле валялась кипа бумаг. Видимо, вытряхнутая из портфеля, который раззявился внизу, под столом.

— Я тут бумаги Толика разбираю, хочу найти телефон его матери. Надо же сообщить, что он… умер. — На последних словах Тамарочкин голос задрожал, из глаз покатились крупные слезы.

— Тамарочка, милая, не плачь! Мне очень жаль, ты не представляешь, как мне жаль бедного Толика! — Рита села на диван рядом с Тамарочкой и приобняла ее за плечи.

— Ой, Ритка, что же это творится-то, а? Только мужика себе хорошего нашла, только думала жизнь свою устроить — и нет его! Кто же знал что он от головной боли помрет! Да если б я знала, я бы его давно по врачам затаскала, вылечила бы ему эту мигрень паршивую! — рыдала Тамарочка на груди у Риты, а та поглаживала ее по голове, как маленькую.

— Тамара, Тамара, что значит, от головной боли помер? Разве он не с лестницы упал? — вмешался Матвей.

— Упал! — подняла Тамарочка зареванное лицо. — Голова у него закружилась, и упал! Из-за мигрени упал! Ой, боже ж мой, и за что мне это! Нет его и нет! Выскакивает обычно минут на десять, а тут уже больше часа прошло! Куда, думаю, подевался, не на улицу же в тапках ушел! Может, думаю, в твою квартиру зашел, по старой памяти! Дверь открыла — а он на нижних ступеньках лежит и голова, голова… — зашлась в рыданиях Тамарочка, вспомнив, каким страшным кулем лежал Толик. Как она кинулась его поднимать, и как голова повернулась на шее под таким углом, под каким у живых людей не поворачивается.

— Тамара, погодите. А откуда известно, что он из-за головокружения упал? — спросил Матвей, морщась от Тамарочкиных причитаний.

— А от чего еще? Пошел курить к чердаку, голова закружилась, оступился, упал! Я когда сказала, что он часто головой маялся, врач так и записал: «несчастный случай».

— Он что, всегда там курил, у чердака?

— Ага. Даже баночку специально поставил для окурков. Он ведь такой аккуратный у меня был! Вон, все бумажки по порядочку разложены, в портфеле порядок, никакого мусора!

— Тамар, а какие мои бумаги ты нашла? Ты сказала, что мои бумаги нашла, когда дверь открыла, — спросила Рита.

— А, это… Документ на квартиру. У Толика почему-то в бумагах затесался. Вот, — подала Тамара плотный листок, где сверху было крупно написано: «Свидетельство о регистрации».

— Тамарочка, это же первый экземпляр свидетельства, — удивилась Рита. — Он же пропал, когда тетя Тая умерла, мне из-за этого пришлось копию брать. Как он у Толика оказался?

— Не знаю. Он ведь тоже помогал, когда Таисия померла, звонил куда надо, справки собирал всякие. Может, ему это свидетельство нужно было?

— А почему не вернул тогда?

— Не знаю. Мы же поначалу думали, что ты аферистка какая. Тетка ведь про тебя никому не рассказывала. Может, он придержал бумагу до выяснения, а потом и не успел отдать!

— Можно я взгляну? — Матвей взял свидетельство, отошел к окну и стал его разглядывать. На оборотной стороне бумаги карандашом было написано «Зубова Таисия Спиридоновна». На лице вой — стандартные строчки с Ритиными паспортными данными. Глаза Матвея перебирали текст, а в голове складывалось ощущение дисгармонии. Что-то не то. Что-то опять не так.

В дверь позвонили длинным настойчивым звонком, потом кто-то пошел по коридору.

— Вы что, двери не закрыли? — спросила Тамарочка.

— Я думал, она захлопнулась, — начал объяснять Матвей, и тут в комнату влетел разъяренный Гриша.

— Тамара, мне сказали, Рита у тебя! А, вот и ты. Ну-ка, объясни, что происходит? Почему ты ушла из дома, почему третий час неизвестно где шляешься, почему твой мобильник заблокирован?

— Заблокирован? — удивилась Рита и полезла в сумочку. — Ой, разрядился.

— Слушай, неужели в твоей дырявой голове не держатся даже мысли о том, что мобильник нужно заряжать время от времени!

— Гриш, смени тон! — тихо попросила Рита, разглядывая свежую розовую царапину на его щеке. — Я не люблю, когда на меня кричат.

— А я не люблю, когда меня водят за нос. Пошли домой, немедленно!

«Никуда я с тобой не пойду!» — собиралась сказать Рита.

— Никуда она не пойдет, — опередил ее Матвей. Его, стоявшего возле окна, Гриша сразу не заметил. Но после этих негромких слов оглянулся, разглядел и расплылся в издевательской улыбке:

— Господин генеральный директор! Так это она с вами три часа невесть где шляется? Вы что же, на мою жену глаз положили, а? Или ваши отношения уже ниже глаз зашли? Может, оттого у нее и крыша съехала, оттого она мужа родного не узнает, а? Только вам она зачем, с крышей набекрень, а? Игрушки-то уже закончились, тут уже диагноз начинается! Или вас только сумасшедшие бабы заводят, а? Как та истеричка, что вопила у нас в квартире, а?

От Гришиных издевательских вопросов в голове у Матвея будто надувались тугие красные пузыри. От каждого «а?» — свой пузырь. В голове от пузырей стало тесно, и Матвей понял, что Гришу пора бить.

— Ты что несешь, придурок? — сказал он для разминки, чувствуя, как пузыри сливаются в один тугой комок ярости.

— Матвей, не надо! — вдруг громко сказала Рита. — Гриша, пойдем домой.

Она встала с дивана, взяла Гришу за руку и быстро утащила его из Тамарочкиной квартиры.

— Как вас там, Матвей, да? Хотите, я вам чаю заварю? — сочувственно спросила Тамарочка у Матвея, который стоял столбом посреди комнаты и, дурак дураком, сжимал бесполезные теперь кулаки. Что это сейчас было?

— Да, хочу. Спасибо, — очнулся он.

— Тогда пошли на кухню.

Кухня в этой квартире тоже была роскошной. Дубовый паркет, ряд шкафов и тумбочек из натурального дерева, на стене плитка, имитирующая шлифованный камень. Тамарочка, явно переключившаяся со своего горя на более свежие события, захлопотала с чайником. Матвей втиснулся за стол, на угловой диванчик, подпер подбородок рукой и задумался. Что произошло? Почему Рита так легко ушла с этим человеком? Неужели этот Гриша все-таки ее муж? А он, Матвей, опять оказался в дурацком положении. Опять выглядел смешным. Тоже мне защитник чужих женщин! Матвей сидел, бездумно уставившись в лиловую гроздь винограда, нарисованную на клеенке. Клеенка покрывала стол на кухне, виноград вместе с яблоком и грушей образовывал яркие натюрмортики, там и сям разбросанные по поверхности стола. С остальной обстановкой кухни они совершенно не вязались.

— Вот, чайник вскипел, вам покрепче заварить или послабже? — спросила Тамарочка.

— Да, — кивнул Матвей.

— Что — да? Ладно, сделаю покрепче!

Тамарочка налила ему в кружку крепкого красноватого чая и сказала:

— Матвей, не расстраивайтесь вы так.

— А с чего вы решили, что я расстраиваюсь? — очнулся от самобичевания Матвей.

— А то я не вижу! Минут пятнадцать сидите, в стол уставились, думала, клеенка дымиться начнет. А она, между прочим, новая, на прошлой неделе постелила, — попыталась пошутить Тамарочка. Поняла, что шутка не получилась, и сказала примирительно: — Вы не думайте, Гришка хороший мужик, Риточку любит. Просто он очень волнуется за нее. Шутка ли, жена про него не помнит совсем! Профессор так и сказал: Риточку надо беречь от шока, от сильных эмоций. Чем меньше волнений, тем быстрее память вернется. Гриша тут у меня с ним даже договаривался, чтобы Риточку в больницу какую-нибудь поместили, понаблюдали за ней. Профессор сказал, пока не надо. Положат, если только эти случатся, как их, слово такое: реце… Рецетивы!

— Рецидивы.

— Точно! Это вроде новых приступов, что ли?

— Да, что-то вроде.

— Ну вот! А тут Ритусик, не сказавшись, из дома сбежала! Конечно, мужик разволновался. Может, у нее уже эти ре-ци-дивы и начались?

— Ничего у нее не началось, она документы в офис относила, я утром так и не взял, помешали. Тамара, спасибо за чай, пойду я, — поднялся из-за стола Матвей. — Вам помощь с похоронами нужна?

— С похоронами? Я же без него теперь… Как же я без него теперь? Ой, Толечка мой, Толечка, — вспомнила и заплакала Тамарочка, а Матвей достал из кармана пиджака свою визитку и положил на стол:

— Вот, звоните, помогу обязательно, — и быстро пошел к выходу. Не мог он больше слышать эти причитания.

У порога Матвей быстро оделся, шагнул и поддел носком ботинка что-то звенящее. Нагнулся — связка ключей с синим брелком-фонариком. Рита, что ли, обронила? Матвей подобрал ключи, опустил их в свой карман и вышел на площадку. Подумал немного, подошел к Ритиной квартире и позвонил.

— Кто там? — спросил из-за двери Гриша.

— Это Матвей. Откройте, мне надо с Ритой поговорить.

— Слушай, мужик, не лез бы ты в нашу жизнь, а? Не морочил бы ты моей жене голову, а? — завел свое «а» Ритин муж.

— Мне надо убедиться, что Рита в порядке.

— Да в порядке она, в порядке. Голова только у нее не в порядке. И если ты будешь в дверь ломиться, только хуже ей сделаешь. Так что иди отсюда по-хорошему, хватит уже на сегодня происшествий.

«Действительно, хватит», — подумал Матвей, нащупывая в кармане ключи от Ритиной квартиры. Очень хотелось открыть эту дверь, вмазать Грише между глаз и увести Риту с собой. Но так ли она хочет, чтобы ее увели? Что он, в сущности, о ней знает? Что она мужа не помнит. Из-за этого он решил, что на Риту напали квартирные аферисты. Может быть, все гораздо проще? Может быть, у нее действительно не все в порядке с психикой? И Гриша — самый настоящий муж. А то, что они не совпадают… Может, придумал он это себе? Дунечку же придумал, и его хваленое чутье даже не вякнуло…

Однако смутная тревога не отпускала, и Матвей, решившись, набрал номер Ритиного мобильника. «Аппарат абонента отключен или находится вне зоны действия сети», — вежливо ответили ему.

Звонить на домашний номер было бессмысленно — наверняка трубку поднимет муж. Далеко от Риты уходить не хотелось, и Матвей решил подняться по лестнице, посмотреть, откуда свалился Толик. Поднялся, потоптался на небольшой площадке возле чердачной двери. Вот баночка с окурками. Вот несколько окурков валяется на полу. Не таким уж и аккуратистом оказался Толик. Ну-ка, ну-ка! Матвей присел на корточки, присмотрелся к окуркам в баночке и на мраморе пола, взял по одному, подошел поближе к свету и стал рассматривать добычу. Окурки из баночки были с белым фильтром. Окурки с пола — с желтым.

Мобильник заорал свою мелодию, спугнув слабую, едва зародившуюся догадку.

— Алло, — сказал раздраженно Матвей.

— Самарин, это опять я, — сказал Севка, Матвей уже научился узнавать его голос. — Я тут архивную базу по-быстрому пробил. Как фамилия у тетки твоей Риты?

— Зубова. Зубова Таисия Спиридоновна, — вспомнил Матвей надпись на свидетельстве о регистрации квартиры. Само свидетельство, кстати, Рита так и оставила у Тамарочки.

— А мужа ее как звали? Узнай у Риты.

— Сейчас не могу, она не рядом. А что такое?

— А то, что квартиру прежняя владелица унаследовала от мужа. А звали ее мужа Иволгин Владимир Анатольевич. А кого у вас сегодня с лестницы спустили? Иволгина Анатолия Владимировича. Сечешь момент?

— Погоди! Получается, Тамарочкин Толик — сын Ритиной тетки?

— А вот это будем выяснять. Может, теткин сын, может, мужа ее сын. В любом случае — наследник. И как-то очень он вовремя с лестницы свалился, тебе не кажется?

— Кажется. Слушай, Севка, я сейчас как раз возле чердака стою, откуда этот Иволгин упал.

— И что, можно оттуда так свалиться, чтобы шею свернуть?

— Можно, наверное. Здесь ступеньки мраморные везде, гладкие. И высокие. А сама лестница узкая. В принципе можно оступиться и рухнуть так, что костей не соберешь, — сказал Матвей, раздумывая, говорить про разные окурки или не говорить пока.

— Слушай, тут еще одна новость есть, — перебил его мысли Севка. — В агентство «Элль-недвижимость» на прошлой неделе звонила дама и выясняла, сколько они дадут за ее квартиру. Агенты, как услышали адрес, предложили пол-лимона баксов. Не глядя. Дама пообещала начать сделку не позднее января. Зовут даму Маргарита Зубова. Адрес квартиры ты знаешь. Понял?

— Не понял…

— Крутит что-то твоя Рита. Не удивлюсь, если с ее подачи наследник Иволгин с лестницы рухнул. Ну что, продолжать копать или ты больше в эти игры не играешь? С тебя, между прочим, двести баксов уже.

— Продолжай, Севка, продолжай, я хочу разобраться. Гришин телефон слушаешь?

— Слушаю, с тебя еще полтораста баксов. В сутки.

— Понял. Ты там сразу все посчитай и давай где-то часика так через полтора встретимся. Ты далеко от центра?

— На Кропоткинской. Давай через два часа? Где-нибудь в центре?

— Давай, я решу где, созвонимся, — завершил разговор Матвей, нажал кнопку отбоя и застыл, таращась в задумчивости на дверь чердака. Несчастная жертва аферистов задумала, оказывается, продать квартиру. Возможный наследник, который мог бы помешать сделке, свернул себе шею. Муж, которого Рита якобы не помнит, спокойно увел ее домой. В какие игры ты играешь, Рита?

 

Глава 9

Рита сидела на кровати, подтянув колени к подбородку. Она укуталась в одеяло, старательно подоткнув его со всех сторон, и все равно ее знобило. Иногда дрожь была такой сильной, что зубы стучали, складочка на одеяле подпрыгивала, а старая двуспальная тети-Таина кровать начинала поскрипывать в такт ознобу.

— Рита, Риточка, ну, прости меня, идиота. Ну, погорячился я, извини. Переволновался за тебя очень.

Муж Гриша топтался за дверью и пытался мириться. Интересно, почему в двери тети-Таиной спальни врезан замок? Тоже, что ли, профессор ее буянил, и замок спасал тетку от профессорского темперамента? Лично Риту замок спас, когда она захлопнула дверь и отсекла ею Гришу с его ужасными словами.

— Рит, ну, сама подумай. Ты больна, у тебя провалы в памяти. Профессор сказал, что если у тебя будут рецидивы, тебя отправят в клинику. И тут я возвращаюсь домой — а тебя нет! Консьержка говорит — два часа как ушла. Ты представляешь, что я передумал? Что ты заблудишься, адрес забудешь, под машину попадешь! Ну, сама подумай, что бы ты делала на моем месте?

«По крайней мере, не посмела бы так тебя оскорблять», — подумала Рита. Вспомнила чудовищную сцену, которая разыгралась в прихожей двадцать минут назад, и опять затряслась в приступе озноба. Много же нового она о себе узнала. Что она — фригидная толстая корова, которой радоваться надо, что отхватила такого, как Гриша, мужика, а не таскаться черт-те где, черт-те с кем. Что она — идиотка со сдвинутой крышей, свихнувшаяся у одра своей мамаши. Что ее еще проверить надо на дурную наследственность, потому что неизвестно, в своем ли уме был ее папаша, когда бросился на нож. И что надолго Гришиного терпения не хватит, и, если она будет продолжать выкидывать такие, как сегодня, фокусы, он просто-напросто сдаст ее в психушку.

Самым ужасным в этой сцене были не слова, страшные, невозможные, недопустимые, а то, как Гриша их высказывал. Он не орал, выплескивая на нее все это в сердцах. Нет, он медленно и размеренно, будто капли яда, ронял свои слова на Риту. Дождался, пока Рита разуется и скинет пуховик, и зашипел ей в лицо, стиснув плечи так, что она только и могла что отворачиваться, мотать головой, стряхивая с себя эти ужасные, убийственные, ядовитые слова. Наконец она не выдержала, заорала так, что аж у самой уши заложило:

— Не смей! Прекрати! Сейчас же!

Потом что есть силы оттолкнула от себя этого страшного человека, убежала и закрылась в тети-Таиной спальне. Помогло, что ее побег совпал со звонком в дверь и Гриша с кем-то вполголоса переговаривался, она не расслышала о чем. Слышала только увещевающие интонации. А теперь вдруг ее муж опять превратился из чудовища в заботливого принца и винился под дверью спальни.

— Рита, я понимаю, что был не прав. Ты не виновата, что заболела. Это из-за болезни ты ведешь себя так непоследовательно. Видишь, у тебя уже истерики начинаются. Ну, открой дверь, давай мириться. Я тебе соку твоего любимого купил, апельсинового. И пельмени сварил. Ты хочешь пельмешек с соком? Целый день ведь ходишь голодная. Можем и водочки чуть выпить, в честь примирения. Ну, хватит на меня дуться, выходи!

Гриша жужжал за дверью, как жирная навозная муха. В Рязани, где Рита жила прежде, иногда летом такие мухи залетали в открытое окно, и ей приходилось следить, чтобы они не садились на маму и не ползали по ее лицу. Особенно досаждали мухи в августе. Прогнать их не было никакой возможности, наглые насекомые не улетали. Приходилось сворачивать в трубочку газету, подкарауливать, пока эти твари сядут на стену, и хлопать по ним свернутой газетой. Хлопать нужно было не сильно и не слабо. От слабых ударов мухи уворачивались. От сильных — размазывались на обоях противными кляксами. И Рита, охотясь на мух после каждого проветривания, быстро наловчилась хлопать так, как надо: раз, и на полу валяется очередной мушиный трупик.

«Интересно, если сейчас дать Грише в лоб свернутой газетой, он очень удивится? Может, тогда жужжать перестанет?» — вяло подумала Рита. Ушел бы куда, что ли.

— Рита, ну чего ты молчишь? Тебе там что, плохо стало? Или ты спишь? А, Рита? Спишь, что ли?

«Сплю», — мысленно ответила Рита и действительно легла, укрывшись одеялом с головой. Получился маленький, ее собственный мирок. Рита подышала в этот мирок и согрелась. Озноб отпустил, Гриша замолчал, и Рита бездумно лежала какое-то время, наслаждаясь покоем. Интересно, что про нее подумал Матвей, когда она ушла с Гришей? Наверное, что она и в самом деле сумасшедшая. Но она не могла, она просто не могла допустить, чтобы он подрался с Гришей. Хватит ей папиной смерти… А Тамарочка, бедная, как переживает, что Толик погиб. Надо же, ругалась на него все время, Толик-паразит, и все тут. А теперь так переживает! Любила его, наверное.

Рита полежала еще немного и услышала, как хлопнула входная дверь. Гриша ушел, что ли? Она встала с кровати, подошла к двери спальни и прислушалась. За дверью было тихо. Действительно ушел, или ее таким образом выманивает? Рита послушала еще немного и поняла, что очень хочет в туалет. Очень-очень. Придется выходить. Рита осторожно приоткрыла дверь и поглядела в щелку. Квартира была темной, свет не горел даже на кухне. Похоже, он в самом деле ушел. Очень хорошо! И Рита пулей полетела куда приспичило.

Потом заглянула на кухню. Гриша не наврал: на столе действительно красовалась горка пельменей, рядом стояли прозрачный кувшин с апельсиновым соком, чекушка водки и два фужера. Рита машинально плеснула себе сока, сделала глоток, и тут ее опять зазнобило. Сок показался горьким, а Гришино шипение послышалось так явственно, что она будто почувствовала на щеках жжение от капель его то ли слюны, то ли яда. Рита выплюнула сок в раковину, следом выплеснула содержимое стакана. Сок из Гришиных рук она пить не будет. И жить с этим человеком после тех ужасных слов, что он ей сегодня наговорил, не будет. Теперь она его ни знать, ни видеть не хочет. Сейчас соберет его вещички — и пожалуйте на выход. «Я что, не в себе была, когда замуж за него выходила?» — подумала Рита. И тут же мысленно усмехнулась: «Может, и не в себе. Свадьба же была в другой реальности. Да и провались она пропадом, эта реальность, вместе с мужем-самозванцем!» — разозлилась Рита. «И вместе с Матвеем!» — ехидно шепнул внутренний голос. «И с Матвеем», — обреченно согласилась Рита. Все равно он ее теперь уволит. И не позвонит. И за что все эти напасти на ее бедную голову? Которая совсем некстати вдруг разболелась. «Где-то тут у тети Таи был парацетамол», — полезла Рита в аптечку и опешила. Аптечка оказалась пустой: йод, зеленка, вата, градусник, настойка валерианы. И ни одной таблетки. «Гриша, что ли, все выбросил? Зачем?» — удивилась Рита и решила накапать себе валерьянки. Накапала, выпила и пошла по квартире, соображая, в какую сумку погрузить Гришино барахлишко. Что там у него, кстати?

Рита вынесла из ванной Гришин махровый халат и расстелила его в прихожей изнанкой вверх. Сверху сложила Гришины полотенце, зубную щетку, пасту, бритвенный станок, пену для бритья, одеколон. Стянула с пальца обручальное кольцо и бросила его на халат. Потом сбегала в комнату, вытащила из шкафа джемпер, три Гришины сорочки, вельветовую, в крупный рубчик, куртку и черный костюм в мелкую полоску, свалила все это добро на махровый халат и пошла на вторую ходку к шкафу. Выгребла из ящика в шкафу три пары носков, трое трусов и начатую упаковку с носовыми платками, и вот они уже тоже, шурша этикетками (это он что, специально к переезду себе все новое купил?), летят в центр кучи. Хотя какой там кучи — кучки! Не так-то много Гришиных вещей оказалось в ее квартире! Рита еще раз пробежала взглядом по комнате, зацепилась за фотографию в рамке, стоявшую на секретере. Она несколько секунд смотрела в глаза себе той, на фотографии, — легкий намек на улыбку, Гриша стоит сзади, обняв ее за плечи и, пристроив свой подбородок поверх ее макушки, сияет голливудским оскалом, — и швырнула снимок в рамке на халат. Постояла, соображая, и вот уже и альбом со свадебными фотографиями летит туда же. Все! Готово! Теперь нужен чемодан! В чем он там притащил свои манатки?

Рита прошлась по квартире, оглядывая все возможные места, куда бы Гриша мог поставить чемодан. Ничего подходящего на глаза не попалось. Неужели на антресоли закинул? Блин, как лезть-то неохота! Стремянка шаткая, она в прошлый раз сумки свои еле туда, наверх, закинула! Но ничего не поделаешь — надо лезть!

Рита придвинула к антресолям стремянку и осторожно полезла под потолок. Открыла створки дверок, заглянула внутрь. Антресоли были забиты бумагами, а сверху бумажной кипы втиснулось несколько сумок. Какая из них Гришина? Вроде все ее, Ритины, или тети-Таины, незнакомых сумок нет. А и ладно, подарит она ему свою сумку на прощание! Вот эту, черную, все равно у нее колесико одно отвалилось! Рита дотянулась до ремешка сумки и потянула ее на себя. Тут колченогая стремянка покачнулась, Рита ахнула и резко дернула рукой, спеша опереться на край антресоли и сохранить равновесие. Свое равновесие сохранила, но сумка, вылетев вслед за рукой, увлекла за собой целую лавину бумаг, которая частично пролетела мимо Риты, рухнув с трехметровой высоты и рассыпавшись по полу коридора, а частично — съехала Рите на руки. Сверху съехавшей кипы бумаг оказалась серая картонная папка на завязочках. Папку и бумаги пришлось тоже стряхнуть на пол, следом полетела злополучная черная сумка. Рита, старательно цепляясь за стремянку, осторожно спустилась на пол и села возле; стихийной свалки пыльной бумаги. И как теперь все упихивать обратно? Или уже отсортировать, раз все равно с бумагами возиться придется? Может, для начала посмотреть, что в папочке?

Рита развязала тряпочные тесемки. В папочке оказались черно-белые фотографии молодого человека. Рита его узнала — это лицо она видела в тетиных альбомах. Только в альбомах профессор был уже взрослым мужчиной, а с этих фотографий смотрел юноша. Вот он с собакой, вот — в группе других парней. А вот с какой-то девушкой. А вот они уже втроем — тетин профессор, девушка и мальчик лет двух-трех. Мальчик неуловимо, совсем чуть-чуть похож на мужчину на снимке и очень сильно — на женщину. Это что, у тетиного профессора до тети Таи другая семья была? Рита пристально вгляделась в лицо женщины на снимке. Где-то она ее встречала… Рита продолжила перебирать снимки. Теперь профессор на фотографиях отсутствовал, присутствовал мальчик. Он рос, взрослел, и, наконец, увидев на фото юношу лет семнадцати, Рита вспомнила, почему женщина показалась ей знакомой. Просто сын ее очень был похож на маму. А сына она знала: со старого снимка на Риту глядел Тамарочкин Толик. Это что же, Толик профессорский сын, получается?

Рита порылась в кипе бумаг: какие сюрпризы они ей еще готовят? Похоже, никаких: старые счета за квартиру, свет и газ. Облигации займа невесть какого года. Несколько ваучеров, надо же, сохранились. Исписанные бисерным почерком пожелтевшие листы с какими-то графиками и кривыми. Под одной из кривых Рита разобрала красивое слово «эпюра». Слово было похоже на имя принцессы из заколдованной страны. Но рукопись, судя по всему, была не сказкой, а набросками к профессорской диссертации. В общем, можно было остальные бумаги сгребать и выбрасывать не глядя.

Рита сходила на кухню за пакетами для мусора — на тридцать литров пакеты брала, бумаги должны поместиться, — расправила скатку из черной пленки и стала загружать в расправленный мешок кипы старых квитанций. Сняла верхний слой бумаг, и тут из-под груды пыльных пожелтевших листов выглянул знакомый черный корешок. «Черновик» Лукьяненко. Ничего себе, привет из прошлого! Рита извлекла книгу из бумаг и раскрыла, где раскроется. Книга раскрылась на двести пятнадцатой странице. Там, где были вложены несколько фотографий. На этот раз — цветных. На фотографиях муж Гриша расписывался в загсовой книге, сидел за столиком с бокалом вина в руках, стоял на возвышенности на фоне городской панорамы. Везде рядом с ним была миловидная девушка в элегантном песочном костюме. Совсем как на Ритиных свадебных фотографиях. Только это была не Рита.

Еще не очень понимая, что произошло, Рита стала перелистывать книгу к началу. На сорок третьей странице расплылось коричневое пятно, очертаниями похожее на Африку. Все страницы снизу были запачканы чем-то коричневым. Чем-то? Так это же она сама в поезде книгу кофе залила!

Рита бросилась в коридор, достала из кучи Гришиных вещичек альбом со свадебными снимками, раскрыла, приложила к ним те, что отыскались в книге. Все точь-в-точь, только лица невест на снимках — разные. А фигуры? Рита бросилась к шкафу с одеждой и вытащила песочный костюм. Тот, в котором она была на фотографиях. Или не она? Девушка стала быстро скидывать с себя свитер и джинсы и натягивать костюм. Потом подошла к зеркалу. На невесте с фотографии костюм сидел идеально. На Рите — не сидел. Юбка слишком туго обтягивала бедра и болталась на поясе. Жакет слегка пузырился на спине в районе талии. «Да, тут они просчитались, — отстраненно подумала Рита. — Чтобы на мне костюмчик сидел — это постараться надо. Слишком нестандартная у меня, братцы, фигура, готовую одежду подгонять приходится». А еще от жакета пахло по-чужому. Какими-то духами, слишком пряными и тяжелыми. Запах совсем слабый, чувствуется, если только ворот костюма близко от лица. Рита такими духами никогда не пользовалась, ни в этой, ни в той реальности.

Впрочем, какие к черту реальности? Теперь ей все стало понятно. Никуда она не проваливалась. Нет у нее амнезии. И никакого мужа у нее нет. И не было. Ей просто очень ловко заморочили голову. А Гриша — жулик. И надо бежать из дома, заявлять в милицию, пока он не вернулся.

Рита поспешно натянула на себя джинсы, сменила свитер — захотелось одеться в чистое, снять с себя грязь, которой ее обляпал Гриша. Отыскала и закинула в сумочку паспорт, надела пуховик и кинулась к двери, отыскивая по дороге ключи. Ключей не было. Ни в кармане, ни в сумочке. Нигде. «Ладно, прихлопну дверь, потом как-нибудь открою», — решила Рита и отомкнула верхний замок, повращав серебристую блямбу. Однако дверь не открылась. Рита подергала ее и поняла — Гриша закрыл и нижний замок. А его можно отомкнуть только ключом. А ключа нет. Что делать? Матвею звонить! Рита кинулась в прихожую — трубки радиотелефона на месте не было. Искать ее было недосуг, Рита полезла в сумочку за мобильником и тихонько выругалась, увидев темный экран. Разрядился же, а она про него совсем позабыла! Рита кинулась к своей так и не разобранной дорожной сумке, — неужели она только сегодня вернулась из Праги, неделю назад, не меньше! — отыскала в кармашке зарядник, воткнула его в розетку здесь же, в прихожей, включила телефон и быстро набрала номер Матвея.

— Матвей, это Рита! Матвей, Гриша аферист! Он мне не муж, я нашла доказательства! Я не могу выйти из квартиры — он закрыл меня на ключ! Матвей, мне страшно!

— Рита, успокойся. Ты обронила ключ у Тамарочки, я нашел, он у меня. Я близко, я сейчас тебя открою.

* * *

Ритин звонок заставил его очнуться, и Матвей понял, что уже минут двадцать сидит на мраморной ступеньке, решая, как ему поступить. Он слышал, как внизу хлопнула дверь (слева, это в Ритиной квартире), как Гриша внизу сказал кому-то:

— Алло, это я! Она, кажется, уснула. Буду минут через тридцать, жди!

Потом он боролся с желанием спуститься, открыть дверь Ритиными ключами и поговорить с ней начистоту. Однако, прокручивая варианты развития событий («Матвей Алексеевич, вы неправильно меня поняли! Я люблю своего мужа! И не понимаю, почему наши отношения перешли рамки служебных!»), буквально видел холодный Ритин взгляд и свои полыхающие уши. Идиот, мальчишка! Ланселот недоделанный, вздумал красавицу от чудовища спасать! И вот примерно на этой самой мысли Рита и позвонила, несколькими фразами обозначив их роли: он — храбрый рыцарь, ее муж — чудовище, а красавицу действительно пора спасать.

Матвей в несколько прыжков сбежал с лестницы на площадку Ритиного этажа и коротко позвонил в дверь.

— Кто там? — спросила Рита.

— Рит, это я. Объясни, как замки открываются.

— Матвей, нижний, только нижний замок. Три оборота влево!

Матвей вставил ключ, повернул его, открыл дверь, и Рита пулей выскочила из квартиры.

— Пошли, пошли отсюда скорее! Пока он не вернулся!

— Подожди, — поймал Матвей за руку девушку, которая уже собралась убегать по лестнице. — Ты говорила, что нашла какие-то доказательства. Что ты нашла?

— Фотографии свадебные! Они — подделка! И костюм — чужой! И книга из поезда!

— Пошли, заберем все, что ты нашла, — не очень понял Риту Матвей. Потом разберется.

— Матвей, а если Гриша сейчас вернется? — все еще рвалась к выходу Рита.

— Не вернется. А если вернется, я его с лестницы спущу. — Матвей покрепче взял Риту за руку (пальцы — ледяные!) и шагнул через порог. — Ничего себе, сдача макулатуры, — присвистнул он, увидев гору бумаги посреди просторной прихожей, и кивнул в сторону стремянки и распахнутых дверок антресолей: — Ты что, выход на свободу через антресоли искала?

— Нет! Я сумку доставала, чтобы Гришины вещи упаковать. Я за нее дернула, бумаги и обвалились! Я ведь из-за этого и выяснила все! — принялась сбивчиво объяснять Рита. — Сначала я нашла фотографии Тамарочкиного Толика и его мамы. Знаешь, он, оказывается, сын тети-Таиного мужа-профессора! А потом я нашла книжку Лукьяненко. Я ее в поезде кофе облила, а она здесь оказалась! А в книжке — фотографии, где не я! А костюм мне велик!

— Стоп-стоп, Рит, я ничего не понимаю. Давай по порядку. Где ты нашла фотографии Иволгина?

— Вот. — Рита взяла папочку, которая лежала чуть в стороне от кучи бумаг, и протянула ее Матвею.

— Теперь про фотографии, где ты — не ты.

— Пошли, — потянула Рита Матвея к куче барахла у ванной комнаты и показала альбом и альтернативные снимки. — Видишь?

— Вижу, — кивнул Матвей. — Рит, ты где, говоришь, фотки эти нашла?

— Вот, в книге, — показала Рита на книгу в черной обложке, которая валялась на халате рядом с альбомом. — Я ее из кучи бумаг выкопала. Сначала удивилась, что она среди старых квитанций делает, новая же книга. Открыла и нашла эти фотографии. Потом увидела, что это та самая книга. Та самая, которую я в поезде кофе залила. Понимаешь?

— Нет. Ты переживаешь, что Гриша ее у тебя умыкнул и на антресолях спрятал?

— Да не у меня он ее умыкнул! Это не моя книга, а соседки по купе! Я ее нечаянно кофе залила, книгу, я имею в виду. Потом уснула, а соседка раньше Москвы вышла. Вместе с книгой! А теперь книга — здесь, на антресолях!

— Так-так-так, — протянул Матвей. Ни фига себе, картинка вырисовывается! Решили, значит, поиграть с девушкой? Что ж, поиграем!

— Рит, быстро сделай все как было! Вещи — в шкаф, альбом — на место, книгу — в бумаги закопай. А фотки давай сюда.

Матвей спрятал снимки с чужой девушкой в карман пиджака, а Рита послушно заметалась по комнате, и через пять минут они, прихватив еще и папку с фотографиями Толика, закрыли квартиру. А через десять — сидели в машине Матвея и переводили дух.

— Матвей, а теперь что делать будем? Пойдем заявлять в милицию? — отдышавшись, спросила Рита.

— Погоди с милицией. Сначала давай встретимся с одним человеком, — ответил Матвей, нажимая кнопки мобильника, и сказал в трубку: — Алло, Севка, это я. Давай встретимся через полчаса где-нибудь в центре. Где это? А, на Тверском бульваре! Знаю, давай подгребай, мы уже едем. Да, мы. Я с Ритой, и у нас новости.

 

Глава 10

Сначала Рита решила, что Матвей везет ее в «Макдоналдс». Наглая желтая буква была видна издалека, и Рита, увидев, какая толпа клубится возле дверей фаст-фуда — в основном молодежь студенческого вида, — даже слегка огорчилась. Судя по всему, «Макдоналдс» переживал час пик. Рите хотелось тишины и покоя, чтобы никто не мешал им с Матвеем думать и размышлять о ее приключениях. А вовсе не суеты у себя над головой и дышащих в затылок юнцов с подносами, ожидающих, когда им освободят местечко. Как это будет, Рита представила очень четко. В «Макдоналдс» она сходила чуть ли не в первый же вечер своей жизни в Москве, и все было именно так: сначала она минут двадцать проторчала в очереди к кассе, потом минут шесть искала свободный столик, а потом минут пять давилась гамбургером под нетерпеливыми взглядами желающих занять ее место.

Однако Матвей вез ее не в «Макдоналдс». Возле американской закусочной он только припарковал машину, а Риту, придерживая под локоток, провел дальше. И остановился возле пластикового повара в белом колпаке и зеленом шейном платке. Повар застыл в приглашающем жесте, сладко улыбаясь из-под черных усов и показывая на темно-вишневую дверь со вставками из дымчатого стекла.

— Заходи, — открыл Матвей дверь, и Рита осторожно спустилась по ступенькам, придерживаясь за стену, отделанную тесаным камнем. Теперь, похоже, Матвей привез ее в Италию.

Ресторанчик действительно оказался итальянским. Зал разделен на ниши и сектора, огороженные невысокими барьерами из темно-вишневого дерева. Массивные квадратные столы и стулья — такого же темно-вишневого цвета. На стульях — плоские дымчато-сиреневые подушечки, привязанные к спинкам и сиденьям широкой тесьмой. На столах — белые скатерти с ромбами дымчато-сиреневых салфеток. Приглушенный свет, приглушенная музыка, на некоторых столах, за которыми уже ужинают, горят свечи.

— Вам столик? На двоих? — подскочил к ним парень в черных брюках, сиреневом жилете, светлой сорочке, галстуке-бабочке и белых перчатках.

— На троих. Есть место поуединеннее? — спросил Матвей.

— Да, конечно. Вы вовремя к нам зашли, наплыв посетителей начнется минут через сорок, а пока мест достаточно, — кивнул парень и повел Матвея с Ритой в глубь зала. Там оказалась арка входа еще в один зал, поменьше, справа у стены была сделана выгородка на два столика. За один из столиков парень их и усадил. — Пожалуйста, меню.

— Рит, ты хочешь есть? — спросил Матвей — Здесь пасту очень вкусную подают.

— Пасту? — не поняла Рита. — Паштет, что ли?

— Нет, паста — это макароны со всякими соусами. Хочешь макароны?

— Нет, есть совсем не хочется, — помотала головой Рита.

— И мне не хочется. Тогда давай чего-нибудь выпьем. Вина хочешь, красного?

— Нет, и без вина голова кругом. Лучше сока!

— Могу предложить вам фреш-оранж-джус, — вмешался официант, до этого стоявший в стороне.

«Свежевыжатый апельсиновый сок», — перевела для себя Рита и согласилась:

— Несите!

— А мне двойной эспрессо. И предупредите мэтра, я забыл ему сказать, что к нам третий товарищ присоединится. Он спросит Матвея, проводите его сюда, ладно?

— Конечно, — кивнул официант. Он зажег свечу на их столике и ушел, мелькая черными брючинами между полами длинного фартука. Фартук, видимо рассчитанный на более широкую талию, почти полностью сходился на заду официанта и напоминал юбку с разрезом.

— Матвей, я с тобой веду просто разгульную жизнь! Второй ресторан за день, — сказала Рита, когда официант поставил перед ней высокий запотевший бокал с ярко-желтым соком.

— Тебе не нравится? — улыбнулся Матвей, придвигая к себе свой кофе.

Рита потянула сок через трубочку — сладкий!

— Нравится, — кивнула она. — Но вдруг у меня разовьется привычка к злачным местам?

— К каким местам? Это патио — злачное место? — обвел Матвей рукой серые стены, дымчато-сиреневые драпировки, свечу в бронзовом подсвечнике, отбрасывающую нежную тень на белую скатерть, и засмеялся. — Да здесь все респектабельно, как чаепитие у английской королевы!

— Да я не в том смысле, — смутилась Рита. — Это папа у меня всегда так шутил, когда в ресторан нас с мамой приглашал: «Что-то давненько мы не посещали злачных мест».

— А! Ну, тогда пусть развивается твоя привычка. В Москве забавных местечек много, могу тебе экскурсию устроить, хочешь?

— Хочу! А не разоришься?

— Судя по тому, как ты ешь, — кивнул Матвей на стакан с соком, — выдюжу. Еще хочешь?

— Хочу!

— Молодой человек, — замахал Матвей рукой официанту, который показался в арке входа, — подойдите, пожалуйста!

А официант, оказывается, и так шел к их столику: позади его тщедушной фигурки маячило нечто шкафообразное.

— Вот, ваш товарищ!

— Севка, ты, что ли? — всмотрелся Матвей в смутно знакомое лицо. Та же лобастая голова с теми же серыми хитрыми глазами и толстыми губами. Только теперь эта голова венчает не долговязую длиннорукую фигуру, а массивный плечистый торс. — Ну ты и вымахал!

— Ага, вырос-возмужал. И ты, кстати, тоже. На улице столкнулся — не сразу бы узнал, — пожал Севка Матвею руку. Потом изобразил поклон в сторону Риты. — Позвольте представиться, Всеволод Козловский, частный детектив, одноклассник этого… поэта.

— Рита! А почему — поэта? — заинтересовалась Рита.

— Это так, из детства, — прервал Матвей собравшегося было объяснять Севку и спросил: — Есть что-нибудь новенькое?

— Что-нибудь есть. Только вы сначала про свои новости расскажите. — Севка сел за стол и попросил поджидавшего поодаль официанта: — Любезный, мне бы чего-нибудь пожевать! Что тут у вас фирменное?

— Могу вам предложить пасту с соусом пармезан, пасту с морепродуктами, лазанью болоньез…

— Неси лазанью и салатик какой-нибудь помидорчатый, — согласился Севка, — и минералки бутылочку.

— И апельсиновый фреш для дамы, — добавил Матвей.

— А что так скромно? — удивился Севка — Рита, этот жмот на вас экономит? Давайте я вас угощу! Чего изволите? Крабов, лангустов, омаров?

— Апельсиновый фреш я изволю! — засмеялась Рита, отмахиваясь от неожиданного кавалера, и, перехватив сердитый взгляд Матвея в Севкину сторону, добавила с комически-жеманной интонацией: — Мы, знаете ли, целый день сегодня все по ресторанам да по ресторанам. Это так утомляет!

— Ну, тогда выкладывайте свои новости, утомленные вы мои, — успокоился Севка, откинулся на стуле и принялся переводить взгляд с Риты на Матвея. Мол, кто начнет?

— Рита, рассказывай, — предложил Матвей.

— Я полезла на антресоли, уронила оттуда бумаги и в них нашла книгу, которая была у моей соседки по купе, а теперь вдруг оказалась у меня в квартире. В книге лежали фотографии, точь-в-точь как мои свадебные, только на них невеста с другим лицом. Свадебный костюм, который висит в моем шкафу, мне не по фигуре. Получается, кто-то подделал доказательства, будто мы с Гришей женаты. Да, еще вот что. Почти все Гришины вещи, которые я нашла в доме, новые. Носки — с этикетками, трусы и носовые платки — в упаковках.

— Специально купил, к новоселью готовился, — кивнул Севка. Подождал, пока официант разложит перед ним приборы и поставит тарелку с закуской — что-то очень симпатичное из помидоров, сыра и листьев салата, — и спросил: — А что за книга из купе, я не понял?

— Понимаете, я из Праги возвращалась в Москву поездом. Мы с Матвеем ездили в командировку, а самолета я боюсь до обморока, и он разрешил мне поменять билет.

— Так вы что, врозь возвращались, что ли? — спросил Севка, будто удивляясь, что Рита и Матвей расставались.

— Ну да. Мне в Москву надо было срочно вернуться, а Рита осталась работать на выставке и ждать подписанных договоров, — слегка раздраженно объяснил Матвей. Ему показалось, что Севка ведет себя слишком бесцеремонно, что еще несколько фраз — и он обидит Риту.

— Понятно, понятно, деловая поездка, — примирительно сказал Севка и даже слегка помахал Матвею раскрытыми ладонями. Мол, все нормально, расслабься!

— Ну так вот, недалеко от Минска ко мне в купе попутчица подселилась. И мы с ней эту книгу обсуждали, «Черновик» Лукьяненко. Потом говорили про теорию параллельных миров и альтернативных реальностей. — Рита сделала паузу, отхлебывая из стакана с фрешем — официант принес вместе с Севкиным салатом, — а Севка продолжил мысль:

— Это типа того, что каждый выбор порождает разветвление реальности, и ты остаешься в той, которую выбрал, а твой двойник живет в той, которая могла бы быть, если бы ты сделал другой выбор?

— Ну да, примерно так она и сказала. А потом я нечаянно кофе опрокинула и залила книгу. Там на одной странице пятно такое получилось, на Африку похожее. Потом я уснула, что вообще-то странно, я даже дома плохо сплю. А тут заснула как убитая. Проводница, когда утром в Москве меня растолкала, даже испугалась, что соседка меня опоила и украла что-нибудь. Но все на месте было. А сегодня, когда бумаги с антресолей вывалились, я среди них эту книжку нашла. С таким же пятном от кофе на той же странице. И с фотографиями, где невеста — не я, которые были в эту книгу вложены.

— Интересное кино! — Севка отодвинул пустую тарелку из-под салата, подождал, пока официант заменит ее на полную, с лазаньей, поддел кусочек теста — сыр потянулся тягучими нитями — и спросил: — Рит, а что вы сделали, когда вернулись домой и нашли там этого мужа?

— Честно? Я вообще первое время как замороженная была. Знала, что испугаться надо, а не пугалась. Знала, что его выгнать надо, но почему-то не могла. Подумала, что я или с ума сошла, или попала в другую реальность.

— Что для российских психиатров, в сущности, одно и то же, — резюмировал Севка. — Рита, а ваш муженек не грозился упечь вас в психушку?

— А вы откуда знаете? — удивилась Рита.

— Опыт житейский богатый очень, — туманно объяснил Севка и спросил у Матвея: — Ну, ты понял?

— Понял. Кто-то узнал, что Рита хочет продавать квартиру и придумал аферу с мужем. Этот Гриша собирается либо заставить Риту сделать на его имя генеральную доверенность, либо упечь ее в больницу и состряпать справку о недееспособности. Ему главное — получить возможность распорядиться ее квартирой. А тетка подсела в вагон, чтобы провести, так сказать, психологическую обработку.

— Вот именно! — взмахнул вилкой Севка. — Рита, вспомните, кому из ваших близких знакомых вы говорили, что хотите продать квартиру?

— Я не хочу продавать квартиру, с чего вы решили? — удивилась Рита.

— А зачем вы тогда, — Севка достал блокнот и сверился с записями, — двадцать второго ноября звонили в компанию «Элль-недвижимость» и пообещали не позднее чем в январе продать им вашу квартиру за пятьсот тысяч долларов? Люди, между прочим, теперь ждут и надеются, дни считают.

— Не звонила я в «Элль-недвижимость»! Я двадцать второго ноября в Праге была, на выставке! Мне на посторонние звонки ни сил, ни времени не было! Матвей, скажи ему!

— Действительно, Севка, тут что-то не сходится. Рита как раз в эти дни так упахивалась на переговорах — на ужин в отеле еле выползала.

— Да? А с мобильного позвонить разве сложно? — прищурился Севка.

— Легко. Но я не звонила, — твердо глянула ему в глаза Рита, и Севка сдался:

— Тогда тем более надо вспомнить, кто из ваших близких знакомых знал вас настолько хорошо, что мог сообщить этому Грише всякие подробности вашей жизни. Он ведь вам их напоминал, когда убеждал, что он — законный супруг?

— Да, он говорил кое-что про мамину болезнь, про то, как мы с ним познакомились. Самое странное, что я таким образом, через Интернет, действительно познакомилась с одним человеком. Его тоже звали Григорий. Только с ним у нас ничего не сложилось. И я, знаете, когда поверила, что живу в другой реальности, даже подумала, что вот она, развилка событий…

— Вот о развилке поподробнее. Кто знал про другого Гришу? — оживился Севка. Лазанью он уже умял и теперь смотрел на Риту поверх бокала с минералкой.

— Никто. Я ведь в Рязани близкими знакомыми так и не обзавелась, не до того мне было. Только Женька знала, но она вне подозрений, и она в Африке.

— А Женька у нас кто? И почему она в Африке?

— Женька — моя подруга. Мы с детства дружим, с детского сада. Когда папа умер и мы с мамой уехали из Тюмени, мы с Женькой все равно остались подругами. Мы по электронной почте дружили. Все-все друг другу писали. Она про мух своих замечательных, я — про мамино здоровье и попытки в личной жизни. Она ко мне заезжала несколько раз, когда в Москву приезжала, денег однажды дала маме на лекарства. Женька мне как сестра. А сейчас она в джунглях в экспедиции, изучает какую-то очень редкую муху, диссертацию по ней пишет.

— Так, а этот ваш Григорий номер один, с которым не срослось… Он мог знать о вас всякие подробности?

— Вообще-то мог… Но вряд ли он возьмется за такую аферу, фантазии не хватит. Я, кстати, хотела ему позвонить, когда эта каша с другой реальностью заварилась. Хотелось хоть какие-то якоря найти. А тут ящик на мейле пустой, от Женьки всего одно письмо, последнее. Записная книжка с телефоном Марии Сергеевны потерялась, и по Гришиному телефону говорят, что я номером ошиблась.

— Вот! Теперь у нас и Мария Сергеевна появилась! А вы говорите — нет близких знакомых, — оживился Севка.

— Мария Сергеевна — это медсестра из больницы, она меня иногда подменяла возле мамы. Про Гришу-первого она не знала, но я у нее хотела про Гришу-второго спросить. Он говорил, что мы сыграли очень скромную свадьбу, без гостей, только вдвоем. Но ведь раз я в ЗАГС уходила, я же должна была маму с Марией Сергеевной оставить! И объяснить ей, что замуж выхожу!

— А про квартиру в Москве она знала?

— Знала, только без подробностей. Я ведь старую квартиру продала, почти все деньги отдала за долги и кредиты. И Марии Сергеевне долг тоже отдала, рассказала, что в Москву переезжаю.

— Ничего себе, Рита, вы сколько долгов наделали, что все деньги от продажи квартиры ушли! — удивился Севка.

— Так в Рязани же квартиры гораздо дешевле московских, а я за свою двушку вообще всего пятнадцать тысяч долларов получила. Там ремонт нужен капитальный, и вообще, мне некогда было ждать, — объяснила Рита. — На маму очень много денег уходило, я столько не зарабатывала, приходилось одалживать. И Мария Сергеевна в последние несколько месяцев за мамой в долг присматривала. Очень порядочная женщина, не думаю, что она тут замешана.

— Понятно. И что, список близких лиц иссяк?

— Рит, а Тамарочка? Она много о тебе знала? — вмешался Матвей, который до сих пор молча слушал их с Севкой диалог.

— А кто у нас Тамарочка? — повернулся к нему Севка.

— Тамарочка? Это соседка по площадке. Вообще-то она с тетей Таей дружила, присматривала за ней, — призадумалась Рита.

— Это вам тетя Тая рассказывала? — спросил Севка.

— Нет, сама Тамарочка. А тетя Тая ни мне про Тамарочку, ни Тамарочке про меня ничего не говорила. Тамарочка даже не знала, что у тети Таи кто-то из родственников есть. Она ее без меня кремировала и очень удивилась, когда я в эту квартиру жить приехала. Думала, что я аферистка, участкового на меня напустила!

— А сожитель ее, Иволгин, как на вас среагировал?

— Толик? Да никак. Я с ним и не разговаривала почти, так, здоровалась несколько раз на лестнице. Когда новоселье отмечала, звала зайти по-соседски. Тамарочка пришла, а Толик не захотел. Ой, Всеволод, Толик ведь сыном тети-Таиного мужа оказался! — вспомнила Рита.

— Правда? — Севка быстро взглянул на Матвея. — Почему вы так решили?

— А я папку с фотографиями нашла, она из антресолей выпала! Там фотографии молодого профессора, его первой жены и их сына. И это — Толик, я его узнала, он очень на маму свою похож.

— Рит, но если это так, получается, что он тоже мог претендовать на вашу квартиру. Получается, что он — наследник! — Севка глядел на Риту остро и пронзительно. От сибаритской вальяжности не осталось и следа.

— Правда? Матвей, он действительно тоже наследник? — широко открыла Рита свои ореховые глазищи.

— Скорее всего, да. Думаю, он смог бы отсудить часть имущества покойного отца, — согласился Матвей.

— Какой суд? Зачем до суда доводить? — не поняла Рита. — Сказал бы мне, что сын тети-Таиного мужа, я бы и так с ним поделилась!

— А может быть, он не хотел делиться. Может быть, он всю квартирку хотел. Целиком! — сказал Севка. — Так что там ваша Танюшечка, Рита, много подробностей о вас узнала?

— Тамарочка. Не знаю, много, наверное. Мы часто с ней о тете говорили, о маме моей. А когда Женька у меня ночевала и Тамарочка в гости пришла, мы и про детство вспоминали, и про Гришу… Матвей, неужели это Тамарочкина комбинация? Не может быть!

Рита замолчала и задумалась, уставившись на свечу. В мозгу замелькали воспоминания: вот Тамарочка выспрашивает про Гришу, вот говорит, что Рита ей звонила из Праги насчет мужа, вот вызывает психиатра… И оригинал свидетельства о собственности на квартиру у нее оказался…

— Хотя вполне возможно, все сходится, — медленно сказала Рита и перечислила все, что только что вспомнила про Тамарочку. — Получается, когда Толик оступился и с лестницы упал, их планы тоже рухнули? И поэтому Тамарочка решила мне свидетельство о регистрации отдать? А зачем? Чтобы меня запутать? Или от его случайной гибели у нее тоже все в голове перепуталось?

— Ну-ка, ну-ка, подожди насчет случайной гибели! — сказал Матвей. Пока Рита бормотала, он еще раз вспомнил площадку у чердака, разные окурки и поймал-таки смутную мысль, которую тогда спугнул Севка своим звонком. — Севка, а я ведь осмотрел площадку у чердака. И нашел там разные окурки. Понимаешь, Тамарочка сказала, что Толик свои бычки обычно складывал в баночку. Там они и лежат, с белым фильтром. А на площадке возле баночки я нашел окурки и с белым фильтром, и с желтым. Как будто бы у чердака курили двое.

— И что? Думаешь, кто-то курил с ним, курил и вдруг спустил бедолагу с лестницы? — повел бровью Севка.

— Да. И Дунечка что-то такое говорила про мат-перемат и драку с поножовщиной…

Матвей достал мобильный, набрал номер и сказал:

— Дунечка, это я. Ответь мне на один вопрос…

— Самарин, ты? Никак решил выяснить наши отношения? Опоздал, дорогой! — Дунечкин голос в трубке звенел от триумфа.

— Нет, я не про наши отношения…

— Я, как ты видел, нашла себе более подходящего, чем ты, мужчину. Так что, дорогой мой, ты еще пожалеешь, что упустил такую женщину, как я, — не слушала его Дунечка, упиваясь реваншем.

— Да, возможно, я потом очень пожалею, что упустил такую женщину, как ты, я уже жалею, — подыграл ей Матвей. — И хочу тебя спросить…

— Вернусь ли я к тебе? Нет! — ликовала Дунечка, и Матвей поспешно продолжил, пока она еще не окончательно срослась с ролью роковой женщины:

— Дунечка, скажи, почему ты сегодня в фойе говорила о мате и драке с поножовщиной?

— Потому что наверху два каких-то урода ругались матом. В промежутках орали что-то про «выведу на чистую воду» и «все ей расскажу», — досадливо ответила Дунечка. Мол, не отвлекайся от основной темы!

— А когда это было? — быстро спросил Матвей.

— Да где-то в час тридцать. Мы с Жаком как раз из квартиры выходили, а в прихожей часы висят, я заметила. А почему ты спрашиваешь? Это ты, что ли, там орал? — поинтересовалась Дунечка с брезгливым интересом. Мол, не удивлюсь, если ты.

— Спасибо, Дунечка, ты прелесть, привет французу! — не стал объяснять Матвей. Дал отбой, посмотрел на Севку, потом на Риту и сказал: — Ребята, Дунечка сегодня слышала, как наверху ругались два мужика. Говорит, что орали в час тридцать. Она запомнила, потому что как раз выходила со своим французом из квартиры и машинально взглянула на часы.

— Я раньше из дому ушла. Я когда одевалась, часа еще не было, — сказала Рита.

— И Гриши твоего, прости, не твоего, тоже не было. И, судя по всему, не было довольно долго. Когда он тебя по мобильнику начал разыскивать?

— Что-то около четырех.

— Вот! А милицию когда вызвали?

— Примерно в то же время, — ответил Севка. — Так ты думаешь, этого Иволгина с лестницы спустил Гриша-самозванец?

— Думаю, что да, — прихлопнул ладонью по столу Матвей.

— Ну, ребята, это у нас борьба конкурирующих группировок получается. Не квартира, а просто поле брани какое-то, — покрутил головой Севка. — Что делать-то будем?

 

Глава 11

Официант подскочил убрать пустую посуду, и Севка заказал себе чай с пирогом, Рита, немного подумав, — шарик фисташкового мороженого, Матвей — еще кофе. Официант исчез, а Матвей сказал Севке:

— Давай для начала выясним, кто сегодня звонил этому Грише-немужу.

— Это пожалуйста. Мы, по собственной инициативе, взяли на прослушку и квартирный номер, и, как ты просил, номер мобильника. На квартирном за отчетный период все глухо, а вот на мобильный номерок звоночки есть, и прелюбопытные…

Севка достал из нагрудного кармана компьютерную распечатку и узкий серебристый прямоугольник диктофона.

— Вот, списал файл перед уходом. Семнадцать сорок три, звонок с этого вот номерка… Знаком? — Севка показал номер Рите, та помотала головой. — Тогда слушаем текст. — И нажал на кнопку диктофона.

— Гришик, привет. Как там у вас дела?

Женский голос был смутно знакомым. Или просто показался Рите таким. Не высокий, не низкий, средний тембр, четкие слова, ни акцента, ни шепелявости, ни каких-то еще узнаваемых особенностей. Да и слышно было слегка глуховато.

— Слушай, я, кажется, опять напортачил. Наорал на твою дуру, она в комнате закрылась и не отвечает. Как теперь ее заставить сок выпить? — Голос Гриши тоже звучал глуховато, хотя и узнаваемо. Говорил он тихо, видимо вполголоса, чтобы Рита из спальни не услышала.

— Гришик, расскажи подробно, что случилось?

— Что-что… Сорвался я на эту корову, вот что. По-моему, она со своим шефом все-таки шашни завела. Этот козел тут в дверь скребся, по душам говорить желал, еле отвязался от него. Теперь пытаюсь с ней помириться, а она в комнате закрылась, не выходит. Что мне теперь, дверь выбивать, силой в нее сок заливать?

— Сбрендил? Синяки останутся! Мы же попытку суицида инсценировать собираемся! Скажут, что ты ее бил.

— Да и прибил бы уже дуру, надоела, сил нет!

— Язык придержи! Прибил бы он! Делаешь так: из дома уходишь, сок на видном месте оставляешь. Вдруг все-таки выпьет? Если будет спать, бросаешь рядом с кроватью пустые упаковки от таблеток, вызываешь «скорую», звонишь профессору. Как ты думаешь, профессор поверит, справку, что это не первый случай, напишет?

— Да не вопрос! Он же говорил, что могут быть рецидивы.

— Вот и будут. Давай выметайся из квартиры. Через полчаса встречаемся на нашем месте, решим, что дальше делать. Выйдешь из дома, позвони.

Севка выключил диктофон и зашуршал бумажкой с распечаткой.

— Так, через десять минут еще один звоночек был, но тут ничего интересного…

— Севка, так что же ты нам голову морочишь? — перебил его Матвей. — Ты, получается, знал, что Риткин муж — фальшивка, что он ее жизни угрожает, и играл тут с нами в вечер вопросов и ответов?

— Запись я получил двадцать минут назад, когда вы уже тут сидели, в безопасности. А вечер вопросов и ответов все равно нужно было делать. Надо же выяснить, что за мадам с нашим Гришей разговаривала.

— Выяснил? — с напором спросил Матвей.

— Пока нет. Надо думать. — Севка почесал в затылке и замолчал.

Подошел официант и начал расставлять на столе десерт.

— Принесите счет, пожалуйста! — попросил Матвей, дождался, когда официант уйдет, и сказал Севке: — Я уже придумал. У меня есть план.

Он положил руку на Ритину ладонь. Мол, не дрейфь, я рядом. И я знаю, что нам делать. Потом вытащил из нагрудного кармана пиджака твердый прямоугольничек визитки и стал давить на кнопки мобильника.

— Лев Казимирович? Здравствуйте, это Матвей Самарин. Вы мне сегодня дали свою визитку в доме у Маргариты.

— Здравствуйте, молодой человек, — промодулировал в трубку профессорский баритон, — вы хотите проконсультироваться насчет вашей подруги?

— Подруги? — не сразу понял Матвей. — А, да, и это очень срочно. Не могли бы мы с вами встретиться прямо сейчас?

— Сейчас… Ну хорошо, подъезжайте. У меня кабинет в Нижнем Кисловском переулке, записывайте адрес.

— Мы едем к профессору? Зачем? — удивилась Рита.

— Хочу выяснить, купил его Гриша или нашего психиатра используют втемную. Давайте сделаем так: я прихожу к профессору, провожу разведку, а вы мне минут через пятнадцать звоните. Если я говорю, что все о'кей, идете к нам. Если я так не говорю, ждете меня снаружи.

— И в этом весь твой план? — иронично скривился Севка.

— План мой в том, чтобы убедить Гришу, что у Риты рецидивы, и заставить действовать его и мадам. А без помощи профессора нам Гришу не убедить. А ты пока подумай, с кем сможешь договориться, чтобы Риту на денек пристроить в больничную палату.

— Я-то подумаю, — протянул Севка, взял папочку со счетом, которую им принес официант, и написал на обороте счета: «Это обойдется тебе еще в триста-пятьсот долларов. Итого, с учетом сегодняшней и завтрашней работы, тысяча-тысяча двести американских рублей».

— Действуй, Козловский, действуй, — одобрил Матвей, перевернул бумагу, посмотрев ресторанный счет, и положил в папочку полторы тысячи рублей.

* * *

Профессорский кабинет располагался на втором этаже трехэтажного дома, когда-то жилого, а теперь превращенного в скопище офисов. И хотя Лев Казимирович и назвал точный адрес, Матвей проскочил бы мимо нужного подъезда. Дом был длинным, нумерация с какими-то дробями, он долго сомневался, тот ли это вход, что нужен. Матвей минут пять топтался внизу, пытаясь среди табличек — «Глобал-вояж», «Юридическая компания «Юсупов и партнеры», «Нотариус», «Срочная полиграфия» — отыскать что-нибудь типа «Частнопрактикующий психиатр Дворецкий». Не нашел и наудачу поднялся на второй этаж. Тут-то она, табличка, и отыскалась — скромная, бронзово-матовая, с респектабельной гравировкой: «Л.К. Дворецкий, профессор медицины». Табличка была привинчена сбоку от темно-коричневой железной двери, как раз над кнопкой звонка с микрофоном. Матвей нажал на кнопку.

— Слушаю вас! — ответил динамик женским голосом.

— Здравствуйте, я к Льву Казимировичу, — сказал Матвей, и дверь запищала — мол, входи, открыто.

— Добрый вечер! Вам на сколько назначено? — Девушка за стойкой в приемной улыбалась совершенно искренне. И это было странно — обычно секретарши на ресепшн, особенно к концу рабочего дня, улыбаются по-другому: растягивают уголки губ, будто маску резиновую напяливали. А эта — Матвей глянул на часы, висевшие над стойкой, — в семь вечера, в конце рабочего дня, действительно улыбается. Улыбается губами, глазами, ямочками на щеках, будто встретила очень хорошего знакомого и приятного ей человека. — Как вас записать?

— Здравствуйте, — невольно улыбнулся в ответ Матвей. — Моя фамилия Самарин, я недавно звонил Льву Казимировичу!

— Лена, это без записи, — на звуки голоса в приемную вышел сам Дворецкий и пригласил Матвея, поведя рукой к двери: — Прошу вас, молодой человек, проходите. Леночка, принесите нам, пожалуйста, кофе…

— Лев Казимирович, мне, если можно, чай! — невежливо перебил Матвей, которого уже мучила изжога от одной мысли, что он выпьет еще хоть глоток кофе.

— Зеленый? — предложил Дворецкий, Матвей кивнул, и профессор продолжил: — Леночка, принесите нам, пожалуйста, две чашки зеленого чая и расценки на консультации, чтобы… э…

— Матвей Алексеевич! заполнил паузу Матвей.

— Чтобы Матвей Алексеевич мог с ними ознакомиться.

— Конечно! — кивнула Леночка, а Матвей пристроил дубленку на рогатой вешалке, вошел в просторный профессорский кабинет и, повинуясь приглашающему жесту, уселся в низкое мягкое кресло возле журнального столика с полированной столешницей. Профессор сел во второе кресло, оказавшись чуть сбоку от Матвея, и спросил:

— Насколько часто у вашей подруги проявляются подобные срывы?

— Срывы? Почему срывы? — удивился Матвей.

— Простите, возможно, я ошибаюсь, но мне показалось, что она была несколько перевозбуждена и агрессивна! — осторожно сказал профессор, и тут только до Матвея дошло, что профессор имеет в виду Дунечкино выступление в Ритиной прихожей.

— А, вот вы о чем! У Дунечки такие срывы случаются каждый раз, когда она очень хочет получить что-то, а это что-то уплывает из ее пальчиков.

— Так я и думал, — кивнул профессор. — Вряд ли это органика, скорее всего, проявление личностных установок. Хотя деятельность эндокринной системы я бы рекомендовал проанализировать. Могу выписать вам направление на комплексное гормональное исследование, после, когда у нас будет больше информации, мы сможем более содержательно рассмотреть оптимальную терапию состояний вашей подруги!

— Прошу прощения! — заглянула в дверь помощница профессора.

Профессор кивнул, и девушка ловко расстелила на столе три матерчатые салфетки, расставила на них чашки с чаем и маленькую вазочку с орешками и цукатами. Возле Матвея она положила кожаную папочку, напоминающую папку с ресторанным меню, и спросила:

— Лев Казимирович, я вам еще нужна?

— Нет, Леночка, на сегодня все, я и так задержал вас сверх положенного времени.

— До свидания, — блеснула Леночка своей искренней улыбкой и вышла из кабинета, прикрыв двери.

— Замечательная девушка! Удивительно гармоничный человек! И очень способная, — сказал профессор, и Матвей услышал в его голосе особенную теплоту. — Учится у меня на курсе, обещает стать очень сильным психологом.

— Психологом? Вы же психиатр? — не понял Матвей.

— А это, смею вас уверить, смежные дисциплины. — Профессор отхлебнул чаю и вернулся к делу. — Матвей Алексеевич, прежде чем мы продолжим разговор, хочу вас предупредить, что первые шесть минут моей консультации бесплатны, а затем вступает в силу прейскурант. Не могли бы вы ознакомиться с условиями оплаты, чтобы они не стали для вас неожиданностью?

Матвей послушно раскрыл папочку. Консультация продолжительностью до тридцати минут — четыреста рублей, до часу — восемьсот, консультация с выездом на дом к заказчику — четыре с половиной тысячи. Лечение неврозов, алкоголизма, игромании — на все в прейскуранте Льва Казимировича проставлена цена. Да, дело у профессора крепко налажено. Интересно, а сколько по его прейскуранту стоит упечь человека в психушку?

Сейчас проверим! Матвей отложил в сторону папочку и сделал вдох, как перед прыжком в воду.

— Лев Казимирович, то, что меня интересует, в вашем прейскуранте не упоминается. Но сразу скажу — деньги для меня не проблема. А вот Дунечка стала проблемой, и очень большой. Понимаете, я решил прекратить наши отношения, и она уже два месяца меня преследует и устраивает сцены, подобные той, что вы сегодня наблюдали.

Матвей перевел дух и посмотрел на профессора. Тот одобрительно кивнул, мол, продолжайте, я весь — внимание.

— Скажите, нельзя ли ее как-нибудь с вашей помощью… изолировать?

— То есть? Что вы имеете в виду? — поднял брови профессор.

— В клинику какую-нибудь поместить, чтобы ей там нервы подлечили. Вы же видели, какая она нервная, — объяснил Матвей.

— Вы хотите, чтобы я порекомендовал вашей… э… знакомой хорошую клинику? — уточнил Дворецкий.

— Сама она туда не ляжет. Я хочу, чтобы вы подсказали, как ее туда уложить. Принудительно. Я заплачу, — выговорил, наконец, Матвей и уставился в свою чашку с чаем. Очень хотелось посмотреть, какое выражение лица у профессора, но он боялся выдать себя. Боялся, что профессор по глазам догадается, что Матвей его тестирует, проверяет. И что от того, как ответит на вопрос Лев Казимирович, будут зависеть дальнейшие действия Матвея.

— Простите, молодой человек, но вы обращаетесь не по адресу, — сказал профессор, и Матвей поднял на него глаза. Дворецкий теперь сидел не в глубинах кресла, а на его краешке. Спина прямая, глаза из-под стекол очков смотрят холодно и отстраненно. — Упомянутая вами услуга не входит в перечень услуг, оказываемых мной. Думаю, вам следует обратиться к другим специалистам, — чеканил Дворецкий, и Матвей, испугавшись, что сейчас профессор выдаст что-нибудь вроде «Позвольте вам выйти вон!», спросил:

— Лев Казимирович, а разве муж Маргариты просил вас не о том же?

— Что, простите? — сбился с тона профессор. И тут — молодец, ровно через двадцать минут — зазвонил мобильник Матвея.

— Ну, как там у тебя дела? — спросил Севка.

— Все нормально, можно разговаривать. Дай Рите трубочку, — ответил Матвей и сказал Дворецкому: — Лев Казимирович, я пришел к вам из-за Риты. Поговорите с ней, пожалуйста.

— Алло, здравствуйте, Маргарита Ивановна, как вы себя чувствуете? — сказал профессор, взяв у Матвея трубку. Послушал немного и разрешил: — Да, конечно, приходите. Мне самому интересно разобраться в этой ситуации. — Профессор вернул Матвею трубку, помолчал немного и спросил: — Зачем вам понадобился этот фарс?

— Простите, Лев Казимирович, но мы боялись, что вы в сговоре с человеком, который назвался Ритиным мужем.

— Вот как? — опять поднял брови профессор, но тут зазвонил домофон.

Видимо, Рита с Севкой звонили не из машины, где он их оставил ждать развития событий, а уже от подъезда. Матвей, взглядом спросив разрешения и получив кивок от профессора, открыл дверь, впустил Севку и Риту, показал, где раздеться, и провел их в кабинет.

— Лев Казимирович, это Всеволод Козловский, частный детектив, он занимается нашим делом, — представил Матвей Севку профессору и усадил приятеля в свое кресло.

— Вот как, все настолько серьезно? — опять поднял брови профессор, и Матвей подумал, что назавтра у Льва Казимировича будут болеть мышцы на лбу. От перенапряжения!

— Да, — кивнул Севка и попросил: — Рит, расскажи профессору все с самого начала, с соседки по купе.

Рита вздохнула, поерзала на диване, куда Матвей усадил ее по соседству с собой, и начала:

— Понимаете, я очень, просто панически, боюсь летать самолетом. И когда Матвей разрешил мне вернуться поездом, я сразу же поменяла билет…

Рита рассказывала, и профессора, который поначалу слушал ее с бесстрастным лицом, явно пробирало. Бесстрастность сменилась озабоченностью, а когда Рита рассказывала о гадостях, которые ей кричал-шипел Гриша, профессор стал барабанить пальцами по блестящей столешнице. Когда же она рассказала, как на нее свалились неожиданные доказательства, что Гриша аферист, профессор встал с кресла и прошелся по кабинету, поглаживая свою аккуратную бородку. Потом остановился возле кресла и спросил:

— Скажите, Рита, а после ссоры вы принимали какие-нибудь лекарства?

— Нет, — ответила Рита.

— Вы уверены?

— Уверена. У меня очень сильно разболелась голова, я хотела поискать в тетиной аптечке что-нибудь, но там оказались только травяные настойки. Гриша зачем-то выкинул все лекарства. Пришлось пить валерьянку.

— Странно, — протянул профессор и обвел всех серьезным взглядом, остановив его на Матвее. — Матвей Алексеевич, примерно за полчаса до вашего визита мне звонил муж… человек, который называет себя мужем Маргариты Ивановны. Он сказал, что у Маргариты Ивановны случилась истерика, что она ушла из дома, что домашняя аптечка пуста и он опасается, как бы с Маргаритой Ивановной не случилось несчастья. Он сказал, что она уже пыталась покончить с собой после смерти ее матушки и что он опасается рецидивов.

— И попросил вас помочь упрятать Риту в психушку, как только она найдется? — прищурился Матвей.

— Что-то в этом роде. Спросил, смогу ли я помочь ему вызвать санитаров, если удостоверюсь, что Маргарита Ивановна нуждается в госпитализации, — спокойно сказал профессор и слегка поклонился в Ритину сторону. — Смею вас заверить, Маргарита Ивановна, вы в госпитализации не нуждаетесь. Хотя небольшое переутомление и боязнь перелетов требуют психологической коррекции.

— Лев Казимирович, значит, можно считать, что вы — на нашей стороне? — спросил Матвей.

— Я, Матвей Алексеевич, на стороне истины. И не люблю, когда меня используют в махинациях. Я слишком дорожу своим реноме, чтобы позволять втягивать себя в сомнительные аферы. — Профессор уселся обратно в кресло, отхлебнул из своей чашки остывшего чая и спохватился: — Я не предложил вам чаю! Как это невежливо с моей стороны!

— Спасибо, Лев Казимирович, мы не хотим чаю, — отказался Севка и спросил: — Вы не могли бы нам рассказать, о чем вы разговаривали с Ритиным соседом, когда он затащил вас к себе в дом на консультацию?

— Простите, это конфиденциальная информация, без разрешения клиента не могу. — Профессорское лицо опять построжело.

— Лев Казимирович, Анатолий сегодня погиб. Упал с лестницы. И у нас есть все основания считать, что его столкнули, — сказал Севка, глядя Дворецкому в глаза, тот шумно выдохнул и откинулся в кресле. Лицо его стало очень старым и уставшим. — Расскажите, что было в его квартире! Пожалуйста, — еще раз попросил Севка, и профессор стал вспоминать.

Вообще-то он не любит давать консультации впопыхах, но этот человек был очень настойчив. Совал ему сто долларов и чуть ли не за рукав тянул к себе в квартиру. Видно было, что он очень возбужден и что этому Анатолию важно, чтобы профессор поговорил с ним немедленно. В очередной раз вспомнив чье-то мудрое изречение, что иногда проще сделать, чем объяснить, почему «нет», Лев Казимирович увидел в дверях квартиры Тамару и несколько успокоился, когда понял, что Анатолий — ее муж. А так как Тамара вызвала его к Маргарите Ивановне, сославшись на рекомендации его давней знакомой Елены Леонидовны, Лев Казимирович посчитал возможным проконсультировать и мужа Тамары, к сожалению, он не знает ее отчества. У Анатолия оказались проявления психосоматического характера, вызванные, по-видимому, недавним стрессом, которые и проявлялись вспышками ярости и, как следствие, сильными мигренями. После подробной беседы он назначил Анатолию ряд препаратов и посоветовал взять несколько сеансов аутотренинга и релаксации в одной очень приличной клинике. На этом — все.

— А что за стресс у него был, он рассказывал? — спросил Севка.

— Говорит, что-то, связанное с работой. Он, как выяснилось, ком-ми-во-я-жер, — покатал во рту профессор непривычное русскому уху слово, — и часто встречается с неадекватной и резко отрицательной реакцией покупателей.

— Еще бы, — фыркнул Матвей. — Я охране строго-настрого велел не пускать в офис этих коробейников. А то просочилась одна такая «вояжерка» с духами и колготками — на три часа работа встала, дамы наши, пока все не перенюхали и не перещупали, не угомонились.

— Лев Казимирович, а о чем вы еще говорили, кроме головных болей Анатолия? Сам он вам какие-нибудь вопросы задавал? — спросил Севка.

— Про Маргариту Ивановну спрашивал, интересовался, насколько серьезно ее заболевание. Разглашать конфиденциальную информацию не в моих правилах, — виновато взглянул профессор на Риту, — но, похоже, ваша соседка сама ему все рассказала.

— Да, Тамарочка поговорить любит, — согласилась Рита. — И что вы ему ответили?

— Что случай неоднозначный, и я буду следить за его развитием.

— Что было потом? — спросил Севка.

— Потом я ушел, муж… ну, тот молодой человек, Григорий, проводил меня до выхода. И я уехал.

— Скажите, профессор, а не осталось ли у вас ощущения, что Тамарочкин Толик старался у вас выведать, что на самом деле с Ритой? — спросил Матвей.

— Вы знаете, — задумчиво сказал профессор, — у меня возникло ощущение, что активность, которую Анатолий развил, настаивая на консультации, была чрезмерной для его случая. Но тогда я все списал на особенности темперамента. Да и профессия его свой отпечаток накладывает. Однако после вашего вопроса я начинаю думать, что он действительно мог стремиться выведать у меня некоторую информацию…

— Лев Казимирович, а не согласитесь ли вы нам помочь? — приступил Матвей к решающей стадии своего плана. От ответа профессора зависело очень многое.

— Помочь? Каким образом? — насторожился профессор.

— Сейчас объясню. Скажите, мы убедили вас, что Григорий — мошенник?

— Не столько вы, сколько логика событий, свидетелем коих я невольно стал.

— Профессор, теперь я хочу просить вас стать участником этих событий. Мы поместим Риту в больницу, а завтра утром вы позвоните Григорию и скажете, что нашли Риту. Что ее подобрали на улице без сознания, что уже в больнице в ее вещах нашли ваш телефон… Визитку вы же ей давали? Ну вот ее и нашли. И что вы звоните от ее постели, готовы дать предписание на перевод Риты в психбольницу и что Грише нужно срочно приехать, подписать какие-нибудь бумаги. Вы согласны?

— Зачем вам надо, чтобы Григорий приехал в больницу? Разве нельзя как-то по-другому дать ему понять, что афера раскрыта? Или заявить в милицию?

— Затем, что он убил человека. И мы хотим заставить его в этом сознаться. А милицию я к этому делу тоже подключу, но позднее, — объяснил Севка. — Вы согласны помочь?

— Согласен, — сказал, подумав, Дворецкий. — Я должен буду встретить его в больнице?

— Встретить, проводить к Рите, а там уже мы подключимся, — обрадовался Севка.

— Тогда, Матвей Алексеевич, это будет оцениваться как консультация с выездом на дом к заказчику, — повернулся к Матвею Дворецкий, с безошибочностью психолога выяснив, кто спонсирует операцию. — Оплата вперед. С учетом сегодняшнего часа нашей беседы с вас пять тысяч триста рублей. И напишите мне, пожалуйста, в подробностях, что я должен буду говорить этому Григорию.

 

Глава 12

— Ну и фрукт этот твой Дворецкий! — покрутил головой Севка. — Все услуги — по прейскуранту. Ты уверен, что он все сделает, как надо, а не пойдет стучать тому же Грише?

— Если он позвонит Грише, твои архаровцы, я думаю, это узнают, и тогда мы перейдем к плану «Б», — успокоил Севку Матвей.

— А у нас есть план «Б»? — не унимался тот.

— Будет, если понадобится.

Они шли по заснеженному тротуару к переулку, где оставили автомобили. Уже совсем стемнело, и опять пошел легкий снежок. Снежинки падали из ниоткуда, внезапно материализуясь в свете уличных фонарей и мельтеша у лица мокрой мошкарой. Мужчины беззлобно пикировались через Ритину голову — здесь, в центре Москвы, тротуары были слишком узкими, приходилось идти чуть ли не гуськом, — а Рита шла посередке, между Севкой и Матвеем, и чувствовала себя почти счастливой. Впервые за долгие годы кто-то думал о ней, старался решить ее проблемы, ее защитить… Она давно перестала пугаться той нелепицы, что с ней приключилась. Приняла ее как данность, как условие задачи, которую предстояло решить. Дано: одинокая девушка, квартира в центре Москвы, некие аферисты Икс, Игрек. Требуется: выяснить, кто такая Икс, если Игрек известен, и как приравнять их к нулю. Действие первое: ввести в решение три новых величины и с их помощью раскрыть все странные скобки. И вот теперь две величины, Матвей и Всеволод, спорили: а не держит ли третья величина, профессор, минус за пазухой?

— Севка, я уверен, что профессор человек порядочный, — обернулся к приятелю Матвей.

Они уже дошли до своих машин, припаркованных одна за другой и наглухо перекрывающих узкий тротуарчик. А что поделаешь? Если парковать машины на обочине, будет заблокирована проезжая часть.

— Понимаешь, я ведь вначале попытался с ним договориться, чтобы он за деньги помог мне Дунечку в психушку определить. Старикан чуть за дверь меня не выставил. Он — человек с принципами. И весь такой… правильный, как редуктор, — озвучил Матвей свое ощущение гармонии.

— Редуктор-кондуктор… Ладно, мне тоже показалось, что старик на нашей стороне. Значит, так, повторяем завтрашний сценарий, — деловито сказал Севка. — К десяти утра подъезжаете в нашу больничку… Адрес записал?

— Запомнил, — кивнул Матвей.

— К половине одиннадцатого подтягивается профессор, часам к двенадцати примчится трепетный супруг. Тамарочке когда звоним?

— В половине одиннадцатого, — ответила Рита.

— Правильно. Все свои реплики помнят по сценарию? — строго поглядел Севка на Риту с Матвеем, и те закивали — помним. — Ну и молодцы! Тогда — до завтра, если что — я на мобиле. Пока, мне пора, надо еще с человечками из клиники детали обсудить, да и Аленка просила сегодня пораньше прийти! — Севка помахал им рукой, встряхнулся большим псом, сбивая с плеч и шевелюры налипшие снежинки, сел в свою грязно-серую «октавию», ловко вырулил с тротуара и, прощально мигнув стоп-сигналами, скрылся за поворотом кривой улочки.

«И чего раскомандовался, будто он этот сценарий придумал, а не Матвей, — подумала Рита. — Тоже мне Джеймс Бонд».

— Слушай, Матвей, а откуда он взялся, этот Джеймс Бонд? — спросила она вслух.

— Я думаю, Бог послал, — ответил Матвей и открыл дверцу своей «вольво». — Садись.

— А если серьезно? — спросила Рита, усевшись на переднее сиденье.

Матвей сел на свое место, завел мотор, аккуратно съехал с тротуара.

— А куда серьезнее? Вообще-то Севка — мой одноклассник. Но я его не видел лет пятнадцать. И вдруг он именно сегодня звонит мне на мобильник. Его контору, оказывается, Дунечка наняла за мной следить, а Севка решил предупредить по старой дружбе. Именно сегодня решил, когда заварилась вся эта каша.

Их машина вырулила на Большую Никитскую и попала в небольшой затор. Теперь они еле двигались. Рита задумчиво смотрела на яркие витрины ресторанов и магазинчиков — здесь, на старой улочке, они были гораздо меньше и скромнее, чем на помпезной Третьяковской. Хотя в остальном — снег, иллюминация, колонна ползущих легковушек — картина будто закольцовывала ее утреннее возвращение домой… Кстати, о доме, где она будет ночевать?

— Матвей, а куда мы едем? — спросила Рита, внутренне приготовившись услышать что-нибудь вроде «поищем недорогой отель».

— Пока не решил… Если хочешь, можем снять тебе номер, я знаю приличный недорогой отель…

«Угадала», — мысленно поздравила себя Рита и почувствовала, как сегодняшний безумный день навалился на нее невозможным грузом. Таким, что и плечи вниз, и слезы из глаз, и в висках стучат тоскливые молоточки.

— Хотя у меня есть предложение получше. Зачем тебе одной в номере сидеть? Да еще после таких переживаний? Давай я тебя к маме своей в гости отвезу! — услышала Рита сквозь стук молоточков и переспросила:

— К-куда? — Голос ее предательски дрогнул и перешел в негромкий всхлип.

— Эй, ты чего? — повернулся к ней Матвей, забыв про дорогу. — Ты чего ревешь?

— Н-не знаю…

— Это нервное, наверное. Да заткни ты свой сигнал, рассигналился, шакал, — выругался он на водителя сзади. Тот намекал, что, пока Матвей смотрит на Риту, автомобиль впереди уехал далеко вперед и надо бы поднажать на газ.

— Ты стихами заговорил, — улыбнулась сквозь слезы Рита — «нервное — наверное», «сигнал-шакал».

— Да? А я и не заметил, — удивился Матвей. — Так куда едем, в гостиницу или к маме?

— К маме, — сказала Рита и замолчала, разглядывая в окно суету вечерней столицы.

Матвей свернул направо, попетлял по узким улочкам и выбрался на Тверскую. Он включил радио, и теперь салон наполняли негромкие звуки джаза. Рита провожала глазами конструкции с яркой рекламой («Интересно, что эти черные козявки делают под глазом у бедной женщины? Они что, тушь с комочками рекламируют?»), фонарики уличной подсветки («Надо же, как лампочки подвешены, будто потолок над нами!»), монументальные фасады («Современник»… Надо бы в театр сходить, а то уже почти месяц в Москве живу, а не была нигде. Стыдно»). Затем Тверская перетекла в площадь перед Белорусским вокзалом, следом начались незнакомые Рите места. «Ленинградский проспект» сумела она разглядеть табличку на доме. Теперь за окном автомобиля мелькали строения сталинской эпохи. «Мы едем к маме. Интересно, какая у Матвея мама?» Воображение рисовало тетушку, похожую на их консьержку Анну Макаровну.

— Матвей, а ты маму предупредил, что меня везешь? — спохватилась вдруг Рита, стряхивая с себя дорожный транс. Меньше всего ей хотелось свалиться на незнакомого человека как снег на голову.

— Думаешь, надо? — спросил в ответ Матвей. — Вообще-то у меня замечательная мама, не думаю, что она станет возражать, чтобы ты у нее переночевала. Да и я давненько к ней не забегал, обрадуется.

— Ты уверен? — с сомнением переспросила Рита. Похоже, Матвей все-таки решил сделать маме сюрприз. — Может быть, все-таки предупредишь?

— Да ладно тебе, расслабься. Говорю же, мама у меня — душа-человек. Да и чего уже звонить?

Матвей въехал в арку серого десятиэтажного сталинского дома, вырулил к среднему подъезду и заглушил мотор.

— Приехали!

Потом помог Рите выбраться из машины, пискнул брелком, ставя машину на сигнализацию, подошел к домофону на двери подъезда, понажимал на кнопки и, когда домофон женским голосом ответил «да?», сказал:

— Мам, привет! Это я! Я не один, я к тебе гостью веду!

— Конечно, Мотенька, заходите! — сказал голос, и домофон приглашающе запипикал — открыто.

* * *

«Мотенька!» Пока они поднимались в скрипучем лифте на седьмой этаж, Рита искоса поглядывала на профиль Матвея и примеряла к нему смешное детское имя. Сегодняшнему мужчине с уверенным взглядом серых глаз, твердо очерченными губами и уже заметной щетиной на подбородке это имя точно не подходило. Хотя… Ресницы длинные, слегка загнутые, в уголке рта будто спряталась улыбка, на макушке встопорщился вихор…

— Рит, ты чего так меня рассматриваешь, будто впервые видишь? — повернулся к ней Матвей.

— Пытаюсь представить, каким ты был в детстве, — смутилась, застигнутая врасплох Рита. — Ты в этом доме вырос?

— Нет, вырос я в Рязани. Так что мы с тобой, некоторым образом, земляки. А эту квартиру я купил пять лет назад, когда уже ясно стало, что в Москве насовсем осел. И маму в Москву забрал, здесь ей повеселее, чем в Рязани.

Лифт дернулся, будто налетел на неожиданное препятствие. Двери подумали немного и разъехались в стороны, открывая взору стену, выложенную белой кафельной плиткой. Матвей вышел из лифта и повел Риту по коридору, вдоль которого справа и слева выстроились разномастные входные двери. В основном — железные, хотя попадались и обитые дерматином.

— Странная какая планировка, — удивилась Рита, — без площадок.

— Гостиничного типа. Но так даже лучше, никто не жмется по углам — углов мало.

Матвей подвел Риту к двери, не похожей на остальные. Она была не железной и не дерматиновой. Она была обита светло-желтыми отлакированными дощечками и, казалось, пускала зайчики по тускловато освещенному коридору.

— Ого! — удивилась Рита. — Как будто в теремок дверь!

— Нравится? — улыбнулся Матвей. — Маме тоже нравится. От прежних хозяев осталось. Хотел заменить на что-нибудь менее… выдающееся, но мама попросила не трогать.

Матвей нажал на кнопку звонка, тот выдал деликатное «динь-дон». И дверь сразу же распахнулась, как будто хозяйка — невысокая пожилая женщина с пышными рыжеватыми волосами, стянутыми в хвост ниже затылка, в очках, джинсах, клетчатой мягкой рубахе и с кухонным полотенцем, перекинутым через плечо, — только и поджидала, когда они наконец дотронутся до этой кнопки.

— Заходите скорее, — сказала она, — у меня котлеты подгорают. Я как чувствовала, что сегодня будут гости!

И женщина убежала в глубь квартиры, а Рита, подчиняясь приглашающему «заходи!» Матвея, перешагнула порог и вступила в облако вкусного котлетного духа.

— Давай раздевайся! — Матвей принял Ритин пуховик и пристроил его за створкой шкафа-купе, который занимал левую нишу в прихожей.

Рита переобулась в яркие домашние тапочки («Надо же, новые совсем. Специально, что ли, для гостей держат?») и отошла чуть в сторону, давая возможность развернуться Матвею. «Да, после прихожей в тети-Таиной квартире здесь тесновато», — оглядела Рита небольшой пятачок у двери. Шкаф-купе в нише слева, тумба с зеркалом в простенке справа. Сразу напротив входной двери — вход в комнату, справа — дверь в еще одну комнату, слева, куда убежала мама Матвея и откуда вкусно тянуло котлетами, маленький коридорчик, который загибался углом. Понятно было, что в коридорчик выходят двери туалета, ванной и кухни. «Маленькая какая квартира!» — подумала Рита и тихо засмеялась.

— Ты чего? — поднял голову Матвей. Он уже снял ботинки и вдевал ноги в вельветовые шлепанцы.

— Да подумала, как быстро привыкаешь к хорошему. Так привыкла к просторам тети-Таиной квартиры, что про эту думаю — маленькая. А у нас в Тюмени квартирка ничуть не больше была!

— Разве маленькая? — Матвей повертел головой, посмотрел вверх. — По-моему, нормальная. И потолки три метра, и кухня большая, и коридор широкий. Это он из-за книг меньше кажется!

Книг вокруг действительно была масса. Угол между дверями комнат и часть стены до поворота коридора от пола до потолка были заполнены стеллажами. На стеллажах за стеклом теснились книжные корешки. Рита подошла поближе и узнала томики «Всемирной библиотеки». Папа в Тюмени собрал такую — то ли выиграл у себя на предприятии, то ли премию ими получил. Рита вдруг очень отчетливо вспомнила, как, маленькая, искала она картинки в одном из томиков в темно-зеленой бархатистой обложке. Кажется, это был Бернард Шоу… Картинки не находились, но Рите все равно было приятно перелистывать плотные белые листы, которые пахли незнакомо и как-то волнующе.

— Можно посмотреть? — обернулась Рита к Матвею, тот кивнул, и она достала первый попавшийся томик — попался Диккенс, — раскрыла его и поднесла поближе к лицу. Пахло хорошо — старой бумагой. — У нас дома, в Тюмени, такая же «Всемирная библиотека» была, — объяснила Рита Матвею, который с веселым интересом наблюдал за ее манипуляциями. — Я в детстве любила книжки нюхать, от них пахло как-то по-особенному. Потом, когда мы из Тюмени уезжали, мама все книжки раздарила.

Рита поставила томик на место и легко провела кончиками пальцев по корешкам, будто поздоровалась со старыми знакомыми.

— Мотенька, ты веди девушку в большую комнату, я сейчас котлеты дожарю, и будем стол накрывать! — Мама Матвея выглянула из-за угла коридорчика и взмахнула кухонной лопаткой в сторону одной из дверей.

— Ой, а можно я вам помогу! — спохватилась Рита. — Картошку почищу, или еще, может быть, что-то понадобится…

— Хотите помочь? Тогда вместе с Матвеем стол поставьте и посуду достаньте. Меня, кстати, Ольга Матвеевна зовут. — Женщина переложила лопатку в левую руку, правую вытерла о полотенце и протянула Рите для рукопожатия.

— Очень приятно, Рита, — осторожно пожала протянутую руку Рита.

— Мотенька вам подскажет, где что стоит, — кивнула женщина и опять исчезла на кухне.

— Ты понравилась моей маме, — сказал Матвей, когда они уже раскрыли в комнате стол-книжку, застелили его скатертью и Рита перетирала найденными в серванте салфетками — на всякий случай, вдруг запылились — чистые тарелки и вилки.

— Почему ты так решил? — поставила Рита на стол очередную тарелку.

— Потому что она разрешила тебе здесь хозяйничать. А это, поверь, небывалый случай.

— Ребята! Мотенька, Риточка, подойдите сюда, если нетрудно! И большое блюдо захватите! — будто подтверждая его слова, крикнула из кухни Ольга Матвеевна.

Когда они подошли, она вручила Матвею банки с маринованными огурцами, оливками и горошком и велела их открыть. А Рите поручила нести в комнату тарелку с румяными, вкусно пахнущими чесноком, посыпанными зеленью котлетами.

Рита водрузила котлеты в центре стола и присела на диван, чтобы перевести дух и собраться с мыслями. Нет, это что-то невероятное. Второй привет из детства за вечер. Мама именно так и делала котлеты: добавляла в фарш чесночок, посыпала сверху зеленью. Ее куриные котлетки были главной едой на всех их семейных праздниках.

— Риточка, помогите Моте, ему рук не хватает все с кухни унести!

Ольга Матвеевна вошла в комнату, держа в руках тарелки с маслинами и хлебом. Рита поспешила на кухню на помощь Матвею, который пытался утащить одновременно блюдо с огурцами, вазочку с зеленым горошком, тарелку с чем-то вроде лечо и прозрачный графин с каким-то морсом. В четыре руки они донесли все это великолепие до большой комнаты и — хозяйка придвинула себе стул, а их усадила на диван — сели к столу.

— Ну, накладывайте кому что нравится! — скомандовала Ольга Матвеевна.

Рита положила себе котлетку, отломила кусочек, попробовала и почувствовала, как на глаза навернулись слезы. Точно такая же, как у мамы.

— Риточка, вы что? — всполошилась Ольга Матвеевна, потихоньку наблюдавшая за гостьей. — Я перцу переложила?

— Нет-нет, все хорошо, все очень вкусно! — замотала Рита головой и попыталась успокоиться. Не получалось. Куриная котлетка будто открыла шлюз, который сдерживал целую лавину эмоций, событий, воспоминаний. Рита почувствовала, что еще немного — и она разрыдается прямо здесь, за столом. Она сдавленно извинилась, выскользнула из-за стола и побежала прятаться в ванной. Там открыла воду посильнее и разрешила себе рыдать, фыркать, икать и тихонько поскуливать.

— Что с ней? — спросила Ольга Матвеевна, прислушиваясь к звукам из ванной. — Котлеты не удались? Фарш свежий совсем.

— Котлеты замечательные, мамочка. — Матвей перестал жевать вторую подряд котлету и тоже прислушивался к звукам из ванной. Плачет?

— Может, на чеснок реакция? — понюхала Ольга Матвеевна свою котлетку. — Рита не беременна? У беременных так бывает.

— Беременна? — Матвей представил, от чего могла забеременеть Рита (неужели этот козел еще и в постель ее затащил?), и почувствовал, как от ярости сводит скулы. — Да я этого урода своими руками кастрирую!

— Мотенька, — Ольга Матвеевна с любопытством взглянула на сына, — ты что, увел чужую беременную жену?

— Можно сказать и так, — остыл от материнского взгляда Матвей, поднялся из-за стола и подошел к двери ванной, откуда вроде бы раздавались негромкие всхлипы. — Рита, Рит, что с тобой? Тебе плохо?

— Матвей, я в порядке, это нервное. Я сейчас умоюсь и выйду, — отозвалась Рита, и Матвей вернулся к столу, налил себе морсу и залпом выпил.

— Давай, Казанова, рассказывай, что стряслось, — подперла щеку рукой Ольга Матвеевна, и он рассказал, кто такая Рита и что с ней приключилось.

— Ты же понимаешь, что сегодня ей нельзя было возвращаться домой. Я мог бы отвезти Риту в гостиницу, но подумал, что у тебя, в домашней обстановке, ей станет лучше.

— Правильно подумал, — согласилась Ольга Матвеевна и поднялась из-за стола. — Бедная девочка, сколько на нее свалилось неприятностей. Надо поискать, где-то у меня пустырник был. Вам вместе стелить? — оглянулась она на сына от комода, где копошилась в поисках настойки.

— Мам, я же сказал — Рита моя сотрудница, личный помощник, — повернулся к ней Матвей, который опять прислушивался к тому, что происходило в ванной. — Между нами ничего нет!

— Да? — подняла бровь Ольга Матвеевна. — Тогда ты — дурак.

— Что? Мамочка, что я слышу? Ты ругаешься? — развеселился Матвей.

— А что мне еще остается делать, если мой великовозрастный сын не замечает прелестных милых девушек и бросается на тощих крашеных кошек!

— Мамочка, с Дунечкой у меня все кончено, уже давно, а сегодня окончательно! — приложил Матвей руки к груди.

— Очень рада слышать. Так где тебе стелить?

— Вообще-то я хотел уехать к себе… — неуверенно протянул Матвей, оглядываясь на дверь ванной.

Дверь открылась, выпуская зареванную, но спокойную Риту. Она вошла в комнату и, опустив в пол глаза, сказала:

— Ольга Матвеевна, простите, пожалуйста, я, кажется, испортила вам вечер. Просто у вас тут многое мне детство напомнило, и на меня накатило. Извините. Матвей, может быть, мне лучше уехать в гостиницу? — подняла она на Матвея припухшие глаза.

— Рита, если вы уедете, вечер действительно будет испорчен, — сказала Ольга Матвеевна и протянула Рите стакан с настойкой. — Я вам пустырника прямо в морс накапала, выпейте. Мотенька рассказал, что вам пришлось пережить, неудивительно, что вы расклеились. Удивительно, что так долго держались. Давайте-ка вот что сделаем: унесем всю эту еду обратно на кухню, и я вам постелю здесь, на диванчике.

Ольга Матвеевна прихватила тарелки с котлетами и огурцами и, двигаясь в сторону кухни, сказала сыну:

— Мотя, а тебе я поставлю раскладушку на кухне! Достань с антресолей!

— Сейчас, мам, — откликнулся Матвей и отобрал у Риты тарелку, которую она тоже собралась уносить на кухню.

— Рит, сядь, посиди, я сам все сделаю.

Рита опустилась на диванчик, приткнулась в уголке, поджав под себя ноги и пристроив голову на спинке. Так она любила сидеть дома девчонкой. Так и засыпала иногда, утомленная каким-нибудь учебником или скучной, но обязательной по литературе книжкой. И тогда мама накрывала ее мягким пледом. Рита и сейчас почувствовала, как ее накрыло что-то мягкое и легкое, повозилась, укутываясь в это что-то со всех сторон, и пробормотала, укладываясь поудобнее:

— Спасибо, мамочка.

— Моть, ты уверен, что поступаешь правильно? — спросила немного погодя Ольга Матвеевна, когда они с Матвеем уже поужинали, попили чаю и сын теперь старательно растопыривал раскладушку, извлеченную из недр антресолей. От долгого ничегонеделания — в последний раз десант подруг навещал Ольгу Матвеевну в августе, но тогда все поместились на диванчике и раскладном кресле — раскладушка заскорузла и теперь с трудом принимала нужное положение. — У Риты сейчас было что-то вроде нервного срыва, девушка явно держится на остатках самообладания. Ты уверен, что ее нервы выдержат ваш завтрашний спектакль?

— Мамочка, а как еще можно остановить этих аферистов? Если мы начнем по-другому доказывать, что ее муж — самозванец, разве меньше для Риты будет нервотрепки? Ты только представь: нет никого, кто мог бы подтвердить или опровергнуть их отношения. У Риты ни родственников, ни подруг, эти сволочи все точно рассчитали! — рванул Матвей крючок и зафиксировал-таки упрямую лежанку.

— Да, наверное, ты прав, хотя ругаться совсем не обязательно, — согласилась Ольга Матвеевна и счастливо вздохнула. Похоже, ее сын влюбился. Дай-то бог!

 

Глава 13

Рита сидела за стеклянной стеной и чувствовала себя рыбой в аквариуме. Она будто плавала в густом воздухе и разглядывала людей, которые смутно мельтешили за толстым стеклом. Люди сновали туда-сюда и не обращали на Риту никакого внимания. Она взмахнула руками-плавниками и подплыла поближе к стеклу, стараясь разглядеть пеструю равнодушную толпу снаружи. И тут один человек из толпы оглянулся, подошел к аквариуму и, положив ладони на стекло, приник к нему лицом. Это был мужчина, он некоторое время вглядывался в глубь Ритиного убежища, пытаясь разглядеть что-то и ничего не видя. Даже ее, Риту, не видел, хотя она глядела прямо ему в лицо. Его светло-серые, почти прозрачные глаза смотрели сквозь нее, будто Рита и сама стеклянная. Мужчина у стекла нахмурился, досадливо сдвинул брови, и тут Рита его узнала. Это был Гриша, ее муж. Осознав это, Рита вмиг растеряла свою равнодушную вальяжность и испугалась, что сейчас он ее увидит, найдет, нашарит взглядом. И тогда случится нечто ужасное. Муж Гриша будто уловил ее страх, зрачки его глаз дрогнули, отыскивая Риту. И — увидели, впились в ее испуганные зрачки. «Вот ты где!» — беззвучно, но отчетливо проговорили Гришины губы и растянулись в довольной ухмылке. Он отошел от стекла и вытащил из-за спины удочку. Леска, покачиваясь, застыла у стекла и показала Рите большой крючок. Вернее, три крючка, собранные на одном стерженьке наподобие смертоносного острого гарпуна. Рита представила, как Гриша метнет крючок в ее аквариум, как вопьются в ее бока эти острые жала, и беспорядочно забила руками, стараясь отплыть, убежать подальше от страшной стеклянной стены. Она уперлась спиной в другую стену и, зажмурив глаза, чтобы не видеть Гришиного хищного взгляда, давила спиной, давила, стараясь убраться как можно дальше. И вдруг стена поддалась, хрустнув, как скорлупа, и Рита упала навзничь на мягкую зеленую траву. Она открыла глаза и увидела яркое синее небо с легкими перьями далеких облаков. Рита перевернулась на бок и посмотрела в сторону, откуда упала. Там на большом камне стоял запущенный, заросший тиной аквариум. Среди темных треугольных рыб выделялся черный, даже на вид скользкий, сомик. Он в упор смотрел на Риту, и его светло-серые глаза очень странно выглядели на черной зубастой морде.

«И приснится же такое!» — повозилась Рита, уютно устраиваясь под одеялом. То она сама — рыба, то на нее таращится рыба с человеческими глазами. Сон был странным, но не настолько, чтобы думать, что к ней вернулись ее всегдашние кошмары. Рита попыталась в подробностях вспомнить сон. Нет, в самом деле. От прежних кошмаров в нем остались только равнодушные люди за стеклянной стеной. А ощущение полной безнадежности и никомуненужности — ушло. И вообще, если вспомнить, в последний раз сон про стеклянную стену ей приснился накануне Женькиного приезда. А потом, в Праге, она так урабатывалась, что спала без сновидений. И в поезде крепко спала. И потом… Стоп. Что значит потом? И вообще, где это она?

Рита резко стряхнула с себя сонливость и стала соображать. Память услужливо подсунула воспоминания: муж Гриша, профессор Дворецкий, Толик погиб, бумаги с антресолей свалились, она в гостях у мамы Матвея, завтра они… Или уже сегодня?

Рита села на диване и посмотрела на ходики, которые деликатно постукивали на противоположной стене. Света, который струился в незашторенное окно от ярких уличных фонарей, хватило, чтобы разглядеть: четыре часа. Сморило ее где-то около девяти вечера. И она, судя по всему, выспалась.

Рита легла обратно на диван и немножко полежала, честно стараясь уснуть. Не спалось, в голову лезли обрывки ненужных мыслей и воспоминаний. В квартире по-прежнему попахивало котлетами. Рита вспомнила вкус того кусочка, что успела проглотить прежде, чем с ней случилась истерика, и сглотнула голодную слюну. Есть захотелось очень сильно, так что впору пробираться на кухню и под покровом ночи рыться в холодильнике. Рита минут десять боролась с внезапным аппетитом и сдалась. Села, осторожно нашарила у дивана тапочки и, не зажигая света, потихоньку побрела на кухню. С порога заметила вожделенный пенал холодильника, он вырисовывался темным силуэтом на фоне окна, метнулась к нему и тут же налетела на что-то громоздкое, перегородившее кухню. И упала на это громоздкое поперек, вовремя — чуть носом не тюкнулась! — упершись в пол обеими ладошками. И дыхание затаила, соображая, не разбудила ли своим падением Ольгу Матвеевну.

— Рит, тебе удобно? — спросил Матвей и пошевелился у Риты под животом.

Рита вскрикнула и тюкнулась-таки лбом об пол. Потом ящеркой соскользнула вниз и уселась на полу, разглядывая, через что же это она навернулась. Через раскладушку. Через Матвея на раскладушке.

— Не спится? — спросил Матвей, приподнимаясь на локте. Его лицо оказалось на одном уровне с лицом Риты, глаза — на уровне ее глаз. — У тебя в глазах фонари отражаются, — вдруг охрипшим голосом сказал Матвей, а потом положил руку на Ритин затылок, притянул ее к себе и поцеловал.

Рита закрыла глаза и прислушалась. Целоваться с Матвеем было приятно. Очень. Целоваться с ним было настолько хорошо, что даже сидеть вот так, на полу, уже не оставалось никакой возможности. Хотелось прекратить контролировать всякие мышцы-кости-сухожилия, не отвлекаться на такую ерунду, как чувство равновесия, а обмякнуть в его руках безвольно и каждой клеточкой, каждым нейрончиком впитывать касания этих нежных твердых губ…

Она и обмякла, и растеклась, оказавшись вдруг рядом с Матвеем на узкой раскладушке, и он уже стаскивал с нее свитер, проводя всей ладонью по горячей, вздрагивающей, гибкой спине.

— Нет, я так не могу, — шепотом сказал Матвей, и Рита замерла испуганно, возвращаясь с небес на тесную скрипучую раскладушку. Какая-то пружина больно впивалась в правое бедро, и Рита пошевелилась, стараясь отползти от Матвея. Кажется, она сглупила. Наверное, ему что-то приснилось, вот он и полез к ней с поцелуями. А теперь, когда нащупал ее толстую задницу, окончательно проснулся и, наверное, удивляется, что в его постели делает эдакая корова.

— Извини, Матвей, я нечаянно, я в темноте споткнулась, — пробормотала Рита и стала выбираться из раскладушечного гамака.

— Ты что? — Матвей прижал ее к себе покрепче и прошептал, щекоча ухо горячим дыханием: — Я тебя обидел?

— Нет, — замерла Рита. — Но ты же сказал, что не можешь…

— На этой раскладушке — не могу, — опять пощекотал ей ухо Матвей. Потом высвободил из-под Риты руку, рывком поднялся с раскладушки и потянул девушку за собой. — Пойдем!

Повел ее в обратный путь по коридору и возле диванчика опять принялся целовать так, что Рита снова обмякла и растеклась по дивану безвольной сладострастной лужицей.

— Ритка, может, ты мне снишься, а? — спросил Матвей, когда они уже слетали туда и обратно и вернулись в реальность, которая заявляла о себе не только ощущениями, но и запахами, словами и тиканьем часов на близкой стене. — Представляешь, мне как раз сон снился, про тебя. Как будто ты — Ассоль. И тут ты падаешь на меня, будто с неба!

— С берега! — хихикнула Рита.

— Что — с берега? — не понял Матвей.

— Ну, Ассоль же своего капитана Грея на берегу ждала, а не в облаках! Хотя в облаках витала, за что и заслужила репутацию дурочки.

— Она не была дурочкой! Она умела мечтать! — обиделся за Ассоль Матвей.

— Конечно, я знаю. Это была моя любимая сказка, мне ее папа раньше вслух читал, — тихо сказала Рита.

Матвей, услышав, что ее голос изменился, слегка зазвенел, как от сдерживаемых слез, перевернулся, поднялся на локте и заглянул в Ритины широко раскрытые глаза.

— Рита, а можно спросить, отчего погиб твой отец?

— Его зарезали.

* * *

Город, где она выросла, был непростым местом. Местом, где из земли били фонтаны. Для кого-то — нефтяные, для кого-то — денежные. Ее родители приехали покорять Север сразу после института, познакомились, влюбились, поженились, родили Риту. Там, в Тюмени, все было непростым: климат, работа, люди. Климат был таким, что зимой иной раз металл лопался от мороза, а летом кожа пузырилась от жары. Работа была такой, что люди либо вкалывали на вахте, ковыряя по двенадцать часов две недели подряд мерзлую или болотистую почву, либо отдыхали, иногда шалея от безделья. Люди же в их непростом городе попадались всякие — и те, кто был готов последнюю рубаху отдать, если понадобится. И те, кто пропивал или проигрывал последнюю рубаху, спуская в двухнедельной гульбе по ресторанам и в бесконечном карточном азарте свою немаленькую «нефтяную» зарплату.

В тот вечер они пошли в ресторан отмечать мамин день рождения. Маме исполнялось сорок восемь лет, и папа, которому через две недели предстояло отметить собственное пятидесятилетие, шутил, что у них «генеральная репетиция банкета». На самом деле никакой репетиции не было, был столик на четверых, для папы, мамы, Риты и ее тогдашнего жениха Павлика. Вначале все было хорошо, просто замечательно: ледяное шампанское в высоких фужерах, красная и черная икра на маленьких тарталетках, какие-то очень вкусные салаты и шашлыки из дичи. Папа был в ударе, шутил, говорил всякие тосты, мама смеялась, пила и светилась румянцем. Рита тоже глотала колючее шампанское и от души радовалась за родителей, стараясь не обращать внимания на скучающую физиономию Павлика. Он у нее был очень серьезным молодым человеком, работал бухгалтером в главном офисе. Был уже старшим бухгалтером, в перспективе обещал вырасти до главного. Рите, которая в том же офисе работала менеджером отдела внешней торговли, очень льстило, что Павлик обратил на нее внимание. Ей, при ее внешности и манерах, с ним очень повезло. Рите иногда даже неловко бывало за себя, смешливую и несерьезную, когда он молча поднимал брови в ответ на ее дурацкие шуточки. И она даже научилась выключать в себе эту дурашливость в присутствии Павлика. А сейчас, в мамин день рождения, отключиться не смогла. Или не захотела. И поэтому специально не смотрела в сторону Павлика и то прыскала, то заливисто хохотала папиным шуткам и тостам. Видимо, этот ее смех и привлек к ним того человека.

Он подошел к их столику откуда-то из глубины зала, остановившись за спиной у родителей. Рита сразу даже и не поняла, что ему нужно. Оказывается, танцевать. Ресторанный оркестр как раз заиграл что-то про «колдовское озеро», и на пятачке у помоста уже топтались несколько пар.

— Танцевать, говорю, пойдем! — повторил парень в ответ на Ритино улыбчивое — только что отсмеялась папиной шутке — «Что, простите?». Смотрел он при этом на Риту странным рассеянным взглядом: вроде на нее, а в то же время и сквозь нее. Рите он не понравился.

— Простите, я не танцую, — убавила она градусов в своей улыбке.

— Чё ломаешься, цаца? Пошли, говорю, — качнулся в ее сторону парень.

Рита подумала, что он пьян, и беспомощно оглянулась на Павлика. Павлик с невозмутимым видом протирал очки и не собирался вмешиваться. Тогда вмешался папа:

— Молодой человек, вам же сказали, девушка не танцует!

— Да? А эта девушка танцует? — перевел парень рыбьи глаза в сторону мамы и положил тяжелую, темную лапу ей на плечо.

Мама вскочила, опрокидывая стул, папа взвился, схватив нахала за грудки, и тот, пробормотав «Судьба твоя такая», сделал быстрое движение рукой. Папа вдруг затих и тихо сполз на пол, странно зажимая бок. Рита смотрела, как из-под папиных пальцев сочится кровь — откуда? Слышала, как громко кричит мама, — почему она так страшно кричит? Наблюдала, как к их столику сбегаются люди и, будто издалека, до нее доносилось: «Человека убили!»

Потом об этом случае судачил весь город. Какой-то отморозок, проигравшись в карты, поставил на кон жизнь человека. Проиграл и пошел выбирать жертву.

— Понимаешь, Матвей, — шептала Рита, вытирая невидимые в полумраке слезы, — получается, в тот вечер кто-нибудь из нас обязательно должен был умереть. Если бы я с ним пошла танцевать, он меня бы убил. Или маму. А убил папу… Я с тех пор панически боюсь дерущихся мужчин, мне кажется, что, если будет драка, один из них обязательно погибнет!

— Ты поэтому тогда увела от меня Гришку? Почувствовала, что я готов ему врезать? — догадался Матвей и притянул Ритину голову к своему плечу. — Ты плачешь? Вот бегемот, опять я тебя расстроил!

— Почему бегемот? — улыбнулась в темноте Рита.

— Потому что толстокожий. Не рассказывай, если тебе тяжело, я не хочу, чтобы ты плакала.

— Нет, ничего страшного. Я хочу рассказывать. Я должна кому-то это рассказать! — быстро утерла слезы Рита.

— Убийцу нашли?

— Нашли, конечно. Он и не прятался. Дали пятнадцать лет строгого режима.

— А куда делся этот твой бухгалтер?

— Павлик? Остался в Тюмени. Мы после того случая перестали встречаться. Мне не до него было — папу хоронили, квартиру продавали, потом переехали, — а он и не настаивал.

— А почему ты думала, что тебе повезло с этим занудой?

— Потому что он был слишком хорош для меня, — немного помолчав, призналась Рита.

— Это чем же он был так хорош? — ревниво поинтересовался Матвей.

— Красивый, серьезный, положительный… — стала вспоминать Рита.

— Прямо как я. А ты что же?

— А я была глупой, беспечной толстухой, — тихо сказала Рита и мысленно добавила: «Ею же и осталась».

— Тогда ты очень с тех пор изменилась, — серьезно сказал Матвей, — теперь ты умная, роскошная, интересная женщина.

— Правда? Ты первый мне так говоришь! — счастливо засмеялась Рита. — Хотя нет, не первый. Папа мне тоже так говорил. Знаешь, я в юности очень хотела похудеть, журналы всякие покупала с диетами, на воде сидеть пыталась. А папа ругался: «Выброси эти глупости из головы! Из тебя получается роскошная женщина! Просто твои сверстники — идиоты, ничего в женской красоте не понимают. А всякие твои подруги-селедки тебе просто завидуют!» Это он Женьку имел в виду.

— Почему Женьку? — не понял Матвей.

— Потому что она моя лучшая подруга, потому что она красива, как топ-модель, и потому что все наши мальчишки в нее были влюблены с восьмого класса.

— А в тебя?

— А в меня в старших классах втрескался наш биолог, он вызывал меня к доске и ставил пятерки просто так. А Женьке не ставил, гонял по всему учебнику и придирался. Она злилась, зубрила, даже в энциклопедии читала факты по теме. Поэтому, наверное, и стала энтомологом, из принципа! — улыбнулась Рита. — Она ведь с характером, не то что я — что задумает, обязательно сделает. Захотела в экспедицию, мух своих ловить — поехала и ловит!

— Ты так ярко про эту свою Женьку рассказываешь, я даже захотел с ней познакомиться, — заметил Матвей, и Рита рассмеялась:

— Только если поклянешься в нее не влюбляться!

— А что, были прецеденты? — хмыкнул Матвей.

— Были. В десятом классе взялась поговорить обо мне с одним мальчиком. Он понравился мне очень, поглядывал вроде бы в мою сторону. Ну, Женька и вызвалась стать парламентером…

— И что?

— И ничего. Он до выпускного экзамена портфель за ней таскал.

— И вы поссорились, — догадался Матвей.

— Вот еще! — фыркнула Рита. — Женька сказала, что он слишком вредным оказался, что я с таким экземпляром не справлюсь, а она его выдрессирует!

— Ишь ты, дрессировщица! — Матвей заложил руки за голову и сказал: — А я из-за девочки с Севкой подрался. В девятом классе.

— Ты? С Севкой? — Рита аж села, выскользнув из-под пледа. — Не верю!

— Правда-правда. Я одной девочке, Алене, стихи написал. Про Ассоль. Она их подружке показала, та Севке разболтала, а он меня дразнить вздумал. Пришлось расквасить ему нос!

— Так вот почему он тебя сегодня поэтом назвал! А ты до сих пор стихи пишешь?

— Нет, больше не пишу. Раньше писал, а с того случая — как отрезало.

— Жаль. Мне почему-то кажется, что у тебя были хорошие стихи.

— А хочешь покажу? Мама сюда, в Москву, привезла мои детские записи. Показать?

— Конечно! — воскликнула Рита, и Матвей выбрался из-под пледа и как был, голышом, метнулся выдвигать ящики секретера.

— Вот, нашел!

Матвей вернулся на диван, зажег бра, сел, подоткнув под спину подушку. Рита устроилась у него под рукой, и они вместе стали разглядывать страницы его мальчишеского альбома. Толстая тетрадь, потрепанная в уголках, была исписана неровными стремительными строчками, будто их автор спешил угнаться за своими мыслями. На полях строчки граничили с легкими, в несколько росчерков, рисунками: парусники, волны, чайки, подзорные трубы, тонкие женские профили и летящие силуэты.

— Ты просто как Пушкин, тот тоже на полях женские фигурки рисовал, — заметила Рита и попросила: — Почитай мне что-нибудь.

— Хорошо. Давай вот это, я его в четырнадцать лет написал, — прокашлялся Матвей и начал:

Рите приходилось видеть по телевизору, как читают свои стихи маститые поэты, и ей почему-то всегда было за них неловко. Они то подвывали, закатывая глаза, то рубили строки, выкрикивая слова ненатуральным речитативом. Матвей, наверное оттого, что не был маститым, читал стихи негромко, спокойно, без лишней патетики и рваных ритмов. И от его слов Рите ясно-ясно представился мальчик, мечтающий с томиком Грина на коленях.

— Замечательные стихи, — сказала она тихо, когда Матвей замолчал. И тот, будто боялся услышать нечто другое, переспросил:

— Правда? Тебе действительно понравилось?

— Очень! Прочти еще что-нибудь.

И Матвей прочел. Про Ассоль, из-за которой подрался с Севкой. Про молодого капитана и королеву океана. Про туземку с жемчугами в волосах.

— «Жемчуга в ее волосах сверкали тропической россыпью. Она снилась ему, в стихах появлялась легкою поступью», — повторила Рита за Матвеем. — Слушай, по-моему, очень талантливо. Жаль, что ты перестал писать. А почему ты перестал писать?

— Не знаю… Показалось, что глупости все это, немужское занятие. Я ведь очень остро тогда реагировал на все «немужское», выяснить для себя пытался, что значит жить «по-мужски».

— Что, начал пить-курить и материться? — хихикнула Рита.

— Нет, этим делом мама мне сразу всю охоту отбила заниматься. У нас на лестничной клетке Федя-алкоголик жил. Не то чтобы совсем пропащий, но два раза в месяц, когда на заводе деньги давали, по стеночке на этаж вползал, в двери свои барабанил и орал жене, чтобы открывала. Орал, сама понимаешь, не на французском языке. Она не открывала, и Федя прямо под дверью и засыпал. Так вот мама мне этого соседа показывала и говорила: «Мотенька, видишь, что случается с мужчинами, которые пьют, курят и сквернословят. Они, как собаки, живут на улице!»

— Сильный ход! А почему так радикально?

— А как еще? У меня же никаких родственников-мужчин не было. Да и вообще никаких родственников не было! Мама поздний единственный ребенок у своих родителей, когда они умерли, я еще не родился.

— А отец?

— А отец у меня виртуальный. Мама мне лет до семи фотографию космонавта Титова показывала и говорила, что мой папа в космосе погиб. А потом, когда вырос уже, объяснила, что родила меня для себя. Специально, чтобы быть не одной. Надо знать мою маму, чтобы понять, какой это был для нее поступок: переспать с чужим мужчиной, чтобы забеременеть.

— Многие женщины так делают… — не поняла Рита.

— Многие, но не мама. У нее отец был профессором-лингвистом, мать преподавала в институте французский язык. Воспитывали ее в традициях лучших образцов литературы: любовь, возвышенные чувства и все такое. Учиться пошла на филолога, факультет — сплошь женское царство, замуж так и не вышла. Когда родители умерли, маме уже за тридцать было. И тогда она решила меня родить. Рассказывала, что специально путевку купила в Пицунду, в санаторий. Познакомилась там с одним мужчиной и сделала все, чтобы забеременеть. Короче говоря, рос я без отца и про то, каким должен быть настоящий мужчина, рассказать мне было некому. Поэтому воспитывал в себе мужество сам, так, как я его понимаю.

— А понимаешь ты его так: никаких стихов-соплей, воля, натиск, колючий взгляд и стальная челюсть! — поддразнила Матвея Рита.

— А что, я таким кажусь? — удивился тот.

— Ты знаешь, все прошлые две недели, что я с тобой работала, ты именно таким и казался. Я еще думала, что ты редкостный сухарь и зануда, и фыркала, когда Женька намекала на служебный роман.

— А я сухарь? — удивился Матвей.

— Нет, ты пряник, — прошептала Рита. — Сладкий! — И куснула Матвея за мочку уха.

Тот с рычанием сгреб ее в охапку, и поначалу шуточная возня стала приобретать сексуальный накал.

 

Глава 14

До утра они так и не заснули. После второго приступа страсти обоим безумно захотелось есть, и они, торопливо одевшись и стараясь не шуметь, чтобы не разбудить маму, пробрались на кухню, собрали раскладушку и бессовестно подъели все, что нашлось в холодильнике. Так что Ольга Матвеевна, когда вышла утром на кухню, застала там не очень вменяемую парочку, которая пила чай и доедала батон с клубничным вареньем.

— Доброе утро, молодежь! Не спится? — с пониманием посмотрела она на сына, и тот расплылся в счастливой улыбке.

— С добрым утром, мам! Чего-то мы с Ритой так оголодали, что смели, кажется, все твои запасы! Ты извини, я сейчас в супермаркет сгоняю!

— Сама сгоняю, денег только оставь, — махнула рукой Ольга Матвеевна. — А вам собираться уже пора. Ты же вчера говорил, дело у вас с утра важное!

— Точно! — Матвей взглянул на часы и очнулся от любовной летаргии. — Через полтора часа нам надо быть в клинике. Рит, собирайся потихоньку и не вздумай краситься. Ты должна выглядеть больной и изможденной.

— По-моему, у Риты получится, — сказала Ольга Матвеевна, разглядывая темные круги под глазами у девушки. Судя по всему, молодые провели бессонную ночь. Надо спросить у соседки Лидии Сергеевны, вроде бы она говорила, у нее есть описание, как связать крючком детскую шапочку и пинетки.

Рита же, вспомнив, что им предстоит сегодня сделать, посерьезнела и принялась быстро убирать со стола. Потом наскоро причесалась и, опять усевшись на кухне в уголке, стала ждать, пока освободится ванная. Идти в комнату не хотелось — вид дивана, где они полночи занимались любовью, сбивал с настроя, а ей в ближайшие несколько часов понадобится ясный ум и холодная голова.

— Рита, чаю со мной выпьете, за компанию?

Ольга Матвеевна вышла из ванной и наливала себе чай в белый бокал. Рита согласно кивнула, Ольга Матвеевна налила и ей, поставила бокалы, присела к столу и спросила:

— Как вы себя чувствуете после вчерашних потрясений?

— Спасибо, я чувствую себя замечательно! — Лицо Риты осветилось счастливой улыбкой, и женщина улыбнулась ей в ответ:

— Ну и слава богу! Вы потом приезжайте ко мне в гости, когда вся эта ваша история закончится. Даже без Мотеньки, одна приезжайте! Сюда очень удобно добираться, от метро «Аэропорт» — одна троллейбусная остановка, потом в арочку, и сразу наш подъезд! Приезжайте, я почему-то уверена, что мы сможем подружиться!

— Да, спасибо, я приеду, — пообещала Рита. Ей тоже казалось, что с этой женщиной ей будет очень легко дружить.

* * *

Больница, куда Матвей вез Риту, располагалась где-то не очень далеко от дома Ольги Матвеевны. Рита еще слишком плохо знала Москву, чтобы понять, куда ее привез Матвей, а названия улиц от волнения никак не запоминались. В голове осталось что-то про ополчение и про набережную. Больница, на территорию которой они въехали после непродолжительных переговоров у шлагбаума проходной и быстрого мелькания сотенной бумажки, располагалась в нескольких облезлых пятиэтажных и одном новеньком девятиэтажном корпусах. Матвей подъехал к одному из облезлых зданий, помог Рите выбраться из машины и, бросив охраннику у входа: «Мы на пятый, в неврологию, на консультацию», быстро, через весь коридор, провел ее к широкой крутой лестнице.

— Это что, терапия у них такая, больных по лестницам гонять, — спросила Рита, оглядывая выщербленные ступени.

— Больные у них в лифте ездят, а мы ножками пойдем. Незачем нам с лишним персоналом сталкиваться, — объяснил Матвей и зашагал вверх.

Рита пошла следом. Наверху Матвей провел ее в выкрашенную белой краской дверь со стеклами — планки выкрасили неаккуратно, стекла по краям были замазаны белым — и постучал в другую дверь, с табличкой «Старшая сестра».

— Да, слушаю вас? — На стук вышла невысокая женщина средних лет в белом халате и гладко зачесанными волосами, собранными на затылке в тугой узел.

— Я от Козловского, насчет отдельной палаты.

— А, вы насчет аренды люкса! — кивнула старшая сестра. — Пойдемте!

Она провела Риту и Матвея в небольшой бокс в начале коридора: крохотный пятачок, дверь в санузел и палата метров девять, не больше. В палату втиснулись две убогие кровати — между ними проход меньше метра шириной — и две обшарпанные тумбочки, одна в изголовье, вторая — в изножье одной и той же кровати.

— Вот, выбирайте любое место, белье сейчас принесут. Можете переодеваться, вещи — сюда, — кивнула женщина в сторону стенного шкафа, который, оказывается, притулился в изножье той кровати, что осталась без тумбочки. Шкаф был выкрашен белой масляной краской и удачно мимикрировал на фоне белых, тоже крашеных, стен.

— Переодеваться? А во что? — спросила Рита.

— Ну, в рубаху, тапочки, халат! Вы что, ничего с собой не захватили?

— Мы как-то не подумали, нам сказали — люкс, мы решили, что тут все есть, — обвел Матвей выразительным жестом убогую больничную обстановку.

— Ладно, — сказала женщина, немного подумав, — я скажу сестре-хозяйке, чтобы прихватила вам сменку из резерва.

Старшая сестра вышла, а Рита с тоской поглядела на Матвея. Теперь ей стало страшно.

— Слушай, тут все так тесно, так близко. А вдруг они на меня бросятся?

— Кто — они?

— Тамарочка и Григорий!

— Зачем им на тебя бросаться?

— От злости, что мы раскусили их планы!

— Планы не раскусывают, а раскрывают. Ритка, не дрейфь! Все у тебя получится, я буду рядом. Значит, так. Ложись вот на эту койку, справа. Фотографии давай спрячем под подушку. С чего ты начинаешь разговор с Гришей?

— Говорю, что он мне не муж, и показываю ему фотографии. Поясняю, что мне их дал Толик. Тамарочка с Гришей начинают ругаться, и мы делаем так, что он признается в убийстве Толика, — послушно, как вызубренный урок, повторила Рита. — А вдруг он не признается?

— Куда ж он денется с подводной лодки! Попросим профессора напомнить, о чем он с Толиком в квартире разговаривал.

Тут в комнату вошла толстая тетка в белом халате и в белой же косынке, бросила на кровать стопку желтоватого казенного белья, рубаху с черным штампом на груди и фланелевый халат бурой расцветки. У кровати плюхнула дерматиновые черные тапки размера сорок второго, не меньше.

— Вот, переодевайтесь!

— А поменьше у вас тапок не найдется? — спросила Рита, разглядывая пару блестящих монстриков с кривыми вензелями «Н.О.», нарисованными белой краской на черном носке. Нет, определенно в палитре больничного колориста преобладает белый цвет!

— Поменьше из дома несите, — буркнула тетка и удалилась.

— Если это у них люкс, что же тогда происходит в палатах на три звезды? — задала риторический вопрос Рита, скинула пуховик, бросила его на соседнюю койку и стала застилать облюбованную кровать. Натянула наволочку на тощую подушку, заправила края простыни под тонкий комковатый матрац, приспособила вторую простынку под колючее суконное одеяло и успокоилась. Привычные и знакомые действия — сколько раз она вот так перестилала мамину постель в больнице, сколько раз меняла несвежие простыни дома! — будто выключили все ее эмоции и оставили только ясную голову и слово «надо». Тогда надо было поддерживать маму. Сейчас — выкинуть Гришу из своей жизни.

— Доброе утро! — в палату вошел профессор Дворецкий. — Экие тут у вас… хоромы.

— Привет, Риточка, привет, Самарин! — Севка Козловский выглядывал из-за плеча профессора. Оба они теснились на пятачке у входной двери. Пока Рита и Матвей стояли в проходе между кроватями, войти в крохотную палату кому-то еще возможности не было.

— Здравствуйте, Лев Казимирович! А что, уже десять тридцать? — всполошилась Рита. Пора звонить Тамарочке, а она с постелью возится!

— Десять двадцать пять, с вашего позволения. Вашему… Григорию позвоню ровно через пять минут.

— Рит, а вы уже можете звонить вашей Тамаре, — подсказал Севка.

Рита кивнула и полезла в сумочку за мобильником. Следом за аппаратом потянулся шнур. Так, где тут розетка? Розетка нашлась у изголовья ее кровати, Рита подключила зарядник, включила телефон и набрала по памяти Тамарочкин номер.

— Алло. — Тамарочкин голос был глухим и тусклым. Таким, как будто она всю ночь плакала.

— Тамарочка, здравствуй, это я, — осторожно сказала Рита. Почему-то, услышав это глухое безжизненное «алло», она подрастеряла уверенность, что Тамарочка — мошенница и аферистка, которая хочет выжить ее из квартиры.

— Ритусик, это ты? Ты куда исчезла? Твой Гриша раза четыре прибегал тебя разыскивать. Ты где? — слегка ожила Тамарочка. Видно, чужие заботы отвлекали ее от собственной скорби.

— Тамарочка, я в больнице. Тут такое дело… Мне вчера на улице плохо стало, я сознание потеряла. Пока прохожие «скорую» вызвали, кто-то сумочку украл, с документами и деньгами. Хорошо, мобильник в пуховике был, в кармане. Тамарочка, ты не могла бы приехать ко мне, денег привезти? И ключи я тебе отдам, чтобы ты смогла для меня белье из квартиры взять, тапочки, халат. Меня здесь на три недели оставляют.

— Ритусик, да что там с тобой приключилось? Давай я Гришке скажу, пусть что надо привезет?

— Тамарочка, не нужно Грише ничего говорить. Я не хочу, чтобы он знал, где я. Я его боюсь. Приезжай одна, пожалуйста!

— Хорошо, хорошо, говори, какая больница!

— Больница? — подняла Рита глаза на Севку, и тот подсказал:

— Третья межрайонная, неврологическое отделение.

— Я в третьей межрайонной больнице, в неврологическом отделении. Вторая палата, — послушно повторила Рита и нажала кнопку отбоя. И тут же телефон в ее руках разразился мелодией звонка.

— Алло, Та… — начала было Рита, уверенная, что это звонит с уточнениями Тамарочка.

— Рита, ты где? Ты куда пропала? Почему у тебя телефон был отключен? Я всю ночь по больницам и моргам звонил! — заорал в трубку муж Гриша, и Рита испуганно отодвинула ее от уха, глядя на серебристый аппаратик, как на ядовитое насекомое. — Рита, ты как себя чувствуешь? Где ты находишься, отвечай! — не унималась трубка, и Рита отключила телефон. Руки дрожали, спина взмокла так, будто она пробежала стометровку.

— Что-то быстро он перезвонил. Сидел, что ли, рядом с Тамарочкой? Или так совпало, что на включенный аппарат попал? — задумчиво протянул Севка. — Если с Тамарочкой сидел, сейчас уже собирается в больницу мчаться. Давайте-ка, граждане, займем места согласно сценарию!

Рита подхватила больничную амуницию и, протиснувшись мимо мужчин, юркнула в туалет переодеваться. Там, натягивая жесткую (от крахмала?) рубашку и завязывая под горлом тесемки, послушала, как входит в роль профессор. Его баритон беспрепятственно проникал через дверь туалета.

— Григорий Борисович, голубчик, я звоню вам с не очень приятным известием. Ваша супруга в больнице. Приступ у нее вчера случился на улице, прохожие «скорую помощь» вызывали. К сожалению, кто-то похитил сумочку Маргариты Ивановны, и единственное, что при ней нашли, — мою визитную карточку. Ваша супруга всю ночь пробыла без сознания, со мной смогли связаться только сегодня утром, я сразу же поехал к Маргарите Ивановне. Рецидивы? Вы знаете, мне пока трудно говорить, чем вызвана вчерашняя потеря сознания… Вы думаете, все-таки съела? А какие именно препараты в аптечке были? Жаль, что вы не запомнили. Думаете, опять попытка суицида? Я помню, вы звонили вчера. Что же вы, голубчик, в таком состоянии на улицу ее отпустили? Ах да, сбежала! Да, да, возможно, вы правы, я сообщу об этом здешнему врачу… А вы сами разве не хотите подъехать? С врачом поговорить, жену повидать. Вы же единственный ближайший родственник, и если выяснится, что Маргарита Ивановна потеряла дееспособность… Она в третьей межрайонной больнице, голубчик. Отделение неврологии, вторая палата. Я здесь, возле нее. Ну что вы, Григорий Борисович, разве я веду речь об оплате? Я, прежде всего, врач и нахожусь возле Маргариты Ивановны по своему врачебному долгу. Да конечно же дождусь.

Профессор сделал паузу и подвел итог разговору:

— Пренеприятнейший молодой человек. Я ему про несчастье с супругой рассказываю, а его, похоже, главным образом интересует, можно ли ее теперь отправить в психиатрическую клинику и сколько я с него возьму за услуги.

Рита накинула поверх рубахи чудовищный бурый халат и повертелась перед зеркалом, вмазанным в стену над жестяной раковиной умывальника. В зеркале отразились голова и плечи, остальное осталось за рамками мутноватого стекла. Но и того, что в нем поместилось, хватило, чтобы понять: больничная одежда превратила Риту в полнейшее чучело. Бурый халат придал коже болезненный зеленоватый оттенок, и девушка теперь выглядела самой настоящей пациенткой, подобранной накануне где-то возле Белорусского вокзала.

— Рита, у меня нет слов. Вы выглядите так, будто вас действительно подобрали вчера на улице, — подтвердил ее ощущения Севка, когда Рита вернулась в палату, опять протиснулась между мужчинами и устроилась на больничной койке, накрывшись серым суконным одеялом и подоткнув под спину подушки с обеих кроватей.

— Она-то выглядит, а нам с тобой где притаиться? Здесь, что ли? — Матвей с сомнением оглядывал стенной шкаф, куда только что повесил Ритин пуховик. Пуховик вольготно раскинулся на пластмассовых плечиках и занял почти все свободное пространство шкафа.

— Спокойно, Самарин, у меня все продумано. Мы с тобой в сортире засядем, — успокоил Матвея Севка. — Пошли пока покурим на лестнице, нервы успокоим. Профессор, вы с нами?

— Я, с вашего позволения, с заведующим отделением пообщаюсь. Мой ученик, на курсе у меня учился в восемьдесят пятом году, — откликнулся Дворецкий.

— Тогда сбор здесь, — Севка кинул взгляд на наручные часы, — ровно в одиннадцать пятнадцать. А вы, Рита, пока расслабьтесь, книжку почитайте. Матвей, на, передай Рите!

И Севка протянул Матвею томик в черной обложке, «Черновик» Лукьяненко.

— Откуда она у вас, вы что, в квартиру ко мне заходили? — испуганно посмотрела на книгу Рита.

— Я, Риточка, вчера в книжный магазин зашел. Но ваша реакция мне нравится, посмотрим, как среагирует на книгу Гриша. Ладно, Рита, вы пока входите в образ, а мы через полчаса вернемся.

И мужчины, друг за другом, гуськом, едва не задевая плечами стены темного тамбура, вышли из убогого люкса. Рита подержала в руках черный том. Действительно, совершенно новая книга и даже пахнет еще типографской краской. Она раскрыла роман и попыталась читать, но буквы пролетали мимо сознания, совершенно не желая складываться в слова. Рита вылезла из-под одеяла и стала смотреть в окно. Слева вид из окна слегка портила железная, в пятнах ржавчины, пожарная лестница.

Впрочем, вид с высоты пятого этажа и так не впечатлял. Новый больничный корпус остался по другую сторону здания, а по эту сторону окна выходили на унылую пятиэтажку с цифрой семь, криво нарисованной на фасаде коричневой краской. В седьмом корпусе, похоже, располагалось приемное отделение. Рита понаблюдала, как из-за угла ее больничного корпуса вывернулась машина «Скорой помощи» и, внося свою лепту в грязно-снежное месиво на площадке перед подъездом, стала разворачиваться задней дверце к крыльцу. Из приемного покоя вышли люди с каталкой и переложили из машины какого-то человека.

От окна тянуло холодом — рамы были не заклеены. Мало того — верхний шпингалет был не закреплен, и сверху окно зияло приличной щелью. «Люкс с кондишном!» — тихонько усмехнулась Рита и полезла обратно под одеяло, греться. Опять уселась, откинувшись на подушки, и снова попыталась почитать книжку. На этот раз получилось: похождения героя увлекли. Тоже ведь как досталось человеку: пришел домой, а там совсем чужая баба поселилась, всю мебель поменяла и говорит, что всю жизнь тут и жила.

— Да, заходите!

Стук в дверь отвлек Риту на самом интересном месте. Покурили, что ли? Прошло уже полчаса?

— Рита, Рита, ты здесь! Господи, как же ты меня напугала!

Гриша бросился к ней с порога, в три прыжка преодолевая путь от двери до кровати. И резко затормозил, уставившись на книгу, которую читала девушка. Руки, которые он растопырил было (обниматься, что ли, хотел?!), поникли подбитыми крыльями.

— Что это у тебя? — Голос дрогнул.

— Роман. Фантастический. Про другую реальность. Медсестра дала почитать.

Рита отложила книгу в сторону и лихорадочно соображала, что ей теперь делать. Время тянуть, пока мужчины придут?

— А ты что подумал?

— Да я чего только не передумал за это время!

Гриша согнал с лица выражение растерянности и принялся размахивать руками, атакуя:

— Всю ночь как идиот я обзванивал морги и больницы! Как будто чувствовал, что ты попала в историю! Скажи мне, ну за каким чертом тебя опять понесло на улицу?

«Не за каким, а от какого», — мысленно ответила Рита, а вслух сказала:

— А почему ты все время на меня орешь?

— Да потому что испугался за тебя, дурочку. — Гриша расстегнул «молнию» на синей, типа «аляски» куртке, сел на край Ритиной кровати и попытался взять девушку за руку.

Рита руку убрала. Ей захотелось отодвинуться от мужчины, как можно глубже вжаться в стену. Она заслонилась раскрытой книгой, как щитом, и сказала:

— А мне показалось, что ты испугался моей книги.

— Книги? А чего в ней такого страшного, — криво усмехнулся Гриша. Попытки взять Риту за руку он прекратил, и теперь его тонкие, узловатые в фалангах пальцы с розовыми продолговатыми ногтями сплелись в нервный узел поверх колена.

— Гриш, — сказала Рита, задумчиво глядя на его пальцы, — у тебя слишком чистые для нефтяника ногти.

— А при чем тут ногти? — не понял он, разглядывая свой маникюр.

— А при том, что нефть так въедается в кожу — месяц ничем не отмоешь. Гриш, ты мне наврал, да? Ты не нефтяник? И ты мне не муж, да?

Гриша перевел взгляд с ногтей на Риту, и его глаза показались девушке черными от полыхнувшей в них ненависти.

— Как же ты меня достала, дура убогая…

И вот тут Рита перестала держать фасон и стала отползать от этих убийственных глаз, как можно крепче вжимаясь в стенку.

— Григорий Борисыч, голубчик, вы уже здесь? Не ожидал, что вы так быстро доберетесь!

Профессор Дворецкий стоял на пороге палаты ангелом-хранителем и внимательно смотрел на Гришу поверх очков. Он где-то раздобыл халат и выглядел не вчерашним чудаковатым стариком-профессором, а авторитетнейшим светилом медицины.

— Здравствуйте, профессор. Я тут был неподалеку, на «Полежаевской», когда вы мне позвонили, добрался на маршрутке, очень быстро, — отчитывался Гриша, будто школьник. Видимо, под впечатлением от профессорской метаморфозы.

— Извините, друзья мои, но мне послышалось, что вы говорили друг с другом на повышенных тонах. Григорий Борисыч, смею напомнить, что вашей жене…

— Он мне не муж, — громко сказала Рита и добилась, чего хотела.

Теперь Гриша опять смотрел на нее, а не на Дворецкого. А значит, не мог заметить две тени, которые мелькнули за спиной профессора, недостаточно широкой и высокой, чтобы полностью загородить происходящее в тамбуре больничного люкса.

— Лев Казимирович, этот человек — самозванец. Он хочет меня убить. Отравить. И завладеть моей квартирой.

Рита говорила отчетливо и уверенно, будто переводила с английского. Страха не было, растерянности не было. Вообще ушли все эмоции, осталась только собранность и деловитость, будто она присутствовала при важных переговорах.

— Рита, ты что несешь? Лев Казимирович, вы слышите, что она городит? Кто тебя собирается убивать? — Гриша встал с ее кровати и оглянулся на профессора, будто приглашая полюбоваться на глупую бабу.

— Ты, — спокойно посмотрела на него Рита. — Ты мне в сок отраву подмешал.

— Да если бы я тебе отраву подмешал, ты бы сейчас в морге лежала, а не в больнице! — взорвался Гриша. — И вообще, это ты сама все таблетки из теткиной аптечки сожрала, психопатка!

— Григорий Борисович, если вас не затруднит, говорите потише. Тут люди с нервными отклонениями лечатся, их могут напугать ваши крики. — Профессор наблюдал за Гришей с отстраненным интересом, будто козявку какую разглядывал.

— Лев Казимирович, вы видите, видите? — показал Гриша в сторону Риты. — У нее опять обострение. Разве можно мою жену с таким психозом держать в обыкновенной больнице? Разве не нужен ей специальный, особый уход?

— Гриш, ты меня в психушку, что ли, упечь хочешь? — спокойно спросила Рита.

— Вы не представляете, что я вчера пережил. Оставил ее, спящую, дома, а когда через полчаса вернулся, нашел в квартире настоящий разгром. Из антресолей все выкинула и свалила на полу кучей, от таблеток пустые упаковки валяются. А самой дома нет! И телефон мобильный отключен! Это счастье, что вчера ее подобрали и сюда привезли! И неизвестно, что она успела натворить и кто за это ответит! — Гриша больше не отвлекался на Риту, переключившись полностью на профессора.

— Григорий Борисыч, я никак в толк не возьму, что вы, собственно говоря, от меня хотите?

— Я хочу, чтобы вы дали заключение о том, что моя жена нуждается в лечении у психиатров. Ведь только по счастливой случайности она после вчерашней выходки отделалась легким испугом. А могла попасть в руки бомжей или бандитов. Или под машину.

— Вот бы ты, Гришенька, обрадовался! — подала реплику Рита, и Гриша дернул спиной, как лошадь от укуса овода.

— Ритуль, ты здесь? — вдруг раздалось от двери.

Профессор обернулся, и Рита увидела, что из-за его плеча торчат знакомые кудряшки.

— Профессор, и вы здесь? Здравствуйте!

В палату протискивалась бледная, но улыбающаяся Тамарочка.

 

Глава 15

Выглядела Тамарочка не очень хорошо — глаза припухшие, на бледных щеках проступили крупные веснушки, отчего ее лицо казалось забрызганным капельками грязи. Она скинула с головы отороченный норкой капюшон кожаного пальто, и стало заметно, что голова ее перехвачена черной, сложенной в ленту косынкой. Taмарочка пролезла мимо профессора — тот втиснулся между шкафом и кроватью, пропуская, — обошла Гришу, холодно кивнув ему мимоходом, и присела на край Ритиной постели, расстегивая пуговицы у горла и равнодушно отпихивая к стене книжку в черной обложке.

— Уф, запарилась по ступенькам забираться. Пыталась лифта дождаться, но его все время кто-то перехватывает. Ну, Ритусик, жива? И слава богу! Вижу, все тут у тебя налаживается: и профессор приехал, и Гриша тут как тут. Нет, ты не думай! — запротестовала она, уловив движение в Ритином лице и по-своему его истолковав, — я Гришке твоему ничего не говорила! Он сам откуда-то узнал, где ты!

— Ему профессор позвонил. И теперь Гриша уговаривает Льва Казимировича упрятать меня в психбольницу, — спокойно сказала Рита, внимательно следя за выражением Тамарочкиного лица.

— Ишь ты, не уймется никак, — сверкнула глазами Тамарочка, — со вчерашнего дня пытается справку получить, что ты — психическая!

— Тамара, выбирайте выражения! — взвился Гриша. — Тут и так проблем хватает, без ваших инсинуаций!

— Чего? Ты кем это, гад ползучий, меня обзываешь? Какая у меня сунация? Я всю правду, как есть, говорю! Профессор, разве нет? — глянула Тамарочка через плечо, призывая Дворецкого в свидетели, и вновь повернулась к Рите, объясняя: — Толик мой, упокой, Господи, его душу, вчера сразу заметил, о чем твой муженек хлопочет. Так и спросил его в лоб, что, мол, хочешь бабу свою в психушку упечь, а сам ее квартиркой распорядиться?

— Что ты несешь, дура! — Гриша за спиной Тамарочки сделал такое движение, будто хотел броситься на нее, но остановился, одумавшись. — Твой Толик-алкаш навыдумывал всякой ерунды, а ты повторяешь.

Тамарочка вспыхнула и стала разворачиваться к обидчику, а Рита, подняв на Гришу внимательные глаза, громко и четко спросила:

— И поэтому ты спустил его с лестницы?

— Что? — повернула Тамарочка к Рите раскрасневшееся лицо.

— Тамара, Толик не сам упал с лестницы, его столкнули. Это сделал Гриша. Есть свидетели, — объяснила Рита, не сводя глаз с Гришиного лица.

Гриша как-то странно дернул щекой, сказал:

— Ну все, этот дурдом меня достал, — и попятился к выходу. Уперся спиной в профессора, который стоял в проходе несдвигаемой глыбой, и пожаловался ему через плечо: — Вы видите? Теперь у нее к шизофрении еще и паранойя добавилась. Не было никаких свидетелей!

— То есть ты сознаешься, что без свидетелей Толика с лестницы спустил? — вкрадчиво спросила Рита.

— Да я… да ты! — начал хватать воздух ртом Гриша.

— Ах ты, гад, да я тебя своими руками придушу! — Тамара бросилась на него, угрожающе растопырив пальцы.

Гриша кинул на Риту полубезумный взгляд, извернулся и просочился-таки за спину профессора. Сделал рывок к двери и с громким стуком — «Да твою мать!» — налетел лбом на открывшуюся дверь туалета.

— Нехорошо выражаться, тут дамы. — Севка выдвинулся из туалета всей своей шкафоподобной тушей и с интересом наблюдал, как Гриша потирает ушибленный лоб. — Шишка будет, надо что-нибудь холодное приложить!

— Вы кто? — спросил Гриша совершенно замороченным голосом.

— Рояль в кустах! Вернее, два рояля.

Севка прихватил Гришу за локоть и распорядился из-за профессорского плеча:

— Ну-ка, дамы, распределитесь по кроватям, а то, если толпой стоять, нам тут места не хватит!

Тамарочка, угомонившаяся от неожиданного поворота событий и переставшая прорываться через профессора, тихо вернулась к Рите и села на ее койку. Профессор опять втиснулся между кроватью и стенным шкафом, пропуская в палату Матвея, Гришу и Севку. Мужчины сели на вторую кровать, зажав между собой Гришу, и Севка предложил:

— Колись.

— Что значит колись? — трепыхнулся Гриша.

— То и значит. Рассказывай, кому пришла в голову светлая идея выкинуть Риту из квартиры и почему ты убил Толика.

Тамарочка при последних словах вздрогнула и тихо заплакала, а Гриша поморщился и, мотнув головой в сторону Матвея, спросил:

— Слушайте, вы что, в сговоре с этим типом, ее шефом? Вы бандит?

— Я юрист, — поскромничал Севка.

— Ага. А Ритка, значит, завела шашни со своим шефом, и теперь таким способом вы хотите развести меня с женой, чтобы не делить имущество? Оскорбляете меня, выдумываете всякую ерунду, аферистом выставляете? Да я на вас в суд подам! Профессор, вы свидетель, моя жена наняла бандитов!

— Она тебе не жена, — с удовольствием сказал Матвей.

— Попробуй доказать! У меня свидетельство о браке есть и свадебные фотографии!

— Эти, Гришенька? — нежно спросила Рита, запустила руку под подушку, вытащила снимки, выбрала тот, где незнакомая девушка-невеста была сфотографирована крупно, с бокалом в руке, и показала его Грише.

— Откуда они у тебя? — рванулся он к Ритиной кровати, но Матвей с Севкой повели плечами, и рвануться у Гриши получилось только шеей.

— С антресолей выпали вместе с книжкой. А еще выпали фотографии Толика, детские, где он с мамой и отцом. Оказывается, тети-Таин муж — отец Толика, — объяснила Рита Тамарочке.

— Он мне ничего не говорил… — Несмотря на припухшие веки, глаза Тамарочки стали огромными.

— Конечно не говорил. Зачем ему кому-то говорить, что права на квартирку имеет. Он и с Тамаркой этой познакомился, чтобы поближе к папашиной квартирке быть!

Гриша метнул в сторону Тамарочки злобный взгляд. Он так резко сменил тон, что не только Рита во все глаза на него уставилась — профессор в своем углу у шкафа поправил очки, поражаясь резкой перемене, произошедшей в этом человеке. Гриша перестал дергаться и психовать. Теперь между Севкой и Матвеем сидел уставший желчный человек.

— Когда он вчера в профессора вцепился на лестничной клетке со своей мигренью, все к себе затащить пытался на консультации, мне это очень не понравилось. А когда стал выспрашивать, что с Риткой, правда ли, у нее крыша съехала, и кто теперь будет решать все ее дела, я сразу понял: мужик себе на уме и не так прост, как кажется. Ну и специально поднялся с ним покурить. Трепанулся ему у чердака, что Рита сбрендила и профессор готов выписать мне об этом справку. Только я не ожидал, что этот Толик сам в ответ взбесится. Схватил меня за грудки, орать принялся, что не для того он полгода ждал, пока старуха окочурится, чтобы всякие хлыщи его квартиру к рукам прибирали. Орал, что раскроет Ритке глаза, что выведет меня на чистую воду и прочую подобную муть.

— И ты испугался, что такая замечательная комбинация — девушка одна, родственников нет, назвался мужем, довел ее до невменяемости, выдурил генеральную доверенность, и получай свои пол-лимона за квартирку, — накрылась медным тазом? И спустил Иволгина с лестницы? — понимающе усмехнулся Севка.

— Что? — затравленно взглянул на него Гриша.

— С лестницы, говорю, ты его спустил. Менты нашли следы побоев и частички кожи под его ногтями. А? Колись, столкнул бедолагу? — Севка внимательно разглядывал длинную царапину на Гришиной щеке.

— Я испугался, что это он спустит меня с лестницы. Он вел себя как настоящий псих, он мне рубашку порвал, щеку вон оцарапал. Я его просто оттолкнул, а он оступился и грохнулся. Это был несчастный случай, — сказал Гриша.

— Следователю расскажешь, какой это был случай. — Севка набрал номер на мобильнике и проговорил в трубку: — Артем, ты где? А, ну тогда подгребайте в шестой корпус, пятый этаж, вторая палата. Наш герой чистосердечно раскаивается.

— А про то, что этот Толик Риткину тетку прикончил, тоже рассказывать? — спросил Гриша.

— Что? — охнула Рита.

— А то, что зашел ваш бедный Толик к старушке в гости, намешал в чаек клофелинчику. Старушка выпила и преставилась.

— Ах ты, гад, выдумываешь ты все! — Тамарочка взвилась злобной фурией и подскочила к Грише, явно намереваясь вцепиться ему в лицо.

— Тихо, Тамара, тихо! — Севка вскочил с кровати, перехватил и сгреб женщину в охапку. — Вы мне подозреваемого повредите, как потом экспертиза будет царапины различать? У него и так шишка лишняя появилась!

— Сумасшедший дом! — доверительно сказал Гриша, повернувшись к Матвею. — Можно я к окну отойду, подальше от этой психованной бабы?

Матвей отодвинулся, пропуская. Гриша подошел к окну и прижался к стеклу лбом, видимо решив приложить к свежей шишке холодное. Постоял так несколько секунд — Рита на всякий случай переползла к другой спинке кровати, возле которой Севка утешал рыдающую на его груди Тамарочку. И вдруг Гриша быстрым движением повернул шпингалет, рванул на себя оконную раму, вскочил на подоконник, перемахнул на пожарную лестницу и стал шустро спускаться вниз.

— Куда, куда!

Пока Севка отлепил от себя Тамарочку, пока пробирался бочком к окну, столкнувшись на пути с Матвеем и еще несколько секунд потеряв на то, чтобы разобраться, кто кого пропускает вперед, Гриша уже спустился ниже четвертого этажа.

Севка выругался, быстро достал свой мобильник и заорал:

— Артем, ты где?!

— Здесь я уже. — В палату вошел еще один шкафообразный парень, и Рита узнала в нем мужчину, что вчера у подъезда задавал ей вопросы про Толика. — О, сколько вас тут набилось, как селедок. Где подозреваемый?

— Вон он, — мрачно кивнул Севка в сторону распахнутого окна, и Рита, стряхнув наконец оторопь, перебралась на другую сторону кровати, встала на колени прямо на подушки и увидела, как далеко внизу мелькает Гришина блондинистая макушка и серый мех на синем капюшоне его куртки. Вот Гриша спрыгнул с последней перекладины, отошел на несколько шагов от лестницы, отсалютовал им, стукнув одной рукой по сгибу второй руки, и рванул за угол здания. И тут же вылетел обратно, рухнув тряпичной куклой на обледенелый асфальт. Следом показался капот «скорой помощи», машина затормозила в нескольких сантиметрах от Гришиной головы.

— Да ни х… себе! — воскликнул Севка, а Рита охнула, зажав рот обеими руками.

— Что там, что?

Матвей, Тамара, Артем теснились в проходе друг за другом, пытаясь хоть что-то разглядеть из окна. Профессор Дворецкий сохранял в своем углу у шкафа полную невозмутимость. У двери бокса топтался парень, который пришел вместе с Артемом. Он с любопытством вытягивал шею, но пройти в глубь палаты не пытался — там уже не оставалось места.

— По-моему, твоему подозреваемому нехорошо. На него «скорая помощь» наехала, — объяснил Севка Артему. — Только что.

Артем выругался и кинулся вон из палаты, а Севка плюхнулся на свободную кровать и сказал:

— Как же я устал, братцы! Тамара, может быть, хотя бы вы не будете меня мучить и сразу нам расскажете, когда вам в голову пришла замечательная идея свести Маргариту с ума?

— С головой не накрыли, значит, живой… Что? — обернулась пробившаяся к окну Тамарочка, наблюдавшая, как санитары из приемного покоя положили Гришу на носилки и унесли в здание. — Кого свести с ума?

— Тамарочка, давайте рассуждать логически. — Севка откинулся к стене и принялся загибать толстые пальцы на лопатообразной ладони. — Во-первых, вы дружили с Ритиной теткой и могли знать подробности Ритиной биографии. Во-вторых, вы впустили в квартиру Гришу. В-третьих, вызвали психиатра. Лев Казимирович, в вашей порядочности никто не сомневается, — отреагировал Севка на возмущенное шевеление из профессорского угла. И продолжал: — В-четвертых, у вас в доме почему-то оказались документы на Ритину квартиру.

— Их Толик принес, — тихо сказала Тамарочка и обессиленно опустилась в изножье Ритиной кровати. — Я не знаю, почему они оказались у него в бумагах.

— Вот, и это в-пятых, — потряс Севка в воздухе внушительным кулаком, который образовался в результате этих его загибаний, — сын покойного мужа Ритиной тетки почему-то оказался вашим… бойфрендом! По-моему, улик больше чем достаточно!

— Что-то вы все сегодня меня всякими дурацкими словами обзываете. То сунацией, то френдой… Я думала, тебе действительно помощь нужна. — Глаза Тамарочки, обращенные к Рите, были полны слез и укоризны. — Бросила все, приехала. А у вас тут цирк.

Она достала из кармана куртки мятый носовой платок и стала промокать им нос.

— Тамарочка, мне действительно нужна твоя помощь! — виновато взглянула на женщину Рита. Она даже чуть отстранилась от Матвея, который сидел рядом и держал за руку, будто оберегая ее от всего происходящего. — Понимаешь, у Гриши была сообщница, и мы хотим ее найти!

— Риточка, я здесь ни при чем, чем хочешь поклянусь! Толиком, памятью его поклянусь!

— Тамара, а как вы с Толиком познакомились? — спросил Матвей, которому тоже уже было невмоготу от навалившихся событий.

— А он пришел ко мне пылесос продавать. Моющий, за три тысячи долларов. — Тамара высморкалась и мечтательно улыбнулась. — Хороший такой! И сосет, и моет, и фильтр для пыли не нужен! Толик, когда показывал, всю прихожую мне пропылесосил!

— Купили? — поинтересовался Севка.

— Не-а, откуда у меня такие деньги. Но Толика чаем напоила и… вообще. Дружить мы стали. Он ведь умный у меня, веселый, хоть и с характером… был.

— А с тетей Таей он… общался? — с трудом выговорила Рита.

— Заходил иногда, помогал ей. Мы оба помогали ей по хозяйству. Я — в магазин сбегать, пол помыть. Толик краны ей починил, они текли в ванной и на кухне. Рит, ты что, поверила Гришке, что Толик Таисию отравил? — со страхом поглядела на Риту Тамарочка, и Рите показалось, что та прокручивает в голове какие-то воспоминания.

— А с Гришей он вас познакомил? — опять спросил Матвей.

— Да никто меня ни с кем не знакомил! Ритуль, ну поверь, в первый раз про Гришку твоего услышала, когда ты мне из Праги позвонила! — прижала Тамарочка к груди платок, стиснутый в кулаке. — Если бы ты не сказала, что муж твой за ключом подойдет, близко бы его к квартире твоей не подпустила!

— Тамара, я не звонила тебе из Праги, — напомнила Рита.

— Ну-ка, ну-ка, разговор перестает быть томным, — насторожился Севка. — Тамара, а почему вы решили, что это Рита звонила?

— Потому что она так и сказала: Тамарочка, привет, это Рита. Сказала, что муж ее с вахты приезжает и надо ему ключи от квартиры отдать. Я еще удивилась, спросила, что за муж, почему не рассказывала про него. А Рита… ну, та, что звонила, засмеялась и сказала, что она хотела с ним развестись, да передумала. Сказала, что надо дать ему шанс исправиться. Поэтому, когда Ритуля вчера сказала, что Гриша ей не муж, я решила, что они опять поругались. А потом смотрю — она его и вправду не может вспомнить, решила, что это у нее из-за нервов. И позвонила Льву Казимировичу. Я же не знала, что из Праги не Рита звонила, а кто-то еще.

— Тамара, вы можете точно вспомнить, когда был звонок? — С Севкиного лица слетели остатки сонного выражения.

Тамара пошевелила губами, подсчитывая, и с удивлением взглянула на Севку.

— Два дня назад всего! А кажется — неделя уже прошла, столько всего в эти два дня навертелось!

— Телефончик в определителе сохранился?

— Наверное. У меня вообще мало звонков было в эти дни. Я ведь думала, что потеряла уже телефон. Номер набираю — говорят, что отключен или вне сети. А вчера вечером отыскался — в кресле возле подлокотника в щель завалился, разряженный. Сейчас посмотрю.

Тамара вытащила свой серый с розовым аппаратик и принялась пищать клавишей, бормоча:

— Так, это мне Ритусик утром звонила, это Эмма Серафимовна из Германии проверяла, как дела, это я Толику звонила. Вот, вот он, этот номер! — показала Тамарочка отыскавшуюся цифровую комбинацию.

Севка сверил ее со своими записями в маленьком блокноте, разочарованно хмыкнул и спросил у Риты:

— Твой номерок?

— Нет, конечно! — отвлеклась на минутку Рита.

Она тоже, на всякий случай, щелкала мобильником, отлистывая свои немногочисленные за последние три дня звонки. Вот ей звонил Гриша, вот она звонила Тамарочке, это звонок Матвею, вот опять Гриша. А вот это что за номер? Рита рассеянно взглянула на Тамарочкин аппаратик и опять вернулась к своему, вспоминая, кто же это ей звонил. И застыла, уставившись в ровную строчку из одиннадцати цифр. Та же самая комбинация, что и в Тамарочкином телефоне. Рита вспомнила, кто ей звонил.

— Всеволод, я знаю, кто звонил Тамарочке из Праги. Тамара здесь ни при чем, — сказала она. И тихо заплакала, уткнувшись Матвею в колючий джемпер. Нет, этого не может быть!

— Господа хорошие, мы так не договаривались!

В палату стремительно вошел коренастый мужчина лет сорока. Белый халат, шапочка, сдержанное возмущение на строгом лице.

— Мы договаривались, что вы арендуете люкс на четыре часа для приватной консультации. В результате уже почти час все отделение слушает ваши крики, а из вашего окна вываливается человек!

— Он не вывалился, он спустился по пожарной лестнице, — поправил Матвей.

— И попал под машину «Скорой помощи»! Под окнами моего отделения! Нет, вы как хотите, но даже при всем уважении к Льву Казимировичу это не стоит тех денег, что я с вас взял!

— Какие проблемы, доктор, добавим! — примирительно сказал Севка. — Скажите лучше, что с тем чудиком, который из окна вылез?

— А с какой стати он это сделал? — вопросом на вопрос ответил доктор.

— Не захотел приватно консультироваться, — туманно объяснил Севка, и врач не стал настаивать.

— У него сильное сотрясение мозга, трещина в челюсти. Месяц в больнице полежит, принимать пищу пока сможет только в жидком виде, через соломинку. Надо его родственникам сообщить, чтобы приехали, полис привезли. Кто-нибудь знает, как зовут этого человека и как связаться с его родственниками? — Врач строго обвел взглядом присутствующих.

— Я знаю, его зовут Тюлькин Григорий Борисович, — тихо сказала Рита. Потом нажала на мобильнике кнопку вызова и заговорила в трубку ровным безжизненным голосом: — Привет, это я. Твой Гриша под машину попал, лежит в третьей межрайонной больнице, в травматологии. Я подумала, тебе важно об этом знать. — Минуту послушала дыхание в трубке и нажала кнопку отбоя, не дождавшись слов.

 

Глава 16

— Ритусик, ты кому звонила?

Тамарочка решилась первая нарушить паузу, повисшую в палате на добрых полторы минуты. Все это время Матвей оторопело разглядывал Ритин профиль — заострившийся, посеревший, растерявший все краски. Глядя на Риту, казалось, это не Тамарочка, а она только что потеряла родного человека.

— Рит, ты что, знаешь, кто сообщники Гриши? — спросил Матвей и попытался заглянуть Рите в глаза.

— Знаю… — Рита сидела с отсутствующим видом, будто глядела внутрь себя и силилась разглядеть что-то важное.

— Тогда скажи нам! — осторожно попросил Матвей, и Рита вынырнула из собственных глубин и посмотрела на Матвея растерянно-виноватым взглядом.

— Матвей, отвези меня домой. Пожалуйста!

— Во денек! — крякнул на своей кровати Севка. — Маргарита, так нечестно!

— Почему? — перевела на него взгляд ореховых глаз девушка.

— Да потому что мы со вчерашнего дня эту загадку разгадываем! Разгадали почти, а вы нам сказать не хотите, кто всю кашу заварил!

— Простите меня, — обвела Рита глазами всех присутствующих, — я не могу сейчас об этом говорить.

— Рита, пойми, мы же волнуемся за тебя. Скажи, кому ты звонила? — сжал Матвей Ритину ладонь.

Рита вяло ответила на пожатие и сказала, отводя глаза в сторону:

— Я точно знаю, что все закончилось. Мне ничего не грозит. Спасибо вам за все, что вы для меня сделали. Но я не могу назвать вам имени этого человека. Это мое личное дело. Извините.

— Ну, раз личное дело, давайте закругляться! — Севка скрипнул кроватью и встал во весь свой шкафоподобный рост, отчего палата оказалась заполненной почти до отказа. — Пошли, Самарин, покурим, пока Маргарита переоденется. Да и рванем по домам, хватит уже шухер разводить.

Мужчины вышли на площадку, спустились на полпролета и остановились возле окна с приоткрытой фрамугой.

— Финтит твоя Маргарита, ох финтит. — Севка закурил, сделал глубокую затяжку и теперь задумчиво выпускал дым в сторону приоткрытого окна. — Что хочешь делай со мной, Самарин, а дело здесь нечисто. Не удивлюсь, если девушка наша хитрее, чем кажется. Слишком уж вовремя наследник Иволгин с лестницы кувыркнулся!

— Севка, не начинай! У меня эта история уже вот где! — резанул Матвей ладонью по горлу. Сделал еще две затяжки и попросил: — Вернись без меня в палату, ладно? Скажи Рите, что я внизу ее жду, в машине.

И побежал по ступенькам вниз, чтобы не видеть Севкиного сочувствующего взгляда, чтобы не читать в нем: «Что, брат, опять попался на гнилой романтике?» Похоже, попался. Пошел Ланселот на дракона защищать честь прекрасной дамы, а дама тому дракону — давняя приятельница… Матвей в сердцах аж пристукнул кулаком о капот своей машины, и та радостно замигала габаритками и заорала на все голоса сигнализацией. Выругавшись, Матвей стал лихорадочно нажимать на кнопку пульта, палец не попадал, кнопка не срабатывала, и пока сигнализация, наконец, отключилась, она успела выдать достаточно рулад, чтобы из окон палат повысовывался возмущенный медперсонал.

— Мужчина, сейчас же прекратите шум!

— Простите, уже все! — примирительно поднял руки Матвей, успокаивая краснолицую толстуху, сердито глядевшую на него со второго этажа, отпер машину и юркнул внутрь. Включив зажигание и прогревая двигатель в ожидании. Риты, он тихо злился. На себя, на нее, на Севку и на то, что жизнь опять выставила его посмешищем.

— Матвей, простите, отчества не помню, меня не подвезете за компанию? — открыв дверцу со стороны пассажира, в салон заглядывала Тамарочка. — Все равно нам с Ритусиком в одну сторону ехать!

— Куда, простите? — отвлекся Матвей от раздраженных мыслей.

— Я говорю, все равно же Ритусику домой ехать, возьмете меня с собой?

— Да, конечно, — холодно кивнул Матвей. Все правильно, отвези даму, откуда брал, и можешь быть свободен.

Тамарочка, не замечая его холодности, забралась на заднее сиденье. Немного погодя туда же забралась и Рита. И Матвей, физически, всем телом ощущая, что возле него — пусто, тронул машину с места и стал аккуратно выруливать к выезду из больничного городка.

— Ритуль, а теперь ты можешь говорить? Ну кто все-таки звонил мне из Праги, а? Кто велел Гришку в дом пустить, а? Ну скажи, я же места себе теперь не найду, ну пожалуйста! — затеребила Тамарочка Риту, когда машина выехала с узкого проезда вдоль набережной и выбралась на широкое шоссе.

— Тамара, я не могу, я не хочу об этом говорить, — глухо ответила Рита.

Матвей попытался поймать в зеркале ее взгляд, но увидел только темную макушку. Рита сидела, запустив в волосы пальцы, опустив лицо, и то ли сама покачивалась из стороны в сторону, то ли отзывалась на покачивание рессор.

— Матвей, скажите, а Гришку этого теперь судить будут, да? За то, что он Толика моего с лестницы столкнул? — не добившись ответов от Риты, Тамарочка переключилась на Матвея.

— Боюсь, Тамара, его вина недоказуема, — сказал Матвей, стараясь не отвлекаться от дороги.

— Как — недоказуема? Он же сам признался! — удивилась Тамарочка.

— Боюсь, что, если дело дойдет до суда, он точно так же сам откажется. Да и вряд ли в милиции уголовное дело откроют, они уже все списали на несчастный случай.

— Как — списали? А зачем же тогда следователь в палату приходил? И вы говорили, что кожу под ногтями нашли…

— А это, Тамарочка, психическая атака была, чтобы Гриша растерялся и в грехах своих покаялся. Севка знакомых ребят из милиции попросил поприсутствовать. Если бы Гриша при них признался, они бы дело открыли. А так — несчастный случай, вопрос закрыт.

— Вот ведь как, погиб человек, и никому дела до него нет, и никто убийцу не осудит! — завсхлипывала Тамарочка, а Рита подняла голову и сказала:

— Тамарочка, по-моему, ему досталось. По заслугам.

И та затихла до самого дома, видимо, как и Матвей, не поняв, кому досталось по заслугам, Грише или Толику.

Знакомый подъезд встретил их тишиной и безлюдьем. Даже консьержки почему-то не было на месте. У лифта Матвей слегка задержался, решая, ехать ли с Ритой в квартиру или уже закончить проводы. Посмотрел на ее осунувшееся отрешенное лицо и почувствовал такой острый приступ жалости, что поспешно шагнул в тесноватый для них троих лифт. Попытался встать рядом с девушкой, но Тамарочка как-то так развернулась, тыкая в электронный замок кнопкой ключа, что Рите пришлось прижаться в одном углу лифта, Матвею — в другом. Пока поднимались на третий этаж, он пытался поймать взгляд Риты, но та смотрела в пол, и к моменту, когда лифт открыл двери, Матвей почувствовал, как внутри его поднимается глухая тоска и усталость.

— Зайдешь? — наконец-то посмотрела на Матвея Рита, подойдя к двери квартиры. Посмотрела, будто не видя его. Будто он — не в центре ее взгляда, а так, где-то сбоку, мелкая деталь большой картины.

— Нет, Рита, спасибо, мне в офис пора! Работать надо. — Матвей сам не ожидал, что его голос окажется таким сухим. Таким жестким. Таким шершавым.

— Да, в офис, — встрепенулась Рита, и в глазах промелькнул отблеск возвращения.

Но Матвей, не заметив, продолжал:

— Твое заявление об отпуске я подписал, отдыхай пока.

Он развернулся и пошел вниз по ступеням, то ли ожидая от Риты оклика, то ли желая, чтобы она оставила его в покое. Дотопал до второго этажа и, разозлившись на себя за дурацкую раздвоенность, дальше по ступенькам побежал, решительным шагом пересек фойе первого этажа, перешел дорогу, открыл машину и включил зажигание. И тут зазвонил его мобильник.

— Матвей Алексеевич, это Тамарочка. Я вашу визитку нашла, вспомнила, что вы обещали с похоронами помочь…

— Да, да, конечно, — откашлялся Матвей, прогоняя острое чувство досады, что услышал вовсе не тот голос, на который рассчитывал, — что от меня требуется?

— Вы знаете, только что соседка от матери Толика звонила, говорит, ей плохо стало. Мне нужно срочно туда ехать, это в Бибиреве. Подвезете?

— Спускайтесь, Тамара, я тут, в машине уже сижу, — устало сказал Матвей. В Бибирево так в Бибирево. Все лучше, чем сидеть в офисе и копаться в собственных ощущениях.

* * *

— Давай, давай, Колян, чуток на себя прими!

Четверо мужиков-могильщиков ловко опускали заколоченный гроб в яму, расковырянную накануне в мерзлой земле и присыпанную выпавшим ночью снежком. Матвей равнодушно смотрел, как опускается обитый черной тканью ящик, как мужики вытягивают из-под него широкие стропы, как ждут чего-то, опершись на лопаты.

За последние несколько дней он устал так, как не уставал никогда. И усталость была не физической, хотя хлопот и суеты с похоронами Толика на него свалилось предостаточно. Выполняя свое обещание Тамарочке и отчасти заглаживая вину за то, что втянул ее в неприятные разборки в больнице, Матвей полностью взял организацию похорон на себя. Сама Тамарочка, похоже, растеряла остатки неуемной, казалось бы, энергии. Ее только и хватило, что выхаживать мать Иволгина, одинокую пенсионерку, которая слегла от горя. Поэтому на Матвея свалилось все: и о месте на кладбище договориться, и гроб с венками заказать, и о транспорте позаботиться. Похоронить человека на московском кладбище оказалось не так-то просто. Матвей, наверное, так бы и не прокрутил скрипучую шарманку из «нельзя», «не положено», «нет возможности», на смазку которой похоронные клерки всех мастей запрашивали слишком уж жирные суммы. Он собирался было сдаться и объявить Тамарочке и мамаше Иволгина, что не будет им могилы на кладбище, а будет урна с дорогим прахом — на кремацию похоронная машина соглашалась гораздо легче, — но тут к делу подключился Севка, поднял какие-то свои связи, и все свершилось, как по волшебству. И место нашлось на Капотнинском кладбище, и катафалк подали прямо к подъезду, и несколько венков достались бонусом к обитому черной тканью гробу.

Проводы Толика Иволгина в последний путь обошлись Матвею в круглую копеечку, а вместе с расходами на слежку за Гришей, на обустройство места действия финала истории с самозванцем-мужем и на мзду оперативникам за хлопоты его кошелек отощал более чем на три тысячи долларов. Однако не эта, в общем-то не фатальная, финансовая брешь огорчала Матвея. И хлопоты, и расходы — все казалось пустяком на фоне отчуждения, которое возникло между ним и Ритой. Пять дней назад, разозлившись на нее за молчание и странные тайны, он приказал себе быть мужчиной, прекратить распускать слюни и не позволять водить себя за нос. И теперь, разглядывая исподтишка Ритину фигурку в терракотовом пуховике, ее руки в черных перчатках, тискающих букетик белых, будто восковых, калл, и боясь заглянуть ей в лицо, почти скрытое капюшоном с меховой опушкой, Матвей очень ясно понял: вся его суета и беготня последних дней, все так охотно принятые на себя похоронные хлопоты — попытка вытеснить из головы мысли об этой женщине.

— Мотенька, ты пойдешь землю кидать? — осторожно тронула его за руку мама, и Матвей очнулся от дум.

Тамарочка, придерживая под локоть грузную старуху в черном, вела ее к кучке земли у могилы. Та, опираясь на Тамарочкину руку, дотянулась, взяла горсть и бросила землю в яму. Тамарочка проделала то же самое, и Матвей понял, что могильщики ждут, пока все присутствующие бросят по горсти земли на крышку гроба.

Присутствующих, кстати говоря, было не очень много. Кроме Тамарочки, матери Толика, Риты, Матвея и его мамы, неожиданно настоявшей на том, чтобы ехать на кладбище («Хочу посмотреть, как хоронят в Москве!»), в жидкой толпе у могилы переминались замерзшая консьержка Анна Макаровна, две старухи, видимо знакомые матери Толика, и двое растерянных мужиков лет сорока в куртках и трикотажных шапочках. Матвей подошел, кинул горсть земли в могилу и быстро отошел в сторону озябших мужиков.

— Пожалуйте помянуть усопшего. — К Матвею и его соседям подошла одна из старух. — Вера Петровна всех домой приглашает!

— Отчего бы и не помянуть Толяна? Помянем! — потер ладони один из мужиков и объяснил Матвею, по-своему истолковав его рассеянный взгляд: — Мы с ним работали в одной конторе! А вы ему кто будете?

— Никто, — пожал плечами Матвей, — я, пожалуй, поеду.

— Да ладно, мужик, ты чё? — по-свойски подмигнул ему сосед. — Поминки же, всех подряд накормят. И нальют! Езжай, не тушуйся!

Матвей дико взглянул на собеседника, поискал глазами мать — она стояла и что-то говорила опустившей голову Рите. Потом, будто почувствовав взгляд Матвея, оглянулась и махнула ему рукой, мол, погоди, не до тебя сейчас. И тогда он, больше не в силах бороться с усталостью и пустотой, повернулся и пошел с кладбища, всем сердцем мечтая добраться до постели и уснуть. Ехать в пустую холостяцкую квартиру не хотелось совершенно, и Матвей, подумав, понял, куда он хочет попасть.

* * *

— Рита, я буду вам очень признательна, если вы примите мое приглашение!

Мама Матвея коснулась ее локтя, и Рита будто почувствовала, как от руки этой женщины струится тепло. Голос тоже был теплым. И взгляд, когда Рита все-таки подняла глаза и посмотрела Ольге Матвеевне в лицо, был добрым, понимающим… Родным? Рита попробовала на вкус возникшее ощущение. Да, действительно. Ольга Матвеевна глядела на нее почти так, как когда-то глядела мама: с лаской и пониманием. А не с сочувствующим любопытством, как консьержка Анна Макаровна, которая, казалось, все ждала от нее каких-то подробностей и деталей. Не с виноватой затравленностью, как Тамарочка, которая будто бы пряталась от Риты возле матери Толика и даже сейчас держалась особняком. Не с профессиональным сочувствием, как вчера напросившийся на чашку чая профессор Дворецкий, в чьих вежливых расспросах Рите чудились строки истории болезни. Не с деланым радушием, как продавщицы многочисленных магазинчиков, где Рита проводила время все эти пять дней, стараясь убежать от одиночества, которое вдруг навалилось на нее окончательно и бесповоротно.

Такой одинокой Рита не чувствовала себя никогда. Даже после смерти мамы рядом оказалась тетя Тая, Женька писала ей поддерживающие, ободряющие письма… А теперь в электронном ящике осталось лишь последнее письмо, про Африку. Наверное, Рите было бы легче, уйди она с головой в работу, но, похоже, эта страница ее биографии закрыта. Рита каждый раз ежилась, вспоминая металл в голосе Матвея, когда он ей сказал: «Пока отдыхай!» А потом что? Ясное дело, увольняйся!

Думать про «потом» у Риты не было ни сил, ни желания. И она все эти пять дней потратила на уборку квартиры (недра антресолей в награду подарили ей альбом с марками и стопку дореволюционных рождественских открыток, а под ванной обнаружилась позеленевшая медная ступка с пестиком), на похороны урны с тети-Таиным прахом (неожиданно легко и не очень дорого удалось договориться и закопать ее в могиле профессора на Востряковском кладбище) и на знакомство с Москвой.

Если бы не печальные обстоятельства, Рита согласилась бы, что для знакомства со столицей она выбрала самое удачное время: Москва уже готовилась к Новому году, а потому украшалась изо всех сил. Ресторанчики в центре выставляли у входов елки, венки и кое-где ледяные скульптуры. А возле ресторана на Красной площади Рита даже увидела стрельцов, один — с секирой, второй — с живым соколом на руке.

Магазины заманивали прохожих декабрьскими распродажами, выставляя в витринах опять же елки, снеговиков и Санта-Клаусов. Многочисленные Санты, давно уже вытеснившие Дедов Морозов, попадались на каждом шагу, вручая прохожим листовки со скидками и адресами распродаж. И однажды Рита даже расхохоталась, когда очередную листовку ей вручил Санта-Клаус — надувной толстяк. Именно так: прорезиненные штаны и куртка у Санты были заполнены воздухом, отчего он казался толстым красным колобком. Над туго-натуго затянутым воротом колобка торчала тощая шейка. А из-под криво нахлобученной красно-белой шапки виднелось прыщавое личико со впалыми щеками. Видимо, к Новому году подрабатывал какой-нибудь оголодавший студент. Рита тогда взяла у бедолаги листовку с пятьюдесятьюпроцентными скидками и зашла в какой-то магазинчик на Тверской, торговавший молодежной одеждой. Ценники в магазинчике были аккуратно перечеркнуты, сверху старой цены проставлена новая. И все равно одежда оставалась очень дорогой. Словно, прикидывала Рита, разглядывая свитер с нарочито спущенными петлями, четыре цены вначале накинули, а теперь две остались.

Из того магазинчика Рита ушла, но очень скоро набрела на торговый комплекс в «Охотном ряду», и вот там-то и спасалась все эти дни от одиночества. Она могла часами сидеть за столиком в ресторанном дворике за чашкой кофе и разглядывать, как люди встречаются у фонтана, как проносятся мимо с ворохом пакетов, как снуют вверх-вниз в прозрачном лифте. Рита даже иногда включалась в предпраздничную суету, заходя в какие-нибудь бутики и примеряя джинсы, блузки, юбки и плащи. Она даже купила себе кое-что: три лохматые гирлянды золотого, серебристого и зеленого цвета и красно-белый колпак Санты. Но все это проходило мелкой рябью по поверхности ее души, оставляя нетронутой ту муть, что она так старательно похоронила в глубинах. И прав Матвей, что говорил с ней металлическим голосом. Он, наверное, ждал, что она расскажет ему все-все. А сделать этого она не может. Физически. Рассказать ему все — до конца самой во все поверить. И поднять муть с глубины. И умереть, потому что она не представляет, как ей после этого жить дальше.

Поэтому Рита и не звонила ему все эти дни, прилежно выдавливая из памяти того Матвея, который кормил ее в восточном ресторанчике, помогал сбегать из дома и читал стихи про капитанов и туземок. То, что было до стихов, Рита старалась не вспоминать особенно старательно, тщательно откапывая в памяти образ прежнего шефа, сухаря и зануды Матвея Алексеевича, и закрывая им ненужные, лишние, окончательно расклеивающие ее воспоминания.

Как раз вчера начало срабатывать — Матвей уже не стоял перед глазами прекрасным принцем, уже почти превратился в прежнего сухаря-шефа. К моменту, когда Тамарочка позвонила и позвала на кладбище, выветрились последние остатки влюбленности, и у Риты очень хорошо получалось не смотреть в сторону Матвея. И сердце почти не екало, если туда не смотреть. И пульс если и частил, то совсем чуть-чуть. И тут Ольга Матвеевна вдруг подошла звать ее к себе в гости.

— Я знаю, как вам досталось в последние дни. И представляю, как вам одиноко в пустой квартире. Поедемте прямо сейчас, после похорон!

— Пожалуйте помянуть покойника, Вера Петровна всех к себе приглашает! — Старуха в черном, видимо соседка матери Толика, выскочила из-за Ритиной спины так неожиданно, что девушка вздрогнула. И посмотрела виновато на Ольгу Матвеевну, мол, видите, прямо сейчас не получится!

— Давайте сразу после поминок поедем, — опять положила руку ей на локоть Ольга Матвеевна. — Я пироги испекла с яблоками и корицей. Устроим девичник, посиделки без мужчин.

Звучало хорошо. Рита даже запах корицы ощутила — мама часто добавляла ее в сдобу. Рита вспомнила маленькую уютную квартирку Ольги Матвеевны, вспомнила свою пустую громадину, где она всю последнюю неделю спала с включенным в коридоре светом (оставаться в полной темноте было очень страшно, чудились шаги и чужое присутствие), и сказала:

— Хорошо, Ольга Матвеевна, я с удовольствием к вам зайду!

— Вот и замечательно! — легко улыбнулась Ольга Матвеевна и огляделась. — Что-то я Матвея не вижу… Надо его предупредить, что буду сегодня не одна, чтобы не нагрянул!

Мужики-могильщики закончили засыпать могилу и аккуратно похлопали лопатами по рыхлому холмику из грунта и снега. Один из мужчин в куртке и трикотажной шапочке бережно положил поверх холмика венок из лапника, перевитый красной лентой. Рита пошла класть свои каллы и наклонилась к могиле почти одновременно с Тамарочкой, которая, разогнувшись, прошептала:

— Рит, ты едешь на поминки? Мне с тобой поговорить надо.

— Еду, — кивнула Рита, и Тамарочка молча повернулась и пошла к пазику с черной полосой на кузове. Следом потянулись остальные.

До квартиры матери Толика в Бибиреве добрались на удивление быстро — то ли оттого, что утренние пробки уже рассосались, а вечерние еще не начались, то ли потому, что водители сторонились, суеверно пропуская кладбищенский автобус. Всю дорогу Рита отрешенно смотрела в окно автобуса, машинально отмечая на рекламных щитах очередного Деда Мороза, который что-либо продавал в честь Нового года: мобильный тариф, бытовую технику, квартиру в новостройке. Нет, все-таки она теперь живет в другой реальности, где Дед Мороз из доброго волшебника с подарками превратился в делягу-продавца. Где елки — проводила Рита глазами дивную конструкцию — не деревья, а пирамиды из синих флажков и зеркальных сфер. Где деньги — то самое, ради чего можно предать.

 

Глава 17

Мать Толика жила в панельной, вполне приличной девятиэтажке. Дверь с домофоном, чистый подъезд, ряды свежеокрашенных почтовых ящиков, лифт без скрипа и надписей. На площадке у лифта — неожиданные горшки с бурно разросшимися цветами. Рита даже остановилась и потрогала бело-зеленые крапчатые листья.

— Петровна тут их разводит, у нее каждый отросток приживается, вон, целые джунгли получились! — объяснила старуха-соседка, вышедшая из второго лифта и отставшая от Тамарочки с Верой Петровной, которые уже звонили в двери квартиры.

Им открыла женщина лет сорока с утомленным бесцветным лицом, отошла вглубь, и распахнутая дверь приглашала всех: и тех, кто ездил на кладбище, и тех, кто поднялся следом на лифте (еще двух востроглазых бабулек в платках и испитого вида мужичка в джинсах и заправленной под ремень фланелевой рубахе) — зайти в дом.

Поминальный стол был накрыт в большой комнате и, судя по разной высоте и ширине накрытого, похоже — простыней, пространства, состоял из двух столешниц. Лезть к окну, куда сели Вера Петровна, Тамарочка и две старухи с кладбища, Рите не захотелось. Ольге Матвеевне, судя по всему, тоже. И они, пропустив вперед консьержку Анну Макаровну, востроглазых бабулек и снявших куртки и трикотажные шапочки мужиков (теперь они остались в одинаковых серых джемперах), сели с узкого и низкого края, рядом с испитым мужичком, который пристроился за стол так неуверенно, будто ждал, что вот-вот прогонят. Не зря ждал — старухи в черном глядели на него строго и даже пытались что-то нашептать Вере Петровне. Но та сидела колодой, ни на что не реагируя, и старухи смирились.

Гости расселись и замерли, ожидая команды начать. С минуту за столом ничего не происходило, и тут один из мужчин решился, сказал:

— Ну, помянем Анатолия, хороший мужик был! — и принялся откручивать крышечку на ближайшей бутылке с водкой.

Ритин испитой сосед встрепенулся, поерзал на табурете, умещаясь поудобнее, и тоже потянулся скручивать голову ближайшей бутылке. Скрутил, поспешно налил себе с полстакана и выпил в три глотка, запрокинув голову и судорожно дергая острым щетинистым кадыком. Потом поставил стакан на стол, крякнул и зашарил глазами по столу, выбирая закуску.

— Степка, ты бы хоть подождал, пока остальным нальют. — Одна из старух в черном смотрела на мужичка с таким осуждением, что он опять слегка втянул голову в плечи и сказал сипло:

— А чё ждать? Поминки же, чокаться нельзя?

— Нажираться тоже нельзя! — сказала старуха. — Обрадовался, схватил, присосался! Вон, соседкам своим лучше налей!

— Это в момент! — засуетился мужичок, занося горлышко бутылки над Ритиным стаканом. Та поспешно закрыла его ладонью и придвинула мужичку стопочку. Тот плеснул в стопочку, точно вровень стеклянным краям, затем в стопочку Ольги Матвеевны, так же умудрившись не пролить ни капли.

— Ну, Толян… Анатолий, жизнь ты прожил короткую, но хорошую! — Мужичок в сером джемпере тоже разлил водку по соседним стопочкам и теперь со своей стопкой в руках держал речь, повернувшись к большой черно-белой фотографии Толика, что стояла на полке мебельной стенки. Картонная рамка фотографии с угла была перехвачена капроновой черной лентой. Толик серьезно и задумчиво глядел поверх рюмки с водкой, накрытой куском серого хлеба. Слева от снимка горела свеча. — Мы, твои сослуживцы, можем честно сказать — ты был хорошим товарищем, сыном, муж… э… — замялся сослуживец, глядя на Тамарочку, — другом. И пусть жизнь твоя оборвалась так нелепо, мы будем помнить тебя как человека кристальной души и чистого сердца. Пусть земля тебе будет пухом, Толян! — Мужичок осушил стопку в один глоток, сел и принялся накладывать себе в тарелку картошку, селедку и рисовую кашу с изюмом и черносливом.

— Кутью отдельно кладите, отдельно, с нее начинать надо, — заподсказывала старуха со строгим взглядом, но мужичок отмахнулся и принялся наворачивать селедку вперемешку с рисом и изюмом.

Рита поглядела на свою стопку. Пить водку совершенно не хотелось. Тем более что непонятно было, как ухватить стопку так, чтобы не расплескать налитую до краев жидкость.

— Чё, девка, удивляешься, как я всклянь налил? — просипел сосед, и Рита задумалась над новым словом. Всклянь… вровень с краями, что ли? — Ща отолью. — Сосед подхватил ее стопку и выплеснул треть содержимого в свой стакан. — Во, держи!

— Спасибо.

Рита поставила стопку и потянулась к тарелке с рисом. Как это назвала старуха? Кутья! Кутья оказалась сладкой, слегка отдавала медом. Заедать ею водку? Фу!

Рита возила вилкой по тарелке и думала, когда уже можно будет уйти. Обстановка за столом угнетала. Мать Толика все так же смотрела перед собой невидящим взглядом, не замечая ни рюмки с водкой, ни тарелки с кутьей, которую ей положила Тамарочка. Сама Тамарочка уже выпила пару стопок и жевала рис, изредка поглядывая на Риту виновато-независимым взглядом. Мужики-сослуживцы, словно близнецы в своих одинаковых джемперах, самозабвенно выпивали и закусывали. Старухи, и кладбищенские, и те, что появились из лифта, тоже споро работали челюстями, изредка поглядывая на фотографию Толика лицемерными скорбными взглядами.

Рита тоже поглядела на снимок и на несколько мгновений застыла над своей тарелкой. Ей почудилось, что взгляд человека на фотографии стал печальным и просящим. Свеча, что ли, так бликует? От этого взгляда Рите окончательно стало не по себе, и она поднялась из-за стола:

— Вера Петровна, Тамара, вы извините, примите мои соболезнования, мне пора идти.

— Подожди, Рита, мне тебе кое-что сказать надо!

Тамарочка поспешно соскочила со своего места и принялась пробираться между столом и стенкой. От ее движения пламя свечи возле фотографии Толика задрожало, и теперь Рите почудилось во взгляде на снимке раскаяние.

— Пошли, на кухню выйдем! — потянула Тамарочка Риту, и та с облегчением ушла от жующего и пьющего стола, показав глазами слегка встревоженной Ольге Матвеевне, что у нее все в порядке.

— Танечка, ты выноси пирожки, да и садись со всеми! — попросила Тамарочка на кухне женщину, что открывала им двери. Теперь женщина укладывала на два блюда крохотные печеные пирожки. Она кивнула, подхватила блюда на обе руки и ушла в комнату. А Тамарочка, дождавшись, пока та уйдет, объяснила Рите: — Троюродная племянница Веры Петровны, из Сызрани. Приехала на похороны, потом останется за ней ухаживать. А я домой вернусь, не могу больше здесь. Хотя как я там буду одна — не представляю.

Тамара привалилась спиной к стене — ни стола, ни стульев на кухне не было, видимо, вся мебель несла поминальную вахту — и сказала, не меняя интонации:

— Рита, мне уже пятую ночь подряд Толик снится.

— И что? — не поняла Рита.

— Он просит, чтобы ты его простила. Говорит, пока не простишь, его Бог не примет.

— Тамарочка, да за что мне его прощать? — не могла взять в толк Рита.

— Понимаешь, — Тамарочка смотрела в пол, — я тут подумала… Кажется, этот Гришка-паскудник правду сказал. Мог Толик Таисию отравить. Он в тот вечер к ней заходил в девять часов кран ремонтировать. На кухне. Вроде неделю назад чинил, а тут опять прорвало.

— Тамарочка, ну что ты выдумываешь! У тети Таи в квартире все такое старое, неудивительно, что часто ломается! — всплеснула руками Рита.

— Ритуль, ты меня не перебивай, ладно? Я ведь все эти ночи сплю очень плохо. Как Толик приснится — так сердце колотится, что просыпаюсь и по нескольку часов уснуть не могу, все думаю и вспоминаю. И знаешь, получается, что он чуть ли не с первого вечера, как у меня остался, про Таисию выспрашивал. Что, мол, за соседи на площадке, можно ли им его пылесос предложить. Я сказала, что вряд ли Таисия купит, а он еще переспрашивал, одна она живет или, может, дети к ней ходят, может, они возьмут. И потом, когда я к Таисии пошла с уборкой помогать, напросился со мной. Я не хотела его брать, тетка твоя не очень-то чужих в дом пускала, а он все равно выскочил за мной, стал с теткой твоей знакомиться, спрашивать, что в доме починить надо. В общем, привыкла к нему Таисия, а Толик взял моду обязательно к ней заходить каждый раз, как ко мне приходил.

— Ну и что, Тамарочка? Что же плохого в том, что Толик помогал одинокой старой женщине?

— Да ничего, Ритуль, ничего! Только приходил он от нее злым каким-то, не разговаривал со мной — рычал. А в тот вечер, когда три часа с краном у нее провозился, пришел веселый… Нет, неправильное слово… Взбудораженный какой-то. Шутил, подмигивал, спрашивал, на что бы я потратила полмиллиона долларов. А утром вспомнил, что я должна сходить к Таисии, что она вроде бы просила помочь ей занавески снять и постирать. Я и пошла, в дверь звонила минут десять, потом забеспокоилась, что плохо с ней, домой вернулась за запасными ключами. Ну и нашла ее под кухонным столом, остывшую уже. А на столе — две чашки из-под чая. Тогда мне не до того было, закрутилось все — милицию вызывали, «скорую». А сейчас думаю: никогда бы Таисия вот так чашки на столе не оставила. Она даже за мной сразу все убирала, только я встану из-за стола. Получается, ее скрутило, когда она чай с Толиком пила. А он, выходит, перешагнул через нее и домой пошел. Или, как Гришка этот говорил, сам Таисии яду налил. И когда я про это думаю и про то, что он, оказывается, сынок профессорский, у меня в голове все прямо по полочкам складывается: Толик мог сделать это, чтобы забрать квартиру у Таисии.

— Тамарочка… — коснулась Рита ее руки, и Тамарочка оторвала от пола взгляд и подняла на Риту виноватые воспаленные глаза.

— Знаешь, как он бесился, когда ты объявилась? Орал, что ты аферистка, он точно знает, что никаких родственников у Таисии нет и не было. А когда Гришка твоим мужем назвался, Толик весь вечер бушевал и телефон о стену грохнул. Понимаешь, Ритуля? Так орал, будто у него пылесос этот за три тыщи отобрали! И профессора в самом деле расспрашивал, сошла ты с ума или нет… Так что, Ритусик, сложилось у меня в голове, что правду Гришка сказал. Убил мой Толик твою тетку, а со мной познакомился, чтобы к ней поближе быть.

— Тамарочка, перестань себя накручивать! — сжала Рита безвольную ладонь приятельницы. — Ты своими мыслями и довела себя до того, что Толик теперь тебе каждую ночь снится! Нашла, кому верить — мошеннику, который нам с тобой голову морочил! И который Толика с лестницы столкнул!

— Рит, так ты нас прощаешь? Меня и Толика, прощаешь? — вклинилась Тамарочка в Ритины увещевания, и та сбилась:

— А тебя-то за что?

— За то, что в дом к твоей тетке его привела!

Рита слегка поежилась — по ногам потянуло откуда-то сквозняком — и сказала:

— Тамарочка, тебе не за что просить у меня прощения. И Толику не за что. Если он и виноват в смерти тети Таи, то Бог ему судья.

Тамарочка посмотрела на Риту уже без виноватинки во взгляде, улыбнулась и хотела что-то сказать, но тут из комнаты послышались крики:

— Гаси, гаси! Да кто же водкой огонь заливает, бестолочь!

Женщины метнулись в комнату, откуда явственно потянуло горелой бумагой. Рита с Тамарочкой вошли и застыли у порога: один из сослуживцев Толика быстро топал, глядя себе под ноги, будто исполнял какую-то странную чечетку. Справа и слева от него было пусто — соседи сгрудились у краев стола. Старухи, сидевшие напротив сослуживца, теперь заглядывали под стол, наблюдая за его ботинками. Мать Толика смотрела на мужика, закрыв одной рукой рот, вторую положив на сердце. Ее взгляд перестал быть отсутствующим и сделался испуганным.

— Что стряслось? — спросила Тамарочка, и испитой мужичок объяснил, почесывая в затылке:

— Тут, это, свечка на фотку упала, лента полыхнула, а за ней и фотка следом!

Рита посмотрела на полку: портрета Толика не было, рюмка валялась опрокинутая, в лужице мок кусок хлеба и огарок свечи в маленькой подставке-подсвечнике.

— Товарищ Толика вышел покурить, открыл входную дверь, получился сильный сквозняк. Форточка, вон, открыта, — теперь объясняла Ольга Матвеевна, кивая на верхний угол окна, где легко шевелилась штора. — Свечка от сквозняка упала на фотографию. Лента капроновая сразу вспыхнула, за ней рамка заполыхала. Все так быстро произошло, никто ничего сообразить не успел. Хорошо, второй товарищ не растерялся: выплеснул на фотографию водку из своей рюмки, смахнул ее на пол и теперь, вон, тушит.

Сослуживец Толика тем временем закончил свою чечетку, поднял с пола фотографию и бросил ее на стол. Рита взглянула на обугленный картон и услышала, как за ее спиной тихо ахнула Тамарочка. Весь низ снимка обгорел, обгорела и нижняя половина лица Толика. А то, что осталось, приобрело цвет, коричневый, нескольких оттенков. И глаза на снимке теперь были не серыми, а светло-коричневыми, почти бежевыми, и будто излучали неяркий свет.

— Риточка, ты видишь, Бог его простил! — прошептала, задыхаясь, Тамарочка, а Рита, у которой от всех этих событий вдруг разболелась голова, попросила:

— Ольга Матвеевна, может, пойдем?

* * *

Всю дорогу, пока они на метро добирались от «Бибирева» к «Аэропорту», Рита то сомневалась, правильно ли она делает, что едет в гости к матери Матвея, то, прокручивая мистический казус с фотографией Толика, чувствовала, что не ехать нельзя. Одна в пустой квартире она не сможет находиться физически. Бежевые глаза с фотографии буквально впечатались в ее память. Ольга Матвеевна пыталась задавать Рите какие-то вопросы, но вагон грохотал так громко, что ей приходилось кричать Рите на ухо. Поэтому уже возле станции «Петровско-Разумовская» Ольга Матвеевна отложила свои попытки побеседовать до лучших времен.

В переходе с «Чеховской» на «Тверскую» они чуть не потерялись. Был уже седьмой час, конец рабочего дня, и станции метро переполнились спешащим по домам народом. Парочка ощутимых тычков вывела Риту из отрешенной задумчивости, а после того, как на эскалаторе между ней и Ольгой Матвеевной вклинилась тетка в куртке и мохеровой шапочке с двумя клетчатыми баулами, притороченными к тележке, и парень с хвостиком на затылке, торчащим из-под перекладины массивных наушников, Рита и вовсе сосредоточилась только на том, чтобы не потерять в толпе коричневый норковый берет своей спутницы.

В вагоне их тоже оттеснили друг от друга штурмующие двери пассажиры, и до станции «Аэропорт» они так и ехали, переглядываясь и улыбаясь через чужие плечи. И только выбравшись из метро, Ольга Матвеевна смогла без помех заговорить с Ритой.

— Рита, отсюда до меня одна троллейбусная остановка. Вы не против прогуляться?

— В общем-то нет. Давайте пройдемся, — согласилась Рита.

Погода стояла замечательная — легкий, градуса четыре, морозец, ни ветра, ни снега. И женщины влились в поток спешащих куда-то прохожих.

— Рита, вы очень изменились с того момента, когда я вас в последний раз видела, — сказала Ольга Матвеевна, когда они в молчании прошли несколько шагов. — У вас, как бы это сказать… глаза погасли. Я не хочу расспрашивать, что у вас случилось, но если я могу чем-нибудь помочь, я помогу.

— Спасибо. — Рита посмотрела на Ольгу Матвеевну и помотала головой. — У меня уже все в порядке, правда. И вы мне и так уже помогаете, вон, в гости пригласили.

— Да? Я рада. И еще мне показалось, что вас расстроила история с этой обгорелой фотографией. Вы так на нее смотрели, будто привидение увидели!

— Может, и увидела, — слабо улыбнулась Рита. — Мне Тамарочка как раз рассказывала на кухне про свои подозрения, что Толик отравил мою тетку. Из-за квартиры. А я сказала, что Бог ему судья. И тут загорелась фотография.

— Ну надо же! — сбилась с шага Ольга Матвеевна. — Просто мистика какая-то! И вы так просто это сказали, и не переживали совсем?

— Ох, Ольга Матвеевна, — вздохнула Рита, — со мной в последнее время столько всего приключилось, что если я еще начну тратить силы на переживания, то у меня их просто не останется, чтобы жить. По-моему, у меня их и так не очень много осталось.

— Ну что вы, Риточка, что вы! Вы еще так молоды, у вас еще все впереди, все еще у вас будет! — взяла ее под руку Ольга Матвеевна, и Рита согласно кивнула — будет. И подумала: «Вот только куда девается то, что было? И как смириться с тем, что оно — было?»

— И вы знаете, уж простите мне мою бесцеремонность, почему-то мне кажется, что ваше будущее связано с Матвеем. И со мной.

— Он что, ждет меня в вашей квартире? — резко остановилась Рита.

— Нет, ну что вы! Мы же договорились, что будет девичник! — приложила ладонь к груди Ольга Матвеевна. — Просто мне очень жаль, что между вами двоими кошка пробежала!

— Мне тоже жаль, — устало сказала Рита, соображая, как повежливее отказаться идти в гости. Меньше всего ей сейчас хотелось слушать вопросы про их с Матвеем отношения. Нет отношений. И не было. А что было? Так, заскок в другую реальность.

— Мы уже пришли, вот, в эту арочку, — подхватила ее под локоток, будто мысли прочитала, Ольга Матвеевна.

И Рита подчинилась, прошла через гулкий полутемный проход, свернула в знакомый двор, и вот они уже поднимаются на седьмой этаж в скрипучем лифте.

Квартира встретила Риту запахом пирогов. Он теплой волной буквально выкатился на Риту, когда Ольга Матвеевна отомкнула дверь и пригласила ее войти. Рита перешагнула порог и постояла с полминуты, вбирая в себя этот уютный дух обжитого, обитаемого жилища. Как же хорошо, как здорово здесь после ее неприветливой громадины!

— Вот, Риточка, тапочки. Новые, специально купила для… гостей, — сказала Ольга Матвеевна, а Рите показалось, что она хотела сказать «для вас»! Рита даже хихикнула тихонько такому своему эгоцентризму — ишь, принцесса, пуп земли! — и с удовольствием переобулась в мягкие розовые шлепанцы. На вельветовых мысках — вышивка. Мелкие бело-розовые цветы, что-то вроде маргариток. «Маргаритки для Маргаритки», — скаламбурила сама себе Рита, чувствуя, как удобно ей в этих тапках после многочасовой ходьбы в зимних ботинках.

— Проходите в комнату, сейчас я там стол накрою, — показала Ольга Матвеевна в сторону закрытой двери в комнату.

Рита представила, что она там увидит диван, на котором они с Матвеем занимались любовью, и почувствовала, как кровь прилила к щекам.

— Ольга Матвеевна, а можно мы на кухне посидим? Там уютнее, и быстрее так получится. У меня от запаха ваших пирогов просто слюнки текут.

Рита не лукавила — в тепле и уюте этой квартиры она будто сбросила напряжение последних дней и почувствовала такой голод, что желудок свело.

— На кухне так на кухне, — легко согласилась Ольга Матвеевна, повесила свою цигейковую шубку в шкаф-купе и потянулась за Ритиным пуховиком.

— Я сама! — отказалась от помощи Рита.

— Тогда я пошла ставить чайник, — не стала спорить Ольга Матвеевна, пригладила перед зеркалом пушистые волосы, наново перехватила их заколкой и пошла на кухню.

Рита сняла пуховик, повесила его на плечики в шкаф, задвинула дверцу и застыла, настигнутая врасплох своим отражением в полный рост. Выглядела она странно: мешковатый черный свитер, черные свободные брюки, из-под которых выглядывают розовые тапки. Лицо в обрамлении черного ворота — бледное до зелени. Нос заострился, щеки запали, под глазами — круги. Сами глаза — будто тусклой пленкой подернуты. Волосы, провела Рита ладонью по волосам, тусклые какие-то, будто парик. Один из тех, что она примеряла позавчера в «Охотном ряду».

— Рита, вам какой чай заварить, черный или зеленый? — выглянула из кухни Ольга Матвеевна. Жакет от трикотажного темно-серого костюма она сняла, поверх светло-серого свитера и прямой юбки повязала клетчатый передник с красной отделкой и в этом сочетании красно-серого выглядела если не моложе, то гораздо свежее и ярче Риты в ее черном наряде.

— Зеленый, — ответила Рита, поспешно отворачиваясь от зеркала, и пошла на кухню.

— Садитесь вот сюда, в уголок, — показала Ольга Матвеевна на самое, по Ритиным ощущениям, уютное место. — Сюда садитесь, Рита, здесь удобнее будет. Какой пирог порезать, с капустой или с яблоками?

— Ох, все равно! Я так есть хочу! — Рита втиснулась в уголок, понаблюдала, как Ольга Матвеевна нарезает пироги, и попросила:

— Ольга Матвеевна, а вы не могли бы говорить мне «ты»?

— Конечно, Риточка, с удовольствием! Я, знаешь ли, устала уже тебе «выкать». Мне вообще очень трудно симпатичным мне людям «вы» говорить. Какой кусочек положить, этот, этот? Положу-ка я оба! — решила Ольга Матвеевна, посмотрев, каким взглядом провожает Рита движения ее рук, и придвинула Рите тарелку с двумя пышными кусками.

Рита ухватила первый, с капустой, откусила и аж замычала от удовольствия:

— М-м-м, вкусно как! Никогда не умела пироги печь. Научите, Ольга Матвеевна?

— Научу, ты почаще в гости забегай, — убрала Ольга Матвеевна в духовку оставшиеся куски. — Глядишь, еще и откормлю тебя, а то что-то ты исхудала. Вон, лицо как осунулось.

— Если такими пирогами кормить будете, вмиг растолстею! — Рита отхлебнула чаю, откинулась к стене и, дожевывая, критически осмотрела второй кусок, с яблоками. Нет, она явно переоценила свой аппетит. Пирог с яблоками в нее сразу не влезет.

— Рита, смотрю на тебя, и мне представляется маленькая крепенькая девчушка с толстыми косичками, — сказала Ольга Матвеевна, отпив чаю из своего бокала.

— Точно, именно такой я и была в детстве, — кивнула Рита, — маленькая толстушка с отменным аппетитом!

— А у меня Матвей всегда плохо ел. Малышом еле-еле его уговаривала ложечку съесть «за маму», когда подрос — от книжек не могла оторвать. Не проследишь — так и будет весь день ходить голодным романтиком.

— Да? А мне показалось, что у него хороший аппетит, — задумчиво протянула Рита, поневоле втягиваясь в разговор на щекотливую для нее тему. И даже улыбнулась слегка, вспоминая, как наворачивал Матвей закуски в восточном ресторане. — И что он прагматичный человек и совсем не романтик.

— Ошибаешься, Риточка, ты не представляешь, как ты ошибаешься! Мотенька — очень тонко чувствующий, очень ранимый человек! — встрепенулась Ольга Матвеевна. — Иногда он старается изображать какого-то супермена, суровость на себя напускает всякую. Но это, я-то знаю, игра, кокон, маска защитная!

— Мам, может быть, ты уже перестанешь обсуждать меня? Сама ведь учила — говорить о человеке в третьем лице в его присутствии неприлично, — раздалось от кухонной двери.

Рита поперхнулась чаем и зашлась в жестоком кашле.

— Еще более неприлично появляться привидением в ночи и пугать девушек до слез. — Ольга Матвеевна невозмутимо поставила на стол свою чашку. А Рита, прокашлявшись, подняла на Матвея глаза полные слез — выступили от удушья — и сказала:

— Привет!

 

Глава 18

Решение ехать к матери пришло к Матвею внезапно. Там, на кладбище, почувствовав полную, глобальную усталость, он ощутил не менее глобальную тоску от мысли, что он сейчас вернется в свою гулкую и пустую квартиру на Юго-Западе. Интересно, чем он думал, когда покупал этот плацдарм под названием «квартира-студия в стиле хай-тек»? Наверное, тем же самым, чем думал, когда начинал роман с Дунечкой. Тогда ему казалось, что белые стены, хромированные полки, ножки и детали кресел, трубчатые светильники, стеклянные раздвижные перегородки и кухонный угол, похожий на бар со стойкой и высокими стульями, — это то, что надо. Самый подходящий антураж, совершенное обрамление успешного современного мужчины. Потом, просыпаясь по утрам в гулкой пустоте, будто на каком-нибудь вокзале, Матвей стал подозревать, что с квартирой он дал маху. Чувство «то, что надо» стало уходить, взамен полезло ощущение дисгармонии, то самое его видение выпирающих болтов и плохо подогнанных зубчиков.

Наверное, он очень скоро дозрел бы до мысли сменить квартиру, но тут в его жизнь ворвалась Дунечка. Она внесла в студийный антураж свои штрихи вроде белой медвежьей шкуры у кровати (откопала в какой-то комиссионке по несусветной цене), кресла-качалки возле хромированно-стеклянных стеллажей с книгами (плетеное уютное кресло диссонировало с холодным хай-тековским дизайном квартиры, но Матвею оно понравилось) и набора разноцветных ликеров на барной стойке. И Матвей смирился со своим жилищем, в котором некоторое время просыпался не один. Когда же Дунечку он из своей жизни убрал, отвращение к собственному дому вернулось. Мало того, как-то в один из тоскливых вечеров, когда его из своей жизни убрала Рита, он попытался мысленно поселить ее в своей квартире. И аж содрогнулся от нелепости полученной картины. Рита в этом хай-теке представилась ему птицей, попавшей в набитую пружинами и осколками стекла клетку.

Поэтому Матвей твердо решил, что в ближайшее время займется квартирным вопросом. Спасаясь от неуюта своей студии, в которой он только и мог, что гонять по кругу мысли о собственном таланте попадать впросак, Матвей пару раз съездил ночевать к матери. У мамы дома было хорошо. Пусть не так просторно, как у него, но тепло, уютно и спокойно. И чего, спрашивается, ее вчера угораздило завести этот разговор про Риту? Как она сказала? «Она — настоящая, цельная, очень искренняя. И очень порядочная. Матвей, поверь моим ощущениям, я в людях разбираюсь. И думаю, что только полный идиот может упустить такую девушку. Я тебя к таковым не отношу». — «Ну и напрасно! — ответил он матери. — Только такой идиот, как я, мог втянуться в эту историю с криминальным душком. И твоя Рита не такая овечка, как тебе кажется. Она — себе на уме. И я ей больше не нужен». Мать хотела продолжить, но Матвей закрыл тему и решил про себя, что не будет пока сюда ездить. Что он может объяснить матери, если себе ничего объяснить не способен? Почему Рита замкнулась и выбросила его из своей жизни? Почему ему до сих пор чудится запах ее волос, снится мягкая упругость ее тела? И почему он не может себя заставить набрать номер ее телефона, почему боится услышать равнодушное «А, это ты?».

Однако, поспешно уехав с кладбища, Матвей так явно представил свое похожее на ангар жилище, что руки сами собой повернули руль в другую сторону, и очень скоро он выезжал с МКАД на Ленинградское шоссе и парковался возле подъезда матери и взлетал на седьмой этаж. Когда открыл квартиру и вдохнул запах корицы, на него снизошло такое умиротворение и навалилась такая усталость, что Матвей, как был, в обуви, протопал в комнату, сдирая на ходу дубленку. В комнате сбросил ее на кресло, скинул ботинки и, рухнув на диван, укрылся пледом и провалился в тяжелый темный сон. Поначалу — без сновидений, а потом ему приснилось, будто он плывет на паруснике. Впереди — земля, с берега кто-то машет ему руками. Матвей попытался вглядеться в далекую фигурку. Она, как это случается во сне, вдруг приблизилась, и он разглядел, что это Рита.

— Рита, я твой капитан Грей. Я отвезу тебя в сказку! — сказал Матвей, а Рита сделала серьезное лицо и ответила:

— Давай лучше на кухне посидим. Там уютнее, и быстрее так получится. У меня от запаха ваших пирогов просто слюнки текут.

«При чем тут пироги?» — думал Матвей, проснувшись. Потянул носом и вспомнил: мама пирогов напекла, пахнут на всю квартиру. Вон, даже в его сон вклинились.

— Тогда я пошла ставить чайник, — сказала за дверью мать.

«Так, она кого-то в гости притащила. Вот уж некстати!» — мрачно подумал Матвей. Сел и огляделся в темной комнате. В свете фонарей, заливавших комнату сквозь незашторенное окно, хорошо были видны и брошенная комом дубленка, и ботинки у кровати.

«Не хватало еще, чтобы она с гостями сейчас в комнату вошла. Хорош же я буду с помятой рожей», — провел Матвей рукой по защитинившимся щекам и собрался уже крикнуть что-нибудь вроде «Мам, я дома!», как мать за дверью спросила:

— Рита, вам какой чай заварить, черный или зеленый?

— Зеленый, — ответил знакомый грудной голос, и сердце Матвея ухнуло куда-то в район желудка. Рита? Здесь? Ну, мама! И что же ему теперь делать?

Матвей на всякий случай сделал серьезное лицо и прислушался. Голоса за дверью звучали, но очень глухо. Видимо, женщины ушли на кухню. Матвей расслабился и шумно перевел дыхание. Оказывается, все это время он не дышал. Может, оттого сердце и колотится, как африканский барабан?

Матвей посидел еще немного. Сон слетел окончательно, сердцебиение выровнялось, и он вдруг отчаянно захотел взглянуть на Риту. Посмотреть ей в глаза и задать-таки вопрос, который мучил его все последние дни: «Рита, ты меня обманула?» Матвей пошарил возле дивана ногами, отыскивая тапочки, наткнулся на ботинки, вспомнил, что тапки остались у порога, и пошел из комнаты в одних носках. В прихожей оказалось темно. Коридорчик до кухни тоже был без света, и Матвей притих возле поворота, прислушиваясь, о чем говорят женщины.

— Рита, смотрю на тебя, и мне представляется маленькая крепенькая девчушка с толстыми косичками, — сказала Ольга Матвеевна.

— Точно, именно такой я и была в детстве, маленькая толстушка с отменным аппетитом! — ответила Рита.

— А у меня Матвей всегда плохо ел. Малышом еле-еле его уговаривала ложечку съесть «за маму», когда подрос — от книжек не могла оторвать. Не проследишь — так и будет весь день ходить голодным романтиком, — это мама.

— Да? А мне показалось, что у него хороший аппетит. И что он прагматичный человек и совсем не романтик, — это Рита.

Все, хватит подслушивать, пора появляться!

— Ошибаешься, Риточка, ты не представляешь, как ты ошибаешься! Мотенька — очень тонко чувствующий, очень ранимый человек! Иногда он старается изображать из себя какого-то супермена, суровость на себя напускает всякую. Но это, я-то знаю, игра, кокон, маска защитная! — сказала Ольга Матвеевна, и тут Матвей дошел до кухни и сказал:

— Мам, может быть, ты уже перестанешь обсуждать меня? Сама ведь учила — говорить о человеке в третьем лице в его присутствии неприлично!

Рита поперхнулась чаем и зашлась в жестоком кашле, мама — вот это выдержка — отчеканила:

— Еще более неприлично появляться привидением в ночи и пугать девушек до слез.

Матвей подошел к Рите и уже примеривался, как бы постучать ей по спине, но Рита сама справилась с кашлем и подняла на него полные слез глаза:

— Привет!

— Привет! — произнес Матвей, потому что сказать в эти глаза «Ты меня обманула?» было выше его сил.

— Мотенька, ты почему без тапочек? И почему не предупредил, что приедешь? — строго спросила Ольга Матвеевна, и Матвей окончательно стушевался:

— Мам, я сам не знал, что к тебе поеду, спонтанно решил.

— Впредь, пожалуйста, предупреждай. Я могу быть не одна! — продолжала строжиться Ольга Матвеевна, и Матвей удивленно взглянул на мать:

— А с кем?

— Нет, иногда эти мужчины просто как дети! — пожаловалась Ольга Матвеевна Рите. — Иди тапочки обуй.

Матвей кивнул и ушел с кухни, а Ольга Матвеевна виновато сказала:

— Риточка, ты извини. Я сама не ожидала, что Матвей у меня. Очень некрасиво получилось, будто я все специально подстроила!

— Мам, что ты специально подстроила? — Матвей вернулся на кухню, сел на свободный стул и попросил: — А можно и мне пирога, а? Я так хочу есть!

— Вот, возьми мой, — придвинула Рита свою тарелку с оставшимся куском, и Матвей откусил сразу половину и замычал с набитым ртом:

— М-м-м, вкуснотища!

— Да, Мотенька, ты определенно раскрываешься сегодня с незнакомой мне стороны. Подкрадываешься босой, говоришь с полным ртом! — повела бровью Ольга Матвеевна, и Рита увидела, что в ее глазах притаились смешинки.

— Я голый и босый, голодный и сирый. Любимою брошен, брожу по квартире. В углах притаились кошмарные тени. Они — мое главное приобретете. Обманут, обруган, живу неприкаян. Один, без подруги, как Авель и Каин, — разразился Матвей неожиданными стихами.

— Еще и цитируешь сомнительные вирши! — откликнулась Ольга Матвеевна.

— Мамочка, обижаешь! Стихи мои, стопроцентный экспромт, — возмутился Матвей.

А Ольга Матвеевна, переводя взгляд с его лица на раскрасневшееся лицо Риты — ее еще недавно тусклые глаза буквально сияли, — сказала:

— Ладно, ты пока Рите почитай свои экспромты, а я пойду в домашнее переоденусь. Что-то жарко мне стало.

Ольга Матвеевна вышла из кухни, а Матвей, дожевав пирог, спросил. Рита тоже спросила, и оба их вопроса прозвучали одновременно:

— Рита, ты меня обманула?

— Матвей, тебе надоело со мной возиться?

Они помолчали, переваривая услышанное.

— Матвей, что ты сказал? — первая переспросила Рита.

— Потом, сначала ты повтори, — серьезно посмотрел на Риту Матвей.

— Матвей, тебе надоело со мной возиться, да? — послушно повторила она.

— Нет. Мне очень понравилось с тобой возиться. Но ты после того звонка в больнице, по-моему, сама больше не хочешь меня видеть.

— Я?! Да я все эти пять дней места себе не находила, по этой злосчастной квартире металась, в телефоне дырку проглядела, ждала, что ты позвонишь! — вскочила Рита, выбралась из-за стола и встала у окна, вцепившись в края рукавов своего свитера. — А ты не звонил, и я решила, что правильно тебя поняла, когда ты мне сказал про отпуск и «Пока отдыхай». Я решила, что ты хочешь прекратить наши отношения.

Матвей тоже встал из-за стола, подошел к девушке и, взяв ее за плечи, заглянул ей в глаза:

— Рит, а почему ты так решила?

— Потому что мужчины не любят женщин с проблемами. Потому что тебе надоела моя история. Потому что ты решил, что я тебя обманываю.

— А ты меня обманываешь?

— Нет! — Рита посмотрела на Матвея полными слез глазами. — Просто, когда я поняла, кто звонил Тамарочке про Гришу, у меня в голове будто короткое замыкание случилось. И с сердцем тоже что-то произошло. Этот звонок… Это был звонок, — задохнулась слезами Рита, и Матвей притронулся кончиками пальцев к ее губам:

— Не надо, не говори, потом… — и стал целовать ее соленые глаза и вздрагивающие губы, упиваясь Ритиным запахом, мягкостью упругого тела под дурацким черным балахоном. И краем сознания отмечая, что губы ее перестали подрагивать, затвердели, раскрылись и что от пыла ее ответных поцелуев он сейчас просто потеряет сознание.

— Молодежь, добавки пирога кто-нибудь хочет? — прокричала из коридора Ольга Матвеевна, и они опомнились, отпрянули друг от друга, как застуканные в подъезде подростки.

— Да, мамочка, мне бы еще пару кусочков этой вкуснотищи с яблоками! — крикнул Матвей, подмигнул Рите и уселся на табурет, похлопав по Ритиному ладонью — садись!

Рита села.

— А у меня еще и вкуснотища с капустой есть! — сказала Ольга Матвеевна, заходя на кухню и поглядывая на сына с ласковой усмешкой. Она переоделась в знакомые Рите джинсы и клетчатую рубаху.

— Давай! — согласился Матвей и взял под столом Риту за руку.

Ольга Матвеевна достала еще пирога — кусок с яблоками положила и Рите, — налила всем чаю и сказала:

— Вот теперь вы оба мне нравитесь. На людей стали похожи, а не на собственные бледные тени. Давно надо было вас пирогами накормить.

— Точно, мам. Без твоих пирогов жизнь — не жизнь, а сплошное мучение, — поддакнул Матвей.

— Лучше скажи, почему ты на поминки не пошел, мученик? — улыбнулась Ольга Матвеевна.

— Да устал я с этими похоронами. Пообещал Тамаре, что помогу, пришлось впрягаться. — Матвей откусил от пирога и продолжал опять с набитым ртом: — Так что на поминки сил не осталось. Да и чего я там не видел?

— Ты знаешь, а там было кое-что интересное. Я бы даже сказала, мистическое, — отпила чаю Ольга Матвеевна. — Риточка, расскажи!

— Сгорела фотография Толика, а Тамарочка мне перед этим рассказала, что Толик ей ночами является и просит у меня прощения.

— А чем он провинился? — заинтересовался Матвей.

— Тамарочка говорит, по всему так выходит, что он мог тетю Таю отравить. Она вспомнила кое-что, сопоставила. А я сказала, что Бог ему судья. А тут фотография загорелась.

— Ну, Ритка, просто «Секретные материалы» какие-то! — покрутил головой Матвей. — И что теперь Тамарочка будет делать?

— Говорит, домой вернется, к матери Толика племянница приехала, поживет с ней пока. Хотя, говорит, страшно ей ночевать одной в квартире.

— Кстати о ночевке, — встрепенулась Ольга Матвеевна. — Вы у меня ночуете? Я вам в комнате на диване постелю!

— Ой, нет, — смутилась Рита, — я домой поеду! — И попросила сразу переставшего жевать Матвея: — Матвей, ты меня подвезешь?

— Непременно! — проглотил свой пирог Матвей, запил его чаем и вскочил. — Все, мамочка, нам пора! Спасибо тебе огромное, пироги — просто чудо! И ты — тоже, — шепнул он, целуя мать в щеку.

— Спасибо! — виновато взглянула на Ольгу Матвеевну Рита, которой было неловко, что Матвей так стремительно уводит ее из-за стола. Вдруг 1 хозяйка обидится? Но хозяйка сияла довольной улыбкой.

— Идите, раз пора. Пока одеваетесь, я вам с собой пирога заверну.

* * *

Ленинградский проспект стоял. Время было вроде бы не очень пиковое, полдевятого вечера, но тем не менее они уже двадцать минут ползли до «Динамо», наглухо застряв позади какой-то «газели», разрисованной рекламой колбасы.

— Ритка, это просто издевательство какое-то! Я так тебя хочу, накинулся бы на тебя прямо здесь. — Матвей стиснул ее коленку через плотную ткань брючек.

— Народ оценит твои показательные выступления, — прыснула Рита, — вон, видишь, уже подглядывают.

Матвей взглянул вправо, куда она показала, и увидел грязный бок троллейбуса. Окна у троллейбуса тоже были забрызганы грязью, однако не настолько основательно, чтобы преграждать пассажирам обзор. И пассажиры этим пользовались: две девчонки-школьницы заглядывали к ним в салон и хихикали, обмениваясь репликами.

— Подглядывать нехорошо! — погрозил им Матвей пальцем, убрав руку с Ритиной коленки, и девчушки зашлись от хохота, прикрывая рты ладошками.

— Никакой личной жизни! — резюмировал Матвей, и тут «газель» тронулась, и его «вольво» побежала за нарисованной колбасой, как ослик за морковкой.

Немного погодя стало понятно, отчего затор: две иномарки стукнулись, перегородив полторы полосы движения. Видно было, что авария плевая — так, бамперы покрошились, но автовладельцы, видимо, были всерьез настроены дождаться ГАИ.

— Вот крохоборы, ремонта каждому максимум на двести долларов, а пробку на полтора часа собрали, — покрутил головой Матвей.

— Слушай, ты постоянно меня удивляешь, — сказала Рита, которая то и дело поглядывала на Матвея. Ей сейчас очень нравилось его лицо — веселое, живое, естественное.

— Это я еще не начал! — пообещал Матвей.

— Нет, я серьезно. Когда мы с тобой ездили в Прагу, я и представить не могла, что ты можешь быть… таким. Ты был самым настоящим сухарем-занудой. И знаешь, когда мне Гришка голову заморочил с другой реальностью, я даже подумала, что ты это в другой реальности такой человечный. А когда ты опять… засох… мне показалось, что это потому, что я вернулась в прежнюю реальность.

— Рит, давай не будем про реальности, а? Хотя я тоже в Праге и представить не мог, какая ты на самом деле. Слушай, а ты не знаешь, что там с этим твоим горе-мужем?

— Я звонила позавчера, сказали, что выбыл долечиваться по месту жительства.

— Ты так и оставишь эту историю? Или будем в суд подавать?

Теперь дорога была свободной, и Матвей мчался уже по Тверской-Ямской.

— Нет, не будем. Бог им судья, — тихо ответила Рита, и такая боль прозвучала в ее голосе, что Матвей не стал ни о чем спрашивать. Он включил радио, нашел станцию, где передавали джаз, и до самого дома они ехали под мурлыканье саксофона.

Оставив машину на привычном уже месте в переулке, Матвей вместе с Ритой перешел дорогу, но у подъезда ее дома вспомнил:

— Подожди минуточку, я сейчас! Кое-что в машине забыл!

Бегом вернулся, порылся в бардачке и, спрятав в кармане куртки небольшую коробочку, опять побежал к подъезду, где переминалась с ноги на ногу в ожидании Рита. Домофон пискнул, пропуская, они пересекли пустой холл — Анна Макаровна, видимо, все еще была на поминках, а ее сменщица, молодая девчонка, спала, положив голову на скрещенные на столе руки.

— Не спать на работе! — рявкнул Матвей, и девчонка вздрогнула, подскочила и заморгала сонными глазами.

— Ты чего расхулиганился! — дернула его за рукав Рита. — Спите, девушка, спите, мы свои.

И они, смеясь, побежали к лифту. Рита ткнула ключом в гнездо замка, и двери еще не успели закрыться, а они уже целовались.

— Матвей, я так двери не смогу открыть, перед глазами все плывет! — выдохнула Рита, когда лифт поднялся на третий этаж и застыл на площадке.

— А я на что? — отобрал у нее ключи Матвей, подвел Риту к квартире и быстро отпер оба замка. Потом подхватил девушку на руки и внес в квартиру, точно невесту. В прихожей поставил аккуратно и опять стал целовать.

— Подожди, дай разденусь! — перевела дух Рита.

— Замечательно звучит! Скажи еще раз! — Матвей расстегнул «молнию» на пуховике, оттянул ворот свитера и теперь касался губами кожи под скулами и на шее.

Рита вывернулась, сняла пуховик, кинула его в угол, быстро вжикнув «молниями», стянула ботиночки. Матвей так же скинул не глядя дубленку и сковырнул, носком за пятку, обувь. Потом опять подхватил Риту и утащил в глубь квартиры, безошибочно угадывая, где спальня.

— Ритка, я дурак, — сказал он какое-то время спустя, когда старая двуспальная тетушкина кровать с честью подтвердила подзабытое ею звание ложа любви.

— Да? А почему? — счастливо жмурилась Рита. Ей было очень удобно и очень покойно лежать возле плеча Матвея. И очень приятно чувствовать, как он проводит пальцем по шее, ключицам, между грудей.

— Потому что разменял четвертый десяток, а до сих пор, оказывается, и не знал, как нужно заниматься сексом. Ты чего? — забеспокоился он, почувствовав, как напряглась Рита.

— Так, ничего. Просто я не занимаюсь с тобой сексом. Я… люблю тебя, — выговорила Рита, отвернувшись, чтобы не видеть его глаз.

— И я тебя люблю, — сказал Матвей таким голосом, что Рита повернулась и посмотрела ему в лицо, — в этом-то все дело.

Он еще несколько секунд поглядел на Ритины плечи, которые при свете тетушкиного ночника казались матовыми, на каштановые пряди, красиво разметавшиеся по плечам и подушке. И решился.

— Рит, я очень хочу подарить тебе одну вещь. Я знаю, что ты заслуживаешь большего, но когда я увидел их в витрине в Праге, я буквально представил, как они подойдут к твоим глазам и волосам. И купил, сам не знаю зачем.

— Матвей, ты что так разволновался? — приподнялась с подушек Рита. — Что такое ужасное ты мне купил?

— Сейчас! — Он вышел из комнаты (Рита залюбовалась его крепкими мускулистыми бедрами) и через минуту вернулся с продолговатой серой коробочкой. — Вот!

Рита открыла, взглянула и ахнула. Внутри, на черном бархате, лежали оправленные в золото гранаты. Точь-в-точь такие, перед какими она млела в Праге, подсчитывая свои кроны и сокрушаясь, что их осталось так мало после покупки бокалов. Бокалы! Она же про них совсем забыла!

— Подожди, я сейчас! — Рита прижала к груди коробочку, вскочила с кровати и выбежала из комнаты (Матвей с удовольствием проводил глазами крутобедрый силуэт и гибкую спину с ложбинкой). В гостиной потопталась, как бы раздумывая, бежать дальше или задержаться. Потом достала из шкафа теткину шелковую шаль с кистями — еле дотянулась до верхней полки, хорошо, с самого краю положила, как знала, что понадобится. Завязала шаль над грудью на манер парео, оставив плечи оголенными, и застегнула на шее гранатовое колье. Включила верхний свет и залюбовалась собою в зеркале. Гранаты пускали электрические искры, золотая оправа чудесно гармонировала с бежево-кофейными разводами на теткиной шали. А все вместе — золото, камни, шелк — составили такую замечательную гамму с Ритиными взлохмаченными волосами, сияющими ореховыми глазами и нежным румянцем на скулах, что она аж выдохнула удивленно: эта красавица в зеркале — она?

— Рита, ты где? Покажись! — попросил из спальни Матвей, и она спохватилась:

— Выходи в гостиную, я сейчас! — и выбежала в прихожую. Где-то здесь, где-то здесь. Как приехала, так и кинула, никто не убирал, должно быть где-то здесь!

Пакет нашелся в самом углу под вешалкой, придавленный ботинком Матвея, и Рита даже испугалась на минуточку, что стекло треснуло. Но нет — освобожденные от упаковки, все шесть бежевых бокалов сверкали целыми гранями.

— Вот! — внесла Рита бокалы, по три в каждой руке, в гостиную и поставила на журнальный столик. — Нравятся?

— У меня нет слов! — восхищенно сказал Матвей, и Рита удивленно вскинула на него глаза.

Восхищение в голосе было чрезмерным даже для цветного богемского стекла. Но Матвей смотрел не на стекло. Он смотрел на Риту, и она под его восхищенным обожающим взглядом даже смутилась немного.

— Ну, посмотри, что я для тебя купила! Тоже в Праге, между прочим. Не смогла пройти мимо этой красоты. А когда спохватилась, почему-то подумалось, что они стали бы для тебя подарком. Посмотри, они поют!

Рита присела к столу и стала ногтем легонько проводить по ободкам двух бокалов. Стекло задребезжало тонко и музыкально, как струна.

— Здорово! — восхитился Матвей. — Эх, не додумался шампанского купить по дороге! Сейчас мы бы с тобой холодного шампанского да из новеньких бокалов!

— Вообще-то они для мартини, — сказала Рита. — Но выпить можем. У меня в холодильнике полбутылки вина осталось! — Она подскочила было бежать к холодильнику и тут же погасла, вспомнив, что вино приносила Женька.

— Рит, что случилось? — встревожился Матвей, вглядываясь в ее посерьезневшее и слегка застывшее лицо.

— Ничего. Я хочу рассказать, кому я звонила из больницы.

 

Глава 19

Рита поправила лохматую золотистую гирлянду и отошла на три шага от елки полюбоваться, как получилось. Получилось симпатично: живые игольчатые ветви, три разноцветные гирлянды, между ними — несколько шаров в тон. Стильно и в меру: елка выглядит нарядной красавицей, а не погребенным под мишурой муляжом. Деревце стояло в углу, у самого окна, и ничуть не мешало просторному столу, который Матвей уже собрал посреди гостиной. Рита отошла еще дальше, к порогу, и окинула взглядом комнату. Все отлично, тети-Таина льняная скатерть с бледно-фисташковой вышивкой по краю замечательно сочетается с новогодним антуражем. У комнаты очень даже празднично-торжественный вид.

— Рит, чеснок весь крутить? — крикнул с кухни Матвей, и Рита поспешила на зов.

Самарин, в клетчатом фартуке пыхтевший возле раритетной тети-Таиной мясорубки, уже перекрутил почти всю курятину и теперь запихивал в раструб мясорубки очищенные чесночные зубчики.

— Весь! — кивнула Рита. — Закончишь, и можешь идти на диван валяться, все-таки у тебя день рождения. Котлеты без тебя налеплю.

— Есть, мой капитан! — шутливо козырнул Матвей. — Хотя все равно не понимаю, почему ты отказалась, чтобы котлеты сделала мама.

— Потому что твоя мама и так возится с пирогом, — отмахнулась Рита и полезла в холодильник за яйцами для фарша. Поискала и огорчилась: — Ой, Матвей, мы, кажется, все яйца на салаты извели! Нечего в фарш добавлять!

— Сбегать, что ли, купить? — понимающе глянул он.

— Да ладно, пойду у Тамарочки одолжу, чего тебе мотаться из-за двух яиц, тут ведь неблизко.

— Знаю я тебя! — Матвей докрутил фарш и уже снимал фартук. — Наверняка еще чего-нибудь закончилось или не купили. Проверь! Хлеба достаточно?

— Вообще-то маловато. — Рита открыла хлебницу и разглядывала половинку черного. — Хотя пироги будут, но это к чаю… Чай! У нас закончился чай!

— Ну вот, хлеб, чай, яйца. Уже целый список получился. Давай я еще какого-нибудь сочку прикуплю, апельсинового, — предложил Матвей. Он, неожиданно для себя, наслаждался этими хлопотами. Для него, привыкшего отмечать все поводы в ресторанах, домашний банкет оказался давно забытым и оттого волнующим событием.

Рита к организации праздника подошла со всей ответственностью: с утра позвала на помощь Тамарочку, и они настригли три миски каких-то салатов и сделали заливное из осетра. Тамарочка еще пообещала принести к столу собственных солений, мама вызвалась испечь яблочный пирог, Севка по телефону намекнул на какие-то ореховые рулетики, с которыми его жена ходит в гости. Плюс нарезочки и маслины из супермаркета, плюс куриные котлеты, которые Рита непременно хотела делать сама. В общем, предчувствовал Матвей, стол у них собирался не хуже, чем в ресторане.

— Купи яблочного сока, апельсиновый уже есть, — решила Рита, повязывая сброшенный Матвеем фартук. — А я, пока ты ездишь, цветную капусту поджарю.

Матвей быстро собрался и, проходя мимо кухни, застрял в дверях, любуясь. Рита, в ярком фартуке, сосредоточенно резала лук на доске и выглядела такой милой, домашней, своей, что он не выдержал, подошел к ней сзади, обнял и поцеловал в макушку.

— Ты чего? — повернула она к нему довольное лицо и потерлась щекой о подбородок. — Иди скорее, нам еще посуду из серванта перетирать.

— Да без базара, перетрем! — скаламбурил Матвей, чмокнул Риту в шею и пошел одеваться. Потом спустился вниз и, выходя из подъезда, посторонился, пропуская в дверь яркую высокую блондинку в стильной дубленке.

— Спасибо! — глянула она на него серыми глазищами и пошла к лестнице.

«Где-то я ее видел… Интересно, к кому эта красотка пришла? Вот забавно, если к французу!» — подумал Матвей и представил перекошенное злобой Дунечкино лицо. Кстати, у встреченной красотки был тот же типаж, что и у Дунечки: сероглазая блондинка с узким лицом и крупным ртом. Только эта, встреченная, с короткой стрижкой. И в глазах не Дунечкина всепобеждающая нахрапистость, а какое-то смятение. «Так где же я ее видел? Или просто она похожа на кого-то?» — размышлял Матвей, пробираясь к переулку, где он, как обычно, оставил машину.

* * *

Рита дорезала лук, достала чугунную сковородку и уже намеревалась разжечь огонь, как в дверь позвонили. «Матвей, что ли, вернулся, забыл что-нибудь? Или Тамарочке я понадобилась?» — гадала Рита, подходя к двери. Открыла и застыла статуей.

— Ты?

— Я. Можно войти? — Женька стояла, спрятав руки в карманы дубленки и приняв максимально независимый вид.

Рита внимательно посмотрела ей в лицо и сказала:

— Заходи. Я тебя не ждала.

— Ты думала, я все еще в Африке? — усмехнулась Женька, перешагивая через порог и расстегивая дубленку.

— Я думала, ты выхаживаешь Гришу, — твердо взглянула в лицо подруги Рита.

— Гриша… С Гришей осталась Мария Сергеевна. Он — ее сын.

— Что? Ты хочешь сказать, Мария Сергеевна тоже в этом замешана? — Рита прижала руки к груди. Есть ли предел человеческой подлости?

— Нет. Она ничего не знает, она думает, что его сбила машина. — Женька сняла дубленку и теперь переминалась в сапогах, не зная, разуваться ли ей.

— Вытри ноги, не разувайся, пойдем в комнату, — проговорила Рита и пошла первой.

— Ого! — оценила Женька, войдя в гостиную. — У вас тут праздничное настроение. Католическое Рождество, что ли, отмечаете?

— Нет, у моего… У Матвея сегодня день рождения. Садись, — показала Рита на кресло.

Женька села, привалившись к спинке, Рита примостилась на краешке соседнего кресла и спросила:

— Жень, что я тебе такого сделала, что ты решила меня убить?

— Я не собиралась тебя убивать. Я хотела получить возможность продать твою квартиру. Можно я закурю?

— Кури, — пожала плечами Рита, и Женька достала тонкую коричневую сигарету, закурила и сделала две жадные затяжки.

— Мне деньги нужны на исследования, понимаешь? А за твою квартиру полмиллиона баксов дают. Ну зачем она тебе, такая хоромина в самом центре? Тут же жить неудобно, дышать нечем, магазинов нормальных рядом нет. Ты не думай, я не собиралась все деньги забирать, я бы купила тебе что-нибудь попроще. Я узнавала, за восемьдесят тысяч баксов можно вполне приличное жилье купить где-нибудь в Бибиреве. Сто тысяч тебе, сто — Грише, остальное — мне на исследования, понимаешь?

— Как сюда впутался сын Марии Сергеевны?

— А я с ним познакомилась в тот раз, когда к тебе в Рязань приезжала, помнишь? Ничего так парнишка, город мне показывал. Потом мы переписывались с ним. Он артист, в местном театре играет. Играл…

— Как он сейчас?

— Физически здоров. А с головой что-то приключилось после сотрясения: две недели из памяти выпали напрочь. Как раз те, когда мы разрабатывали и проводили… операцию. Ты знаешь, ведь это он натолкнул меня на мысль, что твоя квартира может очень дорого стоить. Он был в курсе, что тетка тебе ее подарила, — мать ему про вашу семью много чего рассказывала. Нет, не сплетничала, а так, делилась. Вот он мне и написал, что-то типа «Твоей подруге обломились поллимона баксов. Повезло блаженной, если не кинут какие-нибудь квартирные аферисты». Я тогда еще подумала, а как они смогут это сделать? И мне так ясно представилось, как можно тебя облапошить. Ты ведь совсем одна, ни родственников, ни знакомых… И подумала, что уж лучше я о тебе позабочусь, чем какие-нибудь бандиты выкинут тебя на улицу. И когда ты в Прагу уехала и я узнала, что ты одна возвращаешься, у меня вся комбинация окончательно в голове сложилась. Я позвонила твоей Тамарочке, отправила к ней Гришку, а к тебе в вагон дамочку из фирмы по розыгрышам подсадила.

— А что, есть такие фирмы? — вяло удивилась Рита.

— Сейчас всякие есть, только деньги плати. Сказала, что хочу разыграть лучшую подругу, убедить ее, что она попала в параллельное пространство. За двести баксов они эту артистку к тебе в купе подсадили. Она должна была тебя в тему ввести и подсыпать транквилизаторов, чтобы ты с утра слегка тормозила. Мне совсем ни к чему было, чтобы ты орала на весь подъезд, когда Гришка двери откроет.

— А зачем ты скатерть и занавески на кухне поменяла?

— Просто так, чтобы ты про другую реальность поверила.

— Свидетельство о браке откуда?

— Купили и слегка поправили.

— А фотографии как сделали?

— Элементарно, в «Фотошопе». Нам агентство сделало. У меня же есть твоя фотка, где мы в Рязани фотографировались. Потом я в твоем ящике все мои письма стерла, я же знаю, какой у тебя код.

— Дата твоего рождения… Ты все продумала, и кольцо по размеру, и костюм на вешалке… Жень, знаешь, у тебя почти получилось. Я почти поверила, что Гриша — мой муж, — задумчиво сказала Рита. — Так захотелось поверить, что я в этой жизни не одна…

— Скажи, а когда ты поняла, что тебя обманывают? — заерзала в кресле Женька.

— Сначала я не это поняла. Сначала я поняла, что не хочу этого мужа. Гриша так орал на меня, оскорблял, говорил, что меня пора упечь в психушку.

— Придурок. Этим мужикам ничего нельзя доверить, — стукнула Женька кулаком по подлокотнику. — Психушка вообще была крайним случаем, он должен был просто уговорить тебя продать квартиру.

— Я поэтому и сок ваш пить не стала, ничего не хотела из его рук, — продолжала Рита. — И на антресоли полезла сумку доставать, чтобы вещички его за дверь выставить. А оттуда вывалилась книжка из поезда.

— Ну, я же говорю — придурок! Зачем, спрашивается, было в этом агентстве книжку забирать? Да еще фотографии туда складывать? — Женька поискала глазами пепельницу. Не нашла, стряхнула пепел на пол.

— Жень, но ведь даже если бы у вас все получилось, Гриша мог потом тебя шантажировать, — проводила пепел глазами Рита.

— Пусть бы попробовал! Хотя, что теперь говорить, он ни тебя не помнит, ни наш план. И головными болями мучается, его мать говорит, что придется инвалидность оформлять. Говорит, попробует его санитаром в морг устроить.

— Толик погиб, Гриша на инвалидности. И все из-за денег, — задумчиво сказала Рита. — И ты из-за этого даже не поехала в Африку.

— Рита, а не было никакой Африки, понимаешь? — усмехнулась Женька. — Я наврала про грант.

— А мухи тоже не было?

— Муха была. И есть. А денег на ее исследование нету. Мне очень нужны были деньги, понимаешь? Я в двух, нет, в одном, в половине шага от открытия.

— Жень, и тебе действительно хватило бы трехсот тысяч долларов, чтобы закончить исследование?

— Конечно! Те не понимаешь, что для меня это значит! Еще чуть-чуть, и обо мне заговорит мир!

— Как там называется фонд, который на твоих мух деньги дает? Напиши вот здесь, пожалуйста. — Рита достала из-под крышки столика блокнот, ручку и придвинула их Женьке.

— А зачем тебе? — написала Женька.

— Мысль одна появилась.

— Жаловаться на меня будешь? Думаешь, поверят? В суд будешь на нас подавать? — Женька вцепилась в подлокотники так, что побелели пальцы.

— Что ты, нет, конечно. Кого судить? Гришу? Ему уже досталось. Тебя? Бог тебе судья.

— Рит, ты точно блаженная. Ты меня прощаешь?

— Прощаю. Но дружить, наверное, уже не смогу. Иди, Женька. Почему-то мне кажется, что ты очень скоро поедешь к своей мухе в Африку.

Женька поднялась, зажав окурок в пальцах, и молча прошла в прихожую. Там надела дубленку и повернулась к Рите от порога раскрытой двери:

— Скажи, а как ты догадалась, что в комбинации с другой реальностью участвую я?

— А ты мне в Прагу звонила с того же номера, что и Тамарочке от моего имени. У нас обеих номера сохранились, и я тебя вычислила.

Женька шумно вздохнула, и, бледная, шагнула через порог, и пошла вниз по лестнице. Внизу в фойе столкнулась с тем же мужчиной, что впустил ее в дом. Он тащил несколько пакетов из супермаркета.

— Матвей, с днем рождения! — мелькнула догадка у Женьки.

— Спасибо, — удивился тот, — а мы знакомы?

— Заочно, — усмехнулась Женька. И пошла к выходу. Надо же, угадала. Кажется, Ритка все-таки отхватила себе стоящего мужика. В комплект к квартирке.

Матвей, проводив взглядом странную блондинку, вошел в лифт, перехватив пакеты, ткнул сначала в замок, потом в кнопку. Нет, определенно где-то он эту красотку видел. Возле двери поставил пакеты, открывая замки, и вошел в дом.

— Ритуль, я еще конфет купил и компот ананасовый! — крикнул он с порога.

В комнате почему-то пахло табачным дымом, Рита не отвечала, и он, беспокоясь, разулся и прошел на кухню. На кухне лежал на доске нарезанный лук, на плите стояла пустая сковородка. Риты на кухне не было.

— Рит, ты где?

Матвей пошел в комнату и увидел, что Рита сидит в кресле опершись лбом о ладони и слегка раскачиваясь, как тогда, в машине, когда он вез их с Тамарочкой из больницы.

— Рит, ты что? Что случилось? — присел он перед креслом на корточки и погладил ее по руке.

— Женька приходила, — сказала Рита, подняв на него сухие погасшие глаза, и Матвей аж застонал от своей несообразительности. Конечно! Он видел эти глаза, эту стрижку и эту улыбку на фотографии, которую отыскала Рита и показывала ему, когда рассказала про Женьку. Как же он мог забыть! Как мог допустить, чтобы эта гадина опять пробралась к его Рите!

— Что она тебе сделала?

— Ничего. Рассказала, что Гриша оформляет инвалидность и что он забыл две недели, предшествовавшие аварии. У него амнезия, и он не помнит ни меня, ни аферы. Сказала, что она все затеяла оттого, что ей срочно понадобились деньги. А у меня все равно бы квартиру отобрали какие-нибудь аферисты. А она купила бы мне другую квартиру, попроще.

Рита немного помолчала и попросила, придвинув к нему оставленную Женькой надпись:

— Матвей, помоги мне продать эту квартиру. И узнай, пожалуйста, как перевести в этот фонд триста тысяч долларов, чтобы они пошли конкретному ученому на конкретные исследования.

— Продать квартиру? Ты точно этого хочешь? — посмотрел ей в лицо Матвей.

— Да. Хочу, — взглянула Рита сухими потемневшими глазами. — Эта квартира приносит одни несчастья. Из-за нее убили тетю Таю. Из-за нее свернул себе шею Толик. Из-за нее стал инвалидом Гриша, а моя лучшая подруга Женька превратилась в мушиное чудовище.

— Чудовищем она стала гораздо раньше, — пробурчал Матвей, но Рита не слушала.

— Если я останусь здесь жить, со мной обязательно произойдет что-нибудь плохое. Продай квартиру так, чтобы было триста тысяч долларов и еще сверху, чтобы мне хватило на однушку где-нибудь в Бибиреве.

— Хорошо, Рит, я все сделаю и узнаю. Только зачем тебе в однушку? Может, переедешь ко мне? Я как раз хотел квартиру поменять на что-нибудь более подходящее, ты поможешь мне выбрать. А деньги давай я в ценные бумаги переведу! Будешь дивиденды получать. Или, хочешь, войди партнером в мой бизнес! Ты ведь теперь про наши дела не меньше моего знаешь!

— Матвей, ты мне делаешь деловое предложение? — Темнота из Ритиных глаз стала уходить.

— Делаю, — кивнул Матвей и полез в боковой карман пиджака. — Я вообще-то хотел сказать позднее, за столом. Но, наверное, не дождусь. Вот, это тебе. Ты выйдешь за меня замуж?

— Да! — Ритины глаза засияли прежним ореховым оттенком.

Она раскрыла маленькую коробочку. На красном бархате — кольцо с бриллиантом.

— Очень красиво! — примерила Рита кольцо и полюбовалась бликами в камне. Потом сняла фартук и залезла в ящик секретера, доставая футляр с гранатовым колье. Приладила на шею и сказала огорченно, приложив руку с кольцом к вырезу кофточки: — Не гармонирует!

— Действительно, — смирившись, вздохнул Матвей. Видно, у всех невест насчет бриллиантов пунктик. — Завтра пойдем выбирать тебе бриллиантовое колье.

— Ты что! — развернулась к нему Рита. — Зачем мне такая уйма бриллиантов! Давай лучше купим кольцо с гранатом, я видела подходящее в ювелирном в ГУМе. Будет комплект.

— Давай! — Матвей счастливо зарылся в Ритины волосы. А потом выглянул поверх ее макушки и залюбовался в зеркале темно-вишневыми камнями, которые, казалось, излучают живой свет. Свет ложился отблеском на лицо его любимой женщины. И делал ее загадочной, будто пришедшей к Матвею из другой реальности.

* * *

Подумав немного, Женька свернула в сторону Кремля и побрела к Александровскому саду. Интересно, что ее толкнуло, когда она затеяла эту историю с Риткиной амнезией? Женька попробовала на вкус пришедшие из глубины сознания ответы: зависть и злость. Злость на обстоятельства, которые мешают ей добиться цели и на долгие годы отодвигают вожделенный успех. Именно так — стоит упустить время, и ей останется локти кусать, наблюдая, как почести и признания достаются этому счастливчику — америкашке, отхватившему свой грант. И зависть к этой Ритке-тихоне, второму номеру в их дуэте. Как приятно было чувствовать себя сильнее, умнее, красивее ее! За все время она только однажды ощутила Риткино превосходство. Тогда, в Рязани, когда Женька увидела, в какой живой труп превратилась Риткина мать, Татьяна Аркадьевна, и поняла, что лично у нее, у Женьки, не хватило бы душевных сил три года возиться с собственной матерью, попади она, не дай бог, в такие обстоятельства. Она бы, наверное, сама с ума сошла. Поэтому она, видимо, и решила убедить Риту, что это та слегка тронулась, когда придумала этот розыгрыш. Женька постаралась как можно точнее припомнить свои мысли и эмоции в тот момент. Ощущение, что дуракам везет и Ритке незаслуженно обломились хоромы с видом на Кремль. Уверенность, что эту ворону непременно облапошит какой-нибудь квартирный аферист и она, в итоге, окажется на улице. И осознание своей миссии: спасти дурочку, продать ее квартирку и купить ей что-нибудь попроще. А разницу пустить на свои исследования.

«Я не хотела никому вреда! Честное слово, не хотела!» — Женька даже остановилась и помотала головой, слегка напугав шедшую позади бабульку. Она хотела, чтобы Рита влюбилась в Гришу и он уговорил ее продать квартиру. И только если бы Рита заартачилась, тот должен был сделать так, чтобы Риту признали недееспособной. Женька уже и справки навела, и нужного психиатра присмотрела. Но в этом деле все с самого начала пошло не так. И Тамарочка некстати вмешалась, и наследник откуда-то взялся. А главное, Риткин шеф влез в их игру.

Неудивительно, что Гришка запаниковал и наломал дров. За что и поплатился — ни строчки роли теперь запомнить не может, только санитаром в морге и работать. А она, Женька, похоже, впервые в жизни потерпела поражение. Окончательное, сокрушительное. И, что уж себе-то врать, во второй раз поняла, что Ритка гораздо сильнее и чище ее, Женьки. Что ее подруга достойна того, что ей послала судьба. Ее бывшая подруга. Женька опять остановилась посреди тротуара и тихонько застонала. И почувствовала, что опять завидует. На этот раз — Гришиному беспамятству. «Как бы и мне хотелось забыть все события последнего месяца! Господи, пошли мне амнезию!»

Женька постояла еще немного и опять медленно побрела по тротуару. Бабулька, которая так и шла следом, посмотрела ей в спину и перекрестилась. Да, изменилась в последние годы Москва. Столько суеты, вон, даже молодые не выдерживают, головой болеют. Дай им Бог ясности и света! Бабулька еще раз перекрестилась и заспешила к близкому уже входу в метро.