Любая ошибка, которую признал человек, становится творческим выбором.

Бернар Вербер «Третье человечество».

Землетрясения магнитудой, превышающей все допустимые пределы, сотрясали его мозг. Казалось, его выворачивали наружу с искусностью и изощренностью мясника, который потрошит свою жертву в угоду прожорливым желудкам разумных существ. Мясник любит кровь. А значит, будет усердствовать над трупом своей жертвы.

Широко распахнув обезумевшие от боли глаза, Дмитрий схватился за прикроватную тумбочку. Пальцы были липкими от пота и скользили по дереву.

— Где этот чертов выключатель, — слова вылетали из его измученного, пересохшего от ночных кошмаров горла уже потухшими искрами.

Вся его жизнь была такой: потухшей искрой, хотя спичку еще даже не поднесли к коробку. Он умер, не успев родиться.

Лампа пролилась на ночную тень мужчины пьяным светом, что заполнял собой помещение, но не согревал и уж точно не освещал. Так и он накануне пил и пил, заполняя организм водкой под завязку, а легче не ставилось. Он даже не пьянел. По крайней мере, так ему казалось. А потом погас свет, и пасть разинула темнота.

— Пусть это все прекратится, — молил пустоту он, но она только показывала ему неприличные жесты в ответ.

Он мог пересчитать у темноты зубы. Все до единого сгнившие. Ими она хотела отрывать от него по куску медленно, растягивая удовольствие, словно виртуозную игру на скрипке. Последняя струна всхлипнула, и Паганини закончил свой каприс. Скрипач от дьявола играл на его одиноком балу исступленной ярости и сквозящей в каждом вдохе боли.

Не чувствуя собственного тела и не ориентируясь в пространстве, наугад переставляя ноги во мраке квартиры, он добрался до кухни. Коробка с лекарствами распласталась на столе брюхом кверху, а его дрожащие руки копались в ее нутре в поисках таблеток.

Две капсулы болеутоляющего. Еще две. Стакан ледяной воды обрушился на горящее в неистовой жажде горло Дмитрия. Он громко выдохнул, почувствовав, как кандалы и цепи по одному слетают с его тела и разума.

Кажется, он вспомнил все. До самого конца. Выковырял эту многолетнюю грязь из-под ногтей. И теперь его организм отторгал всю эту мерзость, что копил в себе всю жизнь.

Зачем мы это делаем? Зачем копим в себе отходы в виде обид, мести, предательств, чтобы однажды они нас задушили своим ядом?

Гонимый ужасом открывшихся ему откровений о себе самом же, мужчина вылетел на ночной балкон. Вожделение до свежего воздуха достигло апогея, когда на него подул еще прохладный предутренний ветерок. Небо металось в сомнениях: пора сбрасывать с себя темное одеяние, ночь заканчивается, но так не хочется облачаться в светлую мантию. Люди не достойны встречать утро под сонеты солнца и симфонии кузнечиков. Их утро должно быть наполнено черной кровью, что сочится из сердец других людей, которым они причинили зло.

— Господи, ну хоть выжил, — испуганно пробубнил себе под нос Дмитрий, ощущая скачки напряжения в сердце. Оно то застывало в припадке страха, то, подгоняемая боязнью не пережить следующую минуту, срывалось в стремительный бег.

Он никогда не мог себе даже представить, что память вернется так неожиданно, сорвет двери с петель и выбьет стекла всех его окон. Он не мог подумать, что эта стерва с алыми когтями будет полосовать его лицо, хлестать по щекам в порыве ожесточенной злобы.

Звезды начали таять, уступая место предрассветным лучам солнца, еще с холодком взирающим на равнины и горы, города и деревушки, моря и океаны, которые через каких-то пару-тройку часов будут нежиться в его щедрости и тепле. Мужчина силился разобраться в том, что видит, но звезды двоились и, казалось, отворачивали свои лица от него.

Урод.

Демоницы, кружащиеся в вальсе с собственной тенью, хохотали, даже не прикрывая свои уродливые лица вуалями и веерами. Они делали шаг друг к другу, но расстояние все равно оставалось непреодолимым. Эти демоны — его лица. Его черное амплуа, мрачная роль злодея всей его жизни. Эти уродливые лица сливались в одно — в его ипостась дьявола.

— Мерзкий выродок, — прошептал он, до боли сжимая край балкона.

Он всегда чувствовал, знал, что он не ангел. На скрижалях его судьбы был начертан мрак, вечное бесовское метание от огня к огню. Но он не мог представить, что пал настолько низко. Его падение нельзя было измерить, у его низости не было дна.

Римма, семья, друзья… Он предал всех, кого только мог предать. Элина… Он наплевал в душу всем, кто был для него хоть сколько-нибудь дорог.

Женские лица сменялись, как картинки в мультике. Только мультик был для взрослых, потерявших себя в столпотворении темных дней, где правят злоба и ненависть. Он так сильно ненавидел все вокруг себя, не мог ни простить, ни забыть, что не оставил шанса сам себе. Ведь разрушая чужие жизни, мы по капле забираем от своей тоже. В одночасье, как это часто бывает, капля может стать океаном, а мы не умеем плавать…

Достоевский… Голову стянуло жгутом, останавливая кровотечение мыслей. Теперь он понял, какое отношение к нему имеет имя великого писателя. Жаль, он не почитатель классической литературы. И литературы вообще. И кто-то собирается использовать эту информацию, чтобы потопить его навсегда под обломками разваливающегося суденышка его прошлой жизни.

Мужчина вернулся в комнату, тут же ощущая, как на шею набросили душный канат спертого воздуха и потянули изо всех сил. Он пытался сообразить, как набрать Элину. Однако звонок так и не прозвучал. Ему не хватило смелости позвонить ей после всего, что он сделал. Или он просто не хотел унижаться и выглядеть идиотом. В любом случае, какими бы ни были его отговорки, он был не готов стать закиданным камнями.

— Вот же дебил, — простонал Дмитрий, сминая в кулаках простынь.

Как он мог быть таким неосторожным? Как дворовой пацан, решивший поиграть в бандита? Менты все куплены. Ими же. И вот теперь дула их пистолетов были направлены против него. Кто-то заплатил больше.

Кажется, для него настала новая эра. Средневековье. Дубль два.

Костры полыхают жаром возмездия. Реки вскипают голодным до нового утопленника возмущением. Вороны почесывают в ожидании клювы.

***

Его душа и тело шли рядом, и все же порознь — такой тонкой стала нить, связывающая их.

Джек Лондон «Любовь к жизни»

Дима стал ее Призраком Оперы. Он пел ей душераздирающие баллады, одаривал истинным счастьем слушать эту божественную музыку. Но на деле он оказался просто уродом, прячущим свое уродство за маской. Иллюзионист, ловкач, умело сыгравший партию на ее сердце. Маски сорваны. И то, что она увидела за ними, потрясло ее до глубины души.

— Эля, — потрясла ее за плечо подруга, но не получила никакого ответа.

— Никого нет. Закрыто, — прошептала Элина, свернувшись в позе ребенка на диване Жени.

Ставни были наглухо заколочены в ее душе ржавыми гвоздями, жалюзи опущены на все мечты и надежды.

— Ты же говоришь со мной, значит, ты тут, — произнесла Женя, тихонько поглаживая ее по плечу.

— Не я тут, — отчаянно замотала головой девушка. — Лгунья. Предательница. Изменница.

— Ты бубнишь эту чушь уже несколько часов подряд. У тебя что-то было с этим мужчиной?

— Ничего у нас не было. Но мне хотелось держать его за руку и целовать. Для измены вполне достаточно.

— Ну знаешь, многие люди делят постель годами с любовниками и любовницами и ничего.

Женя надвинула тонкое одеяльце ближе к лицу Элины, которую била мелкая дрожь. Ее сердце тревожно стучало в груди от одного взгляда на эту тень с запутавшимися волосами и серым лицом, которая была ее подругой Элей.

— Каждый сам выбирает, сколько грязи сможет уместить его душа. Моя не смогла даже этого вынести.

Элина вздрогнула от мысли о физической измене. Она настолько привыкла к тому, что муж постоянно одной ногой в другой квартире, одной рукой обнимает другую женщину, одной половиной сердца любит другую, что собственная мысль о Диме казалась ей вероломным блудом. Постоянные измены, выбившие себе абонемент на прощение, превращают женщину в собачонку, которая терпит любые пинки под ребра, лишь бы хозяин продолжал ее пинать и дальше. Зато хозяин знакомый. Это лучше, чем жить на улице в одиночестве.

— Элечка, скажи честно, почему ты плачешь? Потому что твоя интрижка, хотя это сильно сказано, с Димой разрушила ваш якобы брак? Или потому что и брака-то у вас не было, но с синяками осталась ты? О чем ты горюешь?

Губы Элины потрескались от того, что она не переставала их кусать от нервов. Она задумалась над вопросом подруги. Неяркий свет гостиной еще больше выбеливал бледное лицо девушки, делая синяки заметнее. Они растекались по ее лицу, словно мазки влажной кисти Ван Гога. Синие пятна на белом холсте. Великий мастер увидел бы в этих пятнах гордость, размазанную порывом лютого гнева по женскому лицу.

— Не знаю, Женя. Теперь мне некуда возвращаться. У меня нет дома.

— Не обманывай себя. У тебя и не было никогда дома. Эля, — Женя ее встряхнула за плечи, — дом — это не то место, где тебя таскают за волосы и бьют по лицу. Кто, какой идиот привил тебе мысль, что дом выглядит так?!

Элина заплакала. Дом — это место, в котором всегда горит очаг, даже если ты изо всех сил пытаешься его потушить. Это место, в котором всегда включен свет, даже когда ты отчаянно бьешь по выключателю. Дом — это люди, которые всегда с тобой, даже если ты отворачиваешься от них. Дом — это незыблемая константа.

Миша же всегда стремился сжечь ее в этом ласковом домашнем огне, превращая его в адское кострище, будто бы она что-то сделала ему плохое. Наступила на горло его свободе, испортила его жизнь.

Она чувствовала назревающую беду, знала, что все тайное становится явным. И вот ее накрыл девятый вал: части тела разбросаны по океану, а сердце не заштопаешь иголкой.

— Нет, Женя, виновата я. Может, он тоже. Но я никогда не видела его любовниц. Только чеки на покупку белья и иногда звонки на телефон. Не пойман — не вор.

— Ну ты и дуся, Эля. Прости, но мне хочется назвать тебя по-другому. Однако я не твой скотина-муж, я не буду этого делать. Заварю нам чая.

Женя ретировалась на кухню, чтобы остыть. Ее тоже трясло. Апатия Элины и какое-то нечеловеческое желание быть униженной выбивали почву из-под ее ног. Ну зачем терпеть измены?! А у них даже детей нет! Даже если бы и были, нет такого повода, чтобы не любить себя. Она вздохнула. Как известно, себя надо любить. А женщина, согласившаяся терпеть измены, априори себя не любит. Может, и к черту этих баб (а иначе и не назовешь людей без самоуважения), пусть сами вычищают выгребную яму своей жизни?

Но ведь это Эля. Ее лучшая подруга. Как бы она не была готова плевать на других, а смотреть, как лучшая подруга пилит горло своей судьбе тупой пилкой, она не будет!

— Эля-я! Держи свой чай. Мне надо сбегать в магазин, иначе из нашего холодильника даже мышь сбежит, — улыбнулась Женя, — с веревкой на шее. Ей станет стыдно вешаться в настолько пустом холодильнике. Ты не натворишь тут ничего без меня?

— Беги спокойно. Мы с мышью будем ждать тебя здесь. Только я без веревки на шее, — слабо улыбнулась Элина, но ее улыбка была похожа на тщетную попытку завядшего цветка поднять головку.

— Очень надеюсь на это. Я скоро!

Подруга чмокнула Элину в щеку и убежала. Элина дотронулась до щеки. Самый искренний поцелуй в ее жизни, когда за ее спиной не громоздились горы лжи и грязного белья (причем, в прямом смысле — белья Мишиных любовниц). Мужчины так целовать не умеют. По крайней мере, те, которые ей встречались.

Правда, почему он не бросил ее, когда у него появилась любовница? Чашка чая душевно согревала ее ладони, на которых сейчас проступали все костяшки. Мы всегда бежим к крепкому горячему чаю, когда нас снова предают, снова окунают в грязь, стаптывают на нас ботинки своего лицемерия. Чай, как и подушка, все выслушает и сохранит навеки в тайне.

Любовница… Почему женщины соглашаются стать второсортным мусором в жизни женатого мужчины? Этаким мусорным мешком, который все стоит у порога, стоит, а потом его все равно выкидывают. Любая грязная интрижка длится ровно столько, сколько нужно мусору, чтобы стухнуть. И в итоге все несчастны: каждый задохнулся от смердящей вони. А как хорошо устроились эти гады! Одних женщин держат в качестве прислуги в официальном статусе, других — в качестве мимолетных десертов. Потребители! Элина не могла иначе относиться к любовницам. Ей было жаль этих женщин еще больше, чем бесхребетную себя. Ведь они вылизывают стол после трапезы мужчины с его женой, догрызают косточки несъеденной ими любви, вылакивают из бокалов недопитую ими страсть. Любовницы — лишь жалкие падальщики. Быть любовницей еще хуже, чем женой.

И почему у мужчины не может быть любимой женщины? Просто любимой женщины. Не жены. Они к этому слову с юношеских лет относятся как к синониму слов «раб», «крепостная», «невольница». Не любовницы. Данное слово может вызывать только ассоциации «урны», «унитазного слива», «грязи». И только любимая женщина получает сполна уважения и любви, свободы и равенства. И не получает ножей в спину. На спине любимой женщины мужчина никогда не нарисует мишень. А на спине жены можно. Бесплатный тир с живыми жертвами. Или иначе говоря — брак.

Пучина мыслей дыбилась волнами, пенилась яростью и взрывалась тоннами мутной воды. Такой сейчас была ее душа. Элина прижала ноги к себе сильнее, чтобы согреться. Чай начал остывать, пока она размышляла на глобальные темы любви и брака. Все же некоторые институты общества рухнули без следа. Или их никогда не было? Люди никогда не умели любить других людей. Только сжигать на кострах, топить в реках, стрелять в голову, пускать стрелы в сердце. Мы родились с жестокостью в крови, с агрессией, прописанной в генах, с жаждой предавать, закодированной в мозгу. И вся эта гадость ждет всего лишь щелчка, который ее активирует.

— Элечка, как ты? Помоги мне, пожалуйста! — крикнула Женя, открывая входную дверь.

Расплескав на себя чай, Элина выбежала в коридор. Что случилось?!

— Женя, что это? — Она почти онемела. — Что с ним?

На руках подруги брыкался и жалобно мяукал тот самый малыш, которого она поила молоком и подкармливала, заходя в гости к Жене. Только выглядел он не так, как раньше. Котенок был грязным, дрожащим, чихающим и с глазиком, заплывшим гноем.

— Смотри, мелкий, это Эля, — Женя поднесла котенка к Элине.

Котенок громко замяукал и протянул крохотные лапки к девушке. Сердце Элины сжалось, застыло, замерло. Она взяла его к себе, а он, малютка, прижался к ней и мяукал.

— О чем он говорит, Женя? — теряющимся в дрожи и всхлипах спросила Элина.

— Просит не гнать его, Эля. У него, как и у тебя, нет дома. И он, как и ты, очень хочет его обрести.

По щекам Элины заструились слезы, пока она прижимала этот грязный комочек, полный желания жить, к себе. Не так важно, кто ты: человек или котенок — каждый хочет жить, и каждый имеет на это право.

— Нет… я… не могу его взять… Мне же некуда, Женя…

Говоря это, она сжимала его все сильнее. Маленькие, но цепкие коготки котенка скреблись по ее футболке, видимо, поняв, что и она его предаст.

— Поживи пока у меня, — пожала плечами подруга, не видя в этом никакой трагедии.

— Нет… унеси его… Унеси!

Элина оторвала котенка от себя и отдала его Жене, а он кричал, скулил, молил не бросать его на произвол собачьих клыков, голода, подвальных инфекций и самое страшное — людской жестокости. Ведь для многих людей, даже с виду приличных, стало нормой пнуть котенка на улице и неприязненно скривить лицо. Отчего-то они не кривятся так, видя каждый день в зеркале дрянь с лицом человека.

— Как хочешь, Эля.

Женя поставила пакет с покупками и, взяв котенка, ушла к подъезду. Элина провожала ее взглядом и готова была разрыдаться. Несчастный малыш умрет в таком состоянии на улице! Он… он такой же урод, как и она. Несчастный, преданный людьми маленький уродец. И что же, у уродов нет шанса на жизнь?! У них столько общего. Элина увидела в этом котенке себя. Заливаясь слезами, девушка пустилась во весь опор по ступенькам вниз.

— Стой! Женя, стой! Отдай мне его!

Подруга улыбнулась и вручила ей котенка.

— Кажется, он не верит, что я вернулась, — прошептала Элина, наглаживая кроху.

— А ты бы поверила, если бы тебя только пинали отовсюду?

— Сейчас найду вам коробку — и марш в ветеринарку. Обязательно надо обработать его от блох, иначе Анька (кошка Жени) заразится.

Котенок перестал вопить и мирно засопел у нее на груди, перепачкав всю футболку, иногда чихая. По лицу Элины беспрерывно текли слезы; она никак не могла выплакаться. У нее заплыл глаз от синяка; у котейки — от гноя. Его трясло от простуды, ее — от хандры. Оба были выпачканы в грязи, только разного происхождения. Да они идеальная пара!