Чтобы стать добрым, мне не хватало лишь, чтобы кто-то полюбил меня.

Гастон Леру "Призрак Оперы"

Темно-лиловый блеск атласа мягко отражался от бронзово-медовой кожи женщины, свечи добавляли легкого мерцания потным телам. Ароматические палочки и свежие розы создавали неповторимый душистый коктейль, к которому хотелось прикоснуться кожей, впитать в себя.

— Это было не как всегда, — выдохнула женщина и упала на атласный шелк. — Ты был таким нежным.

— Это все постельное белье. Шелк высочайшего качества.

Она улыбнулась и приспустила тонкую ткань одеяла, оголяя искусственную, но красивую и аккуратную грудь. Сначала голое тело, потом просьбы. Первый закон получения подарков. А ее тело больше не хотело знать синтетику и нищих мужчин. Довольно с нее. Бедностью пресыщаешься быстро, а богатством не можешь насытиться никогда.

— Помнишь те золотые часы, которые я тебе показывала?

Мужчина зажег сигару и отпустил мысли в вольное плавание. Помнил ли он часы? Нет, конечно. Эти фифы вечно что-то ему показывают с намеком купить. Еще он будет запоминать лица, имена, их желания. Много чести.

— Ага.

Ему было совсем не до ее побрякушек… Алекс вгрызался агрессивным взглядом в натяжной расписанный узорами потолок, а зубы то и дело смыкались на сигаре, желая ее прокусить.

— Детка, напомни мне, пожалуйста, кто был в этой постели вчера?

— Ты и сам знаешь.

— Нет, я хочу, чтобы ты сказала мне это, — прорычал он.

Казалось, от следующих произнесенных ею слов он получит еще один оргазм. И да, он был болен. Ненормален. Безумен ко всем чертям! Но именно это безумие стало его костылями, его инвалидной коляской. Это помутнение рассудка поставило его на ноги.

— Скажи!

От его рычания и пульсирующих нездоровой злобой зрачков по ее коже проскакали мурашки, цепляя своими когтями волоски. Ей не хотелось произносить это вслух. Когда делаешь грязные делишки и молчишь, кажется, что все пристойно. Мы кажемся себе ангелами лишь до тех пор, пока окружающие нам подыгрывают.

— Твой отец, — заикаясь, ответила девушка. — В этой постели был твой отец.

— Это лучшие слова, которые я слышал в своей жизни.

Темная энергия трансформировалась в черную и клубилась, вилась, вздымалась в его крови. Алекс впился в губы своей спутницы звериным поцелуем. В такие моменты он боялся сам себя.

— Ты… ты знаешь, что этот дом тоже он мне купил?

— Марьянка, Марьянка, мне плевать. Он и тебя купил. Все мы вас покупаем! Только не все отдаются задорого, — еще пуще расхохотался он. — Всего-то дом и золотые часы. — Махнул рукой и встал с кровати.

Мужчина начал одеваться. Стало неинтересно. Ему нужно было услышать слова про отца. И вот оно логическое завершение секса.

— Я не понимаю, зачем ты все это делаешь?

— А тебе так надо что-то понимать?

Достав из кармана мятого пиджака портмоне, он кинул на кровать пачку долларовых купюр.

— Считай сама. Может, еще на один дом хватит.

Как только купюры уместились в ее ладошках, ногти с черным френчем забегали от одной к другой. Да и правда, не все ли равно, что у него там в голове творится? Не приставать к мужику с расспросами — второй закон укомплектованной жизни.

Алекс даже не удосужился попрощаться. Никто и не ждал его прощаний. Как всегда. Заведя мотор своего джипа, он ударил по рулю и уткнулся в него лбом. Порой, совсем редко, боль вырывала из него вены, рассыпалась солью по воспаленной душе, но он не мог ничего сделать. Слишком поздно. Месть нельзя отменить назад.

Я не понимаю, зачем ты все это делаешь?

Я не понимаю…

Не понимаю…

Руки еще раз ударили по рулю в бессильной злости на себя, мир, на всех!

— Он отобрал у меня мать. Я отниму у него всех его шлюх, все его деньги — всю его жизнь.

Шины заскрипели под натиском большой скорости — и джип вынесло на шоссе. Попугает прохожих. Ведь выдался такой хороший день.

***

Священник может совершить обряд, но это еще не значит, что состоялся брак. Душою я не твой.

Томас Харди «Вдали от обезумевшей толпы»

Гудки прибывающих и отходящих судов, удушливый запах копоти и жара, что несется лавиной по оголенной коже рук матросов. Окленд. Пот обычного работяги промачивает майку насквозь, солнце жалит георгиновыми лучами все сильнее.

Аромат свободы, стиснутый тисками общественных устоев, медленно, но верно поглощался запахом гниения, что исходит от человеческой души. Души высшего общества.

Элина резко распахнула веки, и мир не потрудился встретить ее дружелюбно. Он нагло поплыл перед глазами пятнами и заструился в голове туманом.

— Ох уж это чтение на ночь глядя, — пробормотала она, выключая ночник и спуская ноги с кресла — прямиком в уютные тапочки.

История Мартина Идена закончилась. Закладка бережно уложена на полку в ожидании новых героев с их перипетиями судьбы, их глупостью и надменностью, их заплесневелыми взглядами на жизнь. С их комедиями и трагедиями.

Посмотрев на часы и поняв, что скоро муж вернется домой, она поплелась на кухню — выполнять, как многие думали, предписанную самим творцом женскую работу. К чему весь этот технический прогресс, роботы и машины? Если рабство до сих здесь, в головах людей. И женщина стоит дешевле той же посудомойки.

Мартин Иден мертв. Его любовь к Руфь Морз тоже. Асфиксия, как бы сказал судмедэксперт. Их «любовь» с Мишей тоже ждала асфиксия и кровоизлияние в мозг, уж больно долго эта старая кляча тащит свои отбитые ноги.

— Ты скоро? Ставить чайник? — набрала мужа. Не любит он, когда его у порога не ждут тапки, а на столе чай. Если есть жена, прислуга не нужна. — Я помню, что ты просил на ужин. Все готово. Жду тебя.

Элина со вздохом убрала телефон в карман домашних штанов и оглядела кухню. Никогда она не заканчивала разговор словами «Целую», «Люблю тебя», «Приезжай скорее». Всегда хотелось умолять его задержаться, пробыть на работе дольше, целовать любовницу больше, только бы не страдать от того, что в щеку тебя небрежно целует чужой человек, рассыпается в холодных комплиментах твоему горячему жаркому и, делая одолжение, благодарит за теплый чай. Печать в паспорте не сделала их родными. Она сделала их вынужденными заключенными. И даже тюрьму строить не пришлось — квартиру подарили родители.

Мартин Иден не позволял себе падать на протяжении целой кучи страниц. И она верила в него. Верила, что этот самородок, эта бабочка из кокона сможет расправить крылья, но и он тоже упал. Сдался под гнетом дурных капризов общества, его настойчивого жужжания в ухо о том, как должно быть и как делать не стоит. Каждый проходимец, глупец и просто моральный разложенец, не читавший ни одной стоящей книги в жизни, с охотой скажет тебе, кем ты должен быть.

Их с Мишей брак был ни чем иным, как заказом общества. Дурнушка по воле случая Элина и комплексы, свившие вокруг ее головы свой колючий венок насмешек, стали лучшими друзьями. А Миша просто подобрал их и решил, что этого хватит. Бросил у себя в прихожей и разрешил пользоваться в доме всем, кроме его сердца и души. Их он приберег для лучшей женщины.

— Вот бы все переиграть. Лучше быть одиноким в четырех стенах, чем тяготиться одиночеством с человеком, который преумножает эти стены одним только своим присутствием, — размышляла вслух девушка, снова вернувшись в кресло.

Она любила это кресло. В нем она проводила свое свободное от мужа и каторжной жизни замужней женщины время с томиком Войнич и болезненными порывами категоричной молодости Артура Овода, с жизненной прозой Прилепина или почти погружалась в транс с Вирджинией Вулф, замечая вдалеке уснувшего сознания маяк. Это кресло стало проводником в иной мир — мир литературы и проникновенного искусства.

Ключ в дверном замке повернулся, захлопывая дверь в мир чарующих литературных героев, их счастья и глупых смертей и открывая дверь в душную кухню с котлетами и макаронами, кетчупом в холодильнике и миской, полной презрительности мужа, всегда подающейся свежей и горячей.

— Лина, я дома, — эхо разнесло этот приказ к услужению в каждый угол их небольшой квартирки.

Все мы мечтаем нажать невидимую комбинацию клавиш в этой огромной операционной системе жизни: никогда не вступать в брак, не доверять свою судьбу искусным лжецам, не входить в одну и ту же реку дважды, трижды… бесконечное количество раз. Но жизнь — это билет в один конец. И либо распахивай крылья и лети, либо разбивай голову об асфальт.

— Привет. Как дела на работе? — заученный диалог в их сценке под названием «Семейный ужин».

— Все хорошо.

Элина села за другой край стола, чувствуя себя лишней на этом гастрономическом празднике. Наверное, мужу неловко при ней есть… Хотя нет, ему плевать, кто или что перед ним: жена или голая стена. Когда мужчина голоден, он стерпит все — даже нелюбимую женщину напротив.

— Как прошел твой выходной? — после некоторой паузы спросил Михаил; так бывало всегда, когда ему становилось неуютно под ее взглядом.

— Отлично. Читала и… читала. Потом вот, ужин приготовила. И день закончился.

— Молодец. Отдыхать тоже надо.

Брови Элины почти сблизились друг с другом. Она провела свой выходной за уборкой и стиркой, готовкой и покупками очередного куска мяса для ужина, и только вечером удалось почитать. Перспектива умереть с тряпкой и поварешкой в руках ее не радовала.

— Ми-иш.

— Что, Лина?

— Ты заметил, как жизнь быстро проходит? Вроде просто день, но это тот день, о котором мы и подумать не могли пять лет назад. Но он настал.

— Дальше что?

— А то, что таких дней образуется в итоге целая Вселенная — они и составляют всю нашу жизнь.

— Не пойму, к чему ты ведешь. Конец света скоро? Вселенная исчезнет? — он довольно ухмыльнулся своей шутке и продолжил ужинать, занятый другими мыслями.

— Я к тому веду, что мы сгораем, как кометы, в суете и пыли, даже не долетев до пункта назначения.

Взгляд мужа, полный непонимания и неодобрении всей этой чепухи, вполне прозрачно высказался насчет ее умозаключений. Девушка вздохнула и убрала уже пустую тарелку. Еще одна тарелка в крышку ее гроба. Уж ее-то гроб точно будут заколачивать не гвоздями, а тем, чем она убила свою единственную жизнь — губками, тряпками, ложками, вечными книжками с рецептами. Уборщица, кухарка и еще бог знает кто — лишь бы муж был доволен. А добиться его довольного вида — задачка не из простых.

— Мне не приходила почта? — голос мужа слишком неожиданно ворвался в ее паутину самоотречения и метаний между белым и черным.

— Точно! Было что-то. Сейчас принесу.

Элину убежала в комнату, даже с некоторой радостью спасаясь бегством из кухни. От мужа. Однажды даже самому отчаянному спринтеру надоест бегать от собственной судьбы. Тогда настанет время перемен.

Куда же она засунула почтовое извещение? Пришлось вывернуть сумку, чтобы найти эту бумажку. Взгляд девушки зацепился за сумму на квитке. Десять тысяч рублей? Интересные покупки у ее мужа, о которых она не в курсе. Мысли о деньгах вытянули за шкирку другие ее тревоги.

Белый конверт тяжело давил на ладонь, прожигал ее до кости. Письмо там, конечно. Тяжеловато для письма. Элина все понимала. Это взрослые игры, и она не ребенок. Не пойдет она в полицию. А конверт этот нужно вернуть.

— Именно так, — для пущей верности наказала она себе и засунула его поглубже в сумку. Руки дрожали.

Возвращалась в кухню Элина уже с совершенно другим настроем. Мутировавший в чудовище червячок буквально тряс ее за шиворот и орал: «Сомневайся! Сомневайся в своем решении!»

Но ведь взятка не может быть хорошим решением?..

Элину безмерно напугал тот факт, что она вообще задумывается, а плохо ли давать взятку. Не заметив, она смяла в руке извещение и мятый листок положила перед мужем.

— Что это, Элина? Тебе обязательно нужно все портить, к чему прикоснешься? — пробурчал он.

Его слова пришлись оглушительным ударом по лицу, разбив ей губу. Это она все портит?! Пусть он коснется хотя бы свежего молока — тут же скиснет!

— Прости. Я не хотела его мять. Случайно вышло, — не понимая почему, но тем не менее начала оправдываться она. Иногда оправдания становятся манерой вести диалог. — А что это за посылка?

— Тебе какое дело? — рявкнул он и моментально остыл, заметив испуганный взгляд Элины. — Прости. — Быстро убрал извещение в карман.

Девушка выдохнула. Ничего. Нормально. Как обычно. Странно обижаться, что в тебя плюют, если сам подставляешь лицо.

— Я… я хочу совершить преступление! — выпалила она, захваченная эмоциями. Приливные волны смелости грозили смыть трусливые городишки ее души.

— И какое же? Украсть батон в продуктовом? Или шприцы домой утащить?

— Нет. Дать взятку полицейскому!

Смех мужа впился в ее кожу десятками игл, точно в подушечку для иголок. Изрешетил полностью. Ему смешно?

— Думаешь, я не могу сделать что-то предосудительное?

Так и хотелось выкрикнуть: «Кроме как выйти замуж за ублюдка!»

— Можешь, Элечка, можешь — в своих снах. Держи сегодня подушку крепче, ладно? Вдруг тебя придут вязать менты.

Он взял чашку с чаем и удалился в гостиную — к своему любимому ноутбуку. А его смех и болезненные слова продолжали рвать от нее по куску и сплевывать кровь на пол. Элина сморгнула слезы и сжала кулаки. А вот и посмотрят они, кто и на что способен!

Влетев в коридор, она выдернула сумку из шкафа и яростно достала из нее тот самый конверт. Глаза девушки отливали сталью решимости и непоколебимости, а руки все так же были сжаты в кулаки. Она докажет ему!

И не надо нам делать шаг с обрыва. Достаточно лишь дождаться толчка в спину от близкого и родного человека. Всего лишь дождаться.

***

Такие дела.

Курт Воннегут «Бойня номер пять»

Здание полиции навевало панический ужас. Она даже за новым паспортом боялась сюда идти. Полиция вселяет страх любому законопослушному человеку, но почему-то не убийце и не вору.

Солнце следовало за ней по пятам, прячась за шикарными кронами деревьев. Эти ярко-зеленые головы природы кивали в такт ее мыслям, как бы соглашаясь с ней, что отдавать этот конверт начальнику следствия — плохая затея, жутко плохая затея.

Еще можно было повернуть назад. Просто развернуться и зашагать назад, к дому. К тому дому, где над ней посмеется муж и скажет, что она слабачка. Даже на преступление не способна!

— Я не слабачка, — процедила Элина и двинулась вперед.

В ее душе происходила активная подмена понятий. То, что раньше считалось глупостью, теперь считается смелостью. И почему для самоутверждения люди выбирают самые из идиотских способов? Как будто оценивают свою личность в гроши.

Попросили документы, пристально на нее посмотрели и пропустили. Сердце уже билось громче и где-то у самого неба. Еще чуть-чуть поднимется давление — и она выплюнет сердце на асфальт.

— Мне к начальнику следствия, — с запинками сказала Элина дежурному. — Нужно. Мне нужно к начальнику следствия, — страх заговорил ее голосом.

— Вы записаны?

— Нет. Я… я думала, можно просто прийти.

— Вы в полиции, девушка. Просто здесь ничего не бывает. — Она уже собралась дать деру, когда дежурный продолжил. — Имя, фамилия, по какому вопросу.

— Элина Стриженова, по личному.

Вопросительный взгляд мужчины добрался до нее даже через оградительное стекло. Вот же дура! Личное в полиции.

— Девушка, с вами все в порядке? Вы бледная. И вам точно нужно именно к начальнику следствия? Может, вы что-то перепутали?

Она мотнула головой, затем кивнула. Долгий выдох. Надо собраться.

— Да, мне точно к нему. Но называть свою проблему я не хочу. Это для личной беседы.

— Ладно, проходите. Второй этаж, налево, двадцать третий кабинет.

— С-спасибо.

Элина уже дошла до лестницы, когда поняла, что не знает имени этого самого начальнику. Будет не очень хорошо начать разговор с ним со слов: «Представьтесь, пожалуйста, и вы мне тоже».

— Не подскажете, как зовут начальника следствия? — снова оказалась у окна дежурного.

— Николай Дмитриевич.

Дежурный провожал ее сочувствующим взглядом. Наверняка очередная жертва домашнего насилия. Все они такие: бледные и молчащие в тряпочку, пока не станет поздно.

Дверь с номером двадцать три виделась ей страшной дверью в подземелье. Господи, прийти со взяткой в полицию. Вот так просто. Но Алекс был уверен, когда давал ей конверт. Ведь если что, виноват он. Он дал ей конверт.

Мысли окончательно перепутались в голове Элины и, точно кегли, падали друг на друга, сбивая соседа, не давая ему высказаться. Когда терпеть этот балаган стало невыносимо, она постучала в дверь.

— Войдите.

— Николай Дмитриевич?

— Да. Что вы хотели?

Смелости как и не бывало. Грузный мужчина в погонах, пистолет в кобуре. Ей конец, если она сейчас же не убежит.

— Уважаемая, что вы хотели? — повторил вопрос он.

— Поговорить… насчет одного дела, которое вы ведете.

— Проходите, садитесь, нечего в дверях мяться.

Начальник следствия разговаривал командами, как военный. Не подчиниться было нельзя. Элина села на стул и очутилась лицом к лицу к нему. Своему голосу рассудка в полицейской форме. Еще можно ничего противозаконного не делать.

Но вдруг все получится?.. Тогда Дима поймет, что она стоит того, чтобы обратить на нее свое внимание. А внимания ей так хотелось. Тем более от такого мужчины. Видимо, любовь к унижениям рождается вместе с женщиной, и общественные догмы тут совсем не причем. Общество лишь эксплуатирует то, что ему преподносят на блюдечке.

— Ну так что за дело, Элина?

От звучания своего имени в устах этого человека Элина чуть не подпрыгнула на стуле.

— Откуда вы знаете мое имя? — судорожно спросила она.

— Дежурный передал. С вами все хорошо? Вы меня пугаете.

Она сама себя пугает.

— Какое дело вас интересует?

— Нападение на мужчину в конце апреля. У него еще частичная амнезия.

Лицо мужчины вмиг изменилось. Какая-то неуловимая хищническая тень пробежала по нему.

— Припоминаю.

— Что-то известно по этому делу?

Элину начали мучить вопросы, о которых она почему-то не подумала ранее. Зачем Диме передавать конверт? Какая взятка, ей богу? На него же напали, а не он хочет откупиться от суда!

Ну конечно, там ничего страшного и быть не может!

— Это вам, — смело протянула ему конверт Элина.

Николай Дмитриевич с опаской взял конверт, но нащупав в нем вероятно всего банкноты, успокоился. Глаза его были неподвижны, когда он просматривал содержимое. Начальника следствия этим не удивишь.

— Девочка, и что же это такое? Взятка?

— Я… я не девочка, — все, что пришло ей на ум.

— Милая, по сравнению с тем, сколько мне лет и что я видел в своей жизни — ты младенец. Ты хоть представляешь, сколько вот таких вот взяточников я съел на завтрак?

— Но… зачем ему давать вам взятку? Его пытались убить!

Кулак мужчины припечатал лежавшие на столе документы. В комнате умерли все до единого звуки.

— Значит, у него есть подружка, которая выполнит любую прихоть, так?

Он встал и обошел стол. От Элины остался уже только мокрый след из пота и подступающих слез.

— Хочешь узнать, кто на него напал?

Она смущенно кивнула, понимания, что это игра. Но не понимания, какой ход оставит ее в живых, а какой убьет.

— Снимай блузку.

— Что?! Как вы смеете?

Николай Дмитриевич схватил ее за подбородок и сильно сжал челюсть пальцами.

— А ты как смеешь приносить сюда деньги в конверте? Верная собачка своего хозяина? Так и передай ему: зря он не прислушался к посланию в цветах.

Что… Какое послание… Что происходит в этой выдуманной реальности. Элина затрясла головой и заплакала.

— Отпустите меня. Вы же полицейский!

— Как будто я господь бог. А, даже он закрывает глаза на многое. Вспомни хоть Гитлера и его концлагеря. А тут всего лишь полицейский.

Он убрал конверт в ящик и уселся за стул, будто ничего не произошло. Скривился, рассматривая желтые пальцы.

— Что за хрень у тебя на лице? Это вообще отмывается? Да не плачь ты. Сама выбрала такую роль.

— Какую роль?! Ничего я не выбирала. Меня попросили и…

— Конечно. Так все и было. Все у него продумано, и поверь, не он один такой умный. Другие будут поумнее.

Элина схватила сумку и бросилась к двери, таща за собой камнем на шее унижения. Вслед ей летели колкие смешки человека в форме. Который всего-то полицейский.