Это были мысли о Соне, это были сны о Соне, он снова ловил ее в каких-то бесконечных глухих коридорах и сырых аллеях и, едва догонял, едва он касался ее легкого тела, как оно ускользало, упархивало, исчезало в лабиринтах, оставляя в его ладонях зуд неутоленного прикосновения, и он снова гнал, звал, настигал и уже протягивал руки, уже ухватывался за край одежды, уже ткань ползла, обнажая просветы матовой кожи, уже трещала, разрываясь, и треск ее казался оглушительным, протяжным, резким, как телефонный звонок…

Разумеется, это звонил телефон. Опять, как всегда, телефон.

— Я вас не разбудил?

«Разбудил, конечно. Который час? Бог мой, почти полдень! Ну и поспал! А хотел ведь с утра по библиотекам…»

— Нет, конечно, — сказал Максим фальшиво-бодрым голосом, — не разбудили.

— Могу я приехать? Вы никуда не уходите?

— Пока нет. Приезжайте, Реми.

Максим положил трубку и кинулся приводить себя в рабочий вид. Наскоро ополоснулся холодным душем, похлопал себя по заспанным щекам, влез в джинсы и занялся приготовлением чая.

Реми появился хмурый, молчаливый и мокрый от дождя.

— Что, — участливо спросил Максим, — дело не идет?

— Это еще слабо сказано. Ничего даже не намечается. Куда ни повернись — тупик. Тела нет, орудия преступления нет, места преступления нет, алиби ни у кого нет — можно подозревать всех и никого…

— Вы не оставляете даже надежды, что дядя жив?

— Сожалею.

— Но почему? Версия похищения не укладывается, конечно, в обычную логику… Но ведь можно допустить, что тут есть какая-то иная, неизвестная нам пока логика!

— Допустить можно все, что угодно… — проворчал Реми. — Но допущениями сыт не будешь… Вы уже завтракали?

— Нет, — усмехнулся Максим. — Составите мне компанию?

— Что тут у вас?

— Чай.

— Наливайте, — махнул безнадежно рукой Реми. — Надеюсь, горячий? Эта дерьмовая погода…

Он уселся, уже привычно, за маленький столик на кухне.

— Может, куртку снимете? — улыбнулся Максим.

— Хорошая мысль.

Реми повесил мокрую куртку в прихожей, расправил ее на вешалке и вернулся к Максиму, который, не задавая лишних вопросов, сварил сосиски для себя и для детектива.

— Не успеваю поесть, — оправдывался Реми. — Везде бегом, дел куча, а все впустую.

— У вас все же есть какие-то идеи?

— Никаких.

— Слушайте, Реми, для того чтобы бегать повсюду, надо знать, куда бегать и зачем. Вы же что-то проверяете, какие-то вопросы задаете, какие-то направления прикидываете… Так поделились бы соображениями! А то я тоже, признаться, начинаю сходить с ума. Будто в вакууме, в безвоздушном пространстве…

— Я бегаю, Максим, в поисках «чего-нибудь». Задаю вопросы, ищу каких-то настораживающих совпадений, но чего я ищу — сам не знаю.

— Что вы имеете в виду под «совпадениями»?

— Что-то такое, что могло бы зацепить внимание, понимаете, насторожить, натолкнуть на размышления…

— И как?

— Никак, я вам уже сказал. Все немножко странно, но все в меру.

— Вы все же кого-нибудь подозреваете?

— Всех.

— Ну, положим, не всех: меня и Вадима вы исключили. О Соне тоже, кажется, речь не идет… Ведь так? Остается не так уж много, Пьер да Ксавье.

Почему, например, не Ксавье? Машина Арно припаркована недалеко от его дома — раз, Ксавье вас в квартиру не пустил — два. Что он в ней скрывал?

— Всего-навсего Мадлен. Не хотел при Мадлен вести этот разговор. Он знает, что его дочь к Арно привязана… Прибавьте к этому его нелюбезный характер. И потом, в его квартире такой бардак, что я бы на его месте туда тоже никого не пустил.

— Стало быть, вы там были.

— Где?

— Не хитрите. В квартире Ксавье.

— С чего это вы взяли?

— Откуда вы знаете про бардак?

— Мадлен говорила, — небрежно пожал плечами Реми.

— О, господин детектив, вы перед кем пытаетесь роль простачка сыграть?

Перед режиссером! Напрасный труд. Вы этот бардак видели своими глазами.

— Ладно, сдаюсь. Видел.

— Что, удалось Ксавье уломать? Куда там… У меня в запасе есть другие средства для подобных случаев.

— И могу я полюбопытствовать, какие?

— Не можете. Профессиональная тайна.

— Ха-ха! Тайна! Отмычка небось?

— Я сказал, тайна! — шутливо насупился Реми.

— Хорошо-хорошо, пусть будет тайна. И в квартире ничего подозрительного не нашлось?

— То-то и оно, что нет. Вернее, я нашел кое-что настораживающее: альбом со старыми фотографиями, на которых вырезано лицо Арно. То есть это я так думаю, что там был Арно, теперь уже ничего не определишь, вырезано напрочь, зло. Но никаких признаков, что Арно был в квартире, и никаких признаков, что там могло быть совершено убийство…

— Это еще ничего не доказывает, — возразил Максим. — Следы могут находиться в другом месте, в машине Ксавье, например.

— Нету.

— Ага, тоже осмотрели? Реми кивнул.

— Значит, Ксавье отпадает?

— Вовсе нет. Пока он идеальная кандидатура. Зависть, ревность, желание мести, реальные признаки ненависти — об этом свидетельствуют вырезанные фотографии; угрозы расправиться с Арно — есть свидетели; прибавьте розыгрыши по телефону — актерская идея! Возможно, что он просто-напросто хитрее, чем мы предположили…

— Ну а Пьер?

— Он свою жену слишком любит…

— Вы находите?..

— А вы — нет?

— Я…

— Не заметили?

— Разумеется, заметил, — поспешно и сухо ответил Максим. — Так что вы хотели сказать?

— Жену, говорю, слишком любит, чтобы причинить ей такую боль. Как бы он ни хотел украсить этим столиком свою коллекцию, жена ему дороже. Она, если хотите, самая драгоценная штучка в его коллекции.

— Интересное определение.

— Не согласны?

— Отчего же… Метко сказано. Так кто же тогда?

— Возможно, что кто-то другой, третий. Я ничего не утверждаю, но… Я хочу еще раз повнимательнее осмотреть ваш столик. Я, собственно, поэтому и приехал. Можно?

— Ради бога. Но почему?

— У меня не выходит из головы та попытка кражи. Видите ли, Максим, получается весьма странная вещь: столик пытались украсть, тогда как никакого практического интереса красть столик ни у кого не было и не могло быть. По одной простой причине: вор не смог бы ни продать, ни просто поставить у себя дома этот столик. Во всяком случае, так утверждают компетентные люди. Вот я и думаю: зачем его пытались украсть? Или, точнее, нет ли чего в самом столике?..

— Тайник с сокровищами? — с сомнением спросил Максим.

— Почему бы и нет? — таинственно проговорил Реми. — Почему бы, собственно, и не сокровища?

— Ну-ну.

Допив чай, они направились к столику. Реми достал лупу и стал разглядывать его гладкую поверхность сантиметр за сантиметром, время от время постукивая и нажимая на разные места. Максим открывал и закрывал маленькие мелкие ящички, всматриваясь в щели и ощупывая донышки.

Звонок телефона отвлек его.

— Алло?

Молчание, бездонное молчание и короткие гудки отбоя. Максим бросил трубку.

— Вуаля, — сказал он, — опять кто-то с проверкой.

— Я нашел, — сказал, покряхтывая, Реми, выбравшись из-под стола.

— Сокровища?

— Нет, пластинку. Снизу есть деревянная пластинка, которая нажимается.

Максим полез под стол смотреть.

— Действительно… И что? Я нажал, что-нибудь произошло?

— Нет.

Реми снова залез под стол, и они, голова к голове, разглядывали, нажимали и отпускали пластинку, которая, как на пружинке, одним краем входила в глубину столика.

— Ну-ка подержите пластинку нажатой, — сказал Реми. — Там что-то есть.

Максим нажал, и Реми запустил в щель пальцы.

— Там рычажок, — сообщил он. Максим запустил свои пальцы.

— Точно. Надо его, наверное, повернуть?

— Ну так поверните!

— Не так-то просто… У меня пальцы не двигаются, слишком тесное пространство… — пыхтел он. — Вот наконец! Повернул.

Они разглядывали нижнюю поверхность столика в ожидании эффекта.

— Ну и что? — сказал Максим. — Ничего не происходит.

— Вылезаем, — скомандовал Реми. Они выбрались и стали снова оглядывать верхнюю поверхность, снова открывать и закрывать ящички, снова разглядывать поверхность столика в лупу.

Наконец Реми распрямился, потер поясницу и направился к дивану. Максим последовал за ним. Они сидели некоторое время молча, созерцая столик.

— Кофе хотите? — предложил Максим. Реми не ответил и кинулся к столику.

Он ухватился за планку, разделяющую ящички, поводил по ее контуру тонкой отверткой и, после некоторого сопротивления, откинул ее. Под ней обнаружилась узкая и глубокая щель, напоминающая жерло почтового ящика. Реми победно смотрел на Максима, держа отвертку в руках, как кубок чемпиона. Максим приблизился, не веря своим глазам.

— И вправду тайник…

Они наклонились, впившись глазами в узкое темное пространство, охраняемое четырьмя маленькими металлическими штырьками, которые обычно удерживали планку на месте. Ничего не было видно. Реми просунул пальцы и пошарил ими.

— Я бы сказал, что этот тайник был сделан не для хранения драгоценностей, а скорее для бумаг… Писем тайных там или дневников… Ничего, пусто. Поцарапался, черт.

Он лизнул царапину, оставленную зубком штырька. Принюхался, лизнул еще раз и смешно почавкал, будто что-то пробуя на вкус.

— Если вы вампир, то весьма оригинальный, который пьет собственную кровь, — заметил, усмехаясь, Максим. — Обычно пьют чужую.

— Да нет, — сказал, причмокивая, Реми. — Маслом пахнет, машинным.

Максим в свою очередь осторожно запустил свою ладонь, насколько позволяло отверстие.

— Ничего, — подтвердил он.

Реми достал фонарик и высветил тайник до самого дна.

— Ничего, — переглянулись они. Вернувшись к диванам, они уселись, укоризненно поглядывая на столик, обманувший их ожидания.

— Тайник, — произнес Реми. — Надо же, как в романах. Жалко, что пустой… Интересно, были здесь какие-то ценности или нет?

— Должны были быть! Странно, что я об этом сам не подумал раньше, — это ведь совершенно естественно: уезжая в эмиграцию, люди забирают с собой самое ценное, и скорее всего драгоценности… И в той ситуации было вполне логично позаботиться о том, чтобы эти ценности получше спрятать…

— У меня есть возражение, — сказал Реми. — Все нормальные люди перевозят ценные вещи в ручной клади. Если таковые вообще были у ваших дедушки с бабушкой…

— Тоже верно. К тому же, похоже, что дядя был человеком, у которого секреты не держались. Если бы здесь оказались драгоценности, вряд ли он скрыл от всех такое событие. Хотя он мог не найти этот тайник…

— Он его нашел.

— Откуда вы знаете?

— Масло.

— Масло?..

— Машинное.

— У вас на пальце?

— Может, и у вас тоже.

Максим старательно обнюхал свои пальцы.

— Да. У меня тоже. Значит…

— Значит, рычажок был смазан относительно недавно. Во всяком случае, не семьдесят с лишним лет назад.

— Только толку от этого мало. Тайник-то пуст.

— И вообще мне кажется, что тайники в столиках и прочих видах мебели той эпохи — отнюдь не редкость. Это совсем не означает, что все они набиты драгоценностями…

— Час от часу не легче, — сказал Максим. — Мы опять не знаем, что мы ищем. Они помолчали.

— Кофе хотите? — снова спросил Максим.

— Кофе? Превосходная мысль. Хотите, я сварю?

— Что теперь делать будем? — спросил Максим, следуя за Реми на кухню.

— Если бы я знал… — орудовал кофеваркой Реми. — Допустим, я ошибся, в столике ничего нет дополнительно интересного и вор охотился именно за ним самим. Но у нас еще есть ваша ночная гостья. Она-то за чем приходила? В этой квартире должно быть что-то ценное, если это не драгоценности в прямом смысле слова. И я должен это «что-то» найти. Буду снова осматривать все углы.

— Может, тут еще один тайник есть? Вдруг дядя нашел драгоценности и решил их перепрятать? В бачке туалета, например, — сказал полушутливо Максим.

Реми глянул на него серьезно и укоризненно.

— Я туда уже заглядывал, еще в первый раз, на всякий случай. Если бы месье Дор и нашел драгоценности, то лучшего тайника, чем столик, нельзя даже придумать! Зачем ему перепрятывать?

Максим достал из холодильника печенье с апельсиновым мармеладом.

— Вы зачем его в холодильнике держите? — поинтересовался Реми.

— Чтобы шоколад хрустел.

— А-а-а… — сказал уважительно Реми. — Мне такое и в голову не приходило. Вы гурман.

Покончив с кофе, Реми встал посреди гостиной, осматриваясь по сторонам.

— Вам помочь? — спросил Максим.

— Попытайтесь. Но я, как и в прошлый раз, не смогу вам сказать, что искать. Хотя разница, пожалуй, все же есть: в прошлый раз мы с вами искали какое-то указание, намек на то, куда мог подеваться ваш дядя: пометку о назначенном свидании, о делах с кем-то… А в этот раз мы с вами ищем что-нибудь ценное. Может быть, и не в общепринятом смысле слова, а только для кого-то, для одного человека: письмо, кассета, книга, фотографии… Не исключено, что это завещание.

— Завещание?

— Угу.

— Так оно, наверное, у нотариуса хранится, разве нет?

— Может быть. Пока у нас нет факта смерти, мы ничего не можем узнать на этот счет. Но — такое бывает — завещание могло быть составлено и дома. И это может кого-то сильно интересовать.

— Меня, например. Оставил ли мне дядя столик, — ехидно заметил Максим.

— Например, — согласно кивнул Реми, не обращая внимания на его ехидство. — Или Соню. Или Пьера. Чтобы узнать, что в завещании, а может быть, и уничтожить его, в зависимости от содержания… Впрочем, я не говорил, что мы ищем завещание. Я не знаю, Максим, что мы ищем. Будете соображать сами. Надо, например, перетряхнуть все книги, нет ли между страницами чего. Начните пока с этого. А я просмотрю кассеты.

Максим окинул взглядом стеллажи с книгами и пожалел, что предложил столь опрометчиво свою помощь. Но отказываться было поздно, и он безрадостно принялся за работу.

На исходе третьего часа Максим взбунтовался.

— Все, — сказал он раздраженно, — больше я не в состоянии этим заниматься.

Возле его ног лежали стопки книг. Пахло пылью. Максим направился к дивану и уселся, закинув ногу на ногу. Реми, отложив очередную видеокассету, которую он собирался вставить в видеомагнитофон, посмотрел на него несколько смущенно.

— Я понимаю… Если вас это не очень побеспокоит, может, я приглашу Жака, моего помощника, сюда?

— Пожалуйста. — Максим устало кивнул. У него было ощущение, что его ноздри, его глаза, его мозги — и те были набиты пылью. — Приглашайте. Я в библиотеку пойду, с утра собираюсь.

Реми направился к телефону. Максим поднялся с дивана и потянулся.

Поглядел на окно, забрызганное дождем, на низкие грязно-серые тучи, бестолково мотавшиеся по бесцветному небу… Честно говоря, выходить не хотелось.

— Вы мне не сказали, кстати, — окликнул он Реми, когда тот закончил разговор, — как у вас утром просмотр с Вадимом прошел? Вы ведь сегодня должны были пленки с последней сценой смотреть, не так ли?

— Да, — ответил Реми. — Должны были. И посмотрели.

— И что?

— И ничего. Месье Дор, судя по всему, на работе работает. Никаких эмоций, кроме тех, которые ему положены по роли, никаких посторонних оттенков чувств или мыслей…

— Слушайте, Реми, а у меня ведь видеозапись есть! Я снимал дядю, и Вадима, и вообще всех понемножку…

— Давайте посмотрим, — кивнул без особого энтузиазма Реми. — Только сможем ли мы камеру к телевизору подключить? Для этого специальный соединительный шнур нужен. У вас есть?

— Нет.

— Может, у месье Дора найдется?

— Вряд ли, у него ведь нет камеры. С чего бы ему иметь специальный шнур?

— Верно. У Вадима?

Максим набрал его номер. Выслушав, Вадим предложил ехать на студию и просмотреть видеозапись на большом экране. Окинув взглядом разложенные повсюду стопки кассет и книг, Реми вздохнул и согласился.

— Ключ для Жака оставим мадам Вансан. Надеюсь, если он и не найдет ничего интересного, то хотя бы тут приберет слегка… Пока не говорите никому о тайнике в столике. Надо будет еще посоображать на этот счет.

Они заперли квартиру и вышли в раннюю октябрьскую темноту. Лил дождь, и на душе было мерзко. Впервые за все это время на негр нахлынуло внятное чувство утраты, в которую он до сих пор не верил. Или — не хотел верить? Смерть так не шла Арно, эта роль была явно не для его актерской фактуры — яркой, сочной и жизнерадостной…

Впрочем, тот режиссер, что ставит жизнь и смерть на сцене человеческой судьбы, вряд ли в раздаче ролей руководствуется эстетическими соображениями.

Они сидели втроем в маленьком просмотровом видеозале, и вспышки света на экране озаряли три сосредоточенных лица. Реми переспрашивал время от времени, кто что сказал — микрофон видеокамеры не очень хорошо улавливал звук на большом расстоянии. Прошли сцены репетиции; мелькали лица съемочной группы, гримерша кокетливо улыбнулась в камеру, возникал Вадим, отдающий распоряжения; пошла наконец основная сцена с Арно. На некоторое время немногочисленные зрители этого маленького зала забыли о цеди своего просмотра, захваченные игрой Арно Дора.

— Великолепно. Превосходно сыграно. А, что скажешь, Максим? — Вадим повернулся к нему с оживлением, но, увидев выражение Максимова лица, словно вспомнил, зачем он здесь, и помрачнел: "Что я буду делать, если Арно не отыщем?

Где я теперь такого актера найду?.." — тихо запричитал он себе под нос.

Максим молча перевел взгляд на экран, на котором дядя, помахав в камеру Максиму, уже огибал угол дома и потом снова высунулся из-за угла, изобразив, что его тошнит. Реми внимательно вглядывался в экран. Затем изображение заслонили чьи-то ноги. «Это я камеру на землю поставил, когда писать ходил», — объяснил Максим. Ноги ушли; открылась сцена с лежащей на земле девочкой, которая удачно попала прямо в центр кадра. Вадим заинтересовался неожиданным ракурсом с Максимовой камеры и, снова увлекшись, стал комментировать сцену с точки зрения актерской задачи.

Максим не слушал. Ему был хорошо знаком этот режиссерский эгоизм-энтузиазм, и он вовсе не осуждал Вадима, но сейчас сердце его болезненно сжалось. Он ни разу не просматривал свою кассету и даже забыл о ней, и теперь он видел лицо дяди, живого и реального, и молил его молча: ну объявись, ну возникни откуда-нибудь, нарушь эту молчаливую пустоту длиной почти в неделю, скажи, что разыграл, что запил, что свалял Дурака, — но только объявись!.. И ему показалось, что он вот-вот заплачет, и это будет неприлично — плакать, ему, мужчине и известному режиссеру; и еще он подумал, что успел привязаться к своему пятиюродному Дяде больше, чем он предполагал, и теперь для него в стране Франции действительно образовалась пустота, в его сознании, по крайней мере; пустота, которую никто не смог бы заполнить, даже и Соня; Соня — это вообще не то, что может заполнить твою душу, тебя; Соня — это, наоборот, то, что ты заполняешь… Даже не заполняешь, не так; Соня — это то, во что ты падаешь.

Пропасть, в которую ты срываешься. Срываешься и падаешь, летишь, без конца, без дна… Ему остро захотелось домой, в Москву, к друзьям, к поклонникам и поклонницам, к привычному стилю и быту, и, главное, подальше от этого темного зала, от этого детектива, от Вадима, от Сони — да-да. Сони, подальше от нее и от ее загадок; подальше от всей этой гнетущей атмосферы необъяснимого и мрачного исчезновения дяди, привкуса преступления, ужаса, смерти…

Кассета закончилась. Экран погас, и в зальчике зажегся неяркий свет.

Подождав, Вадим спросил:

— Ну и как, вам это дало что-нибудь? Детектив смотрел на него, задумавшись. Вадим повторил вопрос.

— Скажите, — произнес наконец Реми, — а вы… И замолчал. Оба режиссера смотрели на него в ожидании продолжения.

— Я не понимаю, — снова заговорил Реми, — в этой сцене… Что-то странное… Да?

— В последней? — спросил Вадим.

— Зачем он… Или это…

Реми смотрел на них невидящими глазами.

— Реми, — позвал его Максим, — вы какую сцену имеете в виду? Последнюю?

— В этом доме есть подвал?

— Да. Из него как раз вылезали актеры. Только он почти весь засыпан обвалившимися камнями…

— Прогоните мне еще раз сцену с вашей актрисой, — скомандовал Реми. — Там, где она на земле возле пролома.

Свет снова погас, и замелькали только что виденные кадры.

— Вы говорили, что у вас была проблема со световым эффектом, — бормотал Реми. — Ну-ка помедленней.

Он прогонял снова кадр за кадром. Напряженное молчание зависло в душном зальчике. «Падший ангел» вставал на четвереньки и вновь плюхался в грязь. Ее личико принимало все более горькое выражение.

— Хороша, правда? — вполголоса спросил Вадим у Максима.

— Хороша, — искренне и безразлично ответил Максим.

— Боже мой, как же так, все, все насмарку! Столько уже сделано, столько уже вложено сил, денег, времени — и таланта! И теперь — все в мусорную корзину!

— снова стал сокрушаться Вадим. — Кто теперь мне заменит…

— Там тень, — сказал Реми.

— Где?

— В кадре.

Вадим и Максим уставились на экран. Разумеется, тень. Тело девочки дает тень, так ведь? Она же не привидение, не зомби, это натурально, что тень!

— Нет, — сказал Реми, — то есть да. От нее, конечно, тень. Но я имею в виду не от нее тень, а… И снова замолчал.

— Ну, — нетерпеливо произнес Вадим, — не тяните. Я плохо что-то понимаю, о чем идет речь.

— …а в проломе…

Максим и Вадим снова вперились взглядами в экран.

— Там тень с обратной стороны дома, — внятно выговорил наконец Реми. — Там что-то есть. Смотрите! Смотрите не на актрису, а в пролом.

Взгляды сосредоточились в указанном направлении.

Там действительно что-то было.

И это что-то медленно ползло с обратной стороны дома.

В зале зависло оцепенение.

— Можно сделать изображение покрупнее? — деловито нарушил тишину Реми.

— Да, конечно, — засуетился Вадим. — Моррис, — крикнул он.

— Я слышал, — отозвался голос из проекторской. — Сделаю.

Три пары глаз не отрывались от экрана. Качество изображения ухудшилось от увеличения, размытая серая масса шевелилась в рамке пролома, и трудно было угадать ее неясные очертания.

— Что это?! — Вадим повернулся к Реми. В его глазах стоял ужас.

— Распорядитесь, чтобы мне сделали хорошие покадровые фотографии, — отрывисто произнес Реми, вставая, — с этих кадров и с финальных кадров с Арно.

Там, где он заворачивает за угол.

— А с Арно — зачем? — спросил Вадим, робея. — Что вы там нашли?

Реми посмотрел на него.

— Вы разве не поняли? В финальных кадрах…

— Что?! — не выдержал Максим. — Что в финальных кадрах?!

— В финальных кадрах месье Дора убили.