Убийство широкого благотворителя миллионера Данилова взбудоражило власти Москвы. Заработавший по всем направлениям телефон собрал через какой-нибудь час на даче Данилова всех представителей судебной и административной власти. Все были поражены, расстроены, прямо убиты происшествием.

Бледный, как смерть, пристав части едва держался на ногах под строгим взглядом прибывшего полицеймейстера. Не говоря уже о появившихся каких-то привидениях, два убитых миллионера! И все это в Борках. Есть от чего сойти с ума. Еще места, пожалуй, лишишься.

— И чем я-то виноват, что это все происходит в Борках. Все у меня в порядке; к счастью, околодочный час тому назад посты проверил. А может, это у вас, г. полицеймейстер, на улицах в автомобилях людей убивают, — бормотал он про себя.

Дача Данилова оказалась ограбленной. Из несгораемого шкафа, ключ от которого торчал в замке, взяты все огромной ценности украшения Даниловой. Деньги тоже исчезли. Точной их суммы Анна Николаевна определить не могла, но помнила, что была их большая пачка, когда муж отделял себе для карточной игры. Пропал и замшевый мешочек, в котором покойный всегда держал золото. Наличия взлома не установлено; вор, очевидно, вошел череэ открытую дверь, ключ от которой был вставлен с внутренней стороны. Всегда осматривавшая и тщательно запиравшая двери старая няня г-жа Даниловой утверждала, что и в этот вечер закрыла их и еще раз осмотрела их, идя спать, это было около одиннадцати часов ночи; няня не спала, когда г-жа Данилова вернулась домой. Сама г-жа Данилова показала, что в этот вечер чувствовала себя особенно усталой и не выходила из своей спальни, где на туалете оставила даже бриллиантовые серьги и чрезвычайно ценное жемчужное колье. Она была с мужем в кабинете и хорошо помнит, что он замкнул несгораемый шкаф и положил ключ во внутренний карман жилета. Ее же собственный ключ прячется в секретный крошечный ящик, о существовании которого не знает даже ее няня, хотя ее давно считают своим человеком.

Все переглянулись. Ключ убитого, давно вынутый Зе-ниным у него из кармана, лежал на столе.

— Так как шкаф открыт, очевидно, вашим ключом, сударыня, и тайник ваш уже известен убийце, не откажитесь показать его и нам, — обратился любезно к Даниловой товарищ прокурора.

Анна Николаевна быстро прошла в свою комнату и остановилась там пораженная: только сейчас она заметила, что серьги и колье пропали. Показала им лишь привычному глазу видную крошечную головку, спрятанную в резьбе, украшавшей стол, и открыла тайник.

Маленький плоский ящик был пуст. Туалетный столик был заказан в Петербурге и с самого момента его привоза она никогда ни при ком не открывала тайника.

Дело запутывалось все больше и больше.

Дорожки парка и пол сохранили следы больших ног, но Зенин утверждал, что, судя по оттиску, обувь была значительно больше ноги и надета очевидно, для скрытия настоящего размера ступни.

Он шел спокойно: вор, очевидно, был знаком с расположением комнат или уверен, что никого не разбудит. Он безусловно имел в доме сообщника, но кого же?

Няня исключалась. Глубокая старушка боготворила вы-няньченную ею Анну Николаевну, которая всегда заботилась о ее нуждах и карманных деньгах для церковных расходов. Родных у нее не было.

Горничная жила у Даниловых пять лет и не была замечена в чем-либо предосудительном.

Лакей Яков служил умершему, когда тот был еще холостым, был преданным и безусловно честным человеком, за что ему охотно извиняли маленькую слабость: пойти время от времени выпить пива со своими знакомыми и с часок поговорить о политике, в которой он считал себя большим знатоком.

Второй лакей, повар и его помощник не ночевали в самом доме, а в отдельном домике в глубине сада; там же помещался и садовник с мальчиком-помощником.

Дворник помещался в маленькой сторожке у ворот.

Последним допрашивали шофера.

Бледный и взволнованный, стоял он перед столом следователя и чувствовал, что его ответы беспощадно губят его, но что иное мог он сказать?

Опрошенный по телефону швейцар Карвера точно определил выезд убитого, так как в это время часы пробили два. Подтвердил он и то, что Данилов садился один.

— Вы продолжаете по-прежнему утверждать, что нигде не останавливались и не впускали никого в карету? — допрашивал Зорин.

— Нет, улицы были совершенно пусты. Ехал я очень быстро. Вскочить на таком ходу никто не мог. Прожектора далеко и широко освещали путь; я первый заметил бы приближающегося человека!

— Вспомните хорошенько, — мягко сказал Зорин, — быть может, на вашем пути попадалась починка мостовой или загораживающая путь стройка дома?

— Решительно нет, г. следователь, такие вещи могут задержать опытного, знающего свое дело шофера только при дневном движении, а ночью, видя их издали, свободно можно маневрировать, не задерживая хода!

— Вы утверждаете, что дверцу кареты открывал лакей, а вы, соскочив с сидения, стояли сбоку?

— Да, г. следователь!

— Не заметили вы в карете какого-нибудь особого запаха, кроме духов г, Данилова?

— Я не специалист по этой части. Кроме того, г-жа Данилова почти ежедневно высылала Машу вспрыскивать сидение и стенки шипром, да и сама она употребляла крепкие духи, отчего в карете стоял всегда приторный удушливый запах!

— Долго ли стояла открытой дверка кареты, когда вы приехали?

— Не могу определить точно. Не обратил внимания. Очень все растерялись и испугались; не сразу догадались вынести хозяина, да и потом я закрыл ее только, когда вышел из дома, чтобы ехать за доктором!

— Отходили ли вы далеко от своей машины, когда ожидали г. Данилова в Гранатном и не приближался ли кто-нибудь к вам?

— Нет, г. следователь. Нас там было всего несколько человек и машины стояли одна за другой. Гранатный переулок всегда тихий, а в ночную пору, да еще летом, совершенно безлюдный!

Присутствующие при допросе власти невольно переглянулись. Возбуждал глубокую жалость этот жестоко обвиняющий сам себя молодой человек. У всех было какое-то невольное чувство его невинности, а улики против него собирались неотразимые.

— Мне вас очень жаль, Васильев, но я должен временно подвергнуть вас аресту.

Беспомощно оглянулся бедняга на всех присутствующих, точно ища в ком-нибудь защиты.

Все лица были строги и серьезны.

Тяжело вздохнув, повернулся он к выходу, где окружили его городовые и сопровождающей их околодочный надзиратель. У самой двери к нему подошел Зенин и шепнул только пять слов: «Я верю в вашу непричастность».

Полными слез глазами взглянул на него Васильев.

За шофером настала очередь дворника Власа. Он откровенно признался, что часов с одиннадцати, закрыв ворота за выехавшим барином, он лег в своей сторожке и заснул, пока не услышал гудок автомобиля. Он называл свой сон грехом, прощения просил за него положительно у всех и ничего более от него нельзя было добиться.

Лакей Яков, проводив барина, собрался было пойти спать, но сел в плетеное кресло у широкого окна вестибюля, намереваясь покурить, и сам не почувствовал, как задремал; очнулся, услышав сигналы шофера. Балкон находился на противоположной стороне дома и ему не мог быть виден, равным образом и окна спальни.

Допросили остальную прислугу и только собрались позвать старую няню, когда вдруг отчаянно заэвонил телефон. Все вздрогнули, точно ожидая нового несчастия.

Взявший трубку товарищ прокурора побледнел, как мертвец.

— Из тверской полицейской части извещают, что в «Hotel National» при загадочных обстоятельствах обнаружили убийство певицы-гастролерши Мари Перье, — ни к кому особо не обращаясь, сообщил он каким-то надтреснутым, не своим голосом.

В комнате водворилась мертвая тишина.