Угрюмо смотрит закрытыми ставнями дом Потехина. Внутри взято и вывезено только серебро, белье, платье, картины, чтобы не соблазнять воров; остальное не тронуто.

Таково было желание старика Потехина. Завяли обвисшие гирлянды и рассыпанные по столам и полу цветы, вызывая в наглухо закрытом помещении запах тления.

Жутко глядят лишенные стекол окна. Пробивающийся сквозь щели ставней солнечный луч, дробясь в осколках хрусталя, не оживляет общей картины разрушения, наоборот, увеличивает жуткое чувство.

Так и кажется, — зашуршит шелковое платье, застучат по паркету каблучки, повеет легким ароматом духов от развевающегося воздушного покрывала невесты, и зазвучит голосок Зои.

Шумно поднимутся навстречу ей гости, зазвенят бокалы, польются приветственные речи, поздравительные тосты…

Но все это только кажется!

Никто и ничто не нарушит мертвой тишины свадебно убранных покоев, хотя эта тишина уже отчасти нарушена.

Сквозь неплотно заколоченное окно пробралась в спальню Зои пара ласточек и в углу, за туалетом, в сборках атласа и лент свила себе гнездышко.

Не боятся они привидений…

Тепло, уютно будет их крошечным деткам. Да и не одни они в дом.

В самой глубине коридора низкая дверь; за ней светлица няни.

Стены обложены свежевыстроганными бревнами; мелкий переплет окон скупо пропускает свет; громадная пузатая печь с лежанкой занимает большой угол комнаты; у одной из стен кровать с горой взбитых перин и подушек.

В главном углу старинная образница с лампадой; вдоль стен широкие лавки, покрытые самоткаными коврами, на столе расшитая ширинка и под окном прялка.

Монотонно жужжит веретено; под умелой морщинистой рукой тянется ровная бесконечная нитка.

По целым дням неустанно прядет древняя старушка.

Из ее выцветших глаз одна за другой бегут, застревая в морщинах лица, слезы; забывает вытирать их старушка, да и вытрешь ли их все?

Не чувствует их она.

Вся ее душа всегда там, у страшной воронки, на Майском проспекте.

Мысленным взором видит она обломки кареты, окровавленную дымящуюся груду лошадиных трупов, а там, значительно дальше, среди группы голубых елок, зацепившуюся за ветки подвенечной вуалью головку Зои. Сколько надрывных воспоминаний, тяжких… и не уйдешь от них никуда.

Не боится она жить здесь одна.

Наоборот, — не уйдет отсюда по доброй воле. Ближе она здесь к своей деточке… Сама комната эта создана ее последним капризом.

Вот — на стене старинный сарафан блестит позументами и камнями. Под образами на резном блюде засохшая «хлеб-соль».

— Не зазвенит больше твой голосок, пташечка ты моя сладкопевная; не потреплет больше морщинистых щек атласная рука и не закроет уж родной человек усталых глаз, когда придет время вечного отдыха.

Да полно, придет ли уж когда-нибудь мой черед отдыхать. Не забыл ли обо мне Господь Милостивый? Не потянется ли моя ненужная никому жизнь так же бесконечно длинно, как вытягиваемая из пряжи нитка?

Монотонно жужжит веретено… Капают горькие старушечьи слезы…

Обыкновенно в это время она уже ложится на покой, только сегодня ей как-то неможется или просто не по себе.

Быть может, это потому, что день выдался небывало жаркий. С самого утра солнце начало невыносимо палить, а к полудню уж и дышать было нечем.

В саду под окном не шелохнется ни листок, ни травинка. Даже пичужки замолкли, разомлели.

К вечеру открыла было окно, ан ветер поднялся. Подхватил песок, пыль, соринки, закрутил, понес, а там силы набрался и бором тряхнул.

Зашумели, заскрипели вековые сосны… Гнутся вершинами, точно друг другу кланяются.

Темно сразу стало, а свежести нет. Воздух густой, тяжелый. Быть грозе. Минута-другая зловещей тишины. Утих ветер, притаились деревья, точно собираются новый порыв встретить.

Тяжелая черная туча надвинулась, повисла над Борка-ми. Ослепительно-яркий зигзаг — и раскатился гром.

А там и пошло! Молния за молнией, точно все небо в пламени; а удары так и следуют друг за другом. Еще не затих один, другой еще громче рассыпается.

Деревья не шелохнутся. Вот-вот опалит какое-нибудь с вершины до корня.

Няня лампадку перед иконой поправила, на колени стала — молится.

Что-то жутко сегодня и ей, никогда ничего здесь не боявшейся.

— Пошли, Господи, дождичка. Нехорошо, всухую гроза!

И точно молитва ее услышана — хлынул дождь. Целые потоки полились с неба, да так и пошли на всю ночь.

Не спится няне…

Молнии реже стали. Минут по десять, а то и больше не освещают ее комнатку, а за окном будто светом все залито. Фонарь, что ли, с улицы?

Нет, он эту часть сада не освещает. Сюда выходят окна из бывшей биллиардной комнаты. Ее к свадьбе под второй танцевальный зал очистили, а над нею зоюшкины комнаты расположены.

Подошла к окну старушка.

Молния блеснула — прогремел гром.

У нее в комнате темно, а сад светом залит.

Уж не загорелось ли что? Долго ли до греха? Молния-то чуть не по земле стелилась.

— Покликать, нешто, дворника?

Не услышит; голос и без грома дождь заглушит. По крыше, по стеклам, по деревьям так и барабанит.

Пойти самой посмотреть. Зажгла старушка свечку. Только вышла в коридор, едва не задуло. Холодным ветром так и потянуло.

— Ну, так и есть, где-нибудь ставню сорвало. Сквозняк образовался, а это при грозе нехорошо.

Прикрыла свечку рукой — идет.

— Что это музыка как громко играет? Концерт, что ли, какой? Для концерта быть уж и поздно.

Идет старушка и не то она к музыке, не то музыка к ней приближается. Вот что значит, окна повыбиты. Музыку-то так слыхать, точно она в доме играет…

Да у нас и есть. Вот и свет из-под двери выбивается…

Ускорила шаги, распахнула дверь, да так и обмерла.

Зала ярко освещена. Большая люстра и все бра горят. На хорах музыканты сидят — играют. Льются плавные звуки полонеза. Пары медленно, грациозно выступают. Одеты невиданно…

Замерла няня… глядит.

Длинная лента танцующих пар из биллиардной в залу движется, вдоль стены загибается; до середины дошла, повернула — к ней направилась.

Все такие спокойно-важные; никогда прежде ни у Ляр-ских, ни у Потехиных ею не виданные.

Смотрит на них, смотрит, а у самой в душу страх заползает.

— Няня, уйди; беда, если тебя заметят.

Взглянула, а с ней рядом Зоя стоит в венчальном наряде; любовно так смотрит, на дверь показывает..

А у старушки ноги к полу пристыли, не слушаются.

Поздно, первая пара ее заметила!

Кто же этот барин? Где его видела?

Пары расстроились; бросились к ней, спешат, толкаются; вот-вот схватят…

Зоя с головы вуаль сорвала и на няню накинула. — «Моя», — говорит, — «не позволю!»

Старушка замертво упала на пол.

* * *

Утро ясное, светлое.

Копается дворник в саду, дивится, что няня так заспалась. На окно посмотрел, жену посылает:

— Сходи, Катерина, не занемогла ли старушка? Никогда так долго не спала!

Жена пошла, — вернулась.

Все крепко заперто; стучала — не откликается. За ключами от парадной двери сбегали. Вошли. Все двери из коридора в приемные комнаты открыты, а в зале на полу без сознания лежит няня.

Так и не пришла в чувство, что ни делал с ней доктор.

Столбняк, говорит, какой-то нашел!..

Замкнули дом. Еще тише в нем стало. А по Боркам шепоты-страхи ползут-разрастаются…