«Боже мой! Боже мой! Что я сделал? Где моя совесть? Где моя совесть? Я взяточник, боже мой! — каялся Антон Иванович, лежа на незастланной койке, в той самой комнате, где взял первую взятку.— Как мне вспомнить свое прошедшее, слова свои, свои мысли, которыми я так гордился! Как мне смотреть в глаза тем, на кого я нападал, кого я осуждал! Вот тебе и образованный человек! Не сжечь ли взятку?» Сальная свеча до того нагорела, что едва светила, папироса потухла, а Антон Иванович лежит да страдает. С каким удовольствием он согласился бы вычеркнуть из своей жизни эти несколько часов! Какая глубокая рана зажила бы!

— Добры вечир! Спите? — весело спросил вошедший еврей — один из тех, которые получили печать.

Антон Иванович будто проснулся: «Что? Уже? — спросил он.— Так скоро?»

— Мы люди ловкие,— ответил еврей.— Мигом устроим всякое дело.

— Тем лучше для вас. Пожалуйте же печать.

— Пожалуйте пятнадцать тысяч, то получите печать. А не то мы всё расскажем стряпчему, доставим ему и вашу печать, тогда на себя пеняйте. Если бы кто ударил Антона Ивановича обухом в темя, то не так оглушил бы его, как еврей своим требованием. Он просто остолбенел.

— Ну-у? — продолжал еврей, смотря ему прямо в лицо.— Ну-у? Дадите деньги или идти к стряпчему?

— Где же мне взять столько? — сказал Антон Иванович, сам себя не помня.

— Где хочете, или в Сибирь. Вы думаете, что мы не знаем закона? Мы отлично знаем закон. Мы знаем, куда запрут вас. Так откупитесь?

— Чем же мне откупиться? Я сделал вам добро, а вы чёрт весть что хотите сделать со мною!

— И мы хочем вам сделать добро, только дешевле: вы сделали нам добро за десять тысяч, а мы хотим сделать его вам только за половину. Возвратите же наши десять и прибавьте своих пять — та й герехт.

— И поделом! — рассуждал Антон Иванович.— Не брать было взятки. Если бы пострадал, оставшись честным, то имел бы отраду, по крайней мере, в чистой совести, а теперь... Так и быть! Ступай, взяточник, в тюрьму!

Вошел Дувыд. Хотя он знал всё и первоначально был послан другими с целью запугать Антона Ивановича, однако притворился ничего не знающим и спрашивает его: «Что с вами, что на вас нет лица человеческого?»

— Спросите у них,— сказал Антон Иванович, указывая на другого еврея. Дувыд обратился к нему — и завязался горячий спор. Дувыд принял сторону Антона Ивановича, а тот настаивал на своём.

— Так и быть! — сказал наконец Дувыд по-русски.— Хочешь половину?

— И слушать не хочу,— ответил другой еврей тоже по-русски.

— Да я только и могу дать, что возвратить ваши деньги,— сказал Антон Иванович.

— Прибавьте что-нибудь отступного,— сказал Дувыд.

— Из чего же я прибавлю, если у меня больше нет?

— И не будет никогда,— сказал требовавший денег.— Дайте наши и бог с вами!

— Вот на столе,— сказал Антон Иванович.— Я до них и не дотрагивался. «Слава богу, что не сжег!» — подумал он.

Еврей пересчитал деньги, спрятал их, а потом отдал печать и сам удалился. Дувыд же остался с Антоном Ивановичем и заботливо расспрашивал его обо всём, как будто сам ничего не знал. Когда Антон Иванович рассказал всё как было, то он воскликнул: «Эй-взй! Почему меня здесь не было! Вот я бы посоветовал вам штуку! Что вам стоило написать городничему, что приходил такой-то еврей и украл печать? Пусть бы оправдывался».

«Правда,— думал Антон Иванович.— Это вышла бы отличная штука». Но уже было поздно прибегать к чему бы то ни было. Да Антон Иванович ни за что бы и не сделал подобной выходки. Он рад был, что тот ушёл и поличное унёс.

— Не правду ли я говорил, что у нас плут на плуте едет? — сказал далее Дувыд.— Наши еврейчики мастера на все штуки. По крайней мере вы теперь безопасны. Контрабанда прибрана — и делу конец!

Антон Иванович ничего не отвечал. Дувыд скоро вышел, посмеиваясь, а он, не раздеваясь, лёг на незастланной койке.

Не спится человеку в таком состоянии духа, в каком находился Антон Иванович. И он не спал, только лежал, потушивши свечу, как будто боялся света. Но и во мраке не дремала оскорбленная совесть: евреи, деньги, тюрьма, ссылка, позор и страдание — заслуженное и незаслуженное — так и носились перед глазами. Когда же, наконец, удалось заснуть, то и тогда душа не успокоилась: снились черти, называвшиеся вчера слышанными именами и имевшие физиономии вчера виденных людей. И как ни радостно он встретил день, однако был бы рад никогда не видеть таких дней. Как было обыскивать синагогу и чего в ней искать? Той контрабанды, которую сам помог спрятать? «Хорош чиновник! — рассуждал Антон Иванович.— И как образцово оставлен в дураках! Вот так не ударил лицом в грязь!»

Это приключение так подействовало на Антона Ивановича, что он признал себя неспособным для службы в здешнем крае и постарался перейти на север, где нет евреев. По той же причине и жена перестала мылить ему голову за честность, хотя и не оправдывала его поведения. Но Антон Иванович и этим был доволен.