Мобилизацией таких людей занимались полевые военкоматы, состоявшие, как правило, из взвода солдат и нескольких офицеров. Забирали всех способных держать оружие, даже 16-17-летних ребят. Все проходило якобы на законных основаниях, ведь накануне Ставкой Верховного Главнокомандования, приказом от 9 февраля в 1942 г. №089, право призывать на военную службу было предоставлено не только военным советам армии, но и командирам дивизий, частей в неограниченном количестве. Страшнее всего то, что большинство из мобилизованных совсем не имели военного опыта, не проходили никаких учений, и их без соответствующей подготовки сразу бросали в бой. Понятно, что большинство из них погибало в первой же битве.

Уже впоследствии после войны первыми попробовали привлечь внимание общества к этой проблеме тогдашние писатели. В ноябре 1943 года Юрий Яновский в статье «Путь войны» впервые употребил словосочетание «черная пехота». Через 23 года вышла в свет небольшая повесть Мищенко «Батальон необмундированных», в которой говорилось о мобилизованных мужчинах, которые погибли осенью 1943 года. В 1968 году Олесь Гончар коснулся этой темы в романе «Собор». Не обошли стороной в своих работах эту проблему Захарченко, Димаров, Дмитренко, Астафьев, Климов

Вот как описал этот процесс в своей автобиографичной «Песне победителя» Григорий Климов: «Когда Красная Армия начала выгонять немцев из Украины, то «домоседов» быстренько собирали, – этим занимались даже не военкоматы, а сами командиры передовых частей, – совали им снова винтовки в руки и, даже не переодев в шинели, в чем были – в первую линию боя! Их так и называли – «пиджачники». Берега Днепра, как весенними цветами, пестрели трупами в разноцветной гражданской одежде».

Больше всего только что призванных в ряды Красной армии погибло во время форсирования Днепра, когда людям, кроме немцев приходилось бороться с водной стихией. Главный удар по врагу в ставке было решено нанести силами 1-го Украинского фронта с Букринского плацдарма, где очень высокий и крутой правый берег Днепра, который к тому же был хорошо укреплен немецкими войсками. Именно этот неприступный плацдарм пришлось штурмовать необстрелянным и безоружным воинам.

Тогдашние мобилизации и штурмы довольно ярко изображает известный украинский писатель-фронтовик Анатолий Димаров: «Никаких медкомиссий не было. На фронт забирали калек и больных. Я уже в 20 лет был инвалидом, слепой и глухой от контузии, все равно взяли. И погнали нас на немецкие пулеметы знаете с чем? С половинками кирпичей! Так второй геноцид против украинцев был. Мы были не обмундированы, не вооружены. Нас гнали целый день по лютому морозу, и пригнали в местечко, разрушенное до основания. Выдали те половинки кирпичей, показали громадный водоем, скованный льдом, и сказали ждать сигнала – ракеты. А когда она взлетит, дружно высыпать на лед и бежать на врага, который засел на противоположной стороне за крепким ограждением, и… выбивать его оттуда полукирпичами. А он пусть думает, что это… гранаты. Назад повернуть никто не мог, потому что нам показали хорошо оборудованные окопы, в которых через каждые три шага сидели смершевцы с нацеленными нам в спину пулеметами. Меня спасло лишь то, что я уже порох нюхал и бежал не в первом ряду, а в пятом. Мы добежали метров за сто от того ограждения, немцы нас подпустили. Вы представляете, голый лед, негде спрятаться! И как ударили из пулеметов кинжальным огнем! Ребята передо мной падали, как подкошенные, я тоже упал и лежал, а солдат передо мной аж вертелся от пуль, которые в него попадали. Все время на меня наползал… Потом немцы начали стрелять из минометов, слышали о таких минах, которые называли «квакушки»? Падает, ударяется о лед, не взрывается, а подскакивает вверх метров на 4-5, тогда взрывается и осколки идут вниз. Как меня теми осколками не убило?.. А затем взрыв – и черная яма, в которую я провалился. Меня санитары так и подобрали: с намертво зажатым кирпичом в руках».

Еще более страшную картину описывает его коллега Виктор Астафьев – очевидец форсирования Днепра: «Самыми страшными оказались пулеметы. Легкие для перенесения скорострельные эмкашки с лентой на пятьсот патронов. Все они были предварительно пристреляны и теперь, каке бы из узких шеек брандспойтов, поливали берег, остров, реку, в которой кипело месиво из людей.

Старые и молодые, сознательные и не сознательные, добровольцы и мобилизованные военкоматами, штрафники и гвардейцы, россияне и не россияне – все они кричали одни и те же слова: «Мама! Боженька! Боже!» и «Караул!», «Помогите!»… А пулеметы секли и секли, поливали разноцветными смертельными струйками. Хватаясь друг за друга раненые и те, кого еще не зацепили пули, вязанками шли под воду, река бурлила, вздрагивала от человеческих судорог, пенилась красными бурунами».

Количество погибших было таким, что не всех удавалось даже похоронить по-человечески: «Густо плавали в воде трупы с выклеваными глазами, начавшие раскисать, с лицами, которые пенились, как будто намыленные, были разбиты снарядами, минами, изрешечены пулями… Саперы, которых послали вытягивать трупы из воды и закапывать их, не справлялись с работой – слишком много было убито народу… А затем за рекой же продолжалось сгребание трупов, наполнялись человеческим месивом все новые и новые ямы, однако многих и многих павших на плацдарме так и не удалось отыскать по балкам, похоронить», – писал Астафьев.