БЕЗ РОДОСЛОВНОЙ,

или Жизнь и злоключения бездомной Шавки…

Героиня нашей повести — обыкновенная бездомная собака, каких, к сожалению, много. Они живут в наше время и в нашем городе. Вы часто видите их — худющих, голодных, с просящим взглядом и поджатым хвостом у подъездов многоэтажных домов, у общественных столовых, на рынках, около школ.

Но они не всегда были бездомными. У каждой собаки когда-то был дом. Дом, в котором она родилась. Хороший или плохой, большой или маленький, теплый или холодный, удобный или неудобный… Но дом был. Обязательно.

1

Наша героиня родилась в марте под деревянным крыльцом одноэтажного частного дома по улице Партизанской. Правда, название улицы, да и название нашего города она не знала, и названия эти по сути никакого значения для нее не имели. Под крыльцом было сухо, а когда приходила мать, становилось сытно и тепло.

Мать — обыкновенная дворняжка: небольшая, серая, со стоячими ушами, в меру лохматая, чтобы не мерзнуть зимой, но и не таскать в хвосте прошлогодние репьи. Легкая, подвижная, она добросовестно несла службу по охране двора и дома, а когда появились щенки, с любовью ухаживала за ними.

Щенков было двое. Сын и дочь. Оба щенка — сытенькие, толстенькие, очень похожие на медвежат. Ни медвежат, ни тем более их грозной мамаши щенки не видели и не знали, но так их называла хозяйка, когда в солнечный день доставала из-под крыльца, чтобы подкормить, потому как материнского молока им уже не хватало.

Хозяйка, полная пожилая женщина, старалась кормить получше и собаку-мать, как могла защищала ее от хозяина — своего мужа, угрюмого, забулдыжного, вечно ищущего опохмелиться, который считал все существа женского пола второстепенными, созданными для услужения мужчинам. Хозяйку — жену свою — он воспитал таким образом, что она выполняла любое его желание. И даже когда в доме не было денег, а такое случалось, хозяйка, пряча глаза от стыда, отправлялась по соседям занять денег хозяину на спиртное.

Эту неприятную обязанность собака, которую хозяйка ласково звала — Жюля, а хозяин презрительно — Шавка, выполнять не могла в силу своей невоспитанности. Так говорил хозяин и, чтобы восполнить этот пробел, не раз принимался дрессировать собаку для поиска денег или хотя бы пустых бутылок.

Всегда под хмельком или с похмелья хозяин садился на ступеньку крыльца и подзывал собаку:

— Шавка, ко мне.

Собака подходила, опасливо поглядывая и слегка повиливая хвостом.

— Смотри-смотри, Шавка! — Хозяин доставал ассигнацию и совал ее в нос собаке. — Нюхай! Чем пахнет? Нюхай!

Собака отворачивалась, потому что от хозяина всегда пахло плохо, да и ей было больно.

— Ах, ты еще и морду воротишь?! — хозяин пинал собаку в брюхо. Собака, взвизгнув: «Больно же!», отбегала.

Высказав свое мнение о собаках вообще и об этой в частности, хозяин задумывался надолго, до дремоты. Потом вскидывался и, вспомнив о начатом деле, кряхтя поднимался, шел в кладовку, доставал пустую бутылку, натирал ей горлышко свиным салом и бросал неподалеку от себя.

— Принеси! — командовал он. — Принеси мне!

Собака, боязливо оглядываясь на хозяина, подходила к бутылке, нюхала, облизывала горлышко: «Вкусно, но мало!» — и отходила.

— Куда?! Стой! Назад! — орал взбешенный хозяин и бросался к собаке.

Собака стремглав бежала к воротам, подныривала под них и уже на улице, на безопасном расстоянии, выслушивала мнение о своей бездарности и глупости. В принципе она могла это же сказать и о хозяине и даже больше, но ладно, как говорят люди: «Замнем вопрос для ясности». На этом дрессировка заканчивалась до следующего раза.

Когда хозяин узнал, что у собаки появились щенки, он громко и очень нелестно высказался в адрес всех существ женского пола и попытался заглянуть под крыльцо, откуда доносился странный писк, но по причине своей нетрезвости, скользнул по подтаявшей земле, потерял равновесие и упал, больно стукнувшись локтем о ступеньку крыльца. Боль вызвала у него ярость, которая побудила к немедленному действию. Схватив стоящую неподалеку лопату, он стал тыкать ею под крыльцо и ругаться. По счастью для щенков, хозяин был очень не в себе и потому не мог сообразить, что щенки находятся совсем рядом — за боковой доской, только протяни руку. Он же пихал лопату как можно дальше, ударяя железным штыком в доску с противоположной стороны крыльца. Бил и с необъяснимым злорадством приговаривал:

— Вот вам! Вот вам! — и добавлял другие, более крепкие слова.

Щенки притаились и не издавали ни звука, может, устыдившись этих слов, а скорее всего, поджидая подкрепления.

Первой примчалась на выручку собака-мать и подняла страшный шум: «Караул! Помогите! Помогите!»

Она так лаяла и рычала, хватая зубами хозяина за полу пальто, что из дома выбежала хозяйка и, приняв гнев мужа на себя, увела его в дом.

Потом, уже из чистого любопытства, хозяин не раз пытался заглянуть под крыльцо, но встречал оскаленные зубы собаки. Теперь она была постоянно настороже. Удивившись необыкновенной злобности ее, хозяин, ругнувшись, уходил в поисках спиртного и оставлял щенков в покое.

Так закончился первый месяц в жизни щенков. Месяц хотя и беспокойный, но вполне благополучный. За месяц щенки проглазели, стали большенькими, уже ели самостоятельно хлеб, смоченный в молоке, а когда хозяйка выгадывала ливерной колбаски, то за каждый кусочек дрались и рычали, прямо как настоящие взрослые собаки.

Однажды, теплым апрельским днем, хозяин, угостившись с друзьями, пришел домой раньше обычного и увидел во дворе картину: на крыльце сидела жена, а около нее играли щенки, очевидно, только что накормленные. Собака-мать лежала у крыльца на земле и, задрав голову, наблюдала за своим потомством. Увлеченные видом благополучных, здоровых щенков, обе взрослые особи женского пола утратили бдительность и были за это немедленно наказаны. Хозяин схватил первого попавшегося щенка и, не обращая внимания на протесты жены и собаки, скорым шагом направился к каменным коробкам многоэтажных домов, высящихся неподалеку.

Похищенный щенок, а им оказалась наша героиня, от испуга и неудобства, прижатый жесткой рукой, жалобно пищал.

Собака-мать бежала рядом с хозяином, то забегая вперед и умоляюще заглядывая в глаза, то чуть отставая.

Хозяин несколько раз пытался подцепить ее носком ботинка, но та благополучно увертывалась.

Подойдя к игравшим на площадке ребятишкам, хозяин крикнул:

— Эй, пацаны, кому нужна овчарка, налетай!

Ребятишки плотно обступили хозяина, вынудив собаку отступить. С любопытством оглядывая щенка, они задавали массу вопросов о родословной, о возрасте, о системе дрессировки… На все вопросы хозяин хоть и с пьяным заиканием, но отвечал уверенно:

— Родословная… ик! Самая отличная. На пятерку… ик! Возраст — самый молодой. Дрессировка… ик! Самая отменная. Собака чистых кровей… ик! Из самой Германии… западной… Всего десять рублей.

Дешевизна насторожила мальчишек что постарше, а те, что не понимали ничего в собачьих ценах, поверили и помчались по домам за разрешением и деньгами, горя нетерпением приобрести верного друга и всего-то за десять рублей.

Толику щенок очень понравился. Он даже ухитрился потрогать его — мягкого, теплого. Нужно сказать, что верный друг мальчику был ну просто необходим. По характеру робкий, стеснительный, Толик много терпел от более сильных и решительных мальчишек. Именно поэтому ему нужен был верный и надежный друг. И как только он представил рядом с собой огромную немецкую овчарку, точно такую, какую выводила по вечерам тетенька из соседнего подъезда, все сомнения в правильности своего решения отлетели прочь.

Он забежал в квартиру, не медля ни минуты, схватил кошку-копилку и без сожаления ударил об пол. Именно для такого жизненно важного момента копились деньги, и существовала такая замечательная вещь, как копилка.

Быстро собрав вывалившиеся из разбитого гипсового нутра бумажные деньги и монеты, Толик стремглав кинулся во двор, боясь, что его могут опередить.

Отдавая без счета свои накопления, которых было явно больше требуемой суммы, и принимая в трепетные руки щенка, Толик к тому же вносил свой пай в общее семейное дело — родители недавно купили за городом дачу, а он к этой даче — сторожа. Здорово!

Правда, эта спасительная мысль пришла Толику в голову позже, когда он уже занес щенка в квартиру, и вспомнил о своих родителях. Вспомнил и встревожился. Но ощущение теплого, живого существа в руках отодвинуло тревогу, успокоило: не для баловства же он купил щенка, для дела.

Так наша героиня, которую прежний хозяин называл, впрочем, как и всех собак, Шавкой, а Толик замечательным, придуманным только что именем — Гроза, поменяла дом, хозяина и зажила самостоятельной жизнью, полной радостей и огорчений.

2

Квартира, в которую принес Толик щенка, была большой и теплой. Очень теплой. Щенок, привыкший к дворовой температуре, сразу почувствовал себя неуютно. Толик опустил его на пол, разделся и стал играться со щенком. Но незнакомая обстановка, отсутствие матери и брата пугали, и щенок заплакал:

— Ой-ей! Ой-ей! Жарко! Страшно!

Новый хозяин отреагировал сразу и кинулся к холодильнику. Через минуту перед щенком лежало несметное, никогда невиданное богатство: конфеты, печенье, молоко, колбаса…

«Ну, не такие уж мы серые, колбасу и молоко пробовали. Прежняя хозяйка угощала. Вкусно. Очень вкусно. — И щенок, позабыв про незнакомую обстановку, принялся добросовестно поедать все, что ему было предложено. Да и время подоспело. — На старом месте, то бишь на родине, родственнички поди уже едят».

Колбаса оказалась вкуснее той — хозяйской. Да и новый хозяин не скупился. По этой причине живот у щенка скоро раздулся, как барабан, и, естественно, его понадобилось облегчить. Щенок закружился в поисках подходящего места, но везде были паласы и дорожки. Тогда он опять заскулил:

— Ой-ей! Ой-ей!

— Гроза! Гроза, — звал ласково щенка Толик. — Гроза! Грозочка! — и нежно гладил по шерстке.

Все это, конечно, приятно, но когда тебе поджимает… Тут уж не до нежностей, да и не до соблюдения приличий…

— Ой-ей! Ой-ей-ей-ей-ей!

Улучив момент, когда Толик чуть ослабил объятья, щенок поднатужился и… «Фу-ух!» — облегченно выдохнул.

Вот теперь можно снова полакомиться. Колбаски еще чуть-чуть влезет…

Непривычная пища расстроила желудок щенка, поэтому, несмотря на поспешные подтирания Толика, к вечеру палас в комнате мальчика был весь в некрасивых пятнах.

Именно это обстоятельство сразу же настроило мать Толика на отрицание нового члена семьи. Именно из-за этого она обрушила на щенка гнев свой, не обращая внимания на его грозное имя, и даже пребольно пнула. Толику досталось тоже. Все больше распаляясь, хозяйка была близка к печальному приговору, уже несколько раз произносились слова:

— Выкинь эту вонючку на лестничную площадку.

И, очевидно, даже при стойкости Толика это произошло бы, не приди с работы отец мальчика. Как истый глава семьи, он выслушал обе стороны, кинул оценивающий взгляд на щенка и задал вопрос сыну:

— Овчарка?

— Чистокровнейшая! — подтвердил Толик сквозь всхлипывания и доверчиво протянул свое сокровище отцу. — Посмотри сам.

Глава семьи ни черта не смыслил в собаках, но показать свою некомпетентность жене, на время примолкшей и с подозрением на него поглядывающей, не мог. Потому, напустив глубокомысленный вид, произнес:

— Похоже.

— Так тебе за десять рублей и поднесли на блюдечке, — возразила мать, но неуверенность уже слышалась в ее голосе, а главное, злость поутихла. — Хорошая собака тысячу стоит.

— Дело случая, — немного подумав, сказал отец. Цена его тоже смущала и сильно. — Какой-нибудь алкаш… Выпить захотелось… Спер у кого-нибудь щенка, — подыскивал он слова и лепил из них картину. — Тут уж не до настоящей цены. Того и гляди, хозяин нагрянет, да и выпить невтерпеж.

— Ну и что делать будем? — совсем уже не строго спросила мать.

— Оставим. Сторожем на даче будет… — вынес глава семьи свое решение.

— Ура-а-а! — закричал Толик, но радовался он преждевременно.

— А убирать кто будет за ней? А гулять выводить? — вновь повысила голос мать. — Кормить?!

— Я! Я! — с радостью согласился сын, не зная, что уже через несколько дней эти, кажущиеся сейчас приятными, обязанности станут каторжными.

И тем не менее щенок был оставлен на новом месте, принят в семью, узаконено его имя — Гроза.

Спала Гроза в коридоре, на мягкой подстилке. Кормили ее от пуза. Гулять?… С прогулками дело обстояло хуже. Только в первое утро Толик безропотно поднялся с постели и вынес щенка во двор.

В этот же первый день он, прибежав из школы, решил показать свое бесценное приобретение одноклассникам. Грозу тискали по очереди и без очереди, рвали друг у друга из рук, гладили, заглядывали в пасть. Толика зауважали, пригласили играть. Такое случалось нечасто, потому Толик отказаться не посмел и с головой ушел в игру. Гроза осталась во дворе одна. Она обнюхала землю вокруг себя и, изрядно помятая, чуть постанывая после недавних жарких ласк ребят, направилась куда глаза глядят и несут лапы. И неизвестно куда бы лапы ее занесли, если бы вдруг откуда ни возьмись вывернулся огромный пес, и Гроза, перевернувшись на спину, отчаянно завизжала от испуга:

— Ай-яй! Ай-яй!

Этот визг напомнил Толику о его обязанностях. Но и игра манила, звала. Что делать? Выход напрашивался сам собой: чтобы не потерять щенка, нужно отнести его домой. А гулять… Попозже, вот только сам поиграет немножко…

И Толик, стараясь не думать, что предает своего нового друга ради обычной игры, впихнул щенка в квартиру, запер дверь и облегченно вздохнул — теперь он был свободным человеком.

Среди бессобачьих ребят Толик, благодаря Грозе, поднялся на целую ступень, но те ребята, у которых имелись собаки, его не приняли. Ребята эти выделялись среди других манерой держаться, высоко поднятой головой, надменным взглядом, уверенностью. А когда рядом с ними были их чистокровные питомцы — эрдельтерьеры, овчарки, ньюфаундленды — это была сама неприступность.

Собаки бегали, гонялись друг за другом, резвились, а хозяева, строго глядя перед собой стеклянным взглядом, перебрасывались короткими фразами, мало понятными для несведущих:

— У моего за экстерьер серебряная медаль.

— У моего прикус исключительный. На нынешней выставке обязательно станет медалистом.

— Выставка в августе, как всегда?

— Конечно.

Толик было сунулся к ним, но его остановили вопросом:

— Родословная у твоего кабыздоха есть?

Толик слышал слово «родословная», но что оно означает, не знал.

— Теперь у нас все есть, — ответил он мамиными словами на всякий случай.

Мама у Толика работала в крупной коммерческой фирме со странным названием, которое трудно запомнить. Дома она любила повторять, что только благодаря ее стараниям у них в доме все есть: «теперь все есть!» Папа при этих словах всегда хмурился. Он работал на заводе, завод постоянно останавливался: то не было сырья, то какихто комплектующих…

— Принеси — покажи, — не поверили Толику владельцы чистокровных собак. — Не принесешь родословной, катись отсюда со своей дворняжкой.

— Не дворняжка она. Овчарка! Немецкая!

— Покажь документ, — сделал ударение на втором слоге хозяин огромного ньюфаундленда.

А что Толик мог показать? И, несмотря на свои самые нежные чувства к Грозе, он стал посматривать на нее не так восторженно. Вечером, когда отец пришел с работы, Толик подсел к нему:

— Па, что такое родословная? Отец отложил газету.

— Это такой документ с печатью, где записаны все родственники собаки по матери и по отцу, по-моему, до двадцатого колена.

— Как это… «колена»? — не понял Толик.

— Вот, допустим, мать у Грозы — Найда, а отец — Верный. В родословной записано, какие они имеют награды, кто у них отец и мать. А в следующих графах, кто родители этих родителей… и дальше…

— Ну, уж… — усомнилась, выглядывая из кухни мать. — Кто это так расстарался?

— Так положено у настоящих собаководов.

— Никогда не поверю. Мы — люди, и то — прадеда своего не помним, — не унималась мать.

— Я тебе говорю… — повысил голос отец.

— Пап-пап, — затеребил его Толик, потому что знал, именно так начинается ссора родителей. — Пап, где достать такую родословную?

Слово «достать» всегда шокировало отца, потому как оно было позаимствовано сыном из лексикона матери. Собаки и их родословные были тут же забыты, и началась одна из родительских размолвок, в которой ни Толик, ни тем более Гроза участия не принимали.

— Вот твое воспитание, — кипятился отец. — В таком возрасте и уже — достать, достать, достать…

— Сейчас только так и прожить можно, — парировала мать. — Ты — мне, я — тебе. Ты за своим заводским забором ничего не видишь. Да если бы не я…

И пошло, поехало… Для Грозы это было в первый раз, она косила глазом то в одну, то в другую сторону. Нет, шум такой она слышала, но здесь не было запаха — резкого, противного, как от прежнего хозяина и крепких слов. Толик же привык к таким перепалкам, да и время подошло смотреть мультики по телевизору. Он удобнее уселся в кресло, положил Грозу на колени, но тут же был вынужден опустить ее на пол, потому что отец крикнул сердито:

— Это тебе не кошка, а собака…

На экране мелькали: Пятачок, Винни-Пух, Заяц, а Толик думал, где бы достать документ, подтверждающий, что у Грозы были и мама, и папа, и бабушка, и дедушка. Конечно, даже дураку понятно, что они у нее были, иначе бы не было самой Грозы, но как доказать это умным?

3

Где взять родословную? Этим вопросом неожиданно заинтересовалась мама Толика. Как так, собака у них теперь есть, а родословной нет! Она подключила своих знакомых и через два дня принесла домой, похожую на вырванный тетрадный лист, бумагу, на которой черными буквами было напечатано:

«СПРАВКА о происхождении охотничьей собаки»

Потом стоял какой-то странный номер, за ним под № 1 — порода, № 2 — пол, № 3 — кличка… окрас… Затем шло совсем непонятное: «Клейма на ушах — на левом ____________________, на правом ____________________».

Впрочем, непонятного было много. Когда папа Толика спросил маму:

— Почему родословная на охотничью собаку? Ведь овчарка — сторожевая…

Мама Толика не поняла, да и Толик тоже:

— Какая разница?!

Тогда папа долго и подробно объяснял разницу между охотничьей и сторожевой собакой. Мама слушала-слушала и возмутилась:

— Надо же, я им достала родословную, и я же плохо сделала. Какую достала, такую и достала. Спасибо скажите за это.

Теперь у Грозы была родословная и даже с печатью. Но получалась неувязка. Родословная как бы есть и как бы она ненастоящая. Нет, родословная настоящая, раз она с печатью, тогда что — собака ненастоящая?! Собака настоящая, вот она! А кто же тогда ненастоящий?

Эти переживания саму Грозу нисколько не волновали. Она ела с аппетитом, спала много, быстро росла. Ушки у нее стояли торчком, что соответствовало родословной как сторожевой собаки, так и охотничьей. А вот хвост подвел. Хвост завернулся крючком, что ни в коем случае не должно быть у овчарки, разве только у лайки… Значит, собака нечистокровная. Это обстоятельство очень не устраивало Толика, так как стало объектом многочисленных насмешек. К тому же Гроза продолжала пачкать пол в квартире. Если честно, не ее это вина, а Толика, который под самыми пустяковыми предлогами отказывался выводить Грозу гулять. «Ах, если бы она была чистокровной! — думал он. — Тогда бы я… Тогда бы я не уводил ее со двора…»

А на дворе во всю кипела весна. Стояли погожие, теплые дни. Мать Толика беспокоилась о семенах и рассадах. Отец с головой ушел в расчеты по постройке бани. Дедушка и бабушка, они жили неподалеку, собирались на дачу на все лето и обещали взять Грозу с собой. Но пока шли сборы, во дворе многоквартирного дома шла своя, отличная ото всех жизнь.

Собачьи мальчишки, выводя своих питомцев, говорили о прививках от чумки, об уколах от бешенства, об импортных лекарствах… Забот у них прибавилось, а тут еще из-под снега стали вытаивать опасные вещи — дохлая кошка, которую учуял ньюфаундленд и, схватив находку в свою широченную пасть, стал бегать по двору, преследуемый всей остальной острозавидующей собачьей братией и пришедшими в ужас от мыслей о заразе хозяевами.

У бессобачьих мальчишек тоже прибавилось интереса — измерять глубину во вновь образовавшихся лужах, поваляться в оставшихся в укромных местах сугробах. Снег в них был уже ноздреватым, но еще с беловатым оттенком.

Взрослые открывали ворота гаражей, выгоняли машины, залазили под днища и капоты, чем-то стучали, что-то варили… Это были настоящие признаки настоящей весны.

Как-то в погожий, теплый день, ближе к вечеру, Вовка из третьего подъезда сказал, что за многоэтажными домами, в частном секторе, в скворечниках появились скворцы. Сначала ему не поверили, имел Вовка привычку соврать. Но все-таки решили проверить, и всей оравой, человек десять, рванули по улице, галдя и разбрызгивая лужи…

Толик умчался вместе с ними и про Грозу, конечно же, забыл.

Гроза было кинулась за хозяином:

— Эй-эй! Меня возьмите! — но разве за ними успеешь…

Мальчишки моментально скрылись из виду. Тогда Гроза вернулась к подъезду, выбрала место посуше, на прогретом солнцем асфальте, присела и стала ждать. Ожидание было долгим и страшным. Мимо ходили люди, бегали собаки, проезжали автомашины… Гроза разволновалась, проголодалась и стала скулить. Вот такую жалкую, дрожащую Грозу и подобрала у подъезда мать Толика, шедшая с работы.

Вечером Толику попало — и за то, что пришел с улицы поздно, и за то, что пришел мокрый, и за то, что бросил щенка… Вспомнили старые прегрешения, в общем, довели родители до слез. Гроза сунулась к Толику со своими нежностями, но он оттолкнул ее сердито:

— Пошла вон! Из-за тебя… Лучше бы ты пропала! — но тут же спохватился. Без щенка тоже плохо. — Скорее бы тебя на дачу забрали…

И забрали. Утром, когда Толик собирался в школу, пришел дедушка и забрал Грозу. Они с бабушкой уезжали на целое лето на дачу. Толику грустно было расставаться со щенком: «Эх, была бы она чистокровная, да ни в жизнь не отдал бы…»

Расставаться всегда печально, потому на время недовольства были забыты, Толик даже чуть было не всплакнул, но дедушка заторопился — машина у подъезда, в ней — бабушка, да и Толику в школу собираться…

Старенький «Москвич», нагруженный до предела, погромыхивая железом, покатил из города. Гроза от толчка на колдобине завалилась куда-то за узлы и сначала завизжала от неудобства, но, услыхав сердитый голос бабушки, притихла:

— Зачем собаку купили?! Вон уже скулит, да и с кормежкой расходы…

— Что ты, мать, много ли щенку нужно, — заступился дедушка.

— Много не много, а корми, — не сдавалась бабушка. — Нет, скажи, зачем нам собака? Ну, зачем?

Дедушка что-то возражал, но Гроза уже не слышала. Примостившись поудобнее, она пригрелась и заснула.

На даче Грозе сразу понравилось. Где хочешь присядешь, хоть по большому, хоть по маленькому, никто тебе ни слова, ни полслова — все заняты, все что-то копают, сажают. Охают, разгибаясь, стонут, сгибаясь, и все спешат, все торопятся…

Несмотря на свой малый возраст, Гроза быстро и твердо усвоила — ходить можно только по тропкам. Тогда бабушка молчит, а дедушка хвалит:

— Молодец, Гроза! Хорошо!

Но стоит ступить на грядку, бабушка поднимает крик, граблями или лопатой намахивается… Приходится немедленно скрываться за домиком и ждать, пока страсти поутихнут:

«Все! Все! Больше не будем. Мы тоже кое-что соображаем… Все. Ну, все…»

Гроза очень скучала по Толику, особенно вечерами. Дедушка с бабушкой, почаевничав, кряхтя и стеная, укладывались отдыхать, и Гроза оставалась одна. Лежа на крылечке домика и глядя в звездное небо, она чувствовала себя очень одиноко. Ей бывало так грустно, так грустно, что хотелось плакать. И однажды она попробовала голосом выразить свои чувства — села поудобнее на середине участка, на тропочке, задрала морду кверху, чтобы лучше видеть яркие звезды и желтый блин луны, и завыла:

— У-у-у-у! Где мой любимый хозяин?! У-у-уо-о-у-у-у! Я по нему скучаю-ю-ю-ю! У-у-у-у!

В своем заунывном плаче тоненьким голосом она рассказывала, как потеряла хозяина, какой он был добрый и ласковый. Ну, не будешь же вспоминать в песне обиды. Получилось вполне прилично. Даже в далекой деревне собаки подхватили припев и стали наперебой рассказывать о своем хозяине. И тут вдруг выскочила из домика бабушка и пребольно ударила Грозу граблями, оборвав песню на самом интересном месте.

Несколько дней Гроза прихрамывала на больную лапу и больше выть не осмеливалась. Плохо, когда люди не уважают собачье искусство.

По соседству с дачей дедушки и бабушки жило несколько собак, и если бы Гроза умела считать, то остановилась бы на цифре «З».

Первая, ближайшая, собака, жила через участок, в двухэтажном красивом доме. Участок огорожен железной крупной сеткой. Звали соседа смешно: сначала — дог, а потом — Лорд. Был он большой-большой и нескладный. Когда он бежал по бетонной дорожке, то казалось — лапы его двигаются: передние сначала вправо, потом вперед, а задние сначала влево, а уже потом вперед. Голова же двигалась как бы отдельно от туловища…

Хозяйка, молодая женщина, очень любит дога-Лорда и называет его «мраморным», что это такое, Гроза не знает, но на самом деле цвет его шерсти какой-то непонятный — серый в грязных разводах.

Поиграть Грозе с догом-Лордом не удается, потому как за калитку его не выпускают совсем и он слоняется по участку целый день как неприкаянный, тихонько поскуливая:

— Мне скучно. Ой, как мне скучно…

Вечером на блестящей машине приезжает хозяин. Дог-Лорд бежит хозяину навстречу, странно вихляя всем телом и громко взлаивая от радости:

— Ура! Ура! Хозяин приехал, что-то вкусненькое привез…

Гроза завидовала таким любящим хозяевам и хотела поближе познакомиться с догом-Лордом, но ей удалось всего два раза с ним обнюхаться и то через железную сетку. Оба раза их встречи грубо прерывала хозяйка:

— Пошла! Пошла вон! — кричала она на Грозу. — Еще какую ни то заразу принесешь…

Гроза обижалась, но ненадолго. Разве можно всерьез обижаться на людей. Ведь они ну ничегошеньки не понимают в собачьей жизни.

Вторая — огромная и злющая овчарка по имени Роза — жила через несколько участков от дога-Лорда, в большом и мрачном доме, за поворотом дороги. Овчарка, скорее всего, была сумасшедшей. Она, завидя прохожего или Грозу, летела через весь участок, сбивая на пути посадки, топча грядки, захлебываясь злобным лаем:

— Прочь! Прочь! Ходят тут всякие… Прочь, иначе разорву-у-у!!! Грозе, естественно, ни понюхаться, ни тем более поиграться с овчаркой не хотелось.

Хозяин Розы — мрачный, обросший щетиной мужчина лет пятидесяти — выглядел под стать своей собаке. Казалось, он готов был броситься на каждого, кто подойдет к его калитке.

Зато у самого магазина жил симпатичный спаниель по кличке Мук. Был он старый, мудрый и неторопливый. Когда Гроза с бабушкой шли в магазин, Мук пролазил в дыру в заборе своего участка и обязательно вежливо здоровался:

— Здравствуйте, уважаемая!

Никто так с Грозой не здоровался, да и не так — тоже. Гроза стеснялась и тихонько отвечала. Мук, обнюхав ее, тут же пускался в воспоминания:

— Как сейчас помню: вижу — медведь!

— Так зовут вашего знакомого пса? — уточняла Гроза.

— Кхе-кхе! — покашливал слегка Мук. — Это огромный зверь, ну как… как копна сена!

— Поняла. Копна сена, — соглашалась Гроза.

— Так вот… — продолжал Мук. — Увидел я медведя, а хозяин еще того… не видит его. И даже ружья с плеч не снимает…

— По копне сена нужно стрелять? — удивилась Гроза.

— Кха! У той копны такие клыки! Такие когти!

— Когти?! У копны сена… Ой, как интересно…

Так за приятной беседой, обнюхивая интересные участки, они вдвоем дожидались прихода бабушки. Бабушка всегда была сердита: то на дедушку, то на Грозу, то на продавца, то на цены, то на дождь, то на жару, потому и разговаривала отрывисто, громко:

— Гроза, марш домой! Шляешься здесь со всякими…

Тут уж ничего не попишешь, приказ есть приказ. Гроза извинялась перед Муком и чуть впереди бабушки бежала к своему домику.

А вот когда бабушка вместе с соседкой и соседом уезжали на базар в город продавать клубнику, Гроза в магазин ходила с дедушкой. Правда, так было всего два раза, но зато, проводив бабушку, дедушка почти бежал в магазин, он так спешил, словно за ним бабушка гналась. Грозе так и хотелось напомнить:

— Она уехала в город!

Из магазина дедушка выходил тоже торопливо, оглядываясь по сторонам, пряча стеклянную посудину под рубашку. Возвращались они уже другой дорогой. Мимо небольшого пруда, берега которого густо заросли камышом. На берегу дедушка садился. Гроза ложилась у его ног. Дедушка доставал из-под рубашки стеклянную посудину, в которой была жидкость, с запахом неприятным. Так всегда пахло от прежнего хозяина Грозы. Доставал из кармана стакан, луковицу, кусочек хлеба. Тяжело вздохнув, наливал стакан до краев. Почему он тяжело вздыхал, Гроза не знала, то ли и ему ударял в нос неприятный запах из бутылки, то ли не хотелось пить… Выпив, дедушка громко крякал, нюхал корочку хлеба, с хрустом откусывал лук и закрывал глаза. Ему было хорошо. Немного посидев, он выливал остатки из бутылки в стакан и, морщась, с отвратительной миной на лице выцеживал жидкость сквозь зубы. Гроза бы в жизнь не смогла вылакать то, что ей неприятно. После второго стакана дедушка становился слезливым и жалостливым. Обняв Грозу за шею, он начинал рассказывать, как женился первый раз, потом второй… Говорил, что теперешняя жена, то есть бабушка, — человек хороший, только ругается… Хвалил себя, вспоминал, как он работал на тракторе, поднимал целину. Про трактор и целину Гроза не понимала, но слушала внимательно. Когда дедушка второй раз пускал слезу, Гроза чувствовала, что наступает ее время. Она выворачивалась из дедушкиных рук, усаживалась поудобнее, и когда тот начинал на низкой ноте:

— Едут новоселы по земле целинно-о-о-ой! Гроза тут же подхватывала:

— У-у-у! Оу-у-у-у! Еду-у-у-т с ними собаки-и-и!

По этой песне и находила их бабушка, вернувшись из города. В резкой, свойственной только ей манере она прерывала концерт.

На следующий день дедушка ходил, виновато опустив голову, на Грозу стеснялся смотреть, разводил руками: «Что поделаешь. Хозяйка — она, и власть ее, а мы с тобой того… проштрафились…»

Но такое было всего два раза, да к тому же дедушка не ругался и не дрался, как прежний хозяин, скорее, наоборот…

А так жизнь на даче шла тихо и замечательно.

4

Однажды утром дедушка, загадочно улыбаясь, завел машину и поехал со двора. Гроза проводила его за ворота и осталась с бабушкой, которая стала заниматься уборкой домика и поставила варить мясо. Этот процесс Гроза очень любила. Нет, не уборку… Она улеглась на крыльце, недалеко от неплотно прикрытой двери, откуда неслись божественные запахи. Ах, какие запахи! Из-за этих запахов Гроза чуть не прозевала приезд дедушки. Вскочила, кинулась навстречу, когда он уже открывал ворота. Гроза выбежала из калитки, усиленно виляя хвостом, и вдруг увидела — из-за передней дверцы, из-за которой обычно выходила бабушка, вышел Толик! Гроза завизжала, бросилась к нему на грудь. Потом отбежала, залаяла громко, призывая всех быть свидетелями ее радости:

— Ура! Ура! Мой любимый хозяин приехал. Ура! Толик тоже обрадовался, хотя старался скрыть это.

— И ничего она не выросла, — разочарованно протянул он, обращаясь к дедушке. — Не овчарка и не лайка…

— Зато умна, как человек, — дедушка говорил искренне. — Сразу видно, что с родословной.

Толик хотел ему возразить, но тут выбежала из домика бабушка, на ходу вытирая о фартук руки. Пошли объятья, поцелуи… Гроза бегала вокруг, оглашая воздух радостным лаем:

— Ура! Ура! Мой хозяин приехал! Ура!

Дог-Лорд не мог сообразить из-за чего шум, подбежал к железной сетке своего участка, коротко гавкнул:

— Гав! Убедился. Действительно приехал. Ну и что? Мой каждый вечер приезжает. Зачем так шуметь?…

Радости Грозы не было границ, она ни на секунду не отходила от Толика. Хвост ее мотался из стороны в сторону с такой скоростью, что казалось вот-вот оторвется.

Бабушка принялась угощать внука. Досталось вкусненького и Грозе. Дедушка потребовал от бабушки магарыч за доставленную такую радость. Бабушка, как обычно, заругалась, но налила водки. Значит, и для дедушки этот день был тоже радостным.

А на следующее утро на грузовой машине приехал папа Толика, привез большущие бревна, мешки с цементом, кирпич, железо… Опять радость и для Грозы, и для всех остальных. К вечеру приехала на автобусе мама Толика, взяла на неделю отпуск. Ну, вообще!

Правда, утром Толика с Грозой просто выгнали с участка, чтобы не мешали строить баню, не дай бог бревном пришибет… И пошли Толик с Грозой гулять. Они прошли мимо дога-Лорда, причем Толик влюбился в него сразу. Долго смотрел и цокал языком:

— Вот это собака! Вот это класс!

Потом прошли мимо исходившей злобой овчарки Розы, которая неожиданно еще больше понравилась Толику. Странна человеческая порода: нравится все несуразное, большое и злое.

Поиграли со спаниелем Муком.

— Это не собака… Так, игрушка, — изрек Толик, еле сдерживая зевок. — Овчарка Роза — это да! Это вещь!

Пошли к магазину. Здесь было неинтересно, покупателей — никого, продавщица скучная. Тогда Толик с Грозой повернули за магазином налево, где начинался овраг. Гроза так далеко не забегала. Даже с дедушкой они сюда не поворачивали. Вот направо, где пруд, — да! Овраг был очень глубокий и сплошь зарос кустами и бурьяном. Дорога шла краем, дорога малоезженная, но заметная. В одном месте послышались голоса, и Толик с Грозой увидели трех мальчишек.

— Стой, кто идет? — закричали мальчишки. — Стрелять будем!

— Свои! — закричал обрадованно Толик и начал спускаться к ним. Хоть и незнакомые, но мальчишки. Значит, можно поиграть.

На небольшой площадке, на середине склона оврага, с лопатами наперевес стояли мальчишки и очень задавались. Они играют в войну. У них есть даже землянка — командный пункт. Сами выкопали. И все бы хорошо, только нет противника. После недолгих уговоров Толик согласился быть разведчиком врага и не успел что-либо предпринять, как был схвачен, повален и связан. Толика затолкали в яму, которую называли командным пунктом. Шум, крики… Игра есть игра. Гроза бегала вокруг и заливисто лаяла, она тоже хотела принимать участие в игре. Но на нее никто не обращал внимания. Толик сидел в яме со связанными руками. Трое мальчишек организовались в военный трибунал, который вскоре вынес свой приговор:

— Именем овражной независимой республики ты, изменник и предатель, будешь подвержен пыткам и уничтожен!

Гроза видела, что Толик не боится. Он молча выслушал приговор, а в конце его крикнул, как положено:

— Смерть немецким оккупантам!

Игра продолжалась. Мальчишки стали разжигать костер, а когда Толик попытался вылезти из ямы-землянки, один из них, самый маленький, он сразу Грозе не понравился, вдруг ударил его кулаком в лицо. У Толика пошла носом кровь, и он заплакал. Гроза такого вытерпеть не могла и с яростным рычанием вцепилась в ногу обидчика. Теперь заплакал уже тот, который ударил, и бросился бежать. Другой мальчишка замахнулся лопатой на Грозу.

— Эт-то еще что такое?! Бабушке положено, она — хозяйка! Другим — нет! — Гроза изловчилась и уцепилась за рукав рубашки. Рубашка затрещала.

— Молодец, Гроза! Хорошо! Взять их! — кричал Толик.

Ну, тогда другое дело! Тогда на законном основании — приказ есть приказ! Со злобным лаем кинулась Гроза на мальчишек, и те, все трое, пулей вылетели из оврага. Толик, со связанными руками и с лицом в крови, пошел домой. Гроза гордо бежала впереди.

Мама Толика заахала, бабушка запричитала… Кинулись развязывать руки и смывать кровь, прикладывать к носу примочки. Толик, гордый одержанной победой, рассказал о случившемся. Как Гроза спасла его, правда, немного приукрасил и свои заслуги. Будто не раз и не два поддал он мальчишкам — пенделя, всем троим.

Грозу все очень хвалили. Даже бабушка приветливей глянула на нее.

А ночью пришли воры. Гроза увидела их сразу. Двое мужчин, крадучись, прошли мимо сваленных в кучу досок, кирпича, железа… О чем-то забубнили неподалеку, потом стихли. Но Гроза чуяла, они — рядом. Ветерок дул от них и доносил запах.

Прошло совсем немного времени, и вот сначала один подошел, поднял доску, затем — второй. Ах, как залаяла Гроза, как вихрем налетела на воров! Как вцепилась в штанину первого. Тот доску бросил — чуть Грозу не пришиб, случайно, конечно, и бежать. Второй — рванул в другую сторону.

На шум выбежали дедушка и бабушка, папа и мама, соседи… Положили доски на место, долго возмущались и опять хвалили Грозу. Говорили, что нет в округе лучше собаки — и в меру злая, и ласковая, и грядки не топчет, обойдет по тропочкам и яму не выкопает в неположенном месте, и всегда под рукой, только позови. Еды много не нужно — так, чуть-чуть… Не мерзнет, от жары не страдает. Нюх острый, глаз — как алмаз. Подвижная, игривая, красивая…

— Одним словом, — подвел итоги дедушка, — чистые кровя, они завсегда сказываются, не даром у нее родословная…

— Папа, ты про кого? — не поняла мама Толика.

— Про собачку нашу хорошую, про Грозочку.

Мама Толика засмеялась как-то нехорошо. А Гроза подумала, еще не остыв от схватки с ворами: «А вы-то какой породы?! Какая у вас родословная?»

Но ведь не спросишь. Тем более люди, позевывая, пошли спать: сначала соседи, потом мама, папа, дедушка, бабушка… Никто уже не хвалил Грозу, никто не погладил ласково. Это ее собачья обязанность, а то еще перехвалишь — испортишь.

Гроза тоже улеглась на своем месте, на крыльце, вздохнув тяжело: «Эх, люди! Вы хоть сами знаете, что вам нужно?!»

5

Стояли жаркие дни. Отошли редиска и клубника, появились огурцы, закраснели вишни, яблоки наливались соком…

Уехала в город, отгуляв свою неделю, мама Толика, за ней, выстроив баню и опробовав ее на большой пар, уехал папа Толика. Остались вчетвером: бабушка, дедушка, Толик и Гроза. Толик уже скучал по городу, по своим дворовым и школьным друзьям. Хотя мальчишек на дачах прибавилось. Толик с Грозой стали ходить на пруд рыбачить и купаться. Дни тянулись тихо, незаметно. Никаких потрясений.

И вдруг соседям, что через дорогу, дочь с зятем, уезжая на юг отдыхать, спихнули овчарку по кличке Герда. Была она огромная, толстая и неповоротливая. Копия Розы. Только ее спустили с поводка, как она тяжелой трусцой рванула по участку, походя сбивая перец, баклажаны и помидоры. Вот крику-у-у! Соседка в голос:

— Забирайте, не нужна такая…

Дочь с зятем в слезы — путевки, билеты куплены, деньги такие плачены…

— Тогда на цепь сажайте!

— Нельзя, она чистокровная!

— Забирайте с собой на курорт.

— Ладно, на цепь так на цепь.

Уехали дочь с зятем, Герда как взвыла, так и выла неделю с перерывами на еду и на сон. Поспит — повоет. Поест — повоет. Ела с аппетитом, спала тоже. С цепи ее не спускали, боялись — сбежит, а она ба-аальших денег стоит. Чистокровная!

Гроза подойдет к забору, посмотрит на толстую, глупую морду, задранную к небу, и хоть самой садись и вой.

— Чего воешь? Чего надо? — спрашивает Гроза на собачьем языке.

— Пошла вон, Шавка беспородная, — сердится Герда.

— Чего надрываешься? Чего собак будоражишь и людей?

— Хозяева уехали.

— От того, что ты воешь, они же не приедут.

— Сама знаю.

— Так чего же…

— На цепи сижу, скучно-о-о!

— Перестанешь выть, отпустят с цепи. Ведь боятся, что ты за хозяевами сбежишь.

— Больно надо, лапы бить. Вернутся, никуда не денутся, не в первый раз…

— Тогда не вой. Замолчи!

— Пошла вон! А то покалечу. На куски разорву.

— Не достанешь. Цепь крепкая.

— Ну, погоди, только отвяжут…

И хотя не желает никому Гроза зла, а тут и задумаешься, может, и нужно таких на крепкой цепи держать?!

Зато Толик без ума был от Герды. Уж такая она прекрасная-распрекрасная! И даже жирность ее и глупость в достоинство перевел.

— Лапы-то какие!!! А спина широченная!!! И преданная хозяевам — неделю воет…

Дедушка не выдержал:

— Дура она, твоя овчарка! Люди отдыхать от шума, суеты городской сюда приехали, а она покоя не дает. Это ж надо! Все соседи недовольны.

— Зато чистокровная. Немецкая… — возражает Толик.

— Наша Гроза тоже с родословной, так ее сразу видно, что чистокровная. Все понимает, только что не говорит. Иди ко мне! Иди, моя хорошая! — дедушка гладит жесткой рукой Грозу по спине — приятно!

— Не чистокровная она! — кричит Толик. — И родословную ей мама по блату достала…

— Ни за что не поверю, — спокойно говорит дедушка и продолжает гладить Грозу. — Уж если наша не чистокровная, а такая умная, то какая же тогда будет чистокровная?!

— Вон! — негодует Толик и руку тянет в сторону соседей. — Вон чистокровная!

— Так она же дура! — возмущается дедушка. — Не может такая быть чистокровной.

— Я сам родословную видел, — врет Толик, чтобы только оправдать свою любимицу.

— Значит, чистокровная дура, что еще хуже. Выродок из чистокровных! — констатирует дедушка и поднимается. Поднимается и Гроза, она готова следовать за своими хозяевами хоть на край света. Обидно, конечно, что Толик ее не любит. Хотя… По-своему он все равно ее любит. В порыве нежности прижмется к Грозе и шепчет на ухо:

— Гроза ты моя, Грозочка. Была бы ты чистокровная, как Герда, да я бы тебя… Да мы бы с тобой… Как бы мне все мальчишки завидовали.

Не все понимает Гроза из слов Толика, но интонации иной раз обидные. Лизнет Гроза хозяину щеку: «Ладно, что теперь поделаешь, принимай меня такой, какая есть!»

И на пруд купаться, и в овраг в войну играть, везде Гроза была с Толиком. И в обиду не даст, это уж простите… Замахнется мальчишка на хозяина. Гроза сама не знает, как это получается у нее — ка-ак кинется, ка-ак зарычит…

Гладит ее, ласкает Толик и шепчет:

— Была бы ты чистокровной, как Герда или Роза, ты бы за горло мальчишку…

Зачем за горло? Мальчишка и так сбежал.

Быстро лето летело. Поспела малина, вишня, зарозовели помидоры… Мальчишки стали беспокойнее. И вдруг в один день их не стало. Всех! Как-то сразу… Были мальчишки еще утром, кричали, гомонили, а к вечеру — тихо. И Толик уехал. Уехал с дедушкой. Иногда это бывало. Уедут в город и приедут. А тут… Дедушка приехал один. Загнал машину во двор и пошел в дом.

Гроза обнюхала машину — никого. Гавкнула! Никто не откликается. Тогда она кинулась к дедушке, тронула его лапой за колено и стала у крыльца, вопросительно глядя ему в глаза.

— Чего тебе? Чего нужно? — не понял сначала дедушка. Потом догадался. — Толика нет? О-о! Он, брат, в школу завтра пойдет. Учиться. Поняла? Не поняла. Дак куда ж тебе… — и, зайдя в дом, захлопнул дверь.

Без Толика, конечно же, стало скучно. На пруд не сбегать, в войну не поиграть. Нет, с дедушкой и бабушкой хорошо, слов нет, но с ними в овраг не побежишь, в воду не полезешь… Хотя, когда выпьет дедушка из прозрачной бутылки дурно пахнущую жидкость, того и гляди в пляс пустится или наперегонки с Грозой рванет. Бывало это не часто, но бывало. В такое время бабушка становилась очень сердитой, крикливой. Тут уж ей ни под руку, ни под ногу не попадайся.

Толик приезжал еще один раз и ненадолго. От него пахло тем далеким детством Грозы, когда Толик на руках принес ее в свою квартиру в первый раз. Теперь Гроза была вполне самостоятельной собакой. Роста небольшого, но подвижная, легкая, она ни секунды не сидела на месте, но ходила по тропочкам, которые и ей уже стали узкими, так как со всех сторон поджимали огромные краснеющие помидоры, фиолетовые баклажаны, зеленый и красный перец. Яблоки стали такими тяжелыми, что сгибали ветки, и дедушка ставил под них подпорки. Ночи стали холоднее, звезды ярче…

Овчарку Герду забрали дочь с зятем. Сколько было радостей, поцелуев и сюсюканий… Аж противно!

Дог-Лорд был на месте, но очень сильно мерз по ночам. Короткая шерсть его не грела, и иногда Гроза слышала с его участка стук зубов. Ночами хорошо слышно. Хозяйке было не до дога-Лорда. Хозяин перестал приезжать. Заскучала хозяйка, заскучала и собака. Бабушка, злорадно поглядывая в сторону их участка, несколько раз говорила слова: «хапуга», «арестовали»… Теперь и хозяйка дога-Лорда частенько и надолго отлучалась. За собакой ухаживала соседка, к которой привозили овчарку Герду. Дог-Лорд скучал-скучал и заболел. Сначала от тоски по хозяину и хозяйке, потом прицепилась какая-то зараза, под названием «чумка», и дог-Лорд слег. Лежал он на подстилке на солнышке, шерсть его потускнела, тело обмякло, передвигался он с трудом. Потом совсем перестал вставать. Гроза не могла подойти ближе, не пускала железная сетка забора, но она издали спрашивала дога-Лорда:

— Чего болит-то?

— А-а! Все. Жизнь не мила.

И как-то умер. Жил-жил и умер. Перестал двигаться, перестал дышать. Все!

Приехала хозяйка, приехал хозяин.

— Выпустили, — сокрушалась бабушка. — Надо же… Хапал-хапал, а его выпустили из тюрьмы…

— Не стыдно тебе?! — стыдил ее дедушка. — Радоваться нужно, что не пострадал невинный человек. Не арестовали бы и собака была бы живая.

— Сам замолчи! — кричала бабушка. — Ему, видишь ли, машина не машина. Иностранную подавай! Не дача, дворец! Железной сеткой огородился…

Хоронили дога-Лорда прямо на участке. Сколотили ящик. Выкопали яму. Хозяин плакал, а хозяйка прямо слезами умывалась. И Грозе захотелось тоже умереть, чтобы плакали, закапывая ее, и бабушка и дедушка, чтобы обязательно Толик приехал.

После похорон дога-Лорда так стало тоскливо, что Гроза не выдержала, потихоньку вылезла в дыру в заборе, спустилась в овраг, села на дне его и завыла, обращаясь к ярко светящей луне. Хорошо ей вылось. Всласть! Главное — никто не мешал.

На дачах людей становилось все меньше, звуки становились все громче… Земля холоднее. Утром прихватывали заморозки. Дедушка стал часто уезжать на своем «Москвиче», полностью загруженном разными вещами из домика. А однажды, когда срывался первый снег, дедушка открыл заднюю дверцу и позвал:

— Гроза, в машину!

Гроза послушно уселась на сиденье. Любила она с дедушкой ездить. «Москвич» взревел и покатился по дороге. Ехали недолго. Дедушка остановил машину на краю оврага, подобрал палку с дороги, кинул вниз:

— Гроза, принеси.

Гроза видела палку, она лежала на дне оврага. Палка обыкновенная, бросовая. Зачем она понадобилась дедушке? Не поймешь этих людей: то совсем еще годные кости в яму бросают, то никчемная палка понадобилась. Но приказ есть приказ. Гроза стала спускаться по склону и услыхала дедушкины слова:

— Прости меня, собачка! Может, даст Бог, и выживешь. А так… К Толику нельзя, у него уже новая собака есть — чистопородная, а к нам со старухой… Ты ж ее знаешь. Ведь что удумала: «Задуши!» А как я могу?! Рука не поднимается. В общем — прости и прощай!

Когда Гроза с палкой в пасти поднялась наверх из оврага, не было на дороге ни дедушки, ни его «Москвича» и вообще никого не было. Другая собака, даже самая чистопородная, закатила бы истерику — завыла, заплакала… Гроза же сделала круг и, убедившись, что запах бензина сильнее в той стороне, откуда они приехали, решительно потрусила в том направлении.

Гроза еще не знала, что людям она стала не нужна, что люди ее предали и что она лишилась дома, хозяев, потеряла имя и стала обыкновенной бездомной собакой. Бездомной Шавкой!

6

Скоро, но без паники, Гроза бежала по дороге. В том, что направление выбрано правильно, она не сомневалась. Ей это подсказывал инстинкт. Словно Ванька-неваляшка, как ни клади его, он встанет, так и инстинкт подсказывал одно-единственное направление — правильное!

По сторонам дороги стояли опустевшие, заколоченные, запертые дачи, покинутые хозяевами до следующей весны. Бежать было нежарко, потому как погода стояла холодная. Нет-нет, срывался мокрый снег.

Две встречи запомнились Грозе отчетливо и задержали ее. В придорожной канаве умирал молодой пес. Хозяева уезжали с дачи без него, и он, не понимая происходящего, кинулся за машиной и попал под колесо. Передавленная задняя часть туловища была неподвижной и кровоточила. Передними лапами, дрожащими от напряжения, пес пытался выползти из неглубокого кювета. Никак не получалось!

Гроза ничем не могла помочь ему. Она оббежала его, встопорщив шерсть на загривке от запаха собачьей крови и близкой смерти, и побежала дальше, слыша сзади отчаянный вопль брошенной всеми, умирающей собаки.

Неподалеку от своей дачи Гроза встретила собаку и кошку. Собака, с выступающими от голода ребрами и одичавшими глазами, и кошка — гладкая, сытая, находились друг от друга на расстоянии одного собачьего прыжка и занимались одним и тем же делом — охотой. Кошка выжидала, когда из норки выглянет полевая мышь, которых теперь в садах просто кишело. С наступлением холодов они покидали поля и переселялись в сады, где было теплее и безопаснее, да и в отношении еды вольготнее. Кора яблонь сладкая и питательная… Собака же следила за кошкой и роняла голодную слюну. Трагедия бы разыгралась давно, беспечная кошка не подозревала о помыслах собаки, с которой они прожили в соседних дачах все лето. Собаке же мешало единственное обстоятельство — железная сетка, разделяющая два участка.

У Грозы не было ни времени, ни желания дожидаться развязки. Места пошли знакомые, еще немного — дача спаниеля Мука, здесь жила овчарка Роза, еще один поворот — могилка дога-Лорда, а вот и родная дача. Правда, ни бабушки, ни дедушки на участке не видно, машины тоже. Ну, всякое бывало — бабушка в домике, дедушка уехал в город…

Но, поднырнув под ворота, Гроза увидела замки на дверях дома и бани. Их вешали, когда все уезжали куда-то. Ничего, подождем, не впервой.

Оббежав участок и убедившись, что посторонних нет, Гроза улеглась на крылечке отдохнуть. Сколько она так пролежала, неизвестно, потому как часов у нее не было. Вернее, она различала ночь, вечер, день, утро — знала, когда приближается смена одного другим, но самые главные часы для нее были — желудок. Чувство голода заставило ее подняться. Дело к вечеру, пора поискать пропитание. Хозяева что-то не торопятся. Гроза обошла вокруг домика — ничего съестного. Прошла по границе участка, и в укромном месте, у забора, где она всегда припрятывала не съеденное, почуяла запах куриной косточки. Несколько гребков передними лапами… И вдруг кто-то сильно толкнул ее в плечо. Так сильно, что Гроза покатилась по земле. Вскочив, она увидела, как та одичавшая собака, что охотилась за кошкой, проглотила куриную косточку и, бешено работая лапами, роет землю в поисках еще чего-то съестного. Гроза, зарычав, бросилась на грабителя, но собака снова сбила ее с ног, укусив за плечо. Никогда Грозе не было так больно, и она, завизжав, отступила. И вовремя. Голодная собака, ничего не найдя больше, обратила свое внимание уже на Грозу и той сразу же пригодились ее быстрые лапы. Если бы не маленькая лазейка под воротами, в которую Гроза проскочила, еще неизвестно, чем бы все кончилось. Могла бы кончиться наша повесть, так как героиню попросту бы разорвали.

Пока голодная собака оббегала изгородь, Гроза была уже далеко. Жизнь преподала ей жестокий урок, который чуть не закончился трагически. И это только начало, первый день ее жизни без хозяина, без его защиты.

Только ночью Гроза рискнула вернуться на дачу. Шла осторожно, принюхиваясь и приглядываясь. Да, голодная собака была еще здесь. Ее запах чувствовался уже у ворот. И Гроза растерялась. В принципе, она должна, просто обязана быть во дворе, охранять дом, дожидаться хозяев. Но там эта страшная собака… Что делать? Нет всесильного хозяина, который бы разрешил эту проблему просто — взял палку и прогнал чужую собаку. Был бы хоть кто-нибудь… Хоть ворчливая, злая бабушка, хоть добрый, но слабохарактерный дедушка, хоть Толик… Нет никого! Хмурится низкое небо, обещая снег, за воротами притаилась голодная чужая собака… Горло у Грозы стало подергиваться, она поспешно уселась на землю, подняла морду к небу, и завыла:

— О-о-о-у-у-у! О-о-о-у-у-у! Где ты, мой хозяин?! Мне одной очень плохо! — тонкий голос Грозы срывался на визг. В горле запершило, и она закашлялась.

За воротами шевельнулась тень. Нет, не справиться с огромной голодной собакой Грозе. Единственная надежда на хозяев — найти их, позвать сюда, они наведут порядок. И Гроза затрусила по дороге в том направлении, откуда всегда приезжал дедушкин «Москвич».

В природе что-то менялось. Подул резкий, холодный ветер. Завыл, засвистел между голыми ветками, застучал слабо закрепленным железом. Страшно ночью одной, даже собаке.

Дорога вывела Грозу к магазину, за ним ворота садоводства, а дальше автобусная остановка. Сюда она однажды провожала бабушку, когда у дедушки сломалась машина. Но сегодня бабушки на автобусной остановке не было. И никого не было, только холодный, колючий ветер шелестел бумажками и гнал мелкую снежную пыль.

Гроза забилась в угол автобусной остановки, где не так дуло, и стала ждать. Вдруг да приедут люди, вдруг да лето вернется, и снова они будут вместе — бабушка, дедушка, Толик и она — Гроза. И опять они с Толиком будут бегать на пруд, в овраг… Стоп! А вдруг дедушка ждет ее у оврага?! Конечно, он же ждет палку, которую бросил. И Гроза, позабыв все страхи, рванулась назад.

Немного запыхавшись, подбежала она к краю оврага, но дедушкиного «Москвича» не было, как и самого дедушки. Вот палка, за которой бегала Гроза на дно оврага. Палка еще хранила дедушкин запах. Но никто не просил эту палку, потому что вокруг не было никого. И Гроза помчалась назад к домику.

Голодной собаки уже не было на участке, но и хозяев тоже не было. Ветер сдувал запахи, и они стали слабее. Гроза оббежала вокруг домика, весь участок… Что-то подсказывало ей, что хозяев здесь больше не будет, по крайней мере, если и будут, то не скоро.

Где их искать? Где бабушка, где дедушка, где Толик? И Гроза побежала опять к автобусной остановке. На всякий случай она прихватила палку, которую бросил ей дедушка. А вдруг! Увидит дедушка Грозу и спросит:

— Гроза, где палка?!

Но неуверенность уже сквозила во всех движениях собаки. Гроза, сторожко оглядываясь и принюхиваясь, вышла к автобусной остановке. Ничего здесь не изменилось, разве что в том углу, где пряталась Гроза, прибавилось снега.

Ночь была очень длинной и страшной. Несколько раз мимо Грозы, не заметив ее, пробегали голодные собаки и кошки. Все они стремились в одну сторону, туда, куда уходила черная полоса асфальта, где небо было значительно светлее. Не знала Гроза, что это огни большого города, но чувствовала, что и ее хозяев нужно искать в той стороне.

Вот еще одна собака. Хромая, качаясь от голода, она ковыляла по обочине дороги, не глядя по сторонам, и прошла от автобусной остановки очень близко, так близко, что Гроза почувствовала ее запах, который и рассказал ей — собака эта все лето жила радостно и сытно с хозяевами, мужчиной, женщиной и девочкой. Неделю тому назад девочка сильно плакала, обнимала и ласкала собаку. Потом, забрав в машину много вещей, они — все трое — поехали. Собаку в машину не посадили. Собака помчалась за машиной, но хозяин вдруг разозлился, вылез из машины, подобрал на дороге кирпич и пребольно ударил собаку, переломив ей лапу. Собака не ожидала от хозяина такого коварства, потому и не увернулась. Хозяева уехали, а собака, вот уже неделю хромая и голодная, ковыляет в ту сторону, куда уехали люди.

Нехорошими ее хозяева оказались. «Ну, мои не такие, — решила Гроза. — Мои так поступить не могут. Да и кирпичи здесь на дороге не валяются».

Ветер заносил снежинки, сбивал их в углу в сугроб. Было холодно. «Ничего, скоро наступит рассвет. Придет автобус, на нем приедут бабушка или дедушка, а может, и Толик и заберут меня отсюда» — с этими мыслями Гроза и задремала.

7

Утром следующего дня, чуть рассвело, из города подошел автобус. Воняя бензином и маслом, он стал у автобусной остановки и, тяжело вздохнув, распахнул двери. Несколько человек вышли и, ежась от холодного ветра, пошли в сторону ворот садоводства. Но ни бабушки, ни дедушки, ни тем более Толика среди них не было. Гроза обнюхала каждого: нет, ни одного родного запаха. А может быть, хозяева остались в автобусе? У людей всякие есть на то причины.

Гроза поднялась на задние лапы и заглянула в открытую дверь автобуса. Впереди кто-то разговаривал. Не бабушка, но женщина, не дедушка, но мужчина. Гроза вспрыгнула в автобус и услыхала, как женщина-кондуктор сказала водителю автобуса:

— Закрой двери, дует.

Сзади со страшным шумом захлопнулись двери, и Гроза нырнула под сиденье. Здесь было пыльно, но не холодно.

— Пассажиров совсем не стало, — зевая, проговорил водитель.

— Через неделю отменят этот маршрут до лета. Дачники разбрелись по городским квартирам, да и холод собачий.

При слове «собачий» Гроза выглянула из-под сиденья, думая, что это обращаются к ней. И увидела женщину, сидящую на переднем сиденье, рядом с кабиной водителя, с сумкой на груди. Кондуктор тоже увидела Грозу и закричала:

— Это что такое?! Ну-ка пошла вон!

Гроза кинулась к двери, но двери были закрыты.

— Кого ты там увидала? — заинтересовался водитель.

— Собачонка вскочила в автобус. Открой дверь, я ее выброшу. У водителя настроение было другое.

— Пускай погреется, вон что на улице делается. Метель начинается.

— Зачем она здесь?! — не унималась кондуктор.

— Зачем-зачем?! Хозяев встречает. Хозяева-подлецы бросили ее на произвол судьбы. Дай ей хлебца кусочек. Видишь, дрожит вся и живот подтянуло.

— Ага! Вдруг тяпнет, — не согласилась кондуктор.

Глупые люди! Разве может собака укусить руку хлеб ей дающую?! Только люди могут поступать с такой черной неблагодарностью. Собаки — нет!

Слюна наполнила пасть Грозы, и она судорожно сглотнула ее. Хлеб, брошенный кондуктором, лежал неподалеку, но Гроза боялась до него дотронуться. Она не доверяла этой женщине. А кусок был немаленький и так аппетитно пахнул…

— Ни черта она не голодная, — сказала кондуктор и тоже зевнула. «Ага! Тебе бы так…» — могла бы сказать Гроза.

— Она тебя боится, — догадался водитель.

— Меня? Неужели я такая страшная?! — кокетливо проговорила та, поправляя прическу.

— Отвернись и минуту на собаку не смотри.

— Ну, пожалуйста! — рассердилась кондуктор и отвернулась. Молнией метнулась Гроза к хлебу, схватила его и тут же отпрянула обратно.

— Ха-ха-ха! — захохотал водитель. — Ну, шустра!

«Поневоле будешь шустрой, когда кушать хочется», — отметила Гроза, торопливо глотая хлеб. Никогда в жизни не едала она такого вкусного хлеба.

— Чего ты смеешься? — поинтересовалась кондуктор и, обнаружив пропажу хлеба, спросила: — А где хлеб?

«Ну, тетка! Ничего глупее спросить не могла?! Ты бы лучше еще подкинула», — попросила Гроза мысленно, конечно. Ах, если бы собаки могли разговаривать… Если бы могли… Тогда Гроза бы сказала:

— Тетка, вытри с подбородка губную помаду и не заигрывай с водителем. Ты ему не нравишься. Неужели непонятно?

Но… «не дал Бог свинье рог, иначе бы забодала!» — гласит людская пословица, и недаром. Умели бы говорить животные, много неприятных слов услыхал бы человек в свой адрес. Ох, много!

Нутром чувствовала неприязнь к кондуктору Гроза. Эта женщина была похожа чем-то на бабушку. Нет, не фигурой и не лицом. Они очень разные, а вот характером, может быть. Жестокостью, которая проглядывается у людей с первого взгляда. Собаки ее сразу замечают.

Водитель — другое дело. Добрейшей души человек. Вот, пожалуйста:

— Ты бы собачке еще подкинула. Что ей маленький кусочек. Поди дня два не ела…

— Еще чего?! Всех не накормишь, — зло возразила кондуктор. — Мне никто ничего не дает.

— Ух, и злая ты… Откуда это у тебя?

— Ниоткуда! Пускай хозяева собаку кормят. Завели себе, пускай и кормят, — не унималась кондуктор.

— Объясняю тебе еще раз. Собаки не виноваты. Побросали их хозяева. Побаловались летом, а теперь — не нужны. Не берут в городскую квартиру. Вот они, бедолаги, и маются, — с заметной жалостью проговорил водитель.

— А я при чем? — удивилась деланно кондуктор.

— На, кинь собачке мой обед, — протянул водитель через окно сверток.

— Весь день голодный останешься?! — удивилась кондуктор. — Ни за что! Из-за какой-то вшивой Шавки. Ну-ка, открой дверь, я ее пинком!

— Гр-р-р! — глухо заворчала Гроза: «Только попробуй!»

— Видела, как понимает! — обрадовался водитель. — Жалко мне их. Сколько погибнет, пока до города доберутся. Кошек особенно. Их сейчас лисы подчистую подъедают. Для них кошки — лакомство.

— А что в городе?! Манна небесная сыпется или кто ждет их там со своим обедом?! — поддела водителя кондуктор.

— В городе пропитаться легче. Около помоек, около столовых… Отдай мой обед собаке, я тебе сказал, — рассердился водитель.

Сердить водителя не входило в планы кондуктора, но и уступать без боя свои позиции она тоже не хотела.

— Ну и пожалуйста! — развернув сверток, она отломила небольшой кусок хлеба с колбасой и кинула Грозе.

«Не весь обед отдала, стерва!» — отметила Гроза, уплетая неожиданный подарок.

Кондуктор незаметно от водителя припрятала сверток и скомандовала:

— Поехали! Все равно никого нет.

— Поехали, — согласился водитель, мягко трогая автобус с места. Немного перекусившая от доброты людской, наша героиня ехала к новым испытаниям.

8

Автобус неспешно катил по дороге, водитель включил отопление в салоне. Стало теплее, и Грозу разморило. В желудке переваривалась еда, не задувал колючий холодный ветер, не мучило одиночество. Глаза слипались, клонило в сон. На следующей остановке водитель даже не открыл дверей, потому что пассажиров не было. Просто автобус постоял немного с включенным мотором и поехал дальше.

А вот потом была остановка и на ней стояло два человека. Водитель открыл переднюю дверь, Гроза сунулась к ней — уж не ее ли хозяева нашлись? Нет, входили две тетки, укутанные от холода в платки. Может, кто-то остался на остановке? Гроза высунула морду из двери и тут же, получив пинок кондуктора, кубарем полетела вниз на дорогу. Коротко взвизгнув от неожиданности, Гроза услыхала голос:

— Закрывай двери, поехали!

Двери с шумом закрылись, и автобус тронулся. Скорее всего, водитель не видел, как коварная кондуктор отомстила, выбросив Грозу из автобуса. Нет предела человеческой подлости. Ну, чем помешала женщине собака? Тем, что водитель не обращает на нее внимание?! Господи, какие же люди…

Гроза направилась в угол автобусной остановки, чтобы подождать следующего автобуса, но там уже пряталась от ветра большая серая собака. Ладно, жизнь не так уж и плоха, в желудке переваривается пища, холод в движении не так заметен, и Гроза побежала по дороге в ту сторону, куда ушел автобус с добрым водителем. Главное, к чему она стремилась, — найти Толика или бабушку с дедушкой.

Постепенно дорога заполнялась автомашинами. То и дело мимо Грозы со страшным шумом и грохотом мчались то в одну, то в другую сторону МАЗы, КамАЗы, автобусы и легковушки. Гроза различала только те, что были похожи на дедушкиного «Москвича», и потому, завидев знакомый силуэт, она останавливалась и провожала его взглядом. Вдруг да дедушкин! Но нет, «Москвичи» проносились мимо.

Солнце взошло большое и красное. Ветер стал резче. Машин на дороге больше. Гроза не знала, что это говорит о приближении к большому городу. Усилившийся гул и грохот заставили ее сбежать с обочины дороги. Почувствовав усталость, она направилась к недалекой лесополосе, не подозревая, что из этой лесополосы за ней следит множество глаз и не с добрыми намерениями.

Первой на Грозу кинулась огромная овчарка. Была она так худа, что ребра, словно веревки, выпирали из шкуры. Зубы ее щелкнули буквально в сантиметре от горла Грозы. Гроза сумела увернуться, и хотя устала, но после сытного завтрака силы еще были, и она рванулась вдоль лесополосы по проселочной дороге. Овчарка следом, да куда ей…

Самое страшное, что чуть не под каждым кустом скрывались бездомные, брошенные хозяевами собаки, и они, заметив убегающее живое существо, выскакивали из своего укрытия и присоединялись к стае преследователей. Грозу спасали только быстрые лапы.

Люди, проезжающие в автобусах и автомашинах, видя мчавшуюся стаю собак, усмехались добродушно:

— Играют, — не зная, что счет идет на секунды и метры, отделяющие Грозу от жуткой смерти. Только споткнись она, стая бы налетела и разорвала в клочья.

Одна из собак стаи не выдержала гонки, дала сбой, на нее налетели задние, и в одну секунду ком из собачьих тел с визгом и рычанием покатился по земле. Передние, затормозив, бросились назад, и упавшей собаки просто не стало. Кое-где виднелись клочья шерсти, затоптанные в снег, и брызги крови. Преследователи Грозы, тяжело дыша и роняя слюну, уселись в круг, не сводя друг с друга глаз, выискивая очередную жертву.

Гроза на время была забыта. Она перебежала через дорогу, чуть не попав под колеса автомашины, и помчалась по полю с колючей стерней. Здесь негде было укрыться, зато и преследователей видно далеко. Бежала она долго. Лапы, наколотые жесткой стерней, болели, поэтому, увидев копну соломы, она сунулась было к ней, но встретила сопротивление. Две беленькие болонки, уже грязные и в репьях, со злобным лаем бросились Грозе навстречу.

— Ну, надо же! Еще и лают, Шавки. Вот я вас! — Гроза зарычала в ответ и кинулась на ближайшую болонку, та завизжала и — наутек. Следом ретировалась вторая.

«Нигде нет покоя!», — возмутилась Гроза, залезая на самую верхушку копны. Болонки, потеряв ее из вида, успокоились и улеглись внизу. Ума у них не хватило, чтобы задрать морды кверху. Зато Грозе было отлично видно далеко вокруг, и приближение врага она заметила бы издали. Самое время отдохнуть и привести в порядок свои лапы. Углубившись в солому от ветра, Гроза принялась поочередно вылизывать лапы, смачивая слюной раны, выбирая между когтей соломинки и комочки земли.

«Хорошо иметь быстрые лапы и умную голову…» С такими мыслями Гроза и задремала. И приснилось ей, что опять она в домике на даче, что приехал Толик и что она — сама прыгает и лает. Лает покойный дог-Лорд. Лает овчарка Роза. Лает даже всегда спокойный спаниель Мук…

Гроза открыла глаза. Лай был отчетливым и злобным. Лаяли обе болонки враз. Лаяли на приближающуюся собачью свору, которая по следу Грозы приближалась к копне соломы.

Ну, что могут сделать две маленькие болонки против голодной озлобленной стаи? В миг они вместе с грязными кудряшками оказались разорванными. Теперь очередь Грозы! Она затаилась на вершине копны. Собаки, порыскав вокруг и не найдя ничего съестного, улеглись внизу на отдых.

Если хотя бы одна из собак зачем-нибудь вскарабкалась на вершину копны, мы бы уже не писали эту повесть. Просто не о ком было бы писать.

Несколько часов Гроза пролежала на верху копны, не шевелясь — ни живая, ни мертвая от страха, дожидаясь, пока собачья стая двинется дальше. И даже после того, как стая, хромая и завывая от боли и голода, двинулась прочь, Гроза поосторожничала и некоторое время лежала неподвижно, вглядываясь в быстро наступающие сумерки.

Она уже совсем собралась спрыгнуть с копны, как вдруг вновь заметила движение на поле. Присмотревшись внимательно, она увидела большую рыжую лисицу, которая, опасливо принюхиваясь, обходила воняющую собаками копну стороной. Грозу она приметила сразу. Зверь — он и есть зверь. Только наблюдательность и осторожность спасают ему жизнь.

Не сказать, что лисица испугалась Грозы. Нет. Она была крупнее и старше, а в драках очень часто играет важную роль опыт. Противники с одного взгляда определили силу друг друга и остались при своих интересах: Гроза — на копне, лисица — на поле. Немного помедлив, лисица отправилась на поиски своего излюбленного корма — мышей, ну а если зайчик попадется — добро пожаловать в желудок. А если кошечка — м-м-м, цимус!

Наступила ночь. Она опустилась сразу. Стало темно, чуть просвечивали звезды сквозь мрачные лохматые тучи, которые гнал все тот же колючий ветер. Вскоре пошел снег — мелкий, легкий. И Гроза, еще углубившись в солому, осталась на копне до утра. Снег скроет все следы ее пребывания здесь, отобьет запахи.

Так закончился вполне благополучно еще один день жизни бездомной собаки…

9

Всю ночь шел снег. Иногда переставал, но потом вновь и вновь посыпал землю мелкими снежными крупинками, а к утру повалил лохматыми хлопьями. Грозу снег совсем засыпал в ее теплой соломенной норе. Она хорошо выспалась, отдохнула, правда, лапы немного побаливали, но нетерпение найти своих хозяев, подгоняло. Вот только снег… Из-за сплошной снежной пелены не было видно в двух шагах и можно было нарваться на неприятности. Да к тому же снег сбивал с направления, глушил запахи. Приходилось ждать. В животе голодно поуркивало. Где остатки обеда водителя? Сейчас бы ма-ааленький кусочек…

Гроза заводила носом, втягивая свежий, пахнущий снегом воздух, может, потянет откуда хлебцем. Нет, только снег и легкий морозец.

К обеду небо прояснилось, и снег прекратился. Гроза поднялась, встряхнулась, потянулась, зевнула, широко открывая рот. Жизнь — штука неплохая, вот только бы поесть. Скатилась по снегу с копны, так гостеприимно приютившей ее, и завалилась в такой сугроб — еле выбралась. Ничего снегу надуло за ночь за копну! И все равно идти нужно, ведь ее ждут хозяева. Своим собачьим умом она не могла даже предположить, что ее бросили специально, что ее просто не захотели взять люди в свои сытые и теплые квартиры. Для собачьего ума это непостижимо.

Снега было много, и это затрудняло движение. Но Гроза упорно шла по невидимому и только ей одной известному направлению — в город, к любимым и, очевидно, уже обеспокоенным ее долгим отсутствием хозяевам.

Снег кое-где доходил Грозе до брюха, идти было тяжело, хотя она и выбирала пригорки, где снег сдувал ветер.

К дороге она подошла изрядно уставшей и запыхавшейся. Вот когда она беззащитна от собачьей стаи. Благо, что и стая в таком же положении. По глубокому снегу не порысачишь, да еще на голодный желудок.

Несмотря на обилие снега, жизнь на дороге не замерла. Все также натуженно ревели моторами грузовики, стремительно пробегали легковушки. Разве чуть медленнее. А вот и первая авария! Ай-яй! Легковушка, похожая на дедушкин «Москвич»… Гроза перебежала дорогу, вскочила в занесенный снегом кювет, выбралась из него и подбежала к «Москвичу», лежащему на крыше. Ай-яй-яй! Внутри машины стоны, вопли. Гроза оглянулась — нет, никто не спешит на помощь.

— Эй, люди-и-и! Помогите! — и Гроза кинулась с лаем к дороге. Но разве лаем остановить такие громадины…

К тому времени, когда Гроза вернулась к «Москвичу», пассажиры уже выбрались наружу через разбитое стекло и теперь, вытирая кровь, выясняли виновного, громко ругаясь и плача.

На дороге остановился автобус, люди подошли, с криками: «Раздва, взяли!» — перевернули «Москвич» обратно на колеса, взяли двух пострадавших с собой и пошли к автобусу. Гроза бежала рядом.

— Чья собака? — спросил кто-то, но никто не ответил. Да и при чем собака, когда люди пострадали. Шумной очередью люди влезали в автобус, и Гроза, прошмыгнув между ног, забилась под сиденье.

Это был не тот автобус, не тот водитель, не тот кондуктор. Но что-то подсказывало Грозе, что лучше не показываться людям на глаза и на бутерброд не надеяться.

Автобус катил и катил по дороге. Люди входили и выходили, но запаха хозяев не было, и Гроза, пригревшись заснула. Приснился ей сон, будто опять она на даче. На участке трудится дедушка, а бабушка ему кричит:

— Пирожки горячие! Кому пирожки горячие! Гроза хотела гавкнуть:

— Мне! — и еще окончательно не проснувшись, вывалилась из автобуса на запах.

Это был восхитительный запах — запах теста, мяса и картошки. И если в счастливые времена, при хозяевах, Гроза не любила картошку, как, впрочем, многие собаки, сейчас бы она ела ее, ела и ела…

Тетка, предлагающая пирожки, была замерзшей и потому сердитой:

— Кому пирожки горячие?! С ливером! С картошкой! Дешевые… Гроза покрутилась около тетки и, увидав, что кроме запаха тут ничего не обломится, пошла дальше. Она была на большой площади, откуда отходило много автобусов, и потому толкалось много людей. Но среди них не было ни Толика, ни дедушки, ни бабушки. В одном месте стояли мангалы, на них жарили шашлык, но около них уже дежурили две свирепого вида собаки, и подходить к ним было небезопасно.

Люди с автобусов шли в одном направлении, и Гроза последовала за ними. Пройдя три квартала, она вдруг почуяла много приятных запахов. Совсем не ожидая этого, Гроза попала на городской рынок.

Люди толкали друг друга, громко разговаривали и шли, шли… Одни шли в одну сторону, другие в другую, возвращались, опять шли…

Здесь же крутились и собаки, были они какие-то перепуганные, с поджатыми хвостами и просящим взглядом. Они сновали между ног людей, постоянно ожидая ударов и ругани. Вот одна из них вывернулась из толпы с довольно-таки приличным куском сырого мяса. где-то повезло!

Гроза сунулась к ней, но та бросилась наутек. Гроза — следом. По росту она превосходила убегающую собаку, да и, наверное, по силе, тем более, что убегающий всегда слабее догоняющего. Таков собачий закон!

Собака забежала за ларек и остановилась на мгновение, чтобы перехватиться. Мясо у нее чуть не выпало из пасти. Тут и налетела Гроза. Отчаянно завизжав, собака попыталась сопротивляться, но Гроза так рявкнула, что той ничего не оставалось, как издали наблюдать за торжеством более сильного соперника.

Так Гроза усвоила еще урок — у слабых можно отнять добычу, не рискуя получить отпор. Неожиданно этот урок продолжился. Только Гроза перехватила поудобнее мясо и, истекая слюной от предвкушения пиршества, оглянулась, подыскивая укромное место, как увидела — к ней огромными прыжками приближалось что-то большое и черное. Самое время рвать когти! И Гроза, не выпуская из пасти мясо, помчалась, ловко лавируя между людьми — покупателями и продавцами. Преследователю, более крупной собаке, делать это было труднее, на нее сыпались пинки и ругань, но она останавливаться не собиралась.

А вот когда Гроза выбралась из людской толчеи, преимущество роста и длинных лап преследователя стали сказываться. На чистом месте черная собака догоняла Грозу. Гроза заметалась в поисках убежища, проскользнула в дыру в заборе. Черная собака, чуть замешкавшись, тоже пролезла. Гроза нырнула под грузовую машину. Черная собака — следом. Впереди небольшой пустырь, а за ним многоэтажный дом. И Гроза рванулась вперед, рассчитывая добежать до дома, — там люди. Они помогут, защитят…

Удар в бок был так силен, что Гроза, жалобно завизжав и выпустив из пасти мясо, кубарем покатилась по грязному снегу. Вскочила. Оглянулась. Черная собака, давясь, заглатывала кусок мяса целиком. У-у-у, проглотина!

Сгорбившись и поджав хвост, Гроза потрусила к многоэтажному дому. Что ей оставалось? Сзади черная злая собака, впереди — люди. Может быть, здесь она и найдет своих хозяев? Дом так похож на тот, в котором она счастливо жила с Толиком.

Нет. Это был другой дом. Другой двор. Другие люди. Гроза обошла вокруг дома, остановилась у закрытых дверей мусоросборника. Сквозь вонь отбросов просачивались вполне приятные запахи. Голод сдавливал желудок, очень хотелось есть. Гроза присела у подъезда в надежде, вдруг выбегут дети, на ходу дожевывая свой обед. Иногда они бросают на землю объедки…

Но на улице холодно, и детвора сидит в теплых квартирах. Вон человек идет. Гроза напряглась, сторожко поводя ушами. Что он делает? Она вскочила и подбежала ближе. Мужчина, в довольно грязной одежде, с рваной сумкой, смело открыл дверь мусоросборника и, что-то бормоча под нос, стал копаться в ящике.

— Есть одна! — довольный воскликнул он, внимательно разглядывая на свет бутылку.

Удовлетворенный осмотром, он осторожно опустил свою находку в сумку. Немного погодя, туда же последовала вторая. Случайно бросив взгляд в сторону, он увидел Грозу.

— Привет, пес! — сказал весело. — Что-то не вижу радости в твоих глазах. А-а! Жрать хочешь?! — догадался человек. — Ну-ка, погоди!

Через мгновение рядом с Грозой упал кусок хлеба, который она проглотила, не почувствовав вкуса.

— А вот что-то еще! Ну-ка, пес, служи! — человек поднял на уровень груди руку с заплесневелым куском колбасы.

Запах колбасы ударил в нос, и Гроза, словно подкинутая пружиной, подпрыгнула так стремительно, что человек ахнуть не успел, как колбаса оказалась в желудке Грозы.

— Шустрый ты, пес! — весело сказал человек. — Но, извини, мне нужно своим делом заниматься. Если хочешь, айда со мной.

Гроза завиляла хвостом и с благодарностью посмотрела на человека.

От подъезда к подъезду шли человек и собака. Человек копался в мусорных ящиках в поисках бутылок и бросал собаке еду, что попадалась под руки. Когда рваная сумка наполнилась бутылками, человек задрал голову к небу, закатил глаза и забормотал какие-то цифры, потом удовлетворенно крякнул:

— Должно хватить! — и скоро зашагал по улице. Гроза — следом. Хотя желудок ее был полон, и ей хотелось спать, но она не отставала от человека, что накормил ее и хорошо с ней разговаривал.

Человек подошел к неказистому деревянному домику, где у окошка толпились люди с сумками, и стал в очередь. Гроза присела неподалеку.

Ветер усилился. Погнал поземку. Люди у окошка кутались в одежду. Наконец человек сдал из сумки пустые бутылки и довольный зашагал к магазину:

— Сей момент, пес! Сейчас отоваримся и гульнем!

Из магазина человек бежал вприпрыжку. Гроза трусила рядом. Подошли к многоэтажке. Человек оглянулся, приложил палец к губам и нырнул в открытое подвальное окно. Это было так неожиданно, что Гроза растерялась. Был человек и исчез.

— Эй! Пес! Иди сюда! — донеслось из подвала, и Гроза, не раздумывая, пошла на голос.

В подвале не так холодно, как на улице. По крайней мере, нет пронизывающего ветра. Человек пробирался в темноте дальше. Чертыхнулся, когда под ноги попалась пустая банка и загремела. Нагнулся, зашарил рукой, удовлетворенно хмыкнул и зажег спичку.

— Вот моя деревня, вот мой дом родной! — негромко пропел он.

В углу подвального помещения около труб отопления лежала куча тряпья. Тут же — несколько ящиков из-под заморских фруктов, на одном, играющем роль стола, — плошка с огарком свечи. Человек зажег свечу, потушил спичку. Сел на кучу тряпок, раскрыл сумку и сказал:

— Подходи к столу, пес, гостем будешь.

Гроза еще не совсем доверяла человеку и новой обстановке, потому уселась неподалеку.

Человек достал из сумки бутылку — полную. Такую покупал дедушка, когда бабушка уезжала в город. Булку хлеба, какие-то железные банки.

— Гуляем, пес! — весело воскликнул он и откупорил бутылку. Нетерпеливо прижался к горлышку губами.

Гроза осторожно ловила булькающий звук. Этот звук ей тоже был знаком, да и запах… Дедушка торопливо наливает в стакан: булькбульк-бульк! Где сейчас дедушка?!

Гроза придвинулась ближе и положила свою голову человеку на колено. Ах, как ей нужна была ласка. Хоть чуток… Хоть капельку! Каждой собаке нужна человеческая ласка, а бездомной особенно. Вы замечали — достаточно только заинтересованно посмотреть на бездомную собаку, только посмотреть, и она будет вас сопровождать до подъезда, надеясь еще на один такой взгляд.

Человек поперхнулся, закашлялся. Неожиданная собачья доверчивость поразила его.

— Ты чего? Чего?! — прокашлявшись, проговорил он. — Чего надо?! — голос был не сердитым, скорее растерянным.

Человек засопел и осторожно положил руку на голову собаке. Собака вздрогнула не от страха, нет — от долгого ожидания ласки.

Некоторое время оба молчали — человек и собака. Собака прикрыла глаза и чуть шевельнула хвостом от несказанного блаженства. Человек легко перебирал пальцами собачью шерсть, и горло его сжимали спазмы, мешая дышать. Когда-то у него было все — собака, женщина, дом… Прекрасные…

Другая рука понесла бутылку к губам, чтобы быстрее утопить боль воспоминаний, забыться. Он сделал глоток, второй…

— А знаешь, пес, я ведь тоже… таким вот бездомным был не всегда. Да-да! У каждого человека был дом, как и у каждой собаки. Дом, в котором он родился, рос. Хороший или плохой. Большой или маленький. Удобный или неудобный. Теплый или не очень… Но дом был. Обязательно! И только от человека, самого, зависит его судьба. Его семья. Его дом. Так-то вот! — человек как-то странно всхлипнул, но глаза оставались сухими. — Так-то вот, пес! Сам человек выбирает — быть ему без дома, без определенного места жительства, БОМЖем или Человеком — с домом, с друзьями. И некого винить, кроме самого себя. И-эх! Ничего ты не понимаешь, псина! Хорошая, — с надрывом произнес он, и опять забулькала бутылка.

Гроза давно не чувствовала себя так хорошо, покойно — сыта, рядом человеческое тепло и доброта.

10

Три дня и три ночи Гроза была счастлива. И четвертый день начинался нормально. Вместе с человеком она ходила от подъезда к подъезду, и рваная сумка постепенно наполнялась пустыми бутылками. Сегодня, сдав свою добычу на приемный пункт, человек спрятал деньги, и сказал весело:

— Шабаш, псина! Сегодня нам очень повезло. Да к тому же, если я не запамятовал, у меня сегодня день рождения! Родился раб божий Алексей! — внезапно заблажил он и припустил бегом. Гроза — за ним с веселым лаем. За несколько дней спокойной жизни она уже не так горбилась, хвост вновь стал закручиваться, глаза заблестели… Много ли собаке нужно?!

Весь оставшийся день и вечер человек, не переставая, булькал из бутылок. Их на этот раз было несколько. Ругал сначала жену, потом себя, потом всех… досталось и собаке.

Спал он беспокойно, что-то бормотал во сне, кричал… Наконец захрапел громко, мощно. Гроза тоже успокоилась и пристроилась у человека под боком.

Было тихо. Где-то пробегали крысы, но близко подходить боялись. Чуяли запах собаки. Храпел человек. Чуть слышно капал воск с наклонившейся свечи да потрескивал фитилек. Нагреваясь, свеча наклонялась ниже, ниже и, наконец, упала. Маленький огонек начал быстро расти, поедая газету, постеленную на ящик. Потом загорелся сам ящик…

Гроза вскочила, шерсть на загривке встала дыбом. Она громко залаяла, но человек не проснулся. Занялись тряпки, на которых он лежал. Гроза схватила человека за рукав и потащила прочь от огня, но он был слишком тяжел и даже не стронулся с места.

— Не трожь меня, Нина! — бормотал он и отталкивал собаку руками. — Не трожь, я не твой…

Дым заполнил подвал. Стало трудно дышать. На улице раздались громкие голоса.

Гроза то лизала человеку лицо, то лаяла… Человек продолжал спать. И только когда на нем загорелась одежда, он проснулся и закричал. Закричал дико, страшно. Попытался встать, но упал…

Снаружи раздался страшный вой и шум. В подвал ворвались люди в касках, с большими шлангами. В миг залили водой и огонь, и человека, и не отходившую от него Грозу. Гроза взвизгнула от страха, забилась в угол. И вылезла оттуда, когда пожарные уехали, и стало тихо. Под лапами хлюпала вода, человека нигде не было. Гроза обыскала весь подвал — нет, ее благодетеля увезли. Взволнованная, измученная переживаниями, она выбрала место посуше, и забылась беспокойным сном.

Утром, чуть рассвело, Гроза была уже на улице. Она обходила дом за домом, подъезд за подъездом — все те места, где была с человеком.

Но не обнаружила даже свежего его запаха. А когда вернулась к подвалу, то увидела, что окно, через которое они попадали туда с человеком, накрепко забито листом ржавого железа.

Гроза опять потеряла дом, пусть он назывался подвалом, и человека, который мог стать ее хозяином. Это было так страшно, что Гроза села посреди пустыря и завыла. Завыла днем. Завыла отчаянно и громко.

День за днем проходила она знакомым маршрутом, заглядывала во все укромные места, подбегала к пункту приема стеклопосуды, где толпились пьяные и полупьяные бомжи, но человека — одного, единственного, нужного Грозе, — не было. У нее опять обвис хвост, глаза потускнели, походка стала пугливой, неровной…

Как-то раз Гроза забрела на рынок. Может, тот человек здесь? Может, вон там, где гортанно покрикивает черноглазый, черноволосый мужчина:

— Шашлики! Шашлики! Вкусные шашлики! Гарачый шашлики!

Может быть, человек вот здесь, где лежит мясо? Много. Туши! Целые и разрубленные. На большие куски и на маленькие. Мясо замороженное и парное…

У Грозы пасть наполнилась слюной. Какая-то сердобольная женщина в белом халате бросила ей кость. Ах, как Гроза ей была благодарна! Она схватила кость, но большая черная собака уже мчалась к ней. Та самая, что отняла кусок мяса. Тогда! Давно.

Гроза бросилась наутек. Ловко лавируя между ног покупателей, она подбежала к воротам рынка и вдруг увидала под одним из ларьков нору. Правда, нора была немного тесновата, и пока Гроза с трудом протискивалась в нее, черная собака успела укусить ее дважды за спину. Ничего, заживет как на собаке! Главное, косточка здесь, да и убежище стоящее. Отверстие расширялось, и под ларьком оказалось свободное пространство, где можно развернуться. Что Гроза и сделала. На входе торчала черная морда преследователя. Дальше просунуться он не мог.

Гроза аккуратно положила косточку на землю. Подползла к морде, торчащей в норе, и, зарычав, хотела вцепиться в противный нос, пахнущий еще ее кровью. Но нос моментально исчез вместе с владельцем его. Большая черная собака, сообразив, что Грозу в норе не достать, поспешно ретировалась. То-то!

Еще один урок! На сильного можно рычать из надежного укрытия. Не только можно, но и нужно, чтобы знал свое место!

Так Гроза получила несколько очень важных и нужных практических уроков в своей новой бездомной жизни и к тому же совершенно случайно приобрела замечательное убежище.

Она спокойно обнюхала его. Здесь жила та собака, у которой Гроза отняла мясо. Выходит, теперь она отняла у нее и дом. Жаль, но ничего не поделаешь: главный закон бездомных собак — притесняй слабых! Придется той собаке искать другое убежище, а пока… Понюхав добытую кость, Гроза улеглась и стала зализывать раны.

11

На городских рынках собаки делятся: на дневных и ночных. Дневные, незаметные создания, неслышной тенью скользящие у ног продавцов и покупателей. Постоянные посетители рынка и продавцы некоторых из них знают, подкармливают, дают клички. Подбирая огрызки яблок, облизывая палочки от мороженого, поедая кусочки мяса, отлетевшего из-под топора рубщика, дневные собаки по крохам собирают свой обед. А если уронит ребенок на землю пирожок или беляш — удача! Нужно сразу хватать и глотать или исчезать немедленно вместе с добычей, иначе найдутся собаки посильнее — отнимут, да еще и покусают.

На поиски пропитания дневным собакам отпущено светлое время суток. Ищи! Надейся на удачу. Но только солнце сядет за большой торговый зал, только продавцы понесут сдавать весы — скрывайся в своем убежище и носа не показывай.

Ночные собаки выходят, когда стемнеет. Стаей! Они прочесывают рынок из конца в конец, поедая все, что мало-мальски годится в пищу. Беда кошке или собаке, оказавшейся в поле их зрения. Мигом налетят, разорвут! В основе стаи — овчарки, брошенные своими хозяевами. Серые, как тени, худые, словно скелеты, — они не знают жалости.

Гроза теперь ничем не отличается от десятка таких же бездомных дневных шавок, обитающих на рынках. Также поджат хвост, также крадется она, низко опустив голову, выискивая на земле оброненную конфетку или недоеденный пирожок… Бока у нее ввалились, глаза тусклые. Трудно узнать в ней веселую и верткую собаку. Одно ее заботит с утра до заката солнца — где добыть себе пропитание?

На рынке два места, где всегда можно чем-то поживиться: первое, где рубят мясо. Чем сильнее мороз, тем дальше летят осколки. Но туда сейчас не сунешься. Большая черная собака, что гонялась за Грозой, не подпускает близко.

Второе место: вернее, таких мест несколько — там, где жарят шашлыки. Постоянно дышишь вкусным запахом, да иногда и перепадет немножко. Если не кусочек мяса, то кусочек хлеба обязательно. Причем, чем хуже шашлыки, тем собакам лучше. Чем хуже шашлыки, тем чаще люди выплевывают недожаренное или жилистое мясо. И тут уж не зевай…

Но и около шашлычников места заняты более сильными собаками. Приходится Грозе искать пропитание самым распространенным, но самым трудным способом — бегай и ищи! Бегай и ищи, где кто потерял. А если никто и ничего не потерял? Так не бывает. Ищи!

Гроза уже сделала три круга, но так ничего и не нашла. Сунулась туда, где рубят мясо, попыталась ухватить маленький кусочек, но налетела черная собака и устроила такую трепку, что второй раз сюда не захочешь заглядывать. Правда, и черной досталось, рубщик мяса так двинул ее палкой, что та сразу захромала. Гроза воспользовалась этим, и хотя побаливали укусы, быстренько подсобирала все, даже самые мельчайшие мясные осколки. И Черная опять здесь. Прихромала! «Ладно, — решила Гроза, — поищем у шашлычников». Но там, кроме голодных собак и самих шашлычников, посиневших от мороза и постукивающих нога об ногу, — ничего.

Пришлось опять бежать по кругу. На четвертом кругу Гроза увидела мальчишку, который, несмотря на сильный холод, ел мороженое. Рука в рукавичке держала мороженое за палочку. Мальчишка не иначе сбежал с уроков, уж больно неподходящее время. На Грозу он не обращал внимания, но та, надеясь заполучить сладкую палочку, подошла совсем близко. Хотя по опыту знала, мальчишкам доверять нельзя — могут ударить. Точно!

— Пшла-а-а отсюда! — замахнулся на нее ранцем мальчишка и стал быстрее кусать мороженое, а оставшуюся палочку бросил на землю и наступил ногой.

Гроза давилась слюной, она уже предвкушала, как схватит сладкую палочку, как она будет у нее в пасти… Очень хотелось есть.

Мальчишка наклонился, поднял палочку, бросил в урну и, довольно похохатывая, пошел с рынка. Гроза некоторое время шла за ним, потом вернулась и поплелась к себе в нору. Нет, ее хозяин — Толик, так бы не поступил.

А мороз жал, и Гроза побежала быстрее. У норы она вдруг почувствовала чужой запах — запах той собаки, которую когда-то выгнала отсюда. Ах, как она рассердилась! Не слушая грозных рычаний, Гроза нырнула в нору и вцепилась в наглую собачонку. Та, отчаянно завизжав, рванула наутек. Нет, надо же — не дадут сходить пообедать! Того и гляди без дома останешься. Все! На сегодня больше никуда. Хватит! Гроза свернулась в клубочек плотнее и стала ждать следующего дня, может быть, повезет больше. В брюхе голодно урчало.

Быстро темнело. Последние прохожие, подняв воротники пальто и запрятав руки в карманы, торопились в свои квартиры. На охоту вышли ночные собаки.

Собака, которую выгнала Гроза, забилась неподалеку между ларьками, рассчитывая отсидеться до утра, и может быть, так оно и вышло бы, но когда голодная стая ночных пробегала мимо, у собаки сдали нервы, и она, завизжав от страха, бросилась наутек. Зря она это сделала! Зря! Мгновение — и она была растерзана.

Еще одно правило: стемнело — сиди дома.

И все-таки, отступив от этого правила, Гроза решила посмотреть, куда ушла страшная стая. Без всяких предосторожностей она высунула голову из норы. И тут же кто-то пребольно схватил за ухо и дернул вверх, стараясь вытащить ее всю. Инстинктивно Гроза уперлась всеми четырьмя лапами в землю и дернулась назад, оставляя клочья уха в пасти злодея. Боль пронзила голову, и Гроза завизжала жалобно, что, конечно же, нельзя было делать. Тут же перед входом в нору заметались тени. Ночные собаки заглядывали в нору, и были так страшны, что Гроза забилась в дальний угол и закрыла глаза.

Одна из ночных собак попыталась раскопать лапами лаз пошире, чтобы пролезть. Но не тут-то было — с одной стороны входа был угловой камень, а с другой — кирпичная кладка. Сверху — брус пола ларька. Снизу — земля, твердая, мерзлая.

Попрыгали, покрутились ночные собаки у входа в нору, да и убрались восвояси, оставив Грозу тихонько плакать от боли.

Разорванное ухо болело. С него нет-нет, да и капала кровь, которую Гроза тут же слизывала. Было бы ухо перед мордой или на хвосте, быстренько бы избавилась Гроза от боли, зализала рану и, смотришь, через два-три дня и не вспомнила о ней. А пока… Гроза потерла ухо передней лапой и взвизгнула. Тут же перед норой опять замелькали тени. Ночным собакам и мороз не страшен! Ждут — не вылезет ли Гроза наружу. Нет, шалишь, теперь мы ученые.

Постепенно Гроза успокоилась, боль поутихла, и ее вновь стали одолевать видения. В узкий лаз заглядывала луна, и Гроза засмотрелась на нее. Луна занимает особое место у собак, она влияет на их настроение, а отсюда на аппетит и здоровье. Положим, на аппетит Грозе жаловаться грех. Была бы поближе луна, можно было откусить кусочек. Гроза облизнулась, чувствуя, как скапливается слюна в пасти. Подождала, пока ее соберется побольше, и сглотнула. В брюхе сразу заурчало. Урчание было не сытым, когда набитое пищей пузо трещит, как барабан (ах, как давно такого не было!), а болезненное, со спазмами.

Гроза чуть подвинулась вперед, положила на передние лапы голову и уставилась на луну не мигая. Живот пригрелся, спазмы прошли, и ее вдруг охватило странное состояние, у нее даже шевельнулся хвост, как бывало, когда она видела своего хозяина — Толика. Впрочем, был ли у нее хозяин на самом деле? Или все это ей приснилось? Нет, не приснилось!

У каждой собаки должен быть хозяин. Без хозяина собаке оченьочень плохо. Так плохо, что хочется завыть по-собачьи, крикнуть всему этому холодному и опасному миру:

— Верните хозяина! Верните хозяина!

Желание было настолько сильным, что Гроза вскочила и тут же присела, ударившись об пол ларька головой. Дело в том, что собаки не могут выть лежа. Собаке обязательно нужно сесть, задрать голову вот к этой яркой от мороза луне, расслабиться, потом напрячь горло и…

Гроза опять улеглась. Глаза у нее стали слипаться и, как наяву, вдруг появилась неподалеку знакомая фигура. Дедушка?! Был он в полушубке и с какой-то сумкой. Шел пошатываясь, веселый. Наверное, от него опять плохо пахло, и бабушка будет его сегодня ругать.

Гроза рванулась было навстречу, но вовремя вспомнила про страшных ночных собак и заскулила. Тут же в отверстии норы мелькнула чья-то тень. Ах, как хотелось Грозе выбежать к дедушке, залаять радостно, ощутить его руку на своей голове. Но… не успеет она добежать до дедушки. Ночные собаки здесь — рядом.

Дедушка подошел ближе. Точно, это он! И тут одна из ночных собак подбежала к нему и зарычала. И сразу, откуда ни возьмись, — еще несколько собак окружили человека, взяли в кольцо. Дедушка не испугался:

— Ну-ка! Пошли вон! — закричал он и замахнулся сумкой.

Вот это он зря, собаки всегда реагируют на движение. Нужно было или остановиться или потихоньку идти к воротам, спокойно, размеренно, не делая резких движений. Только до ворот! На улицу ночные собаки не выходят.

Собаки заворчали, но круг не разомкнули.

— Пошли вон! — опять закричал дедушка и кинул сумку в вожака. Тот увернулся и приготовился к прыжку. Гроза знала, за прыжком вожака кинется вся стая. Она не могла это допустить. С истерическим визгом выбежала она из норы и кинулась к своре. Проскочила прямо под мордой у вожака и стала между ним и дедушкой:

— Гр-р-р! — зарычала она, встопорщив шерсть на загривке. Тут уж не до нежностей. — Грав! Грр-ав! Не трожьте! Это мой хозяин! Это дедушка моего хозяина! — залаяла Гроза.

Ночные собаки остолбенели — какая-то Шавка на них рычит?! Дедушка же, воспользовавшись замешательством в собачьей стае, побежал к воротам, оставив Грозу одну. Скорее всего он и не узнал ее. Разве можно в тощем, с поджатым хвостом и выступающими из шкуры ребрами чучеле да еще с окровавленным обрубком вместо уха узнать ладную, с лихо закрученным хвостом Грозу.

Ночные собаки замешкались лишь на мгновение и тут же бросились на дневную собачонку. Каждая старалась первой укусить Грозу, поэтому они мешали друг другу.

Гроза, воспользовавшись свалкой и прошмыгнув между лап высокорослых собак, кинулась к норе. Ей осталось совсем немного, когда ночные собаки, разобравшись между собой, бросились в погоню. Перед самой норой Грозу сбили с ног, и она завизжала от дикой боли, пронзившей все ее тело, когда мощные клыки рвали шкуру ее, мышцы… Но и истекая кровью, Гроза продолжала ползти к норе и даже смогла вползти в нее.

Ночные собаки бесновались у входа, тщетно стараясь подкопать, расширить нору, грызли испятнанный кровью Грозы снег. Гроза же в это время лежала в норе недвижимо, и вместе с кровью, сочащейся из глубоких ран, из нее уходила жизнь. Она этому и не сопротивлялась. Дедушка бросил ее. Бабушке она не нужна. Толику тоже…

Если бы кто-то из хозяев окликнул ее, приласкал… Встрепенулась бы она, стала зализывать раны, останавливать кровь, а так — зачем ей жить… Ни к чему…

 

ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ ОБЫКНОВЕННОЙ КОШКИ

Однажды утром хозяин позвал:

Кис-кис-кис!

Кошка поднялась на диване. Потянулась. Зевнула. Бесшумно спрыгнула на пол и поспешила на зов. Подошла, потерлась о ногу хозяина, сладко зажмурилась и тихонько замурлыкала. Хозяин взял ее на руки, осторожно, чтобы не причинить боли и не испугать, опустил кошку в старый мешок, завязал его, вынес из дома и положил в кузов поджидающего грузовика. Машина взревела мотором и покатила вон из города, гремя железом и подпрыгивая на выбоинах.

А хозяин стал собираться на службу. Намылил щеки, шею, подбородок. Глянул в зеркало и твердой рукой повел бритвой по надутой щеке. Острое лезвие с мягким треском срезало щетину, и мыльные пузырьки с еле слышным шорохом лопались. Побрившись, он сполоснул лицо холодной водой из-под крана, промакнул полотенцем досуха, брызнул одеколоном и поморщился от легкой боли. Плотно позавтракал. Вышел из дома и не спеша зашагал знакомым маршрутом, как ходил каждый день уже много лет…

1

Небо чернело, грозно надвигаясь на землю. Порывы ветра были так резки, что чуть не сбивали с ног кошку. Она торопилась изо всех сил, чтобы успеть найти хоть какое-то укрытие. Впереди простиралось ровное поле, заросшее травой. Ветер свистел, выл, пригибая к земле траву, с громким треском ломая сухие прошлогодние стебли, вздымая пыль. Но вдруг стал затихать, словно откатываться вслед за клубящимися тучами и, наконец, совсем затих. Трава еще облегченно подрагивала верхушками, а молнии уже полосовали черное небо вкривь и вкось, ярко повторяясь в кошачьих глазах. Грохот грома перекатывался из конца в конец этого испуганного мира, все живое спряталось и трепетало, выглядывая из укромных мест.

Страшно было и кошке. На пути ей попалась дорога. По ней бежать было значительно легче, но дорога уходила в сторону от той невидимой линии, по которой кошка стремилась. Поэтому пришлось пересечь дорогу и продолжить свой путь теперь уже по колючей стерне, больно раня лапы.

Первая капля дождя упала на землю тяжело, ясно слышно, за ней вторая, третья… Потом опять стихло все. Кошка уже видела впереди темную стену леса, где можно укрыться от непогоды, но эта стена вдруг помутнела, расплылась и опрокинулась проливным дождем. Дождь больно хлестал по спине, бокам, бил в глаза. Кошка задыхалась, вертела головой, но продолжала бежать, теперь уже тяжело, медленно и все равно прямо — к дому. Она не знала — далеко ли до него или близко, но то, что нужно бежать именно в эту сторону, не отклоняясь никуда, было для нее бесспорным.

Силы уже покидали ее, когда послышался глухой шум сверху. Это струи дождя били в кроны деревьев. Дождь, словно сердясь на возникшую преграду, громко стучал о листья и ветки, разбиваясь в мелкую водяную пыль. Кошка сунулась под густые лапы раскидистой ели, но оттуда грозно хрюкнул барсук. В другое время кошка сразу бы бросилась наутек и не стала связываться с неизвестным зверем, но сейчас она была так измучена, что у нее просто не хватило бы сил для поисков другого убежища. Поэтому и притихла под широкой еловой лапой с самого краю, дожидаясь, когда барсук успокоится. Здесь она была надежно защищена от дождя. Здесь было сухо и можно передохнуть. Но барсук, недовольный соседством, захрюкал, запыхтел и двинулся к кошке. Тогда она тяжело вспрыгнула на ближайшую ветку и по ней перебралась к стволу. Барсук, потеряв ее из вида, успокоился.

Кошка уселась поудобнее и стала облизывать поочередно свои израненные лапы. Делала она это очень тщательно, перебирая языком каждую подушечку, каждый коготок. Затем принялась приводить в порядок шерсть. Она языком сгоняла с нее холодную воду, выбирала колючки, отдирала налипшую грязь. Ей хотелось есть, но искать пищу было опасно, да и больно шевелиться. И она, сжав-шись в комочек, затаилась. Но уши ее непрестанно шевелились, улавливая малейший подозрительный шорох. Кошка готова была в любой момент броситься вверх по стволу или пустить в ход зубы и когти.

Наконец кошка задремала. Дремота была тяжелой, тревожной. Уж очень она устала за сегодняшний день. А может, ее мучили воспоминания? Ведь должны же кошки помнить хотя бы немногое из того, что с ними было? Хотя бы немногое…

Ведь была она когда-то котенком, маленьким, еще слепым. И вместе со своими двумя братьями тыкалась в материнский живот в поисках соска с молоком. Мать — не какая-то там ангорская или сиамская, а обыкновенная домашняя кошка, серая с темными полосами по спине и хвосту, точно такая, как теперь она сама, одинаково облизывала трех своих детенышей.

Через двенадцать дней у котят прорезались глаза, пока еще мутные, неопределенного цвета и немного навыкате. Этими глазами маленькая кошка глянула на окружающий ее мир, который сразу же разделила на постоянный и временный.

Постоянный состоял из двух братьев, которые много спали, а когда не спали, ползали на дрожащих, слабых еще лапах и удивленно таращили глаза, изредка попискивая; небольшой картонной коробки с тряпичной подстилкой, а главное — из материнского тепла, запаха и молока.

Мать впрыгивала в коробку всегда неожиданно, откуда-то сверху, и вместе с ней приходила сытость, а затем и сон под ласковое мурлыканье. Это был замечательный и очень понятный мир.

Временный мир всегда был разным: это и шум за стенкой коробки — иногда громкий, пугающий, иногда еле слышный; запахи, которые проникали сюда сами или которые приносила с собой мать-кошка. Временный мир оставался непонятным и необъяснимым.

Еще через две недели котята подросли и окрепли. Постоянный мир стал им уже тесен. Их начал интересовать другой мир, тот, куда уходила мать и откуда проникали неизвестные шумы и запахи. Маленькая кошка первой вскарабкалась по стенке коробки, но то, что она увидела, так напугало ее, что она тут же свалилась на спины своих братьев. Временный мир оказался огромным, во много раз больше постоянного — привычного. И маленькая кошка до самого вечера не пыталась больше заглянуть в него. Но к вечеру пришла мать, и страха не стало. Насосавшись вдоволь молока, маленькая кошка почувствовала вдруг необыкновенно сильное влечение в мир, который ее так напугал. Она заволновалась, затеребила мать, и та, понимая, что котят уже не удержать в коробке, призывно замяукала:

— Мря-у! Мррря-ууу!

Котята, цепляясь острыми коготками за стенки коробки, поднялись вверх и спустились на пол. Кошка лизнула каждого для смелости и неслышной тенью скользнула в другую комнату. Котята, пугливо припадая на лапы, последовали за ней.

За ночь была обследована вся квартира, и котята, уставшие от увиденного, возвратились в коробку и заснули, тесно прижавшись друг к другу.

В следующую ночь, уже без материнского зова, они вылезли из своего убежища и затеяли игру. Пока еще робко, постоянно оглядываясь и пугаясь любого громкого звука. Мать-кошка улеглась на краю дивана и ласковым мурлыканием успокаивала котят. Постепенно котята осмелели: и то гонялись друг за дружкой, то таились в засаде, то карабкались на диван к матери, стараясь и ее вовлечь в игру.

Котята росли быстро. Они полностью освоились в квартире, исследовали и обнюхали все укромные уголки. Хозяйку, которая теперь кормила их, они полюбили и узнавали по запаху и рукам. Руки были мягкие и ласковые. Хозяина же котята побаивались. Он не кормил их, не ласкал, а однажды утром даже больно сбросил с дивана. Поэтому, когда хозяин был дома, котята прятались в коробке, но зато когда он уходил на работу, начиналась веселая игра. Маленькая кошка в игре была проворнее своих братьев. Она быстрее бегала, ловчее пряталась, стремительно выскакивала из засады… Как-то раз, заигравшись, она залезла на подоконник и с изумлением увидела, что даже новый огромный мир не кончается этими стенами, что он продолжается дальше еще более огромный и еще более привлекательный. Маленькая кошка ходила по подоконнику, стараясь найти хотя бы щелочку в невидимой стене — холодной и твердой, отгораживающей ее от того, третьего мира, где зеленела трава, где бегали и весело кричали маленькие человечки, и не могла найти. Тогда она жалобно замяукала. И мать-кошка, встревоженная поведением дочери, запрыгнула на подоконник и, догадавшись о причине ее волнения, ласково замурлыкала древ-нюю-древнюю кошачью песню…

Однажды утром в квартиру вошел человек, запаха которого котята не знали. Хозяйка почему-то тяжело вздохнула и позвала:

— Кис-кис!

Котята бросились к блюдцу, и маленькая кошка, как всегда, оказалась впереди. Хозяйка попыталась схватить ее, но та, почувствовав неладное, залезла под диван и забилась в дальний угол. Диван отодвинули. Хозяйка схватила маленькую кошку, но та так перепугалась, что стала царапаться, фыркать, потом жалобно закричала, призывая на помощь мать. Но незнакомец уже запихал ее под пиджак и поспешно вышел.

2

Дождь поутих и шумел где-то вверху, бессильный перед густыми лапами раскидистой ели. Кошка обсохла, пригрелась, но что-то вдруг встревожило ее. Внизу, на первом этаже, барсук заволновался тоже.

Новый запах — сильный, резкий заполнил все пространство под елью, проник и к кошке. Кошка напряглась, выгнула спину, выпустила когти. Но запах стал слабеть и затем исчез. Свежее дыхание дождя поглотило его, не оставило следа. Шерсть улеглась на спине кошки, когти втянулись. Она неслышно переступила на ветке, устраиваясь удобнее, но над нею раздался шорох, и она вновь замерла, задрав голову. Кончик хвоста чуть шевельнулся, ноздри расширились. Кошка поняла, что над ней находится какое-то живое существо, которое может стать ее добычей. Она осторожно передвинулась вплотную к стволу и опять замерла, чуть вслуши-ваясь. Потом медленно подняла переднюю лапу, поставила на ту ветку, с которой донесся шорох. Подождала немного, рядом поставила другую, потянулась всем телом вверх, и тут ей в ноздри ударил запах. Это был запах птицы, запах еды. От него сильнее напряглись мышцы, а кончик хвоста сделал несколько судорожных движений. Птица пискнула во сне, заворочалась, и под этот шум кошка рывком поднялась на ветку и замерла, вглядываясь впе-ред. Птица была большая. Дрожь ветки встревожила ее, и она, готовясь взлететь, присела, вытянула шею, завертела головой. Но движение не повторилось, и птица успокоилась. Кошка сделала шаг вперед, оттолкнулась и прыгнула. Прыжок был рассчитан точно, но птица оказалась слишком большой для измученной кошки. Кошка старалась перекусить ей горло, однако мешали жесткие перья, и сил не хватало. Птица не смогла взлететь и, ломая ветки, свалилась на землю. Она била крыльями, больно била клювом, стараясь освободиться. Кошке нужно было перехватиться по шее выше к голове, и она чуть разжала зубы. В этот момент птица рванулась и взлетела. А кошка, сгорбившись от неудачи, шмыгнула обратно под ель.

Барсук, выбежавший от шума схватки под дождь, тоже вернулся на свое место и рассерженный бросился в атаку. Кошка не приняла вызова. Она тяжело вспрыгнула на ветку и устроилась повыше, изредка облизываясь и вздрагивая всем телом.

А дождь все шумел и шумел, навевая дремоту. Кошка вновь сжалась в комочек, закрыла глаза, может быть, вспоминая дом, куда ее еще маленькой принес новый хозяин.

Дом был большой и старый. Здесь и запахи были другие. Здесь пахло не кирпичом и цементом, а прелым деревом, плесенью и еще чем-то, отчего у кошки загорелись глаза, и стал подергиваться кончик хвоста. Но запахи кошка изучала недолго. Захлопали двери. В комнату вбежали дети — мальчик и девочка. Они схватили кошку, стали вырывать друг у друга, дули ей в нос, чесали за ушами, тянули за хвост и надоели так, что она не выдержала, царапнула кого-то своими тонкими, но острыми когтями. На кошку обиделись, бросили на пол, и она, шмыгнув под кровать, забилась за какие-то узлы, затаилась.

Кошку несколько раз пытались выманить, называя разными именами, но ей понравилось только одно — Муська, и то в сочетании с ласковым: «Кис-кис-кис!»

Так кошка получила имя и начала самостоятельную жизнь. из-под кровати она вылезла, когда стемнело, и сразу стала обходить свои новые владения. Делала она это непроизвольно — просто искала мать и братьев. Растопырив усы, переходила из комнаты в комнату и жалобно мяукала.

— Мяу? Мяу?

Но никто не отозвался. Лишь хозяин, разбуженный ее криком, поднялся на кровати и запустил тапочком, который пролетел очень близко. Кошка перепугалась и бросилась в другую комнату. Тут под диваном она обнаружила небольшое отверстие в полу, откуда сильно пахло прелью и тем, что так взволновало, когда новый хозяин принес ее в дом. Кошка тщательно обнюхала все кругом, прислушалась. Было тихо. Так тихо, что наверняка она бы услыхала там, под полом, малейший шорох, если бы он был. В комнате тикали часы на комоде, да за дверью всхрапывал во сне хозяин. Эти звуки кошку не интересовали. Она знала наверное что, кроме нее, здесь, в комнате, да и под полом есть еще кто-то. Так ей подсказало обоняние. Кошка выбрала место около стены, присела, чтобы видеть отверстие в полу, и замерла. Никто не учил ее этой непод-вижной позе, этому долгому ожиданию.

Сколько времени прошло, она не знала. Но вот где-то внизу, глубоко в подполье, что-то заскреблось, несмело пискнуло. И опять тихо… Потом заскреблось уже в комнате, под шифоньером. Вскоре писк и шорох стали раздаваться по всему дому. Кошка сидела неподвижно. Вот зашелестело совсем рядом. Кошка скосила глаза и увидела, как мышонок, маленький, серый, с длинным волочащимся по полу хвостом забегал неподалеку, настороженно поглядывая в ее сторону. Но кошка не шевелилась и даже затаила дыхание.

Мышонок подбежал чуть ближе, и кошку словно толкнуло. Она рванулась вперед и острыми когтями схватила мышонка. Тот испуганно запищал, задергался и затих. И сразу стихло все.

Кошка вытащила свою первую добычу на середину комнаты, где на полу лежало светлое пятно от заглядывающей в окно луны, оставила ее, а сама отошла в тень комода. Мышонок лежал и не шевелился, словно неживой. Кошка тоже сидела неподвижно. Вверху на комоде равномерно тикали часы. Во дворе кто-то закричал громко и захлопал крыльями. Во сне всхрапнул и забормотал хозяин. И вновь тишина. Не шевелился мышонок, не шевелилась и кошка.

Светлое пятно на полу передвинулось к стене, и мышонок теперь почти слился с темнотой. Кошка припала еще ближе к полу, готовясь к прыжку. И точно! Мышонок вдруг ожил и кинулся под диван. Прыжок! Кошка стала на пути мышонка. Тот отчаянно запищал и бросился быстро-быстро к комоду, но кошка и тут догнала его. Мышонок опять притворился мертвым, но кошке вдруг расхотелось играть. Она схватила его поперек туловища и потащила к двери, выходящей во двор. Здесь кошка долго сидела, обнюхивая свой первый охотничий трофей…

Затем она еще раз прошла по комнатам и ее провожала настороженная тишина. Тогда она вспрыгнула на диван, свернулась клубочком и, довольно замурлыкав, уснула.

Утром кошку разбудили восторженные крики детей, к которым присоединился и довольный бас нового хозяина.

— Муська! Муська! Кис-кис-кис! — кричали они хором.

Кошка встала, потянулась, вонзая когти в матерчатую обивку дивана, и легко спрыгнула на пол. К ней бросились, схватили, затискали. Кошка вначале замурлыкала ласково, но ее прижали больно, она вырвалась и бросилась под кровать, в самый дальний угол. Ее вытащили оттуда, налили молока в блюдце, стали гладить, мешая есть, и оставили в покое лишь тогда, когда сердитый окрик хозяина повторился дважды.

Сытно позавтракав молоком, кошка подошла к двери, понюхала место, где оставляла мышонка, недовольно фыркнула и принялась за свой туалет. Затем спокойным шагом, уже как хозяйка, вошла в комнату, где стоял так понравившийся ей диван, влезла на него и задремала.

3

Дождь перестал. Небо просветлело. Высыпали звезды. Кошка готова была продолжать свой путь к дому. Правда, болели израненные лапы, да голод подтягивал живот, но тут уж ничего не поделаешь. Пора! Барсук завозился внизу, тоже собираясь в дорогу. Вдруг где-то совсем близко, может, на соседнем дереве, захлопала крыльями птица. И кошка остановилась. Взлет птицы насторожил ее. Сама по природе своей хищник, она знала, что ночью легче найти добычу, но ночью и опаснее. Ночью на охоту выходят не только кошки… Есть звери, которые сами не прочь полакомиться кошками. Поэтому-то она так тщательно принюхивалась и прислушивалась, прежде чем покинуть гостеприимную ель, где была все-таки в относительной безопасности.

Чуть зашелестел знобкий ветерок, он принес много запахов. Один из них кошка выделила особо. Это был тот запах, который она уже слышала и который так сильно ее тогда встревожил. Теперь этот запах вновь появился. Пока еще слабый, далекий, но он-то и помешал кошке спрыгнуть на землю. Запах то усиливался, то становился едва различимым среди других, но совсем не исчезал. И кошка, усевшись поудобнее, решила выждать. Барсук, конечно, тоже учуял этот запах и тоже затих, затаился.

Кошка сидела долго. Тревожный запах постоянно присутствовал под елью, и она стала уже привыкать к нему, как вдруг запах резко усилился, заглушил остальные, стал нестерпимым.

Все замерло вокруг. Все тихо! Но вот послышались легкие шаги. Они ближе… Совсем рядом! Нижние ветки ели раздвинулись, и показалась острая морда, очень похожая на собачью. Это был волк. Кошка напряглась вся, готовая ринуться вверх по стволу. Но волк не обратил на нее внимания. Его интересовало другое… Вот он продвинулся еще, и барсук не выдержал, бросился вон из-под елки. На него прыгнула, вывернувшись из-за опущенных ветвей, волчица. Барсук дрался отчаянно, длинными когтями он глубоко распорол волчице бок, но волк схватил его за горло, и барсук захрипел, задергался… Волчица забросила его на спину, и снова стало тихо под елью.

Кошка подождала немного, осторожно спустилась на землю и, брезгливо фыркая от волчьего запаха, стала слизывать с земли барсучью кровь. Кровь немного подкрепила кошку, и она вновь побежала в ту сторону, где был ее дом.

Воздух, влажный после дождя, путал запахи, скрадывая звуки, потому кошка была предельно осторожна. Она то бежала, то останавливалась и прижималась к земле, то вспрыгивала на дерево, чтобы переждать опасность.

Близился рассвет, когда кошка подошла к реке. Вся шерсть ее была мокрой от капель дождя, оставшихся на траве и листьях деревьев.

Кошка пробежала по берегу в одну сторону, затем вернулась на старый след, пробежала в другую — переправы не было. Везде открытая водная гладь. Кошка заволновалась, заметалась…

От реки поднимался туман. Он становился гуще, затопляя все вокруг. И кошка вынуждена была спрятаться под большой корягой, дожидаясь, пока взойдет солнце. Было холодно и сыро. Кошка сжалась, стараясь пересилить знобкую дрожь, и закрыла глаза.

Дома каждую ночь кошка выходила на охоту. Мышей было много. Они источили в труху нижние бревна, прогрызли в полу множество дыр и свободно разгуливали по комнатам. Но кошка вскоре положила этому нахальству конец.

Дети хозяина очень полюбили кошку. Они клали ее к себе в постель, хотя отец и ругал их за это. Но кошка так приятно напевала им свои ласковые песни, с нею так быстро засыпалось… Кошка дожидалась, когда дети заснут, спрыгивала с кровати, бесшумно проходила по всем комнатам и, удовлетворенная осмотром, спускалась в подполье.

С каждым днем охотиться становилось труднее. Мыши затаились, они уже не бегали открыто, не скреблись, не пищали, а сидели в своих норах, которые кошке были недоступны. Ей пришлось пускать в ход всю хитрость, все терпение — часами высиживать неподвижно, чтобы обманутая тишиной мышь выглянула из своей крепости.

Наконец осталась последняя мышь. Другие были пойманы или бежали в соседние дома, где не было кошек. Эта последняя мышь была стара и хитра. Она прожила большую жизнь, видела много опасностей и научилась избегать их. Жила она в норе, в дальнем углу подвала, причем вход в нору был не у пола, как обычно, а несколько выше. Снизу кошка достать его не могла, а сверху над входом нависал небольшой выступ, который мешал прыжку. Карниз, по которому добиралась до норы сама мышь, был настолько узок, что кошка не могла на нем поместиться. Караулить же вдали от норы бесполезно — мышь была очень проворна.

Целую неделю кошка охотилась безрезультатно. Какое бы она ни выбрала место, оно было не совсем удобным: или что-то мешало прыжку, или мышь не подходила близко. Тогда кошка с трудом взобралась на выступ над самой норой. Выступ был таким крохотным, что она еле уместилась. Оставалось только ждать. Но мышь заподозрила неладное и не показалась. Кошка просидела на этом выступе ночь, потом день, потом еще полночи, пока хитрая старая мышь высунула свою острую морду из норы. Кошка так обрадовалась, что чуть не сорвалась с выступа, соскользнула лапа. И мышь, испуганная шумом, вновь спряталась. Пришлось кошке просидеть до утра, потом еще полдня. Наконец она положила у порога свой последний трофей.

До вечера кошка отсыпалась, набиралась сил, а как только стемнело, стала проситься во двор. Хозяин выпустил ее и тут же закрыл дверь. А кошка вздыбила шерсть и выгнула спину — в нос ей ударил резкий запах, который она впервые слышала, но опасность которого была заложена ей в кровь далекими предками. Огромная собака растерялась от неожиданности всего на мгновенье, но этого мгновенья кошке хватило, чтобы взметнуться по лестнице на крышу. Вслед ей рвался злобный громкий лай. Совсем не желая этого, кошка приобрела себе кровного врага, который с этого дня подстерегал ее всюду, следил за каждым шагом, мешал ночной охоте. Широко открытая свирепая пасть иногда была так близко, что если бы кошка не держалась постоянно настороже, огромные клыки разорвали бы ее на мелкие клочки. Так долго продолжаться не могло. Кто-то должен был уступить.

Как-то утром, кошка, возвращаясь после ночной охоты, поднялась на крыльцо и, царапнув дверь, тихонечко позвала хозяина:

— Мяу!

Собака вывернулась из-за угла. Свирепая пасть была так близко, что кошке ничего не оставалось, как самой броситься на врага. Она вонзила когти в собачью морду и закричала:

— Мррря-ууу!

Собака взвыла от боли и бросилась наутек. Кошка не преследовала ее. Встопорщившись, она медленно прохаживалась по крыльцу, всем своим видом давая понять — здесь она хозяйка.

Собака смирилась не сразу. Она еще несколько раз пыталась застать кошку врасплох и каждый раз получала жестокую трепку. Теперь стоило только кошке встопорщить шерсть и выгнуть спину, как вся смелость у собаки пропадала. Она только издали лаяла, а близко подходить боялась. Кошка стала пользоваться уважением не только у хозяина, но и у всех домашних животных.

4

Туман был густой и холодный. Он висел над рекой очень долго. И даже взошедшее солнце, которое угадывалось по желтому пятну, не могло прогнать белую пелену. Но вот потянул ветерок. Подул с противоположного берега, оторвал туман от земли, поднял рябь на воде…

Солнце проглянуло, пригрело своими лучами, и словно по команде невидимого волшебника защебетали птицы, забегали бурундуки… Могучий лось, застигнутый туманом в неудобном месте, заторопился вдоль берега в поисках безопасной дневной лежки. Он прошел так близко, что кошка невольно вжалась в корягу, увидав прямо перед собой острое раздвоенное копыто. Но лосю не было никакого дела до усталой, продрогшей кошки. Проводив его испуганным взглядом, кошка выползла из своего укрытия и улеглась с подветренной стороны коряги, подставляя под солнечное тепло продрогшее тело. Она не могла пока продолжать путь. У нее просто не было сил переплыть реку.

Солнце поднялось выше, и кошка, пообсохнув и обогревшись, заторопилась. Она вновь пробежала вдоль берега в одну, затем в другую сторону в поисках переправы. Но тщетно. Тогда она вернулась к коряге и стала пристально вглядываться в противоположный берег.

Кошки не любят воду. И пловцы из них никудышные. Да и плавают они в исключительных случаях. Нашей кошке не приходилось плавать ни разу, но инстинкт гнал ее к дому, и это чувство было сильнее страха. Волна была небольшая. Ветерок утихал. Кошка осторожно дотронулась лапой до воды и тут же отдернула ее. Потом таким же образом намочила и вторую. И опять останови-лась в нерешительности, внимательно вглядываясь в противоположный берег, словно взглядом хотела приблизить его. Но он, увы, не приближался, и кошка ступила в воду, высоко поднимая лапы и вертикально задрав хвост. Волна, набегая, легонько ударила ей в живот, кошка вздрогнула, жалобно мяукнула и рванулась было назад, но эта же волна потащила ее с собой. И кошка заработала всеми четырьмя лапами. Подсохшая шерсть держала ее на плаву, но ветерок, хотя и небольшой, противился, не пускал, гнал назад. Кошка отчаянно гребла, но силы убывали. Сказывался голод. А желанный берег приближался очень медленно. Хвост у кошки стал опускаться ниже, ниже, у нее уже не было сил удержать его вертикально. Хвост намок и теперь мешал плыть, добавил тяжести. Кошка делала отчаянные усилия и, наконец, еле выползла на песча-ную отмель. От усталости она не могла даже встряхнуться. Но, отдохнув немного, поднялась и, шатаясь, поплелась вперед. Она торопилась к своему дому.

Тогда, давно, приближение своей первой весны кошка почуяла не по ослаблению морозов, а по удивительному превращению всех соседских кошек. Они уже не сворачивали в сторону при встрече, а подходили очень близко и подолгу сидели друг против друга, тщательно принюхиваясь. И если раньше кошка только изредка видела во время ночной охоты себе подобных, то сейчас встречала их чуть ли не на каждом шагу. Она каждый вечер с нетерпением ждала темноты, чтобы выйти во двор. Но хозяин вдруг перестал выпускать ее и однажды больно отпихнул от двери, когда кошка хотела пройти вместе с ним. Кошка очень обиделась, ведь она не заслужила такого обращения, и спустилась в подполье, где раньше охотилась на мышей. И вот, проходя там, она почувствовала свежую, пахнувшую морозом струю воздуха, который проходил через открытую отдушину. Отдушина оказалась достаточно широ-кой, чтобы кошка свободно вылезла во двор.

Теперь каждый вечер она пользовалась своим тайным ходом. Подходила к сараю. Взбиралась на крышу. И внимательно вглядывалась в сгущающиеся сумерки. Вот из соседнего двора выскальзывает тень. Кошка вся подбиралась, стараясь слиться с крышей, сделаться невидимой. Тень приближалась и вырастала в большого красивого кота, черного, с белой грудью и белыми лапами. Он усажи-вался неподалеку и смотрел на кошку не мигая. И глаза его при свете восходящей луны играли зеленоватым загадочным блеском.

Кошка ложилась на бок, терлась головой о крышу сарая, ласково мяукала, приглашая играть. И черно-белый, дурашливо задрав хвост, уже подступал к ней, как вдруг весь напружинивался, взъерошивался, сердито шевелил усами и начинал бить себя по бокам пушистым хвостом. Кошка, даже не глядя, знала, что приближается еще один сосед — хромой серый кот. Еще котенком он попал лапой в капкан, поставленный на крыс, и с тех пор припадал на правую переднюю лапу. Кот был большой и старый. Он тоже безошибочно выбирал направление, но подходил медленно, злобно прижав уши к голове. Серый и черно-белый усаживались на самом коньке крыши и, уставившись глаза в глаза, начинали петь. Ах, как они пели! Кошка просиживала ночи напролет, наслаждаясь этим концертом. Да разве только она одна?! Все окрестные коты и кошки собирались здесь же, но не подходили близко.

— Мррррррря-уууууу! — запевал басом серый. Кошка знала, что он поет для нее, и понимала это примерно так: «Я в честном бою победил восемнадцать котов! Мрррря-ууууу!»

— Рррря-ууу! — подхватывал черно-белый и выводил старательно свой куплет. — А я семерых победил, но все они были не хромые и сильныепресильные. Яау-ууу-ррря-ууууу!

Иногда, в особо волнующих местах, подхватывали хором и другие коты. Людям почему-то не нравится кошачье пение. Ну, что поделаешь, у каждого свои недостатки.

Эти замечательные концерты продолжались больше недели, а потом серый заметил, что кошке больше нравится пение черно-белого кота, и так рассердился, что бросился в драку. Драка была жестокой — коты царапали друг друга и кусали. Но справедливость восторжествовала — черно-белый победил. И кошка полюбила его. Правда, ее счастье длилось недолго. Однажды черно-белый ушел на другую крышу и не вернулся. Кошка так переживала, что перестала выходить во двор, а все время проводила дома. От страшного огорчения она много спала, сильно растолстела и начисто забыла про непостоянство черно-белого кота. А потом… Потом у нее в укромном уголке под кроватью появилось два котенка. Маленьких, еще слепых. И оба они были черно-белыми. Цвет их шерсти смутно напоминал кошке о чем-то, но она не могла вспомнить, да и не очень старалась. Теперь у нее хватало забот. Она вылизывала своих котят по пять раз на день, кормила молоком, согревала своим теплом… Ах, какое это было счастливое время!

Однажды кошку закрыли в другой комнате, а когда выпустили, котят не оказалось на месте. Остался один запах. Кошка бросилась искать. Она обошла все комнаты, слазила в подполье. Котят нигде не было. А ведь они не могли никуда уйти, они были еще совсем крохотные, совсем слепые. Горе кошки трудно передать. Наполненные молоком соски мешали ей ходить, причиняли боль…

— Мяу! Мя-у! — плакала кошка, звала детей, но их не было. — Мяу? Мя-у! — но никто не откликался.

Хозяин кричал на кошку, бил ее, потом схватил, сдавил больно и понес к двери. И кошка вдруг учуяла, что от него пахнет котятами. Почему от него пахло котятами, она не могла понять. Хозяин открыл дверь и выбросил кошку во двор. Кошка обошла все уголки в сарае, слазила на крышу, обыскала весь двор — котят нигде не было. Правда, в углу двора под старой яблоней, где была свежая, разрыхленная земля, почему-то пахло котятами, но очень слабо. Оттаявшая земля исторгала столько запахов, что трудно было разобраться…

5

Кошке наконец повезло. Совершенно случайно, пробегая по недавно скошенному лугу, она наткнулась на подрезанную косилкой умирающую молодую перепелку. Кошка тут же съела ее. Но прошло совсем немного времени, и вместо обычного ощущения сытости в желудке возникла резкая боль. Судороги сгибали кошку. Она билась о землю, но боль не отступала. Иногда она чуть затихала, но тут же вспыхивала с еще большей силой. В коротких перерывах между приступами кошка вместо того, чтобы отдохнуть, поднималась и шла по лугу наугад. Она не знала, что именно ей нужно, но шла принюхиваясь, падала в судорогах, поднималась и опять шла, пока, наконец, не наткнулась на незавидную травку с малоприятным запахом. Раньше она не обратила бы внимания на эту травку и прошла мимо, но сейчас вдруг почувствовала неодолимое влечение к ней и стала с жадностью поедать ее стреловидные листья. От этой травы слюна начала пениться, появилась отрыжка, рвота, и боль в желудке постепенно утихла. Кошка полежала немного и, почувствовав себя лучше, снова двинулась в путь.

Она очень изменилась. Даже хозяин с трудом бы узнал ее. Когдато блестящая шерсть поблекла, висела грязными сосульками. Бока ввалились. Глаза воспалились и болели. Лапы распухли и кровоточили. Каждый шаг причинял кошке тяжкие страдания. Еще бы! Четыре дня тому назад ее выбросили в старом пыльном мешке на дорогу. Машина умчалась, а до смерти перепуганная кошка тщетно царапала жесткую мешковину, пока проезжающий мимо любопытный шофер, пытаясь узнать содержимое мешка, не развязал его. С того времени у кошки не было никакой еды, не считая нескольких капель барсучьей крови. Ей бы пару дней отдохнуть, откормиться. Но инстинкт, более сильный, чем все остальное, гнал к дому.

Кошка доподлинно знала, что осталось совсем немного — день, ну от силы два, — и она будет дома, где хозяин накормит ее молоком, приласкает. Лапы, глаза заживут, шерсть вновь заблестит, и она опять станет красивой, веселой домашней кошкой. Правда, отношения между хозяином и кошкой последнее время изменились. Хотя кошка продолжала каждую ночь выходить на охоту, хозяин перестал ее ласкать, смотрел косо, детям строго-настрого запретил брать ее на руки, а вскоре перестал пускать в дом. Кошка не могла понять причины такого отношения. Она просто не знала, что, уничтожив всех мышей в доме, перестав приносить их и складывать у порога, сама вызвала подозрения у хозяина. Раз кошка не ловит мышей — значит, она стара или больна. Поэтому хозяин принес домой новую кошку. Совсем маленькую — котенка. Котенок был сильно напуган, забился под кровать в дальний угол и дрожал.

6

К вечеру кошка, наконец, подошла к городу. Лес кончился, а вместе с лесом исчезла опасность встретиться с дикими зверями. Начался пригород с деревянными и кирпичными домами. Здесь появилась другая опасность — собаки. Задолго до того, как кошка подошла к крайнему огороду, она уже услыхала разноголосый лай, а затем учуяла и запах. Лай и запах неслись со всех сторон. И кошка не решалась идти по улице днем, а присела под забором, чтобы дождаться темноты. Ее дом находился на другом конце города.

От усталости кошка, очевидно, задремала, а когда очнулась, увидела прямо перед собой большую лохматую собаку. Кошка не успела принять боевую позу, она только жалобно мяукнула и сжалась в комочек. Собака, привыкшая к отчаянному сопротивлению, удивленно уставилась на кошку и принюхалась. Кошка была какая-то странная, и запахи от нее исходили совсем другие, не такие, как от обычных домашних кошек. Эта кошка пахла лесом, зверем, травами. Она была такая худая, такая грязная и жалкая, что собака не тронула ее.

Дождавшись темноты, кошка двинулась дальше. Шла она медленно, крадучись вдоль заборов, часто останавливалась и припадала к земле. Она отвыкла от запахов, которые окружали ее теперь. Вот завоняло бензином, маслом машинным, резиной, загремело железом, загрохотало громко… Кошка вжалась в землю, распласталась на обочине, затаила дыхание — автомашина промчалась мимо. Кошка вскочила, бросилась через дорогу и чуть не попала под колеса мотоцикла. Все же она благополучно миновала вторую, третью, четвертую улицы… Впереди лежал пустырь, заваленный мусором, за этим пустырем светились огнями высотные дома. Запахи, идущие с пустыря, были так разнообразны, так сильны, что уже сами по себе пугали. Здесь пахло железом и цементом, гниющими овощами и трупами животных, прелым деревом и шлаком, горелой резиной и еще чем-то таким, чего кошка не знала. Здесь была какая-то своя жизнь — где-то что-то стучало, пищало, скрипело, хлопало, бродили неясные тени… Кошка очень боялась. Она как можно ниже пригнулась к земле, стараясь сделаться невидимой, и шагнула в этот страшный мир. И чем дальше она углублялась в него, тем осторожнее становились ее движения, тем стремительнее она перебегала от одной кучи мусора к другой.

Внезапно посветлело. Перед кошкой высились громады каменных домов с одинаковыми формами и одинаковыми запахами. Яркие фонари бросали вокруг много света. Теперь кошка могла издали заметить опасность, правда, и сама она была видна издалека… Но ничто уже не могло остановить кошку. Она даже забыла про боль в израненных лапах, про голод. Она чувствовала, что еще совсем немного и начнутся знакомые места.

Вскоре дома опять стали ниже, чаще попадались деревянные, одноэтажные. Кошка бежала теперь не остерегаясь. И вот, наконец, знакомый забор, лазейка в нем, крыльцо… Кошка уселась на верхней ступеньке крыльца и принюхалась. Запахи были нестрашные, привычные. Вот запах собаки, которая долго враждовала с кошкой, а последнее время даже подружилась с ней. Вот запах хозяина. Он проступал везде и так ясно, что кошке даже почуди-лась рука, поглаживающая ее по спине. А вот запах котенка, того самого, что недавно принес хозяин, и которого кошка успела полюбить…

Да, наконец-то кошка была дома. Ей нечего было больше опасаться и некуда спешить. И она, почувствовав это, успокоилась, закрыла глаза и задремала. Сквозь дрему ей послышались быстрые шаги, и кошка по привычке напряглась, подбирая израненные лапы. Из-за угла дома выбежала собака и, узнав кошку, бросилась к ней, приветливо замахав хвостом. Но кошка пока не доверяла ей, слишком много врагов встретила она на своем пути за последнее время. Поэтому, сильно хромая, подошла к лестнице, ве-дущей на чердак, тяжело взобралась на первую перекладину и уселась на ней, дожидаясь, когда собака уйдет. Затем слезла на землю, вновь направилась к крыльцу, где заметила маленькую неясную тень. Этой тени кошка не испугалась, наоборот, потянулась к ней, ласково мурлыча. Это был тот самый котенок, которого хозяин принес недавно. Котенок долго обнюхивал кошку, и, очевидно, запахи, шедшие от нее, рассказали о тяжелом пути. А может, он вспомнил, как недавно кошка ласково обошлась с ним, напуганным незнакомым домом. И котенок принялся старательно вылизывать кошку, приводя в порядок ее шерсть.

Кошка не знала, да и не могла знать, что появление этого маленького котенка так отразится на ее судьбе. С первого дня она взяла его под свое покровительство. Успокоила, приласкала, ночью обошла с ним все комнаты. Вывела через отдушину в подполье во двор, слазила на чердак и на крышу сарая. А к утру они, оба усталые, заснули на диване, тесно прижавшись друг к другу. Это было счастливое время, когда кошка чувствовала себя почти матерью. Ей было о ком заботиться, и котенок нежно на эту заботу отвечал. Но люди рассуждают иначе, и закон людей жесток — зачем в одном доме две кошки?

И однажды утром хозяин позвал обычным голосом:

— Кис-кис-кис!

И кошка поднялась с постоянного места на диване, стараясь не потревожить спавшего там котенка. Потянулась, зевнула. Бесшумно спрыгнула на пол и поспешила на зов. Подошла, потерлась о ногу хозяина, изгибая от удовольствия хвост. Хозяин взял ее на руки, и она, довольная его вниманием, ласково замурлыкала. А он опустил ее в ме-шок, вынес из дома и положил в кузов поджидающего грузовика.

7

Утро застало кошку там же, на верхней ступеньке крыльца. Чисто вылизанная котенком, она спокойно отдыхала рядом с ним. Солнце осветило двор, заиграло на стеклах окон. И кошка услыхала знакомые звуки — зазвенел будильник. Заскрипела кровать под тяжестью тела хозяина. Он закашлял спросонок, зашлепал тапочками к двери. Загромыхал засов. И кошка поспешно поднялась, чтобы приветствовать своего хозяина. Вот сейчас откроется дверь, и она, как бывало, войдет, потрется о его ноги, и он погладит ее, приласкает… Дверь открылась. На пороге появился хозяин. Он увидел старую кошку, узнал ее и, пнув изо всей силы, сбросил с крыльца. Потом закричал собаке:

— Взять ее! Взять! — и затопал ногами.

Собака выскочила из конуры и кинулась к воротам. Но хозяин вновь приказал, указывая рукой на кошку:

— Взять ее! Ее взять!

Собака растерянно заметалась по двору. Она не могла понять хозяина. Тогда он сбежал с крыльца, теряя тапки, размахнулся… Но кошка не стала дожидаться удара, убежала в сарай, забилась в дальний угол, затаилась. Она поняла, что хозяину больше не нужна. Кошки это быстро понимают.

До вечера кошка просидела в сарае, а как только стемнело, в сопровождении котенка и собаки, сгорбившись, обошла двор и медленно пошла по улице. Она шла мимо заборов, подворотен, и собаки молчали, не лаяли на нее.

Кошка вышла к оврагу, остановилась на краю обрыва, присела под кустом и закрыла глаза. Нет, она не вспоминала прошлое. Кошка пришла сюда не за этим. Просто кошки никогда не умирают дома…

А хозяин? При чем здесь хозяин?! Он же не бросил ее в старый колодец, не повесил в проволочной скользящей петле, не утопил в реке… Он проснулся утром, намылил щеки, шею, подбородок. Глянул в зеркало и твердой рукой повел бритвой по надутой щеке. Острое лезвие с мягким треском срезало щетину, и мыльные пузырьки с еле слышным шорохом лопались. Потом сполоснул лицо холодной водой из-под крана, промакнул полотенцем досуха, брызнул одеколоном и поморщился от легкой боли. Плотно позавтракал. Налил молока котенку, пощекотал его за ушами. Вышел из дому и не спеша зашагал на службу знакомым маршрутом, как ходил каждый день вот уже много лет…

 

МОЙ ДРУГ СЕНЬКА

УСЫНОВЛЕНИЕ

Щенок лежал в траве у забора и отчаянно скулил. Был он еще совсем маленьким, слепым и беспомощным и возбуждал такую жалость, что мы с сыном Игорем, не колеблясь ни минуты, понесли его домой. Коричневая короткая шерстка, очевидно, грела еще плохо, и щенок сильно дрожал. Но на руках быстро пригрелся, засопел крошечным носом и затих.

Дома Игорь соорудил щенку ужин — подогрел молока, налил в блюдце. Но он еще не мог самостоятельно есть. Слабые лапки плохо держали, и щенок ползал на брюхе возле блюдца, тыкался незрячей мордашкой в пол и плакал:

— Ой-ой! Ой-о-ой!

Выходило это у него так тонко, так слезно, что даже кошка оставила своих котят на коврике у печки и с любопытством уставилась на плаксу. Потом стала осторожно красться к нему, усиленно нюхая воздух.

— Это еще что за чудо? — говорил весь ее вид. — И чего он так пищит? И вдруг грозно выгнула спину, встопорщила шерсть, зашипела, но, сообразив, что в щенке и собачьего-то всего один запах, брезгливо фыркнула:

— Фу! Не собака, а так себе… — и принялась лакать из блюдца молоко, которое мы налили щенку. Делала она это не спеша, аккуратно, с достоинством.

Щенок на мгновение замер, прислушиваясь. Потом пополз к кошке, отчаянно взвизгивая:

— Ой-ой-ой-ой!

Кошка, перестав есть, вновь встопорщила шерсть и зашипела сердито:

— Не подходи!

Щенок продолжал ползти. Кошка подняла лапу для удара, но передумала и поспешила к себе на коврик, всем своим видом показывая:

— А, неохота связываться… — и улеглась на своем месте. Котята тут же кинулись к ней, подняв радостный писк. Щенок пополз на этот звук. Он перестал скулить и двигался медленно, неслышно. Кошка, не чуя опасности, дремотно закрыла глаза и замурлыкала:

— Мур-мур. Ешьте, детки, молоко… Котята и так старались изо всех сил.

Щенок подполз ближе. Вот он уже совсем рядом. Замер на мгновение, очевидно, поточнее определяя направление, и ткнулся в кошачий бок. Кошка открыла глаза и вскочила, как подкинутая пружиной. Котята недовольно запищали:

— Где мама? Где мама?

Щенок молчал. Кошка обнюхала его, грозно подняв лапу. Щенок лежал неподвижно, словно забытая детьми игрушка. Но кошка не спускала с него настороженных глаз:

— Это еще что такое?! Что ему здесь нужно?

Щенок молчал и не шевелился. Зато котята полезли к матери, требуя молока. Кошка неохотно улеглась. Котята радостно затеребили ее. Чуть двинулся и щенок. Кошка хотела было подняться, но котята не дали. Щенок еще подвинулся. Кошка предупреждающе зашипела:

— Пш-шел! Куда? Ну-ка назад! — но щенок уже нашел свободный сосок и припал к нему.

Кошка, повернув голову, брезгливо обнюхала его, фыркнула и, наконец, стала осторожно, чтобы не потревожить котят, слизывать со шкурки щенка ненавистный ей собачий запах.

Так щенок, которого Игорь потом назвал Сенькой, обрел мать, а наша кошка приемного сына.

СЕНЬКА РАСТЕТ

Сенькин день начинается рано. Только солнышко заглянет в окошко, Сенька просыпается, потягивается, зевает и, вдруг что-то вспомнив, стремительно выкатывается на кухню. Останавливается в раздумье: что раньше сделать? Поколебавшись мгновение, мчится к входной двери. Если она открыта — переваливается через порог, выбегает на крыльцо. А если дверь закрыта, то еще лучше, далеко не бегать. Он тут же присаживается и с самым невинным видом делает лужу. Потом, очень довольный, отправляется искать еду. Бывает, он находит ее сразу и наедается так, что живот раздувается, как мячик. Тогда Сенька довольно кряхтит и, еле передвигая лапы, тащит туго набитый живот на коврик. Бесцеремонно расталкивает еще спя-щих котят, своих молочных братьев и сестер, укладывается по-середине и засыпает.

Через час-полтора Сенька просыпается. Потягивается. Зевает. Вскакивает. Катится к входной двери. И все повторяется — опять лужа, опять поиски пищи… Иногда поиски пищи затягиваются. Тогда Сенька начинает нервничать. Он катится в одну комнату, в другую… И, наконец, сообразив, что так можно остаться голод-ным, поднимает отчаянный крик:

— Ай-яй-яй-яй! — кричит он. — Не дают мне есть. Ай-яй-яй! Умираю с голода. Умира-а-а-ю-ю.

На его крик спешит кошка. Она готова броситься на любого, кто посмеет обидеть ее приемыша. Выяснив причину шума, ложится и кормит Сеньку своим молоком. На несколько минут становится тихо. Но кошкиного молока Сеньке явно не хватает. Он только раздразнил аппетит.

— Ай-яй-яй-яй! — еще горше плачет Сенька. — Совсем уми-раю-ю! Кошка лижет его, успокаивает, но Сеньке сейчас не до нежностей.

— Ай-яй-яй! Ой-ей-ей! Умираю-ю-ю-ю-ю!

Кошка начинает волноваться, тщательно обнюхивает Сеньку и, видимо, убедившись в близости голодной смерти своего любимца, тоже начинает кричать:

— Мяу! Мяу! Накормите же его! Мяу! Мяу! Он уже почти не дышит! Мяу!

Котята сбегаются на крик матери, сначала таращат глаза, а затем нет-нет, да и вставят свои тоненькие голоса: Мя! Мя! Умирает Сенька! Умирает братец! Воодушевленный поддержкой родни, Сенька начинает выть:

— У-у-у-у-у! У-у-умираю-ю-ю-ю-у-у-у! Получается отличный концерт:

— Ай-яй! Мяу-у-у-! У-у-у! Мя! Мя! Ой-ей!

Первым не выдерживает Игорь — достает банку с молоком. Сразу же наступает тишина. Сенька настораживается и катится к тарелке. А шустрые котята уже здесь. Но ведь умирает с голода только один Сенька?! Поэтому он расталкивает их и принимается торопливо лакать. От жадности захлебывается, кашляет, но не останавливается, пока тарелка не приобретает первоначальный блеск. Покончив с едой, Сенька блаженно жмурит глаза, облизывается и ползет на свое место. Укладывается поудобнее и закрывает глаза.

Теперь можно покормить и котят. Но только раздается звук льющегося молока, как Сенька уже тут как тут. Отталкивает котят от тарелки и снова принимается лакать. Остановится, отдохнет и опять…

Закрываем обжору в другой комнате. Котята едят медленно, нехотя, видно, что не голодны, и часто поднимают головы, при-слушиваясь к истошным Сенькиным воплям за дверью.

— Ой-ей-ей! Ой-ей-ей-ей! — орет он. — Обманули! Не накормили! Ой! Ой-ей-ей-ей! Умираю!

Ел Сенька так много, что мы часто беспокоились за его желудок. И беспокоились напрасно. Сенька рос быстро, хотя и был очень толстым.

Игорь души в нем не чаял. Да и я, признаться, тоже.

НУ И ШУТКИ!

Я заехал домой пообедать. Оставил машину у ворот и вошел во двор. Игорь и несколько соседских мальчишек играли с Сенькой. Они таскали его на руках, как куклу, как какой-то неодушевленный предмет, клали на спину, а тот только таращил глаза, кряхтел и никак не мог перевернуться на живот. Уж очень был толстый. Я прикрикнул на мальчишек:

— Неужели вам не надоело его тискать?! Отпустите сейчас же! Это все-таки собака, а не кошка…

Мальчишки послушались, но попросили разрешения посидеть в машине.

— Сидите, не жалко.

Пообедав, вышел на улицу. Ни мальчишек, ни Сеньки. Умчались куда-то. Открыл дверцу. Сел. Завел мотор. И вдруг чувствую, что сижу на чем-то мокром.

Это еще что такое? Выскочил из машины. Пощупал сиденье — чехол мокрый. Брюки мои, конечно, тоже… «Это все мальчишки! Пролили что-то и вместо того, чтобы сказать, испугались и дали деру», — догадался я, щупая другие сиденья. С ними все было в порядке. «Погодите, вернусь с работы, разберусь…» — мысленно пригрозил я мальчишкам, переоделся и уехал.

Окончил работу, подхожу к машине, открываю дверцу — на моем сиденье лужа!

— Что за напасть?! Что за глупые шутки?! — Я был зол и растерян.

Значит, на мальчишек я грешил зря? Значит, они не виноваты? А кто же тогда? Я терялся в догадках, но за тряпку пришлось браться снова.

Подъехал к дому — сын в слезах. Еще не легче!

— Что случилось?

— Сеньку украли-и-и-и! — горько всхлипывая, тянет Игорь.

— Как украли? Когда ты его в последний раз видел?

— Ты обедать приезжал, а потом… Мы ушли на речку…

— Может быть, он на речке?…

— Мы его не бра-а-а-ли-и-и-и!… И тут я начал догадываться:

— А не оставил ли ты Сеньку в машине?

— Когда?! Ага… Правда. Меня позвали… мы с мальчишками…

— «Позвали»! «Мальчишками…» — передразнил я Игоря в сердцах. — Ну-ка, посмотрим.

И точно, под передним сиденьем сладко спал Сенька, тоненько посвистывая коричневым носом.

— Теперь понятно, откуда на сиденье лужи. Но как он мог забраться на него? Ведь высоко… — удивился я.

Мы разбудили Сеньку. Он потянулся, завилял хвостом, влез между передними сиденьями, где был выступ, а уже оттуда…

— Видишь, папа, какой он умный, — восхитился Игорь.

— Ты посмотри, что твой умник делает?! Убирай его! Быстрее! Но было поздно. На сиденье снова поблескивала лужа.

— Чтобы я больше никогда не видел этого паршивого щенка в машине. Никогда!

Тогда я считал свой приговор окончательным, не зная, что через месяц этот толстый коричневый щенок залезет в машину тайком, а вылезет полноправным хозяином. И до конца своей жизни будет моим верным спутником и другом.

ПУШОК

Сенька, выкормленный кошкой, сохранил привязанность и к своим молочным братьям — котятам. Целыми днями он играл с ними, звонко лаял, и тогда котята, как по команде, выгибали дугой спины и удивленно таращили глаза:

— Как это у него получается? Как он может лаять?

Они свыклись с Сенькой и, очевидно, считали его тоже котенком.

Время шло. Котята росли. И постепенно знакомые разобрали наших питомцев. Остался один, белый с желтым — Пушок. С ним Сенька особенно дружил. Они даже спали вместе.

С утра и до позднего вечера Сенька и Пушок бегали друг за дружкой. Играли они всегда шумно, весело. Пушок, выбрав момент, прятался за дверью. Сенька замечал исчезновение котенка сразу же и начинал искать. В квартире не так уж много потайных уголков, и он быстро обнаруживал Пушка. Но, приблизившись, вдруг делал вид, что никак не может найти, и проходил мимо, тоненько взлаивая:

— Гав-гав! Где ты? Где ты?

Котенок молчал, притаившись. Сенька ленивой трусцой делал круг по комнате. Пушок весь подбирался, сжимался в комочек, готовясь к прыжку. И как только Сенька приближался, стремительно выскакивал из своего укрытия и, забавно фыркая, легко ударял его лапой.

— Вот я! Вот я! — и бросался наутек.

Сенька, взвизгивая от восторга, — за ним. И пошла кутерьма… Звенит посуда, падают стулья, визг, лай, фырканье… и это только начало игры, а что будет дальше?… Приходилось вмешиваться. Стоило войти в комнату, как моментально становилось тихо. Сенька и Пушок замирали на месте, озорно блестя глазами:

— Разве можно так?! — журил я их. — Всю посуду побьете. Вот погодите, придет хозяйка, она вас… Ну-ка, подойдите ко мне!

Сенька, запыхавшийся, с высунутым розовым языком подбегал, ласкаясь.

— Гав-гав! Давай с нами! — приглашал он.

Пушок подходил неохотно, недовольный тем, что игра прервалась. Но стоило мне отойти, как все начиналось сызнова. Ни Сенька, ни Пушок ни минуты не могли посидеть на месте.

Однажды Пушок увязался за Сенькой на улицу. Он уселся у ворот на бревне и с интересом наблюдал за открывшимся перед ним огромным миром. Он был так заинтересован новым, еще не виданным, что даже не обратил внимания на пробегавшего мимо Сеньку. Сеньку это удивило страшно. Он тут же вернулся, припал грудью к земле и залаял призывно:

— Гав-гав! Давай играть?!

Пушок даже ухом не повел. Сенька долго лаял то игриво, то сердито — ничего не помогало. Тогда он ухватил котенка за пушистый хвост и потащил с бревна. Но Пушок крепко зацепился за бревно острыми когтями, вздыбил шерсть и закричал:

— Мяу! Отпусти сейчас же!

Никогда Пушок не кричал на своего друга так сердито и громко.

И Сенька уступил. Он отошел в сторонку, присел и посмотрел на Пушка удивленно и растерянно, потом заскочил на бревно, схватил его за шиворот, как носит котят кошка-мать, и потащил во двор.

После этого случая Пушок часто старался улизнуть на улицу, но Сенька был настороже. Только котенок высовывал свой нос за ворота, как Сенька хватал его и тащил обратно. И для Пушка, и для Сеньки это превратилось в своеобразную игру.

Как-то раз мы взяли Сеньку с собой на рыбалку с ночевкой, а когда вернулись — узнали, что Пушок пропал. Наша соседка видела его через три дома у магазина. Скорее всего, он пошел разыскивать своего друга Сеньку и заблудился. А может быть, его украли?

Мы очень переживали исчезновение котенка. А Сенька особенно. Он сбился с ног в поисках своего друга. Перестал есть и даже на свою любимую ливерную колбасу смотрел с отвращением.

Я гладил Сеньку, называл ласковыми именами, но он лежал недвижимо и только чуть-чуть шевелил хвостом. Глаза у него были грустные-прегрустные. Мы вызвали врача, и он, узнав причину болезни, сказал строго:

— Тоскует собака. Найдите ему друга. Без друга даже собаки чувствуют себя очень плохо.

СЕНЬКА УЧИТСЯ РЫЧАТЬ

После исчезновения Пушка Сенька долго болел, и даже когда выздоровел, ходил по двору печальный, уныло опустив хвост. Он уже здорово подрос и превратился в потешного маленького пса. Коричневая шерсть его была очень густа, поэтому не свисала, как у большинства собак, а, словно плюш, равномерно покрывала все тело. Он был весь коричневый, от носа до хвоста. Коричневыми были и глаза, и даже пуговка носа. Он не был породистым. Но если бы проводились выставки дворняжек, как проводятся выставки служебных, охотничьих и декоративных собак, я уверен, что жюри обязательно присудило бы Сеньке какую-нибудь медаль или на крайний случай диплом. Ростом всего тридцать сантиметров, он и не обещал вырасти больше. И до того был похож на магазинного плюшевого медвежонка, что все мальчишки и девчонки нашей улицы звали его Мишкой, брали на руки и таскались с ним, как с игрушкой. Я не препятствовал, надеясь, что хоть это разгонит его печаль о потерянном друге.

Сенька рос незлобивым, ласковым. Я ни разу не слышал, чтобы он злился или рычал. Можно было подумать, что у него нет голоса. Но ведь он скулил по ночам, в играх с Пушком даже лаял… Правда, когда ему здорово досаждали девчонки пеленками, он еще и кряхтел смешно так:

— Ух! Ух! Ух!

Ходил он медленно, вперевалочку, бегал же только тогда, когда пытался скрыться от изрядно надоевшей ему ребятни. Но ребятня ловила его, пихала в пасть всякие лакомства и тащила играть. Избавиться от них не было никакой возможности. И тогда Сенька стал прятаться в соседском огороде. Ребятишки хоть и видели его, но достать не могли, опасаясь сердитой хозяйки. Хозяйка, крикливая, злая женщина, мирилась с Сенькой, очевидно, потому, что тот ходил только по тропочкам, не наступая на грядки и пока не давал повода к ссоре. Но этот мир продолжался недолго.

У соседки водились куры, которых она выпускала в огород только поздней осенью, когда все с грядок было убрано. Поэтому Сенька ни видеть, ни знать их не мог.

И вот однажды, по какой причине неизвестно, куры, целых шесть штук, под предводительством горластого черно-красного петуха прорвались в огород и кинулись на поспевающие помидоры. Единственным свидетелем этого разбоя был Сенька — он дремал на тропке между грядок. Вдруг перед ним возникло что-то большое, яркое, с громким голосом, на звук которого прибежало еще шесть незнакомцев, только белых.

— Кто, кто-кто такой? — грозно прокричал черно-красный и, распустив крылья, придвинулся к Сеньке вплотную.

Сенька испуганно вскочил и, наверное, хотел ответить на вопрос, но черно-красный, не дожидаясь ответа, пребольно клюнул щенка в нос. Тот отчаянно взвизгнул и бросился к спасительной дыре в заборе. Но то ли с испугу, то ли от боли проскочил мимо и заметался в углу, тщетно ища спасения. Поведение Сеньки и внимание кур придало петуху смелости. Он оглушительно захлопал крыльями и звонко прокричал:

— Ку-ка-реку-у-у! Бей его! — и бросился в атаку.

От второго удара Сенька увернулся, но третий пришелся по спине. В отчаянии щенок попытался проскочить у своего преследователя между ног, но, не рассчитав… столкнулся с петухом.

— Ко-о! — испуганно ахнули куры.

— Кудах! — заорал петух.

Куры шарахнулись в сторону, и бедный щенок очутился между двух огней. Петух уже оправился от испуга и вновь распустил крылья, стараясь достать Сеньку клювом. Выхода не было. Сенька сжался в комочек, припал к земле и предостерегающе зарычал:

— Гр-рр! Не трогай!

Но, уверенный в себе, петух не придал этому значения. Тогда Сенька отважно бросился на него и вцепился в разноцветные перья. Петух рванулся в сторону, таща на себе щенка.

— Кудах! Кудах! Кудах! Убивают! Спасите! — вопил он, мчась по грядкам и сшибая помидоры.

Сенька не удержался, отцепился и покатился по земле, но тут же вскочил и, выплевывая перья, бросился вдогонку. Куры подняли ужасный крик.

— Кудах! Кудах! Кудах! Убивают! Убивают! Убивают! Петух дико вскрикивал на бегу:

— Ку! Ку! Да-а-ах! Разбой! Сенька азартно лаял:

— Гав-гав-гав! Лови его! Держи его!

На этот невообразимый шум выскочила соседка и быстро положила конец сражению. Суматошно галдящие куры и перепуганный до смерти петух были водворены в курятник, в Сеньку полетела палка, от которой он благополучно увернулся, и, не дожидаясь повторного броска, нырнул в дыру забора.

Разъяренная соседка прибежала ко мне жаловаться. Но Сенька своевременно запрятался под крыльцо и благоразумно молчал.

После этого случая Сенька не переставал лазать в соседский огород, но стоило во дворе появиться хозяйке, как он начинал рычать. А кур с той поры так просто терпеть не мог и, как только видел их, сразу же бросался в атаку.

НА ОЗЕРЕ

Мы собирались с Игорем на рыбалку. Укладывали в машину палатку, лодки, удочки… Сенька крутился возле нас и то и дело залазил в машину, откуда я его быстренько и не слишком вежливо выпроваживал.

— Пап, возьмем Сеньку, — несмело заикнулся Игорь.

— Что-о-о?! — возмутился я. — Чтобы он делал в машине лужи?! Нет! Слишком свежа была память о той злой шутке, что сыграл со мной этот неправдоподобно толстый щенок.

— Я же сказал, никогда он не будет в машине. Ни-ког-да! Поехали. Выехали за город. Свернули на проселочную дорогу. К нашему несчастью после недавних дождей по ней прошли трактора и наворочали таких колдобин, что пришлось ехать медленно. И все равно трясло сильно. Мы измучились, пока, наконец, не повернули к озеру по гладкой луговой дорожке.

Солнце клонилось по чистому небосводу. Высоко над нами летали ласточки. На мели плавилась рыба. Все предвещало на завтра хорошую погоду. Отсюда и настроение у нас приподнятое. Хотелось побыстрее закинуть удочку, увидеть качающийся на воде поплавок… Я полез в машину за лодками и замер, пораженный. Из-под переднего сиденья торчал рыжий пушистый хвост.

— Это еще что за чудо? — изумился я.

— Сенька! — обрадовано закричал Игорь, но рыжий хвост даже не шелохнулся.

«Притаился. Ну и хитер!» — усмехнулся я и позвал:

— Сенька, вылазь!

Никакой реакции. «Может, он уже не живой? — мелькнула беспокойная мысль. — Вон как трясло…» Я потянул осторожно за хвост.

Нет, Сенька был живой и здоровый. Но он никак не хотел вылезать из своего укрытия и отчаянно цеплялся за коврик всеми четырьмя лапами. А когда Игорь все-таки вытащил его, воспользовался первой же возможностью и забился под сиденье снова.

— Ну и пусть! — рассердился я. — Надоест, сам вылезет.

Мы спешно поставили палатку, накачали лодки и выплыли на свои рыбацкие места в ожидании вечернего клева.

Тишина стояла над озером. Только чуть слышно звенели комары, да попискивала какая-то птичка, устраиваясь на ночлег. И в этой тишине вдруг раздался звук, словно кто-то непрерывно дул в тонюсенькую трубу:

— У-у-у! — выл Сенька. — У-у-у-у! Все бросили меня, поки-нули-и-и-и! У-у-у-у!

Выходило это у него так жалобно, что я не выдержал и погреб к берегу. Услыхав плеск весел, Сенька перестал выть и кинулся мне навстречу, звонко взлаивая:

— Гав! Гав! Кто такой? Нельзя сюда! Гав-гав!

— Сенька, ты что, не узнал меня? Сенька!

Он подбежал к берегу, завизжал от радости и, не останавливаясь, бросился в воду. Он, наверное, посчитал ее продолжением берега. Но тут же окунулся с головой, вынырнул, беспорядочно забил передними лапами. Я подхватил его, втащил в лодку и рас-смеялся. Передо мной был обыкновенный щенок. Густая шерсть намокла, прилегла к телу и вся его неправдоподобная толщина исчезла.

Утром, еще затемно, мы с Игорем уплыли, оставив Сеньку сторожить палатку. Рыба клевала отменно. И мы не заметили, как пролетело время. Солнце уже поднялось над горизонтом и стало ощутимо припекать, как вдруг от палатки донесся Сенькин лай:

— Гргав! Гргав! Не подходи! Нельзя! Гав-гав! Хозяин, помогай! Лай был таким сердитым, что, не раздумывая, я поплыл к берегу.

Следом за мной торопился Игорь. Подплыв ближе, мы увидали колхозное стадо, бредущее нехотя по берегу, и здоровенного бугая с кольцом в носу, который, подхлестывая сам себя по бокам хвостом, рыл землю копытом, бросал комья себе на спину и готовился напасть на нашу яркую палатку. Бугай уже наклонил голову, нацелился рогом, но ему мешал Сенька. Он прыгал перед самой мордой, дразнил своим рыжим цветом и отчаянно лаял:

— Гргав! Гргав! Не подходи, а то я сейчас…

— Ур-у-у-у! — грозно заревел бугай. — Уйди с дороги!

Но Сенька не отступал, и тогда бугай решил для начала разделаться с ним. Он нагнул голову, чуть не касаясь мордой травы, и бросился на рыжий комок. Но Сенька вовремя отскочил в сторону. Бугай тряхнул головой и остановился, медленно разворачиваясь. Рыжий комок опять прыгал перед самым носом.

— Ур-у-у-у! — взревел взбешенный такой наглостью бугай и рванулся вперед.

И опять мимо! Сенька опять успел отскочить. Бугай запыхтел, боднул рогом воздух и бросился в погоню. Сенька забежал за почерневшую копну прошлогоднего сена и звонко залаял:

— Гав! Гав! Не поймаешь, не поймаешь…

— Фу-у-ух! — выдохнул бугай перед броском и ударил рогом… в копну сена. Он, наверное, посчитал, что наконец-то достал наглеца, и давай топтать, бить… Сено полетело во все стороны. Слежавшаяся пыль облаком поднялась в воздух. Бугай свирепствовал. Он ревел торжествующе и бил рогом, бил, бил…

Сенька забежал сзади, хотел поймать мотающуюся кисточку хвоста бугая, но передумал и негромко тявкнул:

— Гав! Ума-то у него, что спереди, что сзади — одинаково. — Отошел к одинокой березке, оглянулся на бугая в облаке пыли, чихнул. — Ну, давай, занимайся здесь, а мне некогда. Палатку стеречь надо. А то ходят всякие… — и затрусил обратно.

Мы с Игорем стояли у палатки с веслами наперевес. К этому времени подоспел и пастух верхом на лошади. Но наша помощь оказалась ненужной. Бугай, израсходовав свою ярость на копну сена, поплелся к стаду. Сенька, завидев нас, подбежал, радостно виляя хвостом, всем телом.

— Маленький, а какой злой, — с уважением сказал пастух.

— Не злой, а смелый, — поправил Игорь, ласково почесывая храбреца за ушами.

— И умный, — добавил я, наклоняясь, чтобы погладить щенка. Но тот от такой похвалы совсем потерял голову, подпрыгнул и лизнул меня прямо в губы.

— Тьфу! Не совсем умный, — поправился я, вытираясь. Но голос мой звучал не сердито.

ВОРОНА

Сеньку я привез в лес в начале сентября. Такое множество кустов и деревьев он видел впервые, поэтому растерянно озирался вокруг. Но он не долго жался к моим ногам, через минуту сделал шаг, второй, обнюхал подозрительное место и оглянулся на меня вопросительно:

— Можно? — говорила его лохматая морда и лукавые коричневые глаза.

— Валяй, — разрешил я.

Сенька быстро засеменил своими короткими лапами, на некоторое время забыв даже вилять хвостом. Он обошел вокруг машины. Остановился и посмотрел на меня веселыми глазами:

— А здесь неплохо…

— Давай-давай. Не бойся. Я здесь, — подзадорил его я.

Сенька подбежал к старому трухлявому пню, обнюхал со всех сторон, посмотрел на меня торжествующе и поставил свою метку. Он чувствовал себя здесь первооткрывателем. Я же сделал вид, что не замечаю его торжества, и демонстративно отвернулся, исподволь наблюдая за ним.

Вдруг внимание Сеньки привлекла ворона, что-то клевавшая неподалеку. И в нем проснулся охотничий азарт. Он лег на брюхо — и ползком к ней.

— Кар-р! — недовольно вскрикнула ворона и пересела на ближайший куст. Сенька подбежал к тому месту, где она только что сидела.

— Кар-р! — закричала ворона, что на ее языке, наверно, означало: «Не трогай!»

Сенька усиленно заелозил носом по земле и, не найдя ничего интересного, подбежал к кусту и звонко залаял. Лай был беззлоб-ный, дурашливый:

— Гав-гав! Давай играть, — приглашал он ворону.

— Кар-р! Нужен ты мне… — крикнула та недовольно и перелетела на дерево в конце поляны.

— Ах ты! Ах ты! Вот я тебя сейчас, — лаял Сенька, подбегая к дереву. Ворона не приняла вызова, поднялась, сделала круг над поляной, провожаемая веселым Сенькиным лаем, и села на куст за дорогой.

— Ага! Поймаю! — залаял Сенька и кинулся к ней.

Ворона полетела в глубь леса. Сенька коричневым клубком покатился следом. Ворона дальше — Сенька за ней. Поворот дороги уже давно закрыл от него поляну, где стояла машина, но развеселившийся щенок не замечал этого.

Вороне, очевидно, надоели и лай, и сам щенок. Она поднялась повыше и скрылась за деревьями. И уже откуда-то издалека донеслось ее:

— Кар-р! Дурачок. Беги назад…

Сенька не понял ее предостережения и кинулся напрямую в чащобу. Но кусты были настолько густы, что он скоро выдохся и, оглянувшись, вдруг заметил, что остался один в неизвестном лесу. Он закрутился на месте. Коричневая пуговка его носа усиленно забегала из стороны в сторону, но густой, напоенный различными запахами воздух не давал ответа, и тогда Сенька тихонечко заскулил, потом отчаянно завопил:

— Ай-яй-яй! Помо-гите! Ой-ей-ей!

Я подошел, взял его на руки. Он завизжал от радости. Я вынес его и поставил на дорогу:

— Ну, что? Как бы ты без меня?

Но Сенька моего ехидства не понял. Он закрутил хвостом и побежал к поляне.

Ворона сидела на прежнем месте и подозрительно смотрела на него. Сенька было опять напружинился для броска, но передумал. С гордо поднятым хвостом прошествовал к машине, словно хотел сказать: «Я с такими не играю», растянулся в тени и устало закрыл глаза.

НОВОЕ ЗНАКОМСТВО

Мы остановились в деревне, чтобы купить молока. Сенька выскочил из машины и стал знакомиться с окрестностями. Подбежал к дереву, обнюхал его, потом двинулся вдоль забора, и все с таким деловым видом, что я не выдержал, окликнул его:

— Сеня! Что-нибудь интересное?

Он не принял моего шутливого тона и даже не удостоил взглядом. За забором, учуяв чужого, залаяла большая собака, загремела цепью. Сенька было кинулся к ней, но я удержал:

— Куда ты, дурашка. Ведь ты меньше ее головы. И взвизгнуть не успеешь…

Сенька посмотрел оценивающе вначале на меня, затем на собаку, и, согласившись, повернул на дорогу, но вдруг остановился пораженный. Невдалеке, сразу за дорогой, паслась стая гусей. С курами Сенька был уже знаком, а гусей видел впервые. Он усиленно задвигал носом, но гуси заметили его и, недовольно гогоча, собрались теснее, распекая щенка на разные лады. Особенно старался большой белый гусак, вожак стаи.

— Го-го-го! — выкрикивал он. — Понаехали тут всякие…

Сенька постоял, словно прислушиваясь к гусиному гоготанью, потом бросился вперед молча, стремительно.

— Га-га-га! Этого еще не хватало… Спасайтесь, братцы! — загалдели испуганно гуси и, хлопая крыльями, пустились наутек.

Сенька, довольный, с внезапно возникшим охотничьим азартом, — следом.

Белый гусак бежал позади стаи. Он изредка оглядывался и громко вскрикивал:

— Га! Га! Караул! Караул!

Сенька шариком катился за ним, тоненько взлаивая. Я уже хотел окликнуть щенка, чтобы прекратить этот шум, как вдруг гусак остановился, растопырил крылья и, дерзко блестя глазами, повернулся к своему преследователю. Хищно изогнув шею, он зашипел сердито:

— Пш-ш! Ну-ка, подойди! Пш-ш!

Сенька замедлил свой бег, затем совсем остановился. Его лукавая морда, высунутый от усердия язык, высоко поднятый хвост выражали веселье и любопытство.

— Чего ты? — ласково тявкнул он на гусака. — Чего злишься? Шипение гусака стало еще более угрожающим, и вдруг он ринулся в атаку. Сенька в последний момент еле увернулся от широкого клюва. Гусак проскочил мимо, но тут же, помогая себе крыльями, развернулся и снова бросился вперед. Сенька попятился, затем повернулся боком, готовясь к отступлению, и в это время гусак, словно шпагой, ударил его клювом.

— Ай! — взвизгнул щенок. — Ты чего?! Больно же… — и, трусливо поджав хвост, рванулся со всех ног назад, к машине.

Теперь противники поменялись ролями. Причем Сенька выглядел не с лучшей стороны. Вся гусиная стая громкими криками подбадривала своего вожака:

— Га-га! Лови его! Гони!

Сенька мчался к машине на предельной скорости. Он с разбега юркнул в открытую дверь и забился между сиденьями. Гусак подбежал, заглянул в машину и, не видя своего противника, попытался залезть вовнутрь. Но я его не пустил. Гусак было ринулся на меня, но вовремя опомнился:

— Го-го-го! — торжествующе закричал он. — Видали, как я его?

— Га-га-га! Видали! Видали! — шумно хвалили своего вожака гуси. Сенька высунул свою коричневую морду из-за сиденья и, еще вздрагивая от пережитого испуга, тявкнул:

— Уж и пошутить нельзя…

— Выйди сюда! Я тебе пошучу! Выйди! — продолжал грозиться гусак. — Я тебе устрою…

— Ладно, ладно, ребята. Хватит вам, — попытался помирить я противников.

Но не тут-то было. Гусак снова полез в машину. Тогда я отогнал его за дорогу и позвал Сеньку:

— Иди сюда, забияка. Сам первый начал драку, а теперь в кусты. Не стыдно? Иди сюда!

Сенька вылез из машины и осторожно огляделся. Удостоверившись, что опасность миновала, он замахал хвостом и уставился на меня виноватыми глазами.

— Эх ты! Приехал в гости… Не стыдно? — журил я щенка, но он вдруг зевнул притворно и запрыгнул на сиденье. Потянулся лениво и улегся, щуря глаза, всем своим видом показывая:

— Зачем из-за пустяка шум поднимать? Ну, пошутили… Ничего же особенного не произошло…

Конечно, ничего особенного не произошло, но с того памятного дня Сенька уже не гоняется за гусями, а обходит их стороной.

ПЕРВЫЙ СНЕГ

Первый снег застал нас в дороге. Сенька лежал на заднем сиденье и спал. Сладко спится в непогоду. Снег лепил и лепил, покрывая дорогу толстым слоем. Но только я въехал в город, как снежинки поредели и вскоре совсем прекратились. Небо посветлело, а воздух стал чистым, душистым. Перед моими глазами встали выбеленные, как к празднику, здания, белые тротуары, белые пушистые деревья.

Я подъехал к дому. Вылез из машины. Взял горсть снега, он был холодным, влажным.

— Сеня, вылазь. Посмотри, какая красота! Эх, ты, засоня!

Сенька открыл глаза и тут же закрыл их. Он еще ни разу в своей жизни не видел снега, поэтому встревожился, перескочил на переднее сиденье к открытой дверце и недоуменно стал озираться вокруг.

— Иди ко мне, не бойся. Ну!

Но Сенька нерешительно топтался на сиденье и вдруг заскулил:

— Е-е-е! Я боюсь.

— Чего ты, глупый? — Я вытащил его из машины и поставил на снег. Но Сенька взвизгнул и опять заскочил в машину.

— Это же снег, Сеня. На, нюхай, — я протянул ему снежок, но он отпрянул.

— Сенька! — сказал я строго. — Ко мне!

Он ступил на самый краешек сиденья, виновато завилял хвостом, но не спрыгнул.

— Как тебе не стыдно?! Трус!

Он смотрел на меня, и в его глазах я читал страх:

— Я боюсь. Это такое громадное, такое белое…

Я вытащил его одной рукой из машины, другой захлопнул дверцу. Сенька испуганно поднимал поочередно лапы и жался к моим ногам. Но, наконец, поняв, что это белое его не кусает, стал принюхиваться, потом сделал шаг, второй… Оглянулся на меня повеселевшими глазами и звонко гавкнул:

— Гав! Так что же это такое?

И вдруг прижал к голове уши, встопорщил шерсть на загривке и зарычал:

— Грр! Грр! Кто такой?

— Ты на кого, Сенька? — Я оглянулся вокруг, но ничего подозрительного не видел. Между тем Сенька рычал все громче, потом залаял:

— Гр-гав! Гр-гав! Хозяин, помогай! — и бросился к забору.

Ах, вон оно что! Около забора лежал камень, но теперь, в снегу, он казался головой какого-то странного, сказочного существа в высокой белой шапке.

Я смахнул с камня снег. Сенька подошел, обнюхал, и, очевид-но, учуяв свои метки, оглянулся:

— Так это мы домой приехали? — спрашивали его удивленные глаза.

— Конечно, домой. Вперед, Сенька, вперед!

Почувствовав родные запахи, Сенька осмелел. Сунул нос в снег, фыркнул и припустил бегом вокруг машины. Потом упал, перевернулся. Вскочил. Отряхнулся и опять бегом, со звонким, веселым лаем:

— Гав-гав! Хорошо-то как! Чисто!

На его лай выскочил из соседней подворотни Шарик. Его черная шерсть на белом снегу казалась прямо-таки угольной. Сенька рыжим пламенем — к нему. И пошла кутерьма… Черный, рыжий, белый… Черный, рыжий, белый…

Черный… Рыжий… Белый.

— А ты боялся, — улыбнулся я. — Это же первый снег зимы и первый снег в твоей жизни, Сенька.

СЕНЬКА ИЩЕТ РАБОТУ

По весне мой товарищ попросил меня помочь отремонтировать дачу. Ремонт несложный, работа сразу же пошла споро. Сенька, радостно поблескивая глазами, крутился тут же, совал нос в каждую дырку, в каждую банку. В пушистом хвосте его застряли стружки, передняя правая лапа вдруг стала зеленоватой, а левая — голубой. На морде пролегла белая полоса. Это и вынудило нас пойти на крайние меры — выставить Сеньку за дверь. Он долго скулил под дверью, царапался, потом внезапно затих.

Перемены в поведении моего друга всегда подозрительны, тут-то и жди подвоха! Я выглянул в окно. Сенька крутился около крыльца, что-то усиленно вынюхивая. Вот он царапнул землю лапой в одном месте, потом перешел на другое. Здесь, очевидно, земля была мягче. И вот Сенька быстро-быстро заработал обеими передними лапами. Земля так и сыпанула вверх. Я никогда не подозревал в нем таких способностей и очень удивился. Сенька тем временем работал, как хорошая землеройная машина, и пока я выскочил на крыльцо, вырыл уже довольно глубокую яму.

— Сенька, ты что делаешь? Ну-ка перестань сейчас же! — закричал я. Он высунул из ямы свою лохматую морду, испачканную теперь еще и землей.

— Ты что, не видишь? Работаю! — Удивленно посмотрел он на меня и опять принялся за дело.

— Нельзя! Нельзя! Пошел отсюда! — я приближался к нему с самыми серьезными намерениями.

Сенька это понял и неохотно попятился.

— Гав! — негромко гавкнул он. — Вы работаете, а мне так уж и нельзя?

— Лег бы, повалялся на солнышке, — начал уговаривать я его и протянул руку, чтобы погладить, но он обиженно отвернулся.

Засыпав яму, выкопанную Сенькой, я вернулся в комнату. Работа наша шла к концу, но беспокойство вдруг охватило меня с новой силой. Бросив кисть в ведерко с краской, я вновь вышел на крыльцо. Сеньки не было.

— Сеня! Сенька, где ты?!

Обошел вокруг домика — Сеньки нет. Внимательно оглядел весь участок — никого. Ну не мог же он перескочить через такой высокий забор? Или, может быть, есть где-то в нем дыра? Я пошел вдоль забора. И у недавно высаженного, какого-то редкого сорта малины, которым мой товарищ очень дорожил, я увидел… О, ужас! Увидел кончик пушистого хвоста, торчащий из свежевыкопанной норы. Оглянувшись, не видит ли это кощунство хозяин, я вытащил упиравшегося Сеньку за хвост и наскоро присыпал яму. Сенька, наклонив голову набок, наблюдал за мной со стороны. Я пожурил его, погрозил пальцем, но стоило мне отойти, как он тут же вновь принялся за дело. Мягкая, разрыхленная земля так и летела из-под его лап. Ну что ты будешь делать? Пришлось забрать его в комнату.

Он так обрадовался, что тут же залез в банку с краской и оставил на полу отпечатки всех своих четырех лап.

— Зачем ты его сюда впустил? — рассердился мой товарищ. — Выгони его во двор.

«Ага! Выгони… Ты еще не знаешь про малину! — мелькнуло у меня в голове. — Но, с другой стороны… Сенька же умница и, очевидно, уже понял, что можно и чего нельзя», — прикинул я и вытолкал проказника за дверь.

И не ошибся. Сенька оказался еще умнее, чем я думал. Не успела за ним закрыться дверь, как он уже мчался к малине. Остановился и, заметив, что я наблюдаю за ним, негромко тявкнул:

— Гав! Скучно мне одному. Гав! Иди ко мне, а не то я…

Я вышел на крыльцо, Сенька подбежал, ласкаясь. Я взялся за ручку двери — Сенька рванулся к малине. Я спускаюсь с крыльца. Сенька ко мне. Я к двери — Сенька в малину…

Так и пришлось товарищу заканчивать ремонт одному.

КАПКАН

Не успел я вылезти из палатки, как Сенька тут как тут. Хвостом виляет и преданно смотрит мне в глаза.

— Что, соскучился за ночь? — усмехнулся я.

Сенька припал на передние лапы и еще усерднее завилял хвостом, приглашая играть.

— Ладно, ладно, некогда мне.

Взяв удочки, подсак, банку с червями, я столкнул на воду лодку. Сенька ужом проскользнул мимо меня и уселся на корме, радостно поблескивая глазами.

— Нет, брат, так дело не пойдет. А палатку кто стеречь будет, вещи?… Вылезай, вылезай, — уговаривал я его. — Нельзя нам обоим отлучаться. Вылезай, ну!

Сенька с явной неохотой вылез на берег.

— Гав! — тявкнул негромко. — Возьми, пожалуйста!

— Сказал же — нельзя, — рассердился я. — Сколько можно повторять? Сенька медленно потрусил по берегу вслед за мной. Я приналег на весла, и кусты скрыли от меня моего друга.

Через три часа, когда солнце уже жарило вовсю и утренний клев кончился, я причалил к берегу, но Сенька не выскочил, как обычно, навстречу. «Спит, наверное», — подумал я и громко позвал:

— Сеня! Ну-ка ко мне, быстренько!

Ни звука в ответ. Сеньки не было и в палатке. Я вновь позвал его и прислушался. Тихо все. Только чуть треснула где-то неподалеку ветка, да всплеснула под берегом стайка рыбьей мелочи. «Что могло случиться? — не на шутку встревожился я. — До ближайшей деревни десять километров. Волков здесь не водится… Может, кто проезжал мимо да поймал его. Ведь Сенька такой доверчивый. Но тогда бы я слышал шум мотора…»

И все-таки я выскочил на дорогу. Пробежал с километр до ближайшего поворота — свежих следов автомашин не было.

Солнце палило нещадно. Пот заливал глаза. В траве тревожно звенели кузнечики. Кусты стояли нахохлившись, виновато опустив привядшие листья.

«А почему считают, что здесь нет волков? — вдруг подумал я. — Вон какие заросли! Ах, Сенька, Сенька! Ну почему я не взял тебя с собой в лодку? Бог с ней, с палаткой… с вещами…» Мне так стало жалко моего пропавшего друга, что запершило в горле и губы стали сухими, горячими.

Я вернулся к палатке, взял походный топорик и направился в самую гущу кустов, полный решимости хотя бы отомстить про-жорливым волкам за своего четвероногого друга. Целый час я безуспешно искал следы жестоких хищников, весь исцарапался о колючие ветки, но ничего не нашел. Подавленный и усталый вернулся к палатке. Ничто меня не радовало — ни хороший утренний клев, ни прекрасное место отдыха, ни устоявшаяся погода. Полными ненависти глазами смотрел я на эту коварную поляну, на густосплетение кустов — свидетелей Сенькиной гибели.

Вдруг неподалеку от меня дрогнула и закачалась ветка. Я бросился вперед, ногой раздвинул кусты и увидел… Сеньку. Он лежал в какой-то страшно неудобной позе. Головы не было видно. Одна задняя лапа застряла в развилке ветки, другая — слабо скребла землю.

«Живой еще!» — подумал я и, отбросив топорик, попытался поднять Сеньку на руки. Тело его дернулось, послышался жалостный тихий вздох. Я повернул своего верного друга на бок.

Сеньке, конечно же, было не весело. У него не осталось сил даже шевельнуть хвостом. Но ситуация была такая комичная, что я не выдержал и захохотал.

Сенька сам себе нашел капкан. Любитель свиной тушенки, он обнаружил где-то порожнюю банку из-под нее, оставленную нерадивым нашим предшественником, и опрометчиво засунул туда морду. Острые края, загнутые вовнутрь, не давали вытащить морду обратно, а сама банка плотно засела в густых ветках.

Сколько Сенька промучился в этом капкане, не знаю. Наверное, долго, потому что, когда я освободил его, он так виновато и устало посмотрел на меня, так понуро горбясь, залез под машину, что мне вновь стало жаль его, хотя трудно было сдержать улыбку. Я предложил ему конфетку — он отвернулся.

Урок этот Сенька запомнил на всю жизнь. И если находил пустую банку, поднимал шум.

— Гав! Гав! — лаял он. — Безобразие! Разбрасывают везде мусор. Порядочной собаке прогуляться негде! — и не успокаивался, пока злосчастную банку не закапывали в землю.

СЕНЬКА ПОМОГАЕТ АКТАРУ

Только мы подъехали к дому егеря, как Сенька исчез. Стоянка здесь предвиделась длительная, поэтому я не беспокоился. Пока мои друзья ставили во двор машины, пока решался вопрос о ночлеге, я любовался красивой черно-белой лайкой, которая на привязи стояла в соседнем дворе. Она не лаяла. Она просто стояла и смотрела на нас, чуть слышно повизгивая. Мы долго разгружали машины, и за это время лайка ни разу не присела, только нервно переступала лапами.

— Хороша! — не выдержал я.

— Актар! Стоящий пес, — подтвердил егерь и вздохнул. — Хозяин не охотник, так… Губит собаку на привязи. Я просил продать — ни в какую! Говорит, дом сторожить некому. — Он огорченно махнул рукой и отвернулся.

Словно поняв, что разговор шел о нем, Актар взвыл и стал метаться по двору. В это время вывернулся откуда-то Сенька и бесстрашно нырнул в дыру забора. Актар умолк, насторожился и, вытянувшись вперед, насколько позволяла привязь, внимательно смотрел на незнакомца. Сенька приближался, грозно рыча, но при этом сильно махая хвостом. Начался обычный процесс знакомства — обнюхивание. Я приготовился к худшему, испугавшись за своего любимца. Ростом он едва доставал до брюха лайки и вообще выглядел перед ней несолидно. Но все кончилось благополучно. Вот Сенька припал на передние лапы, потом метнулся в сторону, приглашая Актара играть. Тот кинулся было за ним, но ремень рванул его назад, чуть не опрокинув на спину. Актар взвыл и стал бегать по двору, с грохотом катая блок по проволоке, натянутой от дома к сараю.

Сенька, не дождавшись нового знакомого, вернулся. Вся его лукавая морда выражала высшую степень нетерпения.

— Гав? — спросил он. — Ну, чего ты? Я же жду.

Актар еще отчаяннее взвыл. Сенька подошел и долго обнюхивал ремень, на который был привязан его новый знакомый. Такую вещь он встречал впервые, поэтому исследовал основательно. Он даже пытался грызть его, но вскоре бросил эту затею и улегся рядом с Актаром, глядя в мою сторону и изредка взлаивая:

— Гав! Иди, помоги нам.

А что я мог сделать? Чужой двор, чужая собака… Сели ужинать. Я позвал Сеньку. Обычно дважды приглашать его не приходилось. Но сейчас он подошел с явной неохотой.

— Сеня, ты что, заболел?

Он смотрел на меня своими коричневыми глазами с немым укором.

— Глупый Сенька, ну что я могу сделать для твоего нового друга? Ничего.

Утром, еще затемно, мы быстро погрузили все необходимое на телегу и тронулись в путь по едва заметной дороге, через болота к дальним озерам. Я крикнул Сеньку, через некоторое время он появился, покрутился у ног, поластился и потрусил сзади.

За разговорами с егерем я вспомнил про Сеньку спустя полчаса. Позвал. Его не было.

— Сенька! Сенька! Сенька-а-а! — кричал я, но безрезультатно. Ночную темень сменил густой туман — дорогу не видно в десяти метрах. «Сбежал к машине», — успокаивал я сам себя, однако тревога не унималась, и я повернул назад.

Каково же было мое удивление, когда через несколько шагов, за поворотом, я буквально наткнулся на Сеньку и… Актара. На Актаре был ошейник с обрывком ремня. Ремень кто-то перегрыз мелкими, словно мышиными зубами. Я вопросительно посмотрел на Сеньку. Тот с преувеличенным вниманием обнюхивал какую-то травку.

— Ну-ка, подойди ко мне, — приказал я. Он подошел неохотно, виновато опустив хвост и прижав к голове уши.

— Твоя работа? — Я сунул ему под нос кусок ремня. Сенька дипломатично отвернулся.

Я присел на корточки и снял с Актара ошейник.

— Ну, и что прикажете теперь делать?

Актар отскочил в сторону. А Сенька вдруг подпрыгнул и не-ожиданно лизнул меня в лицо.

Как мне поступить? Ну не вести же Актара назад? Да и возвращаться нельзя — плохая примета. И мы — втроем поспешили догонять телегу. Сенька бежал впереди, довольный, гордо задрав хвост и весело оглядываясь. Рядом с ним бежал Актар, иногда касаясь мордой Сенькиного уха. Наверное, благодарил за помощь, а может, рассказывал что-то интересное.

ОБОЗНАЛСЯ

Как-то раз мы с Сенькой поехали в сад к одному нашему приятелю. День выдался жаркий. Мы сидели на веранде на сквознячке, а Сенька, страдая в своей теплой шубе, забился под куст сирени и часто дышал, высунув язык. Я с жалостью поглядывал на своего друга и придумывал, чем бы облегчить его участь, как вдруг увидел неторопливо идущего между грядок клубники большого кота. Был он желтобелой окраски и очень напоминал пропавшего Пушка.

Сходство заметил и Сенька. Он резво вскочил, весело завилял хвостом, и я понял, как свежа еще его рана — потеря друга. Сенька бросился навстречу коту со всех ног, весело взлаивая, как тогда… в игре с Пушком.

— Гав-гав! Здравствуй! Давай играть? Но кот не понял Сеньку.

— Кто ты? Чего надо? — сердито зашипел он, выгнув дугой спину.

— Гав-гав! — весело лаял Сенька. — Гав-гав! Это же я! Давай играть! Это так интересно. Так хорошо. Ну, давай! — он прямо по грядкам подбегал к коту то с одной, то с другой стороны, но тот угрожающе вопил:

— Отстань! Уйди! А то…

На Сеньку эти предостережения не действовали. Он подбирался к коту все ближе, припадал грудью к земле, прыгал, визжал. Вдруг кот резко выбросил вперед переднюю лапу, ударил Сеньку по морде и, дико вякнув: «Мяу! Вот тебе!», бросился к яблоне.

Сенька взвизгнул, затряс головой, зафыркал, а кот, воспользовавшись его замешательством, вскарабкался на дерево и уселся на суку, злорадно ворча:

— Не будешь лезть, куда тебя не просят.

Сенька подошел, задрал голову и обиженно тявкнул:

— Гав! Ты чего? Я же хотел поиграть…

— Мрря-у! — взревел кот. — Я тебе поиграю!…

Сенька, растерявшись от такого поворота, присел на задние лапы, а передними по очереди то одной, то другой стал тереть морду, изредка укоризненно поглядывая на кота. Он словно говорил:

— Вот, хоть ты и ударил меня, а я все равно на тебя не сержусь. Слезай с дерева и давай играть.

— Мррря-у, — заунывно ревел кот. — Уйди! Не нужна мне твоя игра.

Сенька медленно обошел вокруг яблони и прилег в тени, оче-видно, решив терпеливо ждать. Но кота этот вариант не устраивал, и он еще громче завыл:

— Уйди! А то слезу, тогда…

Сенька положил на вытянутые передние лапы морду, и закрыл глаза. На некоторое время в саду вновь воцарилась тишина. Но вот кот стал медленно спускаться с дерева, злобно сверкая глазами на Сеньку. А тот то ли задремал, то ли делал вид, что дремлет. Кот спрыгнул и только успел сделать несколько шагов к забору, как Сенька в два прыжка загородил ему дорогу.

— Гав-гав! Ну, давай поиграем. Ну, хоть чуть-чуть. Хоть капельку…

— Фу-ух! — зашипел кот. — Нахал! Уйди с дороги! — и принял боевую позу.

Сенька, наконец, понял, что из игры ничего не получится, сразу как-то сник, опустил хвост и тихо поплелся к веранде.

— Что, Сенька, не вышла игра? — спросил я щенка. — Это тебе не Пушок…

Сенька посмотрел на меня полными человечьей печали глазами и чуть шевельнул хвостом.

— Обознался!

ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Мне позвонил товарищ и закричал в трубку:

— Слушай, достал спаниеля! Великолепного! Чистокровного! Собирайся на охоту. Живо! Поедем на моей машине. Даю час на сборы.

Естественно, сборы были спешные. Сенька, зараженный моим волнением, носился вокруг, мешаясь под ногами. Блестел своими коричневыми глазами, вертел хвостом и поминутно звонко лаял:

— Гав! Гав! Меня-то возьмете?

— Сеня, ну о чем разговор. Конечно, возьмем, куда я без тебя? Ружье, патроны, резиновая лодка, спальный мешок, продукты…

Кажется, все… И — сигнал машины у ворот. Вовремя мы управились. Выбегаем с Сенькой. Точно — за нами. Складываем вещи в багажник. Открываем дверцу машины. Вот он! Знаменитый спаниель! Длинные висячие уши. Ухоженная черно-белая волнистая шерсть. Но не успел я толком его разглядеть, как Сенька уже запрыгнул на сиденье и оскалил зубы:

— Гр-гр! Это еще что за новости? И еще лежит на моем месте!…

Благородный спаниель тоже зарычал. Мгновение! И клубок собачьих тел уже катался по машине. Полетели клочья черно-белой и рыжей шерсти. Ах! Ах!

Мы с товарищем срочно вмешиваемся. Тяжело дышащие противники растащены за задние лапы.

— Сеня! Ты что это? Как тебе не стыдно? Помирись сейчас же, — уговаривал я своего друга.

Но не тут-то было. Ни Сенька, ни спаниель не хотели уступать. Что делать? И в спешке было принято решение: Сеньку оставить дома. Рыжий рычащий комок был выдворен за калитку. Калитку на запор. Взревела машина, и мы помчались вперед. Ну что мне стоило обернуться назад?

В начале нашего пути, увлеченный обсуждением ярко выраженных признаков чистых кровей спаниеля и выбором места предстоящей охоты, я как-то забыл про моего друга Сеньку. Потом, чуть позднее, в душу мне закралось сознание вины перед ним, которое уже не оставляло до самого возвращения. Настроение из-за этого было скверное, потому и охота не удалась, и спаниель не понравился, хотя работал он неплохо.

Но вот, наконец, через два дня снова родная калитка, снова дома! Но никто меня не встречает, не прыгает вокруг, не ластится, не вертит хвостом… Вхожу во двор — тишина. Поднимаюсь на крыльцо:

— Сеня, привет!

Но Сенька, как лежал на верхней ступеньке крыльца, так и остался лежать, только глянул на меня грустными-прегрустными глазами и отвернулся.

— Ты что, заболел? — встревожился я и нагнулся, чтобы приласкать, но Сенька выскользнул из-под моей руки, спрыгнул с крыльца и улегся под кустом смородины.

— Что с тобой, Сеня, дружище?

Я направился к нему. Он — от меня.

— Да что же это такое? Ты меня не узнал?

— Обиделся он, — пояснила моя мать. — Как вы уехали, он за вами погнался. К вечеру только вернулся. Весь в грязи, усталый. И с той поры ничего не ест, все лежит и лежит…

Я взял любимую Сенькину ливерную колбасу, подсунул кусочек ему под нос. Он отвернулся. Я гладил его. Называл ласковыми именами. Просил прощения — ничего не помогало. Я позвонил одному своему другу — посоветоваться.

— Обиделся сильно, — подтвердил и друг. — Но не огорчайся, через день-другой отойдет. Побольше будь рядом с ним. Собака — не человек. Она прощает все, даже предательство…

На следующий день я вывез Сеньку за город. Там он немного оттаял. А через два дня снова стал самим собой — веселым, забавным, ласковым.

Но я, как только вспомню про этот случай, так снова чувствую вину перед Сенькой.

СПАСИБО, ВЫРУЧИЛ

Устав за дорогу (мы приехали на дальний кордон к леснику в гости), Сенька вылез из машины медленно, нехотя. Потянулся. Зевнул. И посмотрел на меня. «Давай отдохнем здесь подольше», — прочитал я в его взгляде.

— Ты только поосторожней, пожалуйста. Если что, сразу в машину, дверь открыта.

Он презрительно фыркнул, повернулся ко мне своим пушистым хвостом и направился к забору. Но не успел я дойти до дома лесника, как услышал сзади грозное рычание и, оглянувшись, увидел двух лаек, мчащихся от опушки леса.

Сенька, увлеченный исследованием забора, заметил опасность слишком поздно: путь к машине был отрезан. Его маленькая фигурка так жалко выглядела по сравнению с двумя взрослыми лайками, что я, не раздумывая, бросился к нему на помощь. Очевидно, надеясь на нее, Сенька вздыбил шерсть, прижался задом к забору и зарычал. Но в его рычании не было ни капли уверенности. Оно скорее походило на мольбу о пощаде.

Лайки тем временем, чуть не сбив грудью моего друга, затормозили в полуметре от него. Я явно не успевал. А свирепые пасти были так близки, что Сенька закрыл глаза, перевернулся на спину и позорно задрал лапы кверху. У меня пересохло в горле! Вот сейчас!… Но сначала одна лайка, затем другая, с шумом втягивая воздух, стали обнюхивать моего любимца. Видимо, сам Сенька как противник был для них так ничтожен, а запахи, исходящие от него, так непривычны и интересны, что потребовали тщательного изучения.

Почувствовав, что опасность быть растерзанным на клочки миновала, Сенька перевернулся на живот, встал на лапы и приветливо завилял хвостом. Теперь моя помощь ему уже не требовалась. И Сенька посмотрел на меня торжествующе: «Ну, и как я их? Видал!»

— Молодец! — похвалил я его вслух, но не удержался от ехидства: — Держался ты крепко.

Заслышав мой голос, лайки вновь приняли боевые позы и разинули пасти, теперь уже на меня. Я почувствовал себя не очень уютно. Рослые, серой волчьей масти, на крепких ногах, с мощными челюстями, эти зверюги спокойно держат медведя, загоняют лося… А у меня в руках нет даже палки. Потом, уже после, я сообразил, что палка их бы, конечно, не остановила. Наоборот, она только бы раздразнила собак и побудила к нападению. Они сделали бы это и сейчас, если бы не Сенька. Он отважно встал между мною и лайками и, ощетинившись, залаял:

— Гав! Гав! Только посмейте! Я вам…

Лайки удивленно скосили глаза на него, и Сенька понял, что переборщил, поэтому сразу же припал на передние лапы грудью, вильнул перед мордами своим пушистым хвостом, подпрыгнул, стараясь лизнуть их в оскаленные пасти, и взвизгнул:

— Ребята, вы чего?! Это же мой хозяин. Не связывайтесь. То ли нам нечего больше делать?! Айда играть, — и метнулся в сторону.

И лайки, еще настороженно оглядываясь на меня, бросились за ним. Через несколько секунд эти свирепые звери носились за Сенькой, словно щенки, дурашливо взлаивая и озорно блестя глазами. Обо мне они забыли.

— Ох, Сенька, ты и прохвост, — выдохнул я облегченно. — Ну, спасибо, выручил.

СТРАХ

Много интересного было на дальнем кордоне, но эта встреча запомнилась особо.

Закончив исследования прилегающего ко двору лесника пространства, Сенька, естественно, захотел ознакомиться и с самим двором. Он не последовал за лайками в дыру забора, а толкнул носом скрипучую калитку и бесцеремонно, на правах важного гостя, ступил во двор. Для начала, отдавая дань моему, хотя и несколько посрамленному во встрече первой, старшинству, он подошел, позволил себя потрепать по лохматому загривку и тут же заспешил продолжить знакомство с окружающим миром в почетном сопровождении лаек, которые теперь не отходили от него ни на шаг.

Я особенно внимательно наблюдал за Сенькой и вот почему. Посредине двора под деревом стояла вместительная клетка, обитая железной сеткой. А в ней, безразличная ко всему, лежала волчица. Настоящая. Живая. Ее поймал в капкан лесник, и теперь она дожидалась оказии, чтобы ехать в зверинец. Наши разговоры, хождения по двору, даже присутствие лаек, к которым она уже привыкла, не трогали волчицу. Она лежала неподвижно, вытянув вперед лапы и положив на них крупную, остроносую голову. В глаза ее, дремотно прикрытые, невозможно было заглянуть. Ни один волосок, ни один мускул не отреагировал и на скрип калитки, когда Сенька вошел во двор. Но когда он, деловито елозя носом, заспешил по тропинке, волчица приоткрыла глаза, и они вспыхнули страшным зеленоватым светом. Волчица неслышно поднялась и также неслышно улеглась уже у самой сетки.

Сенька, маленький, лохматый, ничего не подозревая, бежал близко от клетки, семеня своими короткими лапами. И вместе с ним, рядом, рывками, но совершенно бесшумно передвигалась волчица. Вся ее напряженная фигура, взгляд, неотрывно устремленный на щенка, слаженная работа мышц, которые не выдавались из-под шкуры, как у наших охотничьих и сторожевых собак, а только угадывались, кошачья бесшумность движений — все обличало настоящего хищника, свирепого и безжалостного.

Волчицу от Сеньки отделяло расстояние всего в полпрыжка, в четверть прыжка… Но она не бросилась, потому что видела перед собой железную преграду. А когда Сенька, так ничего и не заметив, стал удаляться от клетки, волчица села и вдруг, широко разевая пасть, зевнула. Зевнула громко и застыла, глядя куда-то вверх. Сенька, услышав зевок, оглянулся и, заинтересовавшись, повернул назад. Он никогда не отличался хорошим чутьем, видеть же волков ему не приходилось ни разу. Поэтому смело подошел к клетке и уже поднял лапу, чтобы поставить метку, как вдруг…

Я даже не смог проследить его рывок взглядом, только почувствовал дрожь маленького тела у моей ноги. Лайки стояли, недоуменно оглядываясь — кого так испугался их новый знакомый? Сенька же дрожал все сильнее и, чего никогда не было, вскарабкался мне на колени.

Волчица не сдвинулась с места, глядя куда-то вверх, в синеющую даль алтайских гор. И мне стало жаль ее.

ПРИЕХАЛИ

Только мы подъезжаем к дому из своего очередного путешествия, как Сенька шариком выкатывается из машины, обегает вокруг и звонко лает:

— Гав! Гав! Приехали! — и отходит в сторону, мол, свои обязанности я выполнял исправно, теперь твоя очередь, хозяин, — разгружай машину, таскай палатки, лодки, удочки, а мне некогда, у меня тоже дел по горло. И тут же начинает проверять свои метки.

Но на его лай уже выскочил из соседней подворотни черный, как жук, щенок — Шарик. Выскочил и мчится к Сеньке, усиленно виляя хвостом. Сенька, свысока поглядывая на Шарика, дает ему возможность как следует себя поприветствовать и трусит дальше. Шарик следом, вытягиваясь в струнку, старается носом достать хоть кончик Сенькиного хвоста.

Из калитки напротив выходит кокетливая болонка — Барселона. Потягивается, жеманно щурит глаза под нависающими кудряшками и вдруг, заметив Сеньку, взвизгивает и бросается к нему. Навстречу даме Сенька галантно делает несколько шагов, вежливо виляет хвостом и дает себя обнюхать. Потом поворачивается и продолжает свой путь. А вот и Мушка, помесь дворняжки со спаниелем, мчится, заискивающе повизгивая. За ней пристраивается огромный добродушный пес с редкой кличкой Лай. Из-за угла выворачивает лохматый Боб, за ним еще, еще… Наконец, Сенька, окруженный целой свитой поклонников, останавливается где-то в укромном уголке. Садится. Обожатели плотно окружают его и начинают обнюхивать.

Наверное, это так же, как и у нас, у людей. Когда встретишь знакомого, вернувшегося из интересного путешествия, хочется послушать его рассказы.

Здесь же рассказы — это запахи, принесенные в густой Сенькиной шерсти оттуда, куда ни одна из этих собак попасть даже не мечтает.

И Сенька, гордый оказанным вниманием, с самодовольным видом дает возможность своим поклонникам пережить хоть в малой мере то, что пережил сам.

Я представляю себе это так:

— Сеня, милый, а что это за запах? — начинает подлизываться Барселона.

Даме нельзя не ответить, и Сенька, оттопыривая нижнюю губу, поясняет:

— Это? Лось пробегал неподалеку.

— Лось?! Настоящий?! И ты… Ты…

— Нет, — Сенька притворно вздыхает. — Не пустил меня хозяин. А то бы я… конечно…

— А вот этот? — несмело спрашивает Шарик.

— Ни разу неграмотный, что ли? Не знаешь? Эх, ты… — презрительно фыркает Сенька. — Это же ондатра. Я сидел на ее домике.

— Ой! — восклицают хором Барселона и Мушка. — На самом ее домике. И… И не боялся?

— Кого? — возмущается Сенька. — Ондатру? Да я…

— Врет он все! Врет! — лает за забором и гремит цепью огромная овчарка Дик.

— Завидуешь, пустолайка, — небрежно бросает Сенька.

— Это я… я пустолайка?! Ну, погоди! Дай мне освободиться от ошейника, я тебе покажу, жалкий хвастунишка!

На эту угрозу Сенька и ухом не ведет. Верит — цепь крепкая. Храбрясь, он подходит к самому забору, поднимает заднюю лапу и ставит свою метку.

Дик, взбешенный таким нахальством, хрипит и исходит пеной.

— Оставь его, дурака, — ворчит добродушно Лай. — Лучше скажи, вот это что?

— Зайчишка попался, — облизывается Сенька. Облизываются все, роняя на землю слюну.

— А это? — громко спрашивает чем-то встревоженный Боб.

— Волчица! — выдыхает Сенька, и все замирают, ощетинившись. Барселону начинает бить дрожь. И даже Дик перестает греметь цепью.

Такая или почти такая встреча длится с полчаса. Затем Сенька встает и ленивой трусцой направляется к дому. Остальные собаки нехотя разбредаются по своим собачьим делам.

После каждой нашей поездки такое обнюхивание повторяется. И, наверное, из-за этого, несмотря на свой малый рост, Сенька пользуется огромным уважением у окрестных собак. Что интересно, в дни нашего приезда я не видел ни одной собачьей ссоры. Они будут потом, завтра, а сегодня… Сегодня нельзя, сегодня Сенька приехал!

ПОСЛЕДНЯЯ РЫБАЛКА

Приближалось время сенокоса. Погода держалась пасмурная. Поэтому нас очень донимали комары. Они тучами вылетали из высоких, уже созревших трав. Комаров было так много, что даже Сенька в своей густой лохматой шубе не выдерживал их натиска. Они набивались в нос, глаза, уши, и он, спасаясь от их укусов, выкапывал в земле нору, залезал в нее и закрывал морду лапами. Комары облепляли Сеньку так густо, таким плотным слоем, что мой бедный друг становился из коричневого серым. Ночью мы спасались в палатке, а днем приходилось уплывать на лодке подальше от берега. На открытой воде комаров было меньше. Если бы не эта кровожадная братия, отдохнули бы мы хорошо. Рыба клевала отменно, ночи были теплыми, днем не жарко. Отпуск мой заканчивался, вечером мы уезжали домой, но в полдень, когда сборы были в полном разгаре, к нам пожаловали гости.

Двое деревенских мальчишек, дочерна загорелых, босиком, с простенькими, вырезанными из тальника удилищами, подошли, глазея на машину, яркую палатку, на спиннинги с блестящими катушками… Подошли, робко поздоровались, опасливо косясь на Сеньку.

С мальчишками Сенька знакомился быстро и относился к ним доброжелательно. На этот раз он слишком долго обнюхивал их, и я, боясь за гостей, прикрикнул:

— На место!

Он подчинился с неохотой и ушел под машину обиженный. Но через минуту выскочил оттуда — шерсть на загривке дыбом, горло подергивается в грозном рычании. Никогда я не видел его таким сердитым.

— Сенька! Ко мне! — но он не послушался и бросился мимо нас по тропе.

— Это он на нашу собаку, — пояснил один из мальчишек. И точно, из-за поворота вышла большая и лохматая, какого-то неопределенного цвета собака. Шла она медленно, еле переставляя лапы. Шерсть висела сосульками.

— Отчего она у вас такая? Уж не бешеная ли? — заволновался я.

— Не-а! Старая сильно. И не ест ничего.

И хотя объяснение было не очень вразумительное, я успокоил-ся. Угостил мальчишек конфетами, оторвал им японской лески, показал новую польскую лодку, но краем глаза не переставал следить за Сенькой. Уж очень странно он повел себя с нашими гостями. Не обидел бы… Но Сеньке было не до мальчишек. Он целиком занялся собакой. Он не давал ей приблизиться к нам, прыгал перед мордой, рычал, лаял.

Собака тоже показывала зубы, и хотя была больше Сеньки, нападать боялась. Она несколько раз пыталась пробиться к своим хозяевам, и каждый раз получала такой яростный отпор, что, наконец, отступила и улеглась прямо на тропе. Сенька присел неподалеку и, поглядывая на непрошеную гостью, громко лаял:

— Гав-гав! Разлегся тут… Убирайся отсюда!

Мальчишки побыли с час и ушли. Сенька далеко проводил их, не переставая лаять. И даже когда вернулся и обнюхал то место, где лежала эта, так не понравившаяся ему собака, вновь встопорщил шерсть на загривке и зарычал.

— Хватит тебе, — успокаивал его я. — Ну, прогнал… Ну, хватит. Вечером мы уехали домой. А через неделю Сенька заболел, стал вялым, отказался от еды, глаза у него воспалились и покраснели. В начале болезни мы пробовали лечить его домашним способом — насильно поили молоком, промывали глаза слабым раствором борной кислоты. Ничего не помогало. Сенька сильно похудел, рыжая, прекрасная шерсть потемнела и свалялась космами.

Мы вызвали врача. Он глянул на моего друга и выдохнул:

— Чумка. В народе ее называют собачья смерть. Ничего нельзя сделать. Где-то он заразился…

И я вспомнил нашу последнюю рыбалку, мальчишек, собаку, на которую так лаял Сенька. Наверно, он чувствовал, что она больна, и старался не пустить ее к нам, не зная, что люди этой болезнью не болеют. Оберегал нас, а сам вот не уберегся.

Мы с Игорем повезли Сеньку в ветеринарную лечебницу. Он лизал нам руки, словно прощаясь, и язык у него был сухой, шер-шавый. Игорь плакал. Я сам не мог сдержать слез. Врачи делали все, но спасти Сеньку не удалось.

Так не стало Сеньки. Он был самым породистым из всех непородистых собак. Он был верным другом…

 

ЛОПОУХИЙ БЕС

 

Часть 1. ОЦЕНКА ЗА ЭКСТЕРЬЕР

Его звали Топ, и ему было уже восемь месяцев. Нескладный щенок, крупный, веселый, очень любопытный, и окрас он имел, как говорилось в родословной, кофейно-пегий, в крапе.

Старый хозяин-пенсионер, бывший прокурор, не рассчитал свои силы. Он надеялся вырастить и воспитать еще одну охотничью собаку — вот эту. Но заболел и понял, что заболел надолго.

Откровенно говоря, покупая Топа, я надеялся, что уж кто-кто, а прокурор привил ему дисциплину и послушание. Потому как за себя в этом деле поручиться не мог. Очень уж неравнодушен к своим питомцам. По этой причине с дисциплиной у них не всегда получалось.

Но надеялся я напрасно. Топ был избалован донельзя. Единственная команда, которую он выполнял, — «Ко мне!», да и то лишь потому, что рассчитывал получить лакомство и ласку.

Топ охотно запрыгнул в мою машину и устроился на заднем сиденье, весело поблескивая глазами. А его старый хозяин плакал. Он отворачивался, но слезы были видны. Я понимал его.

Собака мне понравилась, дома я все уши прожужжал о ней и в мыслях уже считал своей. Закрыв машину, я спросил хозяина, сколько же она стоит, потому как от этой темы он все время уклонялся, и это меня весьма беспокоило.

— Восемьдесят рублей я платил за месячного щенка, — сказал хозяин и, страшно стесняясь, поспешно добавил: — Это цена питомника.

— Понятно. А всего сколько? — настаивал я.

— Сказал же — восемьдесят рублей, — внезапно рассердился он. Я растерялся:

— Но ведь вы семь месяцев его кормили, ухаживали за ним…

— Он был членом нашей семьи. А за это денег не берут. Так у нас в доме появился новый член семьи — курцхаар Топ, короткошерстная немецкая легавая.

***

Не успел я проехать и двух кварталов, как Топ забеспокоился. Поднялся на заднем сиденье и уткнулся мордой в стекло. Я с опаской поглядывал на него в зеркало. Молодой-то он молодой, да как бы по молодости не цапнул сзади. Пасть у него — ого! Потом спрашивай о возрасте.

Но мои опасения оказались напрасными, доехали мы благополучно. Заслышав шум машины, к воротам вышли мать, сын, соседи. Я открыл дверцу, взялся за поводок. Топ, пригнув голову и поджав свой куцый хвост, нехотя вылез. Встречающие молчали, внимательно разглядывая пятнистое, нескладное существо, и на их лицах явно проступало разочарование. Я хотел вступиться за Топа, но он вдруг бросился в сторону, вырвав из моих рук поводок.

У калитки сидел соседский кот и смотрел на нас. Топ, отвернув голову, косил глазом на кота и мелко-мелко дрожал. Это была первая в его жизни охотничья стойка.

Кот не стал дожидаться, что будет дальше, юркнул под калитку. Топ — за ним. Ну, куда такому большому под калитку?… И тогда он без всякого, казалось, усилия (я потом не раз удивлялся его прыгучести), перемахнул через высокий забор, и уже с огорода донесся басистый, призывный лай.

Мы зашли во двор. Топ прыгал у лестницы, ведущей на чердак, поднимался на три-четыре ступеньки и скатывался вниз, не отрывая глаз от чердачной двери, из которой нахально выглядывал кот. Кот не убегал, но и слезать не хотел. И правильно делал. К кошачьему племени Топ был беспощаден, и позже не один кот поплатился жизнью за свою медлительность или безрассудство при встречах с ним.

Соседи расходились, и я ясно слышал, как один из них сказал:

— Вещь какую купить, я понимаю. А за собаку деньги платить, да еще такие… Зачем? Вон их сколько по улице бегает. Мало одной — поймай две…

Второй поддержал:

— Это все от жиру. С ума сходят люди.

***

Рос Топ весело. Его красивые, коричневые глаза горели азартом. Команды он понимал быстро, но и непоседа был страшный. Однажды я заметил, что он очень неохотно стал отдавать поноску — кусок ненужной кожи или утиное крыло. Заброшу подальше:

— Топ, ищи!

Топ бросается сломя голову выполнять команду, и не было случая, чтобы он не нашел брошенный предмет. Схватив его своей широкой пастью, галопом мчится ко мне. Но, не добежав нескольких шагов, вдруг останавливается, широко расставив лапы, пригибает голову и, лукаво блестя глазами, смотрит на меня.

— Подай, — приказываю я. Топ стоит, как изваяние.

— Подай!

Тот же результат. Но стоит мне двинуться к нему с протянутой рукой, как он делает прыжок в сторону и опять становится в стойку. Приходится брать в руки прут, и только тогда, с виноватым видом, но все-таки нехотя, он отдает поноску.

Я никак не мог взять в толк, кто мне его портит? Пока однажды вечером мать, глядя в окно, не сказала:

— Запалил мальчишек Топ.

На лужайке, неподалеку от нашего дома, оголтело крича, бегали несколько мальчишек, в том числе и мой сын. И бегали за Топом. Они пытались поймать его, но тот так ловко лавировал, что преследователи оставались с носом.

Я вышел из дома и подошел поближе. В пасти у Топа был мяч. И мальчишки пытались его отнять. Но не тут-то было! Топ стоит, широко расставив лапы и пригнув голову в ожидании нового нападения. И нападение, конечно же, следует. Топ носится среди уставших мальчишек, уши развеваются, словно птичьи крылья. Ну, бес! По-моему, так обе стороны очень довольны и новой игрой, и друг другом.

Я понимал, что эта невинная забава обязательно подпортит работу Топа на охоте. Поэтому настрого запретил сыну играть так с собакой. Но подозреваю, что мой запрет не всегда соблюдался.

***

Перед майскими праздниками мы с друзьями поехали на рыбалку. Прошел слух, что на Большом Островном озере клюет карась. Дороги уже просохли. В лужах талой воды возле них плавают дикие утки. Над оживающими лесополосами курится легкая зе-леноватая дымка. В кустах ссорятся сороки и вороны, устраивая гнезда. Облезлый заяц, весь в клочьях старой шерсти, высоко взбрыкивая задними лапами, метнулся через дорогу и пропал, затаился за кучей старой прошлогодней соломы. Весна!

Солнце припекало совсем по-летнему, но озеро еще было покрыто льдом, и только камыши да полоска воды около них вытаяли и были чистыми.

Топ выскочил из машины, я наблюдал за ним. Нет, он не убежит, в этом я не сомневался. Просто мне интересно было все, что он делает.

Вот подбежал к берегу, полакал воды, потом направился к желтым, поваленным зимней непогодой камышам, сохнущим под ярким солнцем. Что привлекло его внимание? Шланг. Кусок шланга, свернутый кольцом. Топ не спеша подошел, сунулся носом и вдруг отскочил, затряс головой. Я видел, как стремительно развернулся шланг, и слишком запоздало крикнул:

— Назад, Топ! Змея!

Топ схватил змею поперек и трепал так, что она моталась, словно веревка. Я отнял змею, отбросил подальше. Топ кинулся было за ней, но мы его не пустили. На морде, возле ноздрей, справа, виднелись две темные капельки крови. Мешая друг другу, мы, сколько могли, отжали из ранки кровь. Даже отсосали осторожно, сплевывая горькую слюну, потом прижгли йодом. Конечно, теперь нам было не до рыбалки.

Мы с тревогой поглядывали на Топа, он все так же весело крутился рядом, разве только чуть медленнее. А может, это нам казалось? Прошло минут двадцать. И когда мы уже были готовы вздохнуть с облегчением, Топ вдруг упал. Глаза у него закатились, по краям губ забелела пена.

Мы втащили его в машину и помчались в деревню в поисках ветлечебницы. Ее-то нашли быстро, но на двери висел внушительных размеров замок. Оставив недвижного Топа, мы бросились по ближайшим к ветлечебнице домам и довольно быстро отыскали женщину-врача. Она белила комнату, торопясь успеть к празднику. Мы видели, что ей не до нас, но надеялись, что она поймет.

Спасибо ей, она бросила свои дела и осмотрела собаку.

— Нужно было везти сразу. Боюсь, что уже поздно, — с сожалением сказала она. Все же сбегала куда-то за ключами, открыла ветлечебницу и приготовила шприц.

Я внес Топа. Он слабо шевелился, и обильная слюна тянулась из его открытой пасти.

— А где намордник? — спросила врач. — Без намордника делать уколы не буду.

Мы в один голос заверили, что Топ смирный, да и мы будем держать так крепко, что ей не грозит никакая опасность. Уговорили.

Первый укол она сделала в шею. Топ даже не вздрогнул. Но второй укол в место укуса — в нос, вдруг поднял его. И мы, трое взрослых мужчин, не смогли удержать. Правда, он только выбежал из ветлечебницы и упал, но сколько же еще сил оставалось в нем?

— Если сутки проживет, будет жить, — сказала врач на прощанье. Ей тоже было жаль нашего Топа.

***

Ночь мы провели беспокойно. На озере что-то грустно вздыхало, кричало, хлопало крыльями. Я не выдержал, вылез из палатки. Большая часть льда была черной, и эта чернота копошилась, издавала звуки… Огромная стая уток присела отдохнуть после дальнего перелета.

Воздух был свеж, от камышей тянуло почему-то запахом луговых трав. Все было хорошо, просто замечательно. Если бы не Топ… Он стонал, хрипел, часто лакал холодную озерную воду, которую мы постоянно меняли в чашке. Голова его распухла так, что стала похожа на голову бульдога, только еще безобразнее и больше. Глаза превратились в узкие слезящиеся щелки. Улучшения не было.

Утром пришел местный рыбак по имени Проня. Поставил у камышей сети, вылез на берег. Открыл молнию на черной хозяйственной сумке, достал хлеб, соленые огурцы, сало и вареное мясо.

— Сидайте, — пригласил он нас, с интересом поглядывая на Топа. — Бычка молоденького заколол, — сообщил он с набитым ртом. — Для себя колол, старое мясо желудок плохо переваривает.

От угощения мы отказались. Проня не очень огорчился и принялся за трапезу сам, одновременно слушая взволнованный рассказ о постигшей нас беде.

Прожевал мясо, откусил с хрустом огурец, и прежде чем снова приняться за мясо, сказал ласково:

— Сдохнешь, собачка. Никто еще после такого укуса не выживал. Ни одна скотина. — И разъяснил подробнее: — Змея за зиму яду накопила. Сколь месяцев берегла. Капец тебе будет…

Мы были готовы сбросить этого пророка в воду, но он, не обращая внимания на наши недружелюбные взгляды, продолжал:

— Да и зачем в городе собака? В деревне — и то не нужна. Я свою уж третий год как извел. А что? Воров нет. Зверя тоже не стало. Не охота, баловство одно. Рыбалка — еще куда ни шло, да и то только весной. Поймаешь с центнер, продашь… А в остальное время и пытать нечего. — Он провел большой заскорузлой рукой по спине Топа. — А шкура у тебя видная. Ишь, словно ковер. В узорах вся. Такую и на пол, да и на стенку не стыдно, — развивал он свою мысль и вдруг застыл, чуть привстав, отведя в сторону руку с куском мяса. Мы тоже затаили дыхание, прислушались.

У камышей глухо булькнуло.

— Пошел карась, — удовлетворенно сказал Проня, опускаясь на прежнее место, и испуганно отдернул руку: Топ вслепую нашел у него мясо и стал жадно есть, похрустывая косточками.

Проня ошалело глядел на него, а мы облегченно засмеялись, потому что поняли: Топ будет жить.

***

В дороге нас застал дождь. Это было не страшно — мы уже выехали на шоссе. Тонкие ручейки потекли по стеклам, застучали по крыше машины. Лужи заблестели на асфальте, и встречные машины обкатывали нас грязью. Пришлось остановиться у большой лужи перед въездом в город, чтобы помыть машину. Дождь прекратился. Топ, сразу же выбрав место посуше, улегся, дремотно прикрыв глаза от яркого солнца. Он заметно подрос, стал подтянутым и очень красивым. Голова коричневая, с длинными висячими ушами. Коричневый цвет резко кончался на шее, и начинался белый, в мелких коричневых пятнах. На спине, словно седло, красовался большой коричневый овал.

На рыбалке Топ набегивался так, что всю обратную дорогу лежал пластом и еще суток двое не выказывал желания гулять. Но зато потом, стоило только завести машину, он начинал беспокоиться, лаял и затихал лишь тогда, когда убеждался, что ни лодки, ни удочек я с собой не взял. Обнюхав мой портфель и костюм, он на всякий случай провожал меня до ворот.

Вот и сегодня Топ лежал на боку, вытянув лапы и откинув голову. Мой друг Тихоныч не выдержал:

— Ты только глянь, какой аристократ! Разлегся, видите ли, на травке, а мы тут полощемся. Ну-ка, Топ!

На свою кличку Топ реагировал прекрасно. Сразу поднял голову.

— Ко мне! — приказал Тихоныч.

Топ глянул на меня: не возражает хозяин? Хозяин не возражал. Он с неохотой поднялся, зевнул, протяжно выдыхая: «А-а-а!», не спеша подошел к Тихонычу. Тот, размахнувшись, забросил на середину лужи грязную тряпку и скомандовал:

— Подай!

Топ, все еще на что-то надеясь, посмотрел на меня, но я отвернулся. Тогда он вздохнул и вошел в лужу. Вода была ему по брюхо, так что плыть не пришлось. Подошел, понюхал тряпку и снова посмотрел на меня: «Ну что? Нести?»

— Нет, ты посмотри какой чистюля! — всплеснул руками Тихоныч. — Подай!

Опять вздохнув, Топ взялся клыками за самый кончик тряпки и, отвернув голову, брезгливо сморщив нос, вытащил ее на сухое и бросил. В руки не подал, а, сгорбившись от унижения, пошел прочь, тряся головой и фыркая.

«Фу! Какая гадость!» — так ясно было написано на его морде, что мы с Тихонычем стояли, растерянно улыбаясь.

***

Утром я проснулся от всхлипываний. Это меня сильно встревожило. Давно у нас в доме никто не плакал. «Мать!» — понял я и вскочил. Точно, на кухне плакала мать.

— В чем дело? Что случилось?

— Посмотри, что натворила твоя паршивая собака! — сквозь слезы сказала она. — Весь огород вытоптала.

Я знал, как трудится мать над нашим маленьким участком, как дорожит своими посадками, и бросился к окну.

Четыре сотки нашего огорода были использованы все до сантиметра. У забора ровными рядами высится малина, чуть в стороне — крыжовник и смородина, тут же две низенькие, но раскидистые сибирские яблони, а между ними клубника, морковь, петрушка, укроп, огурцы… И все это разделено узенькими тропочками, прополото, ухожено. Отдельно стоят помидоры — материнская гордость и неустанная забота. Они стоят аккуратными зеле-ными рядами, каждый стебелек тряпочкой привязан к своему колышку.

— Помидоры целые, — пожал плечами я.

— А лук…

Я вышел на крыльцо. Боже мой! Две грядки лука, темно-зеленого, стрельчатого, лежали на земле. Казалось, какой-то утюг безжалостно пригладил высокие стрелки.

Между грядок лежал Топ, виновато поглядывая на нас своими коричневыми глазами. Гнев затопил меня. Заметив мое состояние, мать сказала:

— Не вздумай! Я его отругала, он все понял.

Но я уже схватил стоящий здесь же веник, сбежал с крыльца и изо всей силы ударил. Топ вжался в землю и стоически перенес удар, только вздрогнул. Я замахнулся еще раз, но на моей руке повисла мать.

— Ты что?! — возмутился я.

От ее слез не осталось и следа. Взгляд сердитый.

— Почему руки распускаешь?!

— Ты же… сама… только что жаловалась.

— Ничего не жаловалась, а просто сказала. Иди, досыпай. Без тебя разберемся. Иди-иди!

И я, подталкиваемый матерью, поднялся на крыльцо. Обернувшись, посмотрел на Топа. Он лежал на прежнем месте, прикрыв левой лапой морду. И столько виновности и покорности судьбе было в его позе, что и мне стало его жалко. Эта поза потом будет для Топа постоянной. Как только он чувствовал себя виноватым, сразу же ложился на брюхо и накрывал морду лапой.

Сопровождаемый материнским ворчаньем, я вернулся на кухню.

— Разве можно собаку битьем воспитывать? — никак не могла успокоиться она. — Лаской нужно. Лаской. А то ишь…

— Вот ты и портишь собаку. А с ней нужно строго, — втайне гордясь тем, что встал выше ее жалости, сказал я. Хотя отлично понимал, что ударил сгоряча, что сейчас бы уже не смог. Но мать?! Разве не она несколько минут назад плакала над погубленным луком? И вот сама же мне и выговаривает. Нет, поведение ее было, по меньшей мере, странным.

***

Кататься на машине Топ готов был целыми сутками. И на рыбалку ездил с нами с большим удовольствием. Серьезно и величаво восседал он на заднем сиденье, не обращая внимания на восхищенные взгляды пешеходов. Когда же выезжали за город, укладывался, вытягиваясь во весь свой немалый рост, и дремал, изредка открывая глаза. При этом он упирался лапами в спинку переднего сиденья, и силу его мышц своей спиной я чувствовал прекрасно.

Однажды в прибрежных кустах мы вспугнули крупного зайца-русака. Отбежав немного, он присел и стал внимательно нас разглядывать.

Был он довольно крупным даже для своей породы. Серый. Глаза неотрывно смотрели на нас, а уши непрестанно двигались. Пе-редние лапы быстро-быстро переступали по земле, и кажется, что рад он нам страшно и от радости пританцовывает. До него было какихто десять метров, а заяц дразнил нас, бесстрашно сидя среди зеленой травы.

Я хотел запустить в него удилищем, но тут выскочил откуда-то Топ, остановился, пораженный, закусив губу и подняв переднюю лапу. Такого зверя он видел впервые. Замешательство обеих сторон длилось недолго. Заяц подпрыгнул и задал стрекача. Топ — за ним.

Они мчались по ровному полю, и ясно было видно, что Топ, хотя и медленно, догоняет зайца. Пес изредка взвизгивал от азарта и набавлял скорости. Очевидно, опасность почувствовал и заяц: он внезапно спрямил направление и понесся к большому кусту боярышника. Топ за ним по пятам. Перед самым кустом заяц вильнул в сторону, а Топ, не успев затормозить, со всего размаха врезался в куст, пробил его насквозь и вылетел с обратной стороны, отчаянно визжа.

Нам пришлось основательно повозиться, чтобы освободить его шкуру от острых колючек боярышника. Незадачливый охотник вздрагивал, пытался вырваться из наших рук, но мы держали крепко.

На обратном пути Топ долго ворочался, устраиваясь поудобнее, а когда заснул, стал взвизгивать во сне: не жалобно — от боли, а звонко, с азартом. Очевидно, во сне он снова гнался за зайцем…

После этого случая Топ постоянно повизгивает во сне и сучит лапами. Бывалые охотники поясняют — взрослеет собака.

***

В воскресенье ко мне пришел сосед позвонить по телефону. Был он нетрезв и привел с собой овчарку Дика. Если говорить откровенно, я не люблю этих закормленных животных. Дику было уже четыре года, и он походил на объемистый чемодан без ручки. Сосед привязал свое сокровище к забору и вошел в дом.

— Слушай, — сказал он с пьяной бесцеремонностью, — давай стравим Дика и Топа. Интересно, кто кого, а?

— Ты что? — возмутился я. — Топу чуть больше года, да и потом это же не боевой волк.

Насчет боевого волка сосед не совсем понял, потому и упрямо твердил:

— А я хочу. А я все равно хочу.

— Иди звони! — прикрикнул я.

— Ах, да! — спохватился он и пошел к телефону. Долго крутил диск, о чем-то вяло говорил и, наконец, забыв попрощаться, вышел.

И сразу же со двора донеслось яростное рычание и визг. Я выскочил на крыльцо. Дверь вольера была открыта, и там, в глубине, свернулись в клубок два собачьих тела. Сосед, пьяно ухмыляясь, потирал руки.

Заскочив в вольер, я схватил Дика одной рукой за шиворот, второй — за хвост и перебросил через изгородь. Ну и тяжел же он был!

Топ, истерично взлаивая, жался к моим ногам. Я ощупал его. К счастью, глубоких ран не было. Очевидно, лаял он больше от обиды. Еще бы — такой большой и на такого маленького.

На следующий день, когда сосед, уже трезвый и без Дика, протянул к Топу руку, чтобы погладить, он укусил его. Это был единственный случай, когда Топ причинил боль человеку.

А на следующий год, летом, Топ и Дик случайно оказались вместе у реки. И вместе поплыли за брошенной соседом палкой. И вот тогда Топ чуть не утопил своего давнего обидчика, наседая в воде на него всем телом, стараясь достать до горла. Таким злобным и непослушным я его никогда не видел. Нам пришлось броситься в воду в одежде, чтобы спасти Дика. На берег мы его вытащили чуть живого. И с того времени, если мы с Топом проходим мимо соседского забора, эта громадная и свирепая овчарка, словно нашкодивший щенок, забивается в свою конуру и только оттуда подает недовольный голос.

А сосед до сих пор выговаривает с обидой:

— Конечно, у меня собака сторожевая, а у тебя — зверовая…

***

Лось перед нами возник так неожиданно, что мы растерялись. Это был красивый зверь с великолепными рогами, на концах которых я насчитал по четыре отростка. Он выскочил из молодого осинника на опушку и, затормозив на мягкой земле всеми четырьмя копытами в каких-то тридцати метрах, замер, ошалело глядя на нас.

Только нервно раздуваемые ноздри да вздымающиеся бока говорили о его живой природе. За ним стеной возвышались сосны и березы, одетые в зеленый наряд. И он, темно-коричневый, разный с ними по цвету, был все же неотделим от них. Эта гармония сразу определила пропасть между нами. Он был их, а не наш. Мы могли или любоваться им, или убить.

Топ вывернулся из-за него сзади, запыхавшийся и весь встопорщенный. А когда лось, наконец, сообразил, кого встретил на своем пути, и попытался убежать, Топ встал перед ним. Лай его был полон ярости. Лось прянул в другую сторону, но Топ опять загородил дорогу.

У нас не было ружей. В руках — корзинки, полные великолепных грибов да разномастные ножи. И все же мы внушали лосю страх. А тут еще эта собака… И он, сделав огромный прыжок, помчался по вспаханному под пары полю. Топ молча, чуть в стороне — сзади. Вскоре они скрылись из вида.

Но не прошло и получаса, как уже с другой стороны снова выскочил тот же лось и снова остановился как вкопанный, страшно удивленный встречей. Он развернулся, подставляя нам левый бок, и снова Топ некоторое время держал его на месте, ожидая выстрела. Но выстрела не последовало, и красавец лось умчался в березняк, цел и невредим. Топ — следом, не внимая нашим призывным крикам и свистам.

Полные корзины оттягивали руки. Вечерело. Пора было ехать домой. Мы вернулись к машине, и, прежде чем укладываться, я несколько раз резко посигналил. Знал, что на сигнал Топ явится незамедлительно.

Но прошло десять минут, двадцать, полчаса… Вечер сгустил сумерки под деревьями. Воздух обострил запахи. Ветер тревожно качнул вершинами. Что-то резко крикнула сойка.

И только спустя час Топ, усталый, с далеко высунутым языком, приплелся к машине. Он сразу же улегся на заднем сиденье, далеко отбросив свои длинные лапы. На нас не смотрел, очевидно, сердился.

Мы ехали домой и рассуждали о лосе, о собаке, о ее удивительном, природном охотничьем азарте.

***

Мы были за деревней Выползово у озера Глубокого на рыбалке. Озеро замечательное. Это даже не озеро, а старица Чумыша. Густо поросли оба ее берега лесом. С правого, крутого, стекают многочисленные родники. Левый пониже, плавно переходит камышом и кустарником к кудрявому березняку. Вода чистая, холодная. Рыба всякая — карась, линь, щука, сорожка, окунь. Был и язь, но озеро постепенно зарастает телорезом и медленно умирает. К сожалению, таких озер немало. Приписные охотничьи хозяйства ничего не делают для их спасения. Скоро и в Глубоком тиной затянется зеркало воды, и останутся жить карась да линь…

А пока мы успешно ловим здесь на спиннинг щук. Да еще каких! До семи килограммов попадаются.

День был не очень жаркий. Мы вылезли из лодок на берег передохнуть, перекусить. Топ подбежал, ткнулся мордой в мою руку. Я погладил его мимоходом и стал разжигать костер. Была моя очередь готовить обед.

— Посмотри-ка, — немного погодя окликнул меня мой компаньон Алексей Васильевич, указывая на Топа.

Тот сосредоточенно вглядывался вдаль. Шерсть на холке взъерошена. Я проследил за его взглядом. Метрах в двухстах проходило стадо коров. И не успел я окликнуть Топа, как он стремглав бросился к нему.

— Ничего? — забеспокоился Алексей Васильевич.

— Что ему сделается? — ответил я беспечно. — А потом… там же пастухи.

Заметив, хотя и не сразу, чужую собаку, стадо остановилось. Задние стали напирать на передних. Постепенно коровы сбились плотно, образовав полукольцо, центром которого был Топ. А он никак не мог понять, что это за звери и почему его не боятся? Похожи на лосей, но пахнут не так и не убегают. Истинно городской житель, Топ раньше коров так близко не видел.

Стоял Топ, стояли и коровы, но вот одна из них, коротко мыкнув, шагнула вперед. За ней двинулись другие таким слитным строем, что Топ не выдержал, повернулся задом. Это было ошибкой, все стадо сразу же бросилось в атаку. Топ прибавил ходу. И если у собак бывают мысли, в чем я убежден, то сейчас у нашего любимца они были совсем не героические.

Коровы наддали, и Топ выбрал не лучший вариант: кинулся к машинам.

Мы вовремя заметили опасность, стали с палками наперевес. Топ ужом проскользнул между нами и остановился позади. Очевидно, его очень интересовала развязка. А может, просто считал, что сделал благое дело — вон сколько добычи привел хозяину прямо в руки.

Коровы напирали на нас все решительнее, и мы уже опасались за машину, потому что ни на удары, ни тем более на крики коровы не реагировали. Мы выбились из сил, пока Алексей Васильевич не догадался закрыть Топа в машине.

Коровы сразу же успокоились и, подчиняясь нашим возбужденным голосам, сначала немного отступили, затем побрели прочь по своим коровьим делам.

Мы выпустили Топа. Он с опаской поглядел на удаляющееся стадо, обошел вокруг машины и улегся в тени.

— Чуть-чуть не наделал ты беды, — обратился к нему Алексей Васильевич.

— Да, это тебе не лоси! — добавил я.

***

Однажды сын пришел с речки в слезах.

— Что случилось? — встревожился я.

— Топ кусается.

— Как кусается? Почему кусается?

— Не дает купаться.

Из рассказов сына выходило, что стоит ему броситься в воду, как Топ следом. Подплывает, хватает зубами за плечо, да еще и рычит.

— Вот смотри, — он показал внушительных размеров царапины на спине и плече.

— Ну-ка, пойдем купаться, — предложил я.

— Только ты сам в воду лезь. Я боюсь, — сын с опаской поглядывал на Топа.

Недалеко от нас строители поставили мощную плотину со шлюзами, перегородив речку Барнаулку. Получился хороший городской пляж. За мягким, рассыпчатым песком горой поднимается старый берег, сплошь поросший высокими соснами. Так что и отдохнуть приятно, и глазу красиво. В выходные дни людей тьма. В будние, как сегодня, поменьше.

Мы отошли от рыболовов, чтобы не пугать рыбу и только я начал раздеваться, как Топ забеспокоился. Я разбежался, прыгнул с берега и не успел вынырнуть, как почувствовал рядом с собой еще кого-то. Вынырнул. Топ! Он попытался схватить меня за плечо, я еле увернулся. Но он вновь устремился ко мне. Плыл быстро, рассекая воду широкой грудью, и вскоре оказался рядом. И опять попытался схватить меня. Тут я немного промедлил и сразу же почувствовал боль в плече. Я протянул Топу руку, чтобы успокоить, приласкать. Но он вдруг схватил ее, крепко стиснул и повернул к берегу, таща меня за собой. Вон оно что! Оказывается, Топ спасал нас, а мы думали…

Этот добровольный спасатель доставлял в воде большие неудобства, да к тому же больно царапался и кусался. Мы долго не могли ничего придумать. Некоторое время сын даже не брал Топа на речку.

Все разрешилось само собой. Кто-то из мальчишек, когда Топ плыл к сыну «спасать», хотел задержать его и схватил за короткий, но толстый хвост. Топ тут же повернул к берегу, буксируя мальчишку.

С тех пор началась новая увлекательная игра. Мальчишки заплывали подальше от берега, Топ, естественно, следом. Потом сын цеплялся Топу за хвост, остальные за сына. И Топ к общему удовольствию быстренько доставлял орущую компанию на берег.

***

Изредка в наших рыбацких вояжах принимал участие отец моего друга Сергея — Николай Васильевич. Этот человек до сих пор носил на себе жестокие следы войны. У него часто открывалась одна из ран, и жена отпускала его с ночевкой при условии, что он и в палатке будет спать на чистой простыне.

В этот раз мы поехали на ловлю форели. Ручьевая форель — очень красивая и сильная рыба. Ловить такую — большое удовольствие. Водоем в Советском районе искусственный, но интересный. Мощные родники питают озеро. Вода холоднющая. Течение сильное. А вокруг, на сколько хватает взгляд, садовые посадки — черноплодная рябина, малина, вишня, облепиха…

Мы подъехали к озеру. Вышли из машин. Николай Васильевич, с обожанием глядя на нашего четвероногого друга, шутливо проговорил:

— Собака-собака, давай с тобой дружить.

И Топ отвечал на ласковое поглаживание снисходительным помахиванием своего короткого хвоста. Чувствовалось, что их симпатия обоюдная.

Ночью прошел дождь. Воздух был свеж до озноба. Солнце еще не взошло, но вершина холма на востоке уже заалела. Поеживаясь, мы закрыли палатку, подкачали лодки и поплыли на свои рыбацкие места. Топ остался на берегу.

К обеду мы вернулись к нашему бивуаку, но нас никто не встречал. Предвидя неладное, я бросился к палатке. И точно! На белой простыне Николая Васильевича с грязными лапами лежал Топ и спал. Сладко спится на чужих простынях.

— Пшше-л! — шикнул я, и он пулей вылетел из палатки.

Я не знал, что делать. Говорить Николаю Васильевичу сейчас или уж подождать до вечера?… Посоветовался с Сергеем.

— Чего тянуть? Нужно говорить сейчас.

Сказали. Николай Васильевич, нахмурясь, осмотрел крупные грязные следы на простыне и спросил:

— Где он?

— Скрывается от наказания, — ответил я виновато, но на всякий случай позвал: — Топ, ко мне! Ко мне, Топ!

Как сквозь землю провалился.

Простыню собрали, свернули и уселись обедать. Уха удалась на славу. Да и богатый улов способствовал хорошему настроению, если бы не Топ… А вот и он. Я видел, как он вышел крадучись из-за куста и направился к нам. Подошел к Николаю Васильевичу и с тяжелым вздохом улегся у его ног.

— Явился? — с вызовом сказал тот.

Топ прикрыл морду передней лапой и исподтишка поглядывал на нас, покорно ожидая решения своей участи.

— Хорошая ты собака, но балованная. Уйди от меня, — пытался удержаться на заданной ноте Николай Васильевич. — Не люблю я тебя, — и отодвинулся.

Топ выждал некоторое время и опять подвинулся к нему. Николай Васильевич растрогался.

— Собака-собака, давай дружить, — произнес он, протягивая руку для ласки, но, прежде чем помириться, все-таки выговорил: — Ты только… больше не надо. А то жена… Жена есть жена! Тебе что, — за хозяином отсидишься…

***

Возвращаясь из ветлечебницы, куда возил Топа на прививку от энцефалитного клеща, я заехал в санаторий. Поставил машину на стоянку у ворот и пошел искать друга, который проводил здесь свой отпуск. Нашел я его быстро, и мы, беседуя, гуляли по прекрасным аллеям.

Санаторий расположен в самом городе, и его территория неустанными стараниями сотрудников превращена в уютный парк с маленьким прудом, фонтаном, игровыми залами и аттракционами. Под густо посаженными раскидистыми деревьями тенисто и нежарко.

Неожиданно я увидел две большие клетки неподалеку от ворот санатория.

— Что там такое?

— А ты не знаешь? — удивился друг. — Здесь живут два медведя: Миша и Маша. Их привезли из Горного Алтая еще маленькими. Они выросли здесь, мирные, к людям привычные. Дети из города приезжают посмотреть на настоящих медведей…

Я очень удивился: как так, не слышал об этом раньше? И озорная мысль пришла в голову — посмотреть, как Топ будет реагировать на медведей. Я читал, что в Альпах на медведя охотятся только с курцхаарами и очень успешно. Поделился с другом, он тоже загорелся:

— Давай, пока обед и никого нет у клеток!

Я бегом к машине. Пристегнул к ошейнику Топа поводок. Сначала он шел спокойно. Потом весь напрягся и вдруг рванулся, ужом проскользнул между прутьев клетки и вцепился в гачи ничего не подозревавшего Миши. Закормленный, неповоротливый медведь взревел испуганно и всунул голову в искусственную нору, выставляя и без того беззащитный зад.

Я дергал Топа за поводок, выворачивая морду на сторону, тянул из всех сил — ничего не помогало. Тогда просунул руки сквозь решетку, схватил за задние лапы и с огромным трудом вытащил.

На рев испуганного медведя спешили люди, и мы поторопились ретироваться. А вслед нам неслись возмущенные возгласы.

После этого случая Топ еще часа два не мог успокоиться. Ни с того ни с сего вдруг вскакивал на сиденье и так свирепо рычал у меня над ухом, что я невольно втягивал голову в плечи.

А на следующий день в газету пришло письмо от одного отдыхающего с жалобой, что некоторые охотники притравливают своих собак прямо на территории санатория. Хорошо хоть фамилия моя не указывалась.

Правду говорят: озорство до добра не доводит.

***

В августе я повез Топа на выставку. Он был не только красив, но и силен, что и продемонстрировал немедленно. Когда у ворот выставки я чуть замешкался, запирая машину, Топ схватился с двумя лайками. Одну сразу сбил с ног, вторая позорно отступила за своего хозяина.

На территорию выставки он входил хотя и наказанным, но довольным и взволнованным. Никогда ему не приходилось видеть сразу столько собак. «Вот где потешимся!» — было написано на его коричневой симпатичной морде.

На ежегодную эту выставку со всего края свозят чистопородных охотничьих собак. Здесь их внимательно осматривают судьи-эксперты, оценивают за внешний вид, схожесть с лучшими представителями породы.

И каких только пород здесь нет?! Длинноногие борзые с печальными человечьими глазами. Серьезные гончие, спокойно сидящие на своих местах. Беспокойные громогласные лайки. Лопоухие добродушные спаниели. Некрасивые, с торчащей во все стороны шерстью дратхаары. Длинные, как гусеницы, таксы. Женственно гибкие сеттеры… Зрелище любопытное.

И вся эта хвостатая и бесхвостая братия ходит, сидит, лежит, гавкает, воет, скулит, лезет друг к другу, нервничает, кусается, играет, дерется…

Много сил мне понадобилось, чтобы удержать Топа от нехороших поступков.

Рассердившись, я надел на него строгий ошейник и привязал к забору. Но едва успел оформить документы, как разноголосый лай, рычание, визг и крики: «Чей курцхаар?!» известили меня о том, что Топ опять что-то натворил. Как-то отвязавшись от забора, он носился между собак, и те, очевидно, из зависти, подняли невообразимый гвалт.

Наконец, я выловил Топа между гончаками, которые было начали ругаться и на меня. Удовлетворенный Топ сидел у моих ног и посматривал по сторонам, словно прикидывая, что бы такое еще вытворить.

— Ну, бес! — восхищенно произнес кто-то из зрителей.

— Лопоухий бес! — согласился другой.

Я молчал, запыхавшись и вытирая обильный пот. Наконец явились помощники. Первым неожиданно подошел старый хозяин Топа. Выглядел он посвежее, чем в последнюю нашу встречу. Но все равно вид у него был такой, словно он только что вместе со мной гонялся за собакой. Топ сразу узнал его и обрадовался несказанно. Он просунул свою голову меж колен старого хозяина и мелко-мелко дрожал.

Я ревновал. Надо же, сколько у меня живет, а старого хозяина помнит…

Потом подошли мои друзья, которым, конечно же, были небезразличны успехи нашего любимца на собачьей выставке. Вокруг толпились люди, с восхищением оглядывая единственного курцхаара. Некоторые просили адрес и телефон с надеждой когда-либо приобрести щенка. Но Топа зрители не интересовали. Он вновь переживал разлуку со старым хозяином. И когда тот уходил, поднял такой горестный лай, что я всерьез обиделся на них обоих.

На выставке Топ единогласным решением судей получил высшую для молодых собак оценку — «очень хорошо», заработал диплом, серебряный жетон и подарок.

Мои друзья тоже были довольны результатом выставки. А виновник торжества, оказавшись в центре внимания, вдруг совершенно перестал слушаться — совался к незнакомым людям, нервничал. Я сам устал и поэтому поторопился отвести его в машину.

Когда мы шли по двору, меня окликнул председатель общества охотников и рыболовов. Выставкой он был доволен. И на самом деле, собак много, как никогда.

— Поздравляю! Надеюсь, что с вашей легкой руки курцхаары на Алтае будут водиться.

Он говорил горячо и долго, а я, взглянув на Топа, сначала остолбенел, а потом изо всей силы дернул поводок. Потому что, верный исконной собачьей привычке, он метил все предметы, что считал своими. И по брючине председателя краевого общества охотников и рыболовов стекала прозрачная струйка. Какой конфуз! Хорошо хоть председатель оказался понимающим — усмехнулся криво:

— Теперь мы вообще чуть не родственники, — и поспешил прочь.

— Ну, Топ, с тобой нельзя появляться в порядочном обществе, — выговорил я ему под веселый смех друзей.

Первое испытание Топ выдержал с честью, теперь оставалось главное — охота, испытание делом.

 

Часть 2. ИСПЫТАНИЕ ДЕЛОМ

Первая суббота сентября на Алтае — открытие охоты на водоплавающую дичь. Это всегда долгожданно и волнующе. И именно перед этим днем очень не хватает времени. Вдруг оказывается, что патронов с дробью № 5 явно недостаточно. И ты мчишься в магазин, толкаешься в очереди таких же взволнованных и мечущихся страдальцев. Ни с того ни с сего начала пропускать воздух твоя незаменимая помощница — резиновая лодка…

В этом году забот стало больше, потому что еду не один, с Топом. Как он поведет себя на охоте?

В день отъезда я поднялся рано. Подогнал машину к дому, еще раз проверил все снаряжение и стал укладываться. Топ сначала молча наблюдал за моими хлопотами из вольера, потом заскулил. Его беспокойство достигло предела, когда я стал укладывать в багажник лодку. Эта вещь ему была хорошо знакома. Так, значит, хозяин собирается на рыбалку?! И без него?! Ну, уж нет! Коротко рявкнув, он одним махом перепрыгнул почти двухметровую сетку вольера и бросился к машине. Заскочил в открытую дверцу и уселся на своем обычном месте, на заднем сиденье. Уж теперь-то без него не уедут!

Я хотел положить палатку между сиденьями и нечаянно толкнул Топа. Он отодвинулся, недовольно ворча. Ах, так! Я толкнул сильнее. Топ зарычал на меня и перешел на переднее сиденье. Я положил палатку на него. Он лег и затих. Пусть хоть в духоте, лишь бы ехать… Я вместе с палаткой выпихнул его из машины. Он вновь вскочил на сиденье и всерьез оскалил зубы. Ого! Уж и пошутить нельзя.

Вообще-то мне было не до шуток — как бы чего не забыть. Лодка, ружье, патроны, палатка… Весла! Чуть не забыл. Чучела, продукты, котелки… Все? Топорик. Сапоги. Плащ. Как будто все.

Сажусь в машину. Завожу мотор. О! Лопату! Все? Теперь все. Топ неожиданно кладет морду мне на плечо и тяжело вздыхает. Ах, он тоже волновался…

Через несколько минут выруливаем из города и присоединяемся к друзьям, которые уже ожидают нас.

***

Друзья мои уехали по всяким разным делам в райцентр Хабары. А мы с Топом остались благоустраивать лагерь. Открытие охоты послезавтра, так что времени больше чем достаточно.

В ста метрах от лагеря озеро Травное. Озеро неглубокое и зимой промерзает до дна, так что с точки зрения рыбалки неинтересно. А вот с точки зрения охотника… Заливы и заливчики, бухты и бухточки, островки, кучки оторванных от общей массы камышовых зарослей — просто раздолье для уток разных пород: шилохвость, кряковая, чирок… Не облетают озеро и гуси. Коричневатую устоявшуюся его воду окружает — куда ни кинь взглядом — сплошная зеленая стена камыша. Егерь, привезший нас сюда по единственной малонаезженной дороге, с заметной гордостью сказал:

Больше ста гектаров непроходимых зарослей. Так что утке есть где гнездиться.

И на самом деле уток было много. Они крякали и справа и слева, и сзади и впереди… Проносились низко над нашими палатками, кружили над озером и с легким посвистом исчезали за камышом.

Вот несколько крякашей потянули вправо от озера и плюхнулись в зеленую чащу метрах в двухстах от лагеря. А вот еще пара прошла над моей головой и канула туда же. Интересно! Ведь, по словам егеря, в той стороне открытой воды нет.

Я залез на машину, но ничего не увидел. Сплошное зеленое море. Значит, зеркало воды небольшое, скорее всего узкая длинная ляга. Вот бы сесть там на открытие охоты! Напуганная выстрелами утка будет искать именно такие укромные места. И я, недолго раздумывая, прикинул направление и пошел, стараясь идти прямо. Топ шел впереди. Некоторое время мне удавалось выдержать направление, несмотря на то, что камыш был очень густой, и каждый шаг давался с трудом. Топ уверенно раздвигал стебли, прокладывая дорогу, идти за ним было легче. Но его постоянно отвлекали разные запахи, и поэтому двигаться мы стали зигзагами. Это меня не устраивало, и я стал ломиться напрямик. Ноги проваливались в каналы, прорытые ондатрами. Паутина липла к лицу, было душно, пахло прелью, застоялой водой. Когда я остановился, чтобы перевести дыхание, стало слышно чириканье камышовок, писк мышей, хруст срезаемой ондатрами зелени, какое-то шипенье, бульканье… Передохнув, я вновь устремился вперед. Но где-то недалеко от предполагаемой ляги, ноги мои почувствовали предательскую трясину и пришлось взять правее. Выбравшись на сухое, повернул влево, потом вправо и шел довольно долго, но никакого озера не было. Я понял, что потерял направление, и решил вернуться, но вдруг сообразил, что не знаю, в какой стороне лагерь. «Пустяки! Нужно идти по своему следу», — подумал я. Но следа не было и быть не могло. То, по чему я шел, было не землей, а многолетним слоем отмершего камыша. Он, пружинил под ногами и не оставлял следов. Можно было ориентироваться только по сломанным стеблям, но ломал их и Топ, и, главное, камыш был еще зеленым, гибким, так что сильно надеяться на это не приходилось. И точно, вскоре я окончательно убедился, что заблудился. Если бы я заметил, с какой стороны солнце, когда заходил в этот проклятый камыш…

Я поглядывал на небо, тщетно прося о помощи. Цвет облаков изменился, они потемнели, подсвеченные каким-то грозным огнем изнутри. И тревога охватила меня. «Спокойно. Без паники», — успокаивал я себя и, посчитав, что забрал слишком влево — повернул направо.

Топ сновал неподалеку и косил глазом на меня. Ему здесь нравилось. Под ногами вдруг захлюпала вода, пришлось взять левее. Левее? Тогда я уйду к середине… И тут мне припомнились слова егеря о ста гектарах камыша, и я испугался. Ведь приходилось мне читать, как погибали такие вот незадачливые охотники в кубанских плавнях и бескрайних волжских поймах. «И здесь — кричи, не кричи — никто не услышит». Эта мысль и определила дальнейшее мое поведение. Я оглянулся. Вокруг сплошной стеной стоял камыш. Сверху давило темное небо. Нет, не хотел я остаться здесь навсегда. Ни за что!

Конечно, страшного ничего не произошло. Ну, заблудился, ну и что? К вечеру приедут из деревни друзья — найдут меня… Да они только ехать будут, я уже по звуку мотора смогу определить, в какой стороне лагерь. Но безотчетный страх мешал мне рассуждать здраво.

— Топ! — дрожащим голосом позвал я. — Ко мне!

Топ подошел, недовольный, что оторвали от обнюхивания какой-то кочки; я почесал его за ушами, и он весело замахал хвостом. «Глупый, чего веселишься? Ведь мы не найдем дорогу в лагерь», — хотел сказать я ему, но сообразил, что он-то как раз найдет.

— Топ, в лагерь! — приказал я. — В лагерь!

Он махал хвостом и старался лизнуть меня в лицо.

— В лагерь! В лагерь! Домой! — кричал я, будто это была моя последняя надежда.

Топ смотрел на меня непонимающе.

— В машину! — сообразил я и замахнулся.

Топ отпрянул. Никогда я себе не позволял такого. Но сейчас, подстегнутый страхом, сдержаться не мог и ткнул кулаком куда-то в бок.

— В машину! В машину!

Топ обиделся, поджал куцый хвост, повернулся и пошел в сторону, противоположную той, где я считал нахождение нашего лагеря.

Все же я решился довериться своей собаке и минут через пятнадцать благополучно вышел к лагерю.

Измученный, мокрый от пота, я упал около палатки. Надо мной улыбалось небо. Серебристые облака, подсвеченные солнечными лучами, плыли торжественно и чинно. Я позвал Топа. Он подошел с опаской. Я притянул его за длинные уши, поцеловал в морду и попросил прощения.

***

На свои места мы выплыли затемно. Стараясь не шуметь, пробрались в заранее приготовленные скрадки и замерли в ожидании. На небе сверкали звезды, отражаясь в неподвижной, тускло темнеющей воде. На другом конце озера грозно угукала выпь. Ее глубокие и глухие вздохи словно колебали воздух. А в промежутках стояла такая жуткая тишина, что я невольно крепче сжимал ружье.

Изредка над нашими головами просвистывали утки, в камышах сонно покрякивал селезень. На воде неподалеку чернели чучела, в которые внимательно вглядывался Топ. Я положил руку ему на спину и почувствовал, как он дрожит. Конечно же, не от холода. Ночь была теплая. Волнение охватило и меня.

Наконец звезды стали меркнуть, небо над головой потемнело, а восточный край медленно бледнел. Уже видны листья на близстоящем камыше. Уже можно различить длинный шест, воткнутый в берег, чтобы не искать дорогу к лагерю. Наконец заголубело небо, и туман легкой кисеей поплыл над водой. И сразу же, сначала далеко, затем ближе, загремели выстрелы. Вот слева от меня сдуплетил Александр Яковлевич. Гулкое эхо прокатилось над озером. Потом еще! Это уже у Тихоныча. Везде шла пальба, только у нас с Топом пока стрелять было не в кого, и я пожалел о выбранном месте. Вдруг из-за камышей вывернулся селезень и стал планировать к чучелам. Я повел стволами, ружье толкнуло в плечо… Селезень целехонек, полетел дальше. Эх, нужно было подождать, пока он сядет…

— Топ, куда? Назад, — громким шепотом позвал я. Но было поздно. Топ кинулся в воду и поплыл. Подплыл к одному чучелу, понюхал, взял в пасть, бросил, повернул к другому… Обследовав все чучела, он в недоумении повернул назад. Все бы ничего — водные процедуры с утра полезны даже собакам, но уж больно лапы длинные. Топ подплыл ко мне в почетном сопровождении двух чучел, зацепившись за их якорные шнурки.

Пара уток налетела от восхода солнца, и вновь я промазал. Топ посмотрел на меня с презрением. Я разнервничался, заторопился перезаряжать, чуть не уронил патроны в воду. Теперь целая стая заходила справа. Целых шесть штук. Я сдуплетил и… опять промазал. Топ недовольно зарычал: «Не умеешь стрелять — нечего ездить на охоту!» — так понял я его, и постарался взять себя в руки.

Поднявшееся над горизонтом солнце слепило глаза. Вода мелко искрилась. Камыш стоял стройной зеленой стеной. Запоздалая ондатра быстро плыла, торопясь домой, в хатку, оставляя после себя длинные, широко расходящиеся усы.

Здоровенный крякаш налетел откуда-то из-за моей головы, снизился к оставшимся чучелам и хотел сесть, но, рассмотрев обман, взвился свечой и угодил под мой выстрел. Наконец-то! Через несколько минут Топ подал мне первую добычу в этом сезоне.

После десяти часов мы собрались в лагере, довольные и возбужденные. Все были с трофеями, все выполнили норму отстрела, кроме одного. У Василия Ивановича, который больше всех накануне рассказывал о своих охотничьих похождениях, на поясе сиротливо висел один-единственный чирок.

— Что же ты? — укоризненно спросил его наш старший — Александр Яковлевич. — Утки как будто хватало…

— Понимаете… — смущенно забормотал Василий Иванович. — Вообще-то я сбил больше. Но проклятый камыш… Не смог найти.

— Только не ври, — сурово предупредил Александр Яковлевич. — Пустим собаку. Говори толком — сколько?

— Две, — нашел в себе силы не покривить душой Василий Иванович. — Ружье что-то…

— Показывай, где?

Василий Иванович указал направление.

— Вперед, Топ! Ищи! — приказал я. И Топ нырнул в камыш.

— Не найдет, — пренебрежительно махнул рукой Василий Иванович.

— Найдет, — безапелляционно заявил Александр Яковлевич и спросил: — А что ты дашь Топу, если он принесет уток?

Василий Иванович полез в рюкзак и с гордостью достал две банки консервированных крабов.

— Вот.

Не прошло и двадцати минут, как две утки лежали у его ног. Александр Яковлевич вскрыл ножом банки и вывалил розовое, вкусно пахнущее мясо Топу в миску.

— Ешь. Заслужил.

— Что за шутки? Оставьте хоть попробовать, — сердито запротестовал Василий Иванович, пытаясь ложкой поддеть кусочек. Но Александр Яковлевич был непреклонен.

— Научишься стрелять так, чтобы собаке не пришлось работать, будешь есть крабов сам, — заключил он под общий смех.

Топ, не обращая внимания на их перепалку, махом слизнул содержимое двух банок, и остался очень доволен. Это была его первая награда за работу. Потом их будет много — и медали, и жетоны, и дипломы… Но сегодняшняя была самая вкусная.

***

Речка Кулунда вьет свои петли по лугам Завьяловского района и каждую весну заливает необозримые пространства, питая водой соленые озера, опресняя и очищая их. Но вот уже несколько лет, как из-за бездумной отводки воды и строительства временных плотин каждым мало-мальски разворотливым, но недальновидным хозяином — директором совхоза речка обмелела и обезрыбела. Уже нет былых весенних разливов, высыхают бесчисленные озера, не растет трава на ранее превосходных сенокосах. На водопой стада приходится гонять за несколько километров, потому что вода в озерах, не опресняясь весной, становится горькой. По этой же причине обезрыбели и погибают озера Китово и Китова отнога. Почему они так называются — уже не помнит никто. Китов там, конечно же, нет. А утка есть. Охота неплохая. Но воду для питья приходится привозить издалека. И такой густой камыш, что без собаки охотиться нельзя. Не найдешь убитую утку. Так что работы Топу хватало. Он не жаловался, не капризничал. По первому приказу продирался сквозь камыш, и не было случая, чтобы возвращался он без добычи.

Немного в стороне от Китовых озер есть небольшая, диаметром в выстрел, воронка с ровными, отлогими краями, покрытыми вязкой, черной грязью. Вода поблескивает лишь внизу, в центре. Эта лужа имеет самый безобидный вид, но егерь предупредил, что собаку ни в коем случае туда пускать нельзя. «Трясина. Засасывает…»

Мы старались не посылать Топа в ту сторону. Но однажды раненая чернеть потянула низко над камышом, и Топ, не дожидаясь команды, пошел за ней. Вспомнив про трясину, я стал звать собаку, но напрасно. Надеясь, что чернеть не дотянет до опасного места, я не сильно спешил, да и, откровенно, не очень верил во все эти страхи. Но, услышав необычный лай Топа, побежал изо всех сил.

Злополучная чернеть все-таки дотянула до ляги и упала в самый центр ее. Топ не раздумывая, бросился в грязь и благополучно добрался до утки. Поймал и стал возвращаться назад. Вот тут-то и схватила его трясина. С тяжелым всхлипом Топ еле вырывал лапы из вязкой грязи. И не выдержал: залаял, зовя на помощь.

Когда я подбежал, Топ лежал на боку на полпути к спасительному берегу и тяжело дышал. Чернеть лежала рядом. Чем я мог помочь своему другу?

Я закричал, сзывая друзей. Но, услышав мой голос и увидав меня, Топ схватил утку и, с трудом выдирая лапы, двинулся вперед.

— Брось утку! Брось утку, Топ! — закричал я.

Подбежали друзья и стали подбадривать Топа на разные голоса. Я было сунулся навстречу, но на первом же шаге провалился чуть не по пояс и без посторонней помощи выбраться не смог.

Продвинувшись на несколько шагов, Топ опять лег на бок. Дав ему отдохнуть, мы стали кричать:

— Вперед, Топ! Ко мне! Хорошо! Молодец! Еще немного!

Мы видели, с каким трудом дается ему каждый шаг. А тут еще утка в пасти, мешает дышать.

— Брось утку, Топ! Брось утку!

Но он не понимал моего приказа или не хотел понять.

Целых полчаса он полз каких-то тридцать метров. Метр в минуту! Стремительный Топ, который догонял зайца, часами преследовал лося!

Наконец мы смогли дотянуться до него и вытащить на твердое. Он лежал у моих ног, загнанно дыша. Прошло несколько минут, прежде чем он встал, отряхнулся, брызгая нам в лица жирной грязью.

Теперь я знал наверняка, что Топ никогда не бросит утку, потому что это его работа, его жизнь, его предназначение.

***

Мой постоянный спутник по рыбалке и охоте Тихоныч очень любил Топа. И тот отвечал ему нежной привязанностью. Стоило только появиться Тихонычу во дворе, как Топ начинал волноваться, радостно повизгивать.

Не сказать, чтоб у Топа был ангельский характер, но Тихонычу он разрешал проделывать с собой такие штучки, на которые любой другой не осмелился бы. На кратковременных привалах Топ служил Тихонычу подушкой, по полчаса высиживал в его охотничьей шляпе. В шляпе Топ выглядел так комично, что мы все по-катывались со смеху. Но вот найденную утку Топ нес только мне, не поддаваясь ни на какие уговоры. А когда ему заступали дорогу, пытаясь отнять добычу, он, наверное, вспоминая игру с моим сыном, останавливался, широко расставив лапы, и с любопытством смотрел на хозяина утки. Стоило тому только протянуть руку, как Топ отскакивал в сторону и вновь становился в стойку, поджидая его. Но когда игра начинала надоедать или противник играл не по правилам, Топ, не выпуская из пасти утку, поднимал верхнюю губу, обнажая клыки, и полным ходом мчался ко мне.

Эта привычка доставляла некоторые неудобства, потому как утку приходилось возвращать, но, с другой стороны, я гордился своей собакой. Отличаемый Топом Тихоныч не раз пытался забрать свою утку, но ничего не выходило. И он не на шутку сердился:

— Надо же, шляпой моей пользуется, спит рядом, лакомые кусочки все ему, а мою же утку тебе несет…

— Это у него в крови, — защищал я Топа. — В генах заложено.

— Ничего. Все равно я эти гены переделаю, — обещал Тихоныч.

И на самом деле, вскоре Топ стал отдавать Тихонычу уток. Я долго не мог выяснить причину, а Тихоныч хранил ее в секрете и на расспросы только отшучивался:

— Одна бабушка заклинание мне подсказала. Вот и пользуюсь.

Все раскрылось в конце октября. Обычно в это время резкое похолодание поднимает утку в дальних северных краях на крыло, и у нас, на Алтае, начинается ожидание так называемой «северной» утки. Ожидание это томительно потому, что вдруг среди похолодания разбегутся тяжелые тучи, выглянет яркое солнце и полетит по воздуху серебристая паутина. Снова заголубеют вода и небо. Снова природа подарит несколько погожих теплых дней. Но охотнику такой день не в радость. Бесчисленные стаи тяжелой, сытой утки сразу же прекращают свой полет и падают на огромные озера, где к ним не подступиться. И только когда вновь засеет холодный дождь или сыпанет внезапный снег, утка тронется дальше на юг, радуя охотника низким и бесстрашным полетом.

Мы с Тихонычем ожидали северную утку на озере Шуракша. Стояли неподалеку друг от друга. Погода была холодной, но ни ветра, ни дождя не ожидалось, так что утка летала плохо и мелкими стаями. Вот четыре черные точки стремительно стали снижаться к озеру справа, и после дуплета Тихоныча три шарахнулись в сторону, а четвертый, тяжелый крохаль, упал на воду. Топ пошел за ним, как всегда, стремительно и бесшумно. Но крохаль знаменит еще и тем, что очень хорошо ныряет. Поэтому Топу пришлось нелегко, пока он достал утку. Уставший, он бежал по берегу, направляясь в мою сторону.

— Топ, ко мне! — вдруг послышался голос Тихоныча.

Я выглянул из-за куста. Топ остановился в своей излюбленной стойке, широко расставив лапы. Но Тихоныч не пытался отнять у него утку. Сделав зверское лицо, он громко гавкнул два раза, потом какой-то подвывающей скороговоркой произнес:

— Топ, тебитоп, тебитоп, трам-та-та-та! Утка моя, отдай ее мне! Топ, тебитоп, тебитоп, тебитоп! Тьфу! Тьфу! Тьфу!

Это была дикая абракадабра, но, к моему изумлению, Топ осторожно положил утку на землю и отошел в сторону. Тихоныч же, довольнешенек, забрал утку, погладил мимоходом Топа, сунул ему что-то в пасть и стал на свое место.

Потом многие охотники пробовали это заклинание, в точности повторяя слова, — ничего не выходило.

— Гавкаете без чувства… — смеялся Тихоныч.

Но дело, конечно же, не в этом. Просто Топ чувствовал нашу с Тихонычем дружбу и принимал за хозяина и его.

***

В горы с Тихонычем мы поехали, когда снег еще был не очень глубок. Имея на руках лицензии на отстрел косуль, мы надеялись славно поохотиться.

Вокруг узкой дороги высятся горы. Косули прячутся на их склонах. Ничего живого не увидели мы, сколько ни вглядывались в деревья, опушенные снегом, в кусты, темнеющие в распадках. Только перед самым райцентром нас остановила большая стая серой куропатки, стая сидела прямо на дороге. Птицы с любопытством поглядывали на нас, но стоило только выйти из машины, как они вспорхнули, недовольными голосами осуждая наше появление.

Назавтра утром мы выехали в горы. Наши проводники, местные охотники, оценивающе поглядывали на Топа, и задавали много вопросов — о родословной, по какому зверю с ним можно охотиться, о возрасте, о стоимости такой родовитой собаки. Последний вопрос интересовал всех — сколько же стоит Топ?

Я ответил честно:

— Пятьсот рублей, — так застраховали его в охотобществе.

— Ого! — в один голос воскликнули наши новые знакомые. — Неправда! Таких цен на собак нет.

— Никто не собирается его продавать, — поспешил успокоить их я. — Просто по возрасту, экстерьеру, качеству работы Топ застрахован на такую сумму.

— Ну-ну! Знаем мы этих городских собак. Посмотрим на него в деле, — неприязненно заметил один из охотников, угрюмый, небольшого роста парень.

— Если вам и насолили чем-то городские собаки, то Топ ни при чем. И потом он никогда не охотился на косуль. Более того, он их в глаза не видел, — попытался я смягчить его. — И пойдет ли за ними — неизвестно.

— Ему бы только понять, что это дичь, что именно козы нас интересуют, и тогда все будет в порядке, — вступился за Топа и Тихоныч. — Честное слово, в делах охоты он — профессор.

Но местные охотники поглядывали на Топа уже совсем недружелюбно. Еще бы, такие деньги стоит, а будет работать, нет ли — неизвестно… Ишь, ты, гусь!

В горных районах вся сложность охоты на косуль — в постоянных подъемах и спусках. Я это очень хорошо понял, потому что к обеду окончательно выбился из сил. Охотиться мы пробовали по-всякому — и загоном по кустарнику на склонах гор, и в засадах на козьих тропах, — ничего не помогало. Хотя везде встречались следы, разрытый снег, объеденная трава и помет. Выстрелить не удалось ни разу. Правда, коз мы видели. Время от времени Топ прогонял их по гребню горы, игриво взлаивая, и исчезал вместе с ними.

Тихоныч прятал глаза. Угрюмый злорадно ухмылялся. Я сердился. И было от чего. Привыкнув к ровной местности, да и что там греха таить — к городскому асфальту, мы просто измучились. Подъем казался даже легче, чем спуск, из-за того что видишь под ногами. В крайнем случае, можно обойти препятствие или помочь руками. А спуск… Колдобины и кочки прикрыты снегом, тяжесть тела переносится на ногу, которая еще стоит на месте, приседаешь на нее и чувствуешь усталую дрожь мышц. Потом, нащупав другой ногой опору, которая чаще всего оказывается ненадежной, падаешь на мягкое место или на спину, чтобы остановить падение и не загреметь далеко вниз…

Тут уж природой любоваться некогда. Хотя она-то как раз и стоит того. Но… Пот заливает глаза, рубашка под телогрейкой прилипла к телу, ноги подкашиваются, воздуха не хватает. Ну и охота!

Когда солнце стало клониться к горизонту, мы остановились передохнуть и перекусить. Немного погодя подбежал Топ. Был он радостно возбужден и доволен.

— Проголодался? — ласково спросил Тихоныч.

— Кормить не за что, — зло сказал угрюмый. — Мало того, что он всех коз поразогнал, он еще, видите, и проголодался…

— Не понимает он, что нам нужно, вот и бегает, играет с козами, — пытался защитить Топа Тихоныч.

— Не берите его тогда с собой. Не на прогулку ехали — на охоту. — По всей видимости, угрюмый вину за сегодняшнюю неудачу решил свалить на Топа. — Все, сегодня больше ничего не будет. Возвращаемся! — сказал и повернул назад к машинам.

Удрученные, мы медленно шли гуськом мимо замшелой скалы, когда Топ, неожиданно бросившись к валунам у ее подножья, выгнал прямо на нас козу. Чей выстрел был счастливым — установить трудно, потому что стреляли все. Топ, ошеломленный, подошел к косуле, тщательно обнюхал ее и пошел прочь, держа нос против ветра.

— Ребята, приготовьтесь, — шепотом предупредил Тихоныч. — Сейчас профессор покажет класс.

И хотя недоверие читалось в глазах местных охотников, все же они перезарядили ружья и засели в кустах. Не прошло и десяти минут, как Топ подогнал под выстрел двух косуль. Потом еще одну…

Нам уже нельзя было стрелять: кончились лицензии, а Топ, словно мстя за недоверие, все подгонял и подгонял новых коз…

— Ну, может, не профессор и не стоит таких денег, — начал угрюмый, сняв шапку и почесывая мокрый затылок. — Да уж ладно, плачу за него пятьсот рублей. Оставляйте собаку.

— Вы меня неправильно поняли, — попытался объяснить я. — Собака не продается.

— Ладно скромничать. Набавлю еще сотню. Дома отдам, только придем. По рукам?! — горячо воскликнул он.

— Да нет же…

— Ну, восемьсот! У соседа займу… — продолжал угрюмый набавлять цену, не понимая, что друзья не продаются.

***

Я был в отпуске, в отдаленном горном селении. Здесь в окружении снеговых гор все было размеренно и тихо. Иногда, правда, спускались откуда-то сверху метели, но это были не городские — пронизывающие, слепящие глаза снегом, а спокойные, с торжественным шумом вековых кедров. Их даже трудно назвать метелями, просто снег кружил немного быстрее, чем всегда.

Я рассчитывал, что при обилии дичи в здешних местах отлично поохочусь. Но, увы! На меня вдруг накатил такой писательский голод, что я почти не выходил из-за письменного стола. Топ лежал у моих ног и откровенно скучал.

Я мысленно извинялся перед ним, но ничего с собой поделать не мог.

Наконец, закончив повесть, я разрешил себе размяться. Выпросив у бригадира коня под седлом, взял ружье и крикнул Топа. Бригадир, держась за стремя, уговаривал меня:

— Не ездил бы. Скоро банька поспеет. А? Не езди…В горах сейчас опасно… Лесорубы трех медведей подняли из берлоги. Медведицу с годовалым, да самого… Самого! — он многозначительно поднимал указательный палец. — А он, сам-то, шутить не любит. С ним встречаться — врагу не пожелаешь. Он-то городских сразу распознает.

Нет. Настроение у меня было превосходное, хотелось вольного воздуха, простора. И эти маленькие домики, занесенные снегом, которыми я так умилялся, теперь давили меня. Да и Топ замерз, ожидаючи. Я тронул поводья. Бригадир отпустил стремя. Топ радостно бросился вперед. Застоявшийся конь с места взял рысью.

Охотничья тропа шла по берегу речушки, которая узенькой лентой вилась, раздвигая горы, иногда скованная льдом, иногда тоненько звеня по камням и паря открытой водой. Трудно верилось, что вот эта махонькая речка с поэтическим названием Щебета могла, пусть за столетия, проточить камень, пробраться сквозь многочисленные буреломы и завалы. Я долго ехал вдоль нее, за-мечая на белом, не испачканном заводской сажей снегу следы норки. Маленькие кошачьи лапки четко отпечатались и словно кружевная цепочка тянулись по обоим берегам реки, исчезая у перекатов, где обладательница драгоценного меха заходила в воду, чтобы полакомиться хариусами.

Потом тропинка отвернула в сторону и круто пошла вверх, в гору. Топ бежал впереди. Подъем стал круче. Конь пошел тише. Я смотрел на заснеженные громады кедров, на следы зверей, то и дело пересекающих тропу, и радовался их обилию.

Наконец мы взошли на вершину. Вокруг, сколько хватал глаз, виднелись горы… Я слез с седла и, чтобы размяться, пошел пешком. Ноги с непривычки гудели, да и коню нужно было дать отдохнуть. Шея его стала темной от пота.

Топ убежал вперед. А я медленно, ведя на поводу коня, пошел по тропе. Ружье висело за спиной, да, честно говоря, не очень хотелось и стрелять, нарушать торжественную, безмятежную тишину. Вдруг конь всхрапнул и рванул повод из моих рук, да так, что я еле удержал его.

Конь остановился, высоко задрав голову, и, присев на задние ноги, туго натягивал повод. Испуганные глаза налились кровью. Я посмотрел вокруг — ничего подозрительного. Попробовал одной рукой снять со спины ружье, но оно зацепилось за хлястик телогрейки. Конь начал пятиться, и я, уже не в силах удержать его, невольно сделал несколько шагов за ним. И вдруг из-за вывороченного комля громадного кедра прянул бурый зверь, и рев потряс тишину. Я выпустил повод, рванул ружье. Медведь был от меня уже в каких-то десяти метрах. Бежать некуда. Снегу по колено. Конь умчался, да и на нем вряд ли ускачешь от такого зверя, того и гляди, в ущелье свалишься да шею свернешь. Естественно, эти мысли мне пришли в голову потом, после. А сейчас я видел широкую, лобастую голову, горящие злобой глаза, слышал хриплое дыхание зверя. И не выдержал, кинулся в сторону, но тут же упал, споткнувшись о валежник. Что-то промелькнуло мимо меня. Потом раздался яростный рев медведя, и я увидел, как он старается схватить неизвестно откуда взявшегося Топа.

Топ наскакивал на зверя сзади и трепал его так, что клочьями летела шерсть. Медведь старался достать его лапой. Я схватил ружье, обтер со стволов снег.

Удобно расставив ноги, как на стрельбище, я вскинул ружье. Но стрелять было нельзя. Медведь быстро поворачивался на месте, и Топ то и дело попадал на мушку.

— Топ! — закричал я. — Ко мне!

При звуке моего голоса медведь рванулся и вдруг исчез. А следом за ним и Топ. Я тряхнул головой — никого! Взметенная снежная пыль медленно оседала, да откуда-то донесся не то лай, не то стон. Держа ружье наготове, я подбежал к тому месту, где несколько секунд назад сошлись в смертельной схватке дикий зверь и мой Топ. Встав на выступ, я заглянул вниз, под обрыв. Сверху сильно хромающий медведь показался маленьким и совсем не страшным. Топу, наверное, тоже досталось, потому что он не пытался остановить медведя, а следовал сзади, изредка взлаивая.

— Топ! Ко мне! Ко мне, Топ! — позвал я и выстрелил.

Услыхав выстрел, медведь забавно подкинул зад, прибавил ходу и исчез в березняке.

И тут послышались голоса, на тропе показался бригадир и с ним еще четверо человек. Все держали наготове ружья и, видать, спешили здорово. Пар так и клубился от их коней.

— Живой?! — обрадовано закричал бригадир.

Кони горячились, чуя медвежий дух. Бригадир слез с седла, подошел, стряхнул с моей одежды снег и улыбнулся:

— В рубашке ты родился, паря! А ведь я тебя предупреждал. Сам — хозяин, сразу городских распознает, — бригадир вновь значительно поднял палец и, подытоживая, сказал решительно: — Поехали домой!

— Погоди, — остановил его я. — Надо найти Топа.

— Да вот же он!

Я обернулся. Топ сидел на снегу неподалеку от меня и зализывал рану на бедре. Я подошел, хотел опуститься на колени, обнять его, но постеснялся посторонних.

— Объездчик мне сказал — вчерась еле ушел от этого медведя. И в этом же месте. Вот мы за тобой и погнались. Малость не успели, — весело улыбаясь, сказал бригадир. — А я ведь тебе, паря, говорил: баньку спроворим. Не послушал, — и, теребя поводья, добавил: — Банька-то уж поспела. Давай быстрее!

Я погладил еще дрожащего коня и вдел ногу в стремя.