1
Перечитывая статью доктора Гренвилла, Рон Куртис испытывал странное чувство – не так уж часто приходится вникать в теоретические обоснования эксперимента, опытным материалом которого был ты сам.
Впрочем, несмотря на это странное чувство, само воспоминание о годах, проведенных в “Брэйн старз”, не было неприятным.
В “Брэйн старз” не изучали предметов в обычном смысле. Более того, в “Брэйн старз” изучали, в сущности, лишь один предмет – историю. Историю знаний, историю культуры, историю цивилизаций. Доктор Гренвилл как-то заметил по этому поводу: “Срывать плоды с древа познания пристало тем, кто любит варить компот. Тем, кто хочет стать садоводом, следует копаться в земле”.
“Бэби-старз” копались в земле с превеликим удовольствием и все “выкопанное” тут же пускали в дело. Доктор Гренвилл всегда предлагал одно: ищите!
“Чем плохи, – подумал Куртис, – были наши робинзонады, когда всех нас группами или поодиночке высаживали на необитаемом (условно, конечно) острове, а то и на отдаленной планете? Каждый старался построить жизнь по-своему. Да и консультантов хватало. Ничто никогда не казалось “бэби-старз” скучным”.
Неудивительно, что, закончив школу, юные бэрдоккские гении привыкли смотреть на мир, как на объект приложения своих весьма немалых сил и изобретательности. Привычка искать задачи посложнее стала для “бэби-старз” второй натурой.
– Второй, – усмехнулся Куртис. И спросил вслух: – Но была ли первая?
Выйдя за школьный порог, “бэби-старз” со всею страстью юности бросились постигать и перестраивать мир, прежде всего тот, что лежал на расстоянии вытянутой руки.
Чувствовали они себя объектами некоего эксперимента?
Вряд ли. По крайней мере, о себе Куртис ничего такого сказать не мог, а доктор Гренвилл в то время еще не опубликовал статью, посвященную уровню Эванса.
Но если так, подумал Куртис, откуда усталость? Откуда это странное торможение активности, распад, казалось бы, столь прочного союза и, как итог, отчуждение?
2
Куртис заложил в пишущую машинку лист чистой бумаги. С давних пор его фантазия чувствовала себя свободной именно на машинописном листке.
Итак, усмехнулся он, проблему надо структурировать. Для начала хотя бы перечислить ее элементы. Он уверенно отстучал:
Патриция Хольт.
Станислав Вентури.
Джек Боуден.
Тэрри Нэш.
Этот союз, утвердившийся еще в школе, поколебать ничто не смогло. Признанные мастера дизайна и архитектуры, мальчики Пат, как их иногда называли, три года назад отправились в Старый Свет оформлять государственный павильон на одной из крупнейших международных выставок. Назад они не вернулись. Их парижская мастерская процветала, но вдали от остальных “бэби-старз” мальчики Пат все же что-то потеряли: в их неистовых фантазиях не было уже того буйства, что поистине делало их работы явлением выдающимся.
Впрочем, мальчики Пат оставили свой вклад в мировой культуре, этот их вклад несомненен.
А будущее…
Камилл Джинтано предрекает: “Оказавшись вместе, мы вновь станем самими собой…” Тоже эксперимент… Стоит ли бояться такого эксперимента?
3
Куртис, не торопясь, отстучал:
Джек Фостер.
Дик Рэнд.
Связав имена фигурной скобкой, он рядом указал – Африка.
Никто сейчас не мог указать более точного местонахождения неразлучных друзей.
Джек Фостер и Дик Рэнд занимались социологией. Стиль их работы кое-кого смущал: они внедрялись в гангстерские банды, участвовали в митингах и забастовках, не раз от чрезмерного недовольства властей Фостера и Рэнда спасал Джинтано-старший. Взгляд изнутри – таким был главный девиз друзей.
Несколько лет назад, занимаясь исследованиями в одной из лабораторий Центра, Фостер и Рэнд сблизились с неким африканским студентом, который, не окончив университетского курса, был срочно отозван в свою страну, где в скором времени возглавил правительство. Для Фостера и Рэнда их знакомство с бывшим студентом обернулось деловым приглашением попробовать свои силы в кипящих по-настоящему страстях и событиях. Общественная и политическая карьера социологов-авантюристов обещала стать весьма нестандартной, но военный переворот привел к гибели их друга и значительно изменил политический курс страны. Никто с тех пор ничего не слышал о бэрдоккских социологах. Однажды, правда, английский журналист, вернувшийся из Центральной Африки, рассказал Куртису на каком-то конгрессе о бородатом мужчине, подсевшем за его столик в диковатом тропическом аэропорту. Бородач говорил на нескольких языках и внешне напоминал Рэнда. Но был ли это он? И что сталось с Фостером? – этого английский журналист не знал. В порту вспыхнула неожиданная перестрелка и бородач исчез, ничего не сказав о себе.
Камилл… В этом деле может помочь Камилл… Разыскать Фостера и Рэнда, уже ради этого стоило пойти на любой эксперимент.
4
Норман Ликуори.
Имя Нормана Куртис выделил в особую группу.
Ликуори весьма отвечал распространенному представлению о типичном математике: узкие плечи, длинные волосы, рассеянный близорукий взгляд. Но тщедушный юнец рос настоящим бойцом. Еще в школе он заявил, что рано или поздно докажет знаменитую теорему Ферма, и хотя теорема осталась, кажется, недоказанной (Ликуори был для этого слишком занят), славу юному математику принесли работы, как раз связанные с теорией чисел. Дискутируя с коллегами, узкоплечий математик никогда не употреблял уклончивых выражений – “спорная формулировка” или там “неудачный подход”. Нет, он всегда выражался ясно – “безграмотная формулировка”, “невежественный подход”. Кое-кто из его коллег чуть ли не с облегчением воспринял неожиданный отъезд Нормана Ликуори в один из новых научных центров Австралии. “Заниматься математикой по-настоящему можно только вдали от суеты, – сказал в одном из немногочисленных интервью Норман Ликуори. – Когда на тебя лает свора шавок, всегда есть соблазн ввязаться в драку”.
5
На Нормане Ликуори заморские прогулки Куртиса закончились. Остальные “бэби-старз” никогда не покидали страну. По крайней мере, надолго.
Говард Ф.Барлоу.
Куртис задумался.
Да, Говарда давно нет в Бэрдокке, но в Бэрдокке его имя на слуху. Зоопарк Бэрдокка – детище Говарда. Всеми своими занятиями Говард привязан к Издательскому центру Джинтано. Причудливый талант Говарда Ф. Барлоу породил целую библиотеку, посвященную “великим немым” – животным, птицам и рыбам. При этом Говард Ф. Барлоу не был писателем-анималистом. Поэт – вот самое точное определение.
Не думаю, решил Куртис, что Говард нуждается в каком-то союзе.
6
Дональд Реви.
Пауль Херст.
О Доне Реви доктор Гренвилл говорил, что Дон научился лечить людей, по крайней мере, понимать их недуги, раньше, чем родился, или, скажем, научился разговаривать. С непостижимым упорством он штудировал труды всех медицинских школ, постигал йогу, выведывал секреты у колдунов. Главным объектом приложения своих сил и талантов он выбрал психологию. Практики он не вел, ограничиваясь консультациями, но его приемная всегда была набита несчастными, жаждущими утверждения. Институт социальных проблем, возглавляемый Дональдом Реви, превратился в Мекку, куда стремились тысячи неудачников.
“Если бы мне предоставили возможность провести повсеместную медицинскую курацию всего населения, – признался как-то Реви, – я бы начал с тех, кого считают практически здоровыми. Меня мало интересуют состоявшиеся болезни. Истинного внимания заслуживают лишь те, что вот-вот могут вспыхнуть. Мой идеал – умение диагностировать болезнь хотя бы за сутки до ее первой вспышки”.
Пауль Херст.
Куртис не смог сдержать невольную улыбку.
Пауль Херст не блистал красотой. Грубо вытесанное лицо, короткие мощные ноги, не очень-то уточенные манеры, лишь приглаженные воспитанием в “Брэйн старз”, ко всему этому, мощная борода, падающая на грудь. Газетчики любили дразнить Пауля Херста, мало кто знал, что самый, может быть, знаменитый художник мира по-детски добр. Этим, к сожалению, пользовались окружающие художника люди. В просторной столичной мастерской Херста, как в камере чудовищного камертона, всегда гудели голоса его бесчисленных учеников и почитателей, повторяющие его высказывания.
7
Дэвид Килби.
Уильям Фрост.
Анри Лаваль.
Инга Альбуди.
“Мученики”.
Куртис подумал так и отчетливо увидел перед собой неулыбчивое лицо Дэйва Килби.
“Дэйв, тебе не кажется, что мир можно не только перестраивать, но еще и просто жить в нем?”
Дэйв не мог ответить. Он не опускался до таких проблем. Он всегда был полон своих идей.
“Гебдомада”, Союз семи.
Этот союз был создан Дэйвом и только им. Но ведь даже этот союз распался.
После гибели Дэйва?..
Нет. Куртис покачал головой. Пожалуй, идея “Гебдомады” исчерпала себя чуть раньше.
Куртис отчетливо вспомнил вечер, проведенный на вилле Инги Альбуди. Он, кажется, тогда только-только вернулся из Индии, чудовищная нищета и чудовищное величие которой здорово отрезвили его романтическую голову.
Куртиса поразил болезненный вид Инги. Пожалуй, неприятно затронула его и некоторая холодность Дэйва, а вместе с ним и сдержанность Фроста. Пока Куртис отсутствовал, что-то с ними произошло…
“Необходим некий новый кардинальный метод, позволивший был объединить и сфокусировать в единой точке напряжение всех отдельных умов”.
А может, это положение из статьи доктора Гренвилла уже было известно членам Союза семи или хотя бы тем же Килби и Фросту?
Куртис задумался.
Они собрались в тот вечер на вилле Инги Альбуди – Килби, Фрост, Реви, Лаваль, Херст и он, Куртис, но главными действующими лицами, несомненно, являлись Килби и Фрост. Похоже, они собирались преподнести какой-то сюрприз, потому что когда Инга села за фортепьяно, Фрост воскликнул:
– Сегодня я тоже приму участие в твоем концерте! Ты не против?
Инга улыбнулась.
Взлохматив волосы, химик повернулся к друзьям:
– Если вы примете мой эксперимент за фокус, я не обижусь. Но об одном все же попрошу: постарайтесь сосредоточиться, станьте самим вниманием, и – думайте, думайте!
– О чем? – удивился Лаваль.
– О главном.
– Хороший ответ, – грубовато заметил Херст. – Никогда еще не присутствовал при фортепьянном концерте в химическом сопровождении. Это что, новая форма герметического искусства, Билл?
Фрост отмахнулся. Он явно нервничал. Он выставил на стол изящную черную шкатулку, на нее водрузил чашу из красной яшмы, а потом расставил перед членами “Гебдомады” необычные голубоватые свечи. Даже Инга оживилась. Ее ноздри раздулись:
– Мне играть что-нибудь?
– Попробуй импровизировать, – кивнул Фрост. – Мне кажется, ты поймешь тональность.
Свет погас.
Голос Фроста странным образом совпадал с негромкими аккордами, рождающимися под пальцами Инги.
– Тот-Гермес, направляющий Разум Вселенной. И ты, его земное воплощение – Гермес, именуемый Трисмегистом. Я здесь, в Астрополисе, Саптапарма, один из семи первых, первый из семи. Я вызываю вас, я погружаюсь в эфир, я творю божественную Атму, я постигаю семь природ.
В яшмовой чаше, до того невидимой, взметнулось зеленоватое, почти прозрачное пламя. Оно осветило узкое лицо химика, отбросив на стену жутковатую тень.
– Соединяю семицветную палитру с семизвучной гаммой, творю гармонию, – речитативом вел Фрост и музыка усиливала, вела его голос. – Зажигаю семь звезд Ковша, погружаю умы в океан Истин…
Призрачное сияние вставало над яшмовой чашей, свечи перед зачарованными членами “Гебдомады” вдруг вспыхнули. Волнение, владевшее Фростом, передалось всем.
– Все в каждой, каждый во всех…
Речитатив Фроста, тени на стенах, колеблющееся пламя над яшмовой чашей – все вдруг отошло куда-то.
Остались музыка и легкое головокружение.
И сразу – неслыханная ясность сознания.
Предметы, люди, их отношения, их явные и неявные связи обрели истинность, сознание Куртиса затопила мучительная тревога, Он не понимал ее. Он чувствовал себя богом, он все мог, но что-то его мучило. Он жадно расширял ноздри, вдыхая тончайший запах, заполнивший комнату. Еще мгновение и он действительно все поймет!
Но свечи погасли. Вспыхнул свет.
Первым очнулся Килби.
– Билл, это невероятно! – воскликнул он. – Кажется, мы и впрямь кое-чего достигли! И если мы завтра, правда, выиграем у ривертаунцев…
Он обнял Фроста.
“Выиграем у ривертаунцев…”?
Странные слова. Разве Фрост не просил думать о главном? Неужели доминантой в сознании Дэйва в те мгновения был какой-то дурацкий матч?..
Интересно, выиграли ли тогда мы или победили все же ривертаунцы?