Полковник Касаткин: «Мы бомбили Берлин и пугали Нью-Йорк!». 147 боевых вылетов в тыл врага

Свириденков Максим

Часть вторая

Мы не боялись США

 

 

Глава первая

Мои квартиры

Как вы уже знаете, когда закончилась война, мы с моей Ниной Алексеевной переехали в Зябровку. Жилья там не было. Пришлось снимать частную квартиру. Поселились мы у очень интересной семьи. Хозяйку нашу в деревне все называли не иначе как Коза. И не дай бог, если на селе женщину так зовут. Жила она с мужем Степаном. Дочки родные от них ушли, мать их поедом ела. А Степан ее был замечательным мужиком: столяр, плотник, все умел делать. Как возьмет рубанок — загляденье! И все-то у него ладилось, работник чудесный был. Когда мне предложили у них поселиться в громадной избе, я подумал, что смогу не так уж и плохо устроиться. Представьте, просторный бревенчатый сруб, где кухня с русской печкой отделена перегородкой, а остальное пространство представляет собой одну большую комнату. Мы вошли, огляделись с Ниной Алексеевной, а хозяева тут же сказали: «Ставьте кровать у любой стены, где захотите, и живите на здоровье!»

Освоилась жена быстро на новом месте. Даже прическу стала себе постоянно делать такую, как в ту пору женщины носили. Тогда мода была у них на «вшивый домик»: два огромных завитых локона на лбу. И вот как-то раз моя Нина Алексеевна с такой прической кухарничала. Приготовила все, осталось только горшки в русскую печку отправить. А она как устроена: откроешь заслонку — пламя сразу на тебя, а только потом уже в трубу. Поэтому-то и пользовались хозяйки большим ухватом с длинной ручкой. Причем горшок нужно было ставить не на огонь, а между стенкой и пламенем, чтобы еда приготовилась, а не сгорела. Но что случилось у моей жены? Она подошла к печи ближе положенного, открыла заслонку, а огонь как дыхнет на нее! У нее локоны вспыхнули и сгорели. Нина тут же в слезы. Тетя Ксеня — та самая Коза — давай успокаивать ее, мол, все хорошо обошлось, и сказала: «Вот что, голубушка, больше я тебя к печке не допущу. Готовь все и оставляй на столе. А уж ставить в печку и вынимать только я буду. Не хватало мне еще, чтобы ты вся стала лысая, или еще чего хуже…»

Прошло некоторое время. Как-то дочка этой Козы, жившая на другом конце деревни, зашла в гости и заговорила с Нинкой. Спрашивает ее, а сама прищуривается:

— Каково ж с мамкой моей жить? Небось, поедом ест, каждый день ругает?

— Что вы! — возразила моя жена в ответ. — Ни одного плохого слова. Мы с ней так дружно живем. Она даже мне помогает, вместо меня в печку все ставит.

Та удивилась и даже не поверила:

— Да ты не загибай, моя Коза…

А сама и сказать ничего толком не может. Еще бы, ведь моя Нинка — первая женщина, которая хорошо отзывалась о ее матери.

Так что с хозяевами мы быстро нашли общий язык, даже их дети родные не могли поверить.

Однажды Степан спросил меня, всем ли я доволен. Я ему предложил:

— Дядь Степ, а что если мы перегородку поставим? У тебя скоро теленок будет, постелешь ему в кухне, и нам удобней будет, что отгорожены, и вам. Потом мы еще шторку повесим, вход закроем…

Он мое предложение принял. Тут же мы с ним за дело взялись: выбрали место, где лучше перегородку поставить, согласовали все с нашими женщинами. И моментально, буквально через день, все было готово. Кухня стала полностью отделена от комнаты.

Между тем дело подошло к зиме. Надо было позаботиться о дровах. Я пошел в батальон, взял грузовую машину, завернул в казарму и обратился к солдатам:

— Ребята, кто хочет добровольно для меня дров на зиму заготовить?

С моей эскадрильи сразу все вскочили. И мы поехали в лес, стали пилить сухостой. Загрузили полную машину. Привезли домой, я позвал хозяина посмотреть на мою работу:

— Дядь Степ, хватит нам на зиму?

Он посмотрел внимательно, но промолчал. Я тут же смекнул, что немножко он сомневается, и улыбнулся:

— Понял. Значит, надо две машины.

Мы с ребятами отправились опять за сухостоем. Привезли еще столько же. Степан тогда сказал мне:

— А вот теперь на два года хватит!

И мы с ним начали пилить, колоть дрова и на зиму складывать в поленницу. В результате всю зиму у нас была жара в квартире! Хорошо жили. Хозяева даже в баню нас всегда приглашали первыми. Но там очень жарко было, непривычно для нас, и мы отказывались, шли париться только после них.

Однако долго пробыть в Зябровке мне не пришлось. Сразу после операции с «Ер-2», о которой я вам рассказывал, наш 330-й авиаполк расформировали, тем более что он уже остался без самолетов. А летчиков-то в изобилии, хоть всех увольняй! Но пополнять новыми типами самолетов полк не стали, сказали, что в этом нет необходимости: война закончилась. Меня тогда вызвали в штаб и предложили:

— Вот что, Леонид Васильевич, вы у нас всего год поработали, но показали себя хорошим летчиком. Мы вам предлагаем должность командира эскадрильи… — затем была длинная пауза, — в Укурею.

Я вытаращил глаза и начал соображать, куда меня хотят заслать. Переспросил:

— Подождите, это на Дальнем Востоке?

— Вот, вы уже знаете, где Укурея, вам будет легче…

Но какое легче? Тут же понятно, что раз это Дальний Восток, то городок у черта на куличках, квартир не будет, опять мытарства со съемными. А я-то женатый, у меня уже ребенок успел появиться. Спросил я тогда:

— А что-нибудь еще не можете предложить? Мне не нравится Укурея.

Но те, кто формирует полки, не любят, когда им отказывают. Тем более что и место было с повышением звания. Вот мне и ответили:

— В таком случае можем вам предложить идти в полк к Валентине Степановне Гризодубовой рядовым летчиком.

— Ну, рядовым из зама командира эскадрильи вроде негоже, — возразил я.

— Но ты же не хочешь в Укурею?!

— А подумать можно?

Штабист сам немножко подумал и решил:

— Завтра утром жду тебя с окончательным решением.

Я пошел домой посоветоваться с Ниной Алексеевной. Объяснил ей:

— Переводят меня. Выбирай: либо Укурея и частные квартиры, но с повышением, либо с понижением в Смоленск. Правда, там жилья тоже не дадут.

— Да ну тебя к черту с этой Укуреей! — ответила она. — Хватит, помотались уже свое. Давай в Смоленск!

А у меня и самого душа к этому больше лежала. Так я и попал в Смоленск, где живу до сих пор. Жаль, правда, что к тому времени Валентина Степановна ушла в подмосковный НИИ на испытание приборов. Так что нашим начальником в 101-м транспортном авиаполку дальней авиации был ее заместитель Степан Семенович Запыленов.

Весь полк вместе со штабами, клубом и кинозалом располагался в одном большущем доме рядом с военным госпиталем на Покровке (сейчас рядом остановка трамвая напротив памятника «Штык»). Это был один из немногих уцелевших домов в Смоленске. До войны там находился учебный корпус фельдшерского училища, а в войну — госпиталь. Жилые квартиры в этом здании остались только в одном крыле. Но и там разместился только штаб полка и особо привилегированные начальники. В полуподвале дома располагалась и летная столовая. Здание было известно всему городу под названием «Красный дом».

Назначение я получил в третью авиационную эскадрилью к майору Михаилу Николаевичу Журневичу. Моя жизнь в Смоленске началась с получения на вещевом складе солдатской кровати, матраца, подушки и постельного белья. Меня отвели на четвертый этаж «Красного дома» в громадную комнату, где уже стояло более десятка застеленных и обжитых кроватей. «Выбирай любое свободное место и располагайся, после обеда народ соберется, вот вы и познакомитесь» — так напутствовал меня начальник штаба эскадрильи.

Основная часть здания представляла собой учебные, классы площадью по шестьдесят-семьдесят квадратных метров, в каждом из которых было по три больших окна, и длинные коридоры. После обеда началось мое знакомство с сослуживцами. Конечно, сейчас, за давностью лет, я далеко не всех помню, но некоторых могу назвать. Это Саша Коннов, Аркадий Саркисов, Боря Яковлев, Вахтанг Джапаридзе, Вася Тюрин. В комнате, кроме них, было еще шесть-восемь человек и большая железная бочка, обложенная кирпичом, — единственная отопительная система, которую мы раскочегаривали на ночь, но все равно спали полуодетые, наваливая на себя все летное обмундирование, за исключением разве что унтов. Умывались, как правило, в столовой, там был хороший умывальник и теплая вода. А наш летный туалет находился на улице за церковью, что стояла во дворе.

Аэродром «Смоленск Северный» был в двух километрах, туда можно было ехать три остановки трамваем или идти пешком. Немцы, отступая, конечно, все, что могли, там уничтожили, но мы умели выкручиваться в подобных ситуациях. Например, были взорваны две бетонированные взлетные полосы, а мы летали с грунта со взлетными курсами 220 градусов рядом с первой полосой и 315 градусов рядом со второй полосой. Все ангары и аэродромные здания тоже были взорваны, но в двух, восстановленных своими силами, наши техники устроили ремонтные мастерские.

Наш полк входил в 50-ю воздушную армию дальней авиации. Ее полки и дивизии были расквартированы по всей Белоруссии, Прибалтике и западной России. А штаб армии располагался в Смоленске в Нарвских казармах, где в отдельных кирпичных домах размещались и офицерские семьи. В одном из таких домов жил и командующий генерал-лейтенант Евгений Макарович Николаенко.

Для обеспечения всех потребностей штаба, дивизий и полков был создан наш транспортный авиаполк. Я полностью вошел в строй и почти ежедневно мотался по полкам и аэродромам с грузом, всевозможными комиссиями и служебной почтой. Мы обеспечивали все учения и переучивания, перебазировки и обязательные ежегодные парашютные прыжки всего летного состава. Словом, отдыхать и работать на себя у нас всегда не хватало времени.

Шел 1946-й год. Я перевез свою семью в Смоленск. С жильем в то время было очень напряженно: только-только война закончилась и все разрушено, поэтому на что-то нормальное рассчитывать не приходилось. А в полку ведь все время появлялись новые семьи, женитьбы проходили буквально каждый месяц, многие летчики шли на частные квартиры. А моим первым семейным жильем в Смоленске стала небольшая комнатушка в «Красном доме» под парадной лестницей. Там, в каморке, общей площадью шесть с половиной квадратных метров, у окна стоял кухонный стол, а рядом табуретка. Вплотную к стене находилась наша кровать и деревянная маленькая кроватка для сына. У входа располагалась совсем небольшая вешалка, на которую можно было только повесить шинель и китель. Вот такой оказалась моя первая казенная квартира. Приду, бывало, домой, а сын на столе стоит, смотрит в окно во двор. В этой комнатке даже побегать и поиграть ему было негде.

Мало того, рядом со мной, с другой стороны под этой широкой лестницей, размещался коммутатор телефонного пункта. Я до сих пор даже позывной помню — название реки на Дальнем Востоке… Амур! И про этот «Амур» я слышал все время, когда находился дома. Представьте, каждые несколько минут раздается дребезжащий звонок, телефонистка отвечает: «Да, Амур слушает! Включаю!» Поначалу голова кругом шла! Но за полгода привык.

Вот так мы жили. А дальняя авиация развивалась. Летчики начали переучиваться и получать с заводов новые четырехмоторные самолеты «Ту-4». На наши экипажи легла вся нагрузка по переброске в Казань и Куйбышев приемщиков и экипажей перегонщиков. А также по переправке всего самолетного имущества с заводов-изготовителей на аэродромы полков, получавших новую технику. А такого имущества было очень много. Это и стремянки, и инструмент, и масса брезентовых чехлов: на моторы, на винты, на кабины, не говоря уже о такой мелочи, как колодки и всевозможное оборудование для проведения регламентных работ.

Словом, весь летный состав нашего полка был постоянно в разлетах, и со многими мы даже редко встречались. Зачастую полковые собрания и совещания проходили далеко не в полном составе. Вот на одном таком совещании мне было объявлено, что я назначаюсь командиром отряда во 2-ю эскадрилью к подполковнику Андрею Макаровичу Закорко. Так я снова начал продвижение по службе.

Большие изменения происходили и в нашей 50-й воздушной армии. Когда я уже свыкся с новым смоленским жильем, на работе меня ждала приятная неожиданность: приехал новый командующий воздушной армией — генерал-майор авиации Федор Иванович Добыш. Он был очень неплохим летчиком, последний боевой вылет сделал над Берлином, победу встретил командиром 1-й гвардейской бомбардировочной дивизии. Потом окончил в 1951 году авиационный факультет академии Генерального штаба и стал заместителем командующего армией. А когда генерал Николаенко уволился в запас, то командующим армией в 1956 году и стал Федор Иванович.

В новом качестве он свое знакомство с состоянием полков и дивизий начал с облета всех наших аэродромов, встречался с личным составом, осматривал самолетный парк, жилой фонд и казармы, клубы, госпиталя. На пребывание в каждом гарнизоне уходил целый день. И так получилось, что его летчик, с которым Федор Иванович должен был постоянно летать, заболел. Назначили меня, и я начал летать с Добышем «шеф-пилотом», как тогда говорили.

Однажды во время полета он зашел ко мне в пилотскую кабину. И я понял, какое у него желание возникло, сразу сказал своему правому летчику:

— Ну-ка быстренько прогуляйся в общую кабину.

А Федору Ивановичу я предложил:

— Товарищ командующий, садитесь на правое сиденье!

Он с удовольствием уселся. Я спросил:

— Вспомните, как сами летали?

— Да я еще и не забыл! — улыбнулся он и взялся за штурвал.

С тех пор, каким бы ни был наш маршрут, я постоянно давал ему поуправлять самолетом. Например, Федор Иванович частенько пилотировал сам на всем пути от Смоленска до того же Бобруйска, а я подменял его только по дороге обратно. Садился за штурвал Добыш всегда с великим удовольствием. Еще бы! Он — летчик, и не управлял самолетом уже несколько лет, а тут появилась такая возможность. После одного из полетов он спросил меня на аэродроме:

— Ну, как я пилотировал, не очень плохо?

— Ну… — начал я.

— Да ты не стесняйся, говори прямо!

— На «четверку».

— Спасибо, что «пятерку» не поставил, — засмеялся он.

— Так вы ж просили, чтобы я ответил, как есть. А вы высоту держите хорошо, но по крену за штурвалом машина очень ходит. Например, начинаете вы мне что-то говорить и непроизвольно чуть штурвал поворачиваете, тут же самолет начинает с курса уходить.

Добыш оценил мою честность, и, когда мы прилетели на следующий день домой, он сказал командиру полка:

— Этого нового летчика назначай все время со мной.

Так я начал с ним летать, и затянулось это на много лет. Постепенно Федор Иванович стал у меня отличником в пилотировании! Смеялись мы даже по этому поводу. Я предлагал ему:

— Может, на левое место сядете?

— Нет уж, — отвечал он мне. — Ты командир, ты и командуй!

Впоследствии я у Добыша считался как бы основным летчиком, порою он даже посылал меня в Москву, когда было надо большим генералам куда-то лететь. Именно в Москве мне пришлось освоить «Ан-24», и я даже переучивал потом летчиков Московского военного округа летать на этом самолете, выдавал им допуски к полету. Горбатюк, командующий округом, издал приказ, согласно которому я мог быть летчиком-инструктором с правом проверки до второго класса по данному округу.

Но вернусь к Федору Ивановичу и жилищному вопросу. Что примечательно, еще в самом начале наших совместных полетов Добыш меня как-то спросил:

— А с жильем у тебя как? Нормально устроился?

Я ответил ему как есть:

— В чулане под лестницей.

Вернулись мы в Смоленск. Добыш сразу вызвал нашего зама по строительству Дроздовского и задал ему с ходу вопрос: «Ты знаешь, как живут летчики в нашем полку?» Тот замялся, не знал, что ответить. Тогда Федор Иванович ему приказал: «Даю тебе десять дней на то, чтобы ты не только узнал, но и представил мне план, как можно сделать, чтобы они жили более-менее по-человечески». Дроздовский все понял, засуетился. Практически сразу выбрали место по другую сторону госпиталя, ближе к аэродрому, и буквально через десять дней за госпиталем начали ставить немецкий барак, который срочно перевезли откуда-то издалека.

Это был дощатый барак, поделенный на двадцать отдельных комнат. Привели военнопленных немцев. Те очень ладно взялись за работу: занимались бараком и день и ночь, в три смены. В каждой из комнат поставили кирпичную плиту с хорошей конфоркой и с духовкой. Прошла жеребьевка, и каждый из нас получил конкретную комнату. Мне досталась четвертая слева от входа с окном на запад, площадью четырнадцать квадратных метров. Не велики хоромы, но после той каморки, куда меня поселили изначально, новое жилье показалось настоящей квартирой! Да к тому же тогда у меня еще был только один сын, пятилетний Алешка. Так что мы разместились и с легким сердцем начали обустраиваться.

В преддверии зимы пришлось подумать и о дровах. Как, по-вашему, могли их добывать будущие участники «холодной войны». Летая по белу свету, мы все, кто получил квартиры в бараках, собирали поломанные ящики и метровые бревнышки в Бобруйске, Шауляе, Тарту и привозили их домой. Достать дров по-другому было нельзя. Чуть позже нам выстроили сараи, где мы смогли складывать собранные нами деревяшки. Когда никуда не надо было лететь, вечерами мы все добирались перед нашими бараками. Дети бегали и играли под присмотром матерей. Женщины стояли и болтали о своем. А мужчины заготавливали дрова: пилили, кололи и складывали в свои сараи.

Чуть позже мы разгородили барак пополам, сделав два входа с разных сторон. Теперь общий коридор приходился уже не на двадцать, а на десять квартир. Секретов от соседей ни у кого из нас существовать не могло: слышимость со всех сторон была превосходной. Но это мелочи, главное, что в бараке оказалось тепло, и мы прекрасно перезимовали.

В городе потихоньку пошли восстановительные работы. Здание бывшего фельдшерского училища, где была моя первая квартира, стали приводить в порядок. Однажды меня вызвал командир полка и спросил:

— Как тебе живется в бараке? Лучше, чем в чулане под лестницей?

Я улыбнулся:

— Знамо дело, лучше!

— А ты в уборной не хочешь пожить?

Я несколько замялся. Как-то странно прозвучало… Увидев мое замешательство, командир полка сказал:

— Ну-ка сходи здесь, в училище, в первый подъезд. Поднимись на второй этаж, зайди в первую дверь. Только вход не с коридора, а прямо с лестничной площадки.

Я тут же поднялся в означенное помещение. Захожу, а там туалет считай на весь этаж, классов-то много было в этом здании до войны. Умывальников штук пять! Я, стоя перед ними, сразу смекнул: «Мать честная, это же кухня прекрасная выйдет!»

Прошел дальше — а там во всю стену писсуары, большое окно выходит во двор. Следом за ними стояли в ряд вдоль глухой стенки унитазы. Я посмотрел и решил, что там, где писсуары, можно общую комнату сделать, а где унитазы — спальню. Вернувшись к командиру полка, я сказал: «Меня устраивает новая квартира! Но мне нужны сантехники, чтобы все убрать, и плотнику, чтобы все довести до ума». Он ответил, мол, это дело простое. И действительно, писсуары и ненужные трубы убрали в течение часа. Помещение стало практически пригодным для жилья.

Правда, очень смущало меня то, что пол в квартире останется кафельным. Хорошим вариантом было бы положить ковры. Однако на мою тогдашнюю зарплату о таких покупках думать не приходилось. Пришлось искать компромисс: пошел я по магазинам и купил две дешевые ковровые дорожки. Застелили мы пол, и даже уютно стало. Картину портил только выступ в стене на месте, где стояли унитазы, из-за него сразу угадывалось предыдущее назначение моего жилья. Взял тогда я в полку полкуба досок, и плотники мне поставили стенку во всю ширину унитазов. После этого получилось вполне приличное жилье.

Это была моя третья казенная квартира, в которой я прожил года полтора. А затем в этом же доме началось распределение более нормальных квартир, организованных на месте учебных классов. Как проходил весь процесс? Командир полка открывал дверь класса, перед ним оказывалось помещение площадью 50–60 метров и три больших окна. Командир тут же мелом размечал пол на три части, чтобы каждому досталось по окну, и спрашивал: «Кто у нас тут в очереди на жилье?» Мы в шапку бумажки кидали и тянули, либо же спички дергали, такая своего рода лотерея получалась. От длины спички или надписи на бумажке зависела площадь квартиры. Хотя на самом деле разница оказывалась очень незначительной.

После распределения квартир начали мы их обживать. На месте проведенных мелом линий надо было возвести перегородки, а на входе сделать тамбуры. Соответственно, мы точно так же, как раньше возили дрова, теперь стали возить доски и фанеру, которые использовали как строительные материалы. Те двое, кому достались крайние комнаты, возводили перегородки, а средний делал общий тамбур. Жилье, хоть и крохотное, но вполне нормальное получилось. Однако именно размеры меня больше всего и не устраивали: у нас с Ниной Алексеевной к тому времени уже было двое детей. Правда, я к тому времени снова дослужился до заместителя командира эскадрильи, и мне дали комнату побольше, но все равно было очень тесно. Тем не менее прожил я в бывшем классе довольно долго. Закончилась моя квартирная эпопея позднее. Смоленск к тому времени весь был практически восстановлен, и Добыш нашел возможность построить на Покровке для летчиков пятиэтажную «хрущевку» на сорок восемь квартир. Кроме того, в центре города возводился дом для штаба ракетной армии. В результате все мои летчики наконец-то перебрались с частных квартир, а я, поскольку был уже командиром эскадрильи, получил квартиру в центре. Правда, в ту пятиэтажку должно было заселяться начальство штаба ракетной армии. И я на второй или третий этаж не рассчитывал. Думал, что четвертый этаж мне достанется. Однако дали мне квартиру аж на пятом. Когда я там обосновался, Федор Иванович спросил меня:

— Ну, как устроился? На каком этаже-то?

— На пятом…

Он развел руками:

— Ну что ж, ты летчик, тебе воздух нужен!

 

Глава вторая

13 Часов без посадки

После войны приходилось заниматься не только строительством домов, но добиваться того, чтобы наши самолеты соответствовали времени. У нас ведь совсем недавно был изношенный и устаревший самолетный парк, состоявший из родных «Ил-4», а также американских «В-25» и английских «Либерейторов», полученных в свое время по ленд-лизу. Но, к счастью, в середине 50-х годов такую технику практически вытеснили самолеты «Ту-4», более того, на подходе уже были реактивные бомбардировщики «Ту-16». И, как обычно, обеспечивать все задачи учебно-боевой подготовки должны были летные экипажи нашего полка, который за глаза называли «придворным».

Десять-двенадцать экипажей у нас ежедневно находились в разлетах в самых различных направлениях. Это и участие в перегонах «Ту-4» с заводов по воинским частям, и переброска всевозможных групп офицеров и генералов, направляемых в командировки, и полеты на полигоны и на места вынужденных посадок. А их появилось весьма много, ведь вся армия переходила на новые конструктивно сложные самолеты.

Однако и со старой техникой надо было что-то делать. Мы в нашем Гризодубовском полку решили переоборудовать свои транспортные самолеты «Ли-2». Дело в том, что отопление в них не было предусмотрено конструкцией. А мы решили поставить печи: все-таки возили много пассажиров, десантников, и жалко было их морозить. Однако для установки печей пришлось нарушать конструкцию: где-то делать выхлопы, отверстия сверлить, патрубки высовывать. Естественно, если бы мы, неспециалисты, стали устраивать это своими силами, последствия могли бы получиться самыми неприятными… Поэтому заказали мы такое изменение конструкции на Ташкентском авиационном заводе.

Поэтому мы тогда свои самолеты и гоняли в Ташкент на переоборудование. Если нам говорили, что все будет сделано в течение ближайшей недели, то мы оставались в Ташкенте и дожидались, когда все будет готово. А если требовалось более длительное время, то перегоняли сразу почти десяток самолетов, часть из них оставляли, а на других возвращались обратно, а потом прилетали снова и забирали свои машины.

Однажды в Ташкенте мы ждали, когда будет готов очередной самолет. Как коротали время? Ходили на базар есть шашлыки. В Ташкенте, кроме того, были очень хорошие манты, чебуреки. И все стоило довольно дешево, особенно фрукты. Глаза просто разбегались! Прямо на базаре продавался и чай в пиалах: черный, зеленый, с кумысом, с молоком и даже соленый. Одним словом, хватало экзотики.

Вскоре мой самолет переоборудовали. Облетали мы его, и я предложил штурману: «Давай попробуем заправиться по полной и махнем без посадок до Смоленска? Что мы будем садиться в Актюбинске, в Рязани? Долетим и так. На крайний случай, у нас Вязьма есть. Сядем, если что, перед Смоленском».

Сказано — сделано. Мы залили все четыре бака под пробку и вылетели из Ташкента. Вот под нами уже Актюбинск, затем Куйбышев пролетаем, к Рязани приближаемся. Там нас начал диспетчер усиленно уговаривать: садитесь же, наконец! А у нас был еще целый бак горючего. Конечно, мы садиться отказались и прямиком направились на смоленский аэродром. Таким образом, 13 часов 46 минут я провел в воздухе без посадки на самолете «Ли-2». Все говорили потом, что это невозможно, поскольку горючего не хватило бы. И они почти правы. Когда мы подлетали к Смоленску, у нас на щитке приборов в трех баках горели красные лампочки, а в четвертом оставалось всего порядка 150 литров, то есть в обрез, но мы долетели и нормально приземлились.

Впрочем, несмотря на все наши аргументы, нам все равно не хотели верить. Однако прошло недели две, и мы повторили наш рекорд. Второй полет продлился только чуть больше тринадцати часов. Время перелета зависело от встречного ветра: он на этот раз оказался слабее, и поэтому мы долетели быстрее.

Немного позднее пришлось мне срочно лететь в Кольцово, что верст на пятнадцать дальше Свердловска. Дойдя до Казани, мы там заправились и до места назначения долетели уже без посадок. Возвращались уже пустыми, и поэтому я снова заправил полные баки и за 10,5 часа долетел без посадки из Кольцова до Смоленска.

В чем секрет? Во-первых, дело в том, что, когда заправляешь по горловину, получается четыре бака по 600 литров. В результате каждого бака хватало больше, чем на три часа полета. Обычно же нас заправляли так, что в каждый бак недоливали литров по 150. Чтобы тебя заправили по самую крышку, надо было просить отдельно. Во-вторых, если хочешь долететь без промежуточных посадок — надо идти на высоте 1800–2000 метров, это самое выгодное. Конечно, высоту полета нам задавали. Но я, как только взлетал, сразу передавал радисту: «Запроси высоту 1800». Редко когда откажут, если ты специально запросил. В-третьих, нужно ставить экономичный режим и по наддуву, и по оборотам двигателя. Конечно, самолет идет чуть медленнее, но торопиться-то зачастую некуда. Тем более что на посадки и дозаправки еще больше времени потратить бы пришлось.

Самое главное, что мое мастерство экономить в дальнейшем мне пригодилось и не раз меня выручало, когда я работал на Севере. Там ой как приходилось беречь топливо: вокруг тебя океан и острова, редко куда сядешь, даже если надо будет. И надо сказать, в Заполярье мы летали совсем не просто так.

«Холодная война» набирала свои обороты, а уже к середине пятидесятых она приняла довольно широкие масштабы. Именно под натиском американцев нам пришлось усиленно осваивать Заполярье, строить аэродромы: Олений в Оленегорске, немного южнее Мурманска; в Воркуте — Снежный аэродром (да, именно так мы его и называли!); аэродромы на острове Гофман, что на Земле Франца-Иосифа; Ледовый и Арктический аэродромы на Северной Земле; в Тикси два аэродрома — Снежный (еще один!) и Чекуровка. Последний я лично облетывал и принимал. И еще в сторону Анадыря было у нас несколько аэродромов. Кроме того, существовало множество аэродромов под наименованием СП (то есть Северный Полюс) и номер. Например, СП-1, СП-2 и так далее. А в Тикси даже стоял батальон легких танков на случай, если именно с Севера США начнут нападение на Советский Союз.

Подобные меры были вызваны полетами американцев со стороны Аляски и соседних Алеутских островов, где у них стояли дальние бомбардировщики и атомные подводные лодки. Их разведчики тогда вылетали, чтобы шпионить за нами, почти каждый день. Да и в высших штабах в Москве у американцев были свои люди, так что они все наши позывные и коды даже знали. В этом мы сами однажды убедились, я еще расскажу интересный случай.

В Заполярье я очень много летал в течение нескольких лет. Жену с детьми тогда даже видел нечасто. Налетаю сто часов, сделаю регламентные работы в Смоленске, и опять на Север, так что в год часов по четыреста получалось. И скажу убежденно, судя по тому, что я там видел, «холодная война» была войной в полном смысле этого слова.

 

Глава третья

Как мы «смазывали» полюс

Незадолго до начала моих послевоенных полетов в Заполярье американцы начали строить ледовые аэродромы на паковых льдах Северного Ледовитого океана в центре Арктики, причем именно в нашем секторе. Но делали они это довольно хитро: не залезали на приграничные районы, не входили в запретную зону (13–20 километров от суши), а обустраивались вплотную к нам на нейтральной территории. Сделав аэродромы, они начали туда периодически гонять свою дальнюю авиацию, тренировали летчиков для посадки и взлета с ледового аэродрома, а затем начали отрабатывать полеты с Севера на Советский Союз. Я обо всем этом узнал от Федора Ивановича Добыша. Он мне однажды сказал:

— Завтра мы никуда не летим. Организуй подготовку самолета. Скоро отправимся на несколько дней на Север, на Кольский полуостров.

— Федор Иванович! Да я ж там воевал! — воскликнул я.

— А ты думаешь, я не знаю? Все выяснил, ты в Африканде стоял. А сейчас мы полетим в Оленью. Это почти под самым Мурманском! Там новый аэродром, который еще не действует. Туда на днях сядет полк дальних стратегических бомбардировщиков «Ту-4». Они пойдут на Северный полюс, где снизятся до двухсот метров, сделают над полюсом вираж, наберут высоту десять тысяч и уйдут на Тикси, где сядут, переночуют, а на следующий день полетят обратно и по пути отбомбятся на Новой Земле.

Я за голову взялся:

— Да это же полная имитация боевого полета!

Федор Иванович улыбнулся:

— Пусть американцы видят! А ты имей в виду, что тебе придется обслуживать эти «Ту-4». Ты в этих районах в войну еще летал, тебе над Ледовитым океаном уже не впервой будет, а все остальные не понимают пока, где они находятся. Но перед операцией ты слетаешь по Северному морскому пути, развезешь по точкам руководителей полетов и дежурные экипажи в ряд пунктов.

— Куда?

— Подожди, пока это военная тайна. Узнаешь, когда полетишь. Ну, готовь экипаж!

— Экипаж у меня всегда готов.

— Тогда готовьте самолет!

Уже через день мы получили заявку на полет. Срочно готовиться было совсем не просто. У нас отсутствовали необходимые карты, и, кроме меня, никто в экипаже никогда не летал в Заполярье. Таким образом, начали мы с подборки и склейки нужных карт на предстоящий маршрут. Техсостав занялся внеочередными регламентными работами и снаряжением самолета в полярном варианте. Что входило в такой вариант? Четыре пары лыж, носимый и возимый бортовой паек, две здоровенные лампы-примуса АПЛ с комплектами подогревных кожухов для подогрева моторов перед запуском, бортовой генератор на саночках «М-10», дающий возможность держать связь с самолетной радиостанцией, а также двадцатилитровая канистра этилового спирта. Такой запас спирта в Заполярье всегда брали с собой, помимо полностью залитых баков с антиобледенительной жидкостью, для обмывки воздушных винтов и стекол пилотской кабины.

Буквально через пару дней я совершил тот самый перелет по Северному морскому пути, о котором мне говорил Добыш. Причем выполнил я его на транспортном «Ли-2», совершенно не военном самолете.

Мой маршрут был таким: Гатчина (Ленинград) — Архангельск — Амдерма — остров Диксон — мыс Косистый — Тикси. Каждый из отрезков полета длился по нескольку часов и проходил по совершенно неизвестной мне трассе. По ней только летчики полярной авиации летали. Но все прошло успешно. Я развозил людей, которые должны были обслуживать полки дальней авиации. Пассажиров у меня оказалось по девять человек на каждую точку: руководитель полетов и его заместитель, метеорологи, инженеры, специализирующиеся на самолетах, инженеры более широкой специализации.

Начали мы с Кольского полуострова, и первая посадка, таким образом, получилась на аэродроме Ваенга, возле Североморска. Там полоса позволяла садиться и взлетать даже «Ту-4», но весь аэродромный комплекс был забит стоящими в несколько рядов самолетами истребительной дивизии ПВО и флотской авиации. Жилой городок также оказался перенаселен, и в гостинице свободных помещений совершенно не оставалось, не говоря уже о летной столовой, в которой питание проходило в две смены. Словом, рассматривать этот аэродром можно было только как запасной, на случай вынужденной посадки.

С такими выводами мы полетели на новый аэродром — Оленья, находившийся рядом с заполярным городом Оленегорск. Здесь все оказалось готово к приему, обслуживанию и длительному пребыванию больших групп тяжелой авиации. Весь авиационный комплекс был только что выстроен, взлетно-посадочная полоса представляла собой более двух тысяч метров отличного бетона, рулежные полосы и многочисленные стоянки были свободны и ждали в полной готовности. В гарнизоне стояли пустые, незаселенные многоквартирные дома, отличная, почти пустая гостиница и большущая летная столовая, способная в любой момент принять десятки экипажей. Наша комиссия была в восторге, и каждый по своей специальности начал составлять акты и рапорты о том, где, как и сколько можно разместить и обеспечить самолетов, экипажей и обслуживающего персонала. Тем более что пока весь этот громадный комплекс использовался только для промежуточных посадок и дозаправки редких международных перелетов в Канаду, Америку и на Кубу. Именно в Оленьей мы впервые увидели, каким должен быть северный гарнизон авиационного полка.

На следующий день мы вылетели дальше: на Архангельск — Амдерму — Воркуту. На этой трассе нас ждало полное разочарование. Нигде на весьма протяженном пути не нашлось приличного места для посадки тяжелых самолетов. В крайнем случае, для аварийной посадки можно было использовать Амдерму — это фактические ворота в Арктику, но полоса для «Ту-4» там оказалась коротковата, да и очень нежелательно было занимать этот круглосуточно загруженный аэропорт, где многочисленные самолеты постоянно садились на заправку перед многочасовыми перелетами вдоль побережья. Правда, перспективным запасным аэродромом могла стать Воркута. Там срочно заканчивалось строительство снежной полосы на три километра, но до ввода ее в строй надо было ждать зимы, когда полосу уплотнят и укатают.

На следующий день мы уже сели на острове Диксон, и вопрос о его использовании сразу отпал. Там взлетная полоса с обеих сторон уходила в океан, и в ее конце через сто метров начинался пятиметровый обрыв. Все последующие аэродромы до Тикси имели размеры посадочных полос от 800 до 1500 метров, что полностью исключало их использование.

Но долетели мы и до самого Тикси. Там находился большой заполярный поселок, расположенный на материке в двух километрах от аэродрома. А непосредственно у аэродрома начинался крупный военный гарнизон со штабом Северной группы войск. Там базировался танковый батальон, многочисленные склады и службы. В нескольких километрах за гарнизоном была подготовлена взлетная полоса для самолетов «Ту-4» почти на три тысячи метров и несколько десятков стоянок. Здесь мы пробыли почти двое суток, за время которых наша комиссия составляла описания и рассчитывала, сколько же надо перебрасывать сил и средств, чтобы пропустить через Тикси все экипажи дальней авиации и в дальнейшем поддерживать этот базовый аэродром в боевой готовности.

Более того, скажу о такой характерной детали. Довелось мне тогда посмотреть на совещание у командующего Северной группы войск генерала Изотова. У него в кабинете висели выполненные на двух листах ватмана схемы двух совершенно никому не известных, только что построенных полярных аэродромов. И он тогда разъяснил, что эти аэродромы полностью укомплектованы необходимой техникой, личным составом, запасом горючего и продовольствия. Расположены они были на Земле Франца-Иосифа (на острове Гофмана) и на Северной Земле (на мысе Молотова, переименованном в мыс Арктический).

После Тикси последним местом нашего назначения стал полигон на Новой Земле. Он был расположен ближе к ее северной оконечности, то есть к мысу Желания. И, надо сказать, место оказалось не совсем удачным для аэродрома. Новая Земля, по сути, делится на две части проливом, и для посадочной полосы оставалось довольно узкое пространство, да и длина этой полосы была всего 1200 метров. Приземлившись, я сразу понял, что аэродром ни на что не годен. Он подходил лишь для «Ли-2», далеко не самой крупной машины. Но боевому самолету там было практически не развернуться. Он подходил, только если на вынужденную посадку идти, и то уже «на живот» садиться пришлось бы.

Однако столь небольшой полигон, к моему удивлению, обслуживался солидным количеством людей. Человек сто их было, из которых примерно 15–20 офицеров, а остальные солдаты и старшины. В километрах двух от аэродрома располагался военный городок, где жили офицерские семьи. Мы увидели жилые дома, еще заходя на посадочную полосу. Только приземлились, а нас уже встречают: стоит вездеход, да и для экипажа все готово. Я сказал первым делом: «Мне заправки не надо. У меня топлива хватит даже, чтобы долететь обратно». А это же Север, там все привозное, авиабензин очень ценится, поэтому мои слова для встречавших меня на аэродроме прозвучали буквально как музыка.

Тем временем уже отвезли на вездеходе специалистов, которых я привез, и вторым рейсом пришел вездеход за нами. По пути водитель возьми да предложи моему борттехнику Косте Морозу:

— Может, вы нашего медвежонка заберете?

Костя аж подпрыгнул на месте:

— Какого медвежонка?

— Да у нас тут есть медвежонок, мы его в клетке держим. Думаем, куда пристроить.

Я краем уха услышал и вступил в беседу:

— Откуда он взялся?

— В прошлом году мы медведицу убили, а она была с медвежонком. Он жив остался, тогда сосунок был такой, вот мы его маленького и выкормили. Сначала молоком поили, сгущенкой, а потом, как подрос, так и вообще всем подряд стали кормить. Сейчас он вырос, год считай. Не знаем, куда деть.

Я представил себе этого зверя и решил:

— Не-ет. Куда мы его сами денем?

А Костя мой, вижу, прямо загорелся, глаза так и сверкают:

— Командир, возьмем! Белый медвежонок, мы его в Смоленск привезем, он у нас на стоянке жить будет!

— Костя, ты сообрази, что это такое! Как мы его возьмем?

— Ну, поедем, хоть посмотрим!

— Поедем, — уступил я, потому что самому было любопытно на медвежонка глянуть.

Водитель нас подвез. Мне заранее представлялось что-то небольших размеров: медвежонок ведь маленький, еще и года нет… Остановились, идем к вольеру. И тут я увидел клетку! Не поверите, это был громадный загон, и он как раз соответствовал «малышу»! Клетка оказалась сделанной из громадных толстых досок, а спереди находилась решетка из обычных ломов, которыми рубят лед. В глубине притаился кто-то мохнатый. И когда Костя подошел ближе к клетке, оттуда к нему вдруг как бросится этот медведь. А зверь-то уже был огромного роста, килограммов сто в нем весу, не меньше. Медвежонок! Костя сунулся к нему ближе, дотронулся до вольера, а медвежонок на него как рявкнет! Костя аж отскочил:

— Да ну его к черту, он у нас весь самолет разломает!

Таким было наше первое близкое знакомство с северными животными. Но продолжу повествование. Когда все команды, которые мы развозили, оказались на своих местах и доложили, что аэродромы готовы, начались наши полеты. Основными северными аэродромами были Оленья и Тикси, а остров Гофмана и мыс Молотова — запасными на случай вынужденной посадки.

В первую очередь, конечно, была осуществлена знаменитая, ставшая впоследствии регулярной, операция, которую мы прозвали «смазыванием Северного полюса». Все проходило так, как сказал Добыш. Из Орши, где располагалась бомбардировочная дивизия (номер, хоть убейте, уже не помню!), полк вылетел в Оленью, там «Ту-4» заправили, подвесили на них бомбы, и самолеты с интервалом в пять минут вылетели в Тикси. Аэродром в Тикси был плохой — снежный, укатанный, но взлетная полоса тянулась длинная и для «Ту-4» подходила. (К слову, внизу на уровне океана располагался и хороший бетонный аэродром, но взлетная полоса там была всего 1800 метров, что подходило только для «Ил-14», «Ли-2» и других небольших самолетов.)

Утром полк «Ту-4» вылетел из Оленьей, самолеты набрали высоту десять тысяч метров (до полюса была четная высота, а обратно — нечетная, девять тысяч метров). По пути к полюсу они зашли на Землю Франца-Иосифа, где была четырехкилометровая ледовая полоса, дошли до полюса и обратно на мыс Молотова, а потом до Тикси. Переночевав там, «Ту-4» на обратном маршруте зашли на Новую Землю, отбомбились и пошли тем же маршрутом до Оленьей. Вскоре вместо них точно так же другие полки полетели. Это было освоение маршрута, своеобразная тренировка, которая в случае необходимости помогла бы вылететь бомбить Америку.

Однако, что примечательно, мы все это называли «смазыванием» земной оси, потому что «Ту-4» снижались до высоты двести метров как раз над полюсом, где ось, по идее, и проходит. В последующие годы такое «смазывание» с учебным бомбометанием на Новой Земле проводилось периодически, чтобы американцы видели, что мы не лыком шиты.

Конечно, о подобных вещах я долго не мог говорить, подписку о неразглашении давал. Но теперь уже двадцать пять лет прошло, сроки истекли, и мне есть о чем рассказать.

 

Глава четвертая

Северная жизнь

Работа на Крайнем Севере только начиналась, а какова она будет и сколько продлится, никто, конечно, и предполагать не мог. Когда мы вернулись в Смоленск, то окончательно поняли, сколь новая и для всех неожиданная задача встала перед всеми, независимо от занимаемой должности. По гарнизонам и полкам начали укомплектовывать и готовить группы обеспечения боевой работы полков и авиационных групп. Отбирали туда самых надежных людей, им ведь нужно было работать в течение нескольких месяцев в высоких широтах Заполярья, в полном отрыве от цивилизации, подолгу не имея ни писем, ни газет, при морозе от 35 до 40 градусов, а иногда и при шквалистом ветре.

Соответственно, первым делом предполагаемые «полярники» прошли медицинскую комиссию для исключения гипертоников, ревматиков, диабетиков и всех, кому требуется медицинское наблюдение и уход. Затем мы начали подбирать для них обмундирование, ведь метеорологи и наземные механики не имели ни унтов, ни полярных шапок, ни рукавиц, не говоря уже о шерстяном белье и подшлемниках. Наконец, выбор кандидатов в оперативные группы потребовал наличия у них определенных качеств. Ведь ежедневное общение в течение полутора-двух месяцев с одними и теми же людьми предполагало, чтобы между собой у них были не самые плохие отношения.

Групп мы сделали пять. В состав каждой вошло два руководителя полетов, два метеоролога и пять наземных техников по разным специальностям: электрик, приборист, радист, моторист и авиамеханик. Во время выполнения тяжелыми самолетами своих полетных заданий все службы оперативных групп должны были находиться на своих рабочих местах в полной готовности к оказанию немедленной помощи любому самолету и предоставлению ему посадки с последующим обслуживанием и устранением возникших неисправностей.

Обеспечение нашего главного (базового) аэродрома Оленья не вызывало никаких сомнений. Большинство наших экипажей оказалось допущено к полетам туда, да и железная дорога проходила рядом с Оленьей, так что в любой момент ею можно было воспользоваться. А вот остальные четыре аэродрома были абсолютно нам не знакомы и никем не облетаны, однако и с них требовалось совершать регулярные, весьма продолжительные полеты.

После того, как генерал Добыш тщательно меня расспросил о достигнутых результатах, он принял мудрое решение и сказал мне: «В одиночку ты эти постоянные полеты в Заполярье не потянешь, надо еще один-два экипажа подключить к работе. Заботу об этом я поручаю тебе — подбери себе соратников!» Так экипажи Димы Кузьминова и Саши Миляева были укомплектованы и задействованы для полетов по северным трассам. В Смоленск мы тогда возвращались только для выполнения сточасовых регламентных работ и короткого отдыха…

Спрашиваете, какой была жизнь на Севере? Постараюсь показать на примерах. Во время перелетов нам не раз приходилось делать посадку в Воркуте. Там у нас сразу уточняли, куда полетим дальше, и просили передать почту. Мы никогда не отказывали, понимали, что значат для них письма и газеты. Люди ведь там жили, как на необитаемом острове: к ним завозили почту в лучшем случае со случайными самолетами, а специальный почтовый самолет ходил раз в месяц. Зато сколько радости бывало, когда вдруг мы внепланово привозили газеты, журналы и письма!

Нас всегда встречали, как вестников цивилизации. Помню, все столпятся вокруг и смотрят с надеждой в глазах: вдруг от их родных или близких письмо есть! Получить его для людей, оказавшихся там, было целым событием. Как праздничный подарок, воспринимались свежие газеты! Правда, по северным меркам свежее издание — это газета или журнал примерно двухнедельной давности выпуска.

Однажды, когда мы всю корреспонденцию раздали, забрали почту от тех, кто был на Воркуте, смотрим, а чуть в стороне изучает нас несколько пар любопытных глаз. Это были пять или шесть пацанов лет шести и меньше. Откуда они были там? Да просто на всех островах, на всех зимовках у полярников и жителей Севера есть дети. С родителями они оставались до семи лет, а потом их отправляли на Большую землю: либо к бабушкам и дедушкам, либо в специальные интернаты для детей полярников, где они жили на полном обеспечении.

Хорошо помню, как те ребятушки на нас смотрели, — как воробушки зимой у окон. А мы с экипажем только переглядывались: мы же, дураки, не подумали, что нас будут встречать такие маленькие жители Заполярья! Ни яблок, ни апельсинов, ни лимонов не привезли им. А надо было, они ведь там этого не видят. Начиная со следующего полета мы твердо решили: перед тем, как пойти в любой рейс на Север, мы обязательно в Гатчине или в Смоленске идем в магазин и покупаем яблоки, мандарины, апельсины, лимоны. И всегда возили с собой на случай встречи с такими пацанами. Конфеты-то у них еще были, а фрукты — нет. И «слух великий» о нас пошел по всему Заполярью. Мало того, когда мы на мыс Челюскин привезли веники березовые, то это стало нашей визитной карточкой на весь северный край. Любили нас, ведь у нашего экипажа даже можно было сделать заказ, чтобы мы что-нибудь привезли. Со списками к нам подходили, один раз даже мягкие тапочки довелось покупать в полет.

Мне запал в память случай, происшедший, когда нам пришлось побывать на мысе Косистом, в устье реки Хатанги. Там был очень хороший аэродром, просто сказка для нашего «Ли-2»! А неподалеку располагался большой поселок, где у местного старшего диспетчера жена работала заведующей магазином. Они как-то попросили меня привезти яблок, мандаринов и лимонов для их пятилетнего сынишки. Я, конечно, привез. И это нужно было видеть, как малыш схватил яблоко, укусил его, но сразу сморщился и произнес расстроенным голосом: «А я думал, это репа».

Оказалось, диспетчер с женой летом ездили в отпуск в деревню к родителям и брали сына с собой. Там на огороде росла целая грядка репы, которая, когда он ее попробовал, вызвала у ребенка беспредельный восторг. Вот он и подумал, что я тоже репу ему привез. А оказалось — яблоки, вкуса которых малыш и не знал.

В Заполярье много было того, что не переставало нас удивлять. Например, северная пурга. Когда мы только начали полеты, от нас требовалось обязательно самим ознакомиться со всеми аэродромами. Как-то раз я запурговал на Диксоне. А пурговать там — это, значит, пошла непогода минимально на три дня, а максимально — до пятнадцати. И почему-то там получались каждый раз сроки этого безобразия кратные трем. Если на третий день не закончилось все, то будет мести шесть суток, или, если и после шести дней не успокоилась, то продлится пурга все девять суток. Почему так было — не знаю. Но, когда я прилетел, мне это быстро объяснили местные метеорологи.

И вот, раз у меня впервые получился такой вынужденный отдых, диспетчер посоветовал:

— Командир, — там было принято так называть, если ты командир экипажа, а по имени и отчеству называли только близкие люди, — идите отдыхайте, сыграйте в преферанс, сходите в кино!

На Диксоне был очень большой поселок, хотя и меньше, чем на Косистом. Там можно было отдохнуть. Однако вскоре мне понадобилось дать радиограмму. Дежурный радист сидел вместе с диспетчером. И последний, когда я отдиктовал все, что было нужно, разговорился со мной и вдруг спросил:

— А ты не знаешь Нину Ивановну?

— Нет, — ответил я.

— Обязательно познакомься. Это у нас начальник отдела перевозок, очень уважаемый человек. У нее неплохие связи, с ней ты получишь доступ на любой аэродром. Даже туда, где военных не принимают!

Я очень удивился, но решил последовать совету диспетчера. Отправился к этой самой Нине Ивановне и запросто так сказал:

— Давайте познакомимся!

— Что ж, познакомимся, — ответила она. — Шандровская Нина Ивановна, начальник отдела перевозок на Диксоне.

Я прищурился:

— Разве только на Диксоне?

— Эх, командир, на Севере у нас есть ряд особенностей, возможно, не известных тебе. Давно летаешь?

— С 1939 года.

Она с подозрением на меня посмотрела, все-таки выглядел я довольно молодо, чтобы назвать такую цифру. Спросила:

— Как это?

— Да я еще школьником в девятом классе начал летать в ленинградском аэроклубе. А в десятом, когда получал аттестат зрелости, я получил и пилотское свидетельство о допуске к полетам на самолете «У-2».

— Будем считать тогда, что ты старый летчик. С немцами воевал?

— Воевал, на «Ил-4».

— Ладно, тогда объясню тебе. Наши полярные летчики на Север летят не ради того, чтобы, как ты, выполнять указ-приказ, а ради того, чтобы заработать. И у нас ты встретишься с такими фокусами, что в помощи человеку могут отказать даже известные летчики, — и начала перечислять самые именитые северные имена.

Я только с удивлением спросил:

— А почему?

— Потому что, когда они идут на Север, то берут максимальный груз, за перевозку которого получают хорошие деньги. И когда я прошу их: «Ребята, возьмите кинофильмы, забросьте в Хатангу», — они отвечают: «А у нас загрузка полная, не возьмем». И я же не проверю, какая у них загрузка. Может, они горючего взяли больше, и у них действительно загрузка полная. А в результате всунуть кому-то из них десяток коробок с кинофильмами, чтобы передали полярникам, — событие целое.

Я улыбнулся и говорю:

— Нина Ивановна, ваш намек понял. Возьму. Много не обещаю, но для меня взять сто килограммов — не такая уж большая проблема.

— Господи, да сто килограммов — это ж сто кинофильмов! Так это ж мы сразу несколько островов порадуем!

И рассказала, какие к ней телеграммы приходят с островов. Например: «Нина Ивановна. Спасибо за „Сердца четырех“. Двенадцатый раз крутим, начали крутить наоборот». Я сразу ничего не понял. Переспросил:

— Как наоборот?

— А ты еще не смотрел наоборот?

— Нет, я ведь только начал летать на Севере.

— Значит, посмотришь. Где-нибудь запургуешь, и фильм, который раз пять видел уже в своем Смоленске, ты раз пять у нас посмотришь просто так, а потом и наоборот.

Позже я действительно смотрел фильмы «наоборот», где на экране суп изо рта вынимают, в тарелку выливают, и она становится полная. Это для хоть какого-то разнообразия в обратном порядке ленты пускали. А мне разве трудно было помочь? Каждый раз, когда приземлялся на Диксоне, заходил к Шандровской и говорил:

— Нина Ивановна, ты меня сагитировала, сейчас я полечу дальше, давай киноленты!

Она меня как-то спросила:

— А ты в Таймылыре можешь сесть?

— Нина Ивановна, я там не садился. Не знаю даже, возможно ли такое там вообще.

— Это аэродром, расположенный в устье большой реки, — объяснила она. — Там находится полярная станция, но туда может приземлиться только «Ан-2» или «Ли-2». Взлетная полоса всего 850 метров, с обеих сторон овраги. Но ты-то сможешь?

— Да, опасный аэродром… Но я-то уж сяду как-нибудь!

— Отлично! У них не было кинофильмов месяца два. Только представь, у них там сейчас фильма три-четыре с той поры. Подумай, что там с этими лентами уже делали? Небось, даже вверх ногами пленку заряжали. Ох, как они обрадуются, если ты им привезешь новый фильм!

И так я постоянно возил фильмы, яблоки, апельсины, лимоны. Лимоны на Севере ценились особенно, там ведь цингой запросто можно было заболеть.

О том, что такое цинга, я узнал воочию еще в войну. В 1943-м в течение первых нескольких месяцев нашего пребывания в Заполярье туда не привозили ни лимонов, ни чеснока, ни лука. Конечно, в нашей столовой на каждом столе постоянно стояли кувшины с настойкой еловых веток, но она помогала не особо и была ужасно противна на вкус. В итоге я заметил, что мои десны стали бело-розовыми, опухли, и даже зубы чистить нельзя стало. Пальцем ткнешь в десну — кровоточит, а если зубной щеткой провести — вообще кровью изойдешь. Доктор мне сказал, что это и есть начальная стадия цинги. Он немедленно сделал запрос, и к нам начали каждый месяц привозить лук, чеснок, лимоны. Затем такие завозы стали регулярными: как зарплату привозят, так и это с охранником доставляют. Приходим с вылета, а, на кровати лежит кулек чеснока, кулек лука и пара лимонов. Лимоны мы в войну прямо с кожурой ели. И скажу — помогло! Только начал есть это все, тут же десны прошли. А раз на своей шкуре такое пережил, грех мне было бы потом полярникам лимонов не возить.

 

Глава пятая

Новый аэродром

Разные рейсы я делал, летая по всему Заполярью. Один получился особенно интересным. По пути мне надо было сесть в Воркуте, куда поездом доставили груз, часть которого требовалось перевезти на Землю Франца-Иосифа (ЗФИ, как мы ее называли), часть — на Северную Землю, а остальное — в Тикси.

Пока на воркутинском аэродроме загружали мой самолет, кто-то поинтересовался между делом:

— Сколько груза?

— Ерунда! Около тонны.

— Возьмешь почту?

Я согласился. Мне тут же принесли почту и кинофильмы. Таким образом, я взял дополнительно килограммов двести. Подлетел к ЗФИ, где должен был садиться на остров Гофмана — по сути, это маленький остров, на куполе которого возвышается ледник с толщиной льда около двухсот метров, под которым лежит земля. Однако именно на леднике был сделан шикарный четырехкилометровый аэродром для дальней авиации. Я сел очень легко, гляжу, меня уже встречают. Там зимовщиков было около ста человек. Они попросили взять от них груз до Новой Земли. Мне пришлось отказаться, объяснил им:

— Ребята, туда я уже не иду, мне надо на мыс Молотова.

— На мыс Молотова ты так не дойдешь, — возразили они. — Тебе же надо где-то садиться и заправляться.

— Да я у вас заправлюсь, и мне хватит.

— Но ты же не пойдешь напрямую, а будешь круг обходить: Новая Земля, Диксон, Тикси и Архипелаг Седова.

Я посмотрел на карту и удивился, с чего они взяли, что я полечу в обход, позвал своего штурмана. Штурманом у меня был тогда Оскар Шлемович Моделевский, или Люсик, как звали его мы все. Откуда такое прозвище? Дело в том, что его папа с мамой очень хотели дочку и уже имя ей заранее придумали — Люся, а родился сын. Отец решил назвать его Оскаром, а мать сказала: «Ладно, называй его, как хочешь, а дома мы его будем звать Люсиком». На том и порешили. И как-то это домашнее «Люсик» дошло и до армии, до нашего Гризодубовского полка. А мне, как только я туда попал, сразу предложили Люсика в штурманы. Я уточнил, хороший ли он штурман. Мне сказали, что вполне приличный. И мы начали летать вместе. И за десять лет совместных полетов никогда с ним не «блудили», не ругались. Прекрасный был штурман и человек «легкий». Соответственно, я его позвал, чтобы посоветоваться:

— Люсик, а почему нельзя сразу напрямую, зачем делать такую дугу? Напрямую же будет тысячи полторы, а так — все три!

Он объяснил:

— Сложность здесь в том, что придется идти пять с половиной часов по прямой без ориентиров. А под нами будет Ледовитый океан, ни одного островка, ни одной малейшей зацепки, чтобы не сбиться с курса.

Я решил, что это не проблема, и предложил:

— Во-первых, мы будем из Диксона, из Тикси, из Косистого брать пеленги — там дальние радиомаяки. А во-вторых, стоит прекрасная погода, поэтому мы можем еще использовать знания по астрономии.

Астрономии Люсик не боялся. Когда мы летали, он научил даже механика моего, татарина Рифгата Хедеятовича, снимать высоту светил по астрокомпасу, который стоял в куполе «Ли-2». В принципе, особой сложности это не представляло: существует ряд звезд, отмеченных в астрожурнале, по которым легко ориентироваться. Мой штурман иногда даже говорил механику: «Ромка, сними Бетельгейзе!» А Ромке ужасно нравилось название этой звезды в Орионе, поэтому он охотно лез в астрокупол и секстантом начинал измерения. Определит положение одной звезды, потом второй. Штурман набрасывал на карту две прямые, и точка их пересечения обозначала наше положение с точностью до десяти километров, нас такая точность вполне устраивала.

Однако в тот раз Люсик все-таки смутился:

— По звездам-то ориентироваться можно. А у нас же нет карт, чтобы прямиком лететь через океан.

— А зачем нам карта? — уверенно сказал я. — Что ты на ней высмотришь над океаном, если сам сказал, что на пути не попадется ни одного острова?

Люсик начал соображать:

— Что ж, тогда мне нужен лист ватмана.

Разложил Люсик карту с маршрутом, по которому мы должны были лететь, взял ватман, прочертил на нем меридианы, широту, параллели, проложил курс. Потом все-таки спросил:

— А вдруг не будет хорошей погоды и придется идти в облаках?

Мы спешно послали запрос метеорологу: тот поклялся, что в ближайшие два-три дня мощный антициклон, небо ясное, и мы можем со своими звездами сколько угодно целоваться!

Вылетели. По пути все время брали пеленги с берега по мере прохождения: с Диксона, с Челюскина… Кроме того, брали пеленги со звезд. А когда прошло часов пять полета, то стали брать «на ключ» привод мыса Молотова. Это тоже северные фокусы: приводные станции, которые тогда стояли на аэродромах, действовали всего на 150 километров. Однако мы выходили на радиостанцию дальней связи нужного нам аэродрома, радист ключом вызывал ее и говорил: «На такой-то частоте дай нажатие», а после этого на 30 секунд зажимал ключ. Все эти 30 секунд в самолете стоял пронзительный звук: «пи-и-и». Этого времени было достаточно, чтобы штурман взял частоту на радиокомпас и получил пеленг. После этого мы вносили поправки в курс и шли, пока не попадали в зону действия приводной станции. А дальше уже все получалось, как по маслу. Так мы и долетели до мыса Молотова.

Правда, выругали нас там страшно:

— А если бы у вас над океаном что-то отказало?!

— Но ведь если бы и на обычном маршруте у меня между островами что-то отказало, результат был бы тем же, — возразил я.

— Но там бы ты сел на берег, и мы б нашли и подняли тебя. А посреди воды куда бы ты сел?

Поэтому больше мы не ходили по такому рискованному курсу. А с мыса Молотова мы тогда, доставив груз, прямиком полетели в Тикси. Там я сразу диспетчеру дал заявку:

— Я у вас переночую, а завтра махну до Диксона и домой.

Он улыбнулся как-то странно и сказал:

— Посмотри в окно. Видишь, «газик» стоит?

— А при чем тут «газик»?

— Это тебя дожидаются. Ты же сейчас откуда прилетел?

— С мыса Молотова.

— Так вот, пока ты оттуда летел, там произошла страшная авария. У них на электростанции взорвался бачок с горючим, и электростанция полностью вышла из строя.

Я сразу представил себе, что это такое — остаться на зимовке без электричества. Уж не говорю про то, что взлетная полоса осталась без освещения, радиостанции — без связи, а многие дома — без отопления, которое в основном осуществлялось с помощью электрообогревателей.

Диспетчер продолжил:

— Ты сейчас поедешь к командующему.

— Но у них-то хоть аварийное электроснабжение есть? — спросил я.

— Вот аварийные двигатели сейчас и работают. Так что связь они пока держат с нами, но надо решать, что делать дальше…

Действительно, ненадежное дело — надеяться на аварийные станции «М-10» с двигателем в десять лошадиных сил, который крутит динамку, так что можно всего два-три дома освещать. Я такой двигатель всегда у себя в фюзеляже возил, чтобы запускаться в случае чего. А вот на зимовке, где сто человек, с ним каши не сваришь.

Приехал я к командующему генералу Изотову. И он сказал мне:

— Ты сейчас нужен нам, как никогда. Завтра утром с комиссией полетишь обратно на мыс Молотова выяснять, в чем они нуждаются. Запчасти, может, какие нужны для ремонта или еще что.

Всю ночь на мысе Молотова «М-10» работали, за это время там составили список деталей для восстановления электростанций, и я на следующий день полетел туда. Когда мы прилетели, на мысе уже начали топиться аварийные печи, которые стояли там как раз для подобных случаев. А мне в Тикси как раз самолет дровами нагрузили. Привезенные мной специалисты начали ремонт, а мне сказали:

— Лети обратно. Тут работы у нас как раз на два-три дня, а ты послезавтра прилетишь, привезешь полный самолет дров. Причем каких угодно, только привези! «Буржуйки» есть у всех, хоть и самодельные из бочонков, но и такие согреют.

Я улетел. Однако в Тикси мне диспетчер сообщил:

— Радуйся, из Воркуты еще два самолета вызвали, они прилетели, будут действовать теперь между мысом Молотова и Тикси, возить все, что им нужно. Дров только нормальных нет, придется осиновые отправлять.

— Ребят, да вы что?! — возмутился я. — Лучше поищите ящики какие-нибудь ненужные.

Пока они начали искать разный хлам на дрова, меня опять на «газике» отвезли к командующему. У него адъютант сидел в приемной, я попытался разузнать, зачем меня снова вызвали.

— А ты такой аэродром, как Чекуровка, знаешь? — спросил меня адъютант.

— Чекуровка? Первый раз слышу!

— Знаешь, где река Лена течет?

— Прекрасно знаю, почти каждый день ее пересекаю.

— И устье знаешь?

— Знаю, — ответил я. — За устьем дальше Таймылыр.

— А Чекуровка левее километров на пятьдесят-семьдесят. Там на высоком берегу Лены построен новый секретный аэродром, подготовленный специально для дальней авиации. Американцы же отстраиваются со всех сторон, вот и нам пришлось. Думаю, мы в грязь лицом не ударили: два с половиной километра взлетная полоса, рулежные стоянки, приводные электростанции. ОСП (оборудование слепой посадки) стоит уже полностью! А ты как раз и будешь этот аэродром облетывать.

— Да как же я это сделаю?

— Иди, командующий ждет, — отрезал адъютант.

Генерал Изотов подтвердил, что меня ждет такое задание. Я с сомнением покачал головой:

— Не могу, у меня другой приказ… Меня Добыш со света сживет.

Он засмеялся:

— Федор Иванович мой большой приятель!

— И все равно мне надо от него получить указание.

— Ты думаешь, я не догадался? На, читай, — и протянул мне радиограмму.

Я читаю: «Касаткину. Выполнить задание Изотова. Добыш».

— Ну, вопросов нет? — а сам задорно захохотал.

— Теперь нет. Но, сами понимаете, я же без его приказа не мог менять задание и лететь куда-то.

— Понимаю. Слушай дальше. Нам нужно обрулить аэродром. Полоса там два с половиной километра, ты рулишь сначала по одной стороне полосы, потом разворачиваешься, по другой стороне возвращаешься, а после этого с центра полосы взлетаешь, делаешь круг над аэродромом и садишься обратно. Потом взлетаешь и облетываешь приводные радиостанции.

— Товарищ командующий, да вы знаете, сколько их облетывать? Это же придется проверять работу радиостанций на дальность, на точность, на заход.

— Я все это знаю, поэтому тебе и телеграмму дал. Если бы это было быстро, я бы с Добышем не связывался. Конечно, за один день ты все не сделаешь. Но пока ты не закончишь и акт о приемке аэродрома не подпишешь, будешь находиться в Чекуровке.

— Но я-то могу написать и составить акт только на «Ли-2». Соответственно, в акте будет стоять, что аэродром пригоден к такому-то использованию с таким-то минимумом на самолете «Ли-2».

— Вот это мне и надо. А на больших самолетах я и без тебя облетаю. Когда придут «Ту-4», я выберу опытный экипаж, и он повторит твой полет на боевом самолете. Однако для того, чтобы допустить их, сперва ты должен все внимательно изучить… Может, там ямы какие. Может, радиостанция не работает, может, не установлена. Я не могу рисковать боевым самолетом. А ты полетишь, все сделаешь.

Вот и получилось, что я не только облетывал, но и принимал аэродром в эксплуатацию. Название свое, к слову, он получил благодаря тому, что находился на высоком крутом берегу Лены, у подножия которого располагалось большое стойбище, которое и называлось Чекуровкой. Местные жители ездили на оленях, на собаках. Начальник строительства однажды мне тихонько сказал:

— У них отел начался.

А я не понял, в чем дело, и переспросил удивленно:

— А при чем тут отел?

— У них отел начался, — повторил он, выразительно глядя на меня.

— Ну и что?

— Ой, ну пыжик у них есть!

Пыжик — это шкурки только что родившегося олененка! Из них делаются знаменитые пыжиковые шапки — ценность небывалая! Однако как получить эту ценность? У меня-то и денег с собой не было.

— А у тебя спирт есть?! — спросил меня начальник строительства.

— Есть, конечно, спирт. Целых две канистры!

Без спирта на севере в полет просто не выпускали. Иной раз приходится по сорок литров спирта выбрасывать на стекла и на лопасти винта, чтобы не обледенеть и не упасть. Когда самолет входит в теплый фронт, то обледенение начинается страшное, так что без спирта не спастись.

Начальник строительства мне пояснил:

— За флягу спирта местные тебе не только на пыжиковую шапку принесут шкурок, они еще и камуса на сапоги дадут!

А камус — это шкура с ног оленя. Все хорошие охотничьи лыжи в ту пору были подбиты камусом. Ведь с ним ты мог даже без палок идти в гору и не скользить назад!

Как тут не совершить обмен с местными? Я обратился к борттехнику:

— У нас есть какие-нибудь фляги? Бутыли?

— Есть пара.

— Наливай в них спирт!

И сам тут же бегом к «самоеду» — так мы звали северных жителей. Показываю ему две фляги, спрашиваю:

— Шкурки будут?

— А ты, однако, долго тут у нас гостевать будешь? — уточнил он.

— Я, наверное, буду у вас целую неделю.

— Тогда так. Котел поставим сегодня, и я отдам приказ всем справлять малую нужду в котел, шкурку мы обработаем завтра-послезавтра. Старухи жевать ее еще сутки будут… Ну что ж, дня через четыре принесу тебе четыре шкурки. Больше, извини, за две бутылки не могу.

Такой получился натуральный обмен. В результате всем в экипаже досталось по пыжиковой шапке. Да и камуса нам действительно дали в придачу.

Как видите, облетывал новый аэродром я, совмещая приятное с полезным. Хотя работы оказалось на самом деле много. От каждой приводной радиостанции нужно было отходить на полторы сотни километров и проверять, с любого ли направления осуществляется прием. Аэродром оказался в полном порядке, и, когда мне подготовили акт приема, я в нем записал, что для самолетов типа «Ли-2», «Ил-14» и «Ан-2» днем минимум посадки 50 на 500, ночью 100 на 1000. Это означало, что в дневное время на аэродром можно было садиться, если нижняя кромка облаков не ниже 50 метров и видимость не хуже 500 метров, а ночью, соответственно, кромка облаков не ниже 100 метров, видимость не хуже 1000 метров.

К слову, в удостоверениях пилота тоже ставится минимум посадки и тип самолета. И 50 на 500 — минимум для летчиков высшего класса, а настоящие профессионалы должны были садиться даже при более низкой облачности и худшей видимости.

Аэродром Чекуровка получился сложный, но прекрасный. Представьте только, высокий берег Лены, вдалеке — сопки, горы. При этом вокруг аэродрома не было ни холмов, ни гор, станции стояли, как положено: дальняя в четырех километрах от начала полосы, ближняя в километре. Я по ним заходил и садился с закрытой левой шторкой. На пятидесяти метрах шторку открывал и видел перед собой полосу. То есть все оказывалось в лучшем виде.

Меня потом очень благодарил командующий: «Ты даже не представляешь себе, какое сделал дело! Теперь-то я могу вызвать опытного летчика на боевом самолете и благополучнейшим образом довершить твою работу. К тому же, раз ты на „Ли-2“ облетал, значит, можно будет с любыми грузами самолеты принимать. Уже мы можем там и техобслуживание высадить».

А мне и самому была интересна такая работа. Тем более что с появлением Чекуровки укрепились наши стратегические позиции против Америки.

 

Глава шестая

Северные анекдоты

Как мы «смазывали» земную ось, так и американцы тренировали свою дальнюю авиацию летать в условиях Севера. У них были хорошие ледовые аэродромы и хорошая разведка. В этом мы убедились благодаря анекдотичному случаю, который произошел, когда мы уже построили свои ледовые аэродромы: «Север-1», «Север-2» и т. д.

Здесь надо сказать про такой момент. Чтобы сесть на ледовом аэродроме, есть такой код «Я — свой», или «Свой — чужой». Он используется для того, чтобы ПВО страны знала, кто летит. Летчикам приходилось включать передатчик, на котором был позывной «Свой — чужой», и выставлять соответствующую цифру, причем цифры эти менялись с интервалом в несколько часов. Штурман их записывал в бортжурнал, а когда приходило время, кричал:

— Командир, переключи «Я — свой». Поставь такую-то цифру.

Это было и в гражданской авиации. А с нашим знаменитым летчиком Ильей Павловичем Мазуруком произошел такой случай. Сел он на одном из ледовых аэродромов в период смены кода, а потом, когда взлетел, забыл его узнать. Уже в воздухе штурман ему говорит:

— Командир, ты «Я — свой» поставил?

Тот под нос себе: «…мать, мать, мать…» И вдруг вскрикнул:

— Забыл!

— Ну, поставь!

— А что ставить?

А у штурмана в бортжурнале тоже ничего не было записано. Они начали кружить над аэродромом и выклянчивать у диспетчера, чтобы тот сказал секретный код. Мазурук, бедный, выворачивался и так, и сяк:

— Ну, что надо прибавить или убавить? Как хочешь, намекни, я пойму!

А диспетчер ни в какую секретную информацию в эфир не выдавал:

— Садись, и узнаешь код! Садись!

А Мазурук все кружится и кружится вокруг аэродрома, очень неохота ему было приземляться. В это время и начался тот самый анекдот. В радиоэфире на всю Арктику вдруг раздался голос с акцентом:

— Госпотин Мосорук! Постафьте тройку — бутет прафильно!

Все, кто слышал, просто покатились от хохота: американцы с соседнего аэродрома подсказали Мазуруку код. А он включил подсказанный позывной, и полетел дальше.

Однако летчики наши долго потом над ним смеялись. Помню, сделал я промежуточную посадку на Диксоне. Прихожу на КП сдать документацию и говорю диспетчеру: «Поставь мне вылет завтра часов на десять. Мы не торопимся, отоспимся».

На КП тогда человек пять сидели. И вдруг открывается дверь, и как раз Мазурук заходит. Не успел он даже дверью хлопнуть, сразу кто-то из угла, пытаясь изобразить акцент, выдал: «Госпотин Мосорук! Постафьте тройку — бутет прафильно!» Все захохотали, а я-то не знал, в чем дело. Подошел к одному из летчиков, спросил: «А чего вы?» И он мне рассказал историю, которую я вам только что поведал.

Другой «живой легендой» у нас был летчик Ваня Черевичный. Этот тоже прославился, но другим. Он был ужасно любвеобилен: не пропускал ни одну официантку ни в одной столовой, когда куда бы ни летал. И поэтому по Северу пошла прибаутка:

Не там бардак, где дом публичный,

А там, где Ваня Черевичный!

Расскажу еще один северный анекдот. Когда начались полеты нашей боевой авиации на острова и американцы в ответ стали летать в нейтральном воздушном пространстве вплотную к нашим аэродромам, то мы получили задание осуществить несколько аналогичных полетов.

В Минске на аэродроме Мачулищи стоял 121-й разведполк дальней авиации. Его командиром был гвардии полковник Алехнович, Герой Советского Союза, очень опытный летчик. В свое время его полк был единственным, стоявшим в Климовичах, под Гомелем, так рассказывали, что в ту пору Антон Адамович Алехнович навел там свои порядки: он ведь был начальником гарнизона, в придачу еще и депутатом районного Совета. То есть был в Климовичах как удельный князь — его так в армии и прозвали: удельный князь Алехнович.

Но вот в 45-ю Гомельскую дивизию генерал-майора Гордиловского в Барановичи поступило секретное распоряжение: срочно отправить отряд из трех самолетов-носителей «Ту-16» с самыми опытными экипажами в Тикси для выполнения задания особой государственной важности. С той же целью из Мачулянского 121-го полка вылетели два самолета «Ту-4». В числе летчиков, отправившихся на задание, был и сам Алехнович.

Задание оказалось таким: посадить реактивные бомбардировщики «Ту-16» на льдину, дрейфующую в районе Северного полюса. Сделать это нужно было, чтобы поставить на место американцев, создав под самым носом у них ледовый аэродром стратегического назначения.

Льдина была выбрана та, где дрейфовала экспедиция «СП-6» во главе с Серлаповым. Им поступила команда из Москвы срочно подготовить громадную по северным меркам взлетно-посадочную полосу к приему тяжелых самолетов. Полярники гадали, что за гигантскую машину к ним пришлют. Нелегко им пришлось, но ребята были изобретательными. Чтобы выровнять поверхность полосы, они пробурили во льду отверстия. Через эти отверстия пошла морская вода. Она замерзла, в результате получился громадный ледяной каток, хоть коньки доставай! Сверху лед присыпали снегом, который потом был утрамбован, как следует.

Что произошло дальше. Первой к ледовому аэродрому «СП-6» шла тройка «Ту-16», где лидировал Алехнович. Он должен был сесть на ледовый аэродром, без выключения двигателей развернуться и тут же взлететь. Сразу после него то же самое нужно было проделать еще двум экипажам, а за ними подлетели бы и «Ту-4», от них требовалось разгрузиться на льдине и вернуться в Тикси.

Однако на практике получилось вовсе не так гладко. На ледовых аэродромах не были предусмотрены специальные рукава для стоянок, чтобы отрулить от взлетной полосы в сторону, а делались специальные карманы. В них закатывали самолет так, чтобы он стоял носом на полосе, а весь — за полосой. Алехнович приземлился, снова пошел на взлет, «Ту-16» пробежал пятьсот метров… И вдруг его что-то повело, и он консолью чиркнул по носу стоящего в кармане самолета «Ил-14».

К счастью, Алехнович сообразил и тут же затормозил, поставил реверс, выкатился в снег. В результате «Ту-16» остался цел, только консоль была обрезана, а у «Ил-14», который он зацепил, обрезался нос. Никто из экипажа серьезно не пострадал, по сути, испугом отделались. Алехнович запретил посадку двум остальным «Ту-16», а «Ту-4» сели нормально.

Но, так или иначе, начался большой скандал: как быть? Сразу пришлось передавать радиограмму, докладывающую об аварии. Затем нужно было узнать и доложить, какой сложности авария и нужна ли техпомощь. Тут же выслали комиссию, которая выявила бы нанесенный урон: нужно ли всю плоскость везти на место аварии, а ее целиком можно только кораблем доставить, либо одну консоль можно поменять (это съемная часть на конце крыла), ее можно привезти почти на любом самолете.

Дальше события развивались стремительно. Только прошла первая телеграмма, буквально через час над ледовым аэродромом появилась американская летающая лодка «Каталина» и прошла на малой высоте, фотографируя происходящее. Что в результате получилось? На следующий день практически во всех главных западных газетах вышла статья, в которой говорилось, мол, русские сделали аэродромы на льдинах и грозятся бомбить американцев, однако Бог хранит США, и в результате неумелых действий полковник Алехнович сломал самолет. В доказательство и снимок прилагался — пожалуйста, смотрите! Конечно, после этого вышел приказ самолет не ремонтировать, а срочно утопить, что и было выполнено. Самому Алехновичу дорого стоило происшедшее, его уволили в запас с формулировкой «по болезни». А на льдины после этого случая уже больше не садились ни наши, ни американские реактивные бомбардировщики.

Что еще? Не знаю, сойдет ли это за анекдот, но расскажу, как я провел свой день рождения на Диксоне. Буквально за несколько часов до этого судьба мне сделала очень интересный подарок. Перед полетом на Диксон я ночевал на острове Гофмана. Там был аэродром на куполе ледника, и когда я утром взлетал, то как раз, едва я начал набирать высоту, от этого ледника откололся айсберг. Представьте, выйдя на кромку острова, я глянул влево и увидел, как огромная глыба сползает в океан, только круги расходятся по воде, словно от поплавка, который никак не может утихомириться. Над водой возвышалась только одна четверть то окунавшегося, то всплывавшего айсберга. Такое словами не опишешь, это можно только увидеть.

Конечно, я сразу доложил по радио о происшедшем.

— Сделай круг, посмотри, когда еще такое увидишь! — предложили мне.

Я так и сделал. Айсберг начинал медленно по течению отплывать от острова…

Получив такой подарок, я полетел на Диксон. И тут возник еще один интересный момент. Родился я в мае, а май — это полярное лето, солнце практически не заходит. А когда круглые сутки стоит день, теряешь ощущение времени. Прилетел я туда, а меня спрашивают:

— В футбол будешь играть? Или хотя бы посмотреть пойдешь?

— Какой футбол?

— А у нас в 3 часа ночи футбол.

Вот как! А когда я рассказал на Диксоне об айсберге, мне объяснили:

— Тебе крупно повезло, такое даже среди старых полярников не каждый видел, — и спросили: — Ночевать будешь у нас?

— А куда я денусь, если у меня сегодня день рождения?

Поздравили меня, через пять минут весь Диксон знал, что у меня праздник. Ребята позвонили в магазин. Мне там бутылку шампанского дали «из-под полы». На Севере с этим было очень строго, шампанское продавали только на большие праздники. А мне еще и закуски дали в придачу. Возвращаюсь из магазина, а все подходят и спрашивают:

— В каком ты номере гостиницы?

И я приглашал всех. Мы сразу стол накрыли. Я спросил у пришедшего диспетчера:

— Завтра никуда не летим?

— А куда ты полетишь? — ответил он мне. — Я тебя не выпущу завтра. Давай, празднуй!

В гостинице начали лепить пельмени. Для приглашенных у меня кроме означенной бутылки шампанского была канистра спирта (20 литров!). Диспетчер предложил мне:

— Давай Чухновского пригласим!

А я еще в школе много читал об этом летчике. На знаменитом ледоколе «Красин», который одним из первых пробивал Северный морской путь, был гидросамолет. Его спускали краном на воду и так же поднимали краном на борт. (А такое, чтобы садиться и взлетать с палубы, тогда только в фантастических романах было.) Пилотом на этом самолете был Борис Григорьевич Чухновский, знаменитый полярный летчик. Он еще во время Гражданской войны участвовал в боях против Врангеля, затем возглавлял авиацию Волжско-Каспийской флотилии. А с конца двадцатых годов начал участвовать в северных экспедициях. В 30-е годы он стал инициатором авиационной разведки ледовой обстановки в Баренцевом море и в Северном Ледовитом океане. К Великой Отечественной Чухновский был уже полковником и воевал в Арктике.

Услышав о нем, я опешил:

— А он еще жив?!

— Не только жив, он тут на острове Диксон на заливе делает снежный аэродром для самолетов на лыжах.

Вот так я познакомился с еще одной живой легендой и, можно сказать, одним из героев моего детства. Видите, сколько сюрпризов и подарков преподнес мне Север!

 

Глава седьмая

Создание Ракетной армии

Наша 50-я Воздушная Армия Дальней Авиации все время получала новую технику и вооружение. В середине пятидесятых в полки начали поступать реактивные бомбардировщики «Ту-16», расширялся не только самолетный парк, но появлялись все новые и новые полки и аэродромы: Тарту, Остров, Шайковка и многие другие. Думаю, после моих рассказов о том, что происходило на Севере, вам понятно, почему происходило такое форсированное развитие авиации. Мы должны были быть готовы к достойному ответу Америке, если «холодная война» перерастет в «горячую». В результате перед дальней авиацией встали абсолютно новые задачи: освоение последней реактивной техники, освоение дозаправки в воздухе, учения с оперативным перебазированием на новые аэродромы и бомбометанием на полигонах. Кроме того, появлялись самолеты-носители ядерных бомб.

Летая по новым маршрутам, я видел, как к концу пятидесятых в обстановке строгой секретности в нашей армии начали создаваться авиационные полки, вооруженные ракетами дальнего действия. Между тем расформировывался ряд авиационных полков с самолетами «Ту-4», которые перегонялись на списание. Мне все чаще приходилось летать с Добышем в Москву, и уже по этому обстоятельству и по его задумчивому настроению я мог судить, что впереди большие перемены.

Так и получилось. Новый отсчет времени пошел, когда внезапно в конце августа 1960 года меня подняли по тревоге, и я в очередной раз вылетел с Федором Ивановичем в столицу. Он был чем-то чрезвычайно озабочен и даже не зашел ко мне в кабину, а весь полет занимался какими-то бумагами. Более того, посадка была назначена в Кубинке, а ведь обычно мы садились на аэродроме дальней авиации в Астафьево. Федор Иванович уехал, а на следующий день в назначенное время к самолету подкатило несколько черных «Волг», и группа военных вместе с нашим командующим поднялась на борт. Мы сразу же запросили вылет.

Минут через пятнадцать после выхода из московской зоны Федор Иванович зашел в мою кабину и, как всегда, сел на правое пилотское сиденье. Вид у него был возбужденный и сосредоточенный. Через некоторое время он передал управление мне, повернулся в мою сторону и сказал: «Вот что, Касаткин, я тебе расскажу одну новость, она пока что совершенно секретная, хотя завтра ее будут знать многие, и всем в соответствии с этим придется действовать, в том числе и тебе. Сегодня меня назначили исполняющим обязанности командующего 50-й Ракетной армии Ракетных войск стратегического назначения на базе нашей Воздушной армии, которая станет авиационным корпусом. При штабе Ракетной армии будет отдельная авиационная эскадрилья. Вот я тебе и предлагаю, принять командование и начать формирование этой эскадрильи». Долго не раздумывая, я согласился.

В ближайшие дни после этого меня вызвали в отдел кадров, а в штабе уже полным ходом шли перемены. Делили все: полки, дивизии, гарнизоны, людей, помещения, и это было только началом. Весь 1960 год и последующие годы возникали совершенно неожиданные гарнизоны и воинские части, формировались новые подразделения и расформировывались старые. Сотни офицеров с предписаниями в карманах ехали к новым местам службы. Перемещались по железной дороге воинские команды с нехитрым солдатским скарбом. Все находилось в движении. Словом, начала создаваться 50-я Ракетная армия, какой никогда раньше не было, и никто еще не знал, какою ей быть.

Чтобы задуматься о происходящем, времени у меня не оставалось. Когда я познакомился со штатным расписанием, то у меня голова пошла кругом. На мои плечи ложился отряд вертолетов, отряд легких транспортных и отряд средних транспортных самолетов, ТЭЧ (техническая эксплуатационная часть), рота обслуживания… И везде требовались люди и помещения, а в наличии не было ни того, ни другого.

Наконец, был назначен начальник штаба, а мне предложили три самолета с экипажами, двенадцать человек авиаспециалистов и две большие комнаты в бывшей ремонтной мастерской авиаоборудования. На аэродроме были определены места стоянок на пятнадцать самолетов и вертолетов и два взорванных еще немцами ангара под ТЭЧ и мастерские. Я отобрал рабочие экипажи: на самолетах «Ли-2» экипажи Коннова и Миляева и, конечно, мой экипаж на «Ил-14». Мне сразу объявили, что в городе Ряжске расформирована авиационная часть и в ближайшие дни мне надо туда вылететь и создать свою эскадрилью за счет этой части. Можно было забирать всех и все, что понравится и может пригодиться. Для этого со мной вылетели помощник из отдела кадров, специалист организационно-мобилизационного отдела и, конечно, политработник, ведь отбирать надо было более сотни человек, да еще технику, оборудование, инструмент и контрольные приборы. Словом, для перебазирования требовался небольшой железнодорожный эшелон.

Когда мы прилетели в Ряжск, нашу приемную комиссию давно уже ждали. Ждали все: и солдаты, и офицеры. Каждый знал, что востребованы будут далеко не все, многим придется ехать в другие части, неизвестно куда и на какие должности. Мы провели общее офицерское собрание, где довели до всех наши потребности и пожелания. Больше всего пошло разговоров, когда узнали, что у нас в штате имеются вертолеты и легкие транспортные самолеты «Ан-2» и на всех надо летать, все необходимо обслуживать.

После собрания мы приступили к персональному отбору личного состава и первым делом руководителей подразделений и служб. Заместитель по политчасти дал нам очень четкую и подробную характеристику каждому, что значительно облегчило работу. Сразу были отсеяны пьяницы и хулиганы, а также те, кто имел партийные взыскания, да еще мы сразу отбраковали несколько очень слабых, только что прибывших из училища летчиков и штурманов.

Затем мы побеседовали с инженером, командиром части и командиром батальона аэродромного обслуживания. После всего этого процесс укомплектования упростился. Получив согласие майора Денисова принять должность инженера эскадрильи, я уже совместно с ним начал обсуждать инженерно-технические вакансии, прежде всего начальника ТЭЧ и инженеров по специальностям: прибористов, электриков, радистов и эксплуатационников. Всем офицерам, с которыми беседовали, мы настоятельно рекомендовали отбирать солдат-специалистов, которые поедут с ними в Смоленск. А также сортировать, паковать, а в дальнейшем и грузить в вагоны все наземное оборудование и необходимые приборы, машины, верстаки. Я им так и сказал: «В Смоленске ничего нет, что с собой привезете, с тем и будете работать!»

Самые долгие переговоры у меня получились с батальоном обслуживания. Командир батальона идти с понижением отказался и порекомендовал мне своего командира роты капитана Говоруху. Этот Говоруха оказался весьма толковым специалистом. Он сразу начал формировать все требующиеся службы с личным составом и необходимой техникой. Так что по прибытии нам не пришлось искать ни снеготаски, ни катки, ни воздушные баллоны, ни маслозаправщики. Все, в чем мы нуждались, было под руками.

С летным составом вышло гораздо сложнее. Три экипажа вместе с самолетами «Ли-2» подобрать труда не составляло, а вот найти летчиков на «Ан-2» оказалось намного труднее. Никто не хотел идти командирами экипажей на эти «кукурузники». В результате только три правых летчика дали согласие, а в дальнейшем и не жалели, так как благодаря большому налету в сложных метеорологических условиях и ночью они успешно сдали зачеты и получили звание «летчик 2-го класса».

Вернувшись из Ряжска, я поспешил на доклад к генералу Добышу, и он, несмотря на свою тогдашнюю крайнюю занятость, сразу принял меня. Я доложил ему о ситуации. Сказал, что на днях прибудут три самолета с экипажами и эшелон с техникой, офицерами с семьями и солдатами. Всего получалось более ста человек. Таким образом, сразу вставал вопрос, где разместить этих людей.

Задача оказалась сложной: квартир для офицеров и их семей не было, казарм для солдат тоже. На новом аэродроме отсутствовал даже командно-диспетчерский пункт, а без него невозможно было ни оформлять полеты, ни обеспечивать безопасность, ни регулировать воздушное движение. Федор Иванович понимал все это, он все-таки был летчиком. Через несколько минут после моего доклада в его кабинет уже спешил его помощник по капитальному строительству и расквартированию войск полковник Дроздовский.

Узнав обо всем, Дроздовский буквально схватился за голову, и мы с ним стали оценивать ситуацию, а затем, видя, что несколькими минутами тут не обойдешься, спросили разрешения у Добыша и пошли в ОКС (отдел капитального строительства), где начали необходимые подсчеты. Я тут же перечислил первостепенные нужды. Только на аэродроме в этот перечень входили: КДП (контрольно-диспетчерский пункт), метеостанция, ТЭЧ с помещениями для проверочной аппаратуры, медицинский пункт, класс подготовки к полетам. А ведь еще была нужна летная и солдатская столовая, казармы для солдат, штабные помещения, зал для собраний. Наконец, нельзя было обойтись без котельной, складских помещений для вещевого имущества, для продовольствия, а также овощехранилищ и, конечно же, жилого дома на восемьдесят семей.

Подумайте только, все это и за год не построить. А эшелон из Ряжска должен был прибыть не позднее как через две недели! Требовался хоть какой-то выход. И мы начали его искать. За счет объединения и совмещения отдельных мастерских и служб высвободили помещения, где срочно начали ремонт и переоборудование под солдатские казармы. Вспомнили про жилой барак, в котором я когда-то жил с семьей. В нем уже освободилось шесть комнат. Кроме того, мы потеснили КЭЧ и, поставив перегородки, сделали еще шесть клетушек для семей. Нашли несколько свободных помещений в «Красном доме», и там тоже организовали временное жилье. Поделив все капитальное строительство на срочное и просто необходимое, в категорию «срочное» включили: КДП на аэродроме, солдатские казармы, совмещенные со службами и штабами, и летную столовую. Во вторую очередь — жилой дом на восемьдесят квартир.

Полковник Дроздовский выделил проектировщиков, мы с ними выбрали площадки под предстоящее строительство и определили набор помещений, которые нужно было втиснуть в каждый объект. В здании КДП мы предусмотрели разместить также метеостанцию, кабинет врача, класс для подготовки к полетам, комнату для дежурного экипажа, комнату ожидания для пассажиров, мастерскую для текущего ремонта и котельную, после чего проектировщики приступили к изготовлению рабочих чертежей, начали планировать площадку под здание и завозить материалы. Словом, работа закипела.

Тем временем из Ряжска прилетели три «Ли-2», которые сразу были включены в интенсивные полеты, а затем прибыл и железнодорожный эшелон с личным составом и оборудованием. Если до этого жизнь у нас кипела, то теперь она забурлила и стала бить ключом.

Между тем в рождавшуюся ракетную армию входили все новые и новые полки и гарнизоны в Белоруссии, Прибалтике, северо-западной России. У меня два-три экипажа день и ночь находились в разлетах, а потребность в авиационном обеспечении все увеличивалась. Нам явно не хватало техники. Наконец, из города Пугачева прибыли пять вертолетов «Ми-4» с экипажами. Но тут снова встал прежний вопрос: где жить этим людям, тем более что у большинства из них имелись семьи. Не успели мы что-то придумать, как получили команду принимать отряд легких самолетов «Ан-2», а для полетов на них предстояло еще переучивать экипажи. В общем, скучать было некогда!

Нагрузка на летный состав резко увеличилась, налет за месяц перешагнул за пятьдесят часов, и полноценный отдых экипажи получали, только когда их самолеты становились на сточасовые регламентные работы. Значительно увеличилась интенсивность полетов офицеров и генералов большими группами по всему северо-западу. Для этого были задействованы все летные единицы нашей эскадрильи. Так что зачастую мы только на субботу и воскресенье возвращались домой, а в понедельник снова разлетались по разным гарнизонам. Куда только летать не приходилось! Это и Мозырь, и Осовцы, и Пинск, и Каунас, и Паланга, и Остров, и Таллин, и много-много других названий.

Не сидел в Смоленске и генерал Добыш, мы с ним не только побывали на всех объектах нашей армии, но и по нескольку раз в месяц то днем, то ночью вылетали в Москву на аэродром Кубинка. Дело в том, что почти рядом с Кубинкой, на Власихе, размещалось командование и Главный штаб РВСН. Там любили, чтобы все с ними согласовывали, обо всем отчитывались…

Довелось как-то в тот период и мне побывать на столичном совещании. Возвратившись с Федором Ивановичем после многодневного полета по Прибалтике и Белоруссии, я заехал в свой штаб узнать, что накопилось за мое отсутствие. Там меня ожидала служебная телеграмма. В ней предписывалось такого-то числа присутствовать в Москве в штабе ВВС МВО на служебном совещании командиров авиационных частей по вопросам боевой подготовки и классности летного состава и быть готовым доложить о состоянии дел в своей части. Я прикинул, что за материалы будут мне необходимы и какие вопросы могут неожиданно возникнуть. Время еще оставалось, и я, расписав кому что делать, загрузил штурмана, своего заместителя и начальника штаба необходимыми работами, да и сам начал готовиться к совещанию. Все было своевременно сделано, и, получив у генерала Добыша «добро», я на самолете «Ил-14» в нужное время вылетел на Центральный аэродром (Ходынское поле), что на Ленинградском шоссе в Москве. Рядом, в бывших зданиях аэропорта, располагался штаб ВВС МВО.

Командующий Московским округом ВВС генерал Горбатюк первые два часа совещания довольно нудно рассказывал нам о международной обстановке. Затем он повел речь о новых типах вооружений, поступающих в войска. А под конец начал выговаривать нам то, что слишком медленно идет переучивание в частях и что классность в полках и эскадрильях значительно отстает от намеченных планов.

Вторая половина дня прошла гораздо приятнее. После перерыва на обед совещание продолжилось в кабинете заместителя командующего Ивана Никитьевича Кожедуба. Обстановка резко изменилась, стало значительно проще, пошли разговоры, даже послышался смех, ведь в основном все друг друга знали и часто встречались при разных обстоятельствах, дошло даже до анекдотов. Но, в конце концов, Иван Никитьевич прекратил общий шум и заявил: «Хватит баланду травить, у нас еще не разобраны два вопроса: о классности летного состава и об организации при каждой части летного профилактория».

Когда Кожедуб с указкой в руках, глядя на развешанные таблицы, начал разбираться с каждой частью, он уткнулся в графу о нашей эскадрилье и, повернувшись ко мне, с удивлением спросил: «У тебя пять типов летательных аппаратов, и что, ты на всех летаешь? Да еще, может быть, в один летный день на нескольких типах?»

Я ответил утвердительно. Объяснил, что мне надо проверять технику пилотирования, давать провозные полеты, готовить и принимать на класс всех летчиков (а по приказу главнокомандующего ВВС только я один имел право приема на класс), поэтому и пришлось освоить пять типов. И получалось, что за день сначала сходишь в зону на самолете «Ан-24» — проверишь командира отряда, потом пересядешь на вертолет «Ми-4» и тренируешь вертолетчиков в посадках на ограниченные площадки, а затем еще идет подготовка правых летчиков на самолете «Ли-2» с левого, командирского сиденья. Иначе никогда плана боевой подготовки не выполнить.

Кожедуб восхищен был. Говорит мне: «Ты у нас официальный нарушитель. Наша штабная эскадрилья в ближайшие дни тоже получит в Тушино самолеты „Ан-24“. Но летать на них никто еще не умеет, поэтому переучить экипажи и двух летчиков-инспекторов округа придется тебе!» Впоследствии я это сделал потом вполне успешно.

Второй вопрос о профилакториях для летного состава предполагал немало трудностей с его осуществлением на местах. Когда я, прилетев из Москвы, доложил генералу Добышу о необходимости создания базы отдыха для летного состава, он задумался и долго сидел, молча барабаня пальцами по столу. Но через несколько минут Федор Иванович оживился и спросил меня: «А ты не помнишь постановление ЦК об излишествах и украшательствах в партии?» Конечно, я был далек от этого и ответил что-то не совсем вразумительное. А Федор Иванович между тем уже звонил первому секретарю обкома и договаривался о встрече. Когда я собрался уходить, Добыш весело сказал: «Будет тебе профилакторий, скоро сам увидишь!»

В результате нам в считаные недели передали шикарный комплекс в Гнездово, где впоследствии было не стыдно принять даже Гагарина. Но я об этом еще расскажу. А пока вернусь к становлению 50-й Ракетной армии.

Все наши новые боевые расчеты отправлялись на переучивание на полигон Капустин Яр, где обучение завершалось проведением пуска ракет. Нам, летчикам, тоже пришлось освоить новый маршрут, и мы стали довольно часто совершать полеты на полигон по различным надобностям.

Не последним по важности из наших тогдашних дел стало создание полевого аэродрома. Дело в том, что примерно в шестидесяти километрах от Смоленска, напротив поселка Гусино, на южном берегу Днепра в густом сосновом лесу был построен подземный командный пункт нашей Ракетной армии. Естественно, рядом должна была находиться посадочная площадка. Моя рота обслуживания выкорчевала кустарник, бульдозером они сровняли кочки и рытвины, и получилась вполне приличная площадка более четырехсот метров в длину. Мы поставили командную радиостанцию, от командного пункта протянули телефон, и полевой аэродром начал функционировать.

В скором времени он произвел впечатление даже на высшее командование. Мы к тому времени давно уже привыкли, что все задания и распоряжения получаем внезапно, а на какую-то специальную подготовку к этому заданию времени нет. Так было и в тот раз. Вечером у меня в кабинете раздался звонок. Адъютант командующего без объяснений и предисловий сказал: «Включаю командующего!» Я услышал в трубке знакомый голос Добыша. Было видно, что он очень торопится и сам еще не до конца обдумал задачу. Федор Иванович говорил не особо уверенно: «Слушай меня внимательно и сразу предлагай, что, по-твоему, нужно и можно сделать для лучшего решения вопроса. Завтра в десять часов утра ты должен взять на борт в Москве в аэропорту Шереметьево главкома Ракетных войск маршала Советского Союза Николая Ивановича Крылова и доставить его к нам в Смоленск, где на аэродроме его встречу я и все, кто необходим. Маршал летит специально осмотреть и опробовать наш командный пункт. Ты там какую-то посадочную площадку соорудил, где твои летчики садятся на „Ан-2“ и на вертолетах. Подумай, можно ли все это показать главкому и что надо предварительно сделать».

План у меня созрел моментально, и я тут же доложил его Федору Ивановичу. Он мой план, недолго думая, утвердил, и мы немедленно начали готовиться. На следующий день в половине десятого я уже ожидал маршала в Шереметьево, а когда он с небольшой свитой прибыл, мы тут же вылетели в Смоленск. При подходе к городу я связался по радио с Добышем и доложил, что все проходит успешно.

Заруливая на свою стоянку, я увидел, что рядом с ней стоит подготовленный к полету «Ан-2», а поблизости группа офицеров с генералом Добышем во главе. После того как все представились маршалу, я подошел и пригласил его и остальных на борт самолета «Ан-2», чему Николай Иванович Крылов искренне удивился и даже покачал головой, однако занял место в кабине. Я запустил двигатель и порулил на взлет. До нашей площадки под Гусино было всего пятьдесят километров по прямой, мы буквально через двадцать минут произвели там посадку и подрулили к ожидавшему вертолету. Когда я предложил всем прилетевшим перейти со мной на борт вертолета, маршал еще раз покачал головой и произнес: «Ну, ты даешь!» Усадив всех в вертолет, я сел на командирское сиденье и взлетел на облет и осмотр с воздуха армейского командного пункта.

Добыш с удовлетворением показывал расположение и маскировку всех объектов. Он был страшно доволен, что так эффектно представил свой командный пункт. После посадки вертолета все расселись по машинам, назначив возвращение в Смоленск примерно часа через два. Обратный путь прошел также без замечаний. Задержавшись на Смоленском аэродроме на 15–20 минут, где Крылов похвалил нас за четкость и оперативность всех служб, мы вылетели на Шереметьево. А на следующее утро уже получили приказ представить в штаб армии списки всех, кто принимал участие в операции, для включения в итоговый приказ о поощрении.

Такими вот и были первые месяцы существования 50-й Ракетной армии.

 

Глава восьмая

Похищение Гагарина

Я вряд ли преувеличу значение Юрия Гагарина, если скажу, что для моего поколения это был не просто человек, а своего рода символ, символ одной из наших главных побед в «холодной войне». Другое дело, что люди, которые пришли потом, свели к нулю все наши достижения. Ну, да что об этом…

А вот в 1961-м мы ясно ощутили, что Америка проиграла Советскому Союзу космическую гонку. Первый спутник был наш, и первый человек на орбите тоже! Когда в мае того же года американцы все-таки отправили в космос своего астронавта, он все равно не повторил полет Гагарина: их корабль «Меркюри» не смог совершить полный оборот вокруг нашей планеты. Это было полным поражением США. Разумеется, в СССР такого результата добивалась целая команда исключительных людей — конструкторы, физики, политики, которые поняли всю важность освоения космоса. Однако и сам Гагарин был именно тем человеком, который идеально подошел для своей исторической миссии. Мне довелось с ним общаться три раза. Первые два на официальных встречах, а третий — в совершенно неформальной обстановке. Сейчас, да простит меня Юрий Алексеевич, я расскажу о нем не как о личности, сыгравшей огромную роль в истории, а как о простом, веселом и очень мудром человеке, которому не вскружила голову слава и который за пределами официальных приемов вел себя искренне, в чем-то непосредственно и всегда честно.

Мне довелось участвовать в «похищении» Гагарина. Как вышло дело. Я был уже подполковником, командиром эскадрильи, и позвонил мне на аэродром Иван Ефимович Клименко. Он тогда был первым секретарем обкома и членом Военного совета у Федора Ивановича Добыша.

— Касаткин, ну-ка быстренько отправляйся сейчас к Добышу, я выезжаю тоже! — сказал он мне.

Я связался с Добышем, доложил о звонке. Он строго спросил:

— А ты еще не выехал? Немедленно выезжай!

Я мигом сел на «газик» и понесся с аэродрома в штаб. К моему появлению Клименко уже сидел у Добыша. Я доложил, что прибыл. А Иван Ефимович меня сходу спросил:

— Слушай, ты знаешь, где дом Гагарина?

— То есть дом его матери, Анны Тимофеевны? Знаю прекрасно.

— А летчики твои?

— Конечно.

Иван Ефимович задумался на секунду и спросил:

— Кто в прошлый раз на вертолете привозил Гагарина, чтобы он выступил в театре?

— Коля Кабанов.

— Он где?

— На аэродроме.

— Он сможет вывезти Гагарина, чтобы никто не узнал куда?

— Иван Ефимович, для этого мне нужна телефонная трубка, соединение с Юрием Алексеевичем и одна минута разговора.

Клименко засмеялся и сказал Добышу:

— Федор Иванович, набери, ты же знаешь как.

Он соединился с Гагариным по правительственному телефону и подал мне трубку.

— Юрий Алексеевич, беспокоит вас подполковник Касаткин, командир смоленской эскадрильи, — сказал я. — Вы не так давно с моими летчиками летали. Вы помните, где они садились?

— Да, конечно, помню.

— Давайте так договоримся. Завтра в десять часов утра вы в полной готовности с чемоданом сидите дома у мамы и на улице даже не показываетесь. Но как только услышите шум мотора вертолета, так хватайте чемодан и бегите к тому месту, где он в прошлый раз садился. Пилот не будет выключать мотор, вы в кабину запрыгнете и сразу взлетите!

— Хороший план. Тем более что по-другому мне уже нельзя. Сижу, как партизан в окружении, — грустно пошутил Юрий Алексеевич.

Ему тогда действительно нелегко приходилось. Поклонницы постоянно вокруг дома дежурили. С чего это началось? Гагарину дали отпуск, он приехал домой и пошел на рыбалку. Знал он какой-то небольшой пруд, где обычно даже не купался никто. Однако не успел Юрий Алексеевич удочки закинуть, как появились местные девки с возгласами: «Ой, миленький мой!», «Дай я тебя поцелую!», «Подари мне свою карточку!». Он собрал быстро снасти и побежал домой. С того дня и пошло: все узнали, что Гагарин дома, и с утра до вечера девок пятьдесят дежурили у его дома с фотоаппаратами. Так что Гагарин никуда и выйти спокойно не мог.

Иван Ефимович обсудил это с Добышем, и они решили устроить ему отдых в нашем летном профилактории, который размещался в Гнездово. Там было прекрасное место — трехэтажный дом с колоннами, кругом росли сосны, а воздух был такой, что дышишь, и надышаться не можешь. На первом этаже находился бильярд, на втором — столовая и парадный зал. Банный корпус включал в себя баню, сауну, плавательный бассейн десять метров в длину, пять в ширину и глубиною в три метра, так что в него можно было прыгать с вышки. Согласитесь, в итоге получается исключительно замечательное место, чтобы восстановить физические и духовные силы. Когда мои летчики там отдыхали, то радовались чрезвычайно! А у меня был специальный приказ: экипаж, который налетывает сто часов, всем, в том числе и наземным, составом отправляется на десять суток в этот профилакторий отдыхать, причем не в счет отпуска, а дополнительно. И там можно было заниматься спортом: играть в волейбол, в городки, в шахматы и многое другое. Если экипаж налетывал еще сто часов, то попадал в профилакторий повторно. Некоторые мои экипажи умудрялись там по три раза в год отдыхать! Это сейчас у летчиков бывает по тридцать часов налета за год. Куда это годится? Я, например, за десятки лет своей службы в авиации налетал двенадцать тысяч часов. Так и должно быть.

Но вернусь к Гагарину. Обсуждали мы дальше план его «похищения». Я сказал Клименко:

— Иван Ефимович, мне самому за Гагариным будет лететь некогда. Кому-то ж надо в Гнездове все приготовить к его приезду, так что я останусь там. А вы будьте наготове: как только я позвоню, выезжайте в профилакторий.

— Да мы заранее приедем. Так что звонить не надо!

На следующий день я объяснил Кабанову его задачу. Все приходилось держать в секрете, чтобы не создавать излишней суеты. Я только командиру роты Говорухе отдал распоряжение:

— Срочно привези в Гнездово коньяк, водку и прохладительные напитки.

Он вытаращил на меня глаза:

— Так ты ж не пьешь?!

— Это я с тобой не пью. А с Гагариным я буду.

— С каким Гагариным?!

— С Юрием Алексеевичем. Но имей в виду, что, кроме нас с тобой, знать об этом не должен никто. Иначе все к нам на аэродром ринутся — и поклонницы, и журналисты. В курсе будет только диспетчер и те, кто увидит Гагарина выходящим из вертолета. А ты его встретишь, посадишь в свой «газик» и немедленно поедешь в профилакторий. Там я тебя встречу. Понял?

— Понял, — ответил он.

И все у нас получилось, как запланировали. Наверное, военный опыт сказывался. Но и Гагарин молодец. Коля Кабанов только пошел на посадку, а он с доктором уже ринулся к вертолету. (Космонавтов всегда и везде сопровождали личные доктора.) Все получилось предельно быстро: буквально за минуту Гагарин вскочил в вертолет, захлопнул за собой дверь и сразу взлетел. Девки, которые бежали следом, подняли панику: «Украли Гагарина!» Позвонили даже в райком партии. Там милицию всю на ноги поставили. Узнав об этом, я позвонил Ивану Ефимовичу. Он посмеялся:

— Да уже звонили мне из Гжатска! Я им объяснил все, так что не беспокойся.

После этого я приказал командиру роты:

— Оставайся на аэродроме, встречай их и сразу без задержек вези в профилакторий. А я пока съезжу посмотреть, подготовились ли там.

В профилактории меня не подвели: все было в лучшем виде. Тогда я решил сам выехать на «газике» встречать Гагарина. Железнодорожная станция Гнездово находилась сразу за переездом. Я на переезде остановился и жду. Вижу, с гнездовской дороги сворачивает «газик». Думаю, Говоруха уже везет мне дорогого гостя. И тут как раз со стороны Витебска появился товарный поезд. Переезд закрылся, и, по закону подлости, поезд остановился именно на нем. Надолго ли? Ответить на этот вопрос было сложно. Вот и получилось, что Гагарин вышел из «газика», но мы остались разделены стоящим на переезде составом. Представьте, какая картина: сижу я на корточках и смотрю под товарный вагон на Гагарина, который глядит на меня в такой же позе. Мы переговаривались, и вдруг Гагарин пополз под вагон. Тут я заорал на все Гнездово: «Назад, Юрка, что ты делаешь!» Если б паровоз внезапно тронулся, Гагарин бы погиб. Но доктор, который был с Юрием Алексеевичем, не растерялся, схватил его и выдернул из-под вагона.

Посмотрев вдоль поезда, я заметил переходную площадку, находившуюся всего в трех вагонах от нас, и закричал Гагарину, что перебраться можно там. Они с доктором так и сделали. Я со своей стороны состава их встретил и набросился на Юрия Алексеевича: «Ну что ты сделать хотел?! А если бы поезд пошел?»

Он рассмеялся в ответ как-то душевно и просто. Я до сих пор не знаю, то ли он тогда просто провоцировал нас, чтобы напугать, то ли действительно так безрассудно хотел пролезть под вагоном. Однако тут же он показал мне свои руки, они были все в мазуте и машинном масле, которым мажут шпалы. Мы сразу выехали на моем «газике», но направились не прямиком к дому отдыха, а сначала к банному корпусу.

Париться Гагарину не захотелось. А вот в бассейне он поплавал с удовольствием. Солдаты простыни нам принесли. Мы замотались в них.

— Хорошо у вас здесь! — сказал Гагарин.

— Это Иван Ефимович с Добышем подарили нашим летчикам такой профилакторий.

— Ну, я Ивана Ефимовича знаю, хороший мужик!

Мы пошли в дом отдыха. Там все уже ждали нас.

Разместились мы за столом всемером: Гагарин со своим врачом, я, Федор Иванович Добыш, генерал Павельев, Иван Ефимович Клименко и секретарь горкома партии Макаренко. Обслуживали посиделки наш повар и жена моего механика Наташа Поддубная. До поздней ночи мы рассказывали анекдоты, случаи из жизни. Потом прошлись по парку, отправились играть на бильярде. Я Гагарину признался:

— Юра, я бильярдист плохой. Поэтому тебе будет не интересно со мною играть.

— Да я и сам такой же, — улыбнулся он.

Потом мы вернулись за стол и просидели до самого утра. Время пролетело чудесно и незаметна. В конце Иван Ефимович мне похвалился:

— Скажу тебе по секрету, Гагарин будет отдыхать у меня в Ванлярово, — это за Гнездово, по дороге на Витебск, там находились дачи для высокопоставленных обкомовских работников. — У меня прекрасное озеро, в него специально карпы запущены. Пусть Гагарин денька три спокойно рыбку половит.

Таким было мое общение с первым космонавтом. Уже позднее мне довелось работать на Байконуре (в то время он назывался Тюро-Там, или Ленинск, а мы, летчики, звали по позывным — «пять пятерок») и побывать на знаменитой гагаринской площадке, с которой он взлетал, совершая свой первый полет.

 

Глава девятая

Полеты с революционером

1959 год был для Советского Союза одним из важнейших в «холодной войне». Американцы могли представить только в страшном сне, чтобы у нас вдруг появится союзник под боком у них. Однако это случилось. На Кубе произошла революции, и к власти пришел партизанский вождь Фидель Кастро. Его правительство сразу начало борьбу с американским влиянием на острове. А Рауль Кастро, родной брат Фиделя, быстро наладил отношения с Москвой. Соответственно, Америка вынашивала планы избавиться от Фиделя. Что было дальше, знают все: Никита Сергеевич Хрущев три года спустя «запустил империалистам ежа в штаны». То есть на Кубе были размещены советские ракеты с ядерными боеголовками. Вскоре разразился Карибский кризис. В результате мы хотя и убрали ракеты, но американцы поняли, с кем имеют дело, и уже не стали предпринимать попыток свергнуть режим Фиделя Кастро.

Все связи с Советским Союзом курировал его брат Рауль. Будучи вторым лицом в государстве, он периодически летал в Москву. И в один из таких визитов мне довелось быть пилотом его самолета в течение довольно продолжительного времени.

Во время того визита с Раулем Кастро прилетели около десяти кубинских высших представителей. Им предоставили переводчика. Как я полагаю, это был человек из органов, но не в том дело. Кубинцы захотели посмотреть на российские города-герои: Сталинград, Одессу, Киев, Ленинград, Новороссийск. То есть исключили из списка только Минск, Смоленск и Тулу. Для этих целей советское руководство предоставило самолет «Ан-24», и мой экипаж стал возить делегацию по стране. Само собой разумеется, что за такое количество перелетов мы вольно или невольно общались с кубинцами.

Рауль Кастро, хоть он по-русски почти и не говорил, произвел на меня самое приятное впечатление. Это был мужик, в лучшем смысле слова. Физически крепкий, немногословный, он держался довольно скромно для фигуры его масштаба. Чувство юмора у него было отменное, а еще чай любил. Представьте, Куба такая страна, где все пьют кофе, а он чай. У них это считалось необычным вкусовым пристрастием.

Но еще больше, чем Рауль, запомнилась его супруга Вильма. Она по-русски неплохо говорила, особенно ей наш механик приглянулся, чуть что она звала его: «Роман! Роман!» Ромка тут же бежал к ней. И куда бы мы ни прилетали, она ему на смеси испанского и русского говорила: «Вот вам на экипаж!» — и отдавала бутылку кубинского рома. Не знаю, сколько они его привезли, но она каждый раз нас угощала. А к рому, естественно, прилагался целый огромный пакет закуски. Там были всевозможные сыры, ветчины, колбасы, булочки и пирожки. Соответственно, кубинцев по прилете забирало руководство города. А мы улаживали все дела с самолетом и отправлялись отмечать в гостиницу. Что получалось дальше. В день прилета гости встречались со всеми местными высокопоставленными лицами, на следующий их возили по всем достопримечательностям, а уже на третий день они, как правило, после обеда приезжали в аэропорт, и мы летели дальше. Правда, в той же Одессе и Ленинграде кубинцы пробыли дольше, дня по четыре.

Уже в Шереметьево мне удалось их удивить. Вышли мы из самолета, и вдруг Вильма с Раулем прямо под плоскостью начали курить. А от этого в любую секунду мог произойти взрыв. Я заорал на весь Шереметьевский аэропорт: «Но пушар, но пушар. Лугар пара пушар!» Это означало: не курите, не курите, вон место для курения. Они на меня глаза вытаращили: «Абло де испаньол?» Ответил я им уже по-русски: «Да нет, это я так, со страха». Дело в том, что, начав летать с ними, я купил русско-испанский разговорник, выучил несколько простых фраз, а серьезно, конечно, ничего не знал. И тут получилось непроизвольно. Но, прощаясь со мной, Вильма сказала: «Вот, командир так с нами налетался, что по-испански заговорил». Мы обменялись последними фразами: «Аста ля виста!» — «Аста ля виста!». Это означало — «До свидания!»

 

Глава десятая

Пражская весна

«Пражская весна» — слышали про такое? Да, речь идет о знаменитых событиях, проходивших в 1968-м с января по конец августа. Александр Дубчек в тот период был первым секретарем компартии Чехословакии и начал реформы, расходившиеся с линией Советского Союза. Андропов хорошо об этом сказал: «Они собираются сделать из страны что-то вроде Югославии, а затем — Австрии». Конечно, американцы тогда очень хотели перетянуть Чехословакию на свою сторону. Но им вовремя не дали этого сделать. И уже 20 августа в Чехословакию вошли войска пяти стран — членов Варшавского договора (Советского Союза, ГДР, Польши, Венгрии и Болгарии). Причем произошло это не по произволу руководителей государств, а по опубликованным в печати просьбам целого ряда видных общественных деятелей Чехословакии, которые хотели такого введения войск для защиты социализма.

Незадолго до двадцатого числа меня срочно вызвал Федор Иванович Добыш и сказал: «У меня два экипажа немедленно запросили в Чкаловскую, один поведешь ты. Когда из Москвы звонили, то конкретно сказали, чтобы Касаткин был».

Я, естественно, исполнил приказ. Прилетели мы в Чкаловскую, только там узнали, куда дальше лететь придется. Нам говорят: «Перед Чехословакией можете пока отдохнуть. Мы для вас специально закрыли спортзал, поставили койки, там и размещайтесь». Я только собрался идти вместе со своим экипажем, как слышу: «Леха, ты чего, не узнаешь?» Оглядываюсь, передо мной мой военный друг Сашка Леонтьев. Конечно, мы оба были так рады. Он предложил: «Сейчас тут никого не будет, до вылета времени много, поедем ко мне!» И мы поехали. Он жил под Москвой около Шереметьево и, оказалось, был заместителем командира бригады, стоявшей в Чкаловской («правительственной», как мы ее тогда называли, ведь именно они обеспечивали все, в том числе и заграничные, перелеты наших высших чинов).

Дома у Сашки его жена накрыла нам стол, мы сели. Я спросил его, зачем нас так спешно вызвали. Он мне объяснил, что в Чехословакию будут срочно вводить войска, преимущественно наши, немецкие и болгарские, и мне придется вылететь туда со штабом Западной группы войск. Все получилось так, как он сказал. Когда наш самолет был уже готов и до вылета оставалось совсем немного, к аэродрому стали подъезжать бесконечные черные «Волги». Понятно, что в этих машинах были за люди — генералы, полковники и даже сам генерал-лейтенант Майоров, новый командующий Западной группы войск. Но меня больше заинтриговали две женщины, которые, выходя из спецавтобуса, бережно несли печатные машинки. Потом они эти машинки весь полет, словно детей, держали на руках. Я, вернувшись обратно, спросил у Саньки Леонтьева, что к чему. Оказалось, за печатные машинки я принял шифровальные аппараты.

Но это так, деталь. А вылетали мы на самом деле, готовясь чуть ли не к боевым условиям. Помню, в последний момент ко мне подходит Сашка и говорит: «Аэропорт разграблен, связи не будет, приводы работать не будут, и как бы тебе не пришлось садиться на грунт». — «А что?» — «Может быть взорвана полоса, а может, ради пакости, на полосу поставят трактор. Сам понимаешь, какая обстановка. Поэтому сначала осмотрись и в случае чего садись параллельно бетонке». Ну, я-то после войны привычный, разве впервой, хотя все равно было не особо приятно.

Однако, слава богу, полоса оказалась нормальной, и даже на подходе заработала командная связь, так что диспетчер дал нам условия посадки. Мы сели успешно, остановив самолет возле здания аэропорта. Там нас ждали бронетранспортеры, машины и автобусы, было полно автоматчиков. Советские войска уже вошли в Прагу, и в городе начал устанавливаться порядок. Всех наших пассажиров тут же рассадили в ожидавший их транспорт, и они выехали колонной, которую лидировали и замыкали БТРы.

Оставшись одни, мы всем экипажем отправились к диспетчеру узнать, что тут происходит. Он спросил, как может помочь нам подготовиться к вылету. Мы ответили, что у нас все в порядке, нужно только заправиться горючим. Диспетчер рассмеялся: «Нет, слишком много вы хотите — горючего у нас нет. Но летите в Кшиву — так Польский аэродром называли, — до нее всего полчаса полета, там и заправитесь. А дальше на ваше усмотрение: либо сразу полетите в Москву, либо еще и заночуете…» На том и порешили, оставалось только ждать команды на вылет. И тут нас диспетчер спросил: «А вы видели, что бывает после переворотов?» — «Нет». — «Так сходите посмотрите, пока ждете. Только вчера ведь переворот произошел, вы первые, кто после этого сел на нашем аэродроме».

И мы двинулись всем экипажем, интересно же. Знаете, пражские рестораны, какими они были тогда, представляли собой очень запоминающееся зрелище: разбитые окна, перевернутые столы, сломанные стулья. На некоторых креслах в ресторанах оставались дамские кофточки, сумочки. Видно было, что люди все бросали и в панике убегали. На дверях разбитых заведений дежурили солдаты. Причем как все было организовано: на каждой двери обязательно стояли болгарский солдат или немецкий солдат и наш.

Только вернулись мы, меня тут же вызвали на КП: «Подполковник Касаткин, с вами на Москву полетят три человека. Мы уже связь окончательно восстановили и договорились с Польшей, чтобы вас сразу заправили, так что летите смело!»

Буквально через несколько минут к аэропорту подъехал автобус, окруженный бронетранспортерами. Из автобуса вышли трое гражданских. И что, я их разглядывать буду, что ли? Посадил их, и полетели. В Польше потеряли минут тридцать, пока заправлялись, а потом пошли на Москву, на Чкаловский аэродром, без посадки.

Прилетели мы, я заруливаю, и мне вдруг диспетчер говорит вести самолет на первую стоянку. Я не понимаю, почему, это ж правительственная стоянка, а обычно я в Чкаловском на третью или на пятую стоянки выходил. Но мало ли что. Подруливаю и вижу бесконечный ряд правительственных машин. Те трое, что я вез, высадились, поблагодарили меня, мы с ними попрощались. А через несколько минут ко мне подошел Сашка Леонтьев, хохочет: «Ну что, Леха, членов правительства начал возить?» Я на него глаза вытаращил: «А кого я привез?» — «Неужели не знаешь? Ты же целый день с ним пролетал! Дубчека, конечно!»

Такой вот получился полет. Через некоторое время мне и моему тогдашнему экипажу (капитану В.Д. Кармадонову, старшему лейтенанту С.Н. Хлопцеву и лейтенанту Е.В. Клявзо) была вручена чехословацкая медаль «Zaupevnovani pratelstvi ve zbrani» («За братство по оружию») третьей степени. А дальнейшая судьба Дубчека, к слову, тоже сложилась не самым худшим образом. После Москвы он вскоре вернулся в Прагу и еще до апреля 1969-го пребывал на посту первого секретаря ЦК Коммунистической партии Чехословакии и возглавлял Федеральное собрание Чехословакии. Потом на апрельском пленуме ЦК КПЧ он был отстранен от власти и заменен другим словаком — Густавом Гусаком. А самого Александра Дубчека назначили послом в Турцию. В 1970-м, правда, его все-таки исключили из партии, но и тогда не стали сажать, а, наоборот, сделали руководящим лесничествами в системе словацкого лесного хозяйства, где он благополучно проработал до выхода на пенсию.

 

Глава одиннадцатая

Космонавты, которых я знал

Помимо Юрия Гагарина мне довелось относительно близко сойтись еще с двумя космонавтами. Один из них — Андриян Николаев. Я с ним недели две летал, научил его пилотировать «Ил-14». Он очень был этим доволен. Я ему предложил: «Давай летную книжку, запишу тебе допуск к полетам на этом самолете, я ж инспекторские права имею от главкома ВВС». — «Эх, моя летная книжка сейчас, сам понимаешь, где, я оттуда никак не возьму». Так он мне ответил. Летные книжки космонавтов действительно все были в Москве, им самим их на руки не выдавали.

Но расскажу с самого начала. Благодаря чему сложилось наше общение. Николаев пришел в космонавтику из смоленского истребительного полка. Соответственно, он периодически бывал у нас. В остальной авиации на него даже обиделись: мол, почему ты в Смоленск ездишь постоянно, а в другие полки и не заглянешь. Николаеву стало неудобно, и Добыш тут же все организовал. Он приказал мне повозить космонавта по полкам — в Ржев, в Андрианополь, в Великие Луки и т. д. Так я с ним две недели и пролетал.

Но еще интереснее судьба свела меня с другим космонавтом, с Владиславом Волковым. Он вместе с остальными двумя членами экипажа, Пацаевым и Добровольским, получил перед полетом в космос две недели отпуска. Каждый из них мог выбрать любое место в Советском Союзе, куда ему хотелось поехать. Слава Волков сказал, что он никогда не был на Камчатке и хотел бы побывать там. А я в тот период как раз именно на Камчатке служил. И мне позвонил командующий округом генерал Талубко:

— Просится к тебе в гости космонавт Волков. Сможешь показать ему все, что он захочет?

— А можно ему все показать?

— Можно, я разрешаю. Только мне потом скажи, что именно будешь ему показывать.

— Все — и лебедей, и медведей, и оленей…

— А где ж ты сейчас лебедей-то возьмешь зимой?

— Товарищ командующий, — уверенно ответил я. — Это уж мое дело, но я ему все покажу!

— Неужели у вас до сих пор лебеди остались? — недоуменно переспросил генерал Талубко.

— Зимуют на горячих ключах. Правда, небольшая стайка, птиц двенадцать.

Так и договорились. Слетал я в Петропавловск-Камчатский, в Елизове встретил московский самолет, забрал космонавта Волкова с его доктором. Как я уже говорил, без докторов их никуда не отпускали. В самолете Славу Волкова я сразу посадил на правое сиденье, дал даже поуправлять. Когда прилетели ко мне на Камчатку, там все было уже заранее подготовлено по высшему разряду: и гостиница, и питание.

И начали мы летать. Я ему показал, как поставить в круг стадо диких оленей. Дело в том, что я знал, где стоянки у стада бывают, и мы со Славиком и его доктором как раз туда полетели. Летим, красотища внизу неописуемая! Нашли мы на верхушке горы, на самом хребте, большое плато километра три-четыре в диаметре, и на нем паслось стадо оленей. Тысячи полторы этих изумительно красивых животных. Оставалось только найти, где вожаки. Все олени ведь пойдут за вожаками.

Заметив нас на высоте 20–30 метров, вперед рвануло оленей пять. Было ясно, что вожаки. Я тут же на вертолете притормаживаю, примерно стараюсь подстроиться под их скорость, начал поджимать стадо к центру. Оно старается уйти влево, но я-то контролирую ситуацию, слежу за вожаками, знаю, что от них стадо никуда не денется. Заставил их идти по кругу, и все полторы тысячи оленей — за вожаками. Красотища! Слава Волков с доктором восторгаются, фотографируют. Я предложил ему:

— Сейчас можно с карабина подстрелить любого оленя на выбор!

Он руками замахал:

— Что ты, такую красоту не надо стрелять!

— Ну и правильно, не надо так не надо. Полетели дальше!

А дальше показал я ему на горячих ключах лебедей. Знаете, что такое поднять лебедя с воды? В нем почти пуд весу! В молодом минимум шесть-восемь килограммов. Соответственно, никакой лебедь не взлетит легко, как синичка или голубь. Ты вспугнешь его, а лебедю нужно набрать скорость, как самолету на взлете. Это не вертолет, чтоб сразу с места подниматься. И скорость лебедь может набрать, только если пробежит по воде, отталкиваясь крыльями и перепончатыми лапами от поверхности. Причем пробежать ему надо метров пять-восемь. Эх, какое это было зрелище! Прошел я на своем вертолете над горячими ключами, где под берегом всегда прятались лебеди. Они все выскочили и побежали по воде, размахивают крыльями. Точно огромные белые цветы, взлетающие с бешеной скоростью. Даже в полете они не бывают настолько красивы! Хотя и это тоже стоит посмотреть, когда поднимаются лебеди, выстраиваются в цепочку один за другим и парят в небе. Славик только руками развел, сказал, что ради одного этого стоило побывать на Камчатке.

А я ему тут же предложил:

— А ты на Ключевскую сопку не хочешь взлететь?

— Так она ж высокая?! — воскликнул он.

— Да. Она 4700 метров в высоту. Но на самый ее верх мы забираться не будем, а поднимемся тысячи на полторы к вулканологам. Там у них есть постоянная станция от Академии наук. Их всего человек десять, они каждый день погодные показания фиксируют, чтобы определить, когда будет трясти почву и начнется извержение вулкана…

Свозил я Волкова туда. Посмотрели мы на лавовые потоки застывшие. Видим, тепло от них исходит до сих пор. Значит, недавно лава извергалась. И с метеорологами космонавт пообщался. Интересно было ему.

Так мы со Славой за три дня побывали везде, где только можно. Он даже у меня дома погостил с ночевкой. А утром после завтрака мы с ним опять полетели. Он с высоты под рокот вертолета смотрел вниз и все удивлялся красоте северной природы. Под нами неслась горная река шириной метров в десять, кое-где переходящая в небольшие, но бурные водопады. В чем их особенность: сначала вода идет широким потоком, потом водопад становится совсем маленьким, переходя в каскады, пробегающие через каменные пороги, а сразу за ними — затишье и большой бочаг, где вся рыба скапливается, отдыхает, чтобы потом, разогнавшись, выскочить вверх на нерест.

Медведи хорошо знали эти места и приходили на самую вершину шивера, где рыба уже еле-еле могла проскочить дальше, а самые слабые лососи, которым не хватало сил преодолеть течение, даже скатывались вниз. Именно за такими медведи и охотились, подхватывали лапой и выбрасывали на берег, даже не глядя куда. Они рыбу потом подбирали, когда уже достаточное количество наловят. Один раз я даже был свидетелем, как росомаха так за счет медведя полакомилась, украв выброшенный на берег улов. Так что показал я Волкову медвежью рыбалку.

А потом я попросил его о добром деле. Говорю:

— Слава, если тебе не сложно, давай слетаем на 17-й пункт. Там живут человек сто солдат и десяток офицерских семей с детьми, у которых нет никаких развлечений, кроме радио и той экзотики, что я тебе сегодня показал. Почту и газеты они получают, когда я им привезу и когда приходит почтовый самолет. А ведь солдаты там служат по два года, офицеры порой и того больше. Давай слетаем, порадуем мужиков!

И он согласился. Я по радио тут же связался с 17-м пунктом, сказал:

— Принимайте гостей, готовьте торжественную встречу!

Командир пункта подполковник Лебедев меня знал прекрасно, догадался, что какой-то гость особенный, попытался выяснить:

— А кого именно ты ко мне везешь?

— По радио не могу сказать, — рассмеялся я. — Но будешь рад и будешь меня благодарить.

Через полчаса мы с Волковым прилетели, сели. Нас встретили. Собрали всех солдат, Слава им рассказал, как он обучался в Звездном городке, какой полет предстоит ему. Восторг был ужасный у солдат. Волкову очень понравилось на Камчатке. Расставаясь, мы с ним решили, что он обязательно приедет ко мне в гости снова.

Однако судьба сложилась иначе. Экипаж, в котором Слава был вместе с Георгием Добровольским и Виктором Пацаевым, погиб 30 июня 1971 года на обратном пути с первой орбитальной станции «Салют-1». Они возвращались на землю на спускаемом аппарате космического корабля «Союз-11», и при отстреле орбитального отсека произошла большая перегрузка (говорят, она случилась из-за халатности технического состава), которая привела к разгерметизации кабины. И после этого через 80 секунд в последний раз сократилось сердце у Славы Волкова, через 100 — у Пацаева и через 120 — у Добровольского. Увы, полеты в космос были не менее опасными, чем бои с фашистскими летчиками. Тем более что эти полеты тоже были частью другой большой войны. От того, кто дальше продвинется в космической отрасли — мы или Америка, — зависело, какая из держав захватит стратегическую инициативу. Ради победы в этой гонке стоило работать, рискуя жизнью.

 

Глава двенадцатая

Американцы узнавали о пусках первыми

Раз уж я заговорил о своей службе на Камчатке, то расскажу о ней подробнее. Году в 1969-м командующий ракетных войск Николай Иванович Крылов спросил меня: «Не надоело тебе сидеть в Смоленске? У меня полк на Камчатке без командира. Подумай». Придя в этот день домой, я рассказал жене о предложении, моя Нина Алексеевна сразу загорелась:

— Поехали.

— А дети?

— Парни уже взрослые, все с ними будет нормально.

И улетели мы на Камчатку. Там я получил в свое подчинение авиационный полк особого назначения, выполнявший секретные задания по уточнению мест падения головных частей ракет, направляемых в этот район из различных точек суши и моря.

На полигоне Кура прошли последние четыре года моей службы. Оттуда я и уволился в запас по возрасту. Полк у меня был очень хитрый. Одна эскадрилья имела самолеты «Ли-2», другая самолеты «Ан-2», третья эскадрилья — три типа вертолетов «Ми-4», «Ми-8» и тяжелый «Ми-6», который несколько тонн поднимал. И я, как командир, был обязан уметь летать на всей технике моего полка.

Мы очень важные пуски ракет отслеживали. Часто конструкторы совершенствовали свои изделия, порою боевые части проводят плановые пуски. А иногда из самых неожиданных точек Мирового океана какая-нибудь подводная лодка выпускала на наш полигон свою ракету с учебной головной частью. Во всех этих случаях, как правило, в головной части ракеты вместо заряда были приборы, которые отслеживали характеристики ее полета. Конструкторам же надо было не теоретически догадываться, а посмотреть, каким образом какая ракета ведет себя в полете.

Нам все эти пуски надо было обеспечить: найти место падения, произвести геодезическую привязку головной части, после чего ее или уничтожить, или выкопать, вымыть, упаковать и доставить в Елизово, где нас с нетерпением ждал самолет «Ан-12» из какого-нибудь конструкторского бюро. Из Елизова ракету уже доставляли или в Москву к Королеву, или на Украину к Янгелю, или еще куда-нибудь в зависимости оттого, чья ракета.

Работали мы, если требовалось, и в выходные, и в праздничные дни. Мне самому приходилось решать, какие средства задействовать для выполнения задачи. Поиски легче всего было осуществлять на «Ан-2», у него скорость меньше, маневренность отличная, он на малой высоте может ходить кругами. Там ведь как было: наши измерительные пункты дают засечку, поймают ракету, доведут до какого-то угла на горизонте, а нам выдают район один-два квадратных километра, куда она упала.

Что интересно, ракеты по закону подлости не падали на ровное место. Чего бы им не упасть на гладкую тундру, где получилась бы хорошая воронка, я бы ее за пять километров увидел, и искать не надо было бы? Но почему-то они всегда падали или в какую-то лощину, или в изгиб реки, или в болото. Из-за этого нам приходилось ставить в расчет не один самолет, а по крайней мере три. Один полтора-два часа походит, его меняет следующий. Тот поищет, его меняет третий. Первый за это время заправится и приходит искать опять. И так продолжалось до упора, пока не найдем. А дальше поисковый самолет должен был навести на место падения ракеты вертолет, который после сигнала «нашел!» тут же вылетал с саперами и геодезистами.

Они должны были решить две задачи. Геодезисты — замерить точное место падения и осуществить геодезическую привязку. А саперы, в зависимости от задания, либо взорвать останки ракеты, либо достать головную часть. А она-то при ударе уходила в землю. И уходила не на один метр, а бывало, что и на пять, и даже на семь. Саперам надо было не просто раскопать, но, если ракета развалилась, так еще собрать все осколки и, упаковав в ящики, подготовить их к перебазированию. Целую головную часть просто заворачивали в брезент и обматывали тросом. А решать, как поступать дальше, было уже моим делом. Если боеголовка весила 100–200 килограммов, то ее можно было засунуть прямо в фюзеляж «Ми-4», а если больше, но до 300 килограммов, то головную часть ракеты приходилось брать на внешнюю подвеску, что удобнее всего на «Ми-8». А уж если груз оказывался несколько тонн весом, мы задействовали «Ми-6», других вариантов не оставалось. У меня в полку было два «Ми-6». Этот вертолет прекрасно брал на внешнюю подвеску тяжелые грузы. На нашем аэродроме мы головные части ракет обмывали от грязи, от глины, приводили в порядок и отправляли дальше в Елизово на том же вертолете. На этом наша работа заканчивалась.

Однажды произошел довольно интересный случай. С Тюро-Тама (Байконура) на Куру пошла новая секретная ракета. Почти на всем протяжении полета и в Братске, и в Якутске ее вели, как положено. А над Охотским морем она чего-то зачудила и раньше времени верст на триста-четыреста вдруг начала снижаться. В результате где-то она ухнула. Ученые высчитали, что не в воду, а на землю. И мы начали искать. Искали месяц, два, полгода. При этом нам все время интерес подогревали: обещали экипажу, который найдет, внесрочный отпуск в лучший санаторий Крыма, по нескольку тысяч премии на каждого и т. д. У меня экипажи день и ночь летали, но результата не было.

Прошло чуть больше года. Корякский автономный округ праздновал двадцатипятилетие со дня своего образования. Для них это было грандиозное событие. Они организовали большой праздник в Палане, столице округа. Пригласили всех, кого могли: секретарей обкомов, райкомов, местных знаменитостей, вулканологов и, естественно, меня, как командира единственного полка в центре Камчатки.

По пути в Палану мне надо было отвезти почту на измерительные пункты, да и какой там окажется аэродром, я не знал, поэтому полетел не на «Ан-2», а на «Ми-4». И вот, иду я над побережьем Охотского моря, оно блестит вдали, но в зоне видимости. И вдруг мне летчик говорит: «Смотри, командир, какое стадо!» Я посмотрел вправо, и, правда, под нами было громадное стадо оленей. Стало интересно: дикие они или домашние? А летчик, угадывая мои мысли, тут же указал: «Вон, около речки чумы стоят». Сделал он круг, я разглядел три чума. Возле них горел костер, бегали дети. Я решил приземлиться. Долго ли на вертолете! Мы сразу сели метрах в двухстах от чумов, чтобы не снести их воздушной струей.

Ребятишки, конечно, в восторге, с криками подбежали к нам. Мы к чумам подошли. И был у меня в экипаже кто-то, кто впервые чумы увидел. Одна из тамошних женщин немного говорила по-русски, я спросил у нее: «Можно ли ему посмотреть, как вы живете?» Она обрадовалась: «Ой, ой, моя покажет, пойдем!»

А чум как устроен. Чтобы попасть туда, надо проползти на коленках через низкий коридор длиной четыре-пять метров. Он делается, чтобы не напустить холода внутрь. А дальше ты отодвигаешь занавес и попадаешь в теплое помещение. Однако парень из моего экипажа через минуту вылетел из чума с выпученными глазами, пожаловался мне: «Господи, вонища! Как они там живут?»

А внутри чума ведь как: посредине костер горит на камнях или на глине. Дров в тундре не найдешь, и они топят жиром. На Чукотке китовым, возле Охотского моря или нерпячьим, или моржовым, или медвежьим, а в крайнем случае, если ничего больше нет, — оленьим. Фитиль тлеет в жиру, освещает чум и заодно обогревает. Конечно, запах от этого не из приятных. Я посмеялся. Собираюсь улетать и вдруг смотрю на трубку у хозяйки чума. А у них же такая привычка, все курят отчаянно. А когда женщина начинает говорить даже с соседкой, а тем более с чужим, то трубку вытаскивает, смотрит по сторонам, и первому же своему пацану или девчонке любого возраста, который ей попадется, всовывает ее в рот, чтобы не гасла. Кончила говорить, трубку изо рта у ребенка выдернула и опять курит.

И вот, увидел я ту трубку, у меня глаза полезли на лоб: трубочка сама глиняная, а мундштук дюралевый. Я сразу сообразил, откуда это может быть, ведь ближайшее поселение находилось через триста километров, кругом тундра. Спросил у хозяйки чума: «Где взяла?» Она указала мне рукой на речку, которая рядом с чумами делала резкий изгиб за несколько километров до того, как влиться в Охотское море. Видимо, решила женщина, что мне тоже нужен мундштук, поэтому добавила: «Там много, всем хватит, иди бери и себе!»

Мы всем экипажем рванули туда. Видим, речка всего пять метров шириной, но быстрая. Один берег высокий, другой пологий, как всегда, если у речки резкий изгиб. Пологий берег глинистый, его подмывает постоянно, ничего в воде не видно. Однако я отошел, заглянул с боку и вижу — мать честная! — торчит задняя часть нашей ракеты, которую мы больше года искали. Вот она где! И как найти ее было, если увидеть что-то удавалось, только глядя в излучину с низкого берега?

Ракета эта в землю ударилась, под водой железки во все стороны. Местные и стали их приспосабливать на разные нужды. Мы обрадовались, что нашли, взяли у них какую-то железку, чтобы подтвердить нашу находку, и полетели в Палану праздновать.

Праздновали мы два дня. За время торжеств мне предложили самое почетное угощение. Эх, лучше бы меня столь почетным гостем не посчитали! Как было дело. Пошли мы в караль, большой загон, в котором содержалось несколько сотен оленей. Там перед нами вышел чукча, взял лассо в палец толщиной, сделанное из нерпячьих шкур, размотал его, прошел вдоль стада, выбрал, кого взять, резко бросил петлю на рога и начал подтягивать к себе оленя, которого заарканил. В центре караля этому оленю мгновенно перерезали горло, и тут же под горло подставили чашу. В нее потекла дымящаяся кровь. И вдруг мне эту чашу протянули, едва она заполнилась: «На, командир! Пей!» Я не просто обалдел, а вообще в ужас пришел, но при этом не знал, как отказаться, чтобы не обидеть. Для меня же только что оленя убили, я уважить их был должен, а меня тошнило, когда я на эту чашу с кровью смотрел. Местные стали смеяться: «Пей, пей! Отличная кровь!» Я пришел в растерянность. Хорошо, что среди почетных гостей попался кто-то из местных, он сказал мне: «Ну что, ты не будешь? Давай сюда!» — и начал с удовольствием пить из чаши.

Мне сказали: «Эх ты, такую шикарную вещь предложили, а ты отказываешься!» Однако на этом мои испытания не окончились. Убитого оленя тут же освежевали и вырезали сердце. Местный на моих глазах взял нож (не знаю, как они их точат, но лезвия у них острее бритвы), разрезал сердце на тоненькие пластики и протянул один из них мне: «Ладно, кровь ты не пил, а сердце должен съесть!»

Я кусок взял и сдуру еще спросил: «А посолить нельзя?» Они вытаращили глаза, у них это без соли естся. Спросили возмущенно: «Ты что, не можешь и сердце съесть?» Я проглотил кусок кое-как, чтобы их окончательно не обижать. Но никакого удовольствия при этом, конечно, не получил.

К слову, в дальнейшем довелось мне попробовать не свежее, а мороженое сердце. Совсем другое дело. Но это та же струганина, да еще в маканине. А маканину делают как: мелко режут лук, добавляют уксус, перец, все это дело перемешивают. А уже потом берут замерзшее в камень мясо, рыбу или сердце и стругают, чтобы именно стружка была. Эту стружку макают туда, и можно есть. Я, правда, жевать такое не мог, целиком глотал, но все равно вкусно было. Сердце или оленина еще не совсем, а вот рыбная струганина из нерки, из кеты или из чавычи очень хороша.

Однако все это экзотика. Вернулся я из Паланы и сразу дал телеграмму в Москву о найденной головной части ракеты. Подготовил сразу саперов, чтобы вытащить по первой команде, однако из Москвы пришел приказ: ничего не доставать, а уничтожить на месте. Дело в том, что за прошедший год у них было еще два или три пуска таких ракет. И необходимости в нашей информации теперь у конструкторов не было. Увы, дорога ложка к обеду! Я расстроился немного, но сразу отправил саперов, и они быстро взорвали то, что осталось от той ракеты.

А вот за что обидно до сих пор, так это что американцы знали обо всех наших пусках. Расскажу об этом с самого начала. Далеко на севере Камчатки, на побережье Тихого океана, находится небольшой поселок Ука, рядом с ним металлическая взлетно-посадочная полоса длиной 1800 метров, и там же располагался наш 12-й измерительный пункт. Совершая плановый облет таких пунктов, я как-то с почтой и с представителем военторга с продуктами и товарами для местного магазина произвел посадку в Уке.

Пока производили товарообмен, я пошел посмотреть на красоты океана. В тот день он был поистине тихий, огромный, синий, волн не было, только легкая рябь, а на горизонте стоял громадный корабль с какими-то большущими шарообразными агрегатами на носу и корме. Я потаращился на него, но не придал особого значения. Подобрал пару красивых ракушек и морскую звезду, да и пошел обратно на измерительный пункт. Когда я вернулся, диспетчер вдруг меня спросил: «Ну что, товарищ полковник, сегодня вечером или ночью опять пуск будет?» Я уставился на него и с изумлением спросил: «Ты это откуда взял?» Мое изумление было искренним, ведь никаких шифровок в этот день я не получал, да и если бы получал, не мог знать диспетчер такие секретные сведения. Однако он мне пояснил: «Мы уже давно привыкли. Если приходит к нам американец и становится на рейде в нейтральных водах, значит, в ближайшее время будет пуск какой-нибудь ракеты. Это уже много раз проверено, и ни разу не было ошибки».

Мне не верилось. Но когда через несколько часов я вернулся в Ключи, то меня уже ждала шифрованная телеграмма. В ней говорилось, что в ночь будет пущена новая экспериментальная ракета с полигона Байконур. И так повторялось много раз: перед очередным пуском американский корабль появлялся в нейтральных водах километрах в пятнадцати от берега. Значит, их разведчики были у нас где-то в самых верхах: в штабах, в министерствах. Как иначе они могли знать о каждом пуске на сутки-полсуток раньше, чем к нам приходила шифровка?

В дальнейшем, если долго не было пусков, мы даже запрашивали начальника 12-го пункта: «Как там у вас на рейде, не появился еще американец с космическими антеннами?» А он стабильно появлялся, делал необходимые ему измерения и сразу уходил до новых стрельб.

 

Глава тринадцатая

Мы и преступников ловили, и на луноходе катались!

На Камчатке у нас было много работы по отслеживанию пусков ракет. Но приходилось заниматься и совершенно другими вещами. Так получилось и в одно осеннее раннее утро.

У меня дома на тумбочке около кровати резко зазвонил телефон. Я еще не взял трубку, но было уже совершенно ясно, что где-то случилось что-то срочное, неожиданное, и решение принимать надо будет сразу на месте. Так оно и получилось. Мне из Усть-Камчатска звонил первый секретарь райкома Нина Николаевна (фамилию, увы, не помню). Она сразу подняла меня на ноги: «Извини, Леонид Васильевич, за ранний звонок, но у нас побег с убийством из зоны строгого режима. Срочно нужна твоя помощь. Передаю трубку начальнику тюрьмы».

Начальник тюрьмы, с которым я незадолго до этого познакомился на пленуме райкома, четко и коротко ввел меня в курс дел. Ночью двое бандитов-рецидивистов и примкнувший к ним заключенный из местных жителей напали на охранника и убили его, захватив оружие. Затем они проделали проход в проволочном заграждении, вышли на реку Камчатка, захватили у рыбаков моторную лодку, погрузились и пошли на ней вверх, против течения в сторону Ключей.

Насколько у них могло хватить бензина, никто не знал. Была организована погоня на двух моторных лодках. По берегу реки пешком пошла поисковая группа по береговой тропе. А меня попросили вылететь на вертолетах, забрать поисковые группы с собаками, пролететь с ними немного вперед и организовать засады. Я пообещал помочь.

Не медля, через диспетчера я поднял по тревоге третью эскадрилью, а сам сразу выехал на аэродром и приказал готовить к немедленному вылету два вертолета, а еще два держать в пятиминутной готовности. Когда на аэродром подъехали все вертолетчики, разъяснил и поставил им задачу. Предупредил: «На Ключи движутся трое вооруженных убийц, готовых захватить самолет или вертолет, чтобы оторваться от погони и где-то временно спрятаться. Всем быть в полной боевой готовности! Я улетаю в паре с капитаном Серовым на перехват бандитов».

Между Ключами и Усть-Камчатском река Камчатка проходит через горный хребет метров 500–600 высоты, образуя так называемые «щеки», а с западной стороны перед этими «щеками» на небольшой равнине расположена рыбачья деревня Камаки. Когда мы с Серовым сели в Усть-Камчатске, к нам на борт сразу же погрузились пограничники с собаками, и мы снова взлетели.

Серов шел вдоль берега, осматривал встречные изгибы и опускался к рыбакам, а я сразу пошел на Камаки, где местные видели пробиравшихся по тропе людей. Залетев на десяток километров вперед, я высадил группу захвата, а сам вернулся в Камаки, вызвал по радио Серова, он откликнулся и через несколько минут приземлился рядом. Его группа с собаками тут же пошла навстречу со своими по береговой тропе. А мы с нетерпением стали ждать сигнальной ракеты, извещающей о благополучном завершении операции по захвату сбежавших бандитов. Вскоре эта ракета появилась, а еще через час привели и захваченных преступников.

Погрузив всех Серову на борт, мы с облегчением вздохнули и разлетелись в разные стороны. Я пошел в Ключи и дал отбой тревоги. А Серов сел рядом с тюрьмой. Там его встретили, как победителя, экипаж накормили, подарили что-то из изделий тюремного производства и наградили знаками отличия данного ведомства, которые впоследствии вручили и моему экипажу. Вот так прошел еще один внеплановый день пребывания на Камчатке.

Надо сказать, у нас периодически появлялись такие задачи, предугадать которые было абсолютно невозможно, а выполнять необходимо было как можно быстрее и качественнее. Времени на телеграммы и согласование не оставалось совершенно, а решения приходилось принимать немедленно.

Вот еще один пример. Из Елизова мне позвонил командир первой эскадрильи майор Шиндяпин с просьбой разрешить доставить в Ключи двух ленинградских ученых с несколькими коробками груза для производства в наших районах особых работ по правительственной программе «Космос». Их вертолет вышел из строя, а сроки поджимали. Получив разрешение, Шиндяпин в тот же день привез к нам в Ключи этих ученых, а уже они ввели в полный курс меня.

Готовилась гарнизонная космическая экспедиция на Луну, с высадкой на ее поверхность самоходного аппарата «Луноход», который должен был двигаться по поверхности Луны, фотографировать ее и передавать всю информацию на Землю.

Все наземные испытания лунохода производились рядом с нами за Ключевской сопкой на плоскогорье горы Толбачек, где был разбит лагерь испытателей и где ранее проходили наземные испытания всех узлов и деталей этого космического аппарата. Некоторые узлы и детали оказалось необходимо заменить, и ученые привезли их с собой. А теперь они очень просили доставить их на этот «космический полигон», чтобы уложиться в отведенные им сроки. Я тут же дал команду готовить вертолет и перегружать их груз, а сам пошел переодеваться в летное обмундирование. Через полчаса мы взлетели, и по реке Камчатке вышли на поселок Козыревск, откуда отвернули в горы налево и начали набирать высоту.

Горное плато на Толбачеке находилось на высоте более 2500 метров и почти со всех сторон было окружено пиками, зубцами и нагромождением скал. Только на западе в сторону Козыревска располагался пологий спуск в долину. Словом, в нашем понятии оказался вполне лунный пейзаж. А когда мы разыскали лагерь испытателей и приземлились у них, на земле обстановка была еще более неожиданной и дикой. Везде виднелись рытвины, трещины, большие валуны и разнокалиберные вулканические бомбы (соответствующей формы образования из застывшей лавы), величиной от теннисного мяча до боксерской груши, а некоторые конфигурацией напоминали крупную чарджуйскую дыню. Около палаток стоял отливавший серебром девятиколесный красавец луноход. Встретили нас восторженно, чуть ли не с криками «ура!». Все боялись срыва сроков испытаний, а наш прилет со всеми необходимыми агрегатами давал возможность полностью уложиться в намеченный график. Руководитель экспедиции повел мой экипаж к луноходу и начал нас с ним подробно знакомить. Далеко не маленький агрегат распластался над землей на восьми автономных ведущих колесах на пружинящих торсионах. Каждое колесо было автономно и по движению, и по амортизации, а девятое измерительное колесо находилось на корме. Его задачей было фиксировать пройденный путь в метрах и километрах и передавать эти данные на землю.

Мы все, как малые дети, трогали, раскачивали и пытались сдвинуть с места такой красивый и необычный агрегат. Видя нашу страшную заинтересованность, главный инженер обернулся ко мне и, задорно улыбаясь, вдруг предложил: «А не желаете ли прокатиться?» Я сначала даже подумал, что он пошутил, но когда он показал, куда мне встать ногами около девятого колеса и за что держаться, радости моей не было предела, и я моментально вскочил на луноход. Повернувшись к своим хохочущим сослуживцам, задорно крикнул им: «Малый круг и с бомбами!»

Луноход тронулся и, переваливаясь и покачиваясь, поехал по кругу со скоростью пешехода, а ученые, чтобы лучше его испытать, все время подкладывали под широкие колеса вулканические бомбы в форме крупной продолговатой дыни. Впечатления были ни с чем не сравнимые, да еще когда такая дикая космическая обстановка вокруг! А луноход, переползая через все препятствия, упорно и очень ровно двигался вперед. Все колеса действовали абсолютно самостоятельно, и когда на бомбе или естественных неровностях одно из них вылезало высоко вверх, а второе проваливалось вниз, остальные удерживали горизонтальное положение, и я, только слегка покачиваясь, продвигался вперед.

Второй круг несколько увеличили, и под колесами появились и естественные трещины, и обломки окружающих скал. Но вот это внеплановое испытание закончилось, и я спрыгнул с запяток лунохода. Восторг ощущал непередаваемый, даже весь взмок от эмоций: лоб и спина были мокрые. Главный инженер рассказал мне о дальнейшей судьбе лунохода:

«Закончим здесь все предусмотренные испытания и переправим наш агрегат на известный вам Тюро-Там. А там нас уже ждет в МИКе (монтажно-испытательном комплексе) новейшая ракета-носитель, сделанная специально для доставки лунохода на поверхность Луны. После высадки на спутник Земли и начнется главное, для чего был создан этот космический аппарат. Луноход должен, передвигаясь по поверхности Луны, брать пробы грунта, фотографировать и передавать на Землю всю информацию и пройденное расстояние, пока хватит запаса энергии у его аккумуляторов».

Мы и сейчас еще помним то сенсационное сообщение о высадке на Луне самоходного аппарата и его необычайных сообщениях. Мало он успел передать нам на Землю. То ли раньше ожидаемого закончилась энергия в аккумуляторах, то ли луноход попал в трещину или в воронку. Однако очередной шаг в изучении спутника Земли был успешно сделан. Приятно осознавать, что какая-то частичка и нашего труда вложена в это.

 

Глава четырнадцатая

У нас летали даже коровы!

Наш камчатский быт был организован довольно неплохо. У нас была большая школа-десятилетка, детский сад человек на двести и даже маленькие ясли человек на двадцать.

Детей требовалось снабжать молоком. И мы довольно быстро решили эту проблему. В Милькове и Козыревске располагались крупные молочные хозяйства. Мы слетали к ним и заключили договор, чтобы раз в неделю к ним приходил за молоком для детишек наш «Ан-2». И дальше все пошло, как по маслу. Наша начальница военторга Евгения Дмитриевна Стужина руководила тем, чтобы в самолет загрузили десяток молочных бидонов. С бидонами вылетала наша Маша Черные-Слезы, экспедитор военторга. Почему мы ее так прозвали? Дело в том, что если что-то где-то случалось, Маша моментально пускала слезу, а сама она была достаточно молодой и симпатичной, красила глаза, соответственно, макияж и стекал черными слезами. Она у кого-то из наших летчиков разревелась в самолете, так ее и прозвали после этого.

Маша привозила в гарнизон молока всегда с большим избытком, чтобы оно у нас и в магазине продавалось. А там тут же наши дамы с бидончиками в очередь становились, все как в центральной полосе! Все были очень довольны. Всегда у нас имелся творог, сметана свежая и молоко высшего качества.

Точно так же, если в военторговских магазинах заканчивался лук или картошка, то немедленно мы высылали самолет в Елизово за этими продуктами. В нашем гарнизоне ведь были сотни офицерских семей и вольнонаемных работников, они все приобретали только в военторге: ни рынка, ни частной торговли нигде не было. Кроме того, если в наш магазин в Ключах завозили лимоны или мандарины, то я немедленно назначал экипаж вертолета или самолета «Ан-2», который развозил фрукты по нашим отдаленным гарнизонам, а вместе с ними, конечно, газеты и почту.

Хорошо мы все там жили. И вот однажды женщины 16-го измерительного пункта, где после летних отпусков набралось целых пять детишек в возрасте от трех до пяти лет, запросили политотдел в Ключах, чтобы им на шестнадцатый пункт доставили корову для круглогодичного обеспечения малышей молоком, сметаной и творогом.

У нас было целое стадо коров, но как доставить буренку в центр Камчатки, далеко за вулкан Шевелуч, за 200 километров от Ключей? Решили мы отправить коровушку на вертолете «Ми-4». И, хотя все вроде бы заранее предусмотрели, перелет оказался не таким простым.

На сопровождение коровы назначили четырех солдат с веревками. Из старых брезентовых чехлов было сшито подобие большущих штанов, солдаты набили их соломой, натянули на зад коровушке и, затащив животное в фюзеляж вертолета, заставили корову улечься на пол. Сопровождающие частично связали буренку веревками, при этом еще и держали ее во время полета, чтобы не повредила рогами корпус вертолета.

Весь личный состав 16-го измерительного пункта вышел встречать нового жителя поселка. Представьте, все стояли и ждали: 40 солдат, 15–20 сержантов-сверхсрочников, 15 семей офицеров и пять детишек.

Вертолет приземлился. Корову вытащили на землю и начали распаковывать. Тут же выяснилось, что штаны очень даже ей пригодились. Задняя часть у коровы была настолько грязна, что все удивлялись, откуда в ней одной столько взялось. Однако, полежав немного на траве, буренка пришла в себя, поднялась и стала знакомиться с новым местом, с новыми хозяевами. Среди солдат несколько человек оказались из деревень, у них дома были коровы, так они с радостью занялись обустройством и выпасом буренки. Все были довольны.

Но шло время, и в благополучную почти сельскую идиллию вмешалась сама природа: корова потребовала быка. Все признаки этого были налицо, и тут уж ей бедной было не до молока. А бык же остался в Ключах, за две сотни километров. В тот день, когда разбирался бычий вопрос, я улетел в Елизово и заночевал там, так что решали все без меня. Недолго думая, мои ребята подготовили вертолет, назначили команду и по отработанному сценарию приволокли быка, одели ему «штаны», связали, и пять здоровых солдат, затащив быка в фюзеляж, повезли его к «невесте».

Все вроде было правильно, но не учли они бычью психику и нервозность. Как только быка загрузили и вертолет включил двигатель, бык начал пытаться выскочить, несмотря на веревки, дико мычал и изрыгал остатки пищи.

Когда его привезли на свидание, он даже встать на ноги смог только спустя минут двадцать, после того, как его вытащили на травку, облили водой, помыли и дали напиться. Он жалобно замычал, не обращая внимания на подбежавшую к нему корову. Вот уж правда: «Быку не до случки, когда хозяин с ножом бегает!» Животное наверняка решило, что его на заклание привезли, и разве тут до коровы… Так прошло несколько часов, и пришлось без всякого результата снова грузить почти полностью выключившегося из жизни быка в вертолет и отправлять его обратно в Ключи.

Когда я прилетел и мне все это в картинках описали, я тут же позвонил командиру батальона и спросил о самочувствии быка. Мне ответили с хохотом и прибаутками, что бык сначала только воду пил, от еды отказывался, а сейчас пошел на поправку, через два дня в строю будет, мол, тогда и корову привозите.

И мы через два дня отправили к быку нашу буренку. Все прошло по науке, и хотя корова тоже была замучена перелетом и еле-еле поднялась на ноги, зато полностью отдохнувший бык, не смущаясь присутствия зрителей, блестяще проявил свои способности. На следующий день добившуюся своего и немного отдохнувшую коровушку отправили обратно. Больше всего были довольны дети и женщины на Богом забытом 16-м измерительном пункте. У них опять появились спокойная корова и молоко.

Помимо молока, у нас в гарнизоне никогда не было проблем ни с рыбой, ни с олениной. Как получилось. Возвращается как-то из Елизова командир первой эскадрильи майор Шиндяпин и докладывает, что меня дожидается в диспетчерской аэропорта Елизово какой-то начальник госпромхоза Олюторского района. Мол, дело у него очень срочное и взаимовыгодное, очень полезное для нашего гарнизона.

Сильно заинтересовавшись, я буквально на следующий день вылетел в Елизово. Благо повод был: требовалось лететь за прибывшим в наш адрес каким-то небольшим, но очень срочным грузом. Когда я вошел к диспетчеру, мне навстречу поднялся симпатичный мужчина лет тридцати пяти и улыбаясь представился: «Коваленков Анатолий Петрович из Оссоры, начальник госпромхоза. Вот уже несколько дней жду вас, чтобы решить очень важный для нас вопрос, без вашей помощи не обойтись».

Он меня сразу заинтересовал, а своей открытостью, своей манерой говорить впоследствии понравился еще больше. Его дело тогда состояло в следующем. В морской порт Петропавловска-Камчатского прибыл давно ожидаемый и крайне необходимый для расширения деятельности госпромхоза строгальный станок, с помощью которого выравнивалась толщина шкур животных, чтобы в дальнейшем из них можно было шить шапки, куртки, подстежки и воротники. Станок позволял задействовать новый пошивочный цех на 15–20 человек и обещал весьма солидную прибыль предприятию. Тем более что на недавно прошедших Олимпийских играх наша сборная выступала в курточках из нерпы, а у Коваленкова нерпой были завалены все склады. Для шитья курток не хватало только станка!

Рассказав об этом, он мне объяснил, что такое госпромхоз. Северная Камчатка, плавно переходящая в Чукотку, не имела ни городов, ни крупных поселков, а стойбища и рыбацкие поселки были разбросаны на десятки километров друг от друга. На этой громадной полуобитаемой площади уже сотни лет жили рыбаки, охотники, оленеводы и все, кто был с ними связан трудовой деятельностью. Всем им требовалось питание, заготовки на длинную холодную зимовку, охотничьи боеприпасы, сети, посуда, всевозможный инструмент и продукты, которыми можно пользоваться круглый год, особенно соль, мука, крупы, чеснок и лук. Все это обеспечивал госпромхоз через свои приемные пункты и передвижные магазины на собаках или оленях. Товарообмен был основой местной торговли. Все продавалось местным за пушнину, рога, рыбу, морепродукты и оленину.

Царем и богом в том обширном районе был Анатолий Коваленков. Он снабжал порохом и оружием охотников, сетями, солью и ловушками для крабов рыбаков, мукой, солью и чаем оленеводов и всех без исключения капканами и трубочным табаком (а что такое сигареты, там вообще не знали). Анатолий меня убедил, и мы решили завязать взаимовыгодные связи между Оссорой и Ключами. Однако многое зависело от начальницы военторга Жени Стужиной. На перевозку станка Анатолию я сразу дал согласие, он тут же рванул в морской порт, и через несколько часов уже привез свой станок и совместно с экипажем приступил к его загрузке. А я через диспетчера дал команду своей Нине Алексеевне разыскать Стужину и встречать меня с гостем у нас дома.

Когда мы прилетели, Женя с Анатолием сразу нашла общий язык. Мы резко увеличили питание гарнизона, у нас с тех пор все время была оленина, нерпа и самая разная рыба. В сезон Анатолий также привозил нам ягоды: и морошку, и клюкву. Так что каждый солдат у нас в гарнизоне отъедался камчатскими продуктами едва ли не на всю жизнь!

 

Глава пятнадцатая

Сбитый «Боинг»

«Холодная война» была необходима. Если бы Советский Союз не тратил на нее столько усилий, то она неизбежно переросла бы в «горячую». А американцы могли себя проявить с любой стороны. Они действовали очень беспринципно. Расскажу только о случае, о котором я знаю со слов непосредственных участников событий.

Как вы помните, нам пришлось очень сильно укреплять нашу страну с Севера, размещать там дальнюю авиацию, истребители. Американцы очень активно работали в Заполярье, и мы ждали в любой момент их нападения именно со стороны Северного Ледовитого океана. Они постоянно подкрепляли в нас эту уверенность, периодически появляясь вокруг наших северных аэродромов. Только разве в зону, непосредственно прилегающую к нашим территориям, не заходили, чтобы не нарушать международные договоренности. Хотя однажды они решились и на такое. Именно об этом случае я и хочу рассказать.

1 сентября 1983 года корейский «Боинг-747», вылетевший из Америки, вошел в воздушное пространство нашей страны над Камчаткой и стал продвигаться вглубь. Сначала к нему послали истребителей с базы на Камчатке. Однако самолет заходил все дальше в советское пространство, и первым к нему подошел «Су-15» с Сахалинской авиабазы. Летчик Геннадий Осипович покачал пилоту «Боинга» крыльями: «Садись, милый!» Тот не подчинился. Он ему еще покачал, тот никак. И вместо того, чтобы выйти на нейтральные зоны, «Боинг» еще и довернул на нашу территорию. Осиповичу оставалось только доложить об этом на КП. Как иначе, ведь иностранный самолет шел прямиком на советский атомный полигон Кура, в который стреляли ракеты все наши атомные подводные лодки от берегов Америки, Японии, Северного полюса и Белого моря. Туда же стреляли ракеты Байконур и Плесецк. То есть понимаете, какой важности был объект. И американцы решили направить туда корейский гражданский самолет, который, однако, без сомнения, был оборудован. всей необходимой разведывательной аппаратурой.

Что оставалось делать нашим? Генерал Корнуков, начальник ПВО Сахалина, дал команду открыть предупредительный огонь. «Боинг» на это никак не отреагировал. Как было поступить? Конечно, сбивать. Осипович получил такой приказ, да и выпустил две ракеты. Одна из них точно в «Боинг» попала.

В результате этот самолет упал в нейтральные воды океана. Погибли около двухсот пятидесяти пассажиров и экипаж. Там были и корейцы, и американцы, и японцы. На Западе после этого громкую антисоветскую кампанию устроили. Рейган назвал Советский Союз «империей зла». Хотя на ком кровь пассажиров была? На Америке! И так они все время действовали, не считаясь ни с какими своими жертвами.

 

Глава шестнадцатая

«Я не видел ангелов, а с НЛО сталкивался»

За время двух войн, Великой Отечественной и «холодной», я сталкивался со многими необъяснимыми случаями. Взять хотя бы тот, когда мой Ваня Корнеев без всякой причины отвернул турель, и это спасло ему жизнь. Подобных, пусть менее ярких, случаев в моей жизни происходило множество. В существовании какой-то высшей силы я не сомневаюсь. При этом Библию не открываю, несмотря на то что православно крещенный (у меня и бабушка, и мама были верующими), в Бога не верю.

А вот с НЛО сталкивался. Сам я видел летающую тарелку, правда, всего один раз, в небе над Астафьево, это под Москвой аэродром. Я тогда как раз прилетел туда на «Ли-2» с начальством. Зарулил на стоянку, все мои начальники уехали, а мы со штурманом пошли сдать документацию на КП и заказать вылет на завтра. Меня удивило, что около командного пункта пять или шесть летчиков толпилось, задрав головы вверх и указывая пальцами на какую-то точку в вышине. Мы со штурманом остановились, спросили: «Что такое?» — «А вы сами посмотрите!» В небе было что-то непонятное, напоминающее две вытянутые бочки, соединенные параллельно, с каким-то набалдашником между ними. Этот агрегат завис на высоте четыре-пять тысяч метров. Я не видел подобной конфигурации ни у воздушных шаров, ни у дирижаблей, да и подняться на такую высоту подобные летательные аппараты вряд ли могли. Что дальше? Мы стоим пять минут, десять, а зависший в воздухе объект не двигается с места. Но мы же все летчики и штурманы, каждый знает: за это время воздушным потоком уже унесло бы любой воздушный аппарат из зоны нашей видимости. В небе ведь струйные течения. Даже на небольшой высоте воздушная среда берет свое: редко когда из печки столб дыма прямо поднимается, а уж на четырех-пяти тысячах, сами понимаете, какой воздушный поток.

Тут и диспетчер выскочил, сказал: «Я в ПВО уже позвонил, ПВО смотрит и тоже не знает, что это такое». Я спросил, собираются ли они поднимать дежурную пару, все-таки московская зона. Однако только пара к вылету подготовилась, наш объект вдруг пошел — и не по ветру, а против, него, причем очень необычно для авиационных аппаратов: сначала тихонько, тихонько, и раз — понесся, исчез в одно мгновение. Все ахали, охали, начали разглагольствовать, что это было такое. Многие думали, что проходят секретные учения, на которых испытывается новая летательная конструкция, тогда ведь понятия об НЛО не существовало.

Конечно, можно было предположить, что это к нам залетел американский аппарат-шпион. Но сегодня я в это уже не верю. Ни у них, ни у нас до сих пор нет техники такого уровня. Конечно, противников у теории об НЛО гораздо больше, чем сторонников. Однако у меня очень много аргументов в защиту моей точки зрения. Взять хотя бы знаменитый Бермудский треугольник. Там погибла эскадрилья американских самолетов, которые в 50-е годы вылетели на учебный полет по маршруту. Они летели, докладывали, что прошли очередной пункт, потом вдруг связь с ними оборвалась. А ведь это были новейшие на тот момент американские самолеты. Разыскивать их послали дежурную пару, но она также не вернулась. Или еще один момент, о котором нам в свое время сообщали под строгим секретом. А тут включил телевизор, смотрю вечернюю программу, и там об этом же самом на всю страну рассказывают. В свое время эскадра американских военных кораблей погибла в районе Южного полюса. Кто-то неизвестный их атаковал, американцы в ответ пустили ракеты, но это их не спасло. Тогда, в шестидесятых, все предполагали, что американцы сами подорвались на своем новом, секретном оружии. Однако есть в этой версии очень много нестыковок. И если поверить версии телепередачи, что они отражали чью-то атаку, противостоять которой просто не смогли… Атакой же секретных советских подводных лодок это также не могло быть, иначе бы мы в своих кругах знали об этом. Никакая другая держава также не стала бы атаковать американский флот, да и не было ни у кого подобного оружия. В результате напрашивается единственный вывод об НЛО. А то, что Антарктида изнутри пустая и там затаились войска Третьего рейха с суперсекретным оружием — это, конечно, глупость.

Тот же Слава Волков мне рассказывал, как во время одного из полетов параллельно с его тренировочным самолетом шел какой-то странный летательный аппарат (очень похожий на тот, что видел я сам), который потом вдруг резко увеличил скорость и исчез. Более того, совсем недавно я увидел в газете статью одного из крупных конструкторов, который доказывал, что самолет подобной формы может быть весьма перспективен в будущем. Выводы напрашиваются сами собой.

Впрочем, сказанное мной вовсе не означает, что потусторонним силам я придаю какое-то особое значение. Чудес в моей биографии было много и без всякой мистики. Знаете, кого я встретил однажды после войны? Человека, которого уже не зачислял в списки живых! Мишку Малеева! Дело было так. Ехал я из Смоленска в Малино, где моя Нина с детьми проводила лето у своих родителей. Одолело меня чувство голода, и я решил по пути перекусить. Вышел на Тверской, а там как раз находилась хорошая пельменная. Зашел туда я в форме, с орденами, ко мне сразу подбежала официантка. Я ее первым делом спросил: «А сколько у вас в порции пельменей?» Она растерялась, ответила: «Наверное, штук двадцать-двадцать пять. Сейчас уточню!» Прибежала через несколько минут, говорит: «Двадцать пять». Я заказал четыре порции, бутылку пива и сто грамм водки. Она убежала, потом подходит ко мне и спрашивает: «А что, кто-то еще придет к вам?» Отвечаю: «Нет, я один». Она дико на меня посмотрела, ушла, А через несколько минут открывается дверь, и ко мне выходит Мишка Малеев и как заорет: «Леха!»

Мы расцеловались. Он рассказал, что ему официантка пожаловалась, мол, какой-то ненормальный летчик пришел, сто штук пельменей заказал. А он вспомнил про мой фантастический аппетит на пельмени и тут же выбежал. Он заведующим в этой пельменной работал. Конечно, это чудо, что он оказался живым. Выяснилось, что он в госпиталях провалялся очень долго, поэтому и не вернулся к нам в полк. В дальней авиации бывали порой такие чудеса. И вообще, весь летный период моей жизни был чудесным: вокруг меня были самые лучшие люди и мы занимались самым лучшим делом — поднимались в небо, чтобы защитить Родину!