1

он — моя родина. В реке мы смыли грязь. Перед своими предстали в рванье, голодные, исхудавшие, заросшие, но в форме, с оружием и бодрые духом. Подразделение, державшее здесь оборону, приняло нас как своих однополчан. Все были накормлены, пострижены, побриты. Нам рассказали о положении на фронтах.

Потом пришли представители особого отдела и начали всех проверять.

Братья Кругловы, Калинкин, Курдюков и другие товарищи все время были возле меня. Их не смущала предстоящая процедура. Они были уверены, что все обойдется хорошо.

Я дал о каждом из них самый благожелательный отзыв, и ребят действительно не долго расспрашивали.

Наконец пришел мой черед. Уполномоченный особого отдела заправил белесые волосы под новенькую фуражку, вооружился трофейной ручкой с белой звездой на головке и, словно до сей минуты не встречался со мной, будто не я помогал ему разобраться в людях, которые вышли из окружения, сухо обратился ко мне:

— Фамилия… имя… отчество?..

Я показал партийный билет. Он внимательно рассмотрел его, даже прощупал.

— Не пытался зарыть? — перешел он на «ты».

— Как видишь! — ответил я тем же.

Особист это почувствовал и уже мягче спросил:

— А удостоверение личности сохранили?

— Пожалуйста.

Перелистывая документ, он уточнял:

— А кто командовал 164-й стрелковой дивизией?

Возвращая мне удостоверение, он начал спрашивать о родственниках. Подробно осведомившись о сестрах, старший лейтенант задал вопрос:

— А старший брат на каком сейчас фронте?

Официально наша семья не получила извещения о гибели Ивана в тюрьме. Нам устно сообщили: «Умер». И я повторил этот ответ. Показал книжку брата. Надо полагать, портрет, ордена и то, что его нет в живых, — все это возымело действие. Старший лейтенант перестал спрашивать об Иване Андреевиче. Он переключил свое внимание на события, происшедшие в окружении.

В это время в палатку вошел подполковник среднего роста со светлыми глазами.

Он выразительно посмотрел на старшего лейтенанта, затем закурил и всем своим видом показал помощнику, что не стоит больше донимать меня вопросами.

На этом и закончилась наша беседа с представителями особого отдела.

2

На Южном фронте из окружения выходили десятки тысяч красноармейцев и командиров. Сюда даже прибыл начальник отдела кадров только что созданного Сталинградского фронта. Он отбирал офицеров.

Мы с Калинкиным обратились к нему с просьбой взять нас вместе. Подполковник с седыми висками понимающе окинул нас добродушным взглядом и спросил:

— Вы что, вместе из окружения выбирались?

— Да. И до этого вместе служили, — пояснил Калинкин и поинтересовался: — Скажите, а рядовых будете отбирать?

Не дожидаясь ответа, подал кадровику список красноармейцев:

— Ребята — орлы! Проверенные. Смекалистые. И стрелки отличные.

— Ну что ж, товарищи командиры, боевая дружба — вещь святая. Вы все будете на одном фронте, но в каких частях… — он развел руками, — сие от меня не зависит. Я здесь еще задержусь, а вы — завтра в путь.

Командиров отправили в первую очередь. По этому поводу Калинкин организовал прощание. На густо поросшем ивняком берегу притока Дона разостлали плащ- накидку. На нее поставили котелок с водой, флягу с «горючим» и семь крышек от котелков, доверху наполненных гречневой кашей. Вокруг разместились братья Кругловы, Курдюков, Петро, Мельников, Калинкин и я. Вместо тостов мы поочередно вспоминали какой-нибудь боевой эпизод.

Первым начал рассказывать Калинкин. Он посмотрел на заходящее солнце и, заложив под себя ноги, уверенно повел повествование. От волнения у него щеки пылали примерно так же, как закат.

— Это было в районе Первомайска, — начал он. — Я первый раз видел, как наш бронебойщик пробил борт немецкому тапку. Машина вспыхнула, из нее выскочили три танкиста и подняли руки. Я повел их в штаб. Они были уверены, что я не понимаю по-немецки, и завели откровенный разговор. Командир танка, с усиками под Гитлера, предложил своим: «Давайте прикончим этого идиота и сбежим». Водитель с черными маслеными руками сразу согласился. «Это реально, — сказал он. — У Ивана пистолет в кобуре, и кругом кусты». Третий, пушкарь, заметил: «Молоденький, жалко его». Тогда командир огрызнулся: «Нашу машину поджег тоже молоденький. Нечего сентиментальничать. Я попрошу прикурить. Вы с боков хватайте за руки. А я задушу». Командир экипажа достал сигареты, повернулся ко мне и стал знаками показывать, что просит огня. Все гитлеровцы остановились. Я ответил: «Хорошо, сейчас дам прикурить!» — вынул из кобуры ТТ и по-немецки произнес: «Советские воины пленных не расстреливают, но, поскольку вы решили меня задушить, я вынужден принять меры к защите…» Офицер грохнулся на колени и стал умолять помиловать его. Покорно склонил голову и водитель. А танкист-артиллерист мужественно заявил, что все они, и он тоже, заслужили немедленного расстрела. Но у него единственная просьба — в первую очередь прикончить обер-лейтенанта. «Он шулер! Он всех нас обыграл в карты. У него куртка с тайником. Он толст от марок». Офицер ладонями забил по груди: «Все отдам. И золото. Я не обманщик, мне просто везет. Миллер — честный рабочий, — указал на водителя, — он подтвердит. Я порядочный…» — «Не совсем так, господин обер-лейтенант. Ко мне пришла в казарму жена. Ты хотел купить ее на одну ночь. Предлагал двести марок и колоду порнографических карт. И еще сказал, если я уступлю на время жену, то ты начнешь продвигать меня по службе…» В общем, начали они ругаться. Я прервал их командой: «Руки назад! Кругом, шагом марш!» Когда обер-лейтенанта допрашивали, он вилял, хитрил, прикидывался незнающим. Но в конце концов дал нужные сведения. Его марки мы передали в отдел разведки, а карты сожгли…

Рассказчик посмотрел на нас с улыбкой:

— Знаю, вы ждете продолжения о команде обер- лейтенанта. Буду краток. Наводчик, пожалевший меня, сын гамбургского рабочего. А Миллер водил машину сыночка всесильного Круппа, но за одну оплошность остался без зубов и был отправлен в действующую армию.

Курдюков был немногословен. Он больше жестикулировал, ограничивался восклицаниями. А ему было что вспомнить: подстерег ночной десант на границе, захватил «языка», подорвал немецкий танк. Но коновод рассказал о Жулике.

Свою лошадь Курдюков оставил в разведбате. В полку он завел тачанку, но каждый день вздыхал по прежнему коню. И вот произошла неожиданная встреча.

— Вот как-то влез я на дерево взглянуть оттуда на Днепр. Вдруг рядом как ахнет — меня так и сдуло. Лежу без памяти… час, может, два. Потом чую, кто-то обнюхивает, толкает в плечо. Открываю глаза… передо мной Жулик. Тычется мордой, лижет…

Курдюков окинул нас влажными глазами:

— Не верите? Спросите нового хозяина Жулика. Прошкин в тот момент на опушке леса стоял и все видел.

Лихой кавалерист вдруг размяк и, не находя нужных слов, только шевелил губами.

После Курдюкова говорить начал политрук Мельников. Он оказался моим земляком. Жил по соседству с Михаилом Шолоховым. В его полевой сумке лежали самые любимые отрывки из романа «Тихий Дон». Вечерами у костра Мельников часто читал бойцам эти сценки. И нужно сказать, читал здорово. Даже в окружении, когда днем мы отсиживались в подсолнечнике, вокруг политрука собиралось много бойцов.

Тонкий, с белым лицом и черными мягкими волосами, политрук в тот прощальный вечер всех нас очаровал. Он рассказывал нам не о себе, а о чудесных людях, родившихся на берегах тихого Дона.

Павел Круглов вспомнил о раненом, с которым он лежал в санбате. Хирург предложил бойцу: «Пока не поздно — обе руки под ножик». Тот взмолился: «Доктор! А как же я париться буду!»

Все в палате засмеялись. Только Иванов тогда серьезно сказал: «Вот он… русский человек!»

Если бы с нами была стенографистка, она вряд ли сумела бы записать речь Миши Круглова. Автомат! В таком темпе передают репортажи о футбольном состязании. А смысл его истории заключался в том, что в первой штыковой атаке Михаил заколол фашиста. Немецкий солдат не успел перезарядить автомат. Но если бы фриц успел вставить новый магазин, он скосил бы Михаила.

— А ведь, поди, Ганс не раз смеялся над русским штыком. А тут и ахнуть не успел, — продолжал младший Круглов. — Когда траншеи заняли, я у убитого взял удостоверение и письма. Вот младший лейтенант Калинкин не даст соврать. Берта давала наказ ему привезти из России шерстяной костюм и бриллиантовую брошку. И поздравляла со скорой победой. Я к тому, что у Берты и Гитлера мозги работают на одной волне…

Пришла очередь и мне поделиться своими переживаниями. Я хотел рассказать о встрече с казаками, над которыми издевались гитлеровцы. Факты разительные. Но мне не удалось и слова произнести. В сумеречном небе, слегка пропитанном розоватостью, Калинкин увидел белые зонтики. Они опускались в пашем тылу.

— Парашютисты! — крикнул Калинкин и пружинисто вскочил.

Была объявлена тревога. Мы сели в машины и понеслись к месту приземления десанта. Быстро стемнело. Это было на руку гитлеровцам. Тем более что и высадились они в болотистом районе. Наша группа развернулась в цепь. Во тьме я видел только ближайших. А в камышах ориентировались по звукам: всплескам воды, чавканью грязи, шуршанию стеблей растений. Перекликаться запрещалось.

Слева от меня тяжело шагал Павел Круглов, а справа — Курдюков. У него имелась ракетница. В каждой группе было по сигнальному пистолету. Условились: кто обнаружит немцев — пустит зеленую ракету.

Шли по кочкам. Часто проваливались. Хватаясь за осоку, резали руки. Лист ее как бритва. К счастью, не было комаров.

Полчаса месили грязь, а сигнала все не было. Вдруг впереди меня в темноте послышалось усиленное кваканье. Октябрь стоял хотя и сравнительно теплый, но мне все же показалось странным, что в такое время лягушки раскричались.

Соседи мои тоже остановились, прислушались. Днем все это выглядело бы не так таинственно. А сейчас за каждым кустом, бугорком чудился «головастик» с автоматом.

Справа, метрах в трехстах, взлетела зеленая ракета. Но выстрелов не последовало. По цепи вскоре передали, что кто-то из красноармейцев запутался в стропах и машинально нажал спусковой крючок. Курдюков тоже набрел на парашют. Стало ясно, что десантники отходят. Их нужно окружить.

Командовал нами вышедший из окружения подполковник. Он, видимо, тоже понял, что мы напали на след диверсантов, и передал команду:

— Флангам ускорить движение вперед.

А с каждым шагом топь становилась все опаснее. В темноте не всегда нащупаешь кочку. Кто-то завяз и попросил помощи. Послышались возня, шлепанье.

И вдруг из тьмы стрекотнул вражеский автомат. Справа от меня кто-то застонал. Вспыхнули осветительные ракеты.

Курдюков, не поднимая головы, сказал:

— Политрук ранен.

Калинкии перевязал Мельникова. Рана оказалась смертельной. Пуля задела череп.

Да, мой земляк вышел из окружения без единой царапинки, а тут, на родной земле, налетел… Не читать ему больше «Тихого Дона». И не осуществится мечта — еще разок повидаться с Шолоховым.

Михаил Круглов, имевший опыт санитара, остался возле умирающего политрука, а мы двинулись дальше. Я попал в трясину. Вытащил меня из нее Павел Круглов. Мы остановились.

Когда вспыхнула очередная ракета, Курдюков на винтовке приподнял над осокой шапку. В ту же секунду над нами просвистели пули. Мы притихли, прислушиваясь.

Вдруг совсем рядом раздался чей-то голос:

— Эй, браток, ты чего это задом наперед идешь?

В ответ раздалась очередь… Началась перестрелка. Мы поспешили на помощь. Тот же с хрипотцой баритон злобно выругался:

— Ах, гад, переоделся!..

Мы не дали парашютистам собраться вместе. Они пытались прорваться каждый в отдельности. Все были в красноармейской форме и с нашими автоматами. Но русского языка не знали. И на этом, как выразился Курдюков, засыпались…

Всю ночь и утро мы вылавливали двуногих жаб. Гитлеровцы отстреливались. Только один из них, проживший десять лет в Чехословакии, сдался в плен. Он показал, что их задача была подорвать наш аэродром, нападать на тыловые части, сеять панику.

Из пятидесяти десантников бесследно пропало только четверо. Они либо утонули в топи, либо в темноте улизнули.

Особисты занялись розыском переодетых диверсантов. А мы помылись в бане, переоделись и похоронили десять погибших наших товарищей.

3

Большой блиндаж. В первом отсеке, который совсем не походил на приемную, мы, группа офицеров, ждем беседы с командующим фронтом. Рядом со мной сидит остроглазый, белозубый полковник. Он доказывает своему соседу, подполковнику с заметным брюшком, что в битве с фашистами наступил великий перелом:

— Теперь группировке немцев не вырваться из кольца. Они ждут помощи и верят, что их выручат. Самоуверенность! Недооценка наших сил…

Артиллерийский гул усилился. Спорившие на минуту притихли, прислушались. Потом снова возобновили диалог. Подполковник пухлыми руками изобразил круг:

— Я не преуменьшаю значения окружения немцев на Волге. Я лишь о том толкую, что рано еще говорить о переломе. Сейчас Гитлер, спасая свой престиж, бросит все свои резервы на выручку Паулюса. Окружить мало. Надо уничтожить. А тут еще бабушка надвое гадала. Ведь под Старой Руссой-то они вылезли из петли.

— Было, было. Но не забывай, что мы стали сильнее…

Их беседу прервал адъютант генерала. Приоткрыв скрипучую дверь, он пригласил:

— Полковник Сошальский!..

Остроглазый, белозубый сосед в поношенном костюме быстро встал и уверенной походкой направился в кабинет командующего.

После Сошальского туда вошел я.

Генерал окинул меня уставшим взглядом и спросил, за что я получил медаль и орден. Выслушав, хотел было что-то сказать, но в это время внимание его привлекла приписка, сделанная возле моей фамилии. Прочитав ее, он поинтересовался:

— Сколько времени командовали полком?

Я доложил. Генерал задумался.

— Да… Маловато.

Он что-то прикинул и толстым красным карандашом внес в список изменение.

— Вот так надежнее… Временно будете замещать командира девятьсот девяносто первого стрелкового полка.

В машине, которую мне указали, уже сидел полковник Сошальский. Его назначили заместителем командира 258-й стрелковой дивизии.

Алексей Андреевич оказался простым, откровенным человеком, не лишенным чувства юмора. О себе он рассказывал с улыбкой:

— Пословица гласит: язык до Киева доведет. А меня «язык» довел до Сталинграда. Вернее, отсутствие «языка». Представьте, мои разведчики не смогли схватить живьем ни одного немца. Это было под Старой Руссой. И вот меня, начальника разведки армии, к ответу: «Где язык?» Пришлось расписаться в своей беспомощности и северо-запад променять на юг…

Он засмеялся и рукой обозначил животик:

— Этот самый подполковник тоже попал в резерв, но его подвел не «язык», а чрево: один чемодан набил сухофруктами, а второй салом и спиртом. Вот начальство и отправило его… поразмыслить.

Об успехах Сталинградского фронта Алексей Андреевич говорил с гордостью. Он твердо верил, что из окружения войска Паулюса не вырвутся.

Я был рад, что мне предстояло служить в дивизии, в которой заместитель комдива сочетал в себе юношескую восторженность с юмором пожилого мудрого человека.

Когда, прибыв во второй эшелон соединения, я проходил мимо артиллерийского парка, меня окликнул военный, весь обвешанный орудийными затворами:

— Товарищ майор! Александр Андреевич!

Голос знакомый, а прокопченное лицо с лохматыми бровями не признать. Но вот кричавший подбежал ко мне и с укором спросил:

— Что ж вы, товарищ майор, своих не признаете?

— Иванов!

Я чуть было не назвал его Палтус. Обнялись. Пошли взаимные расспросы. Его интересовала судьба однополчан.

Я коротко рассказал, как мы выходили из окружения, что Курдюков и братья Кругловы находятся здесь же, на Сталинградском фронте…

— Точно знаю лишь о Калинкине. Он в десантной дивизии…

Я написал полевой адрес своего адъютанта, передал Иванову:

— Ну а ты куда после санбата попал?

— Я-то? — Он указал в сторону артпарка. — Да прямо сюда. Орудийное дело мне по душе. Кстати, какая судьбина постигла моего безотказного «максима»?

Я не скрыл печальную историю с тачанкой.

— Курдюков до последней минуты берег пулемет. Но в окружении многие и головы не сберегли…

Иванов проводил меня до техсклада и, прощаясь, высказал свою думку:

— Нынче Октябрь встретим не иначе как победой. — И вдруг немножко приподнятый тон его сменился на просительный: — Товарищ майор, возьмите к себе в полк. На передовую отпустят. Это не в тыл куда-нибудь…

Я обещал Иванову помочь с переводом. Записал его адрес. В полк ехал с мыслью: «Как-то встретят на новом месте?»

4

991-й стрелковый полк располагался севернее Большой Мартыновки. Им командовал подполковник Пономарев. Он принял меня в своей землянке. В ней было тепло. Беседа наша протекала за чаем.

Пономарев рассказывал о части не без гордости. Она прошла от Москвы до Гжатска с боями. Особенно отличилась под Ельней…

— Но для меня лично, — признался Пономарев, — самое памятное — защита Москвы. Тогда мы входили в состав сорок третьей отдельной бригады. Ею командовал Герой Советского Союза полковник Некрасов. Бригада не только сдержала напор немцев на своем участке, но и сохранила силы для наступления. Победа под столицей вдохнула веру в наши силы.

Испытующий взгляд Пономарева остановился на мне. Его интересовало мое настроение. Потом разговор перешел на самую злободневную и волнующую тему — об окружении войск Паулюса.

— У противника есть еще надежда, — подполковник чайной ложкой ткнул в карту. — Вот здесь… в районе хутора Рычковского немцы упорно удерживают небольшой плацдарм. У них тут переправа. Думаю, что попытаются выручить Паулюса.

В тот час ни подполковник Пономарев, ни я, конечно, не знали, что именно наше соединение и будет участвовать в ликвидации вражеского плацдарма у Рычковского.

Люди 991-го полка мне понравились. Подполковник Пономарев помог мне перевести Иванова в нашу часть.

XXV годовщину Великого Октября мы встретили не без тревоги. Дело в том, что 258-я дивизия, находясь в составе 5-й танковой армии, не раз пыталась опрокинуть противника, захватить переправу на реке Дон, но безуспешно. Не имела успеха и вся 5-я танковая армия на этом направлении.

Ясно было, что немецкое командование не случайно зацепилось за рычковский плацдарм и на берегах Дона значительно усилило группу Холлидта.

На митинге, посвященном Октябрьской годовщине, многие ораторы прямо говорили о нашей ближайшей задаче — очистить левый берег Чира от противника. Настроение у всех было боевое, рвались наступать.

Вражеский плацдарм оказался железным орешком. Раскусить его надо было как можно быстрее, пока враг не подтянул свежие резервы.

И вот Ставка принимает решение — для ликвидации плацдарма создать 5-ю ударную армию и в самые короткие сроки бросить ее в бой, чтобы опередить врага.

Наша дивизия вошла в состав этой армии. Мы начали готовиться к операции, от которой зависело многое.

Занимались в мороз, вьюгу, когда еще не было средств связи, тылов, штаба. Возглавил 5-ю ударную армию опытный военачальник генерал М. М. Попов. Он взялся за дело энергично. Его решительная рука чувствовалась на каждом шагу. Связь он наладил через соседние армии, они же пока снабжали нас провиантом и боеприпасами.

В заботах время не шло, а летело. Наконец у комдива состоялось совещание. 258-й стрелковой дивизией командовал полковник И. Фурсин. Он порадовал нас. Широкой ладонью отогнав дым от собственной папиросы и выдержав паузу, Фурсин сказал:

— Я только что от командарма… Гитлер решил во что бы то ни стало вызволить Паулюса. Группа Холлидта, по данным нашей разведки, пополнилась танками, самолетами, артиллерией и резервными частями…

В Пятую ударную армию включены пять стрелковых дивизий, третий гвардейский кавалерийский корпус и свежий седьмой танковый корпус генерал-майора П. А. Ротмистрова… Задача армии — опрокинуть врага, мощным клином врезаться в центр его плацдарма.

Мы с командиром полка переглянулись: нарушалась обычная, казалось, хорошо проверенная тактика охвата противника с флангов. Но все зависит от места, времени и условий. Было приятно, что необычное решение вытекало из реальной обстановки на рычковском «пятачке».

— Завтра утром, — продолжал комдив, — наступление. Ваша задача — незаметно вывести батальоны на исходные…

В ночь на 13 декабря, проверяя боеготовность подразделений, я встретился с Ивановым. Он снова возглавил пулеметный расчет. В нем кроме Иванова были коммунист Лебедь и еще не известный мне красноармеец Березников. Я познакомился с ним в землянке, прокопченной махоркой, с маленьким оконцем. Пулеметчики ели рыбные консервы. Видимо, до моего прихода Иванов рассказывал о своем Мурманске и о любимой рыбе палтус. Лебедь обратился ко мне с вопросом:

— Товарищ майор, вам не приходилось, случаем, пробовать северную рыбку палтус?

Иванов смутился, очевидно полагая, что сейчас новым товарищам станет известно его прозвище. Но я не выдал его маленькой тайны.

Через два часа 1-й батальон, в который входил пулеметный расчет Иванова, должен был быть в районе хутора Рычковский. Я поинтересовался:

— Сколько у вас лент?

Лебедь и Березников замялись. Как потом выяснилось, Иванов натаскал их со склада столько, что бойцы не знали: говорить правду или нет.

Ответил сам Иванов:

— Товарищ майор, вы уж меня знаете — я без курева, а «максим» без патронов не останемся. Есть чем фрицев угостить.

Он откинул фуфайку, под которой стояло девять коробок с лентами. Я знал, что Иванов напрасно не выпустит ни одной пули. Поэтому ничего не сказал, а только спросил:

— После ранения успел проверить глаз?

— Успел. И не раз. Вот свидетели…

Да, Иванов зря время не терял. Он не только сам тренировался в стрельбе, но и кое-чему уже научил своих помощников.

— Вот погодка завтра будет нелетная, — вздохнул Иванов. — На соколов наших рассчитывать не приходится…

Северный рыбак и охотник отлично чувствовал погоду. Он предсказывал на завтра крепкий мороз. Иванов легко переносил холод. Его беспокоили помощники. Уралец Березников, правда, тоже не боялся стужи. А вот Лебедь все жмется к печурке. Он вырос на юге Украины, как бы не окоченел завтра.

Иванов лично подобрал для расчета полушубки, валенки, варежки и ушанки. Он говорил бойцам:

— Мороз страшен не в бою, а перед боем. Тут двойная дрожь получается: и нутро холодит и снаружи стынь прошибает. Так что потеплее надо одеться для начала. А там и сбросить можно…

Я заметил, что бойцы обычно при старшем командире как-то замыкаются, редко говорят по душам. Иванов был не таким. Глядя на него, и Лебедь с Березниковым раскрылись. Последний оказался большим любителем старины. С детских лет собирал древние монеты, черепки, книги и рукописи. В староверской семье он нашел рукописную тетрадь песен. Редкая память помогла коллекционеру тут же рассказать балладу про солдата с метким глазом.

А Лебедь с ранних лет пристрастился к садам и огородам. Он выращивал мичуринские сорта яблок, груш. Арбузы у него удавались, как он утверждал, с пивной бочонок. За дыню получил районную премию…

Страсть к растениям сочеталась со страстью к футболу. Лебедь мечтал о том, как после войны поедет в Киев и там на стадионе угостит победителей кавунами, похожими на кожаные мячи…

За дверью землянки свистела вьюга, а мне чудилось, что это свистели зрители стадиона. Никто из нас не говорил о предстоящем бое.

5

Наступление на рычковский плацдарм началось на рассвете. 258-я дивизия шла за двумя танковыми бригадами. Наш полк в случае удачи танкистов должен был сразу же захватить переправу через Дон.

Еще перед атакой подполковник Пономарев послал меня в 1-й батальон. Я наблюдал за противником не без опасения: а вдруг он знает о наших намерениях? Но внешне все было спокойно. Немцы изредка выпускали в нашу сторону дежурные снаряды и осветительные ракеты. Кое-где веерами рассыпались трассирующие пули.

Но вот посветлел восточный край неба. В ста метрах можно уже различить траншеи, воронки. Злой предутренний мороз проникал через полушубок, валенки и ушанку. Хотелось потоптаться на месте, похлопать руками, но я не решался нарушить тишину. Минуты ожидания тянулись утомительно долго.

Наконец в глубине нашей обороны загудели моторы и танки двинулись с места. Неприятель всполошился. В небо взметнулись ракеты, освещая дрожащим бледным светом местность. Заговорили противотанковые пушки. Но залпы танковых орудий заглушили их. Удар на этом участке был для гитлеровцев неожиданным. Соединения генерала П. А. Ротмистрова быстро прорвали вражескую оборону. На долю 258-й и 4-й гвардейской дивизий осталось неотступно следовать за тапками, развивать их успех, подавлять отдельные очаги сопротивления.

В центре плацдарма дольше других огрызалось бетонированное пулеметное гнездо. Расчет Иванова установил напротив него свой «максим», и снайпер-пулеметчик подавил огневую точку.

Войска захватили большие трофеи: склады с провизией, воинским имуществом и боеприпасами. Но рассматривать добычу не было времени. На флангах, где наши части наступали без танков, враг оказал серьезное сопротивление.

Одна танковая бригада пошла на помощь кавкорпусу И. А. Плиева, а наша дивизия устремилась к берегам Дона. 991-й стрелковый полк одним из первых вышел на левый берег реки. 15 декабря плацдарм был очищен полностью.

Командарм М. М. Попов вынес благодарность всем участникам боев.

5-я ударная армия оправдала свое название. Операция по захвату рычковского плацдарма вышла из тактических рамок. Мост к спасению группировки Паулюса был окончательно разрушен. Это ускорило продвижение войск Сталинградского фронта и на котельниковском направлении. Судьба многотысячной армии Паулюса была решена.

Сталинградская победа показала всему миру, что в войне наступил коренной перелом. Теперь инициатива переходила к Красной Армии.