1
а бортах машин все чаше стали мелькать надписи: «Даешь Днепр!» Но на пути к великой реке была еще одна небольшая речушка с мирным названием Молочная.
Это последний водный рубеж, пересекающий запорожскую степь с севера на юг. Здесь немцы укрепились сильнее, чем на Миусе. Отсюда дороги шли в Крым и к берегам Днепра.
Командование нашего фронта поставило перед нами задачу — тщательно изучить полосу укреплений на Молочной. По этому поводу я пригласил к себе в блиндаж начальника полковой разведки Николая Михайловича Виноградова. Повар Володя принес нам пару стаканов крепкого чая. Я знаю, что Виноградов любит этот напиток. Позвякивая ложечками, мы ведем деловой разговор. Мой собеседник — щупленький, с каштановыми волосами — говорит медленно. Он не склонен преувеличивать силы противника и все же его оборону по Молочной окрестил «дьявольская крепость».
Вчера в штабе полка допрашивали пленного офицера. Я пришел в тот момент, когда «язык» нарисовал на бумаге голову буйвола и дважды многозначительно повторил одно и то же слово — «Вотан!». Я не понял смысла его информации, а спросить переводчика постеснялся. И вот сейчас Николай Михайлович разъяснял мне, что это такое. Вотан — в древнегерманской мифологии верховное божество — бог ветра и бурь, позднее бог войны. Языческий культ бога Вотана фашисты противопоставили христианству, как религии иудейского происхождения. Знак Вотана — изображение головы буйвола.
— Вот немецкое командование и назвало рубеж по реке Молочная линией Вотана. Понимаете, Александр Андреевич? Тут сам верховный бог взял под свою защиту гитлеровцев!
— И что же Вотан подбросил своим почитателям?
— Сущие пустяки, — улыбнулся Николай Михайлович, — например, триста сорок вагонов колючей проволоки, затем…
И он начал перечислять все, чем располагала неприятельская оборона. Правду сказать, цифры ошеломили меня.
К прорыву этого рубежа мы готовились основательно и протаранили его с великим трудом. Бои были тяжелые, кровопролитные. Немцы действительно дрались здесь как буйволы. И все же наши богатыри одолели «рыцарей Вотана». Только наш полк уничтожил свыше тысячи трехсот фашистских солдат и девять танков.
Пленный обер-лейтенант все разводил руками и охал. Он не мог понять, как русские смогли одолеть неприступную крепость. Ему Виноградов напомнил:
— А как новгородцы под водительством Александра Невского разбили непобедимых ливонских рыцарей? Ведь они, ваши предки, тоже верили, что изображение буйвола на щитах и рога на шлемах спасут их от погибели. Ваша стратегия с гнилым корнем: вы всегда до фанатизма верили и продолжаете верить, что ваше оружие магическое, непобедимое, освященное самим Вотаном. А Вотан, как видите, утонул на дне Молочной.
Мы засмеялись. Офицер промолчал. Он с интересом посмотрел на худощавого русского командира. Ведь ему, воспитаннику вермахта, с детских лет внушали, что Иван — болван. А тут полковой разведчик, типичный Иван, с простым открытым лицом, со славянской округлостью в глазах, своими вопросами и репликами явно загнал чистокровного арийца в тупик.
Но особенно обер-лейтенант выпучил глаза, когда Виноградов поправил пленного, когда тот, приведя широко известное высказывание, приписал его не тому автору.
— Нет, ошибаетесь, — сказал Николай Михайлович, — этот афоризм принадлежит не фельдмаршалу Мольтке, а Клаузевицу. Мольтке лишь перекроил его на свой лад: «Политика, к сожалению, неотъемлема от стратегии…»
Через день обер-лейтенант, уже на допросе в штабе армии, признался, что они, занимаясь в военной академии, прекрасно изучили военную топографию русской земли, но совсем не вникли в душу русского человека, за что и поплатились.
2
Запорожская степь — сплошная равнина: ни лесочка, ни рощи. Места мне знакомые. Это здесь в тяжелую годину мы попали в окружение. Тут я, Ковалев, Курдюков и Калинкин попали под танки Клейста.
Жаль, что сейчас рядом со мной нет Курдюкова. Где-то он сейчас?
На Гуляй-Поле мои глаза невольно искали холмик недалеко от станции Пришиб. Тут остался мой друг Федор Андреевич Ковалев. Мы отомстили за него. А главное, сдержали слово — вернулись…
Вдруг на степной глади в стороне Ивановки зачернели три точки. Они росли. По этому пути в тот трагический день на «эмке» мчался командующий 18-й армией генерал Смирнов. Кучерявый, который вернулся из санбата, посмотрел в бинокль.
— Солдаты…
— Наши или фрицы? — заинтересовался я.
— Кажется, наши…
Я не встречал немцев, выходящих из окружения. Фашистское войско в отличие от нашего напоминает армию наемных солдат. У них строгий, раз и навсегда заведенный порядок: умри, но обедом накорми вовремя; умри, но дай солдату выспаться; умри, но обеспечь наступление поддержкой танками, артиллерией и самолетами. Без офицера солдат не знает что ему делать.
Я убедился, что на войне любая, даже самая образцовая схема управления войсками, любой план сражения или распорядок фронтовой жизни не должны переходить в шаблон. Сила, действующая по трафарету, не имеет успеха.
Наши разведчики, зная пунктуальность немцев во всем, смело действовали в часы их обеда и сна. Наши командиры, зная излюбленные приемы вражеской тактики, нередко использовали это в своих интересах.
Мышление советских воинов гибче, тоньше. И это сказывалось во всем, даже в военной пропаганде. Немецкие листовки, газеты, подделанные под советские, выпускались настолько грубо, топорно, неумно, что вызывали лишь смех над их сочинителями.
Обо всем этом я успел подумать, пока Кучерявый смотрел в бинокль. Но вот он его опустил и предложил махнуть на «козлике» навстречу трем неизвестным воинам. Ими оказались Иванов и братья Кругловы. Их потянуло к месту давней трагедии. Тогда соединения Клейста решили судьбу нашей армии не без авантюризма. Ведь они прорвались к нам в тыл одними танками да машинами, груженными боеприпасами и бензином. Пехоты не было. И окажись гут наши артиллерийские заслоны и другие противотанковые средства, врагу бы несдобровать. А у нас даже радиосвязь не сработала как следует.
Наш «козлик» остановился там, где братья Кругловы один на один встретились с немецкими танками. Павел и Михаил рассказали Иванову, как вывернулись из-под гусениц.
Мы помянули добрым словом Андрея Курдюкова, который научил Кругловых да и многих других бороться с танками, и разошлись.
96-я гвардейская стрелковая дивизия держала путь к никопольскому плацдарму, который немцы все еще удерживали на левом берегу Днепра. Наш полк временно находился во втором эшелоне, что нам и позволило совершить небольшую экскурсию к месту прежних боев.
Теперь наши роли переменились: мы наступали, а противник отходил. Однако он был еще сильный.
Его 9-я и 17-я пехотные дивизии прочно зацепились за левый берег Днепра, и столкнуть их в реку не так- то просто. Пленный солдат Отто показал, что у них много и орудий, и танков.
Ставка вермахта еще на что-то надеялась: плацдарм сохранялся для «решающего контрнаступления на Донбасс».
Однако ни приказы Гитлера, ни мощные укрепления, ни февральская грязь — ничто не спасло фашистов. Они были сброшены в Днепр.
Правда, первая наша атака не принесла успеха. Мы понесли большие потери и отошли. Комдив предоставил нам ночь на подготовку. Но солдаты рвались в бой вечером. Я обратился к комдиву с просьбой разрешить повторить атаку с наступлением темноты. Он не стал возражать.
Ночные удары решили исход борьбы в нашу пользу.
Верховный Главнокомандующий за ликвидацию никопольского плацдарма объявил благодарность всему личному составу фронта, который теперь именовался 4-м Украинским.
3
Вечерняя зорька уже догорала, когда лейтенант Кучерявый, забравшись на голый тополь с разбитым скворечником, радостно закричал:
— Вижу Днепр! Товарищ подполковник, Днепр! Рукой подать…
Под деревом повар Володя, орудуя финкой, вскрывал консервную банку. Он попросил Василия:
— Так принеси водички к чаю!
Со стороны чудом уцелевшей хуторской хаты донеслась раздольная украинская песня:
Это запел Петр Сигал. Ему подыгрывал на гармошке Масюк. Они явно настроились отдохнуть. Да все мы не против плотно поесть, побаловаться чайком и как следует выспаться.
Однако не успел Володя накрыть «стол» под крышей полуразрушенного сарая, как прибежал радист и передал мне срочную радиограмму от нового командира дивизии Сергея Николаевича Кузнецова. Энергичный слог приказа подсказал мне, что теперь ни нам, ни врагу не будет передышки.
Вот его текст: «Преследование противника не прекращать. Вперед стремительно. Направление — Зеленая Вторая, Малая Лепетиха, Ново-Александровское, Предусмотреть средства для форсирования Днепра с ходу. Захватить на правом берегу плацдарм, на участке Н. Рогачик и сев. Каиры».
Начальник штаба быстро развернул карту. В указанном районе ширина реки до семисот метров. А у нас никаких переправочных средств.
— Один выход, — заключил Иван Алексеевич Алехин, — навалиться на плечи противнику…
Я думал об этом же. И как ни соблазнял нас Кучерявый подогретыми консервами, мы с начальником штаба, хотя и были голодны, немедленно вызвали вернувшегося в полк после ранения командира 2-го батальона Александра Ивановича Смолякова и втроем стали разрабатывать план преследования.
Из хаты с разбитыми стеклами все еще доносилась песня.
Пели минометчики, которые будут поддерживать батальон Смолякова. Внезапно мелодия оборвалась. Видимо, ее прервал командир, чтобы сообщить бойцам задачу.
«Ничего, — подумал я, — допоют на правом берегу Днепра».
А германское командование и Днепровский вал объявило неприступным.
Что говорить, водный рубеж в самом деле размашистый. А тут еще погода подкачала. Мы рвемся к Днепру, каждая минута на счету, а дождь все дороги размыл. Кругом грязь, бурные потоки. Было легче ногу вытащить из сапога, чем сапог из грязи. Шинели тяжелым грузом давили плечи. Их выжимали, выкручивали. Машины буксовали. Липкий чернозем забивал ходовую часть танков.
Начальник артиллерии майор Овтин доложил мне, что темп продвижения орудий пятьсот метров в час.
Чувствую, что с утра не сумеем форсировать Днепр. День уйдет на поиски скрытых подходов к реке, подтягивание подразделений, сбор переправочных средств. Пока у нас было всего восемь полупонтонов, захваченных батальоном Смолякова у немцев.
Алехин сказал, что полковой инженер нашел в Верхнем Рогачике местного жителя, который знает, где спрятано около двадцати лодок рыболовецкого колхоза.
Этих средств мало. При таком положении форсировать Днепр лучше было ночью. Со мной соглашаются замполит Олейник и начальник штаба Алехин. Сказал им, что надо сделать в первую очередь, а сам на «виллисе» направился к балке, где бойцы Смолякова вышли к Днепру. Через каждые триста — четыреста метров машина застревала, и автоматчики помогали ее вытягивать.
Наконец добрался до берега реки. Там увидел новенькие трофейные лодки. Командир саперного взвода лейтенант Шерстнев, вытирая рукавом мокрое лицо, познакомил меня со своим «хозяйством».
— Товарищ гвардии подполковник, если вода тихая, то, пожалуй, каждая по пятнадцать бойцов выдержит…
Я подсчитал, и вышло, что нужны еще переправочные средства. Распорядился добыть. Затем вошел в широкую полосу камыша. За сухими желтыми стеблями проглядывала вода. На ней всплески от автоматной очереди. Пули не долетали до зарослей. Это неплохо, но какая тут глубина? Лодка сразу пойдет или придется тащить по мели?
Комбат тоже не знает. Он еще не замерял. Подползаю к группе бойцов и выясняю, кто из них умеет плавать.
— Я бывший моряк, — отозвался солдат с крупными чертами лица и, не поднимаясь, слегка козырнул: — Гвардии рядовой Бобров.
— А ну-ка разведай, где тут по шею, а где с головой, — поставил я ему задачу и удивился тому, с какой быстротой Бобров разделся.
Противник держал наш берег под обстрелом крупнокалиберных пулеметов. В полный рост идти было рискованно. Бобров, нагой, перевалился через бруствер и, как бревно, скатился к урезу воды. Он немного прополз по мелкому месту, потом скрылся с головой. Но вот показались его руки, за ними — черная голова.
— Ну как? — нетерпеливо спросил я.
— Метра два с половиной, — ответил Бобров.
— А ну давай дальше, метров на пятьдесят.
Несмотря на стужу, он, набрав воздуха, снова скрылся под водой. Морская закалка пригодилась воину. Он добросовестно обследовал довольно большой участок. Место оказалось подходящим для отвала переправочных средств.
Бобров приполз в окоп весь измазанный суглинком. Друзья растерли его. Когда он стал одеваться, шальная пуля попала ему в бедро. Мы оттащили Боброва в укрытие, где ему оказали первую помощь, затем отправили в медпункт. В тот же день Бобров был представлен к награде.
Весь день мы готовились к ночным действиям. Мне вспомнилась осень сорок первого года, когда наши подразделения переправлялись через Днепр и разбили в Горностаевке румынскую бригаду. Прошлый опыт пригодился…
По моему указанию полковой инженер капитан Бакунов разобрал два сарая и саперы сделали небольшой паром для переправы батальонной артиллерии.
В полдень над нами пролетела «рама» — верная предвестница артобстрела или бомбежки. Я приказал— всем батальонам соблюдать предельную маскировку. Командир 1-го батальона капитан Страшевский не успел увести подразделение с полевой дороги, и оно попало под обстрел вражеской артиллерии.
Справа от нас к Днепру вышли части 50-й гвардейской стрелковой дивизии. Утром один из полков соседей попытался форсировать реку, по безрезультатно. Враг встретил его с берега и острова массированным огнем. Мы к этому времени завершили рекогносцировку. Выяснилось, что в этом месте в Днепр вливаются Конка и Писпильня, а между ними находится остров, который противник превратил в боевой форт.
Правда, обойти его нетрудно, но с правого берега он прикрывался подразделением, расположенным в Михайловке. Я попросил комдива помочь нам — блокировать огнем этот населенный пункт.
С. Н. Кузнецов усилил наш полк 234-м гвардейским артиллерийским полком. Им командовал Владимир Васильевич Роскошный. Он еще на реке Миус и на Саур-Могиле показал образцы взаимодействия с пехотой. Рослый, с крупными чертами лица и темными волосами, он одной своей внешностью вселял веру в «солидную поддержку». Характер у него был веселый. В тихие минуты Владимир Васильевич любил попеть. Особенно хорошо исполнял он песни «Темная ночь» и «Давай закурим».
Майор Роскошный отлично знал этот край. До войны он объездил всю Украину, часто бывал в Крыму, где жила его мать. С ним я часто советовался, как лучше приспособиться к местности.
Вот и сейчас Владимир Васильевич одобрил мой выбор участка переправы и обещал подавить орудия противника, замаскированные в садах Михайловки.
Пять дивизионов полка ползли по грязи как улитки. Роскошный обещал, что к вечеру они займут огневые позиции. И, как всегда, сдержал слово. Ровно в восемь он доложил, что орудия уже стоят на месте и пристрелялись. К этому времени и артиллерия полка была готова к выполнению задачи.
Люди потрудились крепко, устали, и я дал им возможность отдохнуть. Форсирование назначили на полночь.
Два часа из оставшегося времени мы с Алехиным использовали для организации взаимодействия внутри части.
1-м батальоном командовал капитан Страшевский. Он старался всегда обходиться своими силами и почти никогда не просил поддержки или помощи. Я направил в его батальон замполита полка Олейника.
2-й батальон возглавлял ветеран части Смоляков. У него храбрость сочеталась с осторожностью. Задачи он выполнял всегда с некоторым запозданием. Поэтому я решил переправиться на правый берег вместе с ним. Сегодняшняя операция требовала точности во всем.
В командование 3-м батальоном временно вступил капитан В. А. Сурков. Василий Алексеевич очень быстро показал себя с самой лучшей стороны, и я не случайно поручил этому подразделению первым форсировать Днепр.
Когда время стало приближаться к двенадцати, Сурков направился к воде. Неуклюжий, мешковатый, он казался ленивым, настороженным до трусости. А на деле в момент опасности Василий Алексеевич обычно действует энергично, дерзко, находчиво. Я за него не волновался.
Он говорит:
— Товарищ командир полка, как только достигнем берега — дам сигнал…
В темноте я не видел его лица, но по голосу чувствовал, что Сурков уверен в успехе.
3-й батальон погрузился на лодки и поплыл…
Потянулись томительные минуты. Все, кто в этот час были у реки, до боли в глазах всматривались в черную даль. Каждый шорох, всплеск напрягал наши нервы до предела. Только бы не заметил враг, только бы взвилась зеленая ракета.
А вот и она! Вслед за нею днепровскую ночь прошила длинная трассирующая очередь.
— Сурков высадился!
Мой голос заглушила артиллерийская канонада. Наши орудия ударили по вражеским позициям.
Переправа началась. Неприятель яростно огрызался. От множества огней, отраженных в реке, стало светло. Между лодками вздыбились фонтаны воды, засвистели осколки.
Противник, очевидно, решил немедленно сбросить десант в Днепр. На батальон Суркова обрушились мины, гранаты, автоматный ливень. Но бойцы стремительной атакой потеснили гитлеровцев и прочно зацепились за берег. Тотчас же к ним на помощь поспешили батальоны Страшевского и Смолякова. Я отправился вместе с ними.
Через некоторое время рядом с лодкой, в которой кроме меня находились адъютант Кучерявый, радист Литвинов и два связных, раздался взрыв. Взметнувшаяся волна захлестнула нас. Один солдат оказался за бортом. Мы втащили его в почти затопленное суденышко. Раненых не оказалось. Кое-как тряпьем заделали пробоины и чем попало принялись вычерпывать воду.
Река кипела от снарядов и мин. Мимо проплывали доски, разбитые плоты, люди…
Наконец достигаем берега, выскакиваем на него, ищем укрытие. Рация цела. Литвинов докладывает:
— На волне — «Третий».
«Третий» — это Сурков. Он в двух-трех словах сообщает самое главное. Первая позиция обороны противника прорвана. Слева батальон Страшевского, справа— Смолякова. Плацдарм по фронту полтора километра…
Продвигаемся вперед. На колючей проволоке доски, шипели и несколько убитых гвардейцев. Дальше — минное поле. Нас обгоняют только что переправившиеся вплавь. Мы тоже прибавляем шаг. Бой в разгаре. Полк продолжает теснить немцев и к половине пятого утра подходит к Михайловке.
Первая часть задачи выполнена. Теперь нужно принять меры, чтобы удержать отбитое.
Вот она, Правобережная Украина! Давно ли здесь зрели богатые урожаи, а девчата и парубки выходили вечерами на днепровские кручи попеть, полюбоваться закатами? Оккупанты оплели землю колючкой, молодежь угнали на каторжные работы в Германию, а нас пытаются утопить в реке. Но этому не бывать.
Утром саперы наладили паромную переправу. Первыми ею воспользовались артиллеристы, затем минометчики.
Все усилия полка я направил на захват дороги Украинка — Ново-Александровка.
Радист Литвинов доложил, что меня вызывает командир дивизии. Переключаюсь на его волну и получаю приказ: сломить сопротивление противника в опорном пункте Михайловка.
Перед нею окопался батальон Страшевского. Пытаюсь связаться с ним, но его рация молчит. Что случилось? Литвинов переключился на запасную волну, и опять безрезультатно.
Дал команду Суркову и Смолякову выйти на рубеж Писпильня. Тем временем Кучерявый узнал, что Страшевский по-прежнему ведет бой на окраине Михайловки. Но почему с ним прекратилась связь? Посылаю связного. До Михайловки два километра. Подтягиваю другие батальоны, минометчиков и противотанковую батарею поближе к Страшевскому.
Когда гитлеровцы особенно сильно насели на него, наши орудия вдруг замолчали: кончились снаряды. Паром с боеприпасами почему-то плывет вниз по течению. Видимо, случайные осколки убили тех, кто им управлял. К счастью, паром прибило к правому берегу, где находились гвардейцы. Они на руках, на плечах по грязи несут снаряды на огневые позиции.
Михайловка все еще в руках фашистов. Они мешают работать переправе, ведут артиллерийский огонь по подходящим колоннам 50-й гвардейской дивизии.
Комдив запрашивает: «Кто в Михайловке? Почему не взята?» Я с ротой автоматчиков передвинулся к реке Писпильня. Гвардейцы пока занимают лишь окраину Михайловки. Противник не дает им поднять голову. Огневые точки гарнизона не подавлены.
Только к вечеру заговорили наши орудия и минометы. Но к этому времени и враг получил значительное подкрепление. Подразделениям Суркова и Страшевского пришлось не наступать, а отбивать атаки.
К ночи немцы несколько приутихли. С болью в сердце доложил комдиву, что Михайловка огрызается пуще прежнего. Генерал сказал: «Сейчас приеду».
Вскоре он появился на плацдарме. Это моя первая встреча с Сергеем Николаевичем Кузнецовым. В немецкий блиндаж, который я занял, он вошел в полной генеральской форме, подтянутый, плечистый. Свет от малюсенькой коптилки упал на его плечи, оставив лицо в тени. Я подготовился к разносу. Приказ не выполнил, противник контролирует переправу… В общем, ругать есть за что. От волнения у меня пересохло в горле, и я невнятно доложил генералу о положении дел.
Кузнецов вошел в полосу света, и я увидел его открытое лицо с приветливой улыбкой. У меня отлегло от сердца. Сергей Николаевич поздравил с победой…
— Теперь за вашим полком вся дивизия выйдет на простор Правобережья…
Он подал руку и неожиданно подмигнул:
— Еще раз поздравляю! Надевайте на погоны по третьей звездочке, товарищ гвардии полковник.
Только что меня знобило, а теперь бросило в жар. Я совершенно растерялся. Он усадил меня к столу, вынул портсигар и, угощая папиросами, незаметно перешел к деловой части.
Оказывается, он уже знал, что наш паром с боеприпасами не подоспел ко времени и что гарнизон Михайловки получил сильное подкрепление…
— Ваша задача — за ночь перетащить лодки с Днепра на Писпильню. А утром, подтянув орудия и минометы с боеприпасами, с трех сторон охватить Михайловну…
Есть люди, которые одним своим присутствием, словом вносят спокойствие, радостное настроение и желание преодолеть все препятствия. От их воздействия любое задание становится преодолимым. Таким был и генерал-майор Кузнецов.
Последующие встречи с ним окончательно убедили меня в этом. Отдавая то или иное приказание, Сергей Николаевич тут же советовал, как лучше его выполнить. Его дружеский упрек за какую-нибудь провинность действовал сильнее разноса. В обращении с нами он был прост, радушен, но никогда не изображал добрячка. Свои знания, богатый опыт щедро отдавал другим. Мне и сейчас часто вспоминаются его занятия или разборы учений, проводимые им перед боем. Мы, командиры, высказывали разные решения. Одни — толковые, другие — не очень, а третьи — совсем неумные. Однако не было случая, чтобы он кому-нибудь сказал: «Ваше решение глупое». Терпеливо выслушав, Кузнецов обычно замечал: «Мне кажется, в данной обстановке лучше всего принять такое решение. И вот почему…»
И каждому из нас были видны свои недостатки.
Генерала любили и уважали все. Когда его наградили орденом Ленина, вся дивизия чувствовала себя по-праздничному. Все мы, от командира до рядового, в тот день брились, стриглись, приводили в порядок обмундирование.
После его приезда к нам саперы быстро перетащили лодки на Писпильню. На рассвете началась переправа через стометровую ширь реки.
Враг поджидал нас и сразу же открыл ураганный огонь. При форсировании погиб Валерий Иванович Страшевский. Много бойцов утонуло. И все же противник не смог сдержать наш натиск. Михайловну ему пришлось оставить.
Пехоте крепко помогли артиллеристы Роскошного. Находясь в первых рядах наступающих, командир полка сам корректировал огонь.
Мы с заместителем по политической части Олейником тоже находились среди солдат и вошли в горящее селение вместе с первыми подразделениями.
В самый критический момент боя 3-я стрелковая рота осталась без командира. Его заменил заместитель командира 1-го батальона старший лейтенант Прошкин и успешно отбил танковую атаку противника.
Дом за домом, квартал за кварталом освобождалась Михайловка. Враг то и дело контратаковал. Был такой момент, когда мы наскочили на огнеметные танки. Я не успел спрятаться за угол глинобитной мазанки, как машина появилась прямо передо мной. Лязгая гусеницами, она надвигалась, страшная, огнедышащая.
Вдруг из пылающей хаты выскочил незнакомый боец и бросил связку гранат под танк. Машина дернулась и закружилась на месте.
Герой не успел уйти от смертоносной струи, сгорел. Я так и не узнал фамилии своего спасителя.
Наконец противник стал сдавать, попятился назад. Наши артиллеристы отрезали ему путь. Отрезали навсегда.
Грязные, усталые, обгоревшие, в окровавленных повязках. гвардейцы закреплялись на новых позициях. Едкий дым, стлавшийся по селу, затруднял дыхание.
В этом бою мы понесли большие потери.
После войны погибшим за освобождение Михайловки благодарные сельчане поставили памятник.
В полдень, когда еще не были подсчитаны трофеи и пленные, я доложил комдиву о взятии Михайловки. Сергей Николаевич поблагодарил за выполнение боевой задачи и дал понять, что теперь днепровский плацдарм открывает 5-й ударной армии дорогу к Южному Бугу.
Я невольно взглянул на карту, увидел извилистую ленту реки и треугольник железных дорог, где крупной точкой был обозначен центр Николаевской области.
4
Очень часто сражениям предшествуют местные бои за населенные пункты. Трое суток мы дрались за Украинку. Более десяти раз село переходило из рук в руки. И только в последнюю ночь февраля полк очистил его от немецкого гарнизона. Украинка догорала. Домов фактически не было. Однако мы все как-то особенно переживали радость нашей победы. Начштаба Алехин сказал:
— Украинка. Символично!
Приближался праздник 8 Марта. И парторг полка капитан Башкиров составил большой список наших героинь. В дивизионном клубе намечалось торжественное собрание, вручение наград, подарков и выступление участников художественной самодеятельности. «Бригаду, штурмующую души» возглавлял профессиональный певец Иван Павлович Донин. Он пришел в нашу дивизию из Государственного академического хора Союза ССР, руководимого А. В. Свешниковым.
К опытному и душевному руководителю тянулись способные, одаренные воины. Однако не все имели возможность выступать на сцене — «затирали» боевые дела. К участию в праздничном концерте Башкиров стремился привлечь как можно больше девушек. Пулеметчица Рая Халянина, например, с одинаковым мастерством владела и «максимом» и художественным словом. Ока хорошо читала стихи. Но на этот раз ей некогда было ходить на репетиции.
— Вы уж без меня, — попросила Рая.
В нашей части было немало женщин, которые наравне с мужчинами тянули лямку войны, проявляли героизм. Москвичка Лидия Соболева пришла на фронт добровольцем и охотно возглавила работу санитаров на переднем крае. Ни опасность, ни холод, ни грязь, ни число раненых — ничто не пугало ее. Все бойцы полюбили эту мужественную девушку. Однажды ее задел осколок. Но она не ушла с поля боя, а продолжала перевязывать раненых.
Лида мечтала послушать пение Ивана Павловича Донина. Однако получилось так, что в тот день надо было дежурить возле тяжелораненого гвардейца. И Соболева добровольно осталась в санбате.
А сколько заботы и любви дарили больным славные санитарки Зина и Вега, фельдшер Козеева, младший врач полка Нина Павловна Воскресенская! Многие девушки спасали жизнь воинам, отдавая им свою кровь. Так, на берегу реки Миус раненый лейтенант, потеряв много крови, впал в шоковое состояние. Консервированной крови не оказалось, тогда санинструктор Катя Харькова дала свою… Она же в трудную минуту пришла на помощь и известному в нашей армии разведчику Василию Гостеву.
Телефонистку Лидию Корневу наградили медалью «За боевые заслуги». Во время одного из ее дежурств немцы открыли сильный огонь из тяжелых минометов. Блиндаж, в котором размещалась телефонная станция, буквально шатался, сквозь бревенчатый накат сыпалась земля, разрывы глушили Корневу. Стол и телефонный аппарат ходили ходуном, а Лида продолжала держать связь между штабом полка и батальонами.
Да, нашим женщинам мужества не занимать.
Еще ярче они проявили себя в тылу. Кто бы только подсчитал, сколько мужчин смогли взяться за оружие благодаря тому, что женщины пришли на заводы, работали в колхозах!
Международный женский день мы отметили хорошо. Был доклад, состоялся интересный концерт. Только я на нем расстроился.
Когда по просьбе зрителей сводный хор исполнил популярную в то время песню «Катюша», я ушел. Слова ее «Поплыли туманы над рекой» напомнили мне о гибели Страшевского. Ведь раненый комбат утонул потому, что совсем не умел плавать. И я стал думать над тем, что в подготовку офицерского состава следует ввести железное условие: сто метров не проплыл — не выйдешь из училища. Можно смириться с такой гибелью солдата, которого мобилизовали, научили стрелять из винтовки, бросать гранату и — быстро на фронт. Но ведь Страшевский окончил военное учебное заведение. Кто же теперь в ответе за его смерть?
Недаром говорят, что беда одна не приходит. В эти дни враг отнял у нас еще одного героя. Пуля сразила командира 2-го батальона Александра Ивановича Смолякова.
Подразделение атаковало хутор Костромин. Телефонной связи не было, и капитан руководил ротами, находясь на поле боя. И даже когда уже был ранен в грудь, закрывая ладонью рапу, он продолжал управлять батальоном. Лишь в конце атаки Александра Ивановича оставили силы, и он рухнул на землю. Посмертно его наградили орденом Отечественной войны. Это был шестой его орден.
В час похорон Смолякова ко мне подошли его солдаты Иванов и братья Кругловы. Глаза их были сухие, но говорить они не могли. Только по тому, как они сжимали в руках автоматы, было ясно, что эти люди отомстят за любимого комбата.
Чуя свою погибель, гитлеровцы все больше зверели. В Чернополье они с факелами рыскали по селу, поджигали дома. Людей, загнав в стог сена, тоже подпалили. В тех, кто пытался бежать, — стреляли. Так погибли пятьдесят пять ни в чем не повинных чернопольцев.
Зверства фашистов накаляли души бойцов, и они били врага нещадно.
На подступах к Николаеву противник сильно окопался в поселке Детская Коммуна. Бой затянулся. На второй день к немцам подошла помощь. И все же они были разбиты.
Помогли разведчики Сергея Кораблева. Они отыскали неприкрытое болото, которое неприятель, видно, считал непроходимым. Под покровом ночи капитан Василий Сурков провел через него две роты, а утром внезапно ударил во фланг обороняющимся. Зажатые в «клещи», они не устояли и побежали на запад. Путь на Николаев был открыт.
Из всех рубежей, пройденных нами, николаевский самый совершенный. И это объясняется не только тем, что Николаев — один из крупнейших промышленных центров юга Украины, что он железнодорожный узел и морской порт, но и гем, что николаевский рубеж прикрывал Одессу и Крымский полуостров.
От судьбы Николаева зависела судьба немецких группировок, сосредоточенных на южном приморском фланге. Поэтому противник заблаговременно создал на подступах к Николаеву четыре сильно укрепленных оборонительных обвода, а вдоль всего переднего края обороны установил проволочные заграждения, в три- четыре ряда металлических кольев, заминировал все подходы к предполью.
Из штаба армии Н. М. Виноградов привез схему вражеской обороны. Начальник полковой разведки подробно рассказал о характере укреплений.
Первый обвод проходил несколько восточнее Гороховки, полигона и продолжался далее на юг…
— Он состоит, — пояснял Николай Михайлович, — из систем прерывчатых траншей глубиной до двух метров, со стрелковыми и пулеметными ячейками, блиндажами, перекрытыми толстыми листами котельного железа, взятыми на местном судостроительном заводе, двутавровыми швеллерами и железобетонными плитами…
Второй обвод тянулся юго-восточнее железнодорожной станции Гороховка и поселка Водопой.
— Здесь система укреплений примерно такая же.
Третья линия прикрывала западную окраину Мешково-Погорелово.
— И тут та же картина. А вот четвертый рубеж! — Виноградов провел карандашом через городское кладбище до берега Бугского лимана. — Противотанковые рвы, металлические ежи и надолбы высотой до полутора метров. Затем окопы, дзоты и минные поля… Огневых средств — уйма.
Николай Михайлович на минуту умолк, потом добавил:
— Кстати, показания Отто подтвердились. У них новая противотанковая граната «Бленд-кернер». Что значит ослепляющая и удушающая. Это стеклянный сосуд яйцевидной формы. Но не думаю, чтобы она удержала наши танки.
5-я ударная армия наступала во взаимодействии со 2-м гвардейским механизированным корпусом, которым командовал мой однофамилец генерал-лейтенант К. В. Свиридов. В это соединение входила испытанная в боях 37-я танковая бригада.
Да и общая обстановка на юге Украины сложилась для нас благоприятно. Теперь нам не приходилось беспокоиться за правый фланг. Там успешно наступали войска 3-го Украинского фронта.
Красные стрелы на картах устремились к Николаеву не только по суше, мы еще взаимодействовали с моряками Черноморского флота. Это была хорошо продуманная операция. Она-то и определила успех всех наступающих частей, в том числе и нашего полка.
5
Надвигалась ночь. Над передним краем обороны навешивались первые «фонари». Они освещали впереди нас мартовские лужи и непролазную грязь. Весенняя распутица явно не ко времени. Но шутки гвардейцев не прекращаются. Кучерявый смеется:
— Говорят, мина, намокнув, становится добрее!
У Василия смышленые, чуть раскосые глаза. Он подмигивает повару.
— Володя, ты продумал меню в честь освобождения Николаева? Суп судостроительный, котлеты по-николаевски, а на третье — «гвардейский салют», — он пальцами изобразил чарочку.
Этот разговор происходил буквально за несколько минут до атаки. Я давно заметил, что бывалые воины перед боем никогда не говорят о нем.
Ровно в десять вечера передовые подразделения полка завязали бой на окраине поселка Водопой. Второй обвод оказался действительно мощным барьером. Продвигались мы тут метрами.
Только к восьми утра батальон капитана В. Суркова прорвался через все «рогатки». Исход боя решили наши «боги войны» — артиллеристы и минометчики.
Особенно отличилась рота 82-мм минометов, которой командовал Александр Иванович Богуславец. Офицерское звание он получил на войне. Его боевая учеба проходила на полях сражений начиная с Подмосковья. В полку его знали как минометного снайпера, отличного футболиста и веселого человека.
Сейчас Александр Иванович живет в своем родном городе Киеве. У него жена, дети и самый дорогой сосед— однополчанин Петр Григорьевич Сигал. Все бывшие «боги войны» — Юрченко, Богуславец, Овтин и Сигал — переписываются, навещают друг друга, дружат семьями и меня не забывают. Их письма помогли мне восстановить многие события.
На подступах к Водопою в одном из полуразбитых домов секретарь комсомольской организации полка гвардии капитан Мартынов собрал заседание комсомольского бюро. На повестке дня один вопрос — о задачах комсомольцев полка в боях за освобождение города Николаева. Каждый из членов бюро представлял серьезность вопроса. Предшествующие схватки с неприятелем показали, что везде и всюду он обороняется упорно.
Докладчик говорит, что гвардейцы не раз отличались в боях за освобождение Родины. Сотни комсомольцев награждены правительственными наградами.
— Вспомните героев Саур-Могилы, разведчиков Сергея Кораблева, молодых воинов первого батальона, которые первыми форсировали Днепр, — обращается к присутствующим Мартынов. — Они должны быть примером для каждого из нас.
Вожак молодежи призвал членов бюро сделать все, чтобы приумножить боевую славу своего полка, чтобы во время штурма Николаева комсомольцы были в первых рядах атакующих.
После Мартынова слово берет командир взвода 2-й минометной роты лейтенант Миносян.
— Бойцы нашего взвода готовы метким огнем поддержать бой пехоты. Мы будем достойным примером для всех…
Сержант Пушкарев заверил бюро, что комсомольцы 5-й роты первыми ворвутся в Николаев.
Лейтенант Аня Козева, подавшая заявление в партию, торжественно сказала:
— Я клянусь, что оправдаю доверие комсомольцев полка, которые дали мне рекомендацию в партию… Не пожалею жизни ради освобождения любимой Отчизны.
Слово у Ани не расходилось с делом. Перед самым наступлением Козева была удостоена правительственной награды. Никто не сомневался, что и в боях за Николаев она будет в первых рядах.
Решение приняли короткое: воспитывать у комсомольцев смелость и решительность; личным примером увлекать вперед отстающих; приказ командира выполнять, не жалея жизни.
За эти пункты все члены комсомольского бюро проголосовали единогласно.
К вечеру 27 марта 293-й гвардейский стрелковый полк основными силами прорвался к окраинам Николаева и оказался перед надолбами четвертой полосы укреплений. Немцы все еще верили, что этот обвод русским не преодолеть, и оказывали ожесточенное сопротивление. Их авиация обрушила на нас сильные штурмовые и бомбовые удары.
Но, несмотря на все потуги противника, его «неприступный вал» продержался всего девять часов. К полуночи подразделения нашей части пробились на Херсонскую улицу. Бойцы батальона Суркова и Гарина действовали небольшими группами, прокладывая себе путь гранатами и автоматными очередями.
Пулеметчики Иванов и Лебедь установили «максим» на втором этаже одного из каменных домов и контролировали всю улицу. Их меткие очереди в любом месте настигали гитлеровцев, выбегающих на панель. Но вот в здании загорелась перегородка. Иванов остался у пулемета, а Лебедь бросился тушить пожар. Вооружившись железной трубой, он отбивал доски, срывал обои, боролся с пламенем.
Вдруг Николай Иванов крикнул;
— Не тронь, пусть дымит!
Лебедь заглянул в окно и сразу все понял. На перекрестке крутил башней вражеский танк. Он выискивал так мешавшую им огневую точку, но никак не мог определить, где находится расчет. На горящий дом немцы не обращали внимания. Клубы дыма заволакивали смотровые щели машины. Тогда откинулась крышка башенного люка. Только на миг высунулась оттуда голова офицера. Этой минуты Иванов ждал терпеливо. Он тотчас же нажал на гашетки, и фашист, как мешок, тяжело сполз вниз. Николай Иванов был так увлечен стрельбой, что не заметил, как под ним загорелся деревянный пол. Выход из пламени был только через окно. Лебедь связал две пулеметные ленты и спустился по ним на тротуар, затем принял от Иванова «максима». И только после этого внизу появился Николай Иванович, весь прокопченный, потный.
О том, как ему, северянину, удалось выдержать такую жару, Иванов потом не сказал ни слова, а вот что «максим» не перегрелся и работал безотказно — об этом он поведал мне с огромным удовольствием.
Бой продолжался. Командир дивизии приказал во что бы то ни стало захватить целым и невредимым мост через Южный Буг. Стали срочно формировать группу добровольцев. В это время на глаза мне попались братья Кругловы. Они вели пленного обер-лейтенанта и трехлетнего мальчугана, родителей которого расстреляли фашисты. Сиротку тут же взяли к себе медсестры. А Михаил и Павел были включены в состав штурмовой группы. Старший Круглов и возглавил ее.
Мне было известно, что с моря в прибрежный район города высадился наш морской десант. Он бесшумно снял часовых и занял здание нового элеватора. Моряков было шестьдесят семь. Командовал ими старший лейтенант Константин Федорович Ольшанский. Группа отбила 18 атак противника, но и сама понесла тяжелые потери. В живых остались только десять матросов, и те раненые. Однако они еще вели огонь.
Я рассказал об этом Кругловым. Они заверили, что будут действовать так же смело и решительно.
Пробиться через боевые порядки неприятеля сразу не удалось. Решили подождать темноты. К вечеру одно из подразделений 3-го батальона выбило гитлеровцев из водонапорной башни. Пять уцелевших автоматчиков, засев в окопах, мешали передвижению гвардейцев. Комсомолец рядовой Скворцов незаметно подполз к ним и первым выстрелом уложил одного солдата. Это был последний патрон в автомате Скворцова. Он выхватил саперную лопатку, кинулся в траншею, и, прежде чем немцы опомнились, лопаткой нанес им смертельные удары.
Опускалась ночь. В небо все чаще стали взлетать осветительные ракеты. Во многих местах бушевали пожары. При такой иллюминации добровольцам во главе с Кругловым трудно было действовать. Их каждую минуту могли обнаружить. Вскоре генерал-майор Кузнецов снова вызвал меня к рации. Он потребовал как можно скорее захватить Варварский мост.
— Повторяю, взрыва не допустить. Захватить целым. Чего бы это не стоило!..
Я понял, что эту задачу нельзя решить только одной группой, и вызвал по радио капитана Гарина. Его батальон согласно плану операции должен был к утру выйти на берег Южного Буга. Александр Иванович дал слово, что будет так, как намечено. Одну роту он тотчас же направил в сторону реки.
Гарин стал комбатом недавно. Я еще не знал его хорошо и поэтому решил на всякий случай быть к нему поближе. Через час мы с начальником разведки Виноградовым и начальником артиллерии Овтиным заняли под наблюдательный пункт чердак трехэтажного дома, наполовину разбитого тяжелыми снарядами. Он располагался неподалеку от НП Гарина.
Рассвета ждали не смыкая глаз. И не зря. Как только первые лучи высветлили восточный край неба, Василий Кучерявый принес отрадную весть. Он сообщил, что 3-й батальон частью сил вышел к Южному Бугу.
Мы направили бинокли на мост. Он еще цел. Под ним стелется туман. Даю указание Гарину, чтобы гвардейцы воспользовались естественной завесой.
— Рота старшего лейтенанта Ларина уже движется к мосту, — ответил капитан.
Со стороны набережной неожиданно ударили вражеские пулеметы. На отлогом берегу негде было укрыться от пуль. Первые ряды наступающих залегли, остальные попятились назад.
На мосту также задвигались какие-то серые фигурки. Это, видимо, саперы готовили мост к взрыву.
Пулеметчики Гарина перенесли огонь на них. Вражеские солдаты вынуждены были прекратить работу и укрыться.
Через радиостанцию начальника артиллерии я приказал Богуславцу подавить пулеметы на берегу. Один из них располагался в двухоконном домике, другой — под опрокинутой лодкой. Минометчики точно накрыли цели.
После этого я распорядился обстрелять подходы к мосту, где засели автоматчики.
В это время командир 6-й роты 3-го батальона старший лейтенант Шерстнев поднял бойцов и повел их вдоль набережной. С противоположной стороны неприятель открыл по гвардейцам минометный огонь. Десятки фонтанов земли и камней выросли перед красноармейцами. Наступила критическая минута. Пока наши артиллеристы нащупают вражеские позиции, их саперы успеют подорвать мост. Они уже переползли на безопасный для них конец сооружения.
Но к нам вовремя подоспели соседи. Вот с правого фланга застучал их пулемет, а следом за ним послышалась густая дробь автоматов. Разведчики 2-го мехкорпуса во главе с гвардии капитаном Субботкиным пошли в атаку.
Минеры, попав под перекрестный свинцовый ливень, кинулись бежать, бросая шнуры, зажигательные трубки, падая кто на фермы, кто в реку.
Мост удалось захватить целым. Остатки немецкого гарнизона, засевшего в Николаеве, оказались в безвыходном положении.
Батальон Гарина соединился с десантниками. Все шестьдесят семь моряков, погибшие и живые, за проявленный героизм были удостоены высокого звания Героя Советского Союза.
Утром, когда солнце осветило Николаев косыми лучами, в одном из домов раздался последний выстрел. Это немецкий обер-лейтенант, помещик из Восточной Пруссии, пустил пулю себе в рот. Рядом с ним нашли парабеллум и догорающие документы.
28 марта над городом взвился красный флаг.
Бой затих, но ходить по улицам было опасно: многие мостовые, тротуары, дома противник заминировал. Каждый неосторожный шаг грозил бедой. В этот день трагически погибли командир нашего корпуса гвардии генерал-майор Белов и начальник политотдела гвардии полковник Мартынюк. Их «виллис» наехал на противотанковую мину…
Вскоре центральная площадь заполнилась народом. Местные жители и воины-освободители собрались на митинг.
На только что сколоченной трибуне, украшенной флагами, выступали генералы и солдаты, секретарь Николаевского обкома и судостроители. Ораторы-рабочие благодарили воинов за освобождение, рассказывали о муках, которые им довелось пережить в черные дни оккупации.
Секретарь обкома И. М. Филиппов воздал должное героям, павшим в боях за Николаев. Он с гордостью помянул моряков-десантников, передал прощальные слова коммуниста гвардии сержанта Джукумбалиева, который, умирая, просил похоронить его в Николаеве. Дважды раненный, казах бился за город до последнего дыхания.
Здесь же погиб гвардии капитан Захар Иванович Пипенко — бывший секретарь ЦК комсомола Украины.
Чуть подняв вверх руку, Филиппов сказал:
— Почтим всех погибших минутным молчанием…
Траурную тишину нарушил только отдаленный стук: это саперы, разминировав очередной дом, прибивали на дверь дощечку: «Мин нет»…
Секретарь обкома призвал население как можно быстрее восстановить судостроительный завод и промышленные предприятия.
Митинг закончился знаменательно. По радио Москва поздравляла освободителей Николаева и салютовала двадцатью артиллерийскими залпами из 224 орудий.
У многих из нас на глазах были слезы радости.
Николаев занимает особое место в боевом пути нашей дивизии. Здесь, в этом городе, мы распрощались со своим фронтом.
От Дона до Южного Буга, через Миус, Саур-Могилу, Донбасс и Днепр прошли гвардейцы Иловайской стрелковой дивизии. Наше боевое мастерство выросло, мы и впредь понесем с честью свое прославленное Знамя.
Наш полк приводил в порядок вооружение, пополнялся личным составом и боеприпасами. Иванов, радостный, деловито возился возле своего «максима». А братья Кругловы работали притихшие: они переживали свою последнюю неудачу — им так и не удалось прорваться к мосту. Павел говорил мне:
— Все б ничего… да вот ребят жалко…
Трое добровольцев не вернулись. Его чувство передалось мне. Стоя на берегу Южного Буга, я снова вспомнил о гибели Страшевского. Наконец мне стало ясно, почему тогда так получилось.
Еще на подступах к Михайловке майор П. С. Овтин предупреждал, что артиллерию нельзя переводить на новые позиции всю сразу. А на Писпильне получилось именно так. Поэтому форсирование проходило без артиллерийского прикрытия. Мартынов, Пышкин, Юрченко, Страшевский и многие другие вынуждены были бросаться в воду потому, что их теснили огнеметные танки. А будь орудия на месте, они не подпустили бы врага к реке.
Как легко совершить ошибку и как тяжело признаться в ней!