В гробе я видел такие развлечения! Опять не поспал как следует, да и не то, чтоб кто-то разбудил, нет, сам проснулся. Еще бы! К утру холод такой пробирает, что и тюлень о костре мечтать начнет, да еще и сырость эта! Во всей тюряге единственный подземный карцер, и мне его отдали. Льстит, конечно, такое внимание-то, но ей-богу, обошелся бы я нормальной камерой, как те, что сверху. Там благодать, стены, конечно, как и у меня – бревна неотесанные, зато сухие, и на небо можно поглядеть в щелочку. Я-то вижу его два раза в день по пять минут, когда на пытку водят. И сейчас вот – часа через полтора-два тоже самое будет. Мне бы поспать еще, да поди засни тут. Придется так сидеть, зубами постукивая, конвоя ждать. Ох, как все это нудно, как надоело – кто б знал, и кому б пофигу не было! Даже пытка смешить перестала, а поначалу такой комедией казалась! Ведь правда же, смешно – сижу я мордою туп да покорен, а вокруг хлопочет колдун энтот безымянный, он заклятия кладет да пот с лица утирает, а я про себя такие блоки ставлю, каких он даже понять не способен. Трудяге все кажется, что еще чуть-чуть, и будет пытуемый безволен и сговорчив, веревки вей да узелки вяжи десятками, и каждый раз удивляется, что это чуть-чуть никак не кончается, но опять же каждый раз оптимизма не теряет. Когда средний здешний начальник ходом дела поинтересоваться заходит, старикан перспективы ему рисует самые радужные, что меня раньше тоже веселило, а теперь опять же – неинтересно. Интересно другое – сколько я тут смогу продержаться? Желательно, конечно, подольше. Чисимет с Андреями наверняка уже знают, что случилось, а вытащить кого-нибудь из этой тюрьмы дело вполне реальное. Тюрьма – это, конечно, слишком сильно сказано, слишком чести много. Деревянный барак с погребом моим, четыре тролля охраны, три краболова конвоя, и забор вокруг – вот и все препятствия. Первый Младший Здешний, который всем этим заведует, маячить здесь не любитель, даже на «пытку» мою заходит по своей инициативе раз в три-четыре дня, ну еще со Средним когда. Наверно, с гораздо большим удовольствием сидит в какой-нибудь здешней пивной или таверне и своим видом пытается наводить страх на окружающих… Пока я так размышляю, в каземате становится совсем уж невмоготу просто так сидеть, и приходится заняться утренней гимнастикой – для сугреву и общего развития. Только перехожу от приседаний к отжиманиям – скрипит лестница, за дверью слышно хриплое дыхание дуэтом, а затем с глухим бряком сбрасывается засов – это за мной. Что-то рановато сегодня пришли, это мне не нравится, что-то будет нестандартное. Дверь распахивается, и в камеру наполовину втискивается тролль, цепляется к обручу у меня на шее и ведет вон, а второй в это время держит факел, стоя за дверью. Жмурюсь, моргаю, а когда глаза привыкают, удивляюсь еще раз. У лестницы стоит Первый Младший Здешний, и на меня глядит, заботливо так. Ничего не понимаю, все не как всегда. Хорошего ждать мне нечего, и пока мы поднимаемся по лестнице, я прикидываю, будут ли меня сейчас препровождать в другое место, или наоборот, специалист сам по вызову сюда приехал, безымянному помочь. Верхний коридор – два ряда решеток, и за ними поперек стенки – словом, зверинец. Клетки хитрые – чтоб засов изнутри не сдвинуть, он еще сбоку клинышком приперт – абсолютная надежность, и никаких замков, умно! В конце коридора движется кучка народу, поглядывают по сторонам, а то и задерживаются около какой-нибудь клетки. Два орка – видимо, охрана – какой-то мрачный рыцарь в плаще с мехом, на ногах сапоги до колен, и магообразный старичок. Старче сухонький, маленький, но с объемистой бородой серебристого цвета. Внешнего эффекта не производит, но, похоже, вокруг него все сейчас и вертится. Правда, непохоже, что это специально по мою душу, это успокаивает. Старичок с обстановкой знакомится, ну что ж, и мне не грех. Сзади меня лестница в мой подвал, и дверь, по которой меня во двор и дальше на «пытку» водят. Справа, рядом за решеткой – пустая камера, в ней лежат обрезки досок, пара запыленных щитов, копье без наконечника, тряпье какое-то – в общем, подсобка, она не заперта. В камере слева жилец есть, мрачный орк со шрамом вместо одной брови. Он пялится на меня из глубины, потом подходит к решетке и, изогнувшись, глядит в сторону гостей, насколько позволяет решетка. Нехороший у него взгляд. Дальше разобрать трудно, да и времени уже нет – старичок со свитою вплотную приближаются. Первый Младший подталкивает меня вперед, и принимается излагать: так мол и так, человек народа неясного, пойман и доставлен из лесу за болотом зеленым, и так далее, всю историю болезни. Старичок слушает весьма внимательно, а потом просит показать, что за вещи при мне были взяты, и один из троллей, не дожидаясь приказа Младшего, вразвалочку выходит наружу. Через минуты три дверь вновь скрипит – еще один охранник тащит телегу с сеном, а сзади и тот, которого за вещами посылали. Я на тележку смотрю и завидую – во жизнь тут, наверху, даже подстилку меняют! Рыцарь расстилает плащ, и высыпает на него содержимое мешка, а потом вместе со стариканом долго разглядывает кучку. Есть на что посмотреть! Вперемешку лежат эльфийский кинжал с заклинанием на ручке, часы, показывающие 7.38, с загадочными рунами «24 SAT» в окошке, пластмассовая расческа, деревянная ложка, штормовая зажигалка, грубая суконная рубаха, и дальше в том же роде набор. Публика задумчиво глядит на вещи, я задумчиво гляжу на публику, но мое созерцание почти сразу прерывает толчок в спину. Тележка с сеном стоит сбоку, и у безбрового орка идет смена постельной соломы, тележка меня и задела. Орк стоит у открытой двери, но его никто не гонит, все внимание на меня. Налюбовавшись моим скарбом издали, магообразный щупает расческу, взвешивает на руке кинжал, а затем берет зажигалку.

– Это что? – голос суровый, вопрос мне. Я в ответ идиотски улыбаюсь и говорю первое, что на ум взбрело:

– Штучка такая. Зубы лечить. Или вырвать, когда не лечится.

Рыцарь усмехается и приказывает:

– А ну-ка, верхний передний зуб вырви!

– А он у тебя уже долго болит?

– Себе вырви!

Первый Младший восхищен остроумием начальства и подобострастно ждет бесплатной комедии. Старикан протягивает зажигалку мне – видимо, решил не препятствовать развлечениям личного состава. Что ж, развлечем! Зажигалка у меня в руке – опа! Плевок горючей смеси летит в солому. Опа! – еще один в бороду старикану, и еще – в глаза рыцарю. Сухое сено вспыхивает мгновенно, и от жара мой конвойный приседает, дергая за ошейник и меня тоже. Спасибо, теперь можно схватить кинжал и отплатить жестокой неблагодарностью – рубануть тролля в бок. Короткий хрип, шея моя свободна, и я сразу прыгаю назад и вбок – второй конвоир уже поднял топор, но на него сзади набрасывается безбровый. Они сами разберутся, а ко мне через пламя рвется орк из охраны старика, но катающийся по полу рыцарь попадается охраннику под ноги, и орк летит со всего размаху в песок, а мой кинжал довершает дело. Безбровый – быстро он тролля одолел! – толкает пылающую тележку вперед, за дымом ничего и никого не видно. Где второй орк? Где Первый Младший? – ага, вот они, перед тележкой, с той стороны. Огонь пышет в лицо, оглобельки короткие, но мы вместе с безбровым пробегаем весь коридор и прижимаем всех, кто перед тележкой, к глухой стене. Крики и вой – не до них. Безбровый уже бежит назад, сшибая и скидывая по дороге запоры, и я принимаюсь заниматься тем же. Коридор заполнен дымом, я кашляю, последние клетки отпираю уже просто задыхаясь. Наконец на воздух – и тут же приходится падать, копье прямо в лицо шло. Сзади оно все же в кого-то втыкается, а еще кто-то его выдергивает и пускает обратно, опять же чуть не убив меня. Вся толпа несется к частоколу, прямо к воротам, от которых врассыпную бегут все три краболова и уцелевший тролль. Никому из них неохота дело с нами вплотную иметь, гораздо безопасней издали копьями да стрелами пошвыряться – так считают краболовы, ну, а я считаю по-другому, и первым подаю пример, запустив в ту сторону подвернувшимся камнем. Пример оказывается заразительным, и град булыжников разной величины сильно деморализует противников, и когда ворота наконец удается открыть и наша толпа очищает поле боя, на нем остается только один труп со стрелой в груди. Прощальный взгляд – тюряга вся дымится, а из двери лезет на четвереньках божий одуванчик – уцелел, поди ж ты! Его счастье – народу недосуг. Народ – всего-то пятнадцать-двадцать человек и прочих – несется к кромке леса, спотыкаясь об кусты и путаясь в траве. Холм с вовсю уже пылающим бараком нас от поселка закрывает, это плюс, но поспешать надо, и поспешать серьезно. Лесок, правда, не ахти какой, но от глаз скрыть может, и оказавшись более-менее в глубине, мы уже идем – идем вслед за однобровым. Судя по его уверенности, места он знает, и пока что никаких других идей, кроме как довериться ему, не возникает ни у меня, да и ни у кого тоже. Кстати, надо приглядеться к сотоварищам. Нас всего пятнадцать, из коих двое эльфов, тащащие на плечах третьего, два орка и два метиса неясных кровей. Сойдет. В полном молчании движемся часа два, а то и более, а потом лес редеет, и открывается большое озеро, длинное, так что один конец его теряется где-то в дымке у горизонта, а к нам оно лежит немного под углом. Безбровый без колебаний ступает в воду и идет по весьма сложному пути, а общее направление – к другому берегу. Вода ему то по пояс, то по колено, а то и по грудь. Теперь наша процессия выглядит этакой змейкой на воде, часа полтора, наверное, ушло на переход озера. Вода не то чтобы холодная, наверное, теплее воздуха даже, но столько времени по ней брести – зубы не то что стучать, а прямо лязгать начинают. Заканчивается фарватер несколько неожиданно – вместо твердой земли мы имеем перед собой болото с камышом, осокой и прочей флорой. Только к полудню, грязные, усталые, продрогшие, вылезаем мы к подножью высокого и длинного обрыва, тянущегося почти вдоль всего видимого берега. На склоне растут всяческие кусты и травы, деревьев нет, и я обреченно жду, что сейчас придется карабкаться вслед за безбровым вверх, но нет. Он валится под куст, и весь отряд делает то же самое, благо кустов хватает на всех. Довольно долго так лежим. Разговоры потихоньку пошли, а я просто, ни о чем особом не думая, гляжу в голубое небо и неяркое белесое солнце. Сбоку начинается возня – хворый эльф в себя пришел, пытается подняться, а двое его удерживают; удержали, успокоился он, и снова спокойствие, только разговор журчит. Язык эльфийский я вообще-то знаю, но тут то ли диалект незнакомый, то ли тема настолько специфическая – словом, понять невозможно, о чем говорят. Ладно, у меня свои заботы. Расклад такой: Чисимет и два Андрея неизвестно где, передатчик у них. Им искать меня – номер довольно дохлый, ибо искать придется одновременно с отрядом преследования, который в любом случае здесь будет раньше них. Чисимет не дурак, он поймет, что я предпочту убегать от отрядовцев, хотя бы и уменьшая надежды на встречу с ним, и скорее всего он сделает так: погрузит Андреев на какой-нибудь плот или корабль, идущий к Пресному Морю, а уже потом двинет по моим следам. Если получится с кораблем – хорошо. Речные работяги народ спокойный и расчетливый, им тайных пассажиров выгоднее довезти, чем выдать. Хорошо. До реки и отправки Чисимету надо месяца полтора, еще месяц ему на обратный путь, то есть здесь он будет к середине осени. За это время здешние леса можно прочесать очень дотошно, и если сидеть на месте, то я снова попался, только на этот раз за меня могут взяться серьезно, и это ой как худо. Значит, вывод – идти в наиболее безопасном направлении, оставляя знаки Чисимету ясные, а более никому. А идти – видимо, с кем-нибудь из товарищей по счастью, но сначала надо разобраться кто есть кто, и кто есть куда. Я встаю и делаю во всеуслышание предложение:

– Не худо бы познакомиться, раз судьба свела. Меня звать Алек, родом я с берегов Южного Моря, из-за хребта Красного, попал в здешние места колдовством злым, теперь вот домой пробираюсь. Поймали меня этим летом и, как «по неизвестности опасного», в подвале держали.

Идея поддерживается, и разной степени бодрости и хрипатости голосами представляется вся братия. Люди все с серыми клеймами, ждали отправки на очищение. Эльфы причин не назвали – мол, не для многих ушей; и на том спасибо, что хоть честно. Метисы – оба Властелиновы шпионы; а орк, у которого брови в комплекте, был нечист на руку и попался на обкрадывании какой-то лесной заначки. И наконец безбровый. Он не более не менее как взялся всех окрестных орков сколачивать в один организованный народ, и это у него начало получаться, но кто-то из своих же его выдал. Правда, цели и задачи свои безбровый пахан не объяснил, но надо думать тоже – взять верх после общего дела. Он говорил последним, сразу же поставил вопрос – кто, мол, куда. Мужики немного побубнили и решили – на запад, там еще не так строго, Куранаху не дает разгуляться Властелин, Властелину не дает разгуляться Куранах, и народ живет не особо пригнуто. Шпионы тоже на запад, им в здешних местах делать абсолютно нечего, даже по специальности. Эльфы как не слыхали, сидят и лежащего по волосам поглаживают. Безбровый объявляет с вызовом:

– А я вот на Север пойду, к Другу. Он мне даст совет и помощь. – И тут – вот так так! – один из эльфов говорит буквально следующее:

– Мы с тобой пойдем.

Я гляжу обалдело, и остальные тоже. Чтобы эльф с орком по своей воле дело имел – такого даже в Куранаховской интернациональной идиллии не видано. Впрочем – видимо, решают мужики – у каждого свои причуды. Весь западный отряд горит желанием идти немедленно, и безбровый рисует им на плоском камне нечто наподобие карты, и потом долго разговаривает на темы типа «как обойти», «где переплыть» да «как узнать», и наконец, чавкая по озерной грязи, толпа отбывает в направлении заката. К этому времени я принимаю свое решение и говорю пахану:

– Я с тобой пойду тоже. До реки, а там видно будет.

Орк-воришка тоже с паханом собрался, ему деваться здесь вообще некуда, а вот откуда у эльфов такие идеи? Безбровый тоже глядит подозрительно:

– А чего это вам со мной захотелось? Эльфу с орком по пути еще никогда не бывало!

Один из светлых в ответ:

– А вот теперь есть. Нам действительно по пути, а ты вроде бы дорогу знаешь…

Воришка – этакий молодой паханенок – усмехается:

– А если мы вас продадим ненароком?

– Ты знаешь кому? – другой эльф отвечает спокойно и тоже с насмешкой. – И разве ты знаешь, какую цену за нас дадут? Пугать нас нечего, мы сами знаем кого бояться, а кого нет, кому доверять, а кого и обмануть.

Я вступаю:

– То-то о себе ни слова не сказали.

– А зачем?

– Так ведь вместе раз уж быть, так надо знать докуда на вас полагаться можно.

Паханенок с удовольствием поддакивает:

– Да, может, это мы вас бояться должны.

Пахан молчит, но смотрит на светлых злобно, хотя и помягче, чем тогда, в тюряге, на инспекцию глазел. Я орков никогда не любил, но ей-богу, мне сейчас гораздо больше по душе безбровый, чем вся светлая троица. Но как бы мои симпатии ни распределялись, а обстановку надо разрядить, впятером идти сподручнее, чем втроем, а там глядишь и полудохлый в себя придет – сравнить с тем, как его из барака тащили, так он значительно живее выглядит. Говорю:

– Ну вот, не успели познакомиться – уже поругались. Никому это не нужно, врагам нашим только, и лучше вот что мы сделаем: не хотите душу нараспашку держать – не надо. У меня, к примеру, тоже есть кой-чего, что при себе держу. Но чтобы друг на друга не оглядываться, вы, светлые, поклянитесь на чем вам положено, что никакой подлости не сделается, а если драка – то без финтов на нашей стороне быть посильно. Пойдет?

Эльфы выглядят несколько опешивши, такой наглости они и представить себе не могли. Им клясться, само собой, не впервые, но перед кем! Перед двумя орками, которым строго говоря вообще на земле не место, да я неясный, хитрый и изворотливый. Пока троица совещается, я обращаюсь к безбровому:

– А у вас есть на чем клясться, у орков-то?

Он тихонько ржет:

– Ну ты сказал, молодец. Ты почаще такие вещи говори, жить веселее станет!

Ржать-то он ржет, но в глазах что-то весьма интересное мелькнуло, и надо бы разобраться, но не успеваю. Эльфы клясться согласны, торжественно начинают. Клянутся звездным небом и западным морем – вроде сойдет. Все по-честному, и в конце стандартная оговорка – если, мол, кто-нибудь из компании условия те же самые не выполнит, то всему договору конец, и беды всякие на его голову призываются. Я доволен – эти светлые народы имеют много слабых мест, и одно из них – вот эти самые завязки на клятвах и проклятиях. Ах да! Спрашиваю:

– А все же звать-то вас как-нибудь надо? Не все же орать «Эй, ты!»

Ответ довольно неожиданный:

– А как хочешь, так и зови.

Ладно, сейчас окрестим.

– Ты, – показываю на эльфа, что справа, – будешь Барон. Ты, – в того, что прямо спереди, тычу я и запинаюсь. А, пусть тоже аристократ будет, – Граф ты будешь, во. Ну, больной так и будет Хворый.

Тот, который Граф, бурчит:

– Не больной он, а ослабевший. Через день силы свои восстановит совсем, а идти сам сможет уже завтра.

Безбровый подает свой хриплый голос:

– Меня тогда тоже назови. И его вон. Чтобы уж по справедливости было.

Что ж, и тебе имя уже готовое есть, я безбрового про себя уже давно паханом называю, а воришка за паханенка сойдет. Растолковываю значения – пахан доволен, паханенок, видимо, не очень, но бунт поднять не решается. Эльфы на мою зажигалку нет-нет да и глянут, и приходится им на пальцах объяснять, откуда там огонь берется и почему его ни вода, ни ветер не тушат – головами кивают, но глаза все одно непонимающие. За разговорами да спорами дело подходит к вечеру. Солнце над озером висит низко, но совсем не красное, а только чуть-чуть с желтизной, тусклое и неяркое. Эльфы здоровые за дровами ушли, паханенок рвет траву для подстилки. Травы мало и дело идет медленно, хотя я ему и помогаю. Пахан роет яму для костра, ворчит:

– Надо бы, конечно, дальше уходить, ну да ладно, и так сойдет. Озеро за один день посуху не обойти, а ночью – хе, посмотрел бы я на того, кто ночью там бродить будет.

Я про себя думаю: «Ты бы лучше посмотрел – хе – на нас. Жрать нечего, огонь маленький, оружия – мой кинжал да твой ятаган трофейный. Вздумает кто к нам придраться – руками возьмет». Дров по-настоящему мало. Тепла от костерка будет на грош, дымом греться будем. Ветки, обломки невесть какой старости, корни кустарниковые – вот и все топливо, а еще ведь и Хворому под спину веток напихали, и травки помягче – забота!

Солнце наконец заходит, и становится темно, очень резко темнота наступает, отчетливо. Я своей зажигалкой развожу костер, его со стороны не видать, а тепла он дает даже больше, чем я ожидал. Сторожить – у костра и вообще – решили по-честному, кто сколько сможет или сочтет нужным. Не знаю кто как, а я несмотря на пустой живот и комаров, завывающих вокруг, засыпаю почти мгновенно, а растолкали – как и времени не прошло, но небо уже серое. Растолкал Паханенок, сам без лишних слов залез в мою ложбинку и засвистал себе носом колыбельную. От озера потихоньку расходится туман – я вижу, как его стена медленно поднимается из воды и движется вдоль берега. Если смотреть на него долго и не шевелясь, то в его клубах и слоях начинают казаться то лица, то фигуры, один раз я даже какую-то батальную сцену разглядел, но отвлекся и потерял картину, снова только бесформенные глыбы, тихо плывущие над водой. Зрелище жутковатое, и гораздо приятнее любоваться дымом костерка. Он-то без всяких вывертов льется в небо жиденькой струйкой. Тишина стоит вокруг – мягкая такая, ватная, и даже посвистывание каких-то мелких птичек не нарушает, а только оттеняет ее. Интересно, чем можно бы этих птичек ловить? Силков, что ли, наделать или какое-нибудь подобие лука соорудить и эльфов вооружить. И для охоты, и для вообще. Они ведь все прирожденные стрелки – и рука твердая, и глаз верный, и своего рода чистоплюйство – не своей рукой у врага требуху вытаскиваешь и полосуешь, а на расстоянии, быстро и чисто. Хотя из людей, кого я хорошо знал, большинство здесь тоже не любители такой грязи. То ли дело призрака рассеять – одно удовольствие. Ага. То-то я о призраках задумался – идут, колыхаются, и не от озера, как можно было бы ожидать, а наоборот, спускаются со склона, шесть сгустков темноты, размерами с хороший дуб каждый. Костерчик им сверху, конечно, виден, но такой жидкий вряд ли их отпугнет, и я стараюсь побыстрее сообразить, что бы в такой ситуации сделать умное. Но черным до нас дела нет, они движутся к озеру, а оттуда им навстречу поднимаются белые туманные фигуры, в них все яснее различаются человеческие пропорции – руки, ноги, голова в шлеме, щит на груди. Видимо, намечается схватка. Да, так и есть. Такого я еще не видел – медленный и бесшумный бой черных и белесых громадин, которые кромсают друг друга со всей скоростью, на которую способен туман под дуновениями легкого ветерка – настолько легкого, что даже дымок орт костра почти не отклоняется от вертикали. По ходу битвы небо становится все бледнее и бледнее, чувствуется, что за склоном утро уже наступило вовсю, а черные и белые постепенно теряют свои формы и всякую координацию движений между отдельными частями, и наконец все расползается обычным холодным и промозглым туманом. Пахан проснулся и тоже смотрел представление, хотя и не сначала.

– И вот так каждое утро, когда вода не замерзшая, – говорит он под конец. – Все боятся, а бояться здесь нечего. В давние времена здесь битвы были, кого с кем – и не упомнит никто. А озеро – оно еще древнее, и все это до сих пор в снах видит. Может, теперь здесь и мы будем появляться по утрам… Ты еще сидеть будешь? Ну, я тогда на боковую, у меня свои сны тоже есть.

Пахан сворачивается клубочком и засыпает, а я выгребаю угли из ямы и греюсь над остатками их тепла, пока не зашевелился Паханенок, потом эльфы как по команде повскакивали, даже Хворый, а там и наш проводник соизволил окончить разглядывание «своих снов». Попил водички внападку с бережка грязного и предлагает двигаться. Если через возвышенность перейти, потом лесочком, то там есть деревня. Соплеменников у Пахана в ней нет, но можно что-нибудь украсть или отнять. Особых мнений никто не высказывает, и поэтому просто начинаем лезть вверх по склону. Он хоть и не отвесный, но весьма крутой, покатишься – не ухватишься. Со склона далеко окрест все видно – равнина уходит к горизонту, почти вся покрытая темно-зеленым лесом, а вдалеке-вдалеке угадываются контуры гор. Над лесом струйками поднимаются два дымка. Один, потолще, я знаю – это поселок, пекарня там одна на всех, а второй дымок гораздо ближе, он с той стороны озера на берегу. Я задерживаюсь, и одной рукой Пахану на этот дым показываю, а другой за куст держусь.

– Это рыбаки озерные, – Пахан мое беспокойство понял. – Отряд преследования наверняка сейчас вон с той стороны обходит, тот край воды отсюда еле-еле видать.

Барон вмешивается:

– Так ведь они на лодках могли перебраться?

– Ну нет, в этом болоте лодка телеги не полезней.

Обмен мнениями закончен, и снова склон медленно ползет вниз, или мы медленно ползем вверх – без разницы, и кажется, что он никогда не кончится, но конечно же, конец есть. Взмокший и тяжело дышащий вылезает на ровное место Пахан, затем свежие и вроде бы как даже посвежевшие эльфы, а там и мы с Паханенком подоспеваем. Местность, куда мы попали, вид имеет не очень эффектный: густая трава по колено, из нее то там, то сям торчат дохловатые сосенки. До деревни рукой подать, по словам Пахана, но эти «рукой подать» приходится топтать далеко за полдень. Эльфы после подъема вновь Хворого волочить взялись, нам не доверяют. Это только к лучшему – у меня, к примеру, чувства голода и усталости уже привычными стали, но от этого не менее ощутимыми. Пахан выбирает небольшую ложбинку на краю пастбища и сообщает, что ему идти «на дело» нельзя, собаки здесь наверняка на гоблинские народы натасканы, так всегда делается в этой глуши. Идти в деревню собрались Граф и я, Пахан Графу ятаган свой предложил, а тот отказался. Деревня маленькая, дворов сорок, не более, два добротных каменных дома в середине единственной улицы, длинный общий коровник на задах. Огороды небогаты, все больше лук да свекла, деревьев плодовых и вовсе нет. Все эти подробности мы с Графом высматриваем, лежа в траве возле старого колодца между выпасом и деревней, ему явно не по себе от предстоящего ограбления мирных жителей, но сдерживается подельщик мой и молчит. Объектом нападения я выбираю второй домик с краю, из него огородами легче всего уходить, хотя у таких нерях, как там живут, много не возьмешь – вон как все сорняками заросло! Объясняю Графу задачу и порядок действий, заставляю повторить – и вперед. Он ползет чуть впереди, и насколько от меня хруст и шелест стоит, настолько он идет аккуратно и бесшумно. Вот и забор, и бревно обвалившееся – подгнило, наверное, спасибо, что не починили. Огород, Граф неслышной тенью подкрадывается к крыльцу – я резко киваю, он с треском распахивает дверь и рвется внутрь, шум, короткий удар, вскрик – и я с устрашающим воплем влетаю следом, сразу отскакиваю вбок от двери, задев что-то тяжелое, висящее на стене, и оно больно рушится мне на ногу. Я ногой дергаю, это что-то летит вперед и вверх и попадает в Графа, сидящего на полу с кинжалом в руке. Он пытается отпрянуть, вспрыгивает вверх и бьется головой об просевшую балку потолка, а я, кинувшись к нему, застреваю в щели между половицами и растягиваюсь рядом. Уже лежа я наконец оглядываюсь вокруг и только теперь понимаю весь позор положения. В избе кроме нас двоих нет никого и никого не было по крайней мере месяца три, судя по пыли на полу. Щель, в которой моя нога застряла – прямо перед входом, Граф, бедняга, видимо, в нее сразу же и ухнул. Вокруг валяются свежие осколки того, что висело на стене – пожалуй, это было что-то вроде здоровенной раскрашенной маски из дерева и глины. Граф ощупывает голову, а я продолжаю оглядывать помещение. Меблировка небогатая – лавка и обломки стола лежат, и все. На стенах плесень и нездорового вида грибы, они и обломки маски – единственное, на чем нет слоя пыли. Небогато. Соучастник того же мнения. Он предлагает пойти к соседям, но я против, сначала надо здесь пошарить. После недолгого поиска обнаруживается лестница в погреб. В избе полумрак, ставни закрыты, а лестница ведет в почти полную темноту. Тянет оттуда сыростью и затхлостью, я очень живо вспоминаю свой недавний подземный склеп и говорю:

– Слушай, может, ты слазишь, а я пока покараулю?

– А свет?

Я достаю зажигалку – в ней еще зарядов двадцать, ставлю на режим «светлячок» и подаю Графу Он кивает и отважно спускается вниз, возится и потом зовет к себе. С некоторым неудовольствием приступаю к спуску. Ступеньки, правда, не скользкие, но держатся буквально на ниточках – то, чем перекладины к продольным слегам привязаны, иначе и назвать нельзя. Добравшись до пола, я оглядываюсь, вижу огонек и иду на него – четыре шага. Граф со светлячком стоит у здоровенной кадки, в которой под небольшим слоем плесени оказывается неплохая соленая репа, с голодухи она так и просто отличной кажется. Конечно, хлеба бы к ней не помешало добыть, но ничего, и так сойдет. Пока я набиваю живот, Граф ходит по углам подпола, довольно большого для такого дома. Он видит в темноте, естественно, лучше меня, и того, что он разглядывает, освещая крохотным огоньком, мне не видно.

– Мне кажется, – говорит наконец Граф, – что отсюда все вытаскивали разом, а кадку бросили, потому что уж больно тяжела была.

Я соглашаюсь, снимаю с себя рубаху, делаю куль и набиваю его репой. Рубашка немедленно промокает и начинает вонять.

– Тут какой-то ход, – голос эльфа из дальнего угла. И вправду, черный прямоугольник обозначает начало бревенчатого короба.

– Я почувствовал какой-то наговор, просто, не видя ничего, он был несложен, я его снял, оказалось, он от этого входа глаза отводил.

– А никаких ловушек нет?

– Нет, нет. Пойдем?

Я киваю. Ход идет сначала прямо, потом загибается – параллельно деревенской улице, как я понимаю, а потом сбоку подходит еще один коридор, что решительно не нравится ни мне, ни Графу. Дальше – резко вниз, снова прямо и снова вниз, потом петляет так, что я всю ориентировку потерял. Снова долго и прямо, а потом Граф вдруг резко шепчет:

– Погаси огонек! – я беру у него зажигалку и убираю подачу смеси. На ощупь мы проходим еще один заворот, брезжит свет, еще зигзаг и стоп. Последний прямоугольник бревен обрывается в огромный круглый зал, он в поперечнике метров под сотню, другую стену и разглядеть трудновато. Свет дают несколько дыр в перекрытии – каменном куполе, они расположены безо всякой системы и однообразия формы. До потолка зала метров двадцать, он сложен из грубо отесанных камней величиной с лошадиную голову. Я не вижу, как они тут держатся, видимо, просто на плотности кладки. Если хоть один подастся, то неплохой дождичек получится. Мне от таких мыслей не по себе, а вот Граф вверх и не смотрит даже. Он, осторожно ступая по слежавшемуся сухому песку, идет к центру зала. Там стоит невысокая пирамидка серого камня с этаким серебряным ежиком на вершине. Из песка у подножья бьет фонтанчик светлой и чистой воды, ручеек от него прямой лентой уходит к стене и исчезает в щели между камнями. Граф уже перед пирамидкой, стоит, понурив голову, и молчит. Я так понимаю, что ему сейчас не до расспросов-разговоров, и тоже иду в зал, но не к центру, а вдоль стены. Все сооружение создает атмосферу торжественности и величия, которую портит только запах рассола, распространяющийся волнами при каждом моем движении. Глядя вдоль стены, я вдруг натыкаюсь на явную дверь, каменный блок размером чуть меньше меня в высоту и чуть больше – в ширину. Сзади Граф подходит, весь грустный. Я спрашиваю:

– Можешь открыть?

– Нет.

Понимай как хочешь – то ли возможности нет, то ли нельзя. Я снова пытаюсь завести разговор, обвожу все рукой:

– Громадина какая, а! Гномы строили, наверное?

– И гномы тоже. – Граф явно не желает вдаваться в подробности; что ж, его право.

– Ладно, – говорю, – тогда ты вон туда посмотри!

Вон туда – это справа от входа, тоже у стенки сложены какие-то вещи, кучка небольшая, а из светового отверстия в той же стороне свисает небольшой кусок то ли каната, то ли лестницы перекрутившейся – втянули наверх, да неряшливо. Подходим, глядим – два лука с колчанами, и к колчанам по два ножа приторочено. Мешки, фляги, топоры – всего по два. Развязываю один мешок – сухари, сушеный овощ какой-то, несколько соленых рыбин. Отлично, берем все. Кто-то к бегству готовился не в одиночку, да не сложилось, теперь запасы пусть другим беглецами пригодятся. Граф того же мнения и, нагруженные, идем обратно. Я по дороге предлагаю освидетельствовать второй коридор – Граф предлагает мне идти одному, а сам остается стеречь снаряжение и прикрывать развилку. Коридор пару раз изгибается и оканчивается в неглубоком колодце, вернее, в его стене, чуть выше уровня воды. Колодец укрыт крышкой, через ее щели пробивается слабый свет. По очень удобно сидящим бревнам я долезаю доверху и осторожно, медленно сдвигаю крышку, пока не получается щель такая, что в нее можно пролезть, и, высунув голову, оглядываюсь. Колодец расположен с внутренней стороны ограды небольшого дворика. Новенький деревянный дом, и одно окно выходит прямо к колодцу, и лучше бы вылезти и прилечь под стеной, там, где она с оградой соединяется. Забор слабенький, щелястый, напротив видно наш заброшенный дом. Тут же, у забора стоят два селянина, и один другому азартно бурчит:

– А сегодня в доме колдуна неверного кричали и стучали. Кричали громко, да не словами, а просто…

Сзади меня тоже раздается крик, не словами, а просто. Ражий герой-удалец лет двадцати пяти все же различил меня и теперь прыгает из окна с намерением скрутить неожиданного гостя. Я метаю нож, попадаю в грудь, но настолько безграмотно я его кинул, что нож не втыкается, слетает вскользь. Молодец тоже не ожидал, что останется в живых, замешкался – я кидаюсь в колодец, спускаюсь – дыры не видно, но я ожидал чего-то вроде, и по памяти ныряю прямо в видимость бревенчатой стенки. Не думаю, что уж очень сразу будет погоня и будет ли вообще, но тем не менее до Графа бегу бегом и его бежать заставляю. Погреб, дом, огород запущенный, и опять ползком, а потом полупригнувшись, отступаем на заранее подготовленные позиции в наступающих сумерках. В ложбине, где сидит остальной отряд, царят уныние и пессимизм, но когда мы вваливаемся с провизией да при оружии, настроение меняется. Пахан с уважением и удовольствием смотрит на меня, на Графа, принюхивается к мешку и потом говорит:

– Сейчас в одно место пойдем, тут недалеко.

К Пахановским «недалеко», я так понял, надо относиться скептически. Уже и луна вовсю светит, и звезды сквозь дымку в небе видны, а мы только-только добрались до невесть откуда взявшегося в лесочке сарая, старого, дряхлого, но с почти целыми крышей и стенами. Внутри голая земля вместо пола, и стоит под прорехой в крыше котел, наполовину наполненный дождевой водой. Разжигается костер – уже не я зажигаю, а Паханенок, в мешке и кремень с губкой сушеной нашлись, и устраивается пир на весь мир. На первое рыба соленая, на второе – размоченная овощ, скорее всего это тыква была, и на третье – травяной завар, по запаху напоминающий веник, а по вкусу вообще ничего не напоминающий. И все это с сухарями, а кто захочет – с водичкой холодненькой. В качестве застольной беседы рассказываю, как мы ходили «по жратву». В юмористических и сатирических красках описываю захват дома и хочу переходить уже к коридорам и подземному залу, но тут Граф меня перебивает и излагает свою версию. В ней начисто отсутствует зал с обелиском, а припасы мы нашли прямо в подземном ходу, у выхода наружу. Я поддакиваю, а про себя отмечаю: Граф за само собой разумеющееся считает, что я не воспротивлюсь искажению фактов. После еды Пахан укладывается спать со словами:

– Кому охота, можете караулить, а я спать буду. Здесь все всегда тихо.

Паханенок следует его примеру, а эльфы в кружок собираются и принимаются о чем-то беседовать. Я ложусь рядом с ними не без мысли подслушать, но разговор так хорошо убаюкивает, и я сам своей отключки не замечаю.

Утро. Сарай заполнен дымом от разгорающегося костра, у которого хлопочет Паханенок. Эльфы как не ложились, сидят в почти тех же позах, все так же между собой говорят. Пахан дрыхнет, растянувшись на прошлогодней соломе, изредка подергивая уцелевшей бровью. В лучиках утреннего солнца, процеженных сквозь стены и крышу, пляшут редкие пылинки, мелькают мухи. У меня просыпаются воспоминания черти-какой давности, и я ни с того ни с сего гнусавлю по-французски: «Сегодня ожидается слабая облачность восемьсот-тысяча, без осадков, магнитное сорок, температура шестнадцать дробь шестнадцать». Барон аж дернулся, а Хворый в лице сменился от этих слов, а я гадаю: может, они решили, что заклинание было сказано какое-то не такое? Хворый тихо спрашивает:

– Эти слова, которые ты сказал, ты сам понимаешь? Ты знаешь этот язык?

– Ну, не то чтобы знаю язык, а фразу эту слыхал часто, вот, запомнил и иногда в шутку говорю.

А если меня спросят где слышал? Не расписывать же им казарму и нашу магнитолу корейскую, которая кассеты с грехом пополам крутила, а из радио брала только три ближайших станции, из них две – на местном аэродромчике.

– А где ты это мог часто слышать? – и вправду спросили, Барон поинтересовался. Ха, так я вам и сказал.

– А вам какое тут дело спешное? Наверно, для вас тут какая-то хитрость есть, раз так забеспокоились на самые простые слова!

Фразу эту я сказал, чтобы темп выиграть и в свои руки инициативу перехватить. Однако, сказавши, сам замолк, поняв весь смысл своих же вопросов. Откуда эльфы знают звучание земного языка?! Хворый медленно отвечает:

– Так говорили слуги мертвого чудовища, которое в виде огромной уродливой мухи прилетало к нам. Оно сжигало всех и вся, кто к нему приближался, а двое людей обихаживали его. Но мертвая муха недолго смогла пробыть здесь невредимой. Собралась туча, и молния ударила в чудовище, и вспыхнул страшный костер. Один из слуг умер рядом, а другой, обожженный, уполз в лес, я видел его последние минуты. Он говорил на этом языке!

Молчу. Затем вопрос:

– И когда это было?

– Шесть лет тому назад.

– А где?

– Один дневной переход к северу отсюда.

– А эльфы как там оказались? Тут же такая глушь…

– Оказались, и все. Мы шли своей дорогой и встретились со злом, принявшим новый облик. Трудно было сражаться, не зная о нем ничего, и мы понесли потери, пока не сумели собрать и наслать на него тучи. Зато теперь ничто там не угрожает проходящим, только скелет обгорелый да останки прислужников – кто их тронет!

– А ты, Алек, язык слыхал, – Барон вступает. – Может, и расскажешь нам поподробнее, что это да откуда было, а мы послушаем…

Понятно. Говори, мол, по-доброму, тебе же лучше будет. Я выбираю самый, пожалуй, нейтральный вариант:

– Я же с Дальнего Юга, а там живут у моря люди железных островов, совсем чужие. Они на таком и многих других странных языках говорят, а мертвые чудовища у них в использовании, но не для войны, а для передвижения или для перевозки чего тяжелого…

Ни светлые трое, ни двое темных мне явно не верят, но уличить во лжи не могут, и поэтому допрос пока окончен. Пахан круто разворачивает тему:

– Алек, как ты вот этих двух назвал? – тычет в Графа с Бароном, я отвечаю, и он продолжает:

– Так вот, вы берите луки, что в лесу подстрелите, то и есть сегодня будем, а сухие припасы прибережем.

Сборы недолгие. Паханенок всячески увиливает, но своей доли ноши не минует. Под насвистывание птичек и жужжание поздних мух начинается новый отрезок пути. Охотники уже исчезли из виду. Всем приятный народ эльфы, только одно плохо – скрытные они, что в общении, что в действиях. Я бы не стал гарантировать, что Граф, скажем, не идет за кустами в трех шагах, и никто его не заметит, пока он сам себя обозначить не пожелает. Я все размышляю над рассказом Хворого и наконец говорю:

– Слушай, Пахан, ты место, где эта «муха» сидела, знаешь?

– А как же! Нехорошее место, не ходит никто туда.

– А мы?

– И мы не пойдем.

– А почему? Я на Дальнем Юге с этими чудовищами дела немного имел, и знаю, как с ними обращаться. Там и заночевать можно, раз никто не сунется.

– А что, и вправду, – Паханенок встревает. – Мне-то что, и тебе-то что, а нехороших мест пусть вон светлые да Алек боятся.

– Э, нет, – обрывает Пахан, – так рассуждать совсем не дело. Слушай, – это он ко мне обращается, – а ты точно уверен, что там никаких сюрпризов нет? Ладно, тогда посоветуемся – решим.

К середине дня появляются охотники с двумя белками и одним – рябчиком, что ли? – и начинается обсуждение, идти или нет на нехорошее место. Я изощряюсь в дипломатии и красноречии – аж самому противно – но своего добиваюсь: идем, хотя и без особой охоты. Природа вокруг не так чтобы бедная, но однообразная весьма. Трава вся одинаковая, березки – от одной до другой без разбега не доплюнешь. Правда, Барон говорит, что белок в ельнике стреляли, да где он, тот ельник! Небо потихоньку затягивает дымка, как обычно здесь бывает, белесая и размытая. Эльфы места начинают узнавать – уже не Пахан их ведет, а они дорогу выбирают.

Солнце еще за лес не ушло когда мы подходим к «злому месту». Меня выталкивают вперед, а остальной народ за спиною держится, оглядывается подозрительно да принюхивается. Итак, продравшись через молоденькие заросли, я первым выхожу на поляну. На ней чернеет туша обгорелого вертолета, двухвинтовой, поперечный. Таких при мне на базе не было, и я стою в нерешительности. Знать бы, как он сюда попал хотя бы! Если своим ходом, то скорее всего на нем стоит лучевой реактор, и тогда шутки в сторону, а если завихрением занесло, то враг его знает, может быть и так, и эдак.

– Стойте все здесь, – говорю, – и за мною смотрите, если там все нормально, я знак подам.

Железный труп изборожден характерными разводами – видимо, не одна молния в него попала, а с десяток. Лопасти все почти поотваливались, только на правом винте одна висит, покачивается, посерела уже вся. Стекла побиты – или сами полопались, дверца открыта, и я не без опаски лезу внутрь. Прежде всего – нет ли «звездочки»? В брюхе нет, в гондолах вроде бы тоже, пульта не наблюдается – это меня радует. Высовываюсь в иллюминатор, машу рукой – мол, все в порядке – и отряд тихо и не очень решительно двигается к вертолету, а я разбираюсь, что здесь есть. Фюзеляж забит полусгоревшим чем-то, когда-то были нужные и добротные вещи, а теперь хлам обугленный. Наверное, рейс был откуда-то из глубинки и везли имущество временного поста, а может, и добычу какой-нибудь исследовательской группы. Среди прочего нахожу вспученную и порыжелую, но целую банку загадочных консервов, а потом контейнер типа «S» – надо же, помню! – этот контейнер водо-, газо-, термо– и так далее защитный, и содержимое наверняка сохранилось. Я роюсь в мусоре без всякой цели, просто хочется найти еще какой-нибудь осколок той, прежней жизни, к которой все никак не удается вернуться. Тем временем и спутники мои осмелели – и вокруг ходят, и внутрь заглядывают, а Паханенок в движок залез и что-то там с позвякиваниями крутит. Барон меня зовет наружу – что-то нашел. Я иду к нему довольно весело, о чем-то рассуждаю, а подойдя, на полуслове осекаюсь. Оплетенный густой травой, лежит человеческий скелет. Одежда на нем была когда-то кожаным летным комплектом, но она обгорелая, полуистлевшая и разорванная к тому же – не иначе стервятники постарались. Около останков руки врос в землю большой уродливый пистолет, я наклоняюсь и поднимаю оружие, а затем, заметив на куртке чудом уцелевший карман, вытаскиваю оттуда пластиковую карточку и гляжу на нее. С фотографии уныло смотрит знакомое лицо. Пьеро, мой сменный водитель, честно пытавшийся выполнять все инструкции и рекомендации. Нашел я осколок той жизни! Тут уже не до самоотчета – внутри словно бомба взрывается и все вокруг становится отвратительным и ненавистным. Орки ко мне спиной стоят – сволочи! Эльфы глядят на меня с интересом и пониманием – я сейчас бы их всех поубивал, плевать на все клятвы. Я перевожу глаза с них на скелет – по черепу бежит струйка муравьев. Это меня добивает окончательно. Уже совсем не помня себя, я вскидываю пистолет и жму оба курка до упора. Из ствола бьет ослепительная струя, и на месте муравейника поднимается вверх столб огня. Я провожу огненной чертой через всю поляну, скашиваю лесок на ее краю, а затем в полной невменяемости поворачиваюсь к эльфам, они стоят и явно не верят, что все еще живы. Ору:

– Значит, зло форму приняло, а вы справились, идиоты! Ну так получайте!

Вскидываю я руку с пистолетом, но в последний момент что-то все-таки осознаю, и, не в силах остановиться, направляю огненную струю на камень, торчащий из травы у края поляны. Граф с отчаянным лицом кидается ко мне, но земля под ногами содрогается, и вся поляна вместе с остатками вертолета, травой и горящими прогалинами летит вниз, перемешиваясь и мелькая перед глазами. Меня что-то бьет в бок, потом по голове, что-то лезет в рот, и наконец – страшной силы удар снизу. Сознания я, похоже, не терял, но ничего не видно и не слышно, двинуться тоже не могу – засыпан. И могильщику платить не надо. Первая реакция – дергаться, биться, расталкивать грунт, но это просто невозможно. Спокойно, спокойно, давай по-другому. Поочередно двигаю сначала руками, потом ногами – и оказывается, что часть ступни из земли все же торчит. Толку с этого никакого, а воздух все хуже и хуже, я дергаю ногой, стараясь хоть чуть-чуть расширить ей свободу, но дышать почти нечем, и я впадаю в беспамятство.

Первое впечатление – ничего не давит. Затем в глазах – оказывается, уже давно открытых – проявляется окружающая обстановка. Я лежу на животе возле разрытой ямы, рядом стоит Хворый и глядит на меня весьма недружелюбно. Поворачиваюсь набок и поднимаю голову, ожидая увидеть обрушенные стены зала, наподобие того, где мы с Графом были. Но тут сооружение другого рода. Если тот купол вверх ногами перевернуть и сделать дном глубокого сужающегося колодца, то получится то, что я сейчас вижу вокруг себя. На этом дне холм перемешанных земли и камней, и я на этом холме уже сижу. Не расшиблись мы в лепешку, видимо, потому, что вся масса скользила, разгоняясь, по наклонной стене – все же не падение. Дыра в потолке виднеется где-то сбоку, а самого потолка уже и не видать, темнеет и наверху, а здесь совсем сумерки. Сзади щелкает кремень, это Паханенок запалил дребедень какую-то, но привлекает меня не он. Великолепно освещенный Пахан, полукрасный-получерный сидит, наставив на меня лук, и слабину тетивы уже выбрал. Я, стараясь быть или хотя бы казаться спокойным, спрашиваю:

– Сейчас стрелять будешь или просто стережешь?

– Если бы хотел сейчас, так ты бы уже и не спрашивал, а?

Логично, ничего не скажешь. К костерку из темноты взбираются Граф с Бароном, присаживаются напротив, глядя на меня сквозь огонь. Все молчат, и первым не выдерживаю я:

– Ну, давайте, что там у вас есть сказать. Все, что было, и так понятно, а что делать будем – ваше слово!

Хворый подсаживается к собратьям и медленно, с расстановкой, говорит:

– Ты нас обманывал с самого начала. Назвался человеком, а оказался… я и сейчас не могу понять, кто ты такой. В тебе чувствуется скрытая сила, но она ничем себя не проявляет, то есть не проявляла до сих пор. Я могу понять твою вспышку на поляне – тот мертвый был твоего народа?

Я киваю. Все мы, земляне, тут соплеменники, не до объяснений. Ну, а теперь, видимо, последует проект приговора?

– Наверное, тебя даже не нужно осуждать за то, что случилось, – продолжает Хворый, – но это большая, очень большая беда, и если раньше мы шли вместе, но по разным дорогам, то теперь и путь, и дорога у всех одна, и надо верно знать, кто рядом.

Я не особо понимаю эту сентенцию про пути-дороги, но идея ясна. Осведомляюсь:

– Ну, а как не сгожусь я вам в соседи, то есть в попутчики?

– Тогда твоя смерть будет легкой, обещаю.

Спасибо, утешил. Такой вариант меня не устраивает, но приходится сыграть на риск. Ну-ка, как они среагируют на мою автобиографию? Так и так, родился я на железном острове, никого не трогал, как и весь мой немногочисленный народ. Потом вкратце история с Восточным Подарком и неудачное возвращение, вплоть до того момента, как, отбив Андреев от конвоя, мы с Чисиметом условились: он – отвести их к Реке, а я – разведать обстановку и встретить их по дороге, а сам вместо этого попался как последний дурак. Мой рассказ действует на эльфов неожиданно – они сразу как-то сникают. Есть такое выражение – как в воду опущенный, так вот, они в эту воду опускаются прямо на глазах. Замолкаю, несколько минут тишины, потом Барон грустно говорит:

– Это все правда. Не знаю, как там про железные острова, а про Дальний Запад за степью и про Куранаха нашего любезного – все так. Мы думали, что ты все же сможешь нам в подмогу быть, а оказалось, что не ты нас обманул – сами обманулись!

Ну конечно! У этих троих расчет был простой – использовать меня в своих целях, перед этим исподволь выведав мои. Наверное, именно поэтому они и двинулись в такой компании – с Паханом то есть, заранее вычислив, что он мне как проводник будет необходим. Эх, ребята светлые, попали вы впросак, да меня и этих двух с собой затащили. Одна радость, что эльфам эта дыра явно знакома, хоть не вслепую бродить будем. Пахан тоже примерно так думает, только выражает он это в менее вежливой речи:

– Ну, вляпались? Небось, себя мудрее всех считали, а теперь каетесь. Наверх выбираться будем как можно скорее, ни минуты лишней здесь, и не делайте вида, что не знаете как. Все, договорились. А так тут неплохо – ветра нет, тепло, и гадости хищной никакой не чую. Я спать буду, и вам тоже советую.

– Верно, – Паханенок подхватывает. – А то у меня от его, – палец в меня, – рассказов да объяснений голова кругом пошла.

Эльфы согласны, да и я не против отдохнуть от треволнений. Здесь действительно тепло и не дует, и я приваливаюсь к торчащему из земли обломку крыла, но заснуть не получается. Просто так сижу и тот, последний поход вспоминаю – где Пьеро последний раз и видал. Как Знахаря хоронили, как в Первой деревне изо рва выбирались – все вперемешку. Грустно мне, и даже очень. Сижу я так, сижу, а потом Хворый вскакивает, хватает нашу жалкую пародию на факел и почти кричит:

– Скорей, скорей, уходим отсюда, ведь мы же сферу свода нарушили!

На эльфов эти слова действуют как хороший кнут на лошадь – начинаются мгновенные сборы, расталкивание спящих и понукание упирающихся – конкретно Паханенка, который спросонья готов наброситься на любого рядом стоящего, но ему не дают. Кое-как похватали у кого что уцелело, у меня багажа только «S»-контейнер – и бегом за светлой троицей. Они уже спустились с земляного холма и бегут по плитам, поднимаясь наискосок от вогнутого дна нашей каменной чаши. Бегут всерьез, я скорость держу с трудом, Паханенок на своих кривых ногах и вовсе отстал. Эльфы останавливаются у того места, где по круче уже нельзя подниматься на двух ногах, Хворый отчаянно машет факелом. Тишину нарушает скрежет вверху, затем нарастающий шум и грохот – с «потолка» начинают лететь вниз камни облицовки. Удары все учащаются, уже идет настоящая бомбежка, когда мы добегаем да Хворого. Он стоит у входа в тоннель, выложенный тем же камнем, туда ныряю я, а за мною орки. Паханенок в нервном потрясении – здоровенный брусок грохнул на мелкие куски прямо рядом с ним, ранений нет, но моральный ущерб нанесен. Пока темные убеждаются в своей целости-невредимости, я подхожу к краю подземного хода – камни летят стаями, а потом величаво обваливается вся крыша разом. Мы с Хворым отскакиваем от прохода, и мимо проносится масса земли, травы, березки эти несчастные в свете факела мелькнули, и наступает тишина, только в наполовину забитый землей вход в тоннель заглядывают звезды – огромный правильный круг чистого неба теперь вверху. Новый шум. На черном с подсининкой фоне появляется сначала робкая и жиденькая, но с каждой секундой становящаяся все уверенней и гуще струя водопада – кажется, что вода светится своим собственным светом. Хворый оттаскивает меня за поворот, где вся компания собралась, с некоторой натугой вытягивает на себя ничем не примечательный блок из стены и делает что-то рукой в проеме. Короткий грохот и скрежет осыпающегося гравия. Граф берет факел, уже почти сгоревший, и снова идет за угол, а я за ним. Но за углом дорогу преграждает каменная плита, на которую так и просится табличка:

«ТУПИК. СЛЕДИТЕ ЗА УКАЗАТЕЛЯМИ».

Отряд продолжает сидеть на том же месте. Хворый запалил новый пучок веток, последний, а Паханенок уже отошел от шока и клянет на ирчисленге все камни на свете, прошлые и будущие, а также тех, кто заставляет эту «непотребную булынь» валиться на головы прохожих – при этом поглядывая на эльфов. Пахан в ругани участия не принимает, более того, он подчеркнуто ровно осведомляется – что теперь там такое происходит? Граф отвечает:

– Яма сейчас там большая, а к утру будет озеро, до дна которого вряд ли кто-нибудь донырнет.

Паханенок ругает уже конкретно эльфов, которые даром что вечные, а памяти никакой, и хорошо что хоть спохватились, а не то лежали бы сейчас вонючим тестом вперемешку, как крысы дохлые, только глаза у кой-кого не такие красные. В таком заявлении Пахан усматривает угрозу относительному миру и согласию, до сих пор царившим в отряде. Он без лишних слов бьет нахала по макушке кулаком, тот осекается и теперь только про себя что-то бормочет, то ли от боли скулит, то ли ругань продолжает. Эльфы на инцидент внимания не обратили, посовещались опять на своем диалекте, и Хворый говорит:

– Сейчас мы пройдем дорогой, по которой не ходил ни один смертный. Более того, здесь многое сделано, чтобы случайно попавшие сюда не выходили назад. Поэтому то, что говорю я или кто-нибудь из нас, выполнять надо быстро и беспрекословно.

– А куда она, дорога эта нехоженая, приведет? – Пахану интересно.

– Тебя – туда, куда стремишься, да и ты, Алек, тоже к Реке попадешь, не сомневайся.

Разговор окончен. Я боюсь, что эльфы захотят продолжить ночевку прямо здесь – рядом с озером, даже загороженным плитой, это было бы весьма неуютно – но троица берет свои пожитки и идет по коридору, а мы за ними – двое темных и один неясный. Несколько плавных поворотов, небольшой подъем, и тупиковый отросток вбок – первое разветвление за все время. Я уверен, что за плитой тоже что-то есть, у Графа спросил, но титулованная особа только отмахнулась. На нет суда нет, и, пристроив под голову контейнер, я засыпаю – на этот раз быстро и без раздумий.

Новый день – новые хлопоты. Кстати, новый день – буквально, в тоннель каким-то образом проникает слабенький, но все же свет. Растолкал меня Барон и, не дожидаясь, пока я проморгаюсь и отзеваюсь, говорит:

– Надо вас замаскировать, чтобы лишних неприятностей не было.

– Замаскировать? – вид у меня, наверное, очень глупый, обалдел от сна.

– Да, да. Подземелья не любят людей и ненавидят гоблинов. Но с орками проще – мы их поведем как пленников, а тебя – как союзника в особой милости.

Я окончательно теряю нить:

– В какой милости у союзника?

Барон, видимо, решив, что с таким пнем разговаривать бестолку, жестом предлагает подойти к Графу с Хворым. Подхожу, и начинается камуфляж. Не внешний, конечно, внутренний и теневой. Пахану с Паханенком действительно проще – не жрамши, не пимши, злые, но судьбе покорные, они за пленников сойдут только так. Еще только немного косметики – и полное подобие состояния захваченного в бою злыдня. Пахан честно предупреждает, что сам страха, пожалуй, не изобразит, а вот Паханенка бояться заставит.

– Это как?

– А вот так. – Пахан замахивается на напарника, рожа зверская, и Паханенок отшатывается.

– Молодец, – хвалит Граф, – с вами все в порядке. Теперь давай ты, Алек.

Барон растолковывает палитру и расклад по направлениям, а дальше я и сам умею, эльфы только помогают. Вроде все, можно идти, только заново поклажу перераспределить надо. Мешок остался один, его будем тащить по очереди, как и два узла с репой – остатки рубахи моей несчастной. Контейнер нести никто не хочет, я прошу немного подождать и подтаскиваю его поближе к свету. Я наконец разглядел – в потолке есть длинная щель, уходящая вверх, стенки отполированы, и наверное там, наверху, есть замаскированное входное отверстие. Нащупываю кнопку сбоку крышки контейнера, жму, и замок исправно щелкает. У этих контейнеров шифр-устройство есть, но его на моей памяти не использовали ни разу, и сейчас обошлось. Внутри оказывается пачка каких-то факс-копий не очень хорошего качества и помятая восьмиконечная звездообразная брошка с обрывком цепочки. Звездочку я кладу в карман штанов, пачку бумаги – в мешок потом суну, и в последний момент в уголке углядываю маленький мешочек темной кожи. Туда же, в карман его, и к сотоварищам истомившимся иду.

– Все, – говорю. – Бумаги вот только положу, потом разберемся что к чему.

Коридор сначала виляет, потом выпрямляется и становится немного шире. Я пытаюсь заглянуть в световую щель, но Граф машет рукой – мол, не отставай, приходится догонять группу бегом, а потом дышать с прихрипом. Так весь с позволения сказать день и тянется – тоннель, изредка перекрестки. Когда свет ослабевает настолько, что стен почти не видно, Хворый объявляет привал, прямо посередине прохода. Пахан, оказывается, считал шаги, и выходит, что прошли мы около двух десятков километров, а то и побольше, я длину его шага специально с недотягом прикинул. Перевожу в лиги, оглашаю результат – Пахан горд. Довольство свое он выражает удовлетворенным «угу», а сам продолжает звучно есть остатки рыбы. Паханенок тоже подчавкивает. Эльфы по тонкости души симфонии этой не выносят, расположились шагов за двадцать вперед, и от них не доносится ни звука. Темно уже совсем, и я засвечиваю зажигалку, решив просмотреть бумаги из контейнера. Это снимки с листов какой-то книги, явно побывавшей во многих переделках. На одном листе – видимо, заглавном, хотя он изображает страницу номер третью – с обратной стороны английская надпись: «Т. н. книга дорог, находится в деревне 18/312 не менее двухсот лет. Захвачена воинами Стены при рейде у вахлаков племени «арыс». Используется для заклинаний, предсказаний погоды и лесных оборотов». Сама книга содержит мешанину записи на всех языках, даже ирчисленг есть. То, что я могу прочесть – описания каких-то местностей, ничего не говорящие названия городов и народов. Довольно много эльфийских строчек, но их письмена я читать почти совсем не умею. Подзываю Графа, отдаю ему пачку листов и светляка, он идет к своим. Я тем временем вытаскиваю мешочек и осторожно верчу в пальцах то, что выпало оттуда. Наконечник стрелы это. Крестообразный, если смотреть спереди. Такой же, какими в свое время в нас краболовы пулялись, и такие же неизвестно каким путем размножались на транспортно-исследовательском комплексе «Анарлаан». И таким же я продырявил шкуру Большому Белому Урху, когда тот шел с топором на Чисимета, уверенный в полной своей неуязвимости. Ну что ж, светлым видеть его совсем необязательно, да и вообще никому.

А у светлячка оживление. Барон вон даже руками замахал, а это в его привычки до сих пор не входило. Я выяснять иду, а темным дела никакого нету – мало ли что у эльфов в головах может бродить. Барон меня встречает вопросом:

– Ведь это не настоящая книга, а перерисованная? А сама она где?

Я в долгие объяснения не вдаюсь, просто говорю, что далеко, отсюда не достать, и заодно спрашиваю, что в ней волнительного такого.

– Это же синяя книга второго договора!

– Ну и что?

– А то, что восемь цветов было и восемь книг, и думали, что все утеряны, а теперь раз синяя нашлась, значит, и другие могут появиться!

Я опять не понимаю:

– А чем эти книги так ценны?

– Тебе, действительно, ничем, – у Хворого в голосе уже нет того радостного возбуждения, как у Барона секунду назад. Взял себя в руки, и выдает мне ту порцию сведений, которой я, по его представлениям, достоин. – Для нас эти книги – все, и эта в том числе – символ возможности будущего и залог реальности прошлого. Тебе вряд ли доступно это, ты вырос среди мертвого железа своего острова. Хоть ты по воле своей, да и не своей судьбой, прошел через многое, но все равно ты – только случайный путник под этим небом.

Целая отповедь. Хрен с тобою, не буду больше в ваши дела лезть, мое дело маленькое, добраться до реки, а там хоть трава не расти, домой отправлюсь. Но все же, господин по кличке «Хворый», есть в вашей речи небольшой прокол. Залог реальности прошлого – это вам-то, эльфам, хоть и серым, но все одно высшим существам? Не сходятся концы с концами здесь, и мне кажется, что тут не простая оговорка. Стоп. Какое дело мне? – никакого. Поговорил, поел, теперь спать пора, а они со своими проблемами пускай сами разбираются. Спина болит, ноги болят, и наверное, после ночевки на каменном полу им лучше не станет. Спасибо, что хоть теплый он. Рядом похрапывает угревшийся Паханенок, а Пахан на мешковине устроился, комфорт себе создал. Но он не спит, глядит в сторону эльфов, которые все своей книгой натешиться не могут, и осторожно выпытывает у меня, что там такое. Рассказываю, он внимательно слушает, потом принимается рассуждать вслух:

– А может, и зря мы с ними связались. Тебя-то я не боюсь, а вот их опасаюсь. Кто поймет, к чему они клонят, вот коридоры эти подземные – ведь знают про них все, а тайну состроили, вслепую ведут. Слушай, а может их того, а? Я тут посмотрел, по щелям световым наверх выползти вполне можно, а они наверняка не пустят. Подведут нас под какой-нибудь камень, или, может, дверь есть, которую кровью открывать надо – я про такие штуки знаю… Клятва клятвой, но ведь ты сам говоришь – не такие они какие-то, могут и на нее наплевать ради своей мысли. Ну так как?

– Нет, – говорю. – Я и сам на них руки не подниму, да и тебе не дам, насколько смогу. А почему – поймешь сам, а не поймешь – ладно. И вот что еще, Пахан уважаемый. То, с чем ты к Другу идешь, ни тебе, ни твоему народу пользы не принесет. Мне можешь не верить, но это в точности так. И еще – твое предложение недавнее дальше меня не пойдет, но и не забуду я его, учти!

Пауза. Пахан отворачивается и принимается засыпать, а я слушаю, как сопит рядом Паханенок. Наверняка он сейчас все внимательно выслушал, учел и завтра будет получать новые директивы. Ладно бы завтра, а ну как во сне сейчас удушит? Подумав, я решаю, что не удушит, и отхожу ко сну, а проснувшись – сам, без побудки – прежде всего гляжу на эльфов – живы ли. Живы, спят и ухом не ведут, хотя из щели уже свет виден. Я снова пытаюсь разобрать, глядя вверх, насколько глубоко мы находимся, но толку никакого. Сзади подходит Граф – чутко, однако, спал.

– Ну как, увидел что-нибудь?

– Ага. Ветерок, дождик небольшой, грибы на поляне растут, и озеро за деревьями плещется.

Граф улыбается и отходит к своей кучке, а я от нечего делать сажусь листать «синюю книгу», по-прежнему ничего не понимая. Снова эльф подходит, на этот раз Хворый. Он дружелюбно мне улыбается и говорит без всяких вступлений:

– Алек, скажи, тебя орки не раздражают? Ведь ты с ними, как я понял, имел дело уже, знаешь, что каждую секунду можно нож в спину получить. Мы-то связаны клятвой, до первого их предательства, но я боюсь, что для нас оно окажется и последним. А у тебя руки свободные…

Так. Не один Пахан такой умный оказался. Нет уж, дудки.

– А мне какое дело? Я вырос среди мертвого железа своего острова и не смогу вас понять!

Хворый качает своей красивой головой и идет поднимать своих сородичей и, так сказать, сородичей наоборот. Пока в молчании сгладывается почти невесомый завтрак, я размышляю над сложившейся ситуацией. Конечно, орк есть орк, даже если он с десяток поколений под черным хозяином не ходил. В здешних местах они без узды, пожалуй, и подольше жили, но генетика и обычаи все равно влияют, так что совсем неудивительна та легкость, с которой Пахан взялся ликвидировать подозрительных попутчиков, да и лишние рты к тому же. Хотя тут даже не кровожадность роль сыграла, а трезвый расчет, не обремененный излишком совести. Вот Паханенок – тот другое дело. Он пошел бы на мокрое ради самого процесса, из чистого удовольствия, если бы не боялся, не трусил. Может, я на него и напраслину возвожу, но впечатление именно такое. Но вот что эльфов на мысль о такой грязной операции толкнуло, да еще с клятвопреступлением граничащей? Неужели эти двое им кажутся настолько опасными, настолько невмоготу мешающими? Итого получаются два мини-блока, которые в любую минуту могут сцепиться не на жизнь, а на смерть, и я между ними, ни рыба ни мясо этакое. Что тут делать – ума не приложу!

Прикладывание ума на ходу не очень получается, опять уже порядком надоевший подземный ход и слабый ветерок в лицо. Паханенок замечает, ни к кому особо не обращаясь:

– Еды мало, а воды совсем нет.

– Ничего страшного, – успокаивает Хворый. – Мы в такое место идем, где всего хватит.

– Это куда же?

– Не бойся, не пропустишь.

Дорога потихоньку меняется. Перекрестки все чаще, в стенах начинают появляться боковые окна. Я в одно заглянул – темень беспросветная, щелкнул языком – эхо с минуту гуляло. Где-то часа через четыре коридор обрывается в куполе размером поменьше того, что до сих пор я видел, опять со щелями в потолке. Их явно недостаточно, полумрак стоит. Ход выходит в зал на высоте вертикальной части стены – то есть метра три до пола и столько же до начала закругления свода. Вперед ведет дорожка из тех же каменных плит, каждая на свою колонну опирается. Посреди зала, пересекая его по диаметру, течет быстрая речушка, дорожка через нее перекинута мостом, от него к каждому берегу сделаны ступенчатые спуски, а дальше дорожка раздваивается и опять уходит в туннели. На земле, а вернее на песке у воды лежат три остова, когда-то это были лодки, а теперь только скелеты посеревшие. Эльфы трогаются вперед, идут гуськом, на развилке Хворый не колеблясь сворачивает влево. Новый тоннель значительно отличается от тех, что раньше. Потолок уже не полукруглый, а плоский, световые щели исчезли. Зато есть вкрапленные в панели стен небольшие, с пол-кулака камешки, которые светятся очень неярким светом, но их много, и коридор освещен неплохо. Ряды световых камешков уходят вдаль двумя линиями и сливаются в туманное сияние впереди, и мы идем еще часа три, и затем – большой перекресток, целый узел подземных дорог. Короткие боковые отростки в соседние коридоры, отходящие под углом наклонные тоннели – все связано в хитрый клубок. Хворый тормозит, видимо, ориентируется, и направляется к одному из ответвлений. Короткий переход – и мы оказываемся в помещении объема среднего зала у Куна – мелочь по сравнению со здешними куполами. Световые камни вкраплены в потолок и образуют сложный узор, а стены закрыты несколькими рядами полок, сверху донизу заставленными разноцветными и разноформенными корзинами и кувшинами. Хворый объявляет:

– Пришли. Здесь мы можем отдохнуть и пополнить запасы. В черных кувшинах вода, в зеленых и серых корзинах – сухая еда. Но сначала нужны четыре пары рук, чтобы открыть дорогу вперед.

– А попозже нельзя? – это Паханенок предчувствует скорое пожрать и теперь любит всех вокруг, кроме тех, конечно, кто хочет оттянуть сладкий миг. – Сейчас бы вместе посидели да поели в охотку!

Хворый снисходит до объяснения:

– Убирать затворные плиты можно только в одно время дня, оно наступило сейчас. А еще на сутки здесь задерживаться не стоит. Пойдем мы трое, и…

– Можно, я? – встреваю. Хворый говорит «да» с еле заметным неудовольствием, у меня появляется подозрение – уж не хотел ли он с орками насчет меня договориться, как недавно ко мне насчет них подходил?

Пока идем к затворной плите, я все гадаю, зачем четыре пары рук нужны, но все разъясняется достаточно просто. В четырех разных местах одного из тоннелей нужно положить руки на определенный камень, а потом хором нажать с молитовкой, кою произносит Граф, один за всех. Тупиковая стена тихо отъезжает в сторону, и ее торец становится одной из вертикальных плит боковой облицовки, и что интересно – камешек световой на ней тоже присутствует. За плитой оказывается такой же коридор, и я прикидываю, сколько тупиков мы уже миновали, и ведь наверняка каждый – это вот такая дверь. Идем обратно, по дороге – светская беседа на отвлеченную тему, и на подходе к тоннельчику, ведущему к складу, Граф вдруг замирает, и все тоже останавливаются. Из прохода доносится песня на два несовпадающих голоса, Пахан-паханенковские, естественно. Причем если Паханенок исполняет один из официальных гимнов Союза Свободных Народов, то Пахан на ту же мелодию кладет вирши примерно такого смысла:

Поет Пахан слезливым громким голосом, напрочь заглушая официальный текст типа: «Пусть все мы разных лиц, но цель у нас одна – приблизить дни всеобщего блаженства». Эльфы уже бегут вперед, а я за ними. У дверей возникает пробка, я пробиваюсь и вижу картину в духе лучших традиций Великого Маршала. На полу – несколько вскрытых корзин, в миске – размазня из желтой муки, два открытых черных кувшина, один зеленый, один красный, и еще осколки второго красного разбросаны по полу. Около красной посудины сидят оба орка, при нашем появлении песня обрывается. Паханенок просто глядит узкими глазками, а Пахан проявляет инициативу.

– Во! – говорит он, поднимая с пола донышко разбитого кувшина с зазубренными краями, и наливает в него чего-то, желтоватого цвета, оно распространяет запах спирта в смеси с розовой водой и мясным бульоном.

– Во, – повторяет он, – хорошая вещь! Ты на меня так не гляди, я красный случайно разбил, а что упало – то пропало. Не будешь? Ну и не надо!

Он говорит довольно ровно, но отправляя в рот содержимое донышка, проливает половину. Затем залихватски бьет импровизированный стакан об пол, орет как взрезанный – просто так, от полноты ощущений – и валится на спину. Паханенок тоже тянется к кувшину, но тут уже вмешиваюсь я.

– Все, нельзя! – и убираю емкость на самый верхний стеллаж, туда ему уже не добраться. В дело вступают светлые, они волокут обоих пьяниц к стене у выхода, а я пока занимаюсь провизией. В зеленом кувшине растительное масло, не подсолнечное, конечно, а какое-то хитрое. Потом всласть напиваюсь и наполняю свою, еще со времен налета на деревню, баклажку водой, а потом и рядом лежащую пахановскую, только уже не водой, а пойлом алкогольным – пригодится. Барон усмиряет гуляк, ругается на всеобщем и ирчисленге, поминая всевозможных животных и насекомых, большей частью вредных. Паханенок пытается вновь запеть, Барон это пресекает, потом Пахан принимается изливать душу, не реагируя на тычки и пинки. Впрочем, его монолог никому особо не мешает, и Барон просто приглядывает, чтобы оратор с места не сдвигался. Пахан жалуется на трудности в сколачивании организации – и недоверчивы орки здешние, и за грош продать готовы, и от остальных наций надо прятаться, и оружия путевого не достать. А сейчас еще с Запада беженцы-переселенцы идут косяками. Там, видать, главного хозяина убрали, который силой всех в своих руках держал, а у оставшихся мелких никто служить не желает, бегут кто куда. Они – беженцы – к дисциплине, конечно, привычны и опыт боевой имеют, но в общины вступают неохотно и хотят своими мозгами жить.

– А где у них мозги эти?! – втолковывает Пахан в пустоту нетвердым голосом. – Думают, без хозяев рай наступит, солдафоны стоеросовые!

Наконец он смолкает и приваливается к стенке, а Паханенок уже давно утих, мерно издает самые неожиданные звуки. Барон считает свою миссию исчерпанной и идет к своим – они улеглись между рядами полок, и я тоже прикладываюсь через полку от орков – вдруг чего. Эльфы, похоже, и вправду спят – уж столько ночей глаз не смыкали; наверняка, когда Хворый меня щупал, они только притворялись.

Я лежу – не сплю, скорее кемарю, пока Паханенок не принимается вполголоса ругаться во сне – длинно, визгливо и противно. Я поднимаюсь заткнуть ему рот и замираю на месте: в проеме показываются два белых урха, они входят не сторожась и с любопытством озираются по сторонам. Один из них довольно громко говорит:

– Еще один склад, смотри-ка. Тут кто-то из наших побывал уже.

– Да, – отвечает второй, – но все же никогда еще так не было – раз прошли – тупик, два прошли – тупик, а сейчас идем – ход в новые системы.

Паханенок открывает один глаз, проклинает все системы, старые и новые, на навозной куче их замеси, и вновь отходит ко сну. Один из урхов:

– Тьфу, кто их только пустил вперед, это быдло крючконосое? Мы ж вроде их не брали с собой, здесь они все одно дохнут!

– Нам тоже сам знаешь что может быть. Растолкай их!

Второй принимается расталкивать. Я оборачиваюсь назад – эльфы на ногах, стоят в полной готовности, почти на самом виду, да тут и спрятаться негде. В тоннеле появляется еще один урх, он тащит на волокуше какой-то ящик. Услыхав мычание Паханенка, он бросает веревку и идет сюда. Один из первых двух говорит:

– Ага, хорошо, что пришел. Ты у нас с недоделанными возишься? Гляди, твои уже нализаться успели.

Новый глядит на орков и усмехается:

– А это и не мои. Точно.

Первый урх оборачивается, и наконец видит наши мешки, а затем поднимает глаза и наконец-то замечает эльфов. Среагировать на новость он не успевает, я швыряю ему в голову тяжелый зеленый кувшин, который громко разбивается об скулу. Следующий, красный, летит в нового, но я, наверное, растянул себе что-то в руке, и кувшине не долетает до цели. Тогда я выскакиваю из-за полки, прыжком бросаюсь на пол, рядом с залитым маслом противником и бью его ножом в грудь, а над головой слышен посвист стрел. Один из урхов медленно валится на пол, а другой остается стоять с удивленным видом, и потом отпрыгивает в проход. Барон кидается за ним, теньканье тетивы, грохот и тишина, только разбуженный Паханенок что-то бормочет. Хворый очень тихо командует:

– Забираем оружие, мешки и уходим, здесь мы в ловушке!

Я хватаю под мышки тяжеленного Пахана и волоку его, пока дорогу не загораживает ящик и рядом – труп урха. Приходится дать Пахану штук пять оплеух, после которых он становится способен двигаться сам – хотя и с моей поддержкой. Мы почти добираемся до стыка с основным тоннелем, когда выход заслоняет еще одна фигура с явным намерением помешать движению. Я с разбега тараню препятствие Паханом, и оба – и противник, и таран – влепешиваются в стенку напротив, а сзади слышен шорох волокомого Паханенка, он так и не пришел в себя. Из боковых выходов начинают выбегать урхи и не тратя времени направляются к нам. Эльфы пуляются из своего и из трофейного луков, но толку мало, а Пахан вцепился в незадачливую баррикаду, и пока я пытаюсь его отодрать от нее, уходят секунды, Паханенка уже втащили в боковой отросток, и Хворый ныряет туда же. Я ору: «ну и хрен с тобой, вожак иметый!» – и бросаю Пахана на произвол судьбы. Рядом Граф, держится за голову, видимо, камень из пращи попал. Протягиваю руку – он хватается за нее, как слепой, и вместе мы бежим в тот же боковой проход. Он сначала раздваивается, потом перекрещивается с узким коридорчиком, я виляю туда и сюда и наконец окончательно путаюсь в этих переходах. Пару раз мы наткнулись на урхов, которые гонятся то ли за нами, то ли за группой Хворого, но тут же теряем врагов из виду, как в лабиринте, да это и есть лабиринт, с Графа толку мало – бежит, постанывает, одна рука на глазу, другая за меня уцепилась. Несладко ему, ладно, сейчас передохнем. Я выбираю короткий переходик с двумя выходами и пристраиваюсь в нем. Итак, что с Графом? Плохо. Камень ему вдарил между виском и лбом, на месте удара жуткого вида шишка и кровоподтек. К ней уже присохла прядка волос, а остальная шевелюра всклокочена и перепутана. Укладываю беднягу на спину и принимаюсь за врачевание, как умею. Для начала поливаю синяк давешним алкоголем, а потом, отклеив волосы, завязываю голову куском рубахи, ничего, она у Графа длинная, ей не убудет. Затем, наложив на его голову руки, принимаюсь за целительство. Не знаю, то ли у меня получается, то ли сам пациент оправляться начал, тем не менее результат налицо: дыхание поровнее стало, руку от лица убрал, а потом и вовсе засыпает Граф. Это хорошо, а я пока разберусь, что у нас есть. Так – оружия у меня топор да кинжал старый, у Графа лук, восемь стрел и пустые ножны на поясе. Зато у него на спине узел, в котором две корзинки и черный кувшин, а у меня только две баклажки, одна уже наполовину пустая. Выглядываю в оба проема по бокам – те же огоньки, несколько выходов в туннели подальше, и никакого движения, поэтому можно вернуться к болящему сотоварищу и обдумать положение. Хотя чего думать? Если Граф дорогу знает – выведет, а если нет, то будем плутать, пока есть еда. Кончится – снова плутать, но уже на голодное брюхо. Ну и потом лечь где-нибудь у теплой стенки и тихо помереть, мучаясь совестью, что такое чистое и культурное место будет теперь захламлено безымянными останками. Вдоволь натешившись такой перспективой, я решаю отвлечься от мрачных мыслей и принимаюсь старательно вспоминать всякие дурные и веселые эпизоды из биографии. Особого подъема настроения это не вызывает, но отвлекает все же. Часа через три Граф начинает подавать признаки жизни – открылись глаза и помещение обводят. Затем он с явным недоверием к своим силам садится и приваливается к стенке.

– Ну, как мы себя чувствуем? – Ответа нет. Граф просто осторожно пробует повернуть голову, шевелит руками. Затем спрашивает:

– А где все остальные?

Я встаю навытяжку и весело докладываю:

– Не могу знать! Пахан в нетрезвом состоянии оставлен на поле боя, за что ответственности нести я не собираюсь. Группа из двух эльфов и одного орка отбыла в неизвестном направлении. Ваша благородная особа находится на излечении после контузии камнем неизвестной породы. Ну как, вспоминаешь?

– Вспоминаю… – Вот тебе и на. Голос безнадежный, и лицо даже не мрачнее тучи, а просто не знаю, с чем сравнить. Такое впечатление, что он от горя готов завыть на каменные плиты потолка за неимением луны, но невероятными усилиями сдерживается. Мне это не нравится:

– Ладно, хватит, нечего тут пантомимы разыгрывать. Выкладывай, какое горе, вместе помозгуем, как с ним бороться. А то, знаешь, нам либо вместе выбираться или не выбираться, либо то же самое, но поодиночке. И первый вариант меня больше устраивает.

Граф глядит на меня притухшим взором и серьезно, вроде бы спокойно говорит:

– Действительно, горе, беда. Причем такая, что нет смысла даже делать что-то. Это я не про тебя, это про меня. Я не выполнил своего обещания, и никто из нас троих. Я дальше жить не собираюсь.

– Слушай, ты, тоже мне, свечка гаснущая. Я с ним как с нормальным, а в ответ что? Видал я у вашего брата такие тихие истерики, они гроша ломаного не стоят. Выполнил, не выполнил – сколько всего на свете сделать просто невозможно, а вот исправить как раз наоборот, можно что угодно, тем более тебя-то сроки не поджимают, а ты как лужа растекся!

Граф на мою агитацию никак не реагирует, просто смотрит, о своем думая, и я наконец понимаю – не истерика это. Ну что мне делать – на колени, что ли, встать: не помирай, мол, друг сердешный, один остаться боюсь хуже всего прочего, да и тебя, дурака, жалко?

– Граф, ты, конечно, можешь что угодно над собой учинять, но ведь ты ж еще и мне помогать до последнего поклялся, вспомни – звездное небо в свидетели брал!

Граф улыбается:

– Мне теперь все равно, ты меня отнюдь не напугал. Но и сам ты тоже напрасно боишься – я помогу тебе, ибо мне кажется, что тебе придется совершить еще многое – или здесь, или наверху. А я… я подошел к концу своей дороги и сейчас перешагиваю ее край. Дальше – ровное и гладкое поле, и я на нем буду скользить от каждого толчка, пока не смогу уйти.

Ладно, спасибо что хоть кончину отложил, а дорожные рассуждения – его дело. Говорю нарочито бодрым тоном:

– Прекрасно. Итак, где мы находимся – знаешь?

– Нет.

– Как-нибудь в этих лабиринтах ориентируешься?

– Нет.

– Совсем хорошо. План действий?

– Найти затворную плиту, открыть. За ней могут оказаться знакомые ходы, я их узнаю. Хоть и не много я здесь ходил, но помню все места, где бывал.

Еще бы нет: эльф, забывший что-то – картинка не из обычных.

Снова вперед, по обрыдлым коридорам в ровном бело-желтоватом свете. Ищем тупики, наконец находим, Граф чуть ли не по запаху выявляет ключевые камни – их три, но если я расставлю руки до двух соседних дотянусь. Мой спутник присаживается на пол:

– Надо подождать до времени. Хитро было придумано – но не спасло.

– Граф, ты можешь говорить яснее? Мне, ей-же-ей, хочется понять наконец, в какую игру я ввязался. Я б тебя вопросами замучал, да не знаю, про что ты ответишь, а про что нет. Расскажи лучше сам, и при этом учти, что я… в общем, я, наверное, более чем просто человек достоин доверия. Хвастливо? Можешь не верить, дело твое.

– Хорошо, Алек. Я объясню тебе всю историю вообще, а всякие подробности – ты уж извини.

У меня возникает желание пройтись по поводу секретов тысячелетней давности, но лучше сдержаться, а не то вдруг Граф опять скиснет.

Тайны оказываются не «тысяче…», а сроку в пять-шесть раз большего, еще тех времен, когда в этих местах обосновался народ, неизвестно откуда пришлый, и тогда-то загадочный, а по нынешним временам полный мрак. Народ этот городов и крепостей себе не строил, но только потому, что были против тунгиры, коренное тогда население этой земли. Я специально переспросил – тунгиры, это краболовы, что ли? – оказалось нет. Краболовы с тунгирами в тесном родстве, это да, но тунгиры были единым народом и серьезной силой, а краболовы до сих пор мелкими группками вдоль рек бродят и редко-редко оседают в деревнях. От природы им дано многое, но увы, не в прок – тут я с Графом полностью согласен.

– Ну, так вот, – продолжает Граф. – Тогда очень многим не верилось в будущую мирную жизнь, и очень свежи были в памяти ужасы прежних времен.

Да уж. Помнится, в Круглом даже сейчас, рассказывая о гигантомахиях тех времен, старики опасливо понижают голос.

– К тому же на юго-западе маячил бастион зла, а здесь – на ближнем Севере – загадочный форпост Токрикан, о котором до сих пор известно мало, но то, что известно, внушает беспокойство. И вот поэтому в уплату за жизнь на этой земле тунгиры предложили пришлому народу построить подземные убежища на случай новых опустошительных событий, для себя и для всех живущих здесь.

Граф останавливается перевести дыхание и продолжает. Описывает, как к договору подключились эльфы, потом кучка гномов с запада предложила свои услуги, и переходит к рассказу о строительстве. Эти загадочные не вручную здесь копали. «Делали они из дерева и железа, и других неизвестных материй чудовищ разных, и оживляли их своею силой и искусством», – а уж зверюги землю рыли, во всех смыслах. Вот у кого старику Ларбо поучиться бы! Он-то дальше слабосильных лошадей не продвинулся, хотя и старался. Это я по ходу дела вспоминаю, а Граф уже подходит к окончанию стройки. Итак, убежище готово, но, судя по обмолвке Графа, у эльфов возник раздор, как результат – стычки и трупы. Но это дело житейское, а дальше начинается самое интересное: часть эльфов вписала в договор свою обязанность охраны и обережения сооружений, конечно, вместе с другими участниками контракта. Но начинается «моровая язва», загадочный народ снялся и от греха подальше исчез, вестей не подавая, а тунгиры полегли почти все. А тут еще и эльфийская усобица разбушевалась – в лучших худших традициях светлого народа, и осталась от всей затеи только прекрасная, добротная, на века сделанная подземная страна, в которой некому и нечего было делать. Конечно, поначалу подземелья навещались, но потом наверху события всякие пошли, с запада поползли разные, то ли беглые, то ли новых земель ищущие. Про подземелье постепенно забывали, а пришлые так и вовсе не знали, и заботой угасающего – опять Граф не говорил это впрямую, но я понял – рода стало единственно недопущение под землю чужаков. А потом и это забылось, и лишь недавно всплыло давнее обязательство. И опять же, не все из вспомнивших решили двинуться его выполнять – теперь уже просто перекрыть вглухую все известные и неизвестные входы-выходы.

– И теперь, – Граф говорит с горечью и безнадежностью, – это тоже стало невозможно, подземная страна полна урхов, которые идут с Севера. Мы не сдержали своего слова.

Эк его разобрало, чуть не плачет. Я утешаю:

– Ничего, ну что поделаешь. Вы же не могли такой горсточкой что-то серьезное сделать!

– Не такая уж и горсточка живет здесь. Но ведь странно – те из нас, кто с Союзом Свободных Народов теснее всего дело имели, те и отмахнулись от древней клятвы. Да и весь народ эльфов равнины стал странным. Мы начали забывать прошлое, терять его. Тебе просто по природе своей не понять, как это страшно нам – терять прошлое. Ведь я тебе сейчас историю рассказывал, а сам почти этого не помню, только предания и песни. Сейчас ни для кого уже былое не ощущается как реальность и не может прийти в сейчас. Живем как подвешенные в тумане, который укрывает и то, что сверху, и то, что снизу.

– Ладно, – говорю, – разберемся. Давай-ка сейчас попробуем, откроется стенка или нет.

Граф берется а один камень, я расставляю руки а-ля распятие и давлю на свои два. Тупиковая стена без всяких скрипов и грохотов отъезжает в сторону, и за ней открывается все тот же надоевший до смерти коридор, ничем не отличающийся от предыдущих. Ход идет вниз, не разветвляясь и не поворачивая, а навстречу дует ровный поток теплого воздуха. А вот это нечто новое – ход остается той же высоты, но расширяется и заканчивается плоской стеной, в которой темнеют несколько круглых отверстий. Граф останавливается в нерешительности, и тут мне в ногу бьет камень из пращи. К счастью, на излете, синяк будет, и все. Из одного темного хода летит еще один камень, а из другого выбегают один за другим пятеро урхов. Граф толкает меня к ближайшему ходу, а сам пятится следом, натянув лук, но не спеша тратить стрелы – берет на прицел то одного, то другого, и врагам это отнюдь духу не придает. Таким порядком мы скрываемся в круглом ходу, и нас почему-то не преследуют. Пара поворотов, и наступает кромешная тьма, в которой слышен голос Графа: «Алек, сделай свет, пожалуйста», – я иду в его сторону, доставая зажигалку. Под ногой пропадает опора, как на краю пропасти, я пытаюсь взмахнуть руками, но одна из них еще в кармане, и дерг, который получается, довершает дело. Короткий полет, удар, мой вопль, я качусь в виде бревна под очень крутой уклон. Дальше – удар, на зубах вкус опилок, а из глаз искры, от которых, впрочем, светлее не становится. Осторожно поднимаюсь на склоне, опираясь на деревянную преграду, и наконец засвечиваю огонек. Крутой наклонный тоннель, он почти весь перегорожен дощатым щитом, я в него и въехал. Сверху голос Графа – мол, что со мною – вполне законный интерес. Отвечаю, надрывая глотку, что, мол, застрял, сейчас передохну и наверх полезу, только вот соображу, как это сделать. Для полного отдыха и комфорта я прислоняюсь к щиту, ерзаю, чтобы поперечина не так больно на хребет давила, и все сооружение с неожиданной легкостью валится вместе со мною вниз. В воздухе оно переворачивается, так, что я головой, а конструкция ребром входим в поток теплой воды. Выныриваю, бьюсь головой об щит, обплываю его и хватаюсь за край, потом вылезаю наверх, но все равно по пояс в воде. Светлячок продолжает булькать у меня в руке, и я вытаскиваю его на воздух осмотреть водоем. Осматриваюсь и чертыхаюсь в голос – никакой это не водоем. Речка это подземная и быстрая к тому же. Потолок мелькает мимо, я и разглядеть не успеваю. Несколько раз мой плот ощутимо бьет об стены, но потом все успокаивается, и меня просто несет вперед, а может, и назад – не знаю. Вода теплая, как в ванне – или в источнике, это вернее, от нее чуть заметно несет какой-то минеральностью. Наверное, у меня уже начался легкий ступор, я никакого страха не испытываю, хотя и понимаю, что стоит потолку опуститься до уровня воды, и мне каюк. Вместо страхов я прикидываю перспективы на будущее. Конечно, самый милый вариант – это сток в открытый водоем, но вода вверх течь даже здесь, наверное, не будет. Гораздо вероятнее подземное озеро – и к этому, похоже, идет, течение замедляется, а русло становится шире. Тут уже удары об стены не так страшны, я для экономии смеси гашу светлячка, и оказывается, что впереди намечается какой-то полусвет. Пологий поворот, и я, сидя по турецки на своем корабле, как на белом коне гордо въезжаю в весьма красивое место. Стены расходятся вширь и вглубь, а на потолке светящимися камнями точно выложены созвездия здешнего неба, со всеми мельчайшими звездочками и туманностями. Справа – и это меня радует больше, чем планетарий сверху – вдоль воды идет низкая каменная плита, пристань, и несколько скупо освещенных ходов от нее. Барахтаю руками, пеню воду, развожу волну – выглядит, конечно, смешновато, но своего добиваюсь. Мокрый и облезлый выползаю я на причал, а затем туда же выволакиваю и щит, тяжелый он оказался.

Итак – пять круглых дыр, в них световые камешки на расстоянии метра в три друг от друга. Я прохожу вдоль всего причала, заглядывая в каждую, и естественно, ничего не вижу, после долгих колебаний выбираю вторую слева и иду по тоннелю. Долго иду, передохнуть успел и поспать немного, а потом ход под прямым углом загибается вверх. Я совсем уж собираюсь возвращаться, но замечаю небольшие скобы в вертикальной стене, и значит дальше есть куда лезть, иначе зачем они тут? Скобы тоже каменные, гладкие, как оплавленные, лезть удобно, и скоро дно шахты теряется из виду, как и не было. Редкая цепочка огней вверх, цепочка вниз – высота ощущается, но не пугает, нереальная какая-то. Даже и не знаю, на сколько я поднялся, когда шахта пересеклась с горизонтальным коридором. Они соприкасаются боками, и к отверстию ведет полукольцо все тех же скоб. Перекресток освещен тремя камнями, по нынешним нормам это весьма щедро. Лезть вверх мне надоело, и я перебираюсь к горизонтальному тоннелю, решив не забыть в случае чего и этот ход наверх. Тоннель тоже круглый, светляки так же редки, но стены не из плит, а монолит гранитный или там базальтовый. Как будто грубо выплавили основную перспективу, а потом где огнем, а где киркой довели до стандартного цилиндра. Я иду этой галереей, внимательно глядя под ноги – правильно делаю. Уже метров через двести предоставляется возможность упасть в шахту наподобие предыдущей, но я от этого уклоняюсь.

Тоннель ведет все дальше и дальше, время от времени изгибаясь и меняя цвет стен – был беловато-серый, потом какой-то коричневый, а теперь красно-серый с черными прожилками и потеками. Впереди брезжит свет чуть поинтенсивней того, что тут у меня, и метров еще через сто я добираюсь до конца тоннеля. Вырубленный в скале объем, безо всяких там украшений и песчаных полов – грубый куб пустого пространства с неизбежными камнями в стенах и потолке, а я в нем как мышь в глиняном горшке. В левой стене круглое отверстие раза в два пошире моего хода, и в правой такое же, только квадратное, а напротив чуть ли не в половину высоты могучая затворная плита, никак не замаскированная, и надпись на ней эльфийская, а может просто буквами ихними. Вот где бы Граф пригодился, да где он теперь – грустно вспоминать! Хотя чего грустить, он в отличие от меня с голода не помрет, а вот у меня провизии – полфляги вина да воды полная. Как Граф ключевые камни-то искал? Логическая мысля: раз эта плита не спрятана, значит, и они должны быть на виду. Ищу, но вместо этого выясняю, что и мой ход, и большой круглый тоннель – он вниз направляется – имеют свои двери, причем моя исправно управляется отсюда, из камеры, а у наклонного хода что-то не то. Камень я нашел, но плита не сдвигается ни на волосок, как заклиненная. Итог – дорога только в квадратный проход. Он буквально через несколько шагов переходит в короткую лестницу с огоньками в ступенях, очень красиво это глядится. Она кончается, снова короткий коридор, и яркий свет, просто ослепительный после долгих скитаний в полутьме. Это еще одна подземная полость, и от выхода коридора дорожка ведет к небольшому балкончику. Подхожу, гляжу вниз – и сразу такое количество впечатлений, что приходится несколько минут приходить в себя и оценивать обстановку. Наконец-то я понял, что такое действительно огромный зал. Его потолок уходит в непроглядную даль, и его поддерживают могучие колонны, они как и потолок красно-черные и усыпаны световыми камнями. Но самое впечатляющее внизу. Насколько хватает глаз – это озеро, чистейшая и прозрачнейшая чуть зеленоватая вода. А в глубине лежат, уходя в бесконечность навалом страхолюдные создания, от вида которых у меня волосы то ли дыбом встают, то ли просто башка вспотела, по причине отсутствия зеркала не разобрать. Чуды-юды лежат неподвижно, глаза закрыты, и никто на меня внимания не обращает, вообще никакого движения не заметно, и это успокаивает. Звери разные. В размерах – от великанов со слона до таких, что на руки можно взять, если б не так противно было. Есть с четырьмя ногами, есть с шестью, а есть и вовсе без ног – вон справа из мешанины этакой дугой выпирает змея с мой рост толщиной, а уж о длине и думать не хочется. Весь этот паноптикум уходит вдаль, в белое сияние, в котором ничего не разобрать. Кажется, этих трупов здесь столько, что можно этим зверьем всю Эа заселить, и пол-Земли впридачу. И все они какие-то неуклюжие, угловатые, грубовато сделанные… Сделанные? А ведь и правду, это же наверняка та самая строительная техника оживленная, что лабиринты эти рыла. Значит, согнали ее сюда и водой залили, на всякий случай.

Я иду вдоль стены зала – балкон опоясывает его на почтительной высоте. Это кладбище – или склад – кажется бесконечным, это, естественно, не так, но велико оно очень – только часа через полтора начинает виднеться вдали противоположный конец. От закругления балкона вниз к воде ведет лестница, и еще квадрат коридора есть. Спускаюсь вниз, и под балконом оказывается большая-пребольшая затворная плита, а снизу к ней крутым уклоном подходит дно или, если угодно, пол зала. От воды исходит еле заметный кисловатый запах, он настораживает, но одновременно и кое-что объясняет. Чтобы убедиться окончательно, я провожу неприятный эксперимент: надрезаю кожу на руке и свешиваюсь так, чтобы кровь попадала в воду. Как и следовало ожидать, упавшие капли не растуманиваются, а медленно катятся вниз, в глубину, маленькими красными шариками. Отсюда мораль – если уж впереди будет тупик непроходимый, выхода совсем никакого, то надо будет сюда доползти и в эту воду ухнуть. Тогда будет хоть какая-то возможность, что когда-нибудь эту водичку спустят, и кто-нибудь умелый мне в себя прийти поможет. И это буду действительно я, безо всяких подвохов вроде смещения типа и палитры.

Это на крайний случай, а пока я перевязываю руку куском рубахи – одни лохмотья остались – предварительно смочив ее чуть-чуть в этой воде, чтобы порез быстрей зажил. Полутемный коридор проходит через такую же кубическую камеру, как перед входом в зал, потом идет дальше и оканчивается дверью-тупиком, перед которой лежит иссохший труп краболова. Лежит эта мумия спиной вверх и головой к выходу – наверное, добрался до тупика и силы последние истратил, а может быть, и еще что-то. Я без особого труда нахожу ключ-камень, жму на него, толку никакого. Либо неверно что-то делаю, либо время не пришло. Если даже и не откроется, у меня в запасе две вертикальных шахты и подземная река, только сил на все, видать, не хватит… Пока так – прилягу я поспать и время от времени буду пробовать открыть дверь. Сосед, я думаю, мешать не будет.

Проход открывается с пятой или шестой попытки – я не считал, все больше боролся с гастрономическими фантазиями, с переменным, впрочем, успехом. Коридор продолжается все в том же стиле, и очередной изгиб ярко освещен снаружи. Я почти уверен, что там очередная свалка, ан нет. Зал поменьше и без колонн, а потолок не плоский, а куполом. Весь его низ – это нагромождение камней и обломков скалы, и вход выводит к одному из них – широкой скале, лежащей плашмя. Каменный беспорядок воронкой сходит вниз, она наполовину залита водой, а на дне ее – внушительная груда светящихся камней, их сияние глаз не слепит, хотя свет яркий и мощный. Черные тени лежат на камнях, и не различить, где щель, а где ногу можно поставить. Картина совершенно чарующая, я лезу поближе к этому сияющему холму, хотя вода в озерце наверняка та самая… Так. Вода действительно та самая. Вон, у самого берега гном лежит, а вон орк с дыхательной трубкой, по грудь успел зайти, поди ж ты! У самого подножья кучи человек могучего сложения, и лодка его кожаная на каркасе рядом, и черпак с длинной ручкой – не иначе паров надышался. Я озеро обхожу, вернее, облезаю по камням – ого! Целый пантеон: и люди, и гномы, и гоблинская порода разнообразная, только эльфов здесь нет, пожалуй, а может, я не увидал. Но если тут народу столько, значит, и дорога сюда сравнительно недолга, а недолга сюда – недолга и отсюда. В соответствии с этим заключением я оглядываю стены зала и вскоре обнаруживаю отверстие в стене, добираюсь туда и окрыленный надеждой забираюсь туда. Тоннель квадратный, светлячки редки, стены гладкие. Ход делает несколько зигзагов, и наконец первое разветвление, при виде которого сердце начинает стучать, екать и прочими способами выражать положительные эмоции. Дыра в стене неправильной формы, явно битая вручную, и на стене – следы безуспешных попыток выковырять ближайший свет-камень. Я лезу в этот отросток – да, комфорта здесь поменее. Всяческие углы, выступы, освещение, конечно же, отсутствует – вновь к помощи зажигалки прибегнуть пришлось. Это помогает, но не очень, моя голова украсилась великолепным синяком после встречи с неотбитым куском породы, свисавшим сверху. Наверное, это был разведывательный шурф какой-нибудь каменоломни, это я так предполагаю, и оказываюсь прав.

Ход приводит в выработку с низким потолком и столбом-подпоркой посередине. Я долго брожу по ней, пока не уясняю, что и как. Добывали здесь пронзительно-желтый мрамор, целик весь из него, а когда запас истощился, начали искать дальше. Мрамор рубили на плиты и вытаскивали наружу, и по следам волокуш вполне можно держать нужное направление. Пол то с остатками желтизны, то просто из серого камня, и на нем в качестве мусора валяются множество очень для меня ценных вещей. Например, недогоревший факел – я его поджигаю плевком, а потом наконец гашу зажигалку, в ней теперь только три полновесных заряда осталось. В свете факела обнаруживается кожаный передник, который буквально рассыпается в прах, когда я его пытаюсь взять, сломанное кайло на трухлявой рукоятке, и совсем еще крепкий, хотя и немного драный полуплащ-полухалат с шестью разрезами от низу и до чуть пониже пояса. Здесь холодно и сыро, и я, немного поколебавшись, натягиваю на себя эту одежду. На рукаве оказывается рисунок, больше всего похожий на молодой месяц с трещиной на вогнутой стороне, а на спине, как я раньше посмотрел – круг, в нем склон горы с пещерой в нем – так я пиктограмму понял – и надпись всеобщими буквами «УСМУН КОНРИ». Забавно будет, если это значит что-нибудь вроде «стрелять без предупреждения». Но хватит заниматься маскарадом – пора на волю, я не сомневаюсь, что широкий ход выведет меня под небо. В одной руке у меня кайло, на случай, если выход заколочен, в другой факел, он чадит и имеет явное намерение погаснуть, но пока держится. Магистральная дорога идет прямо, пересекает еще одну разработку, с двумя столбами, и ведет дальше, в гору. На стенах в дырках торчат огарки, но они такая гниль, что их поджечь никак не удается – они здесь, видимо, со времен работ торчат, а вот мой факел валялся сравнительно недолго.

Мне везет – пока мой светильник не погас окончательно, я успеваю добраться до очередного забоя, из которого два хода ведет, и выяснить по форме борозд на полу, откуда и куда таскали продукцию. Факел тухнет, огонек только краснеет в темноте, и оказывается, что мне повезло двукратно – в выбранном ходе виднеется свет. Закинув кирку на плечо, я почти бегу туда и наконец выхожу из тоннеля через арку из могучих бревен, поддерживающую отколовшиеся куски свода. От арки открывается вид на красивую горную долину, она то в пятнах травы, а то просто голый камень. И там, и сям виднеются постройки, кучки домишке, длинные черные сараи – все это уходит влево-вниз и вправо-вверх. Вечереющее небо, первые звездочки на нем – ох, хорошо! Я ведь даже не знаю, сколько времени под землей провел – дней пять или больше? И воздух-то здесь какой хороший – хотя нет. Гарью какой-то потягивает неприятной, и этот запах несколько охлаждает мои восторги, вновь вспоминаю, что надо соображать, ориентироваться, прятаться и вообще продолжать путь домой.

От арки вниз по склону горы ведет дорога, прямая и крутая, она насыпана из крупных кусков в основании, хорошо утрамбованного гравия и в самом верхнем слое – длинные плиты, как рельсы. В конце насыпи – большая крыша на столбах без стен, рядом груды желто-серой крошки – наверное, там работали каменотесы. Ничего не придумав, я иду наудачу к этой крыше, и когда прохожу мимо, сзади раздается голос:

– Эй, Усмун! Зачем ты волокешь с собой эту тяжесть?

Оборачиваюсь – стоит в таком же идиотском халате, как мой, мужичонка низкорослый, волосы курчавые и белые, а общее выражение лица неприятное. Я, сам не ожидая от себя такой прыти, отвечаю:

– Да вот, кайло сломал, может, починю?

– Дешевле новое купить, брось. – И я бросаю инструмент прямо под ноги. То ли я и вправду на этого Усмуна похож как на брата родного, то ли что еще, но мужичонка особого удивления не высказывает, хотя нет, глядит хитро. Головой покачал и говорит:

– Да, видать, верно говорили, а ты не верил.

– Что?

– Да ты же теперь на себя не похож ни чуточки, даже росту другого стал. Ядин, помнишь, как раз и говорил про это: «Кто увидит сияющий зал, тот вернется иным или не вернется вовсе». Теперь тебе трудновато будет, трудновато…

Мужичонка придвигается вплотную и шепотом, дыша вроде насоса, спрашивает:

– Но ты их принес? За один я тебя скрою, а за два, за три такое сделаю! Ты еще не знаешь, что я могу!

Молчу, и мой друг разочарованно продолжает:

– Но дорога-то хоть верная? Дорогу покажешь?

Я уже догадываюсь, о чем речь, отвечаю:

– Да, все расскажу, и дорогу тоже. Вот, смотри – это чтобы ты поверил!

Откидываю одну из лент халата и показываю эльфийский кинжал. Мужичонка испуганно охает и озирается по сторонам.

– Ладно, пошли, – бормочет он, – у меня и поговорим. Я кое-что предпринял, чтоб уши моих стен были глухи, можно не бояться.

Мы идем дальше, я стараюсь держаться как бы сам по себе дорогу знающим, но в то же время зорко слежу за спутником, чтобы не пропустить, когда он направление изменит. Идем мы теперь по обочине мощеной теми же плитами дороги, а ведет нас она к скоплению одинаковых маленьких домиков рядом с большим черным строением под односкатной крышей. В один из домишек мы и заходим, хозяин сажает меня за стол и выставляет угощение – хлеб, зеленая лепешка и пиво, от которого тянет явной горчизной. Все в глазах моих плывет, так и кинулся бы, но нет уж. Не надо мне разубеждать приятеля, что я действительно тот мародер Усмун Конри, за которого он меня принимает.

Никогда не думал я, что стольких трудов стоит изображать даже не сытого, а просто не очень голодного человека. Два дня, наверное, ничего в брюхе не было, да и до того отнюдь по пирам не ходил, а приходится теперь нехотя лепешку вкушать, травяным вкусом наслаждаться, хлеб аккуратно отламывать, пиво прихлебывать маленькими глотками. Мужичонка, благодетель мой, терпеливо ждет, и когда я, по его разумению, наедаюсь, резко смахивает все со стола и достает кусок желтоватой бумаги, у коего вид такой, словно бумагу выстирали, высушили, но гладить не стали. Обгорелой щепочкой рисую схему ходов и попутно объясняю, почему ничего не принес – мол, там от воды пар злой, я вот немного подышал и обликом сменился. Хозяин все выслушивает, но продолжает молчать, что мне сейчас совсем не в корысть. Надо разузнавать поскорее, кто я такой, что за местность и прочее, прочее, прочее. Поэтому, покопавшись в складках халата и остатках старой одежды, я достаю и с лихим видом ставлю на стол баклажку с пойлом, что свалило не шибко светлой памяти Пахана.

– Трофей, – говорю. – Покрепче пива-то будет.

Благодетель молчит, а я гадаю – может, этот пресловутый Усмун слова такого не знал? Или сухой закон тут, свято соблюдаемый?

Но все проще. Мужичонка просто обалдел от радости и удивления, он вытаскивает новую зеленую лепешку в закуску, и через полчаса мы уже не просто подельщики, а не-разлей-вода-друзья. Муторное дело – набирать полный рот противной смеси пива с этим самогоном, а потом детской струйкой сливать за пазуху. Иначе нельзя, с голодухи я по швам только так разлезусь, вон, софляжник уже потихоньку сползает со скамейки на пол, непрерывно при этом трепля языком, а мне ведь надо в этом мутном потоке, так сказать, жемчужины смысла отыскивать.

Мало толку от трепа. Только и удалось узнать, что эта земля и есть тот самый Токрикан, что в этой долине горный да рудный люд проживает, а в других местах еще кто-то есть, и в эти места мне предстоит укрыться. Друга здесь, кажется, не очень уважают, хотя и побаиваются, да и есть ли он вообще, может, это так, голову дурят всякие. И еще «скоро будет все совсем не так, и тогда я тебя, Усмун, не забуду. Уж я Твердый Свет взять сумею, пусть темные его боятся, вон вчера сколько опять вынесли, никто увидеть не умел, а я умею, и вообще я самый…» – и так далее по принципу «себя не похвалишь – никто не похвалит». Потом следует попытка рассказать какую-то историю, начав с конца, и наконец благодетель засыпает мирным сном щекою на столе. Спи, спи, а я пока пошарю в твоей клетушке – но результаты невеликие. Лавка, два грубых табурета, стол, подобие комода, из которого я добываю еще полкруга хлеба и последнюю лепешку. Ничего интересного больше нет, и принявши средней непотребности позу, я укладываюсь рядом.

Ранним утром, еще солнце над горами не поднялось, мужичонка меня расталкивает. У него опухшее лицо и слезящиеся глаза, он молча наливает себе пива и с охом выпивает, и я тоже не отстаю.

– Ну вот, – говорит он, – сейчас я тебе объясню…

Что он собирался объяснить, остается неизвестным. Дверь домика распахивается от мощного удара, и в проеме появляется устрашающая фигура человека в черном плаще, в чем-то вроде комбинезона, два ножа у пояса и железный обруч с камнем на голове – знакомый атрибут! Сзади маячат еще несколько силуэтов, но все внимание сейчас на посетителя. Он оглядывает нас, потом делает резкий жест рукой. Со двора влетают еще двое, они отшвыривают моего доброжелателя в сторону, а мне вяжут руки и ноги. Еще один черноплащный приволок длинную жердь и просовывает мне под вязки. Я благоразумно молчу, а вот мужичок поднимает шум – бессвязные выкрики, они выражают ненависть и злость. Он так расстроен крушением своих надежд и планов, что несмотря на всю бесполезность от слов переходит к делу – с криком «не надо, оставьте» принимается тискать шефу с обручем колени. Шеф с выражением скуки на лице отпихивает просителя и неуловимым движением всаживает ему в спину один из ножей, а двое других, которые заняты поднятием и выносом меня во двор, даже не заинтересовались расправой. Около домика целый отряд – несколько плащеносцев на лошадях, еще одна совсем уж замотанная кляча с навьюченной бочкой, два огромных голенастых тролля, тупо уставившихся в одну точку, и на телеге штук шесть мелких орков, вернее полуорков-полухаттлингов.

Шест с моей, видимо, ценной персоной, висящей на нем, препоручается троллям, и теперь от моей спины до земли метра полтора. Железный обруч командует:

– Все по коням, а вы, эй, за дело! – за дело призваны взяться мелкие, их как ветром сдувает с телеги. Один привычно подпирает дверь домика снаружи, а остальные вытаскивают из телеги жестяные ведра. Всадники не спеша трогаются с места, и тролли шагают следом. Я выворачиваю шею насколько возможно, и вижу, как один из мелких швыряет в домик кусок чего-то горящего, и вся хлипкая постройка загорается как керосином политая, да так оно и есть, наверное. Мои носильщики мерно топают по немощеной или когда-то мощеной улице, мимо таких же дощатых домиков, которые стоят правильными рядами. По улице ходят люди, но ни один из них не обращает внимания на нашу процессию, как бы ее и нет совсем. А вообще вбок глядеть мне затруднительно, и большей частью приходится созерцать беловатое и равнодушное (что ему мои беды!) небо. Всадники переговариваются:

– А с домом этого Усмуна что-нибудь делать будем?

– Нет, зачем? Его жена не знает даже, куда он делся, а что вернулся, так и вовсе неизвестно будет.

– Ага, неизвестно. Через весь поселок протащили. Хоть они тут и слепые, а мало ли что. Вот, этот же научился видеть?

– Ну и что? Усмуна теперь мать родная не узнает. А спина у него внизу.

– А вы откуда знаете? – это я голос подаю. Железный обруч, едущий впереди, поворачивает голову с веселым удивлением:

– Так тебе рот не затыкали? У, лентяи, и ты тоже хорош, помалкивает себе, я думал, все в порядке. Чего не орал-то?

– А кто внимание обратит? Бестолку.

– Понятливый, молодец. Кермен понятливых любит…

– А кто такой этот Кермен, и вообще, что со мной будет?

– Да ты еще и любознательный к тому же! Ладно, тебе не вредно заранее понять все.

Всадник с железным обручем равняется со мной и довольно добродушно принимается рассказывать – довольно странное положение собеседников: я вверх тормашками, шею напрягаю, чтобы голова не болталась, и он, гордо на коне сидящий.

– Кермен – это наш главный знаток древних подземелий. Кто оттуда живым выходит, того к нему. Он расспросит подробно, вспомнить все заставит, а потом – кого опять в ходы, кого отпускает, сначала, конечно, позаботившись, чтоб болтовни не было, ну а кого и… чтобы чисто было, словом. А как до тебя добрались – ну уж тебе-то не знать грех, ты ж из видящих. Все понял?

Я понял не все, но решаю, что у собеседника хватит добродушия ненадолго, и почитаю за лучшее разговор завершить. Мимо проплывают масштабные печи, груды руды, а может, пустой породы, складские постройки – деловой пейзаж, словом. Работа идет вовсю, дым поднимается столбами, но на нашей дороге кто б ни попался, никто даже взгляда не кидает, хотя на совсем слепых здешние работники не похожи – идут уверенно, да и работают тоже.

Процессия наша пересекает долину поперек, и начинается длинный, нудный подъем в гору – широкие зигзаги, повторяющиеся с ритмичностью качающегося маятника. Догнавшая основную группу телега с факельщиками ползет рядом, и мелкие без азарта перебраниваются на ирчисленге с незнакомым акцентом. Висеть пузом вверх дело весьма неприятное, веревки под моим собственным весом в кожу врезаются и давят, и когда в середине дня, чуть не доходя гребня, объявляется привал и тролли кладут меня на камень, я чувствую себя как бы уже и развязанным. Мелкие радости на этом не кончаются. Один из всадников не особо заботливо сует мне в рот свою фляжку, а потом такую конструкцию: лепешка сверху, хлеб снизу, а между ними слой мяса с остро пахнущей приправой. Кормилец сидит, развалясь ко мне спиной, опершись на валун и свесив руку с кормом в мою сторону, и я, извиваясь червяком, обгладываю угощение под радостных хохот развлекающейся зрелищем мелкоты. Мне на них плевать – хотя бы потому, что я сейчас играю роль понятливого, но все же быдла, да и жрать элементарно хочется, и я продолжаю трапезу на воздухе. Возиться с подаянием приходится весь привал, а последние куски я сглатываю уже на весу – тролли снова шагают, как заведенные. На перевале застава – четверо с копьями, но одного взгляда на нас хватает, чтобы заставить сих достойных стражей отшатнуться и застыть в почтительных позах. Следующее межгорье сверху сначала кажется усеянным пожарами, так сильно дымящими, что не видно света огня. Но чем дальше я приглядываюсь, тем меньше доверия остается к пожарной гипотезе. Не дым это, а скорее плотный серо-черный туман, лежит он во вполне определенных местах, правильной формы покрывалам, размеры издалека не очень впечатляют, но если сравнить с окружающим пейзажем, то получится нечто грандиозное. Вот мне хорошо виден этакий куб или, как его там, параллелепипед, поверхность ровная, как ножом резаная. Туман покачивается и плывет, но форма сохраняется неизменно. А рядом можно разглядеть фигурки людей и лошадей – кубик получается метров двести в длину и с полсотни в высоту. Это образование стоит на склоне горы, так же накренено, и со дна долины прямо в туман ведет дорога, хороший серпантин. А дальше в долине, сколько же всего этого! И купола всякие, и кубы, и сложные формы. Сложные, и какие-то искусственные, неживые. А кроме этих туманных клоков в долине ничего почти нет – только скальные обломки, несколько речных промоин и множество дорог, прочерчивающих этот хаос. Причем переходы от одного тумана к другому надсыпаны над общим уровнем, а наша дорога петляет прямо по дну ущелья, я это разглядел и получил пинок от всадника слева, ему мои краеведческие инициативы не понравились. Последнее, что я успел разглядеть – это как по дорогам ползут тяжелые фургоны, по четыре, а то и по шесть лошадей запряжено в каждый, один фургон прямо в туман затащили – без всяких церемоний, растворился в серости и все.

Тролли мерно шагают, солнце печет, я мерно покачиваюсь, руки из суставов скоро выскочат. Спина, который час уже согнутая, болит, и я потихоньку начинаю терять восприятие окружающего. Все вокруг постепенно теряет свои очертания, мир становится все более бледным и белым – сознание я теряю. Сколько это продолжается, я не знаю, но, видимо, долго, ибо в себя я прихожу уже на дне долины, около двух валунов в человеческий рост, опирающихся друг на друга, а дорога проходит рядом. Тролли стоят как вкопанные, а остальной конвой как-то очень нервно топчется на месте, глядя назад, то есть туда, куда я при всем желании повернуться не могу. И вообще, весь обзор у меня ограничен – по бокам здоровенные камни, впереди – мост под насыпную дорогу и еще одна насыпь. А беспокойство нарастает, даже тролли начинают делать какие-то движения, и тут сзади раздаются звуки наподобие собачьего ворчания, усиленного до размеров близкого грома. Тролли просто-напросто роняют меня на дорогу – хорошо, не одновременно руки отпустили, а то бы спину сломал, а так упал больно, но удачно. Пока я шипением и мычанием выражаю свои ощущения, носильщики с неожиданной резвостью исчезают в расселинах камней, а плащеносцы пришпоривают коней и скрываются за поворотом. Мелкота в панике повалила телегу, и теперь двое или трое пытаются поставить ее на колеса, но мешает рвущаяся и бьющаяся лошадь, а остальные удирают на своих двоих. Прямо на них несется лошадь с бочкой и, затоптав насмерть одного из мелких, скрывается за поворотом. Я эту картину наблюдаю, лежа в неудобном положении боком и немного вверх ногами. Мне тоже хочется бежать, скрыться, исчезнуть, и не куда-нибудь, а вполне конкретно в сторону подальше от чего-то за моей головой. Я дергаюсь как змея на стекле, но в результате только откатываюсь к полого уходящему вверх плоскому обломку. Взревывающий звук повторяется, и ему уже немного с другой стороны отвечает сипящее шипение, от которого я теряю последние остатки самообладания и начинаю биться, пытаясь разорвать ремни, но получается только боль в почти вывихнутых суставах, и она немного приводит меня в себя. То ли в глазах у меня темнеет, то ли свет дневной ощутимо меркнет, а со спины надвигается нечто страшное, наводящее ужас одним своим существованием. Нет уж, пока у меня над собой контроль есть – спасибо изрезанным веревкой рукам – не буду я кочевряжиться бестолку. Сгибаюсь, достаю свободной кистью кинжал – слава лентяям, которые не только рот не заткнули, но и не обыскивали! Зажимаю рукоятку в коленях, режу ремни на руках, а потом, морщась и кривясь от боли, освобождаю ноги, пытаюсь встать, но они не держат, и я вновь брякаюсь на камни. Нет, глаза не врут, вокруг действительно становится темнее, и центр этой темноты там же, откуда раздается ворчание и идут волны кошмара. Лошадь уже рваться перестала, лежит и даже не ржет, жалобно скулит, пузыря пену на губах, да и мне не по себе, но я-то с первым приступом справился, и теперь надо по-быстрому поставить какую ни на есть защиту, чтобы хоть немного здраво рассуждать. Колдовства здесь очень мало, все больше психология, и с первым слоем я справляюсь довольно быстро. Ноги уже отошли, и я потихоньку иду к насыпи, шатаясь и вихляя. С насыпи-то, наверное, можно разобраться, что случилось? Забраться наверх оказывается делом непростым, а забравшись, я озираюсь, и несмотря на защиту чуть не падаю на каменные плиты – колени подкосились, да и есть с чего. Этих туманистых фигур больше нету – последний купол на моих глазах растекается серым обыкновенным дымом, теперь вся долина усеяна просто облаками, расползающимися наподобие краски в воде, а из них лезут страшилища, которых и разглядеть трудно – вокруг них совсем уж черная тень клубится. Какие-то членистые, многоногие тела, плоские, вроде как крабы или пауки, а то и просто сгустки темноты переливающиеся, и все размерами под стать своим гнездышкам. То одна, то другая тварь все чаще издает какой-нибудь звук – то рев, то шип, но все с силой грохота средних масштабов обвала. Ближе всего ко мне – это в полукилометре примерно – сидит вполоборота величавый дракон, совсем такой, как мне в Лихом Лесу рассказывали, его тоже окружает темнота, и лишь глаза горят красными прожекторами. Когда он поворачивает голову и зацепляет меня взглядом, создается впечатление, что получил удар током и одновременно мягким молотком по голове, но взгляд скользит дальше, и я снова могу что-то думать. Думаю, впрочем, несложно: вся эта погань шевелится все активней и активней, а попасть к такому даже не на зуб, а хотя бы просто на глаза – это верный конец. Значит, надо делать ноги, причем без паники и судорожных движений, а сначала – усилить защиту до максимума, сколько сил и способностей хватит.

Начинается и продолжается неизвестно сколько времени адова работа – пробираться между камней, таиться в щелях, перемахивать трещины, и все не просто так, а прячась от этих порождений, часто угадывая их присутствие только по атмосфере и внешнему фону, который нет-нет да и пробьет мою шкурку. В долине стоит уже полнейшая темень – что вперед, что вверх, чувство времени у меня полностью потеряно. Чудовища орут уже почти непрерывно, кажется, лопнут перепонки, но нет худа без добра – пару раз я только так и спасаюсь – услышав впереди взвой и спешно изменив маршрут. Многие из зверюг светятся, сами, или глазами там, пастью разинутой. Наверное, мне все же повезло – если б я оказался в середине этого бредового зверинца, рано или поздно напоролся бы на кого-нибудь тихого и незаметного, а так все же до склона горы добрался, хотя кое-какие моменты были весьма опасные – к примеру, когда пришлось ждать, когда дорогу переползет неимоверно длинная двухголовая змея, слабо светящаяся и пахнущая нашатырем. Но теперь, чем дальше я ползу наверх, тем легче на душе: во-первых, рад, что ушел живым и невредимым, а во-вторых, фон все-таки снизу идет слабей, чем когда я там бродил. Синяки не в счет, это дешевка.

Где-то в середине склона у меня наконец хватает духу глянуть вниз. Все межгорье усеяно светящимися и мерцающими силуэтами, они извиваются, переползают с места на место, но вверх не лезут, что весьма радует. Я устал, блокировка тоже силы выкачивает, но тормозиться здесь никакой охоты нет, я лезу вверх и вверх. Еще через час сквозь темноту начинает проглядывать сначала робко, а потом все ясней и ясней круг полной луны, а потом и звездочки появляются, и наконец темно-синее небо со светлой полосой на востоке. Я почти на гребне горы, до рассвета не больше часа, уже не карабкаться можно, я просто ногами иду, топча редкую жесткую траву. Вокруг, насколько хватает глаз, резкие очертания кромок хребтов, затянутые туманом долины, и лишь та, из которой я выбрался, как черной ватой заполнена, и оттуда ощутимо тянет страхом и опасностью. Я подхожу к краю обрыва – снизу доносится хоть и ослабленная расстоянием, но все же омерзительная какофония зверинца.

А на краю обрыва, на немного возвышающемся над общей линией выступе стоит одинокая женская фигура, стоит лицом к бездне, просто и свободно, без всяких жестов и напряжения. Женщина глубоко вздыхает – я не слышу, но вижу это уже лежа за камнем – и оборачивается в мою сторону. Правильное личико, вздернутый сверх меры нос, две дуги редких бровей. Либо это Анлен, либо я столб деревянный. Значит, добралась все же сюда, а я, честно говоря, не верил в это, даже дурой обозвал про себя, когда она в одиночку ушла. А сейчас как ни в чем не бывало она присаживается на краю обрыва, и ветер шевелит ей волосы тихонько и бережно. Я больше не в состоянии ждать, тихонько подкрадываюсь, кладу ей на плечо руку и заявляю на ирчисленге:

– А ну, пойдем!

Минуты через две, наверное, я снова начинаю различать предметы, вижу ее, сидящую рядом, и ощущаю саднящую боль возле уха. Лежа брюхом вверх на камнях, конечно, не самая лучшая поза для галантных приветствий, да и обстоятельства тоже, но тем не менее говорю:

– Приветствую тебя, я рад встрече. Прости за неуместную шутку, я не сообразил, что она могла кончиться и хуже.

– Да, конечно, прощаю, хотя и вправду я могла б тебя сразу скинуть вниз. И я тоже рада встрече, но как ты сюда попал? И где твои друзья?

– Так просто не ответить. Здесь есть место, где можно хотя бы относительно спокойно поговорить?

– Да, конечно, хоть прямо здесь; в окрестности этой долины вряд ли кто отважится зайти. Но погоди немного – я хочу дождаться рассвета, уже немного.

Над краем соседней горы уже показался кусочек солнца, оно быстро идет вверх, и его свет все глубже и глубже проникает в ущелье под ногами, а темнота в нем тает как снег под паром. Картина красивая и впечатляющая – борьба света и тени, а потом тени не остается, лучи солнца достигли дна. Ор чудовищ усиливается, и вся черная и разноцветная мерзость мечется по камням, прячется под друг друга, или пытается окутать себя темнотой. Не больше, чем четверть часа это продолжается, а потом весь серпентарий почти разом затихает, и существа теперь просто лежат там внизу неподвижно, как пиявки дохлые. Анлен вздыхает: – Ну, вот и все. Пойдем, я знаю, где тут можно спрятаться так, чтоб даже издалека, или сверху нас нельзя было увидеть или услышать. Глаза и уши служащие Другу бывают очень остры. Я вспоминаю, с какой оперативностью меня вытурили от мужичонки, и соглашаюсь. Укрытие оказывается небольшой расселиной в скале, немного изогнутой и расширяющейся книзу. Если в изгиб забраться да присесть, то ни один злыдень тебя не заметит, будь он хоть семи глаз во лбу и пяти ушей в… ладно. При Анлен я такие слова произносить стесняюсь, хотя это наверняка и лишнее. – Рядом никто из живых ближайшее время здесь на появится. А неживые еще не набрали той силы, когда они сами что-то могут сделать. – Неживые, это как? – Понимаешь, тот, кого называют Друг, никогда не имел в своем подчинении чисто призрачных существ. Только укрепившись здесь, он начал изучать это искусство, заново открывая то, что знали до него, и узнавая то, чего не знали до сих пор даже самые мудрые. – Анлен, я вижу ты времени даром не теряла. Может и со мной поделишься, а то я сейчас как муравей на рисунке: по черточкам ползаю, а картины не вижу. Анлен некоторое время молчит, а потом принимается за объяснения. На картине, оказывается, нарисованы невеселые вещи. Этот самый Друг был в одной компании с западным Врагом еще с незапамятный времен, когда в мире подвизался лиходей на порядок выше и сильней их обоих. То есть нулевая сила по нашей классификации, или один из «богов мира» по здешней. Имя его Анлен по понятным причинам не называет, да и не в нем суть. Итак, когда после длительной возни бога-мерзавца убрали из мира «за пределы сферы обитания», после него остались трое наиболее заметных приспешников. Один отпал сразу – решил занять северную вотчину нулевика. Собрал своих сторонников, и решил зайти со стороны полюса, но кто и что с ним сделал, осталось загадкой – о нем больше никто и ничего не слышал. Другой решил, что ему и в средних землях дел хватит. И тогда третий, здраво рассудив, что в одиночку пусть дурак на трон лезет, выбрал свою стратегию. Ушел он сюда, в Токрикан, без особого труда создал тут себе армии рабов и просто армию – для начала. А потом, не спеша и методично, разобщал и отравлял сознание всех окрестных народов, до кого только мог дотянуться. Препятствия в виде кого-нибудь уж больно самостоятельного устранял чужими руками, рук-то хватало. Типичный и, увы, не одинокий пример – Союз Свободных Народов, прекрасная, в общем-то, идея, выродившаяся в лживое и жестокое царство с болтовней о светлых делах вслух и беззаконием и произволом молча. Так что то, чего на Западе Враг хотел достигнуть сильным напором, здесь медленней, но верней появлялось само по себе. Свою темную силу наш дружочек тратил умнее. Он старательно отнимал у эльфов их чудесные свойства, превращая их в заурядных человекоподобных существ. Сумел выбить из здешних и пришлых орков боязнь солнца, и даже троллей смог укрепить против него. Да новый гоблинский вид – белые урхи – тоже его работа. Но это все для выгод нынешних, главное не это. Ему нужна молниеносная война.

– Ты видел, Алек, долину гадов? Это Друг формирует свои отряды. Я нарочно заставила их сейчас раньше времени выйти из туманных коконов, чтобы узнать, каковы они будут потом. И я увидела, что даже неокрепшие, не наделенные духом силы в полной мере, они очень опасны.

– Что-то маловато было, – перебиваю. – Да и от света все подохли.

– Да разве одна такая долина! Их не менее трех сотен, и в каждой под защитой тумана зреет опаснейшая отрава для мира, которая – дай только срок – и света бояться не будет, да и вообще, мало чем ее можно будет одолеть. Я могла бы, наверное, вот так же уничтожить еще ну два, ну три гнезда – а потом он соберет всю свою волю, обнаружит и уничтожит меня. Сейчас тут спокойно, его сила и внимание разбросаны по сотне дел, и только потому я, да и ты, пока целы. А теперь – самое главное. Друг выступит не один. Общее Дело, которое так разобщило Союз, действительно существует, более того, это правда, что оно вернет дни предначальной эпохи – те дни, когда росло и крепло могущество Черного Бога. Он вернется, и тогда… Ведь ему не нужны живые вообще. Все эти Властелины, Куранахи и прочие существуют сейчас, чтобы готовить почву для великого ужаса, а потом сами же лягут удобрением в нее. Знающих об этом мне известно четверо – я, ты, мой гонец, отправленный недавно, и сам Друг. Вот так, Алек Южный. В Круглом Царстве тебе о таких вещах думать не приходилось? – Анлен смеется грустно и в то же время как-то очень хорошо и тепло. Я довольно невежливо спрашиваю – мол, чему радоваться?

– Радуюсь, что тебя встретила. Я хочу попробовать проникнуть в Запретные Долины и ты мне в этом можешь очень помочь.

– Э… ну хорошо, помочь, может, и вправду смогу, только, правда, не знаю, чем, но с чего ты взяла, что я захочу это делать? Я домой хочу, а там – что я потерял?!

– А что ты одиннадцать лет назад на Западной земле потерял, наш мир тогда был для тебя даже более чужой чем теперь?

– Тогда оно как-то само получилось, да и не знал я, что без моего груза, будь он трижды прославлен и триста раз проклят, можно обойтись. – Я горячусь, а сам думаю – правда, полез же тогда мир спасать, не думая ни о чем особо. И дорога назад была тогда открыта, а сейчас, наверное, с Анлен в пекло безопаснее полезть, чем в одиночку обход искать. Она мои мысли как читает:

– Пойми, вздумаешь сейчас пойти на юг – не тут, так там тебя схватят, и конец. А со мной не менее опасно, да зато есть надежда вылезти. А даже если и нет, все равно пропасть не просто так, а послужив делу жизненно, понимаешь – жизненно важному для мира.

– Это Другу, что ли, помешать?

– Да.

Ай, Анлен, не надо мне втолковывать – понимаю я «жизненную важность» твоей затеи. Что будет по возвращении черного нулевика – представить можно. Резко ускоряются горные процессы, вымирает вся живность, разумная и неразумная, во все стороны расползаются полупризраки и призраки, истребляя на своем пути все уцелевшее. А на закуску солнце заливается активной тьмою, луна туда же, и наступает полный хаос, из которого можно начинать творить новый мир по своим вкусам и прихотям, а они ну никак не подходят никому из нынешних, а хотя бы и подходят – все одно заценить будет некому. Намеки на такую картину мелькают в легендах и книгах, но все вместе – страшно даже представить. И кстати, экспедиция наша тоже становится не нужно по причине полного несоответствия объекта условиям жизни. Конечно, с богом зла потягаться – дело почтенное, но маловероятное.

– Слушай, красавица, а что ты собираешься в этих Запретных Долинах делать?

– Еще не знаю, но они очень важны. Мне кажется, что именно оттуда Друг тянет спиральную дорогу, по которой ищет в бесконечности изгнанного покровителя. По крайней мере, все побочные ветви, которые при этом возникают и доступны моему вниманию, указывают туда. Итак, ты со мной?

– Да, – теперь я отвечаю без особых раздумий. Чего уж думать, сам дорогу выбрал, когда с Серчо прощался. Да и выбор тоже небогат.

Анлен явно рада согласию, и принимается обсуждать детали предстоящего похода. Эти долины находятся недалеко отсюда, дня полтора ходу, но это, конечно, без учета обстановки, и самое ближайшее препятствие – надо пробраться через кордоны вокруг этой долины. Разъясняет это Анлен и критически разглядывает мою одежонку – не годится моя роба горняцкая, я и сам это знаю.

– Подожди здесь, – говорит она, – я ненадолго, добуду кое-чего.

Она кладет на меня короткое заклятие, которое я даже не успеваю понять, и отбывает, не так уж ненадолго, часа три ее нет. Я и придремнул немного, а потом слышу голосок Анленовский:

– Все удачно, сейчас преображаться будем! – и из-за камня в меня летит куча тряпья, в которой с некоторым трудом можно узнать урховскую обмундировку, от нее разит аммиаком и гнильем. Противно на себя эту дрянь натягивать прямо до озноба, я недовольно бурчу:

– Почище чего нашла бы, не было, что ли?

– Вот именно не было. Грязнее – пожалуйста.

Бр-р-р, совсем гадко, но зато теперь я не уртазым-могуз Алек, а белый урх Ус Келью, судя по клейму на спине.

– Оружие поди возьми!

Я лезу за камень и чуть было не сплевываю: там сидит черноволосая кудрявая орчанка во всем своем коварном великолепии, да без двух передних зубов, да и красивая к тому же. Весьма трудно привыкнуть к тому, что это та же самая Анлен и есть, только с маской, а может, и вправду внешность поменяла. Интересуюсь – действительно поменяла. Со мной такие вещи делать слишком сложно, поэтому на меня просто красящий наговор кладется, а внешних изменений и не нужно – моя обросшая порядком рожа достаточно грязна и злобна.

Прежнее мое одеяние горит синим пламенем без искр и дыма, а я пристраиваю вооружение. Кривой меч на бок, правда, сначала не на тот. Щит за спину, нож в петельку на сапоге. Долго думаю над шлемом – брать или нет. Он когда-то был оснащен тремя загнутыми рогами, но теперь два отбиты напрочь, а у третьего стесан острый конец, и все вместе до неприличия напоминает чайник без ручки.

– Ладно, пусть будет. Что теперь?

– Теперь пошли, ты выглядишь совсем неплохо. Если что – разговоры, да и действия тоже предоставь мне, кстати, так и по ролям надо – Матаха была главней.

– Ты б ясней говорила, а?

– Ус Келью и Матаха шли с поручением к смотрителям в эту долину. В дороге с ними случилось несчастье, они заблудились, вышли к обрыву, зачем-то разделись, а потом упали вниз, прямо в туманный кокон. Кстати, это и разбудило первое из чудовищ, а потом все по цепочке пошло.

– Ты, небось, поспособствовала?

– Ну… – Анлен кокетливо скромничает, – разве что совсем немного… Зато теперь мы воспользуемся их именами. Отсюда все, кто успел, в панике бежали, почему бы и нам не быть такими дезертирами? Эта…

Я вставляю слово:

– Легенда?

– Ну, пусть так, звучит красивее, чем «ложь». Так вот, эта легенда поможет не выделяясь приблизиться к нашей цели. А отсюда надо убираться – Друг может не поверить, что происшедшее – случайность.

Вывод законный, мы начинаем спуск вниз, солнце печет в спину, и под брезентом Усовского балахона я растекаюсь и варюсь. По дороге попадаются обломки телег – наверное, разлетелись они от слишком быстрой езды. Несколько домиков, пара затоптанных краболовов, и ни одной живой души вокруг, до самого дна долины, а в конце дороги – здравствуйте. Растянувшись в обе стороны от дороги, стоит с небольшими интервалами цепь странного вида охраны. Различных народов, ростов и типов, одежда почти вся рваная и ветхая, но на каждом – по новенькому поясу, блестящему золотым шитьем. На ногах никакой обуви нет, босиком стоят и лица спокойные, слишком спокойные даже. Мы приближаемся к цепи постепенно, и чем ближе, тем больше всяких подробностей различить можно. А это уж совсем непонятно! В строю несколько, вне всякого сомнения – эльфов! Это что же, Друг уже и открыто светлых в свою руку взял? Или это против него войско идет? Анлен спокойно вышагивает рядом, я тоже стараюсь, все больше округой любуюсь или под ноги, чем вперед, смотрю. Где-то метров за тридцать до цепи не удержался, поднял глаза – и в области живота начинается дрожь. Третьим справа, так же ровно, как и все остальные, с таким же лицом, ничего не выражающим, стоит в строю Граф. В той же самой рубахе, от которой я отрывал полоски на забинтовку его златокудрой башки. Он не может меня не видеть, или его сбивает с толку мой маскарад? Кинуться бы к нему, крикнуть радостно, но мертвая тишина и каменное спокойствие стражи давят собою все подобные порывы. Когда до нее остается всего-то шагов пять, ближайший воин – гном с полуободранной бородой – делает шаг в нашу сторону и без выражения говорит:

– Идите влево вдоль. Дальше десяти шагов не отходить, ближе пяти не приближаться.

Идем, как овечки, по ниточке. Мимо Графа проходили, я взглянул украдкой – вроде все на месте, но глаза какие-то не такие. Мертвые глаза.

Идти приходится далековато. Изредка, обходя камни, я приближаюсь к границе либо десяти-, либо пятишаговой зоны – тотчас ближайшие воины кладут руки на ножи или поднимают копья, и так пока цепь не упирается в отвесный склон, прямо под которым раскинута палатка. У двери часовой, сзади пара телег с лошадьми, и прямо на камнях лежит резерв золотопоясных – штук до сотни будет. Из палатки выходит еще один оборванец с серебряным обручем на лысом черепе и равнодушно моргает огромными глазами. Следом еще один краболов, но уже как-то более живой, и одет нормально. Долго выспрашивает у Анлен, что и как – она купоросит ему мозги вполне квалифицированно. Заканчивается разговор довольно мирно – трое золотопоясных конвоя, два орка и гном, и сообщение, что «дальше с вами еще поговорят подробней, вы первые, кто из этого места живым пришел».

И опять идти, теперь уже вверх, наискось по склону, противоположному тому, по которому мы шли с перевала. Он и поположе, и поотрадней – травка, деревья довольно плотно стоят, и даже цветочков две штуки я видел. Дорога натоптанная, хорошо видна – то есть в наступающих сумерках мы ее не теряем. Я конвою отдохнуть предлагаю – гном в ответ тихо говорит:

– Идти еще не больше двух часов, а там вы получите еду и отдых, – и снова замолкает. Неразговорчивый попался конвой, а с Анлен по тактическим соображениям беседовать и вовсе не стоит, и топаем в тишине, как немые, бессловесные, так сказать. Постепенно темнеет, и один из конвойных зажигает факел, ловко действуя кремнем и обожженной тряпкой, а потом снова впадает в как бы полусонное состояние. Хоть бы птичка какая-нибудь запищала или цикада скрипнула. Такая обстановка отнюдь не способствует успокоению напряженных нервов, и я машинально вслушиваюсь, как шуршит под ногами щебень, а затем такой же хруст раздается впереди – навстречу движутся две темные фигуры, без огня идут. Наша стража выставляет вперед копья и сбавляет шаг. Раздается громкий свист стрелы, и гном падает со стрелой в боку на дорогу, а еще одна весело впивается в Анленовский щит. Я прыгаю вперед, валю Анлен на дорогу и падаю сам, а рядом валится конвойный орк, стрела в глазу торчит. Последний стражник посылает копье куда-то в гущу ветвей и затем, вытащив нож, кидается в темноту, оставив факел догорать на дороге, а в нашего соседа втыкается еще пара стрел. Я говорю: «Анлен, в лес, живо!» – она бросается вперед, я за ней, но еще и не отбежав от дороги, цепляюсь ногой за веревку, протянутую низом, и пашу носом перегной. Сильные руки сдирают с меня сапоги, отковыривают меч и чайник без ручки. Потом двое усаживаются один на шею, другой на зад и вяжут мне конечности – господи, в который уже раз! Я отплевываюсь от земли и самым дружелюбным голосом интересуюсь:

– На своем горбу меня потащите?

В ответ мне затыкают рот грязной тряпкой, и на зубах теперь скрипит песок. Без излишней аккуратности волокут меня опять к дороге, и рядом тем же манером Анлен, опутанную сетью и оглушенную, видать, вдобавок. Вытаскивают нас на туда как раз в тот момент, когда луна вылезает из-за величаво проплывающей тучи. Место события как фонарем освещено, и я даже мычание в тряпочку от удивления издаю. Гном лежит в луже своей крови, стрела по-прежнему торчит в боку, но он жив и бесстрастно глядит куда-то вдаль. А там, где должен бы лежать труп орка – полуистлевшие кости, в которых можно распознать скелет, впрочем, скелет, опоясанный все той же роскошной перевязью, перебитой посередине. С другой стороны дороги появляется невысокий человечек самого что ни на есть простецкого вида, но в то же время чувствуется некий подвох в его простоте. Мужичок опасливо наклоняется к гному и резким движением расстегивает пояс. На моих изумленных глазах, и все-таки неуловимо, гном теряет всякое сходство с раненым воином и превращается в раздутого полуразложившегося мертвеца. Раздается хрипловатая команда на незнакомом мне наречии, и меня снова хватают и волокут все дальше и дальше от дороги. Короткая остановка, меня ощупывают и вытаскивают кинжал, расписанный западноэльфийскими рунами, как я его не прятал, а все без толку. Положили меня снова на землю носом вниз, и ничего видеть я не могу, только разговор слушаю спокойный, хотя я бы удивился, у урха эльфийскую вещь из-за пазухи вытащив. Тянется это недолго, один из носильщиков развязывает мне ноги и моим же лезвием тычет в спину. Кое-как на ноги поднимаюсь и оборачиваюсь поглядеть, кто же это так квалифицированно нас повязал? Сзади стоит свирепого вида вахлак, а чуть поодаль еще один. А я-то после Орогоччу ни разу их не только не видал, но и не слыхивал про них даже. Получается, они и тут живут? Ничего не понимаю. Вахлак на мои оглядывания не обижается, а просто нажимает на нож – мол, давай двигай. Я не противлюсь, только философски думаю про себя над превратностями судьбы: из-под одного конвоя в руки другому попал, потом вот третий, и будет ли еще продолжение?

Луна уже вылезла высоко, ее время от времени закрывают темные клочья, но свет есть. Наш путь приводит к небольшой прогалине между деревьев, на середине которой стоит железная конструкция, внутри которой, видимо, горит огонь, но сюда пробиваются только слабые отсветы, потайная переносная печка, одним словом. Вокруг нее лежат и сидят с десяток вооруженных вахлаков, и рядом, но отдельно – трое простецких мужичков, навроде того, что я видал на дороге: рубахи, штаны, на ногах нечто на лапти похожее, бороденки короткие, но пухлые. А над поляной между деревьев растянута настоящая маскировочная сеть, или я совсем спятил! Пока я соображаю, откуда она здесь, происходит такое, что я оказываюсь окончательно добит. От костра подходит бородатый светловолосый человек, и один из вахлаков, доложив ему что-то по-своему, становится по стойке смирно и отдает светловолосому честь. Я, совершенно ошалев, начинаю смеяться в ту же самую тряпку. Светловолосый удивленно глядит на меня и что-то приказывает – меня волокут в сторону общей компании, где уже чернеет сверток с моей соратницей. Она уже в себя пришла, но говорить не может – ее рот замотан длинной лентой в несколько слоев. Я пытаюсь успокоиться, но сетка над поляной не дает этого сделать, и все накопившееся за последние два дня и две ночи напряжение разряжается в совершенно диком смехе, который со стороны, наверное, похож на страстное мычание какой-нибудь домашней скотины. Угомониться удается не скоро, но усталость все же берет свое, и, заснув, я наслаждаюсь бредовыми картинами: орки, марширующие на плацу, Кун-Манье в форме трехзвездного генерала, и эльфы в кольчугах и при луках, идущие в атаку на танках. Еще там мы со Знахарем и Амгамой кого-то спасали, и прочие выверты подсознания.

Подъем – уже и солнце светит, и ветерок дует. Вахлак, меня разбудивший, берет меня под мышки и устанавливает в вертикальное положение. Анлен выпутывают из сетки, и рядом трое лучников – на случай, если мы с нею начнем дурить. От чуть-чуть дымящей печки вразвалочку подходит светловолосый. Я вспоминаю свой сон, гляжу на него и прикидываю, что этот начальничек весьма смахивает на Амгаму, и даже не смахивает, а это он самый и есть. А если так, то и вахлаки, наверное, не здешние, и сеть маскировочная понятна, и все прочее, вот только мужички… кстати, где они? Словно и не было их. Ну-ка, что скажет мой разлюбезный товарищ юности мятежной? Любезности в нем оказывается немного. Амга требует сведений об оцеплении, о причинах его появления, об окрестных долинах – отвечай не хочу. Кляп вынимается, но я вместо ожидавшихся сведений говорю:

– Слушай, ты водички не дашь немного? – Амгама делает знак, мне приносят кожаную мягкую фляжку.

– И руки бы развязали… – Тут уже у собеседника есть сомнения, но решив не портить раньше времени отношения, он делает то, что я прошу. Я пару раз умываюсь из горсти, сдирая первый слой грязи и пыли, и заявляю, уже на озерном диалекте:

– Я вижу, ты, Амгама, большим начальником стал, старых друзей не узнаешь?!

Следует бурная сцена, которой вахлаки весьма озадачены, но не препятствуют. Следующим шагом я представляю Анлен, как хотя и в чужом обличьи, но вполне надежную особу. Амгама лично распутывает ей руки, а ближайший охранник смотрит на это с явным подозрением.

Амгама действительно рад, но вскоре к его чувствам добавляется настороженность, и я обещаю ему все рассказать, после того, как он ответит на один мой вопрос, ну очень важный:

– Ты вот сейчас здесь, я не спрашиваю зачем, чью волю ты выполняешь?

Амгама не колеблется ни секунды:

– Великого Маршала Приозерья, а чью же еще?

– А когда он тебя сюда отправлял, он что-нибудь о здешнем хозяине знал?

– Нет, откуда. Наоборот, затем и наладил!

– И еще один: как ты думаешь, твой отряд здесь уже засекли?

– Похоже, нет. Я старался.

– Ну ладно, теперь моя очередь говорить, да? – и я кратенько излагаю основные свои приключения, начиная с самого момента прощания. Про поход с Чисиметом на Запад, да как от одной к другой базе светлых сил бродили, как я в первые советника выбился – все это я рассказываю без утайки, а дальше приходится хитрить, мало ли как дело обернется. Подземелья сокращаю насколько возможно, про глобальные планы Друга тоже молчу, а Анлен получается так, колдунья-самородок. Выходит вроде складно и похоже на правду. Угрызений совести я не чувствую – дружба дружбой, а политика политикой. Амгама приваливается спиной к уже окончательно погасшей печке, а вахлаки, успокоенные дружеским его обращением с пленниками – нами, то есть – разбредаются по поляне. Изредка из леса появляется то один, то другой, и на смену без слов уходит следующий караульный.

Амгама тихим голосом рассказывает свою историю. Как танк обратно добирался, я знаю и потому слушаю вполуха. Маршал принял Амгаму с радостью, потому что наконец-то договорился с хребтовскими вахлаками, и знаток обычаев, языка и жизни их пришелся очень кстати. Стал Амгама дипломатом высокого ранга, снова пришлось помотаться по Красному хребту, и даже с Орогоччу связь удалось наладить, хотя прохладную, но все же не войну. И вот года три назад в Орогоччу – Горной Стране объявился Керит, про которого Маршал уже и думать забыл. Но Керит сам о Маршале вспомнил и прислал с очередной почтой письмо, в котором извещал, что со сводным отрядом вахлаков местных и хребтовских отправляется в поход на север, и в знак прошлой и нынешней дружбы не худо бы этому делу поспособствовать – нужны сведения и карты, полученные летающим железом уртазым-могузов. Маршал же, который, как известно, в каждой бочке затычка, вместо бумаг и пожеланий удачи, вернее, вместе с ними прислал Кериту Амгаму как своего представителя и две телеги снаряжения в качестве дополнительного взноса. Керит поначалу скривился, но познакомившись поближе и со снаряжением, и с Амгамой, сменил гнев на милость и посвятил неожиданного спутника в суть дела. Она такова: Керит все же добрался до Серого Пика и сумел наладить контакты с горными туманниками, и-ка, расой не сильно заметной, но древней, мудрой и спокойной. Как я понял, не удалось Кериту уговорить их идти воевать на Запад, Амгаме он, конечно, этого разъяснять не стал. У и-ка свои заботы были. Они давно уже ощущали чью-то злую волю, которая хоть и не лишала их свободы мысли и действий, но давила и мешала. Причем с некоторых пор она начала усиливаться, и боятся и-ка попасть в зависимость от совершенно неизвестно кого, угнездившегося на севере, то есть здесь, в Токрикане. Этого они не хотят, и через Керита в полуультимативном тоне предложили вахлакам организовать поход на предмет выяснения: кто, зачем, и как отмахиваться в случае чего. К экспедиции присоединились еще пятеро духов с гор, которых каким-то образом сумели укрепить от всяких нажимов.

– Это вот эти бородатенькие ребята?

– Да. Ночью они могут принимать любую форму и даже цвет, а вот днем – ничего не могут, разве что видеть и слышать, оставаясь невидимыми и бессильными. За защиту приходится платить!

– А Керит где?

– Нету. Убили его, еще на подходе к горам. Я не успел ничего сделать, и теперь в отряде два командира – я у краснохребтовцев предводитель, Амазар Торопливый – у горнострановцев. Сейчас они на разведку ушли. А вообще мы скоро уходим отсюда.

– Что, уже все узнали? – в разговор вступает Анлен.

– Ну, не все, но многое, и пожалуй хватит. – Амгама демонстративно обращается ко мне, не удостаивая ее вниманием. – Знаем, что хозяин здешний могучий маг, и нашей группе даже смешно вступать с ним в спор. Знаю, что он готовит и обучает армии, но знаю и то, что любая, даже самая сильная армия не может быть непобедимой. Особенно если против нее выступит целый союз. Только вот беда, – голос уже скорей задумчивый, чем самоуверенный, – в окрестностях на сотни и сотни миль вокруг нет ни одного по-настоящему сильного народа. Но кроме окрестностей есть еще и дальние окраины, есть в конце концов Запад и Восток – родина Керита.

В голосе Амгамы сквозит тревога – он, конечно, и не догадывается о настоящих планах Друга, но перспектива даже просто войны с ним пугает скороспелого командира. Анлен:

– Значит, и ты решил удалиться, сочтя, что с тебя хватит? – тон насмешливый и провокационный. На этот раз Амгама поворачивается к ней, и видимо, готов дать отпор, но я опережаю:

– Послушай, она знает о положении дел больше, чем мы с тобою вместе взятые. И вообще учти, что она не из тех, кого можно так явно не уважать.

Амгама готов начать ссору, но тут между деревьями появляется новый отряд вахлаков – в серо-коричневых, под голый камень, комбинезонах, с вымазанными такой же краской лицами, руками и волосами. Про волосы я думаю, что такой раскраски не припомню, скорее всего это маскировка и отосланные подальше традиции. Впереди гордой поступью идет не иначе как сам Амазар Торопливый, он подходит к Амгаме и, видимо, выясняет, кто и что мы – вопросы короткие и отрывистые, а ответы длинные и многословные. Горнострановские ребята весьма отличаются от хребтовских – еще более молчаливы и сдержанны, за все время объяснения Амгамы с Торопливым не проронили и трех слов, считая всех восьмерых вместе. Хребтовцы помогают вытаскивать из трех притащенных мешков всяческую снедь – тут и какое-то жаркое, порядком повалянное и потоптанное, несколько штук травяных лепешек, куски хлеба, овощи бледно-зеленого цвета, вроде кабачков, все это богатство живописной горкой выложено на траву. Амазар, закончивший расспросы, широким жестом приглашает всех к, так сказать, столу. Я очищаю свой кусок мяса от песка, скоблю его возвращенным кинжалом и раздумываю, что делать дальше. Вот такая прекрасная возможность слинять, можно сказать сама в руки лезет, но я зацепляю взглядом Анлен и понимаю, что никуда от нее не уйду, бессовестности не хватит. Поэтому вместо уже было подготовленной фразы о том, что я ваш навеки, я начинаю разговор на тему как это, мол, здорово, такой большой отряд и скрытность сохраняет. Амазар на лесть не реагирует никак, зато Амгама прямо расцветает и объясняет мне, что ночью скрытым переходам помогают и-ка, днем движений делать наоборот, как можно меньше, стараются, а снабженческие операции типа сегодняшней, во-первых, не часты, а во-вторых, чисты – в смысле оставления следов и свидетелей.

Поевшие вахлаки растягиваются на земле, благо потеплело после ночи, я ложусь тоже, благодушно глядя в зеленые и бурые ленточки сети, но в воздухе из ничего рождается медленный ненатуральный голос:

– Послушайте, командиры. Мы бы вам посоветовали помочь этой паре. Женщина имеет силу, вам недоступную, да и спутник ее не так прост, как ты, Амазар, думаешь. Ты знаешь, я редко говорю неверно.

Амазар сохраняет спокойное выражение на лице, а вот его напарник в полном смятении, ведь уходить из этих нерадостных мест собрались! И-ка на эти риторические вопросы не отвечает, зато другой голос, тоже бесплотный, сообщает:

– По дороге начинает подниматься мертвецкое войско, они могут начать осматривать лес. Уходить надо отсюда.

– Какие мертвецы? – я не понимаю, Анлен досадливо и быстро – лишь бы отстал – отвечает:

– Ну, это оцепление, неужели ты не понял? Это давно уже все погибшие, их Друг своей силой поддерживает и пускает туда, где живые могут дать слабину.

На поляне тем временем творится деловая суматоха. Откуда-то появляются туго набитые мешки, двое прилаживают на спину третьему печку, а еще несколько рушат нам на головы сеть и сноровисто скатывают ее в плотный клубочек. Мне возвращается все отобранное снаряжение, кроме шлема-чайника, то же самое Анлен, и теперь мы с ней две боевые единицы. Отряд топает прямо по лесу, удивительно, как эта дубрава сохранилась под боком у Друга? Насколько я понимаю, он здесь не главный любитель зелени; впрочем, кое-какое объяснение в конце концов находится. Все выше и выше поднимаясь по склону, мы неожиданно напарываемся на огромную выжженную поляну, на которой стоит вонь и смрад. В середине – каменный скелет, видимо, чудовищного двуглавого дракона. Амгама отдает приказ по-вахлацки, потом нам, на всеобщем:

– Возьмите мой черный плащ, накройтесь, вам на обоих хватит. – А остальные вахлаки распаковывают мешки. Сам же Амгама недолго думая обливается водой и обмазывается пеплом, приговаривая:

– Конечно, потравлюсь я сейчас немного, но ничего, противоядие есть, а углядеть тут нас никто не должен.

Под азартно жарящим солнцем пересекаем поляну. Не знаю, можете маскировка и эффективна, но мне кажется, что тучи пыли, поднимающиеся на каждом шагу, не заметил бы только слепой. Все, что росло или шевелилось когда-то здесь, обращено теперь в черный и смолистый пепел. Далеко сзади и внизу я замечаю серый туманный шар, возвышающийся над уходящей вниз поверхностью леса.

– Это что же, – шепчу я, – на этом лесочке Друг своих выродков пробует? – и Анлен кивает головою, то ли точно знает, то ли с моей проницательностью согласна. От мелкой черной пыли саднит горло и чешутся глаза, у Анлен веки тоже красные, она несколько раз заходится в кашле, и мне ее очень жалко.

Через гарь удается перебраться лишь за полночь, и снова – лес, хоть и без птиц, без кустарника и цветов, но все же лес. Анлен деликатно отворачивается, и Амгама, очищаясь от пепла, раздевается догола, а вокруг него хлопочут еще двое, вычищая черноту из самых неудобных мест. Кожа у него покраснелая, но Амгама этим не особо обеспокоен. Вытащим из мешка пакет с рыжим порошочком, он сыплет каждому по щепоточке, а сам, давясь, съедает чуть ли не пригоршню из остатка и запивает водой из фляги. Затем общее совещание, оно идет по-вахлацки, и понять решительно ничего не удается. Амгама тоже хорош – полчаса решали, что к чему, а нам даже пересказать не соизволил. Снова лес, и так до вечера, когда луна, еще днем белевшая в небе, становится единственным источником света. Амазар объявляет отдых до часу ночи под охраной и-ка, четверо простецких мужичков неведомо откуда сгустились из воздуха на поляну. Пятого я не вижу, спрашивать неудобно, и поэтому засыпаю молча, а поднимает меня Анлен. Я бы сказал даже, что нежно поднимает, но нежная орчанка – это уж совсем необычайная вещь. Под одним из деревьев установлена печка, и вахлаки дуют на дымящиеся кружки с каким-то взваром, нам тоже достается по порции, лучше чем ничего, тем более что ночь холодненькая. Один из и-ка спрашивает у Анлен – не у меня, чует, кто из нас главный:

– Сейчас мы выйдем на перевал, ты скажешь, куда идти?

Анлен задумывается, что-то прикидывает по звездам и отвечает:

– Я и сейчас сказать могу. Надо будет свернуть влево, и тогда к утру мы окажемся у границ Запретных Долин, куда я и собираюсь идти.

У Амгамы на лице покорность и недовольство, а вахлаки, особенно горнострановские, верны себе, минимум эмоций и звуков, спокойные и внушительные.

Сборы недолги, идем дальше, только теперь уже Анлен впереди, а дальше остальной отряд со мной посередине. Перевал, начинается гораздо более опасный спуск – лес исчезает, и то с одного, то с другого боку мелькают огоньки домов. За дело берутся и-ка, трое стаивают и окружают отряд мутной серостью, а четвертый отправляется вперед, довольно умело изображая из себя летучую мышь. К рассвету вся команда размещается в небольшой выемке, выщербленной ветром во вдающейся в долину скале. С ее края прекрасно виден и поселок, и окрестности, ну а одетых в маскхалаты вахлаков не больно-то различишь с противоположного склона. Устанавливается вахта, а остальные заваливаются спать. Мне достается дежурство ближе к вечеру, один из троих дежурных расталкивает меня и показывает рукой, где мое место. Я ползу, извиваясь по-пластунски, впереди – обрыв не обрыв, просто излом скалы, а на нем лежит дозорный-напарник. Он тоже молча показывает на большой валун, рядом с которым лежит темно-серая подзорная труба – мой пост, значит. Умащиваюсь на камнях, навожу трубу на поселок – все отлично видно, даже отдельные фигурки различаются. Сотни две мелких глиняных лачужек и двухэтажный дом в виде заглушки на одной из двух улиц. Сбоку от поселения – поле, длинные ряды чего-то вроде молодого подсолнуха или кукурузы, яркая сочно-зеленая высокая поросль, ее в нескольких направлениях пересекают натоптанные дорожки. Солнце приближается к кромке гор, тень от вершины за нашей спиной уже заметно вытянулась, покрыв больше половины склона, по которому мы спускались. Мой напарник меняется, а я остаюсь дежурить дальше. Жизнь в поселке идет своим чередом. Мелкие орки таскают из ручья воду, дробят куски угля из двух куч, просто сидят в тенечке, греются. А вот уже кое-что поинтереснее: со стороны горловины ущелья к поселку подтягивается череда телег, штук десять всего. На телегах уже не мертвецы, а нормальные ратники сидят. Процессия добирается до каменной двухэтажки, и войско уходит в здание, оставив лошадей под присмотром мелкоты. Несколько фигур в красных и черных плащах мелькают между воинов и лошадиных сторожей – приказы, наверно, отдают, а потом тоже исчезают в здании, и снова все спокойно. Поселок мне уже порядком надоел, и я в трубу разглядываю противоположный склон, стараясь запомнить все подробности, ибо идти придется по нему. Бурые камни, сероватые с краснинкой монолитные скалы, изредка зеленые пятна травы. Около одного из пятен – бугорок под цвет фона, но бугорок правильной формы. А вон еще один, и еще, и еще! Целая цепь их тянется на одной высоте, преграждая путь наверх. И еще странные поблескивания вдоль этой цепи, объяснения которым я придумать не могу. Я шепотом говорю об увиденном напарнику, даю ему трубу поглядеть, а потом, поскольку до темноты еще далеко, я добываю себе заместителя, а сам ложусь вздремнуть до общей побудки.

Ночь начинается с короткой стычки предводителей – стоит или не стоит грабить поселение, компромисс получается такой: когда вся группа будет уже на другом склоне, пяти-шести ребятам пощупать мелкоту, но ни в коем случае не устраивая при этом тарараму. Основной отряд будет ждать добытчиков и одновременно пошлет разведку выяснить, что там за башенки-бугорки такие. Договорились, пошли. Склон, дорога и наконец поселок. Амгама, тот привычный, а я все ускорить шаг пытаюсь, хотя и абсолютно незачем это, и-ка не подведут. Место встречи выбрано, разведка уходит вперед, фуражиры уходят назад, и остается нас совсем мало. Амгама вновь начинает препирательства с Амазаром, теперь уже на качественно новом уровне. Задание, мол, выполнено, для вящей сохранности информации и собственных шкур впридачу надо бы кончать бесцельные блуждания и поворачивать домой. Торопливый так не считает. Амгама апеллирует к одному из и-ка, тот помалкивает, вместо него короткими и скупыми фразами отвечает Амазар. Анлен несколько раз пытается вмешаться в разговор, но к ней внимания не больше, чем на дворняжку, во время беседы хозяев тявкающую, и поэтому она уже в полукипящем состоянии. Спор прерывается прибытием одновременно разведчиков и снабженцев – последние с уловом, но встревожены. Это вахлаки – встревожены, в переводе на человеческое состояние это будет близко к панике: в поселок прибыла еще одна партия войск, и соединившись с дневной порцией, размещается по дну долины с явным намерением двинуться вверх. Красные плащи сумели неведомо как обнаружить присутствие и-ка, к счастью, приняв их за бесхозных ночных бродяг, из тех, что живут своей, до сих пор никому не понятной жизнью с незапамятных времен, никому не мешая и опять же никому не принося пользы.

– Красные плащи опасны, – говорит один из туманников, – они знакомы с невоплощенными силами, и сами могут их использовать. Мы не сможем скрыть от них отряд.

Амазар оборачивается к разведке – тоже невесело. Бугорки, как и ожидалось, оказались сторожевыми постами, между ними все сровнено и сглажено. И еще – дальше и чуть выше по этой сровненной земле раскидано множество прозрачных стеклянных колпачков, в которых ничего нет, но и-ка утверждает, что как раз они и есть главная опасность. Эти колпачки очень незаметны и стоят густо, а напарываться на них ну никак нельзя. Днем их еще можно было бы обойти, а сейчас… Амазар делает вывод: идти навстречу цепи бессмысленно, вбок не проскользнуть – значит, надо идти через линию фортов. Деваться некуда, дорога вверх!

Подъем нетрудный, я ошиваюсь рядом с Анлен и наконец, улучив момент, спрашиваю:

– Слушай, я никак не могу понять, почему у Друга такие примитивные методы? Ведь ему уже давно пора заметить, что в его владениях творится что-то неладное. Даже я, отнюдь не самый шарящий во всяких маговских делах, могу прямо сейчас назвать три, а то и четыре способа, которыми можно вмиг нас отыскать и угробить. А тут – слуги туповатые, капканы вот эти…

– Я же тебе говорила, что его внимание раскинуто на сотню дел. Друг умеет заниматься одновременно всем понемногу, не затрачивая при этом больших усилий. Когда он поймет, что странные события в его землях – следы кого-то проникшего извне, то будь уверен, такими вот простыми вещами дело не ограничится. Мне кажется, что это будет уже скоро, мы опережаем Друга совсем на немного!

Через какое-то время остатки луны исчезают из виду, и очень стати, мы уже лежим около контрольной полосы. Командиры ждут, чтобы облака закрыли еще и звезды, но приходится поторопиться – далеко внизу, сзади, одна за другой зажигаются маленькие красные точки – факелы в руках идущих вверх воинов. Они растянуты цепью в обе стороны долины, и несмотря на нешуточность положения, я вдруг вспоминаю линии огоньков праздничной иллюминации и от всей души прошу неизвестно кого, чтобы хоть без фейерверка обошлось.

Мы делимся на две группы, в одной Амазар и горнострановцы, в другой все остальные, и по два и-ка с каждой половинкой. Один из тех, что с нами, предупреждает:

– Будьте очень осторожны. Если хоть один колпачок будет разрушен, не выживет никто из вас, да и для нас тоже есть опасность.

Горнострановцы уже исчезли из виду, хотя если очень внимательно смотреть, можно уловить тонкую колышащуюся границу между тем, что я вижу сам, и тем, что заставляет видеть и-ка. Таким же манером исчезаем и мы, и подходим к выровненной меже. Второй и-ка тоже исчезает, зато стеклянные пупырышки на земле начинают светиться ядовито-желтым светом с тошнотворной прозеленью. Свечение не равномерное, а как будто живое, и центр его хищно смещается в ту сторону, где кто-нибудь из нас ближе. Медленно идти надо, иной раз по минуте думаешь, где ногу поставить, один из вахлаков в такую гущу забрел, что встал враскоряку и ни назад, ни вперед, пришлось двоим другим вытаскивать. И еще дело есть – я, как замыкающий, осторожно и без стука заравниваю следы: где щебеночкой из горсти присыплю, а где камешком заложу. Когда защитный пояс пройден, один из вновь сконденсировавшихся и-ка сообщает:

– Мы сейчас направляемся в самое сердце здешних сил. Я уже сейчас чувствую напряжение, которого не знал никогда.

Амгама перебрасывается с Амазаром парой слов и направляет отряд к двум торчащим скалам, образующим друг с другом почти прямой угол. Правильно, лучшего места для привала здесь не найти. Под их общей тенью происходит раздача провизии, опять трофейные травяные лепешки и прочее меню – без изменений. В середине обеда вдруг еще один туманник является на глаза:

– Сейчас тот, кто есть хозяин там, за перевалом, одним из своих воплощений ведет разговор с кем-то. Я могу подслушать его и изобразить собой то, что он видит и слышит. Думаю, это будет вам интересно.

Возражений нет, и мужичонка сначала растекается плотным осязаемым туманом, а потом вся плоскость скалы превращается во что-то типа подложки с голографильмом.

Каменная стена, низкий потолок, пара еле-еле чадящих факелов. Прижавшись спиной к стене, стоит Пахан, он не просто зол, он взбешен. Судя по движениям лица, он орет, но и-ка передает его слова ровно и бесцветно:

– Значит вот оно как. А я тебе не верю и не поверю, понял. Я прошу одно, а ты мало того что обещаешь совсем другое, так еще твои обещания и не стоят ни хрена. Красиво все расписал, да только я Ат-Бастала знал и до того, и после. Он ведь тоже снять проклятие просил, а потом вдруг на Юг полез… – Пахан продолжает орать, но и-ка почему-то молчит. Затем и Пахан рот закрывает, а наш комментатор наоборот ожил – видимо, заговорил сам Друг, верней, его воплощение.

– Я вижу, ты глуп, потому что, во-первых, не видишь своей выгоды, а во-вторых потому, что думаешь, что твои слова что-то значат. Я не желаю тратить время на разговоры без толку. При желании ты мог бы меня даже обмануть, ну а так – тебе же хуже. Во внешнем мире ты мне пользы не принесешь, а здесь куда-нибудь сгодишься.

В «кадр» входит никто иной как Паханенок и с веселым личиком предлагает:

– А может, отдадим его мне?

– Ну, ну, – отвечает Друг, – тебе и так для начала подчиненных достаточно. Мертвецов у меня пока хватает, а вот живую душу, да еще такую, как этот – наглую да несговорчивую – найду куда пристроить. Следующая ночь как раз для него.

Пахан раскрывает рот, и тут картинка резко – не гаснет, а теряет всяческие очертания, как ложкой в стакане взболтанная. Эта бесформенная куча дергается, как будто пытается принять какую-то форму, но кто-то дергающий в разные стороны постоянно не дает это сделать. Анлен с криком: «Я сейчас!» – кидается в центр этого водоворота, но не успевает – только что почти осязаемый комок расплывается обычным тихим туманом, а Анлен стоит посреди него с видом совершенно потерянным, мол, «как же это так?». Вокруг всеобщая непонятливость, но длится она недолго. Один из пухлобородых – он тоже вскочил вместе с Анлен – с нажимом говорит:

– Необходимо быстро уходить отсюда. Все равно куда, Разговоры потом.

Амазар резко выкрикивает два слова и хватает свой мешок, и все следом. Начинается бег по склону вверх. Первые минуты я еще держу темп, а потом сдыхаю, и два вахлака без слов хватают меня под мышки – остается только ногами перебирать. Рядом семенят трое пухлобородых – а где же четвертый? – не знаю, все молчат. Амазар уверенно ведет отряд к верхней кромке горы, она резко выделяется на фоне неба темной ломаной чертой. А сзади – не так уж и далеко – загораются один за другим костры по линии фортов, их полоса вытягивается строго горизонтально, насколько хватает глаз. А там, где две скалы, около которых мы сидели, вспыхивает бело-голубое пламя, и на фоне его как статуя чернеет отпустивший меня наконец широкоплечий вахлак. Вспышка опадает сначала ярко-алыми, а затем все темнеющими красными каплями и в считанные секунды гаснет. И снова, как очнувшись, мы кидаемся вверх, по все круче и круче загибающемуся склону. Тут уже не побежишь, приходится карабкаться на четвереньках, упираясь в случайные выщерблины. Очень долгим кажется подъем, и когда мы выбираемся на гребень, я удивляюсь, почему еще небо такое темное. Вниз в темноту уходит ужасающе крутой обрыв, да и весь ландшафт, который виден, напоминает край глубокой ямы. Амазар этим не смущен и даже не озадачен. Отрывистым голосом отдается приказ, и из мешков появляются крючья, клинья, канаты и прочее альпинистское снаряжение, в котором я не разбираюсь, да и не надо – горцы сами с усами. Вахлаки привычно готовятся к спуску, а один из них, довольно грамотно говоря на всеобщем, дает инструкции мне с Анлен. И-ка тоже слушают внимательно – вручную спускаться, значит, будут. Веревки уже висят, вахлаки лезут вниз, и из темноты доносится осторожный стук молотков. Где-то в середине общей партии лезу и я, веревка тонкая, и хотелось бы верить, что прочная. Без сноровки очень неприятно висеть над неизвестной глубины пропастью, да и технология спуска, несмотря на объяснения, доверия не вызывает: то и дело кто-нибудь тихо обрушивается вниз и повисает на коротком отрезке веревки, цепляется, и тут же к нему еще трое лезут, а нас с Анлен на другой канат сгоняют. На параллельной веревке зависли все три и-ка, и я им для поднятия духа советую превратиться в орлов или других каких птичек и вниз слететь безо всяких приспособлений. Один отвечает без шутливости:

– Неужели ты не понял? Наша маскировка и так уже почти не скрывает нас, и уж как только мы проявим свою сущность, сразу же внимание здешнего хозяина будет привлечено сюда, и мы не сможем устоять перед ним. Тогда останется один выход, а какой – ты уже видел.

Я очень хотел бы разобраться поподробнее, но в макушку уже тычет Амгамовский сапог, и приходится ускоренным темпом ползти вниз, затем лезть на другую веревку, и тут сверху совершенно беззвучно стреляет по глазам ярчайшая вспышка, такое же бело-голубое пламя, как час назад. Это действует как удар, мои руки едва не выпускают веревку, глаза ничего не видят, но слышен удаляющийся вниз грохот камнепада. Когда я снова начинаю различать окружающее, то прежде всего осматриваю свой участок веревки – цел, и сотоварищи, на ней висящие, тоже целы. Справа веревка тоже на месте, а вот левой нету. Нету даже следов ни от нее, ни от тех, кто на ней висел, и я наконец понимаю, что это был за камнепад. Сверху голос Амгамы:

– Быстрее, быстрее, скоро рассвет! – ну, может и не скоро, но торопиться, конечно же, стоит. Вахлаки-скалолазы бегают теперь не хуже пауков, а я просто – то спускаюсь, то зависаю в неподвижности.

Несмотря на всю спешку, солнце все же застает нас на стене, хотя и не так уж высоко, но пока светало, я вдоволь успел налюбоваться на те места, где нам предстоит бродить. Это действительно почти точно круглая яма, вернее, даже кратер, вдающийся вглубь на десятки, а то и сотни метров. Как-будто из-под земли втянули внутрь мягкую поверхность и так заставили застыть. Поперечник кратера километров пять-восемь, а коническое днище усеяно скалами, осыпями, курганами, провалами – совершенно истерзанная земля. То там, то тут видны скопления грубых построек, и из них, а то и просто из расселин уходят в небо разноцветные дымы – то желтая, то сизая, то грязно-фиолетовая струя перечеркивает сияющее утренней свежестью небо. Прямо под нашими ногами, на дне уж совсем отвесной пропасти бурлит мутно-коричневая речка, она теряется где-то в глинистых холмах, а дальше никакой воды не видно, кроме круглого или овального озера смолисто-черного цвета почти точно в середине кратера. Вся котловина постепенно заполняется дымкой, а на противоположной стене никаких подробностей и самым ранним утром нельзя было различить.

Спуск продолжается, и через четверть часа Амгама стоит по пояс в речке, принимает на руки Анлен и безо всякого удовольствия несет к берегу. Я, понятно, такой милости лишен и бултыхаюсь сам по себе. Напор воды силен, и я не удивляюсь, почему не видно останков упавших. Только один из вахлаков, с печкой на спине, застрял между камнями. Течение шевелит его руку, и кажется, что он желает нам счастливого пути. На берегу обтекают уцелевшие, всего двенадцать нас, считая меня с Анлен. Оба руководителя живы, они оглядываются по сторонам, осваиваясь с обстановкой. Анлен нарушает молчание:

– Скоро здесь будут глаза и уши нашего врага. Нужно уходить еще дальше.

– Уходить, бежать, прятаться! – наконец прорывает Амгаму. – Да, конечно, но только зачем было сюда лезть?! – Анлен пытается вставить слово, но он ее не слушает. – Когда я ходил по Хребту, я знал, что и кому надо, а тут – залезли незнамо куда, да еще и тут начинают как ослом править, да еще кто! Грязная тварь, мало ли что она о себе скажет, а Алек верит без оглядки. Да и сам он с три короба наложил, я поверил! Да я… – оставшейся частью фразы Амгама давится как сливовой косточкой. Там, где только что сидела носатая смуглокожая «грязная тварь» с обломанным зубом, имеет место сама Анлен, такая, какой я ее встретил над пропастью. Она лениво потягивается и сладким голосом подбадривает Амгаму:

– Да, я слушаю тебя?

Амазар собою владеет лучше, и пока Амгама пытается рот закрыть, спрашивает:

– Что случилось с и-ка?

– Их нет. Я думаю, они почувствовали, что могут быть обнаружены и порабощены, и не смогли уйти иначе.

Амгама:

– Как отсюда выбраться?

– Думаешь, я знаю? – голос Анлен теряет медоточивость, становится жестче, она продолжает: – Если ты обеспокоен своим заданием, то тут все в порядке – мой гонец известит кого надо. А если за шкуру свою дрожишь, то увы, нет тут дороги ровной. Так что решай, иметь ли дело с грязной тварью дальше, а я и те, кто верит мне, сейчас будем уходить с этого места.

Амазар говорит одно короткое слово и делает шаг к Анлен, туда же и я, правда, молча, и остальные вахлаки. Последним пристраивается Амгама, при этом объявляя что-то по-вахлацки, а мне объясняет:

– Не начальник я им теперь, рядовой я нынче, вот как.

Амазар ничуть этим жестом не растроган, он деловито отдает приказы. Анлен получает маскировочную накидку и прячет свои вновь пушистые светлые волосы под капюшон. Мне маскировки не надо – урховское одеяние хоть и противно на себе иметь, но для подобных развлечений оно приспособлено как нельзя лучше.

Отряд движется по извилистым расщелинам в скалах, где пригнувшись, а где и ползком. К полудню мы от стены удалились всего-то километра на три, но каких! Тут и пропасти с чем-то зеленым на дне, и осыпи, и голые пространства, которые надо перебегать поодиночке, а потом выжидать минут по десять, вжавшись в камень. А над кручей, по которой мы спускались, реют кругами то ли грифы, то ли вороны, а может, еще какие-нибудь столь же симпатичные пернатые. Солнце в зените, теней почти нет. От распадка, где залегла наша группка с полкилометра до беспорядочного нагромождения железных и каменных построек, цилиндров, кубов, труб, а из самого центра мохнатым столбом поднимается зеленоватый дым. Что это такое, понять невозможно, а у меня полная ассоциация с химзаводом, даже знакомый куб серого тумана рядом за газохранилище сойдет. Я трясу головой, цепляюсь за ножны соседа и ощупываю царапину на щеке, но дурацкое сравнение из мозгов не уходит. От «комбината» начинается ровная дорога, она проходит сквозь трубу в склоне рыжего террикона и дальше постепенно теряется в мутной дымке, с каждым часом все плотнее затягивающей котловину. Амгама замечает:

– Есть дорога, значит, есть кому ездить, а может, она и к выходу отсюда ведет? А то сидим пока в этой дыре, как муха в тарелке.

Рядом с терриконом торчит примитивный копер, его колесо начинает вращаться, потом останавливается, и снова ни одного движения в округе. Потом, минуты через три, из мешанины камня и железа появляется довольно хитрая повозка – два длинных треугольных чана вдоль шестиколесной телеги. Она катится по дороге сама, под уклон, она проходит через трубу, чуть притормаживает и катит дальше. Я пихаю Амазара, но он и так сообразил, что к чему, и хрипит ребятам по-вахлацки. Снова по тропе самоубийц, теперь уже вокруг террикона, к выходу из трубы. Платформа с чанами все еще катится куда-то в сторону центрального озера, которого уже почти не видно. Конечно, мало шансов, что таким манером удастся выбраться, но еще меньше вариантов идти искать выхода самим. Ночь здесь не спасительница, а днем двигать – вон только что над головой очередной стервятник прошел, и хорошо что так, а ведь мог бы и задержаться. Из отверстия трубы показывается очередная телега. Ближайший к дороге вахлак бросается вперед и очень ловко ввинчивается между корытами – лиха беда начало. Амгама шепчет, слизывая пот с усов: «Уговор – прыгать у белого камня, вон, далеко, видишь?» – я киваю, и дальше все идет как по писаному: транспорт, прыжок, и очередной воин отбывает к месту дислокации. Смоловозки – в чанах смола, как я разглядел – идут то густо, то пусто, иногда на череде из десяти штук уезжает лишь один, и сидеть приходится почти до вечера. Воды нет, еды нет, в воздухе воняет недогорелым мусором, и состояние мое близко к полуобморочному, когда очередь подходит, то я сомневаюсь, смогу ли влезть на телегу. Но никаких проблем не возникает – словно всю жизнь в таком купе ездил. От корыт пышет жаром, на досках – лужицы, это даже не смола, а смесь разных нефтяных продуктов, которые на ощупь определить я б не взялся. Все внимание вперед – дорога лентой уходит под передний брус, по бокам само собой ничего не видать. Минут пятнадцать до белого камня ехать, и вот он появляется из-за поворота, приноравливаюсь спрыгнуть и проклинаю все на свете. Я приклеен к доскам, намертво прилип мой урховский мундир, и дергаясь в попытках освободиться, я безнадежно проскакиваю и пригорок, и камень, и вахлаков – все. Смоловозка набирает скорость, а мной овладевает полная апатия – в одиночку не выбраться отсюда, будь хоть ты трижды колдун, а я не колдун вообще. Даже одежду отдирать перестаю, даже вперед не смотрю. Просто слушаю, как шуршат колеса, и время от времени ощущаю, как мимо проносятся дикие концентрации всех цветов и раскладов, от которых меня то в пот кидает, то голова кругом идет – а, все равно. Последним номером программы я засыпаю ни с того ни с сего и очухиваюсь, когда смоловозка со стуком обо что-то тормозится. Я открываю глаза и вижу задок такой же телеги, а впереди еще несколько. Через полминуты вся очередь со скрипом продвигается вперед и снова останавливается – что-то делают с ними там, впереди, Снова опускаю голову и решаю ждать своей участи, но ждать как-то очень неудобно – под ребро зажигалка впивается. Еле-еле достаю ее – счетчик три заряда показывает, а на боку таракан раздавленный, вот и я, наверное, таким скоро буду. Вот интересно, что бы этот насекомый на моем месте делал, а? Не знаю почему, но размышления о таракане приводят меня в более-менее боевое настроение, и вместо моральных приготовлений к гибели просто начинаются деятельные приготовления к гибели с музыкой. Первым делом режу прилипшую куртку и остаюсь в лифчике из остатков рубахи. Теперь надо как-то узнать, что творится впереди: я поднимаюсь как только можно и высовываю часть головы вперед. Толчок причалившего сзади очередного транспорта заставляет пройтись затылком по шершавым доскам, это неприятно, но зато я разглядел, что корыта эти опрокидываются в «по-бокам», а порожняя смоловозка откатывается к каменной стене, которая закрывает остальной кругозор. Опрокидывает корыта кто-то вручную, и я этому кому-то не завидую. Ага, вот передняя тара опорожнена, теперь моя очередь! Свет – одно корыто опрокинуто, я вскакиваю и мельком замечаю обалделого гнома, он стоит на узенькой доске поперек длинной глубокой ямы с тем же злосчастным мазутом. Прыгаю вниз, ногами на работягу, он в яму не падает, а ухитряется зацепиться за ее край, а вот я наоборот, чуть совсем туда не ухнул. Обратно на телегу, ногой переворачиваю оставшееся корыто – второй гном отшатывается и отпускает длинный рычаг – вся череда телег со скрипом трогается и начинает катиться дальше, в сторону стены, к одному из четырех арочных входов в ней, а ниже туда и каналец с мазутом уходит. Из крайнего сбоку хода появляется печального вида старичок, заросший седыми космами, на нем красный плащ с черными разводами. Старичок удивленно зрит на меня, на едущие телеги, по-молодому вытаскивает меч и кидается на меня в компании двух белых урхов, вынырнувших из хода следом. Одному из них я всаживаю в лицо плевок из зажигалки, а другой бежит ко мне, чуть не затоптав печального старичка, тот урха обгоняет и сложным маневром занимает позицию между мной и каналом. Урх с кривым мечом прыгает, я кидаюсь в ноги и успеваю-таки дернуть его за сапог, эта туша переворачивается, сбивает с ног старика, и вместе они летят в канал, и туда же я посылаю предпоследнюю порцию горючей смеси. Из канала встает стена огня, как будто не мазут там был, а керосин какой, огонь охватывает череду телег, а я бегу в старичков ход. Коридор мрачен и темен, естественно, никакой роскоши вроде световых камней, изредка чашкообразные светильники, забранные решетками. Влево и вправо уходят раздвоения и растроения, я ныряю в них не задумываясь, и наконец оказываюсь перед дверью в виде железной плиты с могучим, но примитивным замком. Бодро-весело рукояткой ножа выбиваю пружину, переворачиваю ее вверх ногами, ставлю обратно и со стопором делаю то же самое. Теперь, чтобы дверь запереть, нужно сделать все наоборот по сравнению с тем, как раньше, а открытый замок выглядит как запертый – и ручка вниз, и засов сбоку. Завершив эту работу, я тяну дверь на себя, продираюсь в щель, обратно все закрываю, а потом оглядываюсь. Комната, вырубленная в скале, два окошечка, коптящие плошки на крюках, две штуки. В стене четыре кольца, к ним прикованы цепи. Короткие черно-ржавые змейки заканчиваются кандалами, а кандалы плотно облегают оба запястья и обе щиколотки изможденного эльфа с полуживым взглядом. Воззрившись на меня, он пытается что-то сказать, но то ли от удивления, то ли от слабости выходит полухрип-полушипение непотребное. Оглядываюсь внимательней – увы, кувшина воды, оставленного заботливым тюремщиком не наблюдается, как и вообще ничего, голо. Поэтому я узника просто тормошу, дергаю за нос и улыбаюсь радостно – мол, все путем, а что не путем, так то подправим. Это имеет действие – глазки ожили, спинка выпрямилась – молодец, приятно посмотреть! Он снова пытается заговорить и со второй попытки интересуется, кто я такой.

– Уртазым-могуз, знаешь это слово? – кивок головой. – Ну вот, попал сюда случайно, от своих оторван, так что надеяться особо не на что, разве на то, что прилетит друг-волшебник в голубом вертолете. Да и то – волшебников в округе явный перебор, и Друг среди них уже имеется. Ну, а ты здесь какими судьбами?

Эльф, естественно, мои речи понимает малость не полностью, и пока он собирается с мыслями, я отхожу к двери – и правильно делаю. Со скрежетом открывается волчок, которого я и не заметил, и приходится падать на пол, чтобы оказаться в мертвой зоне. За дверью голоса:

– Да нет его здесь, не мог же он изнутри засов запереть. Этот парень такого не умеет, его короткое счастье. Был бы он сейчас уже и смирным, и послушным, а теперь побегает еще.

– И мы побегаем, так-растак, да еще баба эта. Может, напутали, а? Вот с друзьями его проще было. И с чего это… – волчок закрыт, и разговор дальше не слышен. Я оборачиваюсь к эльфу, и он начинает говорить на западном эйфеле, который я знаю неплохо:

– Я умею строить корабли, которые не возвращаются, умею и люблю, до сих пор эта любовь в душе у меня, хотя я, наверное, должен проклясть свое умение. Но я очень много кораблей отправил на Благословенную Землю, многие об этом знали, и он тоже узнал. Меня тайно схватили и привезли сюда. Но ему не нужны корабли, и не к Благословенной Земле он тянет руки. Нет, ему нужна только дорога, спираль которой уходит в ночь, которая завернута троекратно, и по ней можно уйти с земли в холод и темноту, а можно и призвать мрак и ужас на землю. Я никогда не хотел делать такого, но он сильней меня, он почти каждую ночь, сковав волю мою и еще десятка сильных и смелых душ, употребляет их жизненную силу на свое дело. И я, я в этом помогаю ему, не помня себя от боли и стыда. Я не могу убить себя, и я не могу сопротивляться. Вот и сейчас он держит спиральный мост, но слабый и тонкий, и я могу отдохнуть – он знает, что и рабам, особенно ценным, нужен отдых. То, что сейчас – тонкая ниточка, а через час или два она снова станет открытой трубой, бесконечно длинной, которой он будет шарить в неведомых глубинах неба. Но это будет через час, а пока я почти свободен, эти цепи – ничто по сравнению с тем, что меня скоро ждет.

Узник замолкает, а я подхожу к окну. Оно выходит как раз к круглому озеру, над которым – изумительной синевы небо, на нем звезды образуют отчетливый рисунок выгнутого бредня. Черная, ничего не отражающая вода удивительно быстро и спокойно вращается, заметно поднимаясь к краям. Из центра вращения вверх, в небо, уходит еле-еле заметная светящаяся нить, закрученная в пологую спираль, узкую вначале и все сильнее разворачивающуюся кверху. Эльф, кажется, бредит, бормочет себе под нос: «Корабли уходят дальше, и не различимы глазом, но я вижу – уходят по своей дороге в небо, покидая Средиземье, я их делал с наслаждением…» – и дальше, в том же роде, Я его некоторое время слушаю, а потом пробуждаю от транса:

– Послушай, я тут подумал и решил, что еще одной «живой душой» придворной становиться не стоит. Как твоего мучителя различит, если он сюда зайдет?

– Он может быть кем угодно, может быть многими, а может быть и никем совсем. А скоро он станет этим вот озером, и тогда он сможет видеть и ощущать, что на конце трубы, которую я ему сделаю. Я не думаю, что ты сможешь избежать участи, которую сам сейчас назвал. А сейчас… помоги мне сейчас умереть, у тебя ведь есть нож, и такой, от которого мне не стыдно принять избавление!

Неохота мне тебя, дорогуша, ножиком пырять, лишний грех на душу принимая – это я так думаю, а сам говорю:

– У меня тебе кое-что получше есть. Наконечник стрелы отравленной, я тебе его сейчас дам, а ты в руке держи. Как надумаешь кончать – просто сожми покрепче, чтобы царапнул, и все. Никто не спасет, хоть маг из магов будет. Берешь? – эльф кивает. Я развязываю многочисленные узелки, добираюсь до кармана и вытряхиваю из него чехольчик с наконечником и звездочку впридачу. Эльф тихонько стонет, я оборачиваюсь узнать, в чем дело, а он неожиданно чистым, звонким голосом, какой эльфу от природы и положен, говорит:

– Оставь наконечник на потом. Оказывается, ты носишь с собой сокровище, о котором не могли мечтать самые великие этого мира! Один его вид придал мне силы, дай сюда быстрее!

Я отдаю восьмиконечную брошку, и корабел длинными тонкими пальцами одной руки что-то делает, будто нить плетет – цепочка на глазах удлиняется, а потом оба обрывка соединяются в длинный сверкающий шнурок. Эльф делает движение надеть, но кандалы не пускают. Я кидаюсь помочь, но он останавливает:

– Нет! Этот знак древней силы должен быть надет лишь своими руками. Я боюсь тебя просить, но может, ты его возьмешь? Но ты же… никто и никогда не знал вас, и я не знаю, что будет с тобой, можешь и умереть, и с ума сойти, и в полутень превратиться!

– М-да? – колеблюсь я, а потом усмехаюсь по-русски: – Семь бед – один ответ. Хуже не будет, – и надеваю цепочку на шею, а звездочка оказывается точно над сердцем. Ничего странного не происходит, я хочу возмутиться: в чем, мол, дело, но не успеваю. Будто огромный глаз заглядывает сквозь стену в темницу. Эльф вздрагивает и обвисает на цепях. Глаз вперяется в меня, я не вижу конкретно ни зрачка, ни там ресниц – я вижу именно взгляд, а остальное так, декорация. Видимо, мне тоже полагается потерять сознание и всякую самостоятельность, но этого не происходит. Я не хочу быть замеченным и остаюсь вне внимания Друга – без сомнения, это он. Значит, работает цепочечка?! Черная вода в озере убыстряет свой бег, и уже вместо сиреневой нитки в небо уходит толстый канат, он непрерывно разворачивается, а из черной воронки растут все новые и новые витки. И тут я вспоминаю – это труба, открытая в оба конца, в оба!!!

Я выхожу из тени, в которой стоял, и тот, кто смотрит, наконец замечает меня, я чувствую его страх и недоумение. Собравшись с силой, я представляю себе Друга в виде одного-единственного комка воли, безо всяких других воплощений и образов, и он мне подчиняется, я чувствую и вижу, как к этому комку темными струйками стекается то, что он оставил на эту ночь в других телах. Этот темный клубок пульсирует и бьется, и я мельком вспоминаю, как то же самое день назад творилось с и-ка. Держать его страшно трудно, но я ощущаю неизвестно откуда поддержку, и поэтому Друг до сих пор не выскользнул. Я приказываю эльфу-корабелу очнуться и заняться любимым делом, отдав ему все, что накоплено в окрестных скалах, всю силу и мощь, которую Друг вытянул из живых, попавших в его власть. Темный грязно-коричневый клубок бьется и пульсирует все сильнее, но я уже подвел его к началу спирали, а сама труба раскачивается, как под ураганом. Эльф сводит все усилия в один пучок, и темный ком размазывается по всей бесконечной длине дороги, на мгновения собираясь в себя все дальше и дальше, пока даже я не перестаю его различать. И последнее: я нагибаюсь и поднимаю с пола наконечник стрелы – четырехлучевую звезду, если смотреть спереди – и посылаю его в самое начало сиреневой трубы, в самый центр водоворота, и черная жидкость твердеет волной от середины к краю. Когда останавливается последнее движение, я отрываю от озера глаза и оглядываюсь. Стены кратера как на лифте опускаются вниз, а вернее, вся вдавленность поднимается, расправляя морщины. Я вижу, как сходятся подземные разломы, как вода из поглощенных озер вновь бьет вверх. Скальные стены потрескались, но не обвалились, и я вижу в одной из камер Пахана, который ничего не понимая вылупился в окно. А дальше – в горах – лежат полуистлевшие трупы тех, кто только что был грозным бесстрастным войском и среди них мечется обиженный таким неожиданным крушением карьеры Паханенок. Около горной заставы в пограничье залег Чисимет, ждущий момента, чтобы проникнуть в Токрикан, меня выручать. Куранах обещает посоветоваться с Другом очередному сероклейменнику, а Ларбо-младший совсем недалеко от города орет на поляне, уговаривая ватагу идти давить монарха, он толкает речь в одном конце сборища, а его жена в другом, но в один голос и одними словами с мужем. Андреи-летчики тихо и тоскливо матерятся, сидя в бочках на палубе парусника, идущего к Пресному Морю. Олонгар по очередному наущению Багдарина договаривается о перемирии с Гиминасом, а тот не верит ни единому слову. Еще дальше – Кун-Манье спит с какой-то по счету супругой, а Ларбо-старший бьется над очередной дохловатой помесью. В Приозерске Великий Маршал спит и видит сон по мотивам какой-то земной ленты, но с местным колоритом, и там же Серчо, он не спит и составляет акт амортизации бытового оборудования.

А рядом со мной стоит Анлен, лицо у нее усталое и счастливое. Потом она нежно снимает с меня звезду и отдает ее эльфу – а где же его кандалы и цепи? Весь мир вокруг потихоньку бледнеет и исчезает, и я снова вижу только стены и железную дверь. Анлен берет меня за руку и по неожиданно короткой лестнице выводит на воздух – маленькая площадка среди самых обыкновенных скал.

– Ну вот, – говорит она, – и пригодился Восточный Подарок, звезда эльфов помогла высвободить наконец то, что было когда-то предназначено для борьбы с одним злом, а победило другое. Смотри, уже утро!

На востоке горит ослепительная полоска, и она освещает нормальные человеческие горы. О том, что здесь творилось, напоминает лишь овал темного стекла у подножья скалы. А еще – все тело болит, каждый мускул устал и истерзан, как будто я камни ворочал, честное слово. Я прислоняюсь к стене и, глядя на показавшийся над изломанным горизонтом краешек солнца, подвожу итог:

– Ну что ж, неплохо, в общем, получилось. Но все же… В гробе я видел такие развлечения!