По пути в школу кучерявые братья Ерохины спорили, кто из них лучше гавкает.
— Гау-гуа-гау! Ууу! — заливался Сережа.
— Гав-баув! Гав-баув! — заглушал брата Миша.
— Авв! Авв! Авв! — щетинился Сережа.
— Гав! Кав! Рав! Ба-ду-дух! — победно провопил Миша.
— Где ты слышал, чтоб собаки так гавкали?
— Во дворе! Но не в нашем! В тринадцатом доме. Рядом с качелями. На прошлой неделе. В тот день еще дождь шел. Собака была породы русская сторожевая. С белым пятном на лбу.
Он еще хотел добавить, что хозяин был одет в черный плащ, держал зеленый зонтик, а собака звалась Пиратом, но сумел сдержаться. Миша давно заметил, что, чем многочисленнее подробности, тем меньше окружающие верят в достоверность его выдуманных историй.
— Собаки так не гавкают! — обиженно и убежденно сказал Сережа.
— А то ты всех собак знаешь!
— Да уж побольше твоего!
— У тебя и собаки-то никогда не было!
— А у тебя была, можно подумать!
— У меня был хомяк!
— Это был общий хомяк! И хомяки не гавкают!
— А то ты всех хомяков знаешь! — зачем-то попытался продолжить спор Миша.
Братья Ерохины были так похожи, что даже родная бабушка их часто путала. Впрочем, она давно уже всех путала: маму — с сестрой Любкой, папу — с почтальоном, приносящим пенсию, а почтальона — с грабителем, и не желала открывать ему дверь.
Виктор Геннадьевич Штомпель, учитель литературы, завуч, а еще по совместительству и руководитель театрального кружка «Тарарампа», решил, что оба Ерохина могут сыграть Артемона. «Будете друг у друга на замене, — сказал он. — А то вечно один из вас болеет».
— А если оба заболеем? — спросил Миша.
— Тогда реплики Артемона будет говорить Пьеро.
— А если и Пьеро заболеет?
— Тогда реплики Артемона и Пьеро будет говорить сама Мальвина. И не спрашивайте, что будет, если Мальвина тоже заболеет!
Как раз это Миша и хотел спросить.
Но у Сережи нашелся другой вопрос:
— А если оба не заболеем? Кто из нас будет выступать?
— Кто лучше гавкает, — сказал Виктор Геннадьевич.
«А если и Мальвина заболеет, можно поставить компьютеры, и мы будем играть по скайпу из дома!» — осенило Мишу. Эта идея ему так понравилась, что он даже решил всех чем-нибудь заразить. Но врачиха из школьного медкабинета наотрез отказалась помочь ему раздобыть пробирку с каким-нибудь не очень опасным вирусом.
Одноклассницы Инны считали, что роль Мальвины она получила по блату. Злые языки поговаривали, будто девочку с голубыми волосами Инна играет только потому, что ее бабушка — директор школы Анна Степановна. (Директриса, к слову сказать, тоже предпочитала красить свои седые волосы в голубой цвет.)
У самой Инны была другая версия.
— Мне дали роль Мальвины, потому что я Инна. Инна — Мальвина. Это рифма! — говорила она.
— Но Мальвина и Кристина тоже рифмуются, — жаловалась подружкам Кристина Попова. — Ведь рифмуются же!
— Рифмуются, — соглашались подружки. После чего все девочки поворачивались и осуждающе смотрели в затылок Инны, которая в одиночестве сидела за первой партой.
Как-то, став свидетелем очередных перешептываний об Инне, Костик Сёмушкин заметил:
— Кристина и Буратино рифмуются еще лучше. Ты должна была играть Буратино!
Кристина Попова обиделась и долго искала рифму к имени Костик, но, кроме «мостик», ничего не придумала и обиделась на Костика еще больше.
Вчера Инна долго крутилась перед зеркалом, любуясь и восхищаясь своим видом в голубом парике, и даже легла в нем спать. За ночь парик сбился в продолговатый комок, и наутро казалось, будто кто-то приклеил к Инниной голове попугая.
Костик считал, что ему досталась самая дурацкая роль. Глупее Пьеро в этой пьесе был только Сверчок! Но Костик не роптал. Он знал, как завоевать расположение публики. Например, можно начать смешно шепелявить, и готово — зрители будут твои. Но на репетициях Костику, конечно, приходилось говорить противным плаксивым голосом Пьеро. Хороший комик не раскрывает свою шутку заранее.
Костику нравилось вызывать смех. Когда Виктор Геннадьевич сказал, что хорошему актеру зал аплодирует стоя, Костик пожал плечами. Подумаешь, аплодируют стоя. Лучший комплимент для комика — это когда ему аплодируют лежа. Лежа от смеха, естественно.
Прежде чем прийти к шепелявости, Костик перепробовал разные другие смешные голоса. Он даже пытался произносить реплики Пьеро с эстонским акцентом. Живого эстонца Костик никогда не встречал и заимствовал акцент из репертуара папы. (Папа иногда развлекался, изображая какого-то эстонского телеведущего, который исчез с экранов еще до рождения Костика.)
— Нет, — сказал папа, послушав эстонский вариант Пьеро. — Провинция-с, не поймут-с…
Одноклассники не совсем справедливо считали Дениса занудой. Несколько раз они даже специально делали вид, будто начинают играть в прятки, а когда Денис прятался, то не искали его, а просто расходились по своим делам.
Денис не хотел быть Буратино. Будь его воля, он не согласился бы играть даже дерево, на которое должна была намотаться борода Карабаса. (Роль дерева требовала минимальных актерских данных и заключалась в том, чтобы стоять за сосной, сделанной из тяжелой доски, и незаметно для зрителей придерживать ее двупмя руками. Иначе громоздкий реквизит падал.) Нет, нет, нет. Денис пришел в театральный кружок не за этим. Он был не против раскланяться после спектакля под бурю аплодисментов, но не как артист, а как автор только что сыгранной пьесы.
Драматургическое наследие Дениса насчитывало уже пять пьес: «Прошлым летом в чулане» (трагедия), «Генрих XLVIII» (трагедия на историческом материале), «Монологи Вадима» (трагический моноспектакль), «В ожидании котов» (трагикомедия в двух действиях) и «Последняя запеканка» (трагитрагедия). Под разными предлогами Виктор Геннадьевич отклонил постановку всех пяти.
Буратиной Денис согласился стать по трем причинам. Во-первых, Виктор Геннадьевич сказал, что, если Денис побудет в шкуре актера, он быстрее разберется, как писать пьесы.
Во-вторых, Денис надеялся, что его возьмут сценаристом на телевидение. Специально для человека из детской передачи, который должен был присутствовать на представлении, он сочинил несколько юмористических скетчей вроде тех, что показывали в программе. Легкий жанр не был свойственен Денису, но он постарался. В этот раз никто из героев не только не умирал, но даже и не получал слишком тяжелых травм.
И в-третьих — а может, даже и во-первых! — это был шанс перекинуться с Инной хоть какими-то словами. Пусть всего лишь буратинскими репликами. Вне образа деревянного человечка Денис, оказываясь наедине с Инной, деревенел и глупо молчал. А ведь как много он хотел ей сказать! Например, о том, что в каждой из своих пьес он обязательно придумывал роль специально для нее. Ну, кроме «Монологов Вадима». Хотя и там главный герой постоянно упоминал о некой И.
Денис с третьего класса вздыхал по Инне. В прошлом году на 8 Марта он даже подарил ей открытку. Правда, чтобы не выставлять напоказ свои чувства, Денис зашифровался, подарив открытки и всем остальным девочкам в классе. Он мечтал носить из школы Иннин портфель, но он бы надорвался, если бы ему пришлось тащить все девчачьи портфели пятого «Д».
Папа заглянул в Сонин класс. Он попытался вычленить из вихря носящихся детей дочь, но она сама выглянула у него из-под локтя.
— Пап, я тут!
— Давай клетку, и я пойду.
— Щас, только найду!
Папа вышел из класса и от нечего делать стал читать стенгазету «Веселая колючка». Кто-то, кажется Костик, исправил в слове «колючка» первую букву на В, а третью на Н. И, по правде говоря, это было самым веселым во всей «Веселой колючке».
Большую часть газеты занимала статья «Три версии загадочной гибели группы Дятлова». Зловещий текст был дан под рубрикой «Это интересно!». Читая хронику трагических событий, папа несколько раз поднимал глаза, чтобы проверить, действительно ли газета называется «Веселая колючка». Статья была подписана «Вадим Инин, уфолог с мировым именем», однако все в классе знали, что это псевдоним Дениса.
Правый угол газеты занимал перекошенный кроссворд «Наши любимые животные» с картинками вместо вопросов. Подавляющее большинство любимых животных автора кроссворда были вымершими. Единственное исключение составлял гусь. Он потребовался, чтобы соединить первую букву в слове «гетеродонтозавр» и последнюю в слове «птеродактиль». В окружении динозавров одинокий гусь выглядел белой вороной.
Все клеточки кроссворда оставались пусты, кроме четырех, предназначавшихся для гуся. Туда рукой Миши Ерохина был вписан ответ — «утка».
Из кабинета выскочила Соня. Клетки в ее руках не было.
— Пап, с тобой хочет поговорить Виктор Геннадич!
Не ожидая ничего хорошего, папа взял протянутый мобильник.
— Алло?
— Алексей Леонидович, — сказала трубка, — вам придется сыграть Карабаса Барабаса!
Миша был уверен, что он куда лучший пудель, чем Сережа. «Пудель от бога», — скромно отзывался о себе в третьем лице Миша, замирая перед зеркалом во время домашних репетиций. Режиссерам нужны такие артисты. Миша, правда, опасался, что он даже чересчур идеален для Артемона и потом ему вечно будут давать одни только роли собак. Он читал, что актеры сплошь и рядом становятся заложниками своего амплуа.
У Миши имелся план, как стать единственным претендентом на роль Артемона, но план был коварен. И Миша колебался. Одно дело — садануть брата пеналом по голове. И совсем другое — вывести временно из строя с помощью слабительного.
К тому же замысел был непрост в воплощении. Миша тысячу раз видел в кинокомедиях, как один герой нейтрализует другого, незаметно добавив слабительное средство в еду или питье. Но когда Миша положил на язык кристаллик из бабушкиной аптечки, он отплевывался пять минут. По сравнению с этой гадостью даже перловая каша казалась тортом «Наполеон». А таких противных кристалликов нужно было скормить Сереже целую чайную ложку. А лучше две.
После ряда экспериментов Миша установил, что меньше всего вкус слабительного заметен в грейпфрутовом соке. Однако, чтобы горечь бабушкиного средства не чувствовалась, его следовало развести в пяти литрах цитрусового напитка. Причем перед тем, как предложить кому-то осилить данное количество полученной бурды, следовало честно предупредить жертву, что, мол, похоже, сок немного прокис.
От бессилия у Миши опускались руки, что, впрочем, не мешало ему периодически стукать брата пеналом по башке.
И все же надежда была. Например, обстоятельства могли сложиться так, что у Сережи бы разыгралась дикая жажда, и он бы накинулся на пять литров сока, который — ну а вдруг! — кто-нибудь из родителей принес для намечавшегося после спектакля угощения.
И пока для этого имелись все предпосылки. Дикая жажда уже зарождалась где-то в глубине Сережи. Чтобы направить развитие событий по нужному Мише замысловатому руслу, он не дал Сереже притронуться за завтраком к чаю. Дело оставалось за малым.
Мама Инны была учительницей литературы в школе, к счастью, в другой. Папа преподавал историю, повезло еще, что в институте. Бабушка когда-то вела уроки математики, но в последнее время, слава богу, только директорствовала. Тетя и та работала кем-то в РОНО. У Инны даже не спрашивали, хочет ли она быть учительницей, когда вырастет. Ее спрашивали, учительницей по какому предмету она хочет стать.
Быть внучкой директрисы школы, в которой учишься, — тяжелое бремя. Все вокруг ведут себя неестественно. Даже учителя не бегают при тебе по коридору. А уж ученики…
Инна пробовала приносить в класс всякие вкусности. Конфеты съедались, но, кажется, без аппетита. Инна приглашала к себе в гости. Никто не шел. Инна пыталась шутить про бабушку. Тут же воцарялась напряженная тишина. Возможно, одноклассники думали, что на Инне спрятаны микрофон и записывающее устройство и всех, кто засмеется, ждет кара.
В школе Иннину бабушку Анну Степановну очень боялись. Один третьеклашка как-то потехи ради забежал в девчачий туалет и неожиданно встретил там Анустепану. От пережитого страха мальчик даже перестал заикаться. Врач-логопед не мог добиться этого за четыре года их занятий.
С первого класса Инна мечтала, что бабушка уйдет на пенсию, но Анна Степановна не спешила удаляться на покой. Надежда забрезжила лишь месяц назад.
— Надо давать дорогу молодым! — сказала бабушка, когда в тот день они с Инной возвращались из школы.
Их путь шел по длинной и узкой тропинке, проходившей между заборчиками палисадников. Позади Инны и Анны Степановны, спешившись с велосипедов, плелись два шестиклассника, не нашедшие в себе мужества звякнуть в звонок, чтобы директриса пропустила их вперед.
— Да! — повторила бабушка, остановившись. — Пора, пора дать дорогу молодым! Хорошо хоть, есть кому передать бразды правления. А мне пора на пенсию. Надо уступить дорогу молодым.
Бабушка замолчала.
Велосипедисты переглянулись и, развернув велосипеды, сели на них и задребезжали в обратную сторону. Анна Степановна проводила их отстраненным взглядом.
Инна переминалась с ноги на ногу, боясь сказать что-нибудь не то и отвлечь бабушку от мысли выйти на пенсию.
— Все решится в день вашего спектакля, — сказала бабушка.
И Инна поняла, что своим преемником бабуля решила сделать Виктора Геннадьевича. Она и раньше намекала, что он был бы хорошим — молодым! — директором, если бы ему хватало дисциплины.
«Значит, все зависит от того, как пройдет «Буратино». И если все пройдет без сучка без задоринки…» — от мысли, что она перестанет наконец быть внучкой директрисы, у Инны закружилась голова.
Костик надел папину белую рубашку. Длинные рукава, как и положено для костюма Пьеро, свисали ниже Костиных рук.
— М-да, — сказал папа, осмотрев Костика. — Бледное подобие Пьеро. Но недостаточно бледное. Пьеро побледнее будет.
— Ничего. У нас есть грим. Намажусь.
— Ну тогда ладно. Только не лыбься на сцене. Пьеро должен быть грустным.
На этот счет у Костика имелись свои соображения, но спорить он не стал.
— Чтобы выглядеть грустным, мне достаточно вспомнить, какие оценки у меня выходят в четверти, — сказал Костик.
— Молодца, — похвалил папа. — Иди и порви их всех!
— Тебя-то когда ждать?
— Мне еще в магазин надо забежать.
— Пап, только не надо квас твой дурацкий покупать! Не будет никто его в классе пить!
— Иногда я задумываюсь, а мой ли ты сын?!
— Об этом надо было задуматься в тот раз, когда ты забрал из садика с ёлки не меня, а Гришку.
— Вы с матерью так и будете напоминать мне об этом всю жизнь?! Это был единственный случай. Тем более он был в такой же маске, как у тебя.
— А Гришка до сих пор тебя боится.
— Бери пример с него. Отца надо бояться!
«Дорогая Инна!
Как ты знаешь, завтра у нас важный день, который важен для нас»…
«Инна, привет!
Это Денис. Но не Шамарин, а Сухоблинский. Я тот, который высокий. Для своих лет высокий, по крайней мере. Мы еще учимся с тобой в одном классе и играем в одном спектакле. Я сзади тебя сижу. И я подумал»…
«Ин, прив!»
Кароч, какой у тебя ник в скайпе?»
«Привет, Мальвина!
Это Буратино!))))))))»
«Привет, Инна!
Это Денис Сухоблинский. Давай созвонимся по скайпу и повторим наши совместные сцены. Мой ник в скайпе — Sofokl. А у тебя какой?»
Накануне Денис целый час пытался написать письмо Инне, чтобы пригласить ее порепетировать по Интернету. Вообще-то Денис знал, какой у Инны ник в скайпе (Nepovtorimaya317), но боялся, что она спросит, откуда он его знает.
Денис писал Иннин ник и стирал, писал и стирал, пока совершенно необъяснимым образом не нажал на «Вызов».
На экране тут же возникла Анастепана.
— Извините, не туда попал! — выпалил Денис.
После чего дрожащими руками вырубил скайп, выключил компьютер и настоял, чтобы родители послали его в магазин за хлебом.
Всего полминуты назад утро папы было радужным и безоблачным: он собирался вернуться домой, съесть манго, часик побездельничать и вернуться в школу на премьеру.
— Но почему я? — спросил папа.
— Больше некому! — сказал Виктор Геннадьевич из телефона. — Вы человек культурный. Слова вам учить и не надо. Один раз пробежитесь глазами, когда будете проводить репетицию, а потом сымпровизируете. Чтобы играть Карабаса, достаточно говорить страшным голосом и топать ногами.
— Я буду проводить репетицию?
— Ну да! А кто еще? Не волнуйтесь, дети все знают. Прогоните их по тексту — и готово. Делов-то!
— А вы точно не успеете к началу?
— Еще раз объясняю. Я в Кривых Мухах. Это глухая деревня. Машина не фурычит. Если я пойду пешком до станции, все равно нужно будет до обеда ждать автобуса. Сейчас я сижу на крыше. Это единственное место, где тут ловит телефон. Не волнуйтесь. Я буду на связи. Если не упаду с крыши.
— Но я не актер! И не режиссер!
— Ой, я вас умоляю! Этого никто не заметит. Я тоже не режиссер и не актер, а веду этот кружок уже пятнадцать лет, и никто пока не заметил.
— Ну…
— Поверьте! Детям все равно, что смотреть. Они только рады, что вместо урока им показывают спектакль. А родители будут смотреть только на своих чад. Они вас даже не заметят!
— Ну не знаю…
— Бросьте, Алексей Леонидович! Не относитесь к этому так серьезно!
— Вам легко говорить!
— Ах да! Там еще будет человек из детской передачи, но вам об этом беспокоиться не нуж…
И связь оборвалась. Наверное, Виктор Геннадьевич все-таки упал с крыши.
Сережа глянул на брата, который в этот момент рисовал на доске нечто похожее на робота с пистолетами вместо рук и машинально пощупал, на месте ли ключ. У Сережи тоже имелся план.
Школьная радиорубка располагалась в самом начале коридора, ведущего в актовый зал. По утрам оттуда транслировали зарядку, а по пятницам школьные новости, слушать которые было примерно так же интересно, как слушать зарядку.
Радиокружок открыли в прошлом году в пустовавшем помещении, в котором когда-то был туалет для учителей. Потом курилка для учителей. Потом, когда Анна Степановна запретила педагогическому составу курить на территории школы, курилка для учителя физкультуры. (Он отсутствовал на собрании, на котором Анна Степановна поставила крест на перекурах, и всю первую четверть дымил в одиночестве, не понимая, с чего вдруг остальные его коллеги завязали с этой вредной привычкой.) На двери рубки до сих пор висела табличка «Для служебного пользования».
Месяц назад Виктор Геннадьевич попросил Сережу сделать дубликат ключа для рубки. В мастерской в тот раз проходила какая-то акция, и Сереже вручили целых два запасных ключа. Один из них он и носил с тех пор в кармане.
Сережа был уверен, что заманить Мишу в радиорубку и запереть там на время спектакля не составит большого труда. Сережина совесть настаивала, что поступать так не очень хорошо, но с каждым ударом пеналом по голове голос совести звучал всё менее уверенно.