Когда задаёшь людям вопрос — существуют ли общечеловеческие ценности? — как правило, ответ получаешь однозначный: конечно! Мало кто сомневается в наличии такой категории как общечеловеческая ценность. Ведь должно же нас всех что-то объединять! И что в области морали нас объединяет? Разговаривая с аудиторией, где собрались разные люди, можно услышать множество самых различных ответов. Но если дать высказаться всем желающим, то рано или поздно слово возьмёт какой-нибудь "теоретик", который, полагая, что представляет общее мнение, начнёт рассуждать таким примерно образом: у любого из нас есть своя шкала ценностей, с этим никто спорить не будет, верно? Но сформирована она его окружением, т. е. обществом, в котором этот некто родился, воспитывался и живёт. Поэтому правильней будет назвать её общественной шкалой. Идём дальше. Понятно, что, работая с этой ценностной шкалой, человек её корректирует, в каких-то деталях меняет или пытается изменить, но она так или иначе всегда в нём присутствует. Поэтому говорить будем об общественной шкале ценностей. Теперь вы нас, уважаемый лектор, спрашиваете: существует ли нечто общечеловеческое в области морали, единое для большей части людей, по крайней мере, на продолжительном этапе их истории? Я правильно понял ваш вопрос? Так вот, категорически заявляем: безусловно, существует! Иначе человечеству не выжить…

Хорошо, соглашается лектор. Теперь позвольте задать второй вопрос: существует ли такое понятие, как абсолютная мораль? Сначала уточним термины: если мораль — отношение между людьми, то абсолютная мораль — это такая оптимальная система взаимоотношений, которая годится для большинства людей на все времена (или на большой отрезок времени). Так вот, существует ли она? Попробуйте провести эксперимент в своём кругу и увидите, что на этот вопрос отвечают по-разному. Оказывается, многие искренне считают, что общечеловеческие ценности есть, а вот абсолютной морали нет. Нам говорят, что все люди разные, общества и условия жизни тоже разнятся друг от друга, а поэтому единой системы в области морали нет и быть не может. Более того, продолжает наш респондент, этические нормы постоянно меняются под действием времени, развития общества и, если хотите, технологии. Но ценности, дескать, остаются теми же. Вот тут нам и потребуется уточнить: какие ценности?

Обычно называют: жизнь человека, мир (как отсутствие войны), уверенность в завтрашнем дне, здоровье, благополучие семьи, честь и достоинство. Что ещё ценилось людьми во все времена? Любовь, честность, трудолюбие, мужество, — идёт перечисление так называемых положительных качеств души человека. Обратите внимание, в списке ценностей фигурируют разные понятия из двух неодинаковых областей. Общее состояние: мир, жизнь, отсутствие неприятных моментов, красота и пр., — и качества души: прямота, искренность, мужество и т. д. Одно относится к тому, что человек хочет видеть в людях, включая самого себя, другое — к чему он стремится.

Но в одной среде, при определённых условиях — своё понятие о красоте или мире, в другой среде, при других условиях — прямо противоположное. Если не говорить о ценностях физиологического характера, то во всём остальном усмотреть общие точки подобия очень тяжело. Поэтому сам факт того, что многие склонны считать, будто общие для всех ценности тем не менее существуют, кажется несколько странным.

Все ценят жизнь. Но чью? Целые цивилизации прославились прямо-таки варварским отношением к человеческой жизни. Её ценность была не общественной категорией, а индивидуальной, на уровне "я ценю свою жизнь". Обратите внимание — я, а не общество; оно мою жизнь не ценит. А если даже и ценит (как мне кажется), то только мою и людей моего круга, т. е. нас, но никак ни тех, что живут за рекой, куда мы посылаем пограничные отряды.

Рассуждение понятно. Общество, как правило, стремится к сохранению той системы, которую построило для своего существования и внутри которой живёт. Поэтому ни о каком уважении к жизни человека или его правам не шло и речи на протяжении тысячелетий. Эти категории не стояли на повестке дня. Заяви в Древнем Риме, что жизнь галерного раба не менее ценна, чем жизнь Цезаря, — и сам угодишь на галеры, ибо система стремилась себя сохранить. Другое дело, что в разных системах по-разному решался вопрос о самосохранении: иногда система поощряла физическое уничтожение всех, кто подрывали её основы, иногда применялись более "гибкие" способы защиты. В принципе же, подход Цезаря в данной области мало чем отличался от подхода Сталина.

Но это о главной ценности — о жизни человека вообще. Отношение к ней мы считаем основным, когда говорим о мере гуманности в обществе. Но есть и другие характеристики, побочные, но не менее характерные. Например, отношение к слабым людям. Или к детям. Уж кажется, что слабее них в социальном плане? Так вот, является ли жизнь детей и их достоинство общественной ценностью в рамках конкретного социума? Мы говорим не о своих детях, к своим хорошо относится и кошка, а именно к детям вообще. Во многих обществах на это обращали мало внимания. Детей убивали, ими торговали, они были вещью. Впрочем, и к своим относились с любовью тоже не везде. В наших краях, на Ближнем Востоке, в древности, существовал распространённый обычай приносить первенцев в жертву. Считалось, что дом лучше стоит, если под порог замуровать труп первого ребёнка в семье. И город успешней выстоит против осады, если главные ворота городской стены поставить на свежей могиле зарезанного царского первенца. Так было принято, и против этого никто не выступал.

Если же говорить о таких "ценностных" категориях, как любовь (все хотят любви и все хотят быть любимыми), — то она является, скорее, биологическим чувством, определённого вида эмоциональным состоянием, но не ценностью, поднявшейся до уровня общественного идеала. Можно воспевать любовь, но при этом обижать любимых. Почему? Да потому, что любовь не относится к морали. Моралью является то, что делают с любовью, а не она сама. Разные культуры очень своеобразно относились к любви как таковой. Многожёнство, храмовая проституция, доступность женщин, их бесправие, адюльтер (как общепринятая норма), — всё это мало согласуется с тем, что мы с вами понимаем под должным отношением к любви. Общество, с любовью относящееся к любви, заботится о своих женщинах и уважает институт брака. Скажите, много таких обществ известно вам из истории и в современном мире?

Трудность заключается в том, что те ценности, которые нам с вами кажутся естественными и очевидными, таковыми раньше не являлись, да и теперь "в моде" отнюдь не везде. Важный момент: общечеловеческой ценностью не может быть то, что касается только меня, моих близких и мою среду. На то она и обще-человеческая… Тогда как понимать обычный ответ, что общечеловеческие ценности, безусловно, существуют?

Но если так обстоит дело с общечеловеческими ценностями, то ещё запутаннее с абсолютной моралью. Если нет единой моральной системы для всех людей, народов и времён, то ни одному человеку я не могу сказать: ты поступил плохо. Я могу только сказать: по-моему, ты поступил плохо (в согласии с моей шкалой ценностей или шкалой, принятой в моём кругу, и т. д.). На что он спокойно ответит: а я считаю, что поступил верно и высокоморально. Потому что у него другая мораль, другая шкала этих самых ценностей.

Если же исходить из понятия большинства, то вообще можно прийти в тупик. Потому что, во-первых, в любой области большинство может ошибаться. И во-вторых, если кому и пристало апеллировать к большинству, то уж никак не нам, евреям. Мы всегда в меньшинстве — и, тем не менее, держимся за свои законы и установки, часто вступая в прямую конфронтацию с окружающим обществом.

Действительно, вспомним, что первые евреи выступали против поклонения идолам, когда сама идея отрицания идолопоклонства была дикой для всех остальных племён. На них смотрели как на нецивилизованных и некультурных людей: смотрите, они не верят в силу идолов, какая отсталость! Евреи внесли в мир понятие свободного от работы дня. Греки и римляне смеялись над ними, называя бездельниками. Наши предки провозгласили, что человек должен любить остальных людей, а не только себя и свою семью. И снова были не поняты. Евреи поделились с другими племенами великой тайной мироздания: оказывается, Всевышний — Один! И опять эта мысль с трудом пробивала себе дорогу в рамках чужих культур. Страшно подумать, что было бы с человечеством, если бы евреи всегда соглашались с большинством.

Итак, как только мы признаем, что любая этическая система относительна и может изменяться по времени, сразу же получим, что никого нельзя осудить (ни словесно с порицанием, ни фактически, применяя силу трибунала). Никого, даже Гитлера!

Несколько неожиданно, не правда ли? Впрочем, это имя произнесено нами неслучайно. Ибо и здесь хотелось бы логики и ясности. Гитлера судили победители, на стороне которых была сила. Что в их суде носит объективный характер? Он им не нравился, это мы понимаем — нам он тоже может не нравиться. Но какие преступления против человечества совершил этот международный преступник, если нет абсолютной и единой для всех людей системы моральных ценностей? Он убивал людей? Но у людей принято убивать людей. Он ограбил целые народы? Но кто кого не грабил? Давайте вкратце осветим эту тему. Она поможет нам понять, что такое мораль вообще.

Все привыкли называть немецкого фюрера выродком, бесноватым или, выражаясь языком интеллигентов, фанатиком расистской идеи. Но, выслушав приговор суда, мы не дали слова подсудимому. Впрочем, прежде чем перейти к фюреру, познакомимся с несколькими мыслями, вводящими в суть дела. Вот цитата из книги Эрнста Хейкеля, учёного естествоиспытателя конца прошлого века. Отметьте, что Хейкель был "правоверным" учеником Дарвина, популяризатором и продолжателем его учения.

В астрономии, геологии и обширной области физики и химии никто сегодня уже не говорит о моральном уставе или персональном Б-ге, Чья "рука определила всё с мудростью и пониманием". То же самое относится и ко всей органической природе, если мы исключим на время самого человека. Дарвин своей теорией отбора показал нам не только то, что последовательные процессы в жизни и структуре животных и растений появились механически, без всякого задуманного плана. Он научил нас узнавать в борьбе за существование мощную силу природы, которая за миллионы лет оказывала высший и непрерывный контроль над всей последовательностью органической эволюции мира…

Является ли история народов, которую человек, исходя из своей антропоцентрической мегаломании, любит называть мировой историей, исключением из этого правила? Находим ли мы на каждом её этапе возвышенный моральный принцип или мудрого правителя, руководящего судьбами народов? В высшей стадии природной и национальной истории, в которой мы сегодня пребываем, на этот вопрос может быть только один объективный ответ — нет! Судьба тех ответвлений семьи человека, которые в виде наций и рас боролись за существование и прогресс уже тысячелетия, зависит от тех же внешних железных законов, что определяют историю всего органического мира и миллионы лет обеспечивают жизнь на земле".

Сами по себе эти слова не вызывают у нас удивления. Мы уже слышали много подобного. В них сквозит неограниченная вера во всесилье науки, которая наконец-таки нашла те основные положения, на которых стоит всё существующее в живой природе. О правомочности переноса законов природы на человеческое общество можно спорить; тут можно привести много подтверждающих фактов, но не меньше будет и примеров, так сказать, опровергающего характера. Так или иначе, перед нами ещё один, достаточно понятный взгляд учёного человека на мир. А теперь вторая цитата на ту же тему, но уже другого автора:

Высочайшая мудрость — это всегда понимать инстинкт. Т. е. человек никогда не должен впадать в идиотизм, поверив, что он вознёсся и стал господином и начальником природы. Однажды это легко привело его к высокомерию. Он должен понимать фундаментальную необходимость законов природы и осознавать, насколько его существование зависит от этих законов вечной борьбы и соперничества. Тогда он почувствует, что во вселенной, где планеты вращаются вокруг светил, а луны вокруг планет, где только сила всегда покоряет слабость, заставляя её быть послушным рабом или сокрушая её, там не может быть особых законов для человека. И на него распространяются вечные законы этой высшей мудрости. Он может пытаться понять их, но избежать — никогда.

Хорошая цитата? Можете провести эксперимент — прочтите её своим знакомым и друзьям. Многие согласятся. А между тем автор цитаты — Адольф Гитлер. Мы её привели, чтобы продемонстрировать, насколько идеи, которые разделял Гитлер и его последователи, приняты в современном нам обществе. Согласитесь, если не объявлять, кто был автором только что приведённых слов, выглядят они вполне невинно.

А теперь сделаем заявление, к которому меньше всего готовы люди, наши современники, воспитанные на уважительном отношении к науке. Оказывается, нацизм тоже базировался на науке, правда, своей эпохи, но от этого он не становится менее "научным". Политическое обоснование фашизма начиналась не со спонтанного движения маньяков. Его идеологи взяли данные современной им системы знаний и применили принципы, открытые к тому времени в мире живой материи, к миру людей. Человек подвластен тем же законам, что и животные. Там правит естественный отбор: сильный побеждает слабого, в потомстве закрепляются только те качества, которые необходимы в борьбе за выживание, всё остальное отметается и вымирает. То же самое происходит в мире людей. Вернее, должно происходить. Потому что появились ложные учения, которые своей проповедью милосердия и человеколюбия отвлекают человечество от магистрального пути развития. Кого конкретно имели в виду фашисты? Врага они объявили сами — это христианская идеология. Христианская — в согласии с лексикой нацизма, под нею они понимали идеи милосердия и человеколюбия. К самим христианам фашисты относились достаточно терпимо. Но главным и безусловным врагом они провозгласили евреев. Впрочем, прежде чем отметить особую приязнь фюрера к евреям, приведём третью цитату. Посмотрите на логическую конструкцию:

Развитие вида требует ликвидации неприспособленных людей, слабых и ненормальных. Но христианство, как реакционная сила, взывает именно к ним. Здесь мы сталкиваемся с основным противоречием. Развитие происходит или из природной жизни, или из равенства индивидуальных душ перед Б-гом.

Автор — ранний идеолог нацизма Альфред Баумер. Вдумайтесь, есть две точки зрения на мир, два взаимоисключающих подхода. Или — "природная жизнь". Так, как задумано природой, без всякого сентиментального снисхождения к слабости, что постепенно приведёт к сильному, здоровому виду сверх-людей, получивших от предков в результате жестокой эволюции только полезные качества и свойства. Или — "равенство душ перед Богом", когда право на существование имеют все — и слабые, и сильные.

Но почему, выступая против христианства, фашизм занялся планомерным уничтожением не христиан, а евреев? Цитата:

Самый тяжёлый удар, который был нанесён человечеству, — это христианство. Большевизм — незаконный сын христианства. Оба эти явления изобретены Евреем.

Мы привыкли видеть в Гитлере расиста. Но сам о себе он говорил: "Я — смесь политика и философа. Политик — для лавочников. Философ — для понимающих меня людей". Понимающие люди — это те, кто входили в его круг, общались с ним, сидели за одним столом. В книге "Застольные беседы Гитлера", собранные личным секретарём, представлены записи его разговоров с друзьями и единомышленниками, т. е. с теми, перед кем он выступал как философ. Только что приведённая цитата взята именно из этой книги.

А теперь вернёмся к цитате про христиан, большевиков и Еврея. Любопытно, не правда ли? Кроме христианства, перенявшего "крамольные и реакционные" идеи у евреев, своими врагами нацисты объявили и коммунистов. С какой стати? Почему "незаконный сын"? Очень просто. Последователи Иисуса проповедовали равенство душ перед Б-гом, а коммунисты, отвергая религию, принялись говорить просто о равенстве душ, без всякого Б-га, Который им просто не нужен. Лозунги, как видим, у них были те же, но идейного родства они не признавали.

Но для нас главным является вот что: Гитлер выступает не столько против идеи "бога" (бога с маленькой буквы, потому что придуманному богу можно приписать свои идеи), сколько против равенства душ! Видя в большевиках непреклонных проповедников идеи равенства, Гитлер их люто уничтожал. Но христиан не трогал. Впрочем, христиане бывают разные. Например, про итальянцев он сказал так:

После нашей победы я оставлю итальянцам их религию. Потому что они могут быть варварами и христианами одновременно.

Т. е. у них эта идея поверхностна, а значит, не опасна. Что касается немцев, то им в будущем предстояло выйти из лона христианской церкви. Но без всяких репрессий, ибо:

Никто в истории не пролил так много крови, сражаясь за победу идеи любви, как сами христиане.

А раз они, проповедуя любовь к слабым, готовы к применению силы, то, по Гитлеру, у христиан не всё потеряно. Просто их надо оторвать от зловредной идеи, но оставить качества, проявленные ими в борьбе за повсеместное насаждение этой идеи. Ещё одно свидетельство:

Христианская доктрина утверждает, что доля человека — любить друг друга. Но сами христиане будут последними, кто попытаются воплотить её в жизнь.

Теперь понятно, почему Гитлером уничтожалась христианская идеология, но не церкви и не христиане. Остаётся главный враг — евреи, авторы мягкосердечия, самые первые исказители великого закона о господстве силы над слабостью. Говоря об отношении немецких нацистов к евреям, заметим, что все мы привыкли к старой истине: фашизм объявляет евреев низшей расой. На таком языке Гитлер разговаривал с лавочниками. Но это слова политика. А что говорил Гитлер-философ? Ведь ему почему-то действительно надо было истребить евреев. Сейчас мы увидим почему. Впрочем, сначала несколько слов Гитлера о теории расизма. Цитата из тех же "Застольных бесед":

Я прекрасно знаю, — сказал он, — точно так же, как все эти ужасно умные интеллектуалы, что в научном смысле не существует такого понятия, как раса. Но если вы земледелец или животновод, то вы не можете успешно заниматься разведением новых сортов без принятия концепции "порода". Мне как политическому деятелю нужна концепция, которая была бы способна упразднить существовавший доныне порядок, основанный на истории, и ввести в силу новый антиисторический порядок, основанный на интеллектуальной базе. Вы понимаете, что я имею в виду, — сказал он прерываясь. — Я должен освободить мир от его зависимости от исторического прошлого. Нации — это внешние и видимые очертания нашей истории. Поэтому надо сплавить эти народы в единое целое высшего порядка, если хотеть избавиться от хаоса исторического прошлого, которое стало абсурдом. И для этой цели концепция "расы" служит как нельзя лучше. Она избавляет от старого порядка и даёт возможность перейти к новым ассоциациям. Франция вынесла Великую революцию за пределы своего государства с помощью концепции "народа". С помощью концепции "расы" национал-социализм вынесет свою революцию за рубеж и изменит мир".

Ужасно любопытно: оказывается, расист Гитлер не верит в существование понятия "раса"! Оно для него не научно. Но оно ему нужно как метод достижения цели. Ведь для того чтобы внушить простым немцам, что евреев надо истребить, лавочники должны осознать, что евреи — настолько низки и примитивны, что не имеют право на существование. Но что он имел в виду на самом деле?

Действительно, почему Гитлер обрушился на евреев? Обычно приводят ряд причин: борьба за политическое влияние, экономические мотивы, забота о чистоте "арийского типа", поиск социального врага и пр. Но ни одна из этих причин не состоятельна, потому что к моменту запуска машины тотального уничтожения евреев последние уже были лишены всех политических, экономических и социальных прав. Дела у Гитлера к тому времени шли настолько хорошо, что, наоборот, было бы логично оставить еврейскую общину в покое — хотя бы в целях пропаганды, или как "козла отпущения" на завтра.

Оказывается, причина гитлеровской ненависти к евреям лежит совсем в другой плоскости. В идеологической. Ибо в их лице он нашёл достойных противников, когда выступил с доктриной о необходимости применения физической силы в борьбе за выживание. Евреи — не просто слабые, которые должны уступить сильным; они противники самой идеи "сильный должен победить слабого", т. е. задерживают развитие человечества, а значит, должны быть сметены и уничтожены… Мысли Гитлера, высказанные вслух:

Еврей нанёс две раны человечеству: обрезание на теле и совесть на сознании. Война за влияние над миром идёт между нами и еврейством. Всё остальное фасад и иллюзия.

Итак, есть две концепции. Концепция силы — когда сильный покоряет слабого. Нацисты называли её концепцией чести, мы зовём её социальным дарвинизмом (вот оно, имя теории, от произношения которого мы удержались чуть выше!). И вторая — концепция милосердия. Её авторы — евреи. Чтобы её уничтожить, сбросив с ног человечества путы и позволив ему идти по прямой дороге усовершенствования, надо уничтожить носителей этой заразы, т. е. её авторов — евреев.

Прочтите снова последнюю цитату. Так о низшей расе не говорят. Гитлер боялся евреев. Идеалом для него являлся Древний Рим, цитадель мощи, духа и победы. Он считал себя продолжателем дела Рима, утверждая, что вся его теория вышла из римской идеи. Но куда делся Рим? Гитлер отвечал на этот вопрос ясно: его сначала соблазнили евреи, насадив в нём христианство, а потом и вовсе уничтожили. Евреи соблазнили человечество своей доктриной помощи слабым. Доктриной любви и прощения. Цитата из Гитлера:

Без христианства никогда бы не было ислама. Римская империя под германским влиянием развивалась бы в направлении мирового господства, и человечество никогда бы не перечеркнуло пятнадцать столетий одним росчерком пера… В результате падения Римской империи наступила ночь, продолжавшаяся века.

Но если вы думаете, что Гитлер ошибался в своём взгляде на Рим, то вот вам цитата из Сенеки:

Обычаи этой проклятой расы стали иметь такое влияние, что их принимают во всём мире. Побеждённые дали свой закон победителям.

Но почему нужно уничтожить всех евреев? Неужели мы все проводим в жизнь одну, только нам присущую философию? Можно думать что угодно, но у Гитлера было своё мнение:

Что касается истребления еврейского духа, то его невозможно добиться механически. Еврейский дух есть продукт еврейской личности. Если мы не поспешим уничтожить евреев, они очень быстро обратят наших людей в иудаизм.

Отметим ещё раз — разве так говорят о низшей расе!

Конечно, имеется в виду не прямое обращение немцев в правоверных иудеев, а внедрение в немецкое сознание (а заодно и в сознание всех европейцев) идей иудаизма — с его обострённым вниманием к слабым и угнетённым, с его проповедью гуманизма.

Здесь Гитлером подмечена одна важная деталь еврейского народа, очевидная черта, характерный знак, даже не столько связанный с верой, сколько вошедший в саму кровь и плоть евреев: они всегда и всюду самым активным образом выступают на стороне слабых, угнетённых и обездоленных. Они известны как вечные поборники за справедливость. Правда, в отрыве от Торы, понятие справедливости становится расплывчатым и неясным, но главное в них всё же присутствует: сострадание к чужой боли — будь то права негров в Алабаме, женщин в современной Америке, диссидентов "за железным занавесом" и пр. и пр… До всего есть еврею дело. А значит, чтобы он не насаждал повсеместно свои порядки, надо избавиться от него самого, ибо надежд на исправление нет. Так полагал Гитлер.

И ещё одно свидетельство о своего рода уважительном отношении к евреям со стороны фюрера:

Если хотя бы одна страна по любой причине даст у себя прибежище хотя бы одной еврейской семье, то эта семья станем зародышем нового мятежа.

Красиво сказано, не правда ли? Немецкая семья зачинателем немецкого духа не станет, а вот еврейская — зародышем своего, еврейского мятежа — станет. И поэтому нет пощады ни одной еврейской семье!

И всё же авторство ненависти к евреям не принадлежит Гитлеру. Идеи, как мы уже упомянули, он заимствовал у древних. И даже Сенека среди них, тень которого мы потревожили уже несколько раз, не был первым. Римский оратор высказался о законах, которые "побеждённые дали победителям". Но можно подумать, что "великий римлянин", не знакомый с евреями, несколько сгустил краски. Давайте посмотрим на развитие мира после заката Римской империи, которая развалилась прежде, чем варвары сожгли "вечный город". Римляне сначала переняли христианство, "сирийскую религию", а потом исчезли как народ. Сенека оказался прав — восторжествовал закон побеждённого. Несправедливость стала объектом нападок. С появлением "еврейского духа" возникла новая теория: несправедливость должна быть уничтожена. Это видели римляне, видим мы с вами, это видел Гитлер. Правда, в отличие от нас с вами, Гитлер пришёл к противоположному выводу: уничтожать надо не несправедливость, а самих евреев и именно по причине их приверженности доктрине любви. То, что мы с вами считаем несправедливостью, Гитлер полагал нормой. Поэтому мы ему и мешаем!

Возвращаемся к тому, о чём мы говорили раньше. Представим себе картину: мы выступаем на суде против Гитлера и говорим — ты преступник! Он, со скамьи обвиняемых, отвечает: нет, я высоко моральный человек, ибо действовал на основе своей морали, а вы меня обвиняете на основе вашей морали. У нас с вами разные системы, и судить друг друга в рамках только одной из них неверно!.. Что мы можем возразить? Если нет абсолютной морали, то по существу — ничего.

Давайте ещё более обнажим ситуацию. Перед нами не просто спор двух равных сторон. Всё дело может обернуться так, что прав именно этот злодей, а не мы, вот что страшно. Допустим, мы на машине времени пробираемся в Германию во время захвата гитлеровцами власти. Вваливаемся в комнату Гитлера, где он, безоружный, отдыхает после выступления на массовом митинге, наставляем на него автомат "узи" и объявляем, что явились из будущего, сейчас его будем судить за преступления против человечества и в частности против еврейского народа. Оставим в стороне проблему ещё несовершённых преступлений. Предположим, он-таки успел загубить несколько еврейских жизней, и уже за это его можно расстрелять. Да он, впрочем, вряд ли станет отпираться, скорее всего, посмотрит на нас своими прозрачными глазами и заявит, что да, мечтает все эти дела совершить, планирует их совершить и очень рад, что совершит их через несколько лет, судя по нашему сообщению. Скажите, как мы объясним ему нашу расправу? Мы заявляем: ты несёшь зло, убийства. Он отвечает: но и вы пришли с убийством. Мы говорим: ты хочешь убить многих, а мы порешим тебя одного. Он отвечает: я не один, вам придётся казнить множество моих последователей; чем их жизни хуже жизней ваших евреев? Мы говорим: евреи на вас не нападают, а вы на них нападаете. Он нам спокойно: ошибаетесь, дорогие, как раз евреи первыми на нас напали, насадив доктрину, связавшую человечество по рукам и ногам. Но не это даже главное, он нам говорит самые простые слова: вот вы собираетесь меня убить, значит, тем самым вы встаёте на мои позиции. Почему? Потому что говорите мне: ты нам опасен, и мы тебя убиваем. Но это то, к чему призываю я: евреи опасны, и мы их убиваем. Вы сейчас казните меня, но не по тому, что правы, а потому что сильнее. Но и об этом я говорю: сильный убивает слабого, в этом его правота, таков закон природы, разве не верно? Так что нажимайте на курок — я победил!

Извините, но отсюда следует, что-либо он прав ("сильный может и часто даже обязан убивать"), либо Гитлера нельзя приговорить к смертной казни. Наше еврейское сердце моментально реагирует дикой болью: как! неужели нельзя приговорить — Гитлера?!

Да, представьте себе, Гитлера. С маленькой, правда, поправкой: если не существует абсолютной морали.

Интересно, что, проводя дискуссию с аудиторией на эту тему, с удивлением обнаруживаешь, что большинство слушателей убеждены, что Гитлер неправ, но затрудняются объяснить почему. У людей нет логических доводов для защиты собственной позиции.

Но оставим тему нацистов. Рассмотрим другой пример. В Америке популярна книга профессора Алена Блюма "Как обманывают американцев". В ней много материала, остановимся на одном эпизоде. Эпизод заключается в следующем: профессор проводит со студентами-американцами беседу на тему, что такое плюрализм в вопросах морали, и даёт им такое задание. Представьте себе, что вы британский высокопоставленный офицер в Индии в конце 19 века. Вы наделены властью и ответственны за порядок в каком-то городе. Вам сообщают, что завтра на центральной площади будет совершен обряд похорон умершего набоба. В Индии хоронят — сжигая труп. А заодно в те времена сжигали живую вдову. Вы можете запретить проведение жестокого обряда, а толпу разогнать силами армии или полиции. А можете ни в чём не участвовать. Что будем делать?

Проведём эксперимент — но не в старой Индии, а разговаривая с современной аудиторией. Дадим понять слушателям, что самоустранение будет расценено британским офицером как потакание убийству, а следовательно, его совестью такой поступок будет квалифицирован как соучастие. С другой стороны, изменить ход событий, наложив запрет на проведение ритуала, — не что иное, как грубое вмешательство в мир чужих обычаев и навязывание своего понимания того, как следует себя вести. Не будем забывать, Индия — страна многовековой цивилизации. По крайней мере, индуизм намного старше понятий, которыми оперирует совесть нашего офицера.

При проведении такого эксперимента аудитория обычно делится на три группы. Одна говорит: дадим сжечь и ни во что не будем вмешиваться, ибо нельзя влезать в мир чужих обычаев и ритуалов. Другая говорит: ни в коем случае! Наша обязанность — срочно спасти бедную женщину, ибо жизнь человека важнее любых ритуалов. Третьи пожимают плечами: давайте сначала спросим у женщины. Две другие группы набрасываются на этих третьих, обвиняя их в отсутствии чёткой позиции: причём здесь женщина, если она одурманена ложными представлениями, искренне полагая, что прямо сейчас с костра перенесётся в райский сад, где продолжит существование рядом с супругом! Кто-то бросает реплику, что, дескать, спасай её не спасай, ничего не изменится; спокойно жить ей всё равно не дадут, а на изменение мировоззрения индусского общества у нас нет времени… Спор может идти очень долго, и каждый останется при своём мнении. Кстати, американские студенты, в среде которых проводился диспут, описанный профессором Блюмом, не смогли прийти к единогласию. Они изящно вышли из сложившегося положения, сказав буквально следующее: а что вообще делает в Индии британский офицер? Финал театральной сцены: все удивлённо поднимают брови. В самом деле, не влезал бы туда, не было бы проблем.

Как хорошо, теперь не надо брать на себя ответственность за чужую жизнь. Ведь американские студенты — плюралисты в морали. Мораль для них — несомненная ценность. А раз так, то позволить убить вдову нельзя. Но и вмешиваться в обряд чужого народа — тоже неэтично. Поэтому находим лазейку и уходим от ответа: почему оказался этот колониальный чиновник в чужой стране? Что ему там делать?

Неправда ли, остроумное решение? А ведь, кроме того, что это уход от ответа, оно плохо ещё тем, что ко всему прочему нарушает сам принцип плюрализма. Американские студенты начинают судить британского офицера. Они устанавливают ему свою норму морали, обвиняя в том, что одним своим присутствием он вмешивается в чужие дела. Любопытная ситуация. Сам британец расценивает свою миссию совсем по-другому: я здесь для того, чтобы привести в этот жестокий и дикий мир цивилизацию. Вы говорите, традиции? Но я для того и послан за тысячи миль в Индию, "жемчужину британской короны", чтобы остановить варварство. В ещё более дикой Полинезии люди "по традиции" едят друг друга, — про капитана Кука слышали? Так вот, варварство, даже если за ним стоит тысячевековая традиция, всё равно остаётся варварством. И его надо искоренить!

Понятна нам его задача? Все отвечают: конечно. Но имеет ли он право насаждать свою мораль в чужой среде? Вот в чём вопрос. Уверенны ли мы на сто процентов, что христианская мораль "моральнее" индусской? А если да, то могут ли те же христиане внедрять свою мораль, скажем, в еврейском обществе? Т. е. среди нас с вами? С этим в аудитории, где сидят евреи, мало кто согласен. Но тогда что получается? Коль скоро офицеру мы отказываем в праве сказать "индусы неправы", то как мы можем сказать "британец неправ"? В результате получаем парадокс. Если нет абсолютной морали, то мы никому не можем сказать, что он неправ. С другой стороны, никто в свою очередь не может сказать и нам, что мы неправы, как только примется насаждать свою модель морали. Всё, что нам могут заявить: нам кажется, что вы неправы; или: по-моему, вы неправы.

Третий, уже не гипотетический и теоретический, а вполне реальный пример, более близкий к нашей жизни. Семья интеллигентных воспитанных людей переехала в Израиль, они устроились, обзавелись квартирой, работами, новыми друзьями, дети ходят в школу. Всё успешно. И вот мама приходит в школу тринадцатилетней дочери на собрание родителей и там слышит, как учительница объявляет: мамы, если вы хотите, чтобы у наших девочек не было неприятностей, надо покупать презервативы, пусть приносят их в школу! Наша мама в шоке, а вместе с нею все, недавно приехавшие из России. Расстроенная, приходит она домой, ничего никому не говорит, смотрит на дочь — ребёнок как ребёнок, обычная еврейская девочка, способная, в Москве училась играть на скрипке, знает английский, посещала кучу кружков, победительница олимпиад, много читает, подруги из интеллигентных семей, красавица. Может, всё пройдёт? Если не заострять внимания, то неужели как-то не утрясётся? Ведь не может же быть, чтобы у неё дошло с мальчиками уже до такого!! Но вот проходит день, два, и в одно прекрасное утро, симпатичная девочка, собираясь в школу, вдруг говорит маме: кстати, нам сказали, что все мамы предупреждены, но ты почему-то всё никак не купишь мне пачку презервативов, у тебя что, нет времени? Мама снова в шоке. Она садится против своего милого ребёнка и говорит, с трудом сдерживая слёзы: послушай, дорогая, мы в твоём возрасте этим не занимались! Правильно, не занимались, — отвечает девочка, которой, оказывается, не надо объяснять, чем этим, — но так было у вас в Союзе. А здесь никакого Союза нет, его вообще давно нигде нет. Здесь другая страна. И другая мораль!

Не будем продолжать их диалог. Скажите, как доказать ребёнку, что нет другой морали, если мы сами смотрим на моральные ценности, как на нечто, зависящее от общества? А теперь в свете этого примера отвечайте — есть другая мораль или нет?! Если мы, родители, выбираем моральную шкалу, которая подходит нашим убеждениям, и ради одного этого способны поменять страну, потому что на бывшей родине нам не нравилась деградация и коррозия именно моральных ценностей, то почему наши дети не могут выбирать мораль, которая им больше подходит? Разве мы с вами не против принуждения! Или против, но только до известного предела, а затем начинается область насилия, когда мы может заставить своих детей поступать так, как хочется нам? Но кто сказал, что мы не ошибаемся? Смотрите, дети уверены в том, что мы ошибаемся. На чьей стороне правда? (Мы-то даже не подозревали, что, когда человек гордо заявляет: я выбрал быть моральным человеком, — его ребёнок слышит эти слова, но понимает их таким образом, что мораль можно выбирать!)

Неясность в ситуации опять, как и в случае с нацистами и британским офицером, появляется из-за того, что мы никак не можем решить вопрос: существует ли на свете такая вещь, как абсолютная моральная система, годная на все времена и для всех народов? Или не существует?

Можно привести ещё много примеров на ту же тему. Из реалий "страны исхода": рабочий не возвращается с завода, чтобы не прихватить с собой карданный вал или хотя бы кучку гвоздей; инженер "тащит" бумагу и карандаши, ибо в научном бюро ничего другого нет; дети "собирают" цветы на городской клумбе, на вопрос "что вы делаете?" отвечают — приватизируем! Целое общество живёт как бы в условии существования двух стандартов: одно дело — личное имущество и совсем другое — принадлежащее государству или организациям. Мораль относительна, что вы хотите? А ведь ещё французские энциклопедисты провозгласили, что выработка законов этики полностью лежит на плечах общества. Если общество хочет выжить, оно само со временем вырабатывает такие нормы, которые будут приняты всеми. "Общественный договор". И как теперь этот договор работает, если воровство перестаёт считаться воровством, хотя от него страдают все?

Итак, если нет реальной шкалы одной на всех, которой можно было бы измерять поступки любых людей, — мы имеем все эти неразрешимые трудности. Но если такая реальная шкала существует и она "встроена" во всех людей, тогда и только тогда мы можем сказать каждому нарушителю: ты преступил закон, ты преступник. И лишь в таком случае мы имеем возможность сверять своё поведение с требованиями, предъявляемыми нам этой шкалой, сверять их с идеальным поведением, нам предписанным. Субъективную систему мерить объективной шкалой.

Кто-то скажет, что неприятно чувствовать свою зависимость от кем-то навязанной морали. Мол, мы свободные люди! — Правильно, свободные. Но разговор идёт не об искусственно придуманной и извне навязанной шкале ценностей, а о системе естественной, которая, подобно законам физики, объективно отражающим устройство мира, не менее объективно описывает реальное устройство центральной нервной системы человека. Причём не только описывает устройство этого сложного аппарата, но и даёт конкретные указания по оптимальности его использования. Согласитесь, что если такая шкала законов, приоритетов и инструкций по поведению существует, то не знать о них и не следовать им — значит, превратить себя в послушного раба не только своих инстинктов, но и привычек и суеверий общества, в котором живёшь. И даже тот, кто считает, что такой объективной, "одной на всех" шкалы нет, согласится, что было бы вполне удобно, если бы она была. Действительно, кто сказал, что она реально существует? Сейчас ответим, но прежде возвратимся на время в мир гордых людей. (Ведь "человек — это звучит гордо", вы согласны?)

Часто приходится слышать, что достаточно быть хорошим человеком, а всё остальное приложится. Отлично сказано. Но давайте подумаем, можно ли в мире, где мораль устанавливается людьми, провозгласить принцип "будь хорошим человеком"? Представим себе такую картину: мы разговариваем с Эйхманом и академиком Сахаровым. Спрашиваем каждого: вы хороший человек? Скорее всего, Сахаров задумается. Но Эйхман ответит моментально: да, я хороший человек! Любопытный феномен, — чем больше требований у человека к самому себе, тем больше у него сомнений в правильности своих поступков. Но тот, кого весь мир клеймит как преступника и выродка, не сомневается в положительной оценке себя. И поверьте, у него есть откуда черпать свою уверенность. На Нюрнбергском суде среди прочего были обнародованы документы канцелярий тех ведомств, где работали подсудимые, — да-да, самым заурядным образом работали и служили, ежедневно являясь на работу и выполняя возложенные на них обязанности. Так вот, характеристики на Эйхмана были безупречны: честный, преданный делу, инициативный, исполнительный и ко всему прочему прекрасный семьянин. Покупал цветы жене каждый год к годовщине их свадьбы. Когда израильские коммандос "брали" Эйхмана в Южной Америке, он в этот момент выходил из цветочного магазина, потому что была годовщина его свадьбы. Скажите, многие из нас помнят дату своих свадеб или дней рождения своих жён или мужей? А он покупал цветы. Чем не примерный человек? Ну, и что теперь будем делать с советом "стань хорошим человеком"? Он явно недостаточен.

Или вот ещё весьма распространённое мнение. Иногда говорят, что надо жить по принципу "не причиняй другому боль". Хороший принцип, он, кстати, взят из иудаизма. Но там он — один из принципов, а здесь нам предлагают сделать его основным и чуть ли не единственным. Посмотрим, будет ли он достаточным. Возьмём, к примеру, случай, когда взрослая дочь объявляет матери через несколько месяцев после свадьбы: поздравь меня, мамочка, у меня любовник. Как всегда, мама впадает в панику, потому что её жизненный опыт подсказывает, что ничего хорошего из этого не получится. Но дочь успокаивает: мамочка, не волнуйся, с мужем у меня всё улажено, он согласен; больше того, у него тоже любовница, и догадайся кто — жена моего любовника, мы меняемся, и все довольны… Вы скажите: ну что ж, и так бывает, ничего приятного для меня лично в такой картине нравов нет, но и до трагедии тоже вроде далеко. Тогда вот вам ещё один пример из той же серии. Приходит дочь к матери (другая дочь и к другой матери) и заявляет: мама, у меня новость, мы с мужем развелись, мужчины мне надоели, и я решила жить… с козлом. Мама падает в обморок, а дочь как ни в чём не бывало продолжает: ну что ты так волнуешься — мне хорошо, козлу хорошо (его козлом называешь, он не обижается), бывшему мужу всё равно, никто не страдает, в чём дело?

Повторяем, в системе Торы принцип "не делай зла другим" не работает в отрыве от прочих фундаментальных положений. Ибо он недостаточен. И если вы считаете, что только что приведённый пример про дочь с козлом умозрителен и практически не встречается, то вот вам пример из жизни, вернее, исторически отмеченный закон, по крайней мере Талмуд пишет о нём, как о реалиях своего времени. Разговор идёт о бытовавшем в древности запрете продавать мужчину-раба и даже овцу людям, которые могут использовать и того, и другую как объекты сексуальных притязаний. В иудаизме гомосексуализм и скотоложство запрещены, даже если они не причиняют вроде бы никакого вреда всем остальным, не участвующим в этом процессе людям. И мы интуитивно видим, что такой запрет оправдан. Почему?

Дело в том, что, будучи оторванным от остальных моральных требований, принцип "не причиняй зло" лежит в основе идолопоклонства. Твои отношения с идолом никого не касаются. Главное, чтобы ты не переступал границ чужой личной автономии — и всё будет хорошо. Но почему-то рано или поздно все системы идолопоклонства разваливаются, причиняя неописуемые страдания людям. Других примеров история просто не знает.

Набор правил поведения лишь тогда может называться настоящей моральной системой, когда отвечает не только на вопрос, что не надо делать, но и на вопрос, что надо делать.

Несоучастник во зле — при многих обстоятельствах выглядит как очень высокая ступень развития личности. Но иногда та же степень характеризует всего лишь чёрствость души. Понятно, уже хорошо, что человек не доставляет страдания другим, но это называется не быть преступником. Мало! Для мира, в котором мы живёт, этого недостаточно. Надо быть человеком, делающим добро. Необходимо быть таким человеком.

Переехавшие в Израиль знают, как высоко ценится участие вроде бы незнакомых людей, которые помогают олим. Мы их называем хорошими людьми. В то время как остальные, не проявившие себя на этом поприще, остаются для нас за границей круга хороших людей. Вы скажите, что за эгоцентрическая система оценок! Но так принято считать: хороший — это тот, кто делает хорошие дела, плохой — это и тот, кто делает плохое, и тот, кто, имея возможность сделать добро, уклоняется от этого.

Причём ни одна из принятых в мире законодательных гражданских систем не может осудить того, кто ничего не делает. Ни суд, ни полиция не обрушатся на нетворящего добро. Он должен исполнять постановления властей и не нарушать запреты, но — творить добро? Считается, что это дело совести каждого. Вы шли по улице и видели, как полуслепая старушка пошла на красный свет? Никто не предъявит вам судебный иск за то, что вы не бросились спасать старушкину жизнь. Но люди вас осудят. Скажут: что ж ты, друг, так странно поступил? И если у вас не найдётся достаточно веских причин объяснить своё поведение, они от вас отвернутся. Скажут — он или чёрствый, никудышный человек, которому на всех наплевать, или даже злодей.

Требовать от законодателей введения законов против чёрствости не имеет смысла. Всегда есть множество способов обидеть человека неподсудно. Да и сама система законодательства не искореняет равнодушие, хамство, наглость и пр., а занята совсем другим делом: законы стоят на охране порядка, т. е. направлены против плохих поступков, а не инициируют добрые поступки граждан. Может быть, именно поэтому наблюдается всеобщее падение нравов. Мораль деградирует даже в цитадели законности, в Америке. Юридическую систему там год от году пытаются укрепить, а мораль, наоборот, падает. Но поскольку система законности неразрывно связана с моральным климатом страны, то сила закона тоже катится вниз. Ибо не бывает такого, чтобы коррозия этики не затронула тех, кто стоит на охране порядка и нравственных устоев. Судьи, судящие людей за взятки, сами начинают брать взятки. Полиция, борющаяся с преступностью, сами приобретает криминальные черты.

Получается, что, хотим мы или не хотим, система моральных ценностей должна побуждать человека к активному созидательному поведению, должна подталкивать его к добрым делам.

Нам говорят, ну так давайте введём такую систему. Выпишем ряд правил, которые будут запрещать плохие дела и заставлять людей творить только добро. Так и напишем: глава такая-то уголовного права, абзац номер такой-то — всякий кто видит старушку, шагнувшую на проезжую часть под красный свет, обязан оттащить её обратно, даже если она сопротивляется, иначе он присуждается к заключению сроком на три месяца в колонии облегчённого режима с правом ограниченной переписки с теми, кто ещё остался на воле… Вы смеётесь. Но попробуйте придумать что-нибудь конструктивное, используя силу гражданского закона, объявив гражданам: наше общество так решило!

Разумную моральную систему нельзя ввести ни по договору (всегда кто-то заявит: а я под вашим документом не подписываюсь), ни голосованием (всегда кто-то скажет: почему я должен выполнять волю большинства?). Общественный договор не может не вступать в противоречие с личной выгодой каждого человека. И когда он в такое противоречие вступает, то, скажите, что побеждает — договор или личный интерес?

Посмотрите, как работают уголовные кодексы. Объявляют: кража наказуема. И насколько объявление помогает? Где кто и когда наблюдал снижение статистики квартирных краж?

Апеллировать к "сознательности" граждан вряд ли стоит. Предположим, мы объяснили всем, что каждому выгодно, чтобы никто не воровал. Все согласятся. И чем больше народу с этим согласится и станет выполнять предложенное правило, тем вольготнее будет действовать вору. Да и только ли явные воры нарушает общественный запрет на воровство? Гражданин, уклоняющийся от уплаты налогов, прекрасно знает, что если все перестанут платить налоги, то общество развалится: не будет социальной помощи малоимущим, рухнет инфраструктура, ибо неоткуда будет взять средства на содержание государственного аппарата с полицией, градостроительством и надзором за природой. Теоретически наш неплательщик с этим согласен, но платить налоги всё равно не хочет, считая, что пусть платят другие, но не он. Самому себе или своим друзьям он объясняет так: государство само склонно к воровству, по крайней мере своих граждан оно обкрадывает не стесняясь, причём средства разбазариваются неэффективно, уходя на всякие идиотские проекты и программы, от которых людям ни холодно ни жарко, исчезают в карманах разных казнокрадов, оплачивают существование массы паразитов-бюрократов; казна страны — мешок с дырками; поэтому будем считать, что выпали именно мои деньги, причём у государства и его вороватых чиновников ничего не убудет, никто даже не заметит недостатка моей крохотной суммы в океане общего бюджета, а мне мои денежки помогут больше, чем всему обществу… Так сознание личной выгоды перечёркивает все преимущества общественного договора.

Именно по этой причине преступность во всех без исключения странах растёт из года в год. Если изучить график роста преступности в некоторых обществах, то теоретически можно рассчитать дату, когда в будущем все их граждане переедут на постоянное жительство в тюремные камеры. Число правонарушений можно уменьшить только введением драконовских законов, беспощадно карающих каждого, пойманного на месте преступления. Но теперешние общества, наученные опытом тоталитаризма и диктатур, несогласны с установлением подобных законов, ибо ограничения работают только при жёстком правлении, которое ещё страшнее, чем уличная преступность.

Беда общественного договора сказывается не только в области права. Принятие норм поведения "по голосованию" чревато во многих жизненно важных областях человеческого существования. Мы говорим о самой жизни. Все знают, что убивать нельзя. Все согласны, что самое гнусное преступление совершает тот, кто убивает ребёнка. Но что вы скажете об убийстве ребёнка, который должен вот-вот родиться? Если защитники идеи абортов считают, что неродившийся плод — ещё не человек, то спросим их: в какой момент он становится человеком? Сразу в момент родов? Но что в нём в этот момент меняется? Был макет, заготовка, и вдруг — человек. Что его сделало человеком? Если же нам говорят, что не надо ждать момента родов, а следует зафиксировать в плоде появления первых проблесков сознания, чтобы объявить его человеком, то позвольте поинтересоваться, что понимается под проблесками сознания, — укажите, пожалуйста, конкретный возраст с точностью до дня и часа, мол, до этого момента можно убивать, а после него нет, поскольку перед нами уже человек. До этого конкретного дня, когда он становится личностью, ещё разрешено выскрести железным совком его тельце из организма матери, а после — никак нельзя, опоздали. Но тогда от чего этот конкретный день зависит? Неужели дата одна для всех? И последнее: кто устанавливает срок?

Впрочем, давайте зададим один честный и прямой вопрос. Аборт — убийство или нет? Только без привнесения в тему разговора других, пусть очень важных, но уводящих в сторону обстоятельств. Потому что, как нам кажется, убийство не перестаёт быть убийством, даже если попытаться оправдать его всякого рода важными причинами: нельзя плодить нищету, пора научиться "планировать семью", мы не можем позволить численности населения необузданно расти и т. д. Ведь никому же не приходит в голову обсуждать идею отстрела стариков для обуздания неконтролируемого роста населения земли…

Если всё зависит от голосования на всенародном плебисците, то плод рискует так и не родиться. Причём в своё оправдание люди могут сказать только одно: такова наша мораль на сегодня. Но раз такова наша мораль, то почему мы судим нацистских преступников? Они всегда могут заявить на суде: такова была наша мораль на тот момент, когда мы убивали людей в лагерях. Однако мы им возражаем: это не мораль, а аморальность! Почему? Что нам даёт право так говорить? Ведь это и есть договорное право в действии!

Промежуточные выводы:

1. не работает система по принципу "не делай зла другому",

2. не работает допущение об отсутствии абсолютной морали, ибо в противном случае мы не можем предъявить объективного обвинения ни одному преступнику, включая Сталина, Гитлера и прочих людоедов,

3. нельзя придумать один общий свод законов для всех времён и цивилизаций.

А теперь займёмся упражнениями. Их будет два, и оба проведём как мысленные эксперименты. Первое упражнение очень простое. Подойдите к человеку или повернитесь к соседу в аудитории и… Только, повторяем, мысленно, а не в реальности. Подойдите к человеку и оскорбите его. На подготовку даются две секунды. Оскорбите словами, жестом, чем угодно, только не путём физического воздействия. Задание, повторяем, теоретическое. Его надо так задеть, чтобы он вам поверил, чтобы по-настоящему расстроился. Многие говорят: нет проблем. Тогда чуть усложним упражнение: надо сделать так, чтобы на какие-то ваши действия или высказывания обиделся человек из другой культуры. Скажем, древний ацтек. Он русской речи не понимает, впервые приехал в ваш город, ничего о европейцах не слышал. Дерзайте, проявите творчество, заденьте его до глубины души, чтобы больше в наше пространство и время ни ногой!

Большинство людей предлагают смерить незнакомца презрительным взглядом, плюнуть перед ним на землю и прошипеть что-нибудь злобное — чтоб если не словами, то тоном и жестом потрясти бедного путешественника.

И тут же сразу — новое упражнение, последнее. Тоже на уровне мысленного эксперимента. Хотя можете провести его и реально. Скажите своему соседу или тому же ацтеку что-нибудь приятное. Посмотрите на него как-нибудь доброжелательно. Короче, поднимите ему настроение. Ведь он, смотрите, как напряжён, сидит в незнакомой обстановке, совершенно потерялся, всего боится. Приободрите беднягу!

Второе задание люди выполняют тоже очень просто и стандартно: они улыбаются, проявляют доброжелательность — лицом и жестами, говорят мягким голосом, даже тоном подчёркивая своё расположение.

В первом случае мы как бы заявляем: ты мне несимпатичен, я презираю тебя, знай, что я тебе не друг. Во втором случае мы даём понять: ты мне симпатичен, я твой друг и хочу сделать тебе только хорошее, можешь рассчитывать на моё особое к тебе отношение.

А теперь внимание. Смотрите, мы все разные. Разные как личности. А иногда и разные как представители непохожих культур. Но никакие различия не мешают нам в любой ситуации, самой спонтанной и экстренной, сделать человеку хорошо или плохо. Причинить ему боль или радость. Сделать его другом или врагом. О чём это говорит? О том, что во всех нас есть нечто общее. И это общее нас объединяет, позволяя судить друг о друге как о людях, совершающих хорошие или плохие поступки.

Психотерапевты лечат людей независимо от их принадлежности к разным расам или культурам. Ни национальность, ни "страна исхода" здесь не играют никакой роли. Кстати, именно психотерапевты заметили, что механизмы, ответственные за установление межличностных контактов, для всех людей одинаковы. В каждого из нас как бы вставлен некий унифицированный аппарат, который умеет однозначно "считывать" чужое поведение.

Но если во всех людях заложено нечто общее, то почему бы не смоделировать такую систему морали, которая бы поощряла добрые поступки и ограничивала плохие? Давайте попытаемся. Причём будем использовать знания психологии. Возьмём для начала два принципа, два моральных императива — первый из категории "не делай", второй "делай".

Запрещающий принцип дадим в форме, для всех понятной и приемлемой: "не причиняй боль словами". (Хорошо бы вообще не причинять лишней боли, не только словами, но пока ограничимся болью от слов, что тоже, согласитесь, не мало.) Хороший этический принцип, почти все мы с ним солидарны. Обращаемся к аудитории и спрашиваем: можно ли перевести этот принцип на другие языки? Поняли бы его люди, жившие в древности? Или это только нам кажется, что он очевиден? Обычно половина участников обсуждения отвечают, что поняли бы, другая сомневается: кто их знает… Тогда мы предлагаем тому же залу обсудить другой принцип, позитивный, предписывающий, из категории "делай": "люби своего ближнего, как любишь самого себя". И снова спрашиваем: можно ли его, опустив сложности культурных барьеров, объяснить на других языках? На этот вопрос аудитория, как правило, отвечает: несомненно. Если же кто-то и здесь проявит сомнение, мы ему напомним, что эти слова стали известны человечеству более трёх тысячелетий назад — и весь мир их понял. Другое дело, не все приняли этот принцип на вооружение, но понять смогли все без исключения.

Вот мы и нашли нечто общепонятное, то, против чего никто не выступает, хотя бы потому, что приятно, когда тебя любят… Два упомянутых нами принципа записаны в Торе, данной евреям тридцать три столетия назад. Записаны на иврите, так что не надо переводить их на другие языки, они давно переведены, в том числе на русский. Кроме этих двух моральных установок в Торе нашли место ещё более шести сотен идей: не убивай, не кради, не ставь камня перед слепым и т. д. Все они представляют собой прямые указания — что надо делать и чего делать нельзя. Прямые указания "делай" нужны для того, чтобы человеку было хорошо. Запреты "не делай" нужны для того, чтобы ему не было плохо.

Итак, отправившись на поиски возможности построения единой для всех людей оптимальной системы поведения, мы пришли к некоторому положительному результату, преодолев по дороге препятствие, которое можно выразить в виде утверждения: все люди разные. Только что мы убедились, что в разных людях присутствует некое общее начало. Есть ещё одно препятствие: разнообразие эпох, культур и индивидуальных ситуаций. Оно тоже вполне преодолимо, если отметить, что не только в людях есть нечто общее, но общая часть обнаруживается и во всех мыслимых ситуациях личностного и общественного плана. Это так называемые ситуационные архетипы, первичные образы.

Например, существует запрет: не кради! Наша система не обязана конкретизировать, к какому объекту относится этот предикат. Вообще ничего не кради! Но уже с запретом "не причиняй другим людям убыток" намного сложнее. Ведь убыток можно причинить руками или своим имуществом. Руками — это терроризм, с ним всё понятно. Но что означает "не причиняй убытка имуществом"? Мой козёл пошёл в чужой огород и съел там всю капусту, я отвечаю за убыток? Мне говорят: конечно. А если кто-то принёс мешок капусты, поставил его перед моим козлом, мирно пасущимся рядом с моим домом, и отошёл на секунду? (Помните, "не ставь камня перед слепым"?) Я снова за него в ответе? Так можно нагнать страху на любого человека, который отныне от своего рогатого имущества не будет отходить ни на минуту. Но если я не отвечаю за съеденную им капусту из беззаботно брошенного мешка, но отвечаю за уничтоженный огород, то где граница ответственности? Обо всех таких основных положениях говорит наша универсальная система. И все они логически вытекают из природы человека, из его отношения к своему и чужому имуществу. Люди, не сведущие во всех этих тонкостях (а их надо учить, ибо они записаны в Талмуде и в комментариях к нему), обычно соглашаются с их разумностью и логичностью. Они сразу признают в них справедливость.

Ситуаций много, но все они вполне сводимы к основным. В области убытков, причинённых имуществом, они (на языке Торы) называются "огонь", "яма" и "бык". "Огонь" — это оставленное без присмотра имущество, имеющее свойство передвигаться под воздействием обычных сил (типа ветра), что может привести к порче чужого добра (например, огонь от непотушенного костра достиг чужой скирды). "Яма" — это опять-таки имущество, оставленное в месте, принадлежащем всем, там ходят люди и скот, они могут в эту "яму" упасть. "Бык" — это рога (бодается), зубы (ест) и копыта (топчет).

Классификация разработана с величайшими подробностями и работает превосходно! Так, что в каждом конкретном случае надо лишь установить принадлежность к определённому типу и посмотреть, как его характеризует наша система (кто за что ответственен и почему). Но и здесь остаётся часть, которая передана людям, — дальше, мол, сами решайте. Так, устанавливая выплату за тот или иной вид убытка, система ничего не говорит о ценах. К примеру, закон требует: будь честным в торговых сделках. Это означает, что цена, запрашиваемая торговцем, не может превышать некоторой верхней границы цен на данный вид товаров или услуг. Всё, что выше допустимых границ, называется мошенничеством, торговым обманом. Верхняя граница (скажем, средняя цена плюс одна шестая от неё) устанавливается законодателем, но рыночные цены находятся всецело в руках общества (или в руках рынка, что одно и то же)…

Теперь, поскольку мы выяснили, что, во-первых, во всех людях есть нечто общее, их объединяющее, и во-вторых, все ситуации можно свести к основным, то не остаётся никаких препятствий для построения единой абсолютной системы.

Но прежде, чем такой системой заняться, давайте вспомним, где мы с вами воспитывались. Извините, но этот вопрос тоже важен.

Мы с вами — пост-советские люди. Нас долго учили тому, что мораль эволюционирует вместе с обществом. Дескать, нормы поведения преодолевают сложный и извилистый путь, приспосабливаясь к нуждам людей и стремясь к определённому оптимуму, устанавливаемому для каждой эпохи.

Простите, но всё это ложь. Нас с вами обманули. Существует, оказывается, система, которая "работает", начиная с глубокой древности. Вспомним ещё раз цитату из Сенеки: "Обычаи этой… расы стали иметь такое влияние, что их принимают во всём мире…" Смотрите, это не мы выдумали, готовясь к лекции: принимают во всём мире! Понимают и признают. Уже тогда, две тысячи лет назад (если говорить об эпохе древних римлян), поняли и признали. Идеи Торы принял весь мир — пусть в облегчённом виде, как "откровения" христианства или мусульманства, но главные идеи в них те же: не убивай, не кради, не прелюбодействуй. Тысячи лет они известны евреям. Последние две тысячи лет большинству народов эти принципы постоянно вбиваются в голову: праведниками — силой убеждения, правителями — при помощи меча и огня. Медленно, но система завоевала всеобщее признание. Когда ею пользуются, она работает и даёт положительные результаты. А нам с вами семьдесят лет внушали, что общества вырабатывают свои моральные системы путём проб и ошибок, т. е. мораль эволюционирует. Более безобразной лжи трудно сочинить.

Откуда, кстати, эта ложь взялась? И с чего бы ей вообще было взяться? Приводим ещё одну цитату. Скажите, кто её автор? (Подсказка: она дана не в переводе, а на языке оригинала.)

Всякую там нравственность, взятую из внечеловеческого, внеклассового понятия, мы отрицаем… Мы говорим, что наша нравственность подчинена вполне интересам классовой борьбы и пролетариата. Наша нравственность выводится из интересов классовой борьбы пролетариата.

Другими словами, что мы считаем полезным нашей борьбе, то и делаем. Ленин на III съезде комсомола.

Коммунисты, рвущиеся к власти и насаждавшие своё понимание смысла жизни, отлично знали, что мораль — одна из самых чувствительных точек человеческого существования. Одна из самых болевых точек. Поэтому, если требования морали не отменить, то никто за их лозунгами не пойдёт. Ведь с какой идеей пришли в мир большевики? Всеобщее равенство и счастье. Никто не против этих вещей, но как их достичь? Очень просто, отвечают: "Весь мир насилья мы разрушим". И здесь наступает тонкий момент. Как это разрушим? Разве можно насилием искоренить насилие? И если даже можно, то в процессе такого разрушения в кого выродимся мы сами? В результате новый призыв в разрушению рисковал остаться непонятым. Как можно уничтожать врагов революции (лишь за то, что они живут в приличной квартире, а не в хлеву), когда известно, что нельзя не только убивать, но и причинять любое зло? Ибо человеческая жизнь священна! Поэтому большевикам ничего не оставалось, как прийти к людям и объявить, что, дескать, с сегодняшнего дня у нас новый подход к человеческой жизни, в частности, и к морали, в целом.

Большевики оказались дарвинистами не в меньшей степени, чем фашисты. (У тех, правда, не было равенства, но да и у этих равенство весьма относительно — равенство нищих и угнетённых.) Мораль эволюционирует — провозгласили они. Причём самая совершенная мораль может быть только у самого совершенного общества. Отсюда следует, что самая совершенная мораль — у коммунистов. Вот это и принялись вбивать в головы людей, используя весь имеющийся аппарат власти. По существу, никакой другой задачи у аппарата и не было — только насаждение своей коммунистической морали и уничтожение морали Торы, многие положения которой давно стали общечеловеческими.

Вот эти, извините, этические воззрения мы с вами и унаследовали. Вернее, нам им привили насильно. И мы с ними сжились!

Но вот что интересно. Все мы знаем о Нюрнбергском процессе, на котором судили фашистских главарей за "преступления против человечества", так гласила формула обвинения. Подразумевалось, что их судит само человечество. Но формально обвинение было предъявлено — опять-таки от имени всего человечества — представителями двух вошедших в антигитлеровскую коалицию лагерей: плюралистами-демократами (США и их европейские союзники) и коммунистами (Россия). Победители судили побеждённых. На основании каких законов они их судили? Это очень любопытный вопрос. Ведь мы только что с вами выяснили, что, не имея единой для всех шкалы поведения, нельзя сказать, что кто-то преступно себя вёл. Мы скажем ему: ты поступал нехорошо. А он ответит с вызовом: это вы так думаете, что нехорошо, а по-моему, очень даже хорошо! И если мы его всё-таки осудим, то получится, что мы использовали силу. Грубую физическую силу. Нарушив один из принципов: сильный не должен обижать слабого, если на его стороне нет ничего, кроме силы. А у американцев и русских ничего, кроме силы, не было, так как немцы говорили: у нас другая мораль, отличная от вашей, пропитанной милосердием…

Как могли объединиться демократы с недемократами в одну судебную коалицию на Нюрнбергском процессе? На какой общей платформе они стояли, вот в чём вопрос. Должны же были у них быть какие-то общие принципы в области нравственности. Мы только что показали, что настоящий плюрализм вообще не может никому предъявить обвинения. А у коммунистов — одна мораль, классовая: что им выгодно, то и будут делать.

Оказывается, общую платформу они нашли. Две системы мышления, столь разные по своим подходам к справедливости, обнаружили единство в этом вопросе. Объединило их международное право. Законы этого права, принятого всеми странами, если не для внутреннего пользования, то, по крайней мере, для удобств международного общения, давно известны. Разработал их известный английский юрист Джон Селден (1584—1654). Основал на так называемом естественном праве, т. е. на положениях, присущих всем людям. А естественное право откуда взялось? Цитата из Селдена:

Сегодня слово естественный в юрисдикции означает, что (по мнению, верованиям и традиции евреев, а также по мнению авторитетных учёных) принято как нечто, общее для всех, как мировой закон, как закон для всех стран и времён… с самого Творения мира, как то, что было установлено для всего человечества Творцом всего сущего, одновременно раскрыто, сообщено и предписано. Это то, что евреи называют Законами сыновей Ноаха.

Оказывается, естественное право исходит из Законов сыновей Ноаха. Селден был хорошо знаком с еврейским законом. На нём он и основал свою концепцию международного права. Его центральная работа, откуда мы взяли цитату, буквально переполнена примерами применения еврейского закона в жизни народов мира. Как видим, он считал, что Законы сыновей Ноаха являются естественным правом для всех людей.

Любопытно, всё человечество, оказывается, давно живёт по Законам сыновей Ноаха, а нам, в нашу бытность советскими людьми, одним из отрядов потомков Ноаха, забыли об этом сказать!

Выходит, что общечеловеческие ценности всё-таки существуют. И они — совсем не то, что получается в результате "проб и ошибок". Эти ценности были принесены в мир евреями, т. е. нами, нашим народом — за что кто-то нас любит, а кто-то ненавидит или завидует. Эволюция тут ни при чём, люди живут вовсе не по законам природы, где сильный побеждает слабого. Вернее, они могут попытаться применить этот принцип в действии, но судиться при этом будут в согласии с совсем другими установками. В согласии с законами справедливости и милосердия, где насилие над слабым считается преступлением.

Эти законы справедливости ценны тем, что не являются некой условной договорённостью между людьми. Они отражают саму сущность человека и его природы, внутреннюю структуру личности, которой обладают все люди без исключения и что объединяет их в одну общность, давая возможность сотрудничать и понимать друг друга. Без них не было бы взаимопонимания и общения. А следовательно, не было бы людей.

Универсальные принципы не зависят от осознания их человеком. Но, поскольку мы наделены свободой выбора, то наше осознание является важным компонентом работы любой моральной системы. Поэтому можно сказать, что работа этих принципов, их эффективное функционирование держится на осознании каждым из нас их полезности и целесообразности. Ибо то, что в системе договорённости формулируется как польза для общества, в системе, данной Творцом, формулируется как польза для самого человека. Не просто для общества, а уже через него — для человека. Нет, прямо для человека.

Выразим это в обычных словах. Система общественного договора: воровать плохо для общества. Структура иудаизма: воровать плохо в первую очередь для самого вора.

Почему для вора, а не для обкраденного этим вором общества? Потому что опыт раввинской мудрости, которому много столетий (что подтверждается, кстати, практикой сегодняшних психотерапевтов), показывает, что действия, совершаемые человеком, накладывают отпечаток в первую очередь на него самого и лишь потом на общество. Человек — это то, что он делает. Нас формируют наши дела, слова и мысли. Совершая поступок, мы создаём самих себя. А значит, говоря о морали, мы поднимаем разговор не об "общественном договоре", а о самих себе. О своём долге перед собственным существованием. О миссии, для выполнения которой каждый из нас появился на свет.

(????????????????????????:)

Итак, мы убедились в необходимости оптимальной моральной системы и даже выяснили, что она существует. Теперь давайте рассмотрим её основные положения. Они, казалось бы, общеизвестны. Это Десять заповедей и Семь законов Сыновей Ноаха. Можете ли вы их перечислить?