Нехорошо на душе. Обидно и зло. Сколько усилий впустую. Так удачно проскользнули мимо алчно рыщущих французских отрядов. Доставили Наполеона в Москву. В полной тайне, под прикрытием тысячи штыков сдал я императора французского генерал-губернатору графу Ростопчину, с непременным условием поместить Бонапарта в Кремле, крепко запереть его в каменной башне. Лазутчики доносили, что армия французская отступает из Малоярославца в полнейшем беспорядке. Мир можно было подписать. Так нет. Упустил я Голицына.

— Эй, ваше благородие, — резкий крик прервал мои сожаления, — куда же вы скачете на погибель?

Мужичонка в потрепанном кафтанчике, вилы на плече негрозно держит, вот только дорогу моему Барабану преграждает. Я руку поднимаю, гусар останавливаю.

— Чего тебе надобно, как там тебя?

— Фома я, — мужик отвечает, — так вы, ваше благородие, прямо в самый что ни на есть огонь скачете. Вся улица впереди полыхает.

— Спасибо тебе, Фома, — отвечаю и отряд свой разворачиваю. Как же, вспоминаю. Это первое дело, каким мы занялись, когда Наполеона в Кремль доставили. Москву надобно спалить, чтобы история повторилась. Сразу везде пожарные команды разослали с наказом зажечь все дома, которые жители покинули. Не был бы так занят своими огорчениями, давно запах дыма почуял. Гарь-то подступает вонючая.

Это титулярный советник Вороненко, что при Ростопчине служит, меня так расстроил.

Гарцую я на своей лошадке, любимом Барабане. Подковами искры из мостовой высекаю. Бекетов по улице бегает, казачков подгоняет. Те хворост под стены домов подкладывают, зажечь пытаются. А дома всё не занимаются. Конечно, стены из бревен сложены здоровенных, в два обхвата.

Бекетов подходит.

— Денис Васильевич, водки бы нам, — говорит, — а то так до ночи провозимся.

— Водки? — задумываюсь. — И сколько же тебе водки надобно? Бочку на улицу? Где ж я тебе столько возьму?

В это время Вороненко подъезжает. Лошадь, которая его коляску влечет, взмыленная, хрипит, уши прижимает, видно, скакал быстро. Конечно, кругом всё полыхает, впору из Москвы бежать, а не наоборот. А сам Вороненко взволнованный, губы дрожат, глаза навыкате, правая рука какие-то фигуры по воздуху выписывает, будто фехтует с кем.

— Господин полковник! — кричит. — Беда!

Я молчу, чего криком панику умножать.

— Князь Голицын, — продолжает он орать на всю улицу, — с бумагой от светлейшего Бонапарту вытребовал, чтобы в Санкт-Петербург к царю доставить. А доставил к французам. Теперь точно будет большое сражение. Кругом предатели, — продолжил он тоном потише и всхлипнул от обиды.

— Да не предатели, — отвечаю, — француз ваш Голицын.

А сам думаю, быстро они среагировали, ну правильно, кругом засланцы. Всё узнают из первых рук. И у Кутузова приказ про Наполеона они вытребовали. Жаль, так хорошо всё складывалось.

А Вороненко замер с открытым ртом, дым глотает, но ждет в волнении от меня распоряжений. Вот ведь человек растерялся. Представитель генерал-губернатора ждет приказа от гусарского полковника. Я и приказываю.

— Водки, — говорю, — доставьте, ваше превосходительство.

— Водки? — переспрашивает он растерянно, и глаза у него чуть из орбит не вылазят от удивления. Никак он не может Наполеона с водкой связать.

— Водки, — отвечаю, — бочек двадцать, надо же это сжечь, — и рукой на Москву показываю.

— Водки, значит, — бормочет себе под нос Вороненко, — а Бонапарт?

— Да черт с ним с Бонапартом! — кричу. — Москву пока спалите. А нас ждет новое сражение. Вперед, за мной, — командую я своему отряду.

Надо нам к Вязьме подтягиваться, на соединение с армией. Там же и Попов тринадцатый нас ждет с другой частью нашей партии. А мы плутаем дымными дорогами в обход пожаров по Москве.

— А ты чего, Фома? — обращаюсь я вновь к мужику. — Собирай своих и в лес. Война не окончена. Нас еще ждет Ватерлоо. Надобно прямо в России его устроить Наполеону.

Да, думаю я про Бонапарта, какой-то он был ненастоящий в плену нашем, какой же это корсиканец, тихий очень, даже ругался вполголоса. Точно засланец.