Глава 16

Меня посадили в другую тюрьму. Больше стен, больше засовов — и он. Даже сейчас, годы спустя, окруженная только ветвями, небом и дверьми, которые я могу открыть, при одном воспоминании об этом у меня замирает дыхание.

Я думала, что буду писать и писать после того первого «Телдару». Потому что вот оно, слово, к которому я все это время приближалась, и после него остальное будет как один глубокий долгий выдох. Но этого не случилось. Я спала, или не спала, а просто лежала, глядя в летнее небо, на тяжелые, серые грозовые облака.

Вчера утром в приступе неугомонности я взяла на руки принцессу и вышла из комнаты. Силдио вскочил с табурета. Не думаю, что видела его таким удивленным раньше. Я велела ему закрыть рот и сообщила, что собираюсь прогуляться. Мы прошли через главную башню и спустились вниз, на центральный двор, где труппа актеров и мастеровые с севера устанавливали палатки. Я смотрела, как слепые глаза ребенка движутся, следя за звуками: равномерное шипение, исходящее от факелов; странные, напевные слова актеров. Эти вещи отвлекли и меня. С удивлением и облегчением я подумала: «Уже несколько минут я не беспокоюсь о своих записях!» Когда мы вернулись в комнату, я устала, испытывала боль (после весенней болезни мое тело уже не такое крепкое), но все еще была неугомонна.

Этим утром я проснулась от дождя, стучащего в приоткрытые ставни.

Время идет. Я создаю этот Узор, не создавая его; он плетется вокруг меня, и я не хочу, чтобы так было. Я вновь готова описывать Путь, который прошла, и следовать по тому, что лежит впереди.

* * *

В своей новой клетке, крошечной комнате без окон с дубовой дверью, которая дрожала, когда ее захлопывали, я вспоминала. Здесь было нечем заняться, только вспоминать.

Я вспоминала, как Телдару нахмурился, глядя на Халдрина:

— Не знаю, что ты имеешь в виду. Кто эта девочка? — А потом, когда король объяснил, Телдару сказал:

— Она сумасшедшая.

— Она не выглядит сумасшедшей. — Король всмотрелся в мое лицо, которое оцепенело, как и остальное тело.

— Хал, — Телдару выглядел опечаленным. («Телдару», снова и снова думала я в такт биению сердца). Он был чисто выбрит. Никакой короткой рыжевато-золотистой щетины, которая отражала солнце или царапала мне лоб. — Ты и раньше видел, что некоторые люди не могут вынести собственной силы. Люди, жаждущие Иного мира, но не способные выдержать его сияние.

Я засмеялась. Смех больше походил на кашель, и это мне не помогло — Халдрин, все еще смотревший на меня, сказал:

— Да. Я видел таких людей. Но она другая. Она… — «Он сумеет, — подумала я. — Он поймет. Он хочет».

— Как тебя зовут? — спросил он.

Я повернулась к Телдару.

— Почему ты не скажешь? — и снова засмеялась, когда он огорченно покачал головой. В его глазах было сочувствие и непонимание.

— Он знает, — сказала я королю. — Это я не знала, как его имя, но мое он знал всегда. Я Нола. А также госпожа Торопыга, госпожа Любопытная Провидица, и…

Слова сорвались в плач — нет, я не должна плакать.

— Нола, — сказал король.

* * *

В своей тюрьме я слышала звуки. Приглушенные шаги и голоса, смех и крики.

«Это дом наоборот, — думала я, глядя на потолочную штукатурку. — Там у меня было пространство, много вещей, но никаких людей. А здесь нет ничего, кроме матраса, стула и лампы, зато с той стороны целый мир. Я слышу его. Чую лук, хлеб и мясо — кухня Лаэдона, — или Лаэдон тоже был ложью?»

* * *

— Нола, — повторил король. — Телдару о тебе позаботится.

— Нет, — сказала я с уверенностью, что было странно, поскольку в моей груди узлом извивался крик.

— Да, — Телдару шагнул мне навстречу. Борл гавкнул. — Ты провидица. И ты нездорова. Я найду тихое, спокойное место и позабочусь о тебе.

— Надо кому-нибудь сообщить? — спросил Халдрин. — У тебя в городе есть семья?

Как еще можно выйти отсюда?

— Да, — быстро сказала я. — Бардрем, он живет в борделе, где я…

— Хорошо, — поспешно кивнул Телдару. — Мы найдем его и сообщим, где ты теперь. — Он улыбнулся обеспокоенной, подбадривающей улыбкой.

— Нет, не сообщишь, — произнесла я еще быстрее, чтобы Халдрин услышал хоть какие-то мои слова. — Ты скажешь, что искал, но не нашел, или что нашел, но ему все равно, и все тебе поверят, потому что…

— Видишь? — голос Телдару был громче моего. Он развел руками в стороны и вновь поднял брови, не сводя глаз с короля. — Она бредит. Но ей повезло, что безумие привело ее сюда, потому что в городе нет ничего, кроме страданий. Ей повезло, что она молодая. Молодая и сильная.

Я не могла отвести от него взгляда. (Телдару, Телдару, Телдару, говорил мой пульс).

— Идем со мной… Нола. — Он произнес мое имя с вопросительной интонацией, словно мог неверно расслышать. — Поищем тебе более подходящее платье. И что-нибудь поесть.

— Я не голодна, — ответила я. — И почему тебе не нравится платье? Ведь это ты мне его дал.

* * *

Я думала: «Можно снять лампу и разбить о стену». Я представляла, как пламя охватывает постель, матрас и мою одежду, начиная с подола коричневой юбки. Тогда они откроют дверь. Вынесут меня отсюда, кашляющую, покрытую волдырями — или нет, еще лучше, меня вытащит Борл, вонзив зубы в тело или уцепившись за пояс, а Телдару скажет «Молодец, Борл» и посадит меня в другую клетку, где вообще не будет света.

Сколько это продолжалось? День, два? Дверь открывали несколько раз (звенели ключи, отодвигался засов), он приносил подносы с едой, которая превосходно пахла, но по вкусу была как пыль. Он не разговаривал. Смотрел, как я ковыряюсь в тарелке (я бы вообще не ела, но после нескольких дней проголодалась) и уносил из комнаты туалетное ведерко. Поначалу я краснела, но спустя какое-то время это превратилось в одну из тех вещей, которые он просто делал, молча и быстро.

Когда он заговорил впервые, с ним был Халдрин. Я не знала, который час, но в тот момент я спала и проснулась от звука ключей и скрежета засова. Увидев короля, я попыталась сесть, прижимая к себе одеяло, хотя была в рубашке.

— Нола, — король придвинул к матрасу стул и сел. На нем была богатая туника, темно-красная, с золотой вышивкой, украшенная вдоль каймы маленькими медными кругами. На него падал свет лампы, и это сияние резало глаза. — Как ты?

— Она… — начал Телдару, но Халдрин остановил его взглядом:

— Пусть скажет сама.

Телдару нахмурился, и мне было этого достаточно. Я глубоко вздохнула и ответила:

— Гораздо лучше. — Легко, спокойно, как будто не было ни темноты, ни ведерка в углу, ни Телдару у закрытой двери.

Король улыбнулся.

— Рад это слышать.

— Да, — сказала я. Быстро думать и медленно говорить было сложно. — А поскольку мне гораздо лучше, я бы хотела узнать, когда мне разрешат выходить на улицу.

Халдрин обернулся к Телдару.

— Она не выходит?

Телдару покачал головой.

— Она еще не готова. Причина, по которой ей стало лучше, в том, что она остается в комнате, защищенная от суеты и впечатлений.

— Я в порядке, — мой голос начал повышаться. — Правда. Я бы очень хотела на улицу. Пожалуйста, мой король.

— Она не должна выходить. — Телдару говорил спокойно, даже с сожалением. Но он не спускал с меня черных глаз, и я чувствовала этот взгляд как тяжесть, как холод. — Она права, ей действительно лучше. И когда я буду уверен, что она окрепла, Нола покинет комнату. Не раньше. — Он понизил голос. — Хал, не стоит рисковать и выпускать ее во двор, чтобы она снова начала… Ты ведь этого не хочешь.

«Нет, — подумала я, когда Халдрин обернулся ко мне. — Пожалуйста».

— Кроме того, — продолжил Телдару, — у меня есть эгоистические причины желать ей полного выздоровления. Полагаю, она сильный провидец, и я хочу учить ее, когда она поправится. Разве ты сама не хочешь этого, Нола? — Он улыбнулся, волк со сверкающими зубами. — Разве не этого ты хотела всегда?

Я сидела. Я так крепко сжимала простыни, что не чувствовала пальцев.

— Хорошо. — Король встал. Стул заскрипел, двигаясь на каменных плитах. — Но не слишком долго, Дару. Мы не хотим, чтобы она ослабла от того, что не бывает на солнце и с другими людьми.

Они ушли вместе. Засов задвинулся.

Вскоре Телдару вернулся один.

Я прижалась спиной к стене, обхватив руками колени. Приготовилась, что он, как обычно, будет смотреть на меня с другой стороны комнаты, но он сделал три шага и оказался рядом, опустившись на край тюфяка.

— Я не мог сделать этого раньше, — тихо сказал он. — Не мог подойти к тебе, поговорить. Я знал, что если это сделаю, я тебя убью. — Он взял прядь моих волос и потер между пальцами. Потом завел ее мне за ухо. — А я хотел убить тебя, Нола. Особенно в тот момент, когда увидел в комнате Халдрина и понял, что ты наделала. Но я велел себе ждать. Быть спокойным. Теперь ты послужишь мне лучше, чем прежде.

— Нет, — сказала я тихо и ровно.

Казалось, он меня не слышал.

— Как ты это сделала? Как выбралась из дома?

Я молча улыбнулась, показав ему зубы и прищуренные глаза.

Он пожал плечами.

— Неважно. Ты моя.

— Нет, — сказала я, и он засмеялся, запрокинув голову.

— О Нола! Госпожа Непокорная Провидица. Сломать тебя будет мне в радость.

Он наклонился. Деваться было некуда; я отвернулась, прижавшись щекой к стене. Он взял меня за подбородок и медленно повернул. Теперь я смотрела прямо на него: он был рядом, а темная вода его глаз безостановочно двигалась. Еще ближе, и его губы, теплые и сладкие, оказались на моих. Я чувствовала его зубы и язык. Вспомнила Бардрема, поцеловавшего меня под деревом во дворе. «Морковь, — в отчаянии подумала я, — и каша. Таким он был на вкус. Он, Бардрем, тощий и костлявый», но это было лишь воспоминание, слабое, мимолетное, исчезнувшее.

— Нола. — Губы Телдару скользнули по моим и продолжили свой путь к впадине горла. Должно быть, он чувствовал, как пульсирует моя кровь, которая выдавала меня, в отличие от застывших рук и шеи. — Дорогая девочка. — Я чувствовала его зубы и дыхание, их щекотку на своей коже, и не могла себя сдержать. Я дернулась, застонала, словно была какой-то другой девушкой, лишенной воли. Он улыбнулся. Потом медленно выпрямился и провел пальцами по моим губам. Мой рот был влажным, а кожа горячей, хотя внутри было холодно.

Он встал и посмотрел на меня сверху вниз. Больше никаких улыбок.

— Все начнется завтра, — сказал он и ушел.

 

Глава 17

Он принес зеркало и нож. Вокруг было столько золота: зеркало с филигранным ободом, рукоять ножа, рукава и подол его туники. Его волосы.

— Значит, теперь я буду за Лаэдона, а ты — за меня? — легко спросила я (мне пришлось долго практиковаться) и протянула руку, повернув к нему бледную гладкую кожу внутренней стороны. Мои вены ветвились, зеленые, набухшие; я почти чувствовала их, как чувствовала боль в груди.

Он долго молчал, так долго, что моя рука начала дрожать. Я опустила ее. «Идиотка, — подумала я. — Идиотка, идиотка. Молчи и жди, как он».

— Мне надо многое тебе рассказать, — мягко произнес Телдару. По коже побежали мурашки, словно он меня коснулся. — Как на лекциях, только эти будут забавнее для нас обоих. — Он провел пальцем по ободу зеркала и посмотрел на меня. На этот раз я молчала, вопреки желанию закричать: «Я не буду слушать!» Я поклялась, что это правда, что у меня хватило бы сил отгородиться от его слов. «Просто делай то, что собирался!» — еще один крик, так и не покинувший моих легких. «Порежь меня, и закончим…»

— Первая история — о девочках. — Он ухмыльнулся. Мне в голову пришла дикая мысль: что если использовать ровную, блестящую поверхность его зубов для прорицания? — Наверное, все истории о них. Но эти… эти были сестрами. Принцесса и провидица. — Он положил нож, и тот тихо звякнул о зеркало. — Земия и Нелуджа. Странные, дикие имена. Как у твоей Игранзи. Темнокожие островитянки, как Игранзи. — Еще одна улыбка, на этот раз медленнее. — Я от нее немного оставил — тебе понравилось? Просто чтобы продлить боль. Но вернемся к этим. К сестрам из Белакао.

* * *

Земия была смелой, а Нелуджа застенчивой; это сразу бросалось в глаза.

Телдару было четырнадцать, Халдрину — девять, и они все утро ждали белакаонскую делегацию. Та прибыла в полдень. Вероятно, так планировали белакаонцы, желая, чтобы солнце было ярким и подчеркивало их цвета. Восторг Халдрина был, как всегда, очевиден — он прыгал с ноги на ногу, свешивался со стены башни и махал рукой так, словно знал их всех. Когда няня принялась его ругать, он надулся, но через несколько минут снова склонился над улицей, болтая с Телдару.

— Дару, посмотри, вон тот большой человек, наверное, король, а на нем ночная рубашка! А эти блестящие веера, они что, сделаны из ракушек? У них зеленая одежда! Я никогда не видел такого зеленого — он почти как желтый. Их кожа еще темнее, чем я думал. Дару, Дару, взгляни на барабаны! Как они их только дотащили? Как не потопили свои корабли? Я так рад, что они нам больше не враги!

Телдару заметил сестер еще до того, как делегация вошла в Тронный зал. Он не знал, что они сестры, не знал их имен, потому что стоял на вершине башни, но запомнил эту сцену навсегда. Высокая, худая Нелуджа смотрела прямо перед собой. Темно-оранжевый платок на ее волосах был завязан узлом позади шеи. Рядом с ней Земия, казалось, танцевала. Она была ниже сестры и больше похожа на женщину: высокие, полные, крепкие груди; высокие, полные, крепкие ягодицы; красивые ноги. Дул ветер, и все эти детали было нетрудно разглядеть — ткань ее длинной бесформенной одежды раздувалась и облегала тело. В волосах были ленты с драгоценными камнями, завязанные сотнями маленьких узлов. Она смотрела по сторонам, даже вверх, на встречавших сарсенайцев. Ее белые зубы сверкали, окруженные темно-коричневой кожей.

В Тронном зале гудели голоса. Белакаонский король (моабу, как его называли) говорил с акцентом, похожим на текучий мед, из-за чего знакомые слова было трудно разобрать. Телдару не прислушивался (первый официальный визит… годы вражды сменились годами дружбы… торговля, торговля…), пока моабу не представил девочек.

— Моабе Земия, — сказал он, и девушка с лентами в волосах вышла вперед, улыбаясь белозубой улыбкой. — Моя младшая дочь. И испа Нелуджа, вторая младшая. — Высокая тоже сделала шаг, но она не улыбалась. — Мой сын дома. Ему шестнадцать, достаточно, чтобы поиграть во власть. — Большой человек обратил свой взгляд на Телдару и Халдрина, которые, как всегда, стояли вместе у подножия трона короля Лорандела. — А это, — сказал моабу, — должно быть, сыновья короля Сарсеная?

Король Лорандел покачал головой.

— Нет, брат-король. Не оба — только Халдрин. Это мой единственный ребенок. Двух других я потерял много лет назад из-за лихорадки, еще до смерти моей королевы. А это, — он указал на Телдару, который был рад, что стоит рядом с Халдрином, маленьким и низким даже со своей копной русых волос, — Телдару. Он провидец — ученик, любимец своего учителя и моего сына.

Учитель Телдару, старый Вервик, вспыхнул. Он был злобным и, возможно, ненавидел Телдару так же, как белакаонцев.

— Провидец, — сказал моабу и нахмурил кустистые брови.

— Прорицание, — отрезал Вервик. — Видение будущего или прошлого.

Моабу улыбнулся и положил огромную руку на плечо своей дочери Нелуджи (для этого ему пришлось вытянуться).

— А, испу! Она испа. Видения, да.

— Что ж! — сказал Лорандел Вервику, который был уже нездорового красного цвета. — Два королевских ребенка и два провидца! Они должны прогуляться и поговорить друг с другом. Возможно, им стоит выйти во двор прорицателей. Халдрин, Телдару, покажите девочкам дорогу.

Двор прорицателей, такой красивый с его деревьями, прудом и змеящимися дорожками.

— Это ваши самые большие деревья? — спросила Земия, положив руки на бедра (одежда подчеркнула изгибы ее тела).

— Да, — сказал Халдрин. Он смотрел на нее — ребенок, такой невинный и защищенный, никогда не видевший ужасов, которых Телдару насмотрелся в нижнем городе.

— Хм. — Земия направилась вперед. За ней шла Нелуджа, подняв лицо к небу. — А это, — продолжила Земия, указывая на пруд, — ваша единственная вода?

— У нас есть колодцы, — сказал Халдрин, — фонтаны, а за городом река, и…

Земия засмеялась. Первый из множества ее смехов — низкий, горловой, презрительный.

— Ты хорошо говоришь на сарсенайском, — сказал Телдару. Халдрин ковырял ногой дорожку.

— Конечно. Отец велит нам учить языки всех стран, которые мы захватываем.

— Земия, — устало произнесла Нелуджа.

— Правда? — спросил Телдару. — И как вы их захватываете? Острыми ракушками и бешеными рыбами-воинами?

Белки ее глаз были как зубы, неестественно белые, словно какой-то художник выточил их из полированного мрамора. Центры были темно-карими и черными, а ресницы — густыми.

— Приезжай в Белакао, — с фальшивой улыбкой сказала она, — и я прикажу нашей рыбе-менестрелю для тебя спеть.

Он попытался улыбнуться, но его улыбка больше походила на гримасу. Он был зол, зол с тех самых пор, как увидел ее танцующей у ворот замка, словно она всегда знала Сарсенай. Испорченная белакаонская девица — что она может знать, кроме островного дикарства?

— Здесь есть рыбы, — он указал на пруд. Теперь он обращался к Нелудже. — Их можно видеть только ночью.

— Тогда, возможно, сегодня вечером я приду на них посмотреть, — сказала Земия. Когда она с притворной осторожностью глянула вниз, ее ресницы были невидимы на фоне кожи.

Он долго ждал ее после захода луны. Он ждал и чувствовал себя глупцом, поскольку чем дольше сидел у пруда, тем больше казалось, будто он хочет, чтобы она пришла. Наконец, он встал, испытывая отвращение к себе и злясь на нее, поскольку она не собиралась приходить, только хотела над ним…

— Испу Телдару.

Она была рядом, а он ее не услышал. Она стояла босиком, с голыми руками, хотя воздух был холодным, а она привыкла к жарким ночам. На ней было длинное темное платье, такое тонкое и облегающее, что когда она повернулась к нему лицом, он увидел соски и впадину пупка.

— Не называй меня так. — Он сказал это слишком громко, но это было неважно — так поздно сюда никто не приходил.

— Почему нет? Разве это неправда? Ты видишь время, как Нелуджа, — она стояла так близко, что он чуял запах цветка, которого не знал, — видишь потоки, что ведут за собой великий прилив…

— Потоки, — он фыркнул. — Великий прилив… ты, наверное, имеешь в виду Узор.

— Слова, — сказала она, подойдя еще ближе. Теперь ее грудь касалась его туники. Дыхание было сладким, или, быть может, ее кожа — так или иначе, ему хотелось глотнуть чистого воздуха, которого здесь не было.

Но потом она шагнула назад.

— И где же эти рыбы? — Нормальный голос, без таинственности, хотя ее интонации вызывали у него головокружение.

— Здесь. Подожди, ты их увидишь.

Рыбы были крошечными, и поначалу их было сложно заметить, но как только на глаза попадалась первая, становились видны и остальные: они мелькали туда-сюда, светясь зеленоватым цветом. Когда Телдару только попал в замок, он просиживал здесь часами, зачарованный (а после этого спал на уроках).

— Это? Это твои удивительные ночные рыбы? — Она взглянула на него. Белки ее глаз тоже были зеленоватыми. Он представил рыбу с такими блестящими зубами, как у нее, скользкую и уродливую. — В моей стране есть крабы, красные под луной. В сезон штормов они тысячами выходят на берег, всего на одну ночь. У нас есть — не знаю, как вы это называете, — существа с длинными руками и телами, которые меняют цвет каждый раз, как ты моргаешь. Но, — сказала она, посмотрев на пруд, — твои крошечные рыбки вполне ничего. Для такого унылого места.

— Ты… как ты можешь… — процедил он, сжав кулаки, и она засмеялась. Опять этот смех, глубокий, издевательский, и темная плоть, округлые женские бедра, груди, тоже темные, быть может, даже соски, и этот странный, головокружительный запах…

Ее тело было мягким и твердым одновременно. Он провел руками вдоль ее спины, остановился на бедрах и притянул ближе. Она прильнула к нему. Первая открыла рот и прижала свои губы к его. Ее язык заставил их раскрыться. Он пробовал ее вопреки своим мыслям, поднял ее платье, ощутив гладкие мышцы бедер, и ни одна сарсенайская девушка не была на нее похожа, ни одна из тех, что прижималась к нему прежде, в нижнем городе или в постелях дворца. Она издала низкое ворчание, которое он почувствовал во рту и грудной клетке. Он поднял платье еще выше, и рука нашла ее грудь; он не хотел, но должен был попробовать и ее, отвести голову назад и опустить…

Боль. Ее пальцы оцарапали ему щеку, зубы вцепились в шею. Он закричал и отшатнулся. На секунду она замерла, распрямившись — ужасный ночной зверь, блестящий и темный. Потом повернулась и убежала.

* * *

— Она сбежала от меня. Даже тогда она знала, что должна меня бояться.

— Я тебе не верю, — сказала я. — Не верю ничему, что ты говоришь.

Телдару надулся, хотя глаза его смеялись.

— Нет? Правда? Очень жаль. Разве не важно, чтобы тебе доверяли?

Судя по всему, он ждал ответа. Я молчала.

— Как провидица, ты согласна с важностью веры людей в твои слова?

Я все еще молчала. И надеялась, что на моем лице не видно смущения.

— Ты поймешь, — сказал он, потому что, разумеется, всё видел. Мое смущение и, возможно, мой страх. — Скоро. Когда трансформируешься и услышишь другие истории.

Он положил зеркало и нож на пол и встал. В его руках появилась веревка. Наверное, она лежала у него в сумке или была под зеркалом, но тогда я увидела ее впервые, и ее появление казалось мне чем-то вроде колдовства.

Когда он сел рядом со мной на тюфяк, я поняла, что веревки две: одна длиннее, другая короче.

— Не сопротивляйся и не кричи, — сказал он. — Никто не придет.

Он связал мне лодыжки. Я не шевелилась, пока он стоял на коленях, но когда поднял короткую веревку к моим рукам, я бросилась на него, пытаясь укусить. Он отстранился, и я расхохоталась, желая казаться смелой, хотя от страха у меня кружилась голова.

— Мне бы понравилась Земия, — сказала я, и он ударил меня так сильно, что больше я ничего не говорила.

Он туго обмотал веревкой мои запястья, но я и глазом не моргнула. Он завел мои руки за спину. Тут же заболели плечи и шея. Я смотрела на него, как связанное животное, в ожидании ножа, который он поднял с пола вместе с зеркалом.

— А теперь, Нола… — сказал он и разрезал мою рубашку от шеи до пояса.

* * *

Мои плечи, живот, чувствительные места под грудью. Он едва касался их кончиком лезвия, уверенно чертя линии и круги. Разрез он сделал так мягко, что в первую секунду я подумала: боли не будет. Но она была, сильная и жгучая. Я закричала, позабыв о гордости, но никто не пришел. «Девочка безумна, — сказал он всем, кто мог проходить мимо двери. — Все мои попытки будут тщетны, если нам помешают. Не подходите близко, что бы вы ни услышали».

Я перестала кричать, тяжело дыша. Я смотрела на свою кровь, которая в сумерках выглядела темнее любых красных оттенков. Змеи и ленты, пути на моей коже. На миг я подумала, увидит ли он мои Пути так же, как я видела Пути Лаэдона. Будут ли они похожи на дороги или на что-то совершенно иное? А потом я не думала ни о чем, поскольку он склонился над зеркалом, поставив его под таким углом, чтобы в золотой оправе оказалась я, и его черные глаза застыли, сосредоточенные и Иные.

Я никогда не видела, как он прорицает. Во время наших уроков он этого не делал. Теперь я наблюдала. Он был очень спокоен; каждый его угол и впадина купались в свете и тенях лампы. Он был прекрасен. Где-то далеко он видел меня такой, какой я не видела себя никогда, и мое сердце билось не только от боли, не только от страха.

Первое ощущение — трепетание где-то глубоко под ранами. Крошечные создания бьют крыльями, мой живот поднимается и опускается. Это он, думаю я, и мой пульс колючими волнами добирается до кончиков пальцев и корней волос. Трепетание быстро превращается в царапание внутри костей и вен. Я издаю долгий, низкий стон, и вибрации немного помогают. Он тянет. Хотя его тело не движется, он что-то тянет во мне, медленно и сильно. Я падаю на бок. Сворачиваюсь и вновь выпрямляюсь, касаясь щекой грубого одеяла. Он связывает, рвет, сжигает концы до тех пор, пока они не рассыпаются, как сожженные фитили. Мое зрение затуманивается. Его фигура плывет в свете лампы, вокруг нее — золотые огни. Я зажмуриваюсь и не вижу ничего, кроме оранжевого сумрака, но это не имеет значения — он повсюду, внутри и снаружи. Моя боль едина. Забери меня, думаю я, и это происходит в приливе глубокой тьмы.

Когда я открыла глаза, было очень поздно, хотя не знаю, почему я была в этом уверена. Огонь лампы уменьшился. Мое тело онемело, но его била дрожь. Ноги на одеяле дергались. Пальцы сгибались и разгибались. Я ничего не чувствовала, была здесь и не здесь одновременно.

Телдару прислонился к стене у двери. Между нами лежал стул. Он смотрел на меня, почти не мигая.

— Что… — Голос и мои глаза — вот все, что у меня осталось. Я не знала, как нашла их. — Что ты сделал? Что изменил?

Он не отвечал так долго, что я подумала: «Он парализован… умирает…» Но затем угол его рта и бровь приподнялись.

— Госпожа… Торопыга, — проговорил он. Его голос был еще более хриплым, чем мой, и прозрачным, как дым. — Увидишь. Когда закончу.

— Закончишь? — прошептала я и снова закрыла глаза, чтобы не видеть его улыбку.

 

Глава 18

Я не чувствовала разницы. Когда онемение прошло, появился огонь, лихорадка под кожей. Я думала, она вот-вот пойдет волдырями. Но через несколько дней я вернулась в норму. Все оставалось по-прежнему: Телдару приносил еду и выносил ведро; он не разговаривал со мной, а я не говорила с ним. Глядя на него, я думала: «Что ты со мной сделал?», но никогда об этом не спрашивала. Я ждала, что проснусь однажды утром и обнаружу, что охромела, или что мои волосы выпали, или (это казалось тем вероятнее, чем дольше я об этом думала) что я ослепну, но наутро я была такой же, как и всегда. Я почти убедила себя, что выдумала это его «когда закончу». Возможно, то был сон, а возможно, он уже закончил, и что бы он ни пытался сделать, у него не вышло. Я почти убедила себя. Но когда однажды он появился с зеркалом, веревками и ножом, я не удивилась.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он заботливым тоном (после нескольких дней молчания).

Я хмуро уставилась на него.

— Мне надо знать, — продолжил он. — То, как ты себя чувствуешь, может повлиять на то, что я…

— В порядке. А ты?

Он на мгновение нахмурился, а потом улыбнулся вновь.

— Рад, что у тебя все хорошо. Значит, мы готовы продолжать. — Он вытянул перед собой ноги и лениво подвигал ступнями вперед-назад, вперед-назад. — Начнем, как и прежде, с истории.

— О Земии? — живо спросила я, выпрямившись и сложив руки на коленях.

Если я и надеялась его разозлить, это не сработало.

— Да, — спокойно ответил он. — А еще о Раниоре и Мамбуре.

Я так удивилась, что заговорила прежде, чем вспомнила, что не должна демонстрировать свой интерес.

— О чем?

— О Раниоре, который триста лет назад объединил разрозненные племена Сарсеная и возвел над хижинами этот великолепный замок, и о Мамбуре, островном дикаре, который убил его немногим раньше, чем убили его самого…

— Об этом и так все знают. — В Сарсенае было множество статуй, картин, книг и стихотворений, а в середин лета — праздник с огромной процессией.

— Что ж. Тогда история о Раниоре и Мамбуре, а также о Земии, Нелудже, их зеленых островах и синем океане. Видишь ли, я отправился туда вместе с семьей Халдрина. Мне исполнилось восемнадцать.

* * *

У Телдару была морская болезнь. У Халдрина тоже, но только в первый день. Телдару бегал к борту корабля до самого последнего утра путешествия. Он ненавидел воду — чистую, прозрачную воду, которая могла быть и зеленой, и голубой; эти пятна, как ленты, тянулись вдоль бортов корабля и позади него. Он ненавидел и воду Сарсеная, серую и грубую, но здесь было хуже. Спокойная, красивая — и все равно его тошнило до боли в груди, а Халдрин выражал сочувствие, которое его бесило.

Ступив на белакаонскую землю, он чувствовал себя куда более худым, чем в начале пути. Однако он старался не сутулиться, стоя среди барабанов и танцоров, чьи волосы и одежды были украшены самоцветами. Он выпрямлял плечи, которые теперь были широкими, и выпячивал грудь. Земия это заметила. Она стояла на выступе, украшенном узорами черном скальном выросте — такие скалы, судя по всему, служили здесь домами, — и смотрела на него сверху вниз с медленной, голодной улыбкой на губах. Он вернул ей взгляд, скользнув по этим плавным темным изгибам; он почти чуял ее и победно улыбался.

Она очевидно забыла, что его нужно бояться. Возможно, ее желание было слишком велико, чтобы блюсти осторожность. В первую ночь он проснулся, почувствовав на себе ее руки. Руки, а затем губы на животе, теплые и влажные, которые двигались вниз вместе с пальцами. Он проснулся, это было совершенно очевидно, но продолжал спокойно лежать. Она подняла голову, и он увидел белый блеск ее глаз и зубов.

— Ты стал куда красивее, чем прежде, — хрипло сказала она с акцентом, превращавшим слова его народа в новый язык. Он приподнялся на локтях, собираясь сказать что-то приказное, даже резкое, но она встала и посмотрела на него. Ее губы все еще были влажными. Он и сам был мокрый, купаясь в поту, из-за чего его светлая кожа блестела.

— Пришло время показать тебе мою воду, — сказала она, — и мою рыбу. — И исчезла за изломанной аркой двери.

Он приказал себе оставаться на месте.

Он встал и последовал за ней.

Он пробежал по высокому кривому коридору мимо комнаты, где спал Халдрин, и спустился по спиральной лестнице в ночь. Она была тенью между черных каменных пиков, но он не терял ее из виду. Ленты в ее волосах, усеянные драгоценными камнями, ловили лунный свет. Они мерцали на склоне, покрытом ползучими растениями, и заманивали его на пляж с черными камнями. Она быстро забиралась вверх по скале, ступая босыми ногами, а ему приходилось искать путь среди провалов и выступов. Такая медлительность его раздражала, но лучше быть медленным, чем распластаться у ее босых ног, словно неуклюжий ребенок.

— Вот, — сказала она, когда он остановился рядом на камне, делавшем его на голову ниже нее. — Смотри.

Темная вода. На волнах качается сарсенайский корабль, единственная знакомая вещь в этой пустоте. Вспышки огня на расстоянии, которое он не мог измерить ни умом, ни взглядом. Он молчал, не собираясь выдавать свой интерес.

— Восторг лишил тебя слов, — сказала она. В ее голосе слышалась высокомерная улыбка. — Я понимаю.

Он фыркнул.

— Что можно сказать о таком количестве воды?

— А ее сияние? — Он видел длинные переливающиеся потоки, в которых розовое и зеленое сменяли друг друга — щупальца, чешуя? — Ее огни?

— А что огни?

— Как умно спросить об этом. Эти огни — новые острова, огненные горы… вулканы, поднимающиеся из моря. Белакао рождается постоянно. — Он почувствовал ее пальцы на своих бровях, потом на щеках и челюсти. — Поэтому мы такие сильные. Наша земля всегда молода.

— Ха! — сказал он, отворачиваясь от ее руки. — Но как же мудрость зрелости? Моя земля древняя, мудрая, сделана из камня и леса, и ты можешь видеть, чем правишь. А это, — продолжил он, указав рукой во тьму, — ничто.

Он посмотрел на нее, ожидая удара, укуса или крика. От желания у него кружилась голова.

Она не говорила. Она смотрела на него. Волны били о скалы, а где-то там, в воде, вулканы рождали дрожь, которую чувствовали его ноги. Переливающиеся полосы в воде мерцали. Он ждал, но заговорила не Земия.

— Земия-моабене. — Нелуджа добавила что-то на своем языке, но Телдару едва это услышал — он уставился на птицу, стоявшую рядом с ней. У создания, достававшего Нелудже до пояса, были блестящие крылья, чьи цвета он плохо видел в лунном свете. Птица смотрела на него, склонив голову. Ее клюв сверкал, как клинок.

— Полагаю, — сказала Земия (не обратив внимания на слова сестры), — в Сарсенае птицы маленькие и коричневые.

Он мог бы схватить ее, как четыре года назад, если бы не Нелуджа. Вместо этого он прошипел:

— Мы бы легко переломали ваши островные кости. Королю нужны драгоценности, ткани и эти ужасные фрукты, но если бы ваш отец нанес ему такие оскорбления, мы бы загнали тебя и весь твой народ в море, и вы бы утонули в собственных отвратительных водах.

Он задыхался. Птица издала низкий грубый звук, и Земия улыбнулась ей, а потом перевела взгляд на него и прищурилась.

— Да? Как интересно. Потому что белакаонцы знают другую истину. — Она отвернулась и посмотрела на горизонт с мерцающими огненными точками, кусая темную нижнюю губу.

— И что это за другая истина? — спросил он.

— Ваши люди верят словам о будущем. В картины, которые вы видите для них.

— Видения, — сказал он. — Пророчества.

— У нас здесь тоже есть… пророчество. Видение, которое было у испа давным-давно. О твоей и моей стране.

— Земия, — медленно и четко произнесла Нелуджа. — Что ты делаешь?

Сестра вновь не обратила на нее внимания.

— Величайшим белакаонским моабе был Мамбура, Огненная Птица Островов. У вас был Раниор, Пес Войны. Они сражались. Они умерли вместе, в вашей стране. — От этих слов Телдару сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. — Вот что говорится в пророчестве: страна холодного камня одолеет острова лишь тогда, когда птица и пес восстанут. Только если, — заговорила она быстрее, — новый великий лидер сведет их в битве, Сарсенай будет торжествовать победу. — Она вновь улыбнулась, и птица издала долгую мелодичную трель. — Видишь, этого никогда не произойдет.

— Нет, — сказал он. — Это может произойти. Если ваша прорицательница это видела, может.

— Я так не думаю, — тихо сказала Нелуджа. Ее рука лежала на голове птицы. Она смотрела на Земию. Ему хотелось, чтобы здесь был свет, и он мог видеть, что между ними происходит.

— Возможно, испу Телдару прав, — ответила Земия. — Может, его маленький друг Халдрин станет следующим великим правителем, махнет своей маленькой волшебной рукой и вернет мертвецов к жизни.

— Может, это сделаю я, — быстро сказал Телдару и выпрямился, стоя на камне, который делал его ниже. — Может, я буду этим великим лидером.

Она запрокинула голову и рассмеялась. Он смотрел на ее закрытые глаза и линию горла, на выгнутую спину и грудь под тонкой облегающей одеждой. Птица защелкала острым клювом, словно тоже смеялась.

— Мамбура, Раниор и Телдару, — произнес он, когда она вытерла глаза. Имена хорошо смотрелись вместе и наполняли его такой уверенностью и силой, что он чувствовал себя наполовину в Ином мире, окруженный тем, что может быть. — Тогда ты не будешь смеяться.

* * *

— Она лгала, — сказала я. — Она это выдумала, чтобы над тобой поиздеваться.

— Нет. — Теперь его глаза казались золотистыми, а не черными, словно они изменились под цвет ножа, лежащего на зеркале. — Слушай.

* * *

— Нет, — сказала Земия. — Я, конечно же, буду рыдать, умоляя тебя о пощаде, а твой Пес будет скалить клыки на нашу Огненную Птицу, и мой народ с криками убежит. Уверена, так оно и будет, Великий Телдару.

— Земия. — Он никогда не слышал, чтобы Нелуджа говорила с таким напором. — Не играй со словами испарра. Не… — и продолжила на своем языке, густом, насыщенном и гневном.

Сестры заспорили; Земия жестикулировала, Нелуджа сердито смотрела на нее, комкая свободную ткань платья. Телдару наблюдал за ее руками, думая, какие длинные у нее пальцы, и в этот момент птица вытянула голову и клюнула его.

Прежде его кусали собаки и кошки, клевали куры, которых Лаэдон приказывал ему убивать. Он получал раны на кухне Лаэдона и в нижнем городе, где он, мальчишка-бедняк, прислуживал богатым пьяным мужчинам. Клюв птицы пронзил его также, как те ножи, только более плавно. Плоть на его предплечье разошлась. Он посмотрел на поток крови, моргнул, почувствовал боль и с придушенным криком бросился на птицу.

— Нет! — Между ним и удивительным созданием возникла Земия. Она схватила его за плечи; мышцы ее рук были темными и круглыми. — Уджа отметила тебя для испарра, и теперь моя сестра должна смотреть. — Ее взгляд прошел мимо него к Нелудже, глаза блестели от возбуждения или, быть может, триумфа.

— Смотреть? — закричал он. — О чем ты? — Он еще не знал о Видении на крови. То был его первый раз.

— Я должна смотреть на тебя как испа. — На месте Земии оказалась Нелуджа. Он подумал: «Беги!», но не двинулся с места.

— Ты имеешь в виду, что будешь прорицать? — спросил он. — Но ты не можешь! — Облегчение, теплое, как кровь. — Ты не можешь этого сделать, пока я тебе не скажу.

Она подняла его руку. Коснулась пальцем крови и провела по коже над локтем, где было чисто. Она рисовала спирали, волны и точки между ними.

— Могу, — ответила она и подняла на него глаза.

Вервик смотрел Узор Телдару, когда того впервые привели в замок. Дети с даром прорицания по прибытии всегда проверялись. Но Телдару должен был его об этом попросить, и тогда он ничего не чувствовал, только восторженно смотрел, как глаза старика становятся ровного черного цвета и вылезают из глазниц, как проступает вена на его лбу. После этого Вервик выпил целый кувшин воды и дрожащим голосом сказал:

— Я вижу величие. Дитя должно остаться.

Но теперь, глядя в черные с жемчужным отливом глаза Нелуджи, он чувствовал внутреннюю дрожь: она поднималась как гнев или желание, без его контроля. Он прикусил губу, пока не прокусил до крови. Кровь была всюду: во рту, на коже, на черном камне под ним. Птица Уджа мягко и плавно поводила крыльями, на которые ему хотелось смотреть, но он не мог. Им завладела Нелуджа.

Она вскрикнула. Сделала два шага назад и упала на колени.

— Нелуджа? — воскликнула Земия. — Испана Нелуджа… — Она склонилась над ней, хмурясь, гладя ее лоб. Телдару тяжело опустился на камень. Он задыхался, его тошнило, он не понимал — а потом Нелуджа начала говорить, выплеснув на него целый поток слов, которых он тоже не понял. Птица клацала клювом.

— Что? — резко произнес он. — Что? — громко, высоко, заглушая другие шумы.

Три пары глаз остановились на нем. Тихое шуршание волн и его собственное рваное дыхание. Он медленно поднялся. Наконец он был выше, сильнее, и они съежились перед ним, как Вервик много лет назад.

— Значит, это правда? — сказал он. — Мамбура, Раниор и Телдару.

Земия сглотнула.

— Я в это не верю, — произнесла она.

Он рассмеялся.

* * *

— Я тоже не верю. — Я знала, что скоро будет боль, и хотела спровоцировать его, хотела, чтобы он продолжал говорить. Он встал, держа веревки, зеркало и нож.

— Ты поверишь, — сказал он, улыбнувшись. — Поверишь, когда поможешь мне изменить Узоры Мамбуры и Раниора.

Я открыла рот.

— Ах, — сказал он, качая головой. — Снова я забегаю вперед, хотя столько еще предстоит сделать. Как сейчас. — Он оказался передо мной, наматывая веревки и затягивая узлы. Он распустил завязки моего платья и отошел назад, чтобы посмотреть.

— Ты сумасшедший, — прошептала я.

Он склонился, поцеловал обе мои груди, а потом поднял нож.

 

Глава 19

После второго раза кровь не остановилась. Я то пробуждалась, то вновь теряла сознание, время от времени чувствуя боль, жар и онемение; видела Телдару, который сидел там же, где и раньше, в неуклюжей позе, и смотрел на меня. Осознавала что-то еще. Я была вялой, чего раньше не случалось. Я едва могла двигаться даже после того, как Телдару ушел, хотя оцепенение почти прошло. Я лежала, полуспала и слишком устала, чтобы думать, в чем дело.

Я полностью очнулась, когда он начал меня трясти. Возможно, это было днем позже, когда он пришел с едой. «Нола!», кричал он и тряс меня, а затем перекатил на бок и резко, испуганно вскрикнул.

Началась суета. Телдару и кто-то еще с прохладными, тонкими руками и светлой косой, свисавшей у моего лица. Они клали тряпки — на лоб и под грудью, где он меня порезал. Компрессы были такими горячими, что я кричала. Повязки так туго оборачивались вокруг ребер, что я задыхалась. Мою голову приподнимали, и я глотала теплые, горькие лекарства, которые на вкус были как грязь и холодили мою лихорадочную кожу и язык. Я закрывала глаза и видела испачканные ноги Бардрема, пальцы Игранзи, протиравшие зеркало, и медленное падение головы Ченн.

А потом однажды я проснулась, и все было нормально.

— Итак, — Телдару сидел рядом. Я видела его скрещенные ноги и руки, сложенные на коленях. Мне было гораздо лучше, и я могла бы повернуться, чтобы посмотреть ему в лицо, но не сделала этого. — У меня был крайне неприятный разговор с королем. Он как-то прослышал обо всей этой суете и пришел узнать, что случилось, пытался войти сюда, чтобы на тебя посмотреть. Я убедил его, что ты, наконец, спокойно отдыхаешь, и лучше оставить тебя в покое. — Пауза. В животе у меня громко заурчало, будто эта часть тела понятия не имела, как я расстроена. — Также я ему сказал, что ты разбила тарелку, которую я по глупости тебе оставил. Что ты порезала себя и едва не умерла от потери крови.

— Жаль, что не умерла. — Я, наконец, повернулась и посмотрела на него. Лицо Телдару было почти таким же спокойным, как во время прорицаний. — Тебе надо быть осторожнее с посудой, — сказала я, и он улыбнулся.

— Радуйся, что в этот последний раз мне не понадобится нож.

— В последний раз?

— Судя по всему, — продолжил он, словно не слышал моих слов, — у тебя начались месячные.

Я посмотрела на себя. Я лежала под простыней почти голая, если не считать ткани, оборачивавшей мои ребра и бедра.

— Да, — сказал он, — я о тебе позаботился. Сделал все так, чтобы тебе было уютно и хорошо.

Я отвернулась и прижала колени к груди.

— Знаю, Нола, что ты ослабла и устала. Но мы должны закончить. Мы так близки. — Я услышала стук золотого зеркала о камни. — Посмотри на меня, дорогая. Мне нужны твои глаза.

Долгие секунды я лежала неподвижно. Представляла, как он прикасается и поворачивает меня, как вновь пылает под простыней обнаженная кожа.

— Нола.

Я перекатилась на бок.

— Молодец. — Он положил ладонь мне на голову и провел пальцем по волосам. — Но сначала история. Всего одна. — Он сел на стул. Блеснуло зеркало. Только сейчас я заметила, что на его ободке есть узоры: листья, ветви и крошечные толстые птицы.

— Мне все еще восемнадцать. Я в Белакао. Это тебя радует? Я в пещере — в гроте. Представь место между землей и морем. Глубокое, дикое и опасное.

* * *

Нелуджа стояла на высоком черном камне, поднимавшемся из воды. Все остальные, включая Телдару, стояли или сидели на низких камнях и скальных выступах. Телдару смотрел на воду — море, заползавшее в залитый солнцем грот.

Луч света упал на Нелуджу. Наверху были отверстия, вокруг которых виднелись лица. Белакаонцы внутри и снаружи застыли в ожидании.

— Ты должен придти на церемонию выбора, — обратился к Телдару отец девушек. — Это священное время, и это испарра, то, с чем ты знаком. Другие не могут видеть. — Телдару посмотрел на поднятые брови своего короля, на опечаленного Халдрина, и уверенно кивнул моабе, стараясь не улыбаться.

Теперь, когда он был здесь, и море подступало («самый высокий прилив года», сказал моабе), белакаонцы молчали, глядя на Нелуджу и ее птицу, он чувствовал в животе страх. Земия была серьезна и молчалива, заняв место между отцом и братом, и это тоже беспокоило Телдару. Она не объяснила ему, что такое церемония выбора, повторив лишь слова отца. Нелуджа добавила:

— Это время, когда сила крови больше всего. Единственное время, потому что сила голодна, и в остальные дни ею следует управлять.

— Что именно это значит? — спросил он. Они обе молча смотрели на него. Смотрела даже птица, словно знала, но не говорила. Ему захотелось свернуть ей шею.

Некоторые островитяне в гроте выглядели испуганными. Кто-то таращился на него во все глаза, и он с вызовом смотрел на них. «Я сарсенаец, — думал он. — Чем бы ни была эта сила крови, она меня не запугает». Но вода поднималась. Сейчас она была у самых его ног. Она свистела и шипела, касаясь скал, и он попытался отойти, но сзади были люди, и ему пришлось остаться на месте.

Вслед за всеми он сосредоточился на Нелудже. Она выкрикнула длинное, резкое слово и повернулась к птице. Положила руку на ее блестящую синюю голову и закрыла глаза.

Ничего не происходило. Ничего, кроме подъема воды и хриплого, резкого дыхания за его спиной. А потом птица Уджа издала пронзительный крик и распахнула крылья.

Она взлетела. Вверх, к крыше грота, где на нее смотрели из безопасных мест, и вниз, по изящной спирали. Свет солнца и воды превратил ее в падающую искру. Она сверкала даже в тенях. Она кружила, и некоторые тянули шею, чтобы посмотреть, а другие, наоборот, приседали. Телдару смотрел на Уджу и на Земию, которая теперь чуть улыбалась и светилась своим собственным светом, одетая в желтые и синие одежды.

Уджа пролетела мимо него, так близко, что он мог бы протянуть руку и коснуться ее крыла. Она посмотрела на него — от глубокого ровного янтаря ее глаз по коже пробежали мурашки. Затем она улетела дальше и воспарила над группой людей на скале справа. Четверо из них отшатнулись; пятая, девочка не старше десяти лет, подняла руки и закрыла глаза, ожидая и словно принимая то, что будет. Уджа приземлилась на камень; ее крылья поднимались и опускались все медленнее, и, наконец, она их сложила. Девочка что-то прошептала, и люди позади нее отошли дальше, к пористой стене скалы.

Уджа прошла мимо девочки. Три грациозных шага, и она оказалась у стены рядом с людьми. Их глаза расширились. Кто-то за спиной Телдару всхлипнул. Птица наклонила голову и зацепила клювом платье женщины. Женщина — не старая и не молодая, — на едином дыхании произнесла три слова, и Уджа плавно провела клювом по ее руке. Женщина и птица подошли к скале, где стояла Нелуджа. Она что-то тихо сказала женщине и подняла руки к солнцу. Ее голос зазвенел, отразившись от скал. Другие негромко заговорили друг с другом; их голоса накатывали, словно волны, и Телдару обнял себя, будто это могло придать ему больше устойчивости. Вода была у самых его ног.

Птица вновь коснулась руки женщины, проведя клювом вверх и вниз, вниз и вверх. Женщина обернулась, глядя на кого-то за своей спиной, и Телдару подумал, что из-за слез ей ничего не увидеть. Еще одно движение клюва, и на камни закапала кровь. Нелуджа что-то сказала, и женщина посмотрела на нее.

Вода уже достигла щиколоток. Никто об этом не беспокоился, все смотрели на Нелуджу; испуганное бормотание сменилось молчаливым, напряженным ожиданием. «Наверняка все мы не умрем», подумал он, сжимая и разжимая пальцы. Жаль, что рядом нет Халдрина — его страх придал бы Телдару презрения и силы.

Нелуджа подняла руку женщины и обхватила ее запястье. Птица подошла к краю скалы и наклонила голову к встопорщенным грудным перьям. Капала кровь, почти невидимая на черной коже. Две женщины стояли, глядя друг на друга, а волны разбивались о камни. Телдару пошевелился. Что-то должно произойти, или он бросится к камням и полезет наружу (бесполезно, учитывая угол стены, но это неважно — ему просто надо было двигаться).

Голова женщины запрокинулась. В черных глазах Нелуджи появились жемчужные водовороты. «Испарра», подумал Телдару; ему и в голову не пришло назвать это прорицанием. Женщина упала на колени: она задыхалась, вцепившись в горло. Нелуджа ее не трогала. «И все же она ее убивает», думал Телдару. Его сердце стучало о ребра.

Женщина лежала на боку, все ее тело дергалось. Голова билась о камни с тупым, резким стуком. Потом она скатилась к воде. С губ летела пена. Она лежала, глядя вверх. Из уголков глаз текла жидкость, слишком густая и темная для слез. Она хрипела, в груди клокотало, а потом все стихло. По щекам и спутанным волосам продолжали течь кровавые слезы.

Нелуджа подошла к телу. Она стояла, глядя на него, потом подняла лицо и руки и выкрикнула целую череду слов, звучавших восторженно и печально. Присела, коснулась лба женщины, ее щек и подбородка, положила ладонь на глаза и произнесла еще одно слово. А потом толкнула.

Тело скатилось в воду с едва слышным всплеском. Вода приняла его, перевернула, потянула, швырнула на камни, а потом понесла прочь, к входу в пещеру. Несколько секунд прилив бросал его туда-сюда, но скоро оно исчезло в зеленом море.

Позже на празднике Телдару отыскал Нелуджу. Она заговорила первой, возвысив голос над барабанами и хлопками.

— Ты опять спросишь, почему, — сказала она.

Он улыбнулся.

— Мне больше не важно, почему. Расскажи — как?

* * *

— Она не рассказала, — проговорила я. — Она бы не стала.

Телдару постучал ногтем по зеркалу.

— Нет, — ответил он, — она не рассказала. Но этого хватило. Я видел силу Видения на крови и когда вернулся, начал искать это знание в книгах и у других провидцев.

— У Вервика?

Телдару ухмыльнулся.

— Он едва не упал в обморок, когда я его спросил. Плевался, мялся, весь покраснел. Это сказало мне все, что я тогда хотел знать, хотя нужно мне было больше. Остальное я узнавал у бордельных провидцев, которых меньше заботили запреты. Они дали мне идеи, даже не подозревая об этом. Идеи, которые я использовал, как только понял суть Видения на крови.

Я прижала руки к животу. Он болел с тех пор, как Телдару начал свою историю, и теперь боль усилилась. Я вспомнила девушек из борделя, то, как они жаловались на свои боли в животе, головные боли и другие ежемесячные неприятности.

— Ты начал использовать Видение на крови на девушках, — сказала я. — Ты их убивал. Как Ченн…

Он кивнул.

— Я никогда не говорил ей о своих ночных походах в нижний город. И как мне повезло! Когда она сбежала, то думала, что там я ее не найду. — Он наклонился. Я хотела отвернуться от его глаз — и хотела в них потеряться. — Все эти девушки, Нола… Их плоть под моим ножом, гладкая и тонкая, как бумага. Их кровь, которую я почти чую. Иногда я говорю «Идем» и просто беру их за руку. Все они бедные, привыкли к толстым, беззубым мужчинам, которые используют их и уходят, не заплатив. Но я протягивал руку в черной перчатке, держа мешочек монет, они смотрели на деньги, а потом на мое лицо и улыбались. Кроме их крови меня восхищали их улыбки. В них было так много силы, но их губы, зубы и влажные кончики языков — одно сплошное невежество.

Меня тошнило. Я не могла от него отвернуться.

— Но с тобой все иначе, глубже, — продолжил он. Он провел пальцами вдоль изгиба моего бедра. Его рука на простыне была легкой и теплой. — Потому что ты знаешь. Ты уже разделила мою силу и однажды поймешь то же, что и я. Ты моя в том смысле, в каком никто из тех, других, не был. И теперь есть только ты.

На этот раз он связал мне руки впереди и не так туго, как прежде. Лодыжки оставил свободными. Он вновь сидел на стуле, не касаясь меня, но я чувствовала внутри его Иное Я, словно лезвие ножа. Когда я проснулась, он был на полу у постели: глаза закрыты, тело обмякло. Я освободилась от веревки и села. Все происходило очень медленно; я смотрела на него, чувствуя каждый свой вдох, каждое моргание так, словно они длились год. Опустила ноги на пол. Во мне было столько разных болей — в животе, в голове, в костях, телесная боль и Иная, не менее реальная, — что я не могла думать. Я не задавала себе вопросов: «Куда ты пойдешь, когда откроешь дверь?» или «На тебе ничего нет, у тебя кровь, как ты это объяснишь?» Единственные слова, что были у меня в голове — «король Халдрин», и они заставили меня подняться, заставили встать и сделать несколько неуверенных, медленных шагов к двери.

— Нола.

Моя рука была на крючке. Я так дрожала, что крючок стукнул, когда я его подняла.

— Нола.

Он тоже встал; я чувствовала его за своей спиной. Его ноги шаркали по камням. Он был слаб, еще слабее меня. Из последних сил я потянула дверь, и в мои глаза и по коже ударил солнечный свет. Я вдохнула свежий воздух, шагнула вперед, пытаясь восстановить зрение, пытаясь обрести силу, которая помогла бы сбежать, но солнце было слишком ярким, а он был уже рядом, и его руки на моем плече и бедре тянули назад. Я снова оказалась в комнате, дверь закрыла от меня свет, а он прижал меня к ней и так вдавил в дерево, что я едва могла дышать. Он опустил голову, и мои губы открылись навстречу его (мой стыд, мой кошмар, но я должна говорить и об этом), раскрылись и впустили.

— Ты не скажешь, — произнес он. Его рот едва двигался. Он пах землей и вином. Я укусила его за нижнюю губу, и он отпрянул, подняв руку к лицу. Я не видела, идет ли у него кровь.

— Ты не скажешь, — повторил он приглушенно, — потому что не сможешь. Проклятье наложено.

— Мне все равно, — ответила я горько и с вызовом. Потому что в тот момент еще не понимала.

 

Глава 20

Когда Телдару вернулся, он привел с собой девушку.

Она была красавица. Зеленые глаза, полные розовые губы, ямочки на щеках, которые появлялись, когда она смотрела на него. За плечами лежала толстая светлая коса. Мои собственные волосы оставались немытыми с тех пор, как я сюда пришла. Девушка стояла, сложив руки на своем светло-фиолетовом платье. Я хотела натянуть на себя простыню, спрятать и грязную рубашку, и грязные волосы, но не сделала этого.

— Нола, это Селера.

Я молчала. Селера улыбнулась фальшивой улыбкой.

— Она помогала ухаживать за тобой, когда ты болела.

Я вспомнила косу, прохладные руки, и сказала:

— Да. — А потом тоже улыбнулась. — Ты о нем знаешь?

Селера посмотрела на Телдару.

— Знаю что? Что он — величайший провидец всех времен? Что он лучший из учителей?

— Хм, — сказала я, — разумеется. — И подумала: «Но знаешь ли ты, что он собирается поднять Раниора из мертвых с помощью Видения на крови? Раниора и Огненную Птицу Мамбуру, которые будут драться друг с другом и снова умрут, чтобы каким-то образом доказать, что Телдару, как ты сказала, величайший провидец всех времен?» Впрочем, я промолчала, собираясь произнести эти слова в самый неожиданный момент.

— А что он говорил обо мне? — спросила я.

Светлые брови Селеры сошлись, на гладком белом лбу появились морщины.

— Он рассказал о твоем безумии и о том, как пытался тебя вылечить.

Я рассмеялась. В моем смехе была натянутость, столь уместная, что я засмеялась еще сильнее.

— Прекрасно, мастер Провидец, — сказала я, указав на Селеру. — Она совершенна.

Телдару кивнул.

— Так и есть. — На лице Селеры вновь появились ямочки. — И она собирается помочь нам еще раз. Благодаря ней мы узнаем, действительно ли ты исцелилась.

— Исцелилась, — сказала я. — Значит, ты это так называешь?

Телдару виновато посмотрел на Селеру, как бы смущенный моим безумием.

— Ты будешь для нее прорицать, — продолжил он, обратившись ко мне. — Будешь смотреть ее Узор и скажешь, что увидела.

Селера открыла рот.

— Но мастер… — возразила она. Ее руки теребили серебряный поясок на узкой талии. — Это… это же…

— Запрещено? — Он улыбнулся ей. — Конечно. Тебя учили, что провидец не должен просить другого провидца смотреть свой Узор. Тебя учили, что это отнимает силу и репутацию. — Он коснулся руки Селеры, и та зарделась (что сделало ее еще красивее). — Но я прошу забыть о том, чему тебя учили, и помочь мне. Ты сделаешь это, Селера?

Она кивнула, ее зеленые глаза округлились, а губы раскрылись в молчаливом «о».

Потом он обернулся ко мне.

— Ты посмотришь Узор Селеры, — повторил он, и я почувствовала волну восторга, который не могла подавить, несмотря на смущение и страх. Что если это и есть проклятие? Что если он лишил меня дара, и теперь мы собираемся это проверять?

Я не хотела, чтобы они видели мое состояние, поэтому пожала плечами и сказала:

— Хорошо. Что я буду использовать?

Телдару поставил рядом с кроватью металлическую миску с водой и вытащил из сумки пузырек.

— Тушь на воде, — сказал он.

«Хватит же, — подумала я. — Не нервничай и не показывай, как ты этого хочешь», но голова гудела, а руки слегка дрожали, когда я потянула чашу к себе. Вода выплеснулась через край и успокоилась.

Селера присела на колени с другой стороны чаши. Телдару передал ей пузырек, и она вытащила пробку.

— Итак, безумная, — тихо сказала она, — скажи, куда приведет меня мой Путь. — И вылила чернила.

Темные спирали, толстые и тонкие круги. Дрожащими волнами алого вокруг меня поднимается Иной мир.

Волк, орел, нож, отрубленная рука; все это висит в воздухе, замерев, а потом уносится прочь потоком темной бурлящей воды. Скоро вода исчезает в сухой потрескавшейся почве. Не остается ничего, кроме костей: ребра, таз, вытянутые пальцы, чистый отполированный череп. Место без путей, без дорог, только широкие трещины под белым солнцем.

Я лежала на спине. Потолок дрожал и становился четче. Его поверхность покрывали черные мушки, которые я всегда видела после того, как исчезал свет Иного мира.

— Она закончила, — голос Селеры казался далеким.

— Да. — Телдару звучал гораздо ближе. Я выдохнула. — И теперь она расскажет, что видела.

Он поднес к моему рту чашку, и я сделала глубокий неловкий глоток — горькое, неразведенное вино. Я закашлялась и увидела, как Селера хихикает, прикрывшись изящной рукой.

— Да, я тебе скажу, — ответила я, думая: «У Телдару ничего не получилось, нет никакого проклятия. Видение было, и теперь я с удовольствием посмотрю, как у нее исчезнут эти ужасные ямочки, когда она все услышит».

— Я видела цветы.

Слова эхом отозвались у меня в голове. Я хотела рассмеяться от неверия самой себе, но в горле будто стоял ком или странная, горячая шишка. Я не понимала, что это, но ощущение было отчетливым.

— Я видела трех детей с золотистыми волосами. У двоих из них зеленые глаза. У третьего — черные.

Селера смотрела на Телдару; ее губы приоткрылись, зеленые глаза блестели.

«Нет, — попыталась возразить я, — это не то, что я видела».

— Они смеялись, — продолжала я. Нет, нет, нет! — но эти слова я не могла произнести. Я встала, не обращая внимания на головокружение, добрела до Телдару и схватила его за накидку под самыми плечами.

— Да, Нола? — мягко сказал он, накрывая своими руками мои. — Есть что-нибудь еще?

«Что ты со мной сделал? — Я обернулась к Селере. — Посмотри, разве ты не видишь? Я закричу, брошусь на пол и буду кричать до тех пор, пока сюда не придет король Халдрин, и я все ему не расскажу».

Я не двигалась и молчала.

— Что? — спросила Селера, хмурясь. — Есть что-нибудь еще?

— Нет, — сказала я. Эта ложь без усилий соскользнула с моих губ.

— Может, она и безумна, — Селера посмотрела на Телдару, — но ее видения мне нравятся. — Она взглянула на меня. — Ты будешь прорицать мне завтра.

«Нет, больше никогда».

— Конечно, — ответила я и склонила голову.

* * *

— Самой сложной была первая часть. — Телдару ходил по комнате. Он смотрел на меня каждый раз, когда поворачивался и шел в другом направлении; смотрел, но не видел, погруженный в воспоминания о моих Путях и о том, что с ними сделал. — Во второй и в третий раз я сильно устал, но именно первый оказался сложнее всего. Надо было найти столько отдельных нитей — видения, разговоры, желания, воля: все те, что шли к твоему будущему. Это было мучительно, и я этого ожидал: я уже пытался делать такие вещи с другими. Тогда я ошибался, но не в этот раз — я знал, что у меня получилось, еще до Селеры.

Селера ушла. Мы вновь были одни. Я лежала на кровати и плакала. Мне было все равно, что он видит мои слезы. Я сама едва их замечала, только время от времени издавала глубокие, болезненные звуки, сотрясавшие все тело.

— Ты будешь видеть истинные видения, но твои рассказы о них будут ложью. Мне надо было найти все пути, которые делали это возможным! Только представь! А еще найти те, что могли этому угрожать, и избавиться от них. Выжечь до пепла.

Он сделал большой глоток вина из кувшина. Резким движением руки вытер влажные губы.

— Потом стало легче. Ты не сможешь отказать в просьбе о прорицании. Если слова произнесены, ты должна ответить — с этим никаких сложностей не было, как только я изменил первые Пути. Ты никому не скажешь, что я сделал, или что мы будем делать вместе, и ты никогда меня не оставишь. С этими было проще всего. Хотя к моменту, когда я закончил, у меня не было сил даже пошевелиться. Я едва успел тебя схватить, когда ты попыталась сбежать.

Теперь он меня видел. Улыбался, присев у постели. Рисовал круги из слез на моих щеках.

— Но сейчас ты понимаешь — это не имело бы значения. Если ты попытаешься рассказать обо мне, о том, что я делаю, если попытаешься рассказать правду, у тебя ничего не выйдет.

Он лег рядом. Я уперлась в него ладонями и коленями, но он не двигался, только притянул меня сильными руками еще ближе.

— Я сломаю, — сказала я. Проклятие, хотелось добавить мне, но ничего не вышло. Я сломаю проклятие. Он был так близко, что мое дыхание согревало мне лицо.

Он хмыкнул.

— Что сломаешь, дорогая? Еще посуду? Руку? — Он замолчал и долгими, медленными движениями начал гладить мою спину вверх и вниз. Когда он заговорил вновь, его голос был серьезным. — Не сломаешь. Только если найдешь другого провидца, достаточно сильного, чтобы изменить все Пути. Того, кто сможет вернуть их на свои места. А как это произойдет, если тебе не удастся его об этом попросить?

— Я тебя убью!

Он запустил руку мне в волосы и притянул так, чтобы я смотрела прямо на него. Его глаза двигались, как черные бурлящие воды моего видения.

— Если ты это сделаешь, твои Пути останутся такими навсегда. Только я могу восстановить их. Нет, Нола, если ты меня убьешь, то навсегда потеряешь шанс освободиться.

— Ты лжешь.

— И все же ты ничего мне не сделаешь, на всякий случай. — Он провел рукой от моего плеча до бедра и погладил его большим пальцем.

— Тогда я убью себя.

Он улыбнулся.

— Не убьешь. Твое дыхание, твоя кожа — ты совсем юная, моя дорогая, и ты будешь жить. Но не прячь свою ярость слишком далеко. Она делает тебя прекрасной и сильной. А для того, что мы будем делать, сила тебе понадобится.

— Я ничего не буду делать. — На последнем слове мой голос сломался.

— Будешь, потому что я скажу тебе. И потому, что если ты будешь хорошо себя вести и слушаться, я сам восстановлю твои Пути.

Мне хотелось ему верить; он увидел это на моем лице и улыбнулся.

— Обещаю, Нола. Если ты поможешь мне и простишь, я исправлю то, что сделал. Но ты должна быть хорошей. — Он вновь притянул меня к себе. Я вздрогнула и проглотила последние слезы, слушая стук его сердца, а потом уснула.

Когда я проснулась, он все еще был здесь. Он сидел на постели, положив одну руку мне на бедро, а другую — на платье. Я вспомнила все, глядя на чистые синие складки и шелковые ленты. Я вспомнила все разом и подумала: «Нет, этого не может быть, это не может быть правдой».

— Хочешь есть?

Я на него не смотрела. Я была голодна до боли, но ничего не сказала.

— Оденься, Нола. Мы идем на улицу.

«На улицу», подумала я, и все остальное исчезло.

Он встал и подошел к двери. Я ждала, что он отвернется, но он этого не сделал, и даже это не имело значения. Я стянула через голову грязную льняную рубашку.

— У тебя, разумеется, будет новая комната, — сказал он. — И ванная. Прямо сейчас. — Его глаза двигались, задерживаясь на моем теле, и я наклонилась, чтобы скрыть набежавшую краску (поскольку это, в конце концов, имело значение). Я подняла платье, и оно заскользило в моих ладонях, как вода. Я натянула его через голову и дала упасть, вспомнив то первое платье из шкафа в доме. «Значит, это не был дом твоей бабушки, — сказала бы я, если б могла. Если бы слова не касались его тайной жизни, а значит, были непроизносимы. — И я знаю, что Уджа — не твоя птица».

Он широко улыбнулся, словно услышал мои мысли.

— Дай-ка я заколю твои волосы. Они ужасно грязные, но что-то с ними все же можно сделать.

«На улицу, — подумала я, подходя к нему. — Сейчас ты выйдешь отсюда. Оставайся спокойной». Он вытащил из сумки несколько заколок и расчесок. Я ожидала, что у него получится плохо (как однажды у Бардрема, когда он пытался помочь Ченн с прической), но нет — он вставил их быстро и уверенно. Закончив, он освободил две пряди по бокам и взял мои щеки в ладони.

— Неплохо, — сказал он. — А теперь идем.

Я ожидала, что будет день, сияющий и ослепительный, как в тот раз, когда мне почти удалось отсюда выйти. Но свет был мягким и синим; я лишь немного прищурилась, ступив за порог. Дул теплый ветер, и я подставила ему лицо. Воздух пах дождем.

— Сюда.

Я едва его слышала. Казалось, я плыву так легко, что ничего не замечаю, кроме касания ветра и цвета воздуха. Вероятно, я пошла за ним. Деревья, темный пруд в сумерках — все они проплывали мимо меня, или я мимо них. Были люди, их лица, размытые и нечеткие. Мягкое, хмельное забытье, но вот Телдару взял меня за запястье и сильно сжал.

Первый, кого я увидела, был король. Он улыбался, хотя в его глазах читалось беспокойство при взгляде на меня (на мою походку, бледное лицо, худое тело и свободно висящее синее платье). Я улыбнулась в ответ. Потом огляделась: большой полутемный зал, украшенный гобеленами и уставленный длинными столами. Никто не сидел на лавках, хотя несколько слуг собирали тарелки. Я смотрела на еду и не могла отвернуться.

— Нола. Нола, сядь… пожалуйста, поешь.

Я села. Передо мной была миска. В ней лежал кусок хлеба и тушеные бобы, почти остывшие, но они согрели мой язык и горло. Все время, пока я ела, Халдрин и Телдару не разговаривали. На секунду я вспомнила о Хозяйке и о том, как ее ужасало шумное, жадное поедание. Представила, как она видит меня согнувшейся над миской, уплетающей еду перед королем Сарсеная и великим провидцем Телдару.

Закончив, я выпрямилась на лавке. Я насытилась и хотела только одного — быть счастливой. Но помнила, что не могу, и понимала это, даже когда Телдару сказал:

— Видишь, Хал, к ней возвращается аппетит и рассудок.

Король наклонился вперед. Он сидел на деревянном троне, который стоял на помосте; трон украшали жемчужные и золотые спирали.

— Правда? — спросил он. — Ты хорошо себя чувствуешь?

«Телдару меня проклял. Он безумен. Он хочет использовать запретную силу, чтобы разрушить страну. Он тебе не друг».

— Да, — ответила я. — Хорошо.

 

Глава 21

Три дня я провела в одиночестве, сидя в комнате, которую мне выделили. На полках стояли разноцветные стеклянные бутылочки и маленькие резные шкатулки. Еще были две тряпичные лошади, такие потрепанные, что из них вылезала солома, и они не могли толком стоять на ногах.

— К твоему сведению, это была комната Ченн, — сказал Телдару, стоя в проходе. Наверное, он ожидал, что я испугаюсь или встревожусь. Я бы испугалась, будь это ночь. Но в открытые ставни светило солнце, играя на синем и красном стекле бутылок, а лошади улыбались кривыми улыбками. Я тоже улыбнулась и ответила:

— Хорошо.

Три дня я сидела в этой комнате одна. Я настежь открывала дверь и ставни даже ночью, когда воздух был холодным, как в начале зимы. Снаружи всегда кто-то был, сменяясь, как в карауле: должно быть, Телдару составил для стражников целое расписание. На них не было доспехов, но толстые шеи и мускулистые плечи выдавали в них солдат, а на боку висели короткие мечи. Поначалу они настораживались каждый раз, когда я появлялась в дверях. Я смотрела на них, а потом на двор провидцев. Туда я смотрела часто, и на другие каменные комнаты, прилипшие, как моя, к красной стене; смотрела на падающие листья, на голые ветви, на небеса. А в особенности на детей, собиравшихся у дверей и под деревьями. Два мальчика, две девочки — здесь, судя по всему, Телдару мне не соврал. Они стояли по одиночке или группой и тоже смотрели на меня; чаще всего это была Селера, хотя, по счастью, близко она не подходила. Она устраивала целое представление, нашептывая что-то другим; я видела ее взгляды и презрительную улыбку, но на лицах собеседников было нечто иное. Всем им, стражникам и ученикам, я демонстрировала вызывающую беспомощность. «Видите, — говорили мои глаза и прямое напряженное тело, — я не боюсь, но я без сил. Я не смогу быстро двигаться, даже если захочу».

Стражники в это поверили и постепенно начали расслабляться. Они прислонялись к стенам, мельком оглядывали меня из-под полуприкрытых век, и я думала: «Да, именно так вы и считаете. Что я буду стоять тут вечно».

Но я собиралась бежать.

Поначалу я была слишком усталой, чтобы об этом размышлять и строить планы. Я знала, что придумаю что-нибудь, когда смогу. Но прежде ко мне пришел Телдару.

В первые три дня он вообще не появлялся. Вместо него приходила молчаливая сгорбленная женщина, которая приносила еду и отводила меня (в сопровождении стражника) в темную вонючую уборную, которой мне разрешили пользоваться вместо ведерка. Я пыталась не думать о Телдару, но по ночам каждая стукнувшая ветка или проходящий страж становились им, вновь идущим ко мне.

Он пришел днем. Я только что поела и сидела за столом. (В комнате ничего не было — ни бумаг, ни перьев, ни чернил. Ничего, что могло бы помочь мне теперь, когда меня подводил голос). Я увидела, как он вышел из-за голых деревьев и идет по дороге из мелких белых камешков. На нем был темно-красный плащ, который он поддергивал каждые несколько шагов, чтобы тот не путался в ногах. Борл скакал рядом, высунув язык. Телдару кивнул стражу, а потом посмотрел на меня. Он не улыбнулся, и внутри меня все сжалось. Я знала, что означают его улыбки; его ровное, бесстрастное лицо могло означать что угодно.

— Хорошо, — сказал он, войдя в мою комнату. — Ты одета и поела. Можем идти.

— Куда? — Мне не хотелось говорить с ним, но я должна была знать.

— На урок истории. Время познакомиться с другими.

Я вышла на улицу, нервничая. Борл поднялся, широко расставил ноги и зарычал, показывая розово-черные пятнистые десны. Я щелкнула на него зубами.

— Хватит, — резко произнес Телдару, возможно, нам обоим. Он уже шел, и я скорее догнала его (Борл бежал позади, все еще низко рыча). Мы остановились у здания, гнездившегося в изгибе стены. В нем было два этажа и большая дверь. Перед входом росло высокое дерево, чьи ветви касались ставней верхних окон. Внутри был коридор, гладкие, неровные ступени и сумрак, из-за которого я замедлила шаг.

— Вверх, — сказал Телдару, взял меня за руку выше локтя и подтолкнул вперед, к лестнице, опасно перекошенной, стертой и исхоженной вдоль и поперек поколениями студентов-провидцев. Когда мы добрались до верхнего этажа, он положил руку мне на спину так, как когда мы выбирались из борделя, и постучал в зеленую дверь. Она открылась. К нам повернулись головы и глаза.

— Мастер Телдару. — Учителем была низкая полная женщина с седыми волосами, собранными в нескладный пучок. Я увидела высокий стол, полки с книгами, открытое окно, за которым было множество голых ветвей. Все четыре ученика сидели вокруг стола. Перед каждым лежали книги: тонкие, с большими яркими картинками у двух мальчиков и толстые с текстом у старших девочек. Рядом были листы бумаги, перья и чернила. У меня вспотели ладони, и я прижала их к платью.

— Мы вас не ждали! Но входите, конечно же. Мы только что повторяли двенадцать законов Палерической эры… — Ее черные глаза прыгали с Телдару на меня и обратно. Она явно не хотела таращиться, как ученики, но не могла устоять.

— О, — сказал Телдару. — Палерическая эра. Великолепно. — Я слышала в его голосе улыбку. Теплый, расслабленный тон, и ученики улыбнулись, хотя все, кроме Селеры, опустили глаза к книгам или рукам. — Простите за вторжение, но я привел к вам новичка. Наверняка вы видели ее во дворе. — Я подумала, что он тоже мог наблюдать, как они разглядывали меня и шептались. «Теперь я одна из них», подумала я, ощутив рвение и еще один укол страха.

— Ее зовут Нола. Ее сила так велика, что какое-то время она болела, но теперь поправилась. Вместе с вами она будет изучать историю.

Пауза. Младший мальчик поерзал на стуле. Селера накрутила на указательный палец длинный светлый локон.

— Только историю? — спросила учительница.

— Да. — Он погладил мою спину. Мне хотелось вывернуться и закричать: «Как? Теперь, когда я, наконец, здесь, ты не разрешишь мне учиться вместе с остальными?» Вместо этого я медленно краснела, чувствуя движение его пальцев.

— Как я уже говорил, она очень сильная. На самом деле, она и сама могла бы обучать вас кое-каким дисциплинам. — Он сдавленно усмехнулся, что было похоже на ворчание Борла. — Так что учить Нолу прорицанию буду я.

Селера перестала играть волосами. Ее изумрудные глаза округлились. Я ощутила триумф, уничтожающий все остальное, и чуть улыбнулась ей.

— Оставляю ее вам. Госпожа Кет, вы не могли бы выйти со мной на пару минут?

— Конечно. Дети, запишите законы восемь и двенадцать, не заглядывая в текст.

Она вышла вместе с ним.

Я подошла к столу. Под него был задвинут еще один стул; я вытащила его и села между Селерой и младшим мальчиком.

— Как вас зовут? — спросила я, взяв перо и бумагу. Мой голос был ровным, но сердце колотилось изо всех сил. Возможно, мои руки тоже задрожат, и я пролью чернила, размазав их так, что никто не сможет прочесть ни слова.

— Кажется, госпожа Кет велела нам писать. — Селера сердито посмотрела на учеников. Мальчики отвернулись, а девочка взглянула на нее с глубоким равнодушием.

— Да, — сказала я и окунула перо в чернильницу Селеры.

Я знала, что напишу при первой же возможности. В последние дни я не раз повторяла эти слова:

«Я пленница Телдару. Он использует прорицание для зла и проклял меня, чтобы я никому не рассказала. Передайте это королю. Прошу, помогите мне».

Я не ожидала, что мне поверят, но надеялась, что они приведут короля Халдрина. Я бы написала больше, однако сейчас должна была сделать все, чтобы он просто пришел.

Я опустила перо, сознавая, что все сейчас смотрят на меня. Моя рука задвигалась, и на бумаге возникли буквы, темные и влажные.

Телдару Телдару Телдару Телдару

Селера хихикнула.

Телдару Тел

— Что ж. Кажется, особая ученица мастера Телдару хочет узнать у него не только законы прорицания.

Я отложила перо. Свернула бумагу пополам, потом еще раз. «Конечно, — думала я, чувствуя уже знакомое онемение. — Конечно, он подумал и об этом: он ведь должен был убрать от меня всё…» В онемении чувствовался теплый пульс, воспоминания о другом Пути, которого я не знала до того, как он исчез. На миг я опустила голову, спрятав лицо за чистыми волосами.

— Ну ладно, — сказала другая девочка рядом с Селерой. Всю ее покрывали веснушки (даже руки), глаза были серыми, а тонкие волосы — каштановыми. Она выглядела нескладной, лет четырнадцати, но казалась старше; много округлых углов без плавности и изгибов. — Меня зовут Грасни. — Она кивнула так, словно мы только что заключили деловой договор. Я кивнула в ответ.

— Грасни нудная и докучливая, — сказала Селера. — Вы с ней быстро сойдетесь.

— Кажется, госпожа Кет велела нам писать, — сказала Грасни высоким ворчливым голосом, подражая Селере. Та нахмурилась, мальчик слева от меня поежился, но тут вернулась госпожа Кет, и мы склонились над бумагой.

«Восьмой закон Палерической эры», написала я, и знакомое онемение сменилось знакомой болью.

Этой ночью я сбежала.

* * *

Под накидкой я спрятала самую большую стеклянную бутылочку. Тяжелую, с широким и толстым основанием. Кроме того, она была красной, и это казалось важным, хотя в темноте я не видела цвета.

— Помогите… господин стражник. Помогите, — проговорила я тонким и слабым голосом, прислонясь к дверному проему и пряча обе руки под накидкой, словно у меня болел живот.

За дверью стояла темнота. Среди черных ветвей виднелись звезды, но луны не было. Я видела только белый пар своего дыхания.

— В чем дело? — Он тоже был темным, хотя по мере приближения я заметила серебристый блеск его глаз. Вопреки обычаю, заведенному Телдару, у стражника была борода. Я немного пожалела о том, что собиралась сделать.

— Мне плохо. — Я рыгнула — болезненный звук, который не вызвал рвоты, но был убедителен. — Мне надо… — Я согнулась пополам.

— Ладно, ладно, — поспешно сказал он. — Я тебя отведу.

Я поплелась за ним к его посту. Он поднял фонарь (довольно слабый) и довел меня до уборной. Войдя внутрь и захлопнув за собой дверь, я подумала, что ночью здесь воняет не так сильно.

В ожидании я выпрямилась у стены. В поднятой руке была бутылка. Я считала удары сердца — двадцать, — прежде чем стражник постучал.

— Давай, — сказал он. — Выходи.

Еще пятнадцать ударов.

— Эй… Нола. Выходи, или войду я.

Еще пять, и дверь приоткрылась. К счастью, он не распахнул ее настежь, поскольку за ней стояла я, а чтобы мой план сработал, страж должен был проявить осторожность. Я испытала облегчение и сожаление, ясное, внезапное, глупое — вот он, прямо передо мной, его голова и шея, — и изо всех сил стукнула его бутылкой.

Он упал на живот, удивленно застонав. Когда я переступила через него, он попытался перевернуться на бок, но я ударила его ногой по лбу, и он вновь упал. Я выскочила наружу и бросилась во тьму между деревьями. Я бежала так, словно бегала здесь прежде, перепрыгивая через корни и скользя по хрустящей траве, направляясь к башне, мерцавшей красно-оранжевым светом. Я слышала только собственные шаги — никто не кричал, никто меня не преследовал.

У двойных дверей башни я замерла. Прислонилась к камню, делая долгие, постепенно затихающие выдохи. «Думай. Думай. Эта часть будет сложнее…»

Открыв двери, я увидела коридор с факелами на стенах. Ни единого охранника. Я вошла, закрыла за собой двери и направилась вперед — быстро, но не слишком. Я немного помнила это место и знала, что в конце коридора будет лестница, потом еще несколько дверей и стражник. Так оно и оказалось. Я встала, глядя на него. «Думай, Нола, думай…»

Я вбежала в яркое помещение. Он увидел меня почти сразу и выпрямился, хотя меч не вынул.

— Вы должны идти! — закричала я. — Стражник во дворе прорицателей!.. На него напали!

Мгновение он смотрел на меня, а потом побежал туда, откуда пришла я. Я открыла дверь и слетела по длинной лестнице на улицу. После башни здесь казалось очень темно, а я бежала быстро; несколько раз я поскользнулась и чуть не упала, неуклюже взмахнув руками. Внизу стояли группы людей, но я пробежала мимо них и мимо стражников, сгрудившихся у телеги в главных воротах. Мои туфли стучали по мостовой. Я мчалась по аллее, отходящей от главной улицы. Она была узкой, сырой и темной, поэтому я замедлила бег и пошла вдоль грубой деревянной стены. Аллея сворачивала вниз.

«Да, — думала я, — уведи меня от него, уведи меня на улицу, которую я знаю, туда, где бордель, чтобы я нашла Бардрема. Мы покинем город вместе, и однажды, когда состаримся, он напишет об этом стихотворение…»

Впереди замерцал свет. Я ускорила шаг, сжимая руки, чтобы согреться. Там, где аллея выходила на улицу, стучали копыта пони. Я выглянула за угол и увидела замок, возвышавшийся надо мной на фоне небес. Я смотрела на башни дворцовых ворот, на стены, и думала: «Нет, это невозможно, я же бежала вниз, отсюда…»

На этот раз я пошла по главной дороге. Опять вниз, оглядываясь через плечо до тех пор, пока могла разглядеть черные тени флагов на воротах. Я подышала на ладони и обняла себя. Навстречу шла женщина с коромыслом и двумя ведрами, и я отошла в сторону, чтобы ее пропустить. Когда она прошла, и я вернулась на середину улицы, замок был прямо передо мной.

Я остановилась. Все передо мной плыло, словно я начинала погружаться в видения. Пошатнувшись, я развернулась назад и вновь увидела замок — зеркальный и настоящий, или может ни тот, ни другой? С обеих сторон ко мне шли люди. Четверо стражников, а впереди — тот, кого я ударила. Его левый глаз полностью заплыл. Я вертелась на месте, но бежать было некуда. И даже если бы было, у меня слишком кружилась голова.

— Нола, — тихо сказал бородатый, когда другие за его спиной остановились. Он так крепко взял меня за плечи, что я вскрикнула. Его рот почти касался моего уха. — Он предупреждал, что с тобой будет непросто.

— Нет. — Прошептала я и попыталась вывернуться из его больших рук, но тщетно. Не только потому, что он крепко держал меня; замок был там, где его быть не должно. Повсюду.

— Идем назад, безумная девица, — сказал он. — Мастер Телдару ждет.

* * *

Он не приходил до рассвета.

Я услышала его после долгих часов тишины. Это стало облегчением: его шаги, его голос, что-то говорящий стражнику у двери. Я села на краю кровати, взяв одну из тряпичных лошадей. Подумала о Ченн.

На этот раз вместе с ним вошел Борл. Телдару держал фонарь, чей свет отражался от его поясной пряжки и оскаленных зубов пса. В его пасти что-то было, что-то металлическое. Они остановились в дверном проеме и посмотрели на меня.

— Что ж, Нола, — наконец, сказал Телдару. Мышцы моих рук, обхвативших лошадь, болели, но я только крепче сжала ее. — Ты все еще не ценишь того, что я для тебя сделал. Ты пытаешься бросить мне вызов, хотя я обещал снять проклятие, если ты подчинишься. — Он шагнул ко мне, и я отпрянула. — И ты, очевидно, не слишком в него поверила. Ты никогда меня не оставишь. Я связал твои Пути так, чтобы это стало истиной. Возможно, теперь ты поняла? Можешь пытаться сбежать, но твои ноги всегда приведут тебя обратно ко мне.

Я вспомнила аллею и замок, ждавший с обоих концов улицы. Меня затошнило.

— И все же, — продолжил он, — хоть ты и непослушная, я кое-что тебе принес. То, чего тебе может не хватать.

Между пальцев он держал нечто маленькое и бледное. Он бросил это на кровать, и я, сама того не желая, протянула руку. Бумага. Маленький листок, сморщенный по линиям сгиба, теперь был раскрыт.

— Помнишь это? Ты должна: это было в твоем платье, том, розовом, в котором ты сюда пришла. Помнишь?

«Ты просто красавица помоги!»

Я кивнула.

Он свистнул, и ко мне подошел Борл. Он разжал челюсти, и металлическая вещь, которую он нес, упала.

— А это, моя дорогая? Это ты помнишь? — Я взглянула. Я знала, но не понимала, и ждала, не в силах пошевелиться. — Давай, — сказал он. — Подними.

Нож Бардрема, тот маленький кухонный нож, которым он поклялся убить убийцу Ченн. Тот, над которым я посмеялась, думая о черных беспокойных глазах Орло и его широких плечах. Я подняла его, повертела в руках и увидела на стали темные полосы.

— Он тоже бросил мне вызов, этот твой Бардрем. — Телдару покачал головой, улыбаясь. — Закричал «Орло!» и бросился на меня, но слишком поздно.

Мое дыхание прервалось.

— Ты его убил, — сказала я. Кровь на клинке размазалась под моими пальцами.

— Нет. Зачем совершать такую глупость? Он жив. Но если ты сделаешь глупость и попытаешься вновь от меня сбежать, он умрет. Умрет, Нола. Понимаешь?

Я не кивнула, ничего не ответила, но он склонился ко мне и произнес:

— Вот и хорошо. — Забрал нож из моих рук. — Будем считать, что мы закончили с глупостями.

Он провел большим пальцем по моей щеке и по лбу. Склонился еще ближе и прошептал: «Спокойной ночи», коснувшись губами моих волос. Борл ворчал у двери.

Он оставил дверь открытой. Я смотрела туда, в пустоту, пока на пороге, через несколько минут или часов, не появился кто-то другой.

— Можно войти?

Я моргнула и услышала собственное «да».

Передо мной стояла Грасни. Ее веснушчатые руки мяли большое коричневое платье.

— Я слышала… — начала она и прочистила горло. — Вчера вечером мы все слышали о той суматохе с тобой и стражником. Никто нам не говорил, что произошло, и я не собираюсь тебя расспрашивать — просто хочу сказать, что мне жаль. Тебе, наверное, здесь грустно и одиноко. Я знаю, каково это, поэтому решила сделать тебе подарок.

Она положила что-то на кровать, туда, куда Телдару бросил записку. Я вытянула руку и почувствовала холодный металл.

— Это для волос, — поспешно сказала она, когда я взяла из кучки пару бронзовых заколок с бабочками и положила на ладонь. — Мне показалось, что они тебя немного повеселят. Их подарил мне брат, а я по нему очень скучала, когда только сюда пришла. Из моих волос они всегда выпадают, но твои гораздо красивее, а вчера в классе они все время падали тебе на глаза, вот я и подумала, что тебе они пригодятся больше. — Она глубоко вдохнула и выдохнула.

Я посмотрела на нее.

— Спасибо, — ответила я тихо, чтобы скрыть в голосе дрожь. — Поможешь?

Она собрала толстую прядь моих волос, отвела ото лба, искусно завернула ее и заколола булавкой. Она проделала это еще трижды, потом отошла и склонила голову набок.

— Ну, — сказала она, — выглядишь ты очень мило. Селера будет ревновать.

Она улыбнулась, и несмотря на записку, нож и дорогу, которая никогда меня отсюда не уведет, я улыбнулась в ответ.

 

Глава 22

Иногда я смотрю на бумаги перед собой и удивляюсь. Я должна к ним привыкнуть, привыкнуть к руке, которая держит перо и чертит формы — отражения моих мыслей. Слова, тысячи слов, и ни одного лживого. Каждое «Телдару» намеренное.

Интересно, что желание произносить правдивые слова значительно слабее, чем желание писать их. После той первой попытки я никогда ничего не писала, кроме уроков, но речь изливалась из меня каждый раз, когда об этом кто-то просил. Я страшно устала себя слушать.

А теперь? В камине разгорелся огонь, я только что поела, не устала, животные и младенец спят — что дальше?

Полагаю, то, что кажется смешным и пугающим одновременно.

Я привыкла.

* * *

Я привыкла почти ко всем сторонам своего заключения. Отчасти потому, что Телдару (к моему большому удивлению) был далеко, вел себя отстраненно, и я начала наслаждаться жизнью. А кроме того, вы можете привыкнуть ко всему, если у вас нет выбора.

Шли годы. В обществе Телдару держал меня рядом, но почти никогда не приходил один, и мне было так легко, что я не задавала вопросов.

— Не думай, что я о тебе забыл, — сказал он мне однажды. Мы прогуливались вокруг пруда; как обычно, я чувствовала на себе взгляды учеников, открытые или косые, любопытные, злобные или восхищенные. Привыкнуть к этому было нетрудно. — Я не забыл, что мы должны сделать. Просто есть вещи, которые я сперва должен попробовать один. Планы надо строить внимательно и осторожно.

— А ты не можешь быть внимательным и осторожным, если рядом я? — Тогда мне было около семнадцати. О пышных кудрях Селеры я могла только мечтать, но отрастила такие же длинные волосы — густые, рыже-золотистые, они рождали в ней ревность.

— Нет, госпожа Чаровница, не могу. — С улыбкой он наклонился ко мне.

Грасни, должно быть, сказала Селере: «Наверняка он так повернулся, чтобы лучше тебя видеть. Точно, Лера: его пальцы шевельнулись! Он шлет тебе тайное послание!»

— Скоро твое время придет, — сказал он мне. — Не сейчас, но скоро.

Я привыкла это слышать, но не верила. В конце концов, шли годы. Какие бы отвратительные опыты он не ставил, возможно, они ему не удавались; возможно, он понял, что его мечты несбыточны, и просто не хотел в этом признаться.

Мне было хорошо. Люди мне завидовали. Страх, отвращение и злость остались в воспоминаниях. Я дружила с Грасни. Бутылочки и игрушки Ченн, даже записка Бардрема — я смотрела на них, но не думала. Короля Халдрина я видела редко, но когда он приходил в школу, то всегда обращал на меня особое внимание. Обо мне спрашивает король Сарсеная! В его королевстве был мир, мир и процветание. Возможно, Телдару забыл. Наверняка.

Я умудрилась привыкнуть к прорицанию, измененному проклятием, и он редко просил меня его использовать. Я боялась, что он заставит меня прорицать при дворе, но мои опасения не оправдались. Он велел обучать новичков (со временем их становилось все больше), а иногда приводил стражника или посудомойку, и восторг от прорицания уменьшал горечь от лживых слов. Это были невинные слова — так я себе говорила. Слова триумфа, когда я видела поражение; слова печали, когда видела радость. Мелочи, думала я, если вообще об этом думала. Ничего, что могло бы изменить глобальный Узор.

Но однажды весенним вечером ко мне пришла Грасни и попросила прорицать для нее.

Селера делала это годами. Это была игра, в которую она играла, не понимая правил, потому что ей нравилось, как в тот первый раз, когда я была безумной девочкой, рассказавшей ей о светловолосых детях с черными глазами. Она никогда не предупреждала о своем приходе — просто появлялась у дверей. Если со мной кто-то был (что случалось редко), она прогоняла их властным словом и взмахом красивой руки.

Она не сразу просила меня прорицать. Нет, сперва она должна была поговорить о Телдару.

— Вчера он меня поцеловал. На кухне. Расплел мои волосы, обернул ими ладони и понюхал.

— Как мило, Селера.

— Вчера вечером он уложил меня на траву, развязал лиф и целовал грудь.

— И она ему понравилась?

— Наконец, наконец-то, Нола! Он разбудил меня нежным поцелуем и был во мне; он двигался так медленно…

— Да, да, это замечательно, только не надо подробностей.

В тот последний раз я быстро потеряла терпение, но в других случаях все происходило дольше. Это была часть игры: Селера болтала о том, как именно он ее любил — в каком кресле, у какого дерева, — и ждала, когда я начну огрызаться. Я всегда это делала, вопреки решению, которое принимала, когда она входила в комнату. Я говорила себе, что огрызаюсь, потому что она невыносима, но за гневными словами было нечто другое, другие слои. Однажды я швырнула в нее бутылку, и она расхохоталась. Когда она ушла, я расплакалась и порезала пальцы о синие осколки, собирая их с пола.

После того, как она добивалась желаемого, огорчив или разозлив меня, Селера прислонялась к спинке стула (она всегда садилась на стул) и открывала крышку стола, где лежали мои восковые палочки и банки с зерном. Она мило улыбалась, пока я на нее смотрела, и мы обе не двигались, зная, что будет дальше.

— А теперь, Нола, прорицай для меня. Скажи, что меня ждет.

Она понятия не имела, почему я не могла ей отказать. Возможно, она думала, что я попросту на это не способна. А может, она вообще об этом не думала. Важно было лишь то, что она получала желаемое.

К этому я не могла привыкнуть. Каждый раз, когда я брала банку с зерном или воск, все внутри меня сжималось. Иногда мои руки дрожали, и она никогда не упускала возможности обратить на это внимание.

— Приятно видеть, что тебя так и переполняет желание прорицать.

— Переполняет старая свинина, которой мы ужинали.

Единственным утешением было то, что хотя слова, которые я ей говорила, были светлыми и приятными, видела я только тьму. Игранзи и Телдару учили меня рассказывать о самых сильных образах, если их было много, и я не знала, какой подходит больше. Но в видениях о Селере не было разницы — как я могла выбирать? Череп, огонь, наводнение, глаза с кровавыми слезами…

В них не было ни младенцев, ни музыкальных шкатулок, ни лебедей, но именно об этом я рассказывала своим проклятым голосом и внутренне улыбалась, думая о своих истинных видениях. Улыбалась, хотя сейчас меня передергивает от этих воспоминаний.

* * *

Тем весенним вечером, когда пришла Грасни, Селера уже уходила.

— Сегодня она великолепна, — сказала Селера, махнув на меня рукой. — Наверняка она расскажет тебе что-нибудь впечатляющее, если ты осмелишься попросить.

Я фыркнула. Грасни никогда не пришла бы ко мне ради прорицания. Она считала, что провидец не должен просить о том, чтобы кто-то смотрел его Узор: так говорили наши учителя, объясняя важность чистоты видения и сохранения силы. Селере нравилось нарушать правила. То, что Телдару знал об этом и даже поощрял, делало нарушения еще слаще.

Грасни верила, что видящий и видения должны быть отделены друг от друга. Она утверждала, что не хочет знать, куда ведет ее Путь. Она делала выговоры молодым ученикам, если мы находили их с кастрюлями воды и шариками воска, украденными из классной комнаты или из наших столов.

— Я знаю, что вы собираетесь сделать, — говорила она своим мягким, ворчливым голосом, а они съеживались при виде нас. — Но вы не должны. Все, что вам требуется знать о своем Пути, это то, что вы прорицаете другим людям. Вы отдаете, а не берете. Вы слишком важны. Понятно?

Селера брала. И просила меня ей помогать. Грасни никогда так не делала. До того вечера.

Но прежде она спросила:

— Почему ты все время ее пускаешь?

Селера ушла, оставив после себя аромат духов, которые отец присылал ей в крошечных пузырьках из далекой страны, где не было дождей. Духи пахли как срезанные и подгнившие цветы. После прорицания, когда все мои чувства обострялись, запах казался невыносимым.

— Она меня развлекает, — ответила я, едва ворочая языком.

Сегодняшние видения были беспорядочны, как всегда: отрубленная рука с изумрудами вместо ногтей; волк с кошкой в зубах. «Яблоня, — сказала я. — Женщина, танцующая у реки».

Я ждала от Грасни уже привычных резких и насмешливых комментариев, но она молчала. Она села, потом встала, подошла к кровати и вернулась к окну. Она смотрела на листья в лунном свете — после долгой, морозной зимы все они, наконец, раскрылись, — а потом вернулась к кровати. Я наблюдала за ней, вновь поражаясь тому, как плохо сидит на ней одежда. Она была цветущей молодой женщиной — тогда нам исполнилось девятнадцать, — но ее платья были слишком большими и бесформенными. (Однажды Селера сказала, чтобы она прекратила воровать из замка занавески). Глядя на Грасни, я всегда начинала чувствовать себя лучше, хотя из-за этого мне было стыдно.

— Грасни, перестань ходить туда-сюда.

Она развернулась; ее платье приподнялось и медленно опустилось.

— Извини. Я просто…

Прежде я никогда не видела, чтобы она не могла найти слов.

— Грасни, что?

Она подняла веснушчатую руку и закрыла ладонью глаза.

— Я хочу, чтобы ты для меня прорицала.

Я засмеялась, она — нет.

— Нола. — Она все еще не опускала руку, закрывая все, кроме рта. — Не усложняй еще больше.

— Я… ладно. Это… — Теперь мне было трудно подобрать слова, а в животе стало холодно и тяжело. — Это как-то связано с твоим братом? — Я знала, что он присоединился к группе повстанцев в северном Лорселланде, чьи правители запрещали народу прорицать и даже говорить об этом. Грасни рассказывала мне о вещах, о которых иначе я бы не узнала: о политике, несправедливости, насилии и скандалах за нашими стенами.

— Нет, это… — Она опустила руку. Ее глаза сияли, но не от смеха — от голода, который делает людей беспомощными и жадными. — Кое о ком другом — об одном стражнике. Силдио.

— Мужчина. — Мой голос оказался жестче, чем я ожидала, но внутри все похолодело. Я без зазрения совести использовала свои проклятые глаза и слова, прорицая для Селеры и других людей, которых я не знала и о которых не беспокоилась, но Грасни? — Ты хочешь, чтобы я смотрела твой Узор и Путь из-за мужчины?

— Знаю, я тебе даже не намекнула, никогда о нем с тобой не говорила, но мне было слишком стыдно; меня волнуют серьезные вещи, я сильнее, умнее, чем все это — но на самом деле нет, Нола. — Она глубоко вздохнула и подняла глаза к потолку. — Пожалуйста, не смотри на меня так, словно я отрастила хвост. Не заставляй меня еще и клыки отращивать. Тогда я начну говорить глупости, и…

— Подумай об этом, — сказала я. — Подумай о правиле, которое ты нарушаешь и о котором всегда напоминаешь детям. «Вы для этого слишком важны» — помнишь?

— Когда это ты беспокоилась о правилах?

— Речь не обо мне! Речь о тебе, о том, что важно для тебя! А кроме того, ты всегда высмеивала девушек, которые приходили к тебе и спрашивали о любви.

Она улыбнулась так, как я никогда раньше не видела — едва заметно и осторожно.

— Что ж, теперь пришла твоя очередь смеяться.

— Грасни, пожалуйста! — Еще одна мольба, хотя я понимала, что толку от этого не будет.

Из складок широкого платья она вынула медное зеркало. Оно было маленьким (уместилось на ладони). Десять лет назад Грасни привезла его сюда из дома. С ним она прорицала в свой первый раз, когда об этом попросил ее брат (у него не было дара, но он отчаянно его хотел). Она передала мне зеркало, и я его взяла. Провела пальцами по краям и, несмотря на страх, ощутила живое предвкушение.

— Скажи мне, Нола, — произнесла Грасни. — Скажи, куда приведет меня Путь.

* * *

После Селеры образы Грасни были яркими. Цветы ликаса и водопад, улыбающаяся женщина и толстые пальцы младенца. Здесь были тени, но лишь по краям.

Когда яркость ушла, я подняла глаза. Грасни прислонилась к стене. Она была бледной; темно-красные и коричневые веснушки выглядели серо-синими. На коже плясали и другие пятна, остатки моего видения, которые скоро должны были исчезнуть вместе с головокружением. Я хотела улыбнуться, попыталась, но ничего не вышло.

«Ты будешь счастлива».

— Я видела море теней. Грозовые облака и молнии.

Ее плечи опустились.

«Ты обрежешь волосы: они будут короткими, кудрявыми, и тебе это пойдет».

— Пустая колыбель.

«О нет. Пустая колыбель? Она никогда в это не поверит, решит, что я преувеличиваю, чтобы над ней посмеяться». Но она отвернулась. «Нет, это неверные слова, это ложь».

Как правда могла так громко звучать у меня в голове и не вырываться наружу? Где пути, которые он изменил и обрезал? Я должна была их найти. Я потянулась внутрь, чтобы увидеть, почувствовать, но там не было ничего, кроме белой боли. Это происходило при всех моих попытках, и я останавливалась — до сегодняшнего дня. Но теперь это было важно: она — мой друг.

— Море теней, — Грасни вновь улыбалась. Эту улыбку я знала: ее кривая «ну конечно». — Кажется, я поняла, где это. Обещаешь меня там навестить?

— Грасни, — сказала я, — прости, — хотя она все равно не понимала, что я имею в виду.

А потом с внезапностью, уничтожившей головную боль, я поняла, что должна сделать.

— Теперь моя очередь.

Она нахмурилась.

Я встала, подошла к ней и вложила в руки зеркало.

— Возьми. Посмотри мой Узор, как я смотрела твой. С того самого утра, как ты пришла ко мне с бабочками-заколками, мы все делали вместе. — Мое возбуждение было как ветер, вырывавший слова изо рта. Почему я не подумала об этом раньше? Почему? Неужели я стала такой ленивой и довольной лишь потому, что жила в замке (а не в борделе и тем более не дома), потому, что у меня был друг, а король знал мое имя? Потому, что я тоже не хотела нарушать правила прорицания?

«Нет, — сказала я себе, сжимая дрожащие руки, словно это могло меня успокоить, — просто время еще не пришло. Грасни должна была показать этот Путь, и сегодня она это сделала. Все идет, как должно, и я рада».

— Я скажу тебе то, что говорила детям, — ответила Грасни. — Ты отдаешь, а не берешь. Не делай этого только потому, что так сделала я.

— Нет, это не поэтому. Правда, я хочу, чтобы ты посмотрела. Мне нужно. Пожалуйста, Грасни. — Опять эти слова. Я затаила дыхание.

Она долго не сводила с меня глаз. В тишине пела птица. Скоро в молодой траве появятся яичные скорлупы, а иногда и сами птенцы, выпавшие из гнезда прежде, чем их крылья успели вырасти.

— Дело не в мужчине? — наконец, спросила она. — Потому что хотя бы у одной из нас должны быть возвышенные мысли.

Она хотела, чтобы я посмеялась.

— Может быть, — сказала я. — Не знаю.

Она кивнула. Еще раз взглянула на меня серо-карими глазами и села на стул, держа зеркало в левой руке.

— Скажи мне. — Так странно было говорить эти слова. Даже их звучание было необычным. Я часто слышала их, но теперь они казались мне новыми. — Скажи, что меня ждет.

Она склонила голову. Я видела ее глаза: зеркало было маленьким и таким старым, что отражение кривилось и расплывалось. Я отошла. Голова кружилась сильнее. Ноги уперлись в кровать, и я резко села. Прежде только Телдару делал это для меня (со мной), и я не могла сказать об этом Грасни. Я не могла сказать ей ничего важного — но может быть, теперь она увидит? Может, мне не понадобится голос, перо, чернила и бумага. Я вцепилась пальцами в грубую гриву тряпичной лошади и ждала, когда она поднимет глаза.

Когда она посмотрела на меня, ее глаза были черными. Я не ожидала, что удивлюсь — так было всегда, когда провидцы погружались в видения. Но Грасни видела Иной мир — мой, — и я с шумом выдохнула, отодвигаясь. Она смотрела на меня; шуршали листья, пела ночная птица, а мое сердце стучало в надежде, заглушая любые звуки. Она не двигалась, пока черный цвет не ушел, сменившись карим, и мигнула. Ее рот раскрылся, ноги вздрогнули, и зеркало выпало, звонко ударившись о пол.

— Грасни? — Мой голос сорвался.

Она облизала губы. Я подумала, что ей надо попить из кувшина у кровати, но не могла шевельнуться.

— Скала, — произнесла она хриплым шепотом. — Скала с торчащими ветвями, обожженными, черными и голыми. Не знаю, где я была. Это не твое прошлое и не твое будущее. Это… сейчас? — Она встала, но не выпрямилась; ее спина была сгорблена, как у старухи.

Я тоже встала и бросилась к ней. Старуха и пьяная — прекрасная пара.

— Ты кого-нибудь видела? — спросила я. — Кого-нибудь живого? Ты поняла, что… — Но слова застряли в горле, слишком близкие к невыразимой истине. Я протянула руки, но не успела ее коснуться: она попятилась назад.

— Что с тобой такое? — воскликнула она, повернулась и выбежала прочь. Я едва успела заметить ее слезы.

«Теперь никогда не будет, как раньше», подумала я и была права.

 

Глава 23

Грасни вернулась в мою комнату неделю спустя. Стоял сырой весенний вечер, и она замерла в дверях.

— Ты промокла, — сказала я, стараясь говорить обычным голосом. Я страшно скучала, но не хотела, чтобы она это слышала. — У тебя волосы прилипли к шее. И на пол натекло… Грасни, заходи. Посиди со мной.

Она не смотрела на меня во время занятий по истории, не смотрела, когда мы объясняли инструменты видения «малышам» (как мы называли младших учеников), и не смотрела сейчас.

— Я не могу спать, — сказала она хриплым, чужим голосом. — Боюсь, что если усну, увижу это место. Но я все равно его вижу, даже когда не сплю. Оно здесь, в голове.

— Ты же знаешь, такое иногда бывает с сильными видениями. Нужно несколько дней…

— Я рассказала госпоже Кет. — Теперь она смотрела на меня. Ее глаза блестели. «Опять слезы? — подумала я, и мое зрение помутнело от ярости и страха. — Телдару, я тебя убью».

— Я должна была, Нола. Прости. Я думала, это меня немного отвлечет, ослабит образ, если я им поделюсь. Но нет.

— Зайди, — сказала я, хотя вряд ли этого хотела. Что я могла сказать? «То, что ты видела, сделал Телдару» превратится в «Дождь полезен для цветов».

— Нет. — Она уже поворачивалась. От ветра пламя в моем очаге метнулось в сторону, а босые ноги обрызгал дождь.

— Ты пять лет была моим другом, — сказала я. Я повторяла эти слова, сидя в одиночестве. — Я тот же самый человек, и неважно, что ты видела. — Я прерывисто вздохнула. — Кто еще поможет мне бороться с Селерой? Ты единственная, кто это умеет.

Грасни почти улыбнулась — или мне хотелось так думать. Она медлила, стоя между дождем и огнем очага. Потом покачала головой, сказала:

— Нет. Прости, Нола. Я не могу, — и убежала. Опять.

Позже тем вечером до меня дошло: надо было спросить о реакции госпожи Кет, что она сказала или сделала. Но долго размышлять об этом не пришлось — на следующий день ко мне пришел Телдару.

— Идем, — сказал он. Он был там, где прошлым вечером стояла Грасни. Сейчас светило солнце. Всё (его волосы, листья, небеса у него за спиной) было ярким. Я смотрела на него и не шевелилась.

— Вставай, Нола, или я позову Селеру и велю ей идти с нами.

— Да закончится твой Путь в муках, — любезно сказала я, — и поскорее. — Потом встала, потянулась и наклонилась за туфлями.

— Тебе нужна обувь покрепче, — сказал он. — Идти далеко.

* * *

Телдару надел одну из своих лучших рубашек, темно-синюю, с вышитыми серебряной и золотой нитью спиральными узорами. Плащ был золотистым и словно пульсировал под лучами солнца. Справа от него шел Борл. Таким был великий Телдару, которого прекрасно знали в городе. Я видела, как люди таращатся на него и шепчутся между собой. Группа девушек у колодца завизжала. Телдару замер, повернулся к ним, и они сгрудились, вцепившись друг в друга. Он вытащил из-под плаща тонкую ветвь ликаса и протянул одной из девушек в центре — невысокой, полной, с гладкими коричневыми волосами и блестящей от пота кожей. «Госпожа», произнес он звучным голосом и улыбнулся, когда она взяла ветку и поднесла бело-розовые цветы к лицу. Идеальная улыбка «я только твой».

Мы отошли, и девушки сразу начали шептаться. Я обернулась; теперь они смотрели на меня, и все во мне наполнилось гордостью и стыдом.

— Значит, ты всегда носишь с собой цветы, — сказала я. — На всякий случай.

— Да, — ответил он, улыбаясь уже кому-то другому.

На широкой дороге в восточной части города, где жили богатые купцы, к нам подбежал маленький мальчик и подарил цветок. Телдару приколол его к плащу. В нижнем городе, где жили бедняки, на узких грязных улицах, пахнувших гнилью и помойками, о чем я хорошо помнила, было много детей. Он давал монеты каждому, даже когда из переулков и домов начали сбегаться другие, крича от восторга и протягивая грязные руки.

— А мне, о высокочтимый мастер Телдару? — сказала я, соединяя ладони в чашу. Дети остались позади. Он не ответил, быстро шагая к выцветшим палаткам городского рынка. Добравшись до ларьков (я едва поспевала, стараясь беречь дыхание), он замедлил ход и взял меня за руку.

— Посмотри, Нола. Что ты видишь?

Рваные ткани палаток, выгоревшие старые доски, на которых лежит соленая рыба или фрукты: бледный ликас, собранный слишком рано, незнакомые алые плоды. Женщины в таких же изношенных платьях; их лица под ярко-зелеными и оранжевыми платками. Как у Игранзи.

Он видел, куда я смотрю.

— Белакаонская одежда, — сказал он. — Да. И белакаонские фрукты. Я сделал так, чтобы даже самые бедные наши граждане могли купить вещи, которые ценятся богатыми сарсенайцами.

Хихикающие девушки у колодца носили в волосах драгоценные камни, вспомнила я. Их талии украшали ленты из яркого материала.

— Белакао, — сказал он, ни к кому не обращаясь. Я похолодела. «Он ничего не забыл, — подумала я. — Все эти годы он планировал, и я понятия не имею, что происходит за пределами школы».

— Так ты это хотел показать? — спросила я. — Платки и фрукты? Как ты любезничаешь с девушками и щедр с детьми бедняков?

Он взглянул на меня. Одного с ним роста, я будто уменьшилась под его взглядом, став девочкой, которая смотрела на него снизу вверх.

— Отчасти. Ты видишь, что все эти годы я не сидел без дела, и Белакао стал ближе. А он должен стать ближе, прежде чем мы его сокрушим. — Он покачал головой и улыбнулся. — Но есть кое-что еще. У нас много дел.

Он быстро увел меня с рынка. Если я отставала, Борл рычал и покусывал меня за ноги. Я так старалась избежать его челюстей, что едва замечала, куда мы идем. Только когда Телдару резко остановился, и мне пришлось отойти, чтобы с ним не столкнуться, я подняла голову.

Мы были у городских ворот. Восточные ворота с большими резными дверьми и круглыми башнями с коническими верхушками, над которыми хлопали зеленые флаги. Они нравились мне больше, чем серебристые, висевшие на южных воротах. Со дня прибытия в замок я проходила через них раз в год, на празднике Пути Раниора. В тот день конца лета весь город словно вымирал. Ребенком я никогда не участвовала в процессии. Хозяйка не позволяла уходить из борделя — во время праздника дела шли в гору.

Стражи на башнях приветствовали Телдару, и мы вышли на дорогу, которая вилась подобно ленте или змее, как видение Иного мира. Но это была настоящая дорога, мощеная булыжником, забитая телегами и людьми. Мы шли между ними, а они смотрели на нас и шептались. Скоро их стало меньше. Теперь дорога бежала между деревьями и холмами под пустым небом.

— Ты понимаешь, куда мы идем?

— Да.

Прежде я никогда не замечала земель, что тянулись по обе стороны дороги. Во время праздника я веселилась, окруженная не стенами, а знакомыми людьми. Грасни настойчиво держалась за мою юбку, чтобы нас не разделили, юные ученики за нашими спинами глазели по сторонам. Телдару тоже шел рядом, но мне было все равно: под яркими лучами солнца мы пели и смеялись.

Сейчас здесь было тихо. Только наши шаги, стук когтей Борла по камням, ветер, шевелящий листья, и высокие тонкие травы вдоль дороги. Пару раз у обочины кто-то шуршал, Борл нырял в траву, но Телдару свистом подзывал его обратно, и он возвращался, скуля и пресмыкаясь. Теперь свет бил мне лицо, а позже, когда солнце начало клониться к закату, в плечи и спину. Под этими небесами я казалась себе крошечной.

— Скажи.

Первые слова за несколько часов. Я вздрогнула.

— Что? — Звук казался слишком громким, эхом отдаваясь в ушах.

— Скажи, куда мы идем.

Я сглотнула. Мне было страшно, я хотела пить и не знала, сумею ли ему ответить.

— К гробнице Раниора, — сказала я и в этот момент увидела поворот, место, где начиналась проселочная дорога. Она шла от основного тракта к рощице. За деревьями был луг, который я помнила. Я помнила праздновавших горожан, которые во множестве стекались к каменистому холму, похожему на зазубренный клык. Здесь, на вершине, от рук Огненной Птицы островов погиб Пес Войны. Там же умер и Мамбура: его горло разорвала одна из собак Раниора. Это было место, где покоились кости Раниора и куда раз в год приходили его потомки, чтобы поблагодарить за Узор, который он соткал, и за Узор, который соткал его.

Подъем был непростым, и люди устраивались у подножия холма, наблюдая за тем, как другие начинают медленное восхождение среди камней и кривых, приземистых деревьев. К единственному камню на вершине вело множество дорог, протоптанных теми, кто стремился ощутить хотя бы часть того, что чувствовал Раниор. В прошлом году мы с Грасни впервые добрались до вершины. Мы вертелись, взявшись за руки, а ветер развевал наши волосы и юбки, разносил голоса. Мир под нами был огромным и крошечным одновременно: толпа народу, дорога, крестьянские поля, сам город с его стенами и замком. Даже замок выглядел игрушечным. Всего лишь несколько пиков из красного камня на фоне небес.

Вместе с Грасни, зажатая в толпе, я с благоговением смотрела на монумент Раниора. Разглядывая резные линии и спирали Пути героя, я сумела забыть о Телдару за моей спиной. Сумела забыть истории, которые он мне рассказывал, когда я лежала на узком, грязном матрасе и ждала, что он вот-вот вытащит нож и зеркало. Мамбура, Раниор и Телдару — эти слова становились эхом, которое уносил ветер. Теперь я стояла у начала тропы к вершине. Рядом был только он, и каждое его безумное слово звенело у меня в ушах. Будто он произносил их вчера, а не много лет назад.

Я начала взбираться на холм. Я сделала порядка двадцати шагов, когда он меня окликнул:

— Госпожа Торопыга, куда ты идешь?

Я обернулась. По склону скользил ручеек из камней; Борл лаял и прыгал на них.

— На вершину, — крикнула я. — Где ты сделаешь то, что собирался.

Он прикрыл глаза ладонью, но я все равно их видела. Черные волны, которые бились бы о мои ноги, позволь я себе слишком долго на них смотреть.

— Нет, моя дорогая Нола, — сказал он. — Мы идем внутрь, вниз. Под холм. Там я сделаю то, что собирался.

* * *

Он повел меня вокруг основания холма и остановился у низкой каменной двери. Камень был того же цвета, что земля и разросшиеся растения, и даже когда он счистил плющ вокруг засова, мне было трудно понять ее форму. Он вытащил из-под плаща веревку с ключами, снял их через голову, и я внезапно подумала об Удже и ее клетке. Уджа, принадлежавшая островной провидице. Уджа, которой не нужны ключи.

— Иди первая.

Я заглянула в открытую дверь. Шагнула и присела, чтобы посмотреть внутрь.

— Тут нужен свет, — сказала я. Из-за двери пахло темнотой и землей.

— Нет, — ответил он. — Это место, где провидцы становятся как их невидящие собратья. Где они спотыкаются на путях и ищут яркий центр, который придаст смысл остальному. Нет, Нола, здесь у тебя только твои глаза.

Я начала ползти прежде, чем успела испугаться. За спиной я слышала Телдару, слышала скулящего, шумного Борла. Дверь закрылась. Я принялась ощупывать пространство и нашла угол ступеньки; за ней, ниже, была еще одна. Я вытянула руку вперед, ничего не почувствовала и остановилась.

— Я слышал, твои Пути черны, — сказал Телдару. Его теплое дыхание касалось моей шеи.

«Госпожа Кет, — подумала я. — Грасни».

— Я должна была знать, — ответила я шепотом, который окружил нас обоих. — Должна была попытаться.

— Конечно. — Он улыбался. — Я вообще-то слегка разочарован — ты так нескоро об этом попросила. Но я говорил себе, что ты счастлива, и это хорошо для нас обоих.

— Я не счастлива, — произнесла я громче, пытаясь заглушить собственные мысли: «Он прав, он прав».

— Госпожа Кет рассказала, что ты просила Грасни прорицать, и описала, что она увидела. Это хорошо, потому что теперь ты готова вернуться ко мне.

Его руки были на моей шее, под волосами. Я помнила, как стояла и дрожала, когда он так меня касался. Я развернулась и нашла его во тьме: его скулы — своими пальцами, его губы — своими губами. Он отпрянул, но я обвила его руками. Его рот был приоткрыт; я провела языком и заставила его раскрыться шире. Голову переполняли слова — болтовня, шум, который был настойчивее, чем пульсация моей кожи. «Ты понятия не имеешь… я теперь взрослая, мне больше не четырнадцать… я не твоя, я тебе покажу… я не боюсь…»

Я отстранилась. Он с шумом выдохнул. Прежде, чем он успел заговорить или схватить меня, я повернулась и начала спускаться по лестнице. Я двигалась медленно, с одной ступеньки на другую, а в голове кружились слова: «Глупая, он знает дорогу, а ты — нет, он может появиться откуда угодно и схватить тебя».

Поначалу мое дыхание и шаги были такими громкими, что я больше ничего не слышала. Я воображала его за три ступени от меня: он улыбался, прислушивался. Десять ступеней, одиннадцать, двенадцать, и вот пол. Я двинулась вперед, ведя рукой по стене. Она была каменной, с изгибами и острыми краями. Свободной рукой я размахивала перед собой на случай, если впереди тупик. Вскоре так и оказалось.

Я развернулась и пошла обратно. Новые изгибы, новые углы и другая стена. Я прислонилась к ней, нащупывая трещину или дверь, пространство, куда можно забраться, но это была сплошная скала.

— Телдару. — Я ожидала услышать эхо, но звук был глухим. Я прижалась спиной к камню и позвала громче:

— Телдару! Я потерялась! Тебя это наверняка порадует. Мне нужна твоя помощь, что порадует тебя еще больше.

Я старалась успокоиться. Я прислушивалась, ожидая его шагов или влажного дыхания Борла, но в ушах стояла тишина.

— Телдару! — закричала я изо всех сил, но мой голос потух раньше, чем достиг пика.

«Может, он разозлился, что я попросила Грасни о прорицании?.. Может, я ему вообще больше не нужна, и я здесь умру?»

— Нет, — сказала я темноте и себе.

«Узор — это океан, — говорила Игранзи, — слишком большой, чтобы увидеть его весь. Его течения бесчисленны, и охватить их целиком невозможно». Мне было тогда восемь или девять лет, и я хмурилась, не понимая, а Игранзи щелкала языком. — Но как девочка из Сарсеная может понять, что такое океан? Представь: Узор — это все дороги, все пути, которые идут по миру. Ты видишь один, тот, на котором стоишь. Ты чувствуешь под ногами знакомые камни и знаешь, что путь приведет тебя к каким-то другим, пока не известным».

«Малое, — подумала я, стоя во тьме под холмом Раниора. — Малое в большом. Что-то, что я могу почувствовать».

Я положила руки на стену. Провела пальцами по выпуклостям, зигзагам и спиралям, беспокойным, непостижимым формам Узора. Так много форм — пальцы чувствовали только хаос. Я сделала несколько шагов, и мои руки соскользнули с приподнятой резьбы во впадину. Впадины были длинными и гладкими, такими длинными, что я не находила конца. Они шли вокруг резьбы и дальше, в черноту, но когда я провела по ним пальцами, пространство вокруг начало меняться. Кажется, стало светлее. Я увидела подвижные мерцающие образы, которые обычно появлялись после прорицания.

«Иной мир, — подумала я, удивленная и уверенная. — Он здесь».

Впадины вели меня дальше. Я ускоряла шаг, зная, что впереди больше не будет стен. Путь в камне и путь под ногами; я шла быстро и уверенно, купаясь в свете, который был виден только глазам прорицателей. Я не думала о том, где кончится этот путь. Я заворачивала за углы, перепрыгивала через две ступени сразу, перешагивала через камни и лужи темной спокойной воды. Я глубоко дышала, и даже спертый воздух светился светом Видения.

А потом я увидела дверь.

Я остановилась, не убирая пальцы с линий, приведших меня сюда. Линий, которые заканчивались здесь. Дверь была очень высокой, в отличие от той, что вела внутрь холма. Простой камень с металлическим кольцом в центре. Я положила руки на кольцо, поцарапанное и покрытое ржавчиной. Потянула, собираясь только приоткрыть, но дверь широко распахнулась, и я шагнула вперед.

За дверью были четыре ступени вверх. Я медленно поднялась, вновь услышав собственное дыхание и шаги. Впереди была темнота; сияние Иного мира внутри и снаружи угасало, и я остановилась, вытянув руки в стороны.

— Телдару! — Имя разнеслось эхом; я слушала, как оно дрожит и замирает, думая о волнах Игранзи, когда вокруг вспыхнул свет. Я закрыла ладонями глаза, вытирая слезы. Казалось, прошла вечность, прежде чем ко мне вернулось зрение.

Телдару сидел на краю огромного каменного саркофага. Рядом горели две лампы, а на стене позади него — два факела, вставленные в кольца. Саркофаг украшали красные, белые и золотые узоры; такие же узоры были на стенах, сходившихся золотым куполом над головой. Я видела силуэты: Раниор с собаками, его армия, его враги. Но их я не разглядывала. Я смотрела на Телдару, который сидел и болтал ногами, как мальчик.

— Подойди. — Он и говорил, как мальчик, радостный и восторженный. Я сделала два шага по красным плитам. Только два, и увидела в его руках нож. Нож Бардрема, маленький и простой. Я вновь замерла.

— Подойди ближе, госпожа Недоверчивая Провидица.

Еще два шага, и я увидела Борла, лежащего на боку под ногами Телдару. Я ждала, что он вскочит и бросится на меня, но он не шевелился.

— Только посмотри. — Телдару улыбался. Я и забыла, какой он яркий при свете. — Как я мог быть так далеко от тебя? Но мне пришлось. Я должен был сделать все, чтобы мы оба были готовы.

«Я к нему прикоснулась, — думала я, делая еще один шаг. — Я его поцеловала, и он удивился. Но сейчас он выше, наблюдает… и нож…»

Я вновь посмотрела на Борла. Теперь я стояла рядом; он должен был хотя бы зарычать. Его бока поднимались и опускались — но нет, двигалось что-то другое, темнее и больше, стекая по телу на пол.

— Что ты наделал? — сказала я, глядя, как кровь Борла подбирается к моим ногам. Его глаза были полуоткрыты, язык вывалился, почти касаясь камней. Шея почернела от крови, но рана, идущая поперек нее, была серо-розового влажного оттенка.

— Я его убил, — сказал Телдару тихим голосом, голосом тайн и планов. — Как видишь. Я убил его, а ты вернешь его к жизни.

 

Глава 24

Кровь Борла подобралась к моим ногам, а я не могла пошевелиться.

— Я не смогу его вернуть, — ответила я. — Это невозможно.

Телдару нахмурился.

— Нола, когда я просил тебя сделать невозможное?

— И запретное, — я повысила голос. — Смотреть Иной мир животного запрещено, как и…

— Как и прорицать для провидца? Как и использовать Видение на крови? — Он оттолкнулся от саркофага и легко спрыгнул на пол. — «Запрещено» не то же самое, что «невозможно». Не позволяй страхам мешать тебе мыслить.

— Я не боюсь. — Это была правда. Я не верила ему, но не боялась.

Он присел рядом с Борлом, подальше от лужи крови. Положил руку на голову пса и потер так сильно, что она подпрыгнула на камнях.

— Полагаю, неразумно надеяться, что у тебя сейчас месячные?

— Нет, — ответила я. На миг, всего на краткий иллюзорный миг я почувствовала облегчение, а потом посмотрела на нож.

Он пожал плечами.

— Жаль. Мне придется тебя порезать.

— Лжец.

Он улыбнулся.

— Слушай. Вот как это будет.

Я одна в сером густом тумане. Туман в моих глазах, в носу, между пальцами. Я поворачиваюсь во все стороны, или думаю, что поворачиваюсь, ибо вид не меняется.

— Я не могу, — кричу я. Мой рот полон грязи, каши, сладких гнилых фруктов, но каким-то образом он меня слышит.

— Ты можешь. — Его голос четкий и ясный, будто он стоит рядом. — Его Пути еще свежие. Ищи их.

— Но я не знаю, что искать…

Сгусток оранжевого, словно пламя, которое вспыхивает рядом и исчезает.

Вспышка желтого.

Красный поднимается и обвивает мои колени.

— Цвета или формы, Нола — ты их увидишь — сплети их вместе.

— Я не знаю, как.

— Узнаешь.

Если бы здесь было что-то знакомое, как пустыня смерти Ченн, пустыня, в которую я превратила Лаэдона, расплетая его Пути; но это место странное, удушающее, оно пульсирует вместе с пульсацией моей собственной раны, капает вместе с каплями моей крови, и я не могу сосредоточиться.

Еще одна желтая вспышка, на этот раз ярче. Я протягиваю жадные руки и ловлю ее. Она грубая и заостренная, как язык. Я хватаю ее вопреки желанию. Уходи, думаю я, отвернись, закрой глаза (и реальные, и провидческие). Что он сделает? Убьет тебя?

Но я хватаю цвет и в тот же миг чувствую то, о чем говорил Телдару: дрожание в венах, новый пульс, такой сильный, что я наклоняюсь к жесткой, расколотой земле. Что-то изнутри меня летит в желтое, и это не вспышка, это лента, тонкая, но крепкая.

Я провожу ладонями по красной пене. Она настоящая, как и лента, она собирается у меня на руках и твердеет в такт биению, внутреннему и внешнему. Другие цвета, другие формы; я хватаю их одну за другой, но не теряю остальные. Мои руки движутся быстрее, за ними следуют ноги — я словно танцую. Я собираю ленты вен и корни костей, раскручиваю их, и они извиваются, улетая прочь, хотя я все еще держу их.

— Нола… хорошо, очень хорошо, любовь моя. У тебя получается.

Получается что? Я не понимаю того, что понимает мое Иное Я. Я танцую в окружении боли, расцветающей у меня в руках и под ногами, боли, что добирается до груди. Земля больше не твердая, она прогибается, туман исчезает, и я вижу темную землю и близкий горизонт. Я бегу к нему. Если я буду бежать быстро, то успею прыгнуть через край.

— Нет! — кричит он и оказывается рядом, тянет ко мне огромные кривые руки. Я кричу на него и на мягкую яркую сеть, которую продолжаю плести. Он не может быть здесь. Еще одна невозможность — и тут я вспоминаю, как едва не потерялась в своем видении Ченн. Орел с золотистой головой и алым клювом, чьи крылья затмевали небеса, пока Игранзи не освободила мое Иное Я. Мы были вместе, думаю я. В том видении Игранзи была со мной, а он со мной в этом… я мчусь, пытаюсь убежать, но боль слишком велика, а он слишком близко. Он хватает меня, и мы падаем.

Мне было так холодно, что я не могла пошевелиться.

— А теперь… посмотри. — Его голос был слабым и нетвердым. Я открыла глаза. Попыталась что-то увидеть, но тщетно. Не было даже серого тумана и танцующих черных мушек. Я полностью ослепла.

— Это… последнее о Видении на крови. Два прорицателя вместе. Оба кровоточат. Оба рядом.

«Невозможно», хотела сказать я, только чтобы его позлить, но голос тоже подвел. Впрочем, ощущения возвращались: я чувствовала под собой камень, такой жесткий, что почти забыла о холоде.

— И еще, — прохрипел он. С внезапной злостью я подумала: почему слух — единственное оставшееся чувство? — Ты мне нужна. Очень. Воссоздание… не похоже на разрушение. Не дает силы. Только забирает. Много времени, чтобы понять. Теперь уверен… мне нужна твоя помощь. Когда придет час.

Я попыталась вспомнить, что было после убийства Лаэдона — была ли во мне сила? — но не смогла. Я помнила его перекрученное тело, лысую голову и глаза, из которых текла кровь. Внезапно я подумала: где порезал себя Телдару, чтобы войти в мое видение? Возможно, он всего лишь уколол палец. Что-то незначительное. (Мне он порезал правую руку, и сейчас она пульсировала болью из-за раны и плотной повязки, которую он успел намотать).

Воздух светлел. «Надеюсь, нет, — думала я. — Надеюсь, я и правда ослепла и больше не буду делать того, что он велит». Но я и сама в это не верила, а потому, когда мир вокруг прояснился, облегченно вздохнула.

Долгое время он молчал. Я дремала; возможно, он тоже. Я начала просыпаться, когда он заговорил певучим, легким голосом, оказавшись ближе, чем прежде был.

— Многое должно измениться. Ты, Грасни и Селера больше не ученицы. Ты займешь место рядом со мной, а их я отошлю прочь. Найду им места при других королевских дворах. Селере это понравится, хотя она будет возмущаться и плакать, когда узнает, что должна уйти.

Снова молчание. Мое зрение возвращалось — камни обретали цвета, глаза болели, — тишина ранила уши, а от жесткого пола затекла спина. Все казалось слишком тяжелым, всюду было множество углов.

— Вставай, моя радость.

Он поднял меня, пригладил одежду и волосы. Я отдернула руку, и он засмеялся:

— Молодец!

Я села, прислонившись к саркофагу. «Кости Раниора», подумала я, но не испытала ни благоговения, ни интереса.

— Взгляни, госпожа Нола. Посмотри, что ты для меня сделала. — Я не шевелилась, и тогда он взял меня за подбородок и повернул голову вниз.

Борл лежал так же, как раньше. Его голова была у моей левой руки. Края тела расплывались, очерченные размытым пурпуром, и вопреки желанию я попыталась лучше его разглядеть.

— Все еще не видишь? — спросил Телдару. Он перегнулся через колени и взял мою руку, погладив ее тыльную сторону кончиком пальца. Меня словно царапнули иглой. — Тогда почувствуй.

Грубая шерсть над выпуклыми ребрами. Теплая шерсть, теплая плоть — но он умер совсем недавно и еще не остыл…

Его бок поднимался и опускался. Один раз — воображение, невозможность, — но нет, вот второй, и третий. Борл дышал. Я слышала его влажные хрипы. Дышал ли он прежде, или это из-за моей руки? Неважно. Он дышал.

Телдару свистнул. Несколько звуков, которыми он обычно подзывал или отвлекал Борла. Свист отразился от свода и эхом забрался в мой череп. Зрение прояснялось: я видела, как чистые розовые края раны на шее пса сомкнулись, когда он медленно поднял голову.

— Хороший пес, — сказал Телдару и протянул руку. Борл не обратил на нее внимания. Он заскулил. Его голова дрожала. Карие глаза были подернуты белой пленкой и двигались, не мигая, над красным влажным языком. Его глаза вращались, большие и слепые, как у Лаэдона.

— Борл! — резко произнес Телдару, и его пальцы согнулись, как когти птицы. Борл мог наклонить голову и коснуться его. Он этого не сделал. Он положил морду на мою ладонь и начал медленно лизать ее шероховатым языком, не прекратив, даже когда Телдару рявкнул на него и вскочил. Я засмеялась; он ударил меня по лицу, но я продолжала смеяться. Борл поднял голову и зарычал, оскалив зубы. К тому времени мой смех утих. Грудная клетка и ребра болели. Телдару ударил Борла в бок, потом еще раз, и еще; пес скулил, бился на полу, но продолжал рычать.

Телдару развернулся и схватил лампу. Он дошел до лестницы и посмотрел на меня. Открыл рот, собираясь что-то сказать, но передумал. Смотрел на меня еще секунду, а потом оставил одну во тьме.

Только здесь не было темно, и я осталась не одна. Рядом сопел Борл, белки его глаз сияли в свете оплывшего факела, который собирался вот-вот погаснуть. Я тоже немного хрипела. Никто не двигался. Лапы Борла дернулись; я согнула ноги, приподняла их и опустила на пол. Еще раз — вверх и вниз. Все, на что я тогда была способна.

Возможно, мне следовало испугаться, но я не боялась. Когда я заблудилась в лабиринте коридоров и тупиков, мне было страшно, но теперь я чувствовала себя спокойно, и это не было потрясением. Несмотря на весь ужас, я знала, что в безопасности.

Должно быть, прошло несколько часов. Я представляла, как солнце заходит за холм, представляла монумент Раниора и длинную тень на земле. Представляла звезды и ветер. Потом я уснула.

Проснувшись, я вновь могла двигаться. Факелы погасли. Голова Борла лежала на моих коленях. Он больше не хрипел, только часто дышал, словно ему было жарко. Я потянулась и зашевелила ногами, пока он не поднял голову.

— Идем, — сказала я. Горло болело, мне страшно хотелось пить. Борл вопросительно заскулил. — Вставай. Мне пора.

Я сумела его опередить. Мои колени подогнулись, и я ухватилась за саркофаг с такой силой, что едва не сломала ногти. Выпрямившись, я отпустила крышку и вытянула руки, словно ребенок, впервые вставший на ноги.

— Ну же, давай, — сказала я Борлу. Его ноги расползались, когти скребли по камням, он тяжело дышал, не в силах подняться.

— Ладно, — я осторожно нагнулась и почесала его за ухом. — Оставайся здесь, пока не окрепнешь. — Он положил голову на лапы, следя за звуками.

Силы возвращались. Я уперлась ладонями о резные выступы саркофага и начала подтягиваться, медленно и упорно. Заползла на крышку, словно змея, села и повернулась, глядя вниз.

— Не волнуйся, Борл, — сказала я, когда он снова заскулил и зашевелился на полу. — Отдохни еще немного. Мы можем только ждать.

* * *

Телдару вернулся почти бесшумно. Возможно, он собирался удивить меня или посмотреть, как я сплю, но я уже не спала и сидела на крышке саркофага, болтая ногами. Он поставил лампу на ступени и подошел ко мне, держа в руке сумку. Он смотрел на меня и только на меня — на Борла не глянул ни разу.

Я взяла у него сумку. Она была тяжелой, наполненной твердыми, круглыми предметами. Внутри я увидела яблоко, хлеб и большой кусок желтого сыра. Не торопясь, я съела и выпила все, что он принес.

— Теперь мои манеры лучше, чем в последний раз, — проговорила я между делом. — Хорошие придворные манеры. Наверное, это тебе не так интересно.

Он ничего не сказал. Просто стоял и смотрел на меня спокойными черными глазами.

Поев, я вытерла рот краем юбки. Мы долго смотрели друг на друга.

— Ты этого не предполагал, — наконец, сказала я и кивнула на Борла. — Ты думал, что у меня получится, но понятия не имел, что будет после. Это было неожиданностью.

Опять молчание. Я легко смотрела ему в глаза. Сейчас я была сильной и уверенной. Я знала, что это чувство не продлится долго, что делало ситуацию еще слаще.

— Ты не хочешь мне что-нибудь объяснить? Например, почему Борл ослеп?

Телдару нахмурился, но я знала — он ответит: он не мог упустить возможность чему-нибудь научить.

— Это результат воссоздания. Воссозданные всегда слепы. Иногда они плохо двигаются, иногда вообще не могут. Зависит от того, как долго они были мертвы.

— Откуда ты знаешь?

— Немного изучал.

— Изучал? Это не доказательство. Ты мне ничего не доказал — возможно, на самом деле…

Не успела я договорить, как он выхватил из-за пояса нож и вонзил в Борла. Я спрыгнула с саркофага, а он наносил один удар за другим — в живот, в грудь, снова в живот. Я била по нему кулаками, потом обхватила за плечи. Борл не издал ни звука. Через несколько секунд Телдару повис у меня на руках, прижав их к своей груди, и я замерла.

— Ну что, — сказал он и пнул Борла носком ботинка. Собака истекала черной жидкостью, совсем не похожей на кровь. Дыхание со свистом вырывалось из легких. Он поднял голову и посмотрел на меня своими новыми слепыми глазами, а через несколько секунд сел, встряхнулся и зарычал. — Такое создание не может умереть, если только не умрешь ты, — сказал Телдару. — Этого я не должен доказывать?

Я покачала головой. Вся моя бравада испарилась, к горлу подкатила тошнота, руки и ноги дрожали. Когда он убрал руки, я согнулась и опустилась на колени.

— Нет? — спросил он сверху. — Тогда пошли домой.

Он подошел к двери; я встала, сделала несколько неуверенных шагов, затем остановилась и повернулась. Борл тяжело дышал, вывалив язык с черными пятнами.

— Идем, — сказала я, и он заскулил. Я вернулась, присела и положила руки на его бок. Пес дрожал. — Идем, Борл, — повторила я. — Вставай. Идем. Мы будем вместе. — Он лизнул мне руку. Его горячее дыхание пахло гнилым мясом. — Вставай. Ну же. — Он дрожал и не двигался.

— Отойди. — Телдару наклонился и поднял Борла. Пес молчал, не сводя слепых глаз с моего лица.

Телдару вышел за дверь. Я подняла лампу и отправилась за ним.

— Закрой, — велел он, и я потянула на себя каменную дверь.

В этот раз мне не пришлось касаться стен. Я смотрела на тени во впадинах, что привели меня сюда, однако проще было сосредоточиться на спине Телдару, а шел он быстро. В моих глазах и на коже не было потустороннего сияния — только свет лампы. Мы прошли по коридорам, под украшенными низкими дверьми, поднялись по ступеням, таким маленьким, что Телдару перешагивал через четыре за раз. Приземистый выход был рядом, а за ним нас встретили сумерки. Я присела у двери и закашлялась от свежего воздуха. Дул легкий ветерок; он налетал с холма и с луга, окутывая меня зеленым, растущим, цветущим. Ветер был почти зримым.

По пути в город мы останавливались всего несколько раз: Телдару опускал Борла и стряхивал напряжение с рук и плеч. Он не говорил со мной, даже не смотрел в мою сторону. Я едва обращала на это внимание. Я смотрела на закатное солнце: его лучи золотили травы и окрашивали алым далекие камни замка. Смотрела на темнеющие листья, на собственную тень, и думала, что она выше меня, и что она расплывается в темноте, сгущавшейся вокруг маленького огонька лампы.

Когда мы достигли восточных ворот, сине-черные небеса были усеяны звездами. Здесь Телдару остановился в последний раз. Борл гавкнул, и Телдару опустил его на землю. На этот раз пес крепко стоял на ногах. Он повернулся ко мне и завилял хвостом. Я потрепала его по влажной морде:

— Молодец, Борл, — и он гавкнул в ответ.

Телдару махнул стражникам, и мы вошли в Сарсенай. Я так давно не видела ночных улиц, что даже грязные и вонючие, они казались мне волшебными. Несмотря на все, что случилось в гробнице Раниора, я с радостью смотрела на темные камни и мерцание факелов. Я думала о борделе, о Бардреме, и мне не было больно. «В мире столько красоты. Она уравновешивает ужас, — думала я. — Наверное, я пьяна», и улыбнулась — всему и ничему.

Мы с Борлом задержались на ступенях замка. Телдару позволил нам отдохнуть. Он так пристально смотрел на башню, что это должно было меня насторожить, но я не обратила внимания. Когда мы двинулись дальше, я подумала, останется ли Борл со мной, в моей комнате, но мы шли не туда. Телдару остановился у дверей Халдрина и постучал.

— Да? — раздался голос короля. Моя радость мигом улетучилась.

Телдару распахнул дверь. Впереди был яркий свет и лица, которых я не узнавала, если не считать Халдрина. Он не улыбался.

— Телдару, — сказал он напряженным голосом, которого я никогда прежде у него не слышала. — Я тебя искал, хотел, чтобы ты присутствовал, но не смог найти. Зайди ко мне позже, скажем, через час или…

— Мой король. — Слова разнеслись по комнате. Пять человек — теперь я их сосчитала, — смотрели на великого Телдару. — Простите, что меня здесь не было, и что беспокою вас сейчас, но случилось нечто важное. У Нолы было видение, и вы должны об этом знать.

Теперь король смотрел на меня. Я опустила глаза, но все равно чувствовала его взгляд.

— Что за видение? — спросил он. Обычный вопрос, но за ним скрывалось беспокойство.

— Халдрин, — медленно произнес Телдару, — речь о том, о чем я тебе говорил, о том, что видел в Узоре этой земли. В твоем Узоре. Тот факт, что видение Нолы…

— Дару, — перебил его король. — Просто скажи.

Телдару сделал долгую паузу. Потом глубоко вздохнул.

— Ради себя и своей страны, — проговорил он, — ты должен жениться на принцессе Земии из Белакао.

 

Глава 25

Многие годы мне снится один и тот же сон. Я стою у старого поцарапанного стола моей матери, но не дома и даже не в своей комнате. Окружение меняется: иногда это пустыня, иногда берег реки, иногда равнина с высокой травой. Стол есть всегда, как и пути: огромные, красные, влажные, они парят над землей и вокруг. Эти пути приводят ко мне людей. Они появляются как искры, затем превращаются в размытые силуэты и, наконец, обретают плоть: мужчины, женщины, дети, и все они кажутся мне знакомыми. Среди них Ларалли, первая, для кого я прорицала, первая, кого я ранила. Здесь Грасни, которая летает и смотрит на меня сверху. Селера лениво накручивает на палец светлые волосы. Здесь много других, чьи имена я забыла, но это не важно. Я знаю, что навредила им всем. Они возвращаются ко мне по своим рекам-путям из крови, я пытаюсь отвернуться, но единственное, что передо мной есть, это стол. На нем картофельная кожура, мешочек с монетами и отрезанные кончики пальцев моей матери и других детей — братьев и сестер, чьи имена я позабыла. Из красноты простираются руки, пытаясь схватить меня, и я просыпаюсь, задыхаясь, всхлипывая, моля о прощении и спасении.

Этот сон снился мне прошлой ночью. Я отбросила скомканные простыни и несколько минут ходила по комнате. Потом разожгла в очаге огонь, разломала тонкий слой льда в умывальной чаше (тихо, чтобы не разбудить принцессу), выпила столько воды, чтобы горло онемело, но все равно не избавилась от тяжести сновидения. Поэтому я вышла за дверь. Было так рано, что Силдио еще не занял свой пост на табурете. Я прошла мимо к главному двору.

Меня охватило странное, летящее чувство. Ноги несли меня по снежным наносам и ломкой траве. Легкие наполнял резкий холодный воздух, который на этот раз был повсюду, а не задувал в окно. Близится зима: я чуяла ее, чувствовала под ногами и на коже.

На улицу меня выгнал сон. Зима. Давление слов, которые я написала за прошедшие месяцы. Моя неподвижность. Все эти месяцы в комнате я едва двигалась. Этим утром я хотела идти.

Стражник у башни открыл мне ворота. Я плотнее закуталась в накидку, поскольку на вершине холма, в начале дороги в город, всегда было ветренно. Я не знала, куда иду, но, полагаю, собиралась гулять долго. Однако я сделала всего несколько шагов и обернулась. Мне хотелось увидеть замок снаружи, а кроме того, я услышала фонтан.

Этот фонтан построен в замковой стене. Его чаша (точнее, получаша) очень большая, с красивыми зубцами по краям, но никто не садится рядом, чтобы посплетничать или набрать в ладони воды. Это королевский фонтан. Каменные руки, по которым течет вода — его руки, руки защитника, гладкие, побелевшие от времени. Я повернулась, ожидая увидеть только камни и воду, но там было что-то еще. Подойдя ближе, я увидела ленты и полоски ткани. Разноцветные клочки трепетали на гвоздях, вбитых между красными камнями. Я видела такие приношения прежде, вокруг фонтанов и на деревьях в нижнем городе. Они выражают скорбь по ушедшим. Но я никогда не видела их у этого фонтана. Лишь подойдя вплотную, я поняла, почему они здесь. Для кого.

Лаиби. Имя, вышитое на одной из широких полосок ткани. Нить была серебряной и отражала свет, котоырй медленно разгорался за моей спиной. Красные и пурпурные ленты, синие и золотистые ткани, и это имя, вышитое или написанное чернилами.

Лаиби. Маленькая потерянная дочь Халдрина. Принцесса, спавшая в колыбели в моей комнате под охраной птицы и пса. Девочка, чье лицо тоже появлялось в моем кошмаре, потому что я ранила и ее.

Я едва помню, как вернулась в замок. Я задышала вновь, когда села за стол, сжимая перо так, словно пыталась с его помощью защититься. Или ранить — не знаю, потому что иногда это кажется одним и тем же.

И вот я сижу здесь, глядя на бумагу и яркие бело-голубые небеса, а иногда на ребенка, который спит в колыбели у моих ног. Мое желание двигаться дальше, писать и подготовить себя к тому, что будет после, настолько сильное, что я замираю.

Двигайся, Нола. Назад, в комнату короля, к тем глазам, что на тебя смотрят.

К Халдрину, который прервал долгую затянувшуюся паузу:

— Что ты видела, Нола? Почему я должен жениться на принцессе Земии?

* * *

«Ты не должен. Я ничего не видела. Это план Телдару, и я не понимаю его, но знаю, что многим людям он принесет беду».

Такого я сказать не могла; я лишь сглотнула и отвернулась от всех, кроме Халдрина. Я могла попытаться сказать то, что будет почти правдой. Я не видела ни Белакао, ни Земии; не было истинных образов, которые могут исказиться из-за проклятия. Мне надо лишь соблюдать осторожность и подбирать уклончивые слова.

— Это еще не точно, — начала я. Один мужчина наклонился вперед, другой откинулся назад. Я почувствовала их пристальные взгляды, их ожидание, и выпрямилась.

— Не точно? — переспросил Халдрин. Над переносицей пролегла тонкая морщина.

— Конечно, точно, — сказал Телдару за моей спиной. Он говорил удивленно и слегка нетерпеливо. — Узор — это лабиринт возможностей, но только белакаонцы верят, что…

— Это не так, — отрезала я через плечо. — Ты всегда учил, что возникает много образов, и провидец должен выбирать…

— Хватит. — Халдрин не кричал, но его голос разнесся по комнате. — Сейчас не время для споров о прорицании. Нола, говори со мной.

«Как бы я хотела», подумала я с отчаянием и желанием, от которых закружилась голова.

— Простите, мой король, — сказала я, поклонилась, выпрямилась и убрала со лба прядь волос. «Нет было никакого видения, но есть то, что я должна вам сказать…» — Один из образов — вулкан в море, другой — северный горный хребет, затем…

— Нола, — сказал король, и я замолчала, приоткрыв рот. — Подними руку еще раз. Как ты только что сделала.

Я подняла, и рукав моей блузы задрался. Все уставились на мою руку. Халдрин бросил на нее один взгляд, а потом вновь посмотрел на меня.

— У тебя кровь.

— Да, — сказала я, покраснев и вновь ощутив головокружение. — Была. — Повязка казалась горячей, как и кровь, которая несколько часов назад вытекла из-под нее и засохла. Темная влажная ткань царапала кожу. «Телдару меня порезал. Он заставил меня использовать Видение на крови». — Телдару взял меня в город, я оступилась и поранилась. — Говорить ложь было легко, хотя горло у меня болело.

— Да… на дороге валялся ржавый знак борделя. — Телдару встал рядом и покачал головой. — Я не хотел ее брать, но мы искали растение, которое я видел только на рынках нижнего города.

Знак борделя. Я почувствовала, как кровь отливает от лица. Бордель, Бардрем; угроза, которая пугала меня после всех этих лет, и Телдару об этом знал. Я не могла вынести его триумфа и посмотрела на короля.

— Сядь, — сказал мне Халдрин, подошел к единственному пустующему креслу и отодвинул его от стола. — Отдохни немного, если только ты не хочешь вернуться к себе в комнату.

— Она останется, — произнес Телдару. — Эти дела касаются ее, поскольку она видела то же, что и я.

Ко мне, слегка пошатываясь подошел Борл; он уже привык к слепоте. Пес положил голову мне на колени. Король вновь нахмурился — на это движение и, возможно, на кровь, которая высохла и теперь поблескивала на темной шерсти пса.

— Так что насчет Белакао, мастер Телдару? — спросил кто-то из мужчин, и Халдрин вернулся в свое кресло.

— Лорд Деррис, — сказал Телдару. — Спасибо, что напомнили о цели нашего визита. Я расскажу вам о своем видении, пока Нола вспоминает свое.

Я уже видела лорда Дерриса. Он был кузеном короля и ходил на все праздники и процессии, на которых я бывала. Я никогда не слышала, как он говорит. У него был хриплый голос из-за раны от стрелы, которая когда-то попала ему в горло. Под бородой виднелся бело-розовый шрам. Его глаза были голубыми, как у Халдрина, но жесткими.

Телдару подошел к окну. Небеса были темными, хотя отсюда я не видела ни одной звезды.

— Вулкан проливал в море свой огонь. — Даже я начала прислушиваться к его словам. — Вода кипела, испарялась и поднималась волнами, которые угрожали затопить землю. Но земля тоже поднималась. Деревья и лозы валились на берег и падали в океан. Скалы рушились, образуя стену, которая постепенно приближалась к вулкану. В этом единстве земли и воды огонь превращался в дым, волны успокаивались, и весь мир был наполнен камнями и ростом.

— Мощное видение, — сказал король, помолчав. Все в комнате затаили дыхание. — Но откуда тебе известно, что это означает? Может, я просто должен вступить с новым моабу в более тесный союз?

— Нет, — руки Телдару вцепились в подоконник, глаза смотрели в ночь. Я подумала, как думала не раз: «Он прекрасен». Мысль возникла слишком быстро, и остановить ее было невозможно. — Это был союз, Халдрин. Единение моря и суши, камня и огня. Это были ты и Земия.

— Она не молода.

— Прости, мой король, но ты тоже. Однако я уверен — это будет плодотворный союз.

— Сарсенайцы могут не принять белакаонскую королеву.

— Сарсенайцы будут рады, что у них, наконец, появится королева и наследники. Они не понимают, почему ты так долго ждешь.

Король взял перо. Только сейчас я увидела, что на столе лежат карты; их углы были придавлены книгами. Он повертел перо, и острый кончик царапнул по карте вверх и вдоль черных арок горного хребта.

— А почему белакаонцы отпустят к нам одну из своих принцесс? — спросил лорд Деррис. Остальные одобрительно забормотали.

Телдару повернулся к ним.

— От первого мужа у нее не было детей. Она — бремя. У нее нет власти, кроме той, которой можно достичь другим браком. И, — он подошел к столу, отодвинул книгу и провел пальцем вдоль извилистой береговой линии, — как мы уже знаем, ее брат, новый моабу, хочет от нас больше, чем его отец.

— Его отец был здравомыслящим человеком, — сказал один из незнакомцев.

— Да, — произнес Телдару, — но не Бантайо. Он недоволен союзом между нашими странами. Он дал это понять сразу после смерти отца.

— Теперь, — сказал другой советник, — он говорит, что Лорселланд предлагает больше.

— Но они не предложат им такого, — Телдару улыбнулся. — Этот союз выходит за границы любого предложения. Только дурак откажется.

— А я? — Голос короля был спокойным, но над его переносицей все еще оставалась морщина. — Раз ты так уверен, скажи, что я должен чувствовать по этому поводу?

Улыбка Телдару чуть изменилась, смягчившись, словно оба они были моложе и одни. Я ощутила покалывание — холодное или теплое, я уже не понимала.

— Узор ясен, Хал, — тихо произнес он. — Это путь власти и радости для тебя и твоего народа.

«Нет, нет, это будет ужасно и неправильно! Он планирует, мой король…» Я оттолкнула кресло и ухватилась за края стола. Борл заскулил и сел на задние лапы.

— Что вы делаете? — Мои слова повисли в воздухе, тяжелые, как готовый пролиться дождь. Телдару прищурился. Я подумала о Бардреме и в приступе отчаяния все равно продолжила говорить, пытаясь обойти ложь и как можно ближе подобраться к правде. — Почему вы об этом говорите? И почему, — продолжила я, глядя на каждого из присутствующих, — вы верите? Только потому, что он великий мастер-провидец? Потому что он — Телдару? Только поэтому?

— Ты нездорова, — быстро сказал Телдару, направляясь ко мне. — Твоя рана… возможно, у тебя лихорадка.

— Или это возвращается безумие? То, которое овладело мной шесть лет назад — уверена, вы все помните, потому что его причиной был он. — Истина так близка, и умные, добрые глаза Халдрина вновь обратились ко мне, но на этом все кончилось, поскольку Телдару ухватил меня за здоровую руку, и я встала.

— Идем, я провожу тебя в комнату и позову госпожу Кет, а потом… — уже королю, — я вернусь, и мы обсудим, как составить наше предложение моабу Бантайо.

Халдрин с резким стуком положил перо. Он больше не смотрел на меня, хотя другие наблюдали с отвращением, неприязнью и, быть может, с долей восхищения.

— Я рад, что ты решил за меня, — сказал он Телдару, — поскольку времени немного. Только что мы узнали: Бантайо на пути сюда, и поэтому собрались.

Пальцы Телдару впились в мою кожу, и я дернулась. Выражение его лица почти не изменилось, но я чувствовала удивление и что-то еще — едва заметную дрожь пальцев.

— Сюда, — сказал он ровно. — В Сарсенай.

— И в Лорселланд, — ответил лорд Деррис. — Новый король навещает своих союзников. Мы должны его впечатлить.

— И впечатлим, — Телдару обратил на меня свои черные глаза, и я посмотрела в них, непокорная и потерянная. — Разве не так, Нола?

 

Глава 26

Первым делом моабу Бантайо отправился с Лорселланд. Потребовалось два месяца, чтобы он добрался до Сарсеная, и к тому времени столицу украшали флаги и гирлянды, а камни были отмыты до блеска. Прошло почти тридцать лет с тех пор, как страну посещала делегация Белакао. Теперь сюда прибывал новый король.

— Мо-а-бу, — сказала Селера, надув губы, словно пробовала что-то кислое.

— А теперь скажи испа, — посоветовала Грасни.

Мы сидели в одной из комнат на втором этаже школы. Комната была в тени дерева, чьи толстые ветви с густой листвой закрывали окно, но воздух все равно был убийственно жарким. С меня и Грасни ручьями тек пот, платье липло к телу, и на нем проступали темные влажные пятна. Платье Селеры было сухим. Ее лицо и волосы тоже. Она лениво обмахивала себя свернутым свитком.

— Или еще раз скажи моабу, — добавила Грасни. — Вижу, тебе это нравится.

Селера скривилась, и я засмеялась. Грасни не смотрела на меня, но мне было все равно: она сидела рядом и не встала, чтобы уйти вместе с учениками. Она была рядом.

— Уродливый язык, — заявила Селера. — И сами они уроды. Но их теперь так много, что приходится привыкать.

— Как ты привыкла к их украшениям, — сказала я, — и тканям.

Грасни слегка улыбнулась. Селера подняла руку к волосам, в которые была вплетена зеленая лента, украшенная камнями: алыми, синими, желтыми — гладкими, но необработанными, рожденными в огне Белакао.

— Да, мне нравятся их вещи, но это не значит, что нравятся они сами. — Селера поднялась и взглянула на меня со снисходительной улыбкой. — А кроме того, — продолжила она, — кое-кому тоже нравятся мои ленты. Кое-кто любит расплетать их по одной за раз.

— Прекрасно, — сухо ответила я, но в мыслях было: «Не уходи». Конечно, мне хотелось, чтобы она ушла, но тогда я бы осталась наедине с Грасни, которая тоже уйдет, что-нибудь пробормотав или бросив косой взгляд.

— Девочки, — в дверном проеме появилась госпожа Кет, опираясь на свою трость. В те дни она уже с трудом поднималась по ступеням, и мы с удивлением посмотрели на нее. — Говорят, моабу Бантайо уже рядом. В дне пути, не больше.

Селера раскрыла рот.

— Так завтра будет пир! — Она обернулась ко мне. — Надо подобрать лучшие заколки. — Проходя мимо госпожи Кет, она нагнулась к ней и поцеловала пучок седых волос на макушке.

Грасни встала.

— Мне тоже, — сказала она с таким фальшивым рвением, что я фыркнула.

— Хочешь, помогу? — спросила я. — У тебя не слишком хорошо получается подбирать цвета.

— Нет, — быстро ответила она. Посмотрела на меня и провела рукой по блестящему от пота лбу. — Спасибо, Нола, но нет. — И ушла. Я знала, что так будет, но у меня не хватило смелости ее догнать.

В любом случае, я должна была найти кое-кого другого.

Госпожа Кет оперлась о мою руку, и мы начали спускаться по лестнице. Добравшись до нижней ступени, она сжала мой локоть.

— Тебе трудно, — проговорила она. Сейчас ее глаза, черные в молодости, были темно-серыми. У некоторых видения становятся туманными, у кого-то вовсе исчезают. Некоторых, однажды сказала мне Игранзи, они поглощают полностью, и эти люди никогда больше не видят мира собственными глазами.

Я с облегчением подумала: «Теперь мы об этом поговорим — о том, что видела Грасни, когда смотрела мой Узор…»

— Всем троим.

— Что? — переспросила я, как ребенок.

Госпожа Кет взглянула на меня. Я вдруг подумала, как это — утратить способность к прорицанию, никогда больше не бывать в Ином мире. Учителя об этом не рассказывали.

— Вы с Грасни и Селерой на сложном этапе. Вы больше не девочки, но и не женщины — мы держим вас тут слишком долго… Да, — она крепко сжала мою руку, — это так. Мастер Телдару это знает. Вы приносите много пользы, замечательные ученицы, прекрасно обучаете младших. И все же, когда эта лихорадка с Белакао закончится, мы дадим вам назначения. — Она улыбнулась. Два ее передних зуба были странного фиолетово-коричневого оттенка; годы назад мы смеялись над ними, но к этому времени перестали. — Так будет лучше. Может, вы даже встретите свою любовь, хотя ни мне, ни многим другим провидцам это не удалось. Вы замечательные девочки.

— Госпожа Кет, — я накрыла ее руку своей. — А Грасни? Несколько месяцев назад она кое-что вам рассказала. — Это было мучительно близко к истине; я не смогла бы выговорить больше, даже если проклятие не лишило бы меня слов. — Она сделала то, чего не должна, и…

— Нет, Нола. — Она нахмурилась и вновь стиснула мою руку. — Нет. Мастер Телдару не велел мне говорить об этом даже с тобой. Это тайны, и только он может их понять. Остальные должны молчать об этом.

— Ну конечно, — сказала я, пытаясь преодолеть удушающую тяжесть в груди — то ли смех, то ли слезы. — Так и есть. А мастер Телдару… где он сейчас? — Неловкий вопрос, но она снова улыбнулась, обрадованная, что я больше не говорю о тайнах.

— Он в своей комнате. Это он послал меня к вам с новостями и скоро присоединится к королю. Нужно подготовиться.

— Да, — сказала я с притворной радостью. — Зайду к нему, может, помогу чем-нибудь.

Еще одна улыбка, и госпожа Кет похлопала меня по руке.

— Нола, ты замечательная девочка.

Его комнаты были в башне. Я точно знала, где (это все знали), но никогда там не была, ни разу за шесть лет, поскольку он всегда приходил ко мне сам. Идя с Борлом между деревьями, я думала: входил ли кто-нибудь в его комнаты, кроме короля? В них не бывала даже Селера; как-то раз я спросила ее об этом, а она начала рассуждать о чувственных удовольствиях под открытым небом и восторге пробуждения в собственной постели в его объятиях.

Я слышала разговоры юных учеников о том, какими могут быть комнаты мастера Телдару. Мраморные и золотые статуи (все знали, что ему нравятся скульптуры). Странные музыкальные инструменты (он любил музыку). Золотые подушки, золотая ванна, кувшин, огромное золотое зеркало. «Нет, — подумала я в тот момент. — Эту вещь вы найдете в городском доме — и птицу, чьи цвета вас бы изумили».

Когда мы завернули за угол и подошли к его двери, Борл заскулил.

— Знаю, — сказала я, — ты жил здесь с ним. Наверное, это ужасно вспоминать.

Он сел посреди коридора и обратил на меня слепые белые глаза. Я почесала его за ушами и провела пальцами под челюстью.

— Хорошо, если бы ты пошел со мной, но так и быть, жди здесь. — Он лег, прижавшись боком к стене. Я обошла его и постучала в дверь.

В комнатах, по которым меня вел Телдару, золота не было. Их было три: в одной стоял простой деревянный стол и два стула, во второй — узкая кровать и умывальный столик, а в третьей (куда я подсмотрела через полуоткрытую дверь) был пол, выложенный коричневой и белой плиткой, и низкая квадратная лохань. Личная ванная комната. Я представила, как он смывает с себя кровь, а отблески свечей мерцают в его волосах, на коже и в полуночных глазах.

— Телдару, — проговорила я, чтобы отогнать образ. Он подвел меня к стулу. Я села, сожалея, что рядом нет Борла. В окне виднелись деревья и дорожка, а кроме того, просматривались окно и дверь моей маленькой комнаты.

— У тебя случайно нет увеличительных стекол? — спросила я. — Чтобы ты мог видеть мою постель.

— Хорошая идея, — сказал он. Ответа я не ожидала и поерзала на стуле, надеясь, что он не заметит, как я краснею.

— О, Нола, — он вновь смотрел на меня, слегка улыбаясь. — Что бы я мог показать тебе в этой твоей узкой постели…

— Так почему не покажешь? — быстро спросила я, не успев себя остановить. — Почему не покажешь, если говоришь, что так давно меня хочешь? Или ты хочешь только молоденьких девушек? Хотя, — закончила я с болезненной поспешностью, — это не объясняет Селеру.

Он откинулся назад, и его стул заскрипел. Я смотрела в окно, ничего не видя.

— Поистине замечательные вещи, — медленно произнес он, — требуют времени.

— А, — я вновь повернулась, — то есть у меня еще есть шанс, что ты почтишь меня своим вниманием. Это успокаивает.

«Хватит, — подумала я. — Нола, хватит».

— Зачем ты пришла ко мне на самом деле, госпожа?

Я засмеялась.

— Это неважно. Все, что я могу, это ходить вокруг да около.

— Как в кабинете Халдрина. Скажи, — он слегка наклонился, — каково это — выставить себя дурочкой перед всеми? Перед королем Сарсеная?

Я тоже склонилась вперед.

— Белакао, — сказала я. С одним этим словом в моем животе зашевелилось проклятие. — Моабу Бантайо. Земия. Что ты собираешься делать?

Он хмыкнул.

— Ты правда думаешь, что заслужила ответ после всех твоих предательств? Правда, Нола? Ты как будто не хочешь, чтобы я избавил тебя от проклятия.

Я вздрогнула и заговорила прежде, чем он.

— Если ты мне скажешь, это ничего не изменит. Я все равно не смогу никому рассказать, даже пытаться не буду, потому что нет, мне не понравилось унижаться перед королем, и да, я хочу, чтоб ты избавил меня от проклятия. И конечно, — добавила я тихо, — ты очень хочешь поделиться своими планами.

Он больше не улыбался.

— Мои планы, — наконец, сказал он, — растут и меняются. Столько Путей, и Узор становится шире, но все, что я знаю наверняка, это что мы должны сделать белакаонцев ближе. Об этом я уже говорил. Мы должны привлечь их, а потом сломать.

Я поежилась, зная, что каждое слово, которое мне хотелось произнести, встанет камнем в горле.

— Ты ненавидишь Земию и Нелуджу, — сказала я. — Но за что ты ненавидишь Халдрина?

Телдару фыркнул.

— Я его не ненавижу. Я ничего к нему не чувствую, и никогда не чувствовал, даже в детстве. «Какой наш принц красавец, и он будет еще красивее, когда станет королем». Люди боялись меня и подлизывались к нему, но даже тогда я почти о нем не думал, как лошадь не задумывается о мухе у себя на боку.

Я хотела сказать: «Правда? Тогда почему ты хочешь сместить Халдрина и разорить его земли?»

— Если так, — вместо этого спросила я, — зачем ты строишь все эти планы?

Я думала, он улыбнется, но нет: он встал и посмотрел в окно. Я видела, как он двигает челюстью, словно пробует слова перед тем, как их произнести.

— Хал — маленький человек, король лишь по праву рождения. Он не заслуживает Сарсеная.

— А ты, рожденный в таверне, заслуживаешь?

Он медленно повернулся ко мне. Под его взглядом я выпрямилась.

— Так говорят в нижнем городе, — тихо произнесла я. — Мальчик, сын простолюдина, стал великим мастером Телдару.

— Я знаю эту историю, — сказал он, тоже тихо. — И знаю, что дети простолюдинов никогда не становятся королями. Чтобы это произошло, мир должен измениться. И именно я, великий мастер Телдару из историй нижнего города, собираюсь это сделать — вместе с тобой, моя Нола. Вместе мы изменим мир.

— Это будет трудно, если ты не скажешь мне, как.

Телдару вновь повернулся к солнцу и рассмеялся.

* * *

Бантайо, моабу Белакао, прибыл в полдень. Когда раздался крик, взлетев над башенными шпилями, стены города и замка наполнились людьми. Я стояла рядом с Телдару на самой высокой башне. Король и его кузен были рядом. На стене ниже я увидела Селеру и Грасни; Селера при виде меня скривилась, а Грасни быстро махнула рукой и чуть улыбнулась.

Небо было чистым, ветер стих даже на такой высоте. Я вытерла со лба пот и прищурилась, глядя на дорогу, которая словно дрожала от жары. Вдалеке я видела блеск, вспышки света, которые спустя несколько часов (я то и дело уходила внутрь, чтобы слегка охладиться и выпить воды) превратились в кончики копий, сверкающие барабаны и украшенные драгоценными камнями одежды. «Скоро увижу Земию», подумала я, вспоминая историю Телдару о том, как давным-давно сюда приезжала моабе, но вскоре стало ясно, что на этот раз женщин нет. Только мужчины — около тридцати, в летящих одеждах невообразимых цветов. В воздухе гремел барабанный бой.

— Как они притащили сюда барабаны? — спросил Халдрин. — Сначала на кораблях, потом по суше?

Телдару сказал:

— Тот же вопрос ты задавал почти тридцать лет назад.

— Правда? — Король улыбнулся. Его локоны потемнели от пота, липли к шее и ко лбу, но он спокойно стоял на самом пекле, глядя на приближающихся белакаонцев. Телдару нетерпеливо ходил вдоль стены с бойницами, напевая себе под нос что-то немелодичное.

— Дару, перестань, — сказал Халдрин. — Боюсь, как бы ты не упал.

Телдару гневно посмотрел на него и продолжил ходить.

— Мастер Телдару, — произнес лорд Деррис своим странным голосом. — Пожалуйста. — Телдару остановился.

Моабу Бантайо оказался невысоким. Я смотрела со стены на широкоплечих барабанщиков и высоких копейщиков с блестящими копьями, а потом увидела между ними человека и не могла поверить что это он, новый моабу — по слухам, жесткий и требовательный правитель. Через несколько часов в Тронном зале я убедилась, что, несмотря на рост и худощавость, он производил сильное впечатление. Мышцы его рук бугрились, когда он жестикулировал, а тело двигалось с грацией кошки-охотника. Его борода была короткой и заостренной. Одежду покрывали маленькие драгоценные камни и ракушки, которые вспыхивали при каждом движении. А двигался он много. Он стоял перед помостом короля Халдрина и то и дело поворачивался и оглядывал зал, где каждый не спускал с него глаз.

— Добро пожаловать, моабу Бантайо, — произнес король таким громким и уверенным голосом, что я вздрогнула. Я сидела за длинным столом рядом с помостом. Оттуда я видела глаза Халдрина, Телдару и Бантайо. Голубые, черные и карие. Не знаю, в какие я смотрела пристальнее.

— Король Халдрин, — сказал Бантайо.

Я вспомнила, как Телдару описывал голос отца этого моабу — «текучий мед», — и подумала, что к Бантайо это не относится. Всего два слова, но в них слышался металл, и мое сердце забилось.

— Надеюсь, путешествие было приятным, — сказал король Халдрин. Он не улыбался. Его руки свободно лежали на подлокотниках трона.

— Неплохим, — ответил Бантайо. — Лорселланд восхитителен. Их дороги лучше ваших.

Брови короля чуть приподнялись.

— Правда? — сказал он и улыбнулся. — Но их вино, насколько мне известно, хуже. — Он сделал знак, и вперед выступил слуга с кувшином. — Моабу, нам многое надо обсудить, но прежде вы и ваши люди должны сесть, отдохнуть и выпить нашего вина.

Появились другие слуги; в зал внесли еще один длинный стол, который поместили на помосте перед троном. Принесли стулья, и Телдару сел рядом с лордом Деррисом. Бантайо наблюдал, его люди стояли позади, образуя круг (их барабаны и пики остались у дверей). Им не было жарко — после черных скал, песка и океанского солнца лето Сарсеная вряд ли могло показаться им жарой. С болью я подумала об Игранзи, о том, как могла бы вбежать в ее комнату, сесть и попросить: «Расскажи мне о барабанах, о моабу и блестящих ракушках, потому что теперь я видела их собственными глазами».

Когда Бантайо сел между королем и лордом Деррисом, заиграла музыка. Мелодия арфы и флейты была слишком нежной и не могла заполнить тишину, поэтому скоро в зале возник шепот. Белакаонцы сели вместе с жителями Сарсеная. Один из гостей оказался рядом со мной, и я смотрела, как его темные пальцы ломают хлеб и курицу. Я не знала, что сказать, если он со мной заговорит, но он только ел, делал глотки из кубка и смотрел на высокий стол.

Сидящий Бантайо был на голову ниже Халдрина и Телдару. По сравнению с ними он должен был выглядеть как юноша, но производил впечатление мужчины. Возможно, из-за бороды, из-за плавных, уверенных движений рук, бравших пищу, из-за наклона головы, когда он слушал других или говорил сам. Я никогда не видела такой сдержанной, управляемой силы, и это пугало и восхищало, особенно когда я смотрела на Телдару.

«Будет сложнее, чем ему кажется, — думала я. — Этим человеком невозможно управлять. Что бы ни произошло, это случится скоро. Никто не вынесет ожидания».

Но все ждали. Шли дни. Король Халдрин и моабу Бантайо встречались в кабинете. Они вместе ели (отдельно от других, хотя застолий было немало, и Селера наряжалась в белакаонские драгоценности), вместе прогуливались и ездили по городу в закрытой карете. На главном дворе белакаонские солдаты показывали сарсенайским, как бросать копья в соломенные чучела; заключались пари, слышался смех и крики. Сарсенайские солдаты учили белакаонцев держать меч — еще больше смеха, но уже без пари: в настоящие схватки гости не вступали. Я гуляла, в одиночестве или с учениками, наблюдала, слушала и считала часы до захода солнца, когда ко мне приходил Телдару и рассказывал, что было днем.

— Бантайо не нравится наш эль, наши овощи, женщины и закаты. Лорселланд предложил Бантайо в три раза больше дерева, чем мы даем ему сейчас. Его не впечатляют наши предложения, и он теряет терпение.

— А что насчет того предложения? — спросила я однажды.

Телдару пожал плечами и ничего не ответил.

Он пришел ко мне утром шестого дня. Было рано, но жара уже давила на кожу, забиралась под одежду и клонила верхушки деревьев. Я умывалась теплой водой, когда он коснулся моей спины, и я повернулась.

— Нола, — он выглядел очень спокойным. — Это происходит. Сейчас. Я был с ними всю ночь до рассвета, и Халдрин спрашивал о Земии — обо всей семье Бантайо, не только о ней. Он и раньше задавал эти вопросы, но Бантайо не отвечал. До сегодняшнего дня.

Я представляла то, о чем он рассказывал.

— Нелуджа — сильная испа, честь нашей крови.

— А другая сестра, Земия?

— Гордая женщина, хотя у нее нет для этого причин.

— Но она тоже королевской крови, и ее наверняка уважают, как и всех вас?

— Она выказывает мне слишком мало уважения.

— Но народ…

— Народ ее любит. Мне сложно делать то же самое.

— Я прошу всех оставить нас с моабу наедине. Нам нужно поговорить.

Телдару держал меня за плечи.

— Все, как я видел. Узор моего триумфа. Нашего триумфа. — Он улыбнулся и крепче сжал пальцы. — Это было так просто! Всегда ли так будет?

«Пожалуйста, — думала я, идя с ним по двору, — пусть он ошибается. Пусть этот Путь уведет нас от него. Пусть он ошибся».

Мы стояли у кабинета Халдрина вместе с Деррисом и другими лордами. Все молчали. Единственные голоса доносились из-за закрытой двери, то усиливаясь, то стихая; слова переплетались, и разобрать их было невозможно. А потом наступила тишина.

Когда дверь открылась, люди в коридоре выпрямились. Первым вышел король Халдрин, за ним — моабу Бантайо. Теперь, стоя так близко, я видела, что Бантайо еще ниже, чем я думала, а его глаза (которые мельком взглянули на меня) очень красивые — карие с зеленым, — и очень холодны.

Оба мужчины улыбались.

— Вы, мои доверенные советники, должны узнать это первыми. — Под глазами Халдрина пролегли тени, на щеках и подбородке поблескивала золотисто-коричневая щетина. Туника измялась. Он был как мальчишка, который только что проснулся после краткого отдыха — жадный и дикий.

— Мы с моабу достигли соглашения, которое навсегда объединит наши земли.

Я видела, как Телдару сжал кулаки, и подумала: «Он был прав».

— Моабе Земия из Белакао станет королевой Сарсеная.

«Нет», подумала я, когда другие зашевелились, чтобы пожать руку Халдрину и поклониться Бантайо. Телдару не вышел вперед. Он стоял рядом со мной, я чувствовала его взгляд и повернулась, зная, что должна.

— Так просто, любовь моя, — сказал он. — Видишь?

— Нет, — снова и снова шептала я, чтобы не слышать внутри себя голос, говоривший «да».

 

Глава 27

— Толлик! — кричала Грасни. — Дрен! Немедленно прекратите, пока не упали!

Мы были на улице: девять юных учеников, Селера, Грасни, я и даже госпожа Кет, сидевшая на лавке в тени дерева. В классе было слишком жарко, дети ленились, ворчали, и учить их было невозможно. Поэтому мы вышли во двор, где время от времени дул легкий ветерок, и у Толлика с Дреном нашлось достаточно сил, чтобы побороться.

Мы их не останавливали. Грасни смеялась, другие дети подбадривали. Толлик и Дрен были старшими в группе — им исполнилось одиннадцать и десять, — неуклюжие, изящные подростки, одно удовольствие смотреть. Только Селера возражала: она махала руками, пытаясь встать между борцами.

Дрен, который был ниже Толлика, но шире в плечах, бросился на соперника, и вся эта отчаянная куча-мала свалилась в пруд.

Внезапно воцарилась тишина. Пруд был священным: он появился здесь прежде замка, его использовала для своих видений первая провидица Сарсеная. В нем жили маленькие рыбки, которые в темноте светились зеленым. В воде можно было смочить руку, но и только.

Мы с Грасни присели на берегу и протянули мальчикам руки. Они бултыхались, взбаламучивая прозрачную воду. Пруд был неглубоким, но они паниковали, задыхались и соскальзывали обратно прежде, чем нам удавалось их зацепить.

— Нола! — резко произнесла Селера.

— Селера, — громко ответила я. — Я занята, подожди…

— Нола, — сказал другой голос, и я замерла. — Отойди. — Телдару склонился над прудом и вытащил Толлика и Дрена. Он поставил их на выгоревшую желто-коричневую траву, и они согнулись, отплевываясь, кашляя и не глядя ни на кого из нас.

Я сидела на корточках. Телдару стоял, стряхивая с колен землю. Он улыбался. «Он должен злиться, — подумала я. — Что еще…»

— Я пыталась их остановить. — Селера была рядом. Я вновь удивилась, как ей удаётся выглядеть жеманной и строгой одновременно. — Они неисправимы, все до одного. — Она посмотрела на Грасни, потом на меня, словно мы сами прыгнули в пруд, ослушавшись ее приказа.

— Это так, — согласился Телдару.

— Я пыталась… — начала Селера, но он поднял руку.

— Да, Селера, ты пыталась. И я благодарен тебе, как всегда.

Ее жеманство потеряло уверенность. Одна из учениц (девочка лет семи) хихикнула, и госпожа Кет стукнула тростью о землю:

— Тишина, когда говорит мастер Телдару!

Сам мастер Телдару продолжал улыбаться.

— У меня для вас хорошие новости, — сказал он.

Селера вновь загорелась.

— О свадьбе? — Ученики начали перешептываться, некоторые вновь захихикали.

— Нет, — ответил он. — О вас, о трех моих замечательных взрослых девушках.

Грасни посмотрела на меня. Я пожала плечами, не заботясь о том, что он увидит. Живот скрутило от страха.

— Подойдите сюда, госпожа Кет. — Она медленно встала; Селера поспешила к ней, чтобы помочь.

— Селера, Грасни, Нола. Вы больше не ученицы. Вы давно это знаете — мы все знаем, — но теперь пришло время воплотить это знание в жизнь. Пришло время занять вам свои места в качестве провидиц.

Селера онемела от изумления.

— Нола, — сказал он. Эта благожелательная улыбка, спокойные черные глаза; я чувствовала во рту сухость и привкус желчи. — Ты останешься здесь. — Не новость, но почему мое сердце едва не выскочило из груди? — Ты нужна госпоже Кет и мне, поскольку, как тебе наверняка известно, в замке не хватает учителей с тех пор, как его покинули мастер Парво и госпожа Мандола. — «Они сбежали вместе, — рассказывала нам Селера. — Хотя она похожа на жабу, а он старый, все равно это ужасно трогательно.» «Везет, — думала я. — Они свободны».

— Грасни, — продолжил он и взглянул на нее. Она сидела, выпрямив спину, среди непослушных складок платья. — Ты отправишься в Нарленел. Это хороший город, а тамошний правитель и его жена — добрые люди.

— И он недалеко от моего родного городка, — ответила она. — Спасибо, мастер Телдару.

Он кивнул и перевел взгляд на Селеру.

— Селера.

— Мастер, — оживилась она. В тот момент она выглядела очень красивой: светло-зеленое платье, золотые серьги и ожерелье, белакаонские камни и ленты в волосах. Она излучала уверенность.

— Ты отправишься в Мериден — еще один важный для Сарсеная город. По богатству и влиянию он на втором месте после нашего.

— Но… — ее блеск потускнел, пальцы вцепились в платье. — Мастер, я думала… я думала, что вы оставите меня здесь.

На последнем слове ее голос сорвался. Я отвернулась, жалея ее, несмотря на все свое торжество.

— Нет, дорогая, — ответил он. — Останется только Нола. А ты будешь рада, когда увидишь свой новый дом. Там такие шелка, что…

— Я не хочу шелка! — закричала она. Один из учеников всхлипнул. — Я хочу остаться! Я должна остаться, мастер, вы же знаете!

Грасни открыла рот. Ученик начал плакать. Телдару нахмурился — от тревоги, не от гнева, — шагнул к Селере, но она подняла юбки, развернулась и побежала.

— Не беспокойтесь за нее, — сказал он, пока мы смотрели ей вслед. Она споткнулась, зацепившись за траву, но не упала (и я с удивлением поняла, что не хотела бы этого). — Трудно принять изменения вот так сразу. Скоро она будет счастлива. Особенно, — добавил он, улыбнувшись, — когда я расскажу ей о грядущем празднике.

Как позже выяснилось, нас ожидал пир. Спустя несколько дней я наблюдала, как во дворе провидцев ставят столы, а нижний двор заполняется палатками и сценами. Земия должна была прибыть через несколько недель, и король призвал артистов Сарсеная в замок на соревнование за право участвовать в торжестве. Певцы, поэты, скульпторы, художники и танцоры — они заполонили все дворы замка и гостиницы Сарсеная, надеясь победить и прославиться на королевской свадьбе. Мы слышали далекую музыку и пение, хлопки, смех и крики. А за всем этим — шум живых людей, собравшихся вместе.

— Хотела бы я быть там, — сказала Грасни. Я вздрогнула и обернулась. Она смотрела на столы и лавки, на фонари, висевшие на ветвях. Незадолго до этого я искала ее, мысленно повторяя свои слова и пытаясь предугадать, что она мне ответит. Я ее не нашла, но теперь она стояла рядом, и мне не хотелось ничего говорить, чтобы не портить момент.

— А, — сказала я (потому что ответить было надо). — Но только здесь, сегодня, ты увидишь Селеру в облике служанки — так она думает избежать Пути, на который ее ставит истинная любовь.

Это были пустые слова, эхо тех, что когда-то могли нас рассмешить.

— Уезжать будет трудно, — сказала Грасни, — и Селере, и мне.

Я с облегчением заметила, что на этот раз она не плачет, и удивилась, что слезы выступили у меня на глазах.

— Грасни, не знаю, что я буду без тебя делать.

— Будешь учить, — ответила она, — найдешь друга, который знает, что фиолетовое не носят с красным, и который не знает…

— Как выглядит мое Иное Я? — спросила я, когда она затихла. — Кто не будет испытывать отвращения и страха, как ты? — Не знаю, от чего дрожал мой голос — от печали или от гнева, потому что чувствовала я последнее. Внезапно гнев, словно жар, охватил меня целиком.

— Нет, — сказала она, повернувшись. — Нола, мне очень жаль…

На этот раз не она сбежала от меня. Убежала я. Я неслась меж деревьев и столов, мимо людей, которые расставляли на них серебряные тарелки и кубки, а потом влетела в свою комнату и захлопнула дверь. Я долго плакала, прижимая лицо к игрушечной лошади — так, как не плакала много лет. Словно ребенок, я задыхалась от слез, поглощеная чем-то, что не могла назвать. Но я не была ребенком и знала, что меня гнетет. Я могла вытереть глаза, умыться и вернуться во двор, чтобы поговорить с уезжающей подругой.

Но я осталась. Я ждала, как много лет назад ждала возвращения Ченн, захлопнув другую дверь и надеясь, что она ко мне придет. Свет в комнате превратился из золотого в бронзовый, а потом сменился синевой сумерек. Лампу я не зажигала и сидела в темноте, пока весь двор светился огнями и серебром. Я сидела одна, жалея себя, ожидая, чтобы кто-нибудь пришел: мой ученик, или Грасни, или все сразу.

Спустя несколько часов, уже вечером, раздался стук в дверь. Я выждала долгий момент и сказала:

— Войдите.

Селера сияла в свете, что был за ее спиной. Она казалась силуэтом из огненных точек; ее контуры были плавными и четкими, волосы — блестящим золотом. Я никогда не видела их такими, волнистыми, струящимися, без заколок, расчесок и лент.

— Уходи. — Я говорила, как обиженный ребенок.

Она вошла в комнату.

— Селера, прошу. Я хочу побыть одна. — Мой голос дрогнул и смолк.

Она сделала еще шаг, и еще.

— О чем тебе плакать?

Она стояла прямо передо мной, и теперь я видела ее лучше: большие глаза, слезы на щеках.

— Это мне надо плакать, Нола. Я… — Она села рядом на кровать, и я не стала прогонять ее.

— Что? — спросила я. Она изменилась, и дело было не только в распущенных волосах. Когда она повернулась, я поняла — от нее не пахнет духами.

— Давай поменяемся, — сказала Селера. — Отправляйся в Мериден.

Я засмеялась.

— А ты останешься здесь и будешь госпожой Телдару? И что на это скажет мастер?

— Я уже его спрашивала. — Она говорила так тихо, что я едва ее слышала. — Он отказал. Но я подумала, если попрошу тебя, и если ты согласишься…

Я фыркнула, вытерла глаза и провела рукой под носом.

— А что еще он сказал?

— Что если я захочу, он разрешит мне остаться, пока не приедет принцесса Земия.

— А ты хочешь?

Она придвинулась ко мне так, что ее лоб почти коснулся моего.

— Конечно хочу — не спрашивай о том, что и так знаешь, и не высмеивай меня. — Слюна попала мне на лицо, но я ее не стерла. — Ты… ты. Ты и он. — Она осела, словно я держала ее и внезапно выпустила. — Что между вами происходит? Скажи, потому что теперь это уже не имеет значения.

— Что ты имеешь в виду? — Мне действительно вдруг захотелось узнать.

На этот раз засмеялась она.

— Ты и он, Нола! Постоянно друг на друга смотрите, хотя притворяетесь, будто это не так! Вы все время вместе, даже если находитесь в разных местах! С самого первого дня, с той ужасной вонючей комнатушки, где ты лежала, безумная и грязная, я пыталась не замечать, но все равно видела, и вижу до сих пор. Не понимаю… он любит меня — а что между вами?

Я слышала пение в тишине: пели две наши девочки, и их голоса поднимались над шумом двора, как дым. Они плели узор, красивый и яркий.

— Он сам должен тебе сказать, — наконец, ответила я. — Я не могу.

Селера встала. Было странно видеть ее естественной, без духов, чей аромат разносился с ее движениями, без украшений, которые она обычно поправляла. С завистью я подумала, что сейчас она еще краше, чем у пруда, где Телдару объявил о ее отъезде.

— Надеюсь, он тебя разрушит, — произнесла она.

Я засмеялась так, как до этого плакала: отчаянно, дико, чувствуя только тяжесть в голове и в груди. Когда я открыла слезящиеся глаза, Селеры уже не было.

* * *

Я немного поспала. Когда я проснулась, стояла глубокая безлунная ночь. Впрочем, тишины не было: с главного двора доносился шум. Я слышала людей, которые там собрались.

Мой собственный двор был пуст. Столы исчезли, лампы на ветвях погасли. «Может, они были похожи на звезды», думала я, идя под ними. Я представляла, как огоньки разбивают стекло и плывут сквозь листву. Запах горящего дерева и жареных плодов, кипящая вода, воздух ярче, чем днем. «Я сплю?» Под босыми ступнями кололись камешки, так что вряд ли я спала, хотя даже сны бывают четкими. Даже видения.

У дверей башни стояла дополнительная охрана. Для безопасности, объяснил мне Телдару, из-за всех этих людей. Лорд Деррис вообще не хотел никаких соревнований. Он спросил короля, что принцесса подумает обо всем этом шуме и толпах.

— Я ее встречу, — ответил Халдрин. — Не думаю, что она будет против. — И улыбнулся.

Я остановилась на лестнице над главным двором. Лампы и факелы сияли так ярко, что я не видела звезд. Внизу двигались тени. Народ Сарсеная танцевал, ел, дрался, пел песни, и все это внутри красных каменных стен замка. Во мне медленно расцветала радость. Я почти не хотела спускаться и видеть эти факелы, что не были звездами, однако сошла вниз, ступень за ступенью, и оказалась среди них.

Здесь было жарко: ветер утих, людей было много, и много огней. Я подвязала волосы, но пот все равно собирался на висках и стекал по щекам и шее. Я увидела мужчину, на котором была лишь набедренная повязка: он сидел перед большим камнем. В камне возникала женщина: брови, глаза, изгиб носа и подбородка. Незавершенный портрет. Мужчина посмотрел на меня, держа в руках долото и деревянный молоток.

Здесь была сцена, украшенная разноцветными тканями. На ней танцевали три девушки моего возраста в свободных легких накидках, которые скользили во время движений. Я видела бедра, грудь, блестящую от влаги кожу и мышцы. Я смотрела на них, и вдруг меня кто-то схватил.

— Красавица, — грубый, нетвердый голос; мужские руки комкали мою одежду, задирая подол. — Идем со мной…

Я вывернулась, на миг увидев его (блестящая лысая голова, седая щетина), и побежала. Я слышала, как он заворчал, ринулся за мной, и я понеслась между огней, телег и людей. Вскоре он отстал, но я не замедлила бег и не останавливалась, пока передо мной откуда ни возьмись не выросла женщина. Мы столкнулись и растянулись на земле.

— Простите! — сказала она, помогая мне встать. — Мы, поэты, всегда попадаем кому-то под ноги.

— Поэты?

— Да, — ответила она. — Я покажу.

Она провела меня под низкими помостами, на которых разговаривали люди; кто-то сидел и читал, кто-то писал в свитках или смотрел на них, как скульптор смотрел на камень.

— Скоро король будет оценивать наши стихи, — сказала женщина. — Никто не может уснуть… здесь так замечательно… мы все слегка чокнулись, но так и должно поэтам.

«Ты меня раздражаешь», подумала я, и это была моя первая четкая мысль с момента пробуждения. Я замедлила шаг, готовясь повернуть обратно.

— О! — сказала женщина и ухватила меня за руку. — Слушай…

Кто-то говорил громким, звучным голосом, таким звучным, что его трудно было воспринимать всерьез. Когда мы протиснулись сквозь толпу зрителей, голос задрожал, достигнув пика. Люди рассмеялись, женщина тоже улыбнулась и сжала мою руку.

— Послушай, — прошептала она. — Он великолепен!

Мы оказались в первых рядах. Я увидела его.

Он стал выше и крепче, волосы были короткими, но я сразу узнала его. Форма глаз, изгиб рта, когда он катал на языке слово «разрушительный». Он ждал, когда уляжется смех, и открыл рот, чтобы произнести очередную строку глупого стишка, когда увидел меня, и слово, возникшее у него на губах, было: «Нола?»

Я подошла. Протянула руку к тому, чего прежде не видела — к длинному белому шраму над бровями, — и коснулась его дрожащими пальцами.

— Бардрем, — сказала я.

 

Глава 28

Он пах хлебом, дымом и луком, как в детстве. Но было что-то еще — пот, нечто ароматное, иное. Я обнаружила это, когда мы крепко обнялись, а потом он меня оттолкнул.

Он протискивался сквозь толпу, а я следовала за ним. Он не смотрел на меня, зная, что я иду, и обернулся, как только нырнул в палатку.

— Уходи, — сказал он.

Палатка была очень мала. Ее бока давили на нас, как только снаружи кто-нибудь проходил.

— Уходи, — повторил он глубоким, резким, мужским голосом. — Прежде это не составляло для тебя труда, так почему сейчас медлишь?

— Нет, Бардрем, — в глубине горла я почувствовала боль проклятия. — Это было не так. Я не уйду.

— Не так. — Он резко ударил по ткани, и с той стороны крикнули: «Аккуратнее, мастер Бардрем, или уведите свою даму куда-нибудь еще!» Бардрем не обратил на них внимания. Он был так близко и глядел с таким неприкрытым яростным гневом, что я должна была испугаться, но при виде него дыхание перехватывало от радости.

— Тогда расскажи. Объясни. Извинись, хотя уже шесть лет как слишком поздно.

«Орло — это Телдару. Он увел меня из борделя. Сказал, что убьет тебя, если я попытаюсь сбежать. Я никогда о тебе не забывала».

— Я стала ученицей Телдару. За мной пришли из замка и увели с собой. У меня не было времени тебя найти.

Бардрем улыбнулся широкой, кривой, фальшивой улыбкой.

— Так вот в чем дело! Ну что ж. А тебе не приходило в голову, — его голос внезапно упал, улыбка исчезла, — скажем, написать? Сообщить, что ты в порядке, что ты счастлива и живешь в замке, а не умерла, как я думал?

«Телдару меня проклял. У меня нет слов правды. Ни сказать, ни написать».

— Я не могла.

— Что, в замке нет бумаги? Чернил? — Он засмеялся также, как до сих пор улыбался, и я попятилась, словно его горечь коснулась моей кожи. — Я никогда не думал, что ты такая. Что ты из тех, кто забывает друзей, как только находит что-нибудь получше.

— Я не забывала, — сказала я, но он отмахнулся.

— Мы были молоды; разве я мог думать, что знаю тебя?

— Ты знал. — Я так крепко схватила его за запястья, что мои пальцы побелели. — Ты знал, Бардрем. Это… невозможно объяснить. — Я заплакала, и каждое слово сопровождалось всхлипом. Он смотрел на меня смущенно и выглядел таким знакомым, все тем же — и при этом настолько другим, что я заплакала еще сильнее, почти без слез. Наверное, слезы кончились раньше.

— Знаешь, что было хуже всего? — сказал он, когда я замолчала. Я все еще держала его за руки, ослабив пальцы. — Я думал, что ты умерла, и это было легче вынести, чем знать, что ты просто сбежала, ничего мне не сказав.

— Я бы думала так же, — ответила я хриплым шепотом, который какая-то далекая моя часть сочла соблазнительным.

— А знаешь, что убедило меня в обратном?

Я покачала головой.

— Однажды ночью, много лет назад, появился тот человек, Орло. Он спросил, знаю ли я, где ты, и когда я сказал, что нет, напал. Ударил моим собственным ножом. — Он коснулся шрама над глазами. — Не знаю, почему, но после этого я решил, что ты жива.

— Это ужасная рана. — Я вспомнила Телдару с ножом Бардрема и Борла с его запиской, которые медленно надвигались на меня из темноты комнаты. — Хотя, — добавила я, — ты должен немного ею гордиться.

Он уставился на меня, а потом улыбнулся по-настоящему — медленно, едва заметно, но я испытала облегчение, а в голове впервые за вечер появилась четкая мысль.

Орло. Телдару. Бардрем.

— Тебе нельзя здесь оставаться, — проговорила я. Он нахмурился, и облегчение исчезло, превратившись в тяжесть. — Тебе нельзя находиться рядом с замком.

— Да? И почему же?

Я выпустила его запястья — в любом случае он скоро освободится сам. «Телдару увидит тебя, ты его узнаешь, и он тебя покалечит…»

— Я не могу сказать, — расстроенно ответила я. — Не могу…

— Не можешь! Как удобно, Нола, говорить и ничего не объяснять!

— Ты не должен выступать на состязаниях, — сказала я, и на этот раз мой голос был резким.

— Значит, ты теперь такая! — Я вновь ощутила странную дрожь, когда его горячее дыхание коснулось моего лица. — Настолько обезумела от эгоистичной слабости, что не можешь вынести чужой успех! Ты живешь той жизнью, о которой мечтала, а мне нельзя попытаться сделать то же самое?

— Нет… — Тихое, нечеткое слово, которое никто из нас не услышал.

— Я останусь в замке, Нола, но не здесь, не с тобой. — Он протиснулся к выходу, откинул полог палатки и убежал — или так мне подумалось, потому что я не смотрела ему вслед. Я смотрела только на открытый полог, и внутри меня было спокойствие, пустота и холод. С той стороны слышался шепот и взрывы смеха: несколько мужчин удивлялись, что это стряслось с «мастером Бардремзо».

Выйдя из палатки, я медленно пошла вперед. Я вернулась туда, где впервые увидела его, но теперь там читала стихи пожилая женщина, а в толпе его не было. Я бродила среди костров и сцен, среди обнимавшихся и среди спящих; кто-то шагал мне навстречу, но потом отворачивался (что было в моем лице?). Когда небо начало светлеть, я потащилась вверх по башенной лестнице и вернулась во двор.

«Бардрем, — думала я, и даже его имя было подарком. — Бардрем… куда приведет нас этот новый Путь?»

* * *

После той ночи я едва ела и почти не спала. Каждый молодой человек, которого я видела, казался Бардремом, и сердце выпрыгивало из груди, а потом стихало, когда становилось ясно, что это солдат или садовник, кто-то вообще на него не похожий. Госпожа Кет спросила, что со мной происходит; даже Грасни спрашивала. Селера не разговаривала со мной с тех самых пор, как побывала в моей комнате. Не знаю, что я отвечала. Помню только, что была в полном изнеможении — а потом прибыла Земия.

— Госпожа Нола! — В дверях стоял один из моих учеников, Дрен. Небо за его спиной было пурпурно-черным, его черные локоны казались темнее обычного, а лицо — болезненно белым. Я смотрела на него, сидя на краю постели, словно готовилась встать. Возможно, я сидела так уже несколько часов.

— Да, Дрен? — сказала я и подумала: «Мне надо выйти во двор: прошло два дня с тех пор, как я была там в последний раз. Теперь я точно его найду…»

— Госпожа, принцесса прибывает. В смысле… — он откашлялся. — Она почти здесь. Госпожа Кет велит придти к мастеру Телдару и королю Халдрину в Тронный зал.

Внезапно моя голова просветлела — сделалась даже слишком ясной, — и я поняла, что на мне старое потрепанное платье, и что я слишком долго не причесывалась. Поэтому я привела волосы в порядок, заколола их бронзовыми заколками с бабочками и переоделась в коричневое платье с кремовыми кружевами на манжетах и подоле. Обула коричневые туфли и побежала во двор.

Приближалась буря. Мы ждали ее, ждали прекращения жары, избавления от пыли, но сейчас она была невовремя. Нервничал даже Борл: он скулил, тяжело дышал и не ходил за мной по пятам. Чернота тревожила, давила на меня, на деревья, и я представляла, как все мы стараемся спрятаться от того, что готовит небо.

Все произошло быстро. Когда я добралась до двери башни, начался дождь (толстые, тяжелые капли), а когда вошла внутрь, желтая молния осветила тьму. За молнией последовал гром — еще далекий, но от его раскатов задрожали камни под ногами.

Из башни я побежала в Тронный зал, даже не думая искать Бардрема. В любом случае я его не найду — я едва видела собственные ноги в грязи и воде. Дождь налетал теплыми, слепящими волнами.

— Ты этого не сделаешь, кузен! — услышала я лорда Дерриса, когда передо мной открылись двойные двери.

— Я должен, — отвечал король. Он расхаживал перед помостом. Я никогда не видела его таким: обычно это Телдару ходил туда-сюда, а Халдрин делал ему замечания. Теперь Телдару стоял неподвижно, прислонившись к помосту и скрестив ноги в лодыжках. Но хотя его тело выражало спокойствие, глаза бегали туда-сюда, словно он видел все или ничего определенного.

— Я должен, — повторил Халдрин, потом развернулся и увидел меня. — Нола! Хорошо. Входи. Мы ждали тебя, поскольку ты тоже видела Земию, и мы хотим, чтобы ты была здесь.

— Хал, обрати внимание, — сказал Телдару. — Нола только что была снаружи.

Халдрин скривился и осмотрел меня. Его взгляд скользил по моей вымокшей одежде и волосам, с которых текла вода.

— Я хочу ее встретить, — сказал он мне. — На дороге за городом.

— Ты можешь назвать хоть одну причину, по которой он должен это сделать? — Прежде лорд Деррис никогда не обращался ко мне напрямую. Я откашлялась, как Дрен, когда он замялся в дверях. Я прекрасно сознавала, что одежда плотно облегает мое тело, и внезапно подумала: как хорошо, что я не выбрала платье с белым корсетом.

— Возможно, мой король, — ответила я с притворной серьезностью, — если сегодня у вас не было времени искупаться…

Халдрин засмеялся, лорд Деррис улыбнулся, а Телдару кивнул, словно я неожиданно его удивила.

— Я хотел ее приветствовать, — сказал король. — Хотел, чтобы ее встречал весь город. Чтобы на дорогу бросали лепестки.

— Так и будет, — выпрямился Телдару. — Но здесь. Перестань тревожиться, а то из-за тебя мы все нервничаем.

— Только подумай, — сказал лорд Деррис. — Дождь смоет запах уборных, хотя бы на какое-то время.

— И трава может вновь зазеленеть, — добавил Телдару. Я почти видела его энергию, волнение, возбуждение и гнев в глазах.

— Ну хорошо, — вздохнул король. — Значит, остается только ждать.

Позже я услышала, что в это время происходило в городе, поскольку многие сарсенайцы выглядывали из окон, несмотря на дождь, и стояли на улицах вопреки буре. Карета, посланная Халдрином к белакаонским кораблям, остановилась у южных ворот. Из нее вышла женщина и встала под ливнем, глядя на дорогу, по которой только что проехала. Ее темную кожу и волосы можно было разглядеть только при вспышке молнии, но даже тогда образ быстро исчезал. Ее платье могло быть одного из тех ярких и удивительных цветов, которые так любили сарсенайские девушки, но в тот момент оно тоже было темным, побитым ветром, и висело на плечах.

Рядом стояла другая женщина, выше и стройнее. Она коснулась первой — плеча, говорили одни; спины, говорили другие, — и та медленно повернулась к воротам. Она жестикулировала, что-то говоря высокой женщине. Высокая вернулась в карету. А Земия, моабе Белакао, вошла в город Сарсенай одна, в сопровождении дождя, ветра и грома, глядя только на дорогу, но не на людей, которые стояли вдоль нее.

* * *

— Халдрин, король Сарсеная, представляю вам Земию, принцессу Белакао. — Голос белакаонского герольда звенел, но сам он выглядел крайне встревоженным — вымокший, как и все остальные, он стискивал копье так, словно боялся, что его руки задрожат.

— Приветствую тебя, — сказал король Халдрин Земии, — как моабе твоей земли и будущую королеву этой.

Он стоял у подножия помоста. Земия остановилась у дверей. «Она и сейчас выглядит как королева», подумала я со своего места рядом с лордом Деррисом. Она была прекрасна и словно не замечала воды, стекавшей с платья и кончиков пальцев на лепестки цветов, которые укрывали пол.

— Благодарю, король, — ответила она. Ее голос был низким, именно таким, как его описывал Телдару.

Король направился к ней, и я почувствовала запах цветов, по которым он шел.

— Земия, — сказал он. Услышав, как он произносит ее имя, я удивилась и почувствовала что-то еще, чего не хотела называть. — Тебе следовало обсохнуть…

— Нет, — ответила Земия. Она покачала головой, и драгоценные камни в ее волосах замерцали. Прозрачный и красный. Синий, желтый, зеленый. — Я решила придти немедленно.

Герольд сделал два шага и стукнул копьем о пол.

— Представляю вам…

— Нелуджа, — сказала Халдрину Земия. — Да… ты помнишь ее? Она — представитель семьи в это благословенное время, поскольку мой брат не нашел возможности приехать лично. — Я ощутила горечь, которая скрывалась за этой фразой и легкой белой улыбкой.

Вошла Нелуджа и встала рядом с сестрой. Она не так вымокла; я видела, что ее платье оранжевое, с белыми кругами. Платок, скрывавший волосы, был темнее — зеленый или коричневый. Глаза были сплошь черными, кроме центральных белых точек.

— Король Халдрин, — сказала она более высоким и холодным голосом, чем у сестры.

— Испа Нелуджа, — ответил он. — Я рад, что ты приехала.

— Я должна была. — Она приблизилась к королю, но ее глаза остановились на Телдару. — Я должна была приехать, чтобы сказать тебе лично: этот брак не должен состояться.

Лорд Деррис задохнулся, герольд вздрогнул, а король нахмурился. Но я смотрела на Телдару. Мое сердце билось тяжело и неровно. Я знала эту его улыбку, голодную, ту, что показывала лишь кончики зубов.

— Я с нетерпением ждал нашей встречи, — сказал он Нелудже, — чтобы приветствовать вас обеих, но теперь вынужден спросить тебя, испа, что ты имеешь в виду и почему хочешь лишить нас радости этого брака?

— Мастер Телдару, — сказал Халдрин, поднимая руку. — Испа Нелуджа, давайте сейчас не будем об этом говорить. Отдохните, а…

— Нет, — сказала Земия. — Халдрин, поговорим об этом сейчас.

Все ждали. Я заметила на плече Нелуджи ящерицу. Она была маленькой, ярко-красной, а ее глаза напоминали крошечные янтарные купола.

— Испарра показала мне, — наконец, произнесла Нелуджа. — Я видела образы будущего.

— Я тоже, — взгляд Телдару скользнул по мне. — И госпожа Нола. Много месяцев назад она смотрела Узор белакаонского купца и увидела то же, что и я: совместный путь изобилия и радости.

— Так ли это? — спросила Нелуджа. Глаза ящерицы болезненно быстро двигались туда-сюда. Хвост свернулся и зацепился за руку выше локтя. — Поскольку мои видения мрачны.

Телдару слегка пожал плечами.

— Но если в вашей стране один Путь не всегда главнее другого, такие видения не должны тебя беспокоить.

— В моей стране мы говорим о приливах и течениях, о воде, которая движется по руслам; одни мы можем предвидеть, другие — нет. Я много раз смотрела в эти воды и видела только тьму. — Она повернулась к Халдрину. — Я пришла не для того, чтобы препятствовать этому браку. Если бы мы хотели его избежать, то не приехали бы. Но я надеялась… — Она сглотнула, и ящерица, свесив голову, посмотрела на нее. — Я надеялась, что ты подумаешь о моих видениях, король Халдрин. Мой брат отказывается это делать. Но, возможно, ты согласишься.

Халдрин переводил взгляд с Нелуджи на Земию. Моабе едва заметно улыбалась: вызов, обещание, вопрос — я не могла понять.

— Телдару, — король обернулся и посмотрел прямо на него. — Взгляни еще раз. — Затем он обратился ко мне. — И ты, Нола. Оба посмотрите и скажите, каков будет мой Узор.

Прямо над нами прозвучал раскат грома, прокатилась огромная нисходящая волна. Когда стихло эхо, лорд Деррис воскликнул:

— Мой господин! — Его голос был взволнованным, как никогда.

«Он счастлив, — поняла я. — Даже чересчур». Я знала, что король просил о прорицании только когда этого требовал обычай, предпочитая свои собственные выводы священным видениям, что всегда расстраивало лорда Дерриса. Теперь он лучился радостью, когда я подходила к Телдару, думая: «Нет, нет, не теперь…»

— Мы сделаем это, — негромко сказал Телдару.

— А ты, Нелуджа, присоединишься к ним?

Она покачала головой.

— Я знаю, что видела. Мне нет нужды смотреть снова. Но он поможет. — Ящерица соскользнула с ее руки и упала на пол.

— Любопытное создание, — произнес Телдару.

Нелуджа кивнула.

— Так и есть. Он нашел меня после того, как я потеряла свою птицу, Уджу. Возможно, ты ее помнишь?

— Уджа его клюнула, — сказала Земия. — Несколько раз. Уверена, он этого не забыл.

Внезапно все это стало невыносимо: тяжесть воздуха, знание того, что где-то здесь, рядом, находится Бардрем, улыбки, которых я не понимала, низкие, ясные голоса, слова, которые они произносили. Я опустилась на колени, проклятая и беспомощная, наблюдая, как лапы и хвост чертят в лепестках дорожки. Халдрин повторил:

— Скажи мне, что будет, — и Телдару легко коснулся моей руки. Путь в Иной мир открывался навстречу моим желаниям и моим страхам.

Халдрин. Он один, стоит на коленях на сухой потрескавшейся земле. Его плечи дрожат, спина сгорблена. Я шепчу его имя. Он поднимает голову, и я вижу на его щеках слезы. Он смотрит на меня, улыбается, и из земли под ним начинает пробиваться трава, плющ и ростки; они извиваются и тянутся во все стороны. покрываясь крошечными цветками. Он поднимает руки и снимает корону (темно-красную, не золотую). Ставит ее на землю, и плющ окружает ее, скрывая из виду. Слезы чертят глубокие зеленые борозды на его щеках.

Когда окружающий мир вернулся, я стояла на коленях, опираясь на кулаки. С трудом мне удалось успокоить дыхание. Я подняла голову и увидела Телдару, глядящего мимо короля. Его неподвижные глаза были заполнены видениями. Халдрин переводил взгляд с него на меня и обратно. Все остальное было далеко — размытое, нечеткое, скрытое за черными мушками.

Телдару опустил голову. Когда он ее поднял, его взгляд был сосредоточенным и ясным.

— Ну что, Дару? — спросил Халдрин.

— Я… — начал Телдару. Он улыбнулся королю, мне, Земии и Нелудже. Протянул руку, погладил ящерицу и усмехнулся, когда та укусила его за палец. — Я видел спокойный океан. Новую землю, которая вырастала из него так медленно, что воды почти не двигались. Это было прекрасно, Халдрин. Мой король.

— А Нола? — спросил Халдрин. Напряжение из его голоса уходило. — Что видела ты?

«Вас и себя. Не знаю, как это описать, даже если бы это было возможно».

— Драгоценные камни, — ответила я, — которые разлетались, как огонь из жерла вулкана. Там, где они падали, прорастали валуны; их становилось все больше и больше, пока не возник монумент, как у Раниора, только выше и красивее. — Я не смотрела ни на Нелуджу, ни на остальных. Я склонила голову, как Телдару.

— Благодарю испу Нелуджу за то, что поделилась со мной своими видениями, — произнес Халдрин, — и Телдару и Нолу, которые рассказали о своих. Они дали мне пищу для размышлений. — Он подошел к Земии. — А теперь, — сказал он, — я хотел бы показать тебе твои комнаты.

Она не улыбнулась; в ее темных глазах была дистанция, но она положила руку на его локоть и сказала:

— Да. Вероятно, время пришло.

Телдару незаметно взял мою ладонь и провел по ней большим пальцем. Я почувствовала его дрожь и свою, и не смогла вырвать руку.

 

Глава 29

Иногда я размышляю о точности слов. О том, насколько реальным они могут сделать прошлое. «Селера надела белое платье с узором в виде плюща, украшенное белакаонскими драгоценными камнями». Даже если я не совсем в этом уверена, слова на бумаге делают это правдой.

Обычно я уверена в образах — и своих видений, и других. Платья Селеры, кровь на хвосте орла. Другие вещи вспомнить сложнее. Когда после того или иного события случилось следующее? Через неделю? Через месяц? Он действительно меня об этом спрашивал, а я ему ответила так, а не иначе? И если я не уверена, надо ли мне об этом промолчать или все же написать: «Я не могу вспомнить точно, хотя, быть может, дело было так»?

Но тогда истории не получится. А мне надо ее рассказать. Целостную и вполне определенную.

Иногда образы помогают вспомнить остальное: цвета, свет, текстуры, за которыми вновь начинаются слова. В такие времена, как это. Потому что платье Селеры действительно было длинным, белым и вышитым драгоценными камнями. Платье, в которое она нарядилась перед отъездом.

* * *

Грасни нашла меня во дворе, на скамье у главной сцены. Эта лавка стояла далеко от выступавших, и оттуда я могла видеть короля и Земию на небольшом возвышении, остальные лавки и пространство вокруг. За последний час я увидела представления четырех танцоров (трех великолепных и одного настолько ужасного, что даже Халдрину стало не по себе), двух акробатов и актера, который пытался превратить себя в извергающийся вулкан с помощью красных шелковых шарфов и кучи больших камней. Бардрема я не видела, хотя мои глаза метались в ожидании.

— Неудивительно, что принцесса выглядит несчастной, — сказала Грасни, втиснувшись рядом со мной. — Посмотри на этого: запутался в своих шарфах и пытается не заорать, потому что ему на ногу свалился камень. Зачем король ей показывает, какими глупыми могут быть сарсенайцы?

— Она не несчастна, — сказала я с напускной легкостью, пытаясь скрыть удивление от прихода Грасни. — Она немного улыбается. Может, он того и хочет.

— Это улыбка? Не похоже…

Но Земия улыбалась — по крайней мере, разглядывая ее в лучах утреннего солнца, я была в этом уверена.

— Давай сядем поближе, — предложила я. — Народу много, но Борл поможет нам пробраться. — Услышав свое имя, он поднял голову, и я почесала его между ушей.

— Нет, — Грасни посмотрела на него, потом на меня. Я подумала, что она может задать вопрос, на который я не сумею ответить; например: «Почему он так к тебе привязался, хотя раньше постоянно кусал?» Но она ничего не сказала, и я продолжила:

— Или можно уйти. Давай узнаем, разрешит ли Деллена отведать блюда, которые она готовит к свадьбе. Или, — я заговорила быстрее, потому что Грасни больше не смотрела на меня и теребила кончики волос, — мы могли бы пойти к тебе или ко мне и поговорить о чем-нибудь, потому что скоро…

— Не скоро, — тихо сказала она и внезапно подняла голову. — Сегодня. Мастер Телдару только что сообщил, что мы должны ехать сегодня. Мы с Селерой.

— Сегодня? — переспросила я. — Но он говорил, что это будет после свадьбы. Селера… Где она?

— В своей комнате. Не хочет выходить. Я даже предложила ей отрезать мои волосы.

Я встала.

— Он не может так поступить.

— Еще как может. Его торопят наниматели. Они написали, чтобы мы выезжали немедленно.

— Он показывал вам эти письма?

— Нет… Нола, в чем дело?

«Он снова лжет и что-то затевает. Я знаю, знаю и не могу вынести этого знания, не могу больше это терпеть, а тут еще ты уезжаешь».

— Ты уезжаешь, — ответила я. — Это трудно вынести.

В молчании мы покинули двор. Борл тыкался носом в мою руку, и я подумала: «Разве не замечательно: единственный, кто меня понимает — пес, которого я воскресила из мертвых».

Мы остановились у двери Селеры. Я позвала ее, но она не вышла. Изнутри не доносилось ни звука. Дрен принес нам хлеба и сыра. Мы подошли к пруду. Грасни сказала:

— Я очень хочу уехать, но буду скучать, даже по жаре и по таинственному супу Деллены с твердыми кусочками. — Мы обе попытались рассмеяться, но у нас не вышло. Я подумала о стражнике, Силдио, в которого она была влюблена, и хотела спросить об этом, показать, что я помню и думаю о ней, но не стала.

Когда пришел Телдару, мы сидели у двери Селеры.

— Она наверняка выйдет в уборную, — сказала Грасни, и в тот момент мы увидели, как он шагает к нам между деревев. Он улыбался.

— Вы пропустили невероятно талантливого музыканта, — сказал он, подойдя ближе. — Никогда не слышал такой великолепной игры. — Он говорил очень быстро, слегка покачиваясь на кончиках пальцев. Я ощутила в животе знакомый холод и обняла себя руками, словно это могло меня согреть.

— Грасни, иди собираться. Кареты ждут.

Я смотрела, как она бежит в свою комнату; длинное бесформенное платье развевалось за ее спиной, как облако оражневой пыли.

— Что ты задумал? — спросила я. Мой голос слегка дрожал.

— Нола! — воскликнул он. Я не повернулась, но представила, как он поднимает брови и широко раскрывает глаза. — О чем ты?

Грасни уже возвращалась, сгибаясь под весом мешка; в руках у нее была кожаная сумка.

— Это не может быть она, — быстро произнесла я. — Что бы ты не планировал, это не может касаться ее.

— Глупая, подозрительная девица, — пробормотал он и шагнул, чтобы взять у Грасни сумку. Опустил ее на землю, рядом поставил мешок и постучал в дверь Селеры.

— Селера! Слышишь, время пришло. Пожалуйста, выходи.

Тишина.

— Селера. — Чуть громче.

К нам подходила госпожа Кет, стуча тростью по дорожке. Рядом шел Дрен, за ними — другие ученики. Прощальная процессия. Я проглотила неожиданные слезы и посмотрела на дверь.

— Дорогая, — новый тон, которого я никогда раньше не слышала. — Выйди ко мне.

Я взяла Грасни за руку и потянула ее прочь, ближе к остальным. Я видела, как он говорил что-то еще, прижав лоб к двери и разводя руки в стороны, словно пытаясь вытащить ее сквозь дерево.

Дверь медленно открылась, и из комнаты вышла Селера; Телдару отошел на несколько шагов, тоже медленно, и само время замерло, увидев ее.

— О! — воскликнула девочка за моей спиной. — Она еще красивее, чем обычно! — Так и было. Я никогда не видела этого белого платья с узорами в виде плюща из драгоценных камней. Я никогда не видела такой сложной прически с локонами и завитками, украшенными золотом и драгоценностями. Туфли были позолоченными, а каблуки делали ее еще выше.

— А, — пробормотала Грасни, — она хочет, чтобы он пожалел о том, что делает.

«Возможно, он жалеет, — подумала я, наблюдая за тем, как он смотрит на нее. — Возможно, в этот самый момент он жалеет».

Она не взглянула на него. Она подошла к нам, наклонилась, чтобы поцеловать детей и макушку госпожи Кет. Госпожа Кет плакала.

— Дитя, — сказала она, — мы будем тобой гордиться. Они полюбят тебя так же, как мы.

Селера не посмотрела ни на меня, ни на Грасни, даже когда Телдару произнес:

— Госпожа Кет, для вас с детьми там слишком много народу. Пусть Нола проводит нас до ворот.

Сложно не смотреть на своих спутников, когда их всего трое, но Селера смогла. Она шла чуть впереди, придерживая платье. Она шла быстро, и стражники с вещами едва за ней поспевали. Мы миновали башню и спустились на главный двор, прошли между палатками и вокруг самой большой сцены, где девушка играла на виоле. Только у ворот замка и двух ожидавших карет Селера замедлила шаг.

Теладру прошел мимо нее и обернулся.

— Подойдите ко мне, вы двое, — сказал он. Они подошли и остановились рядом; теперь все трое стояли лицом ко мне, хотя смотрели на меня только Телдару и Грасни.

— Нола, — сказал он. — Возможно, после того, как ты попрощаешься, тебе захочется подняться на башню и проводить кареты оттуда.

— Только мне? А ты? Ты сам не хочешь попрощаться?

Он коснулся каждой из них: Грасни тронул за локоть, Селеру — за гладкую бледную кожу спины выше лопатки.

— Я поеду с ними, — сказал он. Теперь Селера посмотрела на него, удивленно приоткрыв рот.

— Ты уезжаешь? — Из-за внезапного стука сердца я едва услышала собственные слова.

Он улыбнулся.

— Ненадолго. Ты не заметишь, как я вернусь. — Он убрал руку с локтя Грасни и погрозил мне пальцем. — Не впутывайся в неприятности, — сказал он. — Последствия могут быть печальными.

«Последствия? — подумала я. — Но что будет, если ты покинешь меня? Эта часть проклятия перестанет работать? Если перестанет, ты не сможешь сделать Бардрему ничего плохого, потому что он здесь, а ты об этом не знаешь. Я могу найти его, мы сбежим, и ты ничего не сделаешь».

— Не впутаюсь, — сказала я ровным голосом. — Как всегда.

Он смотрел на меня без улыбки, и я повернулась к Селере.

— Прощай, — сказала я. — Желаю тебе найти в новом доме то, что ты ищешь: признание, удачу. Любовь. — Я не хотела быть злой, не теперь, но мои блуждающие мысли и возбужденное настроение вызвали эти неприятные слова. Она злобно уставилась на меня — в последний раз, подумала я, — и подошла к ближайшему экипажу.

— И ты, — обратилась я к Грасни, но поняла, что больше ничего не смогу сказать.

— И ты, — повторила она, улыбнувшись, хотя в ее глазах блестели слезы. Мы обняли друг друга, и она отошла. Похлопала по веснушчатым щекам, по бесформенному платью, сказала:

— Признание, удача и любовь, — и мы обе рассмеялись. В последний раз, снова подумала я. Перед тем, как забраться во второй экипаж, она обернулась и посмотрела на стены замка — на него. На Силдио, из-за которого она пришла ко мне тем вечером, изменившим между нами всё. Вечером, который связал нас невысказанными словами, а не теми, которые были произнесены.

Прежде, чем сесть в карету Селеры, Телдару наклонился ко мне.

— Береги себя, Нола, — произнес он. — Я ненадолго. — Он провел пальцем по моей челюсти, скользнул по губам — и уехал.

«Уехал, уехал», стучало в моей голове, пока я бежала к лестнице башни. Я должна была убедиться, что кареты скрылись из виду, прежде чем отправиться на поиски Бардрема. «Тебе не надо его искать, — шептал голос в моей голове. — Просто беги, сейчас же». «А что потом? — спрашивал другой, более громкий голос рассудка. — Что сделает Телдару, когда узнает, что я сбежала? Кого он будет преследовать? Нет, я не могу подвергать Бардрема опасности…»

Как только кареты выехали в город, я потеряла их из виду. Я перегнулась через край башни и вытянула шею. Казалось, прошла вечность, прежде чем я увидела их вновь, одну за другой, за въездными воротами, на длинной и прямой восточной дороге. Прежде, чем они исчезли, прошла еще вечность. Солнце стояло за моей спиной, и чистый, яркий свет делал крошечных лошадей и кареты слишком отчетливыми и не вполне реальными. Я ждала, пока они не превратятся в искры, отражения света от упряжи и осей колес. «Уехал, уехал», подумала я, подобрала юбки и побежала.

Я едва заметила стражников у лестницы. Один из них посоветовал мне глядеть под ноги. Я выскочила во двор и помчалась бы дальше, если бы кто-то не ухватил меня, остановив на бегу. Я развернулась, открыла рот, чтобы сказать что-то резкое, но вместо этого воскликнула: «Бардрем!» и схватила его за руку. Мы стояли, вцепившись друг в друга, как два танцора, которые забыли свои шаги.

— Я тебя видел, — наконец, сказал он, пока я безуспешно пыталась вспомнить все, о чем думала еще секунду назад. — Видел, как ты поднималась, и наблюдал за тобой на стене. Ты могла оттуда свалиться. Я бы не успел тебя поймать.

Я наполовину всхлипнула, наполовину засмеялась.

— Ты видел кареты? — спросила я, и он кивнул. — Видел, кто в них был?

— Нет, — ответил он. — Я их знаю?

— Нет, — сказала я и подумала: «Конечно, он не видел Телдару; если бы видел, был бы расстроен, зол и потрясен». — Это мои друзья. Они уехали. — Я глубоко вздохнула. — Бардрем. Я тоже должна ехать. А ты — со мной.

— Что? — Он отпустил мою руку, хотя я продолжала держать его. — Почему?

— Потому, — быстро сказала я, как нетерпеливая мать, не желающая ничего объяснять своему ребенку. — Потому что я должна.

На этот раз он не злился, только удивлялся.

— Завтра моя очередь выступать, и я искал тебя. Подумал, может, ты захочешь придти и послушать… Думаю, я пойду с тобой, как только вернусь.

— Нет, — я вцепилась в него, и он дернулся. — Я уезжаю сейчас.

Он отвел мою руку.

— Ты не можешь, Нола. Серьезно, не…

— Да, — я чувствовала, что сейчас расплачусь. Когда еще я столько плакала? — Это самое важное, что я должна сделать. Пожалуйста, Бардрем, оставайся здесь. Жди меня. Я вернусь, как только смогу.

Я едва дышала. Я смотрела в его лицо, которое ничего не выдавало, даже когда он произнес:

— Не понимаю. Не понимаю ничего с тех пор, как ты меня нашла. — Долгая пауза. Я пыталась не ухватиться за него снова. — Откуда мне знать, — наконец, сказал он, — что ты вновь не исчезнешь?

Я с шумом выдохнула.

— Не исчезну. Я вернусь, обещаю.

— Я ничего не обещаю, — ответил он. — Я подожду, если ты этого хочешь, но…

Я уже мчалась прочь, махая ему через плечо.

Мне надо было вычистить всю комнату. Если я что-то оставлю — волос, ноготь, — Телдару использует его для прорицания, как делал это во время охоты на Ченн. В комнате Грасни я нашла еще один мешок и утащила к себе. Побросала в него платья, юбки, белье — хотя он не мог использовать одежду, на ней оставались волосы, застрявшие в лентах и кружевах. К счастью, одежды было мало, и скоро я перешла к расческам, заколкам, ожерельям, браслетам и серьгам. (Украшения я взяла только потому, что они мне нравились). Их было не слишком много — к счастью, не как у Селеры с ее пятью сумками, — и в конце концов я добралась до игрушечных лошадей. Они были слишком большими, чтобы брать с собой. Я внимательно осмотрела их и ничего не нашла, кроме потрепанной ткани и глаз из бусин. Долгий миг я просто держала их в руках, а потом вернула на полку. Надо было снять простыни; может, я смогу убедить Деллену, что там клопы, и она их сожжет? Надо подмести и вымыть пол… слишком много, слишком долго. Я собиралась взять метлу, и в этот момент в дверь постучали.

Я замерла. Ничего не ответила.

Раздался еще один стук, пауза, и, наконец, голос:

— Госпожа?

Я сделала три шага и открыла дверь.

— Вот ты где, — сказал король Халдрин. — Слава Узору. Идем со мной, Нола. Ты мне нужна.

 

Глава 30

— Что произошло? — спросила я. Кровь приливала к щекам и шумела в ушах.

— Я сделал перерыв в состязаниях. Земии надо отдохнуть — возможно, для нее это действительно чересчур, хотя я никогда не скажу Деррису, что он прав. А теперь мне надо сделать кое-что важное, и полагаю, ты единственная, кто может мне в этом помочь.

— Но что?..

— Идем со мной.

— Мой король, я не могу, я…

— Прошу.

Он улыбался. Вокруг пруда собрались ученики, наблюдая за нами, перешептываясь и широко раскрыв глаза. Король Халдрин иногда приходил сюда вместе с Телдару, но никогда один.

Его улыбка была победной. Я не могла отказать королю, особенно в присутствии других людей. А если стоять здесь слишком долго, он может заглянуть в комнату и увидеть сумку на кровати и кучу простынь на полу.

— Хорошо.

Он отвел меня в комнаты, где прежде я никогда не бывала — в его покои, яркие от гобеленов и вечернего солнца. Я смотрела, но не видела. Я глядела только в окно, выходящее во двор, на верхушку башни с воротами, не зная, ждет ли меня Бардрем.

— Я пытаюсь выбрать для нее подарок, но не могу решить. Взгляни, Нола, и помоги мне.

Парчовое кресло и маленький круглый стол были уставлены вещами. На кресле висел плащ; пара туфель, кучка ожерелий, книга, маленькая статуэтка на столе. Я подошла ближе и прикоснулась к вещам: «Просто выбери, быстро». Он стоял, не двигаясь, наблюдая за моим лицом, и я не могла торопиться. Рассматривая каждую вещь, я задумалась — подарок для новой королевы, и он хочет моего совета.

Я выбрала статуэтку. Это была девушка с длинными прямыми волосами; ее изящные каменные ладони складывались чашей у груди.

— Она очень древняя, — сказал Халдрин, забирая у меня фигурку. — Думаю, моей прабабушки. Мне говорили, что это она и есть. У нее в руках что-то было, но давно потерялось. Почему ты ее выбрала?

— Потому что это сарсенайский камень, — ответила я и ощутила краткое теплое прикосновение правды. — И она красивая. И девушка, и Земия.

— Это так. — Он говорил серьезно и тихо. Он предложил мне поесть с ним за большим столом у окна. Я отказалась. Он настаивал. Земия отдыхала, а у него были важные дела, которые он хотел отложить. Солнце клонилось к закату. Долго ли это продлится? Я пыталась не смотреть в окно, но небеса будто притягивали мой взгляд. Я ела, не чувствуя вкуса, и пила вино так быстро, что мои щеки зарделись, как в тот момент, когда я увидела его у своей двери. Он говорил, я отвечала. Свет за окном стал бронзового оттенка.

Наконец, он отодвинул свое кресло.

— На сегодня осталось еще двое танцоров, — сообщил он, вставая. — Последние, к счастью. Завтра я буду слушать стихи.

«Будь там, — думала я, пробегая через двор. — Пожалуйста, будь там. Я иду».

Мне уже было все равно, что оставалось в комнате, подмела я пол или нет. Я собиралась просто схватить сумку и бежать.

Когда я была у двери и уже коснулась замка, от глубоких теней стены и деревьев отделилась еще одна тень.

— Испа Нола, — произнесла Нелуджа, и Борл заворчал на нее. — Прости, что беспокою.

Я едва не рассмеялась своим несчастливым истерическим смехом. Но мне удалось ответить, напряженно и тихо:

— Я устала. Приходите завтра утром.

— Это насчет испу Телдару.

— О, — беспомощно сказала я. Мы вошли. Она встала у двери, которую я закрыла за ее спиной. В комнате было темно, но я не зажигала лампу. Ее глаза светились.

— Что ты вчера видела? — спросила она. — Когда испарра показала тебе короля.

— Я же говорила — вулкан из драгоценных камней…

— Что ты видела на самом деле?

Я забыла о Бардреме. Я стояла, пытаясь не опустить голову перед ее черными глазами.

— Почему вы думаете, что я видела что-то другое?

Из рукава ее платья выползла ящерица. Она поднялась по руке, изогнула шею и устроилась во впадине ключицы. Ее хвост лежал на плече, а кончик скрутился в спираль.

— Я не думаю. Я знаю. Твои слова отличались от твоих глаз. — Она помолчала. — И я видела тебя. Когда была девочкой, когда испарра показала мне Телдару. Я видела тебя — старше, другой, — но ты была с ним, и ты плакала; твои слезы были словами, и хотя вокруг тебя собрались люди, они не могли их прочесть.

— Что еще вы видели? — Я едва могла говорить.

— То, что казалось невозможным. Земия кое-что сочинила много лет назад — дикое, безумное видение, чтобы высмеять Телдару. А потом у меня было настоящее, поскольку любое сказанное слово, любая мысль, которая кажется кому-то истинной, даже если на самом деле это ложь, ведет к изменениям. Он изменит все течения, все приливы. И ты вместе с ним. Я белакаонка, я не всегда говорю с определенностью, поскольку воды испарры редко бывают ясными. Но в этом я уверена. И я боюсь.

— Нелуджа, — сказала я. — Испа. Я ничего не могу вам сказать, хотя очень хочу.

Ящерица дважды обежала вокруг ее шеи. Она мягко положила руку на голову животного, и тело ящерицы обмякло, когтистые лапы расслабились.

— Тем не менее, — произнесла она, — я поговорю с тобой в другой раз.

— Да. — Я почти сожалела, что этого не случится.

Она аккуратно затворила за собой дверь. С минуту я просто стояла. Потом схватила сумку и открыла дверь в последний раз.

На улице было темно, но камешки дороги все еще поблескивали.

— Борл, — тихо позвала я и услышала, как он ворчит. Я сделала несколько шагов, и второй раз за этот день кто-то взял меня за руку.

— У тебя были гости? — прошептал Телдару. Его губы касались моих волос на шее. — А теперь ты собираешься прогуляться? Как мило. Тогда идем вместе.

* * *

Он был одет как Орло: простая темная рубашка, темный плащ. Все было как той ночью в борделе — его рука на моей спине, хотя на этот раз он не обещал ни безопасности, ни заботы. Он набросил на меня другой плащ, кажется, темно-фиолетовый, поскольку ткань не выглядела черной. Плащ был бархатным и висел на плечах как пара рук, тянущих меня к земле. По спине и животу стекал пот.

«Нет, — думала я, — только не сейчас», но его кулак смял одежду на моей спине, пальцы царапали кожу, и я пошла.

У ворот нас никто не остановил. Да и зачем? Он был мастер Телдару, который с улыбкой приветствовал стражников и краснеющих служанок. Я была Нола, его любимая ученица, с недавних пор госпожа. Некоторые стражники произносили мое имя и кивали, пока Телдару вел меня к двери башни и вниз по лестнице.

Когда мы спустились вниз, он натянул мне на голову капюшон.

— Теперь ты никто, — сказал он, скрыв лицо под собственным капюшоном. — И я никто. — Его зубы сверкали; это было все, что я увидела, когда он отвернулся, и его лицо утонуло в тенях.

Плащ был длинным, и я путалась в складках. Он торопил, я спотыкалась. Поначалу я злилась, а скоро пришла в ярость. Ярость была холодной; я чувствовала, как застывают ноги и мышцы. Мы шли сквозь толпу к воротам. У основания башни никого не было, кроме незнакомого стража. Бардрем ушел много часов назад, уверенный, что я вновь предала его или забыла. Сквозь ярость пробивалось отчаяние, но усилием воли я прогнала его. Я смотрела на Телдару и думала: «Не теперь».

Мы были почти у ворот. Я слегка замедлила шаг и почувствовала, как его рука на спине сжимает плащ. Я сделала вдох и вывернулась из его хватки. Стремительно бросилась вперед, сделав четыре длинных прыжка к воротам. Я заставила себя забыть, как безуспешно пыталась сделать то же много лет назад. Я ничего не помнила, думая только о том, чтобы вырваться на свободу, но в эту секунду меня толкнули, повалили на землю и с такой силой вдавили в грязь, что я не могла вздохнуть.

Он хохотал. Я чувствовала, как он смеется, лежа на мне, слышала его смех, когда он вставал, выпустив меня. Я тяжело дышала, кашляла, царапала землю и камни.

— Госпожа Бестолковая Провидица, — сказал он, стоя рядом на коленях. Я смотрела прямо на него. Его голову и лицо все еще скрывал капюшон.

— Что тут происходит? — Через плечо Телдару заглядывал стражник. — Вставай. И ты тоже, — кивнул он мне.

Телдару поднялся, натянув капюшон еще глубже.

— Прошу прощения, — сказал он чужим голосом с акцентом. — Это была глупая беготня. Мы уходим.

Я села, стряхнув с головы капюшон. «Я госпожа Нола, — попыталась сказать я. — А это мастер Телдару».

— Я из борделя, — проговорила я. — Помогите мне найти дорогу назад.

Стражник нахмурился, открыл рот, но Телдару засмеялся нервным резким смехом.

— Какая глупость, — он нагнулся и схватил меня за руку. — Идем, Джелис, — и потянул меня к воротам.

«Хватит, — думала я, пытаясь восстановить равновесие и собраться с мыслями. — Больше ничего никому не говори, не давай ему повода делать из тебя сумасшедшую. Есть другой путь, думай…»

Он остановился за воротами. Ухватил меня за руки выше локтей и притянул к себе. Любой, кто это видел, решил бы, что он собирается меня поцеловать, но вместо этого он отрезал:

— Хватит, Нола. Достаточно. Ты меня злишь. — И внезапно так крепко сжал мои плечи, что я вскрикнула. В ту же секунду он издал придушенный звук, и одна его рука упала.

Челюсти Борла сомкнулись на лодыжке Телдару. Я слышала низкое рычание пса и внезапно услышала воду в королевском фонтане, ее постоянный плеск, ее песню, которая иногда менялась, но никогда не заканчивалась.

— Борл! — резко закричала я. — Борл, прекрати! — поскольку в этом не было смысла: Телдару все еще крепко держал меня и не слишком удивился нападению. Но даже отпусти он мою руку, я должна была думать, а не бежать.

Борл меня не слышал — или не слушал. Он не разжимал зубов, его когти скребли землю между камнями мостовой. Телдару тряхнул ногой, и я увидела, как он напрягся, почувствовала, как сжались его мышцы. Через секунду он поднял свободную ногу и ударил. Его ботинок с глухим стуком врезался Борлу в бок — как будто полный мешок зерна упал на другой, — и пес с визгом отскочил. Он встряхнулся, зарычал, блеснув зубами и деснами, и вновь прыгнул на Телдару, царапая и разрывая плащ и плоть под ним. Еще один удар — на этот раз Борл упал на спину. Он перекатился, но нога Телдару уже била его по ребрам, еще раз, и еще. Меня он отпустил. Я схватила его и изо всех сил потянула от Борла. Он снова ударил, я услышала хруст, будто сломалась ветка, и Борл опустился на камни.

Телдару яростно смотрел на него. Он тяжело дышал, по лицу стекал пот (его капюшон сполз, хотя не открыл голову целиком). Он улыбнулся и взял меня за руку. Его пальцы мягко переплелись с моими, но он продолжал смотреть на пса, который неподвижно лежал на земле: только грудная клетка поднималась и опускалась. Борл скулил — еще один звук, как вода, но гораздо тише. Телдару погладил мою ладонь. Я не шевелилась.

Он свистнул. Этим сигналом — три коротких низких свиста и один длинный, высокий, — он подзывал к себе Борла раньше. Борл дернулся, пытаясь встать, но не смог. Он тянул голову к ноге Телдару, впустую щелкая зубами. Тот вновь засвистел, очень тихо, затем хмыкнул и отвернулся. Он поднял сумку и повел меня по дороге (вначале он немного хромал, но это было недолго), и я пошла, размышляя. Пытаясь размышлять. В белой звенящей тишине моего сознания должно было найтись то, что подскажет следующий шаг.

Когда мы сошли с дороги, ведущей к замку, нам встретилось всего несколько человек. Мы прогуливались как пара влюбленных, рука в руке, ища свет звезд вместо тусклых городских огней. И звезды были — когда дорога становилась ровной, я запрокидывала голову, чтобы на них взглянуть. Днем я смотрела, как на восточной дороге исчезают кареты. Днем я касалась статуэтки на маленьком круглом столе в покоях короля Халдрина. Днем я умоляла Бардрема дождаться меня, и он сказал «да, хорошо, может быть». Теперь я держала Телдару за руку и не могла представить свет солнца.

Мы шли по городу извилистым путем. Дома и площади сливались в одно целое. «Думай, — с каждым шагом твердила я. — Должен быть способ — только думай, глупая женщина».

Теперь мы были у городских ворот. Восточные, заметила я и не удивилась: по этой дороге мы ходили прежде. Привычный путь. Телдару поговорил с одним из стражников, тот позвал другого, и под скрежет механизмов и цепей ворота открылись. Я вновь не удивилась. Когда мы отошли от стен, Телдару внезапно обернулся. Он выглядел хмурым. Я тоже посмотрела назад, но не увидела ничего, кроме темного силуэта города и пустой дороги. Мы двинулись дальше, уходя в шелестящую траву, к высоким склоненным деревьям. Прежде, идя этим путем под солнцем, я чувствовала на плечах вес неба; теперь оно хотело подцепить меня и унести ввысь. Только пальцы Телдару держали меня на земле.

— Прости, — наконец, сказала я, потому что теперь, как мне казалось, знала, что делать.

Он покосился на меня. Капюшон был опущен, волосы сверкали серебристым в свете звезд.

— Я больше не буду сопротивляться. Я просто боюсь. Того, что может случиться с королем и Земией. Того, что я могу сделать вместе с тобой. Это… слишком огромное. Не для тебя, но ты же понимаешь лучше, чем я.

Он остановился, и я вместе с ним. Приложил ладони к моим щекам, поднял голову и заглянул в глаза.

— Конечно, — медленно сказал он. — Этого и следовало ожидать. — Его пальцы коснулись моей нижней губы и замерли. Я не шевелилась. — Но, — продолжил он, слегка улыбаясь, — ты всегда была очень сильной. Скоро ты узнаешь мои планы и свою роль.

Мы сделали еще несколько шагов. Я надеялась, что моя рука не вспотеет, выдав меня.

— И вот еще что, Нола, — сказал он легко, едва ли не радостно, — если ты мне лжешь, я тебя покалечу. Сильно, хотя и поправимо. Впрочем, наверняка ты это знаешь.

Мне удалось улыбнуться и сжать его ладонь. Мы отправились дальше, к гробнице Раниора.

Даже на расстоянии холм выглядел выше, чем в последний раз: обман зрения из-за темноты или страха. Когда я посмотрела на вершину, мне показалось, что камень падает, и я вздрогнула.

— Ну-ну, — сказал Телдару. — Мы ведь уже это делали.

— Конечно, — я засмеялась, словно от смущения.

Огней мы не зажигали, но он без колебаний вел меня внутри холма. «Что теперь? — думала я. — Покажи хотя бы образ, одно быстрое видение, намек на Узор и Путь». Но вокруг была только глубокая, влажная темнота и его рука в моей.

Я поднялась за ним по ступеням к внутренней двери. Он повернулся, мгновение постоял и провел рукой по моим волосам. Я слышала, как он вздохнул, подумала, что он собирается что-то сказать, но он просто открыл дверь.

От яркого света факелов глаза мгновенно наполнились слезами. Я вошла, ничего не видя, поэтому яснее всего был звук — тихий сломленный стон, отражавшийся эхом от расписанных камней. «Что это?», подумала я и несколько раз моргнула, сосредотачиваясь.

Платье Селеры больше не было белым, хотя плющ из драгоценных камней блестел ярче, чем при свете солнца. Она лежала на боку у подножия саркофага. Запястья и лодыжки были связаны золотистой веревкой. Должно быть, она услышала наши шаги, подняла голову и посмотрела на нас из-под спутанных волос. Ее лицо было покрыто кровью.

— Нола, — прошептала Селера. — Нола… — Она опустила голову на пол и заплакала.

 

Глава 31

Селера плакала недолго. Пока я глядела на нее, она вновь подняла голову и села, опираясь на камень и прижимаясь спиной к саркофагу.

— Нола, — выдохнула она, повернувшись. — Я должна была догадаться. Ты всегда мне завидовала… да сожжет тебя твой Путь до самых костей, ты… — Слова вырывались так быстро, что я едва их понимала. Ее рот был в крови.

Телдару поставил у входа мою сумку.

— Селера, — сказал он, — ты не должна винить Нолу. И не будешь, когда поймешь, что мы собираемся делать.

— И что же это, о великий Телдару? — Я поглядела на него. — Сумею ли я это понять?

— Не дерзи, — он нахмурился. — Конечно, сумеешь. Я намеревался приберечь это до более позднего времени, когда Халдрин и островная шлюха поженятся и какое-то время поживут вместе. Я думал, терпение послужит нам лучше, если мы узнаем, как начнется их общий Путь. Но когда я вновь увидел Земию, — он облизал губы, и я подумала, осознает ли он это движение, — то понял, что надо торопиться. Мы должны знать, сможем ли это сделать.

— Грасни, — произнесла я тихо, хотя мысль о ней возникла, словно вспышка. — Где она?

Он подошел к Селере и опустился на колени. Прижав кончики пальцев к окровавленной щеке, медленно прочертил на ней две полосы. Она смотрела на него, не шевелясь. Ее глаза были такими же черными, как его.

— По пути в Нарленел, — ответил он. — Как я тебе и говорил. Хотя, — продолжил он, на миг приложив пальцы ко рту, а затем вновь коснувшись ими ее лица, — я подумывал о том, что призвать на помощь ее. Над этим мне пришлось поразмыслить. Но в конце концов я решил, что тебе больше понравится, если это будет Селера.

— Понравится что? — спросила я.

Селера прислонила к нему голову, а он положил руку ей на щеку.

— Лаэдон и Борл, — произнес он. — Скажи Селере, что ты с ними сделала.

Я рассмеялась.

— Я не могу, разве ты забыл? Нет, погоди, дай попробую. — «Я использовала Видение на крови и убила Лаэдона; я использовала его с Борлом и вернула его к жизни. — С обоими я дружила. — Я вновь засмеялась, и мне было все равно, что этот смех звучит как смех безумца.

Селера согнулась и положила голову себе на плечо. Телдару поднял ее вновь.

— Она расплела Пути Лаэдона, используя Видение на крови, — сообщил он ей. — Я научил ее этому. — Глаза Селеры расширились. — Да, — сказал он, словно она что-то у него спрашивала. — Понимаю, ты удивлена: еще одна запретная вещь. О, моя прекрасная глупышка, как сложно было сохранить это от тебя в тайне. А потом, когда Борл умер, и Нола возродила его Пути, молчать стало еще сложнее. Но мне пришлось. Я ждал этого.

Он встал и протянул мне руку. Я подошла; глаза мои бегали туда-сюда. «Факелы слишком высоко, — думала я, — хотя, может, я смогу достать один, если встану на крышку саркофага… если сумею дотянуться, если он отвернется… Я знаю, куда ударить: ведь у меня получилось с тем стражником, с бутылкой Ченн».

Он сжал мою руку.

— Мы с Нолой убьем тебя, — сказал он Селере. Его пальцы дрожали; я стиснула их изо всех сил, но он даже не шелохнулся. Он присел перед Селерой, потянув меня за собой. — А потом вернем обратно. Мы разрушим тебя и восстановим, и однажды об этом узнает весь мир.

Он замолчал. Мы оба смотрели на Селеру, глядевшую на свои связанные руки. Она медленно подняла их, бросилась на него и трижды ударила в грудь, прежде чем он схватил ее за запястья.

— Это должна быть я, — прошипела она и внезапно закричала, плюясь розовой слюной. — Я! Почему ты выбрал ее… это должна быть я… ненавижу тебя, ненавижу!..

Он ударил ее кулаком в челюсть, и этот звук был громче ее криков. Она сложилась пополам и осела у саркофага. После этого она не издала ни звука.

— Нола, — тихо сказал он. — У тебя сейчас месячные?

— Да. — Нет смысла отрицать, да и зачем? Все равно он пустит мне кровь.

— Хорошо. Ты ранишь Селеру…

— Но она уже ранена.

— Я вижу. Теперь ты ее ранишь, и мы вместе отправимся в Иной мир.

— А тебя мне не надо ранить? — лукаво спросила я, пытаясь сдержать дрожь в голосе.

Он улыбнулся.

— Неужели я бы тебе доверился? Нет, к счастью, я уже готов.

Он откинул плащ, и я увидела, что его левая голень потемнела от влаги. «Борл, — подумала я. — Конечно. Его укусил Борл, и он всю дорогу истекал кровью. Я должна была понять. У меня и у него кровотечение, я могу войти в его Иной мир и ударить. Но есть нож. У него должен быть нож для Селеры».

Я улыбнулась.

— Где кинжал?

Он склонил голову.

— Кинжал? А кинжала нет.

— Но… — начала я. — Как же я ее раню?

Он пожал плечами.

— Ты что-нибудь придумаешь.

Я сделала шаг назад.

— Нет.

Еще шаг, еще «нет», я повернулась и бросилась к двери.

Он поймал меня прежде, чем я до нее добралась, и швырнул так, что я с треском ударилась головой о стену. Ослепленная, я пыталась отцепиться от его рук, но он с силой вдавливал меня в камни.

— Помни, — сказал он, и я ощутила на лице его дыхание. — У нас обоих кровь. Я могу оказаться в твоем мире в мгновение ока и причинить больше вреда, чем любой кинжал. Помни это, Нола, и делай, что я тебе говорю. Живо.

Он отошел, и я упала на колени. Зрение возвращалось, перед глазами плыли пятна — росли, сжимались и вновь росли. Я подумала, что меня вырвет, но несколько раз сглотнула, и тошнота ушла.

Когда я подняла голову, он стоял рядом с Селерой. Она смотрела на меня, как и он. Теперь она улыбалась кривой усмешкой — искушала, отвращала, уязвляла. «Я сошла с ума, — подумала я. — Да. Он снова прав».

Я подошла к ним. «Безумие, безумие» — в голове вертелось единственная мысль. Внутри была отстраненность, даже когда я присела подле Селеры и заглянула ей в глаза, снова зеленые и такие близкие.

— Ты этого не сделаешь, — прошептала она. — Не сможешь.

Я укусила ее за шею. Стремительно наклонившись, я сильно сжала зубы и потянула на себя. Она закричала. Я сплюнула на камни.

Телдару засмеялся.

— Отлично, просто замечательно! А теперь, теперь… — Он взял мою руку и поднес тыльную сторону ладони к губам; они щекотали мою кожу, когда он произнес:

— Теперь веди. Веди, дорогая, а я — за тобой.

«Я могу попробовать отказаться», подумала я, но эта мысль была слаба: его слова звучали гораздо громче и несли в себе силу проклятия. Думаю, в своем ясном, холодном безумии я тоже этого хотела. Я нашла ее глаза и темно-серые кольца, окружавшие зеленое, знаки ее дара. Они двигались собственными путями, и я вместе с ними, по кругу и дальше, вглубь.

Эти дороги похожи на пути Лаэдона, и я останавливаюсь, удивленно глядя на расстилающееся серебро. Холмы и каньоны, алые, дышащие, как у него. Чувствуя пальцами широкую дорогу, я вижу, что здесь не только серебро, но и золото, которое идет рябью, как вода. У Лаэдона все было спокойно, по крайней мере в начале.

«Нола». Телдару позади меня. Я вижу его тень, чувствую руки — настоящие или Иные, а может, и те, и те. Они гладят мои волосы и спину. «Выбери», говорит он, и я выбираю, потому что не могу не подчиниться, и потому, что Видение на крови рождает во мне алый голод. Я выбираю большую дорогу, которая сворачивает вправо. Она хлещет в моих руках, а я тяну ее, думая, как и с Лаэдоном: «Иди ко мне». Эту дорогу удержать труднее, и я крепко вцепляюсь в нее. Она извивается, вырывается, и я встаю на колени, утопая во влажной земле.

«Она сильная», говорит Телдару; он обнимает меня и кладет руки на мои. Мы хватаемся вместе, тянем, и путь слабеет. Он дергается раз, другой и теряет свою форму, течет по нашим рукам, вливаясь в вены. Я слышу, как Телдару стонет. Поворачиваюсь и нахожу его губы своими — да, я ищу его, и наш поцелуй, настоящий и Иной, делает меня еще голоднее.

Мы вместе поглощаем серебристые дороги, сперва одну за другой, а потом сразу несколько. Мы — одно тело, когда едим и когда касаемся. У меня больше нет разума, я — поверхность и пространство, кожа, растущие мышцы и желание. Золота больше нет, скоро исчезает серебро, и остается костяной узор, прорывающийся сквозь холмы, которые тоже рушатся. Кости и летящий песок, а потом — только песок. Телдару огромный, как и я; я не вижу его, но чувствую кончиками пальцев и языком.

«Нола, — его голос одновременно внутри меня и вдалеке. — Мы должны возвращаться. Еще много дел».

«Нет, — говорю я, и мой голос звучит как гром. — Я хочу еще…»

Он смеется, и я чувствую его губы на своем горле.

«Знаю. Такой ты и должна быть, если мы хотим ее вернуть. Идем. Мы должны убедиться, что эта часть закончена».

Гробница вокруг меня плавала, стены уплотнялись каждый раз, когда я мигала. Огонь факела был ярко-зеленым, на камнях расплывались черные пятна, будто синяки. Я лежала на боку лицом к саркофагу. Телдару был на ногах, и на секунду его фигура показалась мне серебристой и золотой. Я прижала к глазам дрожащие руки, а когда отвела их, увидела белое платье Селеры и ее драгоценности, покрытые черными рыбами зрительных пятен.

Я села и подползла к Телдару. Я чувствовала силу своего Иного Я, которая давила на плоть и мышцы, и это она толкала меня, а не желание знать, что он замыслил. Я направлялась к нему с силой, немая от ужаса, а потом поднялась на колени и увидела.

Глаза Селеры были открыты. Она смотрела ему в лицо — мертвая, подумала я с облегчением и очередным приливом ужаса, но потом она моргнула. Это было медленное движение, как подъем и падение ее грудной клетки.

— Жива, — еле слышно сказала я.

Телдару притянул меня к себе; я не сопротивлялась. Он обнял меня и Селеру, нас обеих.

— Да, — ответил он. — Но смотри.

Ее глаза нашли меня и сосредоточились. Потом вернулись к нему, замерли. Она испустила влажный, долгий выдох. Телдару взял мою руку и положил ей на щеку, которая оказалась обжигающе горячей. Я ожидала холода, вздрогнула, попыталась отдернуть ладонь, но он держал крепко. «Пустыня, — подумала я, — кости, песок и белое горячее небо».

Он наклонился и поцеловал ее в лоб, потом в губы. Я услышала еще один хрип. Ее глаза замерли на его лице. Кожа внезапно похолодела, и я усомнилась, была ли она горячей. Я только представила это, вообразила. Но я была полна сил и голодна, а ее шея кровоточила — там, где я ее прокусила, еще текла кровь.

Он вновь поцеловал ее, теперь глубоко, словно она могла ответить. Должно быть, он почувствовал мою дрожь, поскольку выпрямился и сказал:

— Ты волнуешься; нам надо торопиться. Взгляни на нее и найди путь назад.

«Нет», подумала я, но разве я могла возражать? Мы должны вернуть ее, и я была готова: меня торопили мое тело и видения, не только он. Я прогнала черные пятна, сосредоточилась на ее лице, но мой взгляд был прикован к шее. Ясный влажный узор, который создали мои зубы. Я прищурилась и в следующую секунду уже была по ту сторону, а он со смехом следовал за мной.

Живой мир Селеры был похож на мир Лаэдона; мертвый ничем не напоминал мир Борла. «Конечно, — думаю я. — Ведь он животное». Но голова все равно кружится. Вытягиваю руки — или мне кажется, — но пространство вокруг такое черное, что я ничего не вижу. Под ногами нет ничего, что тянется и искривляется, ищет и прячется.

«Стой спокойно», откуда-то говорит Телдару. Я расслабляюсь, и он рядом, прижимает меня к себе. Я упираюсь, но его руки как корни оборачиваются вокруг меня, и я чувствую облегчение, поскольку тьма непроницаема.

«Слишком поздно, — бормочу я. — Она умерла».

«Нет, — он берет мое лицо, целует в лоб, нос и щеку. — Найди цвет, — произносит он у самых моих губ. — Должно быть несколько цветов; найди хотя бы один».

Он разворачивает меня, оказываясь за спиной, как в последнем видении. Я закрываю глаза, потом открываю и действительно вижу разницу. Мир полон теней. Некоторые кажутся черными, и их движение я вижу: они извиваются и летят, словно дым. Другие, чуть дальше, светлые — серые или белые, — и когда я сосредотачиваюсь, некоторые начинают меняться. Я вижу вспышку зеленого, вспышку бронзового и бросаюсь вперед. Я не жду, что смогу прикоснуться к этим огонькам, но зеленый уже в моей руке. Он слабый, горячий, как щека Селеры, и я едва не роняю его. Рука Телдару накрывает мою, и мы оба крепко его держим.

«Теперь еще», говорит он, и внезапно там, где был зеленый, я вижу самые разные цвета — путаница лент, каждая из них — своего оттенка, и все они неподвижны. Телдару проходит мимо; я вижу его руку, невозможно длинную. Он хватает пригоршню лент и осторожно тянет к себе. Он сплетает их, касается одной, соединяет с другими, и они начинают светиться и подергиваться. В каждой яркой переплетенной полосе я вижу образ: младенец, солнце, ожерелье, зеркало. Их много, и они меняются с каждым ударом моего сердца.

«Откуда ты знаешь, что делать?», спрашиваю я.

«Чувствую, — отвечает он. — Они помнят. Добавь свои и увидишь».

Я наклоняюсь и притягиваю зеленую ленту к другим. Коснувшись их, она начинает дергаться и хлестать во все стороны. Мои ладони горят, но я умудряюсь обернуть ее вокруг синей и оранжевой. Она выскальзывает из руки и завершает то, что я начала, вплетая себя сама, создавая собственный узор. Я смеюсь от удивления, вновь чувствую силу, а потом тянусь за новой лентой, жадная и уверенная.

Темнота начинает проясняться, или, быть может, это лишь смена образов. Я не могу их определить — они приходят и уходят очень быстро. Небеса — я вижу небеса, а значит, это не просто светлые картины. Подо мной земля в грубых трещинах. Впереди красный холм. Телдару бросает переплетенные ленты, которые падают и превращаются в дорогу, пульсирующую серебристую тропу с золотистым оттенком. Я бросаю свою сплетенную нить, которая тоже становится дорогой. Она ползет прочь, и земля под моими босыми ногами смягчается.

Поначалу все просто. Во мне много силы, и я работаю легко, притягивая слабые провисающие ленты и заставляя их дышать. «Легко, легко», думаю я, глядя на то, как они твердеют и скользят прочь. Легко, и передо мной открываются каньоны, а у горизонта вздымаются холмы.

Но затем легкость исчезает. В моих руках синий шнур, и внезапно я чувствую, как изнутри меня что-то тянет. Я задыхаюсь от внезапной боли, резкой, как металл, которым меня режет Телдару.

«Не беспокойся, — говорит он. — Ты почти не почувствуешь, если будешь продолжать», но я чувствую. Каждый раз, касаясь ленты или видя образ, я чувствую, как внутри меня все рвется. Я помню, как из моих вен текла сила, наполняя мертвые пути Борла, но сейчас все иначе. Я кричу, царапаю кожу, но боль слишком сильна.

«Нола! Оставайся со мной!» Он касается меня. Я едва его чувствую. «Нола!» Красное чернеет — это мое или ее? — и все цвета исчезают. Его руки на моих плечах. Он толкает меня, и я падаю, чувствуя движение воздуха.

* * *

Вокруг меня был камень. Настоящий камень. Гробница Раниора. Я лежала на спине. Все мои кости казались переломанными. Но нет, я шевелилась и дергалась.

«Он разозлится», подумала я, слишком устав, чтобы волноваться. Когда его руки начали ощупывать меня от колен до груди, я ждала, что они будут мять и давить. Но они двигались медленно, и каждое касание возвращало меня обратно в тело. Его руки. Моя обнаженная, чувствительная кожа.

Я открыла глаза. Его голова склонялась над моей грудью. Он выглядел очень далеким. «Мое платье», подумала я. Мысли были неповоротливыми, но я поняла, что оно поднято вверх до самых подмышек. Его складки двигались, словно волны. Я хотела закрыть глаза, но черные формы, мельтешащие поверх головы и рук Телдару, притягивали внимание.

Его язык был прохладным. Я видела, как он рисует влажные круги на моих сосках, как нежно сжимаются на них зубы. Я стонала. «Селера», подумала я или, быть может, произнесла вслух, потому что он поднял голову и проговорил:

— Все хорошо. Ты отлично поработала. В следующий раз сделаешь лучше.

Я заставила себя посмотреть на Селеру. Она оказалась не там, где мы ее оставили, а на полдороге к двери, и я подумала, доползла ли она туда сама, или ее отодвинул Телдару. («Телдару и я», подумалось мне, но я отстранилась от этой мысли). Селера была вся изломана, как когда-то Лаэдон. Голова и ноги кривились, одна рука завернулась под спину. Даже нарушенное зрение не убеждало меня в том, что она жива.

Телдару был на мне. Его вес прижимал меня к полу — он почти не поддерживал себя. Он взял в ладони мое лицо, а я была слишком слабой, чтобы отвернуться. Его черные глаза были в пятнах красного и серебряных вспышках, похожих на маленькие молнии. Они оставались открытыми, даже когда он меня целовал. Даже когда он раздвинул мои колени и еще сильнее прижал к полу. А потом он оказался во мне, и я застонала, извиваясь под его спокойным телом. Когда, наконец, он начал двигаться, это было легкое движение вперед и медленное, плавное возвращение. Только это, снова и снова. Я закусила губу, чтобы больше не издать ни звука. Зажмурила глаза, но он раскрыл их своими пальцами. Он смотрел на меня до тех пор, пока не сделал последнее плавное движение. По нам обоим прошла дрожь. Потом его глаза закрылись, и он опустился на холодные красные камни.

Я сделала вдох, но воздух застрял в горле. Всхлип, который я услышала, был моим собственным. И другой звук — низкий, ровный рокот. Я перекатилась (моргая и дрожа) и увидела его лицо у моей груди. Его дыхание было теплым. Я изогнулась, чтобы заглянуть ему в глаза. Закрытые веки подергивались. Я легла, вслушиваясь в храп, а потом начала двигаться.

Мне понадобилось много времени, чтобы сесть, но когда это получилось, остальное оказалось проще. Я поднялась на колени и наклонилась, опираясь на кулаки, потом села на корточки, и платье опустилось вокруг тела. Я чувствовала теплую кровь, но не хотела тратить время на поиск ткани, которую подкладывала в белье. Я встала на ноги и посмотрела на него сквозь мерцание черных мушек.

«Убей его. Если ударить факелом, у тебя получится».

Телдару втянул воздух и на мгновение, которое показалось мне слишком долгим, затих. «Умер», весело подумала я, но он задышал и перекатился с бока на живот.

«Убей его, и проклятие никогда не разрушится».

Я стояла, глядя на его расслабленные руки, на щеку с пушком рыже-золотистых волос, которые сейчас казались зелеными. Его ноги были беззащитно раскинуты, как у ребенка.

«Если не можешь убить — беги».

«Нет смысла, ты же знаешь. Ты не можешь покинуть его: глупо даже думать об этом».

«Все равно беги. Сделай что-нибудь».

Я обошла вокруг него и Селеры. Замерла перед входом, подняла сумку, толкнула дверь, и на этот раз меня никто не остановил. Я нырнула во тьму и приложила к стене дрожащую ладонь.

«Пожалуйста, пожалуйста, веди меня, как раньше, будь сильнее, чем проклятие, покажи Путь отсюда»… Узор гудел. Я следовала ему быстрее, чем в прошлый раз; пальцы легко скользили вдоль впадин резьбы. Каждый шаг придавал новых сил. У верхней двери я почти бежала. В ушах стучала кровь. Я схватилась за засов и распахнула ее. «Сработало, я вышла! Я ухожу!» На этот раз по-настоящему…

Дверь я не закрыла. Я начала огибать холм, идя к началу тропинки. Еще несколько шагов, как вдруг что-то ударило меня в грудь и повалило навзничь. Я закричала, замахала руками, но этот кто-то был все еще на мне — теплый, шерстистый, пахнущий гнилым мясом.

— Борл! — воскликнула я и засмеялась, отчего грудь заболела немного сильнее. — Слезай, Борл, дай мне встать!

Он быстро спрыгнул, заскулил и оказался во внезапно появившейся тени. Чьи-то руки подняли меня и поставили на ноги; передо мной возникло лицо, испещренное темными пятнами мушек, и я не узнавала его до тех пор, пока не услышала голос.

— Что происходит? — спросил Бардрем. — Скажи, Нола, пока я…

— Нет, — сказала я, пытаясь вывернуться из его рук, — не сейчас, нам надо идти. Быстрее, уходи.

Он держал меня. Наверняка он все видел — кровь на моем лице и то, что было в глазах.

— Почему? — спросил он тихим, требовательным голосом. — Скажи мне — я никуда не пойду, пока не скажешь, почему он это делает. Я следил за тобой, ждал, злился, а потом увидел тебя и его, как он поймал тебя, как бил собаку… я шел за псом. Не знаю, надо ли было, но я так разозлился. Он тебя бьет. — Бардрем коснулся моих щек, и я отпрянула. — Где он? — тихо спросил Бардрем. — И кто он?

— Ага, — произнес Телдару из-за наших спин. — Я ведь был в капюшоне, и ты не видел моего лица.

Теперь капюшона не было. Он остановился в пяти шагах от нас. Борл заворчал и притаился. Бардрем встал — я увидела это и вспомнила тонкое голое дерево Игранзи. Мне хотелось прикоснуться к нему, но я не могла.

— Орло, — сказал Бардрем.

Телдару улыбнулся.

— Поваренок. Ну что, попробуешь меня убить?

Он держал погашенный факел. У Бардрема не было ничего.

— Хороший шрам, — сказал Телдару, указывая на него факелом. — Тот, который я тебе оставил. Ты с ним много девок в постель затащил? Мои шрамы мне очень пригодились. Правда, Нола?

Зубы Телдару блеснули.

Бардрем рванулся вперед — вихрь, стремительное движение, которое оттолкнуло меня назад. Он врезался в Телдару, и они оба упали. На миг Бардрем оказался наверху, поднимая кулак. Но Телдару сбил его одним-единственным ударом и придавил коленями грудь. Его факел взмывал и опускался, и звуки ударов были громче, чем крики Бардрема и мои. Я видела его кожу, бледную в свете звезд, которая постепенно темнела от крови. С каждым ударом крови на лице становилось все больше. Она обрызгала мои руки, когда я схватила Телдару и потянула его изо всех сил. Он отбросил меня и встал; теперь дуга, по которой опускался факел, была больше; он ударил Бардрема в грудь и по спине, когда тот попытался отползти. Я опустилась на колени, собравшись, готовая прыгнуть снова. Я должна быть сильнее. Я должна выцарапать ему глаза, вонзить зубы в тело… но нет. Он уже поворачивался ко мне. Бардрем лежал без движения. Его светлые волосы почернели. Лицо Телдару тоже было покрыто черным. Он поднял руку и провел ладонью по щеке; кровь размазалась, на лице остались полосы.

— Ну давай. — Его дыхание было прерывистым. Глаза казались серебряными, и этот взгляд пригвоздил меня к земле. — Попробуй сбежать еще раз. Я не пойду за тобой. Давай.

Я покачала головой. Я должна была сказать или хотя бы подумать: «Нет, я не оставлю Бардрема, даже если ты его убил». Но сказала я другое:

— Я все равно вернусь сюда, разве не так? Неважно, куда я пойду. Ты только посмеешься.

Обеими руками он медленно поднял факел.

— Что-то в этом роде. Прости Нола, правда.

Его первый удар пришелся на правый бок. Я растянулась в траве, выпрямилась и поползла на тропинку, словно там было безопасно, словно я собиралась возвращаться в город. Ноги немели и волоклись за спиной. Я видела Борла, прижавшего живот к камням. Слышала, как он скулит, хотя мой собственный плач был выше и громче. Следующий удар пришелся на спину, и я упала на живот. Рот наполнился галькой, землей и кровью. Ботинки Телдару хрустели так близко, что даже с закрытыми глазами я знала — он рядом. Я ждала. Боль пронзала меня от кончиков пальцев до внутренностей, от груди к голове. Я представляла волны, исчезающие линии тьмы, после которых на песке остаются панцири крабов.

— Нола, — тихо и нежно сказал он, а потом боль вспыхнула белым, и я потеряла сознание.

 

Глава 32

Очнувшись, я обнаружила, что Телдару плачет у меня на груди. Позже я думала, что это мне показалось, поскольку в глазах и в голове все плавало от лихорадки, а когда я действительно очнулась, он вновь был самим собой, спокойным и улыбчивым. Странно, но сейчас я уверена в этом больше, чем тогда. Он был там. Его голова лежала на моей груди, а сам он плакал, как ребенок.

У меня были сломаны челюсть, нос и несколько ребер. Много дней целительница поила меня сонным зельем. Когда отпала нужда в постоянном сне, я грезила (но не о нем). Я видела свою мать и старые нары, где спала с другими ее детьми. Видела серебряный пояс Хозяйки и поношенное синее бархатное платье. Я грезила, будто проснулась, сижу на краю постели и качаю голыми ногами, готовая встать и выйти во двор.

Когда я открыла глаза, он был рядом и плакал, но боль под кожей оказалась слишком реальной и слишком внезапной; я вновь потеряла сознание, выпав в Иной мир, в котором прежде никогда не была.

Я пыталась прогнать боль, но она была слишком сильной. Я просыпалась снова и снова, на все более долгие промежутки, и лежала, слушая звуки собственного дыхания. Мои глаза пересохли, а все, что я видела, окружало голубое пламя. Окно (не мое) и занавески. Чьи-то руки — чьи? Телдару? Селеры? — держат чашу. Я ожидала увидеть ее косу, думая, что в окружении голубого пламени она будет очень красивой, но скоро поняла, что Селера не может быть рядом, хотя не знала, откуда мне это известно.

Однажды голубое мерцание начало гаснуть. Я перекатила голову на подушке. В челюсти пульсировала боль, стонать было нельзя. Одну из занавесок отдернули, и на постель падал солнечный луч. Я смотрела на зеленое покрывало и выпирающие под ним коленки. На Телдару, который сидел в кресле, протянув ноги на солнечный квадрат, а его склоненная голова оставалась в тени.

Помню, как смотрела на него спящего. Слои снов исчезали, пока не остались только реальные образы. Тогда я застонала. Борл положил морду мне на руку; он лежал рядом, вытянувшись во всю длину. «Тебе тоже досталось, — подумала я. — Ты пострадал из-за меня». Он заскулил, голова Телдару поднялась, и его черные глаза открылись.

— Нола, — сказал он. На лице возникла нежная улыбка, та, что рождала во мне ощущение безопасности и ценности, даже несмотря на мысль: «Мне надо было тебя убить».

— Я боялся, что потеряю тебя, — сказал он. Он наклонился, и его пальцы коснулись покрывала. Борл напрягся и зарычал, так низко, что это было больше вибрацией, чем звуком. — Но Узор привел тебя обратно, и я ему благодарен.

«А я нет, — хотелось сказать мне. — Ты лжешь или безумен?» Не знаю, какие слова у меня бы появились, но дыхание застряло в горле, и Телдару щелкнул языком.

— Тихо, любимая. Ты пока не можешь говорить.

Я подняла руку. Она дрожала и казалась очень тяжелой, но мне удалось коснуться головы. Челюсть, щеки и уши были закрыты повязкой. Я не находила узлов. Когда я коснулась ткани, кожа под ней, которая до сих пор пульсировала, начала гореть. Я могла бы зарычать на него сквозь стиснутые зубы и мышцы, которые разрывало на части от боли. Но я молчала.

Он встал и пересек комнату, на миг скрывшись из виду. Я услышала, как он отжимает воду, и внезапно поняла, что хочу пить. Он сел рядом и оттолкнул скулящего Борла ногой. Поставил на кровать таз и приложил к моему лбу тряпку. Она была такой холодной, что я вновь закрыла глаза. Я слышала, как он опускает тряпку в воду, вынимает ее, и почувствовала на губах капли, которые покатились по шее вниз.

— Позже я велю принести тебе суп, — сказал Телдару. — Возможно, завтра ты поешь что-нибудь мягкое — очищенный фрукт или хлеб, смоченный в молоке. Или что-то более экзотическое, что осталось после свадебного пира.

Он внимательно следил за моими глазами. Когда они расширились, он улыбнулся.

— Ты спала очень долго, дорогая.

Он вернулся к своему креслу. Придвинул его ко мне и сел, положив руки на край постели. Его ладони легли на мой правый бок, и я почувствовала вокруг ребер тугую повязку. Любое место, которого касались он или я, пробуждало в моем теле воспоминания.

— Они поженились два дня назад. Как мило. Селере бы понравилось. Хочешь, я расскажу тебе подробности?

«Ненавижу тебя, — подумала я, — ненавижу, ненавижу». Слова путались даже в голове; я вновь хотела спать, меня трясло и вдавливало в постель. Я пыталась остановить на нем сухие, горячие глаза.

— Ритуалы происходили на холме Раниора. Представь, Нола, насколько больше смысла в нем было для меня, чем для любого из моих предшественников! Стоять под землей, в гробнице Пса Войны, в самом сердце нашей земли, где ты и я недавно управляли мощью Узора… Там было чисто, — оживленно продолжал он, — слуги целыми днями скребли стены и саму гробницу. Камни сверкали. В коридорах светили факелы. Лорд Деррис плакал от потрясения, когда я еще и рта не раскрыл.

Я устала и не хотела его слушать, но все же слушала и думала: «Сколько в этой истории лжи?»

— Думаю, тебе интересно узнать, во что была одета Земия, — сказал он и усмехнулся. Если бы я могла, я бы свернулась калачиком и натянула на голову покрывало. Меня затошнило, и я на миг подумала, что будет, если меня вырвет.

— На ней были белакаонские одежды и по дороге к холму и после, в замке. Я думал, что она наденет сарсенайское — с этой своей коричневой кожей и толстыми мускулистыми руками она выглядела нелепо. Но под холмом Раниора на ней было островное платье, зеленое с желтым. Одежду украшали маленькие ракушки, которые звенели при движении. В волосах тоже было несколько ракушек. Ее сестра не надевала украшений.

Я попыталась представить прямую высокую Нелуджу у каменного саркофага Пса Войны и не смогла.

— Я произнес слова клятвы над Королевским зеркалом.

Маленькое, старое зеркало, сделанное из бронзы, а не из золота. Его использовали только для ритуалов свадеб и рождений, и я никогда его не видела, только слышала рассказы. Госпожа Кет учила нас словам этих ритуалов: «Путь, который вы пройдете вместе, да будет прямым и гладким и проведет вас через все преграды». Телдару произносил эти слова глубоким, торжественным голосом. Халдрин и Земия держали край зеркала, а он положил свои руки на их, темную и светлую, и сказал, что они пойдут прямым и гладким путем, вместе.

— Пальцы Земии были стиснуты, но все равно немного дрожали. Она боялась. Гордая принцесса, рожденная в море, жившая среди вулканов, боялась комнаты из сарсенайского камня — или меня, Узора, который она видела в моем взгляде. Не знаю, но мне было приятно. А потом мы вышли на солнце, и король с королевой сели на лошадей. Они поехали вперед, а лорд Деррис, Нелуджа и я ехали за ними в карете. Вдоль дороги стояли люди — больше, чем когда мы проезжали туда на рассвете. Люди на сельской дороге и на городской. Некоторые бросали лепестки, ленты и яркие полосы белакаонской ткани. Бедные радовались. Богатые молчали.

Не знаю, почему в тот момент я подумала о Бардреме. Возможно, из-за слов Телдару о богатых и бедных. Я увидела бордель, девушек, которые приходили туда в грязи и синяках, и мужчин в шелках, которые им платили. Бардрема, сидящего на камне во дворе, и кончики его длинных волос, что касались бумаги на коленях. Бардрема, лежащего на животе, избитого, в крови. Я отвернулась от Телдару, закрыла глаза, но голова еще кружилась, и я его слышала.

— Белакаонские купцы в верхнем городе колотили ладонями или деревяшками по балконам и дверям — неудивительно, что сарсенайские соседи так таращились на них и на свою новую темную королеву. Дикари, но все же они живут в городских домах, а одна из них теперь в замке. Наши богачи имеют право тревожиться.

В его словах я слышала улыбку.

— Потом начался пир. Королева Земия, — он сказал «королева» так, словно это было ругательство, — надела красное платье, так густо усеянное драгоценными камнями, что оно едва шевелилось. Камни в спиральных узорах отражали свет ламп и факелов, и она была будто в огне. Халдрин пялился на нее, как глупый ребенок. Я произнес речь из тех, которую встречают пьяными возгласами. А потом были пьяные танцы, и я вернулся сюда. К тебе. Смотрел, как ты спишь.

Его голос стихал. Я осторожно потянулась к темноте, возникавшей вокруг меня.

— И еще кое-что о пире, — сказал он. — Вещь, которую Нелуджа подарила сестре после моей речи. Браслет из костей.

Такие далекие слова. Тени плотно накрывали мои уши.

— Кости Мамбуры, Нола. Ты слышишь? Кости героя — и мы их используем.

Я не понимала его слов, но это было неважно. «Бардрем», подумала я и последовала за его именем во тьму.

* * *

Кости Мамбуры. Слова кружились и плавали в моем сне. Они тоже были снами. Бессмысленными, летящими, и я забыла бы их, пробудившись.

Но когда я открыла глаза, надо мной стояла Земия. Ее платье было оранжевым, ракушки в волосах — желтыми, а браслет, который оборачивался вокруг запястья до самого локтя — белым. Он был сделал из полированных частей, похожих на бусины, но это были не бусины. Одни части выглядели неровными и узловатыми. «Костяшки», подумала я и вспомнила Игранзи. Другие были длинными, тонкими, изящно изогнутыми, следуя подъему ее предплечья. Некоторые гладко блестели, а некоторые были покрыты линиями, напоминавшими твердые желтоватые вены.

«Кости Мамбуры», вновь раздалось у меня в голове, и я подняла глаза, чтобы взглянуть на королеву.

— Нола, нам жаль, что мы тебя разбудили. — Говорил Халдрин. Он возник в поле моего зрения и остановился рядом с женой. Он улыбнулся. Она — нет.

— Но мы рады, что ты очнулась. И должны поблагодарить тебя.

«Теперь ты скажешь ложь, которую услышал от Телдару», сказала бы я, если бы не проклятие, и если бы моя челюсть не была перевязана. Я попыталась поднять брови. «Давай, рассказывай».

— Испу Телдару говорит, что ты его спасла, — продолжила Земия. В ее голосе не было благодарности. «Холодный, — подумала я, — подозрительный», но эти слова не могли полностью описать ее интонацию и выражение глаз.

Халдрин сказал:

— Он считает, ты можешь ничего не помнить. Это так?

Я покачала головой. Мои волосы на подушке зашуршали. Коса, словно змея, свернулась на зеленом покрывале, натянутом до плеч.

— Тогда мы не станем тебе напоминать, — продолжил король. — Это неприятно, а ты должна набраться сил. Знай только, что Сарсенай тебе благодарен. Я благодарен.

Я подшевелила ногами и плечами. «Благодарен? Нет. Он убил Селеру. Мы убили. Наверное, Бардрем тоже погиб. Он бы и меня убил, если бы не нуждался в моей помощи, чтобы уничтожить еще больше людей, белакаонцев, в битве, о которой рассказала ему ты, моя королева».

— Так что мы тебя оставим, и…

— Халдрин, — странно было слышать его имя из уст Земии. — Она вся чешется. Кожа под повязками вокруг грудной клетки. — Я двигалась по другой причине, но как только Земия это сказала, поняла, что она права: мне было жарко, я вся взмокла и чесалась. И я вновь пошевелилась под одеялом.

— Я развяжу ее, — сказала королева, — и осмотрю. Бабушка по отцу учила нас таким вещам. За испой будет хороший уход.

Халдрин слегка нахмурился. Земия протянула руку — голую, коричневую, мускулистую, — положила ладонь на его живот и улыбнулась.

— Иди, муж.

Он улыбнулся в ответ.

— Ладно, — сказал он, — но не задерживайся.

Земия посмотрела, как он закрыл дверь, потом повернулась, подошла ко мне и стянула покрывало до бедер. Я увидела, что на мне нет ничего, кроме чистых белых полос ткани, плотно обернутых вокруг тела от пояса до груди.

— Испу Телдару говорит, что ты решила еще раз попрощаться со своими друзьями, — она развязывала узлы, наблюдая за моим лицом, а не за пальцами. — Он говорит, ты взяла из конюшни лошадь и отправилась за каретами. Одна из них повернула на север, а другая лежала на боку у гробницы вашего героя-пса.

Костяной браслет холодил кожу, и после тех дней, что я лежала перевязанной, воздух тоже казался холодным. Мои соски напряглись, и я увидела, как взгляд Земии скользнул по ним.

— Испа Селера сошла с ума, говорил Телдару. — Королева смотрела на мою грудь; ее голова склонилась набок. «Она видит синяки, — подумала я, а потом, в очередном приступе головокружения, поняла: она видит шрамы. Пожалуйста, смотри дольше, Земия, пожалуйста, спроси, откуда они взялись. Даже если мой голос тебе не скажет, может, сумеют глаза».

Она перевела взгляд с груди на лицо.

— Она уже убила возницу. Когда ты приехала, она стояла над испу. Он был зажат под колесом кареты. Она кричала. Он заставил ее уехать, а она не хотела. Он не имеет права отсылать ее так далеко от него. Но он вынудил ее уехать, а потому будет страдать. Так, по его словам, она кричала. Стояла над ним с ножом и собиралась его опустить, — Земия была так близко, что складки ее платья касались моей руки, — когда ты схватила палку у дороги и ударила ее. Один сильный удар, и она упала, нож отлетел, а ветка оказалась у ее руки. Она схватила ее. Селера ненавидела тебя, говорит испу. С того самого момента, как ты пришла сюда много лет назад, вы были с ней как огонь и вода. Она напала на тебя, словно горный поток, но ты сопротивлялась. Когда испу освободился, ты была уже на земле, вся в крови. Он поднял нож и ударил ее в спину, а потом, когда она повернулась, в грудь. Чудовище погибло, красавица стала народным героем. Что ж, — она села в кресло и расправила оранжевую одежду, — это помогло тебе вспомнить? Или нет, потому что в этом нет ни слова правды?

Я издала низкий звук, и она улыбнулась широкой холодной улыбкой.

— Ну да, ты ведь не можешь говорить. — Улыбка погасла. Она смотрела на мое обнаженное тело, в мои глаза. — Что произошло на холме? И что он для тебя?

Я подняла руки и положила их под груди, где были шрамы. Это словно напомнило ей, зачем она здесь; Земия встала и начала завязывать полотнища, на этот раз свободнее. Я коснулась кожи в черно-желто-зеленых пятнах, которые увидела только сейчас, а потом ухватила ее за руку и приложила к шраму.

— А, — сказала она, оттолкнула мою руку и завязала на этом месте узел. — Значит, в этом все дело. — Земия выпрямилась, пока я издавала придушенные звуки, и опустила ворот своего одеяния, обнажив большую грудь и фиолетово-черную границу соска. Она прижала палец к коже, и я увидела шрам, розовато- коричневый, длиной и толщиной с мой большой палец.

— Меня он тоже порезал, — сказала она. — Однажды, разбитой ракушкой. В Белакао, когда мы были молоды, и он разозлился. Моя кровь… восхищала его. — Она отошла, поправляя платье. — Я сопротивлялась. А ты, судя по всему, нет. Может, тебе кажется, что ты его любишь?

Я хотела расхохотаться ей в лицо тем своим безумным смехом. Хотела спрыгнуть с постели, ухватить ее за плечи и закричать: «Нелуджа бы поняла!» Но я не сделала ничего, ибо в эту секунду дверь отворилась, и в лучах солнца появился Телдару.

— Земия, — сказал он. Его рот и глаза широко раскрылись. — О, прости меня — королева Земия.

— Халдрин зовет меня моабене, — сказала она, внезапно показавшись мне выше и ярче. Она прошла мимо него и покинула комнату, больше не взглянув ни на кого из нас.

— Видела? — Он подхватил меня под руки и посадил на кровати. я задохнулась от боли и облегчения. — Браслет, — добавил он нетерпеливо. Жаль, что я не могла ухмыльнуться: «Нить с белыми костями на половину ее руки? Нет, не видела». Я кивнула.

— Он нужен нам, Нола. Имея кости Мамбуры, мы его восстановим. Огненная Птица снова полетит.

«Разумеется», подумала я, когда он прикоснулся к ткани вокруг моей головы. Я пыталась засмеяться, но это прозвучало как фырканье Борла.

— Я буду щедрым. Возможно, щедрым дураком, но все же я собираюсь тебе довериться. После все твоих попыток меня предать ты докажешь свою пользу. Ты украдешь для меня кости Мамбуры.

Время остановилось. Его пальцы легко двигались за моей головой. Прошло несколько минут, и он повернулся. Его улыбка заполнила собой все пространство. Гладкая золотистая щека почти касалась моей.

«Пока ты не восстановишь мои Пути, я не стану тебя убивать, — подумала я. — Буду притворяться. Буду женщиной, которую ты хочешь, и когда я узнаю столько, сколько знаешь ты, а проклятие исчезнет, я пойму, как тебя уничтожить».

— Нола? Ты меня слышишь?

Ткань упала. На миг я закрыла глаза, ожидая боли, но почувствовала только приятную расслабленность, которая заполняла щеки и проникала между зубами. Я открыла глаза и улыбнулась.

— Да, — ответила я.