Глава 33

Это была игра. Всего лишь слова и кровь, которая быстро высохла (даже кровь Бардрема). Я бы хотела сказать, что выбросила из головы все ужасы, потому что онемела от потрясения или не могла с ними жить. Потому что должна была сосредоточиться на планах, играть роль благодарной женщины Телдару — провидицы, которая его спасла. Но это было не так. Мне нравилось быть такой провидицей, а быть такой женщиной оказалось очень легко. Кровь высохла, я была героиней, люди приветствовали меня, кланялись, а симпатичные стражники краснели, когда я им улыбалась.

Игра. И даже сегодняшняя ненависть к себе кажется ее частью.

* * *

Прошли недели, прежде чем героическая госпожа Нола смогла выйти в замок. Недели ожидания, за которые срастались кости и исчезали синяки.

— Мы должны быть терпеливы, — говорил мне Телдару. — Когда ты решишь забрать браслет, Нелуджи здесь быть не должно. Она слишком умна. Надо дождаться, пока она уедет.

Сам он терпел почти месяц после смерти Селеры, до одного вечера в Тронном зале. Он едва притрагивался к еде и пил больше, чем обычно в присутствии короля. Я ела и наблюдала за ним. (Теперь я могла есть твердую пищу — картофель, яблоки, хлеб, не вымоченный в молоке). Он покраснел, глаза горели и метались от одного человека к другому.

— Почему она не уезжает? — шипел он.

Я повернула голову, искоса глядя на Нелуджу. Она сидела рядом с сестрой, поднимая куски картофеля плоской белакаонской ложкой. Маленькие куски она давала ящерице, примостившейся на ее плече. Я заметила мелькание крошечного черного язычка.

— Почему он это позволяет? — спросил Телдару. — Разве он не видит, что людям и так сложно принимать островную королеву, а островную провидицу и подавно?

— Ты ведь должен этого хотеть, — пробормотала я. — Напряжение, гнев. Разве нет? Разве не это — часть твоего замысла?

Когда он скривился, я мысленно улыбнулась. «Глупец, — думала я. — Ты ребенок, который не получил того, что хочет. Ты ревнуешь или нервничаешь — неважно. Она тебя беспокоит, и это беспокоит тебя».

— Возможно, она будет на дне Пути Раниора, — сказала я.

Он повернулся и уставился на меня. Я едва заметно улыбнулась. За прошедший месяц я выучила новую улыбку — зовущую и невинную, больше в глазах, чем на губах. Она позволяла говорить откровенно, но при этом мои слова не звучали неуважительно или чересчур прямолинейно. Прежней Ноле для этого не хватило бы сдержанности.

— К тому времени я надеялся получить кости Мамбуры, — сказал он и придвинулся ко мне. Его дыхание было теплым и пахло вином. — Хочу тебе кое-что показать. Надеялся сделать это сразу после ритуалов на холме.

— Все равно покажи. — Я пыталась выглядеть безразличной, но вилка в руке слегка дрожала. Я представила, как вонзаю зубцы в его предплечье, и это меня немного успокоило.

Он хмыкнул. Как легко его отвлечь.

— Нет. Сначала принеси кости. Тогда покажу.

В день Пути Раниора, через две недели после нашего разговора, Нелуджа все еще оставалась в замке. Утром стоял плотный туман — густой белый туман конца лета, — и его присутствие казалось неправильным. Он должен был исчезнуть к полудню или перейти в дождь, но этого не случилось: туман окутал город и восточную дорогу, заглушая музыку и голоса, которые должны были чисто звучать под ясным небом.

— Путь скрыт, — сказал лорд Деррис, пока наша карета ехала по дороге, подпрыгивая на кочках. Я впервые совершала путешествие к холму Раниора в карете, впервые не шла среди друзей и горожан. Но теперь я была госпожой Нолой, избранной Телдару; я ехала с ним, с королем и лордом Деррисом (Земия и Нелуджа сидели в другой карете). Снаружи доносились приглушенные голоса: люди пели, кричали, но словно вдалеке. Я пыталась представить их предвкушение, их ожидание, когда дверь кареты откроется, и перед ними окажется Мастер, готовый вести на вершину холма. Готовый заглянуть в будущее страны и раскрыть его перед народом. Я пыталась представить это, но не могла: колени лорда Дерриса стучали о мои, король пытался застегнуть пряжку плаща, а Телдару рядом со мной опустил голову на руки.

— Путь скрыт из-за тумана, кузен, — сказал Халдрин, облизывая уколотый палец.

Деррис скривился.

— Разумеется. Но туман вплетен в Узор; он послан, чтобы противостоять нам или бросить вызов. Не так ли, мастер Телдару?

Телдару не двигался.

— Мастер? — Глаза лорда Дерриса расширились. Я представила, какими круглыми они станут, проведи я рукой по бедру Телдару или запусти пальцы в его густые рыжие волосы.

Он все еще не поднимал головы.

— Дару. — Халдрин склонился и нахмурился. — Что с тобой? Ты нездоров?

Телдару выпрямился так внезапно, что оба мужчины вздрогнули.

— Лорд Деррис прав, — тихо сказал он. — Узор странный и туманный. Я вижу это.

— Даже сейчас? — прошептал лорд Деррис. — Без Великого зеркала?

Мне хотелось закатить глаза. Хотелось ударить пятками о сиденье или вытянуть ноги вперед, закинув руки за голову.

— Он близко, — сказал Телдару, сплетая и расплетая пальцы. — Иной мир, все Пути, здесь и там. Я чувствую, как они тянут мои ноги, ведут к откровению, от которого пробивает дрожь.

«Откровение, — подумала я. — Он, наконец, собирается произнести пророчество». Я знала это, видела так ясно (возможно, Узор тянул и мои ноги?). Я засмеялась. Негромко — скорее, смешок, чем смех, — но теперь все трое посмотрели на меня.

— Госпожа Нола? — сказал лорд Деррис своим странным задыхающимся голосом. — Вам это кажется смешным?

Я повернулась к Телдару, который смотрел на меня, подняв бровь.

— Нет, господа, — медленно проговорила я, сама серьезность. — Просто я чувствую то же, что и мастер Телдару. Это наполняет меня восторгом. В такие моменты я лишь дитя перед чудом Узора.

Телдару улыбнулся, но глаза его оставались холодными. И тогда меня осенило: сегодня я должна сделать что-то, что его удивит. То, в чем ему не удастся меня обвинить — просто чтобы позлить его. Встревожить, но не выглядеть непослушной. «Я так устала от твоих игр, — подумала я, улыбаясь в ответ. — Пришло время сыграть в мою».

Туман начал рассеиваться в ту минуту, когда я ступила на землю у подножия холма Раниора. Позже я узнала, что тогда говорили люди: будто в момент моего приезда миры начали смешиваться и меняться. Когда я об этом услышала, мое сердце забилось сильнее. И даже сейчас, после всего, что случилось потом (стыд добавляет гордости не слишком приятную остроту), я вспоминаю об этом с волнением.

С этого можно было бы начать красивую историю, но мне все помнится иначе: туман не исчезал, пока мы не добрались до середины холма. Я смотрела под ноги, поскольку только их я могла хорошо разглядеть. Телдару был где-то впереди; король и его семья — сзади. Замыкал процессию лорд Деррис, наверняка с волнением размышляя о том, что означает весь этот туман, и беспокоясь, что добрые сарсенайцы не смогут увидеть то, что должны. Они спотыкались и смеялись, ничего не видя перед собой. Я слышала смех и думала о Грасни, о Селере, и мне хотелось, чтобы всем нам снова было четырнадцать.

Я задыхалась от усталости, взбираясь по крутому склону, когда заметила медные бусины на подоле плаща Телдару. Я оглянулась и увидела Халдрина, который держал за руку Земию. Через несколько минут я уже могла разглядеть силуэты идущих позади людей. На вершине туман стал больше похож на изморось, и небеса наполнились светом. Большое золотое зеркало, висевшее на монументе Раниора, было ярким, но не слепило глаза.

Мы с Телдару встали перед ним, ожидая, когда соберется народ. Люди подходили, и смех стихал. Здесь были ученики-прорицатели, бабушки и дедушки, дети, и все они молча ждали, когда мы с Телдару заглянем в зеркало. Оно висело на черной металлической раме и было размером с него. Оно отражало все лица и небо. Оно показывало будущее Сарсеная.

— Образов будет множество, — когда-то говорил мне Телдару. — Подумай, какими сложными бывают видения одного-единственного человека, а теперь увеличь эту сложность в сотню раз. Мы должны смотреть по-настоящему: люди должны быть уверены в видении, а кроме того, за нашими глазами будет наблюдать лорд Деррис. Однако слова будут отличаться от образов. — Я подняла брови, и он пожал плечами. — Знаю, это публичный и самый знаменитый ритуал прорицания, но все же слова выдуманы. Спланированы. И это правильно, поскольку неважно, о чем видение — люди хотят быть уверены, что их земля и дальше будет процветать.

«Выдумка, — подумала я, когда вперед выступил король Халдрин. — План». И глубоко вдохнула холодный сырой воздух, пахнувший землей.

На холме Раниора не было речей (это происходило позже, во дворе замка и в Тронном зале). Здесь король произносил всего пять слов. Раньше я слушала их, стоя на склоне холма, и воображала, будто они обращаются ко мне. Но теперь я думала: «Нет, мой король, обратись к Телдару, только к нему, чтобы на меня не повлияло проклятие, не заставило меня смотреть, потому что на самом деле я ничего не должна видеть…»

Халдрин посмотрел на Телдару и сказал:

— Скажи нам, что ожидает Сарсенай.

Мы с Телдару повернулись к зеркалу. В этот миг остатки тумана рассеялись. Небо стало чистым, синеву затопили золотые лучи солнца. В следующую секунду Халдрин повторит эти слова, и металл покроется образами. Я слегка подвинулась, чтобы Телдару оказался между лордом Деррисом и мной. Все остальные были сзади.

— Скажи нам, что ожидает Сарсенай, — произнес король. Его голос был глубоким и сильным.

Я закрыла глаза.

* * *

Слова короля едва успели стихнуть, когда я отвернулась от зеркала и упала на колени. Кто-то раскрыл рот, кто-то всхлипнул; засмеялся ребенок. В золотистых небесах пела птица. Когда вернулась тишина, король Халдрин наклонился ко мне. Я почувствовала движение, но не увидела его — глаза все еще были зажмурены. Я ухватилась за руку и позволила себя поднять. Встав, я прислонила лоб и руки к монументу Раниора. Мои пальцы искали резьбу: спирали, изломанные линии, отметки жизни героя, его Пути, сформированные и формирующиеся.

— Госпожа, — король говорил тихо, но его услышали многие. — Что ты видела?

Я приоткрыла глаза. Телдару подвинулся. Он тоже отвернулся от зеркала, хотя двигался медленнее. Те, кто был там, позже рассказывали, как он стоял, мигая, а в его глазах светились золотистые точки, исчезающие видения Иного мира. Говорили о том, как он смотрел на свою бывшую ученицу, и одни уверяли, что на его лице читалась гордость, а другие полагали, что гнев.

— Мой король, — произнесла я. Голос задрожал, но постепенно выровнялся, поднимаясь над толпой и холмом. — Я видела гору посреди моря, которая дышала огнем и дымом.

Должно быть, королева Земия склонила голову, и камни, вплетенные в ее волосы, зазвенели, как маленькие колокольчики. Я представила ее глаза, прищуренные и темные. Представила ее сестру, смотрящую в землю.

— За горой стояла стена из красного камня. О нее разбивались волны, которые были подобны пламени. — Я замолчала, словно у меня перехватило дыхание. — А потом из горы вырос человек, — продолжила я, распрямив плечи, но не открывая глаз. Теперь я представила шелк своего синего платья, переливающийся, как вода или длинные гладкие перья. Те, кто был неподалеку, позже говорили, что мои глаза под веками закатились. Некоторые утверждали, что отметины, которые Селера оставила на моих руках, начали светиться серебристым светом.

— Он был высоким, широкоплечим, и его голова была как черный блестящий камень. Вместо рта у него был черный клюв. Он пошел по воде, а его копье высекало дорожку из искр. Когда он подошел к красной стене, из камней появился другой человек, яркий, с длинными зубами охотничьей собаки. У него был меч и щит с двумя серебряными руками на синем фоне. Эти люди начали сражаться среди летящих камней и огромных приливных волн. Их битва переворачивала землю и порождала гигантские волны, и ничто не могло остановить их, пока не появился третий.

Я открыла глаза. Хотя я знала, что они чистые, люди говорили, будто в них была темнота видений, похожая на туман, который только что рассеялся. Я была спокойна, как и все остальные, кроме королевы, переводившей взгляд с меня на Телдару, и самого Телдару, который глядел только на меня. Нелуджа продолжала смотреть под ноги. Ее длинная шея изящно изгибалась под красным платком.

— Он был выше их обоих, — сказала я. — Из его глаз лился черный огонь. Этот огонь окружил воинов, и те застыли, словно вмерзнув в море. Их глаза остановились. Он поднял руки, и из кончиков его пальцев полился черно-золотой свет. Волны успокоились. Оранжевый огонь превратился в пепел и рассыпался. Воины в почтении склонили головы. Красная каменная стена становилась выше, устремляясь к солнцу, но глаза этого человека были ярче. — Я повернулась, подняла руку и вытянула указательный палец. — Глаза этого человека. Телдару.

Воцарилась тишина. Тихо застонал ветер; зеркало заскрипело на металлических петлях. Вскрикнула птица — другая или та же самая, — а потом ребенок, которого быстро утихомирили. Кто-то закричал: «Телдару!», рядом воскликнули «Раниор!» и «Сарсенай!», и от их радости небеса стали ярче.

* * *

Телдару не говорил со мной, пока мы наблюдали, как внизу, на равнине, люди исполняют танец Узора. Сейчас там собрались почти все, хотя на вершине еще оставались дети, танцуя вокруг камня собственные танцы. Иногда они останавливались, чтобы перевести дыхание, и глазели на короля, королеву и провидцев.

Телдару молчал, поэтому заговорила я.

— Телдару, — произнесла я тихо, хотя рядом никого не было, и нас не могли подслушать. — Ты недоволен. Почему?

— Почему? — Он хмыкнул, но в его голосе не было удивления. — Это мой вопрос, не твой. Почему ты сказала то, что сказала?

— Я хотела тебе помочь. Сделать то, что будет иметь больше силы, если сделано мной, а не тобой. Ты расстроен? — Я положила руку ему на спину, ощутив напряжение его мышц и мягкий изгиб поясницы. — Ты сомневаешься в видениях, моих или Нелуджи?

Он завел руку за спину и накрыл мою.

— Не сомневаюсь.

— Значит, ты не боишься, что люди разочаруются или будут негодовать, если видения не окажутся истинными?

— Они были истинными. И есть.

Он не смотрел на меня; я улыбнулась, чтобы он мог услышать эту улыбку в моем голосе.

— Тогда ты должен быть благодарен, поскольку я сделала их еще правдивее. — Я пошевелила пальцами, пока он не ослабил хватку. — Надюсь, ты не злишься из-за того, что не ты говорил об этом перед людьми? Ты слишком сильный человек и провидец, чтобы завидовать.

Внизу кто-то запел. Один голос, потом второй; древняя песня Узора, в которую вплели мое имя. Я покраснела.

— Телдару! — крикнул Халдрин. — Подойди ко мне, пожалуйста.

Телдару отпустил мою руку. Он направился к королю, а Земия и Нелуджа приблизились ко мне. Я подумала: «Его плечи и шея напряжены — он хочет обернуться, но не может себе позволить».

— Испа Нола, — сказала Земия. — Что за удивительное видение у тебя было.

Мое сердце забилось так, что едва не выскочило из груди.

— Да, — ответила я.

Королева провела рукой по браслету. Кости задвигались. Самые маленькие повернулись вокруг своей оси, показав все шишки и прожилки.

— Так удивительно, — повторила Земия, — и так странно, что испарра показала тебе те же картины, что и моему народу много лет назад. Картины, которые…

— Это были не картины, — тихо сказала Нелуджа, но ее слова прозвучали резко. — Не тогда, в Белакао, Земия-моабене. Ты это знаешь, и я говорила об этом Ноле. Поначалу это вообще не были видения — только подарок, использованный тобой, как игрушка. Обман, ставший истиной. И сегодня тоже не было никаких картин.

Ее глаза остановились на мне. Я смотрела в них вопреки желанию. Их центры были белыми, отмеченными испаррой.

— Твои слова были другими, — сказала Нелуджа. — Ты другая. В тебе что-то есть — молчание. Когда я вижу тебя, оно давит на уши, словно я ныряю. Испарра плотная, но темная.

Теперь стучало у меня в голове. «Да, — думала я, и, — нет!» Откуда такой страх, когда должна быть только надежда?

— Она его любовница, — сказала Земия. — Возможно, ты видишь его испорченность.

Это было слишком. Я прогнала страх. «Нелуджа, — хотела сказать я, — твоя сестра видела шрамы, но не поняла их. Взгляни на них, потому что ты поймешь, что это следы Видения на крови…» Я попыталась поднять руки и отвернуть ворот, но они оставались висеть по бокам. «А, — подумала я, вновь ощутив в горле смех, — понятно: мое желание и воля пробуждают проклятие. Земия увидела шрамы, потому что я не собиралась их показывать». Я представила проклятие как ткань, которая плотно оборачивала мое тело.

— Нет, — сказала Нелуджа и нахмурилась. Из выреза ее платья высунулась алая голова ящерицы, и ее глаза, не мигая, уставились на меня. — Это не то, я…

— Идем! — К нам шел король и махал рукой. — К каретам!

Мы с Телдару первыми спустились с холма. На нас смотрели все: танцоры, дети, король и лорд Деррис, белакаонские женщины. Когда мы достигли подножия, Телдару положил ладонь мне на шею.

— Что сказала островная ведьма? — прошептал он. — О чем вы говорили?

Я пожала плечами, и его пальцы сдвинулись.

— О моем видении.

— Госпожа Нола! — закричал мужчина из глубины толпы, и я с улыбкой подняла руку.

* * *

Через две недели Нелуджа покинула Сарсенай.

— Халдрин только что мне сообщил, — сказал Телдару. Мы шли по лестнице к стене замка. — Она ни с кем не говорила — только с ним и с Земией. Она хотела уйти одна, пешком! Представляешь? Но Халдрин послал с ней стражников. Мы еще успеем ее увидеть…

Солнце сияло. Здесь, вдали от конюшен, куч мусора и кухонных печей воздух был холодным и чистым. Я вгляделась в башню над воротами. Там были Халдрин и Земия. Он стоял позади нее, обнимая за плечи. Ее спина была прямой. Руки вцепились в камни бойниц.

— Вон там, — сказал Телдару, — за городскими воротами: карета и два солдата, спереди и сзади.

Я смотрела не туда. Я не могла отвести взгляда от короля и королевы. Она была напряжена — руки, шея, челюсть. Жаль, что я не видела ее глаз. Халдрин коснулся губами ее шеи. Возможно, он что-то говорил; возможно, целовал ее. Она повернула к нему голову. Его руки опустились на ее живот и остались там, касаясь кончиками пальцев. Она убрала ладони с камня и положила поверх его.

За моей спиной Телдару с шумом выдохнул.

— Ага, — сказал он. Я не оборачивалась, но знала, что он видит то же самое. — Значит, это правда — наследник. Хал сказал мне об этом в день Пути Раниора; сказал, что она почти уверена. Нола, Нола, ты видишь, как ветвится Узор? Все Пути — и они исходят от нас. Взгляни на них, любимая…

Земия крепче сжала руки Халдрина, и кости Огненной Птицы блеснули на солнце.

— Да, — прошептала я. — Вижу…

 

Глава 34

Сейчас середина зимы. Мои ставни открыты — облака нужны мне больше, чем тепло маленького камина. Иногда перо выпадает из холодных пальцев, и тогда я замечаю, что их кончики (торчащие из шерстяных перчаток) синие.

Мне есть что сказать — но много ли? Хватит ли на это зимы? Весны? Расцветут ли деревья ликаса ко времени, когда я закончу?

* * *

Телдару сказал, что я должна сама украсть браслет. И что он не хочет знать, как и когда я это сделаю.

— Принеси его, — велел он. — Это все. И не пытайся меня обмануть. Ты ведь этого не сделаешь, Нола? Ты теперь изменилась. Ты женщина.

Мне потребовалось десять дней: три, чтобы придумать план, и еще семь, чтобы его осуществить. На четвертый день Телдару встретил меня у школы (поскольку я вновь начала учить) и спросил:

— Твои уроки закончены. Куда ты собралась? Я с тобой не пойду — просто любопытно.

Я пожала плечами и улыбнулась. Через два дня, поравнявшись со мной на нижнем дворе, он спросил:

— Куда сегодня, госпожа?

Я состроила ему рожицу и ответила:

— Я ничего тебе не говорю, потому что ты сам так велел. И закончим на этом: я не могу пойти туда с тобой.

Когда он скривился, я засмеялась, крепко сжимая кулаки. План был почти готов, и от страха и ожидания у меня кружилась голова.

У королевы Земии было две служанки: одна белакаонская и одна сарсенайская. Белакаонская служила ей днем, сарсенайская — ночью. Обе помогали королеве принимать ванну: одну на рассвете и одну на закате. Сарсенайские слуги ни разу не видели, чтобы ванну принимали так часто; белакаонские сообщили им, что дома Земия полдня проводила в море, в горячем бассейне или в источнике. У меня тоже была служанка, Лейлен, и все это я узнавала от нее. Она рассказала, что королевские служанки живут в двух крошечных комнатушках над кухней. Там же, где и Лейлен.

— Покажи, — сказала я ей. — Хочу знать, где тебя найти, если вдруг ты мне понадобишься.

Лейлен было тринадцать. Телдару попросил короля дать мне служанку, когда я выздоравливала после ранений. Она была единственной служанкой в замке, не боявшейся Борла. За это она мне и нравилась — а еще за ее болтовню и копну рыжих волос, — но временами, когда я ее о чем-то спрашивала, и она с готовностью отвечала, я жалела, что Телдару направил ее ко мне.

Лейлен отвела меня в комнаты служанок. Они были такие маленькие, что едва вмещали соломенные матрасы. Дверей не было — проемы закрывались простыми занавесками. В комнате белакаонской служанки висела кривая полка, которую украшала спиральная раковина. У сарсенайки полки не было, зато имелся крючок и вышитая сумочка. Занавеска висела на выцветшей голубой ленте с обтрепанными концами, завязанными в узлы.

В комнате Лейлен тоже был крючок, где висело простое коричневое платье, такое же, как то, что на ней.

— У меня нет ничего интересного, — сказала она, наблюдая, как Борл обнюхивает матрас. — Ничего такого, как у служанок королевы. Мать запретила брать с собой то, что могут украсть. Служанки королевы другие. У них никто ничего не украдет.

— Как их зовут? — спросила я, когда мы поднимались по лестнице в башню. Я глубоко дышала — в маленьких комнатушках было не продохнуть от лука и мяса. — Служанок королевы?

— Белакаонку — Джаменда. Сарсенайку — Селви.

«Селви, — подумала я. — Это будешь ты».

* * *

«Нола, детка, зачем тебе это?»

Костяшки моих пальцев прижимались к двери. За ней слышались приглушенные звуки: слова, звон металла, краткий высокий смех.

«Зачем?»

Последние десять дней меня поглощало планирование. Только теперь, стоя перед дверью, спокойная и готовая, я задала себе этот вопрос. Но времени не было. Ничто не сдвинется с места, если я буду бездействовать. Ничто не кончится, если не начнется. При этой мысли я улыбнулась: так могла бы сказать Игранзи.

Я громко постучала. Дверь сразу открылась. Передо мной стояла Джаменда. Она была одета в сарсенайскую одежду, казавшуюся яркой на фоне темной кожи. Она поклонилась, а я подумала, почему она носит именно ее?

— Мне нужно видеть моабе, — сказала я.

— Она в ванной, — голос Джаменды был тихим и низким. Я не знала, приехала ли она из Белакао или родилась здесь. Надо будет спросить Лейлен.

— Это очень важно.

Из-за спины Джаменды вышла Селви и чуть шире открыла дверь. Я не хотела смотреть на Селви, но все же посмотрела, без выражения рассматривая ее золотистые волосы и веснушки, напомнившие мне о Грасни. Ее глаза были светлыми, хотя их цвет я не разобрала из-за теней и света лампы.

— Госпожа Нола, — сказала Селви. Она была всего на несколько лет младше меня. Возможно, ей было столько же, сколько и мне, когда Орло увел меня из борделя.

— Узор принес мне видение, — сказала я. — Я должна поговорить с королевой.

Джаменда и Селви переглянулись.

— Я ей скажу, — ответила Джаменда и выскользнула из комнаты.

— Простите, что заставили вас ждать, — Селви говорила очень торжественно. Жаль, что она оказалась такой симпатичной. Если бы у нее были кривые зубы, кожа в оспинах, зоб на шее… «Стоп, — сказала я себе. — Сосредоточься».

— Испа Нола, — произнесла Земия из дальней комнаты. — Войди.

Я никогда не была в покоях королевы — только короля, когда он просил помочь ему с подарком. Теперь я увидела этот подарок: в первой комнате, на полке над узкой кушеткой стояла статуэтка прабабушки Халдрина. У ее ног лежал браслет. Я велела себе идти дальше, отвернуться от него, хотя это было очень сложно. Он рядом. Не у нее на руке, не на полу в ванной комнате. Он далеко от нее, и я на это очень надеялась.

Эта комната была пустой: в ней не было ничего, кроме кушетки, полки и толстого ковра на полу. Следуя за Селви, я думала, где же все белакаонские вещи — и в этот момент мы вошли во вторую комнату.

Посреди нее стояла ванна. Самая большая ванна, какую я только видела. Она была как зеркало Телдару — широкая, сверкающая, и в ее гранях отражался свет ламп. На стенах и на потолке мерцали водные блики. С потолка свисали раковины крабов и других морских существ, чьих имен я не знала. Некоторые были маленькими, другие — огромными; они были нанизаны на черную колючую нить — наверное, тоже из океана. Я видела скелеты рыб, чьи раскрытые рты были усеяны мелкими зубами. Я видела копье, чей бронзовый конец нацелился на один из скелетов. Все это двигалось. Земия, глядящая вверх, на волны света и воздуха, представляла, будто это море.

— Видение, — сказала она. Ее руки лежали по краям ванной. Ноги были вытянуты во всю длину, и я не видела коленей. Остального тоже — ничего, кроме шеи и головы. В заплетенных волосах не было ни раковин, ни драгоценных камней, но они все равно блестели, усеянные каплями воды.

— Да. — Я должна была смотреть на нее, и это оказалось не так сложно, как я представляла: при взгляде куда-то еще мерцающий свет кружил голову.

— Столь же великое, как то, что было на холме у камня? Еще одна битва между Огненной Птицей и Псом Войны, и твой любовник, который усмиряет обоих? Оно должно быть величественным, иначе ты бы сюда не пришла.

Она повернула голову. В ее взгляде и полных, влажных губах я увидела усмешку и хотела сказать: «Земия, если бы ты знала правду, мы бы могли стать друзьями», но во мне были другие слова, которые тоже просились наружу.

— Я видела вашего ребенка.

Она не двигалась. Поверхность воды была гладкой, словно шелковая простыня. Мои губы пересохли, но я не облизывала их; я не могла пошевелиться, пока не шевелилась она.

— Какого ребенка?

— Того, которого вы носите, моя королева.

Еще мгновение она оставалась неподвижной. Потом пожала плечами, и вода вокруг ее плеч и груди разошлась. Я увидела ярко-розовый шрам. Влажный, он был гладким и одновременно выпуклым.

— Халдрин сказал твоему любовнику, он — тебе, и ты увидела сон. Может, в этом все дело?

— Нет. — В моем хриплом голосе была настойчивость. — Это истинное видение. Он — Телдару — попросил меня о прорицании после видения на холме Раниора. Я видела многое, но ребенок, ваш ребенок, был самым ярким образом.

— До сих пор ты ко мне не приходила.

— Я не знала как… королева, я привыкла говорить людям о боли и тьме, но это были вы. Я не знала, как это сделать.

Внезапно мне стало нехорошо. «Почему? — вновь подумала я. — Почему эта причина, эта история? — Я проглотила кислую слюну. — Потому что причина должна быть убедительной. Потому что в конце концов это никому не причинит вреда».

— Халдрин тебя ценит, — сказала Земия. Я посмотрела на нее. — Он верит тому, что ты говоришь.

— А вы нет?

— Моя сестра не верит. А я… ты мне просто не нравишься. Но знай, что Халдрин слушает твои пророчества и доверяет им. Не забывай, что это его ребенок.

На лбу выступил пот. Волосы прилипли к шее.

— Ну скажи, — произнесла королева. — Скажи, во что ты хочешь, чтобы я поверила.

Я сглотнула, как и до этого: конвульсивно, едва не поперхнувшись. «Помни, — подумала я, — ты готовила эти слова».

В начале они возникали естественно, так, как планировалось.

— Я видела младенца на кровати, украшенной яркими красными перьями. — «Очевидно, слишком очевидно… не смотри на нее, иначе ты собьешься». — Мальчик, пухлый, коричневый, с густыми локонами. Под локонами — собачьи уши. — И почему мне казалось, что это прозвучит убедительно? Слишком поздно.

— Он смеется. Он очень красивый. Его лицо освещено солнцем. Но потом перья превращаются в огонь, а уши собаки — в открытые раны.

Эта последняя часть была неправильной. «Его подбородок вытягивается, а лицо превращается в собачью морду, — собиралась сказать я. — Его усы переплетаются, и пламя опаляет их до черноты. Младенец плачет». Но я этого не сказала. Слова вылетали изо рта так, словно я описывала истинное видение, и все они были ложью. Было ли это проклятием или Узором, или мой мятущийся ум сочинил их прямо на ходу?

— Он истекает кровью. Горит. Его плоть опадает, пока не остается ничего, кроме горки костей на земле. Кто-то смеется — мужчина и женщина. Наступает ночь, и хотя огня больше нет, кости светятся красным.

Я глубоко вздохнула. Я не планировала говорить ничего подобного и все же знала, что закончила.

Глаза королевы были полузакрыты, словно она спала.

— И что, испа, — медленно произнесла она. — Что это означает?

Я закрыла глаза.

— Опасность, — ответила я. — Опасность для вашего ребенка и наших стран.

Она поднялась. Я слышала, как разошлась вода, открыла глаза и увидела, что Земия стоит и смотрит на меня. Вся темная, с мокрыми выступающими мышцами.

— Какое прозрение, — прошипела она. — Опасность, правда? Оставь меня, — громко сказала она. — Возвращайся к своему учителю и любовнику и скажи, что я тебе не поверила; скажи ему, как благодарна, что я не позвала мужа. Джаменда! Селви!

Джаменда вошла немедленно.

— Я желаю одеться, — сказала Земия, — а испа Нола уходит.

Джаменда подняла с пола длинное желтое платье. Она не смотрела на меня, как и Земия. Смотрела только Селви, появившаяся в дверном проеме. Ее глаза были широко раскрыты, руки мяли юбку.

— Простите, королева, — сказала я. Наконец, слова правды. Я повернулась и пошла к двери. «Иди, Селви, — думала я. — Иди к Земии». Но она последовала за мной.

— Госпожа Нола, — зашептала она. — Мне жаль, что она с вами так говорила. — Она все еще крутила юбку. Костяшки пальцев побелели. Синие глаза метались от меня к двери ванной комнаты. «Пожалуйста, — подумала я. — Иди, иди». Я не смотрела на полку, но чувствовала кости Мамбуры, как огонь на спине.

— Госпожа… — начала девушка, и в этот момент ее громко окликнула королева. Селви кивнула мне и поспешила в ванную комнату. Она закрыла двойные двери, и в эту секунду я ясно увидела ее лицо. Веснушки напомнили мне о Грасни. Потом я повернулась, сделала четыре шага и протянула руку. Схватила с полки браслет и плотно обернула вокруг кисти под свободным рукавом. Открыла дверь в коридор и как можно тише закрыла ее за собой.

Потом я побежала. Стояло раннее утро, в коридорах башни никого не было, кроме нескольких слуг и стражников. Увидев их, я слегка замедлила ход и улыбнулась. Все они улыбнулись в ответ, некоторые поклонились. Один мальчик с всклокоченными волосами и сонными глазами споткнулся и покраснел. Пройдя мимо, я добежала до выхода, спустилась по длинной лестнице во двор и бросилась к кухонным зданиям и крошечным комнатушкам.

У лестницы в коридор мне пришлось остановиться. Передо мной были ряды одинаковых занавесок. Слышались чьи-то приглушенные голоса, но никого не было видно. Я подошла к нужной занавеске (шаги были тихими, дыхание — шумным), отвела ее и заглянула в комнату. Вышитая сумка висела на крючке. Я посмотрела по сторонам, а потом скользнула внутрь.

Я сняла браслет. Кости висели на тонкой нити с узлами на концах. Мне понадобилось несколько минут, чтобы оторвать один из узелков: потные пальцы скользили, я то и дело ранила кожу под ногтями и слизывала кровь. «Уходи, — думала я, — бери всё и уходи, в этом нет нужды — Телдару спрячет кости, и тебя никто не обвинит». Но таков был мой план, его умная часть. В любом случае, теперь это стало чем-то большим, чем просто планом — историей, которую я должна была продолжать. Поэтому я рвала узел, слизывала кровь с металлическим привкусом и, наконец, справилась.

Кости рассыпались по матрасу Селви. Теперь они больше не напоминали бусины — мертвые и маленькие, они напоминали кошачьи останки. «Телдару, — подумала я, — из этого тебе никогда не воссоздать героя». Самые большие я спрятала в мешочек на поясе. Самые маленькие (я взяла четыре) зажала в кулаке. Открыла вышитую сумку и высыпала их туда. (Внутри были другие вещи, но их я не смотрела). Нить я оставила так, чтобы она наполовину свисала из сумки, зацепив ее конец за старую синюю ленту. Еще миг я осматривала сумку. Снаружи послышался крик, звук бегущих ног, и я вернулась к занавеске.

У подножия лестницы, наклонив головы, стояли две девушки. Они разговаривали, и у меня не было времени ждать, пока они уйдут. Это была не Селви, не Джаменда и не Лейлен, но я все равно напряглась. Они заметили меня, когда я была в шаге от них, и выпрямились, произнеся мое имя. Я кивнула. Мне хотелось что-то сказать, как-то объяснить свое присутствие, но я промолчала. Я улыбнулась, словно говоря, что я спешу, и у меня нет времени на объяснения. Да в них и не было нужды: я — госпожа Нола, которая вещала о своих видениях на холме Раниора. Даже если одна из девушек вспомнит, что я была здесь перед тем, как у Селви обнаружили королевский браслет, это бы не имело значения ни для них, ни для кого-то еще. Поэтому я просто улыбнулась и прошла к лестнице.

Небеса над башней были бледно-серыми, но коридоры все еще оставались темны. Я миновала свою комнату и подошла к двери Телдару. Она была не заперта и никогда не запиралась, хотя я слышала, как Халдрин ругал его за это. Пройдя мимо деревянного стола и стульев, я оказалась в его спальне. Ставни были открыты, и я отчетливо его видела. Он лежал на спине, закинув руки за голову. Живот был накрыт простыней (бедра выступали двумя мягкими холмами). Грудь обнажена. Лицо и руки были золотистыми, остальное бледным.

На полу у постели, между старых кожаных ботинок, лежал крошечный нож с драгоценными камнями.

«Возьми нож. Вонзи ему в сердце. Он сказал, что проклятье останется, если он умрет, но может, он солгал, может, оно умрет вместе с ним».

«Нет — все, что он говорил о проклятии, правда. Если ты его убьешь, проклятие не исчезнет. И что тогда? Ты не сможешь сказать правду и уйти отсюда. Твой Путь навсегда будет испорчен».

«Ты трусиха».

«Должен быть иной способ».

Я глубоко и тихо вздохнула. Подняла юбки и забралась на кровать. Когда он открыл глаза, я была над ним, едва касаясь бедрами его боков. Он не шевелился. Я склонилась, усевшись на него верхом. Открыла мешочек, подняла его, наблюдая за тем, как концентрируется его черный взгляд. Взяла кончик мешка, и кости высыпались ему на грудь. Я коснулась губами его губ.

— Вот, — сказала я. — И что теперь?

 

Глава 35

Он заставил меня ждать еще три дня.

— Ты молодец, — сказал он в тот первый день, через несколько часов после того, как я высыпала кости на его обнаженную грудь. — Просто молодчина. Посмотрим, что выйдет из твоего умного плана.

— Что значит — выйдет? — Мы стояли под деревом во дворе провидцев. Помню, я очень устала: сразу после того, как я украла браслет, ко мне обратилось четверо с просьбой о прорицании. После холма Раниора я стала очень популярна, и это было тяжело, потрясающе и ужасно. Столько истинных видений, столько слов лжи, и Иной мир, мерцающий, словно туман, боковым зрением.

— У нас есть кости, — ответила я ему тогда. — Этого мы и хотели. Что еще?

Телдару запустил пальцы в мои волосы и притянул к себе так, чтобы положить свою голову на мою.

— Всегда есть что-то еще, — сказал он.

Конечно, он оказался прав.

— О, госпожа! — затараторила Лейлен, как только вошла ко мне в комнату несколько часов спустя. — Одна из служанок королевы украла браслет, который ее сестра подарила королеве для безопасности. Он сделан из костей великого героя Белакао — представьте, если бы кто-нибудь сделал такое с костями Раниора…

Она распускала мои волосы (в самом начале ее службы это казалось мне странным, но теперь очень нравилось). Я вывернулась из ее рук.

— Что за девушка? — Я пыталась говорить с любопытством, но вышло слишком резко. Лейлен посмотрела на меня.

— Селви. Ей хватило времени, чтобы разорвать вещицу на куски и запихнуть в сумку, прежде чем королева сообразила, что браслета нет, и пришла обыскивать вещи Селви. Надо было видеть, как она держала браслет в руках — я имею в виду Селви. Плакала, говорила, что ничего не брала, а королева просто смотрела на нее и молчала.

«Синие глаза», подумала я и вновь отстранилась от Лейлен, словно это она меня расстраивала.

— И что сделала королева?

Лейлен пожевала щеку.

— Она велела нам выйти и стала говорить с Селви за занавеской, но слишком тихо, чтобы мы услышали. Потом пришли два стражника и увели ее. Наверное, к королю. Я слышала, — она склонилась ближе, и от ее восторженного шепота я почувствовала отвращение, поскольку почти разделяла ее восторг, — что королева хотела, чтобы ее выпороли, а король запретил. Селви услали обратно в деревню и запретили возвращаться. А теперь, — сказала она, выпрямляясь, — белакаонцы в Сарсенае узнали об этом и очень недовольны.

«Недовольны, — подумала я следующим вечером, стоя с Телдару на стене замка и глядя на факелы внизу. — Недовольны — не то слово».

Новости о воровстве распространились быстро. На рассвете, когда повозка с Селви покинула замок, улицы города были заполнены людьми. Некоторые белакаонцы бросали в нее камни и сгнившую еду. Одни сарсенайцы просто смотрели, другие нападали на белакаонцев — на любых, не только на тех, кто швырял камни и пищу.

— Ради Пути и Узора, — сказала госпожа Кет, услышав об этом от учеников, — неужели эта нитка с камнями была такой драгоценной?

Телдару расхохотался, когда я рассказала ему об этом.

— Старая дура, — произнес он. — Она не заслуживает своих черных глаз. «Нитка с камнями» — подумать только!

— Но я тоже не знала, — ответила я. Отсюда огни выглядели красивыми, крики были едва слышны. — Я не знала, а может, просто не думала… — Игра. Умный план, который бы его впечатлил. Я представила Селви в повозке, обнимающую свою вышитую сумку. Той ночью я не могла заснуть — единственное, что я видела, была она.

Спустя ночь пожары продолжались. Город патрулировали солдаты. Некоторые возвращались в замок окровавленными, других приносили без сознания. Камеры под башней заполнились белакаонцами; попали туда и несколько сарсенайцев. Королева Земия попросила свой народ быть великодушным и успокоиться; король Халдрин обратился к здравому смыслу сарсенайцев. А Телдару позвал меня с собой в самый центр того, что творилось в городе.

— Идем, Нола. Ты должна увидеть дела своих рук.

— Мне бы не хотелось. — Несмотря на позднее время, я расставляла в классе учебники. Он подошел и положил руки на мои. Борл у двери зарычал, словно видел его движения.

— Пришло время показать тебе, что будет дальше. А для этого нам надо в город.

И я вышла с ним на улицы, где пахло пожарами. «Не смотри, — говорила я себе. — Скоро ты узнаешь то, что сможешь использовать против него. Думай только об этом». Но мои ноги ступали по пеплу и обрывкам окровавленной одежды, я слышала крики и прижималась к стене, когда мимо пробегали солдаты.

В третий раз, когда я спряталась в попытке уклониться от молчаливой драки сарсенайцев и белакаонцев, Телдару схватил меня и потащил за собой. Под рукой я чувствовала горячее дыхание Борла.

— Нола, Нола, — проговорил Телдару, когда звуки ударов стихли. — Ты не должна бояться — ты должна наслаждаться, как я. Однако ты не такая сильная… поэтому иди рядом, вот так, и слушай только мой голос.

Он сжал мне руку. Мои пальцы были вялыми. Я смотрела под ноги, на бело-серый пепел и черную сажу.

— Я помню другую ночь, — сказал он так, словно мы прогуливались по двору провидцев. — Дождь. Ты рядом со мной, впервые. Это было почти шесть лет назад. Помнишь?

— Конечно. — Я подумала о своих старых надеждах и ощутила бессмысленный и острый стыд.

— Мы идем назад. Можно притвориться, будто не было всех этих лет. Идем так, словно в первый раз.

— Значит, ты все еще там бываешь? — спросила я.

— А ты думаешь, я перестал туда ходить, потому что там нет тебя? Да ты что!

Он остановился, и я вместе с ним. Он провел пальцами по моему горлу, челюсти, щекам. Я смотрела на него и думала, как тянулась к нему под холмом Раниора, как касалась его, принеся кости Мамбуры. Вспомнила его удивление и подумала: «Будет ли это так же?», а потом сделала шаг назад.

— А другие девушки, которых ты там держишь? — быстро спросила я. — Думаешь, они сидят и ждут, пока ты вернешься?

Он рассмеялся, взял меня за руку, и мы пошли дальше.

* * *

Снаружи дом выглядел так же. Сад изменился, но я не могла сказать, в чем тут дело: было темно, а он слишком быстро провел меня по гравийной дорожке. Цепочка с ключами висела у него на шее. Он вставил ключ в замок двойных дверей, и я почувствовала, как мне в руку уткнулся влажный нос Борла. Я почесала его голову.

— Идем, Борл, — сказала я, когда двери открылись, но он заскулил и отошел прочь.

Запах внутри изменился. Я не помнила, каким он был прежде, но определенно не тем тяжелым, сладким запахом разложения, который наполнил мой нос, горло и желудок. Телдару, казалось, не слышал, как я поперхнулась: он зажигал лампы, как в тот первый раз, много лет назад. Я смотрела на вспыхивающее пламя, сжимая кулаки, и думала, что вот-вот увижу источник запаха, но все, что видела — только знакомый холл с зеркалами и гобеленами.

— Сперва в твою спальню, — произнес он, закончив с лампами.

Я пошла вперед, думая: «Я забыла. В замке я его не вспоминала, но теперь кажется, будто я только вчера ходила по этим лестницам».

Когда мы подошли к старой двери, он положил пальцы на хрустальную рукоятку, а потом убрал их.

— Прошу, — сказал он и посторонился, указывая на дверь.

Я открыла ее. Первый взгляд на высокие окна, шкафы со стопками мягкой, чистой одежды. Внутри стояла невыносимая вонь. Я закрыла лицо, согнулась, и меня едва не вырвало. Глаза слезились. Свет единственной лампы у двери расплывался. Я выпрямилась, все еще держа руку у рта. Шкафы были здесь, как и все остальное — стулья, ковры, высокая кровать. Но нет: один из стульев был придвинут к постели и стоял под углом ко мне. Я сделала три шага; мои ноги начали двигаться раньше, чем я успела приказать им остановиться. Еще шаг. Телдару за моей спиной поднял лампу, и я увидела, что на стуле сидит человек.

«Иной мир, — подумала я, когда его лицо стало отчетливым. — Телдару каким-то образом поймал меня внутри, и мне только кажется, что это реальность…»

На стуле сидел Лаэдон — та же шапочка, те же жидкие волосы, однако плоть его была такой тонкой, что под ней виднелись кости. Кости были неправильными: челюсть, шея и бровь выглядели размытыми, словно я смотрела на них сквозь воду. Губы обвисли. Глаза были открыты.

«Иной мир, — снова подумала я. — Он мертв».

Он моргнул.

В этот момент я услышала звук — высокий, приятный перелив. «Уджа, — и от этой мысли исчезло все, даже запах. — Уджа, помоги мне…»

— Он всегда такой оживленный? — спросила я.

Телдару улыбнулся через плечо, подходя к окну.

— Нола, как я восхищаюсь твоим духом. — Он раздвинул занавески. За окном я увидела тени деревьев. Прислонившись к подоконнику, он смотрел на живого мертвеца и на меня.

— Я выкопал его тело, — сказал он. — Остались только кости; я использовал их все и остался доволен результатом.

— Да, — ответила я, — он даже лучше, чем был при жизни.

Телдару оттолкнулся от окна и подошел ко мне. Полный энергии, он хотел показать что-то еще.

— Теперь на кухню, — сказал он. Вновь жест, и я пошла вперед, спустилась по лестницам, миновала коридор, и мне казалось, что я никогда отсюда не уходила.

У дверей кухни я не медлила — лучше покончить с этим до того, как я успею испугаться. Я толкнула дверь и вошла.

Огни в обоих печах едва горели. Телдару подошел к поленице, набрал дров, положил их в очаги, и пламя начало разгораться, становясь выше и ярче. Из огня летели искры. Я осматривала полки и подоконники, длинный темный стол. Все эти поверхности были забиты вещами: мисками, кувшинами, подносами, ножами, мотками веревок. Я подошла к столу. Одна из веревок оказалась вовсе не веревкой: это был длинный локон черно-белых волос, обвязанный красной лентой. Рядом стоял кувшин янтарной жидкости, в которой плавал толстый бледный палец с фиолетовым ногтем. Подле кувшина была тарелка со множеством маленьких желто-белых полумесяцев — обрезков ногтей. Еще один кувшин, где плавало что-то, напоминающее глаз. Я отвернулась и посмотрела на Телдару.

— Ты времени не терял, — сказала я. Мне удалось произнести это уверенно.

Он кивнул так, словно слышал, но не слушал.

— Да, да, а теперь взгляни. — Он указал на один из очагов. Над разгоревшимся огнем висел котел, из которого доносилось бульканье. — Его надо помешать. — Он наблюдал за моими глазами.

«Нет», хотела ответить я, но мои ноги сами несли меня, как в спальне. Подойдя к очагу, я подумала: «Помни, Нола — все это приближает его падение и твою свободу. Будь сильной».

В котле пенилась темная жидкость. Рядом на полке висела ложка с длинной ручкой. Я сняла ее и опустила в котел. Помешала и отстранилась от ужасного запаха. Он с улыбкой наблюдал за мной. Кивнул — продолжай, любимая, — и я вернулась к котлу.

Широкими, глубокими кругами я размешивала жидкость. Ложка застряла; я подняла ее, и вместе с ней на поверхность всплыл какой-то кусок. Большие кости, спутанные волосы, бледная, пористая плоть. Я опустила ложку. В горле возник спазм, и все же мне удалось спросить:

— Что это?

— Не что. — Он подошел и встал за спиной. Его дыхание щекотало мне шею. — Кто.

Я вытащила ложку и повесила ее на крючок. На каменный пол стекали капли.

— Девушка из борделя? Ребенок из нижнего города? Кто-то, кого ты убил.

— Нет, — ответил он. — Кто-то, кого убила ты.

Я отшатнулась. Возможно, я бы упала, не стой он за моей спиной. Он обнял меня и провел губами по шее.

— Скажи, — прошептал он. — Назови имя.

Я сглотнула; в горле пересохло.

— Селера, — сказала я и начала смеяться, все сильнее и сильнее, пока не согнулась пополам, и меня не вырвало прямо на камни очага.

 

Глава 36

Мы ходили в дом каждую ночь. Наши плащи всегда были темными, капюшоны глубоко натянуты, скрывая под собой лица, хотя когда насилие в городе утихло, на улицах почти не было людей, и нас все равно никто не видел.

Но гнев кипел. Даже сквозь пелену усталости я слышала о происходящем: делегация белакаонских купцов принесла королю просьбу об освобождении соотечественников; некоторых король отпустил, но не тех, кто ранил или убивал (виновные сарсенайцы тоже оставались в камерах). Моабу Бантайо написал королю Халдрину, выражая негодование святотатством — воровство костей героя, недостаточное наказание воровки. Бантайо надеялся, что кости Раниора будут разбросаны и расклеваны птицами — только тогда Халдрин поймет чувства белакаонцев.

Телдару сообщал мне эти вещи со злорадством.

— Это настоящее начало, — говорил он. — Теперь мой план живет собственной жизнью.

Я слышала его слова, как и все остальные, сквозь пелену усталости, словно моя голова была под водой. Днем я учила — больше, чем прежде, поскольку здоровье госпожи Кет ухудшалось, — а вечерами пророчествовала всем, кто ко мне приходил. Помню невероятную яркость образов, словно способность к прорицанию — единственное, что во мне бодрствовало; помню, какими темными и путанными были мои слова; и помню, что мне было все равно. Когда последний человек покидал двор прорицателей или комнату для прорицаний на первом этаже школы, я возвращалась к себе, несколько часов спала, а потом просыпалась, чувствуя, как Борл лижет мне руку, а Телдару стучит в дверь.

— Госпожа, вы сама не своя, — однажды утром сказала Лейлен. Она уходила, когда я отправлялась в постель, возвращалась с рассветом и не знала, что ночью меня не бывает.

— После холма Раниора Иной мир постоянно со мной, — ответила я. Она кивнула так, словно поняла, и больше об этом не заговаривала.

Мы с Телдару уходили из замка через ворота в южной стене, так что нас не видела даже ночная стража. Мы были тенями.

— Прошлым вечером я тебя искал, — однажды сказал Халдрин Телдару, — но тебя не было ни в одном из обычных мест.

— Да, — ответил Телдару. — Мы с Нолой иногда уходим… — Он махнул рукой и посмотрел на меня с улыбкой, столь нежной и полной желания, что я залилась краской. Халдрин взглянул на меня и прокашлялся.

«Земия ему рассказала, — подумала я. — Или Телдару. Король считает, что мы любовники». Я представила — без всякой пользы, в тысячный раз, — как встаю и говорю королю правду. Представила, как выкрикиваю вместо этого ругательства. Как говорю самые разные слова, но ни одно из них, даже истинное, не может описать того, чем мы с Телдару занимаемся в большом и темном доме посреди города.

* * *

Телдару снял с пояса нож — не Бардрема, а тот, что был украшен сапфирами и рубинами, нож, которым я убила Лаэдона. Он уколол кончик пальца, и мы оба смотрели, как из раны появляется кровь. Он подошел так близко к кровати, что его бедра касались матраса у головы Лаэдона (теперь тот лежал). Капля медленно упала. Мгновение она цеплялась за бесформенную бровь старика, а потом скатилась по лицу на простыни.

Глаза Телдару широко распахнулись и застыли. В них больше не было золота, только чернота или что-то еще более глубокое. Губы приоткрылись. Я подумала: «Он прекрасен». А потом добавила, как и прежде: «Ты можешь убить его, Нола», именно сейчас, когда его рука ослабла, и он был в мире видений. Я могла бы выхватить нож и зарезать его прежде, чем он вернется. Но я могла ошибиться, и даже если у меня получится, как мои Пути станут прежними? Мне было плохо от стыда. Я не шевелилась.

Он нагнулся к Лаэдону, чье лицо было повернуто в другую сторону. Лаэдон моргнул. Потом еще раз. Телдару издал горловой звук, и голова Лаэдона перекатилась на подушке.

Я отпрыгнула. Я оказалась у окна, цепляясь пальцами за дерево; сердце стучало так громко, что если бы Телдару что-то сказал, я бы не услышала. Лаэдон смотрел на него. Он действительно смотрел, его глаза были ясными и сосредоточенными, какими никогда не были при жизни, и постепенно их синева наполнялась черным. Его тело перекатилось на бок, и теперь он лежал лицом к Телдару и ко мне. Простыня сползла, собравшись в кучу между бедер. Рубашка была незашнурована, и я видела желто-серую кожу с сухожилиями и мышцами, которые выглядели так, словно наросли в самых неподходящих местах.

Телдару наклонился вперед, и нож упал на пол. Его локти и ладони лежали на кровати. Лопатки были похожи на зачатки крыльев.

Лаэдон сел. Его мышцы напрягались и скручивались. Движения были медленными — эхо тех, что когда-то давались ему без усилий. Он спустил ноги с края кровати. Ладони были повернуты вверх, пальцы дергались. Глаза были прикованы к склоненной голове Телдару. А потом они переместились и нашли меня.

Его рот и остальное тело обвисли. Жили только глаза. «Это Телдару», подумала я, но все же в черноте скрывалась синева. Лаэдон был здесь, и он меня видел.

Я выпрямилась, оттолкнувшись от окна. «Когда он приблизится, — подумала я, — не беги; он медленный, неуклюжий, и у тебя будет время отойти». Но он не подошел. Еще мгновение он сидел, глядя на меня, а потом упал на бок, так быстро, что при других обстоятельствах я бы засмеялась. Телдару опустился на пол, прислонившись спиной к кровати. Он облизал губы. Его глаза были закрыты, плечи и руки застыли. Я видела его таким прежде, в крошечной комнатке без окон, которая когда-то была моей клеткой. Наверняка и я так выглядела, вывернутая наизнанку Видением на крови.

— Пить, — прохрипел Телдару. Я взяла кувшин и налила в толстую глиняную кружку воды. Подумала, будет ли она на вкус такой же гнилой, как здешний воздух. Когда я приблизила кружку к его рту, мои руки немного дрожали.

— Если тебе так тяжело его усадить, — сказала я, — какие усилия нужны, чтобы он встал? А когда это будут Мамбура или Раниор, как ты заставишь их держать мечи и размахивать ими? Ведь так ты собираешься вывести героев в битву? Ты будешь их контролировать.

Телдару поднял уколотый палец и облизал его.

— Мы, — медленно проговорил он, — мы будем их контролировать. Мы будем ими. Ты будешь Птицей. Я — Псом.

Он встал. Его сила возвращалась; он двигался плавно, хотя осторожнее, чем прежде. Он уложил Лаэдона на спину, выпрямил тело, чтобы голова вновь оказалась на подушке, и накрыл впалую грудь простыней.

— И что произойдет потом? — спросила я так, словно это было возможно. Словно я не собиралась остановить его намного раньше.

— Я стану великим по сравнению с любым из них, — ответил Телдару. — Я буду править. И ты со мной.

Когда он протянул мне руку, я хотела засмеяться, но вместо этого заставила себя сделать шаг, взяла ее и с силой стиснула пальцы. «Я тебя уничтожу», вновь подумала я, улыбаясь темноте его глаз.

* * *

Кости Селеры лежали на отрезе красного бархата. Телдару разложил их по размеру, от крошечных пальцев ног до черепа цвета слоновой кости. Она была сотней частей, но при этом целой.

— Мы должны выбрать, — сказал он однажды ночью. — У нас нет всех костей Мамбуры, поэтому мы не можем использовать все ее кости. — Он погладил коричневатый моток, который когда-то был ее волосами и лежал отдельно на куске бархата.

Он выбрал плечевую кость и таз. Сунул запястье в пространство между тазовыми костями и ухмыльнулся.

— Теперь ты, — сказал он.

Я выбрала быстро — три ребра, изящные и не страшные. Я держала их в одной руке. Они были гладкие, с крошечными отверстиями, ни теплые, ни холодные. Борл скулил; его глаза метались, словно он видел мое лицо и предметы в руке.

— Хорошо, — сказал Телдару и повернулся.

Мы поднялись наверх.

— Это должно произойти здесь, — сказал он, открыв дверь в комнату с зеркалом. — Мир видений здесь, всегда.

«И Уджа», подумала я. За все время, что я была в доме, я ни разу ее не видела, только слышала долгие, приятные мелодии и считала, что она поет специально для меня. Мое сердце колотилось, когда я вошла и обернулась. Она была в клетке, на одной из нижних ветвей своего дерева. Ее янтарные глаза находились на одном уровне с моими. Я ожидала еще одной песни или хотя бы свиста, но она сидела тихо и неподвижно. Даже не моргала. Она смотрела на меня так, словно видела впервые, а на Борла не взглянула вообще. Я ждала, что он зарычит на нее, как это было раньше, но даже он притих, хотя мышцы его спины под моей ладонью напряглись.

На полу между шкафом и зеркалом Телдару растелил красный бархат. Ножи были те же, золото было то же. На миг я представила здесь женщину, чья коса теперь лежала на кухне: как она смотрит на ножи, на красоту его лица и начинает бояться.

Он опустился на корточки и разложил кости. Костей было очень мало.

«Это не сработает», подумала я.

— Что мы будем делать? — В моем голосе слышалось оживление. Я и вправду его чувствовала — его и страх.

— Думаю, ты знаешь. — Свет лампы мерцал на золотистых гранях зеркала и отражался от его кожи, такой же гладкой, такой же яркой.

Я улыбнулась и присела на корточки вслед за ним. Не помню, чтобы я решала это делать — во мне двигался Узор. Я взяла нож, торчавший из его ботинка, и вытащила лезвие. Встала. Взяла его левую руку и поднесла к своей. В свете лампы наши ладони казались рыжеватыми. Быстрым уверенным движением я провела лезвием вдоль его ладони, а затем вдоль своей. Никто из нас не вздрогнул.

— Ну вот, — сказала я, и наша черная кровь полилась, объединяясь.

Темнота, спокойная и душная. В ней нет цветных лент, как в мертвом мире Борла. Нет ничего, только Телдару за моей спиной. Его дыхание и слова холодят мне кожу.

— Жди. Будь терпелива. Наблюдай.

Проходит время. Обычно я этого не чувствую, но сейчас знаю: идут минуты, часы, а я в темноте, едва дышу. Здесь не на что смотреть. Я устала, хотя ничего не делала.

— Вот. — Это мой голос. Мои руки тянутся к глубокой тени. Передо мной черная искра. Я осторожно приближаюсь; искра подрагивает, и я смыкаю вокруг нее пальцы. Холод расходится по рукам, достигая пространства за глазами. Мои пальцы слабеют, и Телдару накрывает их своими, вновь соединяя вместе. Искра теплеет. Свет пульсирует — убывает, потом вспыхивает белым и скоро становится серебристым. Руки Телдару раскрываются, за ними — мои, искра взлетает и движется прочь, оставляя серебристый след на черном фоне. Она отдаляется, превращаясь в точку, но путь за ней теперь зеленый. Я смотрю на нее и одновременно держу — она летит от меня и завершает свой путь во мне. Я поворачиваюсь, тяжело дыша от усталости.

— Я не могу, — с трудом выговариваю я. Телдару обнимает меня за талию, и мир видений исчезает.

Я кашляла до боли в грудной клетке, из глаз текли слезы. Когда они пропали, я увидела плавный изгиб ребра. Перед глазами метались черные всполохи, и от этого казалось, что оно дрожит. Но разницы не было. Кость оставалась голой и дырчатой.

— Не сработало, — хрипло сказала я.

— Сработало. — Телдару тоже хрипел. Его рука двигалась у меня на бедре. Он лежал позади.

Я подняла голову, и он поддержал ее, чтобы я смогла разглядеть. Ребро было голым, но больше не сухим: оно блестело, и сейчас этот блеск казался оранжевым. Кость стала темной, желтизна ушла. Темно-красной, чуть позже увидела я, когда села, и зрение прояснилось. Другие кости вокруг ребра оставались такими же, как раньше.

— Видишь? — сказал Телдару, и Уджа отозвалась протяжным тихим переливом.

* * *

Так началась Селера — с влаги и единственного темно-красного ребра. Мы воссоздавали ее каждую ночь на протяжении двух месяцев. Я знаю, что их было два, поскольку мои месячные наступали дважды. В те дни для входа в Иной мир мне не надо было себя резать — и какое это было облегчение, потому что мое тело уже покрывали многочисленные крошечные шрамы. Живот, подмышки, грудь — чтобы воссоздать Селеру, потребовалось много порезов.

Мы разрывали тьму ее Иного мира, создавая алый песок и тусклые серые небеса своей собственной кровью. Все кости на ткани блестели, покрываясь жиром и плотью. Глядя на то, чем становились старые мертвые Пути, я испытывала головокружительный триумф: ногти и уши, растущие волосы, влажный блеск глаз. Когда этот момент проходил, мой пульс замедлялся, я с ужасом взирала на то, что мы творили, и думала: «В следующий раз мне это не понравится; я не стану радоваться, когда Телдару прошепчет: «Готова, любимая?» Но я радовалась все равно.

Я не понимала и не могла удержаться от вопросов, хотя знала, что проклятие не позволит разумно их сформулировать.

— Как это работает? Как мы можем это делать, имея лишь несколько кусочков тела?

Он улыбался, радуясь, что я спрашиваю, и с удовольствием объяснял.

— Целое содержится в любой части. Каждая часть — целое. Человека можно воссоздать из одного-единственного волоса или позвонка. Хватит и ресницы, но это трудно. Старейшие, мельчайшие Пути хорошо спрятаны. Их легче найти, если есть большие, свежие кости, поэтому мы используем их.

— Но откуда они знают, что надо воссоздавать?

— Они помнят.

И они помнили. Я надеялась, что однажды открою глаза и увижу, как нос Селеры вырастает у нее из живота, а на лбу образуется сосок, но этого не случалось. На костях появлялся жир, которого там прежде не было. Все ее кости, старые и новые, скрывались под белым и красным веществом, которое дрожало или растягивалось, но все было на своих местах.

— Я хочу посмотреть, — как-то раз сказала я. Он принес Селере подушку: на тот момент ее голову покрывал слой влажной желтой кожи и клочки тонких волос. Бархат мы убрали, заменив его плотной сложенной тканью, потому что поверхность была влажной, и всюду возникали мокрые пятна. — Можно мне взглянуть, как ты это делаешь? Как они соединяются?

Телдару покачал головой.

— Мне нужно, чтобы ты была там вместе со мной. Сейчас не время для уроков. Мы должны как можно скорее воссоздать ее, а потом Мамбуру и Раниора, поскольку после того, как родится ребенок, все изменится. Мы должны быть готовы.

— Только раз, — произнесла я, будто не слыша его слов. — Разреши посмотреть на тебя хотя бы раз. Это нас не задержит.

Он провел по моей щеке костяшками пальцев, испачканных кровью — Селеры, поскольку она была черной, не красной.

— Нет, любимая, — сказал он и погладил мой сосок, который мигом затвердел под рубашкой. — Ты нужна мне рядом, всегда.

Мы собрали алый песок и запустили его в костяную решетку. Мы поймали цветные ленты, которые вились между костями, среди холмов и под небом, и превратили их в зелень, покрыв ею холмы. Но Селера все еще была мертва. «Она такой и останется», думала я, лежа в изнеможении и разглядывая свежий блеск ее губ или изгиб брови. Видя, как от меня по зеленеющим холмам расходятся ее Пути, я думала то же самое, поскольку эти Пути были черными, как сажа или пепел, и концы, которые я держала, не шевелились. «Может, Лаэдон единственный, — думала я, — может, Селера, Мамбура и Раниор будут просто лежать на полу, как мясо, у нас ничего не получится, и битвы не будет?»

Но в конце второго месяца Путь в моих руках шевельнулся. Он шевельнулся, потом дернулся, и я увидела, что лента в руках Телдару тоже задвигалась. Две дороги пульсировали на зеленых холмах и медленно заполнялись серебром от наших пальцев до края небес. Я вскрикнула, поскольку выходящее из меня серебро разрывало вены. Телдару засмеялся. Он ухватил следующую дорогу, я последовала за ним и тоже рассмеялась, наполненная болью и голодом. Каждый Путь, которого мы касались, становился серебристым. Красные небеса разгорались, синевато-фиолетовые лозы на холмах свивались и раскручивались.

— Возвращаемся, — услышала я слова Телдару. Он поднял руки, все еще истекающие серебром, и я почувствовала сильный толчок. Я лежала на деревянном полу, задыхаясь и плача, а пение Уджи заглушал стук крови в ушах. Телдару сидел рядом; его глаза были черными от видений, плечи напряжены и опущены. Я поднялась на колени и начала тереть глаза, чтобы избавиться от черных мошек. Селера лежала так же: конечности выпрямлены, лицо повернуто к потолку. Нос провалился, губы были черными. Кожу от лба до пальцев ног покрывали белые и коричневые пятна. Волосы были слишком тонкими, короткими и грязными, а потому не выглядели светлыми. Такой она была вся, кроме глаз. Глаза — не зеленые, а черные, — были открыты, как и всегда. Но теперь они мигали.

Я отпрянула, мои пятки стукнули по полу. Ее голова пошевелилась, словно она услышала. Голова на подушке перекатилась, и Селера посмотрела на меня — или это Телдару смотрел из ее оживших глаз, а может, они оба. Ее губы дрогнули и приподнялись, обнажая зубы. Она улыбнулась, улыбнулся Телдару, и я убежала от них, едва сдерживая рвоту.

* * *

Запах был стойким, как бы часто я не мылась. В доме я едва его замечала, но в замке он окутывал меня, расходясь волнами от кожи и волос. Когда пришла зима, вонь стала сильнее из-за одежды и сырости в комнатах. Я проводила время снаружи, прогуливаясь по заснеженным дорожкам под деревьями, но мне приходилось преподавать, прорицать, а кроме того, холод не помогал. Единственным облегчением было одиночество.

— Здесь что-то гниет, — сказала за ужином королева. Она сидела, положив руки на растущий живот, и переводила взгляд с меня на Телдару.

— У тебя сейчас чувствительное обоняние, — ответил Халдрин. — Возможно, мясо старое, и только ты это чуешь. — Он прочистил горло. Я знала, что он лжет; мне было стыдно, и я злилась.

— Нет. — Телдару легко коснулся моей руки. Я уставилась на булочку с изюмом, которую в ней держала. Теперь я не могла ее поднять, да и не хотела.

— Я показываю госпоже Ноле глубочайшие тайны нашего дара. Я веду ее Путями мертвых.

За моим плечом стоял слуга с ковшом супа. При этих словах он выронил ковш, и суп пролился на мои колени и наши соединенные руки. «Прекрасно, — подумала я, едва сдерживая стон. — Теперь от меня воняет не только мертвыми людьми, но и мертвой курицей».

— Это запрещено, — сказал лорд Деррис. Я едва слышала его среди общего гула, и все же эти слова прозвучали отчетливо.

— Идти этими Путями — нет, — ответил Телдару. — Это опасно и очень тяжело, но не запрещено, если только вы не решите изменить их. Мой собственный учитель боялся этих путей и ничего мне не объяснял, поэтому я искал сам. От этого опасность была сильнее. Теперь я показываю их госпоже Ноле. Веду ее. — Он погладил мои пальцы.

— Будь осторожен, — сказал Халдрин так тихо, что я едва его расслышала.

— Конечно, — ответил Телдару. Мои губы растянулись в улыбке, и я склонила голову.

«Великолепно, — подумала я. — Великий мастер подведет их так близко к истине, что они ее не увидят».

Возможно, слуга рассказал об услышанном другим слугам; возможно, лорд Деррис поделился новостью со своими благовоспитанными друзьями. Как бы то ни было, моя популярность и уважение росли. Вечерами после уроков я сидела в комнате прорицаний, и ко мне выстраивалась целая очередь — в основном знать, которая давала монеты, но нередко это были слуги или солдаты, считавшие, что я делаю им великое одолжение, прорицая и не прося за это денег.

Я думала: «Бедные глупцы; мои слова смердят, как и моя кожа». Но даже запах вызывал в них благоговение. Усаживаясь напротив, многие кривились. Я наблюдала, как вздрагивают их руки, расширяются ноздри, а потом они придвигались ближе. Я видела удивление, отвращение, нетерпение, и ненавидела их больше, чем ложь, которую была вынуждена говорить.

 

Глава 37

Той зимой мы воссоздали Мамбуру. Он рос, как и ребенок Земии. Я помню эти события так, словно они были одним и тем же — единый акт творения, ужасающий и удивительный. Длинные кости пальцев Мамбуры, голые, а затем обернутые в темную кожу. Темные пальцы Земии гладят живот, внутри которого другие кости. Череп Мамбуры на полу зеркальной комнаты, созданный из ничего — его изгибы, подбородок и скулы, брови и глазницы. Живот Земии, круглый и высокий. Ее лицо и груди становились полнее; влажные мышцы Мамбуры утолщались, обрастая жиром и плотью.

На это ушло пять месяцев. Мы не торопились, были аккуратны и использовали все провидческие инструменты, какие только могли, поскольку Телдару сказал, что это сделает героя сильнее. Каждый инструмент менял его мир: когда мы использовали воск на воде, небеса становились светлее и меньше; когда брали зерно, дальние холмы тускнели. Но когда между зерен шагала Уджа, а наша кровь капала на следы ее хвоста и лап, Узор становился невыносимо ярким: цвета, холмы, резкие границы лент и дорог.

Единственным, чего мы не использовали, было зеркало.

— Жди, — повторял Телдару. — Это в самом конце.

Селера лежала в моей старой кровати. На ней была шелковая рубашка — зеленая, разумеется, под цвет ее глаз за белой пленкой. Мои глаза стали черными.

Я не замечала этого, но однажды ночью Телдару взял мое лицо в руки и сказал:

— Твои глаза полностью иные. Теперь ты принадлежишь Узору.

Я приникла к зеркалу в холле и увидела, что он прав. Взглянув в свои глаза, я подумала об Игранзи, Ченн, а потом о Бардреме и была рада, когда Телдару увел меня прочь.

Селера лежала на моей кровати, Лаэдон сидел на стуле рядом, Огненная Птица Белакао обретал форму на полу у зеркала. А Земия — моабе, королева, ведьма островов, — тоже обретала форму, нося ребенка, который изменил всё.

* * *

— Когда ребенок родится, провидец должен быть рядом. — Халдрин держал ее за руку, но Земия казалась где-то далеко. Она глядела в окно библиотеки. Оранжевое платье свободно спускалось к ногам, но на животе было натянуто. Там же лежала ее рука.

— Нет, — сказала она.

Телдару рядом со мной вздохнул. Она не спускала глаз со снега, который танцевал, залетая в приоткрытые окна.

— Таков наш обычай, — сказал король.

— То есть этого хочет лорд Деррис.

Халдрин взглянул на нас.

— Да, конечно, но дело не только в этом. Провидец на королевских родах — свидетель, он произносит слова приветствия. Это традиция.

Земия повернулась спиной к нам. Мы с Телдару видели ее затылок: мелкие косички, крошечные раковины. Халдрин видел больше.

— Я хочу сестру.

В ее голосе мне послышалась дрожь. Я подумала, не плачет ли она — или мне просто этого хотелось.

— Невозможно, моабене, — он помолчал, потом сжал ее руку и сказал:

— Нола будет рядом.

— Нет.

— Тогда Телдару. Это должен быть кто-то из них.

Земия повернула голову. Она переводила взгляд с меня на Телдару. Слёз не было.

— Тогда она. — Земия обращалась к Халдрину, но в тот момент смотрела на Телдару. Рука на животе сжалась в кулак. Я подумала, каково это — ребенок, который шевелится и брыкается внутри. Подумала о серебряных дорогах, которые оживают от моей крови и дыхания.

— Госпожа Нола, — произнес король. Он улыбался, как обычно, поскольку никогда не понимал. — Ты принимаешь наше приглашение? Будешь присутствовать при рождении нашего ребенка и приветствуешь его?

Я склонила голову.

— Благодарю вас обоих, — ответила я. — Конечно.

* * *

Халдрин призвал нас к себе в то утро, когда мы закончили Мамбуру.

В конце мы использовали зеркало. Наши взгляды перескакивали от создания на полу к золоту и той крови, которая на него пролилась. Вокруг возникал Иной мир, словно золотистый дождь, тянущий вниз и вдаль. Небеса и холмы казались тенями за слепящей белизной; извилистые пути были черными и даже темнее. Они выпускали дым, и Телдару толкнул мои руки в него, чтобы он вырос еще выше. Поначалу дым был холодным, но постепенно согрелся, протекая сквозь наши пальцы, и скоро начал обжигать. Я вскрикнула, и в тот же миг дым из серого стал серебристым и собрался над дорогами. Они задрожали и тоже засверкали серебром. Из моих вен полилась жизнь, отправляясь туда, где белые небеса становились красными.

Черные глаза Мамбуры моргали и смотрели на нас. Его темная грудь — настолько темная, что я видела фиолетовые пятна лишь когда двигалась, — поднималась и опускалась. Его голова была гладкой и безволосой. Мускулистые руки и ноги лежали неподвижно. Казалось, они вот-вот согнутся, распрямятся, и он вскочит.

— Он великолепен, — произнес Телдару. Я застонала. Я слишком устала, чтобы говорить. Мои собственные мышцы были как вода.

Через несколько часов я спала так глубоко, что Лейлен пришлось долго трясти меня, чтобы разбудить. Я отмахнулась, заметив, как она уворачивается от кулака, прежде чем поняла, что он мой. Перед глазами плавали пурпурные пятна, как на теле Мамбуры.

— Госпожа, — сказала она, — вас зовет король.

Когда я пришла, Телдару сидел за столом в библиотеке. Лорд Деррис тоже был там, и Земия, глядящая на двор провидцев, но на этот раз она стояла. Халдрин ссутулился в кресле, положив локти на стол, и опустил лоб на сплетенные пальцы.

— Еще одна смерть, — сказал он, когда дверь за мной закрылась. Головы он не поднял. — Белакаонского купца убил другой купец. Сарсенаец, его сосед. Прежде, чем я решу, что делать, мне нужен ваш совет.

— Совершенно очевидно, что мы должны наказать убийцу, — произнес лорд Деррис. — Мы должны заверить короля Бантайо, что не потерпим подобных эксцессов, независимо от того, какие могут быть провокации.

— В таком случае, — сказал Телдару, — убийца тоже должен умереть.

Глаза лорда Дерриса расширились.

— Нет! Мастер Телдару, это чересчур. К смерти приговаривают только убийц знати. Народ разозлится. Будет больше крови.

Телдару и Халдрин смотрели друг на друга.

— Возможно, — медленно сказал король. — Но злить Бантайо еще опаснее. Он уже угрожает разорвать наш союз. Если сейчас мы будем действовать быстро, то сможем его успокоить. Земия, что он подумает?

Некоторое время она не шевелилась. На этот раз я видела ее лицо: она смотрела на деревья, но ее глаза были полуприкрыты, словно она пыталась не заснуть. Руки были прижаты к животу.

Она облизала верхнюю губу.

— Неважно, что вы сделаете. Он ненавидит Сарсенай. Даже если он не помнит, за что, это ничего не изменит.

Она закрыла глаза и облокотилась бедром на подоконник. Чуть нагнулась к окну. Ее пальцы побелели.

— Королева, — сказала я и сделала шаг вперед. Голова кружилась — я проснулась не до конца, и при движении все вокруг становилось алым и черным.

Земия повернулась и посмотрела на меня. Другие за моей спиной вскочили, но я видела только блеск ее белых зубов и глаз.

— Это схватки? — спросил Халдрин. — Долго они у тебя?

— Всю ночь, — ответила она. Ее дыхание перехватило, голос сорвался. Она не сводила с меня глаз. — И теперь пора.

* * *

Поначалу она не издавала ни звука. Ни плача, ни криков, которые я так часто слышала в борделе и даже (если я позволяла себе об этом вспоминать) от своей матери. Земия стонала, когда схватки начинались, между ними ее дыхание было глубоким и прерывистым, но она молчала.

— Роды будут легкими, — прошептала повитуха, когда королева застонала вновь. Земия сидела в ванной, положив руки на бортики. Джаменда наливала горячую воду. Глаза девушки метались от меня к повитухе, которая добавила еще тише:

— Да, легкие. Потому что островитянки созданы для родов.

«Откуда ей это знать? Она слишком молодая, — подумала я. — Сколько родов она приняла у белакаонок? Как она может говорить так уверенно, как может быть так уверена, когда опускает руки в воду и разминает живот Земии?»

И все же она оказалась права. Всего через несколько часов после того, как королева покинула библиотеку, она, наконец, вскрикнула — высокий, протяжный звук, из-за которого в дверном проеме появился король, а повитуха оказалась у края ванной.

— Вылезайте, — сказала она Земии, чей крик перешел в низкий, нутряной стон. — Ребенок выходит.

Королева подняла голову. Ее глаза были черными, как у провидицы. Мне хотелось оттолкнуть Халдрина и убежать, но Узор, из чьих переплетений я так стремилась выбраться, приковал меня к полу.

— Знаю, — ответила Земия. — Я остаюсь. Здесь. В этом месте нет приливов, течений… волн. Но мой ребенок родится в воде.

Она закрыла глаза. Опустила голову ниже края ванной и вновь застонала, потом еще и еще, делая паузы только чтобы вдохнуть, из-за чего ее тело приподнималось над водой.

— Мой король, — позвал лорд Деррис из другой комнаты. — Возвращайтесь, оставьте их.

— Нет. — Голос был негромким, но звучало твердо. Я не оборачивалась, видя тень короля: он прислонился к стене, на которую падали остальные тени — кости рыб, раковины крабов, водоросли.

Земия запрокинула голову, и ее крик превратился в смех. Руки повитухи были в воде; она вынула их вместе с маленьким, вялым, мокрым существом. Одной рукой она ухватила его за лодыжки, а другой потянулась за лентой, которую положила рядом с ванной несколько часов назад. Я подошла, чтобы помочь, но повитуха уже перевязала пуповину, соединявшую ребенка с Земией. Она зажала ленту в зубах и пальцах, и внезапно на ней появился узел. Он перетянул толстую пуповину, и пульсация прекратилась. Повитуха взяла нож, лежавший рядом с лентой — обычное маленькое лезвие, — и начала пилить пуповину, из которой хлынул поток темной крови. Земия все еще смеялась, теперь тише. Белки ее глаз покраснели.

Ребенок оказался девочкой. Увидев это, я испытала облегчение: «Конечно, сон, который я рассказала королеве, был ложью — тот ребенок был мальчик». Но облегчение исчезло, когда я посмотрела на ребенка. Казалось, у него нет костей. Он двигался только потому, что повитуха растирала тело тканью (мягкой, плотной, белой, которая быстро стала желтовато-зеленой). Повитуха прекратила тереть и нагнулась к ребенку. Засунула палец в крошечный рот, мягко нажала на грудную клетку, подула. Младенец лежал — распростертый, блестящий, неподвижный.

Шли секунды. Халдрин сидел у ванной. Его руки лежали на плечах Земии, которая цеплялась за металл, пытаясь приподняться. Всхлипывая, она говорила непонятные слова; Джаменда за нашими спинами повторяла то же самое. Земия опустилась в воду, а повитуха положила на лицо ребенка сложенную ткань.

— Дай ее мне, — сказала королева таким твердым голосом, словно и не плакала.

— Королева… — начала повитуха, Халдрин обратился к Земии, но та рявкнула:

— Дай ее мне! — и повитуха передала ребенка. Тот казался бесформенным комком, пока Земия не развернула его, бросив ткань на пол. Она держала младенца над водой. Я видела только голову, влажные черные волосы и две сложенные руки, лежавшие на груди Земии.

— Оставьте меня, — велела королева.

— Нет. — Повитуха, как и Джаменда, мяла юбки. — Еще послед… я должна быть рядом, пока он не выйдет.

Земия положила руку под голову ребенка, словно не желая, чтобы тот слышал.

— Я о себе позабочусь. Ты пробыла здесь достаточно. — Она посмотрела на всех по очереди. — Оставьте меня, вы все.

Повитуха попятилась и вышла из комнаты. Король медлил, подняв одну руку, словно не в состоянии решить, куда ее деть. Он не заметил, что я присела рядом на мокрый пол. Королева меня не замечала. Я подняла нож. Все это время я наблюдала за лицом короля, видя, как его губы произносят неслышные слова.

— Иди, любимый, — сказала Земия.

Халдрин повернулся и вышел из комнаты. Джаменда вышла за ним.

Я уколола кончик пальца.

— Ты. — Королева говорила устало и с отвращением, но я поднялась на колени и наклонилась ближе к ней.

— Моабе. Прошу, дайте мне ребенка.

Еще один смешок, на этот раз недоверчивый.

— Королева, пожалуйста. Я должна посмотреть — всего на секунду, а потом я верну ее вам. — Земия не шевелилась. — Узор… испарра покажет мне больше, чем сможет увидеть кто-то другой. Ваша сестра бы это знала. И вы это знаете.

Руки Земии поднялись из воды. Они держали голову и низ ребенка; остальное безвольно висело.

Я взяла тело. Оно было скользким, гладким и теплым, но только от воды. Я положила его на ткань и наклонилась так, чтобы Земия не видела. Я смотрела, как из обрезанной пуповины, торчащей из живота младенца, сочится кровь. Тонкая розоватая струйка — вполне достаточно. Я коснулась ладоней, лежавших по обе стороны от головы. Посмотрела на следы крови, оставленные моими пальцами на бледной морщинистой коже. На ряды ребер, выпиравших из подъема грудной клетки.

«Принцесса, — подумала я, — нам надо торопиться», и комната вокруг меня исчезла.

* * *

Ее Иной мир маленький и тусклый. Не темный и не слепяще белый, как мертвые пространства, в которых мне довелось побывать. Просто тусклый мир, погруженный в алый туман, который раздвигается каждый раз, когда я выдыхаю. Я вижу маленькие холмы и низкую дугу неба. Я чувствую, как вытекает моя кровь и как течет ее; вижу, как она клубится в воздухе. Два потока, ее и мой: я тянусь к ним, наполняю себя металлом и ветром; я дышу и плету до тех пор, пока туман не уносится прочь, а кости холмов не покрываются зеленым.

Я открыла глаза. Я стояла на коленях, как и прежде.

— Госпожа Нола. — Голос повитухи. Ее тень маячила у входа; за ней виднелась тень Халдрина. Я посмотрела на них, потом опустила глаза и попыталась сосредоточиться на расплывающемся пятне, младенце.

— Нет смысла, госпожа, ничего не поделаешь. Идемте. Давайте я ее заберу. Королева, вышел послед. Я…

Младенец издал булькающий звук. Он шел из живота, а может из легких, но оказался достаточно громким, чтобы повитуха замолчала. Все замерли. Все, кроме Земии, которая поднялась из ванной с волной воды и опустилась на колени рядом.

Мое зрение прояснилось. Я видела, как поднимается и опускается грудь ребенка. Видела толстую густую пену, лившуюся изо рта и носа. Видела, как мои пальцы стирают жидкость и замирают на губах, которые подергивались и надувались.

— Да защитит нас Узор… — прошептала повитуха.

Глаза младенца открылись. Дымчато-серый цвет скрывался за прозрачным слоем белого. Они смотрели на меня, хотя не видели.

— Что ты сделала? — прошептала Земия. Наверное, эти слова слышала только я. Я не смотрела ни на нее, ни на Телдару, который окликнул меня от дверного проема. Я не смотрела на короля, который опустился на колени и всхлипывал.

— Добро пожаловать, — уверенно произнесла я, когда младенец начал плакать. — Добро пожаловать на твой Путь.

«Только он не твой, — подумала я. — Ты была мертва. Я воссоздала тебя, и единственный Путь, который у тебя есть, мой».

 

Глава 38

— Ты моя. — Он провел ладонями по моим рукам и остановился на бедрах. Я лежала в постели обнаженная; чуть раньше я вымылась, но не стала надевать чистую рубашку. Он гладил мои бедра, ноги, и я что-то сонно пробормотала. Не слова — вопросительный звук.

— Я учил тебя, Нола. Я показал тебе Узор, который можно видеть только с кровью, а ты мне противилась, подчинялась, но ни разу до сегодняшнего дня, до рождения этого ребенка, не использовала его самостоятельно. Не делала ничего подобного. — Он опустил голову. В отсветах пламени камина его волосы сверкали красным. Он поцеловал мой живот, потом спустился ниже, и я очнулась, объятая огнем.

Когда он поднял голову, на его щеках были слезы.

— Я рада, что ты мной гордишься. — Мой голос был хриплым. Ворот его рубашки опустился. Я не могла отвести взгляда от его ключицы, такой прекрасной — светящейся, изогнутой, гладкой. Мне хотелось ее коснуться. Во рту была горечь.

— Я бы хотел тебе что-нибудь дать, — сказал он.

Я сглотнула.

— Ты можешь. — Я вновь сглотнула и попыталась все обдумать, но не слишком долго, иначе вряд ли вымолвлю хоть слово. — Ты мог бы меня воссоздать. Мог бы вернуть мне мои слова — сейчас, не потом.

Я ожидала, что он рассмеется, но нет. Он смотрел на меня, и в его глазах не было золота — возможно, его затеняли слезы. Потом он отстранился. Он вновь положил руки мне на бедра и сжал их; я не сопротивлялась, даже когда он перевернул меня на живот и стянул с постели. Моя щека прижималась к одеялу, колени стояли на полу. Он развел мои руки в стороны и вытянул вдоль края кровати. Я была неподвижна. Мои пальцы не сжимались, когда он двигался за моей спиной. Его обнаженная плоть была на мне. Я чувствовала жар, его крепкие мышцы, его руки, которые гладили меня и себя.

Он прикусил мое ухо и застонал. Его дыхание щекотало, и я чуть дернулась, не в силах лежать спокойно; он застонал вновь и плотно прижался ко мне. Я не двигалась. Так было надо, и неважно, что он делал.

Он подвинулся, встал, и я ощутила холодный воздух. Я не оборачивалась, глядя на его тень на стене. Он надел рубашку-тень и нагнулся. Я вновь почувствовала, как он шепчет мне на ухо.

— Молодец, — сказал он. — Молодец, милая Нола. Я подумаю о твоей просьбе.

И ушел, оставив меня на коленях в темноте.

* * *

После рождения принцессы Лаиби у меня выдалось несколько спокойных ночей. Не знаю, почему — Телдару без конца говорил, что мы не должны прекращать работу, пока Раниор не начнет дышать. Но я спокойно спала рядом с растянувшимся Борлом, и никто меня не будил, кроме Лейлен, приходившей с рассветом. Я вела уроки, лучше понимая, что говорю, по сравнению с прежними месяцами. Я начала замечать вкус еды. Я принимала долгие обжигающие ванны, а когда выходила и вытиралась, представляла, что запах гнили исчез.

Несколько таких ночей, и он вновь появился у двери, улыбаясь и протягивая руку.

«Раниор, — думала я, когда мы шли, пригибая головы под снегом. — Настало время Пса Войны». Но если дело в этом, мы бы пошли в гробницу, а мы направлялись в город. В дом.

— Я думал о том, что ты у меня просила, — сказал Телдару, зажигая лампы в холле. — Я обещал, что подумаю, и подумал.

— Да? — Я отошла от Борла, который отряхивал с шерсти снег. Я стряхнула собственный плащ и повесила его на крючок у двери. Телдару был уже на лестнице, покачиваясь на кончиках пальцев. «Восторженный мальчишка», подумала я, и в горле пересохло.

Селера была не в кровати — она сидела на стуле неподалеку от Лаэдона. Я прошла мимо них, мимо измятой кровати, к креслу у окна. Простое деревянное кресло, которого здесь прежде не было, и на нем сидела девушка.

— Я тебе немного верну, — сказал Телдару. — Ты заслужила.

Запястья девушки были привязаны к ручкам. Между челюстей — перекрученный кусок красного бархата. Корсет грязного коричневого платья был расшнурован, темные локоны выбились из кос и касались маленьких грудей. Я перевела взгляд на кровать с разбросанными подушками и измятыми простынями. На Селеру и Лаэдона, чьи глаза мигали. Девушка стонала. Ее пальцы скребли по дереву, ноги упирались в пол, и она смотрела на меня из-за пелены слез.

— Отпусти ее, — сказала я.

Телдару фыркнул.

— Ты хочешь, чтобы я воссоздал твой Узор, или нет? — Он подошел к окну и поставил напротив ее кресла еще одно. — Я сделаю это для тебя. Садись, Нола.

Я села.

Из своего пояса он вытянул длинную золотистую веревку и провел один конец под ручкой кресла. Я отдернула руку.

— Со мной такого не надо делать, — сказала я. Борл уже был рядом, ворча и скаля зубы. Телдару махнул на него ногой, тот щелкнул зубами, но отошел в сторону и сел.

— Разве? — Телдару покачал головой.

Он привязал мои кисти к ручкам. Связал лодыжки. Девушка тихо сидела, я тоже, а он напевал песню Узора. Закончив, он подошел к девушке и провел пальцем по ее щеке. Ее глаза округлились, но она не шелохнулась.

— Ее кровь не нужна, — сказал он, — но твоя должна быть.

Он вернулся с кинжалом, маленьким ножом с драгоценными камнями. На этот раз я подалась вперед, натягивая веревку. Меня захлестывала ненависть. Он вздернул мое платье, царапая пальцами по ткани, по коже, и сделал разрез на левом бедре. Я видела, как расходится плоть. Смотрела, как она наливается кровью, и ненависть обращалась на меня саму — ненависть за собственный голод и собственную радость.

Он уколол указательный палец и выжал каплю крови, которая упала на мою рану. Нагнулся и провел языком вдоль разреза на бедре. Когда он поднял голову, его улыбка была влажной и красной.

Я видела, как из его глаз исчезает золото. Почувствовала тянущее напряжение, плотную боль, а значит, он внутри меня, сплетает или расплетает мои Пути. Девушка вновь застонала и всхлипнула, и я тоже издала звук, похожий на пение Уджи. «Мои сожженные черные Пути становятся серебром», подумала я. Он опустился на колени. Я смотрела в его черные глаза и пространство между губами, покрытыми кровью. Не было ни Селеры с Лаэдоном, ни извивавшейся девушки, ни скулящего пса. Только я и Телдару.

Прошло много времени, прежде чем он моргнул. Его глаза между мирами были пусты, но вот еще вздох, и он увидел меня.

— Что… я для тебя делаю. — Его голос был не таким слабым, как в тот день, когда он впервые изменил мой Узор. Телдару не ослаб: он поднялся медленно, но почти сразу, и вытянул руки над головой. «Становится сильнее, — подумала я и ощутила холодок. — Чем чаще он использует Видение на крови, тем проще оно ему дается».

— Давай посмотрим, — мой голос дрогнул. — Давай посмотрим, что ты для меня сделал.

— Теперь без крови, — сказал он. — Выбирай, как ты будешь для нее прорицать.

Я облизала губы.

— Воск на воде.

Он хмыкнул и подошел к маленькому круглому столику у двери.

— Я так и думал. Твой любимый способ. — Он взял уже готовую чашу и палочку темно-красного воска. Поставил основание чаши между моими бедрами и подержал воск над свечой. Одна быстрая мягкая капля, затем еще одна рядом, медленная и круглая. С трудом я отвела взгляд, посмотрела на него и сказала так, чтобы меня услышала девушка:

— Не трогай ее.

Он улыбнулся.

— Какая ты мягкосердечная. Это бордельная девка, какой и ты была когда-то. Мы ее отпустим, и даже если она кому-нибудь расскажет, ее слова не имеют значения. А теперь смотри, любимая. Смотри вниз.

Крошечные темные островки соединялись и разделялись, застывая в собственном море. Это так просто — первый метод, показанный мне Игранзи. Я вспомнила ее и другую девушку, Ларалли, которая умерла после того, как я рассказала свое видение так, как его поняла. Я чуть наклонила чашу, чтобы в воде была видна тень девушки и тень Телдару, который к ней подошел.

— Говори, — сказал он — говори слова, которым я тебя учил. — Он вытащил ее кляп, и она взвизгнула. Послышался удар. Я увидела, как тень ее головы откинулась назад. Услышала слова — ее невнятное бормотание и его тихий гневный голос:

— Давай, шлюха, или я тебя убью.

— Скажи мне, — теперь она говорила громче, но слова все равно были невнятными. — Скажи, что меня ожидает.

Ее тень задрожала, воск распался, и мир вокруг меня тоже.

Видение кажется таким же. Образы: крутящийся дождь с разноцветными гранями, в каждой из которых — лица и формы. Грядущее и Пути, которые уже пройдены. Котенок — снег на его шерсти; арка синего неба; мужские ноги в красных кожаных ботинках, вышитых серебряной нитью. Волк с длинной темной мордой нюхает ветер, которого я не чувствую. Волк со спутанной грязной шерстью — тот же или другой, — сидит в дверном проеме. Его лапы объяты пламенем до самых глаз, пламенем, что сжигает края Путей и сам Узор. И все же глаза волка горят ярче и не мигают.

Мое платье было влажным и липло к бедрам. Чаша валялась на полу. Телдару стоял на коленях, обхватив ладонями мои лодыжки. Черные мошки видения казались дрожащим слоем серебристой воды.

Серебро.

— Что ты видела? — спросил он.

Я открыла рот почти бессознательно, не осторожничая. Зачем осторожничать, если все слова — ложь?

— Ноги богатого мужчины в красных кожаных ботинках.

Едва произнеся это, я должна была вскочить. Должна была попытаться сбежать от него хотя бы с этим единственным восстановленным Путем. Но я сидела. Мое тело было мертвым и тяжелым — живым оставался только голос. Я засмеялась и заплакала, кашляя и задыхаясь, пока не обрела способность говорить.

— Волк на ветру и еще один, у двери в бордель. Волосы мертвеца прилипли к камням, покрытым грязью и дерьмом. — Я вновь была Уджей, и каждое слово становилось частью песни, ярким, красивым пером. — А потом — огонь, Узор, сжигающий все Пути в пепел.

Лицо девушки сморщилось, как лицо Ларалли много лет назад. Прошло столько времени, а я оставалась все той же — свободной силой, и рядом не было Игранзи, чтобы меня наказать; только Телдару, который приблизил ко мне лицо, погруженное в тени, чтобы поцеловать.

— Спасибо, — говорила я, — спасибо, спасибо… — сжигая себя желанием вернуть то, что у меня было. Желая все, что он мне обещал.

Он отстранился. Я продолжала бормотать, снова и снова описывая видение, песнь Узора из горечи и триумфа. Он подошел к девушке. Я видела, что кляп снова у нее во рту, что он мокрый и темный. Я видела это своими прежними глазами, но моему голосу было все равно. Эти глаза смотрели, как он вытащил кляп, смотрели, как он поцеловал ее, и как она качает головой вперед-назад. Она закричала, и Уджа ответила ей из соседней комнаты. Возможно, этот звук вернул меня обратно еще до того, как он вспорол ее горло кинжалом.

— Волк, — услышала я собственный голос. — Ветер треплет его шерсть. Его уши прижаты. Пятнистый голодный волк. — Я вновь издала хриплый смешок.

— Ну что ж. — Он вернулся ко мне и вновь уколол палец. — Видишь, что я для тебя сделаю, когда битва закончится — это и гораздо больше.

Я вздрогнула, когда он вернулся в мой Иной мир, чтобы разрушить только что созданное. Я смотрела на горло девушки, похожее на распустившийся цветок ликаса, и плакала, но не из-за нее.

Когда он закончил, за окнами был серый тусклый свет, и я больше не плакала.

— Идем, — сказал он, протянув руку. Он выглядел усталым и таким же серым, как небо; под глазами были фиолетовые мешки. Наши руки дрожали.

«Я видела волков и грязь», попыталась сказать я, но у меня получилось:

— Я видела поляну с высохшим источником.

Я слишком устала, чтобы смеяться или плакать — в горле застревали и смех, и слезы.

— Тихо, — произнес он, поднял меня на ноги, но я не устояла, и он пошатнулся. Мы поплелись к двери. В холле я повернула к лестнице, но он сказал:

— Нет, не сюда, — и мы отправились к комнате с зеркалом.

Я думала: «Не могу смотреть на Мамбуру. Ни на кого из них — Селеру, Лаэдона, мертвую девушку. Я хочу только свою постель и простое лицо Лейлен». Но смотреть пришлось. Мамбура лежал там, где и прежде, темный, с открытыми глазами. Телдару обошел его, встал у зеркала и пригласил меня.

Чаша была покрыта костями. Их было так много, что они блестели в каждой золотой грани. Они были старыми, гладкими, желтыми — я повидала уже очень много костей. Эти принадлежали одному человеку. Ребра, таз, длинные кости ног и кости пальцев — когда-то все они были единым целым.

— Раниор, — сказала я.

Он сжал мою ладонь.

— Прикоснись к нему, Нола. Давай.

Я уже тянула руку. Я смутно помнила, что выбрала ребра Селеры, поскольку они были тонкими и маленькими, однако на этот раз я взяла череп.

Телдару засмеялся.

Я провела пальцами по челюсти и куполу, почти ожидая нащупать шишки — шрамы отрезанных ушей Пса Войны.

— Видишь? — сказал Телдару, накрыв мои пальцы своими. — Смотри, как мы близки, как ты близка. Скоро ты тоже будешь целой.

 

Глава 39

Некоторые главы я начинала с описания неба или размышлений о словах. С мыслей о том, где нахожусь сейчас, а не где была. Долгое время я этого не делала, отчасти потому, что у меня больше нет нужды задумываться о словах, а кроме того, я кое-что поняла и боюсь, что если перо остановится слишком надолго, мне придется об этом написать.

Я сосредоточилась на том, что было и что есть, но начинаю видеть и то, что будет. Оно надвигается, как нечеткий образ в тусклом медном зеркале, но его края уже определены. Я и боюсь, и радуюсь, но от этого мне еще страшнее.

Впрочем, достаточно — об этом я писать не собираюсь. Не сейчас. Мне нужно подольше вглядеться в этот образ.

Поэтому я вернусь к тому, что было.

* * *

Скоро все пришли к выводу, что королева Земия не любит свою дочь.

— По словам Джаменды, принцесса постоянно плачет, — рассказывала мне Лейлен, — а королева просто смотрит в окно. Только король пытается успокоить ребенка. А еще Джаменда говорит, что у королевы есть островитянка, которая кормит дитя, и что в Белакао так никогда не делается.

Никто их не видел, кроме слуг и короля. Мои ученики шептались, будто королева сошла с ума или даже умерла, а Халдрин так боится гнева Бантайо, что скрывает этот факт. Я слышала, как они говорили, будто ребенок тоже умер. Будто у него необычные отстраненные глаза, которые не видят этот мир.

— Прекратите болтать, — осадила их я. — Они в порядке. Скоро мы их увидим.

Это случилось спустя месяц, на празднике в честь именования ребенка. Зима сменялась весной; вечером, проходя по двору провидцев, я вдруг почувствовала запах цветов ликаса. Я взглянула на деревья и не увидела ничего, кроме голых черных ветвей, но запах все-таки был: лепестки и зелень, где-то недалеко.

В окна Тронного зала светило вечернее солнце. Медные тарелки на столах внизу блестели, как и серебряные на королевском столе, как и драгоценные камни в волосах Земии. Казалось, их были сотни: ее окружали цвета и блики, которые бы танцевали, если бы она двигалась. Но она не шевелилась. Она сидела рядом с Халдрином и смотрела в тарелку. Она не глядела ни на него, ни на младенца, которого король держал у груди.

Ребенок плакал. Не просто плакал — орал, и так пронзительно, что его крик заглушал звяканье металла, а позже — звучный голос поэта и музыку. Сев рядом с Земией, я обрадовалась шуму, думая, что мне не придется говорить с ней или с Телдару, сидевшим справа от меня. Но плач быстро напомнил мне о собственных братьях и сестрах, о голоде, грязи и нашей матери, которая ни о ком из нас не заботилась. Я покосилась на королеву. У младенца была маленькая круглая голова, черные волосы и пара стиснутых кулачков, которые Халдрин ловил своей огромной рукой и целовал. Вопли ему не мешали. Он легко покачивал украшенный кружевами комок и весь светился, кроме тех моментов, когда смотрел на Земию.

Он подвинул к ней тарелку и что-то проговорил. Она взяла кусок белакаонской песчаной рыбы, но есть не стала. Сегодня почти вся еда была белакаонской: рыба, крабы, суп из темно-зеленого растения, такой острый, что у меня слезились глаза.

— Все для нее, — прошептал Телдару. — Чтобы она улыбнулась. — Он улыбнулся сам и легко коснулся под столом моей ноги.

В конце концов ее сердце растопил десерт: фрукты, вырезанные в форме раковин. Большим и указательным пальцем она взяла маленький желтый кусок (дыню) и повернулась к Халдрину. Я не видела ее лица, но видела его: облегчение на нем было таким же явным, как боль, которую оно сменило.

Он встал и поднял руку. Он все еще держал дочь; ее кружевные одежды доставали ему почти до колен. Она сопела и вертела головой в поисках молока. «Быстрее, мой король, — подумала я. — У вас мало времени — скоро она опять закричит».

— Пелор! — позвал он. Человек у дверей зала выпрямился, гости смолкли. — Это блюдо порадовало меня и королеву. Мы бы хотели видеть поваров, которые его приготовили — всех до одного, даже низкого происхождения. Приведи их сюда.

Как только Пелор ушел, гости зашептались. Лорд Деррис, сидевший по другую руку от Телдару, пробормотал:

— Глупости. Заниматься поварами и младенцами, когда столько проблем с Лорселландом и Белакао.

Он нагнулся к Телдару, и я перестала слышать его голос.

«Хорошо, — подумала я, когда Телдару отвернулся к лорду Деррису. — Теперь мне ни с кем не придется говорить».

— Она была мертва. — Королева произнесла это тихо, но ее слова коснулись моей кожи, как кончики пальцев. — А ты ее вернула.

«Да. Он меня этому научил».

— Нет.

— Моя сестра так делает. Я видела. Не лги мне.

«Я должна».

— Я просто вычистила ей слизь изо рта.

— Это сделала повитуха. Почему ты лжешь, испа Нола? Почему ты все время лжешь?

Я смотрела ей в глаза — темные, но не глаза провидицы. Мое сердце стучало. Я ничего не ответила.

— Если бы сестра была здесь… — начала королева, а потом замолчала, закусила губу и не стала продолжать, все еще не отводя от меня взгляда.

Я поерзала на стуле. «Говори, — подумала я в бессмысленном и отчаянном порыве, — подумай о словах, которые окажутся достаточно правдивы», но в этот момент двери зала распахнулись, в нем появились люди, и король снова встал.

— Добро пожаловать! — воскликнул он. — Подойдите ближе, чтобы мы могли с вами поговорить.

Я начала их считать — два низкорослых приземистых мужчины и высокая женщина, еще две женщины, низкие и круглые, — но увидев шестого, забыла о счете. Тонкий молодой человек со светлыми волосами и шрамом на лбу, хромающий среди остальных. Его кожа была рыжеватой и блестела от пота.

«Хромота из-за того, что Телдару его избил, — четко и ясно подумала я. — Пот из-за кухни». Он сделал еще один спотыкающийся шаг, поднял глаза, и больше я ничего не слышала.

Он смотрел прямо на меня. Не на короля или королеву — на меня, словно знал, где я буду. Он не улыбался, но выглядел победителем.

— Прекрасно, прекрасно, — говорил король первым поварам, собравшимся перед помостом. Бардрем встал за их спинами. Он смотрел на меня еще секунду, а потом его глаза переместились на того, кто сидел рядом.

— Мастер Телдару! — сказал Халдрин. — Какое блюдо понравилось тебе больше всего?

Телдару обернулся и посмотрел на короля. Я перевела взгляд на Бардрема, и его глаза округлились, а рот открылся.

«Теперь он знает, — подумала я. — Орло — не Орло, а величайший провидец Сарсеная. Бардрем снова в опасности».

Телдару пожал плечами.

— Рыба, — сказал он, махнул рукой поварам, даже не взглянув на них, и вернулся к лорду Деррису.

— А моабе Земия? Каков твой выбор? Фрукты, да? Кто их делал?

Все молчали. Высокая женщина оглянулась и прокашлялась.

— Хмм, мой король… — Однако Бардрем уже ковылял прочь к двойным дверям.

— Эй, ты! — закричал Халдрин, но Бардрем не остановился.

— Он странный человек, сир, — сказала женщина. — Прибыл недавно и не говорит, откуда. Раковины — его идея.

— Как его зовут?

Женщина улыбнулась. Она тоже раскраснелась — от жара кухни и, возможно, от того, что говорит с королем.

— Бардо, — ответила она.

Король позвал его по имени, и Бардрем замер, ухватившись за дверные ручки. Он обернулся на миг, показавшийся мне бесконечным, и на его лице я прочла страх или гнев.

Телдару разворачивался — я чувствовала это, видела краем глаза. «Иди», сказала я Бардрему губами и взглядом. Он распахнул двери и вышел во двор, где на влажной земле удлинялись тени.

— В чем тут было дело? — спросил Телдару, когда служанка закрывала двери.

— Ни в чем, — мой голос дрожал, и я сказала лишь это.

— Хмм. — Он взял кусок дыни в форме длинной тонкой раковины с кристалликами сахара и сунул в рот. Я смотрела, как он втягивает щеки, высасывая сок, осела на стуле и закрыла глаза.

— Испа Нола. — Моей щеки коснулось горячее дыхание королевы. — Почему ты лжешь?

* * *

На кухнях было жарко и тихо. Стояло утро: первый пир кончился, второй еще не начался. Когда-то мы с Грасни приходили сюда, чтобы попросить у Деллены сладостей или мягкого горячего хлеба.

— Давно это было, госпожа, — проговорила Деллена. Она состарилась, как и госпожа Кет, но глаза у нее оставались ясными и яркими, а волосы были стянуты в такой тугой узел, что из него не выскальзывала ни одна прядь. Она сидела на скамье и чистила бобы. «Такая работа не для нее, — подумала я, — но, может быть, она ее успокаивает». Вокруг носились черные и белые котята, играя с шелухой, которую она им бросала.

— Здесь я просто Нола, — сказала я.

— Нола иногда у меня воровала. И ругала мою баранину. Я рада, что вместо нее здесь госпожа Нола. Хотя не знаю, зачем она пришла.

Я одернула складки платья, темно-синего, со спиральными узорами, вышитыми серебряной нитью. Я думала, что оно поможет мне чувствовать себя сильной и красивой, но нет — я выглядела нелепо, как ребенок в одежде матери. Подмышки и спина были мокрыми.

— На вчерашнем пиру, — начала я и остановилась, на секунду сжав губы. — Там был один человек, Бардо. Он вышел из зала до того, как король успел с ним поговорить. Я хотела — король хотел — убедиться, что этот Бардо знает, как высоко оценили его работу.

Кроме нас, в кухне было всего несколько человек — самые младшие слуги, чистившие очаги, столы и внутренности железных котлов. Бардрема не было, что меня огорчило и обрадовало.

Деллена нахмурилась и улыбнулась одновременно.

— Бардо — да, я слышала о его побеге из зала. Это меня не удивило. Он не очень любит компании. Он здесь с середины зимы, но так ни с кем и не подружился.

— И он не скажет, откуда пришел — так вчера говорила одна из поварих.

Деллена бросила на пол последнюю шелуху и дважды хлопнула в ладоши. Подбежала девочка и опустилась на колени, собирая шелуху в корзину. Котенок вцепился в кружева ее фартука и перекатился на спину, тихо и яростно заворчав.

— Нет, не скажет. Когда он появился, то сказал только, что когда-то был поваренком. Я велела ему нарезать картошку и разделать утку — простые испытания для любого, кто ищет здесь работу. Он разрезал картошку такими тонкими спиралями, что они казались прозрачными, и уложил ее на тарелке с зеленью в виде цветов. — Она пожала плечами. — Теперь он повар, не поваренок — Путь несколько иной, но это не делает его счастливым.

«Он поэт, — подумала я, — и все же Узор всегда приводит его на кухню».

— Вы не могли бы отвести меня к нему?

— Сейчас он спит. Да и в любом случае, вряд ли станет разговаривать.

— Пожалуйста.

Она прищурилась, открыла рот, словно собиралась что-то сказать, а потом медленно встала, держась за поясницу, и повела меня между длинных, покрытых царапинами столов к узкой лестнице.

— Его комната третья от конца, с деревянной дверью. Тебе придется искать ее самой, потому что по лестнице я не спущусь и должна готовить. Иди осторожно: я всегда велю вытирать ноги, но никто меня не слушает.

Ступени действительно были скользкими: я представила поколения ног, покрытых жиром, мыльной водой, мокрыми очистками овощей и фруктов. Я шла медленно, даже добравшись до низа. Миновала помещения, похожие на комнаты Джаменды и Селви, где вместо дверей были занавески, и добралась до третьей от конца. Гладкая деревянная дверь была в маленьких дырками. Я провела пальцем по одной из них и наклонилась, чтобы заглянуть внутрь.

— Заходи, госпожа Нола.

Он говорил устало, словно издалека. Я дождалась, пока с лица сойдет краска, и открыла дверь.

Он стоял, прислонившись плечом к стене. Из-за низкого потолка голова была слегка опущена. Я помнила его крошечную комнатушку в борделе, записки, которые он оставлял для меня на матрасе (похожем на этот), если знал, что я его ищу, одеяло, испачканное чернилами и сломаными кончиками перьев. Здесь одеяло было плотно натянуто на матрас, и на нем не было ничего, даже контуров его тела.

— Выглядишь ужасно. — Он надул губы так, словно обиделся, но глаза его сверкали. Я раскрыла рот, он засмеялся и протянул руку. Тонкие пальцы немного дрожали. Мизинец был согнут, сустав казался воспаленным.

— Нет, — сказал он, — не трудись объясняться. Все равно единственное, что ты скажешь, это что ты не можешь говорить. Позволь мне: ты действительно выглядишь ужасно. Старше. Осунулась. Щеки ввалились, глаза тоже — и какие они теперь! Черные, с серебряными центрами — глаза настоящего провидца. Но твои выглядят мертвыми.

Он тяжело дышал. Я думала о палатке, в которой мы стояли в тот последний раз, когда нашли друг друга, когда он ударил по ткани, а люди с той стороны назвали его «мастер Бардремзо». Свой страх перед силой его гнева, радость от его живого присутствия. Сейчас я чувствовала то же самое. Я хотела прикоснуться к нему или хотя бы улыбнуться.

— Мне сказали, ты не слишком разговорчив, — произнесла я. Я не ожидала, что он улыбнется или раскроет другую руку, но надеялась на это. Он покачал головой, скривил рот, и я быстро добавила:

— Я не собираюсь ничего облегчать, Бардрем, но я так рада тебя видеть. Я была уверена, что ты умер.

«Дура, — подумала я, когда он оттолкнулся от стены и сделал нетвердый, хромающий шаг. — Какая же ты дура».

— Почти, — проговорил он сквозь зубы. — Надо мной уже кружили птицы. Если бы меня не нашли, я был бы трупом. Из-за… — Бардрем провел рукой по лбу, по шраму от ножа. — Из-за него. И из-за тебя. Я здесь из-за тебя. Я долго не хотел возвращаться, но постоянно слышал: у госпожи Нолы было видение на дне Пути Раниора; госпожа Нола молода, красива и однажды затмит самого мастера… Я говорил себе, что не желаю видеть эту госпожу Нолу, но все равно хотел и вот вернулся, когда поправился. С тех пор я здесь, но не искал тебя специально, знал, что и так встречу. А теперь нашел и его. Орло. — Он вновь засмеялся. — Я мог бы узнать его еще в борделе. Мог заметить мастера Телдару в какой-нибудь процессии: в детстве я достаточно болтался у стен замка. Но я ни разу его не видел. Ни тогда, ни в последние месяцы. А прошлым вечером услышал, что король зовет нас, и подумал, что Узор, наконец, позволит мне увидеть тебя, а тебе — меня.

— И ты увидел, — сказала я, когда он сделал еще один шаг. Он был очень близко. Я могла коснуться его щеки, взять мизинец, погладить его. — Ты увидел меня и…

— И его, и как только я его увидел, все изменилось. Я благодарен. Поскольку причина, по которой я здесь, больше не ты, а он.

— Нет, — быстро сказала я, — ты не понимаешь, ты не должен ничего делать. Тебе надо уходить, немедленно.

Он нахмурился, и я подумала о мальчике, который копал носком ботинка сухую землю двора Игранзи.

— В последний раз ты говорила это до королевской свадьбы. Значит, ты хочешь, чтобы я сбежал от Телдару, предупреждаешь меня, но не говоришь, почему. Тебе так стыдно из-за того, что вы с ним делаете, что ты не можешь сказать мне правду?

— Бардрем, — произнесла я тихо и резко, — ты почти понял, ты близок. — Я стиснула его руку. — Но если ты подойдешь еще, я уже никогда не буду той, какой была в детстве — я изменюсь…

— Значит, в конечном итоге ты боишься за себя. — Он пожал плечами. — Ты уже изменилась. Иди, Нола. Уходи. — Он высвободился из моих рук, и я словно уменьшилась, почувствовав его отвращение — и свое.

— Нет, — сказала я, но все же ушла, пошатываясь и поскальзываясь на лестнице.

Вернувшись в кухню, я сумела собраться. Я научилась вести себя спокойно: любое другое поведение служило поводом для слухов и вопросов, на которые при всем желании я бы не смогла ответить.

— Ну что? — спросила Деллена, когда я проходила мимо. — Как Бардо? Он хотя бы поздоровался?

— Он назвал меня госпожой Нолой, — сказала я, улыбаясь одним ртом, и растворилась в утре.

 

Глава 40

Через день после того, как я поговорила с Бардремом, город вновь был объят огнем. Моабу Бантайо решил торговать только с Лорселландом, сообщил мне лорд Деррис — уже несколько недель назад, добавил он, глядя на меня так яростно, будто я должна была это знать (а я должна была). Прошлой ночью самый богатый белакаонский купец города был убит своим конюхом, который на допросе сознался, что группа сарсенайских купцов заплатила ему золотом и обещала больше, когда дело будет сделано. Теперь убийца сидел в камере; прежде, чем купцы успели к нему присоединиться, некоторые из них погибли от рук собственных белакаонских слуг. Через несколько часов Сарсенай горел.

— Король Бантайо идиот, если думает, что наши люди смирятся с унижением, — прохрипел лорд Деррис.

— Не смирятся, нет, — сказал Халдрин, склоняясь над столом в библиотеке, — а будут убивать и поджигать. Мы должны быть выше этого.

Лорд Деррис все еще хмурился.

— Иногда Узор может сотворить покой только из хаоса. Разве не так, мастер Телдару?

— Да, — сказал Телдару, глядя на меня. — Верно.

— Если бы Деррис был королем, — сказал мне Телдару позже, когда мы шли к школе, — битва была бы не за горами. Но нет, пусть лучше так — нам с тобой нужно больше времени. Хотя мы все равно должны торопиться.

Он говорил очень быстро, захлебываясь словами. Подбородок и щеки заросли щетиной. Я почувствовала надежду, за которой, как всегда, возник страх — если он ослаб, как он меня восстановит? А если умрет, если Бардрем доберется до него, я и дальше буду жить калекой?

— Сегодня вечером, — Телдару положил ладони мне на щеки. Его лицо было в солнечных пятнах и подвижных тенях ветвей с набухшими почками, которых вчера еще не было видно. Ветер пах весной и дымом.

— Сегодня Раниор. О провидица, которая скоро станет королевой. Сегодня Раниор, и завтра, и все ночи до тех пор, пока он не начнет дышать. У нас мало времени.

Как и раньше, я всюду воображала Бардрема. Среди толпы на главном дворе, где были солдаты, слуги, конюхи и стражники. Город почти опустел (все прятались за стенами, еще не тронутыми огнем), но я представляла его и там, мысленно видела, как он прячется за углами зданий или в переулках, почему-то вновь мальчишка. Каждую ночь мы с Телдару уходили в дом, вдыхая тяжелый воздух с запахом гари, и я все сильнее уставала от воссоздания Пса Войны, от мыслей о том, что Бардрем где-то рядом, хотя рядом его не было.

Но он был.

— Госпожа, — однажды утром сказала Лейлен. С начала пожаров прошел месяц — месяц поджогов по всему городу, и ни один из поджигателей не был пойман; месяц, в который Бантайо выражал свою ярость в пространных письмах. — Госпожа, я должна вам кое-что передать.

Ее голос был странным; я чувствовала это, хотя еще не окончательно проснулась. Я спала всего час. В те дни я редко могла позволить себе больше — это был даже не сон, а простая смена образов: куски плоти и чистые, острые, красные кости.

— Госпожа! Вот, у меня в руке…

Это был маленький клочок бумаги. Я взяла его в ладонь и вспомнила — так внезапно, что у меня закружилась голова, — как Бардрем оставлял записки в борделе, под ковриком или в туфле.

Я села. Лейлен краснела и теребила край косы.

— Он симпатичный, этот Бардо. Это он передал записку. Сказал, что когда-то давно вас знал. И что не хочет, чтобы об этом узнал мастер Телдару. Большой секрет, сказал он. — Она закусила губу и посмотрела на меня.

— Спасибо, Лейлен, — ровно ответила я. — Ты можешь идти.

— Но я должна помочь вам одеться… и ваши волосы…

— Иди, Лейлен. Сегодня я оденусь сама.

Я осталась в одиночестве.

И дрожащими руками развернула записку.

Два плаща, капюшоны

Дом

Ограда

Засов

И так каждую ночь

Я пойму, Нола.

Я коснулась строк, будто могла их почувствовать. Его перо и чернила, его слова, которых я не понимала еще несколько минут после того, как прочла. Записка, как те, другие, которые я находила в самых неожиданных местах.

Я свернула ее, иначе стала бы на нее глазеть и опоздала на занятия. Потом спрятала записку под шкаф. Там лежала другая, которую он оставил мне в ту ночь, когда Орло выманил меня из борделя. Я не смотрела на нее и потом, когда вернулась, но чувствовала эти слова даже ночью, покидая замок вместе с Телдару.

Я пойму, Нола: слова, такие же завершенные и необходимые, как вены у меня под кожей.

* * *

Три месяца. Прошло три месяца с тех пор, как я встретилась с Бардремом. Три месяца, как я взяла череп Раниора из золотой чаши зеркала. Принцессе Лаиби исполнилось три месяца. Город продолжал гореть, образуя ночной узор из мерцающих оранжевых огней и дыма.

Было начало лета, и к Сарсенаю приближался моабу Бантайо.

— У нас нет времени, — сказал Телдару.

Я никогда не видела его таким потрясенным.

— Ты такого не планировал, — сказала я. — Не предвидел.

Он развернулся, прищурив черные глаза.

— Ты надо мной смеешься?

Я улыбнулась — для него и для людей, сидевших за столами внизу, которые могли за нами наблюдать.

— Нет, нет, что ты. Теперь, когда я понимаю так много… Я только спросила, поинтересовалась.

Он продолжал смотреть на меня, барабаня пальцами по столешнице.

— Сегодня мы их заберем, — сказал он. Я подняла бровь, но в груди все сжалось, и я испугалась, что задохнусь.

— Я хотел дождаться, пока мы его завершим, — продолжал Телдару, — но теперь мы должны торопиться. Сегодня мы увезем их на холм и будем надеяться, что это ему не повредит.

Ночью он пришел гораздо позже обычного. Я дремала, когда Борл встряхнулся и заскулил. Я села и услышала тихий, настойчивый стук.

Пока мы шли к дому, он молчал. «Бардрем», вновь думала я, но теперь это было лишь слово; записок и встреч больше не было, и я потеряла надежду.

На улице перед домом стоял открытый фургон и спокойная лошадь.

— Садись, — велел Телдару. После тишины слово прозвучало резко. Я забралась на длинную деревянную скамью. Борл попытался запрыгнуть, соскользнул, и я подняла его, обхватив за пояс. Обернулась, посмотрела на повозку, но не увидела ничего, кроме кучи мешков и садовых инструментов.

Телдару сел рядом, натянул поводья и засмеялся.

— Только представь! Два древних героя лежат в обыкновенном фургоне, и никто ни о чем не подозревает!

Я вновь хотела обернуться, но не стала. Пока мы ехали по мощеным улицам к восточным воротам, я пыталась понять, как Телдару спустил их с лестницы — Мамбуру, высокого, мускулистого, и Раниора, которому мы уже нарастили кожу, но чьи мышцы не выглядели плотными.

Когда навстречу вышел привратник, я подумала, сможет ли Телдару быть убедительным на этот раз. Но как только он нас увидел, то поклонился, нервно улыбнулся, и я поняла, что сложностей не будет.

— Мы с госпожой Нолой собираемся за растениями, — сказал Телдару, кивая через плечо на мешки, лопаты и совки.

Стражник заглянул в фургон. «Приподними мешки своим мечом, — подумала я. — Спроси его, почему мы собираемся за растениями ночью». Но на это у Телдару наверняка имелся ответ.

— Госпожа Нола, — сказал стражник, отходя с пути. — Я… моя семья была в тот день на холме Раниора, и мы вас видели.

«Улыбка для меня», подумала я и тоже улыбнулась, радуясь, что темнота скрывает румянец. Когда мы выехали на дорогу, Телдару хмыкнул:

— Прошел почти год! Легенда о Ноле… а впереди еще столько величия.

Повозка остановилась у холма, и я увидела, что Мамбура и Раниор привязаны к носилкам. Телдару спустил с фургона Мамбуру. Несмотря на покрывавшую его ткань, я поняла, кто это: он был большим, а контуры — определенными и четкими. Я вздрогнула, когда носилки ударились о землю, а Телдару снова засмеялся и дернул меня за косу. Помогать он не разрешил. Он протащил носилки с Мамбурой по лестницам и темным, сырым коридорам, оставил их за дверью гробницы и сразу же отправился назад.

Я села рядом с Мамбурой и начала ждать. Я представляла, что случится, если сейчас появится Бардрем. Я представляла, как возвращается Телдару, как я кричу: «Убей его!» Я представляла, как мы с Бардремом делаем это вместе — ножами, кулаками и ногами. «Это был ужасный, ужасный сон; я боялась, что он никогда не кончится, — сказала бы я, когда все завершилось. — Я не могла говорить, не могла действовать, потому что он меня проклял». И мои глаза, смотрящие на Бардрема, могли видеть оба мира, а рот, который его целовал, мог говорить все.

Но нет — это был сон.

Телдару втащил в гробницу вторые носилки. Он положил их рядом с носилками Мамбуры и развязал веревки. Слепые глаза Мамбуры смотрели на сводчатый потолок. У Раниора глаз не было, только две влажные глазницы над мясистой шишкой нового носа.

— Зачем мы их сюда принесли? — спросила я. — Это ведь так далеко.

Телдару провел по гладким желтым бровям Раниора, а потом потер пальцы друг о друга. Я почти чувствовала липкую влагу.

— Бой будет рядом и скорее, чем мы можем себе представить. Мы закончим Раниора в его гробнице, чтобы быть готовыми наверняка. В любом случае, это его место. Здесь он умер, и будет правильно, если здесь мы его воссоздадим.

Одной рукой он вынул из сапога нож, а другую протянул мне.

— Подойди. Нам надо работать.

В город мы вернулись на рассвете, позднее обычного, и меня уже ждала Лейлен.

— Госпожа, где вы были? — спросила она, и я вяло отмахнулась:

— За городом. Мы с мастером Телдару собирали растения.

Сквозь туман усталости я видела, как она переминается с ноги на ногу. Взяла у нее из руки клочок бумаги, отослала ее прочь и прочла.

Я убрала записку под шкаф. Забралась в кровать, но заснуть не смогла.

* * *

Сарсенайский юноша изнасиловал белакаонскую девушку: такое в горящем городе случалось и прежде, но теперь это была дочь богатого купца, чьи товары — ткани и одежду, — покупали женщины из замка. Один из ее братьев убил юношу.

Четыре корабля Бантайо пристали к восточным берегам Сарсеная.

— Это пока, — сказал мне Телдару. Островитяне были в нескольких неделях пути.

— Нам не хватает времени, — говорил он, расхаживая перед столом. Я сидела у окна. — Все это насилие, пожары… должно быть больше, если мы хотим спровоцировать Бантайо.

— Но мы еще не готовы, — начала я, и он повернулся.

— Время пришло, Нола. Время настало. Я мог бы ждать и дольше, но Узор ведет нас быстрым путем. — Его глаза сверкали. «Как в лихорадке», подумала я, глядя на них и на его ввалившиеся худые щеки. Он побрился, но, должно быть, делал это впопыхах: его подбородок и горло покрывали мелкие порезы с засохшей кровью.

— Огненная Птица Белакао и Пес Войны Сарсеная. — Он улыбнулся. Встал передо мной на колени и положил руки мне на талию. — Они будут сражаться на равнине. И они не умрут.

— Но они умрут, — медленно произнесла я, пытаясь найти слова, которые можно было сказать, минуя проклятие, — если умрем мы.

Он рассмеялся. Все его тело дрожало, даже когда он замолчал. Он дергался, трясся, но, кажется, не осознавал этого.

— Мы не умрем, любимая. Они не умрут. Разве ты не веришь в собственные видения?

А потом он замер, и его глаза уставились в пустоту. Я почти ожидала боли, но на этот раз он не уходил в мой мир — он был где-то еще, хотя так же далеко.

Он улыбнулся. Его зубы были прямыми, хотя утратили белизну, и на некоторых появились серые полоски. Я подумала, не так ли сейчас выглядят и мои.

— Как же просто, — сказал он. — Единственный способ вызвать гнев Бантайо. Я давно должен был это придумать.

— Расскажи, — попросила я, но он покачал головой, уткнулся в мои колени и закрыл глаза.

 

Глава 41

— Завтра утром, — прошептал мне Телдару за ужином, — ты должна будешь пойти к королеве.

Прошло несколько дней, в которые не происходило ничего — ни записок, ни раскрытых планов. Ничего, кроме созданий под холмом. Усталость была такой, что я едва могла сидеть в классе или за столом в Тронном зале.

— Зачем? — прошептала я. — Я ее и сейчас прекрасно вижу: на ней зеленое платье и ожерелье из деревянных бусин.

— Безразличная девица. Ты постоянно требуешь информации, и вот теперь я тебе ее даю. Завтра перед уроками зайди в ее покои.

Той теплой дождливой ночью мы отправились к холму. Мы создали незрячий карий глаз и пять ногтей; мы видели, как губы Раниора, вялые и влажные, впервые раскрылись. По возвращении в замок я упала на кровать рядом с Борлом, но вскоре проснулась и вскочила, вспомнив о Земии. Земия… зачем? Я зашнуровала платье, надела туфли и промчалась мимо вошедшей Лейлен.

— Госпожа? Что такое, госпожа… подождите! — Но я бежала, не обращая внимания на то, что стены коридоров кривятся и тают.

Я была почти у ее дверей, когда услышала крик. Пронзительный девичий визг.

Передняя комната оказалась пуста. Дверь купальни была открыта. Я медленно вошла внутрь и поскользнулась — не потому, что быстро двигалась, а потому, что пол был мокрым. «Она принимает ванну, — подумала я в первую секунду, — в этом все дело. Может, Джаменда вскрикнула, потому что тоже поскользнулась и упала?»

Весь пол был залит красным. Стены покрывали красные брызги. Я вспомнила комнату Ченн в борделе, где тоже были крики, и девушки толпились у дверей, вытягивая шеи. Здесь была только одна девушка, Джаменда, которая стояла на коленях у ванной, держа окровавленную руку Земии.

Королева лежала, откинув голову. Я видела ее такой и прежде, но на этот раз воды в ванной не было. Земия была обнажена, вся в ранах и крови, которая на ее коже выглядела темнее. Глаза были открыты и остановились на больших растопыренных лапах краба, висевшего над головой. Я тоже посмотрела вверх, а потом развернулась к окну и увидела второе тело. Мужчина лежал на спине, разбросав руки с перерезанными запястьями. Его кровь затемняла одежду, но я видела, что это стражник. Я узнала его — в ту долгую секунду тишины я вспомнила, кто это: Джарет, много лет назад впустивший меня в замок, когда я собиралась рассказать правду. На мне было розовое платье, и все стражники, кроме него, надо мной смеялись. Его борода была испачкана кровью. Глаза закрыты.

Я присела рядом с Джамендой. Она держала принцессу. Когда я посмотрела на ребенка, Лаиби начала плакать. Плач был тихим; она вяло махала кулачками, а ее белые слепые глаза двигались из стороны в сторону.

В комнате послышался шум. Раздались чьи-то шаги, потом другие, гораздо ближе, и комната наполнилась людьми. Кто-то тронул меня за плечо.

— Нола… — Это был Халдрин; он опустился на колени рядом со мной. Его пальцы пронзили меня до самых костей. — Что ты видела? Что знаешь? — Его голос был хриплым, как у лорда Дерриса. Лицо осунулось и покрылось морщинами; он постарел навсегда.

«Это сделал Телдару. Люди будут говорить, что это Джарет…» Так и произошло. Выяснилось, что сарсенайский юноша, убитый белакаонскими купцами, был племянником Джарета, и людям, привыкшим к безумию, этого хватило. Но убийцей был Телдару.

— Ничего, — услышала я собственный голос. — Я пришла взглянуть на принцессу. Я знала, что Земии тяжело, и все равно не могла заснуть…

Я протянула руки к Лаиби, подтверждая ложь. Джаменда позволила мне взять ребенка, который замолчал, как только оказался у меня на руках. Она уткнулась мне в плечо, засопела и ухватилась за платье и косу.

— Нет, — произнес Халдрин. Я чувствовала, как его трясет. — Только не это. Моабене…

— О, Хал. — Это был Телдару. Его голос сломался. — Хал, мой король… выйдите, пусть кто-нибудь ее укроет.

— Я укрою. И вымою ее. — Я посмотрела на Телдару. — Это правильно.

Он грустно улыбнулся, но глаза его сияли. Я подумала, куда он дел свою окровавленную одежду, и много ли времени ему потребовалось, чтобы вымыться. Успела ли она над ним посмеяться, как когда-то давным-давно у дворцового пруда с маленькими светящимися рыбками?

Они оставили нас втроем: Джаменду, Лаиби и меня. Джаменда передавала мне воду, ведро за ведром. Я поливала израненую кожу Земии, а Лаиби слушала и радостно брыкала ногами.

* * *

Трудно вспоминать, что происходило после убийства Земии. Странно — это было так недавно, но дни в борделе я помню лучше. Мне бы хотелось написать просто слова: солдаты, Бардо, Уджа, скорбь, гробница. Но этого недостаточно. Я должна стараться сильнее.

* * *

В день, когда умерла Земия, я поплелась на кухню. На середине лестницы на главный двор за моей спиной возник Телдару. Я прошла еще несколько ступенек (три моих шага, за которые колокол у привратницкой ударил один раз) и остановилась, когда он оказался рядом и схватил меня за локоть.

— Куда ты собралась? — В его голосе слышалось напряжение. Пальцы больно впивались в руку.

«Найти Бардрема. Найти слова, сказать ему, что он прав, и тебя надо остановить. Я ждала слишком долго, чтобы найти эти слова; быть может, я их так и не найду, но я должна к нему пойти».

— Куда-нибудь, — ответила я. — Все равно.

— Глупая девица, ты знаешь, что не сможешь покинуть эти стены, пока я здесь. В любом случае, ты не должна уходить. Ты должна быть рядом. Мы должны быть вместе.

Глядя в его лихорадочные глаза, я улыбнулась и подумала: «Я найду другой способ».

Этим вечером я была одна, хотя знала, что одиночество не продлится долго. Я окунула перо в чернила и поставила его кончик на бумагу. «Помоги мне, — попыталась написать я. — Я помогу тебе. Доверься, даже если не можешь меня понять». Я пыталась писать очень быстро и не думать о словах, будто это могло удержать действие проклятия. Но после «я» остальное получилось само собой, так, словно в этом и состоял замысел.

«Я съем баранину до заката».

Телдару пришел за мной раньше обычного.

— Халдрин молчит, — рассказывал он, пока его пегая лошадь тащила повозку к воротам. — Он вообще ничего не говорит, за него говорит Деррис. Мы призываем солдат из других городов и даже с пограничных земель. Надо подготовиться к встрече с островитянами.

Колокол продолжал звонить. Улицы вокруг замка были пусты.

— Разве мы едем не к холму? — спросила я, когда он повернул лошадь в другую сторону от дороги, ведущей к воротам из города. На миг во мне вспыхнула надежда, хотя не знаю, почему.

— Нет, мы едем в дом. Там меч, который нам пригодится.

Пока он искал меч, я оставалась в одиночестве. Я проскользнула в комнату с зеркалом и встала у клетки Уджи, держась за прутья.

— Уджа. — Она смотрела на меня с высокого насеста. — Знаю, ты меня понимаешь. Не знаю почему, но это так. И что ты видишь… всё.

Она склонила голову набок. Над головой слышались шаги Телдару.

— Ты… открываешь вещи. Ты открывала их для меня. Теперь ты нужна, чтобы меня усыпить. — Я яростно затрясла головой и вдавила лоб в прутья, глубоко вздохнув. — Чтобы открыть кое-что еще. Слушай, Уджа. Слушай, потому что за нами последует Бардрем, и если он снова придет сюда один, ты должна впустить его, как однажды выпустила меня.

Она качнула головой. Перья на алой шее встопорщились и улеглись.

— Спасибо, — прошептала я, и это было все, потому что в коридор вышел Телдару и позвал меня.

* * *

Что ты делаешь, Нола? Ты и Телдару?

Я был в доме. Я видел островную птицу и этих существ — мужчину и женщину. Они были мертвы, но все же дышали. Красная книга в библиотеке — Видение на крови, так? Скажи мне — или уже поздно?

Когда я выпрямилась, спрятав эту записку вместе с остальными, позади меня стояла Лейлен.

— Не смотри на меня так, — отрезала я. — И приготовь чистое платье; это испачкалось.

Она глядела на меня еще секунду, потом развернулась и отправилась выполнять поручение. Я села на кровать, опустив плечи. Мои слезы, капавшие на руки, были теплыми и прозрачными.

* * *

Сарсенайские солдаты входили в город, а белакаонцы его покидали. Между ними были стычки, но не серьезные: обе стороны копили силы для того, что им предстояло.

— Итак, армии собираются, — сказал Телдару, когда мы наблюдали за этими перемещениями с самой высокой башни замка. Халдрин был рядом, но его глаза не видели ничего, даже Лаиби, которая вяло лежала у него на руках, плача своим тонким, дрожащим голосом.

— Мой король, — нетерпеливо сказал лорд Деррис, — прошу, передайте ребенка госпоже Ноле. Она единственная, кто может его успокоить.

Халдрин передал мне младенца. Он слегка улыбнулся, но вряд ли это заметил.

— Дару, — проговорил он, — помнишь, как ты поставил себе на голову зеркало старого Вервика, чтобы рассмешить мою сестру? Вместо этого она заплакала, и ты дулся на нее несколько дней — хуже, чем любая девушка, говорили люди. Кажется, это было незадолго до лихорадки. До того, как она умерла.

— Мой король, — Дерриса распирали эмоции. Впервые я подумала, что он тоже знает, каково это — не иметь возможности сказать все, что думаешь. — Вспомните, где вы находитесь. Посмотрите: это армия, ей нужен лидер. Вы должны быть этим лидером. Ну же, брат. Вы нужны нам здесь и сейчас.

— Он прав, — сказал Телдару дрогнувшим голосом, и лорд Деррис посмотрел на него.

«Да! — хотелось крикнуть мне. — Телдару еще безумнее, чем король!» Но вместо этого я приложила губы к тонким волосам Лаиби. Она спала, и ее грудь быстро и едва заметно поднималась и опускалась.

* * *

Я бы пошел королю с тем, что знаю, но этого мало. Я должен узнать, что вы с Телдару делаете на холме. Мне нужно больше доказательств. Я повар. Кто мне поверит, тем более король? Видение на крови! Восстановленные Пути мертвых! Кто мне поверит?

Если ты совершаешь эти кошмары против своего желания, почему не скажешь мне? А если по доброй воле, почему не скажешь обо мне Телдару?

И еще одно. То, что делает остальное неважным. Почему ты не помогаешь мне, Нола?

* * *

Больше уроков не было. Ученики разъезжались по домам — чем дальше от Сарсеная, тем лучше. Мать Дрена плакала, когда увидела его; он плакал, когда покидал замок. Госпожа Кет осталась в своей маленькой темной спальне и больше не могла прорицать.

— Та красивая леди, — однажды сказала она, когда я принесла ей свежую булку и суп. — Та прекрасная королева и ее бедный ребенок. Такие искореженные Пути. Не знаю, почему мой такой прямой.

Она больше не прорицала — это делала я. Я никому не могла отказать и не могла остаться в одиночестве: Телдару проверял меня постоянно. Иногда он сам приводил ко мне людей.

— Вот, госпожа Нола. Это Келдо, главный конюх; он не решался войти, поэтому я привел его сам.

Годами я едва замечала ложь, которую рассказывала после видений. Теперь мой рот будто наполнился желчью. Образы были яркими и оставались такими еще долго, а проклятье отбрасывало на них кривые тени. Каждый раз беря в руки зеркало или семена, я испытывала слабость. Раниор был почти закончен: мы проводили с ним все ночные часы; я истекала кровью, вплетая свою силу в его, потом возвращалась в замок, час-другой спала, после чего смотрела Пути людей и лгала им. Я была больше в Ином мире, чем в этом, и меня трясло от страха.

Несколько раз я думала, что могу потеряться. Что если погляжу в зеркало на свое Иное Я, то в конце концов сойду с ума, и со всем будет покончено. Я даже начала смотреть, склонившись над медным зеркалом, сосредотачивая взгляд на собственных глазах. Но вместо себя я увидела Грасни — Грасни, которая собиралась схватить меня за ухо и ущипнуть. «Все, что ты должна знать о своем Пути, это что ты будешь рассказывать людям об их собственном. Ты отдаешь, не берешь. Ты слишком важна». Этого было достаточно, и я остановилась, хотя не знаю, почему.

Однажды днем я осталась одна. Со мной была лишь принцесса Лаиби, которая лежала на одеяле под деревом. Я смотрела на ребенка, на ее руки и ноги, которые расслабились с тех пор, как няня принесла ее мне час назад, и на ее подвижные, слепые глаза, которые были прекрасны. На кожу и кремовую одежду падали тени. Я была одна и надеялась остаться в одиночестве, поэтому, услышав шаги по дорожке, не стала смотреть. «Я не здесь, — подумала я. — Пусть идет мимо».

Шаги стихли. Я чувствовала кого-то за спиной, но не оборачивалась.

— Нола.

Он говорил очень спокойно. Словно мы были в другом дворе, с деревянной дорожкой, кривым деревом и скучавшими девушками у балконных перил.

— Ты ко мне не приходишь. Ты получала мои записки?

— Да. — Мне надо было обернуться, схватить его за рубашку и оттолкнуть, но вместо этого я смотрела на Лаиби. Она пошевелила головой, словно слушала нас. Ее щеки были пухлыми, остальное тело — худым.

— Хотя бы посмотри на меня, Нола.

Я медленно подняла голову. Я сидела, скрестив ноги, а он стоял. В падающем свете он казался гигантом, чье лицо пряталось в тенях.

— Я не могу понять ни свой Узор, ни чужой. Поэтому посмотри мои Пути и скажи, что видишь ты.

Я не могла ответить: «Нет, уходи, прежде чем мы оба потеряемся». Я увидела пятна света, танцующие на его лице, и провалилась в тени, лежавшие между ними.

Его лицо растворяется. Потом сливается вместе, медленно, каждая пора в свою очередь. Вскоре оно становится целым, и он возвращается, теперь как мальчик. Его волосы светлее и такие длинные, что закрывают ему глаза. Его губы полнее. Я пытаюсь удержать его лицо, но оно исчезает так быстро, что мне кажется, будто я падаю на спину. За ним камни, ряды камней друг на друге — высокие валуны ужасной выпуклой формы. Он стоит между ними и вдруг издает долгий, резкий, внезапно обрывающийся крик. Смотрит на меня, но не на меня сегодняшнюю, а на другую меня, которая (вижу я, опустив голову) носит грязное коричневое платье и стоит босиком. У меня нет косы. Я вновь поворачиваюсь к нему, и он снова кричит. Может, это мое имя? Его рот кривится, он ожесточенно вытирает слезы со щек. Из-за камней поднимается птица, яркая алая птица с синей головой и желто-зеленым хвостом. Из его глаз течет кровь, из моих тоже — я чувствую ее на руках, она теплее и гуще слёз. Если бы мне удалось посмотреть вниз и увидеть узоры капель, если бы это получилось, я бы нашла способ вернуться назад сквозь эти тени-небеса. Я пытаюсь опустить голову, но не могу; замерев, я наблюдаю, как он плачет, истекая кровью, и внезапно во мне рождается крик, такой же быстрый и громкий, как птичий, однако даже он не способен вырваться наружу…

Я закрывала руками лицо. Чувствовала, что сквозь узел проклятия вот-вот прорвутся слова: «Я видела дом у моря. Я видела ребенка».

Я плакала и не осознавала этого до тех пор, пока он не провел пальцами вдоль моей щеки. Тогда я почувствовала влагу и тепло.

— Я слышала птицу. Я видела, как ты опустился к прибою и что-то нашел — раковину, красивую, цвета только что высохших чернил…

Он присел на корточки. Его голова была чуть выше моей.

— Расскажи остальное. Пожалуйста, расскажи, что ты знаешь.

Лаиби захныкала. Борл заскулил. Я не смотрела ни на кого из них. Я смотрела в глаза Бардрема, на его губы, на ключицы, которые выглядывали из-за ворота рубашки. Он был угловатым и тонким, таким же, как в детстве. Или нет, или это я представила его таким, потому что хотела, чтобы так оно и было.

— Нет. — В горле комком стояло проклятие.

— Почему?

Я закрыла глаза.

— Нола, посмотри на меня. Помоги мне.

— Я не могу, — ответила я, и слезы полились вновь, несмотря на Орло или Телдару, несмотря на выжженные и искореженные Пути. Я поднялась на колени и оттолкнула его. Ладони коснулись рубашки и крепкой живой плоти под ней.

— Нет, нет… ты должен уйти.

Он приложил ладони к моим щекам, как часто делал Телдару, но руки Бардрема были сильными и мягкими, и они держали, а не удерживали. Он поцеловал меня, внезапно, но медленно. Его ладони были на моей косе, пальцы расплетали ее. Мои волосы рассыпались, скрыв нас обоих.

Я отталкивалась, а он притягивал меня к себе. Я сделала долгий, глубокий вдох и сказала: «Иди», когда он уже вставал. Он шел прочь, как годы назад, хотя сейчас хромота делала его еще стремительнее — и сейчас, как и тогда, был тот, кто его видел.

Из-за деревьев приближался Телдару. Он был на дорожке по соседству с той, на которой стоял Бардрем; их разделяло всего несколько стволов и низких ветвей. Я смотрела, как взгляд Телдару следует за уходящим Бардремом. Он нахмурился и посмотрел на меня.

— Кто это был? — спросил он, останавливаясь рядом.

— Конюх, — спокойно ответила я. — Ему не очень понравилось, что я наговорила. — Я усмехнулась. — Ушел, не заплатив. Но сегодня было много других. Не стоило за ним бежать.

Я провела рукой по кучке вещей на алой ткани: медные монеты, отрез зеленого шелка, пара серебряных сережек, горсть вишен. Я поднесла ладонь к лицу, вдохнула запах мягкой, почти перезрелой плоти и внезапно подумала о том, как пахнут Борл и Лаиби.

— Ага, — Телдару присел и взял мое лицо в руки, как только что сделал Бардрем. Он переводил взгляд с моих глаз на рот. — Ага, — повторил он, и его пальцы давили все сильнее и сильнее.

 

Глава 42

Бантайо был в нескольких днях пути.

Раниор дышал.

Он не был похож на Мамбуру, Селеру и Лаэдона. Он выглядел так, словно не мог сидеть, тем более стоять; он казался слабее, будто его кожа не до конца закрепилась. Будто сами кости оставались мягкими и гибкими.

— Он великолепен, — сказал Телдару, когда мы закончили воссоздание. Его голос дрожал.

Я смотрела, как поднимается и опускается грудная клетка Пса Войны. Что-то двигалось под его грудиной, словно червяк — какой-то незакрепленный конец, ищущий путь наружу.

— Да, — ответила я, переводя взгляд с Мамбуры на Раниора. «Теперь я понимаю, почему это запрещено. Я вижу, как сила становится распадом», думала я и тоже улыбалась, поскольку Телдару не видел истины и не понимал грядущей неудачи.

— Мы должны практиковаться, — он подошел к носилкам Мамбуры и поднял короткое копье; наверное, оно лежало под телом героя.

— Это из ванной комнаты Земии, — сказала я. Хотя его бронзовое острие блестело, я подумала, была ли на металле или на древке, обернутом в темную кожу, кровь.

— Да, — ответил он. — Она была потрясена, когда увидела его в моей руке. — Он положил копье поперек груди Мамбуры, подошел к носилкам Раниора и взял меч. Его он положил на камень, рукоятью к вспухшим пальцам с фиолетовыми кончиками.

Он присел подле Раниора, я — рядом с Мамбурой.

— Что теперь произойдет? — спросила я. Искренний вопрос, который казался страннее, чем вся моя ложь.

Телдару улыбнулся и положил ладонь на лезвие меча.

— Давай посмотрим.

Кончик копья оказался острее, чем я ожидала: наверное, Телдару наточил его, когда снял с потолка ванной комнаты. Я смотрела, как кровь с моей ладони капает на пятнистую плоть Мамбуры — две капли, три, а затем вокруг меня выросли алые небеса его Иного мира.

Небеса не пусты, как это было, когда мы начали его воссоздавать. Зеленые холмы не голые. Пути Мамбуры пульсируют среди образов, густых, как лес или облако. Я стою на коленях, цепляясь за почву. Разбивается волна, рыба задыхается в грязи; обнаженный человек лежит спиной вверх на пляже из черного камня, улыбаясь во сне; алое перо вылетает во тьму из дождя искр. Все эти вещи расплываются, становятся резкими и расплываются вновь, слой за слоем, а среди этого — я одна. Телдару, который смог бы меня удержать, нет.

Я слышу его. Он кричит издалека, но при этом близко; я знаю, что если попытаюсь, смогу до него дотянуться. Поначалу это просто крик, который превращается в слова: «Два тела, Нола! Два сразу! Посмотри и найди его руку…»

Посмотри.

Я смотрю сквозь мельтешение образов. За небесами я вижу другой слой. Кровь увлекает меня вдоль Путей, я вытягиваю руку в попытке удержаться от надвигающегося падения, и вокруг моей руки возникает другая. Мои пальцы оказываются внутри чужих пальцев. Моя ладонь касается большей ладони. Кружится голова, меня тошнит, но спустя секунду я сжимаю кулак, сгибаю руку, и странность чужой кожи поверх моей уже не такая сильная.

Я воссоздала тебя, Огненная Птица, думаю я, а теперь я внутри тебя.

Я сажусь. У щеки пробегает краб; женщина в синем платке наклоняется и целует мой лоб; слой лавы поднимается и расходится волнами. Я двигаюсь мимо, дальше. Я чувствую кожаную одежду. Мои пальцы помнят, как надевать ее и застегивать ремни. Рука помнит, как поднимать древко и уравновешивать его, чтобы бронзовый наконечник не нырял вниз. Я смотрю, как поднимается копье. Вижу бледное лицо человека за дальними холмами и блестящий меч. Помню ярость и жажду боя.

Я делаю выпад.

«Нет!», кричит кто-то губами бледного человека, и «Нет» кричу я, Нола, извиваясь внутри чужой плоти, пытаясь быть сильнее нее. У меня получается. Я замираю, и замирает он, хотя я едва не теряю сознание от усилий, которые нужны, чтобы удержать нас обоих. Под весом небес и памяти дыхание оставляет меня.

Я кашляла. Во рту была кровь. Я попыталась сплюнуть, но кровь просто потекла с подбородка. Я лежала на животе; все тело болело. Прислонившись щекой к выступу, я подумала, что еще не вернулась, что застряла в Ином мире, на Пути, который скоро окутает меня со всех сторон. Но через некоторое время я подняла голову и с трудом разлепила глаза. Передо мной было пятнистое бедро. Из-за черных мушек кожа словно пульсировала. Я лежала на ногах Мамбуры. Я приподнялась, скуля, как Борл, и поняла, что Мамбура сидит. Он сидел вертикально, а его левая рука лежала на полу и держала древко копья.

Я села на корточки, держась за саркофаг. Меня вырвало одним воздухом. Сквозь извивающиеся мушки я смотрела на Телдару, который прислонялся к спине Раниора.

«Игрушки, — подумала я. — Все мы игрушки, и все мы ждем, когда чья-то рука начнет дергать за ниточки».

— Твой человек, — устало сказала я, подбирая слова, которые бы не запустили проклятье. Телдару повернул голову. — У него были образы? Воспоминания?

Телдару медленно моргнул, как это делали герои. Облизал губы, но ничего не сказал.

— Телдару, они снова настоящие. Они стали самостоятельными.

Он опустился на четвереньки и, оттолкнувшись, сел на корточки.

— Нет, — ответил он и встал. Пошатнулся, упал на одно колено, потом на оба, не сводя с меня глаз. — Они наши — наши! — И закашлялся так, что изо рта и носа пошла кровь.

* * *

Несколько часов спустя. Перед рассветом.

— Что будет, когда они встретятся? Что если один ударит другого? Нас тоже ранит?

— Этого не случится. Да, они встретятся, да, станут сражаться и скрестят свое оружие раз или два, а потом я усмирю обоих. Видение госпожи Нолы сбудется. Все рады.

— Простите, Мастер, а что вы скажете, когда люди спросят о том, как они вообще встретились? Как они вернулись к жизни?

— Хватит вопросов, любимая. Они еще слишком вялые — моя вина, знаю, но они меня просто вымотали.

— Ты опять скажешь, что не при чем? Скажешь, что это я… — У меня перехватило дыхание. Я не подумала об этом раньше, да и как такое могло придти мне в голову?

— Тихо, Нола. Иди сюда, дорогая, ну же… тихо, тихо… Вот так.

И он снова взял меня на полу гробницы Раниора. Но теперь, когда все кончилось, я не убежала.

* * *

Ясным летним днем моабу Бантайо и испа Нелуджа вошли в Сарсенай. Их охраняло четверо белакаонских копьеносцев. На этот раз барабанов не было. Остальные белакаонцы — сотни, по словам наших солдат, — разбили лагерь за холмом Раниора.

— Мало, — шипел Телдару. — Почему их так мало? Эти сотни могут быть теми, кто ушел из города. Где его армия?

Бантайо и Нелуджу проводили в Тронный зал, из которого убрали все, кроме одного стола, превращенного в похоронный, украшенного оранжевыми и зелеными цветами островов. На нем лежала Земия. Она была мертва уже несколько недель, но благодаря стараниям целителей, которые обхаживали и мертвецов, и живых, выглядела нетронутой и чистой, словно отдыхала, сложив руки на груди.

Бантайо на нее даже не взглянул. Он смотрел на Халдрина, который стоял у стола. Камни на золотистой одежде моабу замерцали, когда он поднял руку и указал на короля.

— Что вы сделаете, — с металлом в голосе произнес Бантайо, — чтобы восстановить урон, нанесенный чести моей страны?

— Моабу. — Халдрин был очень бледен, но говорил увереннее, чем когда бы то ни было со дня рождения Лаиби. — Мы обсудим это — сейчас, если пожелаете. Но прежде вы, возможно, захотите увидеть свою сестру и племянницу.

Я выступила вперед. Лаиби спала у меня на руках. Ее волосы щекотали мою шею. Джаменда, не покинувшая замок, вплела ей в волосы ракушки.

— Моя сестра мертва из-за сарсенайского предательства, — произнес Бантайо. — У меня нет причин на нее смотреть. И я не хочу видеть ребенка. — Я подумала, как у него получается так ровно держать взгляд. Он почти не мигал.

— А я хочу. — Нелуджа повернулась к столу. Одна из рук Земии теперь была выпрямлена — наверное, ее держала Нелуджа.

Она подошла ко мне. Ее руки, шея и щеки казались тоньше. Я передала ей ребенка и подумала: «Надеюсь, принцесса не заплачет на руках своей тети». Но надежда была тщетной: принцесса вся напряглась, подняла голову, и Нелуджа заглянула ей в лицо. В серо-белые подвижные глаза.

Я слышала, как она выдохнула. Из складок одежды на плечо выскользнула алая ящерица.

— Ребенок слеп, — проговорила она, обращаясь к Бантайо, но на самом деле, подумала я, ко мне.

— Халдрин, — сказал Бантайо. Его интонации были язвительными и угрожающими одновременно. — Это еще постыднее. Скажи, есть ли какие-то другие оскорбления, которые ты мне подготовил?

— Моабу, — процедил Халдрин. — Давайте поговорим наедине.

Лаиби заплакала. Нелуджа еще мгновение смотрела на нее, а потом передала мне.

— Испа Нола, — сказала она. — Нам тоже надо поговорить.

«Да. Да, ты понимаешь гораздо больше остальных, и мне не понадобятся точные слова».

— Я к вам присоединюсь, — сказал Телдару из-за моей спины. — Поскольку я здесь мастер.

— Ты. — В тишине, наступившей после того, как Нелуджа произнесла это слово, шаги Халдрина и Бантайо звучали еще громче. Они быстро шли по каменному полу. За дверью и во дворе шаги стали приглушенными и в конце концов стихли.

— Ты, — повторила Нелуджа, когда мы остались одни (мы трое, мертвая женщина и ребенок), — сейчас еще меньше, чем когда был мальчишкой. А тогда ты был ничем.

Она возвышалась над ним. Смотрела на него сверху вниз своими черными глазами с жемчужными искрами, и я подумала: «Она прекрасна». Потом она посмотрела на Лаиби, на меня, повернулась и вышла. Приподнявшись на когтистых лапах, на нас с ее плеча смотрела ящерица. В янтарных гранях ее глаз отражался солнечный свет и весь зал.

— Итак, мы снова одни, — дыхание Телдару пахло старым вином и бессонницей. Прежде я не замечала этого запаха.

Я кивнула.

— А король… разве ты не должен быть с ним?

— О Нола, — пробормотал Телдару, — мне нужна только ты. — Он рассмеялся и поцеловал меня горячими потрескавшимися губами.

* * *

Телдару королю не понадобился. Халдрин и Бантайо, как прежде, закрылись в библиотеке. Время шло.

Мы с Телдару начали ездить на холм при свете дня. Теперь только солдатам можно было пользоваться дорогой, но для нас делали исключение.

— Мы должны быть там, где сарсенайский Узор сильнее всего, — говорил он стражникам. — Мы должны быть рядом с Раниором и теми, кто нам угрожает.

Но нам никто не угрожал. Мы стояли на вершине холма и смотрели на равнину, где горели костры, где были лошади и люди.

— Это не армия! — восклицал Телдару. — Там старики и женщины с детьми, которые ждут, когда можно будет вернуться домой. Бантайо не привел мужчин, чтобы защитить честь своей страны.

— Как ты можешь это видеть? — Сощурясь, я рассматривала крошечные фигурки и далекий дым. Это были Пути и Узор, и все вокруг было как тень даже под солнцем; я поежилась, не зная, испытывать ли облегчение или страх.

В те дни мы практиковались. Мы были Мамбурой и Раниором и каждый раз вкладывали в них все больше сил: в их конечности, в движения и воспоминания, которые плыли, как разноцветный туман. Несколько раз я думала, что потеряюсь и так и буду бежать вдоль бесконечных, постоянно умирающих дорог Мамбуры. Но этого не случалось. И каждый раз, возвращаясь на жесткий разрисованный камень гробницы Раниора, я спрашивала себя, почему.

* * *

— Вы почти не бываете в постели, госпожа, — однажды утром сказала мне Лейлен.

— Много дел. — Я оттолкнула ее руки и привычным движением расшнуровала платье.

— И Бардо больше не присылает записок. — Ее голос был странным — резким, обрывистым, словно она собиралась сказать эти слова, но не ожидала, что почувствует неловкость.

Я сняла платье и взяла чистое, которое она приготовила.

— Как я сказала, у всех много дел. И вообще, почему тебя это беспокоит?

— Потому что я волнуюсь — правда, госпожа, очень-очень. Я могла бы ему понадобиться, и я хочу быть рядом, если он понадобится вам.

Я натянула платье.

— Ты нам не понадобишься, Лейлен. Кстати, у тебя есть семья? Лучше, если ты отправишься домой.

Она уставилась на меня, приоткрыв рот. Рука с расческой замерла.

— Вы… хотите отослать меня из замка?

Это было уже слишком, и она оказалась самой легкой мишенью.

— Да, милая, хочу! И отошлю! Уходи! Не желаю больше тебя видеть! Прочь!

Расческа выпала у нее из рук. Она развернулась и выбежала из комнаты. В коридоре слышался ее затихающий плач, но мне было все равно.

* * *

Наступил ранний вечер того же дня, когда я отослала Лейлен. Пятый день после приезда Бантайо. Я стояла в гробнице рядом с Телдару. Он расхаживал перед двумя героями, которые сидели рядом друг с другом, словно зрители на представлении. Он говорил. Он рассуждал о том, что должен был подождать и не убивать Земию, пока не приедет ее братец, поскольку тогда он бы точно опозорился и разозлился настолько, что немедленно начал войну. Но я не вслушивалась. Я думала: «Сегодня я сбегу. У меня получится. За обедом я притворюсь, что больна, и попрошу Силдио сопровождать меня в комнату. Силдио сильнее Телдару и недолюбливает его, поэтому будет настаивать, что отведет меня один… Я попрошу его вернуться с зал и шепнуть Нелудже, что я ее жду — не в комнате, поскольку не пойду туда, а на кухне. Телдару понадобится какое-то время, чтобы нас найти. А пока он ищет, Нелуджа будет задавать вопросы, поймет, что означают мои почти бессмысленные ответы, и скажет Бардрему, и восстановит мои Пути, и тогда я убью Телдару, и все это кончится».

Я в это не верила. Отчаянные, путаные мысли и фантазии — я знала, что ни одна из них не сбудется, но здесь и сейчас надежда была сильнее страха, и это казалось важным.

— Нола.

Я посмотрела на него. Он стоял, уперев руки в бедра, и недовольно глядел на меня.

— Я сказал тебе уже дважды. На этот раз ты услышишь.

— Да, — ответила я, — конечно. — «Ты жуткий, отвратительный тип — я больше не стану притворяться, произойдет эта твоя битва или нет. Однажды Нелуджа поможет мне избавиться от твоего проклятия — и от тебя».

— Мы вынесем их отсюда, — сказал он.

Я моргнула, так же медленно и бездумно, как живые мертвецы напротив.

— Мы выведем их наружу, на вершину холма. Будем двигаться на земле, а не на каменном полу. Научимся видеть горизонт, а не стены. — Он передал мне маленький нож Бардрема. Мои месячные начались день назад, но я об этом не сказала. Я вообще ничего не сказала — уколола палец и быстро сунула нож за пояс, прежде чем меня окружили кожа и небеса Мамбуры.

* * *

К дверям королевской библиотеки подошла девушка. (Об этом я узнала позже, но все равно напишу). Она держалась прямо, как много лет назад — другая девушка. Подошла к дверям и сказала:

— Я должна поговорить с королем Халдрином.

Четверо белакаонских и четверо сарсенайских стражников переглянулись. Кто-то нахмурился, кто-то улыбнулся. Шли дни; кроме закрытой двери, смотреть им было не на что, нечего делать и нечего слушать — одни только приглушенные голоса в библиотеке.

— И что такого важного случилось, что ты решила нарушить переговоры двух королей? — спросил один из сарсенайцев.

Девушка высоко подняла подбородок.

— Мастер Телдару и госпожа Нола используют Видение на крови, чтобы оживить мертвецов. Они занимаются этим в одном городском доме и на холме Раниора. Повар Бардо может отвести короля в этот дом. — Девушка вытянула руку. Она сжимала несколько сложенных листов бумаги. Ее костяшки побелели, но голос был ровным. — Это доказывает их предательство. А теперь дайте пройти.

Сарсенаец, который говорил с ней, взял бумаги. Развернул их, посмотрел на письмена, потом снова на нее.

— Я не умею читать. Как может быть, что ты умеешь?

Девушка с гордостью улыбнулась.

— Мой отец умел и научил меня. Дайте мне пройти.

Бумаги взял один из белакаонцев. Его губы шевелились, глаза двигались по строчкам. Когда он посмотрел на нее, его зрачки были расширены.

— Она не врет, — проговорил он, и в страницы заглянул другой белакаонец, за ним — третий. Все они бормотали и кивали.

Сарсенайцы переглянулись.

— Ладно, — сказал их командир и постучал в дверь.

 

Глава 43

Я была Мамбурой. Я стояла, прижавшись спиной к монументу Раниора, но не чувствовала, как спирали и линии вдавливаются в мое тело. Я ощущала только кожу Мамбуры, внутри себя и снаружи. Она горела. Она помнила солнечный свет и летящие облака. Она помнила мох, землю и камешки между пальцами ног.

Кожа Мамбуры помнила, как и кожа Раниора.

Они обошли холм: Раниор — длинными, дергаными шагами, Мамбура делал шаги поменьше. Они обходили друг друга и двигались дальше. Это место было памятью. Глаза Раниора смотрели на него с высоты холма, Мамбура — снизу. Они видели и друг друга, Птица и Пес. В их Ином мире рождались медленные, яркие огни.

Мы с Телдару стояли, сидели и вставали вновь. Телдару лежал на спине и смеялся; рот Раниора раскрылся, и он поднял меч к небесам, которые превращались из голубых в золотистые. Из голубых в золотистые, потом в алые, и герои вспоминали закат.

Шли часы. Сегодня они пробыли на ногах дольше, упражняясь с деревом и железом, и окрепли — даже Раниор, чья плоть висела на суставах, а левая нога была повернута внутрь и припадала. Мы с Телдару опирались о камни. Телдару тяжело дышал, я едва замечала собственное дыхание. Наши опущенные плечи касались друг друга. Один раз я едва не потеряла сознание, упала на колени, и Мамбура споткнулся. Телдару крикнул: «Нет, Нола! Встань! Надо еще…», и эти слова повторил Раниор. Я поднялась, цепляясь за камень. Мамбура бросил копье по плавной дуге. Оно опустилось ниже по склону, и он пошел за ним. Дважды он поскользнулся, но не упал.

Он вернулся на вершину холма. Потом остановился. Никто не двигался, но по склону катилась галька. По шуршащим камням скользили ноги. Мы с Телдару повернулись. Вслед за нами повернулись головы Мамбуры и Раниора.

На холм всходили Халдрин с Бантайо. За ними шел Бардрем, а позади — Нелуджа.

Мы с Телдару узнали их, хотя золотисто-алый закат слепил глаза. Мы узнали, но не шевелились. В те первые секунды Мамбура и Раниор тоже не двигались. Но потом из-за спины короля появился Борл.

Мамбура никогда не видел Борла — ни разу за то время, что я была внутри него, наполняя силой и видением. Теперь его взгляд сосредоточился на собаке: охотничий пес с гладкими тяжелыми боками и свисающим языком, зубы такие же острые, как те, что рвали его плоть, когда Мамбура в последний раз стоял на этом холме, а его люди падали и бежали, подобно волнам при отливе.

Пути Мамбуры метались и извивались. Я пыталась сдерживать их, пыталась не потеряться, но упала. Вокруг бушевало пламя, я почти ничего не видела, но это было неважно: Мамбура прекрасно помнил свою ярость и не нуждался в моей силе.

Он повернулся. Он был близко к Раниору, как и в предыдущие дни, но теперь благодаря собаке узнал его. Мамбура стоял слишком близко, чтобы метнуть в него копье, поэтому он ткнул острием в Раниора, а я пыталась найти свою кисть, свою руку внутри его и выбраться из чужой кожи.

Копье задело бок Раниора, разорвав белую тунику, которую Телдару надел на него утром. На синеватой коже Раниора осталась темная рваная линия. Он не отреагировал. Бантайо прибавил шагу. За ним спешили Халдрин и Бардрем, все в одном направлении, но Бантайо был впереди, низкий и гибкий. Он находился всего в нескольких шагах от Раниора, когда с небес раздался пронзительный крик.

Среди облаков кружила птица. Птица была закатом — алая, золотая, синяя. Ее крик был островом, залитой кровью долиной, и Раниор вспомнил. Он перевел взгляд с птицы на человека, который тоже был островом и памятью. Раниор поднял меч, а Телдару внутри него закричал от радости и жажды.

В руке Бантайо был изогнутый нож. Он бросился на Раниора, повалил на землю и вонзил лезвие в живот. Белая туника окрасилась черным. Бантайо отпрянул, расслабившись, но Раниор рванулся вперед — его правый кулак поднялся и опустился. Он ударил Бантайо в подбородок и опрокинул на землю. Тот упал на спину, дергаясь и задыхаясь.

Халдрин бросился к Мамбуре. У короля не было оружия, только голые руки, которыми он схватил Мамбуру за плечи. По сравнению с темной обожженной горой, какой был Мамбура, Халдрин казался слишком мал. Он рванул копье на себя, Мамбура его выпустил, и свободные руки белакаонца сомкнулись на шее Халдрина.

«Нет», подумала я, глядя на это из Иного мира. «Нет» ярости и «нет» собственному желанию ее. «Нет» ощущению кожи и сухожилий в моих ладонях, «нет» шее Халдрина в руках Мамбуры.

Халдрин вывернулся. Он повернулся к камню и закричал:

— Дару! Нола! Что вы… Дару…

Затем он бросился к ножу Бантайо. Он ударил Мамбуру в грудь и по рукам, нанося быстрые, глубокие раны. Из тела Мамбуры потекла черная кровь, но он не упал. Он вновь начал бить Халдрина, раз за разом нанося удары в лицо, в живот, пока король не упал на колено. Мамбура поднял копье. Халдрин посмотрел ему в лицо, его голубые глаза широко раскрылись, но страха в них не было.

Мамбура вонзил копье во впадину за ключицей Халдрина. Тот медленно завалился набок в фонтане алой крови.

«Нет!», закричала я, и хотя было слишком поздно, мне, наконец, удалось вернуть себе силу. Я вырвала пальцы и руки из тела Мамбуры. Вырвала ноги из его змеящихся Путей. Пробралась сквозь огонь и кипящую воду и внезапно стала собой, лежа на боку под высоким резным камнем.

Меня вырвало; глаза застилали слезы, и я вытерла их ладонями. Мне надо было видеть. Мамбура лежал лицом вниз рядом с Халдрином, чья кровь больше не била фонтаном, а лилась сплошным потоком. Бантайо пытался сесть. Раниор крутил свой меч длинными дугами, ни в кого не целясь. Телдару лежал неподалеку, на расстоянии вытянутой руки, из его рта текла слюна и кровь. Бардрем присел рядом со мной, так близко, что я могла бы коснуться его руки или ботинка. Борл положил морду мне на ладонь.

И Нелуджа, прямо и спокойно стоявшая на гребне холма, глядела на птицу, которая кружила над нашими головами.

«Помоги нам, — хотела сказать я. — Ты единственная, кто это может, единственная, кто может все это понять».

Бардрем сделал шаг. Маленький, неуклюжий, поскольку все еще сидел, но сквозь черные мушки я увидела его глаза. Он смотрел на Телдару. Еще один шаг. Его нога опустилась рядом с моим коленом. Я застонала и повернулась. Он взглянул на меня, и я указала подбородком и рукой — смотри, Бардрем, там, за поясом…

Он увидел мой нож — вернее, свой нож. Выхватил его, сжал в ладони, улыбнулся мне и переступил через Борла, чьи глаза следовали за ним, прислушиваясь к звукам или чуя его.

Лицо Телдару было повернуто в другую сторону: он смотрел на Раниора и его меч (хотя мог видеть пламя, подумала я, и другие древние видения). Он не замечал, что к нему подбирается Бардрем. Тот был почти рядом. Он поднял нож, и последний луч заходящего солнца отразился на маленьком тонком лезвии. Телдару увидел этот блеск не своими глазами, а глазами Раниора. Раниор обернулся и прыгнул, опустив свой меч в тот самый миг, когда Бардрем начал опускать нож. Меч был быстрее, тяжелее и гораздо больше. Казалось, он должен двигаться медленно, но Раниор был воин и король, а Бардрем — просто человек.

Меч вонзился в открытый бок Бардрема. Он ударился о камень и упал лицом к Раниору.

Я начала ползти.

Раниор пронзил его плечо и живот. Нож упал и ударился о бедро Телдару. Тот тихо засмеялся, глядя на них сквозь оба мира.

Я была почти рядом.

Раниор вновь поднял меч. В тот самый миг на него опустились распростертые крылья и острые когти. Уджа ныряла. Она оцарапала голову Раниора и взлетела вверх, чтобы снова атаковать.

Я подползла к ногам Бардрема. Взяла нож, но не почувствовала его в руке. Наклонила голову, пытаясь вздохнуть, и мою косу ухватили чьи-то пальцы. Они тянули, тянули меня, а я была слишком слаба, чтобы сопротивляться. Моя голова поднялась, глаза наполнились слезами, но я все равно видела, как он на меня смотрел. Видела его черные с золотом глаза.

Он резко дернул волосы, и я вскрикнула. Другая его рука вцепилась мне в горло, сжимая и гладя одновременно. Вспышка белого света, затем тьма. Я слышала стук сердца и другие звуки — рычание, удары и высокий, внезапно прервавшийся крик.

Руки исчезли. Я закашлялась, сделала вдох и закашлялась вновь. Тьма постепенно отступала.

Телдару лежал на спине. Передние лапы Борла упирались в его грудную клетку, зубы держали горло — то, что от него осталось. Руки и ноги Телдару дергались. А потом все кончилось. Он обмяк, и его немигающие глаза уставились в небо, где загорались первые звезды.

* * *

На губах Бардрема лопались пузыри крови. Он лежал на боку. Я сумела подняться и сесть рядом. Перекатила его так, чтобы голова оказалась на моих коленях. Приблизилась, ловя медленную, неровную нить его дыхания. Мои волосы рассыпались по плечам и погружали оба наших лица во тьму. Света едва хватало, чтобы видеть его глаза.

— Не уходи, — сказала я. Мое платье было мокрым от его крови и липло к ногам.

Его губы задвигались.

— Тсс, — сказала я, хотя вряд ли он пытался со мной заговорить.

— Нола. — Мокрое, невнятное слово, но я поняла.

— Скажи, — проговорил он, когда я нагнулась еще ниже. Мои волосы легли на его лоб.

— Что? — Больше никаких «тсс»; я хотела слышать его голос даже таким.

— Скажи, потому что ты должна… обязана мне. В конце. — Он улыбнулся. В уголках рта собиралась пена. — Что в твоем Узоре? Какие Пути… привели тебя сюда?

Сперва я думала, что дрожь бьет только его. Я думала, что краснею, потому что голова была опущена, и меня тошнило от усталости и горя.

«Хотела бы я тебе сказать. Но Телдару меня проклял…»

— Телдару меня проклял.

Меня знобило от холода. Меня лихорадило.

«Ты не сможешь отказать просьбе о прорицании, — сказал Телдару когда-то очень давно в моей комнате-тюрьме. — Если слова произнесены, ты должна ответить».

Не Узор будущего — Узор прошлого. Пройденные пути. Вопросы, на которые должны быть даны ответы, и тени моих волос, которые сплели вокруг мой собственный Иной мир. Я видела его — я была в нем, потому что Бардрем держал перед моим лицом зеркало и велел мне смотреть.

— Он проклял меня Видением на крови. Я была его все восемь лет, немая, но теперь ты вернул мои слова.

Голова и грудь болели. С горла будто содрали кожу. Волосы превратились в серебряные ленты, уходящие к далеким холмам. Многие из них были угольно-черными, и большинство оставались такими, но вот один холм, а затем второй начали покрываться зеленью. Их окружали Пути, которые возвращались ко мне, в меня. Мои вены пульсировали, наполняясь переменами.

Я видела его сквозь мой Иной мир, и свой Иной мир — сквозь него. Перед ним была костяная решетка. Он поднял руку с плющом и воткнул его в мою распустившуюся косу.

— Нола, — повторил он. Его рот остался открытым. Я поцеловала его. Поцеловала шрам, закрыла ему глаза и коснулась губами век. Оплела его серебром и обняла.

 

Глава 44

Моя рука болела. Я чувствовала себя так, словно меня избили, подумала, почему так болит рука, выпрямилась и поняла, что это Уджа касается ее клювом. Почему я сижу? Должно быть, я в кухне или в библиотеке… но почему не в спальне, куда она приходит, чтобы меня разбудить, когда Телдару нет дома?

— Уджа, осторожнее, — сказала я, чувствуя, как ее клюв движется вверх-вниз, острый, словно лезвие меча. — Телдару однажды говорил, что ты кого-то убила в Белакао… — Но тут я вспомнила, где нахожусь, и замолчала.

В десяти шагах от меня стояли Бантайо и Нелуджа. Халдрин лежал неподалеку, рядом — Мамбура. Пес Войны широко раскинул руки и ноги. «Ранен, — подумала я, — быть может, навсегда, потому что один из тех, кто его воссоздавал, мертв».

Телдару мертв. Я мысленно произнесла эти слова. Его горло было разорвано в клочья. Мне вспомнилось чистое горло Ченн. Рядом сидел Борл. Я почесала его за ушами, и он прижался ко мне. В его дыхании и шерсти я чуяла кровь.

— Мастер Телдару верил в пророчество, которое не было истинным, — прошептала я. Это я тоже вспомнила — то, что могу говорить. В горле больше не было комков, ничего, кроме моего собственного голоса. — Или не верил. Может, он сошел с ума. Я сошла с ума. В доме, где я была его пленницей, умерла девушка из борделя. Он убил Земию.

Я смотрела в лицо Бардрема. Последние лучи солнца осветили его ресницы. «Красив, как девушка», говорила Игранзи, пока его волосы не стали короткими, а ноги — длинными.

«Я могу тебя вернуть, — подумала я. — Я вся в крови. Ты недалеко; ты будешь слеп, но сможешь ходить и говорить…» Это было лишь эхом мысли. Той, которую я должна была услышать, чтобы отвергнуть. Я положила руки на его неподвижную грудную клетку и закрыла глаза.

— Испа Нола.

Надо мной стояла Нелуджа. Край ее платья касался ботинка Бардрема.

— Отойди от него.

— Госпожа, я не…

— Отойди от меня, испа, или я разрушу твои Пути, как Телдару разрушил мои.

Она сделала шаг назад, подняла руку, и из темноты вынырнула Уджа, опустившись на землю рядом с ней. Птица свернула крылья, и траву осветил новый свет. Лампы. Факелы.

Лорд Деррис остановился, увидев вершину холма и тех, кто на ней был. Четверо белакаонских и четверо сарсенайских солдат подняли горящие факелы. Когда они увидели то, что было перед ними, некоторые едва не выронили древки.

Лорд Деррис вскрикнул. Его хриплый голос был похож на крик ребенка или птицы. Он бросился к телу Халдрина и упал на колени. Перевернул его.

— Ты меня не позвал, — услышала я его голос. — Как я мог помочь тебе, брат, если ты меня не позвал?

Он склонил голову. А когда поднял, то смотрел прямо на меня.

— Госпожа Нола, — проговорил он. — Вижу, один предатель мертв. Почему жива ты?

Я могла бы ему ответить, и мои слова были бы правдой. Но я смотрела на него и молчала.

— Она не предатель. — Длинные, тонкие пальцы Нелуджи указывали на меня. — Она была его рабом. Она не выбирала.

Лорд Деррис прерывисто выдохнул.

— Простите, госпожа, но это дело Сарсеная.

— Простите, лорд, но нет. Моя сестра мертва. Мой брат стоит здесь, а наши люди ждут на равнине. Это касается всех.

Бантайо подошел и встал рядом с ней. Он был невысок, а сейчас казался еще ниже. В свете факелов его глаза были тусклыми.

— Честь Белакао восстановлена, — произнес он. — Хотя я не могу представить, что рассказать об увиденном, мы должны это сделать — о моей победе должно стать известно. И хотя я не могу представить, что вновь окажусь в той комнате с книгами или в том пустом зале, мне придется. Меня выбрала испарра. Приливы вели меня сюда, чтобы увидеть отмщение моего народа. И оно свершилось.

Лорд Деррис не двигался. Я смотрела на него и даже в том опустошенном, отстраненном состоянии видела, как он пытается совладать с собой. Его кулаки были сжаты, кадык двигался. Но он не мог выразить ни гнева, ни горя.

— Идемте, моабу, — наконец, сказал он. — Вернемся в мой замок. А вы, — обратился он к солдатам, — ждите здесь, рядом с ней. — Он кивнул в мою сторону. Никто на меня не смотрел, даже он. — Я за ними пришлю.

Несколько часов спустя Халдрина положили в повозку. Я была во второй, под полотняной крышей. Я обнимала тело Бардрема и ждала, когда лошади привезут нас — мертвеца и меня, — обратно в город.

* * *

Король Деррис провел с Бантайо несколько дней. Многим лордам и даже солдатам было позволено слушать их разговоры. Бантайо утверждал, что испарра привела Халдрина к смерти за несправедливость по отношению к Белакао. Деррис отвечал, что Узор не выделяет никого, но пути Сарсеная и Белакао переплелись неспроста. Они согласились, что дальнейшее противостояние бессмысленно, и равновесие восстановлено. Они согласились продолжать торговлю. Каждый был уверен, что потакает глупцу.

Бантайо покинул город в день Пути Раниора. В этом году процессии и праздника не было. Белакаонцы миновали пустынные улицы и выехали на широкую дорогу за городом. Они присоединились к своим соплеменникам на равнине, и через несколько дней она опустела.

Нелуджа осталась в замке. Я осталась в замке — с позволения короля Дерриса. Я должна была уехать. Должна была собрать свои немногочисленные пожитки и покинуть город в тот же момент, как мое потрясение и слабость прошли, но не сделала этого. Я не хотела знать, пропала ли эта часть проклятия со смертью Телдару. Я хотела только покоя, хотела спрятаться в знакомом месте. Деррис выделил мне другую комнату, на самом нижнем этаже башни. Единственное окно смотрело на лестницу, ведущую к главному двору. Сам он занял покои Халдрина. Комнаты Телдару заперли, и король объявил, что больше в них никто жить не будет. Мои старые комнаты он передал принцессе из Лорселланда, которая прибыла спустя несколько месяцев после ночи на холме Раниора. Когда миновали месяцы траура, король женился на ней. Лейлен стала ее служанкой.

Силдио разрешили меня охранять.

— Чтобы некоторые держались от вас подальше, — с серьезным видом сказал он, — а не чтобы держать подальше вас.

Он говорил, что госпожа Кет часто обо мне спрашивает. Она не знала, что случилось, и ей никто не рассказывал. Она сидела в своей комнате, говорил Силдио, больше не учила, не прорицала и не помнила, что когда-то это делала. Вскоре король призвал на службу другого провидца из каких-то далеких мест.

Госпожа Кет могла не знать, что случилось, но остальные знали. Об этом позаботился король Деррис: предательство великого Телдару, проклятие, которое она наложил на госпожу Нолу, запретное искусство, которым они оба занимались. Госпожу Нолу следует пожалеть, ибо она была игрушкой, жертвой в руках чудовища. Пожалеть, да — но все же она использовала Видение на крови. Она участвовала в убийствах. Ее Пути были испорчены Телдару, и больше она не госпожа ни по имени, ни по природе. Король Деррис проверил ее способности к прорицанию на многих слугах и горожанах. Выяснилось, что хотя она может говорить о том, что с ней сделал Телдару, она по-прежнему не способна отказать в просьбе о прорицании, а ее рассказы о видениях — ложь. Теперь она говорит: «Нет. Это не то, что я видела», но большая часть проклятия осталась. Ее Пути разрушены, и восстановить их невозможно. Теперь она просто Нола.

Он мудрый король, говорили люди. Мудрый и сострадательный, более сильный и волевой, чем его двоюродный брат.

Я сидела в своей маленькой светлой комнате и не скучала по старой. Я не скучала по двору провидцев, по школьным классам и деревьям, по пруду с его зелеными светящимися рыбками. Я не чувствовала ничего, даже когда Силдио с опаской рассказал мне, что Мамбуру и Раниора перевезли в городской дом. Он не говорил о Селере и Лаэдоне, который теперь, после смерти Телдару, вновь утратил жизнь. Он не рассказывал ни о короле, ни о Бардреме, а я не спрашивала, потому что тогда мне было все равно. Он говорил только о моих созданиях-героях, которые могут умереть лишь с моей смертью. Он говорил, что у ворот дома собираются люди. Они смотрят на заросший сад, на высокие зарешеченные окна и не знают, должны ли меня жалеть, бояться или восхищаться — может, даже чуть больше, чем восхищались до сих пор.

Тогда я была одна, если не считать Силдио и Борла. Король Деррис пытался забрать его к себе: охотничья собака, которая, будучи созданием Видения на крови, отважно напала на врага Сарсеная, как его предшественники несколько веков назад. Но Борл выл день и ночь, в королевских псарнях и покоях короля. Выл, царапал гобелены и двери, пока его не вернули ко мне.

А потом король принес кое-кого еще.

— Она больна, — сказал он. Он сделал жест, и сиделка передала мне Лаиби. — Я хотел сам ее вырастить, но не могу. Взгляни — она больная и слабая. В любом случае, она твоя. Так сплетен Узор.

Лаиби едва дышала. Она была такая крошечная, такая худая, хотя сейчас должна была ползать, смеяться и сидеть, размахивая пухлыми кулачками. Я убрала волосы с ее лба, где билась вена. Она перевела на меня слепые глаза и издала мяукающий звук. Я подумала: «Бедное дитя. Может, она заставит тебя почувствовать хоть что-нибудь?»

Но я не почувствовала ничего.

* * *

Однажды осенним утром в дверь постучал Силдио.

— Госпожа, — сказал он. Он все еще называл меня так, когда никто не слышал. — Вас хочет видеть испа.

Секунду я просто сидела, глядя на спавшую в колыбели принцессу. Потом встала и открыла дверь.

— Испа. — Неожиданно мой мертвый, бесцветный голос прозвучал с достоинством. Я впустила ее. За ней вошла Уджа; перья ее хвоста подметали пол. Силдио смотрел на них обеих.

— Должно быть, вы рады, что вернули ее, — сказала я, кивнув на Уджу. Я не собиралась быть вежливой. Больше месяца я думала лишь о том, чтобы схватить Нелуджу и заорать ей в лицо, но это были фантазии. Теперь, когда она пришла, я не могла найти в себе сил.

Нелуджа посмотрела на птицу, потом на меня. Ярко-желтый платок подчеркивал ее гладкое темное лицо, все его впадины и выступы. Платье было оранжевым. Они с Уджей были такими яркими, что даже Лаиби, подумала я, могла бы их увидеть.

— Это так, — сказала она. — Я немного за нее тревожилась, когда она решила отправиться с ним.

— Она решила? — Я бы засмеялась, если бы могла. — Он думал, что украл ее. Конечно, для этого вы обе слишком умны. — Я присела перед Уджей, которая наклонила голову и посмотрела на меня. — Зачем? Зачем ты сидела в его клетке все эти годы, если могла освободиться?

Нелуджа положила руку на голову птицы.

— Испарра течет через нее, как и через нас. Мы не всегда ее понимаем, только чувствуем и смотрим.

Я выпрямилась.

— Слова! — сказала я, как когда-то Игранзи. Кажется, во мне все же осталось немного силы. — Слова красивые и пустые. Нет, смотреть — это правда. Это вы делаете хорошо.

Я чувствовала, что краснею. Я пыталась отдышаться, успокоиться, остыть: если я начну что-то чувствовать, то могу не совладать с собой.

— А чего ты ожидала от меня на холме? Испы не воины. Мы не бросаем копья, и иногда это означает, что мы не можем помочь.

— Но до холма! — воскликнула я. — Испарра годами показывала вам тьму — вы сами об этом говорили. Говорили Халдрину. Если бы вы сделали что-то, хоть раз — утопили бы Телдару, когда он был в Белакао, отравили вино, когда впервые приехали сюда, — ваша сестра была бы жива. И еще столько людей, если бы вы действовали.

Ее взгляд был невыносимо мягким.

— Ты не могла выбирать. И ты не можешь понять, почему не могут другие. Смотри, — продолжила она, подойдя к колыбели. Нагнулась, положила руки на край, слегка наклонила ее, и перед нами появилось худое желтоватое лицо Лаиби. — Смотри, что происходит, когда есть действие, но нет принятия.

— Нет. Нет. Ваша сестра была такой чудесной, когда носила этого ребенка, она и Халдрин так его ждали. Я пыталась избавить их от скорби.

Мой голос дрожал. Уджа клюнула мою ладонь. Борл лизнул другую. Я сунула руки подмышки.

— Теперь, — произнесла я более ровным голосом, — вы скажете что-нибудь умное о страданиях. Что страдания человека — всего лишь ветка в потоке испарры.

Нелуджа улыбнулась. Она отличалась от Земии, но в их улыбках было что-то общее.

— Раз ты сама об этом сказала, я, пожалуй, не буду. — Она вновь стала серьезной. — Ты тоже страдаешь, испа Нола. Не думай, что это неважно.

Я впилась пальцами в кожу.

— Я больше не испа Нола, как вам известно.

— А стала бы вновь, если б смогла?

Я посмотрела в окно на полоску неба. Ни облачка. Впрочем, дул ветер: то и дело в окне показывался край траурного флага по Халдрину — сине-черного, развевающегося над воротами.

— Я все время это представляла. — Я сглотнула. Иногда желание произносить собственные слова было таким сильным, что застревало в горле, как когда-то проклятие. — Представляла, как он возрождает мои Пути. Представляла прорицание — все видения, все слова, то, как люди восторгаются, благодарят меня, или даже злятся и плачут. Но только чтобы видения были правдивы.

Я вновь повернулась к ней.

— Испа, в четырнадцать лет я потеряла все. В моем последнем видении были бабочки и склон холма. Я порадовала им девушку из борделя. Больше такого не будет, никогда.

— Нет. Но что если бы кто-то сильный восстановил твои проклятые пути?

По ее плечу и руке пробежала ящерица. Я подумала: «Белое в ее черных глазах похоже на пену». Этот образ мог бы придти в голову Бардрему, и я бы посмеялась, а он отбросил бы волосы со лба, разозленно взглянул на меня, а потом ушел в свою комнату и захлопнул покосившуюся дверь. Через несколько часов, втайне от Рудикола, он бы высыпал мне на колени кучу засахаренных миндальных орехов.

— Я это представляла, — медленно ответила я. — Но больше нет. И вы никогда этого не сделаете. Зачем спрашивать?

Указательным пальцем Нелуджа погладила острую головку ящерицы.

— Просто хотела знать, — сказала она, — прежде, чем покину Сарсенай.

— Почему вы не уехали с остальными?

Она легко пожала плечом — сарсенайское движение, не белакаонское. В этот миг она казалась моложе.

— Потому что не была готова уехать. А теперь могу.

Она вновь наклонилась, поцеловала лоб принцессы и подошла к двери.

— Вы действительно должны уезжать, — сказала я. Если я продолжу говорить, быть может, она немного задержится. Я не могла поверить, что хочу этого. — Скоро выпадет снег. А зима при дворе короля Дерриса покажется долгой.

Она улыбнулась и взялась за ручку двери. Несмотря на улыбку, она выглядела печальной. Это выражение я знала, поскольку сама долго носила его.

— Подождите… испа… вы однажды сказали, что видели меня в одном из своих видений. О чем оно было?

Она долго молчала. А когда, наконец, открыла рот, я подняла руку.

— Нет. На самом деле я не хочу знать. Иногда знание приносит только тьму.

— Ты мудра, Нола, — сказала Нелуджа, — и ты сильная. Эти вещи — скала, по которой текут все потоки.

Она протянула руку Удже.

— Идем, — сказала она. Уджа издала трель, встопорщила перья и осталась рядом со мной. — Уджа? — Но птица только просвистела пять нисходящих нот.

Нелуджа сказала ей что-то тихое и нежное на родном языке.

— Кажется, — произнесла она, — Уджа еще не готова тебя покинуть.

— И вы ее оставите?

Последняя улыбка, на этот раз широкая, очень похожая на улыбку Земии.

— Это Уджа. Она моабе, испа и нечто большее. А кроме того, это хорошо, — добавила она, открыв дверь, — потому что птицы и ящерицы — не друзья.

Я почти засмеялась.

* * *

Через день после отъезда Нелуджи из Сарсеная в мою дверь постучал Силдио.

— Да, — немного сердито сказала я. Я устала, несколько недель не покидала комнату и даже до этого выходила во двор лишь раз или два, по ночам, чтобы меня никто не видел. Лаиби была слишком тихой, и я пыталась найти в себе силы о ней беспокоиться. Уджа и Борл огрызались друг на друга, и меня раздражало, что они развлекаются без меня. А теперь еще этот стук — какой-то посетитель собирается прервать мое хрупкое уединение.

— Госпожа, — странным глухим голосом позвал Силдио, — с вами хочет кое-кто встретиться. Это провидец, которого король вызвал несколько недель назад.

Я встала и разгладила юбку. «Зачем? — подумала я. — Зачем этот провидец ко мне пришел? Уж точно не потому, что ему приказал король Деррис. Чтобы позлорадствовать? Из жалости? Какая разница… я все равно этого не вынесу. Черные глаза, которые видят Иной мир, когда мои собственные больше этого не могут».

Я открыла дверь.

— Нола, — сказала Грасни. Грасни с короткими пышными кудрями, в платье, которое ей не шло. — Нола, мне так жаль. — Она протянула руки, и я расплакалась.

 

Глава 45

Грасни напомнила мне о том, насколько я сломлена. Не специально — она лишь хотела меня исцелить.

— Ты должна выйти из этой комнаты. Я настаиваю. Только посмотри! Собака, гигантская птица, ребенок и ты. Идите со мной. Немедленно. Все.

— Нет. — Мой голос дрожал. Кажется, он дрожал с тех самых пор, как она вернулась несколько недель назад. — Только не днем. Люди знают, кто я, а тебе надо вести уроки. Прорицать. Поэтому нет.

— Да. — Она вставила мне в волосы две заколки с бабочками. Пару дней назад она обрезала мою косу: мы обе взвизгнули, когда коса оказалась у нее в руке, и теперь за моими ушами поднималась непокорная копна волос. — Люди знают, кто ты, и так должно быть. Ты госпожа Нола. Да, у меня в школе занятия, но ты можешь пойти со мной.

— Грасни, я даже не знаю… — Но я пошла. На руках я держала Лаиби. За нами скакал Борл. Уджа дошла до двора провидцев, сделала три неуклюжих шага и взлетела над деревьями.

Я медлила. До сих пор нам встретилось лишь несколько стражников, и я умудрилась не попасться им на глаза, но двор был полон учеников — почти все они вернулись. Ученики, которые когда-то были моими.

— Король Деррис не захотел бы, чтобы я шла дальше.

Грасни скривилась. Я вспомнила, как в такие моменты ее веснушки удлинялись и сливались. Так было и сейчас.

— Король Деррис предпочел бы, чтобы деревья не цвели, а то они отвлекают нас от серьезных размышлений об Узоре. Он бы и котят запретил, если б мог, и вкусную еду. Но он не может, как не может запретить тебе гулять по двору.

— Грасни…

Она посмотрела на меня, теперь не кривясь и не улыбаясь. Так серьезно, что у меня на глаза навернулись слезы.

— Всего несколько шагов, Нола. Выйди на дорожку, почувствуй ветер.

Она взяла меня за руку, и мы пошли. «Под деревья, — думала я, — отведи меня под деревья». Я бы могла спрятаться под листьями, рыжими, алыми и золотыми.

Но нас заметили прежде, чем мы туда добрались. Один из учеников, Дрен, окликнул меня по имени. Он мчался ко мне от лужайки, где только что играл. Когда он меня обнял, я попятилась и стиснула Лаиби так, что она вскрикнула.

— Госпожа! — Дрен уткнулся в складки моего платья. — Король говорил, вы не вернетесь, но я знал, что это неправда, пусть даже он король…

Я отвела его руки. Взяла за подбородок, слегка вздернула, глядя на черные кудри, и попыталась улыбнуться. Это у меня получилось, но заговорить я не смогла.

— Дрен, — сказала Грасни. — Госпожа Нола больше не придет, если ты будешь так на нее набрасываться. Уходи. Возвращайся к остальным, иначе я велю тебе расставлять учебники.

Он улыбнулся мне, повернулся и убежал. Другие ученики тоже отправились назад. Те, что были постарше, оборачивались и глазели на меня через плечо. «Конечно, — подумала я. — Хорошо еще, что они не кричат».

— Мы достаточно погуляли, — сказала я.

— Хорошо, — ответила Грасни. — Скоро мы начнем ходить дальше.

Но я не стала. Иногда я спускалась на главный двор и подходила к воротам. Один раз вышла наружу, но дошла только до фонтана. Дрожь в моем голосе и ногах никуда не делась.

Грасни перестала советовать мне гулять, но навещать продолжала. Она приносила сладости и фрукты от Деллены, давала книги, которые я не читала. Она говорила со мной о невинных вещах (ранние заморозки, узлы, которые появлялись у нее в волосах в ту же минуту, как она переставала их расчесывать), а иногда просто молча сидела рядом. Я хотела говорить о другом. Я хотела рассказать ей все, начиная с матери, которая положила в руку Хозяйки мешочек монет, и заканчивая тем, как я размешивала котел, задыхаясь от запаха плоти, волос и костей Селеры. Я хотела спросить: «Ты все еще любишь Силдио?» и «Как госпожа Кет?» Я хотела услышать ответы. Но почти не говорила даже теперь, когда могла.

Так было до одного холодного утра, когда Грасни поднялась, чтобы уходить.

— Силдио сказал мне, что произошло с Мамбурой и Раниором. А что с остальными? Что с ними было после холма? — Внезапно я захотела это узнать, хотя вряд ли понимала, почему.

Она нахмурилась — задумавшись, не разозлившись.

— Король Халдрин лежит в королевских гробницах, — медленно ответила она. — Бардрем — в могиле простолюдинов за северной стеной. Я сказала, что ему полагаются более достойные похороны, учитывая, что это он привел короля Халдрина на холм. И другие думали также, но новый король не согласился.

Она замолчала. Посмотрела на меня почти просительно.

— А Телдару?

Она прочистила горло.

— Король Деррис велел сжечь его за городом. Приказал собрать пепел в ящик и оставить в доме вместе с другими…

До сих пор я видела, как она подыскивает слова, только в ночь, когда она просила меня о прорицании.

— С Мамбурой, — сказала я, — с Раниором. С Селерой. Лаэдон умер по-настоящему, поскольку его воссоздавал один Телдару. Но другие еще живы — их воссоздавала и я. — Я перевела дух. — Деррис знает, что они не могут умереть, пока я жива. Он не хочет, чтобы они были рядом с замком. Так что и Телдару в том доме… да, это идеальное место. Оно и раньше было гробницей.

Я не знала, зачем говорила все эти вещи, и не знаю сейчас. Они жили во мне, дожидаясь подходящего момента, чтобы меня удивить, как прежде удивляла ложь.

— Я слышала, он пытался сжечь и их, — поспешно сказала Грасни. — Но ничего не получилось. Их кожа слегка расплавилась и только. Они продолжали моргать. Поэтому он потушил огонь и велел унести их. Я не должна тебе рассказывать — наверное, это слишком тяжело…

— Нет. — Я улыбнулась. — То есть да, но не беспокойся…

Грасни молчала, но я видела, что она хочет сказать что-то еще.

— Нола, — наконец, произнесла она, — когда я вернулась, когда сказала, что мне жаль, ты ведь понимаешь, что я имела в виду? Я просила прощения за то, что сбежала от тебя. За то, что рассказала госпоже Кет. Что ничего не поняла.

Я покачала головой.

— Как ты могла? Это был кошмар. Такое лучше не понимать. Но да, я знаю, что ты имела в виду.

Она задержалась в дверях, и я поторопила ее, спросив, что подумает Силдио, а потом засмеялась, увидев, как она покраснела. Грасни ушла, и я прислонилась к двери. Я смотрела на маленький робкий огонь в очаге, на тени, которые падали на спящего пса и ребенка.

Птица, однако, не спала.

— Уджа, — сказала я, — мы идем гулять.

* * *

Северные ворота были гораздо меньше остальных. Над их приземистыми башнями не развевались флаги, двери висели криво. Я приложила руку к неровному краю створки, глядя на зимний свет и замерзшую землю, на насыпи по обе стороны дороги. Я знала, что холмы покрыты снегом. Возможно, под одним из них лежала моя мать и некоторые ее дети; лежала Ларалли, которую я до сих пор видела во сне. Все умершие простолюдины Сарсеная, рядом друг с другом, безымянные.

Я покинула город. Казалось, что следующий шаг приведет меня к замку, что Телдару вернет меня назад, пусть даже сам он мертв. В конце концов, другие части проклятия остались. Но я шла и шла, а голова кружилась от просторов и порывов ветра, когда мимо пролетала Уджа. Я остановилась, увидев холм с недавно взрытой землей. Земля была жесткой, холодной, рыжей глиной, и лишь одно место светилось ярко-розовым. Я присела и увидела красный фрукт, очищенный и вырезанный в форме длинной конусообразной раковины. Я прикоснулась к нему и почувствовала твердые крупицы сахара. Сжала кулак, и ногти вонзились в ладони.

«Кто оставил это для тебя, Бардрем?», подумала я, а потом в голове осталось только его имя. Я пыталась вспомнить все его возрасты и имена, все слова, которые он прятал на бумаге и вырезал на жареных картофелинах, но эти попытки лишь отдаляли его. В груди горели слезы, но я не плакала. Уджа провела клювом по моим волосам и заворковала; я разжала кулаки и толкнула ее. Она вперевалку отошла к дороге и встала. Когда я присоединилась к ней, она вновь взлетела, будто указывая путь.

Той ночью я беспокойно вертелась под одеялом; мне снились какие-то обрывочные фрагменты, которые я забывала, как только просыпалась. Я спала, открывала глаза и снова засыпала, и так до середины ночи, когда внезапно села на кровати, задыхаясь, словно собиралась закричать. Борл и Лаиби спали. Уджа сидела у очага, поглядывая на меня.

— Уджа, — сказала я. — Прости за вечер. Если ты злишься, оставайся здесь, но мне надо сходить кое-куда еще.

* * *

Я вышла через задние ворота — конечно, ведь была ночь, и мое лицо скрывал капюшон плаща, а ноги находили путь без подсказок разума. Уджа взлетела, как только мы вышли из замковых стен, я была одна (не считая Борла), и только тогда мой ум велел ногам: вперед.

В городе было много пожарищ; в те ночи, когда мы с Телдару шли мимо них, я почти ничего не видела. Я проходила мимо домов и лавок без крыш, мимо зданий, разрушенных до самого основания. Черные груды камней, покореженный металл. Все это его дела, и мои. В руке я держала лампу.

Дом выглядел также, не считая того, что теперь ограду украшали голубые и черные траурные ленты. Уджа сидела на воротах; увидев меня, она скользнула к мостовой и вставила клюв в замок. Он со щелчком открылся. Ворота слегка скрипнули, я огляделась, но улица была пуста.

Уджа посмотрела на меня, когда мы встали у входной двери.

— Ну? — сказала я. — Что? Чего ты ждешь?

Конечно, я знала, чего — мне даже не нужно было смотреть в теплый янтарь ее глаз. Однако я посмотрела и улыбнулась.

— Это правильно. Это то, что я должна сделать. Пожалуйста, помоги мне — ты ведь так хорошо это умеешь.

Она открыла дверь, и мы скользнули внутрь.

Запах был таким отвратительным, что меня затошнило. Пахло хуже, чем прежде — или, быть может, тогда я к нему просто привыкла. Я вытерла слезящиеся глаза и подняла лампу. Все выглядело по-старому. Впрочем, на полу рядом с входной дверью стоял ящик — небольшой, сделанный из черного дерева. «Они не внесли его внутрь, — подумала я. — Поставили здесь и захлопнули дверь».

Остальных подняли наверх. Я думала, произошло ли это при дневном свете, собрались ли люди посмотреть, как солдаты несут Мамбуру и Раниора по тропинке, выложенной стеклом. Они лежали в комнате с зеркалом: Мамбура — рядом со шкафом, где хранились ножи, Раниор — рядом с клеткой. Их кожа почернела и была покрыта ярко-розовыми пузырями. Волосы Раниора сгорели, и теперь их головы были безволосыми. Я попыталась это представить: чудовищные герои на погребальном костре, их плоть обгорает, вздувается пузырями, но не исчезает, а глаза глядят сквозь пламя. Король Деррис кричит, велит погасить огонь, вытащить их и принести сюда, где началась их проклятая вторая жизнь. Я подумала: «Они умрут, если умру я, но когда они горели, я ничего не почувствовала. Это нечестно».

Селера сидела у стены напротив двери. По сравнению с героями она выглядела ухоженной и чистой. Кто-то аккуратно разложил ее платье. Волосы были причесаны, хотя, возможно, я лишь вообразила это. Она моргала. Ее молочно-зеленые глаза блестели.

Лаэдона здесь не было, как не было и в других комнатах. Возможно, его сожгли, когда в те первые дни после холма Раниора я сказала королю, что он умер, потому что умер Телдару. Возможно, все видели, как его кожа плавится в огне, и чувствовали облегчение и отвращение.

Я поставила черный ящик на пол. Несколько секунд смотрела на него, а потом открыла.

Я воображала, что только посмотрю, подумаю: «Вот он», и на этом все кончится. Но когда я увидела черный и белый пепел, который когда-то был Телдару, мне стало ясно, что одного взгляда недостаточно. Я опустила в него пальцы. Провела рукой туда-сюда, и пепел забился под ногти.

«Телдару, — думала я, — Телдару, — снова и снова, и каждый раз, слыша в голове его имя, чувствовала прилив ярости. — Это я должна была разорвать тебе горло. Вонзить тебе в грудь кинжал. Но все оказалось не так, и я даже не увидела твоих глаз, когда ты умирал».

Мои пальцы нащупали кость. Я вынула ее, и с моих рук осыпался пепел. Маленькая костяшка пальца — теперь я разбиралась в таких вещах. Я держала ее на ладони и смотрела так напряженно, что боковое зрение сузилось, словно я входила в Иной мир.

Всего лишь маленькая белая косточка. Но ее хватит.

Я стиснула кость в кулаке и улыбнулась.

* * *

Я не рассказывала Грасни, что воссоздаю Телдару. Она бы этого не позволила. Заперла бы меня в комнате и сожгла дом до самого основания. И была бы права. Я это знала, а потому уходила в ночи, пробираясь по спящему городу. Я знала, что поступаю неправильно; это пугало меня при свете дня и ночью, по дороге в дом. Но когда я оказывалась в комнате с зеркалом, когда делала мелкие, быстрые порезы на руке, бедре и даже на груди, то чувствовала лишь голод.

* * *

С ним я не торопилась. Я была внимательна. Миновала зима с ее метелями и порывами ветра, а я едва ее заметила. Мне сказали, что летом у королевы родится ребенок, и на секунду я подумала, что королева — все еще Земия, и что они с Халдрином будут счастливы.

Я совершенно потерялась.

— Ты снова засыпаешь, — однажды вечером сказала Грасни. Было не поздно, но уже начинало темнеть.

— Мм, — я выпрямилась на кровати. Она учила меня игре с деревяшками разной длины, украшенными символами. Резьба выглядела очень изящной, но даже спустя несколько часов объяснений я не понимала правил.

— И выглядишь ужасно. Ты вообще спишь?

Я протерла глаза, которые наверняка были красными.

— Не очень. У меня… кошмары. И Лаиби сейчас плачет больше. — Немного лжи, немного правды. Ничего не изменилось и не изменится никогда.

Словно поняв мои слова, Лаиби начала плакать. Она лежала на животе, подтягивая ноги и безуспешно пытаясь подняться.

— Она такая несчастная, — сказала Грасни. — Такая больная.

— И никогда не будет здоровой, — ответила я. — Она всегда будет такой, из-за меня.

Мой голос был ровным, но Грасни быстро сказала:

— Я не имела в виду… прости за эти слова. Если бы не ты, она умерла.

— Есть вещи и похуже смерти, — ответила я. Я смотрела в лицо Лаиби, но видела Телдару.

* * *

Я воссоздала его кости. Вернула мышцы, сухожилия и те блестящие, тяжелые части, которые ими связывались. Я вернула его нос, щеки, глаза и рыжеватую щетину. Я воссоздавала дороги, холмы и небеса.

В конце концов я потеряла терпение. В пахнувшем цветами воздухе таял снег. Утратив покой, я несколько раз ходила туда днем. Это было опасно, поскольку люди могли заметить меня у ворот. Меня и птицу, чья островная яркость подсказала бы им, кто я, даже если мое лицо не было им знакомо. (Силдио говорит, что в городе рассказывают истории о птице и обо мне. Истории о холме Раниора, о дворцовом дворе и городских улицах — истории, которые завораживают или пугают детей).

Один раз у забора стояла группа девушек. Они шептались и хихикали. Одна их них вышла вперед и коснулась железного прута (траурные ленты давно исчезли); все взвизгнули, развернулись и побежали прочь.

Я закончила его при солнечном свете. Я пыталась сдержаться, хотела, чтобы в тот момент была ночь, но не могла спокойно сидеть в замке. Я ходила взад-вперед по комнате, потом по коридору, до тех пор, пока Силдио не воскликнул, что у него кружится голова.

— Идите, госпожа! — сказал он. — Идите, прогуляйтесь и успокойтесь.

Так я и сделала. Я велела Борлу оставаться с Лаиби, свистом подозвала Уджу и вышла из ворот.

«Сегодня, — думала я с каждым шагом. — Это будет сегодня».

Я поднимала его до тех пор, пока не усадила. Сунула руки ему подмышки и тянула по полу, в конце концов затащив в золотую клетку. Закрыла дверь и заперла на ключ, который висел в шкафу с ножами. Опустилась на колени, провела кончиком самого тонкого ножа под ногтем большого пальца и смотрела, как собирается кровь, а потом вгляделась в паутину своей кожи — в свой Узор, похожий на круги на водной глади пруда. Я подняла глаза и посмотрела в его, закрытые.

Я падаю на податливую землю его Иного мира — и моего, поскольку его создала я. Здесь всего один Путь, и он неподвижен. Я хватаю его и раскрываюсь. В него втекает моя сила. Он наполняется, дрожит и превращается из черного в серебристый. Это все, что мне нужно, но я медлю. Я поднимаю руки, смеюсь, и моя сила, мой голод втекают в пространство его оживших небес.

Я все еще стояла на коленях. Протерла глаза, пытаясь скорее избавиться от черных мушек.

Сперва я увидела его очертания: широкие плечи, овал головы с ежиком волос. Потом появились тени бровей, впалые щеки и ключицы. И, наконец, глаза.

Они открылись. Они были карими с полупрозрачным белым слоем. Они блуждали — широкие, невидящие, — и моргали. Уджа за моей спиной издала длинную тихую трель.

Я приблизилась и ухватила прутья решетки.

— С возвращением, любимый, — проговорила я.

 

Глава 46

Я была больна.

Ночь за ночью я уходила в дом. Я садилась у клетки и смотрела на Телдару до тех пор, пока не слепла сама. Бродила по коридорам и сидела на кухне. Иногда я брала в руки темную косу с белой прядью и красной лентой, все еще лежавшую на столе. Меня так трясло, что я открывала рот, чтобы зубы не щелкали и не прикусывали язык. Я дрожала даже в замке.

— Ты только сейчас начинаешь это чувствовать, — сказала Грасни, держа мои руки в своих. — Все, что с тобой происходило — это как медленный яд. Но скоро все кончится. — Она стиснула мои ладони и попыталась улыбнуться.

Последний раз, когда я была в доме, шел теплый ароматный дождь, но я так замерзла, что едва переставляла ноги. Уджа несколько раз спускалась, щелкая и щебеча. Однажды она ухватила прядь моих волос, и боль слегка меня отрезвила, но лишь на краткое время.

С тех пор, как я восстановила Телдару, прошло три недели. Я считала дни, составляя из обрезков ногтей на кухонном столе ряды маленьких дуг. В последний день мне понадобилось очень много времени, чтобы добраться туда из комнаты с зеркалом, и руки отказались мне подчиниться: они смахнули ногти со стола, и Уджа недовольно вскрикнула.

— Знаю, — сказала я, стуча зубами. — Скоро мне станет лучше.

Когда я покидала дом, дождь продолжался. Теперь он был сильнее: я не видела домов, только булыжники мостовой под ногами. На миг я пожалела, что рядом нет Борла, который оставался в замке с Лаиби. Я на кого-то наткнулась, тот вскрикнул и оттолкнул меня. Я упала. Дождь превратился в ливень; он давил на меня до тех пор, пока я не завалилась на бок. Подтянув колени к подбородку, я подумала: «Я не усну. Я найду Бардрема… Рудикол не заставит его сейчас работать». Но я не шевелилась. Я лежала под дождем и исчезала.

Очнулась я в кровати, мокрая от пота. Попыталась скинуть одеяла, но мои руки не двигались. Рядом кто-то говорил, но я почти ничего не слышала. Здесь и там, жар и озноб. В какой-то миг я почувствовала нос Борла, который тыкался мне в ладонь. В другой услышала пение Уджи. Но перед глазами была только тьма.

* * *

— Нола, ну же, давай, посмотри на меня. Я вижу, ты пытаешься.

Лицо Грасни возникало и пропадало. Ее веснушки в свете очага казались чернильными кляксами. Она похудела и выглядела испуганной.

— Грасни. — Мой голос казался горячим, как кожа.

— О, — произнесла она и опустила голову. Ее слезы капали и расплывались на покрывале.

* * *

Тогда, под дождем, меня нашел Силдио. Не обнаружив меня утром в комнате, он встревожился. Когда я не вернулась к обеду, он вывел Борла к лестнице во внутренний двор.

— Ищи ее, — приказал Силдио. И Борл нашел.

Король Деррис заявил: в том, что Узор продолжает причинять мне страдания, есть смысл. Он велел Грасни проводить со мной меньше времени. Когда она отказалась, он обещал, что вызовет другого, более покладистого провидца, но ученики так расстроились, что он передумал и разрешил ей остаться (некоторые из них были выходцами из богатых семей, делавших королевству щедрые подарки).

Обо всем этом я услышала, когда начала поправляться. Но до конца я так и не выздоровела: даже спустя месяцы я не могла дойти до конца коридора, не задохнувшись. Ноги ломило, голова болела часто и так сильно, что даже самый тихий плач Лаиби казался скрежетом по металлу. Однако телу стало лучше.

И больше ничему.

— Ты перестала смеяться, — сказала Грасни. Начиналось лето. Королева, которую я никогда не видела, вот-вот должна была родить.

— Я не замечала, — ответила я.

Она нахмурилась:

— Я ведь очень веселая. Если я не могу тебя рассмешить, никто не сможет.

Я не ответила. Я вплетала ленты в волосы Лаиби — красные белакаонские ленты, вышитые синими ракушками. Ее глаза следовали за моими руками, которые брали ленты и вплетали их в ее кудри.

— Нола, — сказала Грасни тише и мягче. — Может, тебе будет лучше, если ты обо всем со мной поговоришь? Я тебя не просила, думала, ты сама все расскажешь, если захочешь, и я обязательно выслушаю. Я хочу, если это тебе поможет.

— Спасибо, — ответила я. — Ты замечательный друг. Но нет, это не поможет. Это не то, что мне нужно. Не волнуйся, — добавила я, когда она раскрыла рот. — Я обязательно скажу, когда сама во всем разберусь.

Через несколько дней она пришла ко мне после полудня. Силдио постучал, они вошли вместе, а я села на кровати.

— Ты ведь должна быть в школе, — сказала я.

Она улыбнулась и переложила из одной руки в другую пачку бумаги.

— Я зашла на минуту. У Силдио возникла идея, и мы хотим тебе рассказать…

Он кивнул. Он тоже улыбался.

— Какая идея? — спросила я.

Он вышел в коридор и вернулся с высоким, узким столиком. Поставил его под моим высоким, узким окном и вышел вновь. На этот раз в его руках был стул.

— Хотите заставить меня учиться, — сказала я.

Грасни рассмеялась.

— Не совсем. — Она положила бумагу на стол. Силдио достал из сумки чернильницу и перо и поставил рядом.

— Это была его… в общем, Силдио подумал…

— Может, Силдио сам расскажет? — спросила я и внезапно вернулась в другую, меньшую комнату с ведром в углу, где король Халдрин ставил у грязной постели стул. «Пусть скажет сама», произнес он тогда Телдару.

— Я подумал, — ответил Силдио, — если вы не хотите говорить, что вас беспокоит, может, вам об этом написать? Это и проще, и более личное, если вам так хочется.

Я покачала головой.

— Вряд ли…

— Нола, — сказала Грасни своим самым строгим голосом, от которого я обычно улыбалась. На этот раз улыбки не было. — Ты должна от этого избавиться. Это желчь, яд, помнишь? Тебя должно вырвать, прямо здесь. Ты должна выплеснуть все на бумагу. Обещай, что попробуешь. Обещай.

Ее лицо и шея покрылись красными пятнами. Они с Силдио смотрели на меня до тех пор, пока я не вздохнула и не поднялась с кровати.

— Хорошо, — ответила я. — Я попытаюсь.

И я пытаюсь.

* * *

Сейчас весна. С тех пор, как Борл отыскал меня под дождем, миновал год. Год, или почти год, сидения за этим столом. Кипы бумаги и ручьи — реки чернил (взятые из школьных запасов).

Но яд до сих пор во мне. И будет всегда, пока я живу.

Весь этот год я не возвращалась в дом, но его стены окружают меня все равно. Когда я смотрю в большие глаза Лаиби, то вижу глаза Селеры, Мамбуры, Раниора. Телдару. За их глазами — картины. Где-то там, под тонкой обгоревшей плотью, скрываются чувства.

Я давно знаю, что должна сделать. Я игнорировала это знание, отрицала его. Но теперь история написана, и я уверена — у нее только один конец.

Очень скоро я отложу перо. Сейчас вечер. Грасни рассказывает ученикам об инструментах прорицания (зерна, палочки разноцветного воска, который плавится в теплых пальцах). Я возьму Лаиби и отправлюсь во двор прорицателей. Я пройду к школе под цветущими деревьями и поднимусь по старым скошенным ступеням. Когда я появлюсь в дверях, Грасни удивится. Может, даже обрадуется, потому что я так давно не выходила из своей комнаты.

Я улыбнусь ей и удивленным ученикам.

— После уроков, — скажу я, — приходи в рощу. Я должна тебе кое-что рассказать и отвести в одно место в городе.

Я сделаю это, потому что моя история окончена.