Когда Рю-сан закончил говорить, я не сразу заметила больничные стены: слишком живо мне представились тот зеленый кот и художник, надолго потерявший себя.

А потом Мамору-кун шумно вздохнул, привлекая мое внимание к себе, и я вспомнила, что мальчик тоже рядом. Но… тут рассказчик протянул к мальчику ладонь. На ней лежал бумажный лотос с несколькими зелеными лепестками. Значит, покуда он рассказывал, он незаметно сложил цветок из испорченного листа! Надо же, а я и не заметила, как он это сделал!

— Из любого лабиринта есть выход. Например, можно влезть на стену и посмотреть вдаль, — улыбнулся врач, посмотрел на меня. — Твой отец меня этому научил, Сеоко.

Мой… отец его этому научил?..

— Но… бывают ли лабиринты без потолка? — вздохнула Каори. — А если… если там будет потолок, а не только лишь стены?

— Не знаю… — Рю-сан подбросил на ладони лотос, но лотос не так хорошо летел как бумажный шар.

— Ну вот! — сморщился Мамору-кун. — А только что говорили, что выход есть всегда! Вечно взрослые врут!

Мамору-кун правду сказал. Мамору… ох, а имя у него, как у сына художника из рассказа врача. И… и он тоже рисует. И он тоже…

— Ты тоже рисовал зеленого кота? — я встревожено посмотрела на него.

— Он подсмотрел! — нахмурился Мамору.

— И это говорит мне сын Сусуму-сан? — ухмыльнулся Мидзугава.

Они сердито смотрели друг другу в глаза. Мальчик внезапно смутился и взгляд опустил. Мужчина ухмыльнулся. Но Мамору-кун быстро пришел в себя.

— Кто вы? — спросил он строго.

— Нарисуй меня сам, — подмигнул ему врач.

— А это поможет? — мальчик нахмурился.

На что мужчина лишь усмехнулся.

— Ох, мне надо бежать! — подскочила Каори. — Профессор рассердится, если не найдет меня на посту, когда зайдет.

— Нарисуй меня! — подмигнул Рю-сан Мамору.

— Прям как Мидори Нэко искушаете меня!

Но врач только усмехнулся.

Он посмотрел внезапно на левый коридор и как-то странно усмехнулся. Невозмутимо достал из кармана штанов ручку и блокнот, стал там что-то писать и, кажется, глубоко ушел в себя.

А потом… из коридора вышел папа.

— Папа! — радостно подскочила я.

Но он быстро шел, вообще не глядя по сторонам. Вообще не заметил меня. А Каори… она вышла навстречу ему и замерла. И я недоуменно притихла. Что будет? Они знакомы? Почему он совсем не видит меня? Я — его дочь! Я — его Сеоко! Что эти врачи с ним сделали, что он совсем меня не замечает?! Но Каори сделала еще шаг к нему навстречу. И он внезапно остановился.

Я оглянулась на Мамору, ища поддержки. Но тот лишь смотрел на чистый альбом, сердито постукивая по нему задним концом карандаша. Рю Мидзугава внимательно смотрел на него. Нет, на меня. Он мне… подмигнул. Но я сердито повернулась к тем.

Что Каори так смотрит на моего отца?! У него же уже есть мама!

Но… отец развернулся и посмотрел на молоденькую медсестру. Только на нее. На меня совсем не смотрел. Меня он даже не видел!

Он несколько секунд смотрел на нее, а потом схватился за сердце. Медсестра бросилась к нему. Рю-сан как-то странно фыркнул. Да как он мог смеяться в такой миг?! Но отец слишком медленно падал… или это мое сердце остановилось тогда? И она почти успела его подхватить. У самого пола уже.

— Что с вами? Вам плохо? — отчаянно спросила девушка.

Она заметно волновалась о нем, и я отчасти даже ее простила.

— Мне… — отец запнулся, глядя на нее. Глядя ей в глаза.

Она торопливо смахнула челку на глаз, казавшийся вырезанным из-за странных линий родинок. Отец усмехнулся вдруг.

— Что вы? — сердито спросила Каори.

— Я рад, что твой глаз цел.

Они как-то странно, как-то долго смотрели друг на друга.

Девушка помогла ему подняться и на скамейку сесть.

— Кто вы? Вы здесь работаете? — живо, с нескрываемым интересом спросил отец у нее.

— Па, у тебя уже мама есть! — сердито дернула его за рукав.

— Есть, — улыбнулся он.

Каори как-то даже помрачнела. Так ей и надо!

А Мамору-кун, равнодушный к моей трагедии, что-то чирикал. Чертил?..

Покосилась на его альбом.

Рисовал! Совсем равнодушный к тому, что мой папа с кем-то знакомство производит! Но мама… я же чувствую, что моя мама жива! Хотя не могу понять, где она и что происходит.

Этот мерзкий мальчик…

Я посмотрела на его рисунок и застыла.

С листа бумаги большой восточный дракон смотрел на меня. Длинные усы как у сома, змеиное тело, грива льва, рога как у оленя. Обычный дракон, но когда он так улыбался…

Я взгляд подняла.

И Рю Мидзугава улыбался так же, смотря на него. Нет, на меня.

И у меня появилось странное чувство, будто я что-то почти поняла. Но что-то как будто ускользает от сознания. Какая-то последняя деталь. Самая важная. Я…почему у меня такое чувство, будто я почти нашла, что мне не хватало? И почему этот мужчина так многозначительно смотрит на меня?

Нет, он на миг нахмурился. Взгляд метнулся в сторону. И даже отец внезапно посмотрел туда, хотя прежде совсем не смотрел на своего знакомого. И они смотрели туда так внимательно! Там… что-то важное происходит? Но я не вижу ничего! И звуков никаких в том коридоре не слышно!

Но отец и Рю-сан внезапно переглянулись. Усмехнулись. Отец как будто интерес к Каори потерял. Внезапно и насовсем. Вот, мужчины так долго смотрели друг другу в глаза, словно о чем-то говорили без слов. Что на них нашло?

Я снова с любопытством посмотрела в тот коридор. Два врача прошло, переговариваясь. Фу, ничего особенного!

Я посмотрела на отца. Тот и Рю-сан продолжали внимательно смотреть друг на друга.

Каори вдруг подпрыгнула. Рю-сан рот ей зажал.

По коридору серьезно прошел трехцветный котенок, с бубенцом на красной веревочке, украсившей шею и завязанной аккуратным бантиком у загривка. Одноглазый. Ой, котенок Хикару!

Рю-сан внезапно обнял Каори за плечи. Как будто так и надо было. На меня строго посмотрел. Туда. И взгляд свой от прохода увел, потом внимательно взглянул мне в глаза. Словно велел мне отвернуться оттуда. От коридора отвернуться? Да зачем?! А они-то чего обнимаются? Среди бела дня! На работе! Но при этом я не должна смотреть в коридор?

Отец внезапно вытащил из кармана широкого и расстегнутого халата девушки простенькое зеркальце с сиреневой крышкой, открыл и протянул мне. То есть, нам с Каори. Он не прицеливался, вообще, но в зеркальце с уменьшением попал коридор. И… Рескэ-кун, крадущийся за котенком. Друг так увлекся, что меня не заметил. Да что за жуткий день, что меня не замечают совсем?!

Но мальчик серьезно за котенком прошел и скрылся в другом коридоре. Кажется, в той стороне, где была палата Синдзиро. Промелькнул в зеркале и исчез. Просто ушел! Ну, как так можно?!

Подождав немного, отец шумно вздохнул.

— Позвольте, но это мое зеркало и мой карман! — возмутилась Каори.

Он вместо ответа достал из кармана пиджака свежекупленный пакет китайского чая. Улун. Совсем еще не распакованный. И вручил ей.

— Ой, мой любимый! — радостно ахнула она.

Прямо глаза зажглись. Как у ребенка, которому вручили конфету.

— Что-то у Рескэ тайны завелись от тебя, — усмехнулся отец.

— Не может быть у него тайн от меня! — возмутилась я.

Это был какой-то ужасный день! Брат Хикари искал что-то в больнице, поспешно, даже кота захватил, с которым гулял, а мне не рассказал ничего! А ведь у него мой номер был! И даже не заметил меня, хотя рядом была! Что у него за секрет такой?! И его секреты внезапные мне не нравились. Да и как будто он к Синдзиро пришел! Мог бы и меня пригласить. Мне как раз был бы повод снова увидеть его, но я б была как бы ни при чем. Или сходить узнать о его самочувствии — это тоже повод? Хм, сказать, что я хотела за помощь отцу поблагодарить. Он же так поспешно за врачом кинулся, когда папа упал, что у него его раны разошлись! Так… пойти?..

— А стоило ли говорить ей? — нахмурился Рю-сан.

— Я же обещал ему! — вздохнул отец.

И мужчины как-то странно переглянулись. Вообще ничего не поняла! Они о чем?! Такое неприятное чувство, как будто все все знают, кроме меня. То есть, Каори не знает, она просто радостно раскрыла чай и с блаженством зажмурилась, вдыхая его легкий пряный аромат.

Странно, папа недавно чай купил, который в знак извинения подарил ей, а это оказался ее любимый сорт! Они точно не знакомы? А то вдруг папа маме изменял — и она ушла оттого? Вот хочется папу пнуть и удушить. Хотя пока жалко: у него точно сердце перехватило. Он же не так просто упал и не отвечал ничего. Но завтра надо будет его пнуть. И спросить, не он ли виноват в том, что мама так поспешно ушла, позабыв даже взять меня с собой?!

А Мамору-кун просто сидел и рисовал дракона, равнодушный ко всему. Он хорошо рисовал. Но мне хотелось его убить.

Хотя…

Я прислушалась к легкому звону бубенца вдалеке. Ну, точно, мимо Синдзиро палаты пошел! Или… к нему?.. Это что еще у них за секреты такие, о которых мне не рассказали ничего вообще?!

И я решительно встала и, забыв о взрослых, решительно направилась туда. Надо узнать, что там за секреты у них от меня! А если меня заметят, скажу, что просто пришла Синдзиро поблагодарить за помощь моему отцу. Хотя… подслушивать не хорошо. Но столько всего таинственного вокруг, что я уже не могу терпеть!

Быстро ступая, направилась в тот самый коридор.

А если Синдзиро меня выгонит опять, совсем… хотя он итак меня уже совсем выгнал. Ну, зато можно будет потом письмо Аюму ему не отдавать. То смятое ужасно Кикуко письмо. Ох, что-то я злая сегодня. Совсем.

И, как ни странно, голоса моего друга и любимого доносились из-за одной двери!

Я прижалась лбом к стене у двери, так чтоб меня сразу не заметили, если вдруг откроют и глаза закрыла, прислушавшись.

— Нет, я все видел! — сердито говорил Рескэ.

— И что же? — кажется, Синдзиро улыбался. — Да кто поверит тебе?

И замолкли оба надолго. Что же у них стряслось?!

Я накрыла ладонью грудь, в которой ужасно быстро билось сердце, боясь, что они выйдут, услышав этот жуткий стук.

— Ты убил ту собаку! — сердито прокричал вдруг мой друг.

Ткань легко прошуршала.

— Если ты не заметил, та собака хотела убить меня.

— Тебя вообще все собаки ненавидят.

— Все? Ты точно всех проверял? — теперь Синдзиро смеялся.

— Разве что Каппа Аюму проходил мимо тебя спокойно.

— Каппа… — задумчиво повторил молодой мужчина, будто промурлыкал. — И кто из нас не в себе, мальчик?

— Нет, это точно был ты! А Каппа… — Рескэ на мгновение смутился. — Это почти что сенбернар.

— Почти что сенбернар, — повторил Синдзиро вслед за ним, издеваясь.

И вскрикнул, кажется, отскочив.

— Боишься? — торжествующе вскричал подросток. — Я обегал не один храм, прежде чем его нашел!

Он… ему угрожает? Да он не имеет права, даже если мой друг, Синдзиро угрожать! Даже если Синдзиро меня выгнал!

Я уже сердито потянулась к ручке двери, но меня вдруг осторожно тронули за ногу. Царапнули.

Напугано вниз посмотрела.

Одноглазый котенок Рескэ и Хикари сидел у моих ног и укоризненно смотрел на меня. Да что он?!

Снова потянулась к двери. Укол коготков стал заметней. Посмотрела вниз. Котенок… серьезно качнул головой. Э… он, что ли, намекает на что-то? Просит не входить? Нет, не может же быть! Коты не умеют разговаривать!

Трехцветный котенок вздохнул. И поднял лапку, как на статуях манэки-но нэко.

— Ты — чудовище! — проорал сердито Рескэ.

Вскрикнул Синдзиро. Прошуршала плотная ткань, кажется, одеяло.

Я рванулась в палату. И боль пригвоздила меня к полу.

Ногой пихнула ужасного котенка, но он увернулся. И ничего, что одноглазый. Юркий, зараза!

— Уходи и больше никогда не приближайся к ней! — продолжал орать мой друг, внезапно обезумевший.

— Да что ты вообще знаешь?! — прохрипел Синдзиро.

Дерутся?!

Рванулась бы к ним, но когти, казалось, дошли до самых моих костей ступни. А то и пробили их, пригвоздив к полу.

— Уходи! Убирайся! — прокричал брат Хикари. — И больше никогда не приближайся к Сеоко! А то я найду что-нибудь еще! Вот увидишь!

Шуршание ткани. Вскрик школьника.

Я с трудом оторвала от ноги котенка, отшвырнула… ой, сейчас впечатается в стену! Но он ловко увернулся, мягко приземлился на лапы у стены. Но некогда с ним возиться!

Я распахнула дверь, ворвалась в палату.

Пусто.

Рескэ растерянный у кровати. Кровать пуста.

— Си… Синдзиро! — робко позвала я.

Тишина.

Гневно посмотрела на Рескэ.

— Нет тут никого кроме меня, — бодро соврал тот.

Он… мне врал? Друг мне врал?! За что? Почему игры такие жестокие у моих друзей?!

— Но я голоса ваши слышала!

— Ты еще под кроватью посмотри, — пробурчал он, руки в карманы запихнув.

Посмотрела. Раненного там нет.

Огляделась.

Так-то палата пуста, но окно… окно!

Бросилась к окну, с сердцем, замирающим от ужаса, перегнулась через подоконник.

Снизу не было никого. Парк у больницы был пуст.

— Как бы он выскочил в окно раненный? — пробурчал Рескэ. — Если б упал с такой высоты, у него бы раны разошлись — и он бы сдвинуться не мог.

— А ты откуда знаешь про раны? — сжала кулаки я.

Рескэ молчал. Долго, пугающе молчал. Мой друг не сразу ответил. Или… нет? Не друг он мне?

— Я узнал у медсестры, — тихо сказал он наконец.

Соврал, ибо видел его только что, может, он ему сам раны показал. Но… если голос Синдзиро здесь только что был, почему его сейчас тут нет?

— Наверное, его на перевязку увезли, — добавил торопливо мальчик.

— Но тут… тут были голоса! Двоих!

— Я… — он запнулся. — Я говорил с одноклассником по телефону.

Шумно выдохнула. Что-то тут было неладно. Мне не нравилось, как он отводил взгляд.

— Зачем же ты одноклассника назвал чудовищем?

— Ну, он… дурак.

— И только?..

— Ну вот.

— И ты еще сказал, что он убил собаку!

Брат Хикари шумно выдохнул. Сердито добавил:

— Но, послушай, ведь я не мог же это говорить Синдзиро?

— Да почему?! Ты его только что чудовищем обозвал!

— Так его же раненного привезли?

— Ну… да.

— И прямо в реанимацию?

— Выходит.

— Ну вот, сама посуди, если его привезли с грудью разорванной и сразу укатили спасать в реанимацию, значит, драка была ужасная?

— Выходит, — вздохнула.

— И если б рядом труп собаки нашли, то заметили бы? Ну, представь, мертвый мужчина, раны ужасные, а тут еще собаки труп рядом. Но трупа не было. Поэтому ничего о той собаке в новостях не сказали. Ничего не написали в газете. Если б на Синдзиро напала собака, а он бы ее сразу убил, то куда она делась, да еще вместе с лужами крови?

— Если только ударом убил, а не ножом.

— Но куда девалось бы тело собаки?

— Э-э… — я призадумалась. Почесала голову.

— Разве что он ее сам съел, — мальчик внимательно посмотрел на меня.

— Сам… съел? Собаку? Раненный? Умирающий?!

— Ага, так быстро, что никто ее не нашел. И упал умирать спокойно. Или спать.

— Ну бред!!! — возмутилась я. — Как же умирающий будет еще и гоняться за собаками, да еще и жрать их с такой скоростью?!

— Тем более, там следов крови не нашли, — добавил торопливо он.

— Не… так не бывает, — мотнула я головой.

— И я о том, — серьезно заметил он, внимательно смотря на меня.

Но было такое чувство, словно он врет. А почему, сама не знаю. Хотя собака та смущала. Да она просто убежать могла! Или не могла, если Синдзиро ее убил. Если убил он. Если ту собаку вообще кто-то убивал. Может ее не существовало. И Рескэ с другом просто обсуждали какой-то фильм. Но даже если так, то обсуждение фильма — не повод обзывать людей чудовищами, не повод требовать их уйти и не возвращаться назад!

Но Рескэ смотрел серьезно. Котенок одноглазый вошел и сел у его ног, обняв его ногу простым короткошерстным хвостом. Внимательно смотрел на меня. Словно они одна команда. Да так и есть. Если он даже Манэки-но нэко, то играет он явно за них, а не за меня. Да и с чего волшебному коту быть на моей стороне, если кормят его Хикари, их мама и брат?

— А ты что хотела передать? — спросил мальчик прежде, чем я что-то сказала ему. — Я передам. Он сейчас на перевязку ушел.

Он… на перевязку ушел? А часа два или три назад его в реанимацию увезли, когда раны разошлись! И теперь он сам туда ушел, ага.

Страшно обидно было, что Рескэ-кун так упорно и так жестоко мне врет. Но я поняла, что он будет отпираться до конца, будто ничего особого тут не произошло. Будто вовсе не он звал Синдзиро чудовищем и требовал уйти. Но… если он назвал моего любимого чудовищем, если друг так сильно его ненавидит, разве стоит надеяться, что он скажет мне правду? Разве можно мне надеяться, что расскажет, отчего? Просто они враги. Увы. И если я хочу что-то узнать о Синдзиро, мне надо прийти потом, возможно, в другой день. Сегодня, боюсь, Рескэ и котенок будут его здесь караулить. Только…

— Я хотела поблагодарить его, что спас моего отца, — пусть знает, что Синдзиро не такой уж и плохой, как он там о нем думает, даже если между ними двумя и правда что-то стряслось. — И я хотела бы лично сказать ему это, — вздохнула, так как искренне переживала, что это мне не удалось. — Ладно, я в другой день зайду. Завтра, наверное, нам еще с папой на кладбище ехать, проведать родственников.

Сердце мучительно сжалось. Боялась, что около их могил и мамину найду. Но, увы, папа молчит. И пока мы не доедем до кладбища, я точно знать не буду.

Жаль, что в такое время даже Рескэ мне не друг. Он, кажется, Синдзиро выгнал. Хотя… как тот смог выбраться из палаты?

— Хорошо, я передам, — улыбнулся мальчик.

Подойдя, осторожно сжал мое плечо, добавил серьезно:

— Надеюсь, твоя мама жива.

— Надеюсь, — вздохнула.

И я, поблагодарив, вышла и бесшумно задвинула за собой дверь. Благодарить не хотелось. Но надо было успокоить его бдительность, чтобы я могла зайти к Синдзиро в другой день, избежав встречи с братом Хикари или его котом.

Вздохнула.

Надо еще поговорить с Аюму, что я не смогла передать ее письмо. А если она потребует вернуть его ей, то увидит смятый конверт, смятый лист послания внутри, который столько раз переписывала. И она подумает, будто я сама ей назло смяла ее письмо. Хотя она просила. Вдруг она так обо мне подумает? Если уж Рескэ считает дружелюбного и тихого продавца сладостей чудовищем, то что может подумать обо мне моя подруга? Если уж один друг мне мешает, то… то друзья вообще могут в любой миг предать? Любые друзья?..

Я шла, а сердце билось тихо-тихо, устало. Что-то сжималось и корчилось от боли внутри.

В этом мире друзья предают. Если есть друзья, то кто-то из них может меня предать. Внезапно. Без предупреждения.

Но как найти Синдзиро?..

— Как ваш стул? — послышалось из-за двери, мимо которой я шла.

И я потрясенно остановилась.

Точно! А вдруг Синдзиро просто ушел в свой туалет? У него же в палате есть свой туалет с душем. Но… почему он не вышел ко мне, когда слышал, как я искала его? И даже после того, как Рескэ назвал его чудовищем?

Стало ужасно больно внутри.

Синдзиро-сан просто не хотел меня видеть?.. Он… он спокойно относится к девушкам, которые к нему подходят? Вот ведь, как насмешливо отозвался о желании Аюму написать ему письмо о любви! Может, он… он просто бабник? И Рескэ ругал его за это? Требовал отстать от меня или от кого-то еще? А он, понимая и принимая упреки, просто не захотел выйти ко мне. Он ведь уже меня выгнал. Даже после операции, после реанимации поспешно побежал в туалет, лишь бы меня не видеть. Но… даже будучи после реанимации… как Синдзиро успел так быстро прошмыгнуть в туалет, когда я стала отодвигать дверь?

Обхватила голову руками.

Не понимаю ничего. Вообще не понимаю ничего!

Но тут были Рескэ и трехцветный котенок, который был с ним заодно. Мне следовало уйти. Пока уйти. Но возвращаться ли назад? Но как тогда сказать подруге, что я не отдала ее письмо?

Сделала несколько неуверенных шагов вперед. Оглянулась на приоткрытую дверь его палаты. Жаль, но сейчас я не узнаю ничего. Особенно, если он сам не хочет меня видеть.

И, отвернувшись, пошла прочь, размазывая по лицу слезы. Вроде ничего особого пока не случилось — и папа, и Синдзиро живы — но отчего же так больно? И почему этот врач, Рю-сан, так уверен, что выход есть из любого лабиринта? Я вижу только потолок, толстые стены и… темноту. Темнота заткала все вокруг, мешая даже увидеть путь к отступлению, мешая даже запомнить все эти странные повороты судьбы.

Отец дожидался меня вместе с Мамору. Каори и врач уже куда-то ушли. Рядом с мальчиком лежал открытый альбом с изображением дракона на верхнем листе. Папа и сын художника оба молчали, сцепив пальцы.

— Кажется, Синдзиро… — отца взгляд заметив, торопливо добавила: — Кажется, Синдзиро-сан ушел.

— Кажется? — отец приподнял брови.

— Я ничего не понимаю, — устало вздохнув, опустилась возле них.

— Подумай получше, — серьезно сказал мой родитель.

Огрызнулась:

— Я и так думаю! — сердито растрепала волосы, сорвав бантик. — Только не понимаю ничего.

— Может, пойдем домой? — отец осторожно сжал мое плечо. — Если Синдзиро-сан куда-то из палаты вышел, значит, у него достаточно сил, чтобы идти.

— Может, его увезли на какие-то процедуры или обследования, — серьезно сказал сын художника.

Но он же недавно был в реанимации! Куда его тащить?! Да, впрочем, они не знают. И как им странное поведение Рескэ объяснить? И надо ли?

— Пойдем домой? — как-то умоляюще позвал папа. — Нам надо отдохнуть. Послезавтра еще надо съездить на кладбище.

Про маму так ничего не сказал. Так жива или нет?

— Пойдем, — вздохнула я.

И последний родной человек оставшийся поднялся и обнял меня, крепко прижав к себе. Стало немного легче. Хотя он тоже что-то от меня скрывал.

Следующий день был похож на кошмарный сон. Я долго не могла уснуть ночью, все думала, думала. Потом тихо поднялась и, включив настольную лампу, достала толстую свободную тетрадь, которую с отцом и с мамой — тогда еще мама была дома — купила мне для какого-то кружка. Но там нам бумагу выдали, тетрадь не пригодилась. Я села, взяла любимую ручку с танцующей Китти и стала записывать все, что помнила о тех днях, когда мама внезапно исчезла. Мне почему-то казалось, будто в тех событиях скрывается что-то важное. Точнее, мне просто хотелось в это верить.

Утром, с трудом успев проскользнуть в душ, еле смогла как-то придать лицу хоть немного приличный вид. Или папа просто сделал вид, будто ничего не заметил. Или он правда ничего не заметил. Он так влюблен в Каори? Мама из-за этого ушла? Но они как будто не знакомы. Неужели, папа… сталкер?!

Папа ушел на работу, извиняться за выпавший вчерашний день — мне сказал, что Рю-сан ему какую-то бумагу дал, что отцу стало плохо в больнице, так что может и обойдется все — а я убежала к магазинчику сладостей. Магазин был закрыт, девушек и девочек вокруг видно не было. Кажется, он был закрыт давно. Или они в больницу все проведать хозяина ушли? Даже цветы на клумбе у дома как будто потускнели без него.

Полдня я, забыв про завтрак — папа не проверил, поем я или нет — сидела и выписывала факты, чувствуя себя настоящим детективом. Хотя из всех фактов, набранных на много листов, ничего дельного не выходило. Я начала себя чувствовать ужасным детективом.

Потом позвонила Аюму: она вернулась в Киото и звала меня встретиться. Скрепив сердце, внутренне обмирая от ужаса, я достала из-под кровати из коробки для игрушек смятый конверт ее письма и пошла к ней, на ту же детскую площадку, где мы обычно бывали.

Площадка сегодня была пуста. Аюму, посвежевшая и похорошевшая после горячих источников и прогулок на природе, была мечтательно-беспокойной.

— Ну как? — кинулась она ко мне, схватив меня за руки.

Я не нашла слов. Сначала достала из-за пазухи и протянула ей смятый конверт.

— Он?.. — девочка отшатнулась.

— Нет, — мотнула головой.

— Ты?! — сердито уставилась подруга на меня.

Я не успела сказать «нет». Она, выхватив конверт, смяла его и швырнула мне в лицо.

— Ты… ты… а я тебе верила! — задыхаясь от гнева, прокричала она, глаза ее горели.

Проходившие мимо мама и карапуз уставились на меня. Я почувствовала себя ужасно беззащитной. Я же ничего не делала! Это сделала Кикуко! О, зачем она вообще подобрала конверт и принесла мне?! Как она вообще мой дом нашла?! Да лучше б она его тогда на дороге забыла.

— Ты меня предала! — с ненавистью выдохнула Аюму.

Я молчала. Не знала, что сказать. Не понимала, что сказать. Что говорят в таких случаях? У меня таких прежде не было. И больно было не только смотреть, как по щекам моей первой подруги текут полоски слез, но и то, что она совсем мне не верила! Она даже не спросила у меня, что могло случиться с ее письмом!

— Ты… ты меня ненавидишь? — сердито спросила среднешкольница. — Ты… или ты его любишь? А впрочем, неважно! — и, развернувшись, пошла прочь, забыв забрать смятое письмо. Увидит ли кто его теперь, перестало ее волновать.

— Аюму! — отчаянно позвала ее я.

— Не подходи ко мне! — прокричала она, не оборачиваясь. — Слышишь?! Никогда больше не подходи ко мне!

И она ушла. Она просто ушла!

Я потерянно опустилась на дорогу, обдирая коленки об камни и песок.

Она просто ушла. Моя подруга ушла. Совсем.

И я ничего не смогла. И… могла ли я сделать хоть что-то?

Я убежала домой. Хотела подобрать ее письмо и спрятать — может, отдам потом — чтобы никто не нашел. Но когда протянула к нему руку, то те мама и малыш так на меня смотрели. Кажется, они считали меня виноватой. Они тоже мне не верили. Оставалось только уйти.

Долго рыдала дома, потом, слезы утерев и волосы белой повязкой подвязав, чтоб не лезли в глаза, села опять вспоминать все события. Не знаю зачем, но папины сказки и истории других — мои, Нищего и врача по прозвищу Рентген — я тоже записала. Просто… настораживали меня совпадения имен некоторых тамошних героев и людей из моей жизни. На повязке, кстати, написала иероглиф «смелость». Мне надо было быть смелой, чтобы снова идти вперед. Чтоб хотя бы маму можно было вернуть. Хотя я не знаю как.

Некоторое время спустя, припоминая историю папы о его, то есть, про тезки его знакомство с девочкой с именем как у мамы, припомнила, что там был парень по имени Синдзиро. Мама могла уйти к Синдзиро, бывшему ее любовником? Но он при встречах со мной делал вид, что ничего такого не было. И вообще, он тосковал по какой-то Фудзи. И вообще, вот как спросить его теперь, если из больницы он убежал, да и дома его нет?..

Вечером я съездила в его больницу. Палата… оказалась пуста! А медсестра с его отделения сказала мне, что «пациента сегодня утром забрали родственники». Но там только Рескэ заходил! Он… родственник Синдзиро? Ага, и будучи его родственником, он его из больницы и от лечения выгнал? Нет, тут что-то не сходится.

Каори тоже не смогла найти. Не знаю зачем, но я ее искала. Но у нее сегодня был выходной. А Рю Мидзугава уже три часа как был занят в операционной. Короче говоря, я ничего не смогла узнать о них.

Навестила Мамору и Рю. Рю не то, чтоб прямо шел на поправку, но сидел с ноутбуком и читал про реабилитацию известных футболистов, кто там из них смог после травмы выйти на поле. Кажется, это его утешало. Он и тут хотел быть как они. Мамору его поддерживал. Меня увидев, точнее, услышав мой стук и робкую просьбу войти, пропустил. Сразу вскочил, открыл дверь. Накормил печеньем, познакомил с братом.

— Девчонку завел! — фыркнул футболист.

И потерял ко мне всякий интерес. Я, разумеется, обиделась. Но Мамору меня вкусным печеньем угостил — брат умолчал, даже если это было его — и мы разошлись, обменявшись телефонами.

От общения с юным художником стало немного теплее. Хотя все равно не было понятно ничего. Я не решилась ему о моих проблемах говорить, когда ему надо было поддерживать его брата, бывшего так близко от мечты и, может быть, навечно потерявшего ее. Хотя я буду верить, что нет.

С Хикари я тоже не могла поговорить. Добрая девочка, может, и выслушала бы меня, но она еще и общалась с Аюму, а та могла гадостей обо мне наговорить. И если Аюму так быстро и так просто поверила в мое предательство, то вдруг и Хикари могла?

Тем более, Хикари еще и была сестрой Рескэ. А Рескэ что-то натворил, заставив раненного Синдзиро, дважды бывшего в реанимации за последние дни, покинуть больницу. Даже если Синдзиро просто перебрался в другую, то все равно переезд на такси мог сказаться, ровно как и поспешное бегство в ванную. Но почему он сбежал от меня? Впрочем, он не хотел о том говорить. Не хотел говорить со мной. В прошлый раз, когда он выгнал меня, он тоже не хотел говорить и даже не подходил случайно. Лишь одна случайная встреча на улице — и он снова ушел. Так что я не уверена, что смогу поговорить с ним теперь, если он того не хочет. Но… он сбежал из-за меня или из-за него? И за что Рескэ к нему пристал? Обозвал тяжелобольного чудовищем! И кто после этого настоящее чудовище? А вдруг Синдзиро в такси по дороге в другую больницу умрет?! Увы, я могла только молиться о его спасении.

И теперь у меня не было Рескэ, с которым можно было просто обо всем поговорить. Увы. Я чувствовала себя ужасно одинокой. Тем более, папа опять был на работе.

А завтра нам предстояло ехать на кладбище. А вдруг там появилась свежая могила? Вдруг… там на камне было высечено имя моей мамы?

Ночью не могла уснуть. Сидела и, чтобы отвлечься, записывала папины истории и других. Просто… я не уверена была, что там было что-то важное. Даже там мир ками и нелюдей неохотно пропускал к себе людей. Но… но все эти сказки про другой мир и грустные истории, которые могли внезапно счастливо закончиться, неожиданно, дарили моей душе успокоение. Даже если только на миг, даже если это только иллюзия, но чувство, будто тебе приоткрывается дверь другого мира — это необыкновенно красиво! Этот хрупкий и легкий, трудноуловимый мир позволяет завернуться в него, как в теплое одеяло в суровую зиму, да переждать там в тепле, хоть немного выждать, чтобы с новыми силами, хоть на следующий день снова идти дальше. Сложно идти дальше, когда не знаешь, куда идти. Но куда-то идти вроде надо.

И герои папиных историй представлялись так живо, так ярко. Они подхватывали меня тонкими или скользкими руками и норовили увести за собой. Я теперь точно не знаю, для чего взрослые рассказывают детям сказки: им главное, чтобы дети смогли хорошо уснуть или главное самим ненадолго уйти от своих трудностей?..

Я не знаю зачем, но в ту бессонную ночь я записала все их истории: папы, его врача и того старика, даже свою. Все четырнадцать историй. К утру я почувствовала себя ужасно изможденной и измученной, но до чего же сладко было просто уйти… просто взять и куда-то уйти… Я, кажется, теперь не буду осуждать папу, когда он тихо пил на кухне по ночам. Особенно, если больше никогда не увижу маму.

Только-только забылась сном, бездонным, без картин, мягко обволакивающим внутренности, как меня разбудил резкий писк телефона.

— Моси-моси… — сонно прошептала в трубку.

— Как там Синдзиро? — спросил Рескэ.

Сначала ответила, что не знаю, а потом уже запоздало посмотрела на мою одежду, сброшенную у кровати, с больницы, смятую и заляпанную кровью моего любимого. И вспомнила, что это Рескэ его, едва выпущенного из реанимации, прогнал. Зачем он звонит?!

— А на кладбище ездили? — продолжал допытываться мальчик.

Кладбище… Ох, Хиган! Я… мы же вроде пропустили его?

Сонно потянулась к календарю и поняла, что День весеннего равновесия мы с папой пропустили, даже на кладбище к его родителям и брату с другими предками и родственниками не съездили. Ох!

Сердито взлохматила свои волосы, протирая лицо.

— Твое молчание меня пугает, — грустно сказали в трубке. — Неужели… — Рескэ запнулся. — Неужели там была могила твоей мамы?

— Не знаю… — потерянно сползла по краю кровати на пол. — Мы до кладбище в Сюмбун-но хи не доехали.

— А что так? — как будто он волновался.

То есть, за меня волнуется, а Синдзиро после реанимации из больницы прогнал? Это он-то добрый? Да не верю!

Сердито ответила:

— Так получилось.

— Значит, ты не знаешь… — он вздохнул.

Я удивилась. Еще тише призналась:

— Ага.

Мы какое-то время молчали друг на друга. Я вспомнила, как он оскорбил и прогонял Синдзиро. А друг думал о чем-то. Если он мне друг.

— Может, мне с тобой съездить на кладбище? — внезапно предложил Рескэ. — Если твой папа не сможет.

— Ну, может, сможет в другой день, — вздохнула.

Ибо понятия не имела, какие там у папы случились дела. Тем более, позавчера его самого врачи утащили на обследования. Или сегодня он пошел туда?

— А когда он вернется из Китая?

Я поднесла трубку к глазам, недоуменно разглядывая ее.

— Может, мне пока съездить с тобой на кладбище? — спросили оттуда. — А то ты будешь ждать его и волноваться, жива ли твоя мама или… — запнулся. — Или уже нет.

— Погоди… — я вскочила на ноги. — С чего ты взял, что мой папа в Китае? Он вчера весь день был со мной, в больнице! А сегодня на работу ушел!

— Так это… — Рескэ, кажется, смутился. — Я тут случайно смотрел выпуск новостей…

— Ня! — серьезно сказал рядом с ним трехцветный котенок.

— И там было какое-то событие из Китая… где-то у реки Вэйхэ или Хуанхэ, в провинции Шэньси…

— Ня! — серьезно и кратко добавил котенок.

— Точно не помню. Но, кажется, показали город Вэйчэн. Людей собравшихся. И, по-моему, там в толпе я видел лицо твоего отца и того китайца из нашей больницы…

— Ня! — будто поддакнул котенок.

— Ну, я позавчера видел в больнице нашей несколько врачей и там, по-моему, был молодой китаец. Длинноволосый. И вот они там в толпе стояли с твоим отцом, что-то серьезно обсуждая.

Запоздало вспомнила, что когда Рю Мидзугава вошел в палату Синдзиро, то был уже без медицинской шапочки. И тогда и правда у него были длинные волосы, собранные у шеи в хвост. Хотя и не такие длинные и роскошные как у моего любимого. И вроде Рю-сан говорил, что он родом из Поднебесной страны. Хотя имя и фамилия у него японские. Ээ… но что ему и папе делать в Китае? Тем более, что вчера они, судя по их лицам, впервые встретились спустя долгое время.

Уточнила:

— Когда это было?

— Выпуск был сегодня утром, а то мероприятие в Китае было позавчера.

Судорожно сжала трубку.

— Погоди… ты… утверждаешь, что мой папа и Рю-сан позавчера были в Китае?! Да мы были в больнице весь день!

— Ага, странно, — серьезно согласился Рескэ. — Наверное, я обознался.

— Ньяяяяя… — протянул котенок за его спиной.

— В конце концов, китайцы и японцы чем-то похожи, — добавил мальчик. — Хотя насчет того врача я уверен, что он китаец.

— Но вроде мой папа не интересовался Китаем и городом Вэйчэн в частности, — вздохнула. — Вот с чего ему там быть? Хотя… — задумчиво протерла кончик носа снизу. — Хотя у нас дома лежит книга про вазы династии Цинь.

— Но вроде ему сложно было позавчера смотаться в Китай?

— Так он почти весь день был около меня. Даже если на самолете они с господином Рю улетели. Не, разве самолеты летают с такой скоростью?

— Мда, странно, — согласился Рескэ.

— Ньяяяя! — будто возмутился котенок.

— Тем более, если папа был в реанимации. Ну, ему внезапно стало плохо, Синдзиро ему вызвал врачей, его увезли… но Китай?.. Нет, не может такого быть!

— Что, совсем реанимация была? — огорчился друг.

— Ну… — вздохнула. — Папа не уточнил. Может, не хотел меня волновать. Но его врачи увезли. И он при мне сознание потерял. Лежал, молчал, не реагировал. Я так испугалась!

— Даже если без реанимации, все равно грустно, — Рескэ вздохнул. — Ты, наверное, переволновалась страшно.

— Ага, — вздохнула.

— Нет, ему в таком состоянии не до поездок в аэропорт. Тем более, Хиган. Если б он позавчера хорошо себя чувствовал бы, то вместо Китая поехал бы на ваше кладбище. Так поступают приличные люди.

— Да, если б мог, должен был посетить могилы наших предков.

Мы какое-то время серьезно обдумывали случившееся.

То есть, я не обдумывала. Это же бредовая мысль, что мой папа позавчера еще и в Китай успел смотаться! Тем более, я опять вспомнила, что Рескэ выгнал Синдзиро из больницы. По крайней мере, пытался. Может, все-таки родственники забрали продавца сладостей. Надеюсь, что так. Хочется, чтобы кто-то мог о нем позаботится. Ему же плохо. Очень. Тем более, он спасал моего папу, рискуя жизнью. Зря я тогда не убежала за врачами сама! У бедного Синдзиро раны разошлись.

Но Рескэ, которому я теперь боялась доверять, запутал меня и с папой. Хотя… нет, папа не мог уехать в Китай! Даже сегодня! Если б его сегодня отпустили с работы, он должен был со мною поехать на кладбище. Брата, родителей проведать. И других.

— Ты… если надумаешь, звони мне. Съездим. Проверим. Сложно вот так жить, в неизвестности.

— Пожалуй, да, — вздохнула. — Хорошо, я позвоню, если захочу съездить туда с тобой.

— До встречи! — как-то быстро, волнуясь, выдохнул он.

— До встречи! — сказала я по привычке.

Хотя боялась теперь общаться с ним. По крайне мере, сейчас, пока я точно не знаю, что произошло у них с Синдзиро. Пока я не разберусь во всем. А разбираться, похоже, придется самой. Одной.

Положив мобильник на стол, в ванную пошла. Потом, развернувшись, прокралась в комнату родителей. Их постель была пуста. Папы не было. Он… тоже исчез? Он тоже оставил меня?!

Сердце бешено забилось.

Или он сейчас завтракает на кухне? Вдруг там? Вот, кровать заправлена.

Там его тоже не было. По пути заметила выключенный в туалете и ванной свет. Хотя, вбежав на кухню, немного успокоилась.

На столе стоял завтрак: омлет, печеньки, суп, с тарелками, укутанными пленкой, чтоб тепло мне сохраняли. И записка:

«Люблю, целую. Ушел на работу. До вечера. Папа».

Ну, хотя бы он не пропал. Вроде. Тем более, ему за пропущенный день надо отработать. Или был Сюмбун-но хи? Тогда был выходной. Разберусь потом. Сейчас надо в школу собираться. Хотя… а вдруг я пропущу что-то важное?

Торопливо помылась, зубы почистила, спокойно поела. Пока ела, в голове родился план. Ну, так, мелочь, но уже хоть что-то. Я собрала свою сумку для выхода, рюкзак в комнате своей оставила. В сумку положила печеньки в пакете целом — папа мне много любимых моих накупил вчера незаметно — и мои деньги на обеды и завтраки.

Первым делом добежала до магазинчика сладостей. В школьной форме, чтоб никого не беспокоить. Хотя уже на бегу подумала, что тогда надо было взять ранец. Ну, что ж.

У магазинчика сладостей мой кошмарный сон стал еще хуже: те же клумбы, только нет рекламы с названием снаружи, окна закрыты и… дверь закрыта. Будто никого здесь нету.

Его добрая старушка-соседка открыла мне. Сначала испугалась, увидев меня заплаканной. Потом пояснила, что он просто переехал к родственникам. И продал магазин.

— Вроде дела неплохо шли, — бабушка поправила очки. — Или он бодрился просто. Да, может, опыта не хватило: магазин то ж большая ответственность. А он мне как-то сказал, что прежде ничего не продавал. А братья у него красавчики. Видела, как они шли. Вещи уносили в машину. Невысокие, худые, длинноволосые.

— А куда он переехал, знаете?

— Да не сказали они! — женщина вздохнула. — Но вроде дружно так вещи собрали, погрузили, уехали.

Хотя бы дружно. Хотя бы будет он с кем-то вместе. Только… почему он уехал так вдруг? Ничего мне не объяснив!

Я еще прошла немного, с нею попрощавшись. Мысли путались. Грустно стучало сердце. Мой привычный мир рушился все больше и больше. Рескэ я больше не могла позвонить. Не сейчас. Никогда вообще! Он прогнал Синдзиро! Раненного из больницы! Я даже не успела попрощаться с ним. Не успела пожелать ему доброго пути. Я даже не знаю, где он сейчас. Может, больше никогда не увижу его. И как-то больно. Очень больно быть без него. Даже если общались мы всего немного. Я так ужасно, так грустно влюбилась! Это была моя первая любовь. Только я не знаю о нем почти ничего. О, только бы он выжил! Только бы зажили его раны! Хотя из-за той бешеной собаки у него теперь наверняка останутся шрамы. Моделью работать он уже не сможет. Если сможет нормально жить вообще. Толку-то с красивого лица молодому мужчине, которого искалечили?! Ему еще нужно тело, чтобы жить.

Где ты, Синдзиро? С кем ты? Встретимся ли еще с тобой?

Почему все так случилось? Я не смогла ничего изменить. Больно.

Зашла в ближайший храм, синтоистский. Пожелала Синдзиро выздороветь и поскорей. Потом забежала в буддийский, заказала молебен за него. Потом… потом денег осталось немного. Пришлось забежать домой за копилкой. В ближайший магазин, купить пачку охаги, палочки с благовониями и букет белых хризантем. И я поехала на кладбище.

Может, там я смогу понять все? Хотя б узнаю, жива мама или нет. Хотя… если увижу могилу с надписью «Такэда Кими», то мне станет очень больно. Но если я ее не увижу… тогда мне станет очень страшно, потому что еще больше запутается все. Тогда у меня зацепок больше не будет. Разве что… разве что мама ушла к другому мужчине? Из шепота одноклассниц я узнала, что так тоже может быть. Но тогда она будет жить хотя бы. Только… тогда папа останется один. То есть, со мной.

Сложно идти, когда не знаешь, куда идешь и что ждет впереди, когда есть только тоненькая ниточка пути, но нет уверенности, что по ней придешь куда надо, но при всем при этом понимаешь, что все-таки надо куда-то идти, что все-таки хочется куда-то идти. Как шаг в темноте, только это не ночью проснуться, а выйти в неизвестность, где каждый шаг может стать последним. Какие-то жуткие мысли и ощущения внутри, хотя вроде еще остается какая-то кроха надежды. Как мне быть? Но надо идти. Вроде надо идти.

Но я боялась не только за себя и мою внезапно рассыпавшуюся жизнь. Не только боялась найти там камень с именем мамы. Я внезапно, сидя уже в транспорте, осознала, что не меньше я боюсь, что Синдзиро, которого Рескэ выгнал из больницы, раненного, дороги не перенесет. Меня преследовало чувство, что все было не так, что мне надо срочно что-то сделать, но что?..

Глаза сомкнула, усталая от бессонной ночи и последних событий.

Юноша с длинными волосами, спутанными, сидел у небольшого пруда, на краю крытой галереи с изогнутой крышей. Он сидел, сгорбившись, прижимая к себе что-то: то ли куски ткани, то ли два свертка: белый и нежно-сиреневый.

— Он, наверное, был прав, — сказал юноша глухо. — Но до чего же больно!

Вздрогнув, глаза открыла, вкус соленых капель ощутила, сползающих по щекам. Мне самой стало очень больно после этого сна, но я так и не поняла, почему. Долгая, преследующая боль… что это? Наверное, я слишком боюсь приехать на кладбище и увидеть мамину могилу.

Но даже самая долгая дорога когда-то чем-то заканчивается, хотя бы потому, что Земля наша круглая. Или, может, ничто не может длиться вечно? Ни страх, ни боль, ни дорога, ни страдания.

По кладбищу я уже бежала, прижимая к себе мешок с покупками, необходимыми для дани уважения. Сердце ужасно трепетало и рвалось вырваться из груди и убежать куда-то вперед, увидеть, что там.

Сегодня я пришла одна, без папы и мамы, поэтому напутала ровные тропинки и запетляла. Пришлось искать ближайших людей, но среди них не было служащего, хотя они сами очень хотели мне помочь. Они собирались проводить меня до остановки, но я просилась отпустить меня вперед, на поиски наших семейных могил. Я не переживу еще один день, если сегодня не узнаю, что там!

Вот, наконец и они. Наши родственники, ставшие нашими удзигами. Я обошла много могил, уже ревела и плохо различала надписи, но все еще молила моих добрых спутников — мужа с женой и их троих маленьких сыновей — не уводить меня отсюда. А потом едва не наступила на скатившийся с одной из могил букет белых хризантем, свежих. Будто звезды горевших на земле. Будто опавшие звезды. Коленки ободранные протерев, выпрямилась. Зато чьи-то цветы уберегла. С каменной плиты на меня смотрел веселый мальчик. Как будто знакомый. Еще кто-то умер из знакомых или с нашей школы?! Но, вглядевшись в смутно знакомые черты, застыла. Слезы стерла грубо.

«Такэда Тора» гласила надпись на могиле.

Это же папин брат! Я нашла!

Хотя нашла и расстроилась: дядя умер слишком рано. Дядя сложно умирал, как следовало из подслушанных разговоров взрослых.

— Такой молоденький! — вздохнула моя провожатая. — Ему бы еще жить и жить!

Почему-то эти слова царапнули меня. Словно когтями холодными и острыми прошлись по мне изнутри. Странно, но иногда чьи-то невольные слова очень больно ранят. Хотя тут вроде нету ничего странного: младший брат папы умер, когда ему еще не было десяти, даже младше меня.

— Кажется, нашла? — а вот ее муж оказался куда более сообразительным и практичным.

— Да! — всхлипнула. — Это мой дядя. Младший папин брат.

Супруги как-то серьезно переглянулись. Даже шумные их мальчики притихли, сраженные внезапным осознанием: ничто в этой жизни не вечно. Кроме, разве что, самой жизни, которая шла еще задолго до нас и будет так же спокойно проходить и после нас. Хотя ученые говорили, что однажды даже солнце погаснет. Но солнце моей последней надежды было намного важней, даже если горело мне, только покуда я здесь живу.

— Такэда Канако… Такэда Дзиро… — я взволнованно огляделась, разглядывая старые прибранные могилы и лежащие у каждой цветы-звезды. — Такэда Тора… Такэда Мияги… Такэда… Нету! — сорвалась на крик, сжала кулаки, прижав к ужасно быстро вздымающейся груди. — Мамы здесь нету!

Кажется, мужчина и женщина не поняли моей радости. Ну, непривычно уже японцам жить со временными могилами, а тут, выходит, мать мою похоронили неясно где. То есть, не хоронили вообще! Она жива! Жива!

— Ну, поздравляю, — смущенно сжал мое плечо старший из их сыновей., первый сообразивший, что за сила и что за надежда привели меня сюда.

— Спасибо! — я снова расплакалась.

Такое облегчение узнать, что она жива!

Сердце напугано застыло.

Только… где же она?.. Если мама не умерла и просто исчезла, значит, ли это… что я… я… я ей совсем не нужна?.. Неужели, есть в мире кто-то кроме папы и меня, около которого ей куда больше хотелось жить, чем возле нас двоих? Это… это очень больно, если об этом думать!

Эти люди еще что-то говорили мне, но я их не слушала. Упала на колени возле памятника Тора, обхватила его, прижалась любом к холодному камню. В жизни я и Тора никогда не встречались — несколько десятков лет разделили нас — но сейчас он внезапно оказался рядом, помог найти мне пути и поддерживал, пусть даже если только твердостью своего могильного камня. Странно бывает в жизни. Но, видимо, в жизни бывает по-всякому.

— Нам надо к бабушкам сходить. Но мы еще зайдем, — осторожно сжал мои плечи чужой папа.

— Как у вас дружно! Вот, кто-то уже принес им цветы и даже ты одна узнала дорогу и пришла, чтобы принести им еще больше цветов…

Я нес разу поняла, что мне говорила чужая мама. А когда поняла, то все обмерло изнутри, вскочила.

У всех наших близких лежали букеты белых хризантем! Вот, и могилы все прибраны, а я сразу и не заметила! Вот, кое-где лежат чаши с палочками благовоний. Хотя кое-где их уже смахнул ветер. Здесь кто-то был!

— Значит, папа не был в Поднебесной… — сказала сама себе растерянно.

— Девочка, мы пока пойдем… а то мужа отпустили сегодня ненадолго, — смущенно сказала чужая мама, мечтавшая дольше быть возле своих. — Но, если хочешь, мы зайдем за тобой на обратном пути и вместе поедем в город.

— Да, да, конечно! — тут и сама смутилась. — Вам непременно надо сходить к своим! Обязательно нужно сходить! Простите, что я отвлекла вас!

— Да ничего! — засмеялась, хоть и нервно, чужая женщина, хранительница чужой семьи. — Я понимаю, ты напугана. Надеюсь, с мамой твоей все обойдется и ее скоро выпустят из больницы, — внезапно наклонилась и погладила меня по щеке. — Уж прости взрослых, малышка, мы иногда не все вам говорим. Но мы просто хотим почаще видеть ваши улыбки.

— Но не сказать дочери, что мать ее еще жива? Эх! — покачал головой чужой папа, на меня опять посмотрел. — Ну, ты держись.

— Спасибо! — всхлипнула.

И они ушли. Чужая семья ушла вместе. Они держались около своих. А папа… папа даже не сказал мне, что сюда приходил! Даже не позвал за собой! Хотя мама жива — и это радует. Только… почему она ушла? Неужели, просто не хотела быть около нас? Или… где-то есть другие дети и другой папа, с которыми она теперь ходит? Если б мама просто была в больнице, то Сатоси бы мне, наверное, рассказал. Хотя б чтоб у меня была возможность проститься! А если мамы на нашем семейном кладбище нет, то она явно жива. Но она явно не захотела прийти ко мне. Даже ко мне! Я понимаю, что родители иногда ссорятся, но если она даже не захотела прийти ко мне за эти несколько месяцев… до чего же обидно и больно!

Прибрав могилы и разложив белые хризантемы из моего букета поровну к другим родственникам — хватило почти на всех — я, всхлипывая, отправилась обратно в родной город. Увидела моих провожатых издалека, приветственно махнула им рукой. Найти выход из кладбища оказалось намного проще. Только как найти выход из кладбища моих разбитых надежд?

Уже в Киото мне звонил Рескэ. Как будто почуял, что я одна и мне тяжело. Но как я могла ему поверить после того, как он так жестоко обошелся с Синдзиро? Я просто сделала вид, словно трубка лежала где-то далеко, а я сейчас страшно занята чем-то. Он не захотел тогда услышать раненного, а я теперь не хочу услышать его.

Но я не могла позвонить даже Хикари, которая хоть и была дружелюбна со мной, но все-таки была его сестрой. И Аюму больше не хочет меня видеть. Папа пока на работе. И у него у самого много секретов от меня.

И магазинчик Синдзиро стоял опустелый и мертвый, словно скорлупка цикады. Одинокий такой, заброшенный. Вяли цветы на его клумбах. Я купила воды и полила его цветы. Все равно они так и стояли, опустив свои цветочные головы. Я не смогла спасти даже их.

Шла, опустив голову. Просто шла. Просто чтобы идти. Страшно было возвращаться в опустелый дом. А в школу возвращаться на оставшееся время не хотелось: не хотелось никого из знакомых видеть, не хотелось им что-либо объяснять. Тем более, скоро шестой класс закончится и мы все разойдемся по разным сторонам. Наверняка большинство разойдется. Большинство в этой жизни расходятся по каким-то причинам: люди редко ценят саму возможность быть около друг друга, постоянно выбирая что-то еще. Люди недостаточно редко видят могилы. Или слишком часто, потому боятся оставить надолго возле кого-то свое сердце, потому что боятся, что потом его вместе с кем-то придется похоронить?

Страшно и пусто было без мамы. И без Синдзиро было ужасно грустно. Я поняла это, когда уже в третий раз прошла мимо опустелого магазинчика сладостей. Бывшего магазинчика, в котором и возле которого уже прекратилась особая, сладкая жизнь, потеряв блеск и радушие его дружелюбного хозяина.

То плакала, то прекращала. Воды, оставшейся от цветов — всего только три глотка решилась оставить себе — надолго и намного моих слез не хватило.

Просто шла. Просто надо было куда-то брести. Просто, чтобы идти. Хотя даже так меня преследовали страшные мысли.

— О, Сеоко-тян! — радостно вскричали позади.

Я, сжавшись, остановилась. Не хотелось видеть никого знакомого. Тем более, такого радостного.

Но Сатоси-сан меня обогнал, встал впереди, наклонился, сжал мои плечи, заглянул мне в глаза.

— Сеоко-тян, что случилось?! — спросил он в ужасе.

— Ну… это… ано… — замялась я.

А потом нас догнала Дон Ми, несущая два рожка с мороженным. Она шла медленней, чтобы их не уронить, но, судя по виду, старалась побыстрее идти, волновалась.

— Что случилось? — легонько потормошил меня заботливый молодой полицейский. Замер в нерешительности, потом грозно уточнил: — Может, мне кого-то надо побить? Из мальчишек? Может… — запнулся. — Может, того мальчика, который с тобой ходил? Он тебя обидел?

— А можно… — всхлипнула. — Можно я не буду ничего говорить?

Страшно было признаваться, что даже родная мать оставила меня. Неужели, я такой плохой ребенок?

— Хорошо, можешь не говорить, — серьезно решила Дон Ми за них двоих и, покосившись на полицейского — тот кивнул — протянула мне не начатое мороженное. — Но тогда ты обязана съесть это целиком, — грозно сдвинула густые, неровные слегка брови.

— С-спасибо, — шмыгнув носом, приняла угощение.

Они, опять переглянувшись, принялись меня отвлекать от моих мыслей. Дружно, как одна команда. Хотя наш участковый был в форме, они оба остались рядом со мной. Много обсуждали музыку и какие-то инструменты. Оказалось, молодой мужчина и девочка оба знают множество о музыке разных народов и эпох, оба ее обожают. Я даже про все эти инструменты и всех этих композиторов и певцов никогда не слышала! Только и могла, что хлопать растерянно глазами и медленно облизывать мороженное. Дон Ми, забывшись, совершенно забыла о своем. И, когда мимо проезжал какой-то среднешкольник на велосипеде, едва не попала под колеса.

Правда, Сатоси среагировал вовремя — подхватил девочку и увлек в сторону, прижал к себе. Потом, развернувшись, погрозил подростку кулаком и прокричал, что тому это припомнит.

— Мерзкий янки! Совсем обнаглели! — долго негодовал он.

Дон Ми сначала терпела, потом осторожно отстранилась. Молодой мужчина, смутившись, ее отпустил.

— Я запачкала вашу форму, Сатоси-сэмпай, — она смущенно указала на пятно от мороженного. — Простите. Хотите, я…

— А, не, стоит это того! — проворчал полицейский. — Главное, что этот мерзавец не навредил тебе. Но я ему штраф напишу за превышение скорости и невнимательность на дороге, — задумчиво лоб под кепкой потер. — Или лучше сходить к его отцу? Тот — чиновник влиятельный, хотя и распустил сына. Скажу, что нажалуюсь в газету, если его сын кого-нибудь в итоге собьет. И пусть отец делает с этим хулиганом хоть что-то!

— Не стоит, — вздохнула.

— Нет, стоит! — продолжал негодовать мужчина. — А вдруг этот подлец вырастет и уже на машине кого-нибудь собьет?

— Сатоси-сэмпай, успокойтесь! — взмолилась уже Дон Ми. — Не стоит вам ссориться с его отцом. Тем более, я совсем в порядке. Но что-то случилось у Сеоко-тян.

И оба опять повернулись ко мне.

— Да не стоит обо мне… — смутилась уже я.

Они опять стали обсуждать классическую музыку, какого-то старинного корейского композитора. Но, присмотревшись, они вскоре поняли, что я мало интересуюсь музыкой, и стали уже обсуждать историю. С учетом того, что я могла знать не про всех упомянутых ими исторических деятелей. Говорили про холм из отрезанных ушей, про то как хан Хубилай, захватив Поднебесную, услышал, будто в Нихон много золота, а ветер потопил большую часть его воинов и кораблей. Камикадзэ, «божественный ветер»… Они еще знали столько подробностей, так живо обо всем говорили! Кажется, помимо музыки эти мужчина и девочка еще обожали и историю. Они явно разговаривали уже не первый раз, им точно нравилось узнавать новое, обсуждать подробности и узнавать мнение друг друга по любому поводу. Да еще они вместе поедали мороженное. Кажется, они теперь друзья.

Мне было грустно смотреть на них — эти двое, не смотря на разницу в возрасте, все нашли что-то общее и радостно общались друг с другом — но еще я радовалась, что они пустили меня к себе. Смогли отвлечь. В их уютной компании я сначала остудилась мороженным со вкусом зеленого чая, потом согрелась от их заботы. Я была благодарна им.

Внезапно Сатоси-сан вспомнил, что ему надо снова наш район обходить. Щелкнул пальцем по вафле убегающего от Дон Ми уже мороженного — девочка только засмеялась — и, пару раз извинившись, ушел. Сегодня без любимого своего велосипеда. Дон Ми грустно проводила его взглядом.

— Он такой интересный! — призналась она тихо, когда молодой мужчина уже далеко отошел. — Столько всего знает! И не гордый, не смотрит на меня сверху вниз только от того, что я — кохай.

— Да, здорово, что вы подружились, — улыбнулась я.

В чужом городе — Сатоси-сан мне как-то признался, что он родом из Токио — ему, наверное, было грустно. Особенно, после того, как его невеста бросила. А теперь ему есть с кем поговорить. Но странно, в этой жизни иногда чужие люди ближе и заботливее, чем близкие! Впрочем, в этой жизни случается всякое. Я уже это начала понимать.

Бродила по городу до темноты. Отец так и не позвонил, хотя вроде уже должен был вернуться.

Сгущались сумерки. Сгущалась тоска. Я еще пару раз прошлась мимо магазина Синдзиро. Такого опустевшего и холодного. Хотя цветы на клумбе подняли головки, выпрямились. Я могла порадоваться хотя б за них. Хотя, наверное, им теперь будет очень одиноко.

Снова звонил Рескэ. Снова я не взяла телефон.

А потом ушла в другой район, подальше от папы и его утомляющих секретов, подальше от жестокого друга.

Сгущались сумерки. Весенний вечер стал пугающе холодным. Или мое сердце просто замерзло?

Топот ног разорвал тишину города, готовящегося ко сну. Прозвучал выстрел. Сжавшись, я обернулась.

— Я же говорил! — проорал на бегу Тэцу. — Я говорил, что…

— Заткнись!!! — рявкнула Кикуко.

И, отшатнувшись в сторону, его оттолкнув, резко обернулась, выхватив из кармана темной безразмерной толстовки руку с пистолетом.

— Попался, выродок Мацунока! — рявкнул какой-то мужчина с проседью, в приличном таком галстуке и костюме скромного темно-серого цвета, выходя внезапно из-за большого рекламного щита возле закрытого уже магазина женского белья.

Кикуко спокойно выстрелила. Он успел пригнуться.

Прогремел новый выстрел. Она, охнув, выронила пистолет из простреленной руки.

Испуганный Тэцу резко обернулся, выхватив из кармана куртки пистолет.

Выстрел. Я, сжавшись, зажмурилась. Упало два тела.

— Сначала избавься от свидетелей, идиот! — проорали со стороны.

Свидетелей?..

— Но это же совсем ребенок… — смущенно сказал молодой голос.

Ребенок? Я?!

Распахнула глаза. Напротив меня, шагах в двадцати молодой парень в пестрой рубашке с пальмами и длинными рукавами, держал пистолет. Палец… на курке!

— Стреляй или я сам тебя застрелю! — рявкнул прячущийся у магазина женского белья.

Из-за ближайших домов выступило еще около двадцати мужчин. Много. Все вооруженные. Лица мрачные.

Их главарь выстрелил в окно ближайшего дома, где, кажется, что-то упало за занавеской.

— Я сделаю из вас шашлык, если вызовете полицию! — рявкнул глава якудз.

И в окнах домов стало тихо-тихо.

— Убей девчонку! — рявкнул жуткий мужчина.

И молодой парень напротив меня надавил на курок.

— Падай, дура!!! — рявкнула Кикуко.

Но мое тело словно заледенело. Я только могла смотреть, как его палец давит на курок. Как тело молодого якудза вздрагивает внезапно, а он, вытаращив глаза, роняет оружие, хрипит… как из рубашки где-то на его груди… вылезают пальцы с длинными, слегка изогнутыми когтями… выкидывая его вырванное сердце ему под ноги.

— Ч-чудовище! — отчаянно заорал кто-то из якудз.

Мертвый парень упал, отброшенный когтистой рукой.

За его спиной стоял Синдзиро со спутанными волосами, в одних только штанах на босу ногу. Без бинтов и даже без следов шрамов на обнаженной груди. В полутьме его желтые глаза с круглыми зрачками зловеще блеснули.

Миг странное существо смотрело мне в глаза, потом исчезло. Куда-то вправо спрыгнула огромная белая лиса с семью хвостами, напряглась, напружинилась, прыгнула, в одно мгновение преодолев большое расстояние с главарем якудз, запрыгнуло тому на грудь, сшибив с ног. В следующий миг Синдзиро, присевший возле главаря на одно колено, подхватил его пистолет и выстрелил ему в грудь в упор. Мужчина дернулся и затих.

Приподнялся, оглядываясь, Тэцу. Кикуко цапнула его за шиворот и хряпнула об асфальт головой. Что-то хрустнуло под ним, по дороге потекла кровь.

— Убе… — начал было кто-то из мафии.

Промелькнул белый мех. И Синдзиро, выпрямившись уже в другой стороне, одним за другим хладнокровно застрелил семерых.

Кто-то целился в него, но приподнявшаяся Кикуко, выхватив пистолет из руки то ли друга, то врага, равнодушно застроила троих якудз.

Метнулась в сторону белая лиса с несколькими хвостами, перебежала хрупкая девочка в мешковатой толстовке и узких джинсах. Прогремело пять выстрелов сзади меня. В этот же миг Кикуко передо мной сбила пинком под зад плотного мужчину с ног. Упала ему на спину, заломив до мерзкого хруста его руку с оружием. Бандит завопил от боли, она, вырвав оружие из его ослабевших пальцев, голову ему прострелила. Он дернулся и затих. Девочка невозмутимо поднялась. Не увидела, просто с чего-то отшатнулась влево — и у самого ее виска пролетела пуля, блеснувшая в свете фонаря.

Я опомниться не успела, как на улице осталось только несколько трупов, мужчина и девочка в крови. Ну, я еще, ужасно напуганная. Нет, поднялся со стоном Тэцу с лицом в крови. Кажется, ему сломали нос. Парень испуганно вскочил, оглянулся. Но увидев Кикуко с пистолетом, мрачно оглядывающуюся, устало улыбнулся. Кому-то с друзьями повезло намного меньше моего.

— Убирайтесь из моего города! — потребовал Синдзиро, подняв руку с пистолетом, пальцы его уже стали обычными, хотя чужая кровь продолжала стекать с руки.

— Да больно нам сдался ваш город! — пробурчала девочка-якудза, перевела пистолет на меня, заставив замереть. — Если ты хоть слово кому-то бряцнешь…

В следующий миг опять метнулась семихвостая лиса. В другой Кикуко отшатнулась, вскрикнув: на левой щеке у нее прошло четыре глубоких полосы, а по правой — одна. Кровь капала ей на грудь. Но она не испугалась, а решительно отступила, снова поднимая пистолет. Теперь уже направляя на него.

— Это было последнее предупреждение! — сказал сквозь зубы Синдзиро.

— Ну… ну я тогда ей просто дам по морде? — нахмурилась девочка-якудза.

— Сгинь! — рявкнуло чудовище так, что она отшатнулась. — Ненавижу жестоких детей!

— Мы это… мы уже уходим! — промямлил Тэцу, кинулся к подруге, но за попытку ухватить ее под локоть получил дуло в живот.

Хотя она так и не выстрелила. Даже не положила указательный палец на курок. Видимо, этот очкарик был избранным. Единственным другом, которого она принимала и берегла. Если слова «берегла» и «Кикуко» сочетаются.

— Но этот поддонок убил моего отца! Всех моих! — проорала с ненавистью девочка, лицо ее исказилось.

Даже не знаю, кто сейчас был страшнее: оборотень или девочка из людей, опять поднявшая пистолет?

— Мне насрать! — огрызнулся Синдзиро, обнажая зубы.

То есть, два ряда острых клыков. Это заставило ее вздрогнуть, но испугалась Кикуко только на миг.

— Еще попадешься мне или ему — я на тебя собак натравлю!

Синдзиро молча поднял пистолет.

Очкарик оттолкнул подругу, закрывая собой.

Брызнула кровь.

— Н-е-е-ет! — отчаянно закричала вдруг девочка-якудза. — Только не ты! Тэцу!!!

— Да жив я, жив! — прохрипел тот, прикрывая простреленное плечо.

Пуля, кажется, прошла близко у кости.

— Сгинь! — прошипел оборотень.

— Но что станет с нею? — внезапно поинтересовался Тэцу.

Он… не боится ему перечить, ради меня? Которая ему вообще никто?!

— Выкину в другой район, если поклянется молчать, — неохотно пообещал Синдзиро. — А вам б свалить, покуда не доехала полиция. Наверняка ее кто-то уже вызвал.

— Я позже справки наведу — и если узнаю, что эта девочка умерла, то сам натравлю на тебя собак! — решительно выдохнул Тэцу.

— Эй, а я?! — возмутилась Кикуко.

— Если б не эта девочка, он б не стал нападать на твоих врагов, — невозмутимо сказал парень.

И, доверчиво повернувшись к чудовищу спиной, быстро пошел прочь. Недоверчивая подруга еще с минуту смотрела на нас, до того, как вдалеке послышался вой сирен. Только тогда побежала за своим.

Синдзиро рукою окровавленной в воздухе провел — и сгустился вокруг туман. Когтистая лапа меня вдруг схватила за плечо, потащила куда-то. Мы полетели куда-то, меня мотало туда-сюда…

Внезапно в пустом сквере огромная лисица остановилась и сбросила меня со спины. То есть, лис.

— Если будешь много болтать о нас, то наша служба безопасности придет за тобой, — холодно сказал распрямляющийся Синдзиро.

И спокойно пошел прочь. Только что убил столько людей и спокойно ушел!

Но на нем сегодня не было бинтов. Хотя недавно два раза в реанимации был. Зажило! Я так рада, что он живой! И… и не смотря на все, я была рада снова увидеть его. Те якудза были страшные, страшно было увидеть людей, так спокойно убивающих друг друга, но… но увидела его — и внутри как-то потеплело. И… и он опять меня защитил.

Я робко пошла за ним. Не зная, что ему сказать. Не понимая, что в таких случаях надо говорить. Мне просто не хотелось, чтобы он снова уходил. А он почему-то в этот раз не спешил уходить.

Внезапно молодой мужчина остановился. Резко развернулся. Холодно блеснули желтые глаза. Нет, уже обычные.

— Зачем ты идешь за мной? — мрачно спросил он, пристально смотря мне в глаза, — Рескэ же тебе сказал, что я чудовище!

Тихо сказала:

— Но ты спас мне жизнь. Мне и моему лицу.

— Допустим, ты меня уже поблагодарила.

Миг — и белый семихвостый лис напружинился и перемахнул через ближайший двухэтажный дом. Я побежала туда. Ноги плохо слушались меня. Споткнулась. Упала. Разумеется, невозможно догнать того, кто так стремится уйти. Тем более, человеку никогда не догнать чудовище. Хотя я не считала его совсем уж страшным: он пощадил меня и Кикуко, узнавших его секрет. Он даже пощадил защитника Кикуко.

И я устало побрела прочь.

Далеко-далеко завыли сирены. Голосов людей отсюда не было слышно.

Снова звонил Рескэ. Снова я не приняла его вызов. Он был прав. Он, откуда-то узнав, пытался защитить меня. Но я слишком устала от всего. Тем более, после той увиденной бойни я слишком сильно устала.

Дома снова не было никого. Пустая и холодная весенняя ночь. Жутко пустые комнаты, заливаемые каким-то нереальным и жутким светом полной луны. Лунный свет выхватывал из мрака очертания мебели и предметов, но это делало родной дом только хуже. Он теперь напоминал дикую пещеру в каком-то подземелье, где неясно кто прячется за ближайшим углом.

Папа еще с работы не пришел. Мама так и не вернулась.

Я включила свет в коридоре, захлопнула дверь. Кажется, больше можно не ждать никого. Я теперь осталась одна. Папа же в такое время обычно уже возвращался. Кроме пятницы, когда они с коллегами напивались в баре. Но сегодня была не пятница. Значит, он просто ушел. Они все ушли. Так просто оставили меня.

Оставив дверь в коридор открытой, так и не дотянувшись до выключателя — сил уже не осталось, да и не изменит эта капля света уже в моей жизни ничего — я дошла до своей кровати и рухнула на нее ничком. Вспоминались лица убитых, кровь, вытекающая на тротуар, тела, которые дергались, рука, вырывающая сердце. Нос ил сдвинуться уже не было. Осталось только упасть в плен чудовищ, которые роились в моей голове. Мысли сбивались и путались. Ураган чувств и невысказанных эмоций сменился пугающей пустотой. Да и все равно я не смогу никому рассказать ничего. Как я глупо влюбилась. Как он просто ушел. Почему…

Голова гудела и кружилась. От вони меня начало тошнить.

Вонь… откуда? Кажется, нестерпимо пахнет синтетикой. Или чем-то горелым. Дом подожгли?! Те якудза меня выследили?!

Выскочила в коридор. Пробежала на кухню.

Мрак и пустота. Пожара нет.

Робко подкралась к окну, выглянула на улицу из-за занавески. Пустота и темнота между пятен фонарей.

На улице никого. Даже редких путников нет. Кажется, всех напугала перестрелка.

Я обессилено опустилась на пол у окна. Подняв взгляд, измученно посмотрела на круглую луну. Полная луна всегда такая красивая…

Но эта вонь вокруг меня не выносима! Нос б заткнуть!

Мелькнуло что-то пушистое сбоку.

Напугано вскочила.

Никого.

Ужасно гудит голова. Просто раскалывается. Хоть прямо тут ложись на пол.

Но папа испугается, если найдет меня на полу. Если папа вообще вернется. Но так хотелось верить хоть во что-то устойчивое!

Пропищал мобильник, забытый в комнате. На полу, похоже, Когда он успел выпасть. Но вдруг папа вспомнил обо мне? Никогда я так не желала, чтобы он снова напивался в баре с коллегами! Ведь если он напивается там, значит, он ночью опять захочет вернуться домой!

Но смс прислал Рескэ.

Я, обессилев, села на пол, где только что лежал телефон. Голову о шкаф запрокинула.

Голова раскалывалась от боли.

Долго сидела, едва сдерживаясь, чтобы не взвыть в полный голос. Если буду орать, привлеку соседей. А от меня чужой кровью так разит! Я не сразу это приметила. И тело целое мое. И одежду помятую, в крови перепачканную. Не сразу вспомнила про перестрелку. Но мне нельзя поднимать лишний шум. Лишние проблемы папе ни к чему.

Долго сидела, чувствуя себя ужасно разбитой.

Снова запищал телефон. Снова Рескэ прислал смс-ку. Этот сталкер меня преследует! Хотя, кажется, я ему и правда нужна.

Вздохнув, подняла мобильник.

Первое смс гласило:

«Чего молчишь? Обиделась?».

А от второго у меня трубка выпала из рук. Я какое-то время потерянно смотрела на упавший телефон с треснувшим стеклом и его последнее смс:

«Не игнорируй меня, Сеоко! Я тебя люблю!».

Мне первый раз признались в любви. Мне было всего лишь двенадцать лет. Хоть что-то было в моей жизни от обычной. Другая девочка бы обрадовалась. И Рескэ был хороший. Он меня даже от чудовища пытался защитить. Но почему-то меня это совсем не радовало.

Вздохнув, опустила голову.

Я то хотела услышать от другого. От того, кто сам по доброй воле никогда не придет ко мне.

Голова раскалывалась. Вонь, тяжелая вонь синтетики меня душила. Защипало глаза.

Кажется, надо вызвать скорую? Или сначала отмыться? Кажется, на мне была кровь…

Я куда-то побрела. Плохо понимая, куда иду. Падая, уцепилась за зеркало в коридоре. За мной был чей-то пушистый хвост. Серый.

Кто тут?

В ужасе обернулась.

В коридоре не было никого.

Ужасно кружилась голова. Запахи меня душили. Болели глаза от резкого искусственного света.

Ступила. Пошатнулась. Снова вцепилась в зеркало. От соединения лунного луча и искусственного света поморщилась и поежилась. Отвернулась.

Голова стала болеть чуть меньше. Но мысли в ней спеклись.

Э-э… лунный свет? А разве он заметен в искусственном?

Снова посмотрела на мягкий и нежный свет полной луны, заботливо ползущий в окна. Такой красивый! Искусственным лампам никогда не превзойти луну! Только от их смеси глаза невыносимо режет.

Взгляд опустив, приметила серый хвост. Пушистый. За моей спиной. Мой… он… прямо вылезал из моей юбки. Чей то прикол?!

Дернула и взвыла от боли.

Мой?!

Голова опять загудела от гремучей смеси запахов. У меня помутнело в глазах. Что-то упало рядом и разбилось. Меня полоснуло по щеке, лицо защипало, что-то поползло на шею, горячее. Я невольно отшатнулась, сползла по стене. На что-то острое. Меня тошнило.

Не сразу пришла в себя. Только когда лампа в коридоре зашипела и внезапно погасла. Когда дом затянуло чарующим и мягким светом луны. И море запахов стало еще отчетливее. Среди них был запах от дыма какого-то незнакомого мне хвойного дерева. Его запах. Полуистертый. Едва различимый. Но такой родной! Или то пахнет с улицы?

Цепляясь за мебель и стену, вышла на улицу. Здесь запах крови был еще ярче. И ветер нес разу донес до меня ту странную дымовую смесь.

Думать сил не осталось. Я просто хотела к нему.

Закрыв глаза, натыкаясь на стены и столбы, куда-то пошла. Уже не думая. Ничего не желая. Идти, просто чтобы идти.

Жуткие запахи не сразу закончились. Но когда повеяло запахом сакуры, цветущей и подсыхающих на сухой земле лепестков, головная боль спала. Перестало щипать нос и слезиться в глазах.

Юноша с длинными волосами, спутанными, сидел у небольшого пруда, на краю крытой галереи с изогнутой крышей. Он сидел, сгорбившись, перемазанный кровь, обхвативший свои колени, словно отчаянно пытаясь прикрыть сердце или живот. Возле него лежало два куска ткани, смятых. Белый и сиреневый. Нет, оба белых и шелковых, просто на одном густо-густо были вышиты глицинии.

Спрятав лицо в спутанных волосах, Синдзиро вздохнул. Отсюда я не видела его лица, но тот запах был ни на что не похожий. Тем более, от двух вышитых тканей так ярко шел тот аромат! Его аромат! Прикрыла глаза, с блаженством принюхалась.

— Твоя мать ждет тебя, — глухо сказал Синдзиро. — Она будет рада показать тебе на мир.

Я распахнула глаза. Он не смотрел на меня, сидел, сгорбившись, обнимая свои колени. Словно ужасно замерз.

Повинуясь внезапному порыву, подошла к нему. Подняла кимоно с глициниями, казавшееся нежно-сиреневым издалека. Осторожно укутала хрупкие плечи.

— Она давно ждет тебя, — тихо прошептал молодой мужчина, не глядя на меня.

Он снова меня прогонял. И то было ужасно больно. И я было развернулась, желая уйти. Куда угодно, лишь бы подальше от того жуткого мужчины, опять выгонявшего меня.

И растерянно оглянулась.

Киото и высокие дома в стороне исчезли. Вокруг старинной усадьбы простирался огромный и высокий лес. Я так далеко ушла?

Голову подняла.

Но сегодня на небе все еще светила полная луна. И ночи одной не прошло! Или… здесь всегда на небе сияет полная луна?

Какое-то время смотрела на нее. В голове совсем прояснилось. Да и запахи природы успокаивали, такие редкие и неполные в городе, переполненном людьми. Особенно, непривычный и редкий запах дыма каких-то хвойный деревьев, который я чуяла только от него. Да, впрочем, шуршание чистого шелка, который он смял, ласкало слух. Шелк?..

Резко обернулась. Синдзиро притянул и прижал к себе белое кимоно. Нет, белое кимоно с вышитыми белыми цветами. Белое кимоно с вышитыми сливовыми цветами.

У меня сердце сжалось от боли. И я внезапно поняла. Ступила обратно к нему.

— Твоя мать хотела…

Но я перебила его:

— Я всегда хотела остаться только с тобой. Старый шаман это сразу понял.

Синдзиро, вздрогнув, поднял голову и растерянно посмотрел на меня. Нет, не Синдзиро. Его не так зовут. И он слишком бережет ту часть себя.

Он все еще прижимал к себе белое кимоно.

— Если ты позволишь, Синдзигаку… — едва слышно выдохнула я.

Он поднялся на дрожащих ногах. Вдруг накинул мне на плечи белое кимоно со сливовыми цветами, осторожно запахнул. Меня окутал его запах, любимый. Обнял и успокоил. А молодой мужчина внезапно притянул меня и крепко прижал к себе.

Я обхватила его твердое худое тело и зажмурилась.

По белому шелку, покрытому сливовыми цветами и пятнами чужой крови, протянулся запах наших слез.

Мы не смогли сохранить нашу историю чистой, как нежный первый снег. Мы не смогли сберечь сердца друг друга от ран и крови. Мы только родили несколько десятков цветов, которые не имеют запаха кроме металла и шелка, но которые цвели сквозь столетия… которые будут вечно цвести только для нас двоих…