Следующие две недели выдались напряженные. Постоянные «тренировки» занимали много времени и частенько приносили весьма неожиданные результаты. Погружаться в состояние, необходимое для изменения реальности, Глеб научился уже хорошо. Но вот последствия «колдовства» частенько поражали воображение.

Верный друг не раз становился жертвой проводимых экспериментов. Например, попытка превратить Пашкину скромную вязаную шапочку в роскошный шлем, как у орков в Варкрафте, привела к тому, что шапка просто исчезла, а голова Гнома украсилась парой небольших изящных рожек. Произошло это прямо посреди улицы, так что пришлось срочно прятаться в ближайшем подъезде и ликвидировать последствия неудачного эксперимента. Получилось не сразу — Глеб никак не мог сосредоточиться из-за безудержного хохота. Погрузиться в нужное состояние помогла хорошая затрещина, щедро отвешенная неумелому «колдуну» рогатым напарником.

Верный друг не жаловался на неудобства. К тому же, со временем у Глеба все лучше получалось ликвидировать неприятные последствия экспериментов. Более того, в глубине души Пашка отчаянно завидовал другу, но сам пробовать на себе действие прибора боялся.

А три дня назад пострадали сразу оба приятеля. В пустынном осеннем парке — постоянном месте испытаний силы — Глеб изо всех сил жмурился, пытаясь устроить небольшое локальное лето. Сильно мешал холодный пронизывающий ветер и водяная пыль, висящая в воздухе. Уже совсем отчаявшись, Глеб неожиданно вспомнил их с Гномом поход на небольшое лесное озерцо в пригороде. В тот день стояла адская жара, вода в озере казалась подогретой, и приятели провели в ней почти весь день. На берегу мокрые плавки высыхали за несколько минут, а голова начинала кружиться от подступающего теплового удара.

Глеб как раз вспоминал, как они ехали домой в пустой душной электричке, передавая друг другу бутылку с лимонадом, когда ощутил пронизывающий до костей холод. Предчувствуя какую-то подлянку, он медленно открыл глаза…

Весьма странная картина предстала бы перед глазами случайного прохожего, забредшего в неуютный октябрьский парк этим вечером — двое подростков в шортах и майках с дикими воплями скачущие по лужам.

Вернуть обратно соответствующую сезону одежду не удалось. Какая уж тут сосредоточенность, если мозг сводит от холода. К счастью, родители вместе с Никой уехали в гости к бабушке. «Мы это… закаляемся!» — брякнул Глеб первое, что пришло в голову, когда Ванька открыл дверь трясущимся, как два отбойных молотка, приятелям. Братишка молча посторонился.

— Слушай, а чего это с Ванькой? — спросил Пашка, глотая на кухне горячий чай с лимоном.

— Не знаю, — пожал плечами Глеб, наконец-то перестав стучать зубами. — Он вообще в последнее время смурной какой-то.

— А ты за ним ничего такого не замечал?

— Чего?

— Ну, не знаю. Может он этот твой «Потенциал» нашел и теперь летать умеет или мысли читать.

— Да он почти не разговаривает ни с кем, даже к своим эморям ходить перестал. Только спит или музыку слушает. Хотя… — холодок побежал у Глеба по спине. Он вспомнил как, запихивая под кровать очередную порцию игрушечных котят, не обнаружил там первые восемь. Но тогда он ничего не заподозрил, решил, что они просто испарились сами собой, как зыбучий пол и Пашкины рога. Остальные игрушки, кстати, не исчезали. Нескольких он отдал Нике, а остальных они с Пашкой подбросили в детский сад. А вдруг Ванька рылся в его вещах и котят забрал. Что если Гном прав, и этот эмо кусок нашел приборчик и включил? Глеб ведь с тех пор как сунул его в коробку, так больше и не проверял?

— Идем, — он решительно направился в комнату. Ванька, как всегда, лежал, свернувшись калачиком на кровати, и слушал музыку. Глеб заглянул под кровать. Коробка была на месте, только лежала совсем не так, как он ее положил. Мама в их комнате не убирается, значит… С замиранием сердца он вытащил коробку из-под кровати, прибор был на месте.

— Ванька! — рявкнул он. Братишка не реагировал, тогда Глеб выдернул пимпочки наушников у него из ушей.

— What’s the… — начал Ванька.

— Я с тобой разговариваю!

— Чего надо?!

— Ты мои вещи трогал?

Ванька ощетинился как еж, покосившись на коробку от кроссовок, которую Глеб прижимал к груди.

— Больно нужно. А что?

— Так… Пропало кое-что.

— It happens!

— Я подумал, может ты взял?

— Больно нужно! — повторил Ванька с вызовом. — А что пропало-то?

— Ладно, проехали.

— А коробочку, черненькую такую, ты не трогал? — встрял Пашка.

— Не трогал я ничего! Чего пристали? Leave me alone!

— Врет! — сказал Пашка, когда они вернулись на кухню. — Видел, как он задергался?

— Угу. Чего-то мне не по себе. Слушай, Гном, можешь пока приборчик у себя подержать?

— Я?! Это ты у нас умный, а я как что-нибудь не то сделаю, и мама не горюй, целый город на воздух взлетит.

— Ты главное его не трогай. Пусть он у тебя в коробке спокойно лежит.

— Страхово как-то.

— А мне каково! Ванька, вон, воду мутит. И еще девчонка какая-то разноцветная меня разыскивает, сам говорил.

— Да уж! Она точно какая-то странная, с чертиками в глазах. А может, ну его… Отдай ей прибор.

— А вдруг она просто прикидывается девчонкой? А на самом деле…

— Кто? Инопланетянка? Опыты над людьми ставит?

— Откуда я знаю? Возьми приборчик на время. У тебя-то никто в вещах копаться не будет.

— Эт-точно, — кивнул Пашка. — Родаки не вторгаются в эту… как ее… мою приветность.

* * *

Приближался конец первой четверти. Заброшенная учеба откликнулась резким падением успеваемости Глеба. Гном, и раньше ходивший в троечниках, вообще скатился на сплошные двойки. Как обычно, в конце четверти косяком пошли контрольные по всем предметам. Пришлось временно забросить тренировки и торопливо наверстывать упущенные знания.

— Так. Завтра — итоговая контрольная. По результатам будут выставляться четвертные отметки.

Класс недовольно зашумел — это была уже третья контрольная на завтра. Грымза-математичка поверх очков одарила детей убийственным взглядом.

— Дорогие мои, вы в школу ходите не романы по углам крутить, а учиться. А то, я смотрю, некоторые про это давно забыли. Все! Открыли учебники…

Пашка сердито зашипел:

— Слышь, сделай чего-нибудь!

— Чего? — не понял Глеб.

— Ну, контрольная! Пусть ее не будет!

— Офигел? Как я могу сделать, чтобы чего-то не было? Как я это представлю, по-твоему?

— Ну, я не знаю. Ты у нас умный, придумай что-нибудь!

— Гордеев и Малютин! Я надеюсь, вы так бурно обсуждаете решение задачи?! — прервал беседу раздраженный голос учительницы.

Гном замолчал. Ненадолго. Уже через пару минут он почти лег на парту, приподнял учебник и, спрятавшись таким образом от грозного учительского ока, зашептал:

— Слушай, а, может, пусть на нее кирпич упадет, а?! Ведь сволочь же!

— Сдурел? — глаза Глеба округлились. — Я тебе что — киллер? Иди ты… знаешь куда.

Он демонстративно уткнулся в учебник. Пашка обиженно засопел и тоже уставился в книгу. Глебу почти удалось нащупать решение задачи, но что-то мешало сосредоточиться, словно включенное поблизости радио. Он сердито бросил учебник на парту и завертел головой, пытаясь определить источник раздражения. Неразборчивое бурчание трансформировалось в слова:

— Ага, конечно, как чего — так: Гном, помоги… Как рога отращивать — это тоже Гном под рукой всегда… А как помочь другу — так нет, я не умею…

— Эй, ты достал уже! — ткнул приятеля в бок Глеб. — Ну чего я сделаю-то? И вообще — подумаешь, контрольная! Давай теперь всех учителей мочить, да?!

Ответить Пашка не успел.

— Гордеев! Да что это такое?! Ну-ка иди к доске. Поделись с нами распирающими тебя идеями.

Глеб одарил друга уничижительным взглядом и поплелся к доске. Неторопливо скрипя мелом по зеленому стеклу, он краем уха слушал разглагольствования математички:

— Ты бы, Гордеев, друзей себе поосмотрительнее выбирал. Малютину что — он год закончит и в училище отправится. А ты ведь дальше собираешься, в десятый? А он тебя назад тянет. Я же вижу — в последнее время ты совсем скатился!

— Да это не ваше дело — с кем нам дружить! — не выдержал Пашка. — Чего вы лезете!

— Малютин! Выйди из класса!

— Ну и пожалуйста! — Пашка одним движением смахнул учебник с тетрадкой в сумку и удалился, оглушительно хлопнув дверью.

Глеб, до того не обращавший особого внимания на слова учительницы, растерялся. По-хорошему, надо было уйти следом, и дверью так же хлопнуть. Но будучи по натуре покладистым, он не решился на столь экстремистскую выходку. Только стиснул мел так, что в рукав посыпались белые крошки и продолжил писать. «Вот сволочь, действительно» — беспомощно подумал он.

Перед глазами непроизвольно возникла картина: Ольга Анатольевна, замолкает на полуслове, хватает ртом воздух. Лицо ее краснеет, на висках вздуваются синие вены. Продолжая безмолвно разевать рот, она падает лицом на раскрытый журнал. «Врача! Скорую вызывайте! К директору надо!» — раздаются панические крики одноклассников. Пухлая рука с крупным перстнем на безымянном пальце беспомощно дергается несколько раз и бессильно соскальзывает с края стола…

Глеб опомнился. Он уже достаточно хорошо представлял, к чему могут привести его фантазии. Испуганно скосил глаза на учительницу и, с облегчением убедившись, что она живехонька, отогнал страшное видение.

— …я и говорю — нынешние дети совсем страх потеряли! Никакого уважения! Что… — Ольга Анатольевна оглушительно чихнула.

— Будьте здоровы, — нестройно прозвучало из класса.

Не отвечая, математичка торопливо полезла в сумочку. На свет появился огромный, похожий на вылинявшую наволочку, носовой платок, в который она чихнула еще трижды. Учительница высморкавшись — будто слон протрубил — протерла этим же платком заслезившиеся глаза и махнула рукой:

— Садись уж, Гордеев. Не мучайся. Кто готов выйти к доске?..

Глеб с облегчением плюхнулся на свое место. Внутри мутным клубком ворочались угрызения совести. Конечно, Пашка — настоящий друг, он все поймет и не обидится на предательство, но от этого становилось еще хуже. «Завтра решу его вариант. Сначала Пашке, потом себе» — обещание слегка успокоило ноющую совесть, и до конца урока Глеб честно пытался разобраться с алгеброй. Математичка продолжала чихать и сморкаться. К моменту, когда прозвенел звонок, вид у нее стал совершенно больной — красные заплывшие глаза, распухший нос, лихорадочные пятна на морщинистых щеках.

Глеб первым выскочил из класса и отправился на поиски Гнома. Приятель обнаружился в школьной раздевалке.

— Слышь… Ты извини… — буркнул Глеб, плюхаясь на скамейку.

— В смысле? — удивился Пашка.

— Ну… что я за тобой не ушел. И не ответил ей. Я и не слушал, чего она там несет, если честно…

— Забей! — махнул рукой Гном. — Она права. В смысле, не то, что я тебя куда-то тяну, а то, что мне пофиг — я в десятый не собираюсь. А тебе тут еще два года кантоваться. Так что незачем с учителями собачиться. В столовку идем?

Завтра, на третьем уроке, в класс, вместо грымзы-математички, вошла завуч:

— Ольга Анатольевна заболела. Я ее замещаю. Математику убираем, достаем биологию. Вам повезло, голуби сизокрылые, сегодня у вас будет два урока вместо одного, так что успеем подготовиться к четвертной контрольной, — она начала раздавать карточки с заданиями.

— Круто! — вытаращился на друга Пашка. — Это ты, да? Она ж вчера здоровехонька сидела, Класс! Молоток ты! А чего кислый такой?

Глеб, поначалу не связавший внезапную болезнь математички с собой, вдруг вспомнил вчерашнее видение. Ему стало жутковато. Не обращая внимания на радостно возбужденного приятеля, он поднял руку:

— Маргарита Валерьевна!

— Да?

— А что с ней? С Ольгой Анатольевной.

— Грипп, наверное, — подняла брови завуч. — Отрадно, Гордеев, что вы так беспокоитесь о здоровье вашей учительницы, но, может, мы все-таки приступим?

Глеб расслабился.

— Чего я-то? — буркнул он в сторону друга. — Она сама заболела, небось.

Пашка изобразил на лице крайнюю степень скептицизма, но продолжать дискуссию не стал.

Вечером Глеб почувствовал себя нехорошо. Сильно болела голова, во рту появился неприятный привкус, а в горле поселилась колючая боль. Мама посмотрела на градусник, засуетилась, вручила сыну чашку отвратительного горячего пойла, напшикала в горло какой-то гадостью и уложила в кровать.

— Горе мое, — легкая мамина рука приятно холодила пылающий лоб. — Большой мальчик уже, и на тебе — заболел. Ходишь расстегнутый, форточку открываешь все время… Вот результат. Ну, куда это годится? Вот что это такое — тридцать семь и восемь! Эх, Глеб-Глеб… Спи давай, горюшко…

Убаюканный ласковым маминым ворчанием, Глеб незаметно соскользнул в сон. И очутился посреди бескрайнего поля. С чистого синего неба палило ослепительное солнце. Насколько хватало глаз, стояли ярко-желтые колосья высотой почти по грудь. Горячий ветер гонял по фантастическому янтарному океану невысокие волны. Глеб раскинул руки и, раздвигая грудью шуршащую тесноту, пошел вперед. Длинные колючие усики приятно щекотали ладони. Нагретый сухой воздух пах летом. Глеб засмеялся — светлая беспричинная радость переполняла его.

Сколько он так шел-плыл, Глеб не помнил. Время исчезло, солнце висело на одном месте, от горизонта до горизонта стелился бесконечный травяной океан. Постепенно идти становилось все труднее. Капли пота стекали по вискам, по спине, оставляли привкус соли на губах. Тонкие высокие стебли расступались все неохотнее. Силы иссякли. Глеб остановился и медленно опустился на колени. Потом лег на спину и раскинул руки, глядя вверх. Страха не было. Только покой, приятная усталость и полное умиротворение.

Вдруг он почувствовал, что земля плавно качается. Сначала легонько, потом сильнее и сильнее. Он закрыл глаза и представил, что летит на ковре-самолете… Далеко-далеко, в другом мире, звучали голоса — испуганный, чуть не плачущий мамин и незнакомый мужской.

— Да что же это… сорок и два! Никогда такого не было! Что же делать, доктор? Может, в больницу?

— Не волнуйтесь, мамочка. Обычный грипп. Сейчас укольчик сделаем — полегчает. Температурку меряйте каждый час, за дыханием следите. Будет хуже — судороги, повышение температуры, еще что-то: звоните — приедем. Сейчас в больницу нет смысла ехать — не вижу ничего опасного для жизни. Да, корвалол дайте — сердце поддержать…

Голоса отдалялись, затихали. Солнце наконец-то спряталось за небольшим пышным облаком, и Глеб оказался в прохладной тени. Слушая стук собственного сердца, он стал подниматься все выше и выше…

* * *

Первое, что почувствовал Глеб, проснувшись — адская жара. Стоило открыть глаза, как они тут же непроизвольно зажмурились от ослепительного света. В наступившей темноте долго плавало размытое очертание огненного круга. По вискам щекотно сползали слезы. Глеб попробовал поднять руку, чтобы прикрыть лицо и не смог. Попытался перевернуться… и обнаружил, что не может пошевелиться. Тогда он осторожно приподнял веки и сквозь дрожащую щеточку ресниц увидел солнце. Опять потекли слезы, и глаза пришлось закрыть.

После нескольких тщетных попыток удалось повернуть голову. Щеку обожгло, будто он лежал на включенной конфорке. Терпеливо переждав боль, Глеб снова попытался осмотреться. Перед ним оказался песок. Почти белый, мелкий, занимающий все поле зрения. Именно этот раскаленный солнцем песок и обжег щеку.

Глеб прикрыл веки и повернул голову в другую сторону, где обнаружил ту же картину. «Солнце, песок… Пляж?» — мысли в голове походили на пузыри, плавающие в вязкой жидкости. Они медленно, словно нехотя, поднимались вверх и лопались, исчезая без следа. Глеб скосил глаза и разглядел свою руку, неподвижно лежащую на песке. «Точно — пляж» — бесшумно лопнул еще один мысленный пузырь.

Где-то совсем рядом было море. Слышно было шуршание набегающих на песок волн, и чувствовался соленый морской запах. Отчаянно захотелось окунуться в прохладную ласковую воду. Глеб затрепыхался, задергался, как рыба на берегу… Бесполезно. Кажется, невыносимая жара растопила все кости и мышцы, превратила тело в нечто аморфное, напоминающее забытый на батарее кусок пластилина.

Мысли путались, перед закрытыми глазами плавали разноцветные пылающие кольца. Он в последний раз попытался сдвинуться с места и с облегчением понял, что теряет сознание. Темная засасывающая пустота была благом — там не было солнца…

Открыв глаза в следующий раз, Глеб с ужасом понял, что все еще находится на том же пляже. Распластанный как медуза на песке. Неподвижный и беспомощный. Все повторилось — попытки сдвинуться с места, слезящиеся глаза, ожоги от песка и солнца… и блаженная прохладная темнота.

И снова, и снова, и снова… Сколько раз проворачивалось пыточное колесо кошмара, Глеб не знал. В какой-то момент он решил, что умер, и адский пляж — это его собственный, персональный загробный мир. И все бесконечное посмертное существование он проведет, мучаясь от нестерпимой жары и собственного бессилия.

Выплывая из очередного беспамятного провала, он успел подумать: «Нет, не хочу…», как вдруг понял — что-то изменилось. Жары не было! Давно растрескавшиеся губы, распухший язык, пересохшее горло ласкал вкусный прохладный воздух! Все еще не рискуя открыть глаза, он осторожно поднял руку — удалось! — и прикрыл ею лицо. И только тогда решился посмотреть вокруг. Зеленые обои с разноцветными геометрическими фигурами, стол, компьютер, Ванькина кровать. Черное кресло на колесиках, в котором, уронив голову на грудь, спит мама. Кошмар закончился! Глеб лежал на кровати в своей комнате!