Данные об уничтожении всех автопортретов Сезанна доставлялись во Францию в центральный штаб Интерпола в Лионе. Информация поступала разная: достоверная, как, например, в случае с «дымом и огнем» в Национальной галерее, и расплывчатая, какую прислали из Санкт-Петербурга, к тому же информация из России была замутнена суровой рукой нового политического режима в Москве. Информация об «инциденте в Блетчингли» (с подзаголовком «Галерея Пинкстера») исходила от полиции Суррея и от Скотланд-Ярда, которые соперничали в том, кому вести расследование. Обычно, если Скотланд-Ярд хотел выиграть подобную схватку, он ее выигрывал без труда. Всю информацию, какую удалось собрать, передали в Национальное центральное бюро (НЦБ) каждой страны и в генеральный секретариат Интерпола.

Интерпол, получив информацию, разослал всеобщий бюллетень. В бюллетене подробностей было немного, дополнительную информацию обещали распространить в записке и отправить факсом на следующее утро. На языке Интерпола это называлось «Синей запиской», которая выдавала и запрашивала информацию по тому или иному преступлению или преступнику. «Красная записка» была о поимке и аресте и часто имела следствием экстрадицию. Интерпол выпускал также Зеленые, Оранжевые и Черные записки, каждая из которых сообщала или запрашивала информацию по ряду международных преступлений.

Во вторник утром Энн Браули пришла на работу рано, как всегда; по обыкновению, направилась в отдел информации и сделала копии всех пришедших сообщений о ходе расследования обстоятельств, связанных с уничтожением картин Сезанна. Сегодня было только два сообщения. Одно для нее; другое – копия бюллетеня, полученного Скотланд-Ярдом от служб безопасности Интерпола и ФБР в Вашингтоне. Она поискала Джона Оксби и выяснила, что он приехал раньше нее, также побывал в отделе информации и ушел. Когда Энн наконец дошла до своего кабинета, она увидела прикрепленную к ее креслу записку. Прочитав ее, Энн усмехнулась.

«Посещаю духов. Вернусь в десять. Дж. Оксби».

Вестминстерское аббатство уже открылось для туристов. Оксби привычным путем прошел к незаметной двери во дворе, позвонил, и его впустили в западное крыло.

Скорее всего, Джек Оксби единственный в Лондоне знал о том, что духи великих людей, похороненных в Вестминстерском аббатстве, регулярно встречаются для своих возвышенных дебатов по поводу человечества, искусства, политики или женщин в их жизни. Иногда он забирался с той или иной проблемой в Уголок поэтов, где выбирал кого-нибудь из великих людей, наиболее подходивших для решения мучившей его задачи. Конечно, Оксби сам играл все роли, временами яростно споря, пытаясь всесторонне рассмотреть проблему и прийти к ее разрешению.

Глядя на надписи и таблички, сообщавшие имена великих, Оксби подумал о высокоморальной страсти Рёскина к искусству и способности Генри Джеймса проникать в самые глубины человеческой природы. Оксби был один и разговаривал вслух, как будто великие сидели напротив него. Он задавал вопросы и представлял, что бы они ответили. Ему необходим был свежий взгляд, и это упражнение, в сущности, являлось проверкой его собственных мыслей. Серьезная форма медитации и очень трудная работа. Час спустя он прошел на свое излюбленное место на клиросе, исписал несколько страниц фактами и размышлениями и начал разрабатывать гипотезу, которая, будучи только рабочей, предлагала своеобразный, но доступный ход расследования.

Оксби был уверен, что автопортреты Сезанна уничтожили, дабы потрясти мир искусства, хотя, возможно, была и другая цель. Но какая? И кто может стоять за этим? Что за человек мог это сделать? Он закрыл глаза, сосредоточившись на возможных мотивах уничтожения картин. Месть, деньги, скандальная известность – причина могла быть любой, или ее вообще могло не быть. Может, это просто сумасшедший.

Из отчетов Интерпола Оксби знал, что все автопортреты подверглись воздействию одного и того же вещества, но больше ни одно обстоятельство, ни один факт, деталь или мотив не связывали три этих случая. Галерею Пинкстера посетила туристическая группа. В Национальной галерее внимание отвлек горящий «дипломат», а от следователей из Санкт-Петербурга поступали только нелепые предположения.

– Погибли три картины, – сказал он вслух. – Эрмитаж, Национальная галерея, Пинкстер. Никакой логики, или я просто не вижу ее? – Он повторил вопрос, который до сих пор оставался без ответа: – Почему именно автопортреты Сезанна?

В полдень он должен был получить отчет Найджела Джоунза о химических веществах, обнаруженных на останках картин в Национальной галерее и у Пинкстера. Затем они с Энн Браули обсудят ее успехи в поисках источника диизопропилфторфосфата, хотя многого он не ожидал. Также подходил срок отчета Джимми Мурраторе о ставках Кларенса Боггса.

Оксби сошел с клироса, повернулся к высокому алтарю, почтительно склонил голову, вышел через ту же дверь и направился к Виктория-стрит. Из окна его кабинета в Скотланд-Ярде был немного виден парк Сент-Джеймс; до парка нужно было пройти четыре длинных лондонских квартала. В кабинете стояли стол, два кресла, шкаф и висела пробковая доска, на которую прикрепляли обычные памятки, различные записки, газетные вырезки и фотографии. Оксби положил портфель на стол и стал вытаскивать книги, достав в том числе книгу Джона Револьда «Поль Сезанн» и каталог Лионелло Вентури. Он поднял голову и в дверном проеме увидел Энн Браули. На ее хорошеньком личике отражалось сильное беспокойство.

– Из моих расследований по поводу ДФФ ничего не вышло, в этих крупных фармацевтических компаниях бюрократия похуже, чем в нашем правительстве. – Она вошла в кабинет. – А когда просишь быстрого ответа, они задерживают его на день-два, черт возьми.

Оксби усмехнулся этой попытке Энн казаться грубой.

– Где Джимми?

– Ушел за кофе, наверное. Я позову его.

Оксби устроился за стеной, воздвигнутой им из книг и портфеля, и принялся читать записи, сделанные в аббатстве. Появился Джимми Мурраторе с кофе и сел напротив Оксби. Энн заняла третье кресло.

– Что нового удалось узнать о скачках? – спросил Оксби.

Джимми тряхнул головой.

– Было довольно легко выяснить, что Кларенс Боггс потерял кучу денег на лошадях, он уже стал знаменит своими проигрышами. До июля Боггс имел дело с одним агентом по имени Терри Блек, но потом все переменилось. Блек начал сдавать и решил отойти от дел. Он продал свои права синдикату. Одного из пяти руководителей я знаю лично, его зовут Сильвестр. Я проверил остальных, и там все в порядке. – Джимми перевернул страницу в блокноте. – Потом – в середине августа – они Боггсу отказали. Он проиграл уже более двадцати тысяч фунтов.

– Удивительно, что они дали ему зайти так далеко, – заметил Оксби.

– И еще дальше, потому что Терри Блек надул их. Синдикат не проверял всех счетов Блека, и кажется, Боггс был должен еще несколько тысяч.

– А что этот синдикат делает с людьми, которые должны ему более двадцати тысяч фунтов? – спросил Оксби.

Мурраторе ответил сразу:

– Они их не убивают.

– Что же они делают? – снова спросил Оксби.

– Обращаются к юристам.

Оксби поднял брови:

– Я ожидал более суровых мер.

Джимми кивнул:

– Есть, конечно, и такие, которые играют грязно, но если кто-то по уши в долгах, бесполезно убивать его.

– Но Боггс отмечал свои ставки в газете за час до смерти. Он что, все еще играл?

– Он договорился с двумя парнями, без лицензии. Они и дали ему кредит.

– Ты их знаешь?

– Один из них жокей, по крайней мере был, пока его не отстранили от соревнований, второй же год назад работал официантом. Ни один не смог бы приготовить ядовитую смесь, какой попотчевали старину Боггса.

Зазвонил телефон, трубку сняла Энн.

– Это Дэвид Блейни из галереи Пинкстера. Он наконец получил снимки и спрашивает, хотите ли вы взглянуть на них.

Оксби посмотрел на часы.

– Скажите, что мы будем к двум.

Снимки лежали, на том же столе, на котором Оксби недавно видел изуродованный автопортрет. Снимков получилось больше сотни, но только на двенадцати из них была группа датчан.

– Извините, что это заняло столько времени, – сказал Блейни, – но фотограф находился в отъезде, и я только сегодня утром смог поговорить с ним.

– Он объяснил, почему не отвечал на ваши звонки?

– Нет. Он обычно получает поручение и сразу уезжает. Но он сказал, что фотографии есть у мистера Пинкстера.

– Зачем они мистеру Пинкстеру?

– В этом нет ничего необычного. Мистер Пинкстер обязательно просматривает все фотографии перед тем, как их увидит публика. Это его галерея и его деньги, – сказал Блейни с улыбкой. – Кроме того, фотограф его хороший друг.

– И все-таки зачем ему это? – настаивал Оксби. Мистер Блейни пожал плечами:

– Мистер Пинкстер хочет видеть и знать все. Уж такой он есть.

Энн сказала:

– Сообщите, пожалуйста, имя фотографа и адрес, по которому его можно найти.

– Шелбурн. Сейчас напишу.

Блейни написал адрес на листке бумаги и отдал его Энн.

Оксби и Энн рассмотрели снимки, обращаясь иногда к Блейни за комментариями по поводу того, где снимки были сделаны. Изучив их под лупой, Оксби отложил один. Его он разглядывал целую минуту.

– Скажите еще раз, где сделан этот снимок?

Блейни внимательно посмотрел на фотографию:

– В холле.

– В начале экскурсии?

Блейни кивнул:

– Наверное, когда экскурсия еще не началась.

– Можете его увеличить?

– Я попрошу Шелбурна послать фотографию прямо вам.

Оксби взял снимки с датской группой и разложил их по порядку.

– Они начинаются семьдесят четвертым и заканчиваются восемьдесят восьмым. Снимок, который нужно увеличить, восемьдесят первый. Номера семьдесят семь, восемьдесят три и восемьдесят четыре отсутствуют. Могли они куда-нибудь затеряться?

Вместе они рассортировали все снимки, пытаясь найти пропавшие.

– Здесь нет, – сказал Блейни. – Это странно. Если только мистер Пинкстер не оставил их зачем-то у себя.

Энн еще раз посмотрела на фотографию, которую попросил увеличить Оксби.

– Что в ней такого особенного?

Оксби ответил:

– Здесь два человека, один из них мужчина. Единственный в группе. Ни этого мужчины, ни этой женщины нет на других фотографиях, а три из них пропали.– Он указал карандашом на две фигуры. – Когда началась экскурсия, они были с группой, а потом отстали. Боггс жаловался на копуш, и его дочь вспомнила, что он говорил о паре, о мужчине и женщине.