I

Таково величие настоящего дня! Прошедшие дни были велики подвигами и деятельностью, а сей велик покоем. Велик: ибо в нем почил Тот, Кто превыше всех и всего; почил тогда, как совершил все; почил, чтобы потом никогда не почивать для блага рода человеческого. Сама Церковь во всем продолжении времен от начала мира находит только один день, с коим можно сравнить настоящий. Это оный седмый день творения, в который, по сказанию Моисея, Бог… почи… от всех дел Своих, яже сотвори (Быт. 2; 2). Как велик должен быть день сей! Но и он был менее настоящего. Нынешний покой больше оного; ибо второй труд был больше первого. Легче было создать весь мир и человека, нежели искупить их: в раю не было креста и для человека; а на Голгофе крест и для Богочеловека. И после сего-то великого подвига крестного избран для успокоения день настоящий! Бог — Творец, после шести дней делания, почил в один — седмый; и Бог — Искупитель, после множайших дней труда, не избрал для успокоения более единого дня — того же седмого! О, остановись солнце, продлись драгоценный день! Да продлится покой Божественного Страдальца! Да закроются сии язвы! Да престанет течь кровь!

Но что за вопль слышится среди смертного безмолвия? Не жены ли мироносицы грядут помазать тело Иисусово? Но покой субботний еще не прошел: и он должен молчать, по заповеди (Лк. 23; 56). Кто же дерзает нарушать покой Льва от Иуды? — Тот же, кто более всех нарушал его при жизни: днесь, — воспевает Церковь, — ад, стеня, вопиет (на вечерне Великой Субботы, стих. сам. 1). Но ради чего стенать ему, когда он достиг, чего желал? О чем вопиять, когда все умолкло пред ним? Не хочет ли он взять и душу Распятого, как взял руками иудеев Его Тело и запечатал во гробе? Но ему не дано власти и над душой Иова; может ли быть оставлена во аде душа Иисусова?

Вслушаемся, однако же, пристальнее в вопль ада: не напрасно он стал силен, что, происходя в сердце земли, слышится на всех концах ее; не напрасно столь мучителен, что вопиющий не может скрыть его в самых мрачных глубинах своих. "Днесь ад, стеня, вопиет, глаголя: уне мне бяше, аще бых от Марии рождшагося не приял". Итак, вот причина горького вопля адского: его причиняет Тот, Кто Сам безмолвно почивает во гробе! Что же делает тебе, о ад, Сей Мертвец? С сею увенчанной тернием главой, с сими прободенными руками и ногами, что может Он сделать тебе? Все, все, отвечает мучимый: "пришед на мя, державу мою разруши, врата медная сокруши, души, яже содержах прежде, Бог сый Воскреси". О, после сего надобно тебе стенать и вопиять, вечно стенать, и вечно вопиять! Но каким образом произошло все сие? — Как, почивая во гробе плотски, Богочеловек сошел во ад? — Не был ли Он и еще где-либо в сие время? Не совершил ли и еще чего-либо, кроме разрушения твердынь адовых? — Кто может дать на сие ответ? Явно, что ад худой свидетель в сем случае: от мучения он может только вопиять, а не повествовать. Обратимся к самовидцам и слугам Слова, почивающего во гробе, — апостолам.

Да станет у гроба сего Петр! Ему известнее других должны быть деяния души Иисусовой по смерти; ибо он обещал сам идти с Ним на смерть, и положить за Него свою душу. Правда, среди адской тьмы двора Каиафина помрачилось было и его зрение, и он трижды не узнал Учителя; но горькие слезы омыли уже прах с очей, и он теперь видит все яснее прежнего. Теперь он в состоянии не только носить ключи, отверзать и затворять (Мф. 16; 19); но и пасти агнцы с овцами (Ин. 21; 17).

Что же поведаешь нам, первоверховне Апостоле, о деяниях души Христовой? — Христос, — вещает он, — умерщвлен… быв плотью, ожив же духом, о нем же и сущым в темнице, духовом, сошед, проповеда (1 Пет. 3; 18–19). Итак Спаситель, во время пребывания пречистой плоти Его во гробе, точно был во аде; ибо что другое может означать темница духов у апостола, как не ад, или паче, глубочайшее и мрачнейшее отделение ада? — И в сию-то глубину, во всех отношениях преисподнюю, сошел — духом Своим — умерший Богочеловек! — Сошел не в виде страдальца (ибо крестом заключился ряд страданий), а в виде победителя смерти и ада, — да исполнит собой, — по выражению Церкви, — всяческая (За достоин, мол. в Лит. Василия Великого). Небо было исполнено Его Божественной славой, земля уже полна Его страданиями; надобно было, чтобы и ад наполнился Его силою.

Что же делал Богочеловек во аде? — Проповедывал, — отвечает святой Петр. Где Иисус, там и проповедь! Надлежало показать на деле, что Он есть свет всего мира. Но кому проповедывать во аде? Духам, — продолжает святой Петр, — противлъшымся иногда, егда ожидаше Божие долготерпение, во дни Ноевы, делаему ковчегу (1 Пет. 3; 20). Но если сии несчастные грешники, прострадав слишком две тысячи лет в ужасной темнице, сделались, наконец, способными слышать с пользой для них проповедь Искупителя человеков; то тем паче должны с нетерпением услышать оную те из узников адских, кои во время жизни своей не показали упорства и нечестия современников Ноевых, и потому были ближе их к вратам, ведущим из ужасной темницы. Посему-то Святая Церковь, яко таинница любви Божией, с дерзновением воспевает ныне в честь Жениха своего: "царствует ад, но не вечнует над родом человеческим. Ты бо положся во гробе, смерти ключи развергл еси, и проповедал еси от века тамо спящим избавление неложное.

Что было предметом проповеди во аде? — Апостол не говорит о том прямо. Но что другое могло быть предметом проповеди Спасителя, кроме спасения? — Конец дела показывает и существо его; а концом проповеди во аде для самых упорных душ, каковы современники Ноя, долженствовало быть, по ясному и точному свидетельству апостола, то, чтобы они, суд прияв — во время потопа — по человеку плотию, поживут теперь — после проповеди Христовой — духом (1 Пет. 4; 6). Те, кои ожили духом, не могли уже быть оставленными среди жилища смерти, и Победитель смерти, сошедши во ад один, долженствовал извести с Собой многих. Если бы кто касательно сего усомнился дать полную веру аду, жалующемуся на то, что он при сем случае погубил все мертвецы, ими же царствова от века: то не может усомниться в свидетельстве Церкви, которая несомненно воспевает, что, сошествием Божественного Жениха ее во ад, истощены вся адова царствия.

Судите сами, братие, какой радостью должно было сопровождаться исшествие из ужасной темницы духов, когда и освобождаемые из узилищ земных часто не помнят себя за радость! Тогда-то во всей силе оказалось изречение Спасителя: не приидох… призвати праведники, но грешники на покаяние! (Мф. 9; 13). Тогда-то весь мир узнал, как Семя жены сокрушает самую главу змия. И для Великого Победителя смерти разрушение твердынь адовых и освобождение узников адских было, без сомнения, делом приятнейшим из всех дел Его. Если совершение спасения человеческого по воле Отца составляло для Него, по собственным словам Его, брашно (Ин. 4; 34); то в сем случае Он вкусил манну.

По исшествии из ада, Спаситель его с пречистой душой Своей был в раю. Это мы знаем из собственных уст Его: ибо когда распятый с Ним разбойник молил помянуть его во Царствии Своем, Он отвечал: днесь со Мной будеши в раи. Надлежало Самому Спасителю лично ввести в рай тех, кои освобождены были из ада: ибо только перед Его лицом пламенное оружие, хранящее врата рая, могло обратить плещи своя; только по Его всемощному гласу, Херувим мог отступить от древа жизни и дать новым обитателям рая причаститься райские пищи. Было и другое дело в раю: зерно пшенично, падшее на землю и умершее на Голгофе, долженствовало сотворить плод мног (Ин. 12; 24); вознесенный на крест Спаситель мира имел повлечь за Собой вся (Ин. 12; 32). Итак надлежало осмотреть все пространство рая, и распределить рукой Домовладыки достаточное число обитателей в дому Отца Небесного для новых чад Его (Ин. 14; 2).

Если, братие, и в аде, при разрушении твердынь его, было торжество для освобождаемых и Освобождающего: то тем паче в раю, у древа жизни. Здесь-то Давиду время было возгреметь новый псалом на десятострунном псалтыре и взыграть пред ковчегом Нового Завета, новым, святым взыгранием, за которое уже некому его осуждать (2 Цар. 6; 16); здесь-то исполнилось желание Моисея — видеть Бога лицом к лицу: ибо он увидел Единородного Сына Его, в Коем вся полнота Божества телесно (Кол. 2; 9); здесь-то удовлетворилось и святое прошение Авраама, о непогублении грешников, ради добродетели праведных (Быт. 18; 32–33): ибо теперь, ради единого Праведника, даровано прощение всем грешникам.

Можем думать, что умерший Богочеловек был и у Отца. — Ибо Сам неоднократно говорил ученикам: се оставляю мир, и иду ко Отцу (Ин. 16; 28). Мы слышали, с каким чувством исповедывался Он перед наступлением Своих страданий: Отче, дело совершил, еже дал еси Мне, да сотворю (Ин. 17; 4). Тем с большей радостью должны быть повторены слова сии на небе, когда Победитель смерти явился пред престолом Отца с знамением победы, уже не преднамереваемой, а совершенной, — со крестом! О, сколько раз, после сего нового крещения кровью, должен был под небесами небес раздаваться глас: Сей есть Сын Мой возлюбленный, о Нем же благоволих (Мф. 3; 17). Того послушайте! — Послушайте уже не одни человеки, а еси Ангелы Божии (Евр. 1; 6), вся тварь (Мк. 16; 15). Ибо на Голгофе небо и земля увидели, что Агнец закланный достоин… прияти силу и богатство, и премудрость и крепость и честь и славу и благословение (Откр. 5; 12).

Не продолжим изображения великой деятельности Иисусовой среди настоящего дня покоя; ибо Писание не дает нам для сего дальнейшего руководства; а без сего руководства как говорить о тайнах мира невидимого? И после того, что мы видели и слышали, кто не скажет, яко воистину велик день Субботы сея, и достоин того, чтоб быть прообразованным всеми Субботами ветхозаветными! И все это совершилось, братие, когда тело Иисусово мирно почивало во гробе; когда гроб сей был запечатан печатью Каиафы, окружен стражей римской! Седмь печатей на книге судеб в сие время преломлены (Откр. 5; 5); а печать Каиафы оставалась цела! Все воинство ада обращено в бегство, а четыре воина римских продолжали стоять на страже! — Так под простой завесой видимого может сокрываться тьма чудес невидимых! — Так и в наших гробах может совершаться и, без сомнения, совершается великая работа, когда грубые чувства наши не замечают в них ничего, кроме бездействия.

Но что делать нам в то время, когда Господь наш так много делает за нас и для нас? — Следовать за Ним в духе с верой и любовью.

Господь во аде: снидем и мы за Ним мыслью во ад, дабы не сойти некогда туда самым делом; поставим себя на время в состояние тех, кои были заключены в темнице духов, и научимся содевать свое спасение со страхом и трепетом. Те, кои жили до явления Христова во плоти, увидели Его во аде: кто поручится, чтобы видели Его там и те, кои добровольно сходят во ад, после вознесения Христа на небо? Настоящая проповедь Христова во аде явно есть проповедь не повторяемая: ибо неповторяемо разлучение Его души с телом. Посему лучше и безопаснее всего содевать свое спасение, дондеже день есть: ибо придет для каждого ночь, в которую, — по слову Самого непрестающего Деятеля, — никто же может делати (Ин. 9; 4).

Господь в раю: дерзнем о имени Его и мы вступить за Ним мыслью в рай, не для праздного любопытства, как оные соглядатаи земли обетованной, осужденные за то умереть в пустыне (Чис. 14; 37), а для того, чтобы удвоить и утроить усилия свои действительного вступления в отверзтые крестом для всех врата рая. О, как много уготовано там обителей! И каждая отверзта для всякого! Вот обитель веры и упования; в нее зовет отец верующих — Авраам, по вере вознесший сына на жертвенник. Вот обитель произвольной нищеты и самоотвержения: в нее зовет Моисей, лучше изволивший страдати с людьми Божиими в пустыне, нежели, нарицаясь сыном дочери Фараоновой, имети временную греха сладость (Евр. 11; 24–25). Вот обитель терпения и преданности в волю Божию: в ней обитает Иов, умевший на гноище благословлять имя Господне. Вот обитель чистоты и целомудрия: в нее приглашают Иосиф и Сусанна, предпочетшие гонение и смерть утехам сладострастия. Вот обитель ревности по Боге и добродетели: ее предлагают Финеес и Илия, ревновавшие по Господе Боге Израилевом тогда, как почти все ревновали токмо о своих страстях. Вот обитель милосердия: в нее зовет Сам Господь премилосердый. Приидите, — говорит Он к милосердым, — наследуйте уготованное вам царствие (Мф 25; 34); ибо что вы творили бедным, Мне сотворили.

Господь у Отца: не обинемся, братие, предстать за Ним и мы. Но с чем предстанем? — Или с добродетелью, или с покаянием: Отец Небесный приемлет то и другое, только бы то и другое было освящено в кровь Сына Его. Предстанем и скажем Отцу небесному о Его и нашем Иосифе то же, что сказано было некогда о сыне Иакова: мы совещахом о Нем злая, Ты же совеща еси о Нем и о нас благая. Ныне остави им неправду и грех их (Быт. 50; 20,17); ибо отселе мы не будем иметь другого руководителя в жизни, кроме Его, дарованного Тобой нам Спасителя и Господа.

В таковых и подобных размышлениях должны мы, братие, проводить время у сего гроба. И может ли быть лучше для сего время, как безмолвие нынешней ночи, которая для того и избрана из всех ночей Церковью, чтобы всецело быть посвящаемой на молитвенное собеседование с распятым Спасителем? — Но, к сожалению, многие из нас нисколько не пользуются сим прекрасным учреждением Церкви. Сколько ночей проводятся в суетах и забавах! А одной ночи не можем провести у гроба своего Спасителя; Он остается почти один, и мы являемся только к Его воскресению! Ах, братие, что если и Он оставит нас так, когда мы будем лежать во гробе? Не на осуждение глаголю сие (2 Кор. 7; 3); а чтобы показать, как мало мы обращаем внимания на средства к нашему освящению. — Кто любит своего Спасителя, тот„не оставит Его гроба. Аминь.

 

II

Если бы кто из неверующих и не знакомых с нашими таинствами вошел ныне в какой-либо из наших храмов, то удивился бы тому, что в них совершается: окружаем гроб умершего, сетуем и воздыхаем над ним; и в то же время веруем, что в этом гробе источник жизни и нетления. Если Спаситель ваш, сказал бы неверующий, есть воскресение и жизнь, то как Он мог быть умерщвлен и заключен во гробе? — А когда Он умер и погребен, то как может вам даровать жизнь и нетление? — Одно из двух — или плачьте, или радуйтеся: Бог — не умирает, умерший — не воскрешает!

Так мог бы, ныне и здесь, сказать нам неверующий. Но он, братие, начал бы говорить подобное, если бы повести его и в рай, в котором некогда обитали наши прародители. И там — одно совершается, а совсем другое происходит. Вкушается пища, как будто добрая в снедь… и угодная очима видети (Быт. 3; 6); а производит глад вечный и вечную смерть. Отверзаются очи, но не видят искусителя, а усматривают только свою наготу! Хотят быть богами, а убегают от Бога.

Таинство отобоюду! Но первые простерли завесу — мы. Ясли и крест сделаны людьми. Не Бог скрылся от человека, а человек скрылся от Бога. Если бы мы не так глубоко пали, то видно было бы, как нас и восставляют. — Теперь, лучше не смотреть в бездну зла, дабы от глубины ее не помрачилось зрение. Лучше не знать всех приемов небесного Врача, дабы не прийти в ужас от самого врачевания. Предоставим и ведение Тому, в Чьих руках сила и спасение.

К чему я говорю это над сим гробом? — К тому, что и ныне есть иудеи, кои знамения просят, и еллини, кои премудрости ищут, а мы проповедуем Христа распята (1 Кор. 1; 22, 23). Проповедуем и будем проповедовать!

Для иудея Христос распятый есть соблазн: что нужды! — Разве иудей не соблазнялся, когда ему послана была с неба манна, и не спрашивал, что это? (Исх. 16; 15). А не ты ли, иудей, исцелялся некогда взором на медного змия; вознесенного на крест? Скажи нам, как взор на медь исцелял? Как змий спасал от угрызения змииного? И мы скажем тебе, как крест врачует грехи, и источает нетление и жизнь.

Для еллина Христос распятый — безумие: что нужды! И ему не впервые, видя не видеть, глаголющеся быти мудри, объюродеша (Рим. 1; 22).

В зерцале природы, от создания мира видимы не только премудрость Божия, искомая еллинами, но и самая присносущная сила… и Божество (Рим. 1; 20). Что же, много увидел в сем зерцале еллин? И что увидел, не сокрыл в неправде? Не переменил славы нетленного Бога в подобие тленна человека и птиц, и четвероног и гад (Рим. 1; 23)? — Потому-то, еллин, Бог и благоволил буйством проповеди спасать верующих, что в премудрости Божией не разуме ты премудростью Бога (1 Кор. 1; 21).

Но и между христианами есть враги креста Христова (Флп. 3; 18). Есть, были и будут: но кто они? Это, во-первых, люди, коим Бог — их я. Удивительно ли, что на сей точке не вмещается крест? Эти люди любят ныне производить весь мир из круга: для чего не присмотрятся лучше в сей круг? Может быть, они сами увидели бы в нем крест — Другого рода враги креста те, для коих, по выражению апостола, Бог — их чрево! (Флп. 3; 19). При таком божестве нечего и говорить о ливане и смирне: ему нужны жертвы Веельфегора и Молоха.

Сын Божий на кресте: подлинно чудо из чудес! Спаситель мира во гробе: точно тайна из тайн! Но разве, неверующий, от тебя сокрывают это? Ты говоришь, что это для тебя непостижимо. А тебе говорят, что это непостижимо для самых Ангелов. И зачем пугаться непостижимого? Ты удивляешься природе и благоговеешь пред ней: но все ли ты постиг в ней? И не пред тем ли наиболее благоговеешь, что наименее постигаешь? — Богу, совершенно постижимому, ты престал бы и покланяться.

Но что спорить? О доброте древа суд один — по плодам его. Древо креста сухо, безчестно, ужасно, но посмотрим на плоды его.

Пред кем это, иудей, падает твой Иерусалим и храм, так что в них не остается камня на камени, так что сам повелитель света, Иулиан, не может поднять их? — Пред Сим Мертвецом. Кому это уступают место и афинский Пантеон, и римский Капитолий, и кесари, и философы? — Сему Мертвецу. Кто это останавливает варваров, разрушивших Римскую империю, заставляет их забыть свою лютость и начать учиться быть людьми по Евангелию? — Сей Мертвец. Каким народам принадлежит власть и могущество над всей землей? — Тем, кои веруют во имя Иисуса распятого. От чьих знамен и ныне, в глазах наших, бежит Магомет? — От тех, на коих крест.

На что же тебе, иудей, лучше сих знамений? — Не видишь ли ты из них, что Христос, даже в отношении к земным делам, есть "Божия сила?" (1 Кор. 1; 24).

Тебе, древний или новый еллин, нужна мудрость: прииди и виждъ (Ин. 1; 46). Видишь ли, как на стогнах Афинских падают пред идолами твои философы, те люди, кои в тайнах собраниях своих ни над чем столько не издеваются, как над идолами и богами? Не осуждаем строго их слабости: жизнь дороже философии. Но согласись, что в философии твоей нет силы сразиться с суеверием, и посмотри, что будет. Не проходит пяти веков, — и во всей Римской империи нет и пяти идолов. Где они и кто сразил их? Философы? В Риме нет и пяти философов; а какие есть, те за идолов. — Идолы пали от проповеди Павлов и Аполлосов!

Не мудрость ли это, еллин?

Послушай еще, что говорит твой божественный Платон. "Истинного Бога, — говорит он, — найти трудно, и если бы кто нашел Его, то об Отце природы нельзя беседовать ко всем". То есть, еллин, твой Платон хочет знать Бога один, для себя только; мир, по нем, пусть не знает Его! — Не много пользы было бы человечеству от такой философии. Но к счастью его, нашлись люди помужественнее и почеловеколюбивее твоего Платона. Посмотри, что будет. Не прошло одного века после смерти Иисуса Назарянина, и варвар с скифом начинают богословствовать; малые дети узнают об Отце природы и человеков то, чего и во сне представлялось ни академиям, ни портикам; и все это производят двенадцать Галилейских рыбарей!

Не мудрость ли это, еллин?

Так премудрость креста оправдалась перед лицом всего света от чад (Мф. 11; 19; 5, 16) и от дел своих! И еще оправдится! Новые еллины посрамятся, как посрамились древние. Кладенцы сокрушеныя стихийной мудрости, сколько бы ни углубляли их, не дадут воды живой (Иер. 2; 13). Без Сына не узнают Отца; Его познает токмо тот, ему же аще волит Сын открыты (Мф. 11; 27); а Сын открывает Его только со креста.

Но довольно о иудеях и еллинах; время обратиться к тебе, истинный христианин. Ты не просишь знамений, но Господь подает их тебе и без прошения. Ты не ищешь мудрости, но она сама приходит к тебе. Ты сам для мира великое знамение и великая тайна.

В самом деле, христианин, у тебя отверзты очеса сердца (Ис. 42; 7), кои у всех людей плотских заключены, и ты видишь суету всего того, что в мире велико и славно, видишь и вменяешь в уметы, да Христа приобрящу (Флп. 3; 8): не знамение ли это? Для тебя не существует страха смерти, так что ты, если пойдешь посреде сени смертной, не убоишься зла (Пс. 22; 4): не знамение ли это? Ты находишь пищу и сладость в том, что для миролюбцев составляет скуку и тяжесть, и напротив скучаешь и тяготишься тем, за чем они гоняются всю жизнь: не знамение ли это? Ты по временам чувствуешь в себе силы грядущего века (Евр. 6; 5), воспаряешь духом над всем миром, бываешь един с Тем, Егоже возлюби душа твоя (Песн. 3; 1): не знамение ли это?

Не может быть, чтоб ты был и без мудрости. О, Господь умеет просвещать и наставлять тех, кои умеют слушать Его и готовы исполнять слышанное. Без сомнения, ты не раз слышал уже, внутрь себя, Того Наставника, Который творит из рыбарей апостолов. А может быть, уже приял и то помазание от Святого, которое приемши не требуют, да кто учит их; ибо само помазание учит их всему (1 Ин. 2; 27).

Как же бы ты, христианин, после сего, усомнился в том, что распятый Господь есть подлинно Божия сила, премудрость, правда… освящение и избавление во спасение всякому верующему (1 Кор. 1; 24,30), когда Он в самой вещи давно соделался всем сим для тебя самого? Это значило бы сомневаться в собственном уме, который есть Христов (1 Кор. 2; 16), в собственном сердце, которое Христово (Еф. 3; 17), в собственной жизни, которая Христова (Кол. 3; 4).

А если, возлюбленный, Христос не соделался для тебя всем сим, если христианство твое не обратилось в твою жизнь, если вера твоя состоит в словах, поклонениях или преходящих чувствах: то, да будет ведомо тебе, ты не многим разнишься от иудея и еллина. Какая польза, что у тебя в руках драгоценное сокровище, когда ты не употребляешь его и остаешься нищим по-прежнему? Что перед очами твоими отличное врачевство от всех недугов, когда ты не принимаешь его, и по тому самому продолжаешь страдать смертельно? Христос спасает всех нас, но не тогда, как остается только в Евангелии, или на Плащанице, или на небе; а когда входит в наше сердце, соединяется с нашим духом и делается началом всей нашей жизни и всех действий. Размысли об этом у сего гроба! Аминь.

 

III

Думали ли мы, братие, когда-нибудь о том, что все мы уже были во гробе, и что над каждым из нас совершено уже погребение? По крайней мере, помыслим о сем теперь, у сего гроба. Ибо в нем именно, в сем гробе были погребены все мы.

Как это и когда? — В крещении, отвечает апостол. Ибо елицы во Христа Иисуса крестихомся, в смерть Его крестихомся: спогребохомся… Ему крещением в смерть: да якоже воста Христос от мертвых славою Отчею, тако и мы во обновлении жизни ходити начнем (Рим. 6; 3–4).

Креститься в смерть! Спогребаться в смерть! Ах, братие, как ни изъяснять слова сии, все они чрезвычайно сильны и разительны. И смерть человека есть нечто весьма важное, тем паче смерть Богочеловека. И мы все крестились в сию смерть! Все погребались в сию смерть!..

Откуда сие дивно ужасное крещение? Для чего сие непостижимо Божественное спогребение? — Почему купель наша была гробом, и гробом Христовым?

Чтобы яснее уразуметь сие, братие, для сего должно обратить внимание на цель нашего крещения…

Для чего мы крещаемся? —Во оставление грехов, — ответствует сама Церковь. То есть, изъясняя ту же мысль раздельнее, мы крещаемся для освящения оскверненного грехом естества нашего, для восстановления в нем образа Божия, для возвращения ему первобытной невинности и способности к добродетели и блаженству. Но что очищает и освящает нас в крещении? — Ужели вода, коею омываемся в купели? Но водой может очищаться токмо тело, и то по наружности, а не душа, не совесть, не ум и воля. Для души, оскверненной грехом, для духа, ниспадшего в бездну зла, потребно очищение высшее, внутреннейшее, духовное. И оно совершается в крещении; — иначе для чего бы совершалось само крещение? Что же производит его, если не может произвести вода? — Производит всеосвящающая кровь Богочеловека. Нас очищает купель потому, что в воде сокрыта благодать Духа, низведенная на землю воплощением Сына Божия; нам оставляются при крещении грехи потому, что за сии грехи принесена жертва на кресте; мы выходим из купели чадами Божиими с правом наследовать жизнь вечную потому, что в купели облеклись верой в заслуги Искупителя, Коему принадлежат все блага жизни вечной. Таким образом, крещаясь во оставление грехов, мы видимо погружаемся в воду, а невидимо в смерть и Кровь Христову, в благодать Духа Святаго. И сие-то невидимое погружение соделывает так действительным видимое крещение водой, которое само по себе не имело бы никакого действия на душу. Удалите от купели веру в Распятого: вместе с ней удалится благодать; а посему не будет никакого оставления грехов, отнимите крест, и не станет крещения.

Сие-то самое выражает, братие, апостол, когда говорит, что мы крещаемся в смерть Христову. Но можно креститься в смерть, не разделяя сей смерти. — Христианин не так крестится в смерть своего Господа: погружаясь в смерть сию, он сам умирает, или, по выражению апостола, спогребается Христу.

Спогребение сие весьма явственно выражается уже для чувственного ока погружением крещаемого в воде. Погружаясь, мы сокрываемся от мира, как бы престаем на некоторое время существовать — погребаемся: и напротив, выходя из воды, мы являемся вновь, — начинаем как бы существовать — воскресаем. Это, говорю, видит самый глаз; но это один символ: на самом деле в крещении при видимом, образном погребении в воде тела, происходит погребение невидимое, действительное, объемлющее всего человека, оставляющее неизгладимые следы на всю жизнь, временную и вечную. Чтобы совершенно уразуметь сие, вспомним опять, для чего мы крещаемся? — Во оставление грехов.

Итак мы приступаем к купели нечистыми, греховными, ветхими, врагами Божиими, а выходим из нее оправданными, очищенными, чадами Божиими, людьми новыми. Где же девается наш прежний, ветхий человек? — Остается в купели. Что с ним там? — Он умирает и исчезает. Как и чьей силой? — Силой Креста. — Искупитель и Господь наш приемлет в купели нашей на Себя грехи наши, нашу ветхость и смертность, нашего ветхого человека, и уничтожает его силой заслуг крестных, всемощной благодатью Духа Своего; а нам вместо сего дарует Свою правду, Свою жизнь, Свои силы и права на безсмертие и славу; посему мы и выходим из купели людьми новыми. Если бы в купели нашей не происходило сей спасительной перемены, если бы Искупитель наш не встречал нас в ней таким чудесным образом; если бы мы не умирали там, и не воскресали с Ним: то купель наша не была бы гробом для нашего ветхого человека; погружаясь со грехами, мы и выходили бы из воды со грехами. С другой стороны, Искупитель наш не имел бы, так сказать, права принимать в купели на Себя наши грехи, и отдавать нам Свою праведность, снимать с нас проклятие, и облекать нас благословением, — если бы Он на Голгофе не умер за нас, не удовлетворил за грехи наши правосудию Божию, не понес на Себе нашей казни, не заслужил за нас всех прав на жизнь вечную, и таким образом не стяжал Себе права усвоять наследие жизни вечной тем, кои веруют во имя Его и живут по заповедям Его, каковы должны быть все крещаемые.

Таким образом в купели, при погружении нашем, происходит погребение нашего ветхого человека; потому что мы погружаемся не одни, а со Христом, его умерщвляющим; погружаемся не в одну воду, айв Кровь Его, не погребаемся токмо, а спогребаемся. И все сие производит вера. — Верой наши грехи снимутся с нас, и, возлагаются на нашего Искупителя; верой Его правда взимается от Него и усвояется нам; по вере мы умираем и воскресаем перед судом правды Божией, в лице нашего Ходатая. Удалите веру от крещения, и не будет спогребения Христу; а без спогребения не будет и погребения ветхого человека; а без сего погребения не произойдет и духовного обновления и воскресения. Останется одно простое погружение — символ для глаз, но не будет силы для духа, действия для сердца, таинства для жизни вечной.

Надеюсь, братие, что теперь для каждого из нас совершенно ясна сила слов апостольских: погружаться в смерть, спогребаться в смерть Христову; а вместе с сим ясно и то, почему гроб Христов является всемирной купелью, равно как купель наша есть гроб Христов.

Но, братие, христианство не в словеси, а в силе, не в понятии, а в деле. Истины, о коих мы беседовали, таковы, что должны обнимать и проникать все существо наше, выражаться во всей жизни нашей. И для сего не требуется даже раздельного понятия тех отношений, в коих находится наше крещение к смерти Христовой: довольно простой веры в Крест Христов, простой верности тем обетам, кои даны при крещении. Кто не понимает сих обетов, если только не забыл их по небрежению, совершенно непростительному?

Итак, братие, позвольте, от имени почивающего во гробе Господа, вопросить вас: ощущаете ли вы в себе плоды таинства крещения в смерть Христову — драгоценные плоды того дивного завета на жизнь и смерть, который при купели заключен с Господом и Спасителем нашим? Если мы верны сему Божественному завету, то он должен произвести в нас многое: должен доставить мир нашей совести, свет уму, чистоту сердцу, святость жизни; должен исправить и усовершить весь образ мыслей и чувств, освятить все наши отношения и связи, соделать нас людьми новыми, угодными перед Богом и человеками, достойными благословения на земли и на небе, вознесенными над всеми превратностями мира и жизни. Должен, говорю: ибо Кровь Христова, в которую мы погружались в купели, не может быть безплодной. Господь не напрасно возшел на Крест и низшел во гроб: не напрасно низходил и в нашу купель и спогребался в ней с нами; подом сего должна быть жизнь вечная, которая во всей славе раскроется в вечности, но во всей силе должна раскрыться здесь, в продолжение нашей земной жизни.

Так ли, братие, на самом деле? Навсегда ли остался погребенным в купели ветхий человек наш с его страстями и похотями? Не воскрес ли он, и не действует ли в нас самовластно? И не погребен ли, вместо его, человек новый, с коим мы вышли из купели? Не должно быть, братие, трудно отвечать на сии вопросы.

Смерть и воскресение не такие предметы, кои можно не видеть, не узнать или сокрыть. Умерший Христос был виден всеми; самые враги Его признавали Его мертвым. Так ли с нами? — Сказал ли хотя один человек о нас, что мы мертвы для мира и греха? Чувствовали ли мы когда-либо это сами — в своей совести? Воскресший Христос был виден многими; Он давал Себя даже осязать неверующим. Так ли, братие, с нами? Можем ли мы сказать людям, неверующим в силу крещения, в благодать обновления, то, что говорили некогда христиане язычникам: приидите и посмотрите на сие обновление в жизни крещенных, в их благих делах и непорочности нравов (Апология Тертуллиана). По крайней мере, спогребшись Христу в крещении, хотя начинали ль мы ходить в обновлении жизни, от Него принятой? Не стоим ли, вместо того, совершенно праздны на пути ко спасению; не сидим ли безпечно на седалище губителей; не лежим ли, и не спим ли в благе чувственности? Предложу и еще один вопрос: помним ли, по крайней мере, что мы когда-то крещены в смерть Христову, что белая одежда, в которую облекли нас по выходе из купели, была сделана из Плащаницы нашего Господа? Увы, как много христиан, не могущих дать утвердительного ответа и на сей последний вопрос! Боже мой, что же значит наше христианство, если мы не помним, в кого и во что мы крестились?

Величие гроба Христова не умалится, братие, от нашей неблагодарности: Господь останется владыкой неба и земли при всех наших изменах Ему; но что будет с нами, если мы, потеряв благодать нашего крещения, не возвратим оной через покаяние? — Всеосвящающая кровь Завета, вместо того, чтобы ходатайствовать за нас, не возопиет ли противу нас, и не будет ли просить отмщения? Итак, поспешим, доколе есть время снова окреститься слезами истинного покаяния; поспешим очиститься кровью Завета, доколе она не престала течь из Божественных язв. Он зовет весь день, всю жизнь нашу, простирая к нам руки со Креста, и мы не внемлем и не приходим: будет время, когда и к Нему воззовут, и Он не услышит тех, кои не внимали Ему. Да не останемся в числе последних! Аминь.

 

IV

На Кресте Господа, братие, положена была, как известно, надпись на разных языках; а на гробе Господнем нет ни на одном языке. Между тем, скорее мог оставаться без надписи Крест Господа, нежели гроб.

Но что же надписать на нем, и кто надпишет? Обыкновенного писала человеческого здесь мало: нужна или трость пророка, или перо евангелиста и апостола. Итак, обратимся к святым писателям, и поищем у них приличной надписи: писав столь много для подобных себе людей, для нас грешников, они тем паче не откажутся дать несколько слов для своего и нашего Господа.

И, во-первых, не поможет ли нашей скудости, первый из всех святых писателей, Моисей? — Кто так верно описал судьбу Адама первого, тот не мог не знать, что будет и с Адамом вторым. Святая Церковь не напрасно в нынешних стихирах сама обращается к Моисею и заимствует у него знаменательные слова его о успокоении Бога в день седмый, после шести дней творения. И почи в день седмый от всех дел Своих (Быт. 2; 2), весьма прилично сказать и о нынешнем покое Господа. В гробе Иосифовом точно почивал Сам Бог, и почивал в день седмый. Этой истины не мог затмить никто: ни синедрион с первосвященниками, ни кесари с огнем и мечом, ни философы с сомнениями и неверием, ни еретики с своим упорством и хитросплетениями. Вся вселенная узнала и исповедала Бога истинного в Том, Кого сам Иосиф погребал яко человека. Итак в сем гробе паки почи Сам Бог, в день седмый, — только не от всех дел, а от одного великого дела Голгофского. Правда, что в этом деле заключено все; но это все надобно привести в действие и осуществить: а отсюда сколько новых дел! — Надобно под землей вывести узников из ада (1 Пет. 3; 19), а на земле вывести из сомнения апостолов (Лк. 24; 41); надобно вознестись на небо, послать Духа Святаго, и управлять Церковью, доколе положатся все враги в подножие ног. Когда исполнятся лета устроения всех (Деян. 3; 21), когда предастся царство благодати Богу и Отцу (1 Кор. 15; 24); тогда уже, не прежде, почиет Сын от всех дел Своих, тогда наступит для Него суббота вечная и нескончаемая. Итак, надпись Моисея весьма хороша и прилична, но она пространнее гроба Господня: со всей полнотой и силой своей ей надобно явиться не на гробе, а на будущем престоле Господа.

Обратимся к другим пророкам. Они смотрели в будущее еще не существовавшее, и, несмотря на его отдаленность, видели многое гораздо лучше нас, хотя мы смотрим в прошедшее, уже совершившееся. Так, один из них как будто стоял над самым гробом Господа и видел Его воскресение, когда воскликнул: где ти, смерте, жало, где ти, аде, победа? (Ос. 13; 14). Не начертать ли на сем гробе этих самых слов и нам? Ибо где смерть потеряла жало свое, как не в гробе Господа, и когда ад проиграл победу, как не во время смерти Его? — И как чудно произошло то и другое! Там именно все потеряно врагами нашего спасения, где они думали все найти. "Прият", — говорит златословесный вития (в слове, читаемом на утрене в первый день Пасхи) об аде, "тело, и Богу приразися, прият землю, и срете небо, прият, еже видяше, и впаде, в еже не видяше". Посему, если где, то на гробе Господа какой-либо Ангел мог возгласить и начертать: где ти, смерте, жало, где ти, аде, победа? Но Ангел, братие, а не мы! — Смерть и без жала для нас еще столь сильна, что, вследствие грехов наших, низводит каждого из нас во гроб. Ад и с разрушенными стенами и с упраздненными вратами еще продолжает снова наполняться теми, кои, оставив царский тесный путь креста, ведущий в рай, идут всю жизнь путем широким, коего последняя зрят во дно адово. Итак, для Господа время, а для нас, братие, рано, рано еще воспевать от своего лица песнь победы над смертью, рано вызывать против себя на сражение ад. Поспешим лучше в молчании удаляться от этих врагов, истреблять в себе все тленное, не могущее наследовать царствия Божия, изгонять из себя все адское, не способное быть в раю. А когда, при помощи веры и благодати, пройдем безопасно сенью смертной, и изыдем на он пол (другая сторона — ред.) бытия; когда увидим, как ад и смерть ввержены будут в озеро огненное (Откр. 20; 14); тогда в честь Спасителя нашего вместе со всеми святыми, не преминем воскликнуть: где ти, смерте, жало, где ти, аде, победа?

За пророками следуют евангелисты. В Евангелии Иоанновом есть прекрасные слова для надписи над гробом любимого им Учителя и Господа. Тако, — говорится в нем, — …возлюби Бог мир, яко и Сына Своего Единороднаго дал есть, да всяк, веруяй в Онъ не погибнет, но иматъ живот вечный (Ин. 3; 16). Слова сии, думаю, приходили самому Иоанну на память, когда он стоял в вертограде Иосифовом и смотрел, как погребается Сын Божий. В гробе Иисусовом более любви Божией к миру, нежели в целом мире. Тут наиболее познаем, что Сам Бог наш любы есть! (1 Ин. 4; 8). Одно неудобство, если употребить слова Иоанновы вместо надписи: ими сказывается, что сделано в смерти Господа для нас, а не указывается того, что, вследствие ее, надобно делать нам. А ужели, братие, когда Господь почивает во гробе, нам должно возлечь на ложах своих? — Правда, и мы трудились, много трудились, измышляя и делая для Него, грехами своими, крест и гроб: но за этим трудом следует не покой, а терние и волчцы. От него не воскресение, а смерть вечная. Для разрушения этого-то труда грехов наших, сошел на землю и во гроб Сам Сын Божий.

Поищем такой надписи, которая бы показывала, и что для нас Господь во гробе, и чем нам должно быть для Него — до гроба. Много ищем; но где же и быть всеобъемлющей надписи, как не на всеобъемлющем гробе? — Мы спрашивали многих; но есть еще один человек, который должен знать о смерти Господа едва ли не более всех: ибо он, — если верить ему, а не верить нельзя, поелику он имел ум Христов (1 Кор. 2; 16), — не стоял только, духом или телом, у Креста и гроба Христова, а был на кресте (Гал. 6; 14) и в гробе (Рим. 6; 2,4), со Христом умер и со Христом воскрес, и по тому самому так тесно соединился с Ним, что и на земле еще жил уже не он сам, а жил в нем Христос (Гал. 2; 20). Уже по сему описанию вы можете гадать, что я имею в виду святого Павла. Он весьма много писал о Кресте и смерти Господа, но однажды написал то, что на него самого подействовало так чрезвычайно, что он не мог сокрыть сего действия и воскликнул: любовь Божия обдержит нас, то есть, объемлет, наполняет, увлекает, суждших сие! — Что же суждших? Аще един за всех умре, то убо еси умроша. Христос же за всех умре, да живущий не кто-му себе живут, но умершему за них и воскресшему (2 Кор. 5; 14–15). Не знаю, как вам, а мне слова сии кажутся содержащими все, чего мы ищем; это самая полная, а потому и лучшая надпись для гроба Христова! — Углубимся в смысл ее, и, может быть, мы сами, несмотря на хладность сердец наших, скажем с апостолом: любы Божия обдержит и нас, суждших сие же самое!

Аще един за всех умре, то убо еси умроша. Было время, братие, когда некому было умирать; когда и самой смерти не было. Весь род человеческий заключался тогда в одном человеке, от судьбы коего по тому самому зависел жребий всех человеков. Если бы сей — вселенский человек устоял в жизни временной, долженствовавшей обратиться в вечную; то и мы все, потомки его, ничего не знали бы, кроме жизни. Но лукавое обаяние змия-губителя совратило невинного и потому легковерного с пути бессмертия: вместо того, чтоб принять жизнь даруемую, он восхотел открыть в самом себе источник жизни не заемлемой; покусился на непринадлежащее и невозможное, и погубил то, что имел и мог иметь. Последовала смерть сначала духовная, а потом телесная. Владычеству ее подвергся, по-видимому, один человек, между тем, ею умерло все человечество: ибо в этом едином человеке были все человеки: что произошло с ним, того не могло уже не произойти со всеми нами. Таким образом, вот когда еще осуществился закон, изреченный апостолом: аще един за всех умре, то убо еси умроша! — Адам за всех нас умре, потому и мы все умираем, или точнее сказать, уже умерли: ибо ни в ком из нас нет первоначальной жизни, а только остатки, тень ее. — Сколько ни являлось от Адама на свет людей, — все, происходя от единаго грешника, были сами грешники; рождаясь от единого смертного, были и сами смертные. Един согрешил, и все согрешили! Един умер, и вси умроша! Таков закон естества!

Что было делать любви Божией к людям, при таком положении всего человечества? — Как спасти погибающих, не нарушив единства их происхождения и самой непреложности закона, вследствие коего они погибали? — По премудрости своей, любовь Божия умыслила обратиться для сего к тому же самому закону, и обратить его во спасение поражаемых им. Положено, чтобы кто-либо снова один за всех выполнил правду, дабы таким образом все оправдались; чтобы снова кто-либо один за всех умер, дабы таким образом освободить от смерти всех.

Средство к спасению самое естественное; но кто мог привести его в действие? Кто был в состоянии умереть за всех? — Кровь животных лилась реками в жертвах; но они все смертью своею не могли заменить смерти и одного человека, тем паче всего человечества. Из людей никто не мог умереть за всех уже потому, что каждый должен умереть за самого себя. Из Ангелов, может быть, каждый с радостью согласился бы умереть за людей; но Ангелы не умирают; и смерть Ангела, как существа ограниченного (если бы он и мог умереть), не могла удовлетворить за оскорбление безпредельного величества Творца. Таким образом, для спасения нашего требовалось токмо Единаго; но сего Единаго не было ни на земле, ни на небе, между существами сотворенными.

Где же нашелся? — В Боге, в Триипостасном Совете. Узрел нас в оковах греха и смерти, в плену и рабстве у диавола Сын Божий, узрел, и, как первородный Сын любве (Кол. 1; 13), не стерпел видеть погибель меньших братий Своих. Се иду сотворити волю Твою, Боже (Пс. 39; 8–9), то есть, умереть за всех, — изрек Он тотчас по падении Адама, и с тех самых пор начал действовать, как второй Адам, как полный представитель и глава рода человеческого, долженствующий спасти все, погубленное Адамом первым. Поелику спасение сие главным образом заключалось в будущей смерти Ходатая нашего за всех нас: то смерть сия в продолжение многих веков составляла средоточие и цель всех благодатных распоряжений. Ее изображали все жертвы ветхозаветные; она живописалась в символах и видениях; о ней глаголали пророки. Наконец, является Сам Великий Первосвященник; приятием на Себя естества нашего, приобщается плоти и крови… приискренне (Евр. 2; 14) нашей, выдерживает в самом начале служения Своего, яко второй Адам, новое троекратное искушение диавола (Мф. 4; 1-10), и вознаградив таким образом Едемское преслушание, преподав потом в жизни Своей пример всех добродетелей, умирает, наконец, на Голгофе за все человечество, — невинный и безгрешный за виновных, бессмертный за смертных, — умирает, и ужасный закон: аще един за всех умре, то убо еси умроша, действовавший против нас, начинает действовать за нас. Ибо чего требовалось? Смерти: — и мы умерли в лице Ходатая нашего. Оброк… греха смерть (Рим. 6; 23), — заплачен сполна; дань преслушания, жизнь — отдана без удержания. За одно и то же не платят дважды, не наказывают в другой раз, а мы совершенно оплачены, совершенно наказаны, и потому совершенно свободны. Теперь правосудие Божие, по выражению пророка, поищет нас, и не обрящет; нас нет для него, мы умерли и погребены, мы — в гробе Господа. Аще един за всех умре: то убо еси умроша; Христос же за всех умре.

Видите, братие, силу изречения апостольского, или паче силу смерти Христовой. Это смерть наша! — Если мы умираем теперь, то умираем не так, как умирали бы прежде: не навсегда, а на время, с надеждой воскресения, не столько в наказание, сколько для окончательного очищения, посредством смерти, нашего духа и тела. И все это потому, что Спаситель наш смертью Своею освободил нас от ига вечной смерти; потому, что — аще един за всех умре, то убо еси умроша!

Заключение самое справедливое и неизбежное! Но столь же справедливо, братие, и то, что если во Христе вси умроша, то всем и надобно поступать как умершим. Посему, если бы кто спросил, что значит христианин, ему можно было бы отвечать: христианин есть мертвец, то есть для греха и мира.

Действует ли мертвый? В этом мире нисколько. Он имеет глаза: но покажите ему все красоты рая, он и не взглянет на них; у него есть руки: но рассыпьте пред ним все сокровища мира, он не прострет к ним перста; у него есть ноги: но вы не подвигните его, чем бы ни возбуждали, и к чему бы не призывали. Таковы мертвые! — Таков и христианин истинный! Таковым должно быть и всем нам; ибо мы все равно умерли во Христе. Поступая иначе, живя для мира, плоти и греха, мы не только оскорбляем Спасителя нашего, за нас умершего, но и поступаем вопреки собственному благу. Ибо, в таком случае, смерть Христова нисколько уже не принадлежит нам, и мы снова живы для правды Божией, снова под гневом небесным.

Чтобы приблизить сию важную истину к самому ограниченному разумению, употребим одно сравнение. Представьте, что какой-либо человек, вследствие тяжкого преступления, например, измены Отечеству, подвергся осуждению на смерть. Вообразите вместе с сим, что другой человек, по любви к несчастному, решившись умереть за него, чтоб успешнее сделать это, принимает его имя, звание, все, что можно, а ему отдает все свое, и таким образом подвергается казни. Что должно делать преступнику, спасенному от смерти, для дальнейшего своего спасения? Должно оставить употребление прежнего своего имени, переменить свое звание, привычки, отношения, все, под чем он прежде был известен, и начать жить под именем, видом и званием новыми, — теми самыми, кои уступлены ему умершим за него другом. Этого требует необходимость. Что же бы вы подумали, когда бы увидели, что сей несчастный человек не дорожит новым именем и званием, небрежно употребляет старое имя, живет как жил прежде и, к довершению зла, снова замышляет измены и заводит бунты? Другого нельзя и думать в сем случае, кроме того, что несчастный потерял ум и ищет собственной погибели.

Но так же точно, то есть, безумно и пагубно, поступает христианин, когда, в надежде на смерть и заслуги Христовы, предается жизни беззаконной. Сын Божий принял на Себя все грехи его, всю ответственность пред правдой Божией, понес казнь, им заслуженную, и даровал ему новое Свое имя и Свою правду, но на каком необходимом условии? На том, что он не будет более тем, чем был — грешником, забудет все преступное и богопротивное, совлечется ветхаго человека со всеми его похотями и деянъми (Кол. 3; 9. Еф. 4; 22), станет ходить во обновлении жизни (Рим. 6; 4), ему дарованной, соделается человеком "новым" (Кол. 3; 10), созданным по Богу в правде и преподобии истины (Еф. 4; 24).

Но, еси искупленный грешник, забыв благодарность и собственное благо, не думает об исполнении сего необходимого условия, если вместо того, чтобы усвоять себе страдания своего Искупителя, быть мертвым для греха и соблазнов его, а живым для Бога и Его правды, продолжает быть мертвым для Бога, а живым для греха: то его суд написан (Пс. 149; 9); над ним нет покрова заслуг Христовых; он не может участвовать в плодах смерти Господа, ибо не участвует сердцем в самой смерти; ожив для греха, он вместе с тем ожил и для правосудия небесного, которое не может не преследовать в нем преступника закона, врага Бога и человеков.

Памятуя сие, братие, будем жить так, как живут люди, спасенные от казни на известных условиях. Условия сии бывают для них важнее всего в жизни. Таковыми должны быть для нас условия нашего спасения, смерти Христовой. Все они заключаются в одном: чтобы мы спасенные пребывали мертвыми для греха, за который осуждены были на казнь, а живыми для Бога, с Коим примирены и соединены смертью Христовой. Будем же дорожить сим условием, как самым спасением. Ибо только при исполнении его, аще един за всех умре, то убо еси умроша (2 Кор. 5; 14): а без него, хотя бы все за нас умерли, не спасут из нас ни одного.

Таков смысл и такова сила надписи Павловой, избранной нами для гроба Христова. Не думаю, чтобы кто-либо пожелал лучшей. Дай Бог выполнить всем нам хотя эту надпись, и чтоб она не обратилась в приговор на нас! — Но где надпишем ее? Истинный гроб Господа в Иерусалиме: пред нами одна Плащаница, слабое изображение его. Итак, напишем сию надпись на сердцах наших. Если там еще не почивал Распятый Господь, то рано или поздно, для спасения нашего, должен опочить в них. А если бы и воскрес уже в чьем-либо сердце, то вся надпись Павлова не будет излишней: ибо самое воскресение Христово усвояется нами не другим чем, как участием в смерти Его. Аминь.