На следующий день, как и было условлено, я позвонил жене в Радошковичи и сказал, чтобы немедля собиралась, забирала детей и уезжала с советской границы в более безопасное место, в Вильно. Поздно вечером я встретил их на вокзале. Но приезд жены и детей меня не успокоил, ночью я плохо спал и меня преследовали кошмары. Снилось, что вновь, как и в бытность мою членом Польской войсковой организации двадцать лет назад, я где-то на станции в Латвии, среди людей, окруженных чекистами, которые вот-вот начнут их хватать. Проснулся я с ощущением огромной тяжести в груди. Лучи восходящего солнца пробивались сквозь ставни нашего дома, где весь уклад жизни и даже мебель были неразрывно связаны со старинными местными традициями. Рядом спала жена со спокойным выражением лица, пели птицы в саду.

Когда во время завтрака я включил радио, то вместо привычного выпуска новостей услышал какие-то шифрованные сообщения. Скорее всего это были приказы о мобилизации, хотя официально мобилизация еще и не была объявлена. Выйдя на улицу, я узнал, что автобусы сегодня не ходят и все они переданы для армейских нужд. И я отправился в центр города пешком. По дороге встретил несколько дрожек, на которых только что мобилизованные подпоручики запаса направлялись в расположение своих полков.

В полдень, позвонив домой, я узнал от жены, что тоже получил открытку с приказом немедленно явиться в предписанный мне полк для прохождения действительной службы.

Надо признаться, это было для меня неожиданностью: было мне 39 лет, последний раз был на армейских сборах в 1931 году, пройдя тогда курс обучения на командира взвода. И, естественно, я не мог быть в курсе тех тактических изменений, которые произошли в армиях наших соседей в связи с прошедшим их перевооружением. Я никогда не обучался методам боя с танками и не имел ни малейшего понятия, как обращаться с противотанковым ружьем, которое, безусловно, теперь есть в распоряжении каждого взвода. И уж совсем ничего не знал о работе мобильной рации, которыми недавно были оснащены все наши полки. Короче говоря, я не принадлежал к категории офицеров, призываемых в первый день мобилизации, хотя и имел некоторый фронтовой опыт со времен 1919–1920 годов, и я был уверен, что в случае начала войны, буду призван только со вторым или третьим призывом.

Однако я вернулся домой и собрал самые необходимые вещи в вещмешок и в маленький чемоданчик, надел кобуру с пистолетом, но оставил дома саблю — этот совершенно необходимый в мирное время для отдания рапорта командиру полка инструмент, но абсолютно бесполезный, по моему мнению, во время настоящей войны. Мы помолились всей семьей, ведь неизвестно, на чьей стороне будет удача в случае начала войны — на нашей или нас ждет немецкая или большевистская оккупация. После прощания с женой и детьми я направился в центр, где жил мой отец, железнодорожный служащий на пенсии. Утренняя депрессия прошла, и, прощаясь с отцом, я вдруг почувствовал, что для меня начинается новая жизнь. Я чувствовал охвативший меня подъем, какой бывает, когда на весеннем солнце несешься на лыжах с заснеженного склона. И еще промелькнула мысль, что, если действительно суждено уйти на войну, отца я, пожалуй, вижу в последний раз. И я направился к Острой Браме, стоявшей на перекрестке шоссе, идущего к Новой Вилейке, где и располагался мой полк. Я зашел помолиться в придорожную часовенку и, выходя оттуда, решил попробовать остановить попутную армейскую машину. И как раз подъехал мотоцикле коляской. Управлял им полный ротмистр Новицкий из 13-го уланского полка, приписанного к штабу 19-й пехотной дивизии, к которому принадлежал и мой полк. Через полчаса мы уже подъехали к штабу полка.

В штабе сержант, регистрировавший прибывающих резервистов, быстро нашел мою регистрационную карточку и сказал, что я немедля должен принять командование интендантским взводом. Одновременно он вручил мне запечатанный конверт с инструкциями о моих действиях на ближайшие тридцать часов. И только после ознакомления с инструкциями я понял, что это за зверь — интендантская команда. Я должен был следить за снабжением и экипировкой множества подразделений, о которых мы и понятия не имели в 1920 году: взвод малой артиллерии, взвод противовоздушной обороны, взвод разведчиков, состоящий из кавалеристов и мотоциклистов, взвод связи. Причем мои обязанности не были одинаковы по отношению к каждому из них и я не всегда мог вмешиваться в их действия. В полевой обстановке я должен был командовать дивизионным обозом. И это не было чрезмерно легкой задачей — хотя нашей дивизии и полагалась собственная противовоздушная часть, мы ее не имели. Только потом я узнал, что производимые Польшей противовоздушные орудия, которые я видел собственными глазами во время нашей с вице-премьером Квятковским инспекции заводов Центрального промышленного округа в 1938 году, полностью уходили на экспорт в Англию. Во время же войны и города, и войска, и железнодорожные узлы ощущали катастрофический недостаток противовоздушной артиллерии.

Люди, приходившие в полк, были полны желания работать и воевать, но у меня были некоторые сомнения, достаточно ли они подготовлены к боям с танками и авиацией противника. И хотя мне досталось командовать обозом, я живо помнил, как в 1920 году обозникам приходилось ходить в атаки, как, например, в знаменитой битве у местечка Вкра 15 сентября. Да и мобилизованные лошади тоже не были плохи, а вот состояние подвод, полученных нами, оставляло желать лучшего. И был я довольно сильно удивлен тем, что в наших мобилизационных складах мы не имели достаточного количества подвод, а ведь их производство было крайне простым и не требовало вложений иностранной валюты.

Через несколько дней была назначена дата выступления, о часе его, видимо, знали все жители нашего местечка. И когда я в назначенное время поздним вечером проезжал через толпы людей, стоявших у дороги, к месту погрузки в поезд, увидел в толпе свою жену и детей. Погрузка отняла у нас несколько часов. Жена какого-то младшего офицера взяла наших детей к себе на ночлег, пообещав, что разбудит их к четырем часам утра, когда было назначено наше выступление. Моя же жена все время простояла у ограждения, наблюдая нашу деятельность. Около трех часов утра было объявлено, что через несколько минут выступаем, и я на секунду подбежал к жене, чтобы обнять ее на прощание. Даже при самой буйной фантазии трудно было предположить, что следующее наше свидание наступит только через восемнадцать лет в аэропорту Джакарты, на острове Ява, где я буду выступать как британский гражданин и чиновник Объединенных Наций. Началось великое приключение, точнее, целая цепь приключений.

К моему огромному удивлению, наша колонна двигалась не на запад, в сторону Вильно, а на юго-восток, в направлении Молодечно. Первой моей мыслью было, что мы направляемся на защиту нашей восточной границы, — было то задание, к которому наша дивизия была специально подготовлена. Еще на маневрах 1930 года слышал, что 19-я пехотная предназначена служить своего рода авангардом в защите границы, задача которого продержаться до подхода основных сил и мобилизованных. Оставление нашей восточной границы без охраны, если не считать небольших пограничных отрядов, было бы равнозначно приглашению советских войск к вступлению на нашу территорию и беспрепятственной засылке диверсантов к нам. Да и с политической точки зрения это было довольно логично. Если Советы вынуждены были бы вступить хоть в небольшие бои с нашими дивизиями за границей, Сталин бы забеспокоился. Хотя бы уже потому, что нападение на Польшу в таких условиях было бы слишком явным нарушением так широко разрекламированного по миру советско-польского договора о ненападении. Нельзя утверждать, что, как в вышеописанном телефонном разговоре Станислава Мацкевича, пакт о ненападении не имел никакого значения. Безусловно же, он был очень весом, если только подкреплен решимостью к борьбе. В разгоравшейся же войне, мы, по моему пониманию, будем бороться за наше достоинство, за независимость, и решимость к такой борьбе мы должны были одинаково продемонстрировать и Западу и Востоку.

Во время поездки я не пошел в душные купе второго класса, предназначенные для офицеров, а с несколькими младшими офицерами расположился на ночлег на подводах, установленных на открытых платформах, где ординарцы приготовили для нас матрацы. Ночь была месячная и теплая, как это бывает в конце лета в окрестностях Вильно; небо было просто усыпано звездами. Я страшно устал и быстро заснул. Проснулся я уже поздним утром. По всей дороге через Молодечный повет нас приветствовали селяне, на станциях женщины приносили цветы, молоко, фрукты и ни в какую не хотели брать денег. Энтузиазм, охвативший всю Польшу, дошел и до этой земли, где большинство населения говорило по-белорусски.

В Молодечно мы выгрузились из поезда и двинулись на юго-запад, в сторону Лиды. Мое предположение, что мы направляемся на защиту восточной границы, оказалось ошибочным. В мирное время 19-я пехотная дивизия, бывшая Литовско-Белорусская, размещалась в треугольнике Новая Вилейка — Молодечно — Лида, теперь же мы просто проехали по периметру этого треугольника. Видимо, линия Вильно — Гродно была забита транспортами 1-й легионерской дивизии, расквартированной в Вильно и тоже двигавшейся на запад.

В Лиде я узнал, что с нами в колонне едет не только командование полка, но и командование дивизии и дивизионного обоза. На перроне я встретил полковника Тадеуша Пелчиньского, который на днях принял командование пехотными подразделениями нашей дивизии. Я давно знал его, а он удивился, увидев меня в форме подпоручика одного из подчиненных ему полков. Он пригласил меня в штабные вагоны, где представил командиру дивизии генералу Квачишевскому, известному в армии специалисту по станковым пулеметам. Из нескольких бесед, которые были в штабном вагоне, я узнал, что дивизия наша направляется на запад и должна поступить в резерв Верховного командования и в ближайшее время мы должны выступить в направлении Барановичи, Варшава. После этого я вернулся к своей повозке на железнодорожной платформе и уютно расположился с книгой в руках.

На Варшавском вокзале нас встретило множество женщин с бутербродами, чаем, кофе и какао. К сожалению, наш поезд остановился там всего на несколько минут, и мы вновь двинулись в сторону Вислы, на юго-запад. Уже не помню название станции, на которой мы выгрузились; потом был долгий ночной марш. Помню только, что уже после восхода мы разбили лагерь на обширном поле у самого Ловича. С одной стороны поля возвышалась стена костела. Мне очень хотелось осмотреть это местечко, известное на всю страну своими ремесленниками, но времени не было — с минуты на минуту мы ожидали приказа о дальнейшем продвижении. Тут явился полковник Пелчиньский, на его вопрос, чем я занимаюсь, шутливо отвечаю, что изучаю экономику, уделяя особое внимание ужасному состоянию подвод и упряжи пехотных частей. И насколько я понимаю в этом вопросе, в довоенной Польше следовало бы больше внимания уделять снаряжению обозов. Кроме того, меня сейчас также интересует перевооружение Германии и его финансирование. Полковник Пелчиньский, бывший до того начальником Второго отдела Генштаба, сильно заинтересовался моим изучением вопроса. Если же говорить серьезно, то был и еще кое-кто, весьма интересовавшийся моим изучением германского хозяйства и моими путешествиями по Германии. Была это советская разведка, как я узнал спустя год, будучи в Лубянской тюрьме.

Вскоре пришел приказ к продолжению марша, и мы после нескольких часов довольно энергично двинулись в поход. Это было 31 августа 1939 года. Не помню названия места, где мы встали на ночлег. Артиллерийский взвод, с которым мы вместе были на марше, расположился в постройках близлежащей винокурни. А ночью в стодоле, наполненной сеном, вспыхнул пожар и погибло шесть коней — целая упряжка одного из возов этого взвода. Наверное, это было результатом саботажа или работой т. н. пятой колонны. Вскоре после восхода мы увидели несколько бомбардировщиков, колонной летевших на запад. Они были похожи на немецкие бомбардировщики, возвращающиеся с задания, но о начале войны мы еще ничего не знали. Кое-кто из нас успокоился тем, что-де это наши летят бомбить немцев. Вскоре после этого я был вызван к командиру полка. Адъютант сообщил мне, что только что получил телефонограмму, немецкие танковые колонны перешли государственную границу. Командир полка приказал замаскировать все подводы и коней, а людям запретить бесцельно бродить по улицам. Война стала фактом.