Рассмотрение свидетельств св. отцов о естестве души и Ангелов
I
Будем обращать внимание на учение св. отцов о сем предмете не только тех, коих свидетельства буквально приводятся в брошюре, но и всех тех, каких она каким-либо образом касалась, намекая, что она может иметь их на своей стороне. Прежде других подвергнем рассмотрению свидетельства св. Иоанна Дамаскина и св. Макария Египетского, так как они главные в этом деле; затем обратимся к учению вселенских великих учителей и святителей – Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого; а потом уже и ко всем прочим св. отцам: Афанасию Великому, Кириллу Александрийскому, Мефодию, Кассиану, Августину Блаженному, Феодориту, Масиму Исповеднику и Григорию Нисскому. Из всех отеческих свидетельств, которыми хочет оградиться новое учение, только свидетельства св. Иоанна Дамаскина и Макария Египетского может оно хоть как-нибудь тянуть на свою руку. Свидетельства других св. отцов, приводимые им, говорят совсем не то, чего хочет оно, между тем как в других местах отцы ясно произносят суждения, совершенно ему противоположные. Следовательно, стоит только отнять силу доказательности у сих первых свидетельств и новое учение останется с этой стороны без доказательств.
Начинаю со св. Иоанна Дамаскина. Собственно, он один есть свидетель веский, намеренно рассуждающий о естестве Ангелов, тогда как св. Макарий выражает свое мнение мимоходом. Мнение св. Дамаскина, собственными его словами, очень коротко приведено только в Слове о смерти, а в Прибавлении взято из «Догматического богословия» – учебника, где оно, по требованию системы, выражено более перифразом. Но в отрывках что увидишь? Надо прочитать все учение св. Дамаскина об Ангелах в связи, и откроется, что св. Дамаскин совсем не тех мыслей, каких держится новое учение.
Таким образом, в кн. 2 о прав. вере, в гл. 3 читаем: «Он (Бог) есть Ангелов Творец и Создатель, из несущего приведший их в бытие, по образу Своему сотворивший их – естество безтелесное, как бы дух некий и огнь невещественный, как говорит божественный Давид: творяй Ангелы Своя духи и слуги Своя огнь палящ».
Заметьте эти слова: естество бестелесное, как бы некий дух и огнь невещественный. Св. Дамаскин говорит здесь точь-в-точь словами св. Григория Богослова, который, сказав: «как бы дух некий и огнь невещественный», и опасаясь, как бы кто не введен был этими словами в заблуждение и не приписал Ангелам какой-либо вещественности, прибавил: «Духом же и огнем называется естество сие (ангельское), частию как мысленное, частию как очистительное (а не как что-нибудь вещественное, хотя бы и тонкое); потому что и первая сущность (Бог) приемлет те же именования» (Сл. 28, в конце). Видите, какая мысль у св. Богослова? Как в Боге, когда именуется Он духом и огнем, не должно видеть что-либо вещественное, так ничего вещественного не должно видеть и в Ангелах, когда они так же именуются. Такова же мысль и св. Дамаскина: то есть и он не видел в Ангелах ничего вещественного, так их называя.
Далее тут же читается: «Итак, ангел есть естество мысленное, приснодвижное, самовластное, бестелесное, Богу служащее, по благодати в природе своей бессмертие приявшее, какового естества вид и предел ведает один Творец. Бестелесным же и невещественным называется оно, поскольку поставляется в сравнение с нами: ибо все, будучи поставляемо в сравнение с Богом, единым несравненным, оказывается грубым и вещественным. Одно Божество есть собственно невещественно и бестелесно». Вот это и есть главное место, на которое думает опереться новое учение. Остановимся на нем всем вниманием, чтоб определить, есть ли тут решительное учение о телесности естества ангельского или нет. Я утверждаю, что такого учения здесь нет, и вывожу это утверждение, во-первых, из рассмотрения самого места, во-вторых, из сличения его с другими местами той же главы.
Самое место говорит ли решительно, что Ангел – тело, как хочет новое учение? Не говорит. Оно говорит только, что если поставить естество ангельское в сравнение с Богом, то оно окажется грубым и вещественным, пребывая невещественным само в себе (ибо таково главное положение учения сего отца об ангелах). Говорит: будучи сличаемо, то есть когда взглянешь на ангельское естество после созерцания ни с чем не сравнимого Божеского естества, то оно оказывается грубым и вещественным; подобно тому, – прибавляю я, – как с ярко освещенного солнцем надворья, вошедши в не так светло освещенную комнату, находят ее мрачною или как, разгоряченною в горячей воде рукою коснувшись теплой воды, находят ее холодною. Но как тот, кто в указанных случаях считал комнату темною и воду холодною, позже признает комнату светлою, когда глаз освободится от впечатления яркого солнечного света, и воду теплою, когда прохладится разгоряченная рука признает, то есть, что в комнате нет отсутствия света и в воде – тепла, как ему показалось, так и в отношении к Ангелам, когда смотрят на них прямо, не могут не признать, что они суть духи. Такова мысль св. Дамаскина. Он не отрицает духовности Ангелов и душ, а утверждает только, что их духовность такова, что если сравнить ее с Божескою, то она покажется грубою. В речи человеческой очень много таких оборотов. Вообще и св. Дамаскин, и другие св. отцы, когда после созерцания Бога обращаются умом к тварям, не видят в последних ничего существенно твердого, хотя по дару Бога-Творца они обладают многими совершенствами. Есть бессмертные твари, но в сравнении с Богом никто не бессмертен (св. Дамаскин в той же главе); есть простые, но в сравнении с Богом ничто не просто (Василий Великий. Т. 6, стр. 27); есть благие, но в сравнении с Богом никто не благ; наконец, все творение имеет бытие, дарованное ему Богом, но в сравнении с Богом, Который един есть Сый, все есть как бы призрак и ничто. Но как в последних случаях не отрицается у тварей ни бытие, ни простота, ни бессмертие в свойственной им степени так и в первом не отрицается невещественность Ангелов, хотя признаются они оказывающимися вещественными, если сравнить их с Божеским естеством. В тварях Божиих бытие, простота, благость, бессмертие хотя суть не иначе как по благодати Божией (разумеется, конечно, благодать творения), но все же суть в естестве их, как о бессмертии Ангелов утверждает св. Дамаскин: «по благодати в естестве бессмертие приявшие». Значит, все же он признает ангельское естество бессмертным. Так точно следует толковать и его понятие о невещественности Ангелов, то есть что она в них есть, хотя есть по благодати и в известной (совместной с тварностью) степени. Когда говорит он, например (в той же кн. 12 гл. в учении о человеке), что бестелесно, невидимо и бесформно одно по естеству, как Бог, а иное – по благодати, каковы Ангелы, демоны, души, то как сомневаться, что он признавал сих последних в своем роде невещественными и бестелесными?
Итак, те, кои, желая выразить мысль св. Дамаскина о естестве Ангелов и душ, прямо говорят, что он признавал их невещественными только сравнительно с нами, – поступают весьма несправедливо. Прямая мысль св. Дамаскина та, что они суть существа мысленные, невещественные, бестелесные; та же мысль, что они таковы сравнительно с нами, ставится в оговорке, а это не одно и то же, что прямо говорить. В приведенном месте он положительно свидетельствует о невещественности естества ангельского, а потом делает оговорку об относительности этой невещественности.
Еще очевиднее выражает он главную мысль свою о естестве ангельском, когда в 12-й гл. той же книги приступает к учению о человеке. «Так, – говорит он, – Бог создал естество мысленное, то есть Ангелов, и все небесные чины», давая разуметь, что, по его учению, они суть природы мысленной, а не телесной. Вот его главное положение об Ангелах.
Прибавка же о сравнительной духовности предостерегает только, как бы кто не сравнял естества ангелов с естеством Божеским: ибо хотя Ангелы богоподобны, но не единосущны Богу. Значит, напрасно новое учение опирается на приведенное нами место св. Иоанна Дамаскина. Оно не имеет той мысли, какую это учение хочет в нем видеть. Делая же из него решительный вывод о вещественности естества Ангелов и душ, учение допускает фальшь в умозаключении.
Посмотрите теперь, что далее говорит св. Дамаскин об Ангелах, и вы согласитесь, что ни под каким видом нельзя в нем предполагать мысль о вещественности ангельского естества. Послушайте, например, как св. Дамаскин объясняет взаимное общение между собою Ангелов.
«Ангелы, – говорит он, – суть светы мысленные, вторые от первого и безначального света, имеющие просвещение, не нуждающиеся в языке и слухе, но без произносимого языком (proforicon) слова передающие друг другу свои помышления и желания» (Кн. 2, гл. 3).
Какая тут вещественность? Если б св. Дамаскин признавал их вещественными, он сказал бы, что Ангелы имеют язык, очи и прочие члены, видят друг друга, беседуют друг с другом, друг друга посещают. Вот как новое учение признает Ангелов вещественными, – то и утверждает, что у них есть и голова, и очи, и уста, и перси, и руки, и ноги, и волосы, словом – все, что и у человека. Если св. Дамаскин ничего такого не допускает, а, напротив, взаимное общение Ангелов объясняет духовным, мысленным образом, то очевидно, что он не признает Ангелов вещественными. Послушайте еще, как понимает св. Дамаскин отношение ангелов к месту.
«Как умы, они в мысленных местах суть, не будучи описуемы подобно телам: ибо по естеству своему они не имеют вида или образа подобно телам, не имеют и трех измерений, но мысленно бывают присущи и действуют там, где им повелено, и не могут в одно и тоже время быть и действовать здесь и там» (там же).
Это совершенно освобождает естество ангелов от тех грубых форм, в каких представляет их новое учение, основываясь на явлениях Ангелов и перенося образ явления на образ естества. А св. Дамаскин учит, что хотя нет их на небе, когда они на землю посылаются, и хотя не могут они в одно и то же время быть здесь и там, но когда бывают на каком месте, то бывают не так, чтобы очерчивались здесь какою-либо формою, протяженною в высоту, длину и ширину. Таких измерений они не имеют, не имеют и никакого вида, как свойственно иметь телам. Потому можно сказать только, что они здесь, а не там, что они здесь оказывают свое действие, а не там. Чтобы не сочли, что я самовольно толкую слова св. Дамаскина об отношении Ангелов к месту, названному у него местом «мысленным», выписываю, как понимает свое «мысленное место» сам св. Дамаскин.
«Есть же мысленное место то, где созерцается, и есть мысленное и бестелесное естество, где оно присуще и действует мысленно, а не объемлясь телесно или подобно телам. Ибо оно не имеет вида, чтоб быть объяту телесно» (Кн. 1, гл. 13).
Вот как есть бестелесное в известном месте. Есть, присуще, действует, но не занимает его и не обнимается им. А вот еще слова его собственно о месте ангельском.
«Ангел не содержится в месте подобно телам, так чтобы принимать образ какой или вид. Но говорится, что он бывает в известном месте ради того, что мысленно присущ в нем и действует по своему естеству, и что в то же время не бывает в другом месте, но там мысленно представляется, где и действует. Ибо не может он в одно и то же время действовать в разных местах» (там же).
Но если, таким образом, по св. Дамаскину, Ангелы не занимают места и не обнимаются им, если не имеют никакого протяжения и вида, то, очевидно, что, по его же учению, они не имеют и никакой вещественности, какою бы тонкою ее ни воображали, потому что ничто вещественное не может быть без этих принадлежностей, а что не имеет их, то уже и невещественно. Новое же учение, как только признало Ангелов вещественными, то и начало уже твердить, что они подчинены пространству, имеют форму, обрисовываются своими пределами и оконечностями, имеют свой вид (Слово о смерти), стало, то есть, твердить совершенно противное тому, что утверждает св. Дамаскин.
Но есть и еще одно место у св. Дамаскина не в угоду новому учению, именно – о времени сотворения Ангелов.
«Некоторые утверждают, – говорит он, – что Ангелы сотворены прежде всякого творения, как говорит и св. Григорий Богослов: «Во первых измышляет (Бог) ангельские, небесные силы, и мысль стала делом»… Совершенно согласуюсь с богословом и я. Ибо надлежало прежде быть создану мысленному естеству, потом чувственному и наконец – человеку, единому из обоих» (Кн. 1, гл. 13).
Того же точно мнения и Василий Великий. Вот три свидетеля! При троих же свидетелях станет всяк глагол. Но какой? Конечно, не глагол нового учения, а наш. Ибо если Ангелы сотворены прежде всего телесного и вещественного без ограничения, то как можно думать, чтоб они были тело, хотя бы тонкое? Не говорят св. отцы, что прежде сотворены тонкие тела – Ангелы, а потом другие тела грубые, а вообще утверждают, что Ангелы сотворены прежде всякой вещественной твари. Следовательно, по их учению, в Ангелах не должно видеть решительно ничего вещественного.
Итак, заключаю относительно свидетельства приводимого из св. Дамаскина, в доказательство мнения о телесности души и Ангелов, что из рассмотрения самого места и из соображения всего вообще учения св. Дамаскина об Ангелах выходит неопровержимо, что св. Иоанн Дамаскин не имел мысли о телесности души и Ангела. Потому новое учение не может указывать на св. Иоанна, как на своего патрона и предшественника, проложившего будто бы первые его черты.
Перехожу к свидетельству, приводимому из св. Макария Великого.
«Беспредельный, неприступный и несозданный Бог, – говорит св. Макарий, – по беспредельной и немыслимой благости Своей, оплототворил Себя и, так сказать, как бы умалился в неприступной славе, чтобы можно было Ему войти в единение с невидимыми Своими тварями, разумею же души святых и Ангелов, и возмогли они быть причастными жизни Божества. А всякая тварь, и Ангел, и душа, и демон, по собственной природе своей, суть тело, потому что, хоть и утончены они, однако ж, в существе своем, по отличительным чертам и по образу, соответственно утонченности своего естества, суть тела тонкие, тогда как наше тело в существе своем, дебело» (Беседа 4, гл. 9).
Сообразив это место с предыдущим и последующим, должно сказать, что очень трудно дойти до подлинной мысли св. Макария. По некоторым фразам можно думать, что и здесь нет той мысли, какую хочет видеть Слово о смерти. Впрочем, если и докажет кто, что св. Макарий точно был того мнения, какое соединяют с его словами, – и тогда поставим общее положение, что частное, одному отцу принадлежащее, мнение не может выражать учения Церкви и ни для кого не обязательно, и останемся спокойно при старом мнении.
Возьмите во внимание одно то, что ни в одном издании творений св. Макария не остается это место без особого примечания. И в теперешнем издании Московской академии, и в прежних переводах под этим местом стоит нота, что его должно разуметь в смысле не отрешенном, а относительном. Это значит, что у нас никогда этого места буквально не понимали. Статьи, разбираемые нами, первые стали придавать ему буквальный смысл.
Если теперь рассуждать об этом обстоятельстве по началам Церкви, где берет перевес общность мнения, а не частное воззрение, то надобно положить, что у св. Макария нет мысли о телесности души и Ангела, потому что доселе никто не видел такой там мысли. Навязывать такую мысль св. Макарию стало только Слово о смерти. Это и есть потому частное воззрение, которое, дивиться надобно, как дерзнуло явиться в среде православных, из которых никто не смотрел и не смотрит на это место такими очами.
После сего общего замечания я ограничусь только разъяснением, почему это место нельзя понимать буквально.
Выше приведенного места вот что стоит: «намереваюсь, по мере сил своих, изречь некоторое тонкое и глубокомысленное слово. Поэтому выслушайте разумно».
Остановимся на этом слове. Видите, сам св. Макарий говорит, что у него будет речь не обыкновенная, и приглашает слушать его не просто.
Рассудите же, в чем тут необыкновенность, тонкость и глубокомысленность. Что за тонкость и глубокость в словах: «и Ангел, и душа, и демон – тело?» Если буквально разуметь их, то они гораздо проще и понятнее, нежели как если бы сказано было, что Ангел, душа и демон суть чистые духи. И стоило ли бы в таком случае предупреждать: смотрите, я хочу сказать нечто особенное? Но по тому-то самому, что слова просты, а между тем обещается передать чрез них нечто тонкое и глубокое, – потому и не должно понимать их в собственном смысле. И когда св. Макарий говорит: «слушайте разумно», то этим, конечно, хочет внушить: смотрите, не обольститесь простотою речи и не поймите ее буквально. А это то же значит, что: «Смотрите, хоть и говорится: Ангел, душа и демон – тело, но разуметь это надо иначе».
Остановимся и на первой половине приведенного места. «Беспредельный, неприступный и несозданный Бог, по беспредельной и немыслимой благости Своей, оплототворил Себя и, так сказать, как бы умалился в неприступной славе, чтоб можно было Ему войти в единение с видимыми Своими тварями, разумею же души святых и Ангелов, и возмогли они быть причастными жизни Божества».
Буквальный смысл этой речи показывает, что здесь говорится о воплощении Сына Божия, ибо Он умалил Себя, зрак раба приим; но для чего воплотился Единородный Сын Божий? Конечно, ответ должен быть словами Символа веры: нас ради человек и нашего ради спасения. Зачем же тут Ангелы? Отпали от Бога мы, а не они. Чтоб воссоединить нас с Собою, Он Сам снисходит к нам и воплощается; Ангелы же добрые не падали, но всегда пребывали в единении с Богом, а воссоединение злых считается делом невозможным.
Где же тут говорится, что Бог воплотился ради единения с Ангелами? Ангелы, значит, ставятся наряду с нами, и выходит, будто воплощение было столько же необходимо и для них, как и для нас. Кто так думал в Церкви Божией и даже вне Церкви? Таким образом открывается, что, говоря так, св. Макарий, муж духоносный, не знал первых начатков христианского верования?.. Это вывод самый прямой и натуральный. Кто буквально понимает этот параграф, тот не убежит от этого вывода. Новое учение или пусть откажется от буквального смысла, чтоб охранить честь св. Макария, или, строго держась буквального смысла, в угоду своему суемудрию, навлечет нарекание на богоносного отца.
Нам нечего опасаться такой беды. Внимая предостережению св. Макария – слушать разумно, мы не понимаем буквально ни этого 9-го параграфа, ни следующих за ним. Во всех них идет иносказание глубокое, которое трудно изъяснить. Видна только общая мысль, что любообщительный Бог всячески готов умалиться, чтоб только войти в общение с разумными тварями. Но в подробностях многие фразы здесь решительно непонятны.
Пусть объяснят нам, например, почему в 9-м параграфе не оттеняется словом, что воплотился Единородный Сын Божий, тогда как этого требовала точность выражения? Что опять за мысль в словах: оплототворил Себя беспредельный, чтоб можно Ему было войти в единение с душами святых и Ангелов? Души святых понятны, а души Ангелов – что такое? Вслед за сим Ангелы названы тонким телом. Стало быть, по мысли св. Макария, у тонкотелых Ангелов есть, кроме тела, и душа, или они суть духи, облеченные тонким телом. Стало быть, далее и телом они названы по этой внешней стороне бытия своего, будучи по внутренней стороне духами чистыми. А так как души наши равноангельны, то, стало быть, и они названы телом тоже только по внешней стороне, а не по разумно-духовной сущности своей. Из этого места должно заключить, что св. Макарий принадлежит к тем св. отцам, кои и душу, и Ангелов признавали облеченными в тонкое эфирное тело. Если это так, то св. Макарий не на стороне нового учения.
Кому не известно, что ипостасное соединение Божества с человечеством есть только в Господе и Спасителе нашем, Иисусе Христе? Как же в 10-м параграфе говорится, что Бог, входя в единение с верными душами, бывает с ними ипостась в ипостась? Не подается ли этим мысль, что Он ипостасно воплощается в каждом верующем? И опять, как тут же сказано, что, умалив Себя, Бог облекся в члены тела, подобно тому как душа облечена ими? Это похоже на ересь Аполлинариеву, по которой вместо души в Господе Иисусе Христе признавалось Божество. Что такое еще, что в 12-м параграфе говорится о Боге, что Он во что угодно преобразуется для душ достойных и верных, даже в град света – Иерусалим или в гору – небесный Сион? Все эти места я нарочно собираю воедино, чтобы показать, как опасно понимать в буквальном смысле все фразы, содержащиеся в означенных параграфах. Новое учение, строго держась буквального смысла, или само должно принять все означенные неправые мысли, чтобы явить себя учеником св. Макария, буквально понимаемого, или, оберегая свою честь, на св. Макария навлечь тем нарекание, будто он не понимал самых простых христианских истин. Одно из двух, – но то или другое для него неизбежно.
Если же во избежание сего неумолимого вывода оно скажет, что тут говорится не о воплощении Бога Слова, а вообще о приближении милостивого Бога к разумным тварям, то оно должно будет согласиться, что слово оплототворил, многократно здесь употребленное, должно понимать не в буквальном, а в переносном смысле. Если же так, то не следует понимать буквально уж и того места, где говорится, что Ангел, душа и демон – тело, ибо иначе почему же другие места будут понимаемы не буквально, а это одно буквально?.. Как же это: раз пять на трех страницах слово (тело) будет иметь переносное значение, а однажды только – собственное и притом для того именно, чтоб утвердить учение, небывалое в христианском мире: о телесности Ангелов и душ, тогда как в других местах, собственно для устранения понятий тоже небывалых в христианском мире, этому слову дано будет переносное значение?
Итак, общий вывод из рассмотрения места, в котором св. Макарий говорит, что Ангел и душа – тело, есть тот, что его ни под каким видом буквально понимать не следует. Но скажет кто-либо: если не хочешь понимать буквально, то скажи, как надо понимать?
Отвечаю прямо: не знаю как. Ведь у св. Макария не здесь только, а во всем составе его писаний очень много непонятного. Желая, как можно более приблизить к уразумению высокие истины духовные, он почти ни о чем не говорит без уподоблений. Оттого у него всюду образы и сравнения, которые тогда, в живой беседе, может быть, с пояснениями, и были понимаемы, а теперь иных никак не поймешь, никак не применишь к делу и не объяснишь себе. Потому и читать, и пользоваться им надобно с великою осторожностию. Возьмите хоть первую беседу. В параграфе 2-м говорится, например, что душа, Духа Божия приявшая, становится вся лицом, вся оком, вся исполнена очей и не имеет никакой последней или задней стороны, но отовсюду представляется лицом. Видите, какое сравнение! Его и с самим-то собою не сообразишь. Если душа вся – лицо, то как же она вся око? Если вся око, очевидно, одно око, то как же исполнена очей? Если нет задней стороны, а и там лицо, то как – одно лицо? Если сзади лицо и слева лицо, стало быть, несколько лиц? Не правда ли, трудно вообразить самое даже уподобление, а что значит оно, еще труднее уразуметь. Но всячески очевидно, что буквально его понимать нельзя. Припомним при этом, что брошюры, опираясь на слова св. Макария, в других местах утверждают, будто душа имеет все члены, как и видимое тело, то есть голову, глаза, уши, руки, весь стан, ноги. Они буквально понимают эти фразы св. Макария, которые точно встречаются у него. А мы буквально поймем приведенное пред сим местом и будем твердить: неправда, в душе нет всех частей, а она вся – око или она вся лицо. Если же, чтоб не пустословить, последнее место надо понять в переносном смысле. то законно ли будет в собственном смысле понимать место, приводимое брошюрами, что душа и Ангел имеют вид, какой обыкновенно имеет человек: законно ли опять будет и вообще в словах св. Макария видеть мысль о телесности естества души и Ангелов?
Понуждаюсь, наконец, приложить мое предположение, родившееся при ближайшем рассмотрении течения речи во всей 4-й беседе св. Макария и сличении содержания параграфов, – с 9-го по 13-й, – с предыдущими и последующими параграфами. Читайте 13-й параграф. Дошедши до последнего пункта, начинающегося словами: «А душа, которая сподобилась… принять силы свыше, имеет огонь небесной жизни и отрешается от уз порока», нельзя не заметить, что этот пункт, хоть и связан частицею а с предыдущею речью параграфа (где говорится о том, что Бог разнообразно является святым, как Сам благоволит), но стоит с нею в совершенном разладе. Взглянув на это, я подумал сначала, что этот пункт есть прибавка, не сюда принадлежащая. Но восходя от него выше, по 13, 12, 11, 10 и 9 параграфам, в которых разнообразно толкуется о том, как Бог всячески плототворит и преобразует Себя, иногда в выражениях, дающих очень странный смысл, и остановясь на конце 8-го параграфа, вижу, что конец 13-го параграфа состоит в совершенном согласии с этим концом 8-го и со всем параграфом, где тоже говорится о приятии духа и очищении оскверненного пороком естества нашего, – и даже в одних и тех же выражениях; ибо как в 8-м параграфе говорится, что со многим молением, прошением, с верою, молитвою… принимается благодать, так и в конце 13-го: с великим вожделением и чаянием, с верою и любовию принимается сила свыше. Это родило мысль, что конец 13-го параграфа разлучен с родным своим 8-м параграфом непринадлежащею сюда вставкою.
Итак, из всего сказанного о месте, приводимом из бесед св. Макария, выходит, что оно не может доставлять новому учению прочной опоры: ибо, если оно подлинно, то по ходу речи не должно быть понимаемо буквально; если же неподлинно, то нечего и ссылаться на него. Не лучше ли при проверке своих мыслей учением св. Макария останавливаться на тех местах, которые ясны, никакого иносказания не предполагают, а главное – не содержат ничего, особящегося от учения всего сонма св. отцов?
Намеренно совокупляются воедино свидетельства великих святителей Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого, ибо они одни сильны решить спор. Из них автор брошюр сам приводит в свое оправдание места только из св. Василия Великого и св. Иоанна Златоуста. О св. Григории упоминает в 15-й выписке из западного писателя, но так, что считает его на своей стороне.
О всех местах из св. отцов, приводимых брошюрою, должно сказать, как уже замечено, что они совсем не о том говорят, что она хочет видеть в речах их, как это обнаружится при ближайшем их рассмотрении, что и заставляло меня после приведенных из них мест обращаться к другим местам тех же отцов, дабы точнее определить их учение о естестве души и Ангелов. Таков и будет общий порядок следующих засим заметок.
Из св. Василия Великого приводится только одно, следующее место.
Св. Василий Великий говорит: «Что касается его (диаволова) естества, то оно бесплотное, по словам апостола: наша брань не против крови и плоти, но против духов злобы (Еф. 6: 12). Место начальства его (диавола) – воздух, как тот же апостол сказал: по воле князя, господствующего в воздухе (Еф. 2: 2)». Далее, в том же слове, св. Василий говорил, что «полчища демонов, подчиненных князю их, пребывают в воздухе; что под словом “воздух” надо разуметь все пространство между небом и землею». (из Слова Василия Великого, что Бог не есть виновник зла).
Что же доказывают эти слова св. Василия Великого? Совершенно ничего в пользу нового учения, а все в пользу нашу.
Говорит он, что естество злых духов бесплотно. Надобно много толковать, чтобы, когда говорится: «естество бесплотно», – заставить разуметь под сим естество телесное. Бесплотно естество духов потому, что они не имеют никакой плоти, ни грубой, ни тонкой, потому что они – чистые духи. Что такова мысль св. Василия, – видно из текста, который он приводит в подтверждение сего: наша брань не против крови и плоти…
Какая эта брань? Совсем не плотская, а духовная, в помышлениях и движениях сердца совершающаяся. Злой помысл всевается и отревается помыслом благим. Есть ли тут что телесное? Потому-то апостол и говорит в другом месте: Оружия воинствования нашего не плотские, но сильные Богом на разрушение твердынь: ими ниспровергаем замыслы (2 Кор. 10: 4). Если брань, на которую указывает св. Василий в подтверждение своей мысли о бесплотности воюющих на нас, есть духовная, то очевидно, что, называя естество их бесплотным, он понимал его чисто духовным. Что местом пребывания духов св. Василий вслед за апостолом полагает воздух, это ровно ничего не доказывает, ибо где-нибудь да надобно же быть духам. Не в том сила, что они находятся в известном месте, а в том, как находятся. Об этом Василий Великий ничего не говорит; а как это понимать должно, мы видели у св. Дамаскина, то есть что они бывают в известном месте умно, духовно и самое место, где они бывают, называется умным местом. Из этого видно, что ни под местом их, ни под пребыванием в нем не должно разуметь ничего плотского и телесного.
Итак, очевидно, что приводимое брошюрами место из Василия Великого не их мысль подтверждает, а скорее нашу.
Приведу теперь другие места из писаний св. Василия, чтобы всякий сам увидел, каково учение сего вселенского учителя о естестве души и Ангелов.
Вот как св. Василий Великий учит о творении мира ангельского:
«Было нечто, как вероятно, и прежде сего мира; но сие, хотя и постижимо для нашего разумения, однако же не введено в повествование, как несоответствующее силам новообучаемых и младенцев разумом. Еще ранее бытия мира было некоторое состояние, приличное премирным силам, превысшее времени, вечное, присно продолжающееся. В нем-то Творец всяческих совершил создания – мысленный свет, приличный блаженству любящих Господа, разумные и невидимые природы и все украшение умосозерцательных тварей, превосходящих наше разумение, так что нельзя изобресть для них наименований. Они-то наполняют собою сущность невидимого мира, как научает нас Павел, говоря: Им создано все, что на небесах и что на земле, видимое и невидимое: престолы ли, господства ли, начала ли, власти ли» (Беседы на Шестоднев. Стр. 7, 8).
Прочитав это место, кто не уверится, что Ангелы, по св. Василию, не могут иметь ничего вещественного и телесного. Они созданы прежде всякого вещества; потому и суть они у него силы премирные, мысленный свет, разумные природы, умосозерцаемые твари. Эта мысль одинакова у Василия Великого с Григорием Богословом и встречается не раз как у того, так и у другого: стало быть, это не случайно вырвавшаяся фраза, а обдуманное и в общую систему их учения вошедшее положение. Основываясь на этом, мы можем все встречающиеся у Василия Великого выражения, подобные вышеприведенным, считать за выражения понятия о них как о духах невещественных и бестелесных. А таких выражений очень много. Перечислю их.
В т. 2 на стр. 255 говорится: «Серафим есть некоторая премирная сила». Если премирная сила, то как он будет тело или какое-либо вещество? Превыше мира нет тел и нет никакого вещества. То же самое слово приложено у него к Серафимам немного повыше, на стр. 251, 250. На стр. 250, сверх того, всю совокупность тварей разделяет он на мысленные и чувственные, как и Григорий Богослов. А на стр. 249 Ангелов, посылаемых на помощь святым, именует божественными силами. Под мысленными тварями, конечно, не разумеет он ничего телесного и вещественного, ибо в теле и веществе какая мыслительность? Равно как и под божественными или богоподобными силами. В Боге нет ничего вещественного.
В 3-м томе на стр. 287 ангельские премирные силы названы чистыми и духовными. Под духом там же, на стр. 264, он разумеет нечто бесплотное, чисто невещественное и несложное.
II
Думаю, что всякий непредубежденный удовольствуется приведенными свидетельствами и согласится признать, что св. Василий Великий почитал Ангелов чистыми духами. Но полагаю, что эти свидетельства получат еще бо́льшую твердость и убедительность, если к ним присоединить места св. Василия, в которых он выражает своепонятие о душе, как о силе духовной, совершенно невещественной. Приведу несколько свидетельств и об этом.
В т. 4 на стр. 34, Василий Великий решает вопросы: «что мы, что около нас?» И отвечает: «душа и ум – это мы». Душа же и ум у него, не как одно в другом, а тождественны (т. 5, стр. 390). Следовательно, то, что сознает себя в нас нами, а не другим чем, отличительная, характеристическая часть наша – это есть душа – ум. Но кто когда считал ум телом, или чем-либо вещественным? По Василию же Великому, что есть ум? «Ум есть, – говорит он, – нечто прекрасное, есть то, что делает нас созданными по образу Божию» (т. 7, стр. 155). А Бог разве тело, чтоб думать, что и душа-ум есть тело? Посему, когда Василий Великий вообще определяет человека такими словами: «Вот что человек: тесно сопряженный с приспособленною к нему и приличною плотью» (т. 4, стр. 330); никому и в голову не придет, чтоб он под словом ум-душа разумел что-либо телесное и вещественное. Почитая душу духовною, св. Василий и пищу ей назначает духовную. «Как человек, – говорит он, – двойствен, состоит из души и тела, так и пища у него двоякая. Пища души – подвиги благочестия, догматы веры, уроки нравственности; от них растет и крепнет душа. Напротив, кто не вкушает спасительных и животворных учений, тот изнуряет свой ум-душу» (т. 2, стр. 54, 55). Скажите, как вещество, как бы тонко оно ни было, можно питать духовною, умною пищею?!
Кажется, и довольно бы. Но считаю нужным указать еще одно место, в котором определяется отношение души к телу. В т. 5 на стр. 381 пишется:
«Душевная сила двояка, хотя дума одна и та же, именно же одна – собственно жизненная сила тела, а другая – сила созерцающая, которую называют также разумною… Но душа, поелику соединена с телом естественно, вследствие сего соединения, а не произвольно, сообщает телу жизненную силу. Ибо как солнцу возсиявшему невозможно не освещать того, на что простерло лучи, так невозможно душе не оживлять тела, в котором пребывает. А сила созерцательная приводится в движение по произволению». Место это отнимает всякий предлог не только к тому, чтоб душу считать телом, но и к тому, чтоб придумывать какое либо посредство для связи души с телом в некоей тонкой оболочке души. Ведь душа есть действительная, живая сила, хотя и умная, чисто духовная. Своею бытовою, так сказать, физическою стороною она устрояет тело, оживляет его, движет и действует чрез него; а другою стороною – высшею в то же время сознает себя, свободно действует, созерцает пренебесное, размышляет о земном и стремится к Божественному и вечному.
Из этого выводится еще и то заключение, что если душе свойственна сила действовать на вещественное, пока она в теле, то нет основания представлять ее не имеющею этой силы, когда она разлучится с телом, и что как Ангелам свойственна естественная сила действовать на вещественные стихии, так свойственна такая же сила и душам отшедших и что, следовательно, когда отшедшие из сей жизни являются, для объяснения этого нет нужды предполагать, что они имеют оболочку, а тем менее думать, что они суть тело, а достаточно убедиться, что душе естественно – свойственна сила действовать на стихии, которые она может привлекать к себе и отревать от себя, когда требуется. Помнится мне, что эта мысль пространно изложена у Григория Нисского, в разговоре о душе и воскресении.
Этим и кончим выписку свидетельств из св. Василия Великого. Обратимся теперь к св. Григорию Богослову.
Из св. Григория Богослова Прибавление к Слову о смерти само не приводит свидетельств, но, указывая, изречения св. отцов, поставлявшие в затруднение западного богослова, признающего душу и Ангела духом, оно на первом месте ставит: «Григорий Богослов говорит, что Ангел – существо огненного свойства или дух разумный». Мы уже упоминали об этом при разборе свидетельства из св. Дамаскина, и видели, что оно не только не должно затруднять признающих духовность естества души и Ангелов, а, напротив, смело может быть ими приводимо в свое оправдание и в опровержение противоположного мнения.
Ибо св. Григорий, назвав Ангела огнем и духом, тотчас поясняет, что эти слова так же надобно и понимать, как они понимаются, когда прилагаются к Первой Сущности, то есть, что с ними не должно соединять ничего вещественного. Это место находится в т. 3 на стр. 50. Вознесшись мыслию к мысленному, небесному, нетленному естеству, он говорит, что «оно называется огнем и духом; ибо говорится, что (Бог) творит Ангелы Своя духи и слуги Своя пламень огненный… Духом же и огнем называется естество сие, частию как мысленное, а частию как очистительное; потому что и Первая Сущность приемлет те же наименования. Впрочем, да будет оно у нас нетелесно». Вследствие сего несколько строк спустя св. Григорий определяет естество Ангелов такими чертами: «они суть умные силы, и умы, природы чистые, беспримесные».
Из этого уже видна мысль св. Григория о естестве Ангелов. И везде, где ни случалось ему говорить о них, они изображаются им так, что со словами его никак нельзя соединять ничего вещественного, хотя большею частию, по своему поэтическому настроению, он говорит о них образно.
Так, в т. 4 на стр. 229 он говорит об Ангелах: «Помыслим о существах первых от Бога и окрест Бога, то есть об ангельских и небесных силах, которые первые пьют от Первого Света, и, просветляемые словом истины, сами суть свет и отблески совершенного Света». Если Ангелы суть отблески совершенного Света и сами свет, то как назвать их вещественными? Совершенный Свет, то есть Бог, есть Дух чистейший, а потому и отблески Его должны быть тоже духи чистые.
Еще очевиднее мысль св. Григория об Ангелах высказана им в т. 3 на стр. 22, где он, доказывая, что Бог не может быть телом, между прочим ставит такие положения, которые отрицают всякую телесность у Ангелов. «Назовешь ли, – говорит он, – Божество телом? Но как же Его назовешь (если так) бесконечным, не имеющим ни пределов, ни очертания, неосязаемым, незримым? Если же скажешь, что Бог есть тепло невещественное и притом, как думают некоторые, простое и круговращающееся (пусть будет допущено и невещественное и простое), а, если угодно, даже бестелесное тело, так как у них слова носятся и составляются произвольно, то к какому роду движимых и переносимых будет принадлежать тело сие?.. Что же опять движет его? Чем движится все? Чем приводится в движение то, от чего все движется? А потом, что движет и это самое? – и так до бесконечности».
Таким образом, по св. Григорию, телу, хотя бы оно было самое тонкое, даже невещественное и бестелесное тело, не свойственны движения. Двигать его должна сторонняя сила; посему, если Ангел и душа – тело, хотя бы невещественное, мы уместным находим спросить: что же их движет? И если движущее их есть опять тончайшее тело, то опять вопрос: что движет и это самое? – пока не остановимся на чем-либо самодвижном, каковым не может быть тело.
Далее на стр. 24 св. Григорий говорит: «Но если скажут, что Бог есть иное какое-нибудь тело хоть, например, ангельское то откуда известно, что ангелы телесны, какие у них тела?.. Вот слова, которые прямо в сердце поражают новое учение.
Св. Григорий Богослов и думать не думал, чтобы Ангелы были телесны, и даже других вопрошает, откуда вы берете это?.. «Да сего, – прибавляет он дальше (хоть прямо относительно Бога, но можно относить это и ко всему сказанному выше, следовательно, и к мысли о телесности Ангелов), – да сего ни один из богодухновенных не допускал; такое учение не нашего двора»… Повторим и мы вслед за вселенским учителем, что учение, будто Ангел – тело, есть учение не нашего двора, не Св. Христовой Церкви учение.
Соберу теперь воедино те места, где Ангелы у св. Богослова именуются такими именами, которых никак не мог бы он приложить к ним, если б понимал их телами. Так (ч. 3, стр. 20) он говорит, что они суть «природы высшие и духовные, которые, будучи ближе к Богу, видят Его полнее (стр. 50, той же ч.), что они умные силы, или умы, природы чистые и беспримесные (ч. 4-я, стр. 275), что Ангел есть второй свет, некоторая струя, или причастие Первого Света (стр. 154, там же), что Ангелы суть существа первые, духовные и чистые (стр. 242, там же), что они суть чистые служители, непорочные умы (стр. 335); что они умы приснодвижные, Божественные духи». После всего этого нет сомнения, что Ангелы, по ясному учению Григория Богослова, суть чистые духи, беспримесные, то есть не только не тела, но и не имеющие тел.
Приведу и то место, где св. Григорий обозревает все творение. Тут видно будет вместе и то, как разумел он душу (это в 4-й ч., стр. 57 и далее).
«Поелику для Благости не довольно было упражняться только в созерцании Себя Самой, а надлежало, чтоб благо разливалось, шло далее и далее… то Бог измышляет, во-первых, ангельские и небесные силы. И мысль стала делом, которое исполнено Словом и совершено Духом. Так произошли вторые светлости, разуметь ли под ними разумных духов, или как бы невещественный и бесплотный огнь».
«Поелику же первые твари были благоугодны Богу, то измышляет другой мир – вещественный и видимый, и это есть стройный состав неба, земли и того, что между ними… А сим Бог показал, что Он силен сотворить не только сродное, но и совершенно чуждое Себе естество. Сродны же Божеству природы умные, одним умом постигаемые». А новое учение твердит, что нельзя допускать, чтоб было что-либо другое, сродное Богу.
«Итак, ум и чувство, столь различные между собою, стали в своих пределах и изразили собою величие зиждительного Слова… Но еще не было смешения из ума и чувства – сего опыта высшей премудрости сей щедрости в образовании естеств, и не все богатство благости было еще обнаружено. Восхотев и сие показать, художническое Слово созидает живое существо, в котором приведены в единство то и другое, то есть невидимое и видимая природа, – созидает, говорю, человека; и из сотворенного уже вещества взяв тело, а от Себя вложив жизнь (что в слове Божием известно под именем души и образа Божия), творит как бы некоторый второй мир, в малом великий, поставляет на земле иного Ангела, из разных природ составленного, поклонника, зрителя видимой твари, таинника твари умосозерцаемой, царя над тем, что на земле, подчиненного горнему царству, земного и небесного, временного и бессмертного, видимого и умосозерцаемого».
На что яснее указания, что по св. Богослову, не Ангел только, но и душа есть чистый дух? Те же мысли изложены у него и в 3-й ч., стр. 240; и в стихотворении о душе ч. 4, стр. 240.
В последнем для нас то особенно важно, что св. Григорий здесь порицает всех, кто думал, что душа есть какое-либо вещество.
«Душа, – говорит он, – не естество истребительного огня, не естество воздуха, не кровавый поток, пробегающий по телу, не гармония составных частей тела… У меня не какая-нибудь общая, всеми разделенная и по воздуху блуждающая душа… И то – не умных людей учение, а пустая книжная забава, будто душа постоянно меняет разные тела».
После указания этих ложных толков он излагает потом свое мнение, которое, по изяществу речи и по полноте созерцания, следовало бы всякому заучить на память.
Теперь выслушай наше превосходнейшее учение о душе. А мы постараемся несколько усладить песнь, начав ее так:
«Было время, когда высокое Слово Ума, следуя великому Уму Отца, водрузило несуществовавший дотоле мир. Оно рекло, и совершилось все, что было Ему угодно.
Но когда все это – земля, небо и море составило мир, нужен стал зритель Премудрости – матери всего и благовейный царь земной. Тогда Слово рекло: «Пространное небо населяют уже чистые и присноживущие служители, непорочные умы, добрые Ангелы, песнословцы, немолчно воспевающие славу Мою. Но земля украшается одними неразумными животными. Потому угодно Мне создать такой род тварей, в котором бы заключалось то и другое, – род тварей средних между смертными и бессмертными, разумного человека, который бы увеселялся Моими делами, был бы мудрым таинником небесного, великим владыкою земли, новым Ангелом из персти, песнословцем Моего могущества и Моего ума». Так рекло Слово, и, взяв часть новосозданной земли, бессмертными руками составило мой образ и уделило ему Своей жизни, потому что послало в него дух, который есть струя невидимого Божества. Так из персти и дуновения создан человек – образ Бессмертного; потому что в обоих царствует естество ума. Посему, как земля, привязан я к здешней жизни, а, как частица Божественного, ношу в груди любовь к жизни будущей».
Вот полное учение св. Григория Богослова о естестве душ и Ангелов! Очевидно, что новому учению нельзя представлять его порукою за свою состоятельность.
У св. Златоуста больше, чем у других отцов, ищет себе опоры новое учение; однако и в этом случае не может оно похвалиться, чтобы хоть одна выписка из его творений оправдывала его. Ни одна из них не говорит о телесности естества Ангелов и душ, а, напротив, есть такие, которые говорят совсем противное.
Первое место из св. Златоуста (Прибавление к Слову) говорит, что воздух наполнен Ангелами, которые защищают нас от злых духов – врагов мира. «Желаешь видеть Ангелов? – говорит в начале св. Златоуст. Открой очи веры, и смотри на это зрелище».
Говорит ли это место о природе Ангелов? Нет; оно говорит о том лишь, что они присущи в воздухе. О природе же их должен сделать заключение уже сам читающий при мысли о сем присутствии. Какое же заключение? Брошюра желает, чтоб все вывели отсюда то, что Ангелы – тело, потому что присущи в воздухе. Если б иначе нельзя было понимать этого присутствия, как заниманием соответственного места, то, конечно, следовало бы так. Но как, по св. Дамаскину, присутствие духов в известном месте есть мысленное, чуждое всякой телесности, то и нет необходимости делать такое заключение. Итак, означенное место ничего не дает в оправдание нового учения.
Второе свидетельство Златоуста из 22 беседы на кн. Бытия приведено не словами Златоуста, а кратко, своими словами. Но и в этих немногих словах удержано, что св. Златоуст называет Ангелов бесплотными. Как же новое учение хочет этим доказать свою мысль, что Ангел – тело? Уж когда они бесплотны, стало быть, не плоть и не тело.
Вот как стоит у св. Златоуста это место без сокращения (на кн. Быт. 1 беседа 22, стр. 396): «Не безумно ли говорить, будто ангелы низошли до сожительства с женами, и бестелесная природа унизилась до совокупления с телами?.. Разве не слышишь, что говорит Христос о естестве ангельском: в Воскресение ни женятся ни посягают, но яко ангелы Божий суть (Мф. 22, ст. 30). Да и невозможно, чтоб бестелесная (ангельская) природа возымела когда-нибудь такое (плотское) вожделение».
Это решительно говорит против нового учения. Очевидно, что св. Златоуст признает природу Ангелов бестелесною, – бестелесною, стало быть, невещественною, а невещественное – дух.
И тут же, чуть далее, следует победоносное свидетельство св. Златоуста в противность новому учению. Оно постоянно твердит, что видимое в Ангелах являющихся – и есть их естество, что они являются в своем естестве, что видимые в них члены суть их собственные, а Златоуст говорит совсем другое.
Вот его слова: «Принять такое мнение было бы величайшею нелепостью. Ибо если святые и Духа Святого удостоенные мужи не в силах были переносить даже явления Ангелов; если и муж желаний, узрев присутствие Ангела, не самое существо (ибо как можно видеть бестелесное существо?), но воспринятый им образ, лишился сил и едва не самой жизни, если и столь великий и высокий муж упал почти бездыханным, то кто, и самый легкомысленный, согласится с этими лукавыми и крайне безумными словами, будто бестелесная и духовная природа имела совокупление с телами?».
Не очевидна ли противоположность учения св. Златоуста с новым учением? Св. Златоуст утверждает, что Ангелы, являясь, принимают образ; а новое учение учит, что у Ангелов свой образ и вид, какой имеет человек в своем теле. Св. Златоуст говорит, что, когда видят Ангела, зрят только присутствие Ангела, а не самое естество, которое, как бестелесное, видеть нельзя; а новое учение гласит, что видящие Ангелов – видят их в естестве их.
У св. Златоуста есть и еще место, объясняющее явление Ангелов не по учению новому. Это в седьмом слове против аномеев. Там говорится, что Ангелы часто являлись на земле в человеческом образе, и даже Сам Бог: но являемое не было истина плоти, а снисхождение; то есть являемое было не истинная плоть, а такое явление, которое устроялось из снисхождения к немощи человека (св. Златоуст, т. 1, по изданию Migne, стр. 765). Вот и здесь св. Златоуст говорит, что являемое не есть истинная плоть, а новое учение твердит: нет, – это есть истинное тело, сам Ангел.
Третье свидетельство из св. Златоуста говорит о явлениях Ангелов добрых и злых при одре смертном. По мнению св. Златоуста, пред сим приведенному, это значит, что Ангелы не только принимают образ, но и являются; и что видящие их видят не естество Ангелов, а принимаемый ими образ. Явление Ангелов св. Златоуст объясняет так же, как и Богоявления. Видящие Бога видят не существо Божие, а к ним приспособленный образ. Последнюю мысль Златоуста приводит и Прибавление к Слову.
Четвертое свидетельство Златоуста из слова «О непостижимом». Там описывается явление Ангела Даниилу то же самое, которое приведено нами из бесед на кн. Бытия. Но по особым целям, какие имел св. Златоуст в слове «О непостижимом», здесь опущены те пояснительные мысли, которые находятся в беседе на книгу Бытия и которые так сильно опровергают новое учение. Стало быть, здесь одно описание явления Ангела, которое ничего не доказывает.
Пятое свидетельство из Златоуста говорит, что бесы носятся в воздухе и могут показать нам свой страшный образ (из толк. на 41 псалом). Что ж из этого? Присутствовать в воздухе возможно и для бестелесных и невещественных. Показывают же образ свой страшный бесы, по св. Златоусту, не так же как по его мнению Ангелы показывают свой привлекательный образ, то есть и демоны принимают образ как и Ангелы? Последняя мысль высказана и в Прибавлении, где читаем, что падшие духи принимают разные ложные образы, являясь человекам, чтоб обольстить, смутить и погубить их; и принимают эти образы, имея на то природную способность. Образ явления одинаков и у бесов, и у Ангелов; только цели различны.
Наконец, последнее свидетельство взято из 34-й беседы на Евангелие от Матфея, где Златоуст говорит, что демоны скитаются по гробам (в подлиннике: стекаются ко гробам). Сила этого места та же, что и первого, где говорится, что Ангелы и злые духи наполняют воздух. Потому о нем нечего и говорить.
Таким образом, Прибавление не указало ни одного места из св. Златоуста, которое хоть как-нибудь косвенно подтверждало бы его мнение. Напротив, свидетельство, которое в нем приведено своими словами сокращенно, в полном составе очевидно содержит учение об Ангелах совершенно противное сему мнению. И надобно сказать, что это только одно место из св. Златоуста и говорит о природе Ангелов, все же прочие не говорят об этом; следовательно, совсем нейдут к делу. Второе свидетельство в совокупности с другим, нами приведенным, довольно точно определяют мысли св. Златоуста об Ангелах. Именно – они показывают, что он признает их бестелесными, то есть не только не телом, хотя бы и тонким, но и не имеющими тела, и что, когда являются они, то являемое не есть истинная плоть, но принимаемый образ. После этого искать других свидетельств у св. Златоуста о природе Ангелов считаю совершенно излишним. Достаточно. Укажу теперь только два-три места о природе души.
Где лучше это увидеть, как не в описании сотворения человека? Что же тут говорится? В беседе 13 на кн. Бытия, стр. 204 читаем: «Когда услышишь, что Писание говорит: сотворил Бог человека, понимай эти слова в том же смысле, как выражение: да будет. Когда слышишь также, что Бог вдунул в лице его (человека) дыхание жизни, – разумей, что Он, как произвел бестелесные силы, так благоволил, чтобы и тело человека, созданное из персти, имело разумную душу, которая могла бы пользоваться телесными членами». – Св. Златоуст внушает здесь, что разумная душа в теле есть бестелесная сила; а бестелесное в теле, конечно, уж и не тонкое какое-либо тело.
Далее говорится: «Усматривай и различие между созданием этого чудного разумного животного и созданием бессловесных. О них Бог говорит: да произведет вода пресмыкающихся, душу живую, – и тотчас произошли из вод одушевленные животные; и о земле опять таким же образом: да произведет земля душу живу. С человеком же было не так: но прежде созидается тело из персти, а потом дается ему жизненная сила, которая и составляет существо души. Вот почему и сказал Моисей о бессловесном, что душа тела в крови (Лев. 17, ст. 2). А в человеке есть бестелесная и бессмертная сущность, имеющая великое преимущество пред телом, и именно такое, какое прилично (иметь) бестелесному пред телом». Опять бестелесное в теле! Как можно понимать под этим что-либо телесное? Тогда следовало бы сказать: в грубом теле тонкое тело, а не бестелесная сила. Отсюда видно, что слово бестелесный у Златоуста означает совершенную бестелесность и невещественность, или, что то же, чистую духовность.
На 228 стр. того же т. 1 на кн. Бытия (беседа 14) св. Златоуст говорит: «Кто назвал так животных, не исполнен ли был премудрости и разума? Заключай же отсюда, как велика сила оного вдуновения, и как велика мудрость, которою Господь одарил бестелесную душу, составив из двух существ чудное и разумное животное, и бестелесное существо души соединив с телом, как прекрасного художника с орудием». Тут говорится, что самое существо души бестелесно; а новое учение твердит: существо души – тело.
Таким образом, и по св. Златоусту как душа, так и Ангелы невещественны и бестелесны. Следовательно, все три великие светила Церкви: Василий Великий, Григорий Богослов и Иоанн Златоуст – против нового учения. А как они учат, так учит и вся Церковь. Не правда ли после этого, что новое учение есть учение не нашего двора? – как выразился св. Григорий Богослов. В писаниях св. Афанасия о естестве Ангелов почти ничего не говорится. Есть несколько мест, и сильных мест, о подчинении их Богу-Слову и поклонении Ему; а о естестве их, пожалуй, лишь два кратких изречения.
В богословии преосв. Макария приводится одно изречение св. Афанасия, именно: «Ангел есть существо разумное, невещественное, песнословящее, бес – смертное»; но я не сумел найти его в подлиннике. Однако, нет сомнения, что это – подлинное изречение св. Афанасия.
В жизнеописании св. Антония, именно в речи преподобного к братьям о кознях злых духов, говорится: «Что удивительного, если они, пользуясь тончайшими паче человеческого телами и увидев вступивших в путь, предваряют их в шествии и возвещают о них». Употребленное здесь слово – пользуясь – дает нам право видеть у св. Афанасия ту мысль, что демоны не суть тело и не носят тела, а только временно пользуются им, когда нужно, как пользуется иной каким-либо орудием, которое берет, когда нужно, и отлагает, когда оказывается оно ненужным. Но если понять и так, что они постоянно пользуются сим тончайшим телом, надобно отличать пользующегося от того, чем он пользуется, – и, следовательно, все-таки у св. Афанасия та мысль, что падшие ангелы суть духи, лишь облеченные тончайшими телами. А если падшие духи таковы, то таковы же и непадшие, ибо падение не переменило естества. Как ни понимайте это место, оно все-таки против нового учения. Несмотря, впрочем, на то, что только два изречения мы можем привести из св. Афанасия, всякий непредубежденный согласится, что, судя по ним нельзя предполагать в св. Афанасии мысли о телесности Ангелов.
В Прибавлении делается пространная выписка из св. Афанасия, с целью показать, что он признавал духов телами. Но как она ни пространна, а нимало не доказывает того, что хотят ею доказать. Выписка эта взята из той же речи, из которой мы перед сим взяли одно место, ясно намекающее на мысль св. Антония и св. Афанасия о бестелесности духов. Во всей речи только и есть это место, которое может быть отнесено к определению естества духов. Оно изображает разные явления духов злых и козни, какие употребляют они для соблазна подвизающихся, и научает, как их разгадывать и противостоять им. Но из явления духов выводить мысль о телесности естества их незаконно и опасно, ибо и Бог являлся. Следовательно, вся эта длинная выписка сделана напрасно.
Пришло мне на мысль попробовать, не восполним ли мы недостаток свидетельств св. Афанасия о бестелесности Ангелов свидетельствами о его невещественности души. Если докажется словами св. Афанасия, что душа – не тело, то уже это одно будет против нового учения, так как по нему вообще ничего нет нетелесного, кроме Бога.
В слове на язычников св. Афанасий счел нужным для простых людей вкратце доказать и то, что всякий человек имеет душу, и душу разумную; потому что иные, особенно еретики, отрицают и сие, полагая, что человек есть не более, как «видимый образ тела». Это как раз против Слова о смерти, по которому и душа есть эфирное, весьма тонкое, летучее тело, имеющее весь вид нашего грубого тела, все его члены, даже волосы, характер его лица, – словом, полное сходство с ним.
Значит, в человеке вообще ничего нет, кроме видимого образа тела, то грубого, то эфирного.
Св. Афанасий отвергая ту мысль, что в человеке ничего нет, кроме видимого образа тела, отвергает вообще мысль, что душа вещественна.
«Первым, – говорит он, – немалым признаком того, что душа человеческая разумна, служит отличие ее от бессловесных; ибо по естественной привычке называем мы их бессловесными по тому самому, что род человеческий разумен. А потом немаловажным будет доказательством и то, что один человек о находящемся вне его мысленно представляет, чего нет перед ним, и опять рассуждает и обсуждает, чтоб из обдуманного избрать лучшее (действия совершенно несвойственные никакому веществу, каким бы тонким его не воображали). Бессловесные видят то одно, что перед ними, стремятся к тому одному, что у них перед глазами, хотя бы впоследствии был им от того вред; но человек стремится не к видимому, а напротив того, видимое глазами обсуждает рассудком (т. е. не подчиняется закону взаимовпечатлений и взаимовлечений, царствующему между телами, даже и тонкими, а стоит вне их, потому что имеет душу совершенно невещественную, и, вследствие того, способную отрешаться от законов, какими связано все вещественное). Нередко,
устремившись уже (человек), рассудком бывает удержан, и что им обдумано, обдумывает снова. (Удержите-ка вы что-либо вещественное, когда оно возбуждено! Остановите электричество, когда оно уже в движении. Надобно прекратить ток, и оно остановится. Но душа, не переставая действовать в себе, прекращает одно направление и принимает другое. Ясно, что характеристика ее совсем не похожа на характеристику сил вещественных, даже самых тонких). И всякий, если только он друг истины, сознает, что ум человеческий – не одно и то же с телесными чувствами (и, прибавим, душа человеческая – с телом и всем телесным вообще: это противоположности по свойствам и действиям). Потому (ум), как ничто иное, бывает судьею самых чувств. Дело глаза – видеть только, дело ушей – слышать, уст – вкушать, ноздрей – принимать в себя запах, рук – касаться; но рассуждать, что должно видеть и слышать, до чего должно касаться, что вкушать и обонять – уже не дело чувств; судят же о сем душа и ум ее» (Есть ли хоть слабая тень подобной распорядительности в кругу веществ самых утонченных? Там царствует закон необходимости, и обсуждение действий там неуместно. Не ясно ли, что где оно уместно, там должна быть сила совершенно невещественная?).
Далее: «Душа рассуждает и знает, что делать и как поступать. Но сие свойственно только людям и сие, то есть разумность человеческой души, пользуясь которою, отличается она от бессловестных, и доказывает о себе, что она действительно не одно и тоже с видимым в теле» (И вообще со всем телесным, самым даже тонким. Эта способность обсуждать, останавливать и начинать свои действия по своему усмотрению, давать себе и всему своему то или другое направление, совершенно не соображаясь с тем, что есть в теле и вне тела, ясно доказывает, что душа совершенно невещественна, потому что ничему вещественному не может приличествовать такая свободная и независимая, изнутри, а не извне определенная самодеятельность. В веществе, тонко ли оно или грубо, все водится неумолимым законом взаимоотношений и взаимодействий, который остановить можно только разрушением вещественного тела).
«Тело часто лежит на земле, а человек представляет и созерцает, что на небе. Тело часто покоится, безмолвствует и сидит, а человек внутренне в движении и созерцает, что вне его… Что же это такое, как не разумная душа, которая в человеке размышляет и представляет, что выше его?»
(Самодеятельность, деятельность внутри и изнутри совершенно противоположна веществу. Электричество спит. Чтобы оно стало действовать, надо его возбудить извне. И возбуждено будучи, оно совсем не зависит от себя ни в силе, ни в направлении. Душа же приснодвижна и самодеятельна. Внешние впечатления – только повод к ее деятельности, а не источник ее или причина. Осязательное указание, что естество души нельзя признавать вещественным).
«Тело по природе смертно, – почему же человек размышляет о бессмертии и нередко из любви к добродетели сам на себя навлекает смерть? Или: тело временно, – почему же человек представляет себе вечное и поэтому пренебрегает тем, что у него под ногами, вожделевая вечного? Тело само по себе не помыслит ничего подобного, оно не помыслило бы и о том, что вне его. Необходимо же быть чему-либо другому, что помышляло бы о противоположном и неестественном телу.
Итак, что же это опять будет, как не душа разумная и бессмертная? Не совне, но внутри, в теле, как музыкант на лире, производит она совершеннейшие звуки».
(Если душа есть тело, хоть бы даже эфирное, то откуда в ней эти стремления отрешаться решительно от всего вещественного? Откуда у нее стремление к бесконечному, когда вещество, если б дать ему мысль, могло бы простираться сею мыслию только дотоле, доколе достигает само, когда оно даже не помыслило бы о том, что вне тела? Как ни тонко тело, все оно тяготело бы к телесному, откуда же эти услаждения умственными созерцаниями и построениями? Если душа – эфир, а свет солнечный – эфирного свойства, то как люди, лучшие по стремлениям, следовательно, эфирнейшие, лишали себя света иногда на целую жизнь?
Нет, должно быть в нас что-нибудь совершенно невещественное, что помышляло бы о противоположном и не естественном телу).
Далее: «Итак, думаю, сказанным доселе доказано, что в людях есть разумная душа. Но… надобно знать, что душа и бессмертна… Если в слове нашем доказано, что душа – не одно и то же с телом, тело же по природе смертно, но необходимо душе быть бессмертною, по тому самому, что она неподобна телу. И опять, если душа движет тело, а сама ничем другим не приводится в движение, то следует из сего, что душа самодвижна, и по сложении с себя тела в землю, опять будет сама себя приводить в движение… Если бы душа приводима была в движение телом, то по разлучении с движущим ее, ей следовало бы умереть.
А если душа движет и тело, то тем паче необходимо ей приводипь в движение и себя. Приводя же себя в движение, по необходимости, будет она жить и по смерти тела; потому что движение души есть ничто иное, как жизнь ее».
(Самодвижность души есть разительнейшее доказательство не только бессмертия, но паче того, что она не есть какое-либо тело утонченное, эфирное. Косность, неподвижность есть неотъемлемая принадлежность вещества. Электричество пребудет в бездействии век, если не возбудить его; и эфир не светит, если не приводится в сотрясение, или, как говорят, дрожательное состояние. Но и то и другое производится воздействием совне. Самодеятельности и следа нет в этих, по-видимому, очень тонких веществах. Откуда же возьмется самодеятельность в душе, если она по естеству – эфир? И если она самодеятельна, не значит ли это, что она не эфир? И опять, всякое вещество, будучи приведено в движение, движется в данном направлении, и вообще движение в веществе определено однообразною формою, от которой отступление немыслимо.
Посмотрите на деятельность души, – какая тут неисчерпаемость разнообразия… Что делается, например, когда душа рассуждает? Сводит представления, приобретенные нередко неизвестно – когда и как; ставит одно подле другого совершенно различное и открывает сходство или различие; отвлекает то или другое свойство и только его рассматривает независимо от предмета; нередко разлагает весь предмет на его черты и потом снова слагает их в яснейшем уже представлении целого; к действию приискивает причину, часто невидимую и безвестную, а из действующего начала выводит следствия, которых следов нет еще на опыте; выстраивает цепь причин и действий, средств и целей; иногда отвлекаясь от всего опытного, разнообразного, созерцает все в едином целом и проч.
В каком веществе, самом тонком и возбудительном, можно видеть что-либо подобное? Одна и та же сила, – скажем, применяясь к видимым движениям в веществе, – движется прямо и косвенно, от себя и к себе, вверх и вниз, вправо и влево, кругообразно, эллиптически, диагонально, под углами, зигзагами, волнами и проч., все это изменяя в мгновение ока и переходя от одной противоположности к другой без потрясений, имея при том возможность самое разгоряченное и разнообразное движение прекратить и снова начать.
Если б указал кто подобную физическую силу, тогда можно было бы сравнить с нею самодеятельную душу. Но и тогда, наверное, можно было бы указать на то, что ни одна физическая сила не оставляет в себе следа прошедших движений, тогда как душа хранит в себе всю свою разнообразную деятельность, и ее изделиями питает себя, и от того крепнет, полнеет; совершенствуется, и – что еще? – чает быть одобренною или осужденною от Владыки всяческих на суде Его нелицеприятном… Все такие проявления возможны ли в каком-либо веществе? Конечно, нет. Ну так и надо бросить мысль, будто душа есть тело-эфир).
«Душа, заключенная в теле и соединенная с ним, не ограничивается малостию тела и не соразмеряется с оною: тело лежит иногда на одре, и, как будто уснув смертным сном, пребывает недвижимо; а душа, по силе своей, бодрствует, возвышается над природою тела и, хотя пребывает в теле, но как бы переселяясь из него, представляет и созерцает, что превыше земли; нередко, поощряемая чистотою ума, воспаряет к святым и ангелам, пребывающим вне земных тел и беседует с ними… Душа имеет понятие о созерцании Бога, и сама для себя делается путем, не совне заимствуя, но в себе самой почерпая ведение и разумение о Боге своем».
(О невозможности предположить подобные занятия, стремления и ведения в существе, естество которого телесно, уже было помянуто; да это очевидно и само собою. Но останавливаю особенное внимание на следующих словах: «Душа нередко, поощряемая чистотою ума, воспаряет к святым и Ангелам, пребывающим вне земных тел». Какая тут мысль? Мысль та, что святые и Ангелы бестелесны и не только бестелесны, т. е. по естеству невещественны. Заметит иной: пребывают вне земных тел грубых, но не вне эфирных тел. Скажу на это: пусть так, пусть Ангелы – не вне эфирных тел. Это будет значить, что они – в эфирных телах, как в оболочке, облечены ими, носят их: но сами все же не тело эфирное, а духи, облеченные эфирным телом. Таким образом, и эта мысль против нового учения.
Если б новое учение так думало, мы и не стали так много спорить с ним, а сказали бы только: как хочешь. Ты так, а мы так. Но оно все твердит: душа – тело, Ангел – тело, самое естество их телесно. – Вот уж тут не удержишься, чтоб не сказать, что так нельзя думать, потому что никто из святых так не думал.).
Скажу еще несколько слов о мнении св. Афанасия. Беру, во-первых, буквально слова: вне земных мел, понимая их так: вне всяких тел, ибо эфирное тело – выдумка, без нужды придумываемая и никакой ясности в учение о духовном мире не привносящая. Вывожу, во 2-х, эту мысль из сопоставления в сем месте Ангелов со святыми. Все рассматриваемое нами место св. Афанасия раскрывает одну мысль, что душа – не тело. В сделанных нами замечаниях приложены пояснительные мысли, что душа не есть не только грубое тело, но даже и эфирное. И если б св. Афанасий знал о подобном предположении, то, конечно, направил бы обороты речи против него. Говорю: обороты речи – ибо мысли его и в теперешнем виде совершенно отрицают всякую вообще телесность в душе и утверждают неоспоримо, что душа есть дух, чуждый всякой вещественности. В предпоследней выписке у него та мысль, что душа выходит из тела, какою есть в теле. Но если она, по его учению, дух – в теле, то дух – и вне тела. Следовательно, св. Афанасий признает, что святые отшедшие в теперешнем состоянии суть духи чистые. Но если наряду с ними он поставляет и Ангелов, то значит признает и их чистыми духами, т. е. не только невещественными, но и бестелесными.
Этим заключим рассмотрение свидетельств из св. Афанасия о природе душ и Ангелов. От лица св. Кирилла Александрийского в Слове о смерти помещена пространная выписка из слова его на исход души. В Прибавлении же к Слову о смерти указывается кратко только содержание этой выписки, такими словами: «Св. Кирилл называет демонов страшными, дикими, жестокими. Он говорит, что душа умирающего видит их, что душу, изшедшую из тела держат св. Ангелы; что она с ними проходит через воздух, от земли к небу, что злые духи препятствуют этому восходу, обличая душу в соделанных ею грехах; что святые Ангелы стоят против демонов и препираются с ними о душе. Святой говорит, что благочестивые души восходят к Богу, а душу отверженную демоны получают в свою власть, разверзают землю, низводят душу во внутренность земли и заключают там в темницы адские». В Слове о смерти после выписки из слова св. Кирилла на исход души приводятся сказания умиравших и возвращенных к жизни о том, что с ними было, именно: сказание Таксиота-воина, Петра мытаря, Арефы Печерского и св. Феодоры. В этих сказаниях примерами подтверждается то, что св. Кирилл изобразил только словами.
Сила доказательства телесности естества Ангелов и души, выводимого из сих слов, сказаний и видений, заключается в том, что тут представляются события, вне мира сего совершающиеся, живописуется как бы быт мира духовного. Когда являются Ангелы, демоны и святые живущим на земле, можно, вслед за св. Златоустом, объяснять явление их тем, что они принимают приспособленный образ. Но когда души, отрешась от тела, входят в другой мир и видят там Ангелов, святых и бесов в таком же виде, в каком являются они на земле; т. е. в образе, подобном человеческому, то очень неотступно навязывается мысль, что они таковы и на самом деле, ибо там нет нужды принимать им приспособленный к душе образ, когда душа, исшед из тела, становится такою же, как и они.
Из всех документов, какие приводятся автором в подтверждение своей мысли, этот последний есть, можно сказать, самый впечатляющий. При всем том наведение, делаемое из него о телесности естества душ и Ангелов, нельзя счесть основательным и чуждым предубеждения.
Сразу видно, что вывод этот шире того, что заключает факт. Факт говорит, что душа по выходе из тела вступает в область духов, где как она, так и духи являются действующими по тем же формам, какие видны на земле между людьми: видят друг друга, говорят, ходят, спорят, действуют. Разница только в том, что там область утонченного вещества, эфирная, и в них все потому утонченно – вещественно и эфирно.
Какой прямой отсюда вывод? Тот, что в мире духов внешний образ бытия и взаимных отношений такой же, как и между людьми на земле. О телесности естества духов, о том, что существо их есть только тело – факт не говорит. Этот вывод заходит за пределы факта, говорит больше, чем сам факт.
Но, с другой стороны, этот вывод говорит менее его. Вывод из факта следует делать по всей широте мыслей, на которые он наводить может. И останавливаться тут только на одной внешней форме духов, – незаконно. Должно все брать во внимание, – именно и то, что они рассуждают, чувствуют, благожелают или зложелают, скорбят и радуются и проч. Возьмем все это во внимание, – что выйдет?
Выйдет следующее: как на земле, когда видим мы все такие действия в людях, не относим их к телу, хотя они через тело обнаруживаются, но всегда приписываем их душе, как причине, – душе отдельной от тела, хотя пребывающей в нем, так и когда сказания говорят нам о подобных же действиях духов, заключать должно, что и у них не одно тонкое эфирное тело производит их, но что в этом видимом тонком теле пребывает отдельный от него дух, который и рассуждает во взаимных собеседованиях, и действует, и все то производит чрез эфирное свое тело, что, как видим, души производят у людей на земле, чрез это грубое тело. Это заключение так же неотвязно и непосредственно в отношении к духам на небе, как оно неотвязно и непосредственно, в отношении к людям на земле. Таким образом, и слово св. Кирилла, и сказания оживавших, взятые во всей полноте своего содержания, наводят на мысль, что Ангелы, души и демоны суть духи, облеченные в тонкое эфирное тело. Если брошюры не такое вывели заключение, то им помешало предубеждение в пользу своего, непостижимо как образовавшегося, мнения.
Притом, сообразите все эти сказания и изображения во всех чертах и скажите искренне: можно ли решительно положить, что все, представляемое в них, есть подлинность дела, есть и на деле так, как оно изображается?
Не вставлены ли здесь и сравнительные образы для живейшего и полнейшего представления действительности, не в таких образах бывшей? Вот, например, черты, которые нельзя не отнести к последнему разряду. Св. Феодора сказывает, что пришла смерть в видимом образе, с орудиями и стала отсекать у ней один член за другим, и, наконец, дала горькое питие, от которого душа сотрясалась и вышла из тела: действительность ли это или образное представление действительности, не в этом образе бывшей?
Является св. Василий и дает Ангелам мешочек, наполненный золотом, из которого потом Ангелы заимствовали, чем погасить долги св. Феодоры, предъявляемые духами злобы: действительность ли это, или образное представление действительности, не в этом образе бывшей? Таксиот-воин видел, что Ангелы держали в ковчежце все его добрые дела, и, вынимая их оттуда, сравнивали со злыми его делами; Петр-мытарь и Арефа видели, как Ангелы взвешивали на весах добрые и злые дела их: действительность ли это, или образное представление действительности, не в этом образе бывшей? Все эти образы впечатлительно выражают действительность, но, чтобы сама действительность была точно такова, никто, полагаю, и думать не может, несмотря на то, что всегда представляет ее не иначе, как под этими образами.
Но если эти и подобные им черты необходимо признать сравнительными образами, которые употреблены для живейшего представления действительности, то как положить предел, до которого простирается в сих изображениях и сказаниях такое допущение сравнительных образов? Припомним толкование св. Дамаскина о том, как говорят Ангелы. Ангелы беседуют между собою, говорит он, без членораздельного, звучно произносимого слова; они непосредственно сообщают свои мысли, из ума в ум, – т. е. у них идет беседа умная, духовная, непохожая на нашу, – иначе, они говорят без языка. Почему же, применяясь к сему, не допустить, что они движутся без ног и действуют без рук, одною силою воли и ее устремлений? Это тем удобнее принять, что, по св. Дамаскину, они в месте суть, как бы без места, находятся в нем, не занимая его, а только являя присутствие свое силою своего действия духовного. Если по сему можно признать, что они в месте суть без места, то как не признать, что они в образе суть без образа? Впрочем, из сего сопоставления желательно, чтобы выведено было одно заключение, что духовный мир есть для нас нечто таинственное, чего представить нам в подлинной его действительности нет возможности. Когда приходилось кому домыслиться до положения тамошних дел, или Господу угодно было дать откровение о том, – то и другое делалось под образами нашей земной жизни. Эти образы представляют действительность, но не суть сама действительность. Она духовна, мысленна, не имеющая в себе ничего плотского. Апостол Павел был восхищен на небо, и что сказал о нем? Что слышал там неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать. Слов нет у нас на выражение того. Наши слова грубы, чувственны, образны.
Приняв во внимание эту заметку, надлежит нам укротить свою умозаключительность по поводу сказаний о том, что бывает в духовном мире. Читай, углубляйся, назидайся, но положения какие-либо решительные выводить из того не спеши. Ибо что там, того око не видело, ухо не слышало и на сердце человеку не всходило.
Таким образом, мы вправе сказать, что новое учение из слов св. Кирилла в связи со сказаниями, относящимися к тому же предмету, вывело заключение в свое оправдание слишком поспешно. Для нас такое решение должно быть сочтено тем вернейшим, что у св. Кирилла есть прямые изречения о духовности Ангелов и душ.
III
Сколько помню, как ни случится св. Кириллу говорить об Ангелах, везде он их называет разумными. Так т. 2, стр. 23 на кн. Быт. (по изд. Migne) Ангелы названы святыми и разумными тварями.
Равно в Thesaurus t. VIII, стр. 187 называются они разумными, высшими тварями. То же самое и во многих других местах.
Разумность, таким образом, поставляемая отличительным свойством естества ангельского, конечно, не благоприятствует мнению, что оно тело: ибо как назвать тело разумным? Но еще яснее это открывается из учения его о человеке и о душе его.
Не раз случалось св. Кириллу давать определение человека, и человек у него везде животное разумное, обладающее умом и ведением, и, конечно, по душе. Отдельно же, что есть душа по св. Кириллу? Естество истинно бестелесное (толк. на Евангелие от Луки). Таким образом, если разумная душа у него бестелесна и невещественна, тем паче бестелесны и невещественны разумные Ангелы, которых он везде ставит гораздо выше человека. А вот одно место, в котором одинаково и душе, и Ангелам приписывается духовность. Это в книге против антропоморфитов (t. 9, стр. 1083). Здесь он говорит, что образ Божий не в теле, ибо Бог чужд вещества и телесности, а «в свойствах нрава, в том духовном виде, который слагается из благообразия добродетелей». А это свойственно и Ангелам – высшим и разумным силам.
Ограничимся, впрочем, этим. Как ни кратки приводимые заметки, – не думаю, чтобы кто, сообразив все в совокупности, дозволил себе предполагать в св. Кирилле какое-либо помышление о телесности душ и Ангелов. Каждая из них больше имеет веса в определении мнения св. Кирилла о природе душ и Ангелов, нежели длинные выписки, нами читанные. Они прямо относятся к предмету, о котором идет речь, тогда как последние говорят о том не прямо.
В 15-й выписке из западного богослова приведено следующее мнение св. Мефодия: «души суть тела разумные (мысленные)». Прибавление желает видеть его на своей стороне.
Не означено, откуда взято это изречение, и не имеется возможности посмотреть – в каком смысле применено у св. отца выражение: «тела разумные». Ибо по обычному представлению эти два понятия несочетаемы. Если тела, то неразумные; если разумные, то не тела. Не в таком ли смысле слово тело употреблено у него, как и у Тертуллиана, у которого, говорят, оно означает вообще субстанцию, в каком смысле прилагается и к Богу? В таком случае это изречение не в оправдание нового учения, а против него. Так и следует думать; ибо у св. Мефодия есть другие определенные места, говорящие о духовности естества души. Так в «Пире дев», в конце второго слова, происхождение душ производит он от непосредственного действия Божия, подобно, как и при сотворении первого человека, говоря: неразумные и нерассудительные люди, может быть, и послушают того, кто стал бы говорить, что этот плотский хитон души, засеменяемый человеками, образуется сам по себе без особого действия Божия; но тому, кто стал бы учить, что и бессмертное естество души всевается вместе со смертным телом, никто не поверит. Ибо бессмертное и нестареющееся вдыхает в нас только Вседержитель, только Творец существ невидимых и неразрушающихся. «Вдунул, – говорится, – в лицо его дыхание жизни, и стал человек душою живою». Если бы св. Мефодий сказал только, что душа, облаченная хитоном тела, бессмертна и невидима, можно бы еще, кому охотно, разуметь под душою тонкое тело; но когда при этом он производит ее прямо от Бога, и именно от дыхания Божия, то нет сомнения, что он признавал душу духовною и невещественною, так как происхождение чрез дыхание Божие, указывая на особое общение с существом Божиим чисто духовным, отстраняет всякое помышление о телесности, хотя бы самой тонкой.
В другом месте, говоря о сотворении души по образу Божию, он ту же мысль высказывает еще ближе: «В неизреченной и Премудрости сродной красоте явились мы в мир сей, ибо душу устроила по образу своему, невещественная, нерожденная, ни начала, ни конца не имеющая, все творящая и все содержащая Красота. Посему душа разумна и бессмертна» (Сл. 6, гл. 1).
Если невещественная Красота устроила душу по образу Своему, то, конечно, и душа невещественна: ибо иначе как она будет по Ее образу?
Этих немногих извлечений из св. Мефодия считаем достаточными к тому, чтоб лишить новое учение права считать сего отца на своей стороне.
В той же 15-й выписке значится и мнение блаженного Августина, будто бы душа есть в некотором смысле тело, с присовокуплением, что это мнение поставило в затруднение западного писателя, утверждающего, что душа невещественна и духовна.
Если душа, по блаженному Августину, есть тело только в некотором смысле, то уж, конечно, не тело, как обыкновенно его понимают. Это тем несомненнее можно сказать о мнении блаженного Августина, что у него целая книга «De quantitate animae» направлена к разъяснению и показанию положения, что душа не тело, – и в трактате о Пресв. Троице одна глава (Lib. X, с. VII) вся занята опровержением ложных мнений о телесности души. Вот несколько мыслей из первой книги:
«Душа от Бога и Богу подобна».
«Не думай, что Богy трудно было создать чтолибо Себе подобное. Как бессмертный, Он и душу создал бессмертную по Образу Своему».
«О душе никак нельзя говорить длинна, широка, высока. Это – телесные принадлежности, а душа нетелесна. Потому-то видим, что кто хочет соделаться таковым, каковым был создан от Бога, т. е. богоподобным, тот все телесное презирает и от сего мира отвращается, потому что мир телесен».
«Из того, однако ж, что душа ни длинна, ни широка, ни высока, не следует, что ее нет. Много есть предметов, кои не имеют сих принадлежностей, и, однако ж, признаются существующими. Кто, например, сомневается, что правда есть? Но о ней нельзя говорить ни того, что она длинна, ни того, что широка или высока».
«Душа не из земли, не из огня, не из тугого какого элемента, не из всех вместе, не из нескольких. (Если бы тогда знали про эфир, то, конечно, блажен. Августин сказал бы: не из эфира.). Богом создана, и не есть субстанция, ни земная, ни огненная, ни воздушная, ни водяная: но есть субстанция разумная, – госпожа тела».
«А так как душа не тело, то она и сильна созерцать не телесное. Не будучи же телом, не имеет она и пространственных измерений. Все пространственное она содержит в памяти, а сама не пространственна. Душа не телесна, не протяженна в долготу, не растянута в широту, не натянута в высоту, – и, однако ж, в теле такую имеет силу, что в ее руках правление всех человеков, и она держит как бы рычаг для производства всех телесных движений».
Этих выписок достаточно, чтоб видеть мысль блаженного Августина, которая должна приводить в затруднение не признающих душу духовною, а учащих, будто душа – тело.
Из блаженного Феодорита новое учение не приводит свидетельств, но полагает, что и у него, между прочим, заимствовал свое учение св. Дамаскин о признанной будто им телесности естества Ангелов.
Вот места из блаженного Феодорита, которые говорят совсем противное. В 69 вопр. на кн. Бытия он пишет: «Писание говорит, что Авраам видел мужей. Итак, если иметь во внимании только букву, то мужи, а не Ангелы вкушали. Если же вникнем в смысл, то (скажем, что) Ангелы видимы были вкушающими. Ибо как, имея естество бестелесное, и они, и Владыка их только казались имеющими тела, в каких были видимы, так и вкушающими они только казались, не влагая пищи в уста и чрево, ибо не имели тел». Здесь Ангелы признаны не имеющими тела, так же как и Господь. Но Господь Сам не вещественен и тела не имеет никакого, следовательно, таковы же, по Феодориту, и Ангелы.
В 69 вопр. на Исход он спрашивает: «Почему пророк называл манну хлебом ангельским?» – и отвечает: «Потому что Ангелы послужили в даровании ее. Само же бестелесное естество не имеет нужды в пище».
Вот и здесь Ангелы бестелесны. И нельзя думать, что бестелесными признает их блаженный Феодорит потому только, что у них нет грубых тел, ибо в первом случае они названы бестелесными наравне с Владыкою своим, у Которого нет тончайшего тела.
В толковании блаженного Феодорита на 7 стих 12 главы пророка Даниила, читаем: «знаем, что природа Ангелов бестелесна; а принимают они образы на пользу видящих, и являются чаще кроткими по снисхождению, а иногда и строгими для вразумления».
Довольно и этих свидетельств, дабы видеть, что блаженный Феодорит считает Ангелов бестелесными, как бестелесен Сам Владыка их.
В Слове о смерти приводится следующее место из св. Кассиана Римлянина: «Хотя мы, – говорит Кассиан, – многие существа называем духовными, но их никак не должно признавать бестелесными. Они имеют собственное тело, в котором существуют, хотя несравненно тончайшее нашего тела» (Собес. 7, гл. 13). Самое содержание выписки показывает, что у св. Кассиана не та мысль, какой держится новое учение. Св. Кассиан говорит, что Ангелы, Архангелы и прочие силы имеют соответственное тело, в котором существуют, хотя несравненно тончайшее нашего тела; и к этим-то телам, в которые облечены Ангелы и относит тела небесные, о которых поминает апостол, говоря: и телеса небесные, и телеса земные и проч. А новое учение утверждает, что Ангелы суть тела тонкие, что сами Ангелы суть тела, так что, кроме тела, у них ничего нет. Но это два мнения, совершенно различных. Если б новое учение говорило только, что Ангелы имеют тела, можно было бы и не спорить с ним; ибо при этом главною господственною стороною у Ангелов поставляется все-таки разумно-свободный дух. Но когда говорится, что Ангел есть тело, тогда надобно отрицать у него свободность и сознание; ибо эти качества не могут принадлежать телу, какое ни придумай.
Допустив это и не имея возможности не видеть в Ангелах разумности и свободы, для объяснения только остается сказать, что Бог действует в них, и таким образом прийти прямой дорогой к пантеизму. Ибо, после Ангелов, долго ли сказать, что и во всем прочем действует Бог и проявляет Себя? Итак, говорю, что мнение св. Кассиана не в пользу нового учения. Было несколько и других отцов, которые так думали, но большинство и славнейшие из отцов признавали Ангелов чистыми духами.
Прибавление к Слову о смерти хотело привести в свое оправдание мнение св. Григория Нисского, но не исполнило обещания. Посмотрим же сами, что у него есть.
У св. Григория Нисского очень мало говорится об Ангелах, но о душе есть намеренные исследования в особых статьях, каковы, например, о душе и воскресении и об устроении человека.
В первой вот что есть:
«Она (душа) невещественна и бесплотна, и движется сообразно со своею природою, и свойственные ей движения обнаруживает телесными органами».
«Душа есть сотворенная сущность, сущность живая и разумная, органическому телу сообщающая собою жизненную и восприемлющую чувственную силу».
«Органы чувств не дают познания: мысль руководит их к ведению, как и философ один (Епихарм) говорит: и видит ум, и слышит ум».
По описании, как доходит человек до устроения автоматов, св. Григорий говорит: «Не явно ли, что в человеке есть какой-то ум, иное нечто против видимого; и тем, что есть в собственной его природе невидимо и духовно, он предуготовляет в себе это (т. е. как устроить автомат) измышлениями, и потом составляющуюся таким образом внутри мысль при помощи вещества приводит в видимость».
«Что такое это невидимое? – спрашивает он, – Оно не есть что-либо вещественное».
«Что значит это невещественное, – или, что есть ум-душа в самой его сущности? Кто не сомневается в бытии того, о чем у нас идет речь, тот достаточным для себя найдет признать, что это не что-либо, постигаемое чувством, не цвет, не очертание, не упругость, не тяжесть, не количество, не протяжение по трем измерениям, не местное положение и вообще, не что-либо из усматриваемого в веществе».
Вот положения, совершенно отвергающие новое учение, по которому в душе есть и очертание, и протяжение, и местное положение.
За тем на вопрос: «Отрицая один за другим вещественные признаки в душе, не придем ли мы к мысли, что ее вовсе нет? – отвечается. – Если чрез отрицание признаков вещественных необходимо приходить к отрицанию бытия существа, в котором они отрицаются, то по такому ходу умствования надо будет отрицать и бытие Бога, ибо известно, что Божеское естество бесплотно и не имеет вида. Если же последнее нелепо, то – и первое тоже».
Отсюда выводится недоумение, что при таком последовании мыслей мы впадем в другую крайность, – должны будем признать ум или душу одним и тем же с естеством Божиим. Это возражение нового учения, рельефно им выставляемое (Слово о смерти).
А вот ответ св. отца:
«Не говори: «признать одним и тем же, потому что речь эта нечестива»; но, как научен Божественным словом, скажи: «признать одно подобным другому». Ибо сотворенное по образу, конечно, во всем имеет уподобление первообразу, умственное – умственному и бесплотное – бесплотному, свободно от всякого времени, как и первообраз, подобно ему избегает всякого пространственного измерения, но по свойству природы есть нечто иное с ним, потому что не было бы образом, если б во всем было одно и тоже с первообразом; напротив того, какими чертами в несозданном естестве отличается первообраз, с теми же самыми созданная природа показывает образ; и как часто в малом осколке стекла, когда случится лежать ему под лучом, бывает видим целый круг солнца, показываясь в нем не в собственной своей величине, но в таком объеме круга, в каком вмещает в себе его малость осколка, так и в малости нашей природы сияют образы невыразимых оных свойств Божества, так что руководимый ими разум не уклоняется от представления ума в его сущности при исследовании предмета, очищенного от телесного свойства, и опять не приводит в равенство с невидимым и пречистым естеством естества малого и привременного; но хотя признает сущность умною, потому что она образ умной сущности, однако же, образа не называет тождественным с первообразом».
«Местное положение свойственно одним телам, а душа, как бесплотная, по естеству не имеет никакой нужды содержаться в каких– либо местах».
«Три состояния разумного естества, – одно, в начале получившее бесплотную жизнь, которое именуем ангельским, другое, сопряженное с плотию, которое называется человеческим, и еще другое, отрешенное от тела посредством смерти, как усматривается это в душах».
А вот и об Ангелах краткое слово: «Бесплотному и духовному какой труд перелететь бездну, даже самую широкую, потому что
духовное по естеству, где бы ни пожелало быть, является там, не тратя на это времени».
А новое учение все затрудняется объяснить движение Ангелов и душ, если признать их духами!
Те же самые мысли св. Григорий Нисский излагает и в статье «Обустроении человека». Приведу только такие, которые имеют какой-либо новый оттенок. Здесь, например, говорится, что «в основание устройства полагает (Бог) в человеке сугубое начало, смешав с земным Божественное, чтобы ради того и другого иметь ему наслаждение, какое сродно и свойственно тому и другому, наслаждаясь и Богом, по естеству Божественному, и земным, по однородному с ним чувству». «Душа показывает в себе далекость от материи тем самым, что, не подчиняясь, свободно, полновластно располагает своими желаниями». «Как Божество есть ум и слово, так недалеко от этого и естество человеческое». «Стремиться к совершенству жития в Боге есть принадлежность духа». «Бесплотное вещество не объемлется какими-либо местными очертаниями». «У нас не три души, а одна, умная, невещественная, посредством чувств соединенная с естеством вещественным». И проч., и проч…
Все это в совокупности не требует толкований. Ясно, как день, что св. Григорий Нисский признавал душу чистым духом. Можно и не жалеть, что мы не можем привести из него особых мест о природе Ангелов. Ибо если душа – дух, то тем паче – Ангел. Впрочем, одна мысль его прямо об Ангелах мимоходом высказана им и приведена уже нами. Подобная же мысль содержится и в 4-м слове о молитве, где говорится, что вся разумная тварь делится на естество бесплотное и на облеченное плотью; бесплотное естество есть ангельское, а другой вид естества – мы – люди. Решительная определенность учения св. Григория Нисского о духовности души – одной разумной твари – отнимает всякую возможность кривотолковать бесплотность тонкоплотностию. Но вот одно место, где он прямо Ангелов называет не бестелесными только, но и совсем невещественными:
«Тебя, человек, Ангел касается, и, будучи бестелесным и невещественным, не гнушается тебя, из плоти и крови составленного».
Св. Максима Исповедника Прибавление ставит в числе учителей св. Иоанна Дамаскина, и поминает о нем, в чаянии, что и у него есть что-нибудь о телесности естества души и Ангелов. Но можно сказать, что надежды нового учения нигде не были так обмануты, как в этом случае.
Св. Максиму Исповеднику приходилось намеренно рассуждать о естестве души и решать прямо вопрос: вещественна ли она? Сюда особенно относится небольшой трактат его душе и письмо его к архиепископу Кизическому Иоанну о том, что душа невещественна и бестелесна. Сделаем извлечения из того и другого.
В трактате о душе (Patrol, graec. t. 91. стр. 356 и д.), объяснив образ познавания души, доказав ее бытие и то, что она есть субстанция, св. Максим решает затем вопрос; невещественна ли душа?
«Если, – говорит он, – душа – тело, то движение ее происходит или извне или изнутри. Но оно ни извне не дается ей; потому что она не получает толчков и не бывает влекома, подобно бездушным, – ни изнутри, подобно одушевленным, ибо неуместно говорить что в душе есть душа. Итак, душа – не тело и, следовательно, невещественна».
«Если, – продолжает св. Максим, – душа – тело, то она должна иметь качества чувственные (внешними чувствами познаваемые) и питаться. Но она не питается, или, если и питается, то не телесною пищею, как питается тело, а бестелесною, ибо питается умом. Не имеет она и чувственных качеств; ибо нельзя, например, видеть ни правды, ни мужества и ничего подобного, а это суть качества души. Итак, душа – не тело, следовательно, невещественна!»
Объяснив после сего, что душа проста, бессмертна и разумна, он заключает: «Таким образом, что же такое душа? Душа есть существо невещественное и бестелесное, умное, в теле жительствующее и его оживляющее».
В письме к архиепископу Кизическому мысль о невещественности души разъясняется пространнее и всестороннее. Видно, что и тогда были лица, возмущавшие покой христиан распространением ложного учения о телесности души. Архипастырь Кизический, поборовшись с ними сам, на основании слова Божия и отеческих писаний, обратился к св. Максиму с просьбою собрать для него естественные доказательства невещественности души, не касаясь Св. Писания и св. отцов. Св. Максим отвечал:
«Кто это такие, которые утверждают, будто ни одной твари нет невещественной и бестелесной? И какие ничтожные выдумки и мечты противопоставляют они высказанным вами непреложным истинам!»
«Тело само по себе недвижимо. Если душа – тело, хотя бы то наитончайшее, как говорят, то и она будет недвижима. Если же так: то откуда у нас движение? Если от чего другого, а то другое тоже – тело, то опять вопрос: откуда у того движение? И эта цепь вопросов в бесконечность, пока не дойдем до твари невещественной. Если скажут, что нас движет Бог, то должны будут признать Божество причиною и тех неуместных и срамных движений, которых у нас, как известно, очень много».
«Всякое телесное существо определяется по количеству и качеству, массою, видом, формою и цветом. Определение сих сторон полагает конец исследованию. Теперь, если душа – тело, то и она таким же образом должна быть определяема, – что нелепо; следовательно она – не тело». «Если они (спорщики) не сомневаются, что душа существует; ум же, признавая ее существующею, не может приписывать ей качеств, коими определяется всякое тело, – ни цвета, ни формы, ни плотности, ни тяжести, ни массы, ни протяжения по трем измерениям, словом, никаких свойств, под коими обыкновенно представляется тело, – то душа, не имея ничего такого и не будучи чем-либо из таковых, должна быть не тело, – невещественна, если существует».
Если всякое сложение и разложение и рассечение уместно только в телах, а то, что свободно от всякого сложения, разложения и рассечения, необходимо должно быть признано не телом, то душа – не тело, так как она не причастна ничему такому».
«Если все телесное бывает или одушевленно, или неодушевленно, то и душа, если она – тело, будет одушевленное или неодушевленное существо. Если она существо одушевленное, то, конечно, одушевляться она будет чем-нибудь одушевляющим, или существом каким или силою, или принадлежностью. Но и вообще говорить, что душа одушевляется, как и говорить – свет освещается, или – огонь согревается, очень смешно. Если, далее, признаем, что душу одушевляет какое-либо существо, то должны будем назвать его опять или телом, или не телом. Если назовем телом, то опять вопрос, что его одушевляет, – и должны будем тянуть, таким образом, без конца это из неуместных неуместнейшее кружение совопросничества, пока не признаем душу существом нетелесным. Если же скажем, что душу одушевляет какая-либо сила и способность ее или какое качество и принадлежность, то в таком случае животворителем и движителем существа будет у нас то, что само не есть существо. При этом низвратится порядок, по которому одно господствует, а другое подчиняется. Душа наша создана быть госпожою тела по естеству, как существо не телесное; но если она тело, по мнению этих, то будет состоять под господством того, что есть не в качестве существа… Что она имеет это тело, разносущное с ним, признать не отказываемся, зная, что это так есть; но признать невежественное положение, что она сама – тело, не согласны, зная, что есть большое различие между иметь тело и быть телом».
«Если они не соглашаются признать душу нетелесною из опасения, чтоб не возвысить ее до равенства с Богом, Которого исповедуют нетелесным, – боясь таким образом страха, где нет страха, то пусть уж, чтоб эта война их неразумия явилась в совершенстве, отнимут у нас и все прочее, что присвояется нам, как удостоенным быть причастниками Божеских благ, и что, обратно, по заключению от нас, приписывается Богу, как Творцу и Дарователю. Что же именно? Бытие, жизнь, свет (сознание), благолюбие, мысль, ведение.
Ибо как мы именуемся существующими, живущими, светами (себя сознающими), благими, мыслящими, разумными? Так равно и Бога именуем Сущим, Живым, Светом, Благом, Умом, Разумом».
«Какой же у них (спорщиков) смысл, если душа при многом другом такова есть и так именуется (как Бог), и если телесною она никак быть не может, потому что таков Бог? Надлежало бы уж посему или нам не именоваться ни одним из показанным прежде имен, потому что таков Бог, или Бога не именовать таковым, потому что мы таковы. Но ведь мы таковы и так именуемся не как равные Богу, но как действие по причине, как причастники благ по дарователю, как получившие бытие по источнику его, – не уравнительно или соименно, как свойственно единосущным, но подобоименно, или так сказать, по участию только в имени, тогда как действительность одна от другой отстоит на бесконечное расстояние, ибо Бог преестествен и бесконечно выше всякого естества и всякой действительности».
«Да как же, если уступить им, что душа – тело, сохранится наше преимущество быть по образу Божию, когда допустим, что душа не во всем подобна первообразу? Как образ мысленного мы называем ее мысленною, а как образ бессмертного, нетленного и невидимого мы и в ней признаем эти качества. Таким же образом ничто не препятствует признать ее нетелесною, т. е. чуждою всякой вещественности, всякого пространственного протяжения и измерения, хотя в то же время она будет признаваема совершенно отличною от него; ибо иначе тут было бы не подобие, а ничем не различаемое тождество.
В каких чертах созерцается первообраз в несозданном, неизменяемом и безначальном естестве, в таких же и тварное разумное естество представляется действительно являющимся, но никак не тождественно, не в такой же степени и силе, а так, как последний, почти исчезающий отзвук эха все еще показывает след слова. И как от стройного сочетания того, что есть и бывает во вселенной, любомудрый ум, возносясь помышлением своим к чистому и невещественному, различает движущего от движимого, и, понимая его единым, простым, из себя сущим, всегда себе равным и творцом всяческих, признает неприступным для всего прочего, но вместе – все содержащим, всеустрояющим и все прежде бытия ведущим, по беспредельности силы своей; так и чрез разнообразное и стройное движение частей и членов малого мира (разумею человека), приникая к причине, приводящей в нас сей механизм в движение, познает другое нечто, по естеству отличное от этого органического строя тела, и созерцает его не как тело в теле, как кажется новым нашим мудрецам и бездоказательным догматистам, но простым и нераздельно единичным, не определяемым формою и пределами облежащего его тела». Вот мудрое философствование св. Максима! Не очевидно ли, как оно во всех пунктах и с какою силою опровергает новое учение и наших догматистов.
Этим кончим наше рассмотрение первого доказательства, употребленного новым учением в подтверждение своей мысли, – рассмотрение ряда свидетельств св. отцов и учителей Церкви. Всякий непредубежденный бесспорно согласится, что на стороне нового учения не оказалось ни одного св. отца.
Малая тень такого мнения виднеется у св. Макария, но очень, очень неопределенная.
Св. Иоанн Дамаскин совсем не имел в мысли того, что из него выводит сие учение, а прочие св. отцы прямо стоят против него. Имея такой облик свидетелей, и во главе их великих учителей и святителей – Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Злетоустого, кто из православных согласится хоть на одну минуту допустить мысль, будто Ангел – тело и душа – тело?
