"Культура — это хорошо, но для того, чтобы она принесла пользу, необходимо "окультурить" еще и душу"

 

Глава первая. О Божией Премудрости и окружающей среде

"Вся́ прему́дростию сотвори́л еси́..."

— Геронда, можно мы разорим ласточкины гнезда? Ласточки разводят грязь, и собираются клопы.

— А ты сама можешь слепить хоть одно ласточкино гнездышко? Ах, что за красоту сотворил Бог единым лишь Своим словом! Какая гармония, какое разнообразие! Куда ни взгляни — во всем видны Божии премудрость и величие. Посмотри на небесные светила, на звезды, — с какой простотой рассыпала их Его божественная рука! Отвеса и уровня, которыми пользуются мастера, Он при этом не применял. А как отдыхает человек, глядя на звездное небо! Тогда как от выставленных в ровный ряд мирских светильников человек очень устает. С какой гармонией все устроено Богом! Посмотри-ка на леса, посаженные человеком: деревья стоят армейскими шеренгами — все равно, что роты солдат. А как восстанавливает силы человека настоящий, а не искусственный лес! Одни деревца — поменьше, другие — побольше, каждое дерево отличается от другого даже цветом. У одного крохотного Божия цветочка благодати больше, чем у целой охапки искусственных бумажных цветов. Они отличаются друг от друга так же, как дух отличается от духов.

Удивительно все, что создано Богом. Взять человеческий организм — да ведь это целое предприятие. Бог премудро определил всему свое место — сердцу, печени, легким. И растения — как же премудро Он их устроил! Во время оккупации мы посадили пять стремм дынь и поливали их. Как-то, думая сделать лучше и очистить дыни, я обрезал у них большие листья, расположенные возле корней. Однако оказалось, что эти большие листья — своего рода "фильтры" или "почки" растений и они забирают в себя всю горечь. Ох, ну и дыни у нас тогда были! Просто язык обжигали!..

— Все-то Вы, Геронда, подмечаете!..

— Да я во всем нахожу Бога! И в растениях, и в животных — во всем. Да и как тут не удивляться! Крошечная пичужка отправляется в путешествие, достигает Африки, потом — без компаса — возвращается обратно и находит свое гнездышко! А люди — имея карты, дорожные указатели — сбиваются с пути. И ведь птицы путешествуют по небу, а не по суше — то есть зарубок после себя не оставляют. Летят в вышине, над морем! Ну скажи, пожалуйста, на чем там оставишь зарубки? А есть еще такие малые птахи, так они садятся на спины аистам — все равно что на самолеты! Настоящие авиапассажиры! Птицы, летя над морем, садятся на какой-нибудь остров и отдыхают. Однажды, живя в каливе Честного Креста, я увидел, как с востока летят птицы, похожие на воробьев, только крупнее и красивее. Их была целая стая. Но вот, четыре-пять птиц, по всей вероятности, выбились из сил и не могли лететь дальше. Тогда от стаи оторвалось еще около пятнадцати птиц, — остальные продолжали лететь, — сели на дерево вместе с уставшими птицами, посидели, немножко отдохнули, а потом все вместе взмыли в небо и продолжили полет. И первым делом они поднялись очень высоко, чтобы сориентироваться и догнать остальных. На меня произвело впечатление то, что стая не оставила уставших птиц одних, но выделила им еще пятнадцать товарищей — "группу содействия".

Насколько же красиво создал все Бог! Только посмотри на котят: какие же они пестрые! А какие у них красивые шубки! Нам, людям, стоит еще позавидовать одеянию животных! Да такой шубы не носила и сама королева! Куда ни повернись — во всем увидишь премудрость Божию. А какая красота была раньше, когда все было естественно! Вон петушок — ведь он кукарекает независимо от погоды. Стоит на одной ножке, а как только она затечет, кричит: "Кукареку!" "Прошло, — говорит, — столько-то часов". Потом встает на другую ногу, а когда затекает и она — снова: "Кукареку!" И смотри, он кукарекает в полночь, в три и в шесть часов утра. Неизменно каждые три часа. А ведь у петуха нет ни будильника, ни батареек. И заводить его тоже не нужно...

Все, что вы видите и слышите, используйте как средство сообщения с Горним. Все должно возводить вас к Небу. Так, от творения человек постепенно восходит к Творцу. Американцы, слетав на Луну, по крайней мере, оставили там пластину с надписью: "Небеса́ пове́дают сла́ву Бо́жию". Русские тоже летали в космос, но Гагарин сказал, что Бога он не видел. Ну, правильно, а как бы ты Его увидел? Ведь ты же летел не с воздетыми к небу руками, а с задранными кверху ногами... А потом от всего этого доходят до того, что говорят: "Вселенную создала природа". Целую Вселенную, каково? Да тут если сломается какая-нибудь старая машина, то целая куча мастеров и специалистов собирается, чтобы ее чинить. Думают, стараются — это об одной-то старой машине. Тогда как Бог, безо всякого там электричества, вращает целый земной шар, и ни батарейки не кончаются, ни моторчик не останавливается. С какой скоростью Он его вращает — и человек этого даже не чувствует! Страшное дело! Если бы Земля вращалась с меньшей скоростью, то человек бы кувыркался. Земля вращается с такой [большой] скоростью, а вода из моря не выливается, хотя ее так много. И звезды, такие огромные, движутся с головокружительной скоростью, но при этом не соприкасаются друг с другом, но издалека не подпускают другие звезды к себе. А человек, создав какой-нибудь там самолет, восхищается и гордится. Но стоит ему чуточку повредиться в уме, как он начинает нести всякие глупости и сам этого не понимает.

Чего сегодня удалось достичь людям

Культура — это хорошо, но для того, чтобы она принесла пользу, необходимо "окультурить" еще и душу. Иначе культура закончится катастрофой. "Зло, — сказал Святой Косма Этолийский, — придет от людей грамотных". Несмотря на то, что наука продвинулась далеко вперед и достигла столь больших успехов, люди, стремясь помочь миру, делают это так, что разрушают его, сами этого не понимая. Бог позволил человеку делать все по собственному разумению, но, не слушая Бога, человек губит сам себя. Человек сам разрушает себя тем, что он создает.

Люди XX века — чего же они достигли своей культурой и цивилизацией! Они свели мир с ума, они загрязнили атмосферу, они испортили все на свете. Если колесо сойдет с оси, то продолжает вращаться без цели. Так и люди — сойдя с оси Божией гармонии, они мучаются. В старину люди страдали от войны, сегодня они страдают от цивилизации. Тогда из-за войны люди из городов переселялись в деревни и жили, имея какой-нибудь небольшой огородик. А сейчас люди не смогут жить в городах и будут из них уходить из-за натиска цивилизации. Тогда война приносила людям смерть, а сейчас цивилизация приносит им болезни.

— Геронда, а отчего так сильно распространился рак?

— Чернобыль и все подобное этому, думаешь, что — прошли бесследно? Оттуда все и идет. Вот тебе люди — все это их плоды... Народ страшно изуродован. В какую эпоху было столько больных? В старину люди такими не были. А сейчас, какое бы письмо из тех, что мне присылают, я ни открыл, так обязательно встречу или рак, или душевное заболевание, или инсульт, или разрушенные семьи. Прежде рак был редкостью. Ведь жизнь-то была естественной. О том, что попускал Бог, речь сейчас не идет. Человек ел естественную пищу и отличался отменным здоровьем. Все было чистым: фрукты, лук, помидоры. А сейчас даже естественная пища калечит человека. Те, кто питается одними фруктами и овощами, терпят еще больший вред, потому что все загрязнено. Если бы так было раньше, то я умер бы в молодом возрасте, потому что в монашестве я питался тем, что давал огород: луком-пореем, марулей, обычным луком, капустой и подобным этому, и чувствовал себя прекрасно. А сейчас — удобряют, опрыскивают... Подумать только — чем питаются нынешние люди!.. Душевное неспокойствие, пищевые суррогаты — все это приносит человеку болезнь. Применяя науку без рассуждения, люди приводят в негодность самих себя.

— Геронда, а почему раньше люди были выносливее в подвижничестве и их здоровье было крепче, чем у нас? Имело ли значение то, чем они питались?

— Да, ведь в те времена пищевые продукты были чистыми. По-моему, это и без объяснений понятно. Все, чем питались люди, было созревшим. А сейчас, чтобы овощи и фрукты не портились, их срывают недоспелыми и складывают в холодильник. Срывают с дерева недозрелые зеленые плоды и оставляют их дозревать в ящиках. Раньше плод, созрев, падал с дерева сам или же отрывался от ветки, едва лишь ты дотрагивался до него рукой. Дети кушали хлебушек со сливочным маслом или молоком, и это давало им здоровье. Но люди, помимо того, что ели хорошую, здоровую пищу, еще шевелили своими мозгами и, заболевая чем-нибудь, понимали, от пищи это или нет. А сейчас и пища ненатуральная, и мозгами не шевелят.

Сколько же халтурного производит сейчас человек! Шерсть потихонечку выводят из употребления. Найти шерстяную майку, чтобы она впитывала пот, — это целая проблема. Надев майку, я сразу понимаю, есть ли в ней синтетика. Если есть, то я не могу вздохнуть, весь извожусь, мучаюсь не знаю как! И ведь считают, что такие майки прочнее, лучше, чем натуральные. Считают это прогрессом! Но полезны ли они для здоровья? Нет, наоборот, изготавливая такие вещи, люди своему здоровью вредят. И наклеивают этикетку: "Изготовлено из девственно чистой шерсти"! Да, пожалуй, и другие словечки найдут для рекламы — еще почище! Овцы у нас остались сейчас только для мяса, потому что шерсть мы делаем из нефти. А гусеницы-шелкопряды говорят: "Ну раз вы хотите шелк лучше, чем наш, то и делайте его сами!.".

Люди потеряли терпение

— Геронда, почему у нас сегодня нет терпения?

— Все, что сегодня происходит, людям не на пользу. Прежде и жизнь была умиротворенной и сами люди были умиротворенными, очень выносливыми — способными терпеть. Сегодня вся эта вошедшая в мир спешка сделала людей нетерпеливыми. В прежнее время человек знал, что помидоры он начнет есть в конце июня. Ему и в голову не приходило есть помидоры раньше времени. Люди ждали августа, чтобы покушать арбуза, они знали, когда придет время есть смоквы, когда — дыни. А что происходит сейчас? Торговцы едут в Египет и закупают там помидоры раньше времени, хотя, пока не созреют помидоры, в Греции есть апельсины — с теми же самыми витаминами. Нет, апельсинов, видишь ли, не хотят! Да брат ты мой, потерпи маленечко и покушай пока чего-нибудь другого! Нет — во что бы то ни стало поедут в Египет и привезут помидоров. На Крите посмотрели-посмотрели на такое дело и стали строить теплицы, чтобы и у них помидоры созревали раньше. А кончилось тем, что устроили теплицы по всей Греции, чтобы есть помидоры и зимой. Убиваются и строят теплицы для всех овощей, чтобы в любое время года иметь на столе все, что сердце пожелает, и не ждать положенного времени.

Это бы еще ладно, куда ни шло. Но ведь идут и дальше. С вечера помидоры зеленые, а утром их уже везут в магазины красными, "мясистыми"! Одному министру я даже сказал "пару ласковых" насчет этого. "Теплицы, — говорю, — это еще куда ни шло. Но ведь фрукты, помидоры, другие плоды выращивают на гормонах! Плоды-то зреют за одну ночь, но на тех несчастных, у кого повышенная чувствительность к гормональным препаратам, выходит, наплевать? Пусть себе болеют, да?.".. Животных тоже испортили. Хоть кур возьми, хоть телят. Сорокадневных цыплят накачивают гормонами до веса шестимесячных. Человек ест их мясо, но какую он от него получит пользу? Для того, чтобы коровы давали больше молока, их тоже пичкают гормонами. Коровы дают больше молока, но потом производители не могут это молоко продать! Начинаются забастовки, молоко падает в цене, его выливают на дорогу, а люди пьют молоко, напичканное гормонами! А если бы оставили так, как определено Богом, то все шло бы своим чередом и люди пили бы чистенькое молочко! И, кроме того, от этих инъекций все становится безвкусным. Безвкусные продукты, безвкусные люди — стало безвкусным все. Даже сама жизнь потеряла для людей вкус. Спрашиваешь молодых ребят: "Что тебе по душе?" — "Ничего", — отвечают. И это здоровенные парни! "Ну, скажи хоть, что тебе нравится делать?" — "Ничего". Вот до чего доходит человек! Делами рук своих он думает "исправить ошибки" Бога. Для того, чтобы куры неслись, ночь превращают в день. А ты видела яйца, снесенные такими курами? Ведь если бы Бог сделал луну сияющей, как солнце, то люди посходили бы с ума. Бог создал ночь, чтобы люди отдыхали, но до чего же они дошли сейчас!

Люди потеряли умиротворенность. Все эти теплицы, овощные инъекции и тому подобные вещи тоже привели людей к нетерпеливости. В старину люди знали, что пешком из одного места в другое они дойдут за несколько часов. Если у кого-то ноги были покрепче, то он приходил маленько быстрее. Потом придумали повозки, потом автомобили, потом самолеты и так далее. Стараются найти все новые и новые, более быстрые средства передвижения. Сделали такие самолеты, на которых можно долететь из Франции до Америки за три часа. Но если человек с такой огромной скоростью перелетает из одного климатического пояса в другой, то и просто резкая смена климата ему повредит. Все спешка, спешка... Потихоньку дойдут до того, что человек будет залезать внутрь летательного снаряда, потом — выстрел, полет, удар, разрыв — и взору публики предстает ошалевший путешественник. А что вы думали? Дойдет и до этого. Самый настоящий сумасшедший дом!

Всю атмосферу загадили — так ничего, а кости им помешали

— Геронда, слышно, что собираются сжигать мертвых — как говорят, "из соображений гигиены и для экономии земных площадей".

— Из соображений гигиены? Да ты только послушай! И не стыдно им такое говорить? То, что всю атмосферу загадили, так это ничего, а косточки им, видите ли, помешали! Да ведь останки, кроме всего прочего, еще и омывают. А насчет "экономии земли", неужели нельзя в целой Греции со всеми ее лесами найти место для кладбищ? Одному профессору университета я сказал "пару теплых слов" насчет всего этого. Как же так: для мусора находят столько места, а для священных останков не находят. Земли, что ли, дефицит? А сколько мощей Святых может быть на кладбищах? Об этом они не подумали?

В Европе сжигают мертвых не потому, что их негде хоронить, но потому, что кремацию считают делом прогрессивным. Вместо того, чтобы вырубить какой-нибудь лесок и освободить место для мертвых, скорее освободят место от них самих, сжигая и превращая их в золу. Потом кладут этот пепел в малюсенькую коробочку и считают все это делом прогрессивным. Мертвых сжигают потому, что нигилисты хотят разложить все — включая человека. Они хотят сделать так, чтобы не осталось ничего, что напоминало бы человеку о его родителях, о его дедах, о жизни его предков. Они хотят оторвать людей от Предания, хотят заставить их позабыть о жизни иной и привязать к жизни этой.

— Однако, Геронда, говорят, что в некоторых муниципалитетах Афин действительно возникла такая проблема — негде хоронить мертвых.

— Да ведь пустует столько места! Неужели нельзя найти немного земли? Вокруг Афин есть целая куча пустырей, принадлежащих городу. И я знаю людей из правительства, у которых в пригородах Афин много земли. Что, не могут устроить там кладбище? А потом, ведь большинство жителей Афин родом из провинции. Почему бы не отвозить усопших для погребения в их города и деревни? Пусть каждого везут на его родину и там погребают. Там, в провинции, похороны не потребуют и больших затрат, надо будет только заплатить за перевозку тела. Пусть объявят, что те, кто переехал в Афины в последние годы, после смерти должны быть погребены там, откуда они приехали. Да так и лучше было бы. А тем семьям, что живут в столице не меньше трех поколений, надо найти место в городе. Когда, спустя три года после похорон, останки достанут из могилы, пусть складывают их в более глубокие общие могильники. Неужели это трудно? Посмотри, как глубоко люди врываются в землю, добывая уголь. Пусть и для останков сделают какое-нибудь большое хранилище и хранят их там все вместе.

Уважение исчезло совсем. Ты только посмотри, что сейчас творится! Собственных родителей дети сдают в дома престарелых! А в старину заботились даже о состарившихся быках, не закалывали их и говорили: "Это ведь наши кормильцы". А как почитали мертвых!.. Помню войну: с каким риском мы ходили погребать убитых! Священник, понятно, был обязан пойти. Но солдаты шли вместе с ним — нести тела своих убитых товарищей — по сугробам, по морозу, под градом пуль. Во время Гражданской войны в 1945 году, перед призывом в армию, я помогал нашему церковному сторожу собирать и хоронить убитых. Первым шел священник с кадилом. Как только доносился свист снаряда, мы падали на землю. Давай, поднимайся. Опять свист снаряда — снова на землю. После, когда я уже был солдатом и мы, разутые, сидели в снегах, нам сказали, что желающие могут пойти снять обувь с убитых. Никто даже с места не двинулся. Ах, прошли те добрые времена!

Зло в том, что те, кто обладает властью, молчат, соглашаются с происходящим. С того момента, как возникла эта проблема с усопшими, Церковь должна была занять и выразить определенную позицию, чтобы проблема была решена, потому что [своим молчанием] Церковь дает людям мира сего возможность вмешиваться в духовное и говорить все, что им взбредет в голову. А ведь это — нечестие. И как нынешний мир будет иметь благословение от Бога? До чего же мы докатились! Постепенно хотят лишить человека его достоинства. Ах, поэтому и места для мертвых сейчас найдется много, даже больше, чем достаточно...

Загрязнение и разрушение окружающей среды

Солнце печет, как на Синае — и даже зимой, потому что в атмосфере открылись озоновые дыры. Если не дует северный ветерок, то невозможно стоять на солнце.

— Геронда, а чем закончится эта проблема с озоном?

— Потерпим немного, пока ученые не возьмут пять килограммов шпаклевки и не залатают дыру! Да-да, вот пусть пойдут и заделают озоновые дыры в атмосфере... Они увидят, что Бог сотворил все премудро, весьма гармонично и скажут: "Просим прощения за то, что мы напортачили". А об этой дыре в атмосфере — молитесь, чтобы она закрылась. Видите, одна из "чаш" открылась и там. Засыхают деревья, растения. Однако Бог может опять привести все в порядок.

А посмотрите, до чего излукавились некоторые из тех шарлатанов, что выуживают деньги у богатеев, которым некуда их девать. "В атмосфере, — говорят, — открылась озоновая дыра. Мир погибнет. Как же спасти мир? А вот как — наука разрабатывает проекты глубинных шахт и переселения людей под землю, для того, чтобы уберечься от солнца". Наконец, когда стало ясно, что "переселение под землю" невозможно, стали говорить другое: "На Луне будет развернуто жилищное строительство, построены рестораны, гостиницы, дома и люди переселятся туда. Желающих попасть на Луну с гарантией просят делать взносы!" Но во всем этом, между прочим, нет ни капли правды! Да какое еще "жилищное строительство", когда человек вообще не в состоянии там жить! Ну, залезли пара человек в "консервные банки", слетали и вернулись обратно. А некоторые верят всем этим басням и выкладывают денежки.

— Геронда, многие беспокоятся из-за выхлопных и промышленных газов.

— Надо заставить некоторых директоров заводов установить на трубах очистительные фильтры, чтобы задыхающиеся от промышленной гари люди хоть немножко вздохнули. Вместо того, чтобы давать взятки депутатам парламента и устраивать собственные дела, пусть каждый директор завода потратит чуть побольше денег и купит очистительную установку. В прежние времена этих микробов, этой гари не было. А сейчас все изгадили и еще считают это прогрессом. А к чему ведет такой прогресс? Он разрушает человека. Выходишь на улицу, а воздух пахнет гарью. Сидишь дома и стоит лишь приоткрыть окно, как уличная копоть вползает внутрь. И когда моешь руки, эта копоть не смывается, то есть она не безвредна. Сажа от печки не содержит в себе масел, поэтому чуть только кашлянул — и она сразу выходит из легких. А эта техническая копоть из легких не выходит — прилипает к ним.

В многоэтажках люди скучены, как сельди в бочках, — один на другом. Кто-то выбивает на балконе половики, а вся пыль летит на балкон его соседа снизу. Как же мучаются те несчастные, что живут на нижних этажах! Вся пыль и мусор с верхних этажей летят к ним. Человек развешивает у себя на балконе белье или открывает окно, а сверху начинают трясти половики и о нем не думают. Да в старые времена в таких многоэтажках устроили бы тюрьмы — Иенди-Куле. Просто ужас какой-то! Ведь в те времена у домов были дворы, в них паслись животные, рядом был садик с деревцами, где собирались целые стаи птиц...

— А сейчас, Геронда, люди даже ласточек не видят.

— Да что ласточки, с ума что ли сошли, чтобы лететь в многоэтажки? Спятили? Потихоньку дойдет до того, что люди не будут знать, что такое ласточка. В Америке, в одном университете есть отделение, где Священное Писание Ветхого и Нового Завета изучают с исторической точки зрения. Так вот, чтобы студентам было понятно, что такое "пшеница", у них есть поле, засеянное пшеницей. А для того, чтобы было понятно, что такое "пастух" и что такое "овцы", у них есть небольшое стадо овец и пастух с посохом. И такое творится в университете!

Люди загрязнили уже всю атмосферу. На дворе — зима, а в воздухе — запахи помойки. А подумай, что творится летом! И ведь не присылают самолет, чтобы он опрыскал помойки каким-нибудь дезинфекционным раствором. К счастью для нас, Бог сотворил благоуханные цветы. Все это множество цветов, и больших и малых, все это цветочное разнообразие нейтрализует помоечное зловоние. А что бы творилось, если бы в атмосфере не было разлито этого цветочного благоухания? Вон если где-то валяется падаль, то несет на всю округу. Как же Бог печется о нас! И как несладко нам пришлось бы, если бы Он о нас не заботился! Подумай — если бы не было цветов, растений... Ведь их ароматами покрывается и рассеивается наше зловоние.

Как-то раз один мирянин пришел ко мне в каливу и спросил: "Слушай, что ты здесь делаешь? Чем ты занимаешься целыми днями и ночами?" А как раз в это время вокруг цвели метелочки мелкого кустарника и прилегающий к каливе косогор был полон полевых цветов. Все благоухало. "Да мне, — говорю, — спину и то некогда разогнуть! Целыми днями напролет я поливаю и ухаживаю за всеми этими цветами и растениями, которые ты видишь. А ночью — видел, сколько горит лампадок на небе? Попробуй успей все их зажечь!" Он стал как-то странно смотреть на меня, а я продолжал свои объяснения: "Да ты что, разве не видел, как ночью горят на небе лампадки? Ну вот, зажигаю-то их я! А попробуй успей! Что, думаешь, легко в стольких лампадах поправить поплавки, фитили, заправить их маслом?.". Бедолага после этих слов растерялся не на шутку.

И опрыскивание — это тоже яд. От опрыскиваний умирают не только вредители, но и несчастные птицы. Для того чтобы вылечить деревья от болезней, их опрыскивают ядохимикатами, а после заболевают люди. Все отравляют ядом. Разве не разумнее было бы использовать меньше химикатов, а гнилые растения закапывать в землю — вместо того, чтобы закапывать хорошие плоды, как это делают сейчас [чтобы они не падали в цене]. Целая туча ядохимикатов — разве она безвредна для человека? Особенно для маленьких детей — для них все эти ядохимикаты просто смерть. Поэтому дети и появляются на свет уже больными. Одному агроному я сказал: "Что же такое творится! Вы погубили насекомых, а теперь гибнут люди". Для того чтобы убить насекомых, опрыскивают цветы, а люди после этого заболевают. А потом изобретут еще какие-нибудь ядохимикаты — сильнее нынешних, да только что мы от этого выиграем?

Уже доказано, что некоторые из насекомых, которых убили опрыскиванием, поедали других насекомых. Сейчас, чтобы избавиться от других, мы будем искусственно разводить тех, что убили раньше. Как же премудро все устроено Богом! Там, где есть сверчки, не бывает комаров. Как-то ко мне в каливу пришел один человек и показал маленькую машинку, отгоняющую комаров звуками, похожими на стрекотание сверчка, только погрубее. Сверчков, услаждающих нас своей музыкой, люди убивают, а после этого хотят на батарейках воспроизвести то же самое, что было сделано Богом. Погубили всех — и сверчков и горлиц... Даже ворона увидеть — и то редкость. Скоро будем ловить ворона и сажать его в клетку.

И вы, опрыскивая деревья, оставляйте что-то и Богу, чтобы Он помогал вам. И если химикат на какой-нибудь листик не попадет, то ничего страшного в этом нет. Все нынешние технические средства не содействуют человеку в его вере. Будучи как-то в гостях, я слышал, как люди говорили: "Неужели появился новый химикат от такого-то вредителя? А где? За границей?" И тут же давай звонить, выписывать... Постепенно и мирские люди, и монахи отодвигают Бога на последнее место. Люди не придают первостепенного значения духовной эволюции — чтобы все было освящено. Зло в том, что даже мы, монахи, не идем в духовной эволюции впереди людей мирских.

— Геронда, однако масличные деревья действительно портит дакос — масличный вредитель.

— Молитесь по четкам, чтобы дакос ушел. Боритесь с вредителями не одними только опрыскиваниями, попросите о помощи и Христа. Кроме того, нам хочется сделать все так же хорошо, как и в миру. О том, что монахи должны иметь "мир" иной, мы забываем. Не надо стремиться сделать то же самое, что люди мирские, или даже больше их. О Христе, что — забыли? Я не призываю вовсе не опрыскивать деревьев, но некоторые устраивают с этими ядохимикатами настоящие эксперименты. И когда действительно есть нужда опрыскать деревья, надевайте респираторы.

Лучше кушать плоды, чуть поеденные жучком, чем [красивые на вид, но] опрысканные ядом. Не увлекайтесь опрыскиваниями — сократите их. Молитесь с благоговением — читайте первый псалом и окропляйте деревья святой водой. Если вы будете жить правильно, то и дожди будут литься и гусеницы будут погибать. Бог будет промышлять о вас — нужно иметь благоговение и доверие Ему.

 

Глава вторая. О том, что эпоха многих удобств равняется эпохе множества проблем

[108]

Сердца людей тоже стали железными

Человеческие удобства перешли всякие границы и поэтому превратились в трудности. Умножились машины — умножились хлопоты. Машины и железки уже командуют человеком, превратив в машину его самого. Поэтому сердца людей и стали железными. При всех существующих технических средствах остается невозделанной совесть человека. Прежде люди работали с помощью животных и отличались состраданием. Если ты нагружал на несчастное животное груз больший, чем тот, который оно могло понести, то оно опускалось на колени, и тебе становилось его жалко. Если оно было голодным и жалобно глядело на тебя, то твое сердце обливалось кровью. Помню, как мы страдали, когда у нас заболела корова, — мы считали ее членом нашей семьи. А сегодня люди имеют дело с железками, и сердца их тоже железны. Лопнула какая-нибудь железяка? На сварку ее. Сломалась машина? Везут в автосервис. Нельзя починить? На свалку, душа не болит: "железо, — говорят, — оно и есть железо". Сердца людей нисколечко не работают, а ведь таким образом в человеке возделывается самолюбие, эгоизм.

Сегодня один человек не думает о другом. В старые времена, [когда не было холодильников] если еда оставалась на следующий день, то она портилась. Поэтому люди думали о бедняках, говорили: "Все равно испортится, отнесу-ка ее лучше какому-нибудь нищему". А тот, кто находился в духовно преуспевшем состоянии, говорил: "Пусть сначала покушает бедняк, а уже потом — я". Сейчас оставшуюся еду ставят в холодильник, а о своем ближнем, находящемся в нужде, не думают. Помню, как в те годы, когда у нас бывал хороший урожай овощей и других плодов, мы давали овощи соседям — делились. Куда нам было столько? Все равно излишки испортились бы. Сейчас у людей есть холодильники, и они говорят: "А зачем отдавать излишки другим? Положим их в холодильник и потом съедим сами". Я уже не говорю о том, что продукты целыми тоннами выбрасывают или закапывают в землю — в то время как; где-то в других местах голодают миллионы людей.

Из-за машин люди посходили с ума

Современные технические средства все развиваются и развиваются — без конца. Они развиваются быстрее, чем человеческий ум, потому что в их развитии помогает диавол. В старину, не имея всех этих средств, всех этих телефонов, факсов, всей этой кучи приспособлений, люди имели тишину и простоту.

— Геронда, они радовались жизни!

— Да, а сейчас из-за машин люди посходили с ума. От многих удобств они мучаются, их душит тревога. Помню бедуинов, которых я знал в бытность мою на Синае, — какие же они были радостные! У них была всего одна палатка, и жили они просто. В Александрии или в Каире они жить не могли — им по душе была жизнь в палатках в пустыне. Если у них было немножко чая, то они не знали куда деваться от радости и славили Бога. Но сейчас цивилизация дошла и до них, и они тоже стали забывать Бога. Бедуины — и те попали под влияние европейского духа! Сперва евреи построили для бедуинов лачуги, потом продали им старые автомобили со всего Израиля. Ох, уж эти евреи... Сейчас у каждого бедуина есть по лачуге, во дворе лачуги — по сломанному автомобилю, а в душе — полно тревоги и переживаний. Автомобили ломаются, бедуины бьются над их ремонтом. И если вглядеться, что они от всего этого приобрели? Головную боль и ничего больше.

В старину вещи были, по крайней мере, крепкими, их хватало надолго. А сейчас — платишь целую кучу денег и покупаешь вещи, которые сразу же ломаются. И предприятиям это на руку — они увеличивают выпуск товаров и весьма наживаются на этом. А людям потом не хватает денег, и стремясь заработать больше, они убиваются на работе. Все эти машины и механизмы — занятие европейцев, которые целыми днями сидят с отвертками в руках. Сначала изготавливают, к примеру, какую-нибудь крышку. Потом делают ее на резьбе, потом с кнопкой — совершенствуют бедную крышку все больше и больше... То есть, постоянно появляются все новые и новые машины и приспособления, и несчастные люди все время хотят чего-то более совершенного. Еще не успев расплатиться за старое, они покупают что-то новое, поэтому они в долгах и в усталости. А взять бедняка: ему тоже хочется автомобиль, он идет и покупает какой-нибудь из самых дешевых. А чтобы его купить, он продает своих волов, лошадей — продает последнее. (Все идет к тому, что скоро на витрину будут выставлять даже ослов и брать деньги за то, чтобы на них поглядеть!) Ну так вот, бедняк — покупает он себе какой-нибудь дешевенький автомобильчик. Машина ломается. "А к таким машинам, — говорят ему, — запчастей нет". Бедолага вынужден покупать другую машину. Однако машина последней марки бедняку не по карману, и он покупает какую-нибудь чуть получше той, что была у него раньше, а старую ставит в сторонку. Потом новая тоже ломается и так далее... Требуется внимание, чтобы нас тоже не увлек этот модный поток погони за чем-то все более и более совершенным.

Телевидение нанесло людям огромный вред

— Геронда, сейчас существуют такие телевизионные коммуникационные средства, что можно наблюдать за происходящим на другом крае земли в ту же самую минуту.

— Люди видят весь мир, не видя только самих себя. Не Бог уничтожает людей, нет, сейчас люди своим умом уничтожают себя сами.

— Геронда, телевидение приносит много зла.

— "Много зла!.". Да о чем ты говоришь!.. Один человек сказал мне: "Телевизор, отче, это вещь хорошая". — "Яйца, — ответил я ему, — тоже вещь хорошая, но вот только если перемешать их с куриным пометом, то они становятся ни на что не годными". С телевидением и радио происходит именно это. Сегодня, включая радиоприемник для того, чтобы послушать новости, человек должен смириться с тем, что кроме новостей ему придется услышать какую-нибудь песенку. Новости начнутся сразу, как только эта песня закончится. А раньше было по-другому. Раньше было известно, в какое время по радио передают новости. Человек включал приемник в определенное время и слушал последние известия. А сейчас ты вынужден слушать и песню, потому что если, не желая ее слушать, выключишь радио, то новости тоже пропустишь.

Телевидение нанесло людям огромный вред. Особенно разрушительно оно воздействует на маленьких детей. Как-то ко мне в каливу пришел семилетний мальчик со своим отцом. Я видел, как устами ребенка вещал телевизионный бес, подобно тому, как бес говорит устами одержимых. Все равно как если бы младенец родился с зубами. Сегодня не часто видишь нормальных детей — дети превратились в чудовищ. Дети не работают головой, они просто повторяют то, что увидели и услышали. Таким вот образом, с помощью телевидения, некоторые хотят оболванить мир. То есть [по их замыслам] остальные должны верить тому, что услышали [по телевизору], и поступать в соответствии с этим.

— Геронда, матери задают нам вопрос: как отучить детей от телевизора?

— Пусть растолкуют своим детям, что, смотря телевизор, они отупеют, потеряют способность мыслить. О том, что телевизор вредит их зрению, я уже и не говорю. Телевидение, о котором мы говорим сейчас, это творение человеческое. Но ведь есть и иное — духовное телевидение. Когда совлечением ветхого человека очищаются душевные очи христианина, то он и без технических средств видит на далеком расстоянии. О таком "телевидении" мамы своим чадам не рассказывали? Вот его-то детям и надо уразуметь — это духовное "телевидение". А сидя перед "ящиком", дети просто-напросто отупеют. Первозданные люди обладали даром проницательности, который был утерян ими после грехопадения. Если же дети сохраняют Благодать, полученную ими во Святом Крещении, то даром проницательности — духовным телевидением — они тоже будут обладать. Надо быть внимательным и духовно трудиться. Нынешние матери сами губят себя в бесполезном, а потом начинают причитать: "Что же мне делать, отче? Ведь я теряю своего ребенка!.".

Монах и современные технические достижения

— Геронда, а как монах должен пользоваться современными техническими средствами?

— Монах должен стараться, чтобы те средства, которые он использует, всегда были попроще, чем те, что используют люди в миру. Мне вот, к примеру, нравятся дрова: чтобы топить печку для тепла, готовить пищу и разводить необходимый для рукоделия огонь. Однако если вся эта торговля афонским лесом продолжится еще какое-то время в том же духе, как сейчас, и дрова пропадут, их станет трудно достать, то я буду пользоваться каким-нибудь более простым средством, чем то, которым пользуются люди в миру. Для обогрева — керосиновой печкой или чем-нибудь еще, подешевле и посмиреннее, для рукоделья — примусом итак далее.

— А как можно определить, до какого предела необходимо что-то в общежительном монастыре?

— Если мыслить по-монашески, то это можно определить. Если же по-монашески не мыслить, то все, что ни возьми, превратится в "необходимое", а потом и сам монах превратится в мирского человека и даже хуже. Нам, монахам, следует жить хотя бы чуть-чуть проще, чем живут в миру, или — на самый худой конец — так, как мы сами жили до ухода в монастырь. Мы не должны иметь вещей лучше тех, которые прежде имели у себя дома. Монастырь должен быть беднее, чем тот мирской дом, из которого я в него пришел. Это внутренне помогает как монаху, так и миру.

Бог устроил все так, чтобы люди не находили себе упокоения в вещах тленных. Если этот мирской прогресс мучает даже мирян, то что говорить о монахах! Если бы я оказался в каком-нибудь богатом доме и хозяин спросил бы меня: "Где тебе отвести место для ночлега? Могу постелить тебе в роскошно обставленной гостиной или в хлеву, куда я загоняю на ночь коз. Что тебе больше по душе?" Даю вам честное слово, в козлином хлеву моей душе было бы спокойнее. Ведь уходя в монахи, я покидал мир не для того, чтобы найти себе какой-то лучший дом или дворец. Я уходил в монахи для того, чтобы найти нечто более строгое, чем то, что я имел, живя в миру. А в противном случае я не делаю для Христа ничего. Но люди, живущие по законам современной логики, сказали бы мне: "Слушай-ка, ну чем повредит твоей душе жизнь во дворце? Ведь там, в хлеву, так дурно пахнет, тогда как во дворце и запах приятный и поклончики сможешь положить". Мы должны иметь орган духовного чувства. Как у компаса — и одна и другая стрелки намагничены, и поэтому одна стрелка поворачивается к северу. Христос "намагничен", но для того, чтобы повернуться к Нему, нам тоже надо немножко "намагнититься".

А какие же трудности были раньше в общежительных монастырях! Помню, на кухне был огромный котел, который поднимали с помощью особого рычага. Огонь для приготовления нищи разводили на дровах. Пламя то поднималось сильнее, то опускалось, пища пригорала. Если пригорала рыба, то противни чистили металлической щеткой. Потом брали золу из печи, наполняли ею большой глиняный сосуд с отверстием внизу и заливали золу водой. Из отверстия внизу вытекал щелок, которым мы мыли посуду. Щелоком разъедало руки. А в архондарик мы поднимали воду с помощью веревки и ворота.

Некоторому из того, что происходит сейчас в монастырях, оправдания нет. Я видел, как в одном монастыре хлеб режут с помощью электрохлеборезки. Ну куда это годится? Если хлеборез болен или ослаб и не может резать хлеб ножом, а заменить его некем, тогда ладно — электрохлеборезка еще как-то оправдана. Но сейчас можно увидеть, как здоровенный детина режет булки циркулярной пилой! Да ему самому впору работать вместо компрессора, а он использует технику для нарезания хлеба и еще считает это достижением!..

Старайтесь идти вперед в духовном отношении. Не радуйтесь всем этим машинам, удобствам и тому подобному. Если из монашества уходит дух аскезы, то жизнь иноков не имеет смысла. Мы не преуспеем, если будем ставить удобства выше монашеской жизни. Монах избегает удобств, потому что в духовном отношении они ему не помогают. Даже в мирской жизни людям тяжело от множества удобств. Монаху — даже если бы его душа находила покой в вещах мирских — тем паче не приличествует комфорт. Не будем же его искать. В эпоху Преподобного Арсения Великого не было ни керосиновых ламп "люкс", ни других осветительных приборов. Во дворцах использовали светильники на очень чистом масле. Что, разве Арсений Великий не мог взять с собой в пустыню такой светильник? Мог, но ведь не взял. В пустыне он пользовался фитильком или ваткой с обычным растительным маслом, и этого хватало ему для освещения.

Имея на послушаниях различные приспособления, технические средства и прочие удобства, мы часто оправдываем себя, говоря, что все это необходимо нам для того, чтобы работа делалась быстро, а высвободившееся время мы якобы использовали бы для духовного делания. Но, в конце концов, мы проводим многопопечительную, исполненную душевной тревоги жизнь не как монахи, а как люди мира сего. Когда в один монастырь пришло новое братство молодых монахов, то первое, что они сделали, была покупка кастрюль-скороварок — чтобы высвободилось время на исполнение монашеского правила. Потом эти монахи часами просиживали без дела и вели разные разговоры. Значит, использовать различные удобства для того, чтобы сэкономить время и посвятить его чему-то духовному, не получается. Сегодня с помощью удобств монахи выигрывают время, но времени на молитву у них не остается.

— Геронда, а я слышала, что даже Преподобного Афанасия Афонского называют человеком передовых взглядов!

— Да, очень передовых! Таких же передовых, как и у нынешних "передовиков"!.. Почитали бы хоть немножко житие Преподобного Афанасия! Число монахов в его обители дошло до восьмисот, до тысячи, а сколько еще разного народа приходило к нему за помощью! Сколько нищих, сколько голодных приходило в Лавру за куском хлеба и в поисках пристанища! И вот Преподобный, стремясь помочь всем, купил для монастырской мельницы двух волов. Пусть купят себе волов и нынешние "передовики"! Для того, чтобы кормить людей хлебом, Святой Афанасий был вынужден устроить в Лавре пекарню — современную по меркам той эпохи. Византийские императоры одаривали монастыри имуществом, землями, потому что тогда обители имели также значение благотворительных учреждений. Монастыри устраивались для того, чтобы помогать народу и духовно, и материально. Поэтому императоры и давали им дары.

Нам нужно понять, что все исчезнет, а мы предстанем пред Богом должниками. Было бы правильно, если бы мы, монахи, пользовались не теми вещами, которые выбрасывают нынешние люди, а теми, которые в прежние времена богачи выбрасывали на свалки как ненужные. Помните две вещи: первое — то, что мы умрем, и второе — то, что умрем мы, может быть, и не своей смертью. Вы должны быть готовы к смерти насильственной. Вот если об этих двух вещах вы будете помнить, то и все остальные дела пойдут хорошо — и в отношении духовном, и в каком угодно еще — все пойдет тогда своим чередом.

Лишение очень помогает людям

— Геронда, почему люди сегодня так страдают?

— Потому что они избегают труда. Комфорт — вот что приносит людям болезни и страдания. В нашу эпоху удобства отупили людей. А мягкотелость, изнеженность принесла и множество болезней. Как раньше люди мучались, обмолачивая пшеницу! Какой же это был труд — но ведь и хлебушек — какой же он был тогда сладкий! Разве можно было увидеть где-нибудь брошенный кусок хлеба? Видя упавший кусок хлеба, люди поднимали и целовали его. Те, кто пережил оккупацию, видят лишнюю краюху хлеба и бережно откладывают ее в сторонку. А остальные выбрасывают лишний хлеб — не понимают, какой ценой он достается. Хлеба не ценят — выбрасывают его на помойку целыми кусками. Бог дает людям Свои благословения, но большинство людей не говорит за них даже: "Слава Тебе, Боже". Сегодня все достается людям легко, без труда.

Лишения очень помогают людям. Испытывая в чем-то недостаток, чего-то лишаясь, люди становятся способны познать цену того, чего у них не стало. А те, кто сознательно, с рассуждением и смирением лишают себя чего-то ради Христовой любви, испытывают духовную радость. Если кто-то, к примеру, скажет: "Такой-то человек болен, и поэтому сегодня я не буду пить воды. Ничего большего, Боже мой, я сделать не могу". И если человек совершит это, то Бог напоит его уже не водой, а сладким прохладительным напитком — божественным утешением.

Люди страдающие испытывают чувство глубокой благодарности за самую пустяшную оказанную им помощь. А избалованное чадо богатых родителей ничем не бывает довольно — хотя бы мать с отцом исполняли и все его прихоти. Такой ребенок может иметь все и быть измученным, срываться, лезть на стенку. Тогда как некоторые несчастные ребятишки испытывают огромную признательность за малейшую помощь, которую им оказали. Если какой-нибудь добрый человек оплачивает им дорогу до Афона, то как же они благодарят и его, и Христа! А от многих богатых детей слышишь: "У нас все есть, почему у нас все есть?" Не испытывая нужды ни в чем, они хнычут вместо того, чтобы благодарить Бога и помогать беднякам. Это величайшая неблагодарность. У них нет недостатка ни в чем материальном, и поэтому они ощущают в себе пустоту. Родители дают детям все готовенькое, и из-за этого дети восстают против них, уходят из дома с одним рюкзаком за спиной и слоняются по миру. Родители дают им еще и деньги, чтобы они звонили домой и сообщали, что у них все в порядке, но тем наплевать на родительские просьбы. Потом родители начинают их искать. У одного парня было все, но ничто его не радовало. И вот, для того чтобы помаяться, он ушел из дома, ночевал в поездах, а ведь был из хорошей семьи. Тогда как если бы у него была какая-нибудь работа и он зарабатывал свой хлеб в поте лица, то его труд имел бы смысл, а он сам был бы умиротворен и славословил Бога.

Сегодня большинство людей не испытывает лишений. Любочестия у них нет именно поэтому. Если человек не трудится сам, то и труд других оценить не может. Найти себе работенку "не бей лежачего", зарабатывать деньги и после этого искать себе лишений — да какой в этом смысл? Вот шведы, которые на все, что нужно для жизни, получают пособия от государства и потому не трудятся, — [от безделья] слоняются по дорогам. Весь их труд уходит на воздух, они внутренне неспокойны, потому что сошли с духовных рельсов. Они бесцельно катятся [по жизни], как катятся по дороге соскочившие с оси колеса — покуда не падают в пропасть.

Множество удобств делает человека ни на что не годным

Сегодня люди стремятся к красоте и обольщаются красотой. Европейцам это на руку — они все крутят и крутят своими отвертками, изготавливая что-нибудь новенькое — красивое и якобы более практичное — чтобы людям не нужно было даже шевелить руками. В прежние времена, работая старинными инструментами, люди и сами становились крепче. А после работы с нынешними механизмами и приспособлениями нужно прибегать к помощи физиотерапии и массажа. Подумать только, сейчас врачи занимаются массажем! Сегодня видишь, как у столяра свисает во-от такое брюхо! А разве в прежние времена можно было увидеть пузатого столяра? Разве мог появиться живот у столяра, который целыми днями строгал дерево рубанком?

Множество удобств, становясь чрезмерными, делают человека ни на что не годным. Человек превращается в бездельника. Он может перевернуть что-то рукой, но говорит: "Нет, лучше-ка я нажму на кнопочку, и пусть оно перевернется само!" Если человек привыкает к легкому, то потом ему хочется, чтобы все было легким. Нынешние люди хотят работать мало, а денег получать много. А если можно совсем не работать, то еще лучше! И в духовную жизнь тоже проник этот дух — мы хотим освятиться без труда.

И болезненными большинство людей стали как раз поэтому — из-за легкой жизни. Если начнется война, то как люди смогут ее перенести, будучи столь избалованными? Раньше люди были, по крайней мере, закаленными и могли выдержать трудности — даже дети. А сейчас — сплошные витамины В, С, D да лимузины "мер-се-де" — без всего этого люди уже не могут жить. Взять какого-нибудь ослабленного ребенка — ведь если он будет работать, то у него укрепятся мускулы. Многие родители приходят и просят меня помолиться об их детях, говоря, что те парализованы. Но на самом деле у них не паралич, а просто какая-то слабость ног. Родители все кормят и кормят такого ребенка, а он все сидит и сидит. Но чем больше он сидит, тем больше атрофируются его ноги. А потом родители пересаживают ребенка в инвалидную коляску, а меня просят: "Помолись, мой ребенок парализован". Да кто на самом деле парализован — ребенок или родители? Я советую таким родителям кормить ребенка чем-нибудь легким, не утучняющим, заставлять его понемножку ходить. Постепенно такие дети сбавляют вес, их движения становятся все более и более естественными, а потом, глядишь, начинают и в футбол гонять! А действительно парализованным детям, которым нельзя помочь по-человечески, поможет Бог. Один мальчуган в Конице был очень непоседливым и подорвался на мине. Его ножка так скрючилась, что он не мог ее выпрямить. Однако это увечье более спокойным его не сделало. От живости он постоянно шевелил искалеченной ножкой, сухожилия разработались, и нога стала здоровой. А потом он даже партизанил в отряде у Зерваса.

И я, когда мою ногу скрутил ишиас, молился по четкам, потихоньку прохаживаясь, и нога окрепла. Часто движение приносит пользу. Если я заболеваю и через два-три дня болезнь не проходит, так что я не могу и пошевелиться, то я прошу Бога: "Боже мой, помоги мне только маленечко подняться и сдвинуться с места, а там я уж как-нибудь сам. Пойду заготавливать дрова". Если я останусь лежать, то мне будет еще хуже. Поэтому я собираюсь с духом и, даже будучи простуженным, заставляю себя подняться и идти на заготовку дров. Укутываюсь поплотнее, потею, и выходит вся простуда. Можно подумать, будто я не знаю, что лежать в кровати спокойнее! Но я заставляю себя встать и — куда только все девается! Принимая народ, я заранее знаю, что от сидения на пне у меня занемеет все тело. Конечно, я могу постелить на пень какой-нибудь коврик, но тогда надо стелить и для других, а где я возьму столько ковриков? Поэтому ночью я в течение часа прохаживаюсь и молюсь по четкам. Потом я на какое-то время вытягиваю ноги, чтобы в них не застаивалась кровь — с этим у меня тоже проблемы. Если я оставлю себя в покое, то за мной будет нужен уход. Тогда как сейчас [наоборот,] я служу людям. Вам это понятно? Поэтому пусть человек не радуется лежанию в постели, пользы от этого нет.

— Геронда, а удобства, телесный покой вредны человеку в любом случае?

— Иногда они бывают нужны. Например, у тебя что-то болит — ну что же, тогда сиди не на досках, а на чем-нибудь мягком. Но ведь "на мягком" — это не значит на бархате. Подложи какую-нибудь простую тряпочку. Если же у тебя есть мужество, то не подкладывай ничего.

— Геронда, есть люди, о которых говорят: "Это старая кость".

— Да, есть такие люди. На Афоне, недалеко от моей каливы живет один монах-киприот — старец Иосиф, родом из Карпасии. Старцу — сто шесть лет, а ухаживает за собой сам. Разве в миру такое сегодня встретишь? Некоторые нынешние пенсионеры не могут даже ходить, их ноги ослабевают, сами они от сидения заплывают жиром и становятся ни на что не годными. А если бы они были заняты каким-нибудь делом, то получали бы от этого огромную пользу. Как-то раз старца Иосифа забрали в монастырь Ватопед. Все ему выстирали, самого вымыли, окружили заботой. А он им и говорит: "Я, как только сюда приехал, — заболел. И это все из-за вас. Везите меня обратно в мою каливу умирать". Делать нечего, пришлось везти его обратно. Как-то пришел я его навестить. "Ну что, — говорю, — я слышал, что ты переселился в монастырь". — "Да, — отвечает, — было дело. Приехали на машине, забрали меня в Ватопед, мыли, чистили, ухаживали, но я заболел и сказал им: "Везите меня назад". Не успел вернуться, как выздоровел!" Сам уже не видит, но плетет четки. Однажды я передал ему немного вермишели, так он даже обиделся: "Неужто за чахоточного больного меня принимает Старец Паисий, что шлет мне вермишель?" Представьте себе — ест фасоль, ревит, бобы — такое здоровье, что только держись — как у молодого парня. Ходит, опираясь на две палки, и при этом умудряется собирать траву, которую варит и ест. Сеет на огороде лук! Для стирки одежды и мытья головы сам носит воду! А потом еще совершает богослужение, сам читает Псалтирь, совершает свое монашеское правило, молится Иисусовой молитвой. Нанял двух кровельщиков перекрыть крышу и с палками в руках полез по лестнице посмотреть, как они работают. "Спускайся вниз", — говорят ему мастера. "Ну уж нет, — отвечает, — поднимусь, погляжу — как вы там кроете". Конечно, мучается он сильно. Но знаете, какую он ощущает радость? Его сердце взмывает ввысь как птица! Другие монахи тайком берут его одежду и стирают ее. Как-то я спросил его: "Что ты делаешь со своей одеждой?" — "У меня, — говорит, — ее часто берут для стирки — тайком от меня. Но я и сам ее стираю: кладу в корыто, заливаю водой, а потом еще сверху — "клином" по ней! Через несколько дней отстирывается как миленькая'" Видишь, какое доверие Богу! У других есть все, чего ни пожелает душа, но вместе с тем — страх и тому подобное. А он от заботы заболел, но как только его оставили в покое — выздоровел.

Легкая жизнь человеку не на пользу. Комфорт не для монаха, удобство наносит пустыне бесчестие. Ты можешь быть избалованным прежней жизнью, однако если ты здоров, то тебе надо себя закалить. Иначе ты не монах.

 

Глава третья. О том, что надо сделать свою жизнь проще, дабы избавиться от душевной тревоги

Мирской успех приносит душе мирскую тревогу

Чем больше люди удаляются от естественной, простой жизни и преуспевают в роскоши, тем больше увеличивается и человеческая тревога в их душах. А вследствие того, что они все дальше и дальше отходят от Бога, они нигде не находят покоя. Поэтому люди беспокойно кружатся — как приводной ремень станка вокруг "сумасшедшего колеса". Они кружатся уже и вокруг Луны, потому что целая земная планета не вмещает их великого беспокойства.

Мирская легкая жизнь, мирской успех приносят душе мирскую тревогу. Внешняя образованность в сочетании с душевной тревогой ежедневно приводит сотни людей (даже потерявших душевный покой маленьких детей) к психоанализу и психиатрам, строит все новые и новые психиатрические лечебницы, открывает для психиатров курсы повышения квалификации, в то время как многие из психиатров ни в Бога не верят, ни существование души не признают. Стало быть, как могут помочь другим душам эти люди — сами наполненные душевной тревогой? Как может быть истинно утешенным человек, не уверовавший в Бога и в истинную, вечную жизнь после смерти? Если человек постигает глубочайший смысл истинной жизни, то из его души исчезает вся тревога, к нему приходит божественное утешение и он исцеляется. Если бы больным в психиатрической лечебнице читали вслух Авву Исаака Сирина, то больные, верующие в Бога, становились бы здоровы, потому что им открывался бы глубочайший смысл жизни.

Любой ценой — с помощью успокоительных лекарств и различных учений типа йоги — люди стремятся найти покой, но только к действительному покою, который приходит к человеку смирившемуся и приносит ему божественное утешение, они не стремятся. Подумай, как же маются все эти туристы, приезжающие сюда из других стран, под палящим солнцем, в жару и в пыли, среди шума и гама бредущие по улицам! Какое бремя, какое внутреннее неспокойствие гнетет и терзает их души, если они считают отдыхом все то, что им приходится переносить! Как же должно давить души этих людей их собственное "я", раз они думают, что отдыхают, испытывая такие мучения!

Если мы видим человека, страдающего от сильной душевной тревоги, огорчения и печали, несмотря на то, что у него есть все, чего ни пожелает душа, — то надо знать, что у него нет Бога. В конце концов, от богатства люди тоже мучаются. Ведь материальные блага оставляют их внутренне пустыми, и они мучаются вдвойне. Я знаю таких людей — имеющих все, при этом не имеющих детей и испытывающих терзания. Им в тягость спать, им в тягость ходить, все что ни возьми — для них мука. "Ну, хорошо, — сказал я одному из таких, — раз у тебя есть свободное время, займись духовной жизнью. Совершай Часы, читай Евангелие". — "Не могу". — "Ну сделай тогда что-нибудь доброе — сходи в больницу, проведай какого-нибудь больного". — "Зачем я туда пойду, — говорит, — да и что это даст?" — "Тогда пойди, помоги какому-нибудь бедняку по соседству". — "Нет, — это мне тоже не по нутру". Иметь свободное время, несколько домов, все блага и при этом мучиться! А знаете, сколько таких, как он? Вот они и мучаются — пока не сойдут с ума. Как же это страшно! А самые измученные и несчастные из всех — те, кто не работают, а живут за счет доходов с имущества. Тем, кто, по крайней мере, работает, все же полегче.

Нынешняя жизнь, с ее безостановочной гонкой — это адская мука

Люди все куда-то спешат и мчатся. В такой-то час им нужно быть в одном месте, в такой-то — в другом, потом в третьем... Чтобы не забыть, какие нужно сделать дела, люди вынуждены их записывать. Хорошо еще, что среди такой беготни они не забыли, как их зовут! Они не знают даже самих себя. Да и как им себя узнать — разве в мутной воде можно увидеть себя, как в зеркале? Да простит меня Бог, но мир превратился в самый настоящий сумасшедший дом. О жизни иной люди не думают — они лишь ищут себе все больше и больше материальных благ. И поэтому они не находят покоя и постоянно куда-то мчатся.

К счастью, есть жизнь иная. Люди сделали свою земную жизнь такой, что живи они здесь вечно, большей адской муки и не существовало бы. Если бы с этой тревогой в душе они жили по восемьсот, девятьсот лет — как в эпоху Ноя, то их жизнь была бы одним долгим адским мучением. В те времена люди жили просто. И такой долгой их

жизнь была для того, чтобы сохранялось Предание. А сейчас происходит то, о чем написано в Псалтири: "Дни́е ле́т на́ших в ни́хже се́мьдесят ле́т, Аще же в си́лах о́смьдесят ле́т и мно́жае и́х тру́д и боле́знь". А семьдесят лет — это такой срок, чтобы лишь детей своих успеть поставить на ноги, — тютелька в тютельку укладываешься.

Как-то раз ко мне в каливу зашел один врач из Америки. Он рассказывал мне о тамошней жизни. Люди там уже превратились в машины — целые дни они отдают работе. У каждого члена семьи должен быть свой автомобиль. Кроме этого, дома, чтобы каждый чувствовал себя комфортно, должно быть четыре телевизора. Вот и давай — работай, выматывайся, зарабатывай много денег, чтобы сказать потом, что ты благоустроен и счастлив. Но что общего у всего этого со счастьем? Такая исполненная душевной тревоги жизнь с ее безостановочной гонкой — это не счастье, а адская мука. Зачем она тебе — жизнь с такой душевной тревогой? Я не хотел бы такой жизни, даже если бы так должен был жить весь мир. Если бы Бог сказал этим людям: "Я не стану наказывать вас за ту жизнь, которой вы живете, но оставлю вас жить так на веки вечные", то это стало бы для меня великим мучением.

Поэтому многие, не выдерживая жизни в таких условиях, покидают города, идут без направления и цели — лишь бы уйти. Сбиваются в группы, живут на природе — одни занимаются своим физическим развитием, другие — чем-нибудь еще. Мне рассказывали, что кто-то из них занимается бегом, другие — уходят в горы и поднимаются на высоту 6000 метров. Сперва они задерживают дыхание, потом какое-то время дышат нормально, потом снова, делают глубокий вдох... Занимаются такой ерундой! Это свидетельствует о том, что у них на сердце тяжким грузом лежит беспокойство и сердце ищет какого-то выхода.

Одному такому человеку я сказал: "Вы роете яму, раскапываете ее все глубже и глубже, потом восхищаетесь этой ямой и ее глубиной, а потом... падаете в нее и летите вниз. Тогда как мы [не просто роем яму, но] разрабатываем рудник и находим полезные ископаемые. В нашей аскезе есть смысл, поскольку она совершается ради чего-то высшего".

Душевная тревога происходит от диавола

— Геронда, миряне, живущие духовной жизнью, устают на работе и, возвращаясь вечером домой, не имеют сил совершить Повечерие. А от этого они переживают.

— Если они возвращаются домой поздно вечером и уставшие, то им никогда не нужно с душевной тревогой себя насиловать. Надо всегда с любочестием говорить себе: "Если ты не можешь прочесть Повечерие полностью, то прочитай половину или треть". И в следующий раз надо стараться не слишком утомляться днем. Должно подвизаться насколько возможно с любочестием и во всем полагаться на Бога. А Бог Свое дело сделает. Ум должен всегда быть близ Бога. Это самое лучшее делание из всех.

— Геронда, а какую цену имеет в очах Божиих чрезмерная аскеза?

— Если она совершается от любочестия, то радуется и сам человек, и Бог — о Своем любочестном чаде. Если человек утесняет себя от любви, то это источает мед в его сердце. Если же он утесняет себя от эгоизма, то это приносит ему мучение. Один человек, подвизавшийся с эгоизмом и утеснявший себя с душевным беспокойством, как-то сказал: "О, Христе мой! Врата, которые Ты соделал, слишком тесны! Я не могу через них пройти" Но если бы он подвизался смиренно, то эти врата не были бы для него тесными. Те, кто эгоистично подвизаются в постах, бдениях и прочих подвигах, мучают себя без духовной пользы, потому что бьют воздух, а не бесов. Вместо того чтобы отгонять от себя бесовские искушения, они принимают их все в большем количестве, и — как следствие — в своем подвижничестве встречают множество трудностей, чувствуют, как их душит внутреннее беспокойство. В то время как у тех людей, которые сильно подвизаются со многим смирением и со многим упованием на Бога, радуется сердце и окрыляется душа.

В духовной жизни требуется внимание. Делая что-либо по тщеславию, духовные люди остаются с пустотой в душе. Их сердце не преисполняется, не становится окрыленным. Чем больше они увеличивают свое тщеславие, тем больше увеличивается и их внутренняя пустота, и тем больше они страдают. Там, где присутствует душевная тревога и отчаяние, — бесовская духовная жизнь. Не тревожьтесь душой ни по какому поводу. Душевная тревога происходит от диавола. Видя душевную тревогу, знайте, что там накрутил своим хвостом тангалашка. Диавол не идет нам поперек. Если человек к чему-то склонен, то и диавол подталкивает его в этом же направлении, чтобы его измотать и прельстить. Например, человека чуткого он делает чрезмерно чувствительным. Если подвижник расположен делать поклоны, то диавол тоже подталкивает его к поклонам, превышающим его силы. И если твои силы ограничены, то образуется сперва некая нервозность, потому что ты видишь, что твоих сил не хватает. Потом диавол приводит тебя в состояние душевной тревоги, с легким — вначале — чувством отчаяния, потом он усугубляет это состояние все больше и больше... Помню начало своего монашества. Одно время, как только я ложился спать, искуситель говорил мне: "Ты что же — спишь? Вставай! Столько людей страдают, стольким нужна помощь!.". Я поднимался и делал поклоны — сколько мог. Стоило мне опять лечь, как он опять начинал свое: "Люди страдают, а ты спишь? Вставай!" — и я опять поднимался. Я дошел до того, что как-то сказал: "Ах, как было бы хорошо, если бы у меня отнялись ноги! Тогда у меня была бы уважительная причина не делать поклоны". Один Великий Пост я, находясь в таком искушении, еле выдержал, потому что хотел утеснить себя больше своих сил.

Если, подвизаясь, мы чувствуем душевную тревогу, то должно знать, что мы подвизаемся не по-Божьему. Бог — не тиран, чтобы нас душить. Каждому следует подвизаться с любочестием, в соответствии со своими силами. Надо возделывать в себе любочестие для того, чтобы возросла наша любовь к Богу. Тогда человека будет подталкивать к подвигу любочестие, и само его подвижничество, то есть поклоны, посты и подобное этому, будет не чем другим, как преизлиянием его любви. И тогда он с духовной отвагой будет идти вперед.

Следовательно, не нужно подвизаться с болезненной схоластичностью, чтобы потом, отбиваясь от помыслов, задыхаться от душевной тревоги, нет — надо упростить свою борьбу и уповать на Христа, а не на себя самого. Христос — весь любовь, весь — доброта, весь — утешение. Он никогда не душит человека. Он в изобилии имеет духовный кислород — божественное утешение. Тонкое духовное делание — это одно, а болезненная схоластичность, которая от нерассудительного принуждения себя к внешнему подвигу душит человека душевной тревогой и разрывает его голову болью, — это совсем другое.

— Геронда, а если человек по природе слишком много думает и его голову распирают многие мысли, то как ему следует относиться к той или иной проблеме, чтобы не выбиваться из сил?

— Если человек ведет себя просто, то из сил он не выбивается. Но если примешивается хотя бы чуточку эгоизма, то, боясь сделать какую-нибудь ошибку, он напрягает себя и выбивается из сил. Да хотя бы и сделал он какую-нибудь ошибку — ну, поругают его маленечко, ничего страшного в этом нет. Такое состояние, о котором ты спрашиваешь, может быть оправдано, к примеру, для судьи, который, постоянно сталкиваясь с запутанными делами, боится, как бы не совершить неправедный суд и не стать причиной наказания неповинных людей. В духовной же жизни головная боль появляется в том случае, когда человек, занимая какое-то ответственное место, не знает, как ему поступить, потому что ему надо принять решение, которое кого-то в чем-то ущемит, а если его не принимать, то это будет несправедливо по отношению к другим людям. Совесть такого человека находится в постоянном напряжении. Вот так-то, сестра. А ты будь внимательна к тому, чтобы духовно трудиться — не умом, а сердцем, И без смиренного доверия Богу духовного делания не совершай. В противном случае ты будешь переживать, утомлять свою голову и душой чувствовать себя плохо. В душевном беспокойстве обычно кроется неверие, но можно испытывать такое состояние и по гордости.

Безыскусность очень помогает в монашеской жизни

...Видишь, как уютно стало у вас в гостиной от простых сереньких одеял? Сейчас хоть немножко стало похоже на монастырь.

— Геронда, а как монаху понять, что приличествует монастырю, а что нет?

— Начинать надо со следующего вопроса себе самому: "Кто я такой? И какие у меня обязанности в той жизни, которой я живу?" Армии делает честь цвет хаки. Монастырю делает честь черный цвет. Если армию переодеть в черное, а монастыри — в защитный цвет, то это не будет к лицу ни армии, ни монашеству. Представляете, если вы сейчас, подобно медицинским сестрам, переоблачитесь в белые халаты? Сестры вы или не сестры? Ну, вот видите... А медсестры наденут черные балахоны, чтобы одним своим видом доводить больных до отчаяния! "Видно, — скажут тогда больные, — наши дни сочтены, но только прямо нам об этом не говорят". Видите, такое переодевание было бы неприличным. Разве мы поступили бы так на самом деле? Какая-то вещь может быть действительно красивой, но монашеству она не приличествует. Например, бархат — красивая ткань, но если я надену бархатную рясу, то это будет мне не в честь, а в оскорбление. Не используйте в монастыре ничего красного, ничего цветастого. Не годится.

— Что же, Геронда, выходит все должно быть бесцветным, безвкусным...

— Вот тогда-то и откроется духовный вкус! Однако это нужно понять. Люди еще не поняли того, какую радость приносит простота. Я у себя в каливе смачиваю веник водой и снимаю с углов черную от сажи паутину. И делаю это всего лишь раз в год. Так вы не поверите, какие красивые черно-белые разводы остаются на потолке от мокрого веника! Настоящие узоры! Когда люди видят мой потолок, они думают, что я его нарочно так разрисовал! И знаете как я от этого радуюсь!

Я знаю монахов, которым была в радость не духовная жизнь, а мирской дух. Взыграния радости, которую дает простота, они не ощутили. Безыскусность очень помогает в духовной жизни. Монах должен иметь вещи, которые ему необходимы и которые ему приличествуют. Пусть он ограничится тем, что лишь немножко облегчит его жизнь, и не стремится к бо́льшему — к мирскому. К примеру, солдатского одеяла достаточно для того, чтобы укрыться от холода, — кружевным или цветастым одеялу быть совершенно ни к чему. Таким образом приходят простота, духовная отвага.

Принося монаху многие вещи, ты его губишь. Тогда как если человек освобождает себя от [лишних] вещей, это восстанавливает его силы. А если монах собирает вещи сам, то он себя губит. Когда мне присылают какие-то вещи, я чувствую тяжесть и хочу от них освободиться. Имея у себя в келье что-то лишнее, я чувствую себя так, как если бы надел рубашку, которая мне мала. И если некуда эти вещи отдать, то, по-моему, лучше их выбросить. Но стоит мне только их отдать, как я чувствую облегчение, освобождение. Как-то раз ко мне пришел один знакомый и сказал; "Геронда, такой-то человек дал мне эти вещи, чтобы я передал их Вам. И еще он просил помолиться, чтобы от него ушла душевная тревога". — "Чтобы от него ушла, а ко мне пришла? — сказал я в ответ. — Лучше забирай-ка ты эти вещи и уходи. Я уже старик: ходить по людям и разносить им подарки мне не по силам".

Все удобства, которыми пользуются люди, не помогают монаху, а наоборот, порабощают его. Монаху надо стараться сокращать свои потребности и упрощать свою жизнь, иначе он не становится свободным. Чистота — это одно, а лишнее украшение — совсем другое. Если для многих дел пользоваться только одной вещью, то это очень помогает сократить свои претензии. На Синае у меня была одна консервная банка — в ней я варил и чай, и кашу. А что, думаете, человеку много нужно для жизни? Вон раньше-то в пустыне вообще питались одними финиками. Ни огня не разжигали, ни в дровах не нуждались. Я недавно взял банку из-под сгущенного молока, обрезал ее и приделал что-то вроде ручки. В такой банке можно готовить кофе или чай лучше, чем во всех этих кофейниках! Только ставишь на спиртовку, как водичка тут же закипает. Ведь пока нагреется кофейник — сколько спирта сгорит. А под баночку кладешь ватку со спиртом и пожалуйста: кофе готов. И лампы у меня тоже нет. Ночи я провожу только со свечой.

И вообще, все простое очень помогает. Имейте вещи простые и прочные. Даже мирские люди относятся с уважением ко всему смиренному и простому. И монаху все это очень помогает. Эти вещи помогают вспомнить о нищете, о боли, о монашеской жизни. Когда Великую Лавру на Афоне посетил Король Георгий, отцы нашли серебряный поднос и на нем подали ему угощение. А король, едва увидел этот поднос, сказал: "А я-то ждал от вас чего-то иного, какого-нибудь деревянного подносика. Такими дорогими подносами я сыт по горло".

Вы не вкусили еще эту сладость простоты. Простота восстанавливает силы человека. Смотри, какой замечательный крючок для одежды получается из катушки от ниток. Очень удобная вещь. А вы мучаетесь и вешаете рясу на этот тоненький гвоздик. Если начнет сыпаться известка, то каждый раз, снимая рясу с гвоздика, надо будет ее отряхивать и чистить. Почему бы не вбить в стенку несколько больших гвоздей? Самим ведь будет удобнее. Такая стена — и ни одного гвоздя! А то вот еще возьмете и поставите деревянную вешалку. Но ее нужно будет потом драить, сдувать с нее пыль. Надо упрощать вещи и выигрывать время, а вы вместо этого его теряете. Вы стремитесь к чему-то совершенному и мучаетесь. Стремитесь к совершенному в жизни духовной. Отдавайте весь ваш потенциал не внешним художествам, а искусству возделывания души. Дни и ночи посвящайте усовершенствованию души. Обратив любовь к красоте на пользу душевному деланию, вы будете радоваться красоте своего малого духовного чертога.

— Геронда, а некоторые говорят, что самые великолепные вещи хранились в монастырях и благодаря им в мире сохранилась культура.

— Может быть, речь идет о драгоценных сосудах, украшениях и подобном этому. Но знаете когда в монастырях сосредоточилась большая часть таких ценностей? После падения Константинополя. Прежде все эти сокровища находились во дворцах, но потом их стали отдавать в монастыри, чтобы уберечь. Например, Царица Маро понемножку увозила от султана разные сокровища и отдавала их в монастыри. Или же люди, находясь при смерти и не желая, чтобы их драгоценности потерялись, жертвовали их в обители. Не монастыри стремились прибрать сокровища к рукам, но сами владельцы, понимая, что в монастыре эти вещи будут в безопасности, отдавали их туда. И в монастыри Святой Горы [имущие] делали различные вклады, чтобы было чем кормить народ. Ведь ни домов престарелых, ни сиротских приютов, ни психиатрических лечебниц, ни разных благотворительных учреждений в те времена не было. Монастырям жертвовали и много земель, чтобы они помогали нуждающимся мирянам. То есть, в те трудные годы умели заглядывать вперед: несчастному народу помогали материально с тем, чтобы потом помочь ему духовно. Когда в монастыри приходили бедняки, то им в благословение давали денежную помощь и несчастные могли женить своего сына или выдать замуж дочь. То есть, монастыри получали свои богатства для того, чтобы помочь бедным. И большие здания строили для той же самой цели. А знаешь, скольким помогли монастыри во время оккупации? Очень и очень многим. У многих мирских людей даже было тогда прозвище "Каракалл", потому что, если чей-то дом был гостеприимным, то говорили, что он прямо как монастырь Каракалл. И торжественные престольные праздники в честь Святых в монастырях устраивали с тем расчетом, чтобы беднота могла покушать рыбки, порадоваться, а вместе с тем получить духовную помощь. А для чего устраивают торжества на престольные праздники сейчас? Собираются люди, которые ни в чем не имеют нужды, едят рыбу. А ради чего?

Роскошь обмирщвляет монахов

— Геронда, а до какой степени можно украшать храм?

— В наше время чем все проще — даже в храме — тем больше пользы, потому что живем мы сейчас не в Византии.

— Ну вот, например, иконостас — какой орнамент нам для него выбрать?

— Конечно, монашеский! Какой же еще? Пусть все будет, насколько возможно, скромно, просто. Преподобный Пахомий искривил колонну в храме, чтобы люди не восхищались делом его рук. Помните этот случай? В своем монастыре Преподобный со многим тщанием построил храм с кирпичными колоннами. Видя, каким красивым получился храм, Преподобный радовался, но потом подумал, что радоваться прекрасному творению собственных рук — это не по Богу. Тогда он обвязал колонны веревками и, помолившись, велел братии навалиться и тянуть — чтобы колонны искривились.

Я у себя в келье на Афоне каждый год режу жесть и латаю крышу и окна. И то, и другое прохудилось, в щели задувает ветер. Вот я и ставлю все новые и новые заплатки — из жести, досок, полиэтилена. Ты меня спросишь: "Так что же ты не поставишь двойные окна?" Думаешь, я сам не догадываюсь, что это можно сделать? Я ведь плотник, и если бы захотел, то смог бы сделать окна и с тремя рамами. Но после этого уходит монашеский дух. Стена кельи в аварийном состоянии. Я мог бы попросить кого-нибудь помочь мне с ремонтом, но меня устраивает и то, что есть. Да как я посмею тратить такие деньги на ремонт стены, когда другие люди так нуждаются? Это не пойдет мне на пользу. Если у меня заведется лишних пятьсот драхм, то лучше куплю на них крестиков, иконочек и дам их какому-нибудь страдальцу, чтобы он получил от этого помощь. Я радуюсь, когда отдаю. И даже если эти деньги будут мне нужны, не стану тратить их на себя.

Начиная жить духовно, человек никогда не насыщается. Подобно этому, человек никогда не насыщается, если начинает гнаться за красивым. Знаешь, как нам надо жить сейчас? Надо оставить заботы о красивых постройках, ограничиться необходимым и отдать себя несчастью людей — помогая им молитвой, если тебе нечего дать, и милостыней, если у тебя есть возможность помочь им материально. Займитесь же молитвой, а из работ — только самым необходимым. У всего, что мы делаем здесь, — недолгий век. И стоит ли отдавать всему этому свою жизнь, зная, что другие едва сводят концы с концами и умирают с голоду? Простые постройки и смиренные вещи мысленно переносят монахов в пещеры и неприхотливые аскитирии святых отцов, от этого монахи получают духовную пользу. Тогда как все мирское напоминает монахам о мире и делает их мирскими в душе. Недавно в Нитрии были сделаны раскопки и найдены первые монашеские кельи — по-настоящему аскетические. Затем были найдены монашеские кельи более поздней эпохи — их вид был уже немного мирской. Наконец, были найдены самые поздние монашеские жилища, похожие на салоны богатых людей того времени — на стенах были разные картины в рамочках, узоры и прочее. Все это навело на монахов гнев Божий, и их обиталища были разграблены и разрушены злодеями.

Христос родился в яслях. Если мирское доставляет нам утешение, то Христос, Который никого не отвергает, легко нас отвергнет. Он скажет: "У Меня не было ничего. Разве Евангелие где-нибудь говорит обо всех этих [мирских вещах]? Разве вы видели что-нибудь подобное у Меня? Вы и не мирские, и не монахи. Что же Мне с вами делать, куда вас поместить?.".

Вещи прекрасные и совершенные являются мирскими. Утешения людям духовным они не дают. Ведь все стены рассыпятся в прах. Но душа... Одна душа стоит дороже целого мира. А что делаем для души мы? Давайте же начнем духовную работу, станем по-доброму обеспокоены. Христос потребует с нас ответа в том, как мы духовно помогли людям и какую мы проделали духовную работу. О том, какие мы отгрохали стены, Он даже и не спросит. С нас будет взыскан ответ о нашем духовном преуспеянии.

Я хочу, чтобы вы поняли мой дух: я не говорю, что не надо заниматься строительством и тому подобными делами, или что постройки надо возводить кое-как. Нет. Но сперва должно идти духовное, а после, с духовным рассуждением — все остальное.

Упростите вашу жизнь

"Какие же счастливцы те, кто живут во дворцах и наслаждаются всеми благами", — говорят люди мира сего. Однако блаженны те, кому удалось упростить свою жизнь, освободить себя от удавки этого мирского усовершенствования — от множества удобств, равных множеству затруднений, и избавиться от страшной душевной тревоги нынешней эпохи. Если человек не упростит свою жизнь, то он будет мучиться. Тогда как упростив ее, он избавится и от этой душевной тревоги.

Как-то раз на Синае приезжий немец сказал одному очень смышленому мальчику-бедуину: "Ты есть умный ребенок и способный достигайт образование". — "Ну и что потом?" — спрашивает его тот. "Потом ты будешь инженер". — "А потом?" — "Потом открываль мастерскую по ремонт автомобилей". — "Потом?" — "Потом ее увеличишь". — "И что же потом?" — "Потом нанималь других мастеров — комелектовайт для большой рабочий персонал". — "Стало быть, что же, — говорит ему мальчуган, — сперва у меня будет одна головная боль, потом я добавлю к ней еще одну, а потом и еще? Не лучше ли как сейчас — иметь голову спокойной?" Головная боль, по большей части, происходит как раз от таких мыслей: "Сделаем одно, сделаем другое". А если бы мысли были духовными, то человек испытывал бы духовное утешение и не мучился бы головной болью.

Сейчас в беседах с мирскими людьми я тоже подчеркиваю значение простоты. Потому что в большей части того, что они делают, необходимости нет, и их снедает душевная тревога. Я говорю людям о безыскусности и аскетичности, я не перестаю взывать: "Упростите вашу жизнь, чтобы исчезла душевная тревога". И большинство разводов начинается как раз с этого. У людей много работы, им надо сделать столько всего, что идет кругом голова. Работают и отец, и мать, а дети остаются без призора. Усталость, нервы — даже малый пустяк приводит к большому скандалу, а затем автоматически следует развод. Люди доходят уже и до этого. Однако, упростив свою жизнь, они будут и полны сил, и радостны. Да, душевная тревога — это сущая погибель.

Как-то раз мне довелось оказаться в роскошнейшем доме. Во время беседы хозяева сказали мне: "Мы живем прямо-таки в раю, а ведь другие люди так нуждаются". — "Вы живете в аду", — ответил им я. — "Безу́мне, в сию но́щь ду́шу твою́ истя́жут от тебе́", — сказал Господь безумному богачу. Если бы Христос спросил меня: "Где тебе отвести место — в какой-нибудь темнице или же в доме, подобном этому", то я бы ответил: "В какой-нибудь мрачной темнице". Потому что темница пошла бы мне на пользу. Она напоминала бы мне о Христе, о святых мучениках, о подвижниках, скрывавшихся в "про́пастех земны́х", она напоминала бы мне о монашеской жизни. Темница была бы немножко похожа и на мою келью, и я бы от этого радовался. А о чем напоминал бы мне ваш дом и какую пользу я получил бы от него? Поэтому темницы утешают меня много больше не только какого-нибудь мирского салона, но и прекрасно отделанной монашеской кельи. В тысячу раз лучше жить в тюрьме, чем в таком вот доме".

В другой раз я остановился в Афинах у своего друга, и он попросил меня встретиться с одним многодетным отцом, но только до рассвета, потому что в другое время тому было некогда. Пришел этот человек — радостный и непрестанно славословящий Бога. У него было много смирения и простоты, и он просил меня молиться о его семье. Этому брату было тридцать восемь лет, и он имел семерых детей. Дети, он с женой, плюс его родители — всего одиннадцать душ. Все они ютились в одной комнате. С присущей ему простотой он рассказывал: "Стоя-то мы помещаемся в комнате все, но вот когда ложимся спать, места не хватает — тесновато. Но сейчас, Слава Богу, сделали навес для кухни и стало полегче. Ведь у нас, отченька, есть и крыша над головой — другие-то вон и вовсе живут под открытым небом". Работал он гладильщиком в Пирее, а жил в Афинах и для того, чтобы быть на работе вовремя, выходил из дома затемно. От долгого стояния на ногах и сверхурочной работы у него образовалось варикозное расширение вен, причинявшее его ногам беспокойство. Но большая любовь к семье заставляла этого человека забывать о болячках и хворях. Вдобавок он то и дело себя укорял., говорил, что у него нет любви, что он не делает подобающих христианину добрых дел, и не мог нахвалиться на свою жену за то, что она делает добрые дела, заботится не только о детях, но и о свекре со свекровью, обстирывает живущих по соседству стариков, прибирается у них в домах и даже "супчик им варит!" Лицо этого доброго семьянина светилось от Благодати Божией. Он имел в себе Христа и был исполнен радости. И комнатенка, в которой они ютились, тоже была исполнена райской радости. Те, кто не имеет в себе Христа, будут исполнены душевной тревоги. Они не поместятся и в одиннадцати комнатах даже вдвоем, тогда как здесь одиннадцать душ со Христом — поместились в одной.

Сколько бы много места ни было у людей — даже у людей духовных — им все равно не будет хватать места, потому что в них самих не хватило место Христу, потому что Он не вместился в них полностью. Если бы жившие в Фарасах женщины поглядели на ту роскошь, которая присутствует сегодня даже во многих монастырях, то они бы воскликнули: "Бог низвергнет с неба огонь и попалит нас! Бог нас оставил!" Фарасиотки справлялись с работой в два счета. Спозаранку они выгоняли коз, потом наводили порядок в доме, потом шли в часовню или же собирались где-нибудь в пещерах, и та, что немножко умела читать, читала житие дневного Святого. Потом начинали творить поклоны с молитвой Иисусовой. Но ведь кроме этого они еще работали, уставали. Женщина должна была уметь обшивать весь дом. А шили вручную. Ручные швейные машинки и в городе-то были редкостью, а в селе их не было и подавно. Хорошо если на все Фарасы была одна швейная машинка, И мужчинам они шили одежду — очень удобную, а носки вязали на спицах. Все делали со вкусом, с любовью, но при этом и время у них оставалось, потому что все у них было просто. Второстепенное фарасиотов не заботило. Они переживали монашескую радость. И если, скажем, ты замечал, что одеяло лежит на кровати неровно, и говорил им: "Поправьте одеяло", то в ответ слышал: "Тебе это что, мешает молиться?"

Сегодня людям неведома эта монашеская радость. Люди считают, что испытывать лишения, страдать они не должны. А если бы люди думали немножко по-монашески, если бы они жили проще, то и были бы спокойны. Сейчас они мучаются. В их душах — тревога и отчаяние: "Такому-то удалось построить два многоэтажных дома!" Или: "Такому-то удалось выучить пять иностранных языков!" — или еще что-нибудь подобное этому. "А у меня, — говорят, — нет даже своей квартиры, и иностранного языка я не знаю ни одного! Все, пропал я!" Или же кто-то, имея автомобиль, начинает терзаться: "У другого машина лучше моей. Надо и мне покупать такую же". Он покупает себе новую машину, но и она ему не в радость — ведь у кого-то еще есть и получше. Он покупает такую же и себе, а потом узнает, что у иных есть собственные самолеты, и опять мучается. Конца этому нет. Тогда как другой человек, у которого тоже нет машины, славословит Бога и радуется. "Слава Богу! — говорит он. — Ну и пусть у меня не будет машины. Ведь у меня крепкие ноги и я могу ходить пешком. А у скольких людей ноги ампутированы, и они не могут за собой ухаживать, не могут выйти на прогулку, нуждаются в чьем-то уходе!.. А у меня есть собственные ноги!" В свою очередь, человек хромой говорит так: "А каково другим, у которых нет обеих ног?" — и радуется тоже.

Неблагодарность и ненасытность — великое зло. Человек, порабощенный чем-то материальным, всегда порабощен волнением и душевной тревогой, потому что он то дрожит, боясь, как бы у него не отняли его богатство, то испытывает страх за свою жизнь. Как-то раз ко мне пришел один богач из Афин и сказал: "Отче, я потерял контакт со своими детьми. Я потерял своих детей". — "А сколько у тебя детей?" — спросил я. "Двое, — ответил он. — Вскормил их на птичьем молоке. Имели все, что хотели. Даже по машине им купил". Потом из беседы стало ясно, что у него была своя машина, у жены — своя и у каждого из детей — своя. "Чудак человек, — сказал я ему, — вместо того, чтобы решить свои проблемы, ты их только увеличил. Сейчас тебе нужен большой гараж для машин, за их ремонт надо платить вчетверо больше, не говоря уже о том, что и ты с женой, и твои дети в любой момент рискуете разбиться. А если бы ты упростил свою жизнь, то семья была бы сплоченной, один понимал бы другого, и всех этих проблем у тебя бы не было. Вина за то, что с вами происходит, лежит не на твоих детях, а на тебе самом. Это ты виноват в том, что не воспитал их по-другому". На одну семью — четыре автомобиля, гараж, свой механик и все прочее! Да неужели один не может поехать куда-то чуть пораньше, а другой — чуть попозже? Весь этот комфорт порождает трудности,

В другой раз ко мне в каливу пришел другой глава семьи — на этот раз из пяти человек — и сказал: "Отче, у нас есть одна машина, но я думаю купить еще две. Так нам будет полегче". — "А насколько вам будет потруднее, ты не подумал? — спросил его я. — Одну машину ты оставляешь в какой-нибудь подворотне, а где будешь ставить три? Тебе понадобится гараж и склад для горючего. Вместо одной опасности вы будете подвергаться трем. Лучше вам обходиться одной машиной и ограничить свои расходы. И время, чтобы смотреть за детьми, у вас будет, и сами вы будете умиротворенными. В упрощении вся основа". — "Да, — говорит, — а я ведь об этом и не задумывался".

— Геронда, один человек рассказывал нам, как он два раза не мог заставить замолчать противоугонную сигнализацию в своем автомобиле. Один раз из-за того, что в машину залетела муха, а в другой раз он сам нарушил инструкцию пользования противоугонной системой, когда садился в собственный автомобиль.

— У этих людей мученическая жизнь, потому что они не делают свою жизнь проще. Большинство удобств влекут за собой неудобства. Мирские люди задыхаются от многого. Они заполонили свою жизнь множеством удобств и сделали ее трудной. Если не упростить свою жизнь, то даже одно удобство рождает целую кучу проблем.

В детстве мы обрезали края у катушки из-под ниток, вставляли в серединку деревянную палочку и устраивали замечательную игру, которая доставляла нам настоящую радость. Маленькие дети радуются игрушечной машинке больше, чем их отец — купленному "Мерседесу". Спроси какую-нибудь девчушку: "Что тебе подарить — куколку или многоэтажный домище?" Вот увидите, она ответит: "Куколку". Суетность мира в конце концов познают даже малые дети.

— Геронда, а что больше всего помогает понять радость, которую приносит простота, безыскусность?

— Осознание глубочайшего смысла жизни. "Ищи́те пре́жде Ца́рствия Бо́жия..." Простота и всякое правильное отношение к вещам начинаются с этого.

 

Глава четвертая. О внешнем шуме и внутреннем безмолвии

Люди изменили умиротворенную природу

Большинство из тех технических средств, которыми сегодня люди пользуются для своего удобства, производят шум. Ах, своим шумом люди свели с ума умиротворенную природу, всей этой техникой они ее и изменили, и разрушили. А какая тишина была раньше! Как же изменяется и как же изменяет [всё вокруг] человек — сам того не понимая.

Сегодня все приучились жить с шумом. Многие из современных детей любят читать, одновременно слушая рок-музыку. То есть, им больше нравится читать под музыку, а не в тишине. Им спокойнее от беспокойства, потому что беспокойство сидит у них внутри. Везде слышен шум. Вот прислушайся!.. Слышишь это постоянное: "в-у-у... ву-у!". Пилят доски — "ву-у...", шлифуют их — тоже "ву-у...", опрыскивают деревья распылителем — опять "ву-у...". А потом придумают другие распылители — как самолеты, чтобы еще больше шумели, и будут говорить: "Эти распылители лучше, потому что они опрыскивают деревья не снизу, а сверху, и ни одна почка не остается неопрысканной". Будут искать себе такие опрыскиватели и радоваться им. Человек хочет просверлить одну-единственную дырку для гвоздя и опять включает какую-нибудь "вукалку". Зачем? Чтобы воду в ступе толочь? А он еще этому радуется и, удивительное дело, — даже гордится! Чтобы сделать глоток свежего воздуха, покупают электрический вентилятор и слушают сто гул. Раньше, когда было жарко, обмахивались рукой, а сейчас портят собственные уши ради глотка свежего воздуха. И на море сейчас создают очень много шума. Когда-то по морю бесшумно плыли корабли под парусами, а сейчас тарахтит даже самая маленькая моторка. Скоро большинство людей вообще будут кружить над землей на самолетах! И знаешь, к чему это приведет? Земля-то ещё хоть немного поглощает шум, а в воздухе будет такое твориться, что Боже сохрани!..

Люди разрушили даже святые пустынные места

Беспокойный мирской дух нашей эпохи своей мнимой цивилизацией разрушил даже святые пустынные места, которые умиротворяют и освящают души. Беспокойному человеку никогда нет покоя. Люди нигде не оставили тихого места. Даже Святую Землю — во что же ее сейчас превратили! И в житии Фотинии-пустынницы упоминается о том, что в пустыне, где она прежде подвизалась, впоследствии понаставили множество киосков, пооткрывали закусочных. В пещерах и кельях, где подвизалось столько монахов, столько святых, англичане открыли продажу прохладительных напитков. Все, нет больше пустыни! Она заполнилась домами, радиоприемниками, магазинами, отелями, аэропортами!.. Мы дожили до того времени, о котором говорил Святой Косма Этолийский: "Придет время — и там, где сейчас парни вешают свои ружья, цыгане развесят свои музыкальные инструменты". Я хочу сказать, что до этого дожили и мы — там, где раньше подвизались монахи, там, где раньше висели их четки, сейчас голосят радиоприемники и шипят прохладительные напитки!.. Да, видно, пройдет еще немного лет и все это уже не понадобится. Вообще, из того, что происходит, следует вывод: жизнь приближается к концу. Наступает конец жизни и конец этого мира.

— Геронда, а где-нибудь на Святой Горе осталось тихое место?

— Да какое там сейчас тихое место, даже и на Святой Горе! Ведь в афонских лесах без конца прокладывают все новые и новые дороги. Повсюду гудят машины. Даже те, кто живет в самых пустынных и безмолвных местах, купили себе машины. Мне непонятно — ну чего ищут эти люди в пустыне? Арсений Великий, слыша, как в пустыне от нежного ветерка шумит тростник, спрашивал: "Что это за шум? Не землетрясение ли?" А посмотрели бы Святые Отцы на то, что творится сейчас! Раньше в общежительных монастырях монахи очень уставали на послушаниях. Особенно трапезник и гостинник. Надо было мыть тарелки, начищать медную посуду. А сегодня все это легко, ведь теперь у монахов есть всевозможная современная техника — которая по большей части создает шум. Помню, как мы в монастыре носили воду из источника и с помощью лебедки в особых емкостях потихонечку поднимали ее на четвертый этаж. А сейчас воду качают насосом, и постоянно слышишь, как он тарахтит. Стены трясутся, стекла дрожат. Поставили бы, по крайней мере, какой-нибудь глушитель. В армии во время Гражданской войны, я использовал глушитель, когда заряжал батарею рации, чтобы враги на своей стороне ничего не слышали.

Как-то раз ко мне в каливу пришли монахи из одного монастыря. Они разговаривали громко. "Потише, — сказал я одному из них, — нас далеко слышно". Он продолжал кричать. "Да говори ты потише", — попросил я его снова. "Прости, Геронда, — ответил он мне, — мы у себя в монастыре привыкли так орать. У нас работает генератор, и поэтому мы говорим громко — иначе не слышно". Понимаешь, о чем речь? Вместо того, чтобы творить Иисусову молитву и разговаривать тихо, они включают генератор и потому кричат! Некоторые подростки снимают со своих мотоциклов глушители, чтобы грохотало на всю округу... Худо, что тот же самый дух проникает сегодня и в монашество. Да, сейчас мы идем к этому — шум доставляет монахам радость.

Сегодня утром я наблюдал за одной монастырской сестрой. Она была похожа на космонавта. В широкополой соломенной шляпе на голове, с респиратором на лице, с бензиновой сенокосилкой в руке, она спускалась по склону и любовалась собой. Астронавты так не гордились, когда прилетели с Луны! Прошло немножко времени и вдруг слышу: "Тра-та-та-та!.".. Смотрю, начала она косить траву этой сенокосилкой, да так, что уже некуда было спрятаться от грохота. Только она закончила, приходит монастырский работник с еще более громкой тарахтелкой — пахать землю. Бегал, тарахтел — взад-вперед, взад-вперед! Потом оставляет он свой бензоплуг, берет другой механизм — боронить землю. Чего только ни выпало на нашу горькую долюшку!..

— И все же, Геронда, поскольку существует вся эта техника, облегчающая...

— О, знаете, сколько существует облегчающей техники!.. Избегайте, насколько возможно, всего грохочущего, всего тарахтящего, избегайте шума. Весь этот шум изгоняет нас из монастыря. Зачем тогда у вас внизу на воротах висит табличка "Исихастирий"? Напишите уж лучше что-нибудь вроде "Шумостирий" или "Неспокойностирий"! Зачем тогда нужен монастырь, если в нем нет тишины? Смотрите, постарайтесь, насколько возможно, ограничить все то, о чем мы сейчас говорим. Вы еще не ощутили того, сколь сладко безмолвие. Если бы вы это поняли, то могли бы лучше понять и то, что говорю я, и некоторые другие вещи. Если бы вы вкусили сладких духовных плодов безмолвия, то, несомненно, были бы по-доброму обеспокоены и больше стремились бы к святому безмолвию жизни духовной.

Безмолвие это таинственная молитва

Всей этой шумной техникой инок отгоняет от себя предпосылки для молитвы и монашеской жизни. Поэтому монаху надо, насколько это возможно, стараться не пользоваться шумной техникой. Все то, что люди считают удобным, по большому счету не содействует монаху в достижении его цели. Находясь в таком состоянии, монах не может обрести того, ради чего он отправился в путь.

Безмолвие — великое дело. Находясь в безмолвии, человек тем самым уже молится — даже и не молясь. Безмолвие есть таинственная молитва, и оно очень помогает молитве, подобно тому, как кожное дыхание приносит человеку пользу. Тот, кто в безмолвии занят духовной работой, впоследствии погружается в молитву. Знаешь, что такое погружаться? Затихший в объятиях матери малыш не говорит ничего. Он уже находится в единении, общении с ней. Поэтому, если монастырь находится вдали от археологических достопримечательностей, от мирского шума и множества людей, — от этого огромная польза.

Внешнее удаленное от мира безмолвие, сопряженное с рассудительным подвигом и непрестанной молитвой, очень быстро приносит монаху и внутреннее безмолвие — душевный мир. Это внутреннее безмолвие — необходимая предпосылка для тонкого духовного делания. А тогда уже внешнее беспокойство перестает тревожить человека, потому что, в сущности, на земле находится только его тело, тогда как ум его пребывает на Небе.

Слышать или не слышать шум — зависит от самого человека

— Геронда, а что делать, если на послушании шумно или же если для рукоделия требуется какая-нибудь машинка, производящая шум?

— Когда рукоделие шумное, очень помогает тихое псалмопение. Если не можете творить Иисусову молитву — пойте что-нибудь церковное. Требуется терпение. На корабле, когда я плыву с Афона или возвращаюсь обратно, бывает очень шумно. Я сажусь куда-нибудь в уголок, чтобы меня не беспокоили, делая вид, что сплю, закрываю глаза — и начинаю петь. Чего я только не пою! Сколько всяких "Досто́йно е́сть", сколько "Свя́ты́й Бо́же". И корабельный двигатель своим гулом очень подходит для псалмопения. Двигатель держит иссон — как раз в тон с "Досто́йно е́сть" Папаниколау, со "Свя́ты́й Бо́же" Нилевса. Так гудит, что подходит к чему ни возьми! Я пою в - уме, однако сердце тоже участвует в пении.

И все же, я думаю, что беспокойство нам причиняет не столько внешний шум, сколько [внутренняя] озабоченность чем-то. Слышать или не слышать внешний шум — это зависит от тебя, тогда как [внутренней] озабоченности избежать нелегко. Основа — это ум. Глаза могут смотреть и не видеть. Я, когда молюсь, могу глядеть на что-то, но не видеть этого. Могу куда-то идти, могу глядеть на какой-нибудь пейзаж, на что-то еще, но ничего не замечать. Если человеку трудно творить Иисусову молитву среди шума, то это значит, что его ум не отдан Богу. Человек должен достичь состояния божественной отвлеченности, чтобы он смог жить во внутреннем безмолвии, и шум во время молитвы его не беспокоил бы. [Тогда] человек достигает состояния той божественной отвлеченности, находясь в которой, он уже не слышит шума, или же слышит его только тогда, когда захочет сам, а точнее — когда его ум спускается с Неба. Если человек будет духовно работать, будет подвизаться, то он достигнет этого состояния. Тогда он сможет слышать что-то или не слышать, когда захочет этого сам.

Как-то раз во время службы в армии я назначил одному моему сослуживцу — человеку благоговейному — встречу в определенном месте. "Да ведь там, — возразил он мне, — прямо под ухом кричит громкоговоритель". — "Слышать или не слышать громкоговоритель, — ответил я ему, — зависит от самого человека". Разве мы слышим то, что происходит вокруг, если наш ум чем-то занят? Помню, на Афоне напротив моей каливы пилили лес бензопилами — обнажили от деревьев целый холм. Так вот, когда я читал или молился и был этим всецело поглощен, то не слышал ничего. А когда прекращал свои духовные занятия, то начинал все слышать опять.

Будем уважать безмолвие других

Если причиной шума не являемся мы сами, то ничего страшного — Бог все видит. Но худо дело, если шум возникает из-за нас. Поэтому нам надо быть постоянно внимательными, чтобы не беспокоить других. Если кто-то не хочет молиться сам, то пусть, по крайней мере, не создает помех другим. Поняв, сколь великий вред наносит ваш шум молящемуся человеку, вы стали бы очень внимательны. Потому что, если не осознать, что тишина и лично тебе необходима, и вообще всем помогает, причем хранить ее нужно от сердца, от любви, а не под принуждением из-под палки, то доброго результата тишина не даст. Если человек соблюдает тишину, находясь в напряжении, подчиняясь правилам дисциплины, если он говорит себе: "Сейчас надо пройти так, чтобы никому не помешать, а сейчас надо прокрасться на цыпочках...", то это сущее мучение. Цель в том, чтобы поступать так от сердца, с радостью, хранить тишину, потому что кто-то молится, кто-то находится в общении с Богом. Какая же разница между соблюдением тишины в первом и втором случае! То, что человек делает от сердца, его радует и ему помогает. Если осознать тишину необходимостью и с уважением отнестись к тому, кто в это время молится, то потом приходит чувство некоего трепета. А уважая другого, человек уважает себя самого и тогда он не берет себя в расчет, потому что у него нет самолюбия, но есть любочестие. Надо ставить себя на место другого, надо размышлять так: "Если бы я был на месте этого человека, то какого отношения я хотел бы к себе? Ведь если бы я был уставшим или молился, разве понравилось бы мне, что так хлопают дверью?" Если ставить себя на место другого, многое изменяется.

А как же прекрасно раньше было в общежительных монастырях!.. Безмолвие! Каждые четверть часа били часы, чтобы все монахи помнили о необходимости творить молитву Иисусову. Если кто-то отвлекался от молитвы, то, слыша каждые пятнадцать минут бой часов, вновь возвращался к ней. От боя часов была очень большая польза. Отцы творили молитву, и в монастыре царило безмолвие, глубокая тишина. В том святогорском общежитии, где я одно время жил, подвизалось шестьдесят человек братии. А впечатление было такое, что в обители живет всего один исихаст. Все творили молитву Иисусову. И в храме большинство творило умную молитву — пели немногие. И на послушаниях было то же самое. Везде царило безмолвие. Никто громко не разговаривал, никто не кричал, каждый занимался своим послушанием. Все двигались без шума — словно овечки. Все, что ни делалось в монастыре, всегда совершалось без шума. Не было того, что напридумывали нынче в монастырях: "время послушания", "время безмолвия"... Пожалуй, введут еще и "тихий час"! Раньше каждый распределял свое время в соответствии с тем послушанием, которое у него было.

Если мы хотим, чтобы благословенная пустыня помогла нам — своей святой пустотой и сладким покоем, — чтобы мы тоже умиротворились, опустошились от страстей и приблизились к Богу, то и нам нужно возлюбить ее и отнестись к ней с почтением. Необходимо быть внимательным, чтобы не приспособить святую пустыню к своему страстному "я". Это великое нечестие — то же самое, что идти поклониться Святой Голгофе, распевая эстрадные песенки.

Противоядие от шума: добрые помыслы

Нынешние люди, к сожалению, пользуются шумной техникой даже для незначительных дел. Поэтому, если кто-то на время окажется в шумной обстановке, ему надо возделать в себе добрые помыслы. Заставить людей не включать ту или другую шумную технику ты не можешь. Вместо этого сразу же сам включай в работу добрый помысл. Например, ты слышишь, как работает опрыскиватель, и он напоминает тебе шум летящего вертолета. Подумай так: "Могло бы случиться, что какая-то из сестер тяжело заболела, и прилетел бы вертолет, чтобы забрать ее в больницу. Представь, как бы ты была тогда расстроена! А сейчас все мы, слава Богу, здоровы". В этом деле требуется разум и находчивость, искусство включения доброго помысла. Например, ты слышишь, как гудит бетономешалка, работает подъемник, шумит что-то еще. Скажи: "Слава Тебе, Боже, что не бомбят, что не рушатся здания! Наоборот — люди живут в мире и строят жилища".

— А если, Геронда, испорчены нервы, что тогда?

— Испорчены нервы? Это что же такое значит? Может быть испорчен помысл? Нет ничего лучше доброго помысла. Один мирской человек построил себе дом в тихом месте. Прошло время, и возле его дома с одной стороны построили гараж, с другой — провели шоссе, а с третьей — открыли бар с дискотекой. До самой полуночи слушай, как гремят барабаны. Несчастный потерял сон, ложился в постель с вкладышами в ушах, даже начал принимать таблетки. Еще немножко, и у него помутился бы рассудок. Приехал он на Святую Гору, разыскал меня и стал рассказывать: "Так мол и так, Геронда, нет нам никакого покоя. Что мне делать? Я думаю строить другой дом". — "Включи в работу добрый помысл, — сказал я ему. — Вот подумай: если бы шла война и в гараже ремонтировали танки, в расположенный рядом госпиталь санитарные фургоны свозили бы раненых, а тебе бы сказали: "Сиди на месте. Жизнь мы тебе гарантируем, трогать тебя не будем. Можешь выходить из своего дома спокойно, но передвигаться только в радиусе этих построек, потому что пули сюда не долетают". Или сказали бы так: "Не высовывайся из своего дома, и никто тебе ничего не сделает". Разве тебе было бы этого мало? Разве ты не посчитал бы такие условия настоящим благословением? Поэтому сейчас скажи себе так: "Слава Тебе, Боже, что нет никакой войны, что люди живы-здоровы и занимаются своими делами. В гараже нет никаких танков, люди ремонтируют там свои машины. Слава Тебе, Боже, что нет никакого госпиталя, никаких раненых и прочего горя, которое приносит война. По шоссе не тянутся танковые колонны, а мчится поток автомобилей — люди торопятся на работу". Если ты таким образом включишь в работу добрый помысл, то после придет славословие Бога". Бедолажка понял, что самое основное — это правильное отношение к обстоятельствам, и ушел умиротворенным. Потихоньку он стал противопоставлять окружавшим его искушениям добрые помыслы, потом выбросил свои таблетки и засыпал уже без груда. Видишь, как один добрый помысл приводит человека в порядок?

А однажды я ехал куда-то на автобусе. У кондуктора громко работало радио. Нашими попутчиками были несколько верующих молодых людей. Они сказали кондуктору, что в автобусе находится монах, и неоднократно знаками просили его выключить приемник. Попросили раз, попросили два — тому хоть бы хны, наоборот, еще прибавил громкости. "Да оставьте вы его, — сказал я ребятам, — это мне не мешает. Я пою церковные песнопения, а радио мне подпевает — держит иссон". А в помысле я говорил себе так: "Если бы, Боже сохрани, где-нибудь на трассе случилась авария и в наш автобус посадили бы покалеченных людей — одного со сломанной ногой, другого с разбитой головой, — то как бы я выдержал такое зрелище? Слава Тебе, Боже, что люди живы и здоровы! Вон, гляди — еще и песни распевают!" Так я себе и ехал — напевая духовные песнопения. Прекрасное было путешествие!

Я приведу вам еще один пример, чтобы вы увидели, как один добрый помысл приводит человека в порядок — что бы ни происходило. Я был в Иерусалиме вместе с одним своим знакомым. Наше пребывание совпало с каким-то местным праздником. Народ справлял праздник и без остановки кричал: "Алала... ах!" Такое творилось — не приведи Боже! Шум, гам, восклицания! Праздновали, как полагается — "в кимва́лех восклица́ния"! Только вот слов было не разобрать. Гомонили всю ночь напролет. Мой знакомый разнервничался, сел на подоконник, всю ночь не сомкнул глаз. А я, включив в работу добрый помысл, уснул как младенец: мне вспомнился исход евреев из Египта, и от этого я даже чувствовал некое умиление.

Так и вы — любое искушение отражайте добрыми помыслами. Например, кто-то хлопнул дверью. Скажите себе: "А если бы, Боже упаси, с какой-нибудь сестрой что-то случилось, если бы она ударилась и сломала ногу, то разве я смогла бы уснуть? А сейчас хлопнула дверь — ну что же, видно, у сестры было какое-то дело". Однако если монахиня начнет осуждать и скажет: "Вот ведь какая рассеянная! Расхлопалась, понимаешь, дверями! Безобразие какое!" — то разве потом она будет в мирном состоянии? Только лишь она примет такие помыслы, как все — тангалашка ее потом взбаламутит. Или, например, какая-то сестра может услышать, как ночью долго звонит чей-то будильник. Звонит — замолкает, звонит — снова замолкает. Если монахиня, которую разбудил чужой будильник, подумает так: "Видимо, эта сестричка совсем утомилась, даже подняться не в силах. Лучше бы ей вставать и начинать свое келейное правило на полчаса позже", — то ни беспокойства, ни расстройства от нечаянного пробуждения у нее не будет. Однако, подумав о себе самой, о том, что "вот, дескать, будят меня тут всякие чужие будильники!", она может сказать: "Да что же это такое?! Ведь не дают ни капельки покоя!". Поэтому один добрый помысл помогает человеку так, как никакой другой подвиг.

Нам надо стяжать внутреннее безмолвие

Задача в том, чтобы человек из всего извлекал пользу для духовной борьбы. Нужно постараться стяжать внутреннее безмолвие. Включая в работу правый помысл, надо извлечь пользу и из шума. Самое основное — правильное отношение к происходящему. Всему надо противопоставлять добрые помыслы. Если среди шума добиться внутреннего безмолвия, то это имеет немалую цену. А если кто-то не смог стяжать внутреннего безмолвия, находясь среди внешней суеты, то он не успокоится, даже находясь во внешне безмолвной обстановке. Когда к человеку приходит внутреннее безмолвие, то у него умолкает все, внутри и ничто его не беспокоит. Если же для того, чтобы достичь внешнего безмолвия, человек хочет попасть в безмолвную обстановку, то, попав в нее, он будет хватать палку и днем разгонять кузнечиков, а ночью — шакалов, чтобы те его не беспокоили. То есть он будет прогонять то, что будет собирать для него диавол. А как вы думали? Чем, по-вашему, занимается диавол? Он старается помешать нам, чем только можно — до тех пор, пока не уложит нас на лопатки.

В одном скиту жили два стареньких монаха. Они купили себе ослика с колокольчиком на шее. А один молодой монах, живший неподалеку от них, имел наклонность к безмолвной жизни. Он раздражался от звона колокольчика, говорил, что монахам в скиту запрещено держать ослов, и в доказательство приводил все канонические правила, какие только мог отыскать! Остальные скитские монахи говорили, что колокольчик им не мешает. "Послушай-ка, — сказал я молодому исихасту, — ведь эти старенькие монахи не докучают нам с тобой разными просьбами, а с помощью ослика обслуживают себя сами. Нам этого мало? А представляешь, если бы у ослика не было колокольчика, и он потерялся? Ведь идти его разыскивать пришлось бы тогда нам! И мы еще жалуемся?" Не имея добрых помыслов, не извлекая из всего духовную пользу, мы не преуспеем, даже живя рядом со святыми. Например, оказался я в воинской части. Ну так что же — сигнал солдатского горна будет для меня вместо монастырскою колокола, а автомат будет напоминать о духовном оружии против диавола. Если же мы не извлечем из всего духовную пользу, то даже колокол будет причинять нам беспокойство. Или из всего извлечем пользу мы, или же этим воспользуется диавол. Беспокойный человек даже в пустыню перенесет своё беспокойное "я". Сначала душа должна стяжать внутреннее безмолвие, находясь среди внешней суеты. Стяжав его, она сможет безмолвствовать и тогда, когда выйдет из мира для безмолвия.

 

Глава пятая. О том, что многое попечение удаляет человека от Бога

Не будем хвататься за многое

Люди сегодня не живут просто. Поэтому они сильно отвлекаются. Они хватаются за многое и тонут во множестве попечений. А я сперва заканчиваю с каким-то одним или двумя делами — и только потом думаю о других. Я никогда не берусь за много дел сразу. Сейчас я думаю о чем-то одном. Закончив первое, начинаю обдумывать второе. Потому что я не имею покоя, если берусь за второе, еще не закончив первое. Хватаясь за много дел, человек теряет голову. Даже просто думать обо всех этих делах [одновременно] — уже приведет к шизофрении.

Как-то ко мне в каливу пришел один юноша в состоянии психического расстройства. Он уверял меня, что мучается оттого, что имеет какую-то наследственную чувствительность от своих родителей, и подобное этому. "О какой еще там наследственности ты мне говоришь? — сказал ему я. — Перво-наперво тебе требуется отдых. Потом заканчивай учебу. После этого иди отслужи в армии, а затем постарайся устроиться на работу". Несчастный послушался и обрел свой путь. Таким же образом люди находят и самих себя.

— Геронда, и я тоже быстро устаю от работы. А в чем причина — понять не могу.

— Чего тебе не хватает, так это терпения. А причина твоего нетерпения в том, что ты берешься за многое. Ты разбрасываешься во все стороны и выбиваешься из сил. А это приводит тебя и к нервозности, потому что у тебя есть любочестие и ты болеешь за дело.

Когда я жил в общежительном монастыре, то нес послушание в столярной мастерской. Старшим на послушании был другой столяр — пожилой монах, отец Исидор. У него, бедного, не было ни капли терпения. Брался он делать какое-нибудь окно, потом начинал нервничать, бросал окно — хватался делать двери, потом опять нервничал, бросал двери — лез крыть крышу — и так все оставлял на середине, ничего не доводя до конца. Одни доски терял, другие распиливал не так, как нужно... Вот так человек убивается-убивается и ничего не добивается.

А есть и такие люди, силы которых ограничены, они могут выполнять не более одного-двух дел. Но при этом они хватаются за многое, ввязываются во множество попечений и после ничего не делают должным образом, впутывая и других в свои дела и заботы. Надо стараться, насколько возможно, браться не больше чем за одно-два дела, подобающим образом доводить их до конца, и после этого, имея ум ясным и свежим, браться за что-то еще. Ведь если твой ум рассеется, то какую потом ты сможешь вести духовную жизнь? Как ты сможешь помнить о Христе?

Не надо отдавать своего сердца материальному

— Геронда, что Вы имеете в виду, говоря: "Отдавайте работе руки-ноги, но не отдавайте ей сердца"?

— Я имею в виду то, что не надо отдавать своего сердца материальному. Есть люди, которые отдаются материальному без остатка. Целый день напролет у них проходит в заботе о том, как должно выполнить какую-то работу, а о Боге они не думают совсем. Не поддадимся же этому и мы. Работайте руками, работайте ногами, но не позволяйте уклоняться от Бога вашему уму, не отдавайтесь материальному всем своим существом, всем своим внутренним потенциалом и сердцем. В противном случае человек становится идолопоклонником. Насколько это возможно, не отдавайте работе своего сердца. Отдавайте ей свои руки, отдавайте ей свой рассудок. Не отдавайте сердца ничтожному, бесполезному. Иначе как оно потом взыграет о Христе? Когда сердце во Христе, тогда освящается и работа. И сам человек сохраняет тогда внутреннюю душевную свежесть сил и испытывает настоящую радость. Используйте свое сердце правильно, не тратьте его понапрасну.

Если сердце растранжирится на множество пустяков, то потом ему недостанет крепости на боль о том, что действительно стоит боли. Я отдам свое сердце тому, кто болен раком, тому, кто страдает, стану тревожиться за детей, которые находятся в опасности. Я осеняю себя крестом и прошу Бога, чтобы Он их просветил. И когда у меня посетители, мое внимание сосредоточено на боли другого человека, на любви к нему. Собственную боль я не замечаю. Таким вот образом забывается все [второстепенное], то есть человек устремляется в другую сторону.

— Геронда, а на всякой ли работе возможно не отдавать ей ума и сердца?

— Если работа простая, то она способствует тому, что ум в нее не погружается. Если работа сложная, то есть многосоставная, то некоторое погружение в нее ума бывает оправдано. Однако сердцем работа овладевать не должна.

— А с помощью чего работа овладевает сердцем?

— С помощью чего? С помощью наркотика. Искуситель усыпляет сердце, овладевает им посредством эгоизма. Но если сердце отдано Богу, то ум пребывает в Боге, а мозги заняты работой.

— А что в точности мы подразумеваем под словом "беспопечительность" ?

— Ты когда работаешь, не забывай Христа. Работай с радостью, но ум и сердце пусть будут в Боге. Тогда ты и уставать не будешь, и свои духовные обязанности сможешь выполнять.

Делание, совершаемое с умиротворением и молитвой, освящается

— Геронда, не лучше ли, если работа совершается помедленнее — ради того, чтобы человек пребывал в умиротворенном состоянии?

— Лучше. Ведь если человек трудится умиротворенно, он сохраняет мир и освящает весь день. К сожалению, мы еще не поняли, что, делая какую-то работу со спешкой, мы приобретаем нервозность. А труд, совершаемый с нервозностью, не освящается. Не надо ставить перед собой цель успеть многое, но при этом самому известись от переживаний. Это бесовское состояние.

Рукоделие, совершаемое с умиротворенностью и молитвой, освящается само и освящает людей, которые им пользуются. Вот тогда есть смысл в том, что монахи по просьбе мирян дают им в благословение какое-нибудь рукоделие. И наоборот, рукоделие, которым занимаются в спешке и нервотрепке, передает это бесовское состояние и другим. Работа в спешке, с переживаниями — это характерное свойство очень мирских людей. Волнующиеся души занятых рукоделием монахов и другим людям передают не благословение, а волнение. Как же воздействует состояние человека на рукоделие, которым он занимается! Даже и на деревяшки. Страшное дело! Результат работы зависит от того, в каком состоянии находился человек, когда он ею занимался. Если человек нервничает, гневается и сквернословит, то результат его труда остается без благословения. Тогда как, если во время работы он поет что-то церковное, творит молитву, его дело освящается. Одно дело становится бесовским, а другое — божественным.

Действуя с благоговением и трудясь с молитвой, вы всегда освящаетесь сами и освящается все, что вы делаете. Имея ум в Боге, человек освящает свою работу, свое рукоделие. Скажем, я склеиваю коробку и творю молитву Иисусову — молюсь и одновременно тружусь во славу Божию. Моя цель не в том, чтобы спешить в работе, наделать целую кучу коробок, а потом изводиться от переживаний. Это бесовское состояние. Не для этого мы пришли в монастырь, а для того, чтобы освятиться самим и освятить то, что мы делаем. Порой из-за того, что это забывается, ты чувствуешь себя словно старательная сотрудница какого-то светского учреждения — потому что, спеша устраивать разные дела, ты забываешь брать с собой Христа. Напротив, приступая к делу с молитовкой, ты чувствуешь себя служительницей Христовой. А поэтому приложи к делу и молитву Иисусову, чтобы освятилась и ты сама, и то, что ты делаешь. Знаешь, как благословляет человека Бог? Знаешь, сколько благ и какие благословения Он нам ниспосылает?

— Геронда, а если человек занимается интеллектуальной работой, например, переводами, то как можно творить молитву, чтобы освящалось совершаемое дело?

— Если твой ум в Боге, то работа освящается, даже если она интеллектуальная, поскольку ты живешь в божественной атмосфере — пусть и не можешь творить молитву во время работы. Если человек находится в духовном состоянии, то ему это очень помогает. Он не старается отыскать смысл рассудком, но, просвещаясь, постигает его посредством божественного просвещения.

— А что мне делать, если я не нахожусь в таком духовном состоянии, однако должна заниматься работой подобного рода?

Тогда занимайся ей, но при этом молись, проси, чтобы Бог тебя просветил. Насколько это можно, постарайся, чтобы божественные смыслы переводимых тобою книг помогли тебе самой. И трудись с благоговением. А каждый час или два делай на несколько минут перерыв и твори Иисусову молитву.

— Геронда, работа над переводами вообще очень отвлекает. Приходится рыться в словарях, читать комментарии...

— А я вам и раньше говорил: то, что главным образом помогает при переводах, есть личный духовный опыт и очищенные помыслы, которые делают человека сосудом Благодати. Тогда переложения божественных смыслов верны и происходят от божественного просвещения, а не от рассудка, словаря и чернильницы. Я хочу сказать, что надо утвердить себя в главном — то есть в божественном, а не во второстепенном — то есть в человеческом.

От многопопечительности человек забывает Бога

— Геронда, а всегда ли попечение удаляет человека от Бога?

— Слушай-ка, что я тебе скажу: когда отец подходит к занятому игрой ребенку и ласково гладит его, то последний, будучи увлечен своими игрушками, этого даже не замечает. Он заметит отцовскую ласку, если чуть оторвется от игры. Так же и мы, будучи заняты каким-то попечением, не можем ощутить любовь Божию. Мы не чувствуем того, что дает нам Бог. Будь внимательна: не растрачивай свои драгоценные силы на излишние хлопоты и суетные заботы, которые когда-то превратятся в прах. Хлопоча и заботясь о лишнем и суетном, ты и телесно устаешь, и ум свой распыляешь без цели, а потом, во время молитвы, приносишь Богу усталость и зевоту — подобно той жертве, которую принес Каин. А из этого следует, что и твое внутреннее состояние будет "каиновым", исполненным душевной тревоги и воздыханий, которые будет нагонять находящийся возле тебя тангалашка.

Не будем бесцельно растрачивать сердцевины наших сил, иначе для Бога потом у нас останутся лишь шелуха и скорлупки. Озабоченность чем-то вытягивает из сердца всю его внутреннюю силу и Христу не оставляет ничего. Если ты видишь, что твой ум то и дело отвлекается и уходит в попечения, заботы и тому подобное, надо понять, что ты забрел не туда, куда нужно, и побеспокоиться, что ты удалился от Бога. Понять, что тебе стали ближе дела, а не Бог, тварное, а не Творец.

К сожалению, нередко мирское удовольствие от выполненной работы обманывает даже монаха. Конечно, человек сотворен для того, чтобы делать что-то хорошее, потому что благ его Творец. Но монах подвизается, желая из человека сделаться Ангелом. Поэтому, чтобы трудиться духовно, он должен ограничить свой труд ради чего-то материального самым необходимым. Тогда и радость его будет происходить от выращенных Духовных плодов, она станет духовной, и монах не только напитается сам, но и обильно напитает других.

От многой заботы и попечений человек забывает Бога. Батюшка Тихон в своей характерной манере говорил: "Фараон давал израильтянам много работы и много еды, чтобы они забыли Бога". В нашу эпоху диавол всецело увлек людей материей, земными хлопотами. [Он учит людей] много работать, много кушать — чтобы они забывали Бога и, таким образом, не могли или, точнее сказать, не хотели извлечь пользу из той свободы, которая дана им для освящения души. Но, к счастью — помимо воли диавола — из этой [спешки] выходит и нечто хорошее — люди не находят для греха столько времени, сколько им хотелось бы.

Много работы и попечений обмирщвляют монаха

Хорошо, чтобы человек, желающий жить духовно, а особенно монах, находился на расстоянии от занятий, работ, попечений определенного рода — то есть таких, которые удаляют его от духовной цели. Не надо заводить множества нескончаемых дел, потому что дела никогда не кончаются. И если монах не научится совершать внутренней работы над самим собой, то он будет постоянно уклоняться в работу внешнюю. Люди, стремящиеся закончить нескончаемые дела, заканчивают свою жизнь, имея духовные несовершенства. В конце жизни они каются, но тогда это не приносит им никакой пользы, потому что "загранпаспорт" уже выдан им на руки. В любом случае, хотя бы малая передышка от дел необходима.

Когда будут сокращены многие труды, естественным образом появится свежесть телесных сил и жажда внутреннего делания — которое не утомляет, но восстанавливает силы человека. Тогда и душа будет в изобилии дышать духовным кислородом. Усталость от духовного делания не отнимает силы, но восстанавливает их, потому что это делание высоко возносит человека и приближает его к нежно любящему Отцу, так что радуется и его душа.

Телесная усталость, будучи лишенной духовного смысла, или, лучше сказать, происходя без духовной необходимости, при которой она могла бы быть оправдана, — ожесточает человека. Даже самая смирная лошадка, если ее заездить, начинает лягаться, то есть приобретает дурную привычку, хотя раньше ее не имела и могла бы с возрастом становиться смышленее.

Для того чтобы предпочтение отдавалось духовному, какие-то дела можно и оставить. Многая работа и многое попечение обмирщвляют монаха, и его орган духовного чувства становится мирским. Он живет уже как человек мира сего — со всем душевным беспокойством и мирской тревогой. Говоря кратко, от постоянных попечений, беспокойств и несчастий он уже в сей жизни частично переживает адскую муку. Но когда монах печется не о материальном, а о собственном спасении и о спасении всех людей, то он делает Бога своим управителем, а людей — своими служителями.

Помните случай с преподобным Геронтием и его послушником? Преподобный Геронтий попросил у Пресвятой Богородицы немного воды — чтобы хватало для питья ему с послушником. Матерь Божия, как Добрая Мать, сделала отверстие в скале возле их каливы и извела оттуда воду — святой источник — чтобы им было что пить. Прошло время, и послушник Преподобного стал возводить террасы, потом наносил земли, насадил садов и огородов, и войдя в столь многое попечение, пренебрегал своими духовными обязанностями. А поскольку воды не хватало, он взял зубило и стал расширять отверстие в скале — чтобы источник давал больше воды. Тогда Матерь Божия забрала воду, извела ее в другом месте, намного ниже кельи, и сказала ему: "Если хочешь заниматься огородами и отвлекаться, то носи воду издалека".

Там, где много хлопот, — много духовных "радиопомех"

— Геронда, не было ли Вам жаль оставлять келью, на восстановление которой Вы потратили столько сил, и переселяться в другое место?

— Раз я оттуда ушел, значит, для этого была какая-то серьезная причина.

— И везде Вы ограничивали себя только самым необходимым?

— Да, я ограничивал себя самым необходимым для здешней жизни, чтобы быть в состоянии совершать то, что необходимо для Горнего, для Неба. Потерявшись в земном, человек сбивается с пути, который возводит его на Небо. Сначала делаешь одно, потом хочется делать что-то еще... Если тебя затянуло между этих шестеренок, то все — ты пропал. Потерявшись в земном, человек теряет небесное. И подобно тому, как нет конца небесному, нет конца и земному. Или ты потеряешься здесь, или "потеряешься" там. А знаешь, что такое "теряться" там, в Горнем! О, я творил Иисусову молитву и погружался в нее! Ты никогда не погружалась в молитву?

Занятие многой работой, с усталостью и хлопотами, а особенно со спешкой, нам не помогает. Все это отодвигает на второй план трезвение и ожесточает душу. Человек не может не только помолиться, но даже и подумать. Он не может действовать благоразумно и совершает неправильные действия.

А потому будьте внимательны: не растрачивайте своего времени бесцельно, без пользы для духовной жизни. Иначе вы дойдете до того, что сильно ожесточитесь и уже не сможете исполнять свои духовные обязанности. Вам будет хотеться заниматься работами или беседами — или же для того, чтобы быть "при деле", вы будете сами создавать для себя проблемы. Когда мы оставляем Иисусову молитву и свои духовные обязанности, враг занимает наши духовные высоты и с помощью плоти и помыслов ведет с нами брань. Он приводит в негодность все наши силы — и душевные, и телесные, он прерывает наше общение с Богом, следствием чего является пленение страстями нашей души.

Батюшка Тихон говорил монахам, что надо жить подвижнически, чтобы освободиться от попечений, а не работать подобно рабочим и кушать подобно людям мирским. Ведь дело монаха — поклоны, посты и молитвы — и не только за себя самого, но и за весь мир — живых и усопших. А работа должна быть немногой и совершаться для того, чтобы обеспечивать себя необходимым и не быть ни для кого обузой.

— Геронда, а хлопоты всегда препятствуют духовной жизни?

Если ты занимаешься тем, что необходимо по послушанию, то тебе это не повредит. Если старание о возложенном на тебя послушании или помощи какой-то сестре не выйдет за пределы [послушания], то ты будешь с нетерпением жаждать молитвы, а твоя помощь другим окажется результативной. Но если человек сам выходит за пределы [послушания], сам добавляет к возложенному на него делу хлопоты, заботится о том, в чем нет необходимости, то его ум рассеивается и уходит от Бога. А если ум человека не в Боге, то как он ощутит божественную радость? Сердце легко охлаждается. Если я весь день принимаю людей, то, несмотря на то, что это духовное дело, ночью, когда я встаю на молитву, сердце мое находится в ином состоянии — отличном от того, когда я молюсь целый день. Голова забивается множеством услышанного от людей, а отбросить все это нелегко. Насколько возможно, произноси днем молитву Иисусову и тихонечко напевай что-то церковное.

Очень помогает и недолгое духовное чтение — особенно перед молитвой. Оно очень согревает душу и рассеивает попечения, которыми человек занимался днем. А когда душа освобождается и переносится в духовную божественную атмосферу, то ум не отвлекается в своем делании. От прочитанного отрывка из Евангелия или из Отечника (в Отечнике есть маленькие, но сильные главки) ум переносится в духовную область и уже не уходит оттуда. Ведь ум — он, как непоседливый ребенок, который не может усидеть на одном месте — бегает то туда, то сюда. Но дай ему сладкую карамельку, и он никуда не уходит.

Свобода от хлопот и попечений приносит внутреннее безмолвие и духовное преуспеяние. Попечения удаляют монаха от Бога. Там, где много хлопот, — много духовных радиопомех, которые заглушают работу духовных радиостанций. Монаху нет оправдания, если он не ведет духовную жизнь. Вон несчастные миряне обременены столькими заботами, а все равно стараются. У монаха таких забот нет. Ему не надо думать ни о квартплате, ни о долгах, ни о том, есть у него работа или нет. Духовник; у него рядом, храм — прямо в монастыре: молитвы, Соборования, Молебны, Литургии... Он свободен от забот и озабочен тем, чтобы стать ангелом, — другой цели перед ним не стоит. Тогда как у мирянина столько забот! Он озабочен тем, как вырастить детей, прочими делами — и одновременно ведет борьбу за спасение своей души. Как говорил Старец Трифон: "Монах хочет совершить бдение? Он может это сделать. Хочет поститься? Может и это. Ни жены, ни детей у него нет. А мирской человек всего этого делать не может. Ведь у него дети. Одному нужна обувь, другому — одежда, третьему — что-то еще...".

Нам надо стяжать доброе попечение

Прежде всего, нам надо искать Царствия Небесного. Это должно быть нашим попечением, а все остальное нам приложится. Если человек забывается в этой жизни, то он теряет данное ему время, тратит его впустую. Если он не забывается и готовится к жизни иной, то его земная жизнь имеет смысл. Если думать о жизни иной, то многое меняется. А думая о том, как поудобнее устроиться здесь, человек бывает измучен, выбивается из сил и идет в вечную муку.

Смотрите, не заразитесь нетерпеливым беспокойством и страстным увлечением земными делами: "Сейчас мы должны сделать одно, после этого — другое...", потому что в таком состоянии вас застигнет Армагеддон. Одно только нетерпеливое беспокойство в связи со стройками, ремонтами и прочими делами — уже дело бесовское. Поверните ручку настройки на Христа, потому что иначе у вас будет лишь видимость жизни со Христом, тогда как внутри останется все мирское мудрование — и я боюсь, чтобы с вами не случилось той же беды, что и с юродивыми девами.

У дев мудрых были не одни лишь добрые дела, но и доброе попечение — они не смыкали глаз, они не были безразличны. Юродивые девы были безразличны и к бодрствованию не стремились. Поэтому Господь и сказал: "Бди́те". Они были девами — но юродивыми, неразумными. Если у девы нет разума от рождения, то для нее это благословение от Бога. В жизнь иную она переходит без экзаменов. Однако если у нее есть разум, но при этом она живет неразумно, то в день Страшного Суда ей будет нечем оправдаться.

А случай с Марфой и Марией, о котором рассказывает Евангелие? Видите, как попечение довело Марфу до того, что она повела себя, некоторым образом, бесстыдно? Судя по всему, Мария сначала тоже ей помогала, но, увидев, что Марфа не собирается закругляться со своими приготовлениями, оставила ее и ушла. "Как, — подумала Мария, — лишаться моего Христа ради салатов и пирожных?" Можно подумать, что и Христос шел к ним для того, чтобы покушать марфиных разносолов! А вот это-то Марфу и задело, и она сказала: "Го́споди, небреже́ши ли, я́ко сестра́ еди́ну мя́ оста́ви служи́ти?".

Будем же внимательны, чтобы с нами не случилось того же, что и с Марфой. Давайте помолимся о том, чтобы нам стать добрыми Мариями.