Глава девятая
НОВЫЙ МАРШАЛОК, МОНАСТЫРСКАЯ ПОДРУГА И ВСТРЕЧА ДРУЗЕЙ (1488 г.)
… Князь Андрей Святополк-Мирский медленно пробирался верхом по узким улочкам Вильно, заполненными тележками, мастеровыми, прачками, слугами, прохожими, детьми, собаками и такими же, как он, всадниками, которым надо было куда-то добраться.
Он ехал на встречу с маршалком дворным и с тоской вспоминал те добрые времена, когда его окружали не грязные, шумные городские улицы, а поля, рощи и дубравы по дороге к дому гетмана Ивана Ходкевича. И уж конечно с особым нежным чувством вспоминал он ту заросшую плющом калитку монастырского сада, где его всегда поджидала юная пансионатка, совсем еще девочка, которая смотрела на него огромными глазами, а в них было так много любви…
Андрей поймал себя на мысли, что в его воображении Варежка чаще предстает в образе девочки-подростка, воспитанницы монастырского пансиона, а не в образе княгини Варвары Святополк-Мирской, его супруги, матери его двухлетнего сына и этой очаровательной крошки, нареченной в честь матери Барбарой, которая лишь несколько месяцев назад увидела свет.
Боже мой, как быстро несется время, трудно поверить, что та самая Варежка — десятилетняя маленькая разбойница, дочь разбойничьего безрукого атамана, какой он впервые увидел ее восемь лет назад, — стала сейчас матерью двоих детей, хотя она по-прежнему выглядит совсем юной, ее фигура почти не изменилась, впрочем, что же здесь удивительного — ведь совсем недавно ей исполнилось лишь восемнадцать лет.
Вспомнив о той былой Варежке и о монастыре, Андрей вспомнил и загородный дом покойного уже ныне маршалка дворного Ивана Ходкевича, так странно, нелепо и неожиданно покинувшего этот мир.
Еще в 1485 году, когда по его поручению Андрей находился в готовой вот-вот пасть под напором московитов Твери, пришло тревожное известие об очередном набеге татар Менгли-Гирея на Киев, и Ходкевич решил лично проверить, как город готовится к осаде и даже возглавить оборону. Однако до Киева он так не доехал, угодив в засаду. Татары увезли его в Крым, но получить желанного выкупа им не удалось — Иван Ходкевич скоропостижно скончался в Бахчисарае…
Место маршалка дворного, отвечающего за безопасность королевской особы и княжества в целом, оставалось свободным почти полтора года, и вдова Ходкевича, родная и любимая сестра князя Федора Бельского, Агнешка, все надеялась, что это место достанется ее сыну Александру; и если бы король Казимир не уехал на очередные четыре года в Польшу, быть может, так бы и случилось, но Литовская Верховная рада рассудила иначе. Место маршалка дворного досталось Вацлаву Станиславовичу Костевичу и, таким образом, князь Андрей стал его прямым подчиненным.
К тому, что по своему складу характера, по опыту и по отношению к подчиненным это был человек совершенно отличный от Ходкевича, примешивалось еще и то обстоятельство что маршалок Костевич находился некогда в близкой дружбе с князем Юрием Михайловичем Четвертинским, который до сих пор не мог простить князю Андрею нелепой дуэли и гибели своего сына. Костевич был тогда одним их помощников маршалка Ходкевича, именно он по его поручению расследовал дело о той злосчастной дуэли и потому именно он лучше всех знал, что на князе Андрее нет никакой вины. Тем не менее, Андрей всегда ощущал в его холодном и пронзительном взгляде какой-то укор, какое-то сомнение, даже недоверие, одним словом, отношения с новым маршалком складывались совсем не так как с Ходкевичем. Ходкевич был как отец и только теперь, после его смерти, князь Андрей стал особо глубоко понимать это; в Костевиче же ощущалось не только что-то чужое, а даже враждебное. В отличие от Ходкевича, который обычно принимал князя Андрея и других подобных ему офицеров для тайных и особых поручений в своем загородном доме вдали от любопытных глаз, Костевич, напротив, расположил свою канцелярию в одной из комнат городской ратуши в самом центре столичного города. Именно туда и направлялся сейчас князь Андрей с тяжелым сердцем, пытаясь успокоить себя аргументом, что служба есть служба и командиров не выбирают.
Несмотря на то, что Андрей явился на прием с присущей ему пунктуальностью вовремя, ему пришлось подождать еще с четверть часа, прежде чем маршалок пригласил его к себе.
— Рад видеть тебя в добром здравии, князь. Надеюсь, твоя супруга также здорова. Я слышал, она недавно родила дочь.
Несмотря на внешне вежливую и заботливую форму обращения, голос Костевича не выражал никаких интонаций, а взгляд оставался ледяным.
— Благодарю, пан маршалок, мы все здоровы, — склонил голову Андрей.
— Вот и отлично. Я хочу поручить тебе одно щекотливое и сложное дело.
— Все дела, которые я до сих пор выполнял, были именно такими, — не удержался от едва скрываемой иронии Андрей.
— Тем лучше. Тебя ждет дальнее путешествие и множество разговоров. Дело вот в чем: Верховная рада нашего княжества весьма обеспокоена состоянием дел в Верховских княжествах. Некоторые из тамошних князей, не известив короля и раду, стали служить Москве. Теперь их соседи постоянно жалуются, будто они нападают на них, отнимают их добро, жгут их дома и убивают людей. С другой стороны — Великий московский князь засыпал короля и сейм жалобами, будто наши литовские подданные творят такие же бесчинства по отношению к московским. Тебе предстоит поехать туда и своими глазами увидеть все, что там происходит. Я хочу, чтобы ты переговорил с князьями Белевскими, Мезецкими, Воротынскими, — он протянул Андрею свиток в плотном футляре и продолжал, — одним словом, здесь перечислены фамилии тех с кем тебе необходимо встретиться. Там же находится и твоя верительная грамота. Я хочу, чтобы ты лично увиделся со всеми потомками черниговских князей, живущих по течению Угры, вплоть до ее впадения в Оку — от Вязьмы и до Опакова. Я хочу получить от тебя подробное донесение о состоянии тамошних дел, и о настроениях владельцев порубежных земель. Рад буду также услышать или прочесть твои суждения по поводу того, что нужно сделать для того, чтобы остановить эти постоянные переходы на московскую сторону и закрепить эти земли за нами.
— Хорошо, пан маршалок, я все сделаю.
Андрей взял грамоту и хотел, было, откланяться.
— Это еще не все, — холодно сказал Костевич. У меня тут лежит, — он кивнул головой на стол, заваленный бумагами, — груда жалоб от тамошних дворян. Многие из них стали жертвами какой-то банды грабителей и разбойников, нападающих на людей, особенно тех, которые везут какие-либо ценности. К сожалению, разбойники чаще всего действуют с закрытыми лицами, и никто не сумел как следует описать их. Одни говорят, что ими командует какой-то безрукий старик, другие — напротив, что это высокий стройный черноволосый молодой человек… Я хочу, чтобы ты на месте собрал все сведения об этих разбойниках и уж, несомненно, ты будешь щедро награжден, если тебе удастся обнаружить их местонахождение.
Сердце Андрея сжалось. В какой-то момент показалось, что Костевич все знает, — таким проникающим и пронзительным был неподвижный взгляд его глаз с полуопущенными веками.
Нет, это невозможно, никто не знает. Он не может ничего знать.
— Я сделаю все, что в моих силах, — невозмутимо сказал Андрей.
Костевич молча склонил голову в знак прощания; Андрей с достоинством поклонился и вышел…
… — Боже мой, — воскликнула Варежка, закрывая лицо руками, — я так и знала, что когда-нибудь это случится. И как назло, ни отец, ни Макс так давно не подают о себе вестей!
— Пока еще ничего не случилось, — Андрей ласково обнял ее. — Не тревожься, сердце мое.
— Как же мне не тревожиться, — воскликнула Варежка, — ведь ясно же по описанию, в этих рассказах речь идет о моем батюшке и Максе.
— Это мы знаем. Они нет. Если бы даже я приложил все старания, чтобы найти Антипа, уверен, что мне бы это не удалось. Тебе не хуже меня известно, какой у твоего отца живой, острый и быстрый ум, он чувствует опасность издалека, и я готов заключить с тобой пари на сто поцелуев, что когда я приеду в те места, Антипа и Макса там уже не будет.
— Почему я тебе всегда верю? — Варежка смотрела на него такими же влюбленными глазами, как смотрела из-за решетки монастырской ограды, и Андрею от этого вдруг стало легко и тепло на сердце.
Он нежно обнял жену, поцеловал и сказал:
— Раньше у меня была одна маленькая Варежка, а теперь есть другая…
— Я только что была у нее — спит мое золотце.
— Теперь я люблю сразу двух Варежек, но тебя особенной любовью… Попроси нянек, чтобы не тревожили нас, и побудем вдвоем, я хочу обнять тебя на прощание. Через два часа мне надо выезжать…
… — Я не привык менять свои решения, — сурово сказал Антип. — С самого начала я говорил всем вам, что мы пробудем в этих местах до тех пор, пока здесь благоприятная ситуация между миром и войной. Мы пробыли тут более пяти лет! И вы не можете упрекнуть меня в том, что кошельки ваши пусты! Но сейчас, — повторяю, — ситуация меняется. Во-первых, мы достаточно примелькались, и вы сами знаете, какие грамоты шлют маршалку Костевичу насчет нас. С минуты на минуту он направит сюда войско — нас окружат, выловят и всех перевешают — вы этого хотите? Во-вторых, со дня на день здесь начнется кровопролитная война Московского и Литовского княжеств за Верховскую землю, и мы рискуем оказаться между двух огней. И, в-третьих, я хочу, чтобы мы приняли окончательное решение о том, когда мы закроем наше дело, как договаривались.
— Позволь мне сказать, Антип, — поднялся Нечай Олехно и когда Антип кивнул, продолжал. — Ты мудрый воевода и мы всегда слушались твоих советов. Я думаю, — все, что ты сейчас сказал правильно, и нам надо поскорее уносить отсюда ноги…
Нечай Олехно неторопливо, толково и обстоятельно стал объяснять собравшимся у костра мужчинам, почему он согласен с Антипом, и Антип был очень рад этому.
Нечай, житель маленькой деревеньки Томашки, затерянной в лесах между Кобрином и Берестьем, примкнул к отряду более пяти лет назад и вскоре, благодаря своему спокойному рассудительному нраву, чем-то напоминающим Антипу нрав Епифания, давно живущего мирной жизнью в Медведевке, быстро снискал среди остальных членов лесного отряда уважение и авторитет. Он стал вторым помощником Антипа после Макса, и невольно между ними произошло естественное распределение обязанностей — Макс со своим живым умом и характером непоседливого, рискового авантюриста, занимался больше разведкой и разработкой операций: где, когда, как, на кого напасть и как после этого отступить с захваченной добычей, как можно быстрее; Нечай же непосредственно командовал людьми, занятыми в операции, назначая конкретно, кто, где, как и что именно будет делать, чтобы операция прошла быстро и без кровопролития. Антип же контролировал общий план и вносил свои коррективы. В свое время он был опытным воеводой московского войска и прославил себя в знаменитой Шелонской битве, так что командование небольшим отрядом из сорока пяти человек не представляло никаких затруднений, а с такими помощниками — тем более. Благодаря этому за все пять лет грабительской деятельности в Верховских лесах, ни разу не пришлось прибегнуть к мерам крайнего характера — никто из ограбленных не был убит и никто в отряде не погиб. Конечно физические увечья оказывались порой неизбежными, но не приводили к трагическому исходу, и люди Антипа, даже гордились тем, что они не какие-то окаянные душегубцы, а просто люди, у каждого из которых стоит за спиной своя драматическая история и все они были уверены, что их, так же как и Антипа, плохо сложившаяся жизнь, несправедливость сильных мира сего и тому подобные обстоятельства вынудили выйти на большую дорогу, для того, чтобы обеспечить себе и своим семьям достойную жизнь…
Антип вздохнул с облегчением, потому что знал: теперь, когда его поддержал Нечай, большинство будет согласно.
Так и оказалось. Все проголосовали за переезд на новое место, которое укажет Антип.
— А насчет того, когда нам завязать с этим делом, — закончил Олехно, — я думаю, Антип так: мы тут славно с тобой погуляли и кое-чего нажили. Но ты сам говорил, чтобы никто никогда не схватил тебя за ворот и не припомнил старых грешков, надобно укрыться где-то там, где тебя никто не знает, и выправить такие грамотки, чтобы каждый со своей семьей мог уехать подальше из Литвы — кто в Московию, кто в Польшу, кто в Ливонию и чтобы там потом, когда ты купишь дом и землю, никто не интересовался откуда у тебя денежки! А энто дело стоить, как я слыхал о-о-чень дорого-о-о-о. Так что, мое мнение такое: давай еще лет пять где-то в хорошем месте поработаем — и тогда все! Завязываем и расходимся все в разные стороны с новыми бумагами — и нету нас, ну, так что, вроде, никогда и не было! И пусть маршалок Костевич ищет тогда ветра в поле!
Все громко зааплодировали, засвистели и заулюлюкали в знак одобрения.
Антип вздохнул и кивнул головой в знак согласия.
Вообще-то он хотел закончить свою разбойничью карьеру раньше. Во-первых, года давали знать свое — ему скоро исполнится сорок восемь, и большинство этих лет прожиты в тяжелых условиях лесных лагерей, постоянной опасности и риска. Он начал уставать. Но главное — Варежка и внуки… Больше всего на свете Антип опасался, что его ремесло может повредить ей. Он никогда не думал, что его маленькая, любимая доченька, из-за спасения которой он, собственно, и вынужден был встать на этот путь, станет когда-нибудь княгиней в древнейшем роду, будет так любить и станет так любима, родит ему внуков… Нет именно ради ее будущей жизни, именно ради ее детей и своих внуков поступил так Антип тогда, шестнадцать лет назад, спасая двухлетнюю Варежку от пожизненного заключения в монастыре, но он почему-то всегда думал что ее мужем станет кто-то совсем другой — обычный, незаметный человек, или в крайнем случае кто-то из своих (одно время он даже Макса рассматривал, как возможного будущего зятя), но жизнь распорядилась, как всегда иначе, чем нам хочется, и Антип оказался достаточно мудр, чтобы не встать на пути счастья дочери, даже не одобряя в душе ее выбора, и был сейчас рад этому безмерно — он не поссорился с ней, не потерял ее любви и доверия… И, быть может, ему еще удастся насладиться радостью, открыто и ничего не опасаясь, гулять по улицам Вильно держа за руки внука и внучку… Но Нечай Олехно прав — для этого надо еще пару лет потрудиться, а потом уже все — на покой! И тогда он, приняв другую фамилию, скромно наймется к своей дочери воспитателем ее детей… Ах, как же это будет здорово, и какого славного и смелого воина воспитает он из Дмитрия-Густава, а какой умной и образованной барышней станет маленькая Баська — тоже Барбара… Варежка… Неужели-неужели все повториться и начнется сызнова… Маленькая, любимая девочка Варежка, но теперь уже внучка…
— Все это хорошо, глубокоуважаемый Антип и дорогие друзья-панове разбойники, — встал Макс, — но есть одно обстоятельство, которое, я думаю, мы должны рассмотреть, прежде чем уедем отсюда навсегда.
— Говори, — кивнул Антип.
— Через молодую жену немолодого вяземского старосты, мне удалось узнать, что через неделю ее муж покупает в наших местах целое имение и большой кусок земли. Для этого он кое-что продал, кое-что заложил — в общем собрал приличную сумму в золотых монетах. О-о-очень приличную — вы понимаете?
— Нет, я не понял, — сказал Нечай Олехно, — мы что же, должны отнять у него эти деньги, что ли?
— В том-то и дело, что у него мы их не отнимем, — потому что повезет он их с охраной.
— Тогда я совсем ничего не понимаю, — сказал обескураженный Олехно. — Мы не нападаем на охраняемые повозки. К чему ты все это говоришь?
— А вот к чему, — подмигнул Макс. — Слушайте! Дело в том, что он покупает все это у одного молодого князя, который недавно женился на какой-то столичной барышне и теперь переезжает с ней в Вильно, поближе к ее богатым родителям, двору и всяческим вытекающим отсюда возможностям! Князя этого, как я узнал, зовут Тимофей Мосальский, а имение и земли его лежат в десяти верстах отсюда!
— Ближе к делу, Макс, — попросил Антип.
— Так вот. На старосту мы напасть не можем, но как только он подпишет купчую и передаст золото молодому Мосальскому, тот немедля, в тот же день отправится в столицу! Он уверен, что никто не знает об этой сделке, и о том, что он поедет с золотом, а потому никакой охраны с ним не будет! И действительно об этом в наших местах знают только пять человек — сам князь Тимофей, его жена, вяземский староста и его жена (для которой он, кстати, эту землю покупает) и, наконец — я, узнавший об этом, поверьте, совершенно случайно! Просто очаровательная жена старосты пригласила меня на днях в гости, поскольку случай представляется удобный — муж уезжает, чуть ли не на неделю. Я из простого любопытства спросил — куда же, а она мне все и рассказала!
— А почему ты уверен, что Мосальские поедут в Вильно с такими деньгами и без охраны?
Макс широко улыбнулся.
— Узнав об этой истории от жены вяземского старосты, я тут же навел справки у некоторых вполне симпатичных дворовых девушек князя Тимофея. Они, кстати, очень огорчены его отъездом, прямо безутешны — называют его молодую жену жабой и уродиной…
— Макс, мы не о девушках, — снова перебил его Антип.
— Да-да, извини, я, как всегда увлекаюсь, когда речь заходит о прекрасной половине человечества! Одним словом, я выяснил точно — они едут втроем, считая кучера. В коляске будут молодой князь, его жена и… золото. А спереди кучер. Четверка лошадей. И это все! И проезжать они будут по хорошо известной нам дороге. Олехно я думаю у той большой лужи в лесу, где все замедляют ход — было бы лучше всего…
— Когда они должны ехать в Вильно? — спросил Антип.
— Где-то, через неделю — в четверг или пятницу. Как только они сами решат — я буду знать точно.
— Это, конечно заманчиво, — сказал Антип, — но какое-то внутреннее чувство подсказывает мне, что этого делать не следует… Нам как раз нужна неделя, чтобы ликвидировать лагерь, засыпать землянки убрать вышки… Давайте же тихо исчезнем отсюда и все…
— Антиииип! — взмолился Макс — ну как можно упускать такой шанс! Удача отвернется от нас, если мы не возьмем того, что она сама дает нам в руки! Я обещаю тебе, что заберем у молодых только половину денег — остальную оставим! Нет честно!
— А может Макс прав, — поддержал Нечай — как раз соберемся в дорогу, и перед отъездом — последний раз. Если даже кто хватится — нас уже и след простыл — и от лагеря один мусор. Риску никакого!
Антип вздохнул и согласился.
Но в глубине души, осталось у него какое-то странное чувство тревоги, словно что-то недоброе должно случиться.
Привычным усилием воли Антип подавил его, и стал думать о другом.
Часто мы не прислушиваемся к таинственному внутреннему голосу, который подсказывает нам, чего не надо делать — и все равно делаем это…
А ведь, возможно, это был голос нашего ангела-хранителя?…
… — Боже мой, как я рада, что мы, наконец, будем все время вместе в моем дорогом родном Вильно!!! — Юная княгиня Елизавета Мосальская, урожденная Сангушко, — обняла и горячо поцеловала в губы своего молодого супруга.
Разумеется, она никогда не позволила бы себе такой вольности на людях, но сейчас их никто не видел: возница сидел на облучке, где-то там впереди, крытая французская коляска, заказанная отцом для любимой дочери в Париже, мягко катилась по полевой дороге, и они, будто плыли сквозь прекрасный мир полей и лесов совсем одни в этом маленьком тесном пространстве закрытой повозки…
Молодой князь Тимофей Мосальский тоже был доволен — наконец кончится эта тупая провинциальная жизнь, здесь, где на его глазах друзья юности спиваются, грубеют, становятся злыми, жестокими…
Вот взять, например, братьев Воротынских — ведь такие славные ребята были раньше, в детстве и юности — веселые, задорные, шутники выдумщики! А до чего дошло?! Чуть было, хороших людей не погубили, а заодно и себя и свои души притом! Еще бы — такой смертный грех как нести!? Хорошо, что я вовремя приехал, — как пить дать, посадили бы их на кол московиты! А что они потом сделали? Нет, точно в них как бы сломалось что-то и изменилось — ведь раньше они были людьми чести и совести, а сейчас что? Испугавшись страшной смерти, на все соглашались, а потом, когда опасность миновала, давай назад откручивать… Нехорошо это и бесчестно… Как мне, все же, повезло с Лизой! Ах, спасибо батюшке, что отвез меня тогда в Троки и там, на балу я познакомился с моей милой. Это было с первого взгляда — ведь мы только посмотрели друг на друга и сразу поняли и решили, что всегда будем вместе! Она мне потом говорила и оказалось, что у нас было совершенно одинаковое чувство… Господи, благодарю тебя, за то что Ты дал мне ее — она такая милая, добрая, любящая… И родители ее, хоть сначала косились на меня, потом стали лучше относится… Сейчас батюшка, тесть мой, обещал должность хорошую при дворе… Прощай Угра, прощай юность, прощайте друзья, дай Вам Бог счастья и удачи, и не дай Бог ссорится между собой и драться, да менять государей, как это все чаще и чаще тут делается! Нет, нет, я просто счастлив, что уезжаю отсюда и надеюсь — навсегда!
Переполненный нежными чувствами Тимофей ответил своей юной супруге нежным и долгим поцелуем, и возможно он продолжился бы еще дольше, но вдруг карета резко дернулась и остановилась.
Молодые люди еще не успели отпрянуть друг от друга, как дверцы с обеих сторон одновременно резко распахнулись и в тот же момент острый кончик клинка тонкой, длинной сабли уперся Тимофею в горло.
Лиза сдавленно вскрикнула, потому что и к ее груди прикоснулось лезвие сабли другого человека, распахнувшего дверцу с ее стороны.
Но, несмотря на страх, неожиданность и невероятность происходящего, ее поразило нечто совсем другое. Она лишь мельком, походя, взглянула на крупного, рослого мужчину, угрожавшего смертью ей, потому что не могла оторвать взгляда от другого — того, что угрожал ее мужу.
Этот другой — высокий, стройный, с длинными черными вьющимися волосами, спадающими на плечи, в белоснежной батистовой сорочке без ворота, был так же как и второй в маске — маски скрывали все лицо обоих мужчин до самого подбородка, но шея — шея была открыта полностью и именно от шеи этого, черноволосого и стройного Лиза не могла оторвать взгляд.
Тем временем этот, высокий весело сказал, обращаясь к Тимофею:
— Князь, наконец-то и с тобой это случилось! Ты не поверишь, но это факт — на тебя напали неуловимые и свирепые лесные разбойники, о которых ты, должно быть, слышал множество рассказов. Но не пугайся — мы на редкость благородные разбойники, а потому не будем лишать тебя всех денег; они, я полагаю, находятся в этом сундучке, который так судорожно прижимаешь к себе! Передай-ка его мне, и наш казначей отсчитает в нашу пользу половину твоего золота, вырученного за продажу родного имения! А тебе и половины вполне хватит, не правда ли? Если же ты станешь упорствовать, мы не только можем взять у тебя все золото, но также пригласить в гости твою юную супругу, которая, как я слышал, очень красива!
С этими словами он перевел взгляд на Лизу и вдруг на секунду застыл, будто окаменев.
Пока он произносил свой монолог, обращаясь к Тимофею, Лиза не сводила глаз с длинного и тонкого шрама на его шее…
… Не может быть… Не может быть, чтобы в мире был другой, такой же… Вот он тут сверху раздваивается, а тут снизу как бы зазубрина… Боже мой, Боже мой… Почему я никогда не могла отвести взгляда от этого шрама, когда Макс приходил и разговаривал с Варежкой… Может потому, что мне так нравилось его красивое лицо и я смущенно опускала взгляд и натыкалась глазами на этот шрам… Никто не знал, как я была тайно влюблена в него, как ждала, когда он приедет к Варежке и несколько раз мы даже разговаривали… А потом долгими бессонными ночами, в той проклятой монастырской келье, я видела перед глазами его лицо и этот шрам… Я даже, помню, спросила однажды у Варежки, отчего у ее брата такой шрам, а она ответила неясно, будто он забияка и это след какой-то дуэли… Это он! Это он!!! Значит все странные разговоры, которые велись потом в монастыре после ее ухода и замужества — ПРАВДА??? Значит она вовсе не дочь знатного дворянина??? НЕУЖЕЛИ ЭТО ВОЗМОЖНО?
Богемскому принцу Максу фон Карлофф, как он любил представляться, понадобилось несколько секунд, чтобы узнать бывшую княжну Елизавету Сангушко, подружку Варежки, пять лет делившую с ней келью в монастыре, видевшую его не один раз, слышавшую его характерную речь с едва заметным акцентом.
Он немедленно принял решение.
Прежде всего, он убрал свою саблю и кивнул Нечаю, стоявшему с противоположной стороны, чтоб он сделал то же самое.
— Прошу простить, княгиня — весело сказал он, будто и не смутившись, — это была всего лишь шутка — мы, дворяне соседних княжеств горячо поздравляем тебя и твоего супруга с недавней женитьбой и желаем счастья!
Он галантно поклонился Елизавете и растерянному Тимофею, который вообще не успел ничего понять, а затем еще раз обратился к Елизавете.
— Я надеюсь, княгиня, что ты простишь нам эту шутку и навсегда забудешь об этом маленьком происшествии, — он особо многозначительно подчеркнул слова «навсегда забудешь», — прошу тебя обещать мне, что ты никогда и никому не будешь рассказывать о нашей, быть может, не совсем удачной шутке, чтобы никому не было стыдно потом…
— Да, конечно, я обещаю, — с трудом выдавила из себя улыбку Елизавета.
— Вот и хорошо! Счастливого пути! Трогай — резко крикнул он вознице, и карета рванулась с места.
И все же юная княгиня Елизавета успела увидеть в окошко еще кое-что…
Всадники, окружавшие карету, быстро двинулись в лес, первым скакал Макс и там, на опушке их ждал еще один. Его Елизавета тоже не могла не узнать — он был без руки — конечно, это отец Варежки, который тоже несколько раз приезжал в монастырь…
— Кто эти люди? — изумленно спросил Тимофей, — Я никого из них, кажется, не знаю. А ты??
— Нет, что ты милый, откуда? — затрясла головой Лиза.
— Все это, однако, чрезвычайно странно… Что за дурацкие шутки? Впрочем, зная наших здешних шалопаев, я вполне допускаю, что их наняли например Димка и Семка Воротынские чтоб попугать нас… Почему ты дрожишь? Ты испугалась?
— Только чуть-чуть, в самом начале… Но теперь уже все прошло… Конечно это все нелепые выходки твоих приятелей… Я так рада что мы наконец отсюда уезжаем!
— И я!
Они снова поцеловались, потом еще и еще, и уже через час Тимофей стал забывать об этом странном происшествии.
Лиза искренне любила Варежку, это была ее близкая подруга, и хоть они два года уже не виделись, но теплые и сердечные дружеские чувства все еще жили в ее сердце, а потому она дала себе мысленно клятву, что никогда и никому не откроет страшной тайны, которую узнала сегодня.
Она сдержала свою клятву, но жизнь бежала дальше, и никто не знал что это событие — лишь начало длинной и причудливой цепочки разных событий и обстоятельств, которые начнут постепенно разворачиваться в будущем…
Однако, будущее никому не ведомо…
И не было здесь Медведева, который на всю жизнь запомнил слова своего отца насчет того, что ничего в мире не бывает случайным…
… Со времени происшествия в Воротынске прошел год и для Медведева и Анницы он оказался, быть может, самым счастливым годом их супружеской жизни. За все это время они расстались всего лишь один раз, и то ненадолго — прошлой весной Василий ездил в Москву отвозить Великому князю грамоту Воротынских — а потом весь год — подумать только целый год! — они были ежедневно вместе и рядом.
Минувшим летом Анница родила сына Олега — это был уже третий ребенок в их семье после Ивана и Настеньки — и весь год они наслаждались счастьем пребывания то наедине, то с детьми, которых они с самых ранних лет воспитывали так, как воспитывали их самих родители.
Хватало времени и для дружеских встреч. Василия часто навещал Картымазов, бывали Зайцевы, приезжали Филипп и Леваш, а не так давно они все вместе были на крестинах первого внука Федора Лукича: Настя родила Петру, крепыша-младенца, которого при крещении в честь дедушки нарекли именем Федор.
Картымазов по-прежнему стройный худощавый выглядел намного моложе своих сорока семи лет, оставаясь таким же подвижным, бодрым и веселым.
Исполнение должности возложенной на Медведева Великим князем, тоже не доставляло за это время больших хлопот. Братья Воротынские, казалось, сдержали свое слово, во всяком случае, они ни разу больше не вступались во владения Андрона Аристотелева, который несколько раз бывал в гостях у Медведевых, а один раз даже со своей уже беременной супругой. Они постепенно сдружились, и Андрон сетовал, что если бы не слишком большое расстояние, виделись бы чаще, а так все-таки, что не говори, пять-шесть часов верхом или в карете — это далековато…
Лето заканчивалось, и в один из теплых августовских дней неожиданно, но к всеобщей радости, приехал князь Андрей.
Конечно, сначала он заехал к Бартеневым, потому что двигался с запада, и Бартеневка на той стороне Угры лежала прямо на его пути.
Филипп, разумеется, не мог просто так отпустить друга, которого не видел несколько лет, тут же были посланы гонцы в Картымазовку и Медведевку, и через час в саду возле нового еще пахнущего смолой дома Филиппа началось дружеское пиршество. Спустя некоторое время подъехал Леваш и даже Зайцев, с которым Андрей познакомился еще во время тверских событий.
Наутро следующего дня Андрей переправился через Угру в том самом месте, где семь лет назад Анница, пытаясь спасти Настеньку, сразила девятью стрелами девять ордынцев.
В Картымазовке Андрей окунулся в траурную атмосферу — это был день смерти Настеньки, — отстояли заупокойную, а затем пошли на кладбище к ее могиле, и были здесь не только Филипп с детьми, лив Генрих Второй, Дарья-Чулпан и вся семья Картымазовых, но и Медведевы, Зайцевы, Микис и Леваш.
Андрей так никогда и не видел Настеньку, но много слышал о несчастной девушке, а потом горячо любимой жене Филиппа, а также о ее страшной и героической смерти — все уже знали, что она умерла, спасая Анницу, чтобы Ахмат и его люди думали, что это именно Анница, а не она, попала в их руки. Этот день Андрей провел в Картымазовке и переночевал там, а на рассвете поехал к Медведеву, намереваясь на следующее утро отправляться в Вильно: задание, данное маршалком, было выполнено и следовало привезти отчет.
Еще позавчера во время застолья Василий, поглядывая искоса на Андрея, понял, что он приехал не только в гости, хотя, разумеется, дружеские чувства тоже играли немаловажную роль.
В Медведевке Андрея встретила целая толпа ее первых поселенцев — бывших людей Антипа, которые хорошо помнили его, еще с тех пор, когда, будучи пленником и заложником в давно не существующем Татьем лесу, он обучал десятилетнюю Варежку языкам и основам наук. Все они знали, что Варежка теперь — княгиня Святополк-Мирская и все это вместе взятое вызывало на их глазах слезы умиления. Андрей тоже растрогался, и Василий впервые увидел на его, обычно невозмутимом и даже холодном лице, отражение какого-то душевного волнения.
Андрей поцеловал руку Анницы и нежно обнял ее, поиграл с повисшими на нем маленькими Медведевыми: пятилетним Ваней и трехлетней Настенькой, поносил на руках маленького Олега, рассказал о своих детях, а потом, когда Анница деликатно оставила их наедине, и состоялся, наконец, разговор, ради которого, возможно, как подозревал Василий, и приехал сюда князь Андрей.
Впрочем, начался этот разговор не сразу. Они долго молчали, а потом Медведев не выдержал:
— Ну, ладно, говори уже, говори. Я же знаю, что ты хочешь мне что-то сказать.
— Да, Василий. Я хочу, чтобы ты знал, зачем я здесь. Маршалок Костевич отправил меня в поездку по Верховским княжествам. И я проехал по ним. От Вязьмы и до Синего лога.
— Что же интересного ты узнал?
— В сущности ничего такого, чего не знал раньше. Верховские княжества сейчас — бочка с порохом. А фитиль уже давно горит, и осталось всего лишь несколько вершков.
— Я знаю, — сказал Медведев, — мне там недавно чуть не отрубили голову.
Андрей улыбнулся.
— Я слышал эту историю.
— От кого же, интересно.
— Сначала мне рассказывал ее один брат Воротынский, а потом — другой.
— Но, надеюсь, перед этим они сказали тебе, что уже год как являются подданными Великого московского княжества?
— Уже не являются. Они написали жалобу в сейм о том, что их силой вынудили.
— И конечно сделал это злой московит Медведев в компании с еще более ужасным московитом Бартеневым, которых они собирались публично казнить на площади Воротынска! И как их назвать после этого, этих самых Воротынских???
Андрей рассмеялся.
— Очень просто — подлецами и негодяями. Вообще-то, зная хорошо вас с Филиппом, я все равно не поверил ни единому их слову, а после того, как ко мне ночью тайно пришел некий человек, назвавшийся Дениской Картавиным и рассказал мне все, чему он был свидетелем, картина и вообще стала ясна. Не только с Воротынскими, но и со всеми Верховскими княжествами.
— И как же она, по-твоему, выглядит?
— Да, очень просто: Литовское княжество слабеет, оно теряет силу и, желая скрыть это, начинает делать ошибки, вроде запрещения строительства новых православных храмов, усиления католического влияния, не понимая, что тем самым ведет губительную для себя политику. А Московское княжество, напротив, силу набирает, оно обогатилось покорением Новгорода, Твери, Казани и теперь жаждет новых завоеваний. И оно действует всеми честными и нечестными способами, употребляя все средства, включая твой ум, энергию, и способности, Василий.
Медведев хотел возразить, но Андрей остановил его.
— Подожди, я вовсе не упрекаю Московское княжество и тем более тебя. Тут дело вовсе не в тебе и не во мне. Больше того, дело даже не в тех, кто дает нам задания и посылает их выполнять. Мне кажется, здесь сейчас происходит какой-то высший, таинственный процесс, который движим, быть может, волей Всевышнего, а быть может, дьяволом, но у меня такое чувство, что никакие усилия, даже великих князей и королей, не говоря уже о таких ничтожных пылинках как мы, не смогут остановить это движение, потому что это ход времени, если хочешь…
— Однако, мой дорогой друг, я помню, был в нашей жизни один момент, когда мы с тобой, маленькие пылинки, как ты выразился, сумели изменить ход событий. Уверен — ты помнишь ту ночь в 1479, когда ты, никем незамеченный переплыл Угру и тайно пришел ко мне…
— Да, друг мой, я хорошо это помню, но скажи по правде: разве на самом деле мы хоть что-нибудь изменили? Разве заговор все равно не был открыт? Разве головы князей Ольшанского и Олельковича не упали из-под топора палача в корзину? А то, что Бельскому удалось спастись — ничего не изменило — это все лишь твоя личная заслуга перед ним, и я не думаю, что твой Великий князь особо наградил тебя за это. Ему нужен был не Бельский, ему нужна была земля по самую Березину.
Медведев вздохнул и задумался.
— Но если мы ничего не меняем, даже выполняя ИХ приказы, то в чем же тогда смысл нашей жизни, в чем смысл их жизни? И кто мы тогда?
— Я думаю, мы всего лишь рядовые и конкретные исполнители воли, как я уж тебе говорил то ли Божьей воли, то ли дьявольской. При этом мы даже не куклы, каких я однажды видел на рынке Вильно, где кукловод двигает сверху пальцами, и много нитей тянутся от этих пальцев к фигуркам внизу, а те — простые тряпичные мертвые куклы — ходят, разговаривают, любят и умирают совсем как живые люди. Так вот, я думаю, что это они: императоры, короли да великие князья — и есть те самые куклы, которые принимают решения и, согласно чьей-то — то ли Божьей то ли дьявольской воле — решают куда пойти, кого завоевать, кого казнить, кого миловать… Мы же с тобой лишь исполняем эти решения. А если воспротивимся исполнять их, будет то же, что произошло с моим тестем, некогда славным воеводой Антипом Русиновым, который рассказывал мне свою историю, впрочем, и ты ее знаешь. Или, например, с наставником твоей юности Микисом, о котором ты мне так много рассказывал…
Медведев глубоко вздохнул.
— Ты говоришь так, будто вытаскиваешь слова откуда-то у меня изнутри, где я прятал их от самого себя… Но ты прав… наверно… Когда мне было двадцать лет, я был преисполнен светлых надежд, и мне казалось, что нет ничего прекраснее, чем служба Великому князю. После того, как я увидел все, что мне довелось увидеть, я… нет, я, разумеется, ни словом, ни делом никогда не нарушил своей клятвы, и долг свой выполнять буду, как и выполнял, — с честью, но мои мысли… Мои мысли — они ведь не принадлежат Великому князю — они мои. И я скажу тебе, Андрей: мы исполнители — это верно, но даже не это самое тягостное. Самое отвратительное то, что, повелевая нам выполнять те или иные дела, они не только порой обманывают нас, они в любой момент готовы сознательно пожертвовать нашими жизнями, ради любой своей маленькой прихоти. Мы для них, действительно, лишь более или менее ловкие слуги, которых в любой момент можно заменить другими… Вот например, у меня почему-то не выходит из головы странная судьба исчезнувшего без следа мастера Аристотеля, который так много сделал для великого князя…
Андрей молча покивал головой.
— К счастью, — продолжал Медведев, — от всего этого: от крови, грязи и мерзости есть спасение. Есть одно убежище, в котором ты становишься другим — или может, наоборот — всегда остаешься прежним, и забываешь обо всем.
Андрей проследил за взглядом Василия.
За распахнутым окном был виден луг, и на его зеленой траве, заливисто смеясь, водила хоровод со своими двумя старшими детьми Анница, подыгрывал на дудочке Алеша, и улыбалась, держа на руках маленького Олега, Ксения.
— Ты совершенно прав, мой друг: семья и дружба — вот утешение и опора в жизни. Я рад видеть тебя. Честно говоря, когда маршалок Костевич давал мне задание, я первым делом подумал: наконец я встречусь с друзьями!
— Я видел вчера, как посветлели лица Филиппа и Картымазова, когда мы сидели все вместе, и думаю, каждый из нас вспомнил тот далекий незабываемый вечер, когда мы в первый раз собрались там же в Бартеневке, еще той, старой, несгоревшей, и говорили о лешем, псах, лошадях и белом лебеде на червленом поле…
— Я думаю, в ближайшее время нас ждет война, — сказал вдруг Андрей.
— Увы, — вздохнул Медведев, — я тоже так думаю, и все, что случилось со мной в Воротынске, и все что ты узнал, объехав Верховские княжества, это — подготовка к ней…
— Что ж, мы не в силах остановить хода времени, все будет так, как будет… — Андрей обнял Василия за плечо, будто хотел сменить тему: — окажи мне услугу, пока еще не стемнело: давай-ка съездим перед сном на прогулку в бывший Татий лес… Мне почему-то так хочется посетить то место, где я впервые увидел Варежку… А потом и тебя.
— С удовольствием, — сказал Медведев, — в последнее время я тоже все чаще предаюсь воспоминаниям. Что бы это значило?
— Я думаю, возраст, дружище. Раньше мы были юношами, и впереди нас ждала радостная молодость. Сейчас мы в самом расцвете этой молодости, и теперь впереди виднеется уже не такая радостная перспектива…
Они рассмеялись, еще сильные, молодые, здоровые и красивые, но уже впервые, быть может, ощутившие на себе неумолимый бег времени…
Вернулись поздно и сразу легли спать.
На рассвете Андрей уехал.
