Посвящается:

светлой памяти моего дорогого отца;

Тамаре — с любовью;

Липе — с благодарностью.

 

вместо предисловия

„Опасаясь, однако, что новгородцы, могущественныена море и на суше, непомерно разбогатевшие за многиевека, могут поднять против него мятеж, вступил он в Нов­город со значительной силой как своего, так и наемного

войска, затаив вначале свой замысел. А вскоре, захватив казну епископа, богатую несметным количеством золота,серебра и драгоценностей, ту, которую несколько столе­тий новгородские епископы друг другу в наследство пере­давали и тщательно берегли, триста новгородцев старей­ших, самых богатых и знатных казнив, все имущество исокровища их в свою казну великокняжескую взял, а затем и весь Новгород, всех жителей его, обобрал в двух час­тях золотом, серебром и драгоценными камнями, оставив каждому лишь третью часть, которая одна, впрочем, боль­шее богатство составляла, чем десять Венеции вместе взя­тых. Быть может, не захотят тому поверить потомки, нотриста повозок, груженных одним золотом, серебром,жемчугом и другими ценностями, которые новгородцы визбытке имели, вывез он оттуда в Москву. Шла за ним,кроме того, несчетная вереница повозок с отборнейши­ми мехами, пурпуром, тканями и разного рода добычей.Столь громадным сокровищем обогащенный, стал он длявсех окружающих народов грозным и опасным…»

Ян Длугош. "Хроники".

Фрагмент одной из последних глав многотомного труда, излагающего историю Польши, Литвы и Руси. Известно, что при описании современных ему событий знаменитый лето­писец и историк Ян Длугош пользовался только достоверны­ми и проверенными сообщениями очевидцев этих событий. Описанное выше взятие Новгорода Иваном III имело место в 1478 году. Ян Длугош умер в 1480 году.

 

Пролог

Новгород Великий, февраль, 1478.

Великий Новгород пал.

Пал без борьбы и сопротивле­ния, доверчиво распахнув ворота перед князем московским Иваном Васильевичем, который ли­цемерно и коварно обманул новгородцев, заявив, что пришел к ним с миром. В то, что случилось, нельзя было поверить, такое могло привидеться лишь в ночном кошмаре, но страшный сон стал явью,и даже самые буйные крикуны, что всегда драли глотки на вече, притихли и в домах затаи­лись, боясь казать нос на улицу, где валялись про­мерзшие, окостенелые трупы — в городе царил мор, что зимой бывает редко, но тем годом нава­лилась, и эта беда на несчастных новгородцев — морозы стояли лютые, на целый аршин1 вглубь оледенела земля, да и боялись хоронить покойни­ков: на всех углах жгли костры наезжие москов­ские ратники, пили, пели, смеялись среди мертве­цов, грабили потихоньку окрестные дома, оста­навливали всякого прохожего, требовали присяги на верность Москве, понуждали крест целовать великому князю Ивану — крест примерзал к гу-

1 Аршин, русская мера длины = 0,71 м. (Здесь и далее примеч. авт.)

бам — отрывали с кровавой кожей, кричали, юродствуя: «Вот истинная клятва!» — страшное время, жуткий час — неужто и вправду навсегда, на веки вечные, конец пришел батюшке Велико­му Новгороду — Господи, спаси и помилуй нас, грешных! Аминь…

• Еще в январе, сразу после Рождества Господня, велели московиты очистить двор Ярославов, яко­бы для своего великого князя Ивана, хотя он туда так и не явился, — жил в стане военном под сте­нами города, всего лишь два раза въезжал в Нов­город слушать обедню у Св. Софии и тут же, окру- женный сильной охраной, спешил обратно, — го­ворили, мора боится, а может, были другие причины — кто знает? — да только вскоре за тем самое страшное и случилось: срубили московиты вечевой колокол новгородский в знак того, что отныне весь Новгород и земли его — неотъемле­мая часть Великого Московского княжества, а по­тому не бывать больше обычаям старым да воль­ностям прежним, и даже пролетела молва, будто хотят тот колокол в Москву увезти.

Услыхав это, некие лихие люди новгородские стали собираться тайком по ночам и заговор за­теяли: как бы это спасти да спрятать колокол — уедут, проклятые, снова повесим — не бывать в рабстве вольному городу! И вроде хорошо все за­думали, и даже никто их не предал, что было уди­вительно, ибо много вокруг доброхотов1 москов­ских вертелось, да и среди самих новгородцев хватало думавших, что под Москвой им лучше жить станет; и не в том дело, что стража у колоко­ла стояла — стражу-то пьяную они легко сняли,

1 Доброхот — доброжелатель, также доброволец (шпион, разведчик, агент).

четверых на месте уложив, — да вот примерз гро­мадный колокол и тяжел был неимоверно, а пока разогревали-оттаивали, только на сани грузить стали -г- эх* досада, не повезло! — сани подломи­лись, в общем, не рассчитали, не управились заго­ворщики — набежали ратные люди московские, всех до единого похватали, да и казнили тут же, без долгого суда; прямо на Волхове-реке рубили их вместе с женами да детьми малыми и в прору­би тела кидали, так что лед потом красный до са­мой весны стоял и торчали из него там и тут вмерзшие тела и отрубленные головы.

Однако сопротивление все еще таилось в душе новгородской, и оставалось несколько дворов, куда даже ратники великого князя входить не реша­лись — не было им на то прямого указа, а сами ро­бели, потому что вооруженные до зубов люди дво­ры эти охраняли днем и ночью, московитов боя­лись не очень грубили даже, и вели себя дерзко, а особенно отличались в этом слуги купеческого старосты Марка Панфильева, чей двор стал похож на добрую крепость, готовую к долгой Осаде.

К тому времени владыка новгородский архи­епископ Феофил со всеми боярами, детьми бояр­скими и именитыми людьми уже подписал грамо­ту о том, что

«… князь великий Иван Васильевич ВСЕЯ РУСИотчину свою) Великий Новгород

ПРИВЕЛ В СВОЮ ВОЛЮИ УЧИНИЛСЯ НА НЕЙ ГОСУДАРЕМ…»,

причем грамота тут же была отправлена в Москву и, казалось, дело благополучно завершилось, но Иван Васильевич, должно быть, так не считал, по­тому что за несколько дней до возвращения в сто­лицу вдруг повелел: изъять и увезти все договоры,когда-либо заключенные новгородцами е литов­скими князьями, главных сторонников Великого Литовского княжества (а, стало быть, московских противников) схватить и в Москву силой доста­вить, а все имение их отписать на себя, то бишь в великокняжескую казну; Имение, между прочим, было весьма немалое, учитывая, что речь шла о людях знатных и очень богатых, а длинный спи­сок из трехсот фамилий возглавляли известная защитница прав и вольностей новгородских боя­рыня Марфа Борецкая, внук ее Василий Федоров, староста купеческий Марк Панфильев, да еще пять самых состоятельных в городе лиц.

Как обычно, в таких важных случаях волю госу­даря стал немедля приводить в исполнение Иван Юрьевич Патрикеев, князь, боярин, большой на­местник, наивысший воевода московский и, к сло­ву сказать, двоюродный брат великого князя Ива­на Васильевича.

Князь Иван Юрьевич прибыл в Новгород пят­надцатого января и, круто взявшись за дело, ров­но за месяц успел привести его к покорности: сторонников Москвы умеренно пожаловал, про­тивников жестоко казнил, порядок в городе навел, грабежи и злодейства пресек, причем без особых потерь в московской рати, да и то сказать— не от стычек с новгородцами, а от мора и лютых моро­зов больше погибло, в чем, конечно, виноваты бездарные полковые воеводы, хотя сто раз им го-ворено было: «Оденьте новичков! Они ведь свеже­го набора с южных степей и донских засек — привыкли к теплу», — так нет же! — пару сот раз­детых молокососов зря положили, болваны, недо­умки, головы бы всем порубить!..

К вечеру в пятницу донесли, что дело вроде бы слажено, воля великого князя в главном исполнена, хотя и возникли небольшие трудности, кото­рые, впрочем, почти преодолены, ну, короче гово­ря, так все поименованные в списке враги схваче­ны, имущество их описано, великокняжеским казначеям передано, а вот что касается купеческо­го старосты Марка Панфильева, то тут…

Иван. Юрьевич сильно осерчал, велел немедля подавать шубу да сани и поехал сам поглядеть, что там творится, ругая последними словами бол­вана сотника с какой-то деревянной фамилией, которому еще утром было поручено взять Пан­фильева и который теперь через гонца просил ни много ни мало, а всего лишь пушку, чтобы, дес­кать, разом с гнездом вражьим покончить, а то, мол, сопротивление оказывают жестокое и уже дюжина наших полегла… Нет, ну надо же до тако­го додуматься?! — в городе из пушки по купече­скому дому палить, чтоб потом новгородцы века­ми байки рассказывали о том, как московиты це­лым войском один двор взять не могли! Да и не подумал, дурак, — а ну, грешным делом, сгорит домишко— кто тогда за добро старосты перед ве- ликим князем ответ держать будет — ведь нынче это уже наше, московское, казенное имение!

Тем временем сотник московского сторожево­го полка Иван Дубина потерял уже пятнадцать че­ловек убитыми, в том числе двух десятских, луч­ших из пяти оставшихся. Сотня и так уже давно не сотня, еще когда в поход двинулись, всего не­полных восемь десятков было, да тут после Рожде­ства Христова моровое поветрие дюжины две ра­зом скосило — у других меньше, в иных сотнях вообще потерь нет, а у него вон как вышло. Да и что дивиться — одни новички с южных степей, к зимним походам непривычные — а ведь насильно ему всучили весь этот сброд — никак, нарочно подвели под монастырь, небось избавиться хотят, кому-то, видать, не угодил… Теперь вот еще пятна­дцать рядком под забором лежат, вытянулись, за­коченели, снежком припорошенные, да раненых полторы дюжины — кому воевать-то? А дом все не взят… Правда, людей панфильевских тоже десятка два побитых во дворе валяются, кой-какие еще шевелятся, стонут, кровь дымится на морозе — ничего, помрут скоро не от ран, так от стужи — помочь-то им некому — уцелевшие в дом отступи­ли, а выйти не могут — ворота порушены и наши через пролом стрелы мечут, благо близко, без промаха. Плохо, однако, что сами шагу во двор ступить не могут, ибо и те недурно пристрелялись, кроме луков у них еще пищали из окон да бойниц па­лят — и как тут сладишь?! Не сдается староста ока­янный, видно, насмерть стоять решил… Не-ет, — пушку сюда надо, только пушку!.. А тут еще ране­ный во Дворе воет жутко — да пристрелите же его кто-нибудь, чтоб сам не мучился и других не из­водил! Матерь Божья, Пресвятая Богородица, по­моги нам взять этот проклятый дом!..

Дока сотник Дубина отчаянно метался от про­лома в воротах к укрытию за опрокинутыми саня­ми, хрипло матерясь, простужено кашляя и по­стоянно вытирая рукавом красный отморожен­ный нос, — а из него непрерывно текло, отчего усы превратились в твердый ледяной нарост, — десятский левого края Василий Медведев спокой­но сидел на снегу чуть поодаль, прислонившись к могучей сосне, и размышлял, не обращая внима­ния на неприятельские, стрелы со двора, которые время от времени с глухим стуком впивались в промерзший ствол дерева за его спиной.

А поразмыслить было над чем.

Уже давно, еще после второй неудачной попыт­ки взятия приступом панфильевекого двора, Мед­ведей понял: здесь что-то не так.

Воины купеческого старосты вовсе не походи­ли на захмелевших от меда и крови удальцов, уп­рямо решивших стоять до конца и биться на­смерть. Не было в них ни бешеной, отчаянной ярости загнанных в тупик смертников, которые ни о чем не думают, ни жуткой холодной отваги безумцев, которые в душе уже простились с этим миром и теперь думают лишь о том, как бы ута- щить за собой на тот свет побольше врагов.

Ничего подобного не было.

Люди во дворе защищались хладнокровно, уве­ренно и толково. Но ведь они прекрасно понима­ли, что добровольная сдача — это жизнь. Пусть в ссылке, в бедности, в унижении, но — жизнь. А жизнь — это всегда надежда: вдруг завтра все изменится, все перевернется, ибо давно извест­но — Колесо Судьбы катится, вертится, гордых унижает, смиренных возносит — сегодня раб, зав­тра господин… А вот сопротивление с оружием в руках неминуемо вело к гибели в бою либо к жес­токой казни оставшихся в живых — всех до еди­ного, и притом вместе с родней, с женами да деть­ми — на что же они рассчитывают? Помощи ждать неоткуда. Из дома носа не высунешь — убь­ют на первом шагу; прочную высокую изгородь-частокол окружили плотной цепью московиты: взятие двора лишь вопрос времени — вот подой­дет сейчас свежая сотня, и все — ни за что не ус­тоять!.. Но они не суетятся, не делают вылазок, не пытаются прорваться сквозь кольцо окружения — они засели в доме, упорно защищаются и ждут.

Кого?

Или, быть может, чего?

И вдруг Медведев вспомнил — он уже видел та­кое однажды…

Да-да, это случилось во время осады захвачен­ной татарами маленькой степной крепостишки, да и не крепостишки даже, а просто стоял эдакий крепкий домишко, тоже хорошим частоколом об­несен был — вот так же с рассвета осаждали, до самой ночи мучились, устали, решили — с утра уж точно со свежими силами возьмем, плотным кольцом окружили — мышь не проскочит, — ка­раул выставили, спокойно легли отдыхать, а на зорьке — ку-ку! — пусто во дворе, и нет никого, сгинули татары, пропали, растаяли, как тают бо­лотные призраки вместе с утренним туманом, и только остались в доме изувеченные тела литов­ских купцов, которые неизвестно как там оказа­лись—в плен их, должно быть, давеча захватили, на выкуп рассчитывая, а уходя, замучили на­смерть… Ну, правда, настигли потом тех татар — всех до единого посекли, никого в живых не оста­вили — очень уж обиделись за купцов тех, ни в чем не повинных, даром, что литвины…

Василий Медведев неторопливо огляделся по сторонам, высмотрел высокую сосну чуть по­одаль, затем внезапно вскочил, пригнувшись, про­бежал к ней и стал быстро взбираться вверх, ста­раясь держаться под прикрытием ствола.

Из дома это, конечно, тотчас заметили и нача­ли упражняться в стрельбе из лука, однако, преж­де чем они пристрелялись, Василий увидел то, что и ожидал: двор купеческого старосты, располагал­ся почти на самом берегу реки, а на той стороне замерзшего Волхова, хорошо скрытая опушкой густого леса и, очевидно, совершенно невидимая отсюда летом, когда деревья покрыты густой зеле­нью, стояла маленькая неказистая хибарка с окна­ми, заколоченными крест-накрест досками — так себе, ничего особенного, ничейная, заброшенная развалюшка,

Две стрелы со звоном впились в ствол под но­гами, третья больно царапнула оперением ухо, в сторону дерева стали разворачивать пищаль, а сотник Иван Дубина надорванным, сиплым голо­сом снова матерился и призывал своих людей ид­ти на приступ.

Медведев спрыгнул с дерева и направился к сотнику, чтобы остановить его — зачем зря кровь проливать — надо взяться за дело совсем иначе, и он точно знал как, только следовало поторопить­ся, чтобы успеть дотемна…

Скоро, уже совсем скоро кончится этот пасмур­ный морозный день месяца февраля года 1478-го, день, когда угасла последняя искра сопротивле­ния, день, когда закончилась эпоха свободы, неза­висимости и сказочного богатства Великого Нов­города…

Но так уж устроен наш странный мир, где ко­нец того, что было, порой незримо переходит в начало того, что будет, и очень-очень редко дано смертному человеку постичь этот краткий миг.

А потому, вероятнее всего, — совсем другими ^ мыслями был занят ум смертельно уставшего, простуженного сотника Дубины, и вовсе не об этом напряженно размышлял Василий Медведев, и даже большой боярин Патрикеев и сам великий князь вряд ли думали-гадали, что в эту секунду на­чинается новая, еще более жестокая и кровавая эпоха, которая изменит жизнь многих людей и целых народов.

Радуйся, Иване Васильичу, радуйся — не зря ты прожил этот день, не пропадут твои труды — се­годня свершилось самое великое деяние твое: ты заложил могучую основу, и всего через каких-то полтора столетия маленькое, бедное и слабое кня­жество твое станет огромным, богатым и грозным государством, при одном упоминании которого еще много веков будут вздрагивать ближние и дальние соседи…

Господи, спаси и помилуй смиренные души не­сметного числа рабов твоих грешных, на чьих костях оно стоит!

Особенно приголубь души добрых, слабых и беззащитных — ведь они приходили к Тебе первыми…

 

Татий лес

Глава первая

« ТЕПЕРЬ НАМ НУЖЕН ЗАПАД…»

Москва, Кремль, 26 марта 1479,года.

Ах, как хорошо, как славно вы­глядела с верхнего этажа высокого кремлевского терема эта восьмерка лошадей, что тащила широ­кий настил на двух крепких санях, — снег да грязь из-под скользящих от натуги копыт, пружи­нят, прогибаясь, толстые доски настила под тяже­стью огромного вечевого колокола, свистят и орут охрипшими голосами конюхи, но рады и счастливы, довезли, слава Богу, в целости и со­хранности, то-то великий князь порадуется, как увидит, авось еще и пожалует!

Тем временем великий князь Иван Васильевич действительно глядел сверху из окна своей пала­ты на всю эту суету, однако думал он при этом о делах совершенно иных. Он думал о том, что на­вязчиво захватило его разум еще год назад, после успешного завершения новгородского похода: следовало хорошенько взвесить бесчисленные возможности политических решений и извлечь из нового положения максимальную выгоду для своего княжества, своего престола, да, наконец, просто для своей семьи — ведь волею и промыс­лом Господа Всемогущего свершилось наконец то, о чем еще год назад можно было только робко мечтать: никогда еще московская казна не была так полна, как нынче, никогда прежде не открыва­лось так много заманчивых и разнообразных пу­тей — теперь надо действовать, не теряя времени, но и поспешность опасна — верно ведь в народе говорят — семь раз отмерь… И он отмерял седь­мой, семидесятый, семисотый раз — как бы это сделать получше, как не ошибиться, не просчи­таться, как употребить все с толком и пользой, а главное — как бы успеть…

Движимая порывом весеннего ветра, скрипнув, прикрылась распахнутая створка окна, и вдруг в ней, слегка подрагивая, установилось, как портрет в раме, размытое в мутном венецианском стекле отражение: худой, высокий, борода с проседью — а ведь еще только сорок в этом году исполнится; плечи вон какие сутулые, — наверно, потому опальные бояре стали прозывать его Горбатый — думают, он не знает — еще как знает, и не только об этом, — лицедеи они все да лицемеры, и при­том каждый друг на дружку донести норовит…

Ну да бес с ними, пусть, тешась, шепчутся поуглам, лишь бы заговоров не затевали…

Позади тихонько лязгнул засов и приоткрылась дверь, но Иван Васильевич оборачиваться не стал, хорошо зная, что только один человек имеет пра­во входить сюда в любое время, хотя, прежде чем войти, обычно постучит тихонько раза Два, а сей­час так вошел…

Неужто великая княгиня уже…

-Уже?

- Нет, государь. Еще нет. Но, говорят, уже скоро.

Только теперь великий князь обернулся. Вон как смиренно сложил пухлые ручки на большом животе братец Иван Юрьевич Патрикеев, ас ка-кой знакомой притворной робостью топчется у порога!… .

Никак опять что-то задумал.

Средним пальцем правой руки Иван Василье­вич погладил горбинку на длинном носу и уселся в жесткое дубовое кресло, вздрогнув от боли — как обычно, весной снова проклятые болячки по­вылезали…

Поменьше сидеть надо… Нет, коли просить бычего хотел, не ухмылялся б в усы так нагло.Должно быть, поручение какое исполнил.

— Ну, вижу, вижу, что доволен. Выкладывай, с чем пришел.

— Государь, я отыскал человека, пригодного для дела, о котором мы толковали на прошлой не­деле.

Вот это хорошо. Порадовал.

—' Очень кстати. Я как раз думал об этом.

Еще бы некстати! Не был бы он, Патрикеев/са­мым близким и доверенным лицом государя, если б не умел исполнять поручений вовремя и как следует, да еще момент подходящий знать надо — когда войти, да что сказать, и как вести себя подо­бающе… Вот и сейчас взял да и поклонился в пояс, насколько живот позволял — ничего, не убудет, а для дела полезно, и размяться иногда не мешает.

— Счастлив служить, государь,

— Ближе к делу, Иван. Кто таков, откуда, как зо­вут?

— Василий Медведев, государь. Служилый чело­век с Дона.

Медведев… Медведев… Где-то я уже слышал…Ну, конечно!

— Уж не родич ли новгородского посадника

Ефима Медведева?

Он что, совсем рехнулся, старый дурак, — по­ручать такое дело родне новгородца?!

— Боже упаси, государь! Как можно? Все доско-нально проверено. Это человек простой, рода незнатного, и новгородскому Медведеву никак не родня.

— Чем же он примечателен?

— Окажи милость, выслушай, государь, — все о нем доложу. Это воин смелый и опытный, хотя го­дами весьма юн. Родитель его, Иван Медведев, слу­жил в некоем острожке засечной полосы на Дону,мать же умерла от морового поветрия, когда маль­цу не было и шести. Ну а что вдовцу-воину оставалось — таскал дитя за своей спиной в седле,стычки же с татарами в тех местах, сам, государь,знаешь — семь раз на неделе, так что малый тамвсякого нагляделся, но и кое-чему научился, ибо,когда внезапно в тринадцать годов круглым сиро­той стал, — убили-таки татары в ночном набеге батюшку его, — очень быстро отыскал тех татар и, сказывают, вполне достойно за родителя рас­квитался. Потом еще пару лет скакал по донским степям с горсткой забияк, пока один не остался, а полтора года назад, когда пополняли мы войско перед новгородским походом, приехал он в Моск­ву и поступил в твою великокняжескую рать. Ско­ро стал десятским у сотника Дубины в полку боя­рина Щукина, и вот там-то, в Новгороде, я само­лично видел его в деле прошлой зимой. Помнишь,государь, ты велел похватать бояр, что тянули к литовской стороне? Так вот, в доме старосты ку­печеского Панфильева такой отпор учинили, что сотник Дубина божился, будто без пушки никакзлодеев не осилить, а и вправду дюжины две его людей уже полегло, когда я туда под вечер приехал и застал такую смешную картину: Дубина орет матерным словом, — вперед, мол, сучьи дети, на приступ! — а наши под частоколом лежат и голо­вы поднять не могут — из дома градом стрелы ле­тят, да время от времени пищаль бабахает. И тут гляжу — подходит к сотнику такой нагловатый юнец и говорит что-то вроде того: ты, дядя, лучше глотку да людей побереги, а мне дай полчаса сро­ку, и я тебе этот дом без всякого боя сам один возьму. Ну, Дубина, понятно, посылает его, куда в таких случаях шлют, и даже слушать не хочет. Тут я и вмешался. Риску, думаю, все одно никакого нет, вижу, и впрямь дом так запросто не возь-. мешь, надо подкрепления ждать, так уж лучше пусть один голову сложит, раз ему так невтерпеж, чем еще дюжину под забор класть. «Давай, говорю, добрый молодец, исполняй, что задумал, да толь­ко не осрамись перед нами, а то уж больно ты дерзок, как я погляжу». Он, хотя и поклонился низко, но глянул на меня так, вроде с гордыней, потом снял кольчугу и шлем, взял с собой один лишь меч, подмигнул друзьям и пропал в сумер­ках. И что. же ты думаешь, государь, — не больше получаса прошло, как вдруг внутри дома поднялся грохот, лязг, вопли, потом все стихло, а еще затем выходит, как ни в чем не бывало, на порог этот самый Медведев и, вкладывая меч в ножны, гово­рит своим товарищам вроде как: чай, замерзли вы там, на снегу валявшись, — а то заходите, погрее­тесь, да и попариться можно, я, говорит, тут бань­ку недурную за домом приглядел.

— В доме купца был потайной ход? — улыбнул­ся великий князь.

— Как всегда зришь в корень, государь. Болван сотник уложил две дюжины людей, и ни у кого не хватило ума сообразить — отчего это панфильевцы так упорно стоят. А этот не только сообразил,но и выполнил. Сам. Один. Оказалось, на том бе­регу речки выход был из подземного лаза, что вел прямо в погреб дома. Медведев перешел по льду Волхов — подальше за излучиной, чтоб отсюда не увидели, нашел лаз, проник через него в дом и не­жданно напал на противника с тылу. Пятерых уложил на месте, а остальные сдались, в уверенноста, что с ним целый отряд, а подземный ход уже взят московитами. Я похвалил его за храбрость да смекалку и, на всякий случай, запомнил имя, а да­веча, когда ты, государь, дал мне то поручение, тут же вспомнил о нем и отыскал.

Если так, то молодец. Похоже, это то, что нужно… А может, врет да приукрашивает, про­талкивая какого-нибудь свояка. Да нет. Не по­смел бы. Дело слишком важное, и если окажется,что человек негодный, несдобровать братцу — ион это знает.

— Сирота, говоришь?

— Полный, государь. Ни братьев, ни сестер.

— И что, — вот так, вовсе — никакой родни?

— Никакой, государь. Даже из дальних родичей

все давно померли. Самолично проверил. — Патрикёев низко поклонился.

— Ну, что ж… Это хорошо. Прикажи, пусть войдет, желаю с ним потолковать.

— Однако, государь… Я не думал, что сегодня когда великая княгиня… ,

Иван Васильевич прищурил глаз:

— Державные дела, воевода, не должны зависеть от здоровья великой княгини. И потом, Патрикеев, — он погрозил пальцем, — народ не зря дал хитрой лисе отчество по твоей фамилии, я отлично знаю, что парень давно ждет за дверью, ты, конечно, обо всем наперед подумал и лиш-хочешь сделать вид, будто немедля достанешь его из-под земли, буде я того вдруг пожелаю!

— Ничто не укроется от твоей проницательно­сти, государь!

А голос-то, голос какой медовый!

— Ну ладно, вели дьяку тотчас приготовить грамоты. Да, и возьми из казны десяток золотых —надо пожаловать нового холопа чем-нибудь стоя­щим… Хотя, обожди, — он остановил боярина на пороге. У меня тут завалялся один, и хватит —негоже смолоду баловать деньгами. Пускай сперва дело сладит, а там поглядим…

Патрикеев вышел, улыбаясь в пышную седую бороду, и бояре, заполнившие проходы и толку­щиеся под дверями в ожидании каких-нибудь но­востей или выгодных поручений, сразу с привыч­ной завистью разгадали, что воевода опять сумел угодить чем-то великому князю — везет же неко­торым: тут месяцами ждешь государевой милости, как манны небесной, и никак не дождешься, а то и, не приведи Господь, в опалу угодить можно, а вот кое-кому все легко дается…

Прошло не больше минуты, как Патрикеев вер­нулся и объявил:

— Василий Медведев, государь.

Спустя много лет великий князь, вспоминая по разным поводам первую встречу с Медведевым, постоянно мучился вопросом: почему она так прочно засела в памяти, что же было особенного в этом даже еще не мужчине — юноше, — то ли его уверенная твердая поступь, когда он прибли­жался к великокняжескому трону, то ли этот по­клон — низкий, почтительный — ни к чему не придерешься — и все же совсем не такой, как у московских придворных, или быть может, запом­нилась нарушающая этикет какая-то наивная естественная свобода, с которой он оперся левой рукой на рукоять длинного меча, выпрямившись после поклона…

Иван Васильевич принял обычную для офици­альных приемов величавую позу и посмотрел в глаза Медведева суровым, пристальным взглядом, от которого обычно опускают взор придворные бояре, однако Медведев спокойно выдержал этот взгляд, а великий князь повнимательнее разглядел смуглое, продолговатое лицо, светлые, будто вы­горевшие на солнце волосы, а в больших серых зрачках обнаружил почти детское любопытство, толику лукавства, но ни тени страха, волнения или притворного восхищения, которые так часто выражают глаза людей, удостоенных чести впер­вые предстать перед самим Государем-батюшкой…

— Мне говорили, что ты хорошо показал себя в

Новгороде.

— Я только выполнял приказы, государь.

— И справился один с пятью изменниками в

купеческом доме?

— Да, государь, только пятеро сопротивлялись.

Остальные- сдались.

— «Только пятеро»?

— Бывало, государь, я стоял и против дюжины.

Хвастун. Мальчишка. Но ум живой и быстрый.

Нeробеет, за словом в карман не лезет. Может,как раз такой и нужен? — Ты, верно, небогат?

— Добрый конь да этот меч — все мое состоя­ние, государь.

Великий князь едва сдержал улыбку, разгляды­вая очень старый меч в потрепанных кожаных ножнах, стянутых почерневшими от времени овальными кольцами из дешевого серебра низкой пробы. Если еще и коню столько же лет…

— Должно быть, твой меч помнит времена мое­го прадеда, светлой памяти князя Дмитрия, про­званного Донским. Нынче никто уже таких не но­сит — уж больно тяжел. Не трудно тебе с ним?

— Нисколько, государь. Этот меч мой дед, куз­нец, выковал сам. Он изобрел какой-то секрет.Лезвие до сих пор не притупилось. В Куликовской битве дед сразил им две дюжины татар. Умирая,он завещал меч отцу, а отец — мне. С этим мечом,государь, я спокойно выхожу против татарской сабли и турецкого ятагана, равно как против тев­тонского меча или фряжской шпаги. .

— Ну что ж, надеюсь, ты с честью сохранишь славу предков и умножишь их подвиги, не затупив столь чудесное лезвие…

Крики со двора отвлекли внимание великого князя, и он выглянул в окно.

Огромная толпа собралась внизу вокруг коло­кола, уже опутанного толстыми веревками — все возбужденно орали, размахивая руками, и напере­бой давали друг другу советы, как лучше снять ко­локол с саней и поднять на высокую звонницу…

Ох уж эти советчики! — всегда-то они лучшевсех знают, как надо, а лишь до дела дойдет…Нет, нет, не надо слушать ничьих советов, по­ступать надлежит, как сам решил, и уповатьна милость Всевышнего.., Только так…

Иван Васильевич повернулся к юноше:

— Однако от сего дня ты больше не служишь в моем войске.

Медведев удивленно вскинул брови и тотчас склонил голову, скрывая смущение,

— Чем я заслужил твою немилость, государь?

— Напротив, Василий, милость. И немалую. Ты хорошо показал себя в борьбе с моими новгород­скими врагами, а я ценю верных, преданных слуг и забочусь о них. Посему решил я пожаловать те­бя и всех потомков твоих дворянским званием, а поскольку ты сирота, беден и неимущ — дам тебе в кормление земли. Иван Юрьевич, принеси, что нужно.

Патрикеев бесшумно вышел, плотно притворив за собой дверь, а великий князь снова направился к окну и, мельком глянув на Медведева, с удоволь­ствием заметил в его глазах сверкнувшую сквозь удивление искру радости, и это было хорошо, это успокаивало…

Он тщеславен, у него есть слабости, а стало быть, ему можно доверять, ибо больше всего насвете следует опасаться людей, которые не про­являют своих слабостей —значит, умеют оченьхорошо скрывать их, а вместе с ними и еще что-нибудь, чего ты не знаешь и о чем не догадыва­ешься, но что в самую неподходящую минуту мо­жет оказаться для тебя смертельно опасным.

Колокол уже висел на толстых веревках, слегка раскачиваясь, и сани медленно выезжали из-под него.

—  Поди сюда, — не оборачиваясь, позвал вели­кий князь. — Узнаешь?

—  Это вечевой колокол Новгорода Великого,государь.

—  Верно. Знак безвластия, раздоров и мятежа.Скольким смутам он был свидетель, сколько крови пролилось под его звон!.. Хотели новгородцы сами собой править — и что же? Издревле рус­ский город чуть не отошел под власть литвинов,за Которыми стоит Польша, а издревле православ­ный народ — под власть короля-католика! Я не мог допустить этого. Отныне вся новгородская земля — моя отчина, а Великое Московское кня­жество выросло вдвое — значит, стало вдвое сильнее! - и теперь вечевой колокол Господина Вели­кого Новгорода будет наравне с другими бить здравицу в мою честь на моей кремлевской звон­нице! Да, татары нас сильно ослабили… Потом вражда, усобицы, каждый за себя… Но уже мой прадед с твоим дедом показали на поле Кулико­вом совместную силу русских княжеств. А нам с тобой, Василий, равно как детям и внукам нашим, дело собирания земли продолжать надо. Надо, сы­нок, надо… Терпеливо, упорно и постепенно: шаг за шагом, село за селом, город за городом, княже­ство за княжеством — курочка по зернышку клю­ет… А уж как соберем поболе… — Великий князь крепко сжал кулак, будто хотел нанести сокруши­тельный удар невидимому противнику, и, не дого­ворив, застыл на секунду, глядя поверх золотых маковок кремлёвских церквей куда-то в ему одно­му ведомую даль, потом медленно разжал пальцы, погладил переносицу и, казалось, решил переме­нить тему: — После покорения Новгорода нам не­кого опасаться с севера и востока, а благодаря та­ким людям, как твой покойный отец, мы крепки на юге.

Он помолчал, потом тихо, но выразительно до­бавил:

— Теперь нам нужен Запад.

Брови Медведева едва заметно дрогнули, и тут великий князь, резко повернувшись, стал горячо и быстро задавать ему вопросы — один за другим, — почти не дожидаясь и не слушая ответов-

— Скажи, Василий, ты знаешь, какие земли со­ставляют основную часть Великого Литовского княжества?

— Русские, государь.

— А язык, который считается в том княжестве державным и коим говорит три четверти его жи­телей — какой это язык, Василий?

— Русский, государь.

— А может, ты мне скажешь, какую веру испо­ведует большинство подданных этого княжества?

— Православную, государь.

— Верно, Василий, все верно… Вот я Божьей милостью именуюсь: Великий князь Московский и Русский. А помнишь, как звучит полный титул

короля Казимира IV?

— Да, государь. Король польский, великий князь Литовский и русский.

— Вот видишь, Василий, — «и русский»».

В голосе великого князя прозвучала глубокая и, казалось, искренняя горечь. Теперь он заговорил медленно и печально, будто на похоронах;

— Одна земля, один язык, одна вера, и два ве­ликих князя. Хорошо ли это?

Медведев молчал.

Колокол медленно и осторожно начали подни­мать на звонницу.

Великий князь некоторое время наблюдал за неторопливым, плавным движением колокола вверх, потом вздохнул и решительно повернулся к Медведеву:

— Ты вырос на рубеже, и его обычаи тебе хо­рошо известны. Я посылаю тебя на другой рубеж.Самый западный. Твои земли вдаются клином в земли Великого княжества Литовского, а рубежом служит река Угра. Твои соседи на том берегу —князья Вельские и их люди. Не скрою — будет трудно. Каждый день там полыхает пламя пору­бежной войны — войны необъявленной, но жес­токой и беспощадной, как все войны. Земля, кото­рой я тебя жалую, прошлой осенью лишилась хозяина. Он поссорился с кем-то на той стороне, и вот — ты знаешь, как это бывает — наследников не осталось. Теперь это будет твоя отчина. Наде­юсь, ты не допустишь, чтоб тебя постигла участь прежнего владельца. А когда окажешься на месте, помни главное — за Угрой тоже русская земля и русские люди. И если они служат королю Казими­ру… то это лишь по их неразумению и не более…

Великий князь помолчал, наблюдая, как подня­тый колокол втаскивают под арку звонницы, за­тем продолжал, будто беседуя сам с собой:

— Я ведь не могу пойти на Казимира войной,чтобы огнем и мечом вернуть наши земли… Я го­ворю «вернуть», ибо эти земли испокон веков бы­ ли русскими… И даже не потому, что, оттянув вой­ско к западу, я обнажу южные рубежи… Не потому.Просто это снова означало бы усобицу — отец на сына, брат на брата смерть и разорение… Бог не простит мне этого. Нет-нет… Я же в молитвах мо­их уповаю на великую мудрость Всевышнего…

Убежден, что Господь наш всемилостивый вразу­мит заблудших и они вскоре сами поймут, где и с кем им надлежит быть. А если рядом с ними в трудную минуту выбора окажется добрый чело­век, который поможет мудрым советом…

Колокол укрепили на звоннице и решили про­верить — звук одинокого удара повис на миг в воздухе и растаял в весеннем небе.

Великий князь будто очнулся от размышлений.

— О чем это я? Ах, да…

Он быстро направился в темный угол гридни и вернулся с маленькой, туго свернутой трубкой се­рого пергамента.

—Это послание ты передашь своему соседу за Угрой князю Федору Ивановичу Вельскому. Но за­помни — только наедине и в собственные руки.

Письмо тайное и важное, потому храни его так, чтобы никто не смог увидеть и прочесть в случае, если тебя пленят, ранят или даже убьют. Ну, а ко­гда останешься с Вельским наедине, сделай так, чтобы он при тебе письмо прочел, затем возьми обратно и уничтожь сразу, чтобы никаких следов от него не осталось! Я не желаю, чтобы кто-то ко­гда-нибудь мог сказать, будто я тайно пересылал­ся с литовскими князьями.

—  Я понял, государь. Все будет исполнено точ­но, — сказал Медведев с поклоном, и ничего не отразилось на его лице, будто он выслушивал и исполнял такие поручения ежедневно.

—  Дай-то Бог! А теперь — главное. Если Бель­ский даст ответ сразу — привезешь немедля. Если нет… Подождешь, пока даст. Раньше или позже, но он должен ответить. ДОЛЖЕН, слышишь! Дело это может оказаться непростым, потому даю тебе сро­ку на его исполнение… ну, скажем, полгода. Жду тебя с ответом Бельского в начале октября.

Великий князь протянул письмо и пристально наблюдал за тем, как Василий Медведев спокло­ном принял послание, деловито проверил,цела ли маленькая красная печать с великокняжеским гербом, осторожно вложил ее внутрь пергамент­ной трубки и, расстегнув кафтан, аккуратно спря­тал свиток где-то на груди.

Похоже, он не понимает, что его ждет. Темхуже для него. Лучший кремлевский дьяк незрякорпел над этим письмам целую неделю. Оно таксоставлено, что, если даже и попадет в чужиеруки, ничего особо худого не случится… ДворянинМедведев умрет, а дело чуток задержится.Нестрашно. Пошлем другого. Лучше действоватьмедленно и осторожно, но наверняка. Во всехслучаях виноват будет Иван Юрьевич… Нехорошо, братец, ох, нехорошо — не сумел ты, милый,найти нужного человека… А таких, как этот Медведев, мы отыщем в Московском княжестве тысячи…

И в этот миг на пороге появился Патрикеев. (Всегда ведь знает, когда надо появиться, — неу­жто подслушивает?) В руках он держал поднос, на котором лежали золотой крест и грамота, с кругляшком чистого воска на длинных шелковых шнурках. Великий князь взял грамоту, подошел к столу, аккуратно вывел подпись, оттиснул на мяг­ком воске личную печать — изображение святого Георгия, пронзающего копьем змия, — величест­венным шагом направился к Медведеву и, не глядя в грамоту, привычной скороговоркой произнес заученный с детства текст пожалования:

— Я, Иван Васильевич, Божьей милостью Вели­кий князь Владимирский и Московский, и Новго­родский, и Тверской, и Югорский, и Пермский, и Болгарский и всея Руси, данной грамотой, льгот­ной, заповедной и несудимой1 , жалую холопа и слугу своего Василия Иванова сына Медведева и всех потомков его дворянским званием, а в корм­ление даю ему отчину — имение Березки, что, на берегу Угры, с пашенными землями и сеножатья-ми, с реками и озерами, с бобровыми гонами и ловами, с борами, лесами, рощами и дубравами, с мельницами и ставами, с людьми тяглыми, данни­ками и слободичами, что намоле сидят. А дабы ук­репить волю мою и силу в местах порубежных,

'Льготная грамота — освобождающая на определенный срок от уплаты податей и повинностей, «заповедная» — запрещающая государевым гонцам, послам и прочим" лицам приезжать и ночевать в данном имении, а также требовать себе кормов, проводников и подвод, и «несудимая» — дающая право судить на своей земле подданных, а самому быть подсудным только великому князю.

где власть великокняжеская не близко, даю ему право пять лет дани в казну не возить и самому в своей земле порядок держать: людей и слуг в пре­делах имений своих по личному усмотрению — казнить и жаловать. Твори в отчине своей суд че­стный и правый, согласно законам моим и воле Господа нашего, а мне служи не за грош, а за со­весть — верой и правдой!

Патрикеев протянул поднос с большим золо­тым крестом, и Василий Медведев опустился на одно колено.

— Тебе, матушка, земля русская, и тебе, батюш­ка, государь мой Иван Васильевич, служить буду словом и делом, верой и правдой, не щадя здоро­вья и живота своего, до последнего вздоха, до по­следней кровинки. Чести отчизны моей, княжест­ва Московского, не уроню нигде ни чином, ни помыслом, а силу державную и власть великокня­жескую укреплять буду везде и всегда, да детям и внукам своим так же накажу. На том и целую этот крест.

Новый дворянин московский Василий Медве­дев почтительно прикоснулся к холодному глад­кому золоту, до блеска отполированное! несмет­ным числом подобных прикосновений,, и в эту минуту, взволнованный нежданным поворотом судьбы: еще вчера — простой безвестный воин, а нынче — дворянин великого князя, исполнитель дела державной важности, — он вовсе не думал, не гадал, как часто потом будет вспоминать эту так складно сказавшуюся и столь тяжкую для ис­полнения клятву…

Но великим промыслом Господним не дано че­ловеку знать грядущего.

Не дано…

…После сумрака терема яркое мартовское солн­це больно сверкнуло в глаза, Василий зажмурился, и вдруг на кремлевской звоннице ударили сразу все колокола. Им тут же ответили другие, где-то рядом, потом еще, и еще подальше, и вот уже над всей Москвой повис густой, разноголосый коло­кольный звон. И внезапно мелькнула в голове Медведева шальная, тщеславная мысль, что это в его честь, но он тут же догадался, в чем дело…

А в гридню великого князя вбежал запыхав­шийся Патрикеев и громко, восторженно объявил:

— Государь! Сын! .

Иван Васильевич радостно встрепенулся и тут же направился в палаты супруги своей, великой княгини Софьи, в девичестве греческой княжны, племянницы Константина Палеолога, последнего императора некогда могучей Византии.

Придворные бояре, князья и вельможи улыба­лись и кланялись, а сами боязливо жались к стен­кам, отступали на всякий случай подальше, опаса­ясь, не дай Бог, невольно вызвать его гнев, ибо хо­рошо знали еще одно прозвище великого князя, которое забудут потомки — ИванIII СТРОГИЙ…

А он шел длинными коридорами, миновал ши­рокие палаты, спускался и поднимался по лестни­цам большого кремлевского терема, с упоением слушал колокольный звон, и казалось ему, что в многозвучном медно-бронзовом хоре он хорошо различает голос того единственного колокола, ко­торый совсем недавно звал на вече строптивых смутьянов, а сейчас смиренно и послушно, вместе с тысячами своих покорных братьев бьет здрави­цу в честь рождения его сына…

Но вовсе не об этом, втором, сыне от второго брака думал великий князь Иван Васильевич, — он думал сейчас о судьбе своего первенца Ивана,уже нареченного его наследника, уже коронован­ного на будущее великое княжение, и в эту минуту он не мог бы даже вообразить, что вовсе не Ива­ну, а именно этому, второму, который только что увидел свет, суждено стать владельцем шапки Мо­номаха, московского престола и верным продол­жателем начатого отцом дела…

Но великим промыслом Господним не дано че­ловеку знать грядущего.

Не дано…

 

Глава вторая

«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ДОРОГОЙ ХОЗЯИН!»

Совсем недалеко от Москвы проходила граница Великого княжества Литов­ского, всего каких-то сто восемьдесят верст 1 по Калужской дороге, через Боровск, Кременск, Ме­дынь, и вот он — рубеж на Угре, — если скакать во весь опор да менять лошадей, — за неполных шесть часов управиться можно, и в последующие годы жизни Медведеву не раз так и придется мчаться, а однажды, спасаясь от погони и увозя из-под топора палача одного знатного вельможу, он проделает это расстояние и вовсе за четыре часа…

Однако все это произойдет еще не скоро, а сейчас, в середине апреля 1479 года, впервые про­делывая этот путь, Медведев ехал очень медленно, не торопясь, внимательно изучал новую дорогу и старался запомнить все, что может пригодиться впоследствии, а спокойный, размеренный шаг во­роного низкорослого, но крепкого коня вполне его устраивал.

За год до своей гибели подарил отец двенадца­тилетнему Василию жеребенка. «Сейчас он такой

Верста равна пятистам саженям, или 1,06 километра.

же малыш, как ты, — сказал, — воспитаешь стара­тельно — вырастет для тебя добрым товарищем». В маленькой степной крепости дел у мальчика, растущего без матери, немного было, вот он и тратил все свое время на коня любимого — чему только его не выучил, и часто потом бывало, в опасных южных степях, где смерть прячется в ка­ждом овраге и за каждым кустом, они в такие за­сады и переделки попадали, что расскажешь ко­му — не поверят, и не раз уже спасал жизнь Васи­лию мудрый отцовский подарок; хотя самого отцавот уже шесть лет как нет в живых, и так трудно сэтим смириться, и так его не хватает, да чтоуж поделаешь — он достойно прожил свою жизньвоина, а теперь Василий совсем один остался навсем белом свете, и сам за себя стоять нынче дол­жен,и дело свое мужское, воинское, исполнять счестью…

В тот год весна пришла рано, и теплые днина­ступили сразу после мартовских заморозков. Все­готри дня неторопливого пути с отдыхом ино­чевками понадобились Медведеву, чтобы достичьМедыни, откуда до его новых владений оставалосьуже совсем рукой подать, и чем ближе подъезжалон к литовскому рубежу, тем меньше встречалосьна дороге путников, мирные селения принималивсе более воинственный вид, — из небольшихбойниц в прочных деревянных частоколах выгля­дывали, поблескивая на солнце, гладкие стволыпищалей, а недалеко от Медыни он миновалобуг­ленные развалины, где, вспугивая стаи ворон, вы­лиодичавшие псы, да чуть поодаль, на холме,светлела горстка еще не успевших почернеть отвремени могильных крестов.

В Медынь Василий прибыл к середине третьегодня и решил было заночевать на здешнем постоялом дворе, чтобы завтра с утра выехать и еще до полудня быть дома, однако, прикинув, что до гра­ниц его владений осталось всего каких-то три­дцать верст, передумал, тем более что постоялый двор более походил на разбойничий притон, чем на уютное тихое место, где можно спокойно про­вести ночь.

Не успел Медведев войти, как наглый бродяга подозрительного вида (молодой, тело крепкое, одет в слишком нарочитые лохмотья) стал при­ставать с расспросами: кто он, мол, таков, откуда, да куда путь держит, давно ли в этих краях и не. собирается ли часом за рубеж. Василию это не понравилось, и он коротко, но ясно (молчаливым пинком) объяснил, что не расположен к беседе. Бродяга сверкнул глазами, но задираться не стал и правильно сделал, потому что Медведев сразу уви­дел, что здесь лишь два человека, которые могут представлять опасность, ас двумя он шутя бы справился. Кроме того, было ясно, что этот бродя­га вместе со своим оборванцем-товарищем, кото­рый сидел в темном углу, прикрывая лицо, и точ­но так же походил на ряженого, ожидали вовсе не Медведева, и, наверно, было у них какое-то свое дело, ход которого они не хотели нарушать не­предвиденными стычками с неизвестным исхо­дом, а потому оба предпочли отступить в темноту и оттуда еще некоторое время внимательно на­блюдали за Медведевым, который, казалось, не об­ращал на них никакого внимания, хотя и не упус­кал обоих из виду в продолжение всего обеда.

Как часто впоследствии Медведев, вспоминая во всех подробностях этот момент, корил себя за то, что не придал должного значения подозри­тельным бродягам! Быть может, тогда много дур­ного не случилось бы, десятки людей остались живы и все-все пошло бы совсем по-другому. Но не было ему тогда никакого тайного знака свыше, не было озарения, не было решительно ничего, что предсказало бы, как важнейшие собы­тия его грядущей жизни окажутся связанными с этим мелким и незаметным будничным происше­ствием.

Редко, очень редко рождаются люди, которым Господь позволяет разглядеть некоторые образы будущего, и то эти образы обычно неясны и мно­гозначны.

Но обычному человеку не дано такой привиле­гии. Не дано…

Пообедал Василий не спеша и основательно, проследил за тем, чтобы Малыш был накормлен хорошим овсом, щедро расплатился с хозяином остатками жалованья, полученного от сотника Ду­бины при расчете с войском, оставив себе на чер­ный день лишь золотой, пожалованный на проща­нье великим князем («А это тебе, Василий, для развода, береги и приумножь этот золотой в ты­сячу крат, дабы семья и потомки твои жили в дос­татке!»), и, не обращая внимания на любопытные взгляды обитателей постоялого двора, отправился в дальнейший путь.

Все, что он до сих пор увидел, вовсе его не уди­вило, — в сущности, южные рубежи на Дону и Ди­кое поле, где прошли его детство и юность, нахо­дились отсюда не так уж далеко, — чуть дальше, чем Москва, только южнее> а люди, нравы и обы­чаи, должно быть, на всех рубежах схожи, тем бо­лее что этот западный рубеж — прямое продолже­ние южного, с той разницей, что там — дикие ко­чевники — татары, а здесь как-никак братья по крови, литвины, того же языка, и в большинстве той же веры, так что наверняка все будет легче и проще.

Вскоре за Медынью поля и луга кончились, и теперь пришлось медленно пробираться по пус­тынной и грязной лесной дороге, стараясь дер­жаться ближе к обочине, где в тени деревьев еще оставались серые островки полурастаявшего рых­лого снега. Солнце клонилось к закату, и Медведев проехал уже верст двенадцать, когда впервые на этой дороге увидел человека.

Пожилой мужчина высокого роста и могучего сложения, сильно забрызганный грязью, мчался навстречу во весь опор, однако, увидев впереди всадника, слегка придержал коня и привычным движением подтянул саблю поближе к правой ру­ке, а когда Медведев со сдержанной вежливостью посторонился, уступая дорогу человеку, который явно торопится, тот, поравнявшись, внимательно взглянул на него и даже, казалось, хотел что-то сказать, но, должно быть, передумал и лишь как-то странно кивнул головой, не то в знак приветст­вия, не то благодарности, затем резко пришпорил коня и понесся дальше.

То ли потому, что этот всадник оказался пер­вым человеком, встреченным в местах, уже как бы близких к дому, а может, из-за странного взгляда, как бы напряженного и даже тревожного, Медве­дев запомнил его лицо, и вдруг столь хорошо зна­комое, тайное предчувствие грядущей опасности легким холодком пробежало по телу. Медведев проверил свое снаряжение и успокоился — все было в полном порядке: сбруя из дубленой кожи, прошитая крепкими воловьими жилами, хорошо подтянута; удобное татарское седло, украшенное бисером, закреплено прочно; кожаная сумка, при­стегнутая к седлу слева (в ней все имущество нового дворянина), и острый топорик в чехле спра­ва — на своих местах; поднятая к плечу левая рука мгновенно нащупывает прочный боевой лук в чехле за спиной, поднятая правая сразу попадает на оперение одной из двух дюжин разнокалибер­ных стрел, легко различимых на ощупь: тут и охотничьи — на птицу и на крупную дичь, — и боевые, в том числе легкие, с точностью попада­ния до трехсот шагов, и тяжелые, что пробивают кольчугу и доспехи; ну и, наконец, особые, фигур­ные: с серповидным наконечником, если надо, скажем, издали перерубить натянутую веревку; с наконечником продувным, полым, куда можно вложить горящий уголек, если потребуется, ска­жем, вдали что-нибудь поджечь, короче говоря, — здесь стрелы на все случаи, которые могут под­вернуться в полной опасностей и неожиданных поворотов жизни порубежного воина, причем большинство этих стрел мало кому известны и порой собственными руками изготовлены. Ко­жан — плотно облегающая грудь, подбитая теп­лым мехом куртка, затянута широким поясом, на котором крепится множество предметов боевого оснащения: здесь и знаменитый дедовский меч (узкий, длинный, острый и не такой уж тяжелый, каким кажется на первый взгляд), спрятанный в кожаных, прошитых серебряной нитью ножнах с длинным металлическим наконечником; здесь и поясной нож с резной рукояткой из кости рыбье­го зуба1 ; здесь, наконец, ряд мелких, но очень по­лезных вещей, вроде рожка с порохом или ме­шочка с кремнием и трутом; и завершают снаря­жение короткие сапоги с острыми шпорами,

1 Рыбий зуб —бивень моржа или мамонта.

(русские воины употребляли шпоры редко, но Медведева научил многим полезным штучкам с ними хитроумный грек Микис), причем в правом сапоге спрятан еще один нож — засапожный, ко­торый не раз выручает- в трудную минуту, когда всадник вдруг оказывается выбитым из седла, — тренируясь в метании этого ножа с пятилетнего возраста, Медведев добился того, что теперь мог на спор попадать в заранее назначенное яблоко дички с десяти шагов, стоя при этом перед бро­ском спиной к яблоне. Была еще, наконец, плетка-нагайка, висящая на левом мизинце, но Медведев очень редко ею пользовался, —- Малыш понимал хозяина по малейшему движению поводьев, снаб­женных петлей и закрепленных на среднем паль­це левой руки, что позволяло в случае необходи­мости стрелять из лука на полном скаку.

Убедившись, что снаряжение в полной готов­ности и любые неожиданности не застанут его врасплох, Медведев вернулся к своим размышле­ниям, — а что еще можно делать, когда медленно пробираешься по грязной и пустынной лесной дороге, объезжая глубокие лужи и каменные валу­ны, время от времени возникающие на пути? Тем более что тема размышлений волновала новизной и необычностью — ведь в его жизни впервые по­явилось нечто, чего прежде никогда не было: соб­ственный дом. И не просто дом — целое имение «…с пашенными землями и сеножатьями, с реками и озерами, с бобровыми гонами и ловами, с бора­ми, лесами, рощами и дубравами, с мельницами и ставами, с людьми тяглыми, данниками и слобо-дичами, что на воле сидят…»

Вот эти-то «люди тяглые, данники и слободи-чи» больше всего и беспокоили Медведева.

Как они там прожили целый год без хозяина?Не иначе как распустились совсем… Пьют, долж­но быть, беспробудно… Растаскивают поти­хоньку хозяйское добро. Порядка, верно, нет. Домнебось за зиму совсем отсырел…

Тут мысли Василия прервало какое-то стран­ное поскрипывание в такт ритмичного чавканья копыт, которое послышалось откуда-то издали, спереди. Солнце уже скрылось за лесом, тени ис­чезли, и все вокруг постепенно становилось се­рым.

Из-за поворота лесной дороги медленно вы­ползла скрипучая телега, ее тащила худая кляча, а сморщенный маленький мужичишка в дырявом армяке плелся рядом, держа в руках вожжи. Уви­дев Медведева, он испуганно остановился, и тот­час остановилась его жалкая лошаденка.

Медведев подъехал ближе, и мужичок, сняв шапку, начал поспешно кланяться.

Вот, пожалуйста. Может, это как рази естьодин из тех «тяглых»…

— Бог в помощь, мил человек! Ты, случаем,не из Березок?

— Нет, хозяин… Я тут, под Медынью, в Даниловке живу.

Интересно, почему это он так дрожит?

— А далеко еще до Березок, не знаешь?

И губы как мел. Чего боится?

— Как не знать — знаю… Версты две по этой дороге проедешь, а там мосток будет через Чер­ный ручей. А прямо за мостком и начинаются вла­

дения хозяина, что убили в ту осень, царство ему небесное, — мужичок перекрестился.

— А от мостка до хозяйского дома далеко еще?

— Да чего ж далеко? Версты три по дороге, а после забирай правее и увидишь дом близ самого берега Угры-речки, на холме в березовой роще, — мужичокстал успокаиваться, но бледность не схо­дила с его лица.

Медведев спешился, чтобы немного размяться, а заодно успокоить мужичка, но тот испугался ещебольше и поспешно отступил, прячась за своюлошадку. Василий не торопясь расстегнул сумку у седла и вынул оттуда большую бутыль с греческим вином — прощальный подарок грека Микиса: еще когда покидал Медведев Донскую за­сечную полосу, отправляясь на службу в велико­княжескую рать, почти два года назад. «Возьми, — сказал Микис, — такого вина нигде не найдешь, за ним великий князь нарочно своих купцов в Ви­зантию шлет!» Медведев, помня наказы покойного отца, в употреблении вина довольно сдержан был, однако, не желая обижать Микиса, который мно­гим боевым хитростям его научил, бутыль с бла­годарностью принял, а потом как-то забыл о ней и лишь после встречи с великим князем, собирая в дорогу свои нехитрые пожитки, обнаружил.

Он из вежливости отпил небольшой глоток и протянул бутыль мужичку. Мужик смущенно улыб­нулся, но бутыль взял, осторожно протянув руку из-за лошадки. Пока он прикладывался к бутыли, Медведев внимательно оглядел телегу. В ней кто-то прятался, лежа на соломе лицом вниз и укрыв­шись с головой длинной рогожей, но из-под са­мого ее края выглядывала грязная босая пятка.

Ишь, хитрец какой*..

—  Небось страшно одному в лесу? — лукаво

спросил Медведев. Мужичок причмокнул и вернул

бутыль.

—  Страшно, — признался он, вытащил откуда-

то краюшку хлеба и, разломив, предложил поло­

вину Василию.

Медведев протянул руку, но вместо того, чтобы взять хлеб, резким, неожиданным движением от­кинул рогожу, готовый тут же отразить нападение того, кто прятался в телеге, — скорее всего, он бросится с ножом или кистенем…

Но человек, лежащий ничком на соломе, был давно мертв — меж его белых, окостеневших ло­паток торчало оперение стрелы.

Василий взял протянутый ему хлеб и откусил.

— Кто это?

Мужичок горестно вздохнул.

— Зять. Дочка гостила на Рождество. «Давай, го­ворит, пришлю тебе Ваньку крышу починить, а то потечет по весне». «Не надо, говорю, самкак-ни­будь». Не послушалась — послала. Взял он вчера топор: «Поеду, говорит, вырублю в лесу покойно­го хозяина Березок пару бревен избупопра­вить — лес-то пока вроде ничейный. Ну и поехал на моей телеге… А теперь вот ни топора, ни теле­ги, ни самого… Вообще-то они мужиков простых никогда раньше не трогали, да зять мой очень строптивого нрава был, может, сказал чего не так.. А может, это и не они вовсе.- Кто ж теперь правду узнает? Одному Господу сие ведомо,— онснова перекрестился.

— А кто это — «они»? — поинтересовался Мед­ведев.

Мужичок огляделся по сторонам, будто опаса­ясь,что его кто-то услышит, и произнес почтишепотом:

— Много тут развелось всяких, аки псов окаян­ных— что на том берегу, что на этом. Не зря,ви­дать, нынче лес покойного барина иначе как Татим1 и не зовут…

Тать — разбойник, преступник, вор.

— Ну, ты подал бы челобитную хозяину своему или наместнику великокняжескому в Медыни…

Мужичок вздохнул и поглядел на Медведева как-то странно.

— Видать, недавно ты в наших местах, барин.

Ой, берегись, пропадешь зазря! Ну, ладно, пора мне, — вдруг заторопился он, — а то, не приведи Господь, дочка, мужа лишившись, еще и без отца останется. Прощай, мил человек, и храни тебя Бог в пути! А Березки легко узнаешь — по конскому хвосту над воротами…

Он резко ударил лошадку вожжами и засеменил рядом с телегой, стараясь как можно быстрее удалиться.

Медведев некоторое время глядел ему вслед.

Что это за вздор? Какой еще конский хвост?

Он пожал плечами, спрятал в сумку бутыль и вынул оттуда кольчугу дедовской работы с длин­ными рукавами, но не надел ее, а лишь накинул на спину, завязав рукава узлом на груди.

Теперь Василий ехал еще медленнее, внима­тельно глядя по сторонам и прислушиваясь к ка­ждому шороху, но все вокруг было спокойно, и скоро он добрался до ручья без всяких приклю­чений.

Темнота быстро сгущалась.

Перед старым мостиком из полуистлевших бревен Медведев остановился и окинул взглядом противоположный берег.

Согласно грамоте великого князя, за ручьем на­чинаются его владения. На той стороне .он пол­ный и единовластный хозяин всего, что вокруг, включая жизнь каждого встречного…

Копыта Малыша глухо протопали по бревнам старого мостика, и не успел Василий Медведев ступить на свою землю, как впереди мелькнул; тень — кто-то быстро перебежал дорогу.

Медведев проехал еще дюжину саженей1 , одна ко ничего не произошло.

Их не больше десятка, и скорее всего, пешие -на лошадях в лесу без шума не двинешься. Наверно, там, у поворота, внезапно выскочат, возможно, сперва повалят на дорогу заранее подрубленное дерево…

Однако все оказалось намного проще.

Из темных зарослей по обеим сторонам доро ги вынырнули двое верзил в рваных полушубках Один из них ловко схватил Малыша под уздцы и наглым, охрипшим голосом насмешливо прика зал:

— Ну-ка, постой, красавчик! Кто таков, отвечай??

Здесь двое и в кустах человек пять-шестъ. Тепока не опасны.

— Хозяин этих земель, леший меня разорви! А ты, любезный, отпусти коня да ступай прочь, пою цел, — спокойно посоветовал Василий и осторож но вынул правую ногу из стремени.

Жаль их, конечно, да что делать — сами напрашиваются.

Стоящий слева по-прежнему держал Малыша, ; правый — высокий здоровяк, блеснув в сумеркам белыми зубами, приветливо улыбнулся и склонил ся в почтительном поклоне:

— Извини, государь, не признали… Давно у нас тут господ не было — сиротами покинутыми жили… Наконец-то счастье привалило, стало быть как говорится — добро пожаловать, дорогой хозя

1 Сажень — русская мера длины = 3 аршина = 2,13 м.

ин! — нараспев произнес он, низко кланяясь в по­яс, а когда выпрямился, внезапно вскинул руку с длинным острым ножом.

Красиво говорил. С чувством.

Точный, короткий удар, который нанес ему окованным носком правого сапога прямо в лицо .Медведев, был настолько силен, что здоровяк, да­же не вскрикнув, рухнул на землю.

Неужто насмерть? Видит Бог, не хотел.

Василий быстро вернул ногу в стремя, легким, скользящим движением коснувшись шпорой тела Малыша, и это был условный знак — защита от посторонних, хватающих коня за узду, давно от­работана во всех мелочах и многократно прове­рена на деле, а потому Малыш, как его учили, рез­ко вскинулся на дыбы, сильно дернул повисшего на узде человека, который, как многие другие в подобных случаях, от неожиданности упал, и те­перь коню оставалось лишь ударить его копытом и сразу рвануться вперед.

Бродяга глухо застонал и, скорчившись, пока­тился к обочине.

Должно быть, в живот. Если по ребрам — кри­чат очень громко.

Медведев потрепал коня по шее и обернулся на скаку:

— Спасибо за хлеб-соль, мужики! Заходите в гости — еще не то угощение приготовлю!

Прошелестели мимо стрелы — как и следовало ожидать, по обе стороны дороги в зарослях пря­тались еще люди, но их, очевидно, было мало и, конечно, без лошадей, потому что в погоню не пустились, а стрелять из кустов в темноте далеко не каждый умеет — только одна из десятка выпу­щенных вслед стрел угодила Василию в спину, по­виснув в кольцах крепкой кованой кольчуги.

Синяк па лопатке точно будет… Но это пус­тяк… Встречались нам и не такие герои — где-то в Диком поле до сих пор, верно, белеют ихкосточки.

Еще пара верст осталась позади, потом лес вне­запно кончился, дорога пересекла небольшую по­ляну и уперлась, раздваиваясь, в поперечную, го­раздо более широкую и утоптанную, бегущую, по всей видимости, по берегу Угры. Можно было свернуть налево или направо, и Медведев остано­вился, чтобы оглядеться.

Ночь выдалась на редкость ясная, и, хотя луна еще не показалась из-за леса, было достаточно светло, чтобы разглядеть вдали справа темный си­луэт большого строения. Медведев свернул в ту сторону, полагая, что именно эта дорога должна привести к хозяйскому дому в имении Березки.

Он не ошибся.

Дорога действительно вела именно туда.

И все было бы замечательно, если б не одно обстоятельство.

Дома не было.

На всю свою жизнь запомнил Медведев эту мрачную и странную картину, пейзаж в сиянии лунного света: груда обуглившихся руин — левая часть полностью обвалилась, прогоревшая кровля рухнула, и черные расщепленные бревна торчат в разные стороны; другая половина дома напоми­нает убогую избу с непомерно высокой печной трубой, примостившуюся к этим развалинам; два окна в уцелевшей стене темнеют мрачными дыра­ми; по всему двору — обломки полуобгоревшей мебели, а поодаль, будто сломанные зубы, торчат остатки некогда прочного частокола. Но самым удивительным в этой картине были ворота. Свет­лые, новенькие, на толстых просмоленных вереях,почти не тронутые огнем и гостеприимно распах­нутые, они одиноко стояли напротив входа в дом на совершенно голом месте — и ни следа ограды по обе их стороны…

Медведев тронул поводья и медленно объехал вокруг развалин.

Ветер утих, лес перестал шуметь, и наступила мирная тишина, в которой все ночные звуки слышны удивительно далеко.

Откуда-то слева донесся одинокий удар мона­стырского колокола, позади в лесу несколько раз ухнул филин, с правой стороны изредка долетал приглушенный лай собак..

Медведев смотрел на разрушенный дом, и вдруг простая и сладкая утешительная мысль пришла ему в голову: конечно же, он ошибся, просто сбился с пути, и это вовсе не Березки; а его дом чуть подальше, — там горит печь, там светло и уютно, там с нетерпением ждут нового хозяина «люди тяглые, данники и слободичи, что на воле сидят»…

И тут он вспомнил испуганного мужичка.

«Березки легко узнаешь по конскому хвосту… »

Медведев развернулся. Над лесом показалась луна. Длинные волосы серого лошадиного хвоста свисали из-под конька ворот, чуть шевелясь от легкого движения теплого ночного воздуха.

Да-а, дом за зиму изрядно отсырел. ..

С левой стороны, откуда недавно донесся удар колокола, послышался неясный шум.

Медведев прислушался. Глухой топот копыт, свист и выкрики быстро приближались. Василий неторопливо огляделся, подъехал к покосившему­ся обломку частокола и, укрывшись в его тени, стал спокойно ждать.

Шум все усиливался, и вскоре вдали на дороге, с той стороны, откуда он приехал, появилось тем­ное пятно. Оно на глазах росло и неслось прямо сюда. Конный отряд примерно из двадцати хоро­шо вооруженных всадников с гиканьем, свистом и руганью промчался мимо Василия и растаял в те­ни леса.

Когда шум затих, Медведев выехал из своего ук­рытия, спешился, подвел Малыша к колодцу и, убедившись, что вода пригодна для питья, напоил его, проверив сначала, достаточно ли конь остыл после дороги. Только после этого напился сам..

Что же это значит? Дом разрушен и, судя повсему, сгорел еще осенью, но колодец чист, жура­вель прочен, берестяное ведро, хоть и протека­ет, сделано недавно, а тропинка хорошо утоп­тана… Интересно…

В стоящем неподалеку от дома и почти уцелев­шем строении, которое когда-то служило баней, Медведев обнаружил в углу груду прошлогоднего сена и нашел, что оно годится на ужин Малышу. Вытащив бутыль Микиса, он тщательно обтер ко­ня пунком сена, смоченным тем самым греческим вином, за которым великий князь нарочно посы­лает купцов в Византию, а сам, взяв бутыль и при­хватив из сумки краюху хлеба и луковицу, отпра­вился к дому.

В правой части развалин обнаружилось нечто вроде комнаты с почти целым потолком, если не считать всего лишь одной дыры, да и та была сбо­ку, возле стены. Посреди стояла полуобгоревшая широкая скамья, а прямо под дырой в потолке, сквозь которую виднелось звездное небо, — ог­ромная дубовая кровать. Медведев встал на нее и, подтянувшись на руках, забрался сквозь дыру на чердак. Там было пусто, а проломленная в нескольких местах кровля едва держалась. Он выгля­нул наружу и осмотрелся. В той стороне, откуда доносился лай собак и -куда направился недавно промчавшийся по дороге отряд, полыхало боль­шое зарево. Порывы легкого ветерка доносили за­пах гари, звон оружия, шум и выкрики.

Василий спустился обратно в комнату и при­ступил к ужину.

Народец здесь, должно быть, помельче, — еслибы в Диком поле кто-нибудь вздумал навеститьсоседей с таким неприличным шумом, обратнонаверняка бы никто живым не вернулся. Там под­крадываются бесшумно, нападают внезапно,убивают безмолвно, грабят быстро — всегдатрезвые и на голодный желудок, и лишь возвра­тившись и выставив надежную охрану, могут позволить себе веселое застолье, разгул и шум­ный дележ добычи.

Медведев поужинал неторопливо и с аппети­том, запил хлеб и луковицу несколькими глотка­ми знаменитого греческого вина и уже пригото­вил себе постель из охапки сена, когда шум и кри­ки стали вновь приближаться.

Едут обратно. Глянуть, что ли…

Он вышел во двор своего дома и встал у ворот за вереей, невидимый с дороги.

Отряд возвращался, сильно растянувшись и по­редев наполовину; несколько окровавленных, из­раненных людей едва держались в седлах, какой-то бородач вез длинный белый сверток, похожий на закутанное женское тело, а когда все уже, каза­лось, проехали, последний всадник вернулся и громко заорал:

— Степан! Ты где?

Что-то знакомое почудилось Медведеву в его голосе. Он присмотрелся внимательней.

Да, нет сомнений — это тот самый бродяга,который сегодня днем приставал с расспросамина постоялом дворе в Медыни, только сейчасодет он совсем иначе и вооружен до зубов.

Наконец показался последний, сильно отстав­ший всадник, и сразу стало ясно, что его задержи­вало. На крепком татарском аркане, привязанном к седлу, он волочил какой-то тяжелый, грязный мешок.

— Да брось ты наконец эту падаль! — яростно крикнул вернувшийся.

Тот, кого он назвал Степаном, выхватил саблю и, обернувшись на скаку, перерубил аркан. В этот момент он находился как раз напротив Медведе­ва» и мешок, прокатившись еще несколько саже­ней, с глухим стуком ударился о верею, за кото­рой стоял Василий.

Лошадь, освободившись от тяжести, резко рва­нулась вперед, и оба всадника умчались вдогонку своему отряду.

Степан? Хорошо. Жаль, не удалось его как сле­дует разглядеть — лицо чем-то обмотано,воло­сы спрятаны под меховую шапку, одет, как ивсездесь, по литвинскому обычаю, но это, несомнен­но, тот второй оборванец, что сидел в темномуглу медынского постоялого двора…

Стук копыт быстро стихал вдали.

Василий вышел из-за вереи, склонился над мешком у своих ног и в холодном лунном свете увидел то, что и ожидал- грязные, кровавые лох­мотья, прилипшие к страшно обезображенному, уже совсем холодному телу.

Медведев перекрестился, прежде чем прикос­нуться к покойнику: так научил его отец, когда он был еще совсем маленьким — и это, пожалуй, од­но из самых ранних детских воспоминаний —умерла после короткой болезни мать, и отец хо­тел, чтобы они вместе положили ее в гроб, хотя, конечно, поднял покойницу он сам, а Василий только ухватился ручонкой за подол ее платья, но с тех пор он всегда крестился, прежде чем при­тронуться к мертвому, независимо от того, был ли это его товарищ или только что убитый им самим враг.

Он срезал аркан, затянутый на ногах мертвеца, неторопливо и аккуратно свернул его кольцами, чтобы завтра при свете дня разглядеть как следу­ет, затем не без труда поднял довольно тяжелое тело, отнес в дом и уложил на скамью, стоящую посреди комнаты, где он недавно ужинал. Оты­скав в углу какие-то полуобгоревшие лохмотья, он прикрыл ими покойника, прихватил оставленную на кровати бутыль с вином, вышел, плотно при­крыв осевшую на одной петле дверь, и направил­ся к Малышу. Здесь он приготовил себе постель из остатков сена, внимательно прислушался к обыч­ным ночным шорохам, доносящимся снаружи, не уловил в них ничего подозрительного, вытянулся поудобнее, глубоко вздохнул и тихо сказал себе:

— Ну вот я и дома!

 

Глава третья

«В МИРЕ НЕТ НИЧЕГО СЛУЧАЙНОГО…»

 

Должно быть, чуткое ухо коня первым уловило этот звук, и Малыш осторожно потрогал хозяина копытом. Медведев, еще не ус­певший как следует уснуть, сразу открыл глаза и напряг слух, хотя по привычке не шевельнулся, чтобы ничем не выдать своего пробуждения и об­мануть возможного противника, совсем забыв, что он не в открытой степи, а в четырех стенах бревенчатой баньки, где его снаружи и днем-то никто не увидит, а ночью тем более.

Прошла целая минута; прежде чем и он услы­шал странное редкое постукивание, и еще одна, прежде чем догадался, что оно означает: кто-то, стараясь не шуметь, пробирался к дому, но не со стороны дороги, а с противоположной — от неви­димого берега Угры, который находился где-то внизу за крутым обрывом, причем пробирался очень осторожно, ощупывая дорогу впереди себя палкой, и вот когда палка натыкалась на корягу или камень, тогда и раздавался этот короткий глу­хой звук

Приникнув к щели между рассохшимися брев­нами, Василий разглядел едва заметную в холод­ном лунном свете тропинку, ведущую от развалин дома к обрывистому берегу, и врытую в землю лавку у самого спуска к реке в дальнем конце тро­пинки.

И вот там-то, возле лавки, вдруг неожиданно, словно из-под земли, появился обтрепанный ни­щий с посохом в руке и грязной сумой через пле­чо: вид убогий, одежонка жалкая, старые истоп­танные сапоги, длинные космы белых волос сви­сают из-под рваной шапки на плечи, седая борода и усы скрывают все лицо, и на вид кажется, что это человек немолодой, хотя фигура у него строй­ная, гибкая, плечи не сутулятся, а поступь осто­рожна и упруга…

Поравнявшись с банькой, нищий повернулся к ней спиной и остановился, прислушиваясь.

Медведев не мог видеть его лица, и ему ничего не оставалось, как разглядывать посох, который сжимала рука нищего.

Покрытый богатой резьбой набалдашник в ви­де змеи, обвившейся вокруг суковатого ствола, на самом деле служил рукояткой клинка, спрятанно­го в деревянные ножны, украшенные узорчатой полоской меди. Но странным было не это — по­добные изделия Медведев видел не раз; удивляла тяжесть посоха — рука нищего всякий раз напря­галась, когда он поднимал его, а тупой наконеч­ник оставлял в мягкой почве глубокий след.

Оглядевшись, нищий уселся под березой невда­леке от колодца и стал наблюдать за дорогой.

Небось, ждет кого-то, леший меня разорви!Ну, что ж, подождем вместе!

Нищий сидел неподвижно, Медведев, опасаясь выдать себя, тоже не шевелился, и так прошло около четверти часа, прежде чем на дороге у до­ма, бесшумно вынырнув из лесу, появился чело­век.

Это был мужчина средних лет, одетый, как за­житочный горожанин: теплый полушубок, на го­лове меховая шапка, на ногах добротные сапоги, а с кисти руки свисает нагайка, — стало быть, прие­хал сюда верхом, а лошадь оставил где-то непода­леку, чтобы добраться до места встречи незамет­но. В отличие от нищего, он казался пугливым — постоянно озирался и вздрагивал от криков ноч­ных птиц и обычных лесных шорохов — ясно, что не часто ему приходилось блуждать по ночам в незнакомых местах.

Задрав голову и почесывая густую черную Го­роду с легкой проседью, он долго разглядывал ло­шадиный хвост на воротах, потом нерешительно двинулся в глубь двора, боязливо обходя сторо­ной сожженный дом, и вдруг испуганно окаменел, увидев неподвижную фигуру в тени.

Нищий негромко рассмеялся, шагнул навстречу и обнял чернобородого.

— Здравствуй, дорогой брат, — ласково сказал он. — Рад тебя видеть. Давай прогуляемся вон там, по дороге, и обо всем поговорим.

Они удалились и некоторое время прохажива­лись по дороге взад и вперед, едва видимые на фоне леса, беседуя так тихо, что ни одно слово не долетало до Медведева.

Наверняка этот ряженый нищий сроднитем, с постоялого двора в Медыни, что недавно про­скакали мимо теперь уже в другом облике, — на­стоящие бедняки не крадутся по ночам с посоха­ми работы дорогих мастеров и не обсуждаютсвои дела < братьями на большой дороге присве­те луны. Ну, ничего, нищий будет возвращаться,вот тогда-то и надо будет с ним поговорить, ауж в том, что он расскажет всю правду, можноне сомневаться — если в донских степях даже от самых стойких и мужественных татарских вои­нов удавалось получить нужные сведения, то ужот какого-то ряженого,..

И тут произошло нечто странное. Нищий вне­запно передал посох чернобородому, который тут же юркнул в чащу леса, а сам, вместо того чтобы вернуться обратно через двор, быстрым шагом стал удаляться от дома по дороге, ведущей вдоль реки.

Медведев выскользнул из баньки, добежал, при­гибаясь, до колодца и, прячась в тени обгорелых зубьев ограды, несколькими прыжками достиг до­роги.

В тот же миг прямо напротив него в глубине леса негромко заржала лошадь, и послышался глу­хой, быстро удаляющийся стук копыт. Ветки не трещали, а копыта ступали по твердой почве — значит, в глубине леса проходила дорога или утоптанная тропинка.

Бородатый с посохом ушел, и его уже не дог­нать. Нельзя упустить ряженого.

Уже не прячась и не скрываясь, Медведев выбе­жал на дорогу и бросился вдогонку; нищий резко обернулся и, увидев Василия, нырнул направо, в заросли вдоль дороги — должно быть, там был крутой склон, потому что затрещали под тяже­стью тела сломанные кусты и где-то внизу плесну­ла вода — наверно, посыпались в реку земля и камни; Медведев, не раздумывая, ринулся следом, но, в отличие от нищего, который, по-видимому, хорошо знал местность, Василий лишь предпола­гал, что там, внизу, находится река, но где именно, на каком расстоянии от дороги и насколько здесь крутой склон — не имел ни малейшего по­нятия; в результате он очутился в непроходимо густом ивняке, где было совершенно темно, и когда наконец удалось проломиться сквозь него и выбраться на узкую тропинку у самой воды, где-то поодаль впереди послышался характерный плеск вёсел, но он все еще верил в успех, и, лишь пробе­жав еще сотню саженей вперед и оказавшись на открытом изгибе, с которого противоположный берег неширокой Угры в ярком и холодном свете полной луны был виден как на ладони, Медведев понял, что потерпел поражение.

Три человека находились в лодке, только что причалившей к противоположному берегу ре­ки, — на землях Великого Литовского княжества. Двое из них были, очевидно, простые слуги-греб­цы, которые ожидали в лодке возвращения своего хозяина, а третий…

Если бы не длинные белые волосы, Василий, возможно, не узнал бы только что скрывшегося от него позорным бегством грязного оборванного нищего в этом изящном, стройном, одетом в бо­гатое европейское платье дворянине, который вы­глядел по меньшей мере как какой-то иноземный посол, которого Медведев видел однажды в Моск­ве, перед самым походом в Новгород.

Дворянин заканчивал начатое в лодке переоде­вание и теперь перекидывал через плечо расши­тую золотом портупею со шпагой. Один из слуг проворно выпрыгнул из лодки и, втащив ее на бе­рег, скрылся в зарослях, второй с поклоном про­тянул хозяину широкополую шляпу, украшенную страусовыми перьями; дворянин взял шляпу, пере­шагнул через борт лодки и, поднявшись по тро­пинке на крутой берег, оглянулся. В это время из зарослей выехала карета, запряженная четверкой лошадей; кучером был первый из двух слуг, а вто­рой распахнул перед хозяином дверцу.

Дворянин осмотрел противоположный берег Угры, который только что покинул, и увидел мок­рого, грязного, запыхавшегося Медведева, стояще­го на узкой песчаной косе у самой воды. Некото­рое время они напряженно вглядывались друг в друга, но расстояние и слабый лунный свет не по­зволили ни одному из них разглядеть черты лица другого. Наконец дворянин отвернулся и в глубо­кой задумчивости сел в карету, подав рукой едва уловимый знак Слуга захлопнул за ним дверцу, прыгнул на скамеечку позади, кучер гикнул и щелкнул бичом, карета тяжело развернулась и ис- чезла, выехав на невидимую дорогу за крутым бе­регов.

Медведев все еще стоял, прислушиваясь к уда­ляющемуся рокоту копыт и скрипу рессор.

И тут его осенило.

Каким же последним дураком надо быть, что­бы позволить так просто себя провести! Конеч­но же, нищий прекрасно знал, что я прячусь в ба­не: разумеется, он давно наблюдал за мной с то­го берега и видел все мои передвижения. Но вполночь у него была назначена встреча с черно­бородым, которому следовало передать посох, икакой-то нежданно появившийся здесь Медведевне должен был помешать. Он перехитрил меня, как младенца. Он заранее предусмотрел все моидействия и потому пришел со стороны реки, на­рочно постукивая посохом, чтобы разбудить изаставить следить за ним, а затем, спокойнодождавшись того, кого ждал, увел чернобородогоподальше, откуда я ничего не мог услышать, об­судил с ним, не торопясь, все дела, передал посох и наверняка велел уезжать, не медля ни секунды,а сам, хорошо понимая, что я подстерегаю егона обратном пути, направился к своей лодке самой короткой, хорошо ему знакомой дорогой, неоставляя мне никаких шансов.

Кто эти люди? Зачем встречались? Что этоза посох?

Ничего путного в голову не приходило.

И тут Медведев вспомнил слова, которые часто любил повторять его отец:

«В мире нет ничего случайного, ибо всеимеет свои причины, а все люди на светесвязаны тайными невидимыми нитями, кон­чики которых держит в своих руках Гос­подь».

Луна ярко сияла на безоблачном небе, зарево за лесом угасало, по-прежнему было тихо, и толь­ко со стороны пайсара снова доносился лай собак, которому иногда тоскливым воем вторили из лесу волки.

Медведев решил не подниматься по крутому,поросшему густым кустарником склону на дорогу,а вернуться домой по тропинке, бегущей вдоль берега реки, и неторопливо двинулся в обратный путь.

Вскоре он увидел высоко на берегу, справа, свою лавку над обрывом — тропинка, по которой он шел, поднималась прямо к ней — значит, этим путем добрался до его дома от оставленной поза­ди лодки ряженый нищий.

Медведев уселся на один из гладких валунов у воды и глядел на лунную дорожку, искрящуюся в быстром течении, разбухшей от весеннего павод­ка порубежной Угры.

Еще прошлым летом, наверно, полоскали бельена этих валунах женщины из Березок, а здесь, па песчаном полумесяце, плавно уходящем под воду,с визгом и хохотом весело резвились дети… «На­следников не осталось», — сказал великий князь…

Что же здесь произошло?

Почему они все погибли?

Кто убил зятя перепуганного мужичка, встре­ченного у границ Березок?

Кем были двое бродяг, остановивших его у мостика?

Кто напал на соседей сегодня ночью?

Откуда-то справа, со стороны его двора, донес­ся приглушенный звук человеческих голосов.

Медведев соскользнул с валуна, присел за кус­том и осторожно выглянул.

На его лавке, вкопанной над обрывистым бере­гом реки, спокойно сидели два монаха в черных рясах и мирно беседовали, будто находились у се­бя в монастыре и вышли перед сном подышать свежим воздухом.

Один — лет сорока, стройный, высокий, худо­щавый — внимательно слушал, другой — низень­кий, полный старик — оживленно о чем-то рас­сказывал. До Медведева долетали лишь отдельные бессвязные слова. Монахи сидели спиной к обры­ву, и Медведев спокойно пересек освещенное лу­ной открытое место у воды, затем быстро и бес­шумно поднялся по круче слева, проскользнул за обломками частокола к баньке и теперь, спрятав­шись за ее углом, оказался совсем близко от мона хов, так что мог хорошо разглядеть их и отчетли­во слышал каждое слово,..

— … Ну и, разумеется, все, о чем я доложил, под­

робно описано здесь, — сказал толстяк и протя­

нул свернутый в трубку свиток пергамента.

— Господь наградит тебя за труды на благо на­ шей церкви, отец Леонтий. — Высокий монах взял свиток и, пряча его за пазухой, спросил: — А мо­ жем ли мы рассчитывать на Вельского и его братьев?

Медведева поразил его голос — низкий, бархат­ный, прямо завораживающий.

—  За князя Федора ручаюсь, — ответил Леон­

тий, — поскольку я его духовный наставник, он

доверяет мне и прислушивается к моим советам, а

вот что до его братьев… Не уверен, но сделаю все,

что будет в моих силах. Однако, должен заметить,

брат Иосиф, некоторые слова твои смущают ме­

ня. Уж слишком часто слышу я подобные от слу­

жителей латинского закона там у нас, — Он кив­

нул головой в сторону Угры. — Тебе, думаю, из­

вестно о кострах в Испании и Франции, в огне

которых сжигают тех, кого подозревают в ереси?

—  Внимательно изучая этот опыт, я как раз и прихожу к выводу, что наша церковь слишком ми­лосердна к внутренним врагам своим. Это ведет к ее ослаблению. Что уж говорить о простых миря­нах, если в монастыре подчас трудно отыскать благочестивого инока. Я обошел больше двух де­сятков обителей — и что же?! — лишь глубокие старцы богобоязненны, юные же служители по­грязли в грехах: молятся кое-как, едят и пьянству­ют, словно бояре, хуже того — оскверняют себя общением с нечестивыми блудницами! Можно ли долее терпеть это? И заметь, отец, как только на­ чалось послабление — сразу открылись пути для ужасных ересей, самая опасная из которых — уче­ние Схарии. Ты хорошо знаешь, как ширится оно у вас, а мне доподлинно ведомо, что корни его проникли и в нашу землю! Как перед лицом такой напасти не печься о защите нашей веры? Как не искать строгих мер для искоренения страшной заразы?! — Горечь в тоне его голоса перешла в ярость: — Я не пожалею сил, здоровья и даже са­мой жизни, не зря дарованной мне Господом, что­бы поразить эту гидру, и если для этого понадобится огонь — ну что ж! — пусть запылает русская земля тысячами костров, и да развеет ветер пепел еретиков!

Он умолк, перекрестился и отвернул лицо в сторону.

Леонтий вздохнул и мягко заговорил:

— Кто знает, брат Иосиф, может, ты и прав в своем рвении, но я хочу, чтобы во всех делах сво­их во славу Господа нашего ты помнил о мило­сердии и о том, что Всевышний учил нас прощать и любить врагов наших. И еще хочу, чтоб не забы­вал ты о том, что греческая церковь всегда была милостива к заблудшим и тем спасла много душ.

Мой многолетний опыт говорит, что добром и убеждением можно добиться большего, чем казня­ми и гонением…

Они помолчали, потом Иосиф сказал:

— Ну что ж — пора. Пойдем, крестный, »я про­вожу тебя до брода — здесь, говорят, опасные мес­та.

Он бережно взял старика под руку, помогая ему подняться с лавки, но тот ласковым жестом от­странил его.

— Благодарю тебя, дорогой мой крестник, но мне нечего опасаться. К тому же, ты ведь сам хо­рошо знаешь — все и так в руках Господа. Про­щай, и храни тебя Бог…

Он, поднявшись на цыпочки, поцеловал Иоси­фа в лоб, а тот, склонившись, почтительно при­коснулся губами к его руке.

Старик Леонтий, несмотря на возраст и полно­ту, быстро зашагал по дороге в ту сторону, где не­давно полыхало зарево. Иосиф посмотрел ему вслед, затем так же решительно направился в про-тивоположную сторону.

Дождавшись* пока они скроются из виду, Мед­ведев вышел из своего укрытия.

И почему они все выбирают мой двор для своихдел? Впрочем ~— понятно — заброшенная, ничей­ная земля на рубеже двух княжеств… «В миренет ничего случайного — все имеет свои причи­ны…»

Василий направился к колодцу, не торопясь, за­черпнул воды, наклоняя скрипучий журавель, с наслаждением напился и некоторое время сидел на срубе, задумчиво глядя, как вытекают из рас-сохшейся берестовой бадьи тонкие журчащие струйки, пока наконец бадья не опустела, а у ног не образовалась маленькая лужица.

Небо на востоке стало светлеть, весенняя ночь медленно таяла и растворялась, белые волны ут­реннего тумана поползли над Угрой, и первые легкие порывы утреннего ветерка донесли мер­ный скрип, позвякивание железа и монотонное, липкое чавканье копыт по размокшей весенней земле.

Ну вот, только этого еще не хватало: похоже,сюда движется целый обоз. Должно быть, все са­мое важное в этих местах случается ночью. Ачему я, собственно* удивляюсь .'— разве на дон­ской засеке было не так?

Медведев решил, что, поскольку светает и во дворе укрыться будет трудно, да и неизвестно, че­го можно ожидать от обоза из трех-четырех тяже­лых повозок и по крайней мере шести всадни­ков — это он легко определил по звуку, — следует основательно укрыться и быть готовым ко всему.

Обоз двигался медленно, времени оставалось достаточно, и Василий, не торопясь, забрался на чердак баньки, осторожно разгреб полуистлев­шую солому кровли, так, чтобы хорошо видеть двор, а в случае необходимости легко выбраться на крышу.

Странное зрелище представлял собой этот обоз, когда он выплыл наконец из утренней дым­ки и показался на дороге, ведущей к дому с восто­ка — с той стороны, куда умчался вечером изра­ненный отряд, оставивший Медведеву изувечен­ного покойника.

Первая из трех тяжело груженных телег пред­ставляла собой гору набросанной кое-как домаш­ней утвари, где золотая и серебряная столовая по­суда виднелась вперемешку с рулонами дорогих тканей и наспех связанными узлами — то там, то тут торчали носки и голенища новеньких и уже ношенных сапог, полы кафтанов, связки беличьих шкурок и даже женские платья; вторая телега — целый арсенал: бочонки с порохом, сабли, шпаги, мечи, топоры, колчаны с луками и пучки стрел, даже старинные копья и алебарды, и, наконец, за­мыкала обоз третья телега, на которой стонали раненые: их было пятеро, из них двое лежали не­подвижно, окровавленные и наспех перевязан­ные. Охрану составляли четверо хорошо воору­женных всадников, которые, свесив головы, дре­мали в седлах. Рядом с первой телегой, изредка лениво погоняя кнутом двух впряженных в нее лошадей, шагал могучий бородатый мужик в рос­кошной собольей шубе и растоптанных опорках, а за ранеными приглядывал сутуловатый карлик в рваной, засаленной рясе, надетой поверх полу­шубка — он неимоверно суетился, то спрыгивая с телеги, где лежали раненые, то снова залезая на нее, постоянно при этом что-то бормоча и приго­варивая, хотя никто его не слушал, не обращал на него никакого внимания, и его суетливость — полная противоположность сонной вялости остальных — еще больше подчеркивала причудли­вую нереальность этого фантастического шест­вия.

Должно быть, карлик в рясе давно ждал этого момента, потому что, завидев издали медведев-ский дом, радостно закричал визгливым пронзи­тельным голосом, нарушая мирную предрассвет­ную тишину:

—  Ну, наконец, слава тебе Господи, этот чертов

колодец! Епифаний! Сворачивай-ка немедля — Да-

нилка-то совсем кончается — водицы ему надо!

—  Ежели кончается, так на то воля Божья, и во­

дица ему не поможет, — меланхолично произнес

мужик в собольей шубе, но телегу все же повер­

нул.

Обоз медленно въехал в медведевский двор сквозь пролом в частоколе и остановился у колод­ца.

—  Злой ты стал, Епифаний, — неодобрительно

сказал карлик и, подбежав к первой телеге, стал

рыться в вещах.

—  Я не злой. Я — рассудительный, — уточнил

Епифаний и присел отдохнуть.

Всадники охраны проснулись.

—  Ну, чего опять стали? — хриплым голосом

спросил один.

—  Воды надо, — деловито ответил карлик в ря­

се и с огромным серебряным ковшом, выуженным

из груды вещей, ринулся к колодцу.

Взявшись за ведро, он вдруг застыл неподвиж­но, потом резко присел за срубом, озираясь по сторонам.

—  Ты чего это? — удивленно спросил охран­

ник.

—  Т-с-с! Тихо! свистящим шепотом возбуж­

денно заговорил карлик. — Здесь кто-то был; Совсем недавно. Видишь — лужа у колодца, да ведро не успело просохнуть!

—  Ну и труслив ты, однако, Илейка, — насмеш­

ливо сказал охранник, — мало ли всякого сброду

по ночам тут шастает!

—  Так-то оно так, — настороженно оглядыва­

ясь, отвечал Илейка, — да только засадит тебе кто-

нибудь стрелу в задницу, вон, к примеру, с черда­

ка той баньки, — вот тогда и посмеешься, а я тя,

дурака, лечить не буду, Богом клянусь!

—  Тьфу на тебя, малявка! — возмутился охран­

ник. — Да ты видал хоть одного человека в округе,.

кто бы нас со страху за десять верст не обходил!

Эй ты, там, на чердаке! — вдруг заорал он во всю

глотку. — А ну-ка стрельни, коли такой смелый, —

вот она, моя задница!

И поднявшись на стременах, показал.

Большого труда стоило Медведеву удержаться от соблазна — он даже тетиву натянул и ведь, без всякого сомнения, попал бы куда надо, да только не хотелось себя прежде времени обнаруживать…

Неужто это и есть те самые «люди тяглые, данники и слободичи, что на воле сидят»?.. Воттак подарочек от великого князя!

-— Не-е, робяты, так не годится, — шумно вздохнул Епифаний. — Сколько раз говорил — да­вайте сколотим мосток через ручей у монастыря, а то ведь каждый раз, как назад с обозом едем, всю ночь мучаемся по кружной дороге. Осталь­ные наши, кто на конях, поди, давно уже дома!

—  Что ты с нами тут рассуждаешь — хозяину

скажи, — отозвался хриплый.

—  Да уж не раз сказывал…

—  Ну и что?

—  А ничего. «Не надо, говорит, скоро будем из

этих мест уходить».

— Да ну?! — оживился хриплый. — И куда?

— Не сказал. Но я мыслю — на ту сторону…

— Хорошо бы! Эх, красота — славно там погу­

лять можно!

Хриплый выудил из кучи барахла маленький бочонок, ловким, привычным ударом выбил за­тычку и, легко вскинув бочонок над головой, дол­го переливал его содержимое в широко открытый рот. Епифаний с явным неодобрением следил, как пустеет бочонок, потом щелкнул кнутом.

— А я уже сыт по горло этими гулянками! Так

куда ж тут денешься…

— Тьфу! — с отвращением сплюнул хриплый и

отбросил бочонок далеко в сторону. — Какую, од­

нако, дрянь пьет этот Иуда Вельский!

Ясно, откуда они возвращаются. Интересно, апочему «Иуда»?

— Э, братцы! — изумленно воскликнул кар­лик. — Данилка-то помер! — И, растерянно огля­нувшись, по-детски удивился: — Я воды ему при­нес, а он — помер…

Все столпились у последней телеги и, сняв шапки, молча перекрестились.

— Но! Поехали! — угрюмо скомандовал рассу­

дительный Епифаний и громко щелкнул кнутом.

Обоз тронулся и, мерно поскрипывая, исчез в предрассветной мгле так же призрачно, как и поя­вился — казалось, он даже не останавливался — по-прежнему дремали, свесив головы, всадники, по-прежнему ритмично скрипели колеса и побря­кивало железо, по-прежнему суетился, что-то по­стоянно бормоча, карлик в рясе, будто не случи­лось ничего особенного, будто не покинул этот мир минуту назад какой-то безвестный грешник Данилка, о котором, быть может, никто никогда больше и не подумает, кроме разве что вездесущего Господа нашего, который один только помнит и знает всех самых малых и сирых рабов своих…

Василий спустился с чердака и привалил изнут­ри дверь толстым бревном.

Все. На сегодня хватит. Довольно тайн и по­койников, довольно вельмож, переодетых нищи­ми, довольно монахов, похожих на бродяг, и бро­дяг, одетых в монашескую рясу! Пусть сегоднябольше ничего не случится. Утро вечера мудре­нее,

Медведев с наслаждением вытянулся на про­гнившем сене и закрыл глаза. Он начал читать про себя «Отче наш» и сразу уснул, как засыпают очень молодые, сильные и здоровые люди.

В те времена ему еще не снились страшные сны.

 

Глава четвертая

«ПРЕКРАСНЫЙ ВЫСТРЕЛ— ПРЯМО В СЕРДЦЕ!»

Медведева разбудили птицы. .

В первое мгновение он не мог понять, где находится, и лишь наслаждался слад­ким чувством покоя, красоты и восхищения, ро­дившимся еще в полусне, а потом, приоткрыв гла­за, вдруг разглядел сверкающие серебряные пы­линки, которые под музыку небесного оркестра из тысячи звонких птичьих голосов плясали в широком веере тонких лучей яркого солнца, рву­щихся сквозь все щели старой рассохшейся бань­ки; и постепенно это тихое чувство покоя стало сменяться все нарастающим приливом необъяс­нимой радости и восторга, особенно когда он вы­шел наружу и увидел ослепительную бель сотен березовых стволов, плотной стеной окружавших его двор, вдохнул густой аромат буйно растущих трав, который легкий утренний ветерок разносил и смешивал с журчанием воды, шумом леса и го­моном невидимых птиц — все это разом обруши­лось на него, оглушило, подхватило, понесло — и тогда без всякой причины он закричал во весь го­лос, засмеялся счастливым, беззаботным смехом, потом кликнул Малыша и, раздевшись догола, но не забыв опоясаться мечом, вскочил на упругую спину коня, и оба они рухнули прямо с обрыва в ледяную воду разбухшей от весеннего паводка Уг­ры, и Василий выкрикивал бессвязные слова, и Малыш отвечал ему ликующим ржаньем, но потом устал и направился к берегу, а Медведев выплыл на середину реки, перевернулся на спину и увидел в бесконечно глубоком синем небе длинную вере­ницу диких гусей — весна царила вокруг во всем извечном буйстве пробуждения и неумолимого стремления к жизни.

Во время завтрака, состоящего из зажаренной на вертеле дикой утки, подстреленной после ут­реннего купания, Василий обдумал во всех мело­чах план сегодняшних дел. Затем он тщательно затушил костер, разведенный так, чтобы дым не был виден издалека, и приступил к исполнению разработанного плана.

Прежде всего, надо было внимательно осмот­реть покойника.

При дневном свете Медведев сразу обнаружил смертельную рану, нанесенную, скорее всего/саб­лей. Удар был очень сильный, с близкого расстоя­ния, сзади, точно под левую лопатку. Клинок про­шил тело, вышел из груди, и был тотчас вынут, — он пробил сердце насквозь, и смерть наступила сразу. Все указывало на подлое убийство в спи­ну. Судя по характерным мозолям на ладонях, убитый прекрасно владел холодным оружием и часто фехтовал, а его могучее телосложение и вы­сокий рост говорили о недюжинной силе. Такие люди обычно не позволяют застигнуть себя врас­плох — стало быть, покойник, вероятнее всего, знал убийцу и доверял ему, не ожидая предатель­ского удара.

После смерти с убитого сняли сапоги, вероят­но, часть одежды и драгоценности (на пальцах остались следы от колец или перстней), на ноги накинули петлю аркана и протащили несколько верст по кряжистым лесным дорогам, местами по камням и песку. Это страшное последнее путеше­ствие полностью изувечило покойника — лицо стерто до костей черепа, кожа на спине и груди ободрана, от одежды осталось несколько лох­мотьев, пропитанных кровью и прилипших к обезображенному телу. Относительно сохрани­лись лишь кисти рук и ноги до колен. Медведев подумал, что даже если бы он был знаком с этим человеком при жизни, вряд ли сейчас узнал бы его.

Осмотр аркана ничего не добавил — крепкий, добротный, хорошо сплетенный — такой можно купить на любом торге в любом городке у перво­го встречного татарина, торгующего лошадьми и сбруей.

Медведев оставил покойника на скамье в доме, снова прикрыв его тело полуистлевшими тряпка­ми, вышел на свежий воздух и, усевшись на лавоч­ку, углубился в чтение свой жалованной грамоты. Сейчас его особенно интересовало место, где го­ворилось о рубежах имения Березки.

Выяснилось, что на севере и востоке лежат ме­дынские земли и граница с ними: на севере — ка­кое-то Черное болото, а на востоке — Черный ру­чей (ага, это там, где его вчера так любезно встре­тили). В пяти верстах к юго-востоку проходит граница с владениями Преображенского мона­стыря и прямо за межой сам монастырь (вот отку­да доносился вчера звон колокола!). Южный и юго-западный рубеж — река Угра, на том берегу которой все земли относятся к Великому княжест­ву Литовскому, и, согласно грамоте, принадлежат князю Вельскому (без указания имени). Ну и, на­конец, землями на северо-западе владеет некий Федор Лукич Картымазов, а земли пожалованы ему за верную службу удельным князем Борисом Васильевичем Волоцким, младшим братом Вели­кого Московского князя, и до раздельной межи семь верст расстояния, причем особо отмечено, что владения дворянина Василия Медведева кон­чаются у брода через Угру, «каковой брод обоими вышеназванными дворянами может быть употреб­ляем на равных правах для перехода через рубеж по государевой надобности».

Оттуда ночью доносился лай собак, и вче­рашнее зарево пылало именно там — на северо- западе.

Медведев оседлал Малыша, заботливо осмотрел свое боевое снаряжение и направился в ту сторо­ну по хорошо утоптанной дороге, идущей вдоль берега реки. По этой дороге проскакал вчера туда и обратно конный отряд, и Медведев подумал, что, быть может, человек, которого он едет навес­тить, лежит сейчас на черной обгоревшей скамье в оставшемся позади доме.

Совсем недалеко, в какой-то половине версты, он обнаружил остатки деревни, где, должно быть, некогда жили те самые «люди тяглые, слободичи и данники». Деревня была сожжена, видимо, про­шлой осенью вместе с господским домом и те­перь выглядела, как большой квадратный пустырь среди обгоревшего леса, где еще угадывались пять-шесть прямоугольников бывших изб, чуть позади простиралось довольно большое поле, от­воеванное у дикой пущи живущими здесь когда-то крестьянами, которые, вероятно, выращивали на нем все, что нужно для пропитания, да вдали, плавно опускаясь к Угре, тянулся большой залив­ной луг; где они пасли свой и хозяйский скот. Все выглядело заброшенным, диким, и казалось,никогда уже ничто не возродится в этом пус­тынном месте, но Медведев осматривал свои вла­дения с невозмутимым спокойствием — он не раз видел в донских степях начисто разоренные поселения, в которых уже через год снова кипе­ла и бурлила жизнь, — стоило только вернуться людям.

Теперь уже совершенно ясно, что все эти мель­ницы, ставы, бобровые гоны и прочие замеча­тельные вещи существуют лишь в жалованнойграмоте да воображении великого князя, кото­рый ее подписал. О людях и говорить нечего — если их не перебили всех до единого, они давно раз­бежались с этой окаянной земли. Придется все начинать с самого начала. И полагаться толькона себя. Ну что ж — Господь поможет. Ибо, какговорил боевой поп Микула, воин в рясе, незабвен­ный первый учитель на донской заставе:«Богвсегда помогает тем, кто старается помочьсе­бе сам».

Мрачный горелый лес, куда даже птицы неза­летали, тянулся еще с полверсты, а за нимот ос­новной дороги, по которой ехал Медведев, напра­во,в непроходимую лесную чащу уходила ещеод­на, та, что остановила когда-то полыхавшийздесь пожар, — дальше живой лес снова щебетал птичь­имиголосами. Эта неизвестно куда ведущаядоро­га не была упомянута в грамоте, но ею пользова­лисьдовольно часто, и колея обоза, проехавшегопод утро, сворачивала именно сюда.

Вот и славно. Теперь ясно, где их искать.Но это потом.

Главный путь по-прежнему тянулся вдоль бере­га Угры, которая, оправдывая свое название ииз­виваясь угрем, то далеко убегала от дороги, товнезапно поблескивала рядом за деревьями,и спустя час Медведев достиг брода на северо-за­падной границе своих владений. Неглубокая вэтом месте река разлилась широким плесом и затопила большой луг. Василий направился прямопо мелкой воде, завидев впереди на пригорке продолжение дороги. .

На том берегу Угры, на землях Великого княже­ства Литовского, виднелось несколько изб среди леса, поднимался дым из труб и бродили берегом стреноженные кони.

За лугом пошел пригорок — здесь начинались владения Картымазова, и Медведев на всякий слу-. чай поехал осторожнее. За пригорком потянулись обработанные поля, затем снова лес, но нигде не было видно ни души, и Василий стал уже подозре­вать, что вчерашней ночью здесь перебили всех жителей, как увидел впереди с полдюжины мужи­ков, которые рубили сосны и, очистив от веток, грузили на телеги. Завидев незнакомого всадника, они сразу бросили работу и сбились в кучку, дер­жа наготове острые топоры.

Медведев спокойно подъехал ближе, дружелюб­но поздоровался, узнал от них, что до хозяйского дома осталось всего две версты, и, ни о чем боль­ше не спрашивая, двинулся дальше. Он ни разу не оглянулся, но хорошо слышал, как мужики не­громко переговорили, быстро выпрягли одного коня, и кто-то поехал лесом в обход, очевидно, предупредить о приближении незнакомца.

Через полчаса Василий въехал в дубраву. Где-то впереди лаяли собаки, и ветер доносил запах ды­ма и гари.

За дубравой на излучине реки ему открылось печальное зрелище. В центре широкой овальной поляны, окруженной лесом, еще дымились остатки большого дома, несколько соседних крестьянских изб и небольшая церквушка тоже обратились в пепелище, по всей поляне валялись обуглившиеся бревна, — наверно, долго их растаскивали, чтобы преградить огню путь к лесу и остальным жили­щам, — а среди беспорядочно разбросанной по­всюду домашней утвари сновало множество псов и бегали ребятишки. Несколько домов, стоящих подальше, уцелели.

Медведев проехал мимо пятерых покойни­ков, — их тела оплакивали женщины, -г мимо двух мужиков, строгавших доски, и еще двух, что сколачивали очередной свежий гроб, и, наконец, приблизился к телеге с бревнами, которую раз­гружали человек шесть.

Ими командовал невысокий сухонький лысый мужчина лет сорока с коротко подстриженными седыми усами и, вопреки московскому обычаю, без бороды.

Медведев поздоровался, но никто ему не отве­тил — все делали вид, что поглощены работой и не замечают его.

Василий подождал, пока сгрузят последнее бревно, и обратился к лысому мужчине, который стоял к нему спиной:

— Мне надо повидать Федора Лукича Картымазова.

В то же мгновенье несколько людей выхватили спрятанные за бревнами самострелы, у остальных откуда ни возьмись тоже появилось оружие, и те­перь на Медведева со всех сторон смотрели ост­рые наконечники копий, стрел и рогатин.

Лысый мужчина медленно повернулся на каб­луках.

— Я Картымазов.

Лицо усталое, в чуть прищуренных, покраснев­ших от бессонницы и дыма глазах кроется страдание, но взгляд холодный и твердый, а голос спокойный и слегка насмешливый.

— А я — ваш сосед, хозяин Березок, — просто сказал Василий. — Не надо ли чем-нибудь по­мочь?

Картымазов помолчал, пристально разглядывая Медведева, потом холодно сказал:

— Мой сосед, хозяин Березок, а также его жена и дети покоятся вон там, на моем кладбище, за церквушкой, что сгорела сегодня ночью. Я схоро­нил их своими руками прошлой осенью.

Медведев осторожно, не делая резких движе­ний, вынул из-под кожана грамоту и протянул Картымазову.

Картымазов тщательно рассмотрел великокня­жескую печать и подпись, внимательно прочел грамоту от начала до конца, аккуратно свернул и протянул обратно, кивнув головой своим людям. Те отложили оружие и молча продолжили пре­рванную работу.

— Рад познакомиться, Василий. Надеюсь, ты не обижен. Такое время и такое место… Впрочем,скоро сам все поймешь. Пойдем.

Медведев спешился и направился следом за Картымазовым. Возле одного из уцелевших кре­стьянских домов стоял под деревом грубо сколо­ченный стол с двумя лавками по обе стороны.

— Прости, что не могу принять в своем до­ме, — ночью его сожгли.

Он жестом предложил Медведеву сесть и ок­ликнул проходившую мимо заплаканную девушку:

— Зинаида! Меду кувшин. Да поживее. И пере­стань реветь — слезами горю не поможешь.

Девушка кивнула и побежала, вытирая на ходу слезы. Картымазов, глядя ей вслед, вздохнул и по­вернулся к Василию:

— Видел свои владения?

Медведев кивнул.

— Что намерен делать?

— Для начала очищу свою землю от всякого сброда, а там поглядим.

Картымазов насмешливо улыбнулся.

— Сколько у тебя людей?

— Ни одного.

Картымазов перестал улыбаться и теперь смот­рел на Медведева как-то странно.

— Откуда приехал?

— С южного рубежа.

— Что делал?

— Дрался.

— Долго?

— Десять лет.

Взгляд Картымазова стал недоверчивым.

— Тебе от роду едва семнадцать.

— Мне двадцать. Скоро будет. И с десяти я в

седле.

— Знатные родители?

— Нет. Сирота.

—  За что пожалован Березками?

- Был в новгородском походе.

—  А зачем пожалован?

Медведев слегка пожал плечами.

—  Не знаю.

Картымазов прищурился. Врет. Знает.

—  Ясно. Приехал сегодня?

—  Вчера.

—   Встретили?

—Да..

—И что?

—  Двое остались на дороге.

—  Хорошо. Будешь жить у меня. '

— Спасибо, но откажусь. Надо заниматься сво­им имением.

— Значит, завтра пошлю мужиков хоронить твое тело. Если найдут.

— Федор Лукич, я ответил на все твои вопросы.

Позволь теперь мне спросить.

— Отвечу прямо.

— Кто и за что убил прежнего хозяина Бере­зок?

— Точно неизвестно. Свидетелей не было. Из

тридцати семи обитателей, включая женщин и де­

тей, волею Господа в живых осталось только двое:

мужик, которого Михайлов — так звали прежнего

хозяина — накануне отпустил в соседнюю дерев­

ню, но с тех пор никто его больше никогда не ви­

дел, да глубокий старик, который в то утро был в

роще и, увидев сквозь деревья нападение, сразу

бросился бежать через лес к нам, в Картымазовку.

Он не успел распознать никого из напавших, а

пока сюда дотащился, было поздно. Я быстро со­

брал людей, и мы помчались на помощь однако

нашли только трупы. Были убиты все, даже дети.

Полагаю, что это дело рук людей Вельских. При­чин хватало. Дело в том, что когда-то Михайлов был дворянином старого князя Ивана Владимировича — отца нынешних Вельских. Он-то и пожа­ловал его Березками. Рубеж в то время проходил чуть севернее, и это имение было в пределах Ве­ликого княжества Литовского. Когда старый князь умер, Михайлов, опасаясь, что наследники Вель­ского могут отобрать у него земли, ни слова им не говоря, отправился в Москву и поклялся слу­жить нашему государю. Так Березки отошли к Ве­ликому княжеству Московскому. Это обидело де­тей Вельского. Конечно, вольный дворянин может служить кому хочет и распоряжаться своими землями как угодно, и если бы покойный Михайлов был человеком более тонким, гибким и дально­видным, он, наверно, сумел бы поддержать с деть­ми старого князя добрые отношения и разойтись с ними по-хорошему. Однако порой, — прости меня, Господи, что так усопшего поминаю, — бы­вал он весьма дерзок и самоуверен. Такие здесь долго не живут. Ну, в общем, я схоронил всех оби­тателей Березок на своем кладбище и отправил великому князю грамоту, в которой сообщил обо всем, что произошло…

Зинаида поставила на стол кувшин с медом, два серебряных кубка и, поклонившись, ушла. Карты-мазов наполнил кубки и тут же залпом выпил свой. Медведев отпил маленький глоток.

—  В моей грамоте написано, что имение Си­ний Лог, лежащее напротив Березок по ту сторо­ну Угры, принадлежит князю Вельскому.

—  Князей Вельских двое. Старший — Федор и

младший — Семен. И еще у них есть четверо сес­

тер. Синий Лог принадлежал князю Федору Бель­

скому два года назад. Потом хозяйкой стала его

сестра — Агнешка Ходкевич, А с прошлого года

им владеет младший брат Федора — князь Семен

Иванович Вельский. Скверный человек. Жесто­

кий. Коварный. Изменчивый. Наверно, потому

получил кличку «Иуда». Сам он здесь, по-моему,

никогда не был — что Вельским какой-то жалкий

клочок земли на Угре! — у них огромные владе­

ния в глубине Литвы, не считая родовой отчи­

ны — Бельского княжества, что лежит в Смолен­

ской земле. Однако за Синий Лог наследники

старого князя почему-то постоянно между собой

дерутся, отнимая его друг у друга. А уж когда его

недавно стал держать именем князя Семена не­

кий Ян Кожух Кроткий, так и вовсе сладу не стало. Раньше они между собой дрались, а теперь и на нас стали наезжать. Но такого, как сегодня но­чью, давно не было. Пожалуй, с прошлого года, со времен гибели Михайлова.

Он замолчал.

Медведев внимательно смотрел на него.

Чего-то недоговаривает.

— А ты, Федор Лукич, из людей этого Кожуха Кроткого многих знаешь?

— Некоторых. А что?

— Есть ли у них кто-нибудь по имени Степан?

Картымазов подумал.

— Нет, не припомню. Они там часто меняются.

Приезжают, уезжают…

На крыльцо вышла красивая женщина лет три­дцати пяти, а следом пятнадцатилетний мальчик.

— Это Василий Медведев, отныне владелец Бе­резок, наш новый сосед. Моя жена — Василиса Петровна, мой сын Петр, — представил Картыма­зов.

Медведев встал и поклонился.

Мальчик посмотрел на Медведева с любопытст­вом и ответил вежливым поклоном, а Василиса Петровна лишь едва кивнула, и в ее глазах Васи­лий заметил такое же, как у мужа, выражение боли и страдания.

— Феденька, — тихо сказала она, — я боюсь, у Филиппа началась горячка. Он впал в беспамятст­во, кричит в бреду и рвется на поиски. Мы с Пе­тей не можем с ним сладить.

— Я сейчас вернусь, — сказал Картымазов Васи­

лию и вслед за женой быстро вошел в дом.

Медведев задумчиво вертел серебряный кубок, разглядывая чеканку.

Картымазов что-то скрывает. Почему? Не до­веряет? Или есть другие причины?

Из дома донеслись приглушенные крики и как будто шум борьбы; сильный, молодой голос тре­бовал: «Пустите меня!», Картымазов резко и пове­лительно крикнул: «Филипп!» — и все стихло.

Через несколько минут Картымазов вышел из дома спокойный, но .побледневший, налил пол­ный кубок меда и снова залпом выпил.

— Ночью увезли мою дочь, — тихо сказал он. — Я не знаю, как это могло случиться… О нападении нас предупредили. Казалось, мы были готовы. Приехал Филипп Бартенев со своими лучшими людьми. Это жених Настеньки… моей дочери. Всех женщин и детей мы спрятали в землянке на ок­раине леса. Их охранял Филипп. В начале атаки мы сразу убили двоих, и я был уверен, что основ­ной удар придется сюда, если грабить — так хо­зяйский дом. Действительно, сперва все так и вы­глядело — они ударили всей своей мощью и стали швырять за частокол головешки, чтобы выкурить нас со двора. Я подумал, что сейчас начнется ос­новной приступ, и собрал всех на защиту дома. Но тут они внезапно отступили и неожиданно об­рушились на землянку, где были женщины и дети. Когда мы сообразили, в чем дело, и бросились на помощь, было уже поздно. Филипп не мог устоять против дюжины нападающих, хотя он очень сме­лый и сильный парень — на моих глазах он раз­рубил одного до пояса, и это со стрелой, которая застряла у самого сердца! Но долго так не могло продолжаться — Филипп упал, они ворвались в землянку, схватили Настеньку и тут же ускакали, никого больше не тронув и ничего не взяв. Толь­ко тогда я понял, что было истинной целью напа­дения. Но к этому времени мы были совершенно обессилены. В погоню пускаться не с кем — пятеро убитых и семеро с тяжелыми ранами… Дом пы­лает, женщины и дети кричат…

Картымазов замолчал и отвернулся.

Медведев обдумывал его рассказ.

Это не вся правда. «О нападении нас предупре­дили. Кто? И почему тогда не предупредили о цели нападения?

— То были люди Кожуха?

— Не могу утверждать точно. Из тех, кого раз­глядел в бою, никого прежде не видел. У четверых убитых не нашли ничего, что подсказало бы, кто они. И все же я уверен — это его люди.

— Почему?

— Больше некому.

— А это не могли быть… те, из лесу, что меня встречали?

— Нет, что ты! — убежденно возразил Карты­

мазов. — Они нас не трогают. Даже иногда помо­гают.

Медведев внимательно посмотрел на него. Вот как?

— А кто они… эти люди в моем лесу?

— В твоем? — насмешливо переспросил Карты­мазов. — Даже Михайлов с его гордыней не смел считать этот лес своим. Вначале, правда, делал по­пытки выкурить их оттуда, но потом смирился. Как все в округе. Это Татий лес, Василий, — не твой. И так, видимо, будет, пока они сами не уй­дут.

— А кто там командует?

— Некий Антип Русинов. За его голову государь наш, великий князь, назначил высокую награду, но уже пятый год как Антип здесь, а я как-то не встречал охотников получить эту награду. Нам, мелким дворянам, самим не справиться, а из Ме­дыни слать людей на верную гибель не хотят,и правильно делают. У Антипа большой, сильный отряд, его люди знают здесь каждую кочку и каж­дую тропку — попробуй разыщи их в непроходи­мых топях Черного болота да в непролазной гуще Старого бора! — Картымазов помолчал. — Есть и другие причины — со временем сам поймешь. Мы их не трогаем, и они нас сильно не обижают, если не считать, что осенью собирают с каждого име­ния в округе дань хлебом, мясом, солью, мехами, вполне, впрочем, умеренную.

— Значит, пять лет вы покорно позволяете себя грабить?

Картымазов побагровел.

—г Вот что, Василий, — ты еще очень юн и по­тому я тебя прощаю. Ты первый день в этих краях, а мы здесь жизнь прожили. Ты еще многого не понимаешь. Вот поживешь с годик, и коли жив бу­дешь, мы с тобой об этом потолкуем.

Искорки гнева сверкали в глазах Картымазова.

Глупый мальчишка. Дерзок и самодоволен. По­хлеще покойного Михайлова. Долго не проживет.А жалко. Что-то в нем есть…

Медведев улыбнулся.

—  Ладно. Поживу с недельку, тогда и потолку­ем. Глядишь, к тому времени и Татий лес опустеет…

Картымазов с досадой пожал плечами. Медведев переменил тему.

—Скажи, Федор Лукич, а из твоих людей никто вчера не пропал?

—Кроме дочери — никто.

—  Значит, все люди твои и Филиппа как жи­вые, так и мертвые, остались здесь? .

—  Да, конечно. Мы бы сразу заметили, если б кого-то недоставало. А почему ты спрашиваешь?

— Те, кто на тебя напал, возвращались обратно мимо моего дома, когда я туда приехал. Меня они не видели, но я разглядел их хорошо. Один из них вез девушку, закутанную в покрывало.

Картымазов схватил Медведева за руку.

— Ты их видел? Они проехали мимо Березок?

Значит, переправились через Угру где-то в грани­цах твоей земли и тем же путем вернулись. Я так и думал! Они повезли ее в Синий Лог и там спря­чут. Рано утром я послал туда нашего священни­ка, отца Дмитрия. Разумеется, ему сказали, что ничего не знают о ночном набеге, а войти за ворота не позволили, но он успел разглядеть во дворе нескольких раненых и уверен, что они бы­ли из числа нападавших. Я с минуты на минуту жду письма с условиями выкупа — это единствен­ное объяснение ночного набега. Честно при­знаться — я сперва принял тебя за их гонца с письмом о выкупе…

— Это еще не все, — продолжал Медведев. — У ворот моего дома они оставили тело мертвого мужчины. Но он был убит гораздо раньше ударом сабли в спину.

— Вот как? — удивился Картымазов. — Это

странно. Впрочем, они вполне могли бросить ко­

го-то из своих. У Кожуха-Кроткого служит всякий

сброд, возможно, и свели меж собой при случае

какие-нибудь старые счеты…

Медведев задумался.

Что ж… Может, и так…

В доме раздался грохот и короткий женский крик. Внезапно резко распахнулась тяжелая дубо­вая дверь, с силой ударилась о стену и упала, со­рвавшись с петель. На пороге появился молодой человек огромного роста и могучего телосложе­ния. Он стоял, упираясь головой в притолоку,и казалось, хотел мощными руками раздвинуть тесную раму двери — рама затрещала, а на белом полотне, плотно обтягивающем его широкую грудь, стало быстро расплываться огромное кро­вавое пятно. Невидящими, воспаленными глазами он глядел в пространство, хрипло, тяжело дыша, и вдруг яростно крикнул голосом, от звука которого зазвенели серебряные кубки на столе:

— Коня мне! Коня!

И рухнул с крыльца.

Картымазов и Медведев едва успели подхватить тяжелое, бесчувственное тело; выбежали Василиса Петровна и Петр, бросились на помощь люди со двора, и человек пять с трудом отнесли раненого обратно в дом.

Через несколько минут вернулся угрюмый Кар­тымазов.

— Нельзя отойти от Филиппа. Я боюсь за него.

Рана нехорошая — пробита грудь. Петруша, — об­

ратился он к сыну, — отыщи Аннину, если она

вернулась, и скажи, чтобы шла к Филиппу.

Они подошли к дереву, у которого был привя­зан Малыш. Несмотря на массу забот, люди Кар-тымазова не забыли покормить и напоить коня.

Медведев расстегнул один из многочисленных мешочков на своем поясе, достал оттуда неболь­шой, твердый шарик и протянул Картымазову.

— Разотри в порошок, сделай мазь на жиру и

нанеси по краям раны. Это дал мне один грек —

большой мастер по всем военным делам. Отмен­

ное средство при таких ранениях. На себе испы­

тал. А что до моего покойника… Кем бы он ни

был, я хочу схоронить его, как подобает. Не мо­

жешь ли ты прислать ко мне своего священника, о

котором упоминал?

— Он только что отправился в Боровск пере­

дать великокняжескому наместнику воеводе Об­

разцу мое письмо о ночном нападении и нанять

мастеров для постройки новой церкви. Но к вече­

ру вернется, чтобы отпеть наших усопших. Сдела­

ем так: я пошлю своих людей, они привезут тело к

нам, и схороним вместе со всеми.

— Этот человек упокоился на моей земле, —

сказал Медведев, — и я хочу, чтобы он был там

похоронен. Если можно, пусть твои люди приве­

зут мне до вечера гроб и лопату.

— Хорошо, прикажу. А на ночь приезжай ко

мне, слышишь!

Медведев улыбнулся.

— Спасибо, но пора привыкать к своему дому.

— Ты безумец, Василий! Не сердись, что зову

без отчества — по годам ты как сын мне, и я буду

огорчен, когда тебя убьют. Очень жаль! — быть

может, стали бы хорошими соседями.

Медведев беззаботно рассмеялся и вскочил в седло.

— Не убьют. А хорошими соседями мы непре­

менно станем — вот увидишь!

— Загляни завтра! — крикнул вслед Картыма-

зов, но Василий уже скакал во весь дух…

Через час он был на своих землях.

День клонился ко второй половине, пора было подумать об обеде, и Медведев, свернув с дороги, углубился в лес, высматривая следы. Вскоре он об­наружил неприметную звериную тропку и, выбрав тонкую охотничью стрелу, подстрелил маленькую косулю.

Перекинув добычу через круп коня, он уже воз­вращался к дороге, когда его внимание привлек яростный птичий гомон невдалеке.

Василий тихонько подъехал к большой поляне и укрылся за густой разлапистой елью, наблюдая, как высоко в небе величаво кружит большой кор­шун, выбирая себе добычу, а внизу стая малых пи­чуг затеяла громкую свару, не подозревая о смер­тельной опасности. Эта сцена навела Медведева на философские размышления, но тут его внима­ние привлек тихий шелест веток в кустах справа: кто-то очень осторожно приближался к поляне. Густая ель хорошо скрывала Медведева, но одно­временно мешала рассмотреть всадника. Этот всадник осторожно проехал с другой стороны ели, в двух шагах от Медведева, не заметив его, и, двинувшись чуть вперед на поляну, остановился, тоже наблюдая за коршуном. Хвост его лошади был всего в нескольких саженях от морды Малы­ша, ветви ели уже не мешали, и Медведев, по край­ней мере со спины, мог хорошо разглядеть всад­ника.

По-видимому, это был совсем молодой человек, скорее всего мальчик. Он был одет в богатый' ли­товский охотничий костюм из черного бархата с туго затянутым черным поясом, прошитым сереб­ряной нитью, голову покрывала шапка из черного соболя; колчан с десятком стрел хорошей работы изготовлен из черной кожи, небольшая сабля пря­талась в черных ножнах, ну и конь был тоже абсо­лютно черной масти, а по обе стороны крупа ко­ня свешивалась привязанная к седлу убитая косу­ля, точно такая же, как у Медведева.

Коршун выбрал добычу и, сложив крылья, кам­нем обрушился вниз.

Всадник, стоящий впереди, одним точным дви­жением опытного, хорошо тренированного стрел­ка выхватил лук одновременно со стрелой и туго натянул тетиву. Коршун, все убыстряя падение, летел вниз, тетива мелодично зазвенела, и точно на середине пути стрела пронзила коршуна насквозь. Он так и продолжал падать, пока не скрылся в кустах, откуда с криком вылетела испуганная ку­ропатка.

. — Прекрасный выстрел— прямо в сердце! — одобрительно сказал Медведев.

Всадник мгновенно поднял коня на дыбы, раз­вернулся, уронив от резкого движения шапку, и пышные светлые волосы рассыпались по плечам.

Медведев остолбенел.

Это была девушка. Совсем молоденькая девушка.

Несколько секунд они стояли неподвижно, изумленно глядя друг на друга, потом девушка резко свесилась с седла, подхватила шапку, раз­вернула коня, промчалась по поляне и скрылась в чаще.

Это случилось в первый же день пребывания Медведева на своей земле.

Это был прекрасный выстрел.

Прямо в сердце.

 

Глава пятая

«ГОСПОДЬ ЗНАЕТ ИМЯ ТВОЕ!»

Никогда прежде Медведев не видел девушки, которая так хорошо владела бы луком и так уверенно держалась в седле. В своем детстве до гибели отца, пока они жили в малень­кой степной крепости, он вообще не видел деву­шек. Позже, когда с небольшим отрядом сорван­цов он рыскал по степи, охотясь за убийцами от­ца, было не до того, хотя девушки тогда встречались часто — то отбивали у татар плен­ниц, которых те везли в орду, то благодарные жи­тели степных селений устраивали веселые празд­нества в честь своих защитников с вином, пляска­ми и весельем, и ребята из его отряда развлекались как следует, а один даже женился и остался жить в таком селении, хотя Медведев уго­варивал его не делать этого и был прав — через два года парень погиб и оставил жену без гроша с двумя детьми-сиротами. Этот случай сильно по­влиял на Медведева, и он решил было, что мужчи­не, посвятившему свою жизнь воинским подви­гам, не следует иметь семью, хотя, с другой сторо­ны, образ матери, которая всегда была рядом с его отцом — воином, во всем ему помогала и вос­питывала при этом двоих детей (младшая сестра Василия умерла в младенчестве от мора), остался в его памяти самым светлым воспоминанием дет­ства, так что он не мог до конца определиться, как же все-таки правильно. Кроме того, Медведева почему-то всегда смущали как веселые, разгуль­ные степные красотки, так и до смерти перепу­ганные несчастные пленницы, спасенные от та­тар, а с обычными, скромными и порядочными девушками ему удалось познакомиться до сих пор только дважды. Первый случай произошел про­шлой зимой в Новгороде. Юная и краснощекая Любаша, дочь новгородского купца, несла в бере­стяных ведрах на коромысле воду из единственно­го незамерзшего колодца, отстояв перед этим пол­дня в длинной очереди. Было очень морозно и скользко, она упала, пролила воду и стала горько плакать, и тогда проходивший мимо Медведев по­мог ей встать, взял ведра, набрал воды из колодца без очереди (попробовал бы кто-нибудь хоть слово сказать против московита в уже захваченном горо­де, хотя и роптали глухо) и проводил девушку до­мой. Он встретился с ней еще несколько раз, но лю­тые февральские морозы и метели не очень спо­собствовали свиданиям, а пригласить его в гости девушка не решилась, опасаясь гнева отца, кото­рый, будучи вдовцом, воспитывал дочь в большой строгости, хотя души в ней не чаял. Потом Медве­дева срочно вызвали в Москву, и он даже не успел попрощаться с этой девушкой, хотя думал о ней всю дорогу, однако, впрочем, не дольше, так как в Москве его поселили в доме знатного боярина, у которого тоже была юная дочь. И пока Медведев дожидался дальнейших приказов, не имея ни ма­лейшего понятия, зачем сам полковой воевода боя-рин Щукин его сюда отправил, отношения с бояр-ской дочерью начали потихоньку развиваться, и если бы дело двигалось в таком же темпе, то года через два-три они, быть может, и развились бы до какой-нибудь определенности, потому что моско-витка, в отличие от новгородки, оказалась деви­цей необычайно робкой, стеснительной, малораз­говорчивой, постоянно краснела, смущалась и опускала глаза на свою вышивку, которой только и занималась ежедневно с утра до вечера. Через не­делю перед Медведевым внезапно возник наивыс­ший воевода московский Иван Юрьевич Патрике­ев и велел немедля собираться в Кремль для воз­можной встречи с самим великим князем (буде он того пожелает). Дальнейшие события заставили Медведева на время забыть о девушках, пока не произошла сегодняшняя встреча.

Откуда появилась в этом лесу и кем могла быть такая необычная девушка? Медведев никогда и ни от кого не слышал о чем-либо подобном. Правда, грек Микис как-то рассказывал ему, что была в од­ной стране непорочная девица, по имени Иоанна, которая в мужских доспехах возглавила целое войско и победила врагов, хотя, кажется, все это для нее неважно кончилось, но, наверно, это был лишь красивый вымысел. Девушки на Руси ткут, прядут, рукодельничают, но не разъезжают по чу­жим лесам с саблей на бедре и боевым луком в ру­ках! А лицо, каким прекрасным было ее лицо, ко­гда она повернула к нему голову! Как ловко она подхватила свою шапку, оставаясь в седле, и Мед­ведев сразу узнал этот прием татарских степных наездников, — уходя от погони, когда в спину стреляют, ты соскальзываешь под брюхо коня и, неожиданно вынырнув оттуда, повернувшись на­зад, посылаешь стрелу прямо в грудь ближайшему преследователю, который думает, что враг уже вы­бит из седла. Василий сам учился этому приему, упорно тренируясь несколько лет, а это значит,что девушку обучали верховой езде, как, впрочем, и стрельбе из лука, отменные учителя. Одним сло­вом, девушка была необычной, загадочной, захва­тывающей, и Медведев дал себе обещание во что бы то ни стало разыскать ее.

Обо всем этом он размышлял, обедая на своем дворе мясом зажаренной над костром косули, но рассиживаться было некогда, потому что дел на сегодня запланировано еще много.

Медведев по обыкновению аккуратно затушил остатки костра, подвесил остаток косули на чер­даке баньки (на ужин) и второй раз в этот день выехал со двора своего дома, но теперь свернул не налево, как утром, а направо, направляясь в ту сторону, откуда в полночь долетел удар колокола.

Дорога, совершенно безлюдная на всем пути, тянулась по-прежнему вдоль берега Угры сквозь однообразный сосновый лес, и спустя полтора ча­са неторопливой езды Медведев поднялся на до­вольно высокий холм, с которого открывался вид на ближайшую округу.

Внизу змеился ручей, именуемый Черным, ~ граница имения Березки. Чуть правее он впадал в Угру, и недалеко от этого места через него был переброшен крепкий мостик, за которым дорога, продолжаясь, поднималась на противоположный холм, а там, окруженный глубоким рвом и обне­сенный высоким прочным частоколом, стоял до­вольно большой монастырь, очень похожий на хорошо защищенную крепость; за прочной сте­ной частокола торчали бревенчатые крыши, и сверкала над ними золотым православный кре­стом- высокая и стройная маковка церкви. По ту сторону холма до самого горизонта тянулись ров­ные зеленеющие луга, рассеченные, уплывающей вдаль серебристой змейкой Угры. Лес в этом месте уходил далеко влево, и оттуда, с московской стороны, к монастырю тянулась дорога из Меды­ни. Отросток от этой дороги вел к широким воро­там монастыря, а сама дорога бежала дальше к Уг­ре, где на берегу стоял большой паром, и, продол­жаясь по ту сторону реки, уже на землях Великого Литовского княжества, уходила в густой бор, ярко . синеющий голубыми елями.

Где-то там находится имение Вельских, и те­перь понятно, почему оно. называется СинийЛог.

Медведев спустился к ручью, пересек границу своих владений и стал подниматься на противо­положный холм, направляясь к воротам мона­стыря.

Слева по дороге, ведущей из Медыни, к мона­стырю приближался, опираясь на посох, какой-то монах, но был еще далеко.

Подъехав ближе, Медведев спешился.

В дубовых, крепко запертых воротах он обна­ружил калитку, а в калитке небольшое окошко, ря­дом с которым висел засаленный шнур — Васи­лий осторожно потянул его — где-то во дворе звякнул маленький колокол, послышались неторо­пливые шаги, окошко в калитке распахнулось, и в нем появилось сонное, заплывшее жиром лицо толстого рыжего монаха. Монах недружелюбным взглядом окинул Медведева с ног до головы и, сильно «окая», неприветливо спросил:

— Чего надо, родимый?

—. Я ваш сосед, новый владелец Березок. У меня там покойник. Я хотел бы схоронить его, как по­ложено по христианскому обычаю.

Монах сладко зевнул:

— Братья молятся, а я должен стоять тут на

страже. Так что сейчас не могу. Но, ежели зайдешь под вечер да проводишь к усопшему, пожалуй, уважу.

Он протянул через окошко пухлую руку с ко­роткими толстыми пальцами и сложил ее лодоч­кой:

— Оплата вперед — два золотых. За свершение обряда.

Медведев секунду поколебался, потом вынул зо­лотой великого князя, пожалованный «на развод», и протянул монаху:

— У меня сейчас больше нет, но я доплачу, как только войду во владение.

Монах взял золотой, осмотрел его со всех сто­рон, попробовал на зуб и сунул под рясу.

— Когда будет второй, тогда и придешь, — ска­зал он и захлопнул окошко.

Медведев, прищурившись от яркого солнца, глянул вверх.

Очень просто: надо встать на седло, дотя­нуться до верха ограды, оттуда можно прыг­нуть во двор, приставить этому жирному нагле­цу меч к горлу и…

— Спокойнее, сын мой, — прозвучал за его

спиной мелодичный и странно знакомый го­

лос. — Тот, кто гневается, теряет мудрость и со­

вершает грех, — полагайся на Господа, и он не

покинет тебя в нужде.

Медведев обернулся, и в путнике, который шел из Медыни, сразу узнал высокого монаха, что ны­нешней ночью беседовал на скамейке во дворе Березок со своим крестным с того берега Угры — отцом Леонтием. Старик называл его Иосифом.

«В мире нет ничего случайного… » — вдруг вспомнилось Медведеву.

— Сейчас все уладится, —- мягко сказал Иосиф и подошел к калитке.

Звякнул колокол, и толстый привратник сразу же отворил окошко.

— То-то же, — брюзгливо проворчал он, — веч­но все на дармовщинку норовят. Давай-ка второй золотой! — и он протянул в окошко руку, но, уви­дев перед собой Иосифа, остолбенел, разинув от

изумления рот.

Иосиф склонился и быстро шепнул ему не­сколько слов, которых Медведев не расслышал.

Лицо толстяка в один миг из багрового стало се­рым. Сперва он застыл с открытым ртом и протя­нутой рукой, затем исчез.

Иосиф обернулся.

— Прости нерадивого служителя — его нака­жут, а твоя просьба будет исполнена безвозмезд­но.

Медведев кивнул головой в знак благодарности и, ожидая, что будет дальше, взглянул в окошко.

Оправляя на ходу рясу, во двор выбежал пол­

ный седобородый игумен. Сверкая на солнце лы­

синой и смешно подпрыгивая из-за небольшой

хромоты, он бегом бросился к калитке, делая ко­

му-то, кого не было видно, какие-то знаки руками

и корча угрожающие рожи. Широко распахнув ка­

литку и низко кланяясь, игумен, едва переводя ды­

хание, пролепетал: ,

— Прости, Бога ради, брат Иосиф… Проходи…

Не ждали…

—   Это хорошо, что не ждали, — зловеще сказал

Иосиф и добавил, обращаясь к Медведеву: — Сле-

дуй за нами.

—   Он решительно вошел и быстрым, широким шагом направился через двор; рядом, тяжело сопя и вытирая пот с лысины, семенил игумен, а за ни­ми следовал Медведев, держа Малыша за повод.

Иосиф стремительным шагом подошел к церк­ви и, жестом указав Медведеву место поодаль, рез­ко бросил игумену:

— Всех сюда!

Затем он нырнул в распахнутую дверь одного из бревенчатых строений, которые окружали цер­ковь с трех сторон. Между церковью и воротами находилась просторная площадь, которую Медве­дев только что пересек.

На колокольне тревожно и неритмично загудел колокол, и все пришло в движение.

Игумен, задрав голову, носился по площади и' сиплым голосом кричал что-то, напомнив Медве­деву сотника Дубину, призывающего своих людей брать приступом купеческий дом; из всех строе­ний начали выбегать сонные, растерянные мона­хи, бранясь и сквернословя не хуже великокняже­ских ратников; совершенно неожиданно откуда-то вдруг донесся пронзительный женский визг, и из распахнутой двери стрелой вылетела полураз­детая крестьянская девушка, за ней, спотыкаясь, молодой монах в одной рубахе, а следом Иосиф с длинным кнутом в руке. Ловко настигая бегущих, он молча и хладнокровно хлестал их по спинам, прогнав так до самых ворот, где девушка про­скользнула в калитку, а монах, выбившись из сил, упал на землю. Ошеломленные монахи, оглушен­ные колокольным звоном, стали собираться тол­пой на площади перед церковью. Тем временем Иосиф, указав на огромные висячие замки на две­рях строений и погребов, расположенных вокруг церкви, коротко приказал:

— Открыть!

Ключник бросился к нему и дрожащими рука­ми стал отпирать по очереди все замки.

— Огня! — свирепо потребовал Иосиф и ри­нулся вперед. Тотчас из монастырских строений и погребов стали вылетать рулоны тканей, шубы, сапоги, кафтаны, огромные окорока и целые коп­ченые туши. Иосиф метался между строениями, отдавая короткие приказы, и скоро перед церко­вью выросла высокая гора из всевозможной одеж­ды, продовольствия и бочек. Воинственно разма­хивая факелом, Иосиф вернулся к толпе и подал знак, чтобы перестали бить в колокол.

Наступила зловещая тишина.

Иосиф воткнул горящий факел в гнездо у две­рей церкви и, заложив руки за спину, молча и не-торопливо обошел вокруг громоздившуюся перед папертью гору. Монахи, опустив головы, молчали, некоторые начали быстро креститься с преувели­ченной набожностью.

Иосиф заговорил очень тихо, но постепенно голос его нарастал и креп:

— Господь надоумил меня посетить эту даль­нюю обитель. С утра я брожу по вашим землям, где бедные, но истинные христиане приютили меня на ночь. И что же я слышу от них? Жалобы на притеснения и разорение, на лихоимство и прелюбодеяние! Отнимаете последний кусок хле­ба у ближних ваших, растлеваете жен и дочерей их, творите зло и горе на земле, которую Господь и святая церковь дали вам, чтобы, трудясь в поте лица своего, вы могли прикрыть наготу и утолить голод, но не для того, чтобы разбой и беззаконие чинить на ней! Ведомо мне, что многие из вас не по своей воле в иночестве здесь живут: государь наш великий князь милостив — за тяжкие грехи и проступки он не наказал вас лишением жизни, но дал возможность постом и тихой молитвой иску­пить глубину прегрешений ваших. Так вы благодарите государя вашего за милость? Так благодарите вы Господа нашего за милосердие??

Иосиф помолчал, оглядел присмиревшую толпу и, убедившись в ее полной покорности, продол­жал

— Я приближаюсь к воротам обители вашей и что вижу?, Человек просит оказать последнюю ми­лость усопшему рабу божьему. Чем ему отвечают на эту просьбу? Требуют золота! — Его красивый, глубокий голос зазвенел в праведном гневе. —А что застаю внутри обители? Обжорство вместо святого поста! Пьянство вместо усмирения плоти!! Блуд вместо молитвы!!!

Внезапно Иосиф схватил валявшийся под нога­ми бочонок с порохом и с такой неожиданной для его худощавого телосложения силой швырнул его на самый верх громоздившейся перед ним ку­чи, что бочонок разбился вдребезги, а серые струйки пороха потекли вниз со зловещим шоро­хом, отчетливо слышимым в мертвой тишине.

— Кому служите? — громовым голосом крикнул

Иосиф. — Богу или дьяволу?

Некоторое время он стоял, не шевелясь, потом резким движением схватил горящий факел. Толпа в ужасе отшатнулась. Иосиф швырнул факел к подножию груды. Огромный столб пламени по­лыхнул к небу.

Стоя перед толпой на фоне огня, Иосиф воздел руки.

— На колени, безумцы! Кайтесь, говорю вам —

иначе вечно гореть будете в геенне огненной, и

сатане достанутся ваши грешные души!

Монахи упали на колени и начали молиться, истово крестясь. Помолившись вместе с ними, Иосиф встал с колен и снова заговорил спокой­ным, строгим и властным тоном:

— Отныне, во искупление тяжких грехов ва­ших, будете есть черствый хлеб и пить ключевую воду. Три месяца ни один из вас не покинет этих стен, ни под каким предлогом, и никто не войдет в эту обитель. Отец Сергий, прикажи выдать из монастырской казны всем тяглым людям на ва­шей земле по одному, а вольным по два золотых, чтобы они могли скорее забыть обиды, нанесен­ные погрязшими в грехах иноками. И, наконец, каждые три часа в течение дня и ночи все как один будете на коленях молить Господа о проще­нии тех грехов ваших, которые еще не ведомы мне, но ведомы вам и Ему. Прежде чем я покину обитель, этот нечестивый инок — он указал на молодого монаха, все еще лежащего на земле у ворот, — получит пятьдесят плетей за оскверне­ние святой обители, а тот, что стоял на страже у калитки, — он сурово взглянул на Медведева, — получит столько же за лихоимство и нарушение заповедей Господних.

Услышав в толпе легкий ропот, Иосиф нахму­рился и закончил строгим предупреждением:

— В скором времени я снова навещу эту оби­тель и, если хоть одно из моих указаний не будет выполнено, предстану перед лицом митрополита московского, дабы просить его доложить велико­му князю о ваших тяжелых проступках. Гнев и строгость государя вам хорошо ведомы. Вы знае­те, как он с вами поступит.

Иосиф сказал несколько слов игумену, тот не­громко отдал какие-то распоряжения. Затем к ним привели толстого рыжего монаха, который стоял на страже у калитки. Иосиф с игуменом строго о чем-то его расспрашивали, монах отвечал, затем что-то передал Иосифу, и, продолжая рассказы­вать, несколько раз указал жестом на даром и на противоположную сторону Угры, а один раз в сторону Березок; Иосиф хмуро слушал его, кивая головой, потом оставил монаха с игуменом и по­дошел к Медведеву.

— Мне сказали, что ты живешь где-то по сосед­ству:

Медведев показал ему свою жалованную грамо­ту. Иосиф внимательно прочел ее и вернул.

— Государь поступает мудро, укрепляя рубежи

молодыми и достойными дворянами. Тут непро­

стые места и опасная жизнь, но для такого чело­

века, как ты, Василий, именно здесь и сейчас от-,

крываются большие возможности добиться славы

и почестей на службе государю и отечеству. Что

до меня, то я с юных лет отдал себя служению

Господу в монашеском чине. Ты можешь звать ме­

ня просто Иосиф, а в миру мое имя Иван Санин. Я

прибыл сюда по поручению митрополита, кото­

рый интересуется состоянием дел в дальних пору­

бежных обителях Здешние иноки совершили

много серьезных проступков, и Господь моей ру­

кой покарал нерадивых грешников. Что же каса­

ется исполнения обряда, о котором ты просил, —

подожди немного, пока мы с игуменом побеседу­

ем о наших монастырских заботах, а после этого

я охотно пойду с тобой и сам отслужу заупокой­

ную службу по усопшему. —1 Он протянул Медве­

деву золотой великого князя. — Я возвращаю тебе

незаконно взятую мзду и прошу простить несча­

стного грешника. Пусть этот золотой. сослужит

тебе лучшую службу и приумножится стократно,

дабы ты и твои близкие не знали нужды.

Медведев принял монету, легким поклоном скрывая улыбку.

Кто-то уже произносил похожие слова.

Иосиф остановил проходившего мимо монаха.

— Позаботься, брат, чтобы вашему соседу был оказан достойный прием, пока я буду занят. — И, кивнув Медведеву, направился к игумену.

Монах предложил Василию отобедать, но он отказался, попросив взамен накормить коня.

Монах провел его по тропинке вокруг одного из строений — по ту сторону оказался целый скот­ный двор, — открыл один из сараев, предложил мешок овса и, сославшись на дела, ушел. Василий отсыпал полмешка овса в ясли и, отстегнув подуз-док, подвел Малыша. Из соседних сараев доноси­лись похрапывание лошадей, визг свиней, мычанье коров, и можно было не сомневаться, что убыток, нанесенный Иосифом, быстро возместится.

Напротив сараев тянулась тыльная бревенчатая стена одного из строений, окружающих церковь, с узкими длинными окнами, многие из которых были открыты. Василий впервые в жизни оказался в монастыре, он никогда не видел монашеских ке­лий, поэтому, привстав на цыпочки, стал с инте­ресом разглядывать сквозь узкое распахнутое окошко внутреннее убранство. Его постигло неко­торое разочарование — ничего особенного — обыкновенная маленькая комнатка, жесткая, ши­рокая лавка у стены, в углу маленький иконостас, Грубо сколоченный стол у окна — на столе боль­шая чернильница, свитки бумаги и десяток гуси­ных перьев; на единственном табурете лежала по­душка.

Дверь, расположенная прямо напротив окна, резко распахнулась, и Медведев невольно отшат­нулся в глубину сарая. В келью вошли игумен с Иосифом. Они продолжали какой-то разговор, вернее, Иосиф говорил, а игумен внимательно слушал, время от времени вытирая вспотевшую лысину рукавом рясы.

— …Вот почему я должен был пресечь это зло в корне, — решительно закончил Иосиф.

Игумен стоял спиной и не видел Медведева, но Иосиф, стоящий лицом к окну, увидел его сразу. Он улыбнулся, кивнул Василию головой — дес­кать, коня кормишь — ну-ну, корми дальше — и продолжал говорить, даже громче, чем раньше, будто хотел, чтобы Василий хорошо расслышал его слова.

— Да, отец мой, распустил ты братию до невоз­

можности… Понимаю, у тебя здесь очень трудная

служба, но нельзя же допускать такие безобра­

зия — не для того тебя сюда послали.

Отец Сергий дрожащими от волнения рука­ми подвинул Иосифу табурет, а сам сел на лавку. Иосиф взял с табурета подушку, повертел в руках, неодобрительно покачал головой и протянул игу­мену. Смущенный игумен сунул подушку под лавку.

— Это еще не все, — продолжал Иосиф. — Я не

хотел при всех говорить о пароме.

— А что случилось? — испуганно спросил игу­

мен.

— Тебе известно, что иноки, которым ты пору­

чил перевозить путников, переправляют по ночам

через реку в обе стороны целые обозы грабите­

лей, получая за это солидную мзду?

Игумен побледнел.

— Этого не может быть, — прошептал он. —

Паром всегда заперт, а единственный ключ хра­

нится у меня. Ведь это — рубеж. Редкие путники

пользуются нашей дорогой — она в стороне от

прямых торговых путей, и все, кто переправляет­

ся здесь, проезжают днем, а я сам всегда прове­

ряю, кто они, куда и зачем едут, имеют ли надле­

жащие грамоты, затем аккуратно записываю все

сведения и тут же отправляю их особым гонцом в Боровск великокняжескому наместнику, а дру­гую копию тому человеку, которого ты…

— И правильно поступаешь, — перебил его Ио­сиф, — однако это все же происходит, и довольно часто. Так было, например, сегодня ночью. Стало быть, злоумышленники изготовили второй ключ, а ты слишком крепко спишь.

Иосиф строго и пристально смотрел на игуме­на. На глазах старика выступили слезы, игумен сполз с лавки и опустился на колени перед Иоси­фом:

— Я больше не могу… — горячо зашептал он, утирая слезы. — Батюшка, голубчик, заступись пе­ред митрополитом — я уж сам просил, молил, три грамоты посылал… Пусть меня переведут куда по­дальше — хоть к пермякам на север — не могу я здесь больше! Это же не иноки — дьяволы в обли­ке человеческом! Думаешь, они испугались сего­дня? Только прикинулись! Ты уедешь, и завтра начнется то же самое. У нас ведь не монастырь, а темница — сам знаешь — одни тут сынки боярские да дворяне опальные, бывшие заговорщики да из­менники, плаха по ним плачет, но государь пожа­лел-помиловал, не весть зачем. Ну какие из них служители? Они меня тут уж сколько раз чуть бы­ло насмерть не зашибли, вроде ненароком — то крыша часовни неведомо от чего рухнула как раз, когда я рядом стоял, то гадюка ядовитая откуда ни возьмись в мою келью заползла, а то в погреб глу­бокий лестницу кто-то ночью убрал — одним лишь промыслом и чудом Господним уцелел я… Не на кого положиться, некого призвать в помощ­ники… Всего три старца у нас благочестивых, ис­кренне раскаявшихся и Богу верно служащих — да что они? — слабы, немощны… Всякую ночь: бо­юсь — уморят бояре окаянные, уже раз отравить пробовали — Бог помиловал… Заступись, батюш­ка — до конца дней молиться за тебя буду!

Иосиф поднял с колен старого игумена, усадил обратно на лавку и заговорил ласково и мягко:

—  Господь послал это суровое испытание не

для того, чтоб ты бежал от него, а дабы окреп дух

твой. Уже семь лет ты служишь Господу на этом

месте, и все мы хорошо знаем, каково тебе прихо­

дится. Никто на твоем посту не сумел бы добиться

большего, и митрополит не раз говорил, как вы­

соко ценит твой христианский подвиг. Эта оби­

тель стоит на рубеже — она нужна нашей церкви.-

Вспомни, сколько богомольцев из соседних ли­

товских земель, где нет поблизости греческих

храмов, съезжаются сюда на праздники или даже

в будни, просто помолиться. Нельзя оставить их в

искушении принять латинскую веру. А то, что

иноки здесь… — Иосиф замялся, — ну, скажем,

особенные, так это, с другой стороны, даже непло­

хо. Вспомни, как ты радовался несколько лет на­

зад, когда порубежная война была в разгаре и вер-

ховские князья, ссорясь между особой и переходя

на службу то к Литве, то к Московии, что ни день

нападали на эти земли — как хороши оказались

для этого случая твои иноки!

—  Как же, как же! — горько оживился игумен. —

Этому их не учить, к дракам они с малолетства

привыкли. И надо сказать, с тех пор, как отбили

мы четыре нападения, никто нас больше не тро­

гал. Я так, радуясь, молитвы творю, чтобы и даль­

ше мир да покой был, а они все сожалеют, что

больше это не повторяется. Правду сказать, рань­

ше, когда воевать чаще приходилось и в опасно­

сти; жили, так вроде и пили меньше, и молились

больше, а сейчас разжирели, распустились, ни мо­

литвой, ни делом не заставишь заняться…

—  Вот видишь… А были б они смиренными

иноками — что осталось бы от Преображенской

обители? Конечно, надо стремиться, чтобы те­

перь, в сравнительно мирное время, иноки боль­

ше отдавались, служению Господу, но не все сразу

делается! Терпение, отец Сергий, терпение — че­

рез него все великие чудеса творятся… Сейчас, я

думаю, тебе надо переменить свое отношение к

ним — подумай об этом на досуге. Напуганные

моей угрозой, они на несколько месяцев притих­

нут. Заметь — твоих иноков пугает только одно:

если государь узнает о ком-то из них что-либо,

предосудительное, немедля бросит в темницу, а

некоторых, пожалуй, и плаха не минет. Этим ры­

чагом и действуй, сочетая его с поощрением за

добрые дела. Обещаю тебе свою помощь и под­

держку, а ты по-прежнему сообщай обо всем, что

здесь случается, известным тебе путем. Я доложу

митрополиту, что служишь ты исправно, и буду

просить о переводе тебя в тихое и спокойное ме­

сто, как только подыщу достойную замену.

—  Благослови тебя Бог, — воскликнул игумен,

припадая к руке Иосифа, — и да продлит Он дни

твои, и да поможет во всех делах твоих во славу

нашей церкви! .

Оба, встав на колени, перед иконостасом сотво­рили короткую молитву, затем Иосиф поднялся:

— Мне пора в обратный путь, а перед тем я

обещал помочь вашему новому соседу, который

меня ждет. — Он взглянул через окно на Медведе­

ва, который отвязывал Малыша и, казалось, был

полностью поглощен своими заботами. Иосиф

улыбнулся кончиком рта и направился к выходу в

сопровождении игумена. — Советую тебе позна­

комиться с ним поближе. Я видел его жалованную

грамоту и думаю…

С этими словами он вышел, пропустив вперед игумена и плотно затворив дверь.

Мог бы и здесь сказать что это он такое ду­мает…

Медведев вскочил в седло и выехал на площадь перед церковью в тот момент, когда Иосиф с игу­меном выходили из дверей.

Остатки огромного костра догорали перед па­пертью, угрюмые монахи делали вид, что усердно трудятся, убирая замусоренный двор, игумен от­дал какой-то приказ — притащили большую коло­ду и несколько крепких кнутов, двое провинившихся разделись до пояса; дождавшись, когда первый из них лег на колоду, Иосиф попрощался с отцом Сергием и подошел к Медведеву.

— Я готов. Можем идти.

Они направились к воротам. Позади раздался первый удар и приглушенный крик. Медведев обернулся.

— Ничего страшного,— сказал Иосиф, проходя

в калитку. — Это еще малое наказание за их про­

ступки. — Потом вздохнул и добавил:— Тем более

что один только делает вид, что сильно бьет, а

другой — что сильно страдает. Я их хорошо знаю.

Брат брата не обидит.

Через час они были в Березках.

Картымазов выполнил просьбу соседа — посре­ди двора стоял грубо сколоченный гроб, от кото­рого пахло душистой сосновой смолой, а в нем кирка и лопата.

Иосиф огляделся с видом человека, который никогда здесь не был, и удивленно спросил:

— Неужели это и есть твое имение? Оно выгля­дит заброшенным, и кажется, нога человека давно не ступала здесь…

Очень естественно и убедительно.

— Ступала. И не раз! -невозмутимо ответил

Медведев. — Похоже, тут всякую ночь проезжает

сотня людей. Вчера, например, мне оставили ни­

кому не известного покойника. Имение было со­

жжено в прошлом году, а все обитатели убиты. Те­

перь великий князь пожаловал его мне, Я только

что приехал и еще не. успел ничего привести в

порядок,

— А-а-а… Понимаю. — Иосиф пристально гля­дел на Медведева, но говорил спокойно и ласко­во. — Мне кажется, я тебя уже встречал где-то… Ты, случайно, не провел прошлую ночь в Медыни?

Ничего не выйдет.

— Нет, — спокойно ответил Медведев, — я про­

вел эту ночь здесь.

Иосиф сочувственно вздохнул:

— Должно быть, тут опасно ночевать, не выста­

вив надежную охрану…

И это не пройдет. Медведев пожал плечами.

— Возможно. Но я с детства привык к опасно­

сти. В доме лежал покойник, поэтому я спал с ко­

нем в старой баньке, а поскольку приехал один,

никто меня не охранял. Со мной ничего не случи­

лось, и я прекрасно выспался,

Василии спешился.

Иосиф сделал последнюю попытку:

— Должно быть, ты не только мужественный,

но и честный человек, ибо только люди с чистой

совестью всегда спят спокойно.

— Обычно я засыпаю сразу и сплю очень крепко.

Медведев улыбнулся и повел Малыша «на ко­

нюшню» — в бывшую баньку.

Иосиф, задумчиво склонив голову, остался сто­ять у гроба. Вернувшись, Василий взял лопату и направился к березовой роще. Иосиф прихватил кирку и пошел следом. Между рощей и домом стояла одинокая молоденькая березка.

— Здесь, — сказал Медведев и воткнул лопату в землю.

— Если усопший не был тебе родным, почему

ты намерен схоронить его так близко от дома? —

осторожно спросил Иосиф.

— Не знаю, — пожал плечами Медведев, — но мне почему-то кажется, что между ним и этим до­мом есть какая-то связь…

Они молча вырыли глубокую могилу, молча от­правились за гробом и отнесли его в дом.

Увидев изуродованное тело, Иосиф лишь пере­крестился, но ни один мускул не дрогнул на его лице, и Василий понял, что монах на своем веку повидал многое.

Иосиф снял свой простой монашеский крест и приготовился к молитве, но Медведев жестом ос­тановил его, тоже перекрестился и, обращаясь к покойнику, тихо заговорил:

— Я не знаю, кто ты и как тебя звали. Я не

знаю, хорошо ли ты прожил свою жизнь и дос­

тойно ли встретил смерть. Я не знаю, есть ли у те­

бя родные и будет ли кто-нибудь вспоминать о те­

бе. Но я знаю, что ты не умер светлой, покойной

смертью в своем доме, окруженный любящими и

близкими, не пал смертью воина на поле брани, и

не злая болезнь сразила тебя во время странствия.

Подлым и коварным ударом убили тебя неведо­

мые злодеи без чести и совести. Стоя над твоим

безжизненным телом и веруя, что душа твоя, еще

не отлетевшая к всемогущему Господу, слышит

меня, я,даю тебе клятву отыскать твоих убийц и

покарать их ради торжества порядка и справедли­

вости.

Медведев отступят на шаг, и тогда Иосиф тор­жественно и печально начал читать заупокойную молитву.

Красное солнце садилось за рощей, длинные тени стройных берез прочертили землю беско­нечными радами темных полос, и в густой вечер­ней тишине чистый голос Иосифа звучал таинст­венной, грустной музыкой, величественной и не­постижимой, как сама смерть; лицо Иосифа, строгое и красивое, похожее в эту минуту на лица святых мучеников с икон, сияло возвышенной одухотворенностью — казалось, на нем лежала печать глубокой скорби об ушедшем человеке, и в то же время скорбь эта была светлой и успокои­тельной, будто он, Иосиф, видел или знал нечто такое, что никому из живущих недоступно и что наполняло душу трепетом и волнением.

Медведев не мог отвести взгляда от лица мона­ха, очарованный странной и необычной силой, которая исходила от этого человека.

Закончив молитву, Иосиф сказал:

— Упокойся в мире и не тревожься, если неве­

домы нам добрые деяния твои, ибо они хорошо

известны Всемогущему, который видит с небес ка­

ждый наш шаг. И даже если навсегда останется

тайной для нас, кем ты был, спи спокойно — Гос­

подь знает имя твое!

Когда могила была засыпана теплой и влажной весенней землей, Медведев срезал тонкую березку и, соорудив простой крест, укрепил его на мо­гильном холмике.

Они медленно пересекли двор и остановились у ворот.

— Мне по душе сказанные тобой слова, — ска­

зал Иосиф. — Я уверен, что Господь благословит

твои начинания. Для того чтобы укрепить и защитить землю, понадобятся люди, и ты, верно, вско­ре поселишь их здесь. Построишь дома…

К чему это он клонит?

— … Ну и, конечно, рано или поздно ты поста­вишь для себя и своих людей церковь. Когда это случится, дай мне знать — я пришлю тебе хоро­шего служителя. Он не будет похож на тех, кого ты сегодня видел — поверь, наша церковь имеет более достойных слуг. И хотя добрый священно­служитель в наше время редкость — я постараюсь подобрать человека, который во всех делах будет тебе помощником и советчиком.

Ясно. Он хочет поспать сюда попа, который,подобно игумену, будет доносить обо всем, что здесь происходит. Зачем ему это нужно? Впро­чем, если он так решил, то все равна это сдела­ет, и тогда я даже не буду знать, кто шлет емувесточки. Так уж пусть лучше будет хорошийпоп, который всегда на виду.

—  Я с поклоном принимаю твое предложение

и благодарю за все, что ты сделал для меня сего­

дня. Как только дойдет до закладки церкви, я не­

медля дам знать. Вот только опасаюсь, что на пер­

вых порах здесь будет горячо и, возможно, проль­

ется немало крови…

—  Я знаю, какой человек здесь нужен. Ты бу­

дешь доволен им. А теперь прощай, и благослови

тебя Бог. — Иосиф осенил Медведева крестным

знамением и шагнул на дорогу.

Он быстро зашагал в сторону монастыря, а Ва­силий вернулся в свой дом.

Обгоревшая черная скамья мрачным напоми­нанием стояла посреди бывшей горницы.

Где-то на дороге со стороны Картымазовки по­слышался быстро нарастающий топот копыт.

Ну, вот и наминается ночная жизнь. Пока это какой-то одинокий всадник. Может, от Карты-мазова?

Выйдя на полуразрушенное крыльцо, Медведев остановился в дверном проеме.

Начал моросить мелкий дождь, и быстро тем­нело.

Силуэт всадника черным пятном скользил на фоне леса. Напротив ворот всадник на всем скаку развернулся, выхватывая лук.

Медведев отшатнулся вовремя.

Короткий свист и глухой удар — тяжелая стре­ла вонзилась в дверной косяк, за которым стоял Василий, а всадник помчался обратно.

Чего-то похожего следовало ожидать. Посла­ние с предупреждением. Это хорошо. Значит, бо­ятся, — иначе напали бы без всяких предупреж­дений. Он вышел и осмотрел стрелу. Возле само­го наконечника была намотана ленточка бересты.

Медведев осторожно снял ее, не торопясь от­правился в баньку, зажег там лучину и с трудом разобрал нацарапанные на бересте каракули. За­тем рассмеялся и сказал Малышу:

— Нам предлагают завтра на рассвете навсегда покинуть эти места. Это значит, что до утра ниче­го особенного не случится. Ну, что ж, постараемся выспаться как следует — завтра у нас будет очень веселый день!

 

Глава шестая

«ТЫ БУДЕШЬ ПЕРВЫМ, КОГО Я ПОВЕШУ…»

Если бы ранним утром следую-. щего дня кто-нибудь наблюдал за Медведевым, ук­рывшись в дубраве по ту сторону дороги, у этого наблюдателя не должно было остаться никаких сомнений: новый хозяин Березок решил покинуть свои владения если не навсегда, то, по крайней мере, надолго, ибо все указывало на сборы в даль­нюю дорогу.

Медведев тщательно проверил подковы коня, старательно затянул ремни подпруги, убедился в прочности уздечки и поводьев, перебрал стрелы, натянул на лук новую тетиву, наточил оселком но­жи и лезвие меча, аккуратно упаковал все свои по­житки, закрепив их по местам у седла, в сумках и на своем широком поясе; ну и, наконец, не остав­ляло никаких сомнений в его намерениях проща­ние с домом: выведя коня на дорогу, Василий снял шапку, низко до земли поклонился обгоревшим развалинам, глубоко вздохнул, сел на коня и, ни разу не оглянувшись, направился в сторону Кар-тымазовки.

День выдался пасмурный, безветренный и про­хладный; после теплой ночи мягкий, густой, ват­ный туман неподвижно висел в воздухе, и Василий Медведев, неторопливо удаляясь от своего до­ма, медленно растворился в этом тумане.

Таким образом, тайный наблюдатель, если он был, мог бы теперь отправиться к тому, кто его послал, и с чистой совестью доложить, что новый хозяин Березок, очевидно, прислушался ко вче­рашнему предупреждению и, судя по всему, на­долго покинул свои владения.

Тем временем Медведев проехал еще с полвер­сты, не сбавляя мерного шага и напрягая слух, чтобы уловить в мелодии обычных лесных звуков хоть малейший чужеродный тон.

Один раз ему показалось, что откуда-то донес­ся едва различимый стук копыт, - и Василий, улыб­нувшись, продолжая двигаться равномерно и не­торопливо, стараясь держаться середины дороги, где копыта коня оставляли явный и глубокий след.

 Вскоре впереди показался горелый лес и пово­рот, где колея обоза, проехавшего вчера на рас­свете, сворачивала направо и углублялась в неве­домую часть леса, который Картымазов упорно называл Татьим. Миновав поворот и твердо убе­дившись, что следом за ним никто не едет, Медве­дев свернул на обочину и некоторое бремя дер­жался жухлой прошлогодней травы, где следы ко­пыт виднелись хуже, потом немного углубился в сосновый лес и саженей двадцать двигался парал­лельно дороге по иглице, где следы вообще стали едва заметными, затем снова выехал на обочину, а позже опять свернул в лес и так повторил не­сколько раз. Наконец, въехав в лес очередной раз, он внезапно остановился и с минуту стоял совер­шенно неподвижно, внимательно прислушиваясь. Не услышав ничего подозрительного, Василий спешился и расстегнул одну из сумок у седла. От­туда он вынул четыре небольших мешочка из толстой прочной кожи с длинными тесемками, про детыми сквозь дырки в верхней части, — в таких мешочках богатые люди хранят золото и драго­ценные камни. Но эти были заполнены не тяже­лыми звонкими монетами, а всего лишь мягким пушистым мехом, и то лишь до половины. Он плотно натянул мешки на копыта Малыша, проч­но привязав тесемками к ногам коня, и, сев в сед­ло, отправился в обратный путь. Теперь он ехал только лесом, все время вдоль дороги, двигаясь совершенно бесшумно и почти не оставляя ника­ких следов на твердой почве, усыпанной сосно вой иглицей.

Так он добрался до поворота в горелом лесу, осмотрелся, свернул и осторожно двинулся в глубь Татьего леса, бесшумно скользя между де­ревьями и внимательно Глядя по сторонам. Осо­бенно его интересовали могучие, высокие дере­вья. Однако пришлось прЪЙти целых две версты, прежде чем он увидел то, чего ожидал.

На самой верхушке могучего древнего дуба на­ходилось нечто, свитое из веток и похожее на гнездо гигантской птицы.

Медведев тотчас застыл, не шевелясь, под при­крытием кустарника и долго наблюдал за гнездом, но не заметил в нем никакого движения.

Расстояние велико, туман еще не рассеялся,надо подойти ближе.

Василий осторожно отступил до ближайшего поворота, так, чтобы дуб полностью скрылся из виду, и, оглядевшись, направился в глубь леса, уда­ляясь от дороги. Оказавшись в густой, труднопро­ходимой чаще в полуверсте от дорожной колеи, он уже хотел было остановиться, но, разглядев впереди какой-то просвет между деревьями, направился туда. Здесь его подстерегала приятная неожиданность.

Окруженное буйно разросшимся кустарником из лозы и орешника, поросшее вдоль берегов жи­вописными кувшинками и камышом, прямо по­среди леса находилось довольно большое озеро, на тихой, зеркальной поверхности которого пла­вала масса диких уток, нырков и прочей водной дичи, а судя по мощным всплескам, и рыбы тут было достаточно.

«…С реками, озерами, ставами и прудами… * Оказывается, кое-что в грамоте великого князявсе же соответствует действительности. Этовселяет надежду…

Первым делом Василий объехал озеро вокруг и убедился, что, кроме звериных троп, ведущих к водопою, не видно никаких следов недавнего пре­бывания человека.

Если сюда кто-то и заезжает, то очень редко,а, стало быть, это как раз то место, котороесейчас нужно.

Пробравшись по звериной тропке к воде, Мед­ведев спешился, снял с Малыша накопытники, спрятал в сумку, а вместо них вынул длинный плотный плащ с капюшоном, сшитый из ткани двух цветов — с одной стороны он был совершен­но черным, с другой — зеленым, под цвет травы и листьев. Этот плащ подарил ему когда-то один фряжский купец, которого он вызволил из татар­ского плена. Купец был так счастлив своему спа­сению, что готов был одарить Василия мешком золота, но татары все у него отняли, и тогда он снял со своего плеча этот плащ, сказав, что это самая дорогая вещь, которая у него осталась, по­скольку сшит он руками его любящих юных доче­рей. Плащ действительно был .замечательный, теплый и прочный, а кроме того — и это самое глав­ное — превращал владельца в невидимку ночью и даже днем среди зелени. Медведев часто пользою вался этим плащом, всегда размышляя при этом о превратностях судьбы и юных дочерях фряжско­го купца, которым и присниться не могло, что плащ, сшитый их нежными ручками где-то в дале­кой Франции, будет носить какой-то неведомый им юноша в диковинной и таинственной стране, какой всегда казалось иноземцам Великое Мос­ковское княжество. Медведев накинул плащ на плечи зеленой стороной наружу, прихватил с со­бой два мотка прочной веревки — один потонь­ше, другой потолще, закрепив их у себя на поясе, подумал несколько секунд, не забыл ли еще чего, затем отпустил немного подпругу Малыша, неко­торое время выразительно шептал коню что-то на ухо и, оставив его у воды, двинулся в обратный путь.

Он легко скользил между деревьями, не насту­пая на сухие ветки и не задевая мокрых, так что ни одна капля утренней: росы не упала на его плащ к тому времени, когда он бесшумно и неза­метно, подобно призрачному лесному духу, под­крался почти к самому подножию дуба, на верши­не которого находилось странное гнездо.

Укрывшись за соседней елью, так, чтобы из гнезда его нельзя было увидеть, Василий начал наблюдение.

Гнездо представляло собой прочную, сплетен­ную : из ветвей круглую площадку, обрамленную невысоким барьером, — эдакая большая корзина высотой по пояс человеку среднего роста. Как раз такого роста и оказался крепкий молодой парень, который сидел в этой корзине и, пока не вставая, был совершенно не виден снизу. Но иногда он поднимался и внимательно оглядывал окрестно­сти, поворачиваясь во все стороны, так что у Мед­ведева было достаточно времени как следует раз­глядеть его и убедиться, что это всего лишь юно­ша, лет семнадцати от роду, и что он там один.

Василий собрал в кучку лежащие под ногами еловые шишки и швырнул одну из них в густой кустарник недалеко от дуба. Парень вскочил на ноги и, высунувшись из-за барьера, начал всмат­риваться в кустарник. Ничего не разглядев, он ус­покоился и снова исчез.

Медведев бросил вторую шишку.

Парень снова высунулся.

— Кыш, — негромко сказал он, глядя вниз, —

пошла вон!

Ничего не случилось.

Парень озадаченно почесал затылок, внима­тельно осмотрел всю поляну, пожал плечами и снова исчез за краем корзины.

Медведев бросил третью шишку.

Парень резко вскочил на ноги и некоторое время пристально вглядывался в кустарник, затем, вынув из голенища сапога нож, зажал его в зубах и начал ловко спускаться по стволу дуба,

Василий спокойно вышел из-за ели, вынул лук со стрелой и, натянув тетиву, прицелился в парня.

Парень спрыгнул на землю, отряхнул руки, по­вернулся И изумленно застыл с ножом в зубах.

— Открой-ка пошире рот, — спокойно сказал

Медведев.

Если он все-таки не трус, попытается метнуть нож.

Парень открыл рот, молниеносно подхватил падающий нож и метнул.

Медведев слегка отклонил голову, и нож, на­правленный в его шею, прошелестел над плечом и вонзился в ствол ели за спиной.

— Ай-ай-ай, — сказал Василий. — Нехорошо.

Надо больше тренироваться. Встань-ка лицом к

дубу и подними повыше руки.

Парень молча повиновался. Медведев сунул лук и стрелу в колчан, вытащил из ствола ели нож, от­резал этим ножом кусок веревки потоньше из мотка на поясе, спрятал нож в голенище сапога и неторопливо направился к парню.

Тот повернул голову и, увидев, что Медведев безоружен, резко повернулся и, согнувшись, бро­сился на него, норовя сбить с ног ударом головы в живот.

Медведев хладнокровно уклонился, подставив ногу, и парень со всего размаху упал лицом вниз. Василии тут же прижал его спину коленом и, лов­ко заломив руки, начал аккуратно связывать. — Опять нехорошо, — пожурил он. — Никогда не бросайся, как бык, наклонив голову, потому что не видишь, что происходит впереди.

Василий быстро и крепко связал парня по ру­кам и ногам, затем резко перевернул на спину.

Парень набрал полные легкие воздуха, явно со­бираясь закричать. Медведев выхватил свой пояс­ной нож и приставил к его горлу.

— Не советую, — сказал он. — Очень острый.

Одно движение — и от уха до уха.

Он взвалил парня на плечи, крепко прижимая его голову к своей груди, чтобы тот не забрал, и быстро понес в глубь леса, подальше от дороги. Выбрав в кустах ложбинку, которая не просматри­валась даже с близкого расстояния, Медведев спустился туда, уложил парня на бок и уселся ря­дом на поваленном дереве.

— А теперь слушай внимательно, — сказал он. Меня зовут Василий Иванович Медведев, и волей Великого князя Московского Ивана Васильевича я законный, единственный и полновласт­ный владелец земли, на которой ты лежишь. Госу­дарь дал мне право самолично казнить и жаловать всех, кого я сочту того достойным. Поскольку ты разбойник, пойманный на моей земле, я могу с чистой совестью повесить тебя вон на том суку. Хоть сейчас Тебя как зовут-то?

— Никола… — пересохшими губами пролепетал парень.

—Никола… А по батюшке? — любезно осведо­мился Василий.

— Епифанов сын…

— Как же, как же, — вспомнил Медведев, — я,

кажется, знаю твоего батюшку. Такой почтенный,

рассудительный человек в собольей шубе…

— Точно, — изумился парень.

— Вот видишь. Мне даже известно, что он не прочь бы оставить свое разбойное ремесло, да бо­ится справедливого наказания — и не зря. Парень глядел на Медведева, как на пророка.

— Так вот, Никола, Епифанов сын, сейчас перед

тобой открываются две возможности. Либо ты

мне поможешь — и тогда я, возможно, закрою

глаза на ваше с батюшкой прошлое… Либо… Если

ты не захочешь этого сделать или, что еще хуже,

вздумаешь меня обмануть… Что ж, — ты будешь

первым, кого я повешу за разбой на моей земле, и

случится это не позднее завтрашнего утра. Поду­

май. Даю тебе минуту.

Медведев уселся поудобнее и, казалось, углу­бился в расчет, сколько еще человек можно свя­зать остатком веревки, что потоньше.

Никола облизнул пересохшие губы.

— Я согласен, — сказал он, — да и батюшка, ду­

маю, тоже… А что надо делать?

— Пока точно ответить на мои вопросы. — Ва­

силий вынул из-за голенища своего сапога нож

Николы и взвесил его на ладони. — Сейчас я от­

правлюсь в ваше логово, и мой успех будет зави­

сеть от того, что ты мне расскажешь. Если вдруг

ты ошибешься хоть в какой-нибудь малости или,

не приведи Господь, ненароком что-либо ута­

ишь, — твой батюшка падет первым от твоего же

ножа. Ты видишь в десяти шагах за моей спиной

березу и прилипший к ее стволу осиновый лист?

Никола пригляделся и кивнул.

Медведев резко повернул голову и в то же мгновенье метнул нож за спину через плечо. Нож пробил красный прошлогодний листик, глубоко увязнув в белоснежном стволе, и тут же хрусталь­ная прозрачная слезинка весеннего сока выкати­лась из березовой раны. Василий отправился к бе­резе, вынул нож, вернулся, снова сел и спросил:

— Ну что?

Лицо Николы побелело, как ствол березы.

— Я готов, — прошептал он.

— Где находится лагерь?

— Две версты отсюда — прямо по дороге.

— Сколько еще таких, как ты, наблюдателей на

пути?

— С этой стороны смотрителей больше нет.

Нас всего четверо. Один следит за дорогой от Ме­

дыни, один — от монастыря, я — от Картымазов-

ки, а главный смотритель — на дубе посреди лаге­

ря. Оттуда видны все три наших дерева.

— Значит, скоро обнаружат, что тебя на месте

нет?

— Не-е-с. Оттуда видно, только когда подаешь знак. А так велено не высовываться…

— Когда и какие знаки подаются?

—  Если едет кто чужой, незнакомый, — до трех

человек — машешь над головой белой тряпкой.

Если большой отряд — красной. Тогда общая тре­

вога и все с оружием выезжают навстречу. Но еще

никто никогда не подъехал к лагерю ближе, чем

за две версты. Поэтому никому даже не ведомо,

где он расположен.

—  Как часто меняются ваши смотрители?

— Каждый сидит весь день — от светла до

темна.

— А ночью?

— По два человека караулят на каждой дороге.

— Как охраняется сам лагерь?

— За сто шагов от стоянки в лесу вырублены

просеки — со всех трех сторон. На каждой — по

два часовых. Они ходят так, что все время видят

просеку. Ночью зажигают факелы и удваивают ка­

раул.

— Ты сказал «с трех сторон». А с четвертой?

— С четвертой, позади за лагерем — болото.

Черным называется. Там трясина засасывает —

никак не пройти.

— Точно?

— Вот те крест! — побожился Никола.

— Ладно. Сколько человек в вашей шайке?

— Да около сотни будет. Одних, мужиков сорок

восемь, ну и… бабы да детишки до пятнадцати лет.

А кто старше — переходят в отряд.

Василий уже хотел было задать следующий, очень важный для него вопрос, как вдруг его осе­нила странная догадка и он с замиранием сердца спросил:

— Послушай, а молодые девицы… э-э-э… ну, в

том смысле, что на конях и с оружием в отряде

есть?

Никола уставился на него с изумлением.

— Не-е-е, ты что, государь, как же это можно — баба да с оружием?! Женщины только в землянках за лагерем имеют право жить. Они готовят, стира­ют, за детишками смотрят, но моложе тридцати у нас, пожалуй, никого нет, и все замужем за на­шими мужиками.

Медведев облегченно вздохнул.

— Я думал, у вас лагерь, а там просто село,

что ли?

— К нам в отряд людишки целыми семьями

приходят — а почему? Да потому что в этих мес­

тах жить смертельно опасно! Литовские вельможи

с московскими непрерывно ссорятся из-за земель

да богатств, и тут такое творится! А у нас в лагере,

как у Бога за пазухой. За пять лет еще ни один чу­

жой человек даже близко не подошел! Нас все бо­

ятся и по ту сторону Угры и по эту, во как!

— Понятно. А кто у вас главный?

— Бывший полковой воевода Антип Русинов.

Очень головастый мужик! Грамотный, и хитер,

как черт, — никогда не поймешь, что на уме дер­

жит. Первый помощник у него — Софрон Кривой.

У-у-у, этот свирепый, злой мужик А подручный у

Софрона — Захар Мерин — тот и вовсе убивец.

Эти двое — самые лютые, а остальные мужики у

нас ничего — тихие, смирные, за оружие только

по делу берутся, а так — мухи не обидят… Если бы

не Антип, Софрон с Захаркой много бы лишней

крови пролили. Но Антипа боятся. Антип, он вро­

де ласковый, спокойный, но если что не по его

воле будет — казнить может беспощадно лютой

смертью.

—А как выглядят эти трое?

— У Антипа левой руки нет — ладонь по кисть

обрублена. Крепкий мужик, лет за сорок. Софрон - высокий, худой, без глаза, потому и кри­вым зовется. Захарка — малого роста, юркий и все хихикает — ехидный такой.

— Как устроен лагерь?

— Квадратом. В центре старый дуб, где главный

смотритель сидит, вокруг большая поляна — на

ней основные землянки. В одной — самой боль­

шой собираются все, когда Антип позовет, если

погода плохая. А в хорошую он обычно прямо

под дубом и командует. Рядом его жилая землянка

и погреб с продовольствием. Вся поляна кольцом

телег окружена, а подальше за поляной — наши

землянки. Там мы все и живем.

— Сколько людей сейчас в лагере и что делают?

— Да, почитай, все на месте, кроме смотрите­

лей да часовых. Сегодня Антип отдыхать велел, а

ночью, говорят, дело какое-то затевается, а ка­

кое — не знаю…

— Я знаю,— сказал Медведев. — В гости ко мне

собираетесь. Последний вопрос: как пересечь

просеку, чтоб часовые не заметили?

Никола вздохнул и посмотрел Медведеву прямо в глаза.

— Никак нельзя, — тихо сказал он. — Даже из

наших никто никогда не прошел незаметно.

— Ладно, посмотрим, — улыбнулся Медведев,

наклонился к Николе и, взяв его левой рукой за

воротник кафтана, правой поднес нож к шее. —

Вспомни хорошенько — все рассказал? Ничего не

забыл?

— Богом клянусь, — прошептал парень, снова

побледнев.

— Ну, гляди, грозно сказал Медведев и не­

ожиданным движением отрезал воротник кафта-

на. — На всякий случай, — пояснил он, заталкивая

воротник в рот Николе.

Убедившись, что парень может дышать носом, он уложил его под кустом, заботливо убрав из-под спины сучки и шишки.

— Так удобно? — серьезно спросил он.

Никола испуганно закивал головой.

— Вот и хорошо. Полежишь здесь, пока я

управлюсь.

Медведев выбрался на дорогу.

Ну вот, теперь все значительно проще.

Приближался полдень. Туман окончательно рас­сеялся, и надо было двигаться очень осторожно.

Ему понадобился целый час, чтобы достичь первой просеки.

Затаившись в густом орешнике поодаль, он долго наблюдал.

Просека шириной в две сажени и длиной в сот­ню была прямой как стрела. Ее охраняли двое ча­совых. Один стоял на углу и внимательно смотрел вдоль просеки, держа наготове самострел. Другой, тоже с самострелом в руках, медленно двигался ему навстречу. Дойдя до угла, он занимал место первого, и теперь тот двигался по просеке до про­тивоположного конца. Там он останавливался, по­ворачивался лицом к первому и снова первый шел к нему. Таким образом не было ни одной се­кунды, в течение которой просека не находилась бы под наблюдением.

Медведев крадучись обошел лагерь вокруг и убедился, что все три просеки охраняются так же. С. четвертой стороны действительно находилось непроходимое болото, при этом совершенно от­крытое. К нему даже нельзя было подступиться. Где-то в глубине за просеками в густом старом ле­су прятался лагерь, оттуда изредка доносились приглушенные возгласы, ржанье лошадей, ино­гда рубили топором дерево или что-то ковали, но ни разу Медведев не слышал лая собак, и это ра­довало — собаки значительно усложнили бы его задачу. Он, впрочем, тут же догадался, почему их нет — Антип не хотел, чтобы своим лаем они вы­давали место стоянки отряда.

Василий обнаружил только два выхода из лаге­ря: один (видимо, основной) — дорога, по кото­рой он пришел, а второй — хорошо утоптанная людьми и лошадьми (но без колеи) тропа с про­тивоположной стороны. Очевидно, она вела к мо­настырю, а также к дороге на Медынь, и это был тот короткий путь, который упоминали охранни­ки разбойничьего обоза.

Медведев притаился возле этой тропы подаль­ше от просеки и задумался.

Похоже, Никола был прав. Незаметно проник­нуть в лагерь нельзя.

Антип заставляет своих людей в любую пого­ду, днем и ночью, непрерывно двигаться, не вы­пуская из виду просеки, вместо того чтобы обно­сить лагерь частоколом, как это повсеместно принято. Стало быть, он опытен и прекраснопонимает, что дело не в ограде, а в часовых. Как же туда пробраться, леший меня раздери…

Время шло, Василий перебирал в уме способ за способом, но ничего не мог придумать.

Снять охрану нельзя — каждый часовой всевремя находится под наблюдением другого. Еслиже убрать обоих, то через минуту часовой сосед­ней просеки, дойдя до угла, заметит их отсут­ствие, и тотчас весь лагерь будет на ногах

Возможность проскользнуть через просеку не­заметно исключена. Для этого следовало быстать невидимкой… Стоп! Что означает «стать невидимкой»? Это значит, сделать так, чтобыты был у людей на глазах, но они бы тебя не ви­дели… Как же это сделать?..

С полчаса Медведев, весь искусанный в густом кустарнике первыми весенними комарами, безре­зультатно искал решение, как вдруг со стороны лагеря послышался звук голосов, потом спокой­ное посвистывание, и на просеку вышел высокий худой мужчина с черной повязкой, прикрываю­щей правый глаз.

Медведев вспомнил описание Николы — Соф-рон Кривой.

Часовой на просеке вскинул самострел.

— Это я, — сказал Софрон. — Егор махнул бе-

лым. Кто-то идет к нам со стороны монастыря.

Пойду встречу. Будьте начеку.

Он пересек просеку и неторопливо прошел в двух шагах от Медведева.

Дождавшись, пока Софрон отойдет подальше, Василий бесшумно двинулся следом.

Софрон не спеша прошел еще сотню саженей и уселся на пеньке посреди небольшой поляны, посвистывая и поглядывая вдоль тропинки. Мед­ведев осторожно подкрался сзади и залег за трух­лявой колодой шагах в десяти.

Через некоторое время на тропинке показался старый знакомый — рыжий «окающий» монах из монастыря.

Софрон поднялся ему навстречу.

— Почему вчера вечером не пришел, как условились?

— Не мог, — поморщился монах. — У нас такое было. Приехал тут один… от самого митрополита с проверкой. Всю ночь потом молились… Наш дурачок заставил. Ну ладно, давай, что положено, и пойду. Или не принес?

— Как можно? — шутливо возмутился Соф-

рон. — Мы же не монахи — мы разбойники. А раз­

бойники — люди честные. Ежели там кого заре­

зать или удавить — это пожалуйста, а обмакнуть —

никогда. Вот, получи.

Софрон вынул из кармана пригоршню золотых монет и, отсчитав десяток, передал монаху.

— Следующий раз с паромом будет труднее, — сказал монах. — Настоятель поменял замки, и клю­чи теперь только у него.

— Ничего, снова украдете, — сказал Софрон, —

первый раз, что ли? А что у вас там такое стряслось? Ты присядь, расскажи.

— Не могу я присесть, — раздраженно отве­

тил монах, — мне всю спину и задницу исполо­

совали!

— Вот это да! — расхохотался Софрон.

— Тебе смешно, а нам не до смеха. Если этот

умник донесет великому князю, у нас многие го­

лов лишиться могут, и я буду первым!

— Это интересно, — сказал Софрон и вдруг пе­

решел на серьезный, деловой тон. — Послушай, а

как зовут этого вашего проверщика?

— Иосиф, а что?

— Да ничего. Я думаю, он не успел далеко отъ

ехать, а конь у меня резвый. Вижу, вы здорово на­

пуганы… Так ты бы поговорил с братьями: за пять­

сот золотых я навсегда избавлю вас от этого ум­

ника, прежде чем он доберется до великого князя.

Монах некоторое время молчал, потом пере­спросил:

— Точно сможешь?

— Ты не раз убеждался — я человек слова.

Монах подумал и решился.

— Тогда так: ты нам его отрезанную голову, мы

тебе — пятьсот золотых

— Годится!

— Примерно когда?

— Я думаю, завтра, — улыбнулся Софрон и

хлопнул монаха по спине. — Готовьте монеты. —

Он повернулся и направился обратно к лагерю.

Ну, до завтра еще дожить надо, — подумал Медведев, и вдруг задача «как стать невидимкой» в один миг решилась сама. — Только действоватьнадо очень быстро.

Выждав, пока Софрон отойдет шагов на десять,* Василий бросился вслед за монахом. Он быстро, бесшумно догнал его и прежде, чем тот успел обернуться и увидеть нападавшего, коротким сильным ударом по голове оглушил. Монах упал ничком, Медведев быстро обшарил одежду и, вы­нув из кармана рясы пригоршню золотых монет, ринулся обратно вдогонку за Софроном.

Он успел вовремя: Софрон пересекал просеку.

Один из часовых стоял на углу, поблизости от тропы, второй приближался к нему. Медведев под­полз как можно ближе, швырнул всю пригоршню монет на перекресток тропы с просекой, отполз, прячась за деревьями, побежал к другому, дальне­му концу просеки и стал ждать. В этот момент второй часовой сменил первого на углу, а первый двинулся в путь.

Достигнув перекрестка, он остановился и изум­ленно уставился на землю под ногами.

— Что там такое?— лениво спросил стоящий на углу.

— Похоже, золото, — изумился первый. — Пол­но золотых монет… Наверно, карман у Софрона дырявый…

Часовой, стоящий на углу, сделал несколько шагов, присел на корточки рядом со своим това­рищем, и оба стали быстро подбирать с земли зо­лотые монеты.

Именно в этот момент никем не замеченный Медведев двумя прыжками пересек просеку.

Как и говорил Никола, в ста шагах глубже среди леса находилась овальная поляна диаметром около пятнадцати саженей, а в центре ее — могучий сто­летний дуб. Под дубом в землю был вкопан большой стол, вокруг него — лавки, а за этим столом, спиной к стволу дерева, сидел плотный коренастый русобо­родый мужчина, несомненно Антип Русинов — его левая рука без кисти покоилась на бархатной пере­вязи, переброшенной через шею. Рядом с ним важ­но восседал Софрон, а рядом с Софроном вертлявый коротышка, должно быть, Захар Мерин.

Напротив них, сняв шапки, стояли двое борода­

тых мужиков и о чем-то спорили, перебивая друг

друга и размахивая руками. Поодаль, за кольцом

телег, плотно окружавших поляну, виднелись сре­

ди деревьев землянки, поднимались дымы кост­

ров, доносились взрывы хохота и запахи жарено­

го мяса, напомнившие Медведеву о приближении

обеденной поры. - ,

Кроме занятых беседой за столом, на поляне больше никого не было, и Василий, прячась за подводами, подкрался к дубу, настолько близко, что мог отчетливо различить голоса. Bee подводы оказались пустыми, в некоторых лежали рогожи. Улучив момент, Медведев юркнул в ближайшую к дубу подводу, укрылся рогожей, проделал ножом дыру в ней и принялся наблюдать за происходя­щим.

Шел суд.

Антип и его помощники пытались рассудить двух мужиков, которые никак не могли что-то по­делить. О подробностях дела расспрашивал Соф-рон, Захар время от времени вставлял язвительные замечания, Антип молча и невозмутимо слушая всех по очереди с непроницаемым выражением лица.

Пока шло разбирательство, Медведев внима­тельно осмотрелся.

На поляне находились четыре землянки. Одна, самая большая, — прямо напротив телеги, где прятался Василий, рядом с ней вторая, поменьше, в которой, должно быть, жил Антип, а по эту сто­рону — две одинаковые с бревенчатыми прочны­ми дверями, на которых висели большие замки — Медведев решил, что в них, очевидно, хранятся запасы продовольствия и оружия.

На самой верхушке дуба была сооружена боль­шая наблюдательная будка, сплетенная из гибких веток, но, в отличие от гнезда Николы, она имела стены и крышу, а со всех четырех сторон под этой крышей тянулась смотровая щель, достаточ­но широкая, чтобы просунуть голову, если надо посмотреть вниз. Прямо к будке вела наклонная деревянная лестница, укрепленная подпорками, а из люка в полу рядом с лестницей свисал толстый канат для быстрого спуска вниз.

Пока Василий осматривался, Антип вынес при­говор.

— Правильно ли я понял, — флегматично спро­сил он, — что спор идет только об одной золотой вазе, которая якобы принадлежит вам обоим, а вы не хотите распилить ее пополам и никто из вас не желает выкупить половину у другого?

Спорщики дружно кивнули головами.

- Выношу решение, — лениво заявил Антип. —

Вы отдаете эту вазу мне.

Он помолчал, любуясь вытянувшимися лицами мужиков.

— А чтобы у вас не возникли нелепые мысли,

сегодня же вечером, когда будем ехать мимо озе­

ра, я на ваших глазах брошу ее в самое глубокое

место. Можете идти.

Спорщики, злорадно поглядывая друг на друга, удалились в сопровождении Захара.

— Что у нас еще? — спросил Антип у Софрона,

но тот не успел ответить.

Слева от Медведева в проход, специально ос­тавленный между телегами, влетел всадник. Спе­шившись в центре поляны, он направился к столу и, поклонившись, доложил Антипу:

— Он покинул Березки.

Антип сощурился.

— Ты совершенно уверен?

— Хозяин, — с обидой в голосе сказал прибыв­

ший, — я все утро наблюдал из дубравы напротив

дома и своими глазами видел, как он собирался в

дорогу. Он поклонился сгоревшему дому и уехал в

сторону Картымазовки. Я вернулся и доложил те­

бе об этом. Но ты не поверил и послал меня сно­

ва. Так вот, я говорю, следы ведут в Картымазов-

ку. Он ехал то по дороге, то лесом, но я проследил

каждый его шаг, почти до самого брода. На обрат­

ном пути дорогу, ведущую сюда, я осмотрел ар­

шин за аршином — каждую пядь земли, каждую

кочку. Ни одна ветка не сломана, ни с одной не

стряхнута даже капля росы! Я не знаю, куда он по­

ехал, но за одно ручаюсь, — в нашей стороне его нет.

Антип задумался.

— Это очень странно, — медленно произнес

он. — Ну-ка позови мне Якова!

— Да что ж тут странного?! — воскликнул. Соф-

рон. — Щенок получил предупреждение и понял,

что ему конец. Неужто ты полагаешь, что найдет­

ся ненормальный, который вздумает в одиночку

бороться с таким отрядом, — ведь Картымазов на­

верняка ему о нас рассказал. Зря ты не позволил

мне вчера поехать. Я с пятью ребятами справился

бы с ним в пять минут и привез бы тебе его голо­

ву. Уж очень мне хочется рассчитаться с ним за

Терентия и Анисима.

Антип посмотрел на Софрона и глубоко вздох­нул.

— Кажется, ты метишь на мое место, Софрон, а

между тем тебе следует еще многому поучиться.

Иначе не сохранить тебе хорошего отряда боль­

ше года и не сносить собственной головы. Скажи

мне, сколько людей было у того же Терентия, ко­

гда он хотел остановить этого, как ты говоришь,

щенка, у ручья и, как всегда, сдуру не разобрав­

шись, начал размахивать ножом? Семеро? То-то

же. Терентий вчера помер, так и не придя в созна­

ние, а Анисим еще долго будет лежать и стонать, в

то время как новый хозяин Березок не получил

ни одной царапины! А ведь Терентий с Анисимом

были здоровые крепкие мужики, надежные в лю­

бой стычке, сильные и смелые — каждый Из них

быка мог повалить. Неужели ты еще не понял, что

мы, быть может, впервые за все эти годы имеем

дело с очень опытным и дерзким противником. Я

не позволил тебе вчера ехать, потому что по­

нял —- из твоих пяти людей в лучшем случае вер­

нулись бы двое ни на что не пригодных калек, и

так день за днем наш отряд растаял бы, как этот

весенний ручеек, который еще вчера утром бурлил мощным, потоком, а сегодня — взгляни! — от него осталось лишь сухое русло и тонкая ниточка воды»

Софрон глянул под ноги и упрямо мотнул го­ловой.

— Можно было напасть всем отрядом ночью.

Неужели ты всерьез думаешь, что он в состоянии

нам противостоять? Ну, потеряли бы пять человек,

ну десять, зато надолго показали бы всем, кто

здесь хозяин!

Антип печально покачал головой.

— Очень плохо и неправильно ты рассуждаешь, Софрон. Допустим, мы покончили бы с ним,

потеряв десяток человек. А через месяц сюда

приедет другой такой же. Я догадываюсь, к чему

дело клонится, и, сдается мне, чую московские за­

мыслы. Плохо дело, Софрон, ой как плохо! — по­

хоже, здесь воняет политикой. И если мы хотим

сохранить свои головы на плечах, надо убираться

отсюда как можно скорее и как можно дальше!

Ибо политика, дружок ты мой бесценный, это те­

бе не разбой на большой дороге — это куда по-

страшней.

Софрон пожал плечами и покачал головой в знак того, что не разделяет и не понимает этих опасений.

Вдруг перед Антипом, будто вынырнув из-под земли, появился странного вида худощавый моло­дой мужчина в одежде из звериных шкур. Он сто­ял, робко опустив голову и переминаясь с ноги на ногу.

— Яков, — обратился к нему Антип. — Мигом в

Картымазовку, да узнай точно — там ли он, а если

нет, то проезжал ли по их землям. И немедля на­

зад! Коня возьми!

— Нет, нет, не надо, хозяин, я так, — промям­лил Яков и исчез в кустах.

— Я не верю, что он уехал… — тихо промолвил Антип, потом резко поднял голову и крикнул: —

Серапион!

Из смотровой щели будки на дубе тут же высу­нулось бородатое лицо:

— На месте!

— От Николая никаких знаков не было?

— Нет, хозяин. Только от монастыря белый

сигнал. Софрон ходил проверять.

— Кто это был? —обратился Антип к Софрону.

— Рыжий за деньгами приходил. Сказал, что па­

ром на время закроют. Вчера была проверка — ка­

кой-то посланец, будто бы от самого митрополи­та, нагнал на них страху.

— Вот как? — насторожился Антип. — Интерес­

но: позавчера появляется новый владелец Березок,

который выглядит как мальчишка, а на деле ока­

зывается опытным бойцом, вчера — неожиданная

проверка монастыря митрополитом, сегодня ,—

подозрительный монах с его тайнописью, — я

уже не говорю о совершенно нелепом похищении

дочери Картымазова — какой с него возьмешь вы­

куп, он же не богат вовсе!.. Не слишком ли много

дивного и неясного вдруг стало случаться после

длительного затишья? Ой, чует мое сердце — од­

ной цепи это звенья… Что-то хитрое здесь затева­ется…

В проходе между телегами показался Захар с золотой вазой в руке и крикнул издали:

— Обед готов! Сюда прикажете подать или со

всеми будете?

— Сюда! — сказал Софрон.

— Напротив — будем со всеми, — сурово возра­зил Антип.

— Как прикажете. — Захар протянул вазу. — Куда девать?

— В мою землянку, — приказал Антип и крикнул: — Варежка!

Из большой землянки выбежала девочка лет де­сяти и вприпрыжку подбежала к Антипу.

— Пойдем обедать, доченька.

Антип ласково обнял девочку здоровой рукой, и все направились через проход между телегами в сторону костров.

Захар скрылся в меньшей землянке, через ми­нуту вышел оттуда без вазы, огляделся по сторонам и направился прямо к телеге, где прятался Ва­силий. Медведев уже приготовился к худшему, но Захар остановился у соседней телеги, пошарил рукой под рогожей, раздобыл глиняную бутыль, отхлебнул несколько глотков, сунул бутыль обрат­но и бросился догонять главарей.

Через минуту поляна опустела. Василий оценил положение: прятаться в телеге становилось опас­ным…

Антип совсем не глупец — когда его следопытвернется из Картымазовкии доложит, что ни­какого Медведева там не было, поднимется тре­вога, а потом будет обшарен весь лагерь. Надонайти укрытие, из которого можно все видеть икоторое не будут обыскивать. Как учили отец иМикис? «Прячься на виду!» Такое место есть, од­нако занимать его рано — на поляну еще до на­чала обеда кто-то обязательно должен прийти.

Василий был прав. Это оказался Мерин. Он держал в руке дымящийся — очевидно, прямо с вертела на костре — жареный телячий окорок.

Захар стал медленно подниматься по лестнице

в наблюдательную будку, но, добравшись до сере­

дины, остановился и крикнул: :

— Серапион!

Серапион показался в квадратном проеме люка.

— Держи!

Захар швырнул вверх окорок, Серапион ловко его подхватил и скрылся, а Захар, перепрыгнув с лестницы на канат, соскользнул вниз, легкой трус­цой пробежал к проходу между телегами и исчез среди деревьев.

Теперь и только теперь.

Медведев приподнялся, бесшумно выскользнул из телеги, не слишком быстро и не слишком мед­ленно пересек поляну и начал спокойно подни­маться по лестнице, стараясь не шатать ее. Мо­мент был подходящий: все столпились у костров, оттуда поляна сквозь деревья и кольцо телег не просматривалась, Серапион занят обедом….

Медведев быстро и легко поднялся на самый верх и просунул голову в люк.- Серапион стоял бо­ком, чуть наклонившись, и жевал мясо, глядя в щель. Но когда Медведев поднялся еще выше, ока­завшись за его спиной, доска под ногой вдруг скрипнула, и Серапион обернулся.

— Это я! — сказал Медведев, резко ударил Сера-

пиона ногой в живот и, когда тот согнулся от бо­

ли, оглушил ударом кулака по голове.

Подхватив падающий окорок, Василий береж­но положил его на скамейку под смотровой ще­лью, затем аккуратно связал руки и ноги Серапио-на остатком тонкой веревки и слегка потрепал его по щекам. Когда тот очнулся, он уткнул кон­чик своего длинного меча в его шею и, приветли­во улыбаясь, сказал:

—? Я — Василий Иванович Медведев — твой единственный и законный хозяин, поэтому ты должен меня слушаться. Я тут поработаю немного вместо тебя и заодно познакомлюсь поближе с вашими порядками, а ты пока отдохнешь на лавоч­ке. Ежели тебя позовут, я высуну твою голову в щель и буду стоять вот тут сбоку с мечом наго­тове, а ты нормальным голосом ответишь все, что надо. Ну, а если, не дай Бог, вздумаешь заорать или подать какой-нибудь знак — твоя голова тот­час упадет прямо в руки Антипу. Я думаю, ты все понял.

Заткнув Серапиону рот сигнальной тряпкой, Василий уложил его на скамью под щелью, кото­рая находилась как раз над столом Антипа, и вы­глянул наружу. Он убедился, что из гнезд, види­мых вдали на вершинах высоких деревьев, ника­ких сигналов не поступает, оглядел лагерь, где вдали весь отряд обедал за длинными столами, и взял в руки не успевший еще остыть и только один раз откушенный Серапионом телячий око­рок.

Еще в бытность на донской засечной полосе Медведев всегда старался придерживаться просто­го и полезного для здоровья правила: война вой­ной, а обед — вовремя.

 

Глава седьмая

«…ЭТО ЗНАЧИТ, ЧТО ОН УЖЕ ЗДЕСЬ…»

Обед длился около часа, а за это время и Василий успел перекусить, попутно при этом изучив расположение лагеря в малей­ших деталях — сверху все было видно как на ла­дони.

В дальнем конце, где виднелись холмики зем­лянок, пылало несколько больших костров и гото­вилась в котлах пища. Неподалеку за длинным столом обедали Антип и все мужчины лагеря, не­сколько женщин возились у костров, а остальные вместе с детьми занимали отдельный стол чуть в стороне. Епифания нигде не было, и Медведев ре­шил, что он, должно быть, сидит смотрителем на одной из двух других дорог, зато карлик в поно­шенной рясе был тут как тут, снова все время суе­тился, раньше всех вскочил от стола и, пошептав­шись о чем-то с Антипом, скрылся в одной из землянок.

Василий снял свой плащ, плотно сложил его и заткнул за пояс. Затем расстелил овчину Серапио-на, улегся на нее и расширил ножом щель между ветками, из которых был сплетен пол наблюда­тельной будки, чтобы можно было хорошо видеть поляну под деревом и все, что на ней происходит.

Едва он успел закончить эту работу, как на поляне показались трое людей. Карлик в рясе шест­вовал впереди со связкой ключей в руках, а двое крепких парней несли следом миски с едой. Кар­лик открыл замок на двери одной из двух запер­тых землянок и впустил внутрь парней, которые спустя несколько минут вернулись с пустыми мисками. Замок был снова тщательно заперт, и все трое удалились.

Медведев насторожился.

Что бы это значило? Больные? Раненые? Но по­чему под замком? Наказанные?.. А может, плен­ники?

На поляну вернулся Антип с дочерью: Они во-шли в свою землянку, и Антип тотчас вышел отту­да один с каким-то свитком в руках. Он сел за стол, развернул свиток и, казалось, углубился в на­пряженное чтение, водя иногда пальцем по бума­ге и будто с трудом читая по слогам. Наконец он тяжело вздохнул, поднял голову и громко крик­нул:

— Илейка! -

Прибежал карлик в рясе.

Антип протянул ему свиток.

— Ну-ка взгляни. Что это такое?

Илейка некоторое время вглядывался в текст, потом оторвал от него взгляд и, оглядевшись по сторонам, негромко сказал:

—  Хозяин, это — тайнопись. За нелепыми словами и буквами кроются совсем другие.

—  Я так и подумал, — сказал Антип, нахмурив­

шись. — Вот еще одно звено в странной цепи по­

следних событий../ — пробормотал он и реши­

тельно приказал; — Прочти это. До вечера я дол­

жен знать, что тут подлинно написано.

Илейка побледнел.

— Не вели казнить, хозяин… Я сделаю все, что смогу, но не обещаю успеха: иные тайнописи бы­вают весьма хитры либо требуют применения редких книг… "

— Постарайся, — теперь уже попросил Антип. — В случае удачи награжу щедро.

Илейка молча поклонился и хотел взять свиток, но Антип не дал.

— Чуть позже, — сказал он, — а пока позови

Софрона, и допросим еще раз вчерашнего.

Илейка вернулся вместе с Софроном, они от­крыли замок на двери той землянки, куда недавно носили еду, и вдруг, к изумлению Медведева, выве­ли оттуда Иосифа, связав ему за спиной руки.

Значит, он угодил в их лапы вечером или но­чью, после того как покинул вчера Березки, и ви­ной всему эта грамота, полученная Позапрошлойночью на скамейке возле моего дома…

Иосиф зажмурился от яркого дневного света.

— Скажи-ка нам, святой отец, — с притворным

уважением, в котором сквозила ирония, спросил

Антип, — а что это за грамотку мы у тебя нашли?

Я спрашиваю, ибо мы разбойники честные и бед­

ных не трогаем, более того, мы, как приказывает

Бог, помогаем им. И тебя уже вчера отпустили бы

на все четыре стороны, да вот смутила меня эта

грамотка. Ты уж прости нас, грешных, Господа ра­

ди, за любопытство наше недостойное, но мы

ведь все неграмотные — читать у нас никто не

может, так что низко кланяемся тебе и просим —

прочти-ка нам, а что ж там такое написано…

И он протянул Иосифу грамоту. Иосиф взял ее и спокойно, как ни в чем не бывало, начал читать слегка нараспев своим мелодичным бархатным голосом:

— «Расписка сия дана мною, игуменом Преоб­раженского монастыря Сергием, в том, что дня десятого месяца марта сего года у игумена Боров­ского монастыря Пафнутия взято моими служка­ми для исполнения торжественного богослужения следующее имущество: девять образов святых, две митры золоченые, шесть подсвечников серебря­ных, пять накидок парчовых, да большой сосуд чистого золота, а на нем резные росписи из жи­тия святых, кое имущество обязуюсь вернуть в целости и сохранности перед Великим праздником Святой Пасхи в нынешнем же году». Тут еще стоит дата, печать и подписано — отец Сергий.

— Ай-ай-ай, как, верно, красиво было на том торжественном богослужении! — восхищенно протянул Антип и вздохнул с облегчением. — Ну вот, я так и думал, что это какая-то простая церковная бумага. Ты прости еще раз за любопытст­во — стыдно мне, неграмотному, ох как стыдно…

А ведь, поди, нашим родным русским языком на­писано, а?!

Иосиф улыбнулся.

— Нет, — мягко и ласково пояснил он. — Это написано тайнописью. .

— Да ну?! — простодушно изумился Антип. — Тайнописью? А это зачем же? Вроде тут и секрета никакого нет… .

— Как нет? — очень естественно и по-отечески возразил Иосиф. — В грамоте перечислены боль­шие ценности и указан срок, когда их будут пере­возить. Иные люди с погрязшими во грехе душа­ми, подобно вашим (я, к слову сказать, всю ночь молился за спасение ваших душ), могут быть бо­лее грамотными, и если такой документ попадет в их руки, рискуют подвергнуться дьявольскому ис­кушению напасть на бедных служителей и отнять сии драгоценные предметы, что нанесло бы на­шей церкви большой ущерб.

— Вот тут-то ты и попался, голубчик! — зло­радно воскликнул Софрон. — Зачем же ты про­чел нам эту секретную бумагу, ежели знал, чтомы неграмотными мог бы укрыть от нас ее содер­жание.

Иосиф посмотрел на него, как на неразумное дитя, и с терпеливым смирением объяснил:

— А затем, заблудший сын мой, что если я благополучно вернусь в свой Боровский монастырь,то тут же посоветую игумену утроить охрану при перевозке ценностей, а если я туда не вернусь, он сделает это сам, догадавшись о моей участи. Грамота попала в ваши руки — вы можете найти ко­го-нибудь, кто прочтет тайнопись, и, стало быть,теперь уже нет никакого смысла хранить секрет.

Кроме того, укрыв ее содержание, я солгал бы, а ложь — большой грех…

У Софрона вытянулось лицо. Антип рассмеялся.

— Превосходно, святой отец, превосходно…Так редко случается иметь дело с поистине муд­рыми людьми, что не могу отказать себе в удо­вольствии побеседовать с тобой еще. Погости-каты у нас денек-другой, а?

— Я в твоей власти, — холодно ответил Иосиф и пошел к своей темнице.

Илейка тщательно запер дверь на замок и от­дал ключ Антипу.

— Ну, Софрон, как думаешь, — спросил Ан­тип, — правду он сказал?

Софрон поколебался.

— Да кто ж его знает.

Ангин, прищурив глаз, некоторое время смот­рел на Софрона, потом уверенно заявил:

—  Все это чистейшая ложь, и чем тоньше он врет, тем большая, должно быть, ценность у этой бумаги. Кажется, я зря отругал тебя вчера за то,что ты задержал монаха. Иногда у тебя бывает чутье — что в тебе и ценю.

—  А если б его еще на дыбу, — воскликнул польщенный похвалой Софрон, — он бы у меня все порассказал!

—  Плохо, Софрон плохо — сути человека не чувствуешь. Ты что, не видел глаз этого монаха?Он скорее умрет, чем выдаст тайну. Вот что, Илейка, я освобождаю тебя от всех дел. Иди и работай — нам непременно надо прочесть эту бумагу.

Она может принести гору золота без всякого рис­ка и без единой жертвы. Церковь богата, и если это действительно важный документ, она не по­скупится выкупить его. Грамоту из рук не выпускай — отвечаешь за нее головой. Иди.

Из кустов за спиной Антипа вынырнул, как привидение, Яков.

—  Хозяин! — запыхавшись и волнуясь, сказал он негромко. — B Картымазовке его нет. И не было. Я осмотрел дорогу. Он доехал до границы, по­том вернулся. Следы затер. Ушел в глубь леса. В нашу сторону, Я хотел спросить у Николы, Не отвечает. Залез наверх. Его на дубе нет.

—  Я так и думал, — негромко и спокойно ска­зал Антип и повернулся к Софрону. — Ты понимаешь, что это значит?

— Чего ж тут не понимать! Прячется в лесу и правильно делает — мы его там никогда не най­дем.

— Нет, Софрон. Это значит, что он начал с на­ми войну. Это значит, что война будет беспо­щадной. Больше того — это значит, что он уже

здесь!

— Да ты рехнулся, Антип! Еще никто и никогда не проходил через просеки — незаметно попасть в лагерь невозможно?

Антип задумчиво опустил голову и тут же резко поднял ее. В одно мгновенье он превратился в опытного, уверенного воеводу.

— Объявить общую тревогу. Всех поднять на ноги и вооружить. Сделать это быстро, тихо и незаметно. Женщинам и детям не покидать земля­нок. Удвоить караулы на всех просеках. Выставить двух человек охраны со стороны болота. Прочесать весь лагерь — осмотреть каждый куст, каждое дерево, каждую ложбинку. Обыскать все землянки,обшарить все сараи и телеги. Оседлать и держать наготове всех лошадей. Моего коня — самого резвого — в полной сбруе сюда! Выполнять!

Софрон кивнул и побежал вглубь лагеря.

Антип некоторое время размышлял, стоя не­подвижно, затем направился в свою землянку и вскоре вышел оттуда в длинной кольчуге, набро­шенном поверх нее темно-зеленом кафтане, с кривой татарской саблей на боку.

Вместе с ним вышла его дочь.

Девочка была одета по-мальчишески и воору­жена оружием, специально для нее изготовлен­ным: небольшим луком со стрелами в колчане за спиной и легкой тонкой сабелькой у пояса.

Ага! Вот откуда берутся девушки, которые потом попадают в коршунов с пятидесяти са­жен.,.

— Варежка, — ласково сказал Антип, — отправ­ляйся в землянку Степаниды и, пожалуйста, не выходи оттуда без моего разрешения.

Он поглядел ей вслед и вдруг поднял голову.

— Серапион!

Медведев подхватил Серапиона, выдернул из его рта тряпку, вытолкнул его голову в смотровую щель и прижал свой длинный меч к его шее.

— Как там дела?

— Нормально, хозяин, — хрипловатым голосом откликнулся Серапион.

— Никаких сигналов не было?

— Нет, хозяин.

— Поблизости не заметил ничего подозрительного?

Меч Медведева плотнее прижался к шее, наме­тив место между позвонками.

— Да нет, хозяин, все тихо и спокойно…

— А что это голос у тебя какой-то сиплый? С тобой там все в порядке?

Серапион вдруг почувствовал, что холодная, острая сталь уже не прикасается к шее, — стало быть, меч поднят и если будет резко опущен, голова действительно упадет прямо в руки Ан-типу.

Серапион крикнул так бодро, как только мог:

— Все в порядке хозяин! Я гляжу в оба!

— Ну, гляди, гляди! .

Медведев быстро оттащил Серапиона от щели и снова заткнул ему рот.

Привели молодого коня в богатой сбруе. Антип вскочил в седло и направился в сторону жилых землянок.

Через несколько минут началось прочесывание лагеря.

Больше часа Медведев наблюдал, как его ис­кали.

Он с удивлением отметил высокую дисципли­ну в отряде Антипа. Распоряжения исполнялись быстро и точно. Сразу после объявления тревоги все люди собрались на большой поляне полностью одетые и вооруженные. Никто не суетился, каждый знал, что делать, Софрон не зря был правой рукой Антипа, он умел точно исполнять приказы хозяина. Десять человек ушли в допол­нительный караул, остальные тщательно проче­сали весь лес на огороженной просеками территории лагеря, заглядывая за каждый куст, не ми­нуя ни одной впадины, ни одной ложбинки. Наконец круг поисков сузился до стоящих вокруг дуба телег, и каждая из них была тщательно обы­скана.

— Я знал, что его здесь нет, — облегченно 'вздохнул Софрон — ну, допустим, можно пройти незаметно лесом мимо смотрителей, но через просеку — быть того не может!

Прискакал Антип, спешился, привязал поводья коня к березе подле своей землянки и распоря­дился:

— Всем ждать приказа наготове и при оружии.

Софрон, возьми пять человек, приготовь боевую телегу с порохом для осады. Да переведи обоих сидельцев в центральную землянку: Поставь к ним хорошую охрану. Я пройдусь и посмотрю, как стерегут просеки. Держи ключ!

Он бросил Софрону ключ и ушел.

И тут к Софрону подбежал Захар Мерин и что-то зашептал ему на ухо. Софрон кивнул головой, отпер дверь ключом, полученным от Антипа, двое разбойников вывели оттуда Иосифа и отправи­лись с ним в сторону жилых землянок, а Захар, за­держав полдюжины угрюмых молодцев, негромко дал им какие-то приказания, и те приступили к работе. Сначала они выбрали большую прочную телегу и подкатили ее к маленькой землянке. За­тем, выстроившись цепочкой, стали выносить из землянки и грузить в телегу просмоленную паклю, факелы, самострелы с большими зажигательными стрелами и наконец выкатили две бочки с поро­хом.

— Хватило бы и одной на ту развалину, — ска­зал Софрон.

- Вторую бочку под баньку подложим, — хи­хикнул Захар, — чтоб на том берегу Угры светло стало!

Это понятно — они хотят окончательностереть Березки с лица земли… Но что же, ле­ший меня разорви, они тут еще затевают?..

Загрузив телегу, все впряглись в нее и откатили подальше.

— Сейчас посчитаем, — сказал Захар и зашагал от телеги к дубу.

— Двадцать пять шагов, — крикнул он. — Как положено.

Затем подождал, пока все собрались вокруг, и сказал:

— Значит, так ставлю двести золотых, что перешибу веревку с первой стрелы. Кто спорит?

— Поставлю сто, — сказал один.

— Золотой браслет с красными камнями, — предложил второй.

— Согласен. Кто еще? Ну, быстро! Еще сто золотых от Аркашки! Принимаю! Больше никто? Лад­но.

Спорящие ударили по рукам, и Захар бросился к Софрону, который в это время отпирал землян­ку, где прежде находился Иосиф.

— Задержи чуток Антипа, чтоб сюда не явился,а мы мигом справимся.

— Тебе что — жить надоело?

— Не посмеет, Софронушка, не посмеет. Он ведь у нас человек слова и всегда этим бахвалится.

Вспомни, что он тогда сказал! При всех сказал! «Если ровно через три месяца выкупа не будет — висеть тебе вот на этой ветке! Срок истек еще вчера, а выкупа нет как нет. Слово хозяина долж­но быть исполнено. Все чисто.

—  Ну ладно, как знаешь… Антипа-то я задержу,но от гнева его спасать тебя не буду! — зло сказал

Софрон и ушел.

—  Давай, ребята, живо! — весело скомандовал Захар.

Трое верзил ринулись в землянку и через мину­ту вывели оттуда человека со связанными за спи­ной руками.

Весенний пасмурный вечер уже окутывал лес, и с каждой минутой становилось все темнее, но Ва­силий еще успел разглядеть пленника, который оказался молодым человеком, возможно, его ро­весником, ну, может, чуть постарше; был он вы­сок, худощав и мускулист, длинные черные воло­сы вдоль плеч, на плечах этих — остатки некогда, верно, белоснежной, а нынче грязной окровав­ленной сорочки с тонкими кружевными манжета­ми и воротником-жабо, а такие сапоги, как у него на ногах, Медведев видел только один раз в жиз­ни—у какого-то иноземного посла при дворе ве­ликого князя в Кремле: из тоненькой кожи с не­имоверно высокими голенищами, плотно обтяги­вающими ноги.

— Ну, что, князь, — насмешливо спросил За­хар. — Где выкуп? Срок-то твой весь вытек!

Молодой человек, казалось не слышал этих слов и с таким неподдельным интересом вгляды­вался во что-то, находящееся за спиной Захара, что тот невольно обернулся. В ту же секунду, внезапно повиснув на руках крепко державших его людей, пленник обеими ногами ударил Заха­ра в живот, тот, вскрикнув, отлетел на несколь­ко метров верзилы от неожиданности уронили отяжелевшее тело, пленник, упав на спину, тут же пнул одного из них и, быстро покатившись по земле, вскочил на ноги совсем рядом с конем Антипа.

Вот это по-моему. А теперь на коня и повод взубы!

Но связанные за спиной руки стесняли движения, и трое разбойников, весело смеясь, настигли его и поволокли обратно.

— Ну, сейчас ты об этом пожалеешь, — едва вы­говорил Захар, держась за живот. — Ох, пожале­ешь…

Одним концом длинной толстой веревки плен­нику связали ноги, другой конец перебросили че­рез нижнюю ветку и, подтянув тело повыше, за­крепили. Теперь молодой человек со связанными руками и ногами раскачивался вниз головой, а го­лова находилась на высоте лиц собравшихся во­круг людей.

Захар Мерин вместе с тремя верзилами приво­локли старую борону и, перевернув ее острыми длинными кольями .вверх, бросили под висящее тело. Затем все шестеро отправились к телеге, еще раз отсчитывая по дороге шаги, а Захар подошел к пленнику, резким движением намотал его сви­савшие черные волосы на руку и, повернув его лицо к своему, сказал:

— Прощай, князь! Больше живыми не увидимся.

Князь, висящий вниз головой, в ответ улыбнул­ся и плюнул ему в лицо.

Захар утерся рукавом, расхохотался, жестом звонаря, бьющего в колокол, сильно качнул тело и бросился к телеге. Вскочив на бочку с порохом, он выхватил лук.

— А теперь смотрите, как это делается?

Выбрав нужную стрелу и медленно растягивая тетиву, он стал прицеливаться.

Ах, какой замечательный план победы над Ан-типом был уже полностью готов у Медведева!

Леший меня раздери! Но ведь не могу же я до­пустить…

В одну секунду все рухнуло, и приходилось молниеносно принимать совершенно другое ре­шение, перечеркивая с таким трудом завоеванные преимущества и лишая себя шансов на лихую и скорую победу, но в то же время Медведев со странной уверенностью тайно ощущал, что так надо, так должно быть и что именно таков былзамысел Того, кто задумывает все, что происходит в этом мире…

Быстро, но хладнокровно Василий вынул из мешочка на поясе огниво, трут и высек искру. По­том выхватил из своего колчана стрелу с полым продувным наконечником и вставил в него едва тлеющий кусочек ткани. Уже ничего не опасаясь, он встал во весь рост у смотровой щели и натянул до предела тугую тетиву своего длинного упруго­го лука,

Захар готовился выстрелить и теперь лишь вы­бирал момент, когда раскачивающееся тело плен­ника будет находиться точно над острыми колья­ми бороны.

Яркая, сверкающая огненными брызгами искра, подобно падающей с неба звезде, прочертила си­ние сумерки и глубоко вонзилась в бочку, на ко­торой стоял Захар.

Мощный двойной взрыв тряхнул землю, и ос­лепительный столб оранжево-красного пламени опалил верхушки высоких сосен.

Медведев скользнул вниз по канату в ту секун­ду, когда взрывная волна обрушилась на дуб с та­кой силой, что столбы наблюдательной вышки за­трещали, а крышу снесло, как ураганом.

Больше всего Василий боялся, что конь, остав­ленный Антипом у березки, сорвется с привязи, но, к счастью, этого не случилось. Могучий ствол дуба спас коня от взрывной волны, и Медведев с разбегу прыгнул в седло, выхватил меч, переру­бил веревку, на которой висел пленник, переки­нул его тело впереди себя поперек седла и, резко пришпорив коня, вылетел через проход, между телегами.

Часовые на просеках, встревоженные взрывом, не успели даже разглядеть, кто это вихрем про­мчался мимо них на хорошо знакомом коне Ан-типа.

Антип тем временем бежал впереди своих людей к центральной поляне.

Кровавые куски обгоревшего мяса дымились среди горящих обломков телег и качались на пы­лающих ветвях близлежащих деревьев.

— Семерых как не бывало, — сказал Антип Софрону, стоя на краю глубокой воронки. — Те­перь ты понял, с кем мы имеем дело?

Тяжелая красная капля упала на лицо Софрона, он посмотрел вверх и увидел застрявшую в раз­вилке ствола березы окровавленную голову Заха­ра Мерина с широко раскрытыми удивленными глазами.

Антип скомандовал:

— Десять человек в погоню; остальным немедля затушить огонь, очистить поляну, собраться у ко­стров!

И, наблюдая, как исполняются его приказы, за­думался…

Мне б дюжину таких, и я захватил бы целое княжество… Но дюжины таких не сыщется вовсем мире…

 

Глава восьмая

«С ЭТИМ ТЫ, ПОЖАЛУЙ, СПРАВИЛСЯ…»

 

Еще никогда в жизни Медведев не ругал себя так, как сейчас.

Это же надо быть таким круглым болваном,безмозглым чучелом, убогим дурачком, чтобы нерасспросить Николу о пленниках. Да ведь в каж­дом лагере, где живут люди, которые с кем-товоюют, постоянно находятся какие-нибудьпленники! А ведь я уже было открыл рот, чтобыспросить об этом, как вдруг вспомнил о девице влесу и задал совсем не тот вопрос! Леший меня раздери, да если бы я знал заранее… Ну, ладно,Иосиф — он бы мне ничем не помог, но этот… Дая бы спокойно освободил его во время обеда, и то­гда мы вдвоем… Какая досада! А теперь дела об­стоят плохо, очень плохо, и снова придется ид­ти на крайние меры…

Дела действительно обстояли неважно.

Конь Антипа, при всей его силе и резвости, долго не выдержит с двойной ношей. Погоня мчится по пятам — яростные крики преследовате­лей звучат все ближе и громче. А тут еще, в довер­шение всего, стал моросить мелкий холодный дождь, земля на лесной дороге мгновенно размок­ла, и копыта начали скользить — конь вот-вот мог упасть.

Свернуть в лес, чтобы укрыться там, было бы безумием — Медведев в этом лесу никогда не был, а преследователи знали .его, как двор своего дома.

Василий хладнокровно оценил ситуацию и пришел к выводу, что придется применить при­ем, который он очень не любил, считая его слишком жестоким и коварным, но другого вы­хода не было.

Быстро темнело.

Медведев остановился на узком отрезке дороги, там/где деревья подступали к ней вплотную, и свернул в лес.

Прежде всего он стащил с коня спасенного им пленника, который все еще был контужен взры­вом и едва мог стоять на ногах, а кроме того, на­сквозь промок от дождя в своей рваной сорочке. Василий перерезал ножом сыромятный ремень, связывающий руки и, усадив под дерево, при-крыл его тем самым плащом, что соткали какие-то очаровательные девушки в далекой стране франции для своего любимого отца, и, как все­гда, при воспоминании об этом неясные и рас-плывчатые, но необыкновенно прекрасные обра­зы юных француженок вновь пронеслись перед его внутренним взором, хотя мысли были заняты совсем другим.

Всадников восемь-десять… Мчатся во весь опор…Держатся вместе… Уже совсем близко… Господи,прости меня и помилуй!

Медведев вернулся, прочно привязал к стволу молодого дуба один конец толстой веревки и, пе­ребежав дорогу, затянул другой на стволе бере­зы — чтобы держалась крепко, но пружинила.

Через пять секунд веревка, натянутая чуть вы­ше голов бегущих лошадей, дернулась так, что с мокрых веток окружающих деревьев обрушился поток воды и посыпались сухие прошлогодние листья, выдержавшие осенние ветры и зимнюю стужу.

Жуткий человеческий вопль, дикое ржанье пе­репуганных коней, полетевших дальше без всад-ников и мучительные затихающие стоны вместе с затихающим стуком копыт… А потом мирная су­меречная тишина, наполненная лишь ровным шо­рохом мелкого весеннего дождя.

Двое оставшихся в живых и способных дви­гаться людей Антипа, с ужасом озираясь по сторо­нам, быстро поволокли двоих тяжело раненных в ту сторону, откуда прискакали, оставляя на раз­мокшей лесной дороге три окровавленных и обезображенных трупа, а четвертый висел, как ог­ромный жук, нанизанный на острую булавку су­хой ветви, куда его со страшной силой отбросила, словно тетива огромного лука, туго натянутая ве­ревка.

Медведев перекрестился, отвязал веревку и вер­нулся в лес.

Бывший пленник пришел наконец в себя и, рас­тирая кисти рук, поднялся навстречу:

—  Рад с тобой познакомиться, Василий, и благодарю за спасение.

—  Откуда тебе известно мое имя? — удивился Медведев.

—  В двери землянки была щель. Я расковырял ее настолько, чтобы видеть всю поляну, а если под дубом говорили громко, то можно было даже кое-что услышать. Вчера и сегодня о тебе говорили часто и громко. Они знают многое. Знают твое имя, знают, что тебе пожалована эта земля, думают, что ты послан сюда великим князем чтобы найти их, и предполагают, что поблизости едва ли не целое войско только и ждет твоего сигнала.

А еще они подозревают, что монах Иосиф, кото­рый гостил у тебя вчера; прежде чем попасть им в руки, как-то со всем этим связан, и особенно по­догревает их воображение какой-то якобы цер­ковный, но почему-то написанный тайнописью документ, найденный при нем. Однако, несмотря на все, они проявляют непростительное легко­мыслие. Я, например, в отличие от них, даже сквозь щель в двери увидел, как ты выполз из лесу, затем пробрался в телегу а потом во время обеда поднялся наверх к Серапиону…

—  Почему же ты не дал знать о себе, когда на поляне никого не было?

—  Во-первых, я никогда не вмешиваюсь в чужие дела, если не имею на то особых полномо­чий. Во-вторых, не зная твоих замыслов, я не считал себя вправе нарушать их. В-третьих, я верю в Божественное провидение —- если кому-то сужде­но умереть здесь и сейчас, то это произойдет, не­ смотря на все старания, а если Всевышний имеет другие планы, Он сам приведет их в исполнение.

Так что, когда чуть позже, раскачиваясь головой вниз, я увидел твое лицо там, наверху, и огонек на кончике стрелы, я понял замысел и, горячо побла­годарив Господа, пути которого неисповедимы,

стал молиться лишь о том, чтобы меня не убило каким-нибудь осколком, а конь Антипа не сорвал­ся с привязи…

—  Признаться, твое появление было для меня полной неожиданностью. По одежде ты» не похож на московита. Кто ты, как здесь оказался и почему они именовали тебя князем?

Медведев, пробираясь вдоль дороги в густею-щей темноте, направлялся к лесному озеру, где ос­тавил Малыша, а его спутник шагал следом и вел на поводу коня Антипа.

— Ох, прости, в этой суматохе я забыл предста­виться. Меня зовут Андрей, и я действительно принадлежу к старинному княжескому роду Святополк-Мирских, однако это вовсе не значит, что я богат, как вообразили эти мерзавцы. Матушка моя скончалась, когда мне было десять лет, а ба­тюшка, тяжело пережив утрату, удалился в наше маленькое бедное поместье под Кауно,1 где коро­тает свои дни в компании единственного стари­ка-слуги. Ввиду бедности я вынужден был пойти на королевскую службу, хотя в нашем роду этого не принято делать в мирное время.

— Стало быть, ты живешь в Литовском княже­стве и служишь королю Казимиру?! — Медведев даже приостановился от удивления.

— Да, это так, — улыбнулся Андрей, — и как раз выполняя личное поручение его величества, пере­данное гетманом Ходкевичем, я прошлой осенью ехал навестить одного литовского дворянина, жи­вущего недалеко отсюда, по ту сторону Угры. Я уже был недалеко от его имения, спокойно двига­ясь верхом по проезжей дороге, на землях Вели­кого княжества Литовского, как вдруг совершенно неожиданно среди бела дня на меня целым отря­дом напали эти разбойники-московиты, и после того, как одного из них я все же уложил, наброси­ли сеть и, как дикого зверя, прямо в этой сети пе­ревезли на пароме возле какого-то монастыря на эту сторону, уволокли глубоко в лес в свое логово и посадили в землянку. Ну, а узнав из найденной при мне королевской грамоты, кто я такой, они немедленно потребовали выкуп. Всем моим заве­рениям в том, что я беднее любого из них, они не

Впоследствии — Каунас.

поверили и давно бы уже повесили на первом же суку, если бы не очаровательная девчушка — Ва­режка, то бишь Варвара — дочь Антипа. Она очень любознательна, и я стал учить ее литовско­му, польскому и французскому языкам, арифмети­ке, истории — ну, в общем, тому, чему сам был научен, Антип — мужик весьма, между прочим, не­глупый и даже по-своему порядочный, несмотря на свое позорное ремесло. Понимая пользу заня­тий для дочери, он каждый месяц продлевал мое пребывание здесь, вызывая этим большое неудо­вольствие своих людей. Сначала я даже мог сво­бодно ходить по лагерю, но после двух попыток к бегству меня посадили в землянку и водили под охраной на уроки к Варежке. Ну, а в последние два дня, после того как ты появился, им стало уже не до уроков и меня не выпускали, а сегодня как раз истек очередной месяц и, воспользовавшись суетой и отсутствием Антипа, эти головорезы ре­шили со мной разделаться…

— Послушай, — заинтересовался Василий, — ты говоришь, они тебя захватили еще осенью… А не знаешь ли ты чего-нибудь о судьбе бывшего вла­дельца Березок, некоего Михайлова?

— Я оказался здесь недели через две после то­го, как его убили. Единственное, что могу сказать точно — Антип и его люди в этом не замешаны. В тот день, когда это случилось, вся банда находи­лась на литовской стороне. Из их разговоров можно было судить о том, что с хозяином Бере­зок у них были мирные отношения — он их даже подкармливал, но я слышал о его крупной ссоре с неким дворянином князей Вельских по имени Ян Кожух Кроткий. Этот Кожух управляет имением Синий Лог, что находится по ту сторону Угры на­против твоих земель. Он появился здесь недавно,летом прошлого года, и успел перессориться со всеми соседями, не только с московитами, но и с литвинами на той стороне. На него поступило много жалоб маршалку дворному гетману Ходке-вичу, и, между прочим, задачей моей поездки как раз и было познакомиться с ситуацией на месте, переговорить со всеми, в том числе с Кожухом, и подробно доложить маршалку о том, что здесь происходит. Но эти бандиты захватили меня раньше, чем я успел с кем-нибудь встретиться… Однако из того, что я от них слышал, можно сде­лать вывод, что Кожух Кроткий — разбойник еще похлеще Антипа и место его на виселице. Надо в этом как следует разобраться.

— Охотно помогу тебе, — вызвался Медве­дев, — я ведь тоже должен знать, что у меня за со­седи?

— Да, только боюсь, что мне надо как можно скорее возвращаться к гетману Ходкевичу, кото­рому я непосредственно подчинен. Меня, навер­но, давно считают погибшим, и многое за это вре­мя изменилось, Однако перед этим я хотел бы все же встретиться с тем дворянином, к которому на­правлялся.

— Как только рассветет, я покажу тебе дорогу к парому.

— Благодарю, но видишь ли, своим неожидан­ным появлением я, по-видимому, нарушил твои планы, и теперь мне хотелось бы как-то испра­вить это. Я предполагаю, что ты намерен очи­стить свой лес от банды Антипа, и, если позво­лишь, с удовольствием помогу тебе.

— Ну что ж, я приму помощь — в таких делах лишняя голова и пара крепких рук никогда не по­мешают.

Медведев остановился и тихонько свистнул, ему тут же ответило негромкое ржание, они углу­бились в непроглядную чащу, окунулись там в та­инственный шорох падавших с деревьев дожде­вых капель и вскоре выбрались на берег лесного озера, где было немного светлее. Малыш подошел к хозяину, весело фыркая, Медведев подтянул под­пругу, проверил всю сбрую и вскочил в седло.

—  Ну — командуй! — сказал Андрей, садясь на коня Антипа. — Что дальше?

—  Тут неподалеку, в кустах, у меня припрятан один парень. Поедем туда.

Спешившись возле дуба, они некоторое время блуждали в потемках, пока Медведеву не пришла в голову удачная мысль застыть неподвижно и вни­мательно прислушаться, после чего, определив по звуку направление, они скоро отыскали ложбин­ку, где связанный Василием Никола тихонько по­храпывал, несмотря на все неудобство своего по­ложения.

Василий разбудил его и коротко рассказал о событиях в лагере, а присутствие Андрея подтвер­ждало правдивость рассказа.

- Что до твоего батюшки, то я ни разу не ви­дел его в лагере, что бы это значило?

~ А он сам напросился смотрителем сидеть на Медынской дороге — с утра еще рассудил, что се­годня лучше всего будет на дереве отсидеться. Ни­как чуял неладное. .

Медведев разрезал веревки и помог Николе встать на одеревеневшие ноги.

— Возвращаю тебе твой нож. На все мой во­просы ты ответил правдиво и этим помог мне. А теперь ступай в лагерь, найди отца и расскажи ему обо всем. Побеседуйте с мужиками… Всем, кто готов навсегда забыть о своем нынешнем ремесле,я обещаю свободу, жилье и честный Труд на зем­ле.. Я также хочу знать, какая в лагере обстановка и каковы намерения Антипа. Через два часа мы будем ждать тебя под большим сухим деревом не­вдалеке от южной просеки.

— Я все сделаю, Василий Иванович, — ответил Никола и вдруг смутился. — Я тут думал… Наверно,хорошо, что так вышло. Отец тоже обрадуется. И мать — она ведь каждый день плакала и молилась за нас, грешных. Мы раньше, когда я еще малымбыл, в соседней деревне жили, покуда люди Мо­жайского нас не пожгли, а хозяина насмерть убили. Ну, куда нам деваться? Тут как раз и Антип появился… А мать всегда против была… Может, ус­лышал Господь ее молитвы… — Он перекрестился, поклонился низко до земли и неуклюже заковы­лял к дороге на негнущихся ногах.

— Ну, поздравляю! — улыбнулся Андрей. — По­хоже, у тебя появился первый подданный.

— Не так я себе все это представлял, — вздох­нул Василий.

— Думаю, ты ведешь правильную политику. На­ сколько я успел заметить, в отряде всего десятка два настоящих головорезов, а остальные примк­нули в силу разных житейских невзгод — они серьезно задумаются.

Спустя два часа Медведев и Андрей встретились с Николой на южной просеке.

— Я виделся с отцом, — зашептал Никола. —

Когда он вернулся в лагерь и узнал, что тут было,и про то, что меня уже нет в живых — ну, все же так думают, — он расстроился сильна, а мать во­обще рыдает. Ну, тут я появился, хотя никому,кроме родителей, не показывался, короче, батя го­тов присягнуть тебе на верность, но рассудил, что будет больше пользы, если он пока останется в лагере, чтобы переговорить с мужиками, как ты хо­тел. Просека сейчас не охраняется, а Антип толь­ко что собрал всех под дубом для какого-то важ­ного разговора. Хотите послушать?

— Да, надо знать его намерения, — согласился Медведев.

— Это я захватил для тебя, князь, может приго­диться, — Никола протянул Андрею саблю.

Оставив коней на привязи, Медведев и Андрей последовали за Николой. Снова пошел дождь, те­мень стояла непроглядная, и потоки воды окаты­вали их с каждой неосторожно тронутой ветки.

Прячась в черных тенях сосновых стволов, они подкрались совсем близко к центральной поляне.

Около сорока людей сидели вокруг костра и слушали Антипа, который прохаживался взад-впе­ред, время от времени грея над огнем культю от­рубленной руки.

— …И вот впервые за все время, — говорил Ан­тип, — у нас нет единого мнения. До сих пор ни­когда и ни в одном деле мы не теряли больше трех человек. А тут за одни сутки потеряли сразу тринадцать. Я хочу сохранить отряд и потому предлагаю немедленно сняться с лагеря, перепра­виться на ту сторону и потихоньку двигаться на Запад. Однако Софрон и половина из вас требуют мести и смерти Медведева.

— После того, что он тут учинил, — резко ска­зал Софрон, — я при всех поклялся собственно­ручно отомстить ему, и я свою клятву сдержу или погибну.

— Ну что ж, — угрюмо сказал Антип, — я лично узнал мнение каждого из вас, а Илейка только что обошел всех часовых. Как распределились их го­лоса?

Карлик прошептал ему что-то на ухо и ушел.

Антип тяжело вздохнул.

— Я всегда твердо держал свое слово и сейчас сдержу. Но на ваши головы пусть падет грех всех смертей и несчастий, которые случатся в резуль­тате этого решения. С перевесом всего в два голо­са побеждают те, кто хочет войны и гибели Мед­ведева. Что ж, будем готовиться к борьбе.

Еще четверть часа они обсуждали план дейст­вий и решили переместиться всем вглубь к зем­лянкам на случай внезапного нападения, занять там круговую оборону, усиленную за счет снятия всех часовых с просек, затем дождаться рассвета и утром снарядить сильный отряд из особо жаж­дущих мести добровольцев для поисков. Медведе­ва и окончательной расправы с ним.

Мужики на поляне стали расходиться. Софрон обратился к Антипу.

—  Дай мне ключ от погреба, — сказал он, — я думаю, надо перевести монаха поближе к нам на всякий случай.

—  Да, ты прав, — Антип передал ему ключ, — его надо беречь. Я убежден, что за тайнопись мо­гут хорошо заплатить.

Медведев, Андрей и Никола отступили подальше.

—  Никола, — распорядился Василий, — встре­тимся на этом же месте через час. В какой землян­ке Илейка?

—  В самой маленькой под елью.

— Хорошо, иди.

Никола скрылся в кустах.

Небо стало очищаться от туч и немного по­светлело.

— Зачем тебе Илейка? — спросил Андрей.

— Хочу отблагодарить Иосифа — он недавно оказал мне услугу. Только сперва его самого надо вызволить.

—  Софрон взял у Антипа ключ, и когда будет переводить Иосифа в новое место, мы можем…

—  Он не будет переводить его в новое место.

Он отведет его подальше в лес и там убьет. Ему се­годня обещали за это целый мешок золота.

Андрей удивленно взглянул на Медведева, но ни о чем не спросил.

Они ждали в засаде возле дуба около получа­са, и когда большинство людей собралось у земля­нок, а поляна наконец опустела, появился Соф­рон.

Оглядевшись, он быстро открыл, дверь и через несколько минут вывел оттуда Иосифа, Руки мо­наха были связаны за спиной, а рот заткнут кля­пом.

Софрон повел Иосифа в глубь леса в сторону, противоположную землянкам.

Медведев с Андреем последовали за ними на некотором расстоянии.

Они дошли до не охраняемой теперь просеки, и тут из-за рваных облаков вдруг показалась луна. Сразу стало светлее. Софрон остановился, огля­делся и вынул из-за голенища сапога длинный нож.

Медведев понял, что медлить дольше нельзя.

— Останься здесь, — шепнул он Андрею и не­громко Окликнул Софрона по имени.

Софрон резко обернулся и увидел Медведева, который спокойно шел к нему, пересекая поляну.

— Я слышал, будто ты поклялся убить меня.

Здравствуй, Иосиф. Прошу тебя отпустить грехи этому рабу божьему, ибо на его совести много не­винно убиенных, и через минуту ты сам стал бы одним из них. — Медведев вынул из ножен свой длинный меч и снова обратился к Софрону:— Го­товься, я дам тебе возможность умереть в честном бою.

Софрон широко улыбнулся, снял с глаза повяз­ку и отшвырнул в сторону. Пустая глазница при­дала его лицу сходство с черепом. Он ловко пере­бросил нож в левую руку и выхватил саблю.

Тем временем Андрей отвел в сторону Иосифа, вынул из его рта кляп и стал развязывать веревку, которая связывала руки монаха.

Медведев не зря похвалялся перед великим кня­зем, что выходит со своим мечом против любого холодного оружия — под его напором Софрон все отступал и отступал, и в первую минуту Мед­ведев не заподозрил в этом никакой хитрости.

— Хороший ты боец, ничего не скажешь, — тя­жело дыша и с трудом отражая саблей сильные удары медведевского меча, прохрипел Софрон, — и возможно, ты даже убьешь меня, но одно из сво­их обещаний я выполню точно!

Совершенно неожиданно для Медведева он резко бросился в сторону, двумя прыжками дос­тиг Андрея, который склонился за спиной монаха, развязывая ему руки, и занес саблю над головой Иосифа. Медведев рванулся следом, но понял, что ему не хватит нескольких секунд. Однако Андрей проявил необыкновенную ловкость. Медведев да­же не успел заметить того неуловимого но очень быстрого движения его рук и ног, в результате ко­торого он сильно оттолкнул Иосифа далеко в сто­рону, так что тот, как тряпичная кукла, полетел ничком в кусты, одновременно уклонился от уда­ра саблей и ухитрился нанести Софрону такой сильный удар ногой, что этот удар развернул Софрона с занесенной саблей прямо навстречу вытянутому вперед мечу подбегающего Медведева, и всей силой своего тела, ускоренного ударом, Софрон легко и мягко нанизался на этот меч, ши­роко раскинув руки, будто хотел крепко обнять Василия. На секунду они оказались лицом к лицу, Софрон мутнеющим взором заглянул в глаза Мед­ведева и, скривившись от боли, прохрипел:

— Все… не удалось…

Он соскользнул с меча и упал на густо усыпан­ную сосновой иглицей землю Татьего леса.

Медведев вытер меч о полу его кафтана, вло­жил в ножны и перекрестился.

— Отведи Иосифа к поляне, где мы должны встретиться с Николой, — сказал он Андрею, — и ждите меня там. Я быстро.

И скрылся в лесу.

Он подкрался к жилым землянкам людей Антипа со стороны болота. Несколько мужчин готови­ли какую-то еду в котле над костром, остальные стояли на страже, довольно плотным кольцом ок­ружив весь лагерь. Маленькая землянка под елью располагалась чуть в стороне, но все же достаточ­но близко от часовых, чтобы туда можно было не­заметно проникнуть. Медведев начал было пере­бирать в уме разные способы пробраться туда, но тут ему неожиданно помог Антип. Василий даже не видел его, только услышал зычный голос:

.— Почему так долго нет Софрона с монахом? Ну-ка пять человек быстро к поляне: обшарьте там все вокруг, да смотрите в оба и будьте наче­ку — не нравится мне это…

Два человека из тех, что стояли ближе к зем­лянке Илейки, ушли, остальные стали перестраи­ваться, цепь охраны поредела, и, воспользовав­шись возникшим замешательством, Медведев про­скользнул незамеченным к маленькой землянке. Спустившись вниз по земляным ступенькам, покрытым дерном, он осторожно приоткрыл доща­тую дверь и заглянул внутрь.

Илейка сидел спиной к входу и при свете лучи­ны, шевеля губами, постоянно заглядывая в лежа­щую рядом тайнопись Иосифа, гусиным пером выводил какие-то каракули на грязном листе пер­гамента/Когда Медведев приоткрыл дверь, пламя лучины заколебалось.

— Закрой дверь, — раздраженно сказал Илейка и швырнул перо на стол. — Не выходит у меня ни­чего!

— Ну и не надо, — спокойно сказал Медведев и, протянув из-за спины Илейки руку, взял со стола документ Иосифа. — Нехорошо читать чужие письма.

— Да что же это такое?! — возмутился Илейка,

обернулся и застыл с разинутым ртом. — Медве­дев, что ли?

— Собственной персоной, — насмешливо по­клонился Василий.

—   Вот ты какой… — без малейшей тени испуга протянул карлик, с любопытством разглядывая Медведева.

—   Какой?

—   Сказывали — сильный. Говорили — смелый.А теперь вижу — юный очень. Думаю — людей и жизни еще не знаешь. ~

Медведев обиделся.

— Во всяком случае, моего знания хватило, чтоб за одну ночь извести всю вашу банду, с кото­рой никто столько лет сладить не мог.

Илейка вздохнул.

— Да, с этим ты, пожалуй, справился и, конечно, гордишься собой, но, видишь ли, — произнес он задумчиво, — сдается мне, ты еще не представ­ляешь, что тебя здесь поджидает…

— Не каркай, черный ворон, не боюсь я тебя, — беззаботно рассмеялся Медведев. — Справился раз — справлюсь и в другой — слава Богу, не впервой! Надеюсь, еще увидимся. А если вздума­ешь высунуться отсюда, посчитай сперва до ста, понял?

И быстро вышел.

Тем временем пятеро людей, посланных Антипом, отыскали в лесу Софрона.

Мертвый человек лежал посреди большого ко­ричневого пятна быстро впитавшейся в землю крови, неуклюже подогнув ногу, и своим единст­венным широко раскрытым глазом задумчиво глядел в звездное небо.

Живые люди, оцепенев, стояли вокруг и напря­женно озирались.

Они все были приятелями и смельчаками, они не раз убивали и не раз смотрели в лицо смерти, но еще никогда она не была столь неуловимой, невидимой и беспощадной.

Когда, дрожа от ночного озноба, они вернулись обратно и шепотом сообщили новость оставшим­ся в лагере, наступила мертвая тишина.

Вчера — двое у моста, сегодня этот ужасный взрыв, потом четверо убитых на дороге, и теперь вот Софрон…

Что же будет дальше?..

 

Глава девятая

«МЕЧ НЕ ДУМАЕТ

О ЗАВТРАШНЕМ ДНЕ»

Медведев нашел Андрея с Иоси­фом в условленном месте. Иосиф приветствовал Василия благословением, и тот протянул ему пер­гамент, отнятый у Илейки.

— Спрятавшись в той телеге, мне удалось рас­слышать, как ты говорил Антипу, что это расписка в получении церковных ценностей. Решив, что она тебе нужна, я отнял ее у разбойников.

Пусть он еще раз утвердится в мысли, что я не знаю, от кого и где им получена эта тайно­пись на самом деле. «Береги свои тайны, но избе­гай чужих, — учил когда-то отец, —ибо можешьневольно нажить себе смертельных врагов».

Василию очень не хотелось нажить врага в ли­це Иосифа.

Монах не мог укрыть радости.

— Благодарю тебя, это действительно очень ценный для меня список! Теперь я обязан тебе вдвойне — и жизнью, и этим документом. Сидя в темнице этих мерзких татей, я непрерывно горячо молился о твоем спасении, и Господь услышал мои молитвы. Рад также и тому, что тебе удалось избежать тяжкой доли, — обернулся он к Анд­рею. — А сейчас, если позволите, я немедля двинусь в путь, ибо уже на сутки опаздываю на ветречу с медынским архимандритом. Примите мое благословение, и да поможет Господь во всех бла­гих делах ваших!

И, осенив их знамением креста, Иосиф быстро зашагал вдоль пустой теперь просеки в сторону медынской дороги.

Начинало светать.

Вдруг со стороны лагеря раздался какой-то шо­рох, и в сером сумраке рассвета из клочьев мглы появились два человека, которые крадучись при­ближались к поляне. Одним из них был Никола, а вторым…

Медведев с Андреем изумленно переглянулись.

Варежка, десятилетняя девочка, дочь Антипа, со всего разбега бросилась к Андрею и повисла на нем, обхватив руками и ногами, тихонько, радост­но хихикая.

— Ты что здесь делаешь в такую пору, безумная девчонка? — отбивался от ее объятий Андрей.

— Я не знала, — горячо шептала она, — я, чест­ное слово, не знала, что они хотели с тобой сде­лать, иначе я бы ни за что не позволила… Да я бы сама их всех поубивала за это… Ты мне веришь?

Нет, скажи, ты мне веришь?

— Ну конечно, я тебе верю, Варежка, — сму­щенно говорил Андрей, пытаясь освободиться от ее цепких объятий; — Ты как здесь очутилась?

— Не серчай, хозяин, — поклонился до земли Никола, — только я не мог с ней Ничего поделать.Она тайно выскользнула из землянки, выследила меня и пристала как банный лист: веди, говорит,меня к Андрею и Медведеву, и все тут! Я, говорит,точно знаю, что ты с ними в сговоре…

— А что я — дура совсем, что ли?! — восклик­нула Варежка. — Да ты же смотрителем был на дороге в Березки. Медведев мимо тебя пройти незаметно в лагерь не мог — ну так ведь? Не мог… И все думали, что он тебя убил, но когда я тебя живым увидела — ты с Епифанием в кустах шеп­тался, — я сразу все поняла. Значит, ты его про­пустил, и, стало быть, вы теперь заодно? А ты, Медведев, вообще-то — молодец! Ты славно с этим сбродом разделался. Я заметила — батюшка на тебя всегда посылал самых злых, кого недо­любливал. Он часто говорил, что надо половину отряда разогнать. Мы с отцом бедных не обижа­ем. Мы только у злых людей добро и деньги заби­раем… А многие в округе сами нам помогают. Мы тут на нашей стороне Угры со всеми дружим. Правда, батюшка на ту сторону давно уже соби­рается. Так что скоро никто тебе тут мешать не будет. А я, вообще-то, — она обернулась к Анд­рею и-взяла его за руку, — пришла с тобой по­прощаться. Ты мне много интересного рассказы­вал, и я твоих уроков никогда не забуду, Я уже могу немного по-литовски говорить и по-поль­ски, как ты меня учил… Батюшка собирается от­дать меня в какой-то дорогой монастырь в Литве, чтобы меня дальше учили всему. Но если там бу­дет очень скучно, то я…

—  Варежка! — раздался вдруг совсем недалеко взволнованный голос Антипа.

—  Ну вот, — с досадой сказала Вар^ежка, — за­метили все же„. А я думала вернусь тихонько… —

И вдруг неожиданно закричала звонким детским голоском на весь лес: — Да здесь я, батюшка, здесь!

Медведев мгновенно закрыл ей рот, прижав к себе, но было уже поздно.

Из белого утреннего тумана на поляну выплы­ла большая группа вооруженных людей во главе с Антипом.

— Всем стоять! — резко скомандовал Антип. —

Не стрелять! Варежка! Ты где, доченька?

Медведев вздохнул и посмотрел на Андрея. Ан­дрей кивнул и придвинулся к нему, встав плечом к плечу. Никола побледнел и перекрестился.

Медведев поправил Варежкины волосы, будто погладил по голове, и сказал негромко:

— Ну что ж теперь делать… Ответь батюшке.

— Я здесь, — крикнула Варежка, и они вышли из кустов на открытое место.

Антип и его люди застыли неподвижно.

В десяти шагах от них стояла* Варежка, за ее спиной — Медведев, держа руки на ее плечах, а по обеим сторонам Андрей и Никола — с обнажен­ными саблями.

Несколько секунд никто не шевельнулся и не произнес ни звука,

— Какого выкупа ты хочешь за мою дочь? -г- су­рово, но спокойно спросил, наконец, Антип.

— Никакого, — ответил Медведев. — Она при­шла сюда по своей воле — по своей воле и уй­дет.

Он убрал свои руки с ее плеч. Варежка повер­нулась к Андрею, бросилась ему на шею и поцело­вала его. Потом кулачком вытерла слезы, улыбну­лась и побежала к отцу.

Антип своей единственной рукой обнял дочь.

— Ну что ж, Медведев, — сказал он с легкой иронией, — считай, что победил ты злых лесных разбойников… И остаешься тут теперь полным и единовластным хозяином. А мы отправляемся на ту сторону. Некоторые из моих людей решили ос­таться с тобой. Дай нам пару часов на сборы, и перед уходом я хотел бы с тобой поговорить. Жди нас с миром у себя дома в полдень. А пока отпус­ти Николу.

Никола вопросительно взглянул на Медведева, тот кивнул, и парень направился к бывшим това­рищам.

Взошло солнце. /

Медведев с Андреем отыскали оставленных в лесу лошадей и после часа неторопливой езды по солнечному утреннему лесу подъехали к полураз­рушенному медведевскому дому.

— Что это? — удивился Андрей.

— С недавних пор моя усадьба и родовое гнез­до всех будущих Медведевых.

— Вижу, тебе предстоит хороший кусок рабо­ты. Я погощу у тебя до полудня — мне хотелось бы убедиться, что Антип действительно покинет

эти места, — а потом с твоего разрешения дви­нусь в путь.

— Как пожелаешь. А пока, я думаю, неплохо бы вздремнуть часок-другой после бессонной ночи, если, конечно, дадут; я заметил, что эти места об­ладают странной особенностью — только собира­ешься уснуть, непременно что-нибудь начинает происходить.

И точно. -Не успели молодые люди задремать, располо­жившись на сене в бывшей баньке, как из лесу по­слышался глухой топот. Не было сомнений — к дому на всем скаку приближался довольно боль­шой отряд всадников.

Молодые люди вскочили на ноги и приготови­ли оружие.

Но на этот раз тревога оказалась напрасной. Во главе неплохо вооруженного отряда из двух десятков людей скакал Федор Лукич Картымазов.

Уже в первый день своего пребывания здесь Медведев обратил внимание на забавную особен­ность. Вдоль дороги, ведущей от монастыря к Картымазовке, изгороди не было, и только каким-то чудом уцелевшие ворота нелепо торчали напро­тив бывшего крыльца бывшего дома. Тем не менее все, кто въезжал во двор, вместо того чтобы ехать напрямик, упорно объезжали дом по дороге и' въезжали не иначе как через эти широко распах­нутые одинокие ворота.

Вот и Картымазов сейчас влетел во двор, лихо повернув коня, но тут же осадил его, увидев перед собой Медведева.

— Здравствуй, дорогой Федор Лукич, — широко улыбнулся Медведев. — Не иначе как на охоту ку­да собрался? Ну что ж, если ты заехал меня при­гласить, я, пожалуй…

— Шутить изволишь? — Картымазов спрыгнул с коня и цепко схватил Медведева за плечи. —А ведь я собрал всех, кого мог, в округе и скакал сюда во весь дух, моля Господа, чтобы еще застать тебя в живых. Впрочем, ты ведь еще не знаешь, ка­кое это горе — хоронить соседей… — Лицо у него по-прежнему выглядело уставшим, а глаза стали еще тоскливее.

Медведев устыдился.

— Прости, Федор Лукич, не хотел тебя оби­деть; я действительно благодарен за добрые на­мерения.

— Ладно, Василий, ты жив и здоров— это главное. Видишь ли, вчера днем у моих людей спрашивали о тебе> вечером я сльшал в лесу гро­хот, а мужики видели вдали .огромный шар огня, который поднялся к небу. Мне доложили, что в Татьем лесу ночью было много шума, и я стал беспокоиться о тебе. Но теперь вижу — все обош­лось?

— Разумеется. Все именно так, как я тебе обе­щал, помнишь — не пройдет и недели, как Татьего леса не будет. Нынче начинается третий день, а Татьего леса больше нет. Через несколько часов Антип навсегда покидает наши места.

Картымазов с недоверием взглянул на Медве­дева.

— Ты шутишь?! Что же заставило его сделать это?

— Я доказал ему свои права.

— Каким образом?

— Единственным хорошо мне известным. Ко­торый, кстати, является путем наиболее простым, коротким и убедительным. Путем меча.

— И он… не спорил?

— Спорил. Но, потеряв полторы дюжины лю­дей, признал мои доводы достаточно вескими.

г- Полторы дюжины?* И ты сделал это один?

— Не совсем. Вот, позволь тебе представить — князь Андрей Святополк-Мирский. Мой добрый сосед Федор Лукич Картымазов.

Андрей учтиво поклонился.

— Василий преувеличивает. Он все сделал один и попутно спас мне жизнь.

Картымазов вежливо поклонился в ответ.

— Все это звучит невероятно. Постой, как ты сказал? Святополк… Случайно, не сын князя Ивана?

—   Совершенно верно, — подтвердил Андрей.

—   Мы познакомились с твоим отцом лет пятна­дцать назад, и произошло это как раз здесь — вон на той стороне Угры. Твой батюшка гостил у сво­его доброго друга Алексея Бартенева, который также и мой друг.

—  Вот как? — воскликнул Андрей. — А ведь именно к Бартеневу я и направлялся, когда эти разбойники схватили меня. Надеюсь, Алексей Петрович здоров?

—  И я надеюсь, — отвечал Картымазов. — Дело ,в том, что несколько дней назад он отправился в Москву по каким-то делам, связанным с наследст­вом. Да! Это было как раз утром того дня, когда на нас напали…

—  Так это, наверно, его я встретил, когда ехал сюда?! — Медведев вспомнил всадника, ко­торый почему-то странно запомнился ему. —

Такой крупный, седой мужчина,; благородной осанки на сером коне с расшитым татарским седлом…

—  Совершенно верно! — подтвердил Картыма­зов.

—  Какая досада! — воскликнул Андрей. — Зна­чит, я не застану его!

—  Ну почему же? Он должен через неделю вер­нуться. А ты тем временем погости у меня и по­знакомься с детьми Алексея — они замечательные ребята. Василий уже знаком с Филиппом — он сейчас, правда, ранен…

—  Как его здоровье? — спросил Василий.

—  Ты знаешь, то ли благодаря твоему чудодей­ственному бальзаму^ то ли его мощному здоро­вью — но он быстро идет на поправку. Горячку сняло как рукой. Вчера мы перевезли его в свой дом на ту сторону, и он уже начал ходить.

— Спасибо за приглашение, — отвечал Анд­рей. — Но, к сожалению, я не смогу столько ждать,хотя день-другой погощу у вас.

— Что слышно о твоей дочери? — спросил

Медведев.

Картымазов нахмурился.

— Ничего. Есть новые косвенные подтвержде­ния, что она в Синем Логе. Молю Бога, чтоб была жива, и жду требования выкупа. Два года назад у Савелова — это мой сосед с северной сторо­ны — сына малолетнего увезли. Две недели ника­ких вестей, а потом письмо подбросили — куда и как, значит, деньги доставить. Савелов выполнил все, как было сказано, и сына вернули живым и здоровым. Тут ведь никак не докажешь, кто увез.

Вот я почти наверняка знаю, что Кожух — управ­ляющий Синим Логом, а как доказать? Чуть что —убьют девочку и никаких следов! Раньше хоть была надежда, что… — Он не договорил и махнул рукой.

— Какая надежда? Договаривай, Федор Лукич.

— Да неважно. Теперь уже неважно. Значит, го­воришь, Антип уходит… Да-а-а… — Федор Лукич тяжело вздохнул.

Медведев внимательно глянул на негр.

— Ты как будто не рад этому?

—  Как тебе это объяснить… Путь меча — он действительно самый простой и короткий. Но всегда ли верный? Понимаешь, Василий: меч жи­ вет хмельной минутой схватки. Меч не думает о завтрашнем дне.

—  Я тут чего-то не понимаю… — начал было Медведев.

— Вот это верно! — перебил его Картымазов. — Это верно. Погоди немного… Позже поймешь… Ладно, оставим это. Надо, работать, молиться, и все будет хорошо. Я вижу, господа мои юные; у вас красные глаза — вы, верно, всю ночь не спали. Ложитесь-ка, а я постерегу ваш сон. Подождем, пока Антип уйдет, коль он и вправду так решил. А пока пусть мои люди отдохнут, укрывшись в дуб­няке по ту сторону дороги. На всякий случай — мало ли что. Береженого Бог бережет.

 

Глава десятая

«САМОЕ ГРЯЗНОЕ И КРОВАВОЕ ДЕЛО..:»

Медведеву показалось, что еще не успел сомкнуть глаз, как его уже разбудили, хотя на самом деле прошло около шести часов.

Со стороны Картымазовки к дому медленно приближался большой обоз, и его никак нельзя было принять за разбойничий — казалось, просто богатый литовский вельможа переезжает на лето с семьей и слугами из одного своего имения в другое. Впереди на черном коне в дорогой сбруе степенно и неторопливо ехал одетый богато и на­рядно Антип, за ним двое молодых людей в роли оруженосцев, потом изящная, запряженная чет­веркой лошадей карета, изготовленная, несомнен­но, одним из лучших фряжских каретников, а в карете — Варежка, казавшаяся намного старше из-за прически и роскошного парчового платья, ко­торое не постыдилась бы надеть королевская дочь, и рядом с ней какая-то разбойничья жена, ни дать ни" взять, придворная дама. Следом чинно двигались две дюжины всадников, одетых как мел­кие дворяне и слуги, затем с десяток груженных доверху тяжелых возов с каким-то скарбом, плот­но упакованным и тщательно прикрытым от лю­бопытных глаз плотной декоративной тканью, и совсем позади, отстав на приличное расстояние, тащились как бы ничем не связанные с богатым караваном пять скромных крестьянских телег, телег же, впрочем, нагруженных доверху и тщательно прикрытых; на телегах этих кроме скарба находи лись еще женщины и дети, некоторые из них держали в руках плетенные из прутьев клетки с домашней птицей, а в одной такой клетке, на коленях у девочки, Медведев увидел даже кошку с целым выводком котят. К телегам были привязаны вожжи, или неторопливо двигались верхом небогато, но добротно одетые, вполне приличные и  почтенные бородатые мужики, которых никак нельзя было бы заподозрить в каких-либо незаконных, нечестивых или не угодных Господу делах.

 Вот эти-то пять телег и въехали во двор медведевского дома — разумеется, через ворота — и скромно расположилась тут же, как бы опасаясь подъехать ближе, в то время как основной обоз миновал двор и остановился подальше на дороге.

 Антип отдал какие-то распоряжения и спешился у колодца.

 Он вежливо поклонился Картымазову, который  ответил на его поклон сдержанным кивком, и обратился к Андрею:

— Я хочу попросить у тебя прощения за все неудобства, которые тебе пришлось перенести, — сказал он. — Знакомство с тобой — честь и удовольствие; из всех пленников, которые когда-либо у меня были, ты оказался самым мужественным, порядочным и благородным. Кроме того, ты оказал мне огромную услугу, занимаясь с Вареж­кой, — тебе известно мое намерение отдать ее на учебу и воспитание в хороший женский мона- стырь и теперь, благодаря тебе, она к этому блестяще подготовлена. Позволь мне отблагодарить тебя за это, — Антип зубами снял с пальца своей единственной руки золотой перстень с ярко блес­нувшим на солнце камнем и лротянул Андрею. — Это один из пяти самых дорогих камней во всем Литовском княжестве, оправленный в чистейшее золото, остальные четыре находятся в королев­ской казне. Прими его от меня в знак признатель­ности.

— Твоя дочь — умная, способная девочка с тон­кой и чувствительной душой. Я хотел помочь ей лучше понять окружающий мир, чтобы она могла вырваться из того ужасного окружения, в котором она сейчас живет и где ей совершенно не место. А что до этого, —- Андрей небрежно кивнул в сторо­ну протянутой с перстнем руки Антипа, — я не считаю для себя возможным принимать какие бы то ни было подарки от вора и убийцы, единствен­но достойное место которого — виселица.

Антип несколько секунд внимательно смотрел в суровые глаза Андрея, потом медленно отвел притянутую руку в сторону.

— Насчет единственно достойного места ты,быть может, и прав, — сказал он, — но все же я хочу, чтобы ты поверил, что моя благодарность по отношению к тебе искренна и столь же глубо­ка, как этот колодец.

Он разжал пальцы, и в наступившей тишине было слышно, как из глубины колодца донесся легкий всплеск.

Антип улыбнулся князю Андрею и повернулся к Медведеву.

— А теперь, если позволишь, Василий Ивано­вич, я хотел бы переговорить с тобой наедине.

— Прошу, — указал Медведев на крыльцо и поднялся первым. Тяжелая стрела все еще торчала в дверном косяке, и с нее белыми сережками сви­сали две ленточки бересты.

— А ты, я вижу; не прочел ответ на свое посла­ние, — лукаво прищурившись, сказал Медведев.

Антип размотал обе ленточки и прочел вслух поочередно:

— «Если до рассвета ты навсегда не покинешь этих мест, следующего восхода тебе уже не ви­дать. Антип Русинов». «Когда наступит следующий восход, Татьего леса уже не будет. Василий Медве­дев». — Антип покивал головой и снисходительно улыбнулся. — Мне не нужно было это читать. Я был уверен, что ты поступишь именно так. Ну, не­ ужели ты всерьез думаешь, что мы успели со­браться за эти несколько часов? Да мы уже месяц как готовились к отъезду, но мне мешали некото­рые люди в моем отряде. Одни — слишком мяг­кие, другие слишком жестокие. Надо было как-то решить эту проблему. И ты блестяще справился с этим. Ты избавил меня и от тех  и от других.

Медведев ощутил острый укол самолюбия.

Неужели это правда? Неужели так легко мож­но просчитать наперед все мои действия. Нет,не мог он знать, не мог! Просто проиграл, а те­перь оправдывается…

Они вошли в единственную комнату дома с ды­рой в потолке, сквозь которую теперь падал пыль­ный луч полуденного солнца. Василий жестом предложил Антипу сесть на лавку, но тот отрица­тельно покачал головой, и Медведев тоже остался стоять.

- Один вдовец, один холостяк , четыре се­мьи, — сказал Антип. — Зге те, кто захотел ос­таться здесь и служить тебе. Они все вольные лю­ди в большинстве с разоренных порубежными войнами окрестных земель и пришли в мой отряд добровольно, но их тяготило наше ремесло, а по­тому они охотно приняли твое предложение. Я знаю, что ты человек словами посему прошу, что­бы ты пообещал мне следующее: пусть никто и никогда не узнает о том, что они были со мной, ибо их может ждать серьезное наказание вплоть до пыток и смерти. Кроме тебя, об их прошлом будут знать только Картымазов и князь Андрей, но я уверен, что они сохранят эту тайну.

— Да, разумеется, — кивнул Медведев, — насчет меня ты можешь быть спокоен, я уже передавал им такое обещание через Николу.

- Спасибо,- сказал Антип и протянул Васи­лию несколько свернутых в трубку листов перга­мента. — Здесь ты яайдешь подробные сведения о каждом из этих людей, кто они, откуда и так да­лее, а кроме того, мои наблюдения и советы, как и где их лучше использовать.

—- Благодарю, с удовольствием прочту. — Мед­ведев принял сверток и спрятал за пазухой.

— И последнее, — сказал Антип. — Каждому из этих людей я справедливо выделил его долю до­бычи, которая заработана тяжелым трудом и по­стоянным риском своей жизнью. Чтобы избежать кривотолков, я выдал каждому его долю золотыми монетами. Ни у кого из них нет ни одной вещи,которую можно было бы опознать как похищен­ную. Кроме личного имущества, лошадей, кое-ка­кой домашней живности и этих денег, у них ни­чего мет, Я надеюсь, ты не будешь возражать, —

Антип окинул взглядом -запущенную полуразру­шенную комнату, — деньги вам сейчас очень при­годятся,

— Мы поговорим с ними об этом, — сказал Василий. — А теперь я просил бы тебя ответить на несколько моих вопросов.

— Слушаю.

— Кто напал на Картымазова?

— Ян Кожух Кроткий со своими людьми.

— Что это за человек?

— Разбойник и тать, — невозмутимо ответил Антип. — Дворянин князя Семена Вельского и управляет имением от его имени.

— Есть у него там некий Степан. Что ты о нем знаешь?

— Степан? Нет, не слыхал про такого.

— В ту ночь, когда я приехал, ты был у них?

— Да. Нам донесли, что Кожух со своими луч­шими людьми куда-то отправился, и мы решили немедленно воспользоваться случаем. Я не знал,что он двинулся в Картымазовку, и примерно в тоже время, когда они были здесь, мы напали на Си­ний Лог. Там остались не лучшие люди из его от­ряда, кроме того, многие были пьяны. Мы без осо­бого труда перебили тех, кто сопротивлялся, ос­тальных заперли и хорошенько потрясли имение.

Правда, там ничего особо ценного не было. Так,мелочи. Плывем обратно на пароме, тихо вокруг,луна иногда выглядывает, и вдруг видим: пере­правляются люди Кожуха вплавь через Угру в двухстах саженях. Не заметили нас. Не знал я то­гда, что они дочку у Картымазова увезли. А как уз­нал наутро, сразу понял: все! Надо немедля отсюда уходить. Началось.

— Что началось?

— Самое грязное и кровавое дело на свете. По­литика.

— Не понимаю,

— Уж будто бы! Не видать Картымазову дочки,пока не перейдет со всей своей землей на службу к Семену Вельскому. А потом и к тебе с этим при­дут. На то ведь и дают такого покроя людям землю на рубеже, чтобы они у соседей по кусочку отщи­пывали и себе добавляли.

— Вот как?

Антип насмешливо прищурился.

— Будя прикидываться. Сам-то каков? Думаешь, я не знаю, зачем тебя сюда великий князь Иван Васильевич, государь наш родимый, прислал?! Да ведь за тем же. Я сразу это понял, как только ты ручей пересек и мне донесли, что ты там натво­рил. И то удивляюсь, что так поздно спохватились московиты. А ты думаешь, почему я так вольготно тут жил? Неужто всерьез можно поверить, что я был так неуловим в этих болотах? Да стоило им послать из Медыни один хорошо вооруженный отряд — и мне конец. А почему же они не посыла­ли, не слыша многочисленных жалоб на бесчин­ства и грабежи этих злых разбойников, поступаю­щие с той и другой стороны? А? Угадай.'Им было выгодно мое здесь присутствие! Так что хочешь не хочешь, а выходит теперь таю я — на ту сторо­ну в Литву, а ты, стало быть, потихоньку за мной.

Ссора за ссорой, стычка за стычкой, имение за имением, глядишь, и как-то незаметно рубеж верст  на двадцать уже отодвинулся. Вот какая по­литика уже много лет царит в этих краях. А бу­дешь неисправно действовать, чуть что неловко исполнишь - пожалуется на тебя король Казимир великому князю, великий князья тут же тебя как разбойника и убивца на плаху, а сам лицемерно обнимать короля — да ведь братья мы с тобой,ибо все короли— братья, и никакого зла я против тебя не держу,:да вот людишки мне скверные по­пались — видишь, что творят, негодные. Но мы их накажем, ох, накажем. Двадцать лет назад я был точно таким, как ты сейчас, Василий. И это, — Антип потряс обрубком руки, — на службе великому князю. И жену любимую потерял тоже на службе, а за то, что дочь, когда еще младенцем была, спас — казнить собирались. Но в последнюю ми­нуту удалось мне бежать, и тогда я поклялся, что больше никому, кроме себя самого и своей доче­ри, служить никогда не буду. Ну да ладно, пора мне. А тебе теперь, Василий, за подвиги, которые ты тут ежедневно творил, самому расплачиваться придется. Я ухожу, и отныне Яна Кожуха Кроткого и ему подобных ничего больше удерживать не бу­дет. Так что — держись.

Медведев слушал Антипа очень внимательно.

Неужели он прав? «Убежден, что Господь нашвсемилостивый вразумит заблудших, и они вско­ре сами поймут, где и с кем им надлежит быть.А если рядом с ними в трудную минуту выбораокажется добрый человек, который поможетмудрым советом,.,» И неужто Картымазов тоже прав? *Меч живет хмельной минутой схватки, меч не думает о завтрашнем дне. Погоди немно­го, позже сам все поймешь…*

Много лет спустя, вспоминая эту минуту, Мед­ведеву пришло в голову, что, наверно, именно то­гда он впервые начал понимать, что весь его ог­ромный воинский опыт, его искусство убивать, оставаясь самому живым, весь неисчерпаемый ар­сенал хитростей, уловок и приемов оказывается порой совершенно беспомощным перед ежеднев­ной будничной обязанностью обыкновенно по-че­ловечески жить в этом невероятно сложном, за­путанном и полным противоречий мире, где все на самом деле оказывается совсем не таким, ка­ким кажется на первый взгляд.

— Я подумаю обо всем, что ты сказал, — произнес Медведев, — И знай* если тебе или твоей доче­ри понадобится помощь, рассчитывай на меня.

— Давно я не слышал добрых слов и, честно го­воря, от тебя их ждал меньше всего. Вдвойне спа­сибо. И ты на меня всегда можешь положиться. Никогда не известно, что может произойти в этой жизни. А пока прощай.

— Я провожу тебя до парома, но сперва погово­рим с людьми, которые остаются.

Они вышли из дома и приблизились к телегам у ворот. Мужики сняли шапки и поклонились в пояс, некоторые женщины взволнованно перекре­стились. Медведев внимательно оглядел своих первых подданных и негромко заговорил:

— Я еще раз подтверждаю свое обещание со­хранить в тайне известную часть вашей жизни,никогда не попрекать вас за нее и не упоминать о ней. В ответ я хочу, чтобы вы все присягнули мне на верность и безусловное выполнение всех-моих приказов.

- Будем тебе на том торжественно крест цело­вать, государь наш, —от имени всех ответил, низ­ко поклонившись, Епифаний.

— С сегодняшнего дня вы начнете новую жизнь. Быть может, опасную — вы лучше меня знаете, что это за место; наверняка полную тяже­лого труда — оглянитесь и увидите, сколько пред­стоит сделать; но, безусловно* открытую, честную и благородную. Однако вы, кажется, намерены на­чать ее с помощью золота, добытого разбоем. Хо­рошо ли это?

Медведев поймал себя на том, что повторил ри­торический вопрос великого князя.

Лица мужиков вытянулись, и они напряженно переглянулись. Медведев продолжал:

— Полагаю — так негоже. Я совсем не против богатства, но оно праведно лишь тогда, когда на­жито честным трудом, без ущерба ближним на­шим. Потому первое мое для вас испытание такое:со мной останутся только те, кто откажется от своей разбойной доли.

Наступила мертвая тишина.

Наконец высокий чернобородый мужик креп­кого телосложения, которого Василий раньше не видел, сделал несколько шагов вперед.

— А ты куда это, Гридя? — взволнованно спро­сил его Епифаний.

Гридя вынул из-за пазухи довольно объеми­стый тяжелый кожаный мешочек и, бросив его на землю, вернулся к телегам. За ним последовали остальные. Епифаний, кряхтя и сопя, последним избавился от своего мешка и виновато развел ру­ками.

— Видишь, вот оно как выходит, Антипушка…

Так что извиняй да забирай наши доли обрат­но, — он горестно вздохнул. — Пущай робятам больше будет. — И вернулся на место, вытирая глаза полой длинного кафтана.

— Нет, — спокойно сказал Антип. — Это ваши деньги, и вы вольны делать с ними что угодно.

Хоть в Угру бросьте.

И вдруг в голове Епифания забрезжила мысль.

— А позволь, государь наш хозяин Василий Иванович, слово молвить. Что ж это у нас тут по­лучается, ежели рассудить? Вроде как ничьи выхо­дит деньги-то немалые эти? А ничьи деньги -—они ведь чьи? — Он огляделся, но никто не отве­тил. - Вот то-то. Ничьи деньги — деньги Боговы.

Давайте мы Господу нашему да пресвятой заступ­нице Богородице и Сыну и Духу Святому их и отдадим. Давайте-ка наймем мастеров едавных, и пусть они нам прямо вот тут на холме, на берегу Угры, добрую церковь для спасения душ наших сирых построят. Чтоб было нам где грехи наши тяжкие замаливать да за будущее детей наших за­ступников святых просить.

— Ну что ж, — после секундного колебания сказал Медведев. — Может, это и неплохое ре­шение, тем более что служителя нам уже обеща­ли. Назначаю тебя, Епифаний, казначеем. День­ги пересчитай при всех, сложи вместе да храни как зеницу ока, потому что, как ты сказал, они уже не ваши — Боговы. А теперь попрощайтесь с Антипом и разгружайтесь, а я провожу его до парома.

 Те, кто оставался с Медведевым, гурьбой по­дошли вместе с женщинами и детьми, и каждого крепко обнял и расцеловал разбойничий ата­ман. Тем временем, отойдя чуть в сторону, Мед­ведев увидел издалека другую, не менее трога­тельную сцену прощания. Дверцы роскошной кареты распахнулись, оттуда стремительно вы­бежала одетая, как маленькая принцесса, Вареж­ка и помчалась через луг, увидев гуляющего там князя Андрея. Он присел на корточки, открыв ей навстречу объятия, она бросилась в них и что-то горячо говорила, а он улыбался и кивал голо­вой. Следом за Варежкой из кареты выкатилась кругленькая пухлая женщина; сердито крича и размахивая руками, она бросилась к ним, а Ва­режка, в последний раз крепко обняв за шею Ан­дрея и весело, звонко смеясь, побежала обратно, увертываясь от толстушки, и так они бегали по лугу, пока не раздался резкий разбойничий свист и все поняли, что настала окончательная пора ехать.

Через час Медведев с Антипом были уже у па­рома возле монастыря. Василий обратил внима­ние, что, несмотря на все угрозы Иосифа, игумен беспрепятственно пропустил за рубеж весь раз­бойничий отряд, который был так тяжел и много­числен, что парому пришлось совершить пять хо­док. Правда, еще не успел паром отчалить от бе­рега в третий раз, как из монастыря выехал верхом монах и спешно отправился по медын­ской дороге. Наблюдая за всем этим и вспоминая разговор Иосифа с игуменом, Медведев подумал, что Иосиф очень скоро узнает о том, что Антип Русинов "я его люди покинули земли Великого княжества Московского.

— У нас в лесу землянки остались, — сказал на прощанье Антип. — Могут тебе когда-нибудь при­годиться. Из моей есть подземный ход за линию просек. И еще — там, у болота, кладбище наше.

Хоть грешники да разбойники — а все ж люди бы­ли. Я просил тех, кто с тобой остался, чтоб при­смотрели за могилками, так ты им в том не пре­пятствуй.

— Будь спокоен.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, потом оба кивнули головой, и Антип при­соединился к своим людям, поджидавшим на па­роме.

Медведев наблюдал, как паром медленно пере­плыл Угру, Антип выехал вперед во главу колон­ны, и теперь это снова был обоз богатого литов­ского вельможи, которому вздумалось по весне перебраться в другое имение.

Медведев, стоя на вершине холма, еще долго различал красный платочек, которым махала ему Варежка, высунувшись из окна кареты, и долго ма­хал ей в ответ рукой, пока не поглотил эту ма­ленькую алую точку дремучий и таинственный синий лес на той стороне…

 

Федор,князь Бельский

Глава первая

ЛЕШИЙ, ПСЫ, КОНИ И БЕЛЫЙ ЛЕБЕДЬ НА ЧЕРВЛЕНОМ ПОЛЕ

Прежде всего следовало, конеч­но, подумать о людях — где они будут жить, что есть и чем заниматься. Как раз об этом Медведев и размышлял, неторопливо возвращаясь домой от переправы у монастыря, когда вспомнил о сверну­тых в трубку листках, которые оставил ему Антип. Он свернул с дороги в лес, отыскал небольшую полянку и, усевшись на поваленном дереве, стал читать.

«Василию Медведевуот Антипа Русинова

написана грамотка сия для личного его веденияо людишках, что будут жить с ним отныне вбывшем имении Березки, которое, думаю, ста­нет вскоре во всей порубежной округе Медведев-кой именоваться.

1.        Григорий Козлов, «Гридя»,46 лет, вдовец,грамотен, умен, хладнокровен, сдержан. Имеет же­натого сына в Медыни и двух замужних дочерей.Люди его уважают, и был он у меня десятским, но года его стали не те, да и многое у нас не по душе ему было — он к нам пошел только от одиночест­ва после смерти жены.

2.   Яков Зубин, 26 лет, холост, охотник, зверо­лов, следопыт, мастер ловушек и капканов, очень меткий стрелок, но в бою робок, а в жизни стес­нителен и нерешителен. Любит одиночество. Бо­ится лошадей, ходит только пешком. Не место ему было у нас, хотя пришел по доброй воле и уходит по доброй.

Медведев сразу вспомнил его. Это именно Яков довольно точно проследил путь Василия и доложил Антипу, что он направляется в сторону лагеря.

Семейство Коровиных:

3-Епифаний Коровин,40 лет, послушный, но хитроватый, себе на уме, любит обо всем рас­суждать, часто находит неожиданные выходы из трудных положений.

4.Катерина Коровина,39 лет, его жена, ворчливая, сварливая, но трудолюбивая баба.

5- Никола Коровин,17 лет, их сын, сидел на дубе и прозевал тебя. Так что, думаю, ты о нем все уже знаешь.

6.Верка Коровина,13 лет, их дочь, лучшая подружка моей дочери, грамотна, весьма любо­знательна, прямо-таки заставляла Варежку пере­сказывать ей все, чему учил князь Андрей.

Семейство Селивановых:

7.        Ефим Селиванов,36 лет, слесарь, плотник.

Любит пахать, сеять, собирать, в общем — хозяй­ство любит. Умеет на земле работать. Военных схваток избегает, но в бою не трус, хоть и вперед не идет.

8.       Ульяна Селиванова,33 года, жена его, за­мечательно готовит — была главной поварихой в отряде. Если кого мне и жаль терять, так это ее и семью Неверовых.

9-Еремка Селиванов,15 лет, их сын, весь в отца.

Обрати на них внимание, то немного замкну­тые люди, возможно, впрочем, из-за горя большого. Двое детей их младших — мальчик и девочка — за­блудились в топком болоте за нашим лагерем и, должно быть, давно погибли в трясине, через кото­рую не пройти. Так вот, они в наш отряд пошли только для того, чтобы детей своих искать в том бо­лоте, и два года, пока у нас были, — все искали да ис­кали, но так и не нашли никаких следов. И когда узнали, что мы уходим, а ты появился, просили меня, чтобы тебе их отдал — хотят поближе к детям своим пропавшим остаться.

Семейство Кудриных:

10.Федор Кудрин,38 лет, бортник, снабжал нас беспрестанно медом, развел где-то в лесу по­близости целую пасеку диких пчел и так к ним привязался, что, говорит, только ради них и ре­шил остаться. А так разбойник еще тот, саблей по­махать любит и на кулаках хорош.

//. Ольга Кудрина,35 лет, его жена, ничем не примечательна. Зато

12.        Алешка Кудрин,1б лет, сын их, хоть и не в отца пошел — ростом мал и телом тщедушен, — но многому у Якова Зубина научился. Думаю, из него следопыт и доброхот хороший получится,учитывая, что он еще и в скоморошьем деле та­лант большой имеет — любого весьма похоже представить может, чем всех нас в лагере часто потешал.

13.        Ксюша Кудрина,11 лет, дочь их, редкий талант к животным имеет. У нас многие говорили,что она их язык понимает. Не знаю, правда ли то,да только если лошадь или собака заболевала, ее сразу к ней вели. Девчонка обнимет животное, пошепчет с ним, приласкает, иногда напоит чем-то, и он и выздоравливает.

14.Лелаея Кудрина,69 лет, мать Федора, ве­селая и крепкая старуха, на все простые работы еще годна.

Семья Неверовых:

15-Клим Неверов,42 года, силач, борец, мас­тер копья, настоящий многоопытный воин.

16.         Надежда Неверова,38 лет, знахарка, со­бирательница трав, лекарка и гадалка.

17.   Ивашка

18.  Гаврилко, их сыновья-близнецы, по 18 лет,похожие друг на друга как две капли воды, отлич­ные наездники, лучники, воины.

19-Соня Неверова,12 лет, их дочь, ученица матери и наследница ее талантов.

Вот их-то мне больше всего и не хотелось ли­шаться — трилучших воина вмоем отряде, да ещелекарка и гадалка, но как раз из-за нее-то все и вы­шло. Она еще три года назад предрекла, что имен­но этой весной я навсегда покину Московию. Онадень в день предсказала твое появление, и толькодля того чтобы проверить это предсказание, я по­слал людей на Черный мостик встретить тебя, очем потом очень жалел. И поэтому, когда НадеждаНеверова сказала мужу и сыновьям, что, если онипоедут со мной, их ждет скорая и неминуемая по­гибель, они, не колеблясь ни минуты, решили ос­таться, и никакие мои уговоры не помогли. «Ну что ж, —подумалось мне тогда, —я себе за Угрой новых людей наберу, а что до этих, тут мною описан­ных, видно, Господь хотел, чтоб они здесь оста­лись». Это неплохие люди, береги их, люби, и они тебе добром отплатят да верно служить будут,а меня лихим словом не поминай, я тебе удачи вовсех делах желаю, потому что ты мне меня самогов юности напоминаешь. Да только вот небольшаяразница есть между нами: я уже таким, как ты,был, а ты таким, как я, — еще нет.Антип Русинов*.

Стало быть, — подсчитал Медведев, — одинна­дцать мужчин, пять женщин, трое детей — все де­вочки…

И тут он вспомнил, как отец учил его в детстве запоминать увиденное: «Взгляни-ка, сынок, пов­нимательнее, — говорил он бывало, когда они въезжали на холм, — вон на то селеньице вни­зу. — И через пять секунд: — А теперь смотри на меня и говори быстро, сколько там домов, сколь­ко людей на улице, сколько деревьев, сколько со­бак, а?!»

Медведев улыбнулся своему детству и отчетли­во вспомнил, как въезжали в его двор телеги, от­делившиеся от каравана Антипа.

..Ага… Там было пять телег, девять лошадей,две коровы, четыре козы, две овцы, кошка с котя­тами в корзине… А сколько же возле нее было ко­тят, леший меня раздери, три или четыре? Че­тыре. Точно четыре.

Но легкая тень неуверенности все же остава­лась, и, вернувшись домой, Василий первым де­лом взглянул на корзину; Кошка, вытянувшись, ле­жала на боку, и ее сосали трое котят.

Не может быть. Ну конечно, не может быть.

Рядом сидела на бревне Ксеня Кудрина и дер­жала на коленях четвертого котенка.

За время его двухчасового отсутствия почти ничего не изменилось, подводы стояли неразгруженными, а люди, сгрудившись в кучку, остались на тех же местах, где и раньше. Единственное, что они сделали^ притащили пенек, покрыли его ка­кой-то красной бархатной скатеркой и положили в центре большой медный крест.

Гридя подошел и поклонился.

— Позволь, господин наш Василий Иванович, торжественно крест тебе целовать на верную службу и преданность, а после того — приказы-: вай — будем выполнять в точности, что повелишь и как рассудишь.

Пока мужчины, женщины и дети, волнуясь и за­пинаясь, произносили простые слова своих обе­щаний, Медведев подумал, что надо бы запомнить этот день как дату закладки его будущего родово­го поместья, и вдруг осознал, что это не составит никакого труда, потому что именно сегодня — 29 апреля — его день рождения и ему исполняет­ся ровно двадцать лет.

Процедура присяги на верность — целования креста — прошла быстро, а первые необходимые указания Медведев обдумал еще по дороге.

На первых порах, решил он, женщины и дети будут жить в единственной сохранившейся ком­нате его дома, при том что сегодня же будет заде­лана дыра в потолке. Мужчины будут спать в со­седней полуразрушенной комнате, которая в ближайшие дни должна быть восстановлена на­столько, чтобы защищать от дождя и ветра. Он сам по-прежнему «очует в старой баньке. Моло­дую дубраву по ту сторону дороги напротив дома придется вырубить и выкорчевать, и там мужики поставят свои избы, положив начало новому посе­лению. (А действительно, почему бы и не Медее -девка, леший меня раздери!) После этого начнется восстановление, или, точнее сказать, новое строительство главного здания — хозяйского до­ма, относительно которого у Медведева была мас­са разнообразных и очень интересных замыслов, но до этого, по-видимому, дойдет еще не скоро. Василий очень слабо разбирался в земледелии, но понимал, что стоит уже поздняя весна и, наверно, давно пора как-то возделывать землю и что-то се­ять. Тут он решил положиться на своих людей, особенно на Ефима Селиванова, которого Ан-тип рекомендовал как хорошего земледельца. Предстояло выяснить, годятся ли для этого зарос­шие, но отвоеванные у леса поля чуть севернее, радом со сгоревшей деревушкой бывшего вла­дельца Березок. Проблему питания Медведев раз­решил рросто: в лесу полно дичи, пусть охотник и следопыт Яков каждый-день приносит оттуда не­обходимое количество мяса, а женщины под ру­ководство** Ульяны Селивановой, бывшей повари­хи в отраде Антипа, ежедневно готовят обед на всех, Кроме того, почти каждая семья имела коро­ву, да были еще козы и овцы, не говоря уже: о зна­менитых ульях бортника Федора, из-за которых он якобы здесь и остался. Руководить всеми хо­зяйственными делами Василий назначил Гридю — Григория Козлова, сделав его в некотором роде своим наместником, или, как назвали эту долж­ность несколько столетий спустя, управляющим поместьем.

Самым главным для Медведева оставался, разу­меется, вопрос безопасности. Но здесь, слава Богу, он был профессионалом, у него появились люди, и теперь наконец Василий получил блестящую возможность проявить себя в качестве пусть ма­ленького, но совершенно независимого и самостоятельного военачальника с широкими полно­мочиями: «…самому в своей земле порядок дер­жать: людей и слуг в пределах имений своих по личному усмотрению — казнить, и жаловать», как было написано в его грамоте. Некоторый опыт у него уже был— сперва он командовал отрядом юнцов еще на донской засечной полосе, когда ис­кал убийц отца, а потом служил десятским в полку боярина Щукина, под руководством сотника Ду­бины, который, хоть и был человеком нервным и крикливым, дело свое военное знал хорошо, и многому у него Василий, находясь в опытном ве­ликокняжеском войске, научился.

Основой военной дружины Медведева стали Неверовы — могучий силач Клим, мастер копья, да его сыновья восемнадцатилетние, совершенно неразличимые меж собой близнецы Ивашко да Гаврилко, крепыши и, как вскоре выяснилось, еще те забияки.

Первые несколько дней, пока шло расселение и велись необходимые ремонтные работы в доме, Василий с утра до вечера занимался созданием своих вооруженных сия.

Рассудительный Епифаний Коровин, его сын Никола и пятнадцатилетний Ерема Селиванов бы­ли назначены в ежедневный дозор.

Медведев позаимствовал у Антипа систему до­зора (Отчего же не воспользоваться хорошей вы­думкой, леший меня раздери/), несколько усовер­шенствовав и улучшив ее. Теперь Никола сидел в хорошо замаскированном и невидимом снизу гнезде на высоком дереве у границы с монасты­рем, откуда ему были хорошо видны паром, доро­га, ведущая от парома и монастыря, дорога из Ме­дыни и большая часть Угры почти до самой Медведевки. Невдалеке от дерева был спрятан конь, на котором он приезжал на рассвете, уезжал на зака­те, а в случае необходимости мог в любой момент прибыть домой за четверть часа. Точно так же с противоположной стороны — на границе с Кар-тымазовкой — в таком же гнезде находился Ере-ма, которому видна была дорога от Картымазовки, брод через Угру в районе имения Бартеневых и дорога, ведущая в бывший лагерь Антипа. Чуть по­одаль от медведевского дома в главном гнезде, из которого была видна округа, а также просматри­вались первое и второе гнезда, нес дозор Епифа-ний, который по разработанной Медведевым сис­теме знаков мог не только узнать, сколько людей и откуда приближаются, но и сам просигнализи­ровать Николе или Ереме, как им следует посту­пать и, если нужно, срочно вызвать их домой. Три девочки — Ксеня, Соня и Вера каждый день дос­тавляли дозорным горячую еду.

Как только темнело и наблюдатели покидали свои гнезда, на службу заступали-трое Неверовых, которые по продуманной Медведевым системе охраняли поселение ночью так, чтобы с любой стороны никто не мог подойти незамеченным.

На рассвете, когда на службу  снова выходили дозорные, Неверовы ложились спать и поднима­лись к обеду, занимаясь до вечера с Медведевым военной учебой или помогая, если нужно, по хо­зяйству. В случае возможного нападения на Мед-ведевку к Неверовым немедленно готовы были присоединиться Гридя, Яков, Ефим и Федор, кото­рые всегда держали наготове оружие и легкие досвехи. Если этого было недостаточно, то по знаку Епифания через десять-пятнадцать минут возле поселения появлялись дозорные. Все трое были хорошо вооружены и по особому сигналу неожиданно нападали на атакующего противника с тылу. Женщины и дети в случае опасности должны были немедленно укрыться в хорошо за­маскированном тайном убежище, вырытом для этого подальше в лесу, возле того озера, где Мед­ведев оставлял Малыша, когда пробирался в ла­герь Антипа.

Три дня, наполненные новыми заботами, про­летели незаметно, без каких-либо происшествий.

Потом приехал Картымазов.

— Филипп быстро поправляется. Уверяет, что благодаря твоему бальзаму он уже на ногах. У не­го гостит Андрей, который завтра на рассвете от­правляется в Вильно. Филипп приглашает нас се­годня вечером на прощальный ужин. Ему не тер­пится познакомиться с тобой — он ведь тебя ни разу не видел, хотя наслышан от меня и Андрея обо всех твоих подвигах. Что скажешь?

— Разумеется! С удовольствием. Что слышно о Насте?

Картымазов помрачнел.

— Ничего нового. Но я убежден, что ее прячут здесь, в Синем Логе. Подождем. Вести будут, как только уедет Андрей. Они все же побаиваются расследования, которое проводит гетман Ходкевич, и знают, что Андрей — его посланец, пото­му притихли. Мне пора. Встретимся на закате у брода.

Впервые в жизни Медведев пересекал литовский рубеж.

В Диком поле, где было гораздо больше откры­тых степных пространств и меньше лесов, рубеж определяли засеки — широкие длинные полосы из высоких срубленных деревьев, привезенных сюда порой издалека и уложенных впритык один к одному и один на другой верхушками в сторону, откуда ожидался наезд неприятеля. Пересечь та­кую засеку большому отряду всадников очень тя­жело, а вырубать в ней проход — значит, ожидать несколько часов и можно, чего доброго, дождать­ся патрульного сторожевого отряда, который встретит приезжих в узком проломе и всех пере­бьет, а если даже и удастся проехать незаметно, то на обратном пути трудно найти то место, где про­ход вырублен, а к тому времени там уж наверняка будет поджидать засада степных казаков, которые хоть формально и не служили Москве, будучи людьми вольными, но всегда и во всем ее поддер­живали и охотно прикрывали границы княжества, довольствуясь в качестве оплаты беспошлинной добычей, отнятой у наездчиков (чаще всего та­тар), когда они появлялись, а если их долго не бы­ло и запасы кончались, приходилось самим пере­бираться на ту сторону и там точно таким же спо­собом добывать себе все необходимое, как Бог пошлет.

Здесь же, согласно договорным грамотам, под­писанным Великими князьями Московским и Ли­товским, рубежом княжеств служила извилистая и неширокая река Угра, протекающая в большинст­ве через густо поросшие лесом просторы, среди которых то там, то тут редкими пробелами выде­лялись поля и отвоеванные у леса островки посе­лений, чаще всего на берегу, где вода, заливные луга и условия для домашней птицы облегчали жизнь, причем рубеж этот был очень формальный и практически никем, кроме местных жителей, не охранялся.

Порубежная война то тлела, то полыхала здесь непрерывно, и ссоры соседей легко перерастали в серьезные военные столкновения, а великий князь Иван Васильевич и король Казимир буднич­но и привычно обменивались грамотами, где об­виняли друг друга в разбое, сообщали имена уби­тых, требовали поимки и наказания убийц, а глав­ное — детально перечисляли все уничтоженное или расхищенное имущество и настаивали на возмещении убытков. Никто никого не ловил и не наказывал, никто никому ничего не возмещал, и жизнь шла своим чередом, а рубеж худо-бедно со­хранялся в основном благодаря тому, что на вос­точном берегу Угры жили дворяне московские, а на зайадном — литовские, и не всегда они были врагами — вот, например, семьи Картымазовых и Бартеневых тесно дружили много лет и даже наме­ревались породниться.

— Подумать только — ведь через месяц мы со­бирались играть свадьбу Филиппа и Настеньки, —говорил Картымазов Медведеву, когда они сади­лись в большую лодку, поскольку бурный весен­ний паводок сделал брод на границе их земель непроходимым. — Не дай Бог с ней что-нибудьслучится, я отыщу негодяя Кожуха даже на краю света и собственноручно отрублю ему голову!

Они прощально помахали своим людям, кото­рые повели их лошадей домой, с тем чтобы к но­чи снова вернуться с ними и ожидать возвраще­ния хозяев «из-за рубежа»,

— У меня есть несколько мыслей по поводу твоей дочери, — сказал Медведев, с наслаждением гребя веслами.

 —И что это за мысли?

 — Последний раз я плыл на лодке лет шесть на­зад. Еще по Дону, — пояснил Медведев и продол­жал: — Я думаю, мы сумеем точно узнать, там она или нет, где именно находится и как с ней обра­щаются. Я приеду к тебе завтра в полдень и все расскажу!

— Спасибо. Буду рад. Возьми чуть правее, вот так… Нас встречают.

Картымазов сидел на носу лодки лицом к бере­гу и сошел первым, а Медведев, поскольку он был на веслах, сидел к берегу спиной, и когда встал и повернулся, тут же застыл, как пораженный вне­запным параличом, его глаза округлились, а че­люсть отвисла.

На деревянных мостках, к которым причали­ла лодка, стоял Картымазов, а рядом с ним — де­вушка.

Да-да, конечно, та самая — только теперь на ней был не черный костюм, а голубой, тоже, впро­чем, мужской, — бархатный, европейский, расши­тый золотом, с кружевными манжетами на рука­вах, с белоснежным узорчатым воротником, под­черкивающим ее ярко-голубые глаза и пышные светлые волосы, открывающим шею и едва замет­ную ложбинку между небольшими, но плотными холмиками юной груди, плотно обтянутой бар­хатом, с широким кожаным ремнем, сжимающим тонкую талию. Не было сегодня за ее спиной кол­чана с луком и стрелами, не было и сабли на поя­се, но высокие ботфорты на каблуках по-прежне­му сбивали с толку и придавали ей сходство с юношей.

А было ей на вид не больше семнадцати.

— Вот, Анница, позволь тебе представить того самого Василия Медведева, о котором мы с Филиппом тебе уже все уши прожужжали. А это, Ва­ся, — Анница, дочь моего доброго друга Алексея Бартенева, младшая сестра Филиппа.

Медведев, стоя в лодке, неуклюже поклонился и чуть не выпал за борт, а потому поспешил вы­браться на мостки.

Анница улыбнулась.

— Мы один раз случайно виделись на охоте, —сказала она Картымазову и повернула голову к Медведеву: — Как тебе тут у нас понравилось, Ва­силий?

— Я в восторге, — искренне признался Медве­дев.

— Была уверена, что ты так и ответишь, — рас­смеялась Анница. — Добро пожаловать в Бартеневку.

Они двинулись по тропинке к домам, которые виднелись поодаль среди деревьев.

Василий был так взволнован, что впервые в жизни не мог подобрать слов, чтобы нарушить неловкое молчание, и несколько раз, поглядывая на Анницу, уже было открывал рот, чтобы загово­рить, но тут же смущенно кашлял, делая вид, будто в рот попала мошка. Анница истолковала это по-своему.

— Тебя, верно, удивляет мой наряд и… — она за­мялась, — некоторые не совсем девичьи… м-м-м… увлечения.

— Нет-нет, отчего же, — поспешно возразил Медведев. —- Хотя конечно… Честно говоря, я дей­ствительно никогда не видел, чтобы девица…

—   Дело в том, что батюшка очень хотел второ­го сына, — пояснила Анница, — да и матушка по­чему-то была уверена, что так оно и будет,..

—   Ага, понимаю, — подхватил Медведев, — и они воспитали тебя, как мальчика…

— Нет, все не так! Они никогда не проявили своего разочарования, и о желании второго сына я узнала от батюшки только совсем недавно. Ба­тюшка очень меня любит, и матушка любила, но она скончалась в год морового поветрия, когда я была еще ребенком…

— У нас похожие судьбы, — удивился Медве­дев, — и моя матушка умерла от мора тогда же…

— Это очень печально, — сочувственно сказала Анница, — Федор Лукич говорил мне, что ты си­рота…

Она нечаянно прикоснулась на ходу к руке Ва­силия и смутилась.

— Извини…

Пока они шли по тропинке мимо крестьянских изб к хозяйскому дому, Василий, несмотря на ув­леченность беседой, с привычной наблюдатель­ностью отметил, что постройки здесь добротнее, чем на московской стороне, повсюду царят чисто­та и порядок, однако с точки зрения безопасно­сти поселение спланировано плохо — оно совер­шенно беззащитно в случае внезапного нападе­ния неприятеля. Должно быть, тут давно не воевали и, привыкнув к мирной жизни, утратили осторожность.

— Я очень горевала после кончины матушки, —продолжала Анница, — но отец и Филипп окру­жили меня такой заботой… Одним словом, мне очень хотелось быть похожей на них и делать все,что они делают. Вот так я с пяти лет, по собствен­ной воле и со страстным желанием ни в чем не уступать отцу и брату, обучалась конной езде,стрельбе из лука, фехтованию и прочим мужским занятиям…

Медведев решил, что настал подходящий мо­мент для того, чтобы проявить свою образован­ность:

— Значит, ты совсем как некая фряжская деви­ца, которая, как сказывают, встала во главе целой армии, носила латы и сражалась как воин!

— Ну, нет, — улыбнулась Анница, — до Орлеан­ской девы мне далеко, а кроме того, в отличие от нее я умею готовить еду не хуже, чем стрелять из лука, вести хозяйство не хуже, чем фехтовать, и обучена искусству бережливости не в худшей ме­ре, чем искусству верховой езды. А все это благо­даря моей замечательной бабушке, которую ты сейчас увидишь…

По мере приближения к большому бревенчато­му дому, обнесенному крепким забором, все гром­че и громче стал доноситься какой-то странный шум, будто одновременно лаяли сотни собак и кричали сотни людей.

Картымазов переглянулся с Анницей и ускорил шаг.

Когда они переступили высокий порог калит­ки, вырубленной в крепких воротах, и вошли во двор, перед ними предстала странная картина, где все одновременно двигалось, перемещалось, смешивалось и распадалось: и три дюжины охот­ничьих псов разнообразных пород, которые с громким лаем и визгом игриво носились по дво­ру, и десяток людей, которые бестолково гоня­лись за ними, а среди них особенно выделялись седой старичок, бегающий с распростертыми ру­ками, так, будто он хочет обнять весь белый свет, смешная толстуха, которая, высоко задрав обеи­ми руками юбку, истошным голосом испуганно визжала, как если бы псы уже разрывали ее на части, и маленький мальчик, который катался по земле от хохота при виде всего, что происходит вокруг.

Картымазов напряг голос и зычно рявкнул: Ч — Ирха! Багрец! Куяк!

Это волшебное заклинание подействовало не­медленно: на мгновенье все вдруг остановилось, и наступила мертвая тишина, но тут же снова все задвигалось, только уже целеустремленно — псы бросились к Картымазову.

Они чуть не сбили его с ног — борзые, легавые, гончие, — они обступили его со всех сторон, жад­но толкая мокрыми носами и поднимаясь на зад­ние лапы, чтобы лизнуть лицо, а этот суровый, сдержанный человек гладил, трепал, щипал ры­жие, серые, пятнистые морды и ласково пригова­ривал:

— Собаченьки мои, соскучились, бедненькие.

Ах ты, скверный пес, Куяк, опять людей пугаешь:..Кабат, не толкайся! Кика, ну как не совестно слю­нявить хозяина?!

Тут подоспели люди, гонявшиеся за собаками, и, размахивая руками, стали возбужденно что-то объяснять.

—  Тихо! Не все сразу! — рассердился Картыма­

зов и обратился к седому старичку: — Что здесьпроисходит?

—  Ох, не прогневись, батюшка-государь Федор Лукич, — испуганно затарахтел старик, — винова­ты мы, холопы глупые, недосмотрели, не вели каз­нить, помилуй, Христа ради…

—  Хватит причитать! Дело говори!

—Анна Алексеевна, хозяйка молодая наша, встречать вас поехали да за хозяином моло­дым Филиппом Алексеевичем присматривать ве лели, сторожить у окна и у двери, чтоб они не выходили , а то ж они в грудку раненные, им вставать еще нельзя . А гость наш, князь Анд­рей Иваныч, с которым Филипп Алексеич беседо­вали целыми днями , на охоту пошел, за ди­чью свежей к ужину , ну вот, Филиппу Андреичу скучно стало, они встали, глядят, а дверь-то заперта (да?)… Ну вот, тогда они, значит, окощко-то вынули, прямо вместе с рамой (да?), человечка зашибли, что окошко стерег, чтоб, значит, они не выходили (да?), и шасть — на псарню (да?). А там собачки ваши (да?), ну, что вы перед нападением на вас разбойников-то к нам привезли, потому как вместе с господином нашим старшим, Алексе­ем Николаичем, как раз перед тем на охоту езди­ли, помните, да? Так вот Филипп Алексеич соба­чек-то всех сразу и выпустили (да?), ну, чтоб мы, значит, растерялись и не знали, кого ловить (да?), а сами сразу на конюшню, да за тарпана, что они поймали в нашем лесу, незадолго как барышню вашу увезли (да?). А тарпан-то дикий вовсе, необъ­езженный (да?), а Филипп Алексеич вывели его на лужок и… Господи, Боже мой, им же нельзя, они же в грудку раненный…

Картымазов, не дослушав, резко повернулся и направился на задний двор. Медведев и Анница поспешили за ним.

В центре широкого огороженного луга, примы­кавшего к лесу, бешено вертелся, то вставая на ды­бы, то подкидывая круп, небольшой дикий лесной конь тарпан, которых в те времена еще много во­дилось в европейских лесах, а на его неоседлан­ной спине, плотно обхватив бока коня сильны­ми ногами, крепко сидел Филипп, голый по пояс,с грудью, перевязанной серым домотканым хол­стом.

— Ги-и-и! И-эх-ха! Йо-о-о-о! — в неистовом азарте кричал он, затягивая узду все туже, и ловко хлестал коня плетью через оба плеча.

Еще несколько бросков, и выбившийся из сил тарпан присмирел.

Тогда Филипп помчался по лугу, то набирая скорость, то резко осаживая коня, то разворачи­вая его, то заставляя гарцевать на задних копытах.

— Филипп! — позвал Картымазов.

Филипп оглянулся и, увидев вдали три фигурки, поднял коня на дыбы.

— Йо-ro-o-o-o! Йэх-ха-а-а! — радостно заревел он во всю силу, могучих легких и развернулся.

Василий стоял между Картымазовым и Анни-цей, уперев руки в бока, и, широко улыбаясь, лю­бовался всадником.

Тарпан мчался прямо на них.

Когда оставалось каких-то десять шагов, Фи­липп на всем скаку легко спрыгнул с коня, упер­шись левой рукой в спину тарпана, а правой на лету с такой силой шлепнул его по крупу, что конь, присев, едва не упал и, сразу изменив на­ правление бега, помчался назад, а Филипп оказал­ся прямо перед Василием, широко раскинув руки,но еще в воздухе, во время своего лихого прыжка,он восторженно заорал:

— Чтоб мне с коня упасть, если это не Медведев!

— Леший меня раздери, если ты не прав! —в тон ему ответил Василий и утонул в могучих объятиях.

Через полчаса Картымазов, Медведев, князь Анд­рей и Филипп сидели за большим накрытым к ужи­ну столом в просторной горнице дома Бартеневых.

Хотя и по русскому и по литвинскому обычаю этикет, за исключением некоторых случаев, по­зволял женщинам сидеть за столом вместе с муж­чинами, Анница, вежливо извинившись, сослалась на необходимость присматривать за кухонными делами, и мужчины остались одни, если не счи­тать дворовых девушек, которые незаметно про­скальзывали в горницу, чтобы подать очередное блюдо или сменить посуду, и так же бесшумно ис­чезали.

—   Это глупое ребячество, Филипп, — корил

Картымазов Бартенева. — Ты видишь, у тебя снова открылась рана.

—   Пустяки, Лукич, — беззаботно отмахнулся Филипп. — Рана открылась — прекрасно! Я прямо чувствую, как из меня вытекает вся дурная кровь и возвращаются силы! Клянусь тарпаном, я сейчас в сто раз здоровее, чем когда меня заставляли ле­жать!

—   Ну, дай-то Бог! — Картымазов поднялся с глиняным кубком меда в руке. — Друзья, позволь­те поделиться с вами чувством, которое не поки­дает меня уже несколько дней. Много лет мы здесь жили самой обычной жизнью. Рубеж, как ру­беж, здесь смешано все. Радость и горе. Вчера смерть и поминки, завтра свадьба и застолье. Буд­нично, однообразно и неизменно. И давно ничего не менялось. Но вот появился здесь этот совсем юный человек,: Василий Медведев, и как только я увидел его — сразу понял: былое минуло. Точно:прошло три дня, и все изменилось. Я не могу твердо сказать, лучше нынче станет или хуже, но я точно знаю — теперь все будет иначе. И от это­го чувства по моей душе пробегает знакомый хо­лодок предвкушения борьбы и победы… И я сразу чувствую себя на двадцать лет моложе, а жизнь уже не кажется мрачной и беспросветной, не­смотря на огромное мое нынешнее горе. А потом появился сын старого друга — князь Андрей, и долгие беседы с ним и с Филиппом, которого я знаю с пеленок и который как сын мне, еще боль­ше утешили мою душу — до тех пор, пока живут на земле такие люди, — не все еще потеряно! И вдруг понял я — это непростая встреча! Какое-то таинственное и непостижимое чувство подсказы­вает мне, что не раз еще соберемся мы вот так все вместе и что открывается для нас сейчас новая страница нашей жизни… Давайте же выпьем за то, чтобы она была писана яркими красками!

Все встали и подняли тяжелые кубки с медом.

— Ничего в жизни не бывает случайно, любил говорить мой отец, и я уже не раз убеждался, как это верно. — Василий оглядел всех. — А что до на­шей встречи — поверьте, я чувствую то же самое!

Филипп так растрогался, что даже глаза у него повлажнели:

— Я тоже.

 — И я, — негромко и серьезно сказал Андрей, как произносят в конце молитвы «Аминь!».

Все выпили до дна и дружно разбили кубки вдребезги.

Испуганные грохотом девушки заглянули в дверь и прибежали с вениками подметать доща­тый пол.

А еще через час веселые и захмелевшие, каки­ми становятся люди после пятого кубка крепкого меда, они говорили наперебой каждый о том, что его больше всего увлекает.

— …Нет, ты представь себе, Вася, — помесь ди­кого лесного тарпана со степным татарским ко­нем! Клянусь, я выведу эту породу! Ты только во­образи, какие у нее будут свойства!

— Очень любишь лошадей, я вижу, — улыбался Медведев.

— Еще бы! Так же, как Лукич своих собак, но псы — это что? Это так — игрушка, а вот ко-о-онь…

— Ну, почему же, — обиженно вмешался Картымазов, — я ничего не имею против коней, и ты сам знаешь, какая у меня конюшня… была до по­следнего времени… Но насчет собак — ты не прав!

Это не игрушка — не-е-ет… Добрый пес это…

— Да в этом мире нет ничего прекраснее лоша­дей, — горячо уверял Филипп. — Кто видел, как они на воле стадом несутся по степи?! Спины —волнами, глухой рокот кругом, будто сама земля гудит и пыль облаком стелется. Й-э-эх-ха!

— Да уж чего-чего, а это я как раз видел, — со­гласился Медведев, — все мое детство в степях прошло…

— А тарпаны?! — продолжал восхищаться Фи­липп. — Это еще лучше! Это только у нас есть,больше, говорят, —. нигде в мире! Нет, ты поду­май —- надо же такое чудо: лошади — в лесах! Се­рые, как пепел, черная полоса по хребту, мышцыиграют, шкура блестит, как маслом натертая! Эх,здорово! Ты знаешь, как они между деревьями ви­ляют, если ты в лесу на тарпане — никто с тобой не потягается — ты царь!

— Наверно, мой Малыш — помесь с тарпа­ном, — потому что он в лесу чувствует себя как дома.

— Вполне вероятно! Естественным путем тоже новые породы появляются! Покажешь коня — я тебе сразу скажу! Ну, а ты-то сам, ты кого лю­бишь?

— Да я… — смутился Медведев. — Я вообще-то…

— Лешего он любит, — вставил Картымазов,прерывая беседу е Андреем, — не слыхал разве? Часто поминает!

Медведев смутился еще больше.

— Да нет, понимаете, ж вырос в степи и леса до восьми лет в глаза не видал. А матушка мне все сказки рассказывала, и там: как только лес — так сразу леший! Так вот, когда я впервые в жизни по­ехал с отцом и другими казаками в лес за деревом для засеки, я все озирался по сторонам, ожидая,когда же он наконец появится и как будет выгля­деть… И когда позже я уже много раз бывал в лесу,научился бесшумно ходить по нему, распознавать следы, ночевал там не раз в одиночестве, но нико­

гда не встретил никакого лешего, я был очень раз­очарован. Й тогда в мою юную голову пришла мысль, что раз лешего нет, им можно клясться со­ вершенно безнаказанно — и вот я стал говорить:леший меня раздери, если, мол, то — не то. И ни­чем не рискую, поскольку если даже то окажется не тем — никто меня вроде и не раздерет…

— Хитер ты, однако, Василий, — рассмеялся Картымазов, — но все же не забывай, что ле­ший — сила нечистая, и хоть его не видно, да вдруг есть?!

— Да уж меня много раз наказывал наш боевой батюшка поп Микула. Это было очень смешно: как услышит от меня про лешего, тут же басом: «А ну, Васюк Медведев — сто раз «Отче наш» на коле­нях — понял?! А еще раз услышу.— выгоню из храма к чертовой матери! Тьфу ты, прости меня,Господи, грешного, ей-богу, не виноват, с языка сорвалось!»

— Андрей, а у тебя есть что-нибудь в этом ро­де? — спросил Филипп, когда умолк смех после медведевского рассказа.

—- Да. У меня есть лебедь. Даже два. Один — на гербе нашего рода, а другой — живой, он плавает в пруду возле нашего дома, и семейное предание гласит, что это прямой потомок того самого, что на гербе.

— Интересно! И что это за предание?

— Ну, наверно, вся эта история, если она дейст­вительно имела место, началась около трехсот лет назад. Основоположник нашего рода князь Святополк Владимирович не зря получил злове­щее прозвище «Святополк Окаянный». Это был,пожалуй, самый кровавый из всех Рюриковичей. В борьбе за киевский престол, за власть и за славу он беспощадно убил ни в чем не повинных, любя­щих его братьев Бориса и Глеба, ставших потом православными святыми, а затем и брата Свято­слава. И только с последним оставшимся в живых братом — Ярославом — никак не удавалось ему сладить. В долгой, жестокой войне было пролито много крови и загублено много ни в чем не по­винных людей, но победа все не давалась ни од­ному из братьев. Разобьет Святополк Ярослава —тот бежит к варягам и возвращается с новым вой­ском. Разобьет Ярослав Святополка — тот бежит в Польшу к тестю своему, королю Болеславу Храб­рому, и идет обратно со следующими полками.

И так — много раз.

И устали князья-братья, и кровь разъела ржав­чиной острия их мечей, тела их пропитались по­ходной пылью, а головы и бороды побелели от седины.

В последний раз сошлись они с огромными войсками на том самом месте, где по приказу Свя­тополка много лет назад был убит самый млад­ший из братьев — Борис. Ив ночь перед битвой взглянул Святополк на своего единственного законного сына Андрея — и вдруг вспомнил, что ровно столько же лет исполнилось Борису, когда убивали его люди Святополковы во время молит­вы, и что последние слова его были: «Не подниму руки на брата своего!»

И вдруг впервые дрогнуло давно очерствевшее сердце князя Святополка, и закрался в душу его страшный вопрос — а правильно ли он прожил жизнь свою?

А утром началась жуткая сеча, и три раза схо­дились биться и руками схватывались, а кровь ручьями текла по удольям в чистую воду реки Альты,

В самый разгар боя взглянул Святополк на сы­на Андрея, что храбро сражался рядом, и вдруг подумал, что независимо от того, выиграют ли они эту битву или проиграют, рано или поздно настигнет ни в чем не повинного юношу месть рода Ярославова. И тогда ослабела рука Святопол­ка, и опустил он свой меч.

Страшное поражение потерпел в этой битве князь Святополк Окаянный и, весь израненный, истекая кровью, вывел из боя своего сына, и они поскакали прочь.

Три дня и три ночи мчались они на запад, в сторону Польши, а по пятам за ними гнались вои­ны Ярославовы.

И под вечер третьего дня где-то под Берестьем изнемог Святополк. И ощутил он, что жизнь поки­дает его с каждой каплей крови, вытекающей из семи ран на его теле, и увидел, что вот-вот упадет с коня смертельно бледный, изнемогший от уста­лости его сын. А за спиной все громче и громче топот погони.

Помутившимся взором глянул князь Святополк на огромное багровое солнце впереди, на западе, над самым горизонтом, и увидел, как из этого солнца сочится ярко-алая кровь и, растекаясь по всему небосклону^ заливает землю там, куда они мчатся…

Тогда из последних сил взмолился Святополк Окаянный христианскому Богу, в которого нико­гда в душе не верил, горько покаялся во всей сво­ей жизни и, умоляя наказать его самой лютой смертью на земле и самыми страшными муками в аду, просил только об одном — спасти его единст­венного сына.

И вдруг впереди, на красно-кровавом фоне -за­ката, низко, над самой дорогой, плавно и величе­ственно пролетел белоснежный лебедь.

Радостно воскликнул князь Святополк и, горя­чо поблагодарив Господа за то, что Он послал Своего ангела, схватил под уздцы коня Андрея и, следуя за лебедем, свернул с дороги в густые за­росли.

Погоня промчалась мимо и поскакала дальше, а Господь дал последние силы двум измученным всадникам, которые до самого рассвета, не разби­рая дороги и не ведая куда, ехали вслед за лебе­дем.

И на рассвете, когда вставало солнце, лебедь наконец опустился на чистое зеркало дикого и глухого лесного озера и, застыв неподвижно, вы­соко поднял гордую голову.

Святополк Окаянный, братоубийца, умирал в грязи, на берегу безвестного, болотистого озера и, не сводя глаз с лебедя, завещал сыну свою волю.

Он завещал ему и всем потомкам его прожить свою жизнь в мире, никогда не посягать на чужие земли, не поднимать руки на братьев своих и ни­когда не желать ни власти, ни славы.

С трудом поднявшись на локте, Святополк швырнул далеко в болото боевой меч, с которым до сих пор никогда не расставался, и передал сы­ну княжескую корону с девятью зубцами и про­стой треугольный щит. Затем он указал на лебедя, как на Господня свидетеля, и потребовал от Анд­рея клятвы, что он выполнит волю отца. Услышав ее слова, впервые за много лет улыбнулся князь Святополк Окаянный, братоубийца, и, последний раз вздохнув, отдал Богу свою грешную душу.

Схоронил его сын на берегу лебединого озера, а позже, вступив во владение небольшим наслед­ством, оставшимся от матери в Польше, выстроил на этом месте небольшой замок и основал посе­ление, которое в память о завещании отца назвал Мир, и с тех пор стал именоваться Андрей Свято­полк, князь Мирский.

Он женился на Барбе, дочери ятвяжского князя Гонвида, и выполнил все заветы отца. Но однажды пришлось ему выдержать тяжкое испытание. Яви­лись к нему братья Барбы — суровые ятвяжские воины — и стали звать с ними в поход. А когда князь Андрей отказался, шурины презрительно сказали ему: «Что ты за князь, когда О тебе не слы­шали даже еоседи?! Почему ты не печешься о сво­ей славе, почему не хочешь, чтобы имя твое звуча­ло у всех на устах, чтобы летописи писали о твоих подвигах и чтобы дети твои гордились отцом, славным воином, покорителем земель и народов?!»

Вспыхнул гневом князь Андрей, поняв, что по­дозревают его в слабости, но, глянув со стены замка, где происходил разговор, увидел внизу на берегу озера Барбу е детьми и белых лебедей, ко­торые плыли к ним со всех сторон. Вспомнил он отца, и очистилась душа его от гордыни. Он повернулся к братьям и твердо ответвил: «Честь выше славы!»

Далеко от стен Мирского замка по-прежнему шумели войны, сыновья Ярославовы и сыновья Изяславовы убивали друг друга, покоряли земли и теряли их, покрывали свои имена славой или по­зором, и все давно забыли о том, что живет на свете князь Андрей, сын Святополка Окаянного, братоубийцы.

А ему и его жене Барбе Господь дал самое луч­шее, что может дать людям, — много хороших де­тей и тихую светлую смерть в собственном до"ме почти одновременно в возрасте девяноста семи лет.

Потомки его пытались хранить традиции рода, но ничто в мире не вечно, замок постарел и раз­рушается, не говоря уже о том, что давно не имеет никакого военного значения.

Однако и теперь он все еще стоит на том же месте, и мой старый отец кормит по утрам потом­ков того самого лебедя, а на стене центрального зала над камином висит большой герб нашего ро­да: княжеская корона с девятью зубцами, простой неразделенный треугольный щит, на нем — белый лебедь на червленом поле, а на ленте под щитом девиз: «Честь выше славы!»

Андрей окончил рассказ, но еще долго никто не шелохнулся и стояла глубокая тишина.

Давно уже наступила ночь.

— Вот интересно, — сказал Картымазов, — я однажды укрывался в одном монастыре. Там у них была большая библиотека, и поскольку мне пришлось укрываться долго, я перечитал все их списки1 с разных летописей. Там было много о Борисе, Глебе, Ярополке и даже о Святополке, но ни слова о его потомках. Почему?

— Наверно, потому, — ответил Андрей, — что летописи любят тех, кто воюет, завоевывает и убивает. Этих людей, и даже иногда их жертв, они хвалят или порицают, но, по крайней мере, пом­нят. А тех, кто не убивал и не был убит, не завое­вывал и не был завоеван, — тех не замечают и не запоминают… Хотя, если подумать, большинство людей на свете относятся как раз к этим, безвест­ным и забытым. Впрочем, то, что я рассказал, —не история, а всего лишь семейное предание, ле­генда…

В темноте стало слышно, как Андрей встал, прошел к почти потухшей печи, и там что-то за­скреблось и зашуршало.

— Зажечь лучину? — спросил Филипп.

— Нет-нет, — ответил Андрей. — Хорошо в тем­ноте. Мы не видим друг друга, но знаем, что каж­дый тут, рядом, и что все мы — вместе.

— Клянусь тарпаном, хорошо сказано! — восхитился Филипп. — И знаете, меня вдруг поразила мысль — ведь это как в жизни: вот когда мы расстанемся — должно быть так же — не видишь друг друга, а чувствуешь, что все вместе! Нет, это очень здорово!

Медведев вынул свой трут, чиркнул кремнем и раздул маленький уголек. Картымазов сунул ему лучину, она затрещала и озарила комнату при­зрачным светом.

Андрея не было.

1 Копии документов, переписанные от руки.

На столе лежал большой лист бумаги, крупно и коряво исписанный в темноте угольком из печи.

Медведев поднес его к лучине и прочел вслух:

— «Не люблю прощаний. Посидите еще немно­го в темноте. Я с вами. Сейчас и всегда. Андрей».

Лучинка погасла.

Все молча уселись на прежние места и, застыв неподвижно, долго вслушивались в мерный, зати­хающий топот копыт, пока он не растаял оконча­тельно в безветренной и теплой весенней ночи…

 

Глава вторая

ЗАВТРАШНИЙ ДЕНЬ

Картымазов оказался прав.

Как только князь Андрей уехал, события немедленно стали разворачиваться в на­растающем темпе. Однако подготовка к этим со­бытиям шла, должно быть, раньше, и первые сле­ды ее Медведев обнаружил еще той же нгочью, ко­гда они с Картымазовым вернулись от Филиппа и, попрощавшись, расстались на своем берегу Угры. Малыша Василию привел Никола, отсидевший весь день в наблюдателях со стороны монастыря, и рассказал о мелком происшествии, случившемся в конце дня. Какой-то мужик стал переплывать Уг-ру в границах Березок, и Никола тотчас просигна­лил отцу. Едва пловец успел выйти на берег и одеться (узелок с одеждой он держал над голо­вой), как появился вооруженный до зубов Ивашко и грозно начал допытывать его, кто таков и что здесь делает. Мужичок страшно перепугался и зая­вил, что живет в Синем Логе, и хотел потихоньку от жены и монастырской проверки навестить ку­му, живущую в Даниловке. Его отпустили, и Нико­ла проследил с вышки — тот бегом побежал по дороге в Медынь и скрылся в лесу.

—  А дальше?

—  Что «дальше»? — не понял. Никола.

* — Дальше куда он пошел?

— Ну-у, наверно, в Даниловку…

— Вот видишь — «наверно». А надо было, чтоб Гаврилко немедля поехал за ним следом да про­следил его не только до самой Даниловки, но и до самого дома, да расспросил бы потом местных,действительно ли живет там женщина, имеющая кума в Синем Логе. Но я уверен, что ни в какую Даниловку он не ходил, а, исчезнув из виду, тут же вернулся кружным путем в Синий Лог и доложил обо всем, тем, кто его послал…

Значит, с минуты на минуту последует оче­редной шаг.

Что ж, я готов.

На следующее утро, когда Медведев давал своим людям разные советы из арсенала своего богатого военного опыта, Епифаний крикнул с дерева, что от Картымазовки мчится всадник.

Человек Картымазова передал, что его хозяин и срочно прибывший из-за Угры Филипп Бартенев с поклоном просят Медведева немедля приехать по важному делу.

Василий распорядился соблюдать полную бое­вую готовность, всех неизвестных задерживать, в случае непредвиденных ситуаций сразу посылать за ним, и помчался в Картымазовку.

У крыльца дома, где он впервые разговаривал с Картымазовым, его встретила Василиса Петров­на и проводила в горницу,

Картьшазов и Филипп шагнули ему навстречу и оба по очереди молча обняли.

Федор Лукич протянул два листа грубой жел­той бумаги,, свернутых в трубку, — один большой с печатью на шнурке, другой маленький, про­стой..

Медведев начал с большого.

Федору Картымазову —Ян Кожух Кроткий

Прослышал я о постигшей тебя беде — пропаже дочери твоей Настасьи. Места у нас тут для жиз­ни недобрые, и много несчастий терпим от подлыхвсяких разбойников. Я сам в тот же день; когдадочь твоя пропала, пострадал от них: дом мой со-. жгли и много людей побили.

И вот подумал я: мне-то ничего — за мнойстоит славный князь Вельский, что пожаловалмне двор и земли, а за ним — великий корольКазимир. А вот каково-то тебе, бедному?! Отвласти далеко, людей мало, заступиться неко­му… И решился я протянуть тебе дружескую руку, облегчить горе, уменьшить страдания… Ведь имей ты крепкого заступника, тут бы тебе и помощь и спасение! Вот у меня — как только беда случилась — сразу князь Вельский помог дом лучше прежнего укрепить и людей много новых прислал, так что теперь я не бо­юсь ничьих набегов. Понимаешь, о чем я, сосе­душка?! Так вот я и говорю: взял бы ты да и по­слал грамотку князю нашему Семену Ивановичу Вельскому, что, мол, хочешь отойти под его за­щиту со всей землей своей из-под руки москов­ского князя Ивана Горбатого — от него ведь не дождаться тебе помощи! А наш добрый князь Семен Иванович тут же и помог бы тебе дочку поскорее сыскать, да и отнять у насильников проклягНых, покуда, не приведи Бог, греха ка­кого не вышло. Да еще, думаю, землями новыми да людьми бы тебя пожаловал, если попросишь хорошенько…

Уж ты не бойся — он сразу отыщет разбойни­ков и отнимет у них дочку твою! А ежели мед­лить будешь, то можно и не успеть…

Ну, в общем, ты гляди сам — как оно для тебя лучше…

Подумай дня каких два-три, а то и сразу от­пиши с гонцом.

Ну, а ежели до мая седьмого дня не получу оттебя весточки, то уж не пеняй — не моя вина — хотел я по-дружески, по-соседски помочь.

Кланяюсь тебе низко и гонца жду.

Писано в имении Синий Лог мая дня третьего,года 1479-

А писал и печать свою приложил Князя Семена Вельского слуга и дворянин

Ян Кожух Кроткий.

Василий взял меньший лист и прочел несколько строк; написанных ровно и четко:

Дорогой батюшка!

Я жива и здорова. Со мной обращаются хоро­шо и никакого зла не чинят. Говорят, что к тебе уже послали гонца и через три дня мы увидимся.Ежели понадобится для выкупа, продай все, что ты хотел отдать за мной в приданое — я знаю, что суженому моему дороже всего одна любовь моя, также как мне — его. Больше нам ничего не нужно. '

Низко кланяюсь тебе, матушке, братцу Петруше и, конечно, милому моему Филиппу.

Любящая твоя дочь Настенька.

— Это не все, — угрюмо сказал Филипп и протя­нул еще один лист с печатью.

Филиппу, Алексееву сыну Бартеневу — Ян Кожух-Кроткий

Узнал я, соседушка, о несчастье твоем — пропа­же милой невестушки — да и написал тотчас ба­тюшке ее Федору Лукичу. Советовал я ему обратиться за помощью к нашему доброму князю Семену Ивановичу, да заодно и тебе решил напи-,сатъ, чтоб поддержал ты меня и от себя еще пого­ворил с будущим тестем.

А чтобы вернее наши с тобой слова на негоподействовали, ты тоже попросил бы особойграмотой князя нашего о помощи и об опеке, ондевушку сразу и выручил бы — одному ведь коро­лю все служим!

А то, если промедлить, кто знает, как делообернется…

Да, чуть не забыл! Батюшки твоего долго мо­жет не быть, а то, не дай Бог, и вовсе не вернет­ся — они, московиты, народ крепко злопамятный,а мне тут купец один, давеча из Москвы вернув­шись, сказывал, будто кто-то видал Алексея Барте­нева в темнице сидящим. Не знаю, верен ли тотслух, да только пора бы тебе позаботиться об име­нии и животе своем, а то, глядишь, и тебя пожгуттати лесные, как меня давеча.

Да поторопись в тот же срок, что и Карты-мазов, князю Семену грамоту написать, а товедь жаль будет, если своим неразумением невес­тушку любимую погубишь…

С поклоном низким

Ян Кожух Кроткий.

— Как вам доставили эти письма? — спросил Медведев.

—  Мое прикололи утром к воротам, — сказал

Филипп. — Темно еще было.

—  А мне мой человек принес, — ответил Картымазов. — Он на рассвете в Медынь собирался,только вышел за Картымазовку — подъезжает к нему всадник весь мокрый, должно быть, через

Угру переправлялся, и протягивает письмо: «Не­си, — говорит, — скорее хозяину, это весточка от пропавшей дочки его», а сам сразу ускакал. Я толь­ко прочесть успел, как тут Филипп приезжает. Мы сразу за тобой и послали.

— Значит, — медленно заговорил Медведев, — это, скорее всего, один и тот же гонец. Ночью он проехал по землям Филиппа, приколол письмо к воротам, потом переплыл Угру, передал письмо мужику и теперь… Федор Лукич, Филипп, прошу вас, отложим наш совет на час — я вернусь к себе и постараюсь схватить этого гонца живым — мо­жет, удастся от него что-нибудь узнать…

Василий упруго встал и ринулся к двери, но на пороге вдруг расслабился и вернулся обратно.

— Поздно. Слышите? Мне везут письмо. Леший меня раздери — они, конечно, убили гонца. До­садно.

Все вышли на крыльцо.

К дому во весь опор скакал Ивашко — бледный, взволнованный, голова перевязана окровавленной тряпкой.

Медведев шагнул навстречу. .—Ну?

— Василий Иваныч, государь, — Ивашко гово­ рил тихо, украдкой бросая взоры на Филиппа и Картымазова. — Боюсь, плохо получилось, про­сти, грех вышел…

— Рассказывай по порядку, — сурово сказал Медведев. ~

Ивашко прерывисто вздохнул и начал:

— Значит так. Только ты уехал, отец велел мне с братом и Алешкой осмотреть лес вокруг дома.

Мы разделились, я пошел сюда — в сторону Картымазовки. У самого горелого леса слышу, проби­рается кто-то осторожно. Я — за куст. Смотрю,едет верхом чужой мужик с оружием и оглядыва­ется. Я подождал, убедился, что он один, и выхожу на него с самострелом. Но он не испугался, даже улыбнулся так широко. «О, — говорит, — я как раз тебя ищу, ты небось медведевский? А у меня к твоему хозяину письмецо с добрыми вестями имеется». Ну, я же не дурак! «Отлично! — гово­рю, — слезай с коня, мил человек; я тебя сейчас отведу к Медведеву, сам ему и передашь». — «С удовольствием, — обрадовался он, — давно, — го­ворит, — хотел взглянуть на этого замечательного человека!» — и с коня слезает, И тут нога у него в стремени застряла — одной на земле стоит дру­гую выпутать не может. Ну, хотел я ему помочь, а он меня медной рукояткой нагайки — бац по го­лове! Очнулся, башка трещит, все как в тумане, ви­жу, — письмо рядом валяется, самострел подаль­ше в кусты кинутый, а он осторожно так, чтоб не шуметь, верхом уходит. Ну, я его и это… Лежа, зна­чит, ножичком засапожным, как вы учили, шагов за десять был…

— Насмерть? — с досадой спросил Медведев.

— Так ведь, Василий Иванович, башка лопается,прицелиться трудно, боялся, что уйдет… Прямо в сердце… Даже не пикнул.

— Плохо, Ивашко. Очень плохо.

Ивашко прерывисто вздохнул.

— Я знаю.

— Если так дальше пойдет, вас всех через неде­лю перебьют, как зайцев! Кто это тебя учил под­ходить с самострелом близко к человеку, которо­го держишь на прицеле? Скажи спасибо, что рука у него была слабая, — от моей не уцелела б твоя глупая башка! Давай письмо!

Ивашко, низко кланяясь, поспешно протянул скомканный лист.

Василию Медведеву' — Ян Кожух Кроткий.

Хочу дать тебе добрый совет, соседушка. Вме­сте с новыми друзьями твоими Картымазовым иБартеневым проси-ка ты князя Семена ИвановичаВельского, чтоб принял тебя на службу, а землюсвою отдай короне Великого князя Литовского икороля Польского Казимира!

Только из благодарности за услугу, которуюты нам всем на литовской земле оказал, выкурив из этих мест разбойника Антипа Русинова, мы даем тебе возможность вспахать свое поле,чтобы ты и тати твои не померли с голоду.Эта заслуга будет учтена также при пожалова­нии новыми людьми и землями, когда перейдешьна нашу сторону. Ты, похоже, парень боевой — у нас таких ценят.

Решай до полудня мая седьмого, а то, гляди, несобрать тебе урожая с того, что готовишься се­ять, или я не буду

Ян Кожух(Кроткий).

Медведев вспомнил Антипа.

А тебе теперь, Василий, за подвиги, которые ты тут ежедневно творил, самому расплачи­ваться придется.

А потом Картымазова.

«Меч живет хмельной минутой схватки. Мечне думает о завтрашнем дне…» Значит, вот он инаступил, этот завтрашний день… Тем лучше!Может, теперь-то, наконец, повоюем по-на­стоящему.

Он молча дал прочесть письмо Кожуха друзьям и обратился к Ивашке:

— Убитого хорошо осмотрели?

. — Да. Яков осматривал. Ничего приметного, но он с тобой об этом поговорит.

— Хорошо, Передай отцу: приготовиться к от­ражению набега. За смерть гонца могут отом­стить. Пусть Алеша Кудрин немедля ложится спать. Ночью у него будет работа. А ты, за то, что позволил себя ударить, наказан. Будешь помогать женщинам по хозяйству. Все.

Ивашко низко поклонился, пряча покраснев­шие от стыда щеки, и вскочил на коня.

— Можем продолжить наш совет, — повернулся

Медведев к друзьям.

Они вернулись в горницу и сели за стол.Прежде всего, — обратился Василий к Фи­липпу, — если это не секрет, объясни мне, что оз­начают темные Намеки Кожуха о твоем отце и его возможном заточении в Москве!

— Понятия не имею! — воскликнул Филипп. —

Батюшка уехал в тот день, когда ночью произош­ло нападение…

— Да, я знаю, — сказал Медведев, — мне гово­рил Федор Лукич, и я сам — лучший свидетель,поскольку, судя по описанию, именно его я встре­тил под Медынью, куда он направлялся.

—  Совершенно верно! — подхватил Филипп. —Батюшка так и сказал нам с Анницей: он едет сперва в Медынь, а затем, если понадобится, в Мо­скву по наследственным делам, и оставил в шка­тулке запечатанное письмо, велев нам вскрыть его ровно через два месяца, если он не вернется. При этом батюшка тут же заверил, что его поездка не представляет ни малейшей опасности и он остав­ляет завещательное письмо из обычной предосто­рожности, ибо дорога — всегда дорога, мало ли что… Он оформил переезд в монастыре, законно переправившись на московскую сторону и полу­чив свидетельство об этом. В Московском княже­стве ему ничего не могло угрожать, и поэтому я не верю ни единому слову Кожуха. Этот мерзавец не может оказать на меня никакого давления: я та­кой же подданный короля Казимира, как и он, с той лишь разницей, что не нанимался на платную службу у князя Семена Вельского, а остаюсь неза­висимым вольным дворянином! Думаю, он просто знает об отсутствии батюшки и хочет запугать нас с Анницей!

—  Возможно, — согласился Медведев и повер­нулся к Картымазову. — Я обещал вчера поделить­ся с тобой некоторыми мыслями о том, как вызво­лить из плена твою дочь. Однако сначала я хотел бы узнать, что вам известно о Кожухе, о его лю­дях, имуществе, о землях, которыми он владеет,ну, в общем, все…

— Мы не знаем всего, — ответил Картыма-зов, — но все, что знаем, расскажем. Синий Лог —большой, неплохо укрепленный двор, обнесен­ный крепким частоколом, на той стороне, недалеко от берега Угры, наискосок от Березок, ближе к монастырю. Это центральная усадьба довольно солидного имения. Его земли тянутся на запад почти до Десны. На них — около двадцати дереву­шек, многие из которых тоже хорошо укреплены. Поскольку ты в этих местах человек новый, Васи­лий, мне придется рассказать вкратце, что здесь происходило в последние годы, иначе не понять тебе наших отношений. Тридцать лет назад, в со­роковых годах, отец нынешнего московского кня­зя Василий Темный жестоко воевал за престол со своим родственником Дмитрием Шемякой, кото­рый, как говорят, ослепил его в темнице. Оба они по очереди сидели на московском престоле, и оба были в близких семейных связях с великими ли­товскими князьями. Бояре и служилые люди при­сягали на верность то тому, то другому — кто больше давал — и, соответственно, получали зем­ли в кормление то от одного, то от другого. Нако­нец, Василий Темный победил окончательно, а Шемяка окончательно проиграл и убежал в Литву, где и остался до конца дней своих, а теперь его внуки — Шемячичи — литовские князья. Из-за всей этой неразберихи здесь на Угре образова­лось множество земель, владельцы которых слу­жили то Литве, то Москве, а часто даже, как у нас тут говорят, — «на обе стороны». Вот тебе пример: отец Филиппа, Алексей Бартенев, всегда адэно служил Шемяке и получил от него эти земли на той стороне Угры. Мой отец служил Василию и получил землю здесь. Предыдущий, убитый хозя­ин Березок, Михайлов, перешел служить Москве, но его отец был еще литовским подданным. И вот, когда недавно король Казимир и Великий князь Московский договорились, что рубеж меж княжествами пройдет по Угре, началась вся эта катава­сия. Мне кажется, говоря просто, дело обстоит так: каждый отдельный человек хочет устроить свою жизнь, как ему лучше, и, естественно, стать побогаче, а потому лри удобном случае готов от­хватить себе любой кусок земли любой ценой. А каждый монарх жалуется другому на разбой его людей, но своих за те же действия не наказывает, ибо тоже не прочь, чтоб земель в его княжестве прибавлялось. Вот что такое порубежная война, которая тянется у нас уже больше тридцати лет. Теперь вернемся к Синему Логу. Пока им владел старый князь Иван Владимирович — отец нынеш­них Вельских, у нас тут царили мир и покой. Ко­гда он умер, начались беспорядки. Насколько я знаю, Синий Лог был завещан князю Федору Ива­новичу, старшему сыну, человеку очень мирного и спокойного нрава, но он здесь редко бывал. Потом Синий Лог почему-то перешел к князю Семену Ивановичу, младшему сыну, прозванному Иудой за предательский и жестокий нрав. Немед­ля вокруг начались убийства, грабежи, захваты земель, словом — настоящая война. Потом снова все утихло — Синим Логом стала владеть их сест­ра, Агнешка, супруга гетмана Ходкевича. А с про­шлого года там вдруг опять стал хозяйничать Се­мен, точнее, от его имени — Ян Кожух Кроткий — и сразу снова начались побоища — вот тогда-то и был убит со всей семьей Михайлов — твой, Вася, предшественник… Но пока здесь был Антип, он своими набегами постоянно ослаблял Семена, а сейчас. — Картымазов замолчал.

— Понял, — сказал Медведев. — Что ж — я ви­новат, мне и отвечать. Уверен, что мы без особого труда справимся с Кожухом, и я знаю, как это сделать, но прежде всего необходимо вызволить На­стеньку. Прошу внимательно выслушать меня. Предлагаю следующий план…

Очень любопытно было Медведеву узнать, как же на самом деле охраняют имение его новые люди, а потому, возвращаясь от Картымазова, он поехал не по дороге, а, петляя по лесу и применяя известные ему приемы, попытался приблизиться к своему дому незамеченным.

Это ему почти удалось — только возле облом-, ков частокола вынырнул из-за березы ухмыляю­щийся Клим Неверов со своим любимым копьем, в использовании которого действительно боль­шим мастером был. Медведев вовсе копьем не пользовался, а потому в диковинку ему было на­блюдать несколько дней назад, когда Неверов по­казывал на лужайке свое искусство, — окованным древком он_ отражал удары меча, сабли и поражал врага неожиданными и в бою, несомненно, смер- тельными ударами, против него был бессилен лю­бой всадник, а метал он копье с такой огромной силой, на такие расстояния и так точно, что Мед­ведев был искренне удивлен: что касается воен­ных штучек — он многое повидал, но такого — еще никогда.

— Проверить охрану хотел, Василий Ива­ныч? — лукаво спросил Клим. — И как — доволен?

— Недоволен, — строго сказал Медведев. — Ку­да годится охрана, при которой можно подъехать к самому дому, — он кивнул на развалины, вид­неющиеся меж березок.

- Да неужто в лесу не заметил наших? — с притворной тревогой спросил Клим.

— Да это не я их должен замечать* а они ме­ня, — почуял подвох Медведев.

— Позволь доложить, хозяин: не сходя е этого места, знаю весь твой путь. Как рубеж нашей зем­ли от Картымазовки переступил, так все лесом,петляючи, шел, потом мимо сухого ясеня через ельник, после в дубнячке постоял, послушал, огля­делся и березками, березками прямо сюда. Верно?

Неплохо, неплохо, может быть, и научатся…

— Кто следил?

Из-за другой березы вышел Гаврилко — брат-близнец Ивашки.

— Я, хозяин.

— За мной легко было проследить, потому что известно, куда и откуда я буду идти. Стоило толь­ко дождаться — когда. А вот письмоносца почему вот так же до дома не довели и живым не взяли, а вместо того убили в лесу, словно тати какие?*

— Виноваты, хозяин, учимся токмо, — смутился Клим.

— А ты, значит, — обратился к Гаврилке Медве­дев, — за мной по пятам шел и теперь тут стоишь?

А если следом за тобой Ян Кожух Кроткий крался, то, стало быть, он тоже здесь рядом и никто его не заметил?

— Э-э-э, неге, хозяин, — улыбнулся Гаврилко. —

Там Яков остался, мы по двое на каждой стороне,а Яков следопыт, сами знаете какой, он-то никогоне пропустит.

—  Ну, ладно, коли так. Ступай обратно, и смотрите в оба. Где люди? — спросил Медведев у Клима.

—  Бабы и детвора обедают в лесу, туда же по одному приходят караульные — поедят и сразу обратно.

— Всех мужчин поставил?

— Всех. Вокруг.

— Хорошо. Где Алеша?

— Спит, как ты велел.

— Разбуди, накорми и ко мне. Пусть дотемна нам никто не мешает. Вечером собери всех в до­ме. В карауле оставишь Гаврилку и Николу.

Несколько часов Медведев занимался с Алешей Кудриным.

Сначала они расхаживали вокруг дома, и Мед­ведев, жестикулируя, что-то объяснял, потом при­сели под деревом, и Медведев чертил палочкой на земле, наконец Алеша остался один и еще некото­рое время сидел неподвижно, глубоко задумав­шись, затем исчез куда-то.

Шестнадцатилетний юноша, очень маленького роста, худенький с незапоминающимся крестьян­ским лицом — эдакий заурядный деревенский мальчишка на вид лет тринадцати, всеобщий лю­бимец, потешавший всех необыкновенным искус­ством лицедейства, умением заметить, повторить, усилить и показать характерные черты каждого так, что все покатывались со смеху, сразу обратил на себя внимание Медведева, еще до того, как он прочел записку Антипа. Василий давно решил, что пора проверять всех своих людей в серьезных де­лах, и первое из них выпало Алеше.

Стемнело, собрались люди, вернулся из караула следопыт Яков, и Медведев выслушал его мнение по поводу убитого гонца Кожуха. Обследовав его тело, одежду, оружие и немногочисленные мелкие предметы, Яков пришел к выводу, что это был че­ловек не местный, по-видимому, недавно прибывший из глубины Литовского княжества, и, стало быть, можно предполагать, что к Кожуху пришло подкрепление. Возможно, немалочисленное. Та­ким образом, неизвестно, сколько у него в настоя­щую минуту людей и чего ожидать.

Медведев нахмурился, вспомнив, что в письме Картымазову Кожух упоминал, что князь Семен помог ему укрепить дом и прислал новых людей.

Необходимо любой ценой выяснить, что там происходит…

Все были уже в сборе, и Медведев обратился к своим людям:

— Вы, конечно, знаете, что случилось: мне при­везли письмо из Синего Лога. Но вы не знаете, о чем оно. Сообщаю: Ян Кожух Кроткий предлага­ет всем нам перейти на службу Литве, а конкрет­нее — князю Семену Вельскому,

Послышался ропот, и кто-то пробормотал:

— Нет, все-таки мало мы его били…

— Вы также знаете, что гонец, который привез письмо, убит. Это большая ошибка, виновный на­казан, но дела не поправишь, и нам, вероятно,следует ожидать возмездия. Чтобы выяснить пла­ны неприятеля, я решил с согласия родителей по­слать в разведку Алешу Кудрина. Он должен будет узнать все о силе, возможностях и намерениях

Кожуха.

Толпа одобрительно загудела.

— А теперь самое главное. Вы видите, что я не скрываю своих планов и советуюсь с вами по многим делам. Вы встречаетесь с людьми Картымазова, Бартенева, с родственниками из других сел, словом, с разными людьми. То, что я сейчас скажу, я скажу в первый и последний раз, но вы должны запомнить это на всю жизнь, а ты, Клим,передай Гаврилке и Николе. Отныне все, что касается моих дел и планов, является строгой тайной, и каждого, кто не умеет держать язык за зубами, я буду почитать нарушившим крестоцелование из­менником и сурово карать, вплоть до лишения жизни. Такая власть дана мне великим князем — вы знаете. — Медведев обвел взглядом напряжен­ные лица, заглянув каждому в глаза — И это каса­ется всех — мужчин, женщин и детей. Клим, усиль караулы, назначь смены, остальные — отдыхайте, но спите чутко.

Когда все разошлись, на пороге появился Але­ша, преобразившийся до неузнаваемости: длинная засаленная рубаха, подпоясанная размочаленной веревкой, белела дырами, сквозь которые эффект­но проглядывали тощие ребра, спутанные гряз­ные волосы слипшимися прядями свисали вдоль изможденного страдальческого личика. Дрожа от холода, мальчик заковылял, волоча ногу и, протя­нув к Василию ручонку, жалобно проскулил:

— Подайте, Христа ради, бездомному сироте корочку хлеба…

Медведев нахмурился.

— Нет, Алеша, это не годится. Хромой сирота получит корочку хлеба, и, в лучшем случае, его пустят на кухню обогреться. Но он не сможет сво­бодно расхаживать по дому и двору, любопытст­вуя, что где находится, хромой и жалкий, он ни­кому не нужен и никто ему ничем не поможет. В этом облике тебе не разузнать того, что необхо­димо. И еще одно: даже в борьбе с врагами не сле­дует обманывать добрые чувства. Ты сделаешь свое дело и уйдешь, но они поймут, кем ты был, а завтра придет настоящий сирота, и его убьют,принимая за лазутчика.

Алеша опустил голову.

Медведев подошел к оконной раме без окна и вдохнул ночной воздух весеннего леса.

— Замечательный друг, которого я недавно приобрел и который теперь далеко отсюда, —медленно сказал он, — впрочем, ты его тоже зна­ешь… Так вот, он сказал мне с недельку назад: «Ос­тавим коварство нашим врагам — они ведь сла­бее…» Мне это очень понравилось, хотя раньше ятоже об этом не думал, а только о достижении це­ли. — Он повернулся к Алеше и продолжал: — А ведь и правда — сильный и мудрый не нуждается в коварстве. Поработай еще. У тебя получится.

Юноша ушел. Медведев зажег новую лучину и глубоко задумался.

Через час в оконную раму ловко, как белка, впрыгнул веселый, верткий мальчишка в лихо за­ломленной шапке, в аккуратной домотканой руба­хе, синих полосатых штанах польского покроя и новеньких литовских башмаках.

— Эй, дядя! Дай копейку,-я покажу тебе, где на­брать отличного меду! М-м-м! Знаешь, какой мед — вкуснятина!

Медведев ощутил во рту вкус меда. — Неплохо, — одобрил он. — Так и оставим. Собирайся. Уже пора.

У брода их поджидала лодка, в которой находил­ся Филипп и с ним двое вооруженных людей с факе­лами. Рядом на берегу стоял Картымазов.

— Послушай, да это совсем ребенок! — изумил­ся Филипп, присмотревшись к Алеше.

— Пусть все так и думают! — ответил Медведев и положил руки на плечи Алеше. — Ступай и пом­ни все, чему я тебя учил. Завтра ночью в это же время Филипп Алексеевич будет ждать тебя там,где вы сегодня расстанетесь. Если ты не придешь вовремя — я проберусь в логово Кожуха сам и вы­ручу тебя. Ничего не бойся. Но я уверен, что ты вернешься и узнаешь все, что нужно.

— Не тревожься, хозяин, — Алеша низко покло­нился и сел в лодку.

— Ты все знаешь, Филипп? — уточнил Медве­дев.

— Да, Вася. Мои люди будут ждать его непре­рывно целые сутки, и, если понадобится, он мо­жет вернуться в любой момент. Я приеду за ним завтра вечером. Если к полуночи он не появится,я скачу сюда за тобой.

— С Богом! — попрощались хором Василий и Федор Лукич.

— С Богом! — ответили Филипп и Алеша.Факелы затушили, и в полной темноте лодка бес­шумно исчезла.

— Ты думаешь, получится? — спросил Картымазов.

— Не сомневаюсь. Завтра мальчик вернется и расскажет нам про стены, запоры и сторожей, —ответил Медведев, — а послезавтра мы сделаем маленькую вылазку на пару часов и привезем твою Настеньку домой. Потому что я твердо знаю одно: нет стен, через которые невозможно пере­лезть, нет замков, которых нельзя открыть, и нет сторожей, которых не удалось бы обойти!

 

Глава третья

ЧЕЛОВЕК ИУДЫ

Утром следующего дня Медведев распорядился отгородить подальше в лесу солидный участок и похоронить там убитого гонца Кожуха.

— Для чужих, — объяснил он.

— А свое кладбище у нас будет? — спросил Фе­дор Кудрин, отец Алеши, бортник, которому он поручил это дело, поскольку остальные были за­няты хозяйством или несли охрану.

—  Если понадобится, — ответил Медведев. —Но поближе,

—  Это правильно, — удовлетворенно согласил­ся Федор. — И поглядим, какое будет больше.

Весь день Медведев был занят обустройством имения, и еще не успело стемнеть, как вдруг Епи-фаний закричал со своего дерева, что от Карты-мазовки мчится целый отряд. Было еще светло, и Епифаний издали разглядел знакомые фигуры ве­ликана Филиппа и маленького Картымазова. Про­шло еще несколько минут, и он возбужденно за­кричал, что видит среди всадников Алешу.

Медведев встревожился.

Неужели что-то не вышло? Алеша должен былвернуться только ночью…

Он встретил прибывших у ворот.

Едва соскочив с коня, Алеша вынул из-за пазу­хи несколько чистых, листов бумаги и, направля­ясь к костру, мимоходом сказал Василию:

— Сейчас-. Сейчас… Пока ничего не забыл. —

Вытащив из кострища несколько угольков, он уселся на земле и погрузился в работу, словно за­быв об окружающих.

Медведев отошел в сторонку вместе с Картыма-зовым и Филиппом.

— Мы прибыли с отборными людьми, — сказал Картымазов. — Пятеро moиx и пятеро Филиппа.— А что случилось? — вскинул брови Медведев.

— Алеша сказал, что ночью на вас нападут, —пояснил Филипп.

— Я этого ждал, — кивнул Василий. — Что он еще сказал?

— Больше ничего. -

— Мои люди, как и было условлено, встречали его в лесу. Вдруг он неожиданно появился и ско­мандовал; «Быстро домой!» Забавный парень!

Только они примчались ко мне, он сразу и гово­рит, хмуро таю «Ночью на Березки нападут». Я, ко­нечно, стал расспрашивать о подробностях, но он ни слова не ответил.

— А у меня, — дополнил Картымазов, — он пер­вым делом потребовал бумагу. Я дал ему, он молча сунул за пазуху целых три листа, а сам все думает о чем-то и брови морщит.

— Да, парень интересный, — продолжал Фи­липп, нетерпеливо поглядывая в сторону Але­ши, — но, клянусь тарпаном, дело свое, видно, знает. Когда я провожал его на рубеж имения Ко­жуха, он прямо извел меня вопросами.

— О чем же он спрашивал?

— Он заставил меня рассказывать обо всех со­седях. Чем только не интересовался: какого цвета глаза у дочери Скарятина? Сколько свиней у Бак­ланова? Есть ли гнезда аиста в имении Зайцева?

— Я вижу, он хорошо подготовился, — одобри­тельно сказал Медведев, — и, судя по всему, не зря.Алеша отложил в сторону последний разрисо­ванный углем лист бумаги и встал.

Приказав своим людям устраиваться во дворе, Картымазов и Филипп направились в дом вслед за Алешей и Медведевым.

Алеша сделал на листе еще какой-то последний штрих и, облегченно вздохнув, вышел из своего напряженного состояния. Он поднял глаза на трех друзей, которые с нетерпением ожидали, ус­тало улыбнулся и поклонился низко.

— Здравствуйте. Кажется, все удалось, — не громко сказал он. — Я боялся чего-нибудь забыть,пока не нарисую.

— Алеша, — спросил Медведев, — может, тебе надо отдохнуть? Ты не голоден?

— Нет. Я только спать хочу. Но сперва дело. Се­годня примерно в полночь пятнадцать человек на трех больших лодках поплывут вверх по Угре,чтобы, напасть на нас. Места, где они высадятся,не знаю. Знаю, что сам Кожух не поедет.

- Обожди! — сказал Медведев и подошел к ок­ну. — Гаврилко! Позови Николая, а сам потом ос­тавайся у двери. А почему Кожух не едет? — по­вернулся он к Алеше.

— Остается для защиты своего дома с лучшими людьми, а худших отправляет сюда. Это не на­стоящее нападение. Он хочет попугать нас и раз­ ведать слабые места.

Вошел Никола.

— Садись на коня, — приказал Медведев, — по­езжай вниз по берегу и наблюдай за рекой. Уви­дишь хоть одну лодку — сразу доложи.

Никола молча поклонился и вышел.

- Настасью Федоровну я видел, — продолжал Алеша, — и даже с ней поговорил. Завтра ночью она будет нас ждать.

Картымазов и Филипп набросились с расспро­сами. °

— Как она выглядит?

— Что сказала?

— Как с ней обращаются?

Алеша продолжал:

— Относятся к ней вроде хорошо. Она немного бледна, но, говорит, здорова.. Сперва не поверила мне, а потом сильно обрадовалась… Велела всех целовать. Охраняют ее крепко. У двери двое сто­рожей, не отходят ни на шаг. Но я лучше по по­рядку.

Он взял лист бумаги и протянул Медведеву.

— План Синего Лога. Дороги. Ручей. Болото.

Избы мужиков. Всего двенадцать. Вот тут, в сере­дине, двор Кожуха. Сбоку дома, где живут его лю­ди. Целая дружина. По десять-пятнадцать человек в доме, всего три дома. Слева — два дома прислу­ги. Тут сарай… Амбар… Хлев… Конюшни… Колодец здесь. Между трех домов дружинников особая пристройка. Она без окон с одной дверью. Стены толстые. Там темница из двух комнат. В одной —Настасья Федоровна, в другой — какие-то два че­ловека, говорят, люди князя Федора. Они тоже пленники. Это самое оживленное место. День и ночь из дома в дом шатаются дружинники, мно­гие пьяны. Вход в сам двор только через большие ворота. Вот подробный план двора, — Алеша по­дал второй лист. — Стена вокруг из очень толстых бревен. Частокол. Но за домом, со стороны леса, есть в этом частоколе калитка. Ловко сделана. Сразу не увидишь. Открывается особым замком. Рядом — ледник. А под домом Кожуха — погреб, оттуда есть подземный проход в этот ледник. Так что из дома через погреб можно быстро пройти в ледник, а там — два шага до калитки — и прямо в лес.

Алеша взял третий лист.

— Это я на всякий случай сделал. Планы ком­нат. Дома дружины. Темница,' Дом Кожуха. Из горницы ход в подклеть, оттуда в погреб, где под­земный ход в ледник. Вот спальня. Здесь Кожух и его жена Ядвига. А -тут в каморке их дети спят:мальчик пяти и девочка четырех лет. И нянька с ними.

Алеша порылся за пазухой и вытащил три ку­сочка глины. Он повертел их в руках и осторожно разложил на тряпочке, в которую они были завер­нуты.

— Вот ключи придавил. От темницы, от потай­ной калитки и от ледника.

' Разложив кусочки глины, Алеша поднял глаза:

— Пока все.

Картымазов и Филипп восхищенно перегляну­лись. Медведев ничем не выдал своего одобре­ния.

— Знаешь, Вася, — воскликнул Филипп, — я по­дарю этому парню лучшую лошадь из своей ко­нюшни. Или нет! Чтоб мне с коня упасть, если я не поймаю для него подходящего по росту тарпа­на! А?!

В Приливе радости он хотел обнять Алешу, но Медведев удержал его от опасного для хрупкого мальчика проявления благодарности великана.

Алеша смущенно заулыбался, но вдруг стал серьезным.

— Василий Иваныч, ключи надо сделать к зав­трашнему утру.

— Почему к утру? — спросил Медведев.

— Я позже расскажу. Прикажи позвать Ефи­ма —он мастер по ключам, всегда для Антипа де­лал.

Через несколько минут на пороге появился Ефим Селиванов.

Этот человек до сих пор ничем не проявил се­бя, и Медведев подумал, что настал его черед. Ва­силий хорошо помнил слова Антипа о семье Се­ливановых: «замкнутые люди» — и присматривал­ся к ним, но ничего особенно не заметил. Ефим работал ни больше, ни меньше остальных, выпол­няя свою работу очень старательно. Его молчали­вая, как и он, жена Ульяна была главной повари­хой и великолепно готовила, еду для всех поселен­цев, а пятнадцатилетний Ерема хорошо проявил себя в качестве наблюдателя.

Ефим стоял на пороге, чуть сутулясь, высокий, худой, с реденькой рыжеватой бородой и усами. Он держался спокойно и почтительно ожидал приказаний, не сводя чуть сощуренных глаз с Медведева. Василий встал и подошел к нему, дер­жа в руке кусочки глины.

— Ефим, — сказал он, — настало твое время.

— Как прикажешь, хозяин, — спокойно ответил

Ефим.

— Я слышал, ты силен в слесарном деле.

— Да… Занимался когда-то…

—  Нужно сделать три ключа по этим оттискам.

Ефим внимательно осмотрел глину.

—  Надобно инструменты, заготовки…

— Я дам тебе человека, — предложил Картымазов. — Поезжай с ним ко мне, там ты найдешь все что нужно.

— Ефим, это надо сделать к утру. Обязатель­но, — сказал Медведев.

Ефим пристально посмотрел ему в глаза и от­ветил:

— Хорошо, хозяин. Ключи будут сделаны к утру.

— Только очень точно, Ефим. Твоя ошибка мо­жет стоить многих жизней.

— Не изволь беспокоиться, хозяин. — Ефим смотрел в глаза Медведеву твердо и уверенно.

— Поезжай немедля и берись за работу.

Ефим чинно поклонился, вышел и начал сед­лать коня.

Картымазов позвал одного из своих людей и сказал:

— Поедешь с Ефимом. Будешь при нем все вре­мя. Позаботься о том, чтобы он получил все, что ему будет нужно, если даже для этого придется поставить всех на ноги.

— Ну, теперь рассказывай, как было дело, —

сказал Медведев Алеше.

— Я назвал себя — Йванец Голый. Вроде из ма­ ленькой деревушки на землях князя Можайского.Слыхал, мол, про подвиги князя Семена и решил поступить к нему на службу. Раненько утром при­шел это я в Синий Лог по дороге, что ведет из Литвы. В крайней избе, где меня сперва приюти­ли, я помог по хозяйству и наколол дров. Там жи­ла вдова одного из погибших людей Кожуха. К по­лудню я выспросил у нее все про хозяина Яна и решил явиться к нему сам. Очень недоверчивый мужик! Про что только не спрашивал?! Еле выпу­тался. Наконец он, похоже, мне поверил и взял служить мальчиком для подмоги в своем доме. К обеденному времени жена Кожуха, Ядвига, не могла на меня нарадоваться. Потом я пошел зна­комиться с дружиной. Утянул из погреба Кожуха бочонок браги и скоро стал для всех лучшим другом. Кожух еще не проснулся после обеда, а я уже знал все о подземном ходе, погребе и калит­ке. Тогда же я помогал носить еду узникам. Чем-то я приглянулся старику, который этим занима­ется. Кроме него никому не.разрешают входить в темницу. Но тут как раз сторожами стояли его сыновья, которые перед этим отведали моего угощения и потому впустили меня «просто по­глядеть на девушку». Я успел поговорить с На­стасьей Фёдоровной, пока старик носил еду в другую комнату — тем двум пленникам. Потом, пока Кожух еще не проснулся, я взял его одеж­ду—ну, чтоб это — почистить. Вытащил связку с ключами, залез в погреб, проверил, какие ключи подходят к двери ледника, калитки, и оттиснул эти ключи на глине, так же, как еще раньше ключ от темницы. Но я боялся, что Кожуху могут доне­сти про мои расспросы и любопытство, а тогда он меня заподозрит и мне не уйти. Как только он проснулся, я пошел прямо к нему и сказал: «Хозя­ин! Я делал все, что мне велели, и делал хорошо. Можешь спросить». «А я уже спрашивал, жена до­вольна. Будешь так служить дальше — пожалую!» «Нет, — говорю я ему, — не такой службы я хотел! Я пришел воевать и драться, а не с детьми нян­читься да посуду мыть!» Он поглядел на меня и расхохотался: «Куда тебе драться, — говорит, —ты еще сосунок и саблю в руке не удержишь!» — «Может, и не удержу, — отвечаю, — да к другому у меня способности есть». — «К чему же это?» — насторожился он. «А вот гляди, хозяин, еще и дня нет, как я тут, а уже все про тебя и твой дом знаю!» И я выложил ему про всю его прошлую жизнь, и про-нынешнюю, про людей его, и про порядки в доме, и о пленниках рассказал, и о подземном ходе и калитке, в общем, все, о чем узнал, все рассказал!

—  Зачем? — изумился Филипп: — Тебя не удер­живали, за тобой никто не следил, вышел бы за ворота и галопом — прямо сюда! Без всякого риска!

—  Филипп Андреевич, — сказал Алеша, — так ведь дело в том, что снаружи нельзя, забраться во двор Кожуха. Ворота днем сильно охраняют, а но­чью они заперты, и два человека караулят их из­нутри. Только вздумаете открыть — сразу шум поднимут, и сбежится человек пятьдесят!

—  А зачем нам ворота, что, через частокол ни­где нельзя перелезть?

—  В том-то и дело, что нельзя. Гребень часто­кола длинными иголками утыкан. А иголки те,сказывают, смолой травленой смазаны. Птица ся­дет и тут же помирает.

Картымазов многозначительно посмотрел на Медведева.

— Ну ладно, — упорствовал Филипп, — ты же принес отпечаток ключа от калитки. Мы бы про­шли в нее и…

- Да, но калитка открывается этим ключом только изнутри, а снаружи не то что замка, даже самой калитки в частоколе не видать!

—  Ну И: ну… — обескураженно произнес Фи­липп. — Тогда я не понял, как же мы попадем туда?

—  Сейчас скажу. Выслушал меня Кожух и гово­рит: «Да ты ведь доброхот, парень! Не иначе как враги мои тебя послали все узнать да выведать!»

Ну, тут я обиделся до слез: «Да что ты такое гово­ришь, хозяин! Да, коли б я от врагов твоих по­слан был, зачем бы я тебе все это рассказывал?!

Никто меня за язык не тянул. Мог бы все узнать и уйти. Но я службу тебе служить хочу, для того и из дому убежал…» Он подумал немного и, кажет­ся, поверил, однако не до конца. «Ну что же, —говорит, — ладно, но я тебя проверю. И сегодня же. Прямо сейчас». Тут он мне рассказывает, где лежат земли Федора Лукича и Филиппа Андреича,и говорит: «Эти люди — мои враги. Враги князя Семена. Я хочу, чтобы ты узнал, что они србираются делать в ближайшие дни». И вроде как нена­роком добавил: «Там, рядом с Картымазовым, не­кий Медведев живет, так ты туда не ходи, мы с ним сегодня ночью сами рассчитаемся». Я стал собираться и перед самым уходом узнал что Ко­жух и правда отправляет к нам пятнадцать своих людей, но выбрал самых скверных и предупре­дил, чтобы остерегались измены и засады. А ко­мандовать ими приказал вообще новичку, кото­рый буквально только что от князя Семена к ним прислан был с небольшим отрядом подмоги.

Видно, опасается все же Кожух, что я кем-то из вас подослан. Так что завтра в полдень мне луч­ше вернуться к нему с самыми правдивыми све­дениями. Тогда я — свой человек. У меня будут ключи, что сделает Ефим, и я ночью открою вам калитку изнутри… А дальше уже — как велите. Мо­гу с вами уйти, а если надо — могу у Кожуха на службе и подольше остаться.

— Ну что ж, неплохо, Алеша, — одобрил Медве­дев. .

— Что значит «неплохо»?! — возмутился Фи­липп. — Да это же просто невероятно, какой он ловкий! Я бы ни за что всего этого не сообразил!

Честно говорю!

Алеша покраснел.

— Ну-ну! — строго сказал Медведев. — Не за­хваливайте ученика! Алеша в целом справился, но допустил несколько ошибок, которые могут ска­заться в будущем.

— Каких? — с живым интересом спросил Але­ша.

— Мы поговорим об этом наедине завтра ут­ром, — потрепал его по плечу Медведев. — Бли­зиться полночь, и пора подумать о встрече гостей,а тебе надо выспаться. Я провожу Алешу и вер­нусь, — сказал Медведев друзьям и вышел вместе с юношей.

Они медленно шли через двор.

— А теперь расскажи мне, что ты узнал об этом Степане, — негромко спросил Медведев.

— Мало я узнал, Василий Иванович. Он близ­кий приятель Кожуха. Появился совсем недавно.Говорят, перебежчик из Москвы. Хороший воин.За нападение на Картымазова Кожух его расцело­вал при всех и отправил представиться самому князю Семену. Князь находится где-то далеко, и Степан от него пока не вернулся. Говорят, ему летдвадцать, крепкий, русый, прозвище — Ярый. Вот и все.

— Да, немного.

 — Он новый, потому его не все знают. А приметы, конечно, никакие. Половина людей Кожуха ; молодые, русые и крепкие.

— Ладно, Алеша. Отправляйся в наш тайный ла­герь у озера. Отоспись там спокойно, а то тут ночью много шума будет. А утром обо всем погово рим, как тебе дальше быть и что сказать Кожуху.

 Медведев вернулся в дом.

 — План спасения Настеньки у меня готов. Мы обсудим его позже. А сейчас давайте решим, как поступить с людьми Кожуха, которые появятся здесь через пару часов.

— По-моему, надо перебить всех, а одного-двух взять живьём и допытать. Да как следует!

 — Не горячись, Филипп, — возразил Медведев. — Надо подумать, что нам сейчас важнее. Вспомни, с какой целью затеяно нападение. Во- первых, припугнуть меня и этим склонить к измене; во-вторых — проверить наши силы; и, наконец, в-третьих — выяснить, не от нас ли при- шел Алеша. Мы не можем показать, что знали о ; нападении. Этим мы выдадим Алешу, и тогда все осложнится. Если некому будет открыть калитку изнутри, нам придется рисковать, делая подкоп i под частокол или еще что-нибудь выдумывать, а на это мало времени. Поэтому лучше, чтобы Але­ша вернулся завтра к Кожуху, не лишившись его i доверия. Сегодняшняя неудача его людей долж­на выглядеть чистой случайностью. Сделаем так…

Через полтора часа в Березках все было готово к началу игры, известной под названием «военная хитрость», подобной тем,"в которые Василий Медведев уже много раз играл на Донской засеке, а теперь решил сыграть с Яном Кожухом Кротким.

Четверо часовых спокойно прогуливались во­круг дома, из которого доносилось мирное похра­пывание. В сарае притаились люди Картымазова и Бартенева. Все были полураздеты, но оружие дер­жали под рукой.

В половине второго появился Никола и доло­жил Медведеву, что по реке плывут три лодки и что на берегу за ними следят Клим и Гаврилко.

Через двадцать минут явился Гаврилко с доне­сением:

— Шестнадцать человек высадились на берег в четверти версты от дома и крадутся сюда лесом.

Часовые стали держаться ближе к деревьям, чтобы не подставить себя под стрелу.

Еще десять минут прошли в томительном ожи­дании.

Вдруг ночную тишину рассек пронзительный вопль Клима, который, проводив гостей почти до самого дома, оставаясь для них незаметным, изо­бразил часового, застигнутого врасплох.

— Караул! Люди! — истошно заорал он и бро­сился поглубже в лес, чтобы не остаться наедине с врагами.

Часовые тотчас подняли жуткий крик и кину­лись в дом, якобы прятаться. За ними с обнажен­ными саблями в руках с громким кличем и руга­тельствами выскочили из лесу нападающие и, ок­ружив дом, принялись яростно ломать дверь, предусмотрительно припертую бревном изнутри. Полураздетые люди Медведева оказали в пустых „.оконных проемах дома отчаянное сопротивле­ние! Нападающие, намереваясь поджечь дом, бро­сили в полупотухший костер огромную вязанку хвороста, якобы случайно валявшуюся рядом. Вя­занка, заранее облитая медвежьим жиром, ярко вспыхнула. Весь двор осветился, и тогда с крыши дома на головы нападавших стали прыгать полу­голые люди и саблями в руках. Завязался бой во дворе и когда уже стало казаться, что нападаю­щие снова теснят защитников к дому, а те отсту­пают, двери сарая распахнулись, и оттуда появи­лось подкрепление. Нападающие оказались меж двух огней и дрогнули. Люди Медведева с крика­ми торжества бросились в атаку, а люди Кожуха отступили к лесу и, рассыпавшись в темноте, наг чали отступать к оставленным на берегу лодкам. Люди. Медведева кричали, шумели и старались де­лать вид, будто преследуют противника, но на са­мом деле сдерживались изо всех сил; потому что нападающие действительно оказались неважными воинами, кроме одного ловкого молодого челове­ка, который ими командовал. Они успели поте­рять пять человек убитыми, а из защитников Бе­резок все были живы и лишь несколько людей по­лучили ранение.

Медведев появился на коне и, приостановив своих людей, позволил отступавшим сесть в лод­ки.

У реки было светлее — наступало утро, небо на востоке быстро бледнело.

Несмотря на ругань и проклятья своего коман­дира, воины Кожуха торопились поскорее поки­нуть землю. Когда уже стало ясно, что они успеют отчалить, люди Медведева, изображая запоздав­шую погоню, высыпали на берег с яростными уг­рожающими криками. Медведев давно уже понял, что единственный стоящий воин в этой компа­нии — молодой предводитель. Это. он нанес до-ольно тяжелую рану одному из людей Филиппа, и Никола, столкнувшись с ним, едва не потерял руку, чудом отделавшись легкой царапиной.

Вот с ним стоит потолковать…

Он выехал к реке чуть в стороне л, помчав­шись вдоль берега по песку, на всем скаку бросил аркан.

Петля захлестнула главаря нападавших в ту ми­нуту, когда он, оттолкнув лодку от берега, прыгнул на корму. Выхваченный сильным рывком Малы­ша, он свалился в воду, был протянут по ее по­верхности почти до самого берега и только тогда, осознав, что с ним случилось, жутким, полным ужаса голосом закричал:

— Не-е-е-е-е-т!

Медведев хотел еще немного протащить его по песку, чтобы не подставить себя под стрелу с лод­ки и укрыться с Малышом в лесу, но, услышав этот крик, сжалился и осадил коня.

На лодках, впрочем, гребли вовсю, явно не со­бираясь отстреливаться или возвращаться за предводителем.

Медведев подошел к своему пленнику и осво­бодил его от петли. Парень был без сознания, и Василий подумал было, что он разбился об какой-нибудь камень, но, бегло осмотрев его, не нашел никаких ран.

— С чего это он так? — удивился Василий.

— Со страху, — назидательно сказал Епифаний,который вместе со всеми подошел к лежащему на песке телу.

Странно!В бою держался так смело… Чего жеон испугался? Откуда такой ужас?

— Приведите его в чувство, свяжите и пошлите домой, — приказал Медведев. — Клим, ты уже на коне? Поезжай вдоль берега и проводи гостей да проследи, чтобы не высадились еще где-нибудь на нашей земле.

Клим лихо гикнул и ускакал вдоль берега, увле­кая за собой Николу и Епифания, который к кон­цу боя стал особенно воинственным.

Быстро светало.

Пленника окатили водой, связали и понесли к дому, подле которого все еще пылал огромный костер. Несколько женщин перевязывали ране­ных. Картымазов и Филипп до конца боя не пока­зывались из сарая по настоянию Василия: «Зачем Кожуху знать, что вся компания была здесь!»

Филипп отправил своих людей домой, прика­зав как можно быстрее доставить в Бартеневку единственного тяжело раненного в этом бою,

Медведев сделал выговор женщинам, которые явились без разрешения, и отослал их обратно к о$еру.

Вернулись Клим, Епифаний и Никола, сооб­щив, что люди Кожуха высадились далеко на том берегу.

Лично осмотрев раненых — Гридю и Якова, — Медведев нашел, что их раны не опасны, и успо­коился.

Он пригласил Филиппа и Федора Лукича в дом, чтобы вместе допросить пленного.

Гаврилко ввел главаря разгромленного отряда со связанными за спиной руками. Медведев, Кар­тымазов и Бартенев, сидя на скамье под стеной, молча разглядывали пленника, стоящего посреди комнаты.

Это был крепкий парень среднего роста с ко­ротко стриженными темно-русыми волосами, ли­цо его было бы даже приятным, если бы не взгляд — тяжелый и неподвижный. В нем таились ненависть и угроза, хотя парень изо всех сил старался казаться бесстрастным. Медведев увидел ссадину на его лбу и сабельный порез на кафтане, хотя крови не было: удар получился скользящим и не задел тела. Пленник переводил глаза по очере­ди на каждого из трех сидящих перед ним людей и, казалось, старался запомнить их лица надолго. Медведеву очень не понравился этот взгляд. Он нахмурился и спросил:

— Как ;зовут?

Парень молчал.

Медведев подозкдал две секунды и спокойно об­ратился к Гаврилке:

— Нам не повезло. Он немой. Вывести его в дубраву й повесить на первом же суку!

Казалось, тут же забыв о пленнике, он повер­нулся к своим друзьям:

— Продолжим. Нам следует обсудить, как мы поступим завтра…

Гаврилко ткнул парня в спину рукояткой сабли и деловито сказал:

— Пошли.

На пороге пленник повернулся:

— Я буду говорить.

— Вот как? — холодно удивился Медведев.

— Но вы оставите мне жизнь?

— Что? Ты вздумал со мной торговаться? Пове­сить!

— Спрашивайте. Я все скажу!

— Гаврилко, подожди за дверью. Как зовут?

— Васюк Филин.

— Давно у Кожуха?

— Только что приехал.

— Когда «только что»? Отвечай на вопрос точно!

— Я приехал от дснязя Семена Вельского в обед.

Со мной прибыли десять людей. До этого мы слу­жили в дружине князя. Он приказал нам ехать в распоряжение Кожуха и во всем ему подчинять­ся. Как только -мы приехали, Ян велел мне отдох­нуть с дороги, а ночью возглавить отряд. Он ска­зал, что было бы хорошо взять живым какого-то Медведева.

— А ты этого Медведева видел когда-нибудь?

— Нет. Но я сразу понял, что это ты.

— Почему?

— Ты командовал.

— И что же помешало тебе выполнить приказ?

Васюк .сверкнул глазами.

— Ян дал мне плохих людей. Наверно, чтоб из­бавиться от них, так же как и от меня. Теперь я все понял! Он устроил это нарочно. Ну, ничего,если останусь живым, я ему этого не'прощу…

Медведев внимательно приглядывался к Васю-ку, пытаясь понять, насколько правдива его обида на Кожуха.

— Ты бывал когда-нибудь раньше в этих мес­тах?

— Нет, никогда.

— Почему же Ян назначил командовать своими людьми тебя, нового' человека, только что при­бывшего издалека?

— Он сделал это по наговору своего дружка, я теперь знаю! Этого дружка он раньше послал к Вельскому, и от князя тот возвращался вместе с нами. В дороге я с ним не поладил и теперь пони­маю, что это он посоветовал Яну от меня изба­виться.

Медведев насторожился.

— Как зовут этого дружка?

— Степан Ярый.

— Так-так. Из-за чего же ты с ним не поладил?

— Я привык подчиняться только князю Семе­ну, а в дороге этот Ярый стал командовать нами.

Он хотел пограбить мимоходом какую-то дере­вушку, принадлежащую князьям Глинским, а я отказался. Мы чуть не подрались, и он пригро­зил, что разделается со мной, когда приедет. И точно разделался.

— Сколько людей, приехавших с тобой сегодня от князя, было среди нападавших?

— Ни одного. Моих ребят Кожух не послал со мной. Нарочно. Если бы послал — я не сидел бы сейчас здесь.

Васюк поморщился, будто от сильной боли, и опустил голову.

— Что с тобой? —- ^

— Голова болит.

— Потерпи. Ты знал этого Степана раньше?

— Нет. Впервые увидел у князя.

— Опиши его.

— Ну-у-у… Такой… моего роста, тоже светлый,морда ехидная… Да вроде ничего приметного.

— Где находится сейчас князь Семен Вельский?

— В своем… Он… Там…

Васюк вдруг согнулся, сделал несколько нетвер­дых шагов и упал.

— Гаврилко! Принеси воды! — приказал Медве­дев, высунувшись в оконную раму, и остался сто­ять у окна.

Филипп по-прежнему оставался на своем мес­те, но' Картымазов не выдержал, подошел к непод­вижно лежащему, скорченному парню и разрезал веревку, связывающую его руки. Васюк приоткрыл глаза, поморщился и, сделав усилие, попытался встать на ноги. Картымазов помог, и, опираясь на его плечо, Васюк поднялся, пошатываясь и приго­варивая:

— Спасибо… Сейчас… Пройдет… Все будет…

Картымазов повернулся, и в ту же секунду пленник ловко выхватил его саблю из ножен. Медведев, молниеносным движением перехватил его руку и, защищаясь от удара другой, пригнулся. Васюк оказался на редкость сильным и провор­ным. Медведев ударил его ногой, и, выронив саб­лю, пленник отлетел навстречу едва успевшему вскочить Филиппу. Филипп размахнулся и нанес своим огромным кулаком чудовищной силы удар. Васюк, перелетев через всю комнату, так грохнул­ся о противоположную стену, что с потолка посы­палась пыль.

— Филипп! — с досадой воскликнул Медве­дев. — Ну надо же соизмерять силу удара! Леший меня раздери, боюсь, что больше он уже ничего не скажет…

— Я нечаянно, Вася, — смутился Филипп. — От неожиданности…

— Это я виноват, — сказал Картымазов, — не надо было развязывать ему руки.

— Ну что ж, наверно, каждый из нас на его месте тоже попытался бы, — флегматично произ­нес Медведев, садясь на прежнее место. — Я ждал этого…

— Так надо ж было предупредить, — обиделся Филипп и виновато присел.

Вошел Гаврилко с кувшином воды.

— Боюсь, что ты опоздал, — сказал Медведев. —

Посмотри, что с ним.

Гаврилко перевернул лежащее ничком тело.

— Еще дышит, — доложил он, — нос расплю­щен и сломан. Щека рассечена, все зубы наружу торчат…

Филипп густо покраснел и пробормотал что-то непонятное.

— С пленника не спускать глаз! — приказал

Медведев. — Он нам еще понадобится. Если, ко­нечно, выживет.

Гаврилко позвал сонного отца, и они вынесли Васюка Филина, который на этот раз действитель­но был без сознания и, по-видимому, надолго.

За-лесом вставало солнце.

— Надо торопиться, — напомнил Картымазов, — мы еще ничего не решили.

— А что тут решать? — сказал Василий. —Сей­час отправим Алешу обратно. Он сообщит Кожу­ху, что вы склонны принять его предложение инамерены явиться к нему в назначенное время с грамотами. Дескать, до сих пор я уговаривал вас не делать этого, но после ночного нападения, ко­торое мне удалось отбить только случайно, бла­годаря оставшимся в Березках на ночь десяти людям из Картымазовки, которые днем помогали по хозяйству. Но теперь я вас больше не уговари­ваю. Надеюсь, этим мы убаюкаем Кожуха, по крайней мере, на ближайшие сутки. Потом мы спокойно ложимся спать, а в полночь отправля­емся. Вы возьмете с собой по одному надежному человеку, а я пойду один. Алеша будет уже на мес­те и поможет нам. Около двух часов ночи ждем укалитки. Алеша ее откроет, мы ныряем в ледник и появляемся в комнате Кожуха. Ваши люди оста­ются с лошадьми за калиткой. Если хозяева вдруг проснутся, Филипп убедит их помолчать не­ сколько минут — мы видели, как он это делает.

Тем временем ты, Федор Лукич, постережешь ко­ридор дома у двери, чтобы никто случайно не во­шел и не вышел. Алеша совершенно открыто пойдет в темницу и объявит охране, что хозяин решил срочно допросить пленницу.-Я буду поблизости, чтобы прийти ему на помощь, если ох­ранники не поверят. Но они поверят, потому что Алеша покажет им ключ от темницы, сделанный Ефимом, а сторожа знают, что хозяин дает ключ только доверенным людям. Затем Алеша на виду у всех, кто будет во дворе, проведет Настеньку в дом Кожуха, мы все вместе спокойно проходим через подземный ход в ледник, оттуда в калитку, и спустя час мы уже дома — живые и здоровые. Обсудите пока детали, а я поговорю с Алешей — вот он уже идет, бодрый и отдохнувший.

Медведев поздоровался с отоспавшимся, посве­жевшим юношей. Потом отвел его в сторону и из­дали показал ночного пленника.

— Ты видел этого человека среди людей Ко­жуха? . 

Изуродованное лицо Филина распухло и силь­но изменилось, но Алеша, вглядевшись, твердо заявил:

— Да, это один из тех, что приехали вчера днем от князя Вельского перед самым моим уходом из дома Кожуха.

— Этот парень назвался Васюком Филином и говорит, что вместе с ним приехал Степан Ярый.

Проверь это. И если этот Степан действительно там, постарайся сделать так, чтобы мы и его мог­ли прихватить с собой. А теперь пойдем, я дам те­бе несколько указаний на тот случай, если вдруг что-нибудь пойдет не так;

Филипп и Федор Лукич терпеливо ждали целый час. Наконец Медведев с Алешей вернулись из ро­щи и все четверо поскакали в Картымазовку.

Ефим только что закончил работу и молча вру­чил Медведеву три ключа на кольце. Он побледнел и осунулся за ночь, будто просидел год в тем­нице.

Медведев взял ключи.

— Спасибо, Ефим. Я знал, что на тебя можно положиться.

И впервые за все время Медведев увидел на ли­це Ефима бледную Тень улыбки.

 

Глава четвертая

ДОРОГА ДАЛЬНЯЯ…

Весь день Медведев отсыпался и под вечер приступил к сборам в ночную вы­лазку.

Если, отправляясь на покорение Татьего леса, он готовил свое оружие и снаряжение около часа, то теперь это заняло больше двух и свидетельст­вовало о том, какое большое значение придается каждой мелочи и какие особые меры предприни­маются, чтобы уберечься, выжить и победить в са­мых непредвиденных случаях.

Василий как раз оттачивал до необходимой остроты наконечник одной из своих особых стрел, когда вдруг каким-то таинственным шес­тым чувством ощутил на себе пристальный и как бы проникающий взгляд.

Если бы действие происходило где-нибудь на большой дороге, он немедленно бросился бы на землю, два раза перекатившись, вскочил, мол­ниеносно выхватив меч, и направил бы его в грудь того, кто смотрел таким взглядом. Но здесь он находился в безопасности, окруженный опыт­ными и преданными вооруженными людьми, на своей земле, в своем доме, если, конечно, можно назвать домом полуразрушенную баньку, в кото­рой теперь, кроме охапки сена, служившей постелью, стояли еще грубо сколоченный стол со скамьей, и вот на этой-то скамье Медведев и си­дел, склонившись над столом и оттачивая нако­нечник.

Василий прекратил работу и медленно повер­нулся.

В скособоченном проеме двери, на фоне крас­ного закатного неба стояла Надежда Неверова, жена Клима, мать близнецов Ивашки и Гаврилки, знахарка, целительница и ворожея.

— Прости, господарь наш Василий Иванович, что помешала тебе, — она поклонилась по-жен­ски низко и с каким-то неуловимым достоинст­вом.

— Я слушаю тебя, Надежда.

— С тех пор, как мы живем здесь, мне ни разу не довелось говорить с тобой, хозяин.

— Это верно, но я вижу всех моих людей и глу­боко ценю все, что ты делала, когда мы обустраи­вались, налаживали хозяйство и особенно сегодня под утро, когда ты весьма умело очищала раны и перевязывала тех, кому слегка не повезло в ноч­ном бою. О чем же ты хотела поговорить, Надеж­да?

— О надежде, государь. Я вижу, ты готовишься к какому-то странствию, а в чужих землях у челове­ка всегда должна быть надежда. На то, что все за­думанное исполнится и что он вернется живым и здоровым.

Медведев улыбнулся.

— Ты ошибаешься. Я собираюсь всего лишь на маленькую прогулку — она займет только пару ча­сов. А чужие земли — это Синий Лог напротив нас — вон как близко, посмотри, даже дым его до­мов за лесом виднеется…

— Позволь просить тебя о маленьком одолже­нии.

— Говори,

— Положи сюда на мгновенье свою левую руку.

Надежда подошла, протянула ладонь, и Мед­ведев увидел на этой ладони колоду больших карт. На их черной рубашке белел серебристый череп.

Еще никогда в жизни Медведеву никто не во­рожил, и он смутился, но после некоторого коле­бания протянул левую руку и прикоснулся к ко­лоде.

Надежда опустилась на колени напротив него, постелила на низкий бревенчатый стол свою чер­ную шаль и начала быстро-быстро раскладывать на ней карты, что-то тихонько шепча.

Жутковато выглядели эти карты со странными картинками, с мечами, кубками и висящим вниз головой шутом, но Медведев уже не раз видел та­кие — их часто возили с Востока на Запад купцы, которых грабили татары на степных путях, а по­том татар грабили засечные казаки и за гроши возвращали обратно купцам, которые везли их дальше в Венецию и там продавали, сказывают, за огромные деньги.

Надежда разложила карты, вздохнула и посмот­рела Медведеву в. глаза.

— Ждет тебя дальняя дорога, много тягот и пе­чалей вижу на ней, вижу кровь и смерть, вижу дво­их друзей, которые всегда рядом, и других, кото­рые придут, когда настанет час, вижу плененную девушку и много мужчин с оружием; будут на той дороге дома большие и маленькие, будут терема и замки, будут подземелья и темницы, и все случит-сясовсем не так, как ты ожидаешь… Есть многое, чего ты не ведаешь и о чем не подозреваешь,и многое из того удастся тебе узнать, но всего — никогда. Странствие же твое увенчается задуман­ным, когда пропоет высоко над головой железная птица.

Надежда умолкла.

— Ка… Какая птица? То есть это как пони­мать? — изумленно спросил Медведев.

Надежда пожала плечами.

— Не знаю. Так выходит: вот тут — птица, но не настоящая, то ли из железа, то ли в железной че­шуе, а вот — что она поет высоко, но сама не ле­тает, и сразу за тем — все кончается хорошо.

— Скажи, Надежда, ты давно ворожишь?

— С детства.

— А бывало ли когда, чтоб предсказанное то­бой не сбылось?

— Никогда.

— Гм, интересно… Ну что ж, возможно, это как раз и будет первый случай. А вот скажи, зачем ты мне ворожила?

— Чтобы надежда тебя не покидала и чтобы ты знал, что все кончится хорошо. '

— Но я никогда не берусь за то, что плохо кон­чится, а надежда и так всегда со мной, — улыбнул­ся Медведев. — Но все равно — спасибо:

— Ворожей не благодарят, — загадочно улыб­нулась Надежда. — Полагается дать им что-нибудь.

Медведев огляделся.

— Возьми вот это, — он протянул ей малень­кую деревянную поделку, довольно грубую. — Это я сам ножичком выстрогал перед сном, когда раз­ мышлял о том, что и как надо будет сделать сего­ дня. Это — бык. Мне один знакомый грек показы­вал на небе звезды, которые складываются в такую фигуру, и говорил, что как раз под ними я и ро­дился.

Надежда с поклоном приняла подарок.

- Если позволишь, я повешу его на кожаный шнурок, и буду носить, пока ты не вернешься — на удачу твою и нашу!

—Воля твоя, — пожал плечами Медведев, — од­нако ты меня все же насторожила. Передай мужу, пусть соберет всех у костра, когда стемнеет, — по­прощаемся.

—Я не собирался с вами надолго расставаться, — обратился Василий к своим людям, — но Надежда —. вы ведь все знаете об ее искусстве — предсказала мне дорогу более дальнюю, чем я предполагаю. По­тому решил я, на всякий случай, кое-что сказать вам на прощание.

Медведев уже как бы чувствовал себя в пути, на­

ходясь снова в полном боевом снаряжении, а Ма­

лыш под боевым седлом, увешанный всем необхо­

димым для боевого похода, нетерпеливо бил ко­

пытом землю, и казалось, будто они оба рвутся

поскорее выехать отсюда и снова окунуться в

полную опасностей и приключений жизнь. Впро­

чем, это не казалось — это было. .

— Так вот — слушайте, — продолжал Медве­дев. — Если вам скажут, что я тяжело заболел, несомневайтесь — я выздоровею. Если вы узнаете,что я попал в руки врагов, можете быть увере­ны — я выберусь. Если до вас дойдут слухи о моей смерти — не верьте! Живите дружно и во всяком деле, если надо, просите совета и помощи Варва­ры Петровны Картымазовой и Анны Алексеевны Бартеневой. Старшими назначаю трех человек.

Клим Неверов отвечает за безопасность. Гридя Козлов — за хозяйственные и строительные рабо­ты. Епифаний Коровин помогает обоим оасетаительным советом. Я оставляю вам жалованную грамоту великого князя на эту землю и свою гра­моту, в которой я записал всех вас по фамилиям как своих людей. Если явятся представители вла­стей, скажите, что хозяин в отъезде, и покажите им грамоты. Помните при этом, что все вы нахо­дитесь в моем единовластном подчинении — ни­кто, кроме меня и великого князя, не имеет права вами распоряжаться. Я дал Гриде и Климу все под­робные указания по хозяйству, они также знают, что и где строить, если вдруг меня и вправду дол­го не будет. Васюк Филин, пленник, которого мы вчера захватили, должен остаться здесь до моего возвращения, когда бы я ни вернулся. Клим отве­чает за его охрану. Если через неделю меня здесь не будет, ты, Гридя, отправишься под охраной Гаврилки в Боровский монастырь, найдешь там отца Иосифа и передашь в его собственные руки деньги на постройку нашей церкви. Не забудь по­лучить расписку. Это все.

Василий оглядел озабоченные лица вокруг: взгляд у всех напряженный и чуть растерянный.

— Ну, чего приуныли? — весело спросил он.

— А и правда! —- поднялся Епифан и снял шап­ку. — Я так рассуждаю — чего бояться-то? Раз на­до — поезжай, хозяин, и за нас не тревожься —мы за себя, если придется, вполне постоять мо­жем. Наказы все твои выполним, а самого — каж­дый день ждать будем. Тебе же во всех твоих де­лах — Пресвятая Богородица помогай!

Василий Медведев ответил на торжественный поклон своих людей, сделал несколько упругих, все ускоряющихся шагов и одним махом вско­чил в седло коня. На секунду мелькнула его весе­лая улыбка и вскинутая на прощанье рука; Ма­лыш встал на дыбы, заржал радостно и протяжно, и вот уже серая спина коня замелькала быстрым пятном меж деревьев и скрылась во тьме…

Когда Василий подъехал к условленному месту у брода, Картымазова еще не было, но Филипп уже ждал на том берегу и помахал факелом. Медведев снял с Малыша седло со всем укрепленным-на нем снаряжением и отнес в лодку, чтобы во время пере­правы ничего не промокло. Появился Картымазов и с ним Аким, крепкий бородатый человек лет сорока пяти, которого Медведев не раз уже видел. Они по­здоровались, и Картымазов сказал:

 — На такое дело не могу взять с собой никого, кроме Акима. Мой лучший воин и верный друг. Я обязан ему жизнью в Шелонской битве.

Аким смущенно махнул рукой.

— Грех говорить, Федор Лукич, ты ведь сам спасал меня дважды, так что все равно я у тебя в долгу. Только не приведи Господь случая отдавать такие долги…

Василий заметил, что Картымазов одет и воору­жен как для дальнего похода. Его доброе задумчи­вое лицо стало суровым, тоска в глазах как будто сгладилась, и проступил в них холодный блеск, ка­кой бывает у воинов утром перед битвой.

Ш том берегу их встретил Филипп, и Васи­лий, передав поводья трех лошадей, плывших за лодкой, принялся разгружать снаряжение вместе с Картымазовым и Акимом. Филипп с молодым крепышом лет восемнадцати обтирали мокрых лошадей попоной.

— Мы вас тут совсем заждались, — приговари­вал Филипп, растирая Малыша с лихорадочным нетерпением.—Я уж думал посылать Егора к ва-шей лодке, думаю, может, потекла или что… Все возитесь и возитесь. Полчаса прошло!

— Не больше пяти минутг Филипп, — возразил Медведев.

— Это я виноват, — примирительно сказал Картымазов. — Давал наставления жене и сыну. На случай, если вдруг задержимся. Да и собраться на­до было как следует.

— Вот интересно! — воскликнул Филипп. — Я тоже снарядился основательно и тоже, на всякий случай, сказал Аннице, чтоб не волновалась, если вдруг наши кони споткнутся в пути.

Дурной знак! Неужели мы все не уверены в ус­пехе? Не можем быть! Я чувствую, что все кон­чится хорошо!

— Пора, — торопил Филипп. — Алеша будет ждать в два после полуночи, а впереди — добрых семь верст! Поедем тропой тарпанов. Я вас прове­ду лесом почти до самого дома Кожуха, так что никто нас не обнаружит. Держитесь за мной!

Они двинулись, отряд вытянулся гуськом, пет­ляя между деревьями: впереди Филипп и Егор, за ними Картымазов, Аким и, наконец, Медведев.

Ехали молча.

Стояла первая ночь новолуния, в глухом лесу было совсем темно, и вдруг Медведев услышал за своей спиной странное эхо тихих шагов Малыша. Казалось, кто-то шестой ехал следом, и конь его старался попадать в ногу с идущими впереди ло­шадьми. Медведев прислушался, затем внезапно свернул в сторону и тихо затаился меж двумя тол­стыми стволами. Некоторое время звучали только шаги удаляющегося отряда, потом вокруг стало так тихо, что Медведев усомнился, не обманул ли его слух. Он напряженно всматривался, но лишь верхушки деревьев едва виднелись на фоне звезд, а ниже лежала сплошная темнота.

Медведев ожидал чего угодно, но только не то­го, что случилось.

Из темноты, совсем рядом с ним, выехала из чащи Анница на своем чёрном коне.

Она стояла так близко, что бока лошадей со­прикасались, но в темноте молодые люди не виде­ли друг друга, хотя находились рядом, на расстоя­нии вытянутой руки, и Анница протянула руку и, коснувшись руки Медведева, сказала тихо, но от­четливо:

— Я буду ждать тебя. Возвращайся скорей.

Василий нежно пожал ее руку, она резко при­шпорила и исчезла во тьме. Медведев догнал дру­зей.

—   Что случилось? — встревоженно спросил Филипп.

—   Померещилось что-то… А теперь не пойму: было — не было?!

— И ты не знаешь что делать?

-Нет.

— Плюнь три раза через левое плечо и скажи:«Сгинь, сгинь нечистая сила! Приди ко мне, мой добрый ангел!»

Вскоре после полуночи они пересекли межу, зе­мель Бартенева и Кожуха. Здесь предстояло пере­сечь мелкое, но большое болото — единственный открытый, без леса, участок пути, и потом до цели оставалось каких-то пять верст.

Филипп, в нетерпении рвущийся вперед, вы­ехал из чащи первым, и вдруг все услышали его громкий, хриплый возглас:

— Сюда!

Филипп, поднявшись на стременах во весь рост, вытянул вперед руку:

— Смотрите!

За болотом, над полосой леса ярко покраснело небо.

Все остолбенели, не решаясь поверить своим глазам. Но красно-бурый отсвет быстро увеличи­вался, то чуть угасая, то вздрагивая яркими вспо­лохами, и сомнений больше не оставалось — Си­ний Лог горел.

, — Скорей! — отчаянно крикнул Филипп и рва­нулся вперед.

Ах, какая это была скачка! Продираясь сквозь чащу, они выбрались на прямую дорогу и бешено помчались, безжалостно стегая и пришпоривая лошадей. Они уже не скрывались в лесу, не боя­лись быть замеченными, не опасались засады — да и кто мог бы сейчас остановить их?!

Наконец впереди замелькало пламя, послышал­ся треск огня, шум голосов, истошные крики, визг, надрывное мычание коров, блеяние овец, и, вы­ехав на опушку леса, они оказались перед боль­шим селением. Оно лежало в овальной ложбине и со всех сторон было окружено высокими елями синего цвета, от чего, вероятно, и получило свое название.

Вокруг было светло, как днем.

Держась подальше в тени деревьев, они стали объезжать Синий Лог.

Из двенадцати изб мужиков Кожуха две догора­ли, а три все еще пылали яркими огромными ко­страми. Горела вся западная часть частокола, ок­ружавшего двор Кроткого, горели какие-то по­стройки во дворе, но укреплённый дом в центре не пострадал.

В страхе и смятении бестолково метались по­луодетые люди и что-то кричали охрипшими го­лосами, не слыша друг друга, бабы вытаскивали из горящих домов пожитки, мужики пытались оста­новить огонь, а сквозь огромный выгоревший пролом в частоколе видны были хорошо одетые и вооруженные всадники, которые разъезжали по центральному двору, не обращая на огонь ника­кого внимания, и длинными протазанами делови­то стаскивали в одну кучу десятки неподвижных тел, повсюду валявшихся на земле — мертвых сви­детелей недавней схватки, жестокой и беспощад­ной.

Спокойствие и самообладание вернулись к Медведеву.

— Кажется, все ясно, — произнес он, внима­тельно осматриваясь. — Судя по догорающим из­бам, на Кожуха напали час назад. Нападающие появились с запада и, надо думать, неожиданно, потому им сразу удалось подорвать частокол по­рохом —- взгляните — больше всего трупов валя­ется с той стороны и пролом тоже на западе. Бой был коротким. Алеша говорил, что у Кожуха око­ло пятидесяти воинов, — я насчитал чуть больше убитых и около сотни всадников. Надо полагать, Кожух потерпел полное поражение и потерял всех своих людей. Вряд ли он сам остался жив. Су­дя по всему, нападающие пленных не брали. За­метьте — победители не грабят, а напротив, при­водят двор в порядок — значит, собираются ос­таться здесь надолго. Крестьяне их не боятся, стало быть, знают. Это не враги… Надо выяснить, что там произошло, и потом решить, как посту­пать дальше. Пусть Егор осторожно узнает у кре­стьян, что случилось.

— Егор! Ты слышал?!— резко спросил Фи­липп. — Поезжай!

— Нет, лучше пусть он пойдет пешком.

Егор спрыгнул с коня и, незаметно пробрав­шись к ближайшему дому, смешался с толпой.

Василий глянул на бледное лицо Картымазова и успокоительно сказал:

— По обычаю таких войн пленников должны освобождать с почетом. Враги врага — друзья.

— Дай Бог! — проговорил сквозь зубы Картымазов. — Только, боюсь, Кожух не тот человек,чтобы оставлять врагу своих пленников.

Филипп до крови закусил губу.

— Все произошло внезапно, — продолжал Мед­ведев. — Думаю, Кожуху было не до пленников.Кроме того, не забывайте об Алеше. Если он жив — Настенька не погибла. Я велел ему сделать все, чтобы спасти ее жизнь… Даже если для этого понадобиться убить Кожуха или умереть самому.

Картымазов взглянул на Медведева и хотел что-то сказать, но тут вернулся Егор и доложил:

— Это дворянин князя Федора Вельского — Ле­ваш Копыто. С ним сотня всадников, пищали, за­жигательные снаряды. Все люди Кожуха побиты.

Леваш объявил мужикам, что отныне Синий Лог — собственный князя Федора навсегда.

— Скорее к нему! — воскликнул Картымазов, —Быть может, ей удалось спастись.

— Не стоит торопиться, — остановил его Мед­ведев. — Неверный шаг может погубить все дело.

Должен поехать один из нас, встретиться с Левашом и разузнать о судьбе пленников. Возможно,Алеша с Настенькой уже ждут нас, но ведь может быть и так, что Леваш приберегает пленников Ко­жуха для своего князя. Нам нельзя выдавать своих намерений — Леваш может оказаться не лучше Кожуха.— Я поеду! — сказал Филипп твердо. — На пра­вах соседа я могу поздравить Леваша с победой и осторожно разузнать о судьбе Кожуха и его плен­ников.

— Правильно! — одобрил Медведев. — Поезжай с Егором, а мы будем ждать. Если через час ты или Егор не вернетесь — поедем на выручку.

Филипп кивнул и вместе с Егором направился вскачь к тому месту, где еще недавно стояли креп­кие ворота, а сейчас зиял широкий проход в обуг­ленной дымящейся бревенчатой стене.

У въезда во двор их остановил какой-то воору­женный всадник.

— Эй вы! Стойте-ка! Кто такие?!

— Я — Филипп Бартенев — хозяин соседней земли. Хочу проведать Леваша Копыто.

— А ну, ребята, — окликнул всадник двух воору­женных пеших, — проводите эту парочку к Левашу да присмотрите за ними.

Пешие взяли лошадей Филиппа и Егора за по­водья и повели во двор.

За большим домом, на лужайке, ярко освещен­ной пламенем горящих вокруг построек, стоял огромный стол, покрытый белоснежной скатер­тью.

Странно и жутко выглядел этот роскошно уб­ранный стол, такой аккуратный и чистый, будто он стоял в горнице богатого терема и мирный свет факелов, а не зловещий огонь пожарища ос­вещал пятерых крупных и тучных людей, чинно восседающих по одну его сторону.

Нет, это отнюдь не выглядело пьяным кутежом победителей — это был неторопливый, степен­ный ужин людей, которые любят хорошо поесть и славно выпить, не позволяя себе при этом ника­ких вольностей, а двое стольников прислуживали так церемонно и спокойно, как будто не стонали чуть поодаль раненые и не валялись вокруг окро­вавленные тела убитых.

Центральное место за столом принадлежало толстяку самого мирного и благодушного вида. Он был немыслимо разодет в шелк и бархат, а при каждом его движении множество скрепок, пряжек и запонок на одежде поблескивали, от­ражая в драгоценных камнях красное пламя по­жара.

К нему с поклоном подъезжали всадники, и,'не прерывая трапезы, толстяк отдавал приказания, размахивая огромной наполовину обглоданной костью.

Филиппа и Егора остановили в нескольких ша­гах от стола, один из сопровождавших прибли­зился к толстяку и сказал ему что-то, указывая в сторону прибывших.

— Да ну?! Быть не может! — удивленно восклик­нул толстяк и встал, вглядываясь перед собой.

Филипп спешился и шагнул вперед.

— Мне нужен Леваш Копыто, — несколько вы­сокомерно заявил он, чувствуя себя неловко под любопытными взглядами толстяков за столом, ко­торые все как один уставились на него.

— Черт подери?! —заорал разодетый толстяк в центре. — Да вот он перед тобой. И ты не узнаешь меня, паршивый мальчишка?! — Он встал от столаи, подбоченившись, вышел навстречу.

Филипп присмотрелся к нему и сдержанно от­ветил:

— Нет.

— Ах ты, дырявая башка! Да мы же с твоим от­цом всю молодость провоевали в Польше, и я столько раз приезжал к вам в гости! Меня не за­помнить! Нет, вы слышали — не запомнить Лева-ша Копыто! Впервые встречаю такого человека!

Он крепко обнял растерявшегося Филиппа и потащил к столу.

Егор скромно отступил и сел под деревом не­вдалеке.

—  Когда отец вернулся из Польши, мне было всего три года, — объяснил Филипп, все еще дер­жась недоверчиво.

—  Неужто?! Ай-ай-ай-ай, как быстро течет вре­мя! Впрочем, чужие дети всегда быстро растут.

Послушай, да ведь ты — вылитый отец! Подумать только—Алешка Бартенев, мой старый, приятель,и вот у него уже взрослый сын! Куда уходят наши годы?! Черт побери! Ах, какие добрые времена бы­ли когда-то, — приговаривал он,усаживйя Филип­па рядом с собой за стол. — Друзья, это Филипп Бартенев, сын друга моей юности! Когда его отцу было столько лет, сколько сейчас сыну, мы с ним добивали крестоносцев.

Четверо остальных толстяков шумно выразили свое одобрение. Леваш подал Филиппу огромный кубок, полный душистого крепкого меда.

—  Ну-ка, мой мальчик, выпьем за встречу! Не обращай внимания на эту падаль вокруг. Мы, ви­дишь ли, весь день не ели, а я этого не выношу —противно в животе и голова плохо работает! Од­нако поговорим о тебе. Как поживает отец?! Он дома? А твоя мать? Ах, какая женщина! Сейчас та­ ких не встретишь — нет! Надеюсь, она по-прежне­му красавица?

—  Матушка умерла десять лет назад, — ответил Филипп.

—  Да что ты?! Ай-ай-ай-ай! Какое несчастье! Полагаю, твой отец не женился вторично?

— Нет, он полностью посвятил себя детям —мне и сестре.

- Ах, так у тебя есть сестра? Я об этом не знаю! Наверно, она родилась позже…

— Она младше меня на пять лет — ей семна­дцать. Отец говорит, что Анница очень похожа на матушку.

— О-о-о! Значит — это красавица! Но как же твой отец? Он не воюет больше?

— Нет, с тех пор, как умерла матушка, не вое­вал, если, конечно, можно назвать миром такие события, — Филипп повел головой, указывая на горящие стены, — а подобное у нас бывало часто.

Но сейчас отца нет. Он уехал по делам и вернется через неделю.

— Какая досада! Но ничего! Я решил обосно­ваться здесь крепко и надолго, так что мы еще не раз увидимся.

Филипп воспользовался минутной паузой, во время которой Леваш осушал очередной кубок:

— Поздравляю тебя с победой, и расскажи, как тут все произошло?

— С удовольствием, но при условии, что ты пе­рекусишь с нами. Если бы не мой повар, которого я повсюду таскаю, мы бы умерли с голоду! Но он обшарил кладовые Кожуха и на скорую руку при­готовил легкий ужин — так, заморить червячка…

Леваш небрежным жестом указал на стол, про­гибавшийся под тяжестью еды. Четверо толстяков незаметно по одному удалились. Леваш сытно ик­нул и потянулся.

— Люблю перекусить на свежем воздухе. Быва­ ло, мы с твоим отцом частенько едали вот так по­сле ночных дел. Правда, он не такой любитель поесть, как я, да и покойники ему, видишь ли, ап­петит иногда отбивали. А мне — Нет! Хоть бы что! Да, так ты спрашиваешь, как все было? Очень просто. Вызывает меня князь Федор и говорит: «Послушай, Леваш, ты уже десять лет у меня на службе, и я знаю, что лучше никто не выполнит поручение, которое я намерен тебе дать. Дело в том, что я уступил свое имение Синий Лог на Уг­ре любезной сестрице Агнешке, а братец Се­мен — ну, ты же знаешь, он с детства шалить лю­бил — взял да и отнял его у нее силой. Она вер­нула мне все права на эту землю, а я человек тихий, мирный, кровопролития и разбоя не люб­лю, так ты бы взял сотню-другую людей, да и на- . вел бы на моей земле порядок». Сказано — сдела­но. Мне много говорить не надо. Беру полторы сотни, узнаю, кто на каких землях сидит, и начи­наю подряд, прямо с запада. За двое суток я пере­бил около двухсот Семеновых людей, а сам поте­рял всего какой-то десяток. И все потому, что у меня огромный многолетний опыт! Я не допус­каю, чтобы кто-нибудь предупредил соседей о моем приближений. — Леваш подмигнул Филип­пу, хлопнул его по колену и зычно захохотал. — Пленных я не беру! Никому не удается выйти жи­вым, если я захватил двор или крепостишку и со­бираюсь двигаться дальше! Так, например, сего­дня вечером я взял один крепкий дворик к западу отсюда, собрал своих людей и говорю: «Зачем от­кладывать на завтра главное развлечение? Поеха­ли, да и прикончим разом этого Кожуха — он у нас единственный остался — и вся наша земля свободна!» Так и порешили. Даже не обедали — сразу сюда двинули. Ну, ты сам знаешь, внезап­ность — половина успеха. Взрываем частокол, да­ем пару пищальных залпов, и все кончено! Толь­ко я не учел одного. Представляешь, этот воню­чий крот вырыл у себя под домом нору! Только мы во двор — он со двора! Никто его даже в глаза не увидал, как по нему и след простыл! Но я по­слал погоню! Его настигнут!

Филипп, мертвенно побледневший при словах Леваша о пленных, едва сдерживаясь, спросил:

— Леваш… А что ты сделал с пленниками Кожу­ха?

— Черт побери, мой мальчик, конечно же, я их немедля выпустил — ведь это наши люди, раз Ко­жух держал их взаперти! Сейчас их, бедняг, от­кармливают в доме. Я велел уложить их в лучшие постели! Сам-то я всегда ночую на воздухе…

Филипп вскочил на ноги и радостно обнял Ле­ваша:

— Ты освободил их? И Настеньку?!

— Какую Настеньку? — поразился Леваш.

— Как?! Разве среди пленников Кожуха не было девушки.

— Клянусь сатаной, нет! Разве что мне об этом не доложили, негодяи! Эй, Митрофан! — свирепо рявкнул Леваш, и тут же появился один из толстя­ков, что недавно сидели за столом.

— Кажется, это твои люди занимали двор? Ну-ка, скажи мне, кого вы там отбили у Кожуха? Ты что-то говорил о пленниках?

— Да, это были двое людей князя Федора.

— Оба мужики?

— Не понял? — вытаращил глаза Митрофан.

— Я спрашиваю, куда вы дели девицу?

— Леваш, ты, видно, хватил лишнего на голод­ное брюхо! Какую девицу!

Леваш взглянул на Филиппа:

— Среди узников Кожуха была девушка, —дрогнувшим голосом объяснил Филипп.,

— Не было, — твердо заявил Митрофан.— Ко­гда я с ребятами подбежал к пристройке, она горела и оттуда кто-то истошно орал. Мы вышибли дверь. В одной комнате было пусто — я еще, пом­ню, велел заглянуть под кровать, — а в Другой уже начинали поджариваться двое отощалых пар­ней — обоих я видел раньше среди людей князя нашего Федора…

— Ну-ка приведи их сюда! — распорядился Ле­ваш, и когда Митрофан бросился выполнять пору­чение, спросил:—А что за девица, Филипп?

— Моя невеста!

— Как?! — взревел Леваш. — Эта паршивая во­нючая крыса, эта беспородная шавка по имени Ян Кожух Кроткий посмела украсть у тебя невесту?

Постой — ничего не понимаю?! Да ведь у него же­на здесь! Он бросил ее вместе с двумя малыми детьми, а сам сбежал! Я захватил их, и не будь это последний двор, который мне надо взять, — им бы не уцелеть. Кстати, совсем еще недурно выгля­дит, эта… как ее… ну, жена Кожуха. Я велел поса­дить ее в погреб. Там, правда, сыровато и крысы бегают, но зато потом она…

Леваш не договорил. Митрофан привел двух изможденных людей.

— Вот что ребята, говорят, с вами сидела девка.

Не знаете, часом, что с ней сталось?

Бывшие узники Кожуха переглянулись, и один сказал:

— Ее увезли, как только началась драка. Мы гля­дели в щелку двери. Когда частокол загорелся и наши люди уже вбежали во двор, влетел Кожух, а. с ним какой-то маленький паренек. Они забрали девушку, и этот паренек связал ей руки. Кожух вы­нул саблю и хотел прикончить нас, но паре­нёк его остановил: «Некогда* — говорит, — сейчас не до этого, и так сгорят». «И то правда»,-сказал Кожух. Так что, парнишка, считай, спас нам жизнь.

— Ну а дальше что?

— Они вывели ее и бегом кинулись к дому. Ко­жух по дороге крикнул кому-то: «Бейтесь до по­ следнего, а я сейчас ударю на них с тыла». Вот и все. Больше мы их не видели.

— Ладно, ребята, идите, — сказал Леваш и, ко­гда пленники ушли вместе с Митрофаном, похло­пал Филиппа по колену. — Держись, мой маль­чик! Я послал за Кожухом добрую погоню. Ему не уйти! Ну, а если все же в дороге Кожух ее… ну сам понимаешь, тогда… Тогда знаешь что: я отдам те­бе этого Кожуха вместе со всей его семьей, и ты сделаешь нам большое удовольствие, если распо­рядишься ими прямо вот тут, посреди Синего Ло­га! Ты не огорчайся, — утешал он, — уж мы при­думаем Кожуху такую смерть, что сердце твое утешится…

Филипп молчал.

— Да-а-а-а… — покачал головой Леваш. — Не та нынче молодежь пошла. В наше время люди были покрепче." Когда у меня в первый раз слу­чилось такое, а было мне тогда восемнадцать, я изловил мерзавца, и знаешь, что я с ним сделал?

Я посадил его на кол, а сам сел напротив и це­лый день, пока он подыхал, рассказывал ему о ней. Понял?! Я отомстил сполна, и, представь,мне стало легче…

Леваш замолчал, погрузившись в свои воспоми­нания.

Пожар затухал, и на смену ему разгоралась заря.

— А чего это я тебя пугаю? — вдруг оживился Леваш и обнял Филиппа за плечо. — Все еще обойдется, сынок. Может быть. Потерпи. Погоня вот-вот вернется.

Филипп усилием воли вернул спокойствие.

—Леваш, скоро за мной приедут мои люди, так я пошлю к ним навстречу этого парня, чтобы они не волновались.

Егор похрапывая под деревом, но лишь только Филипп подошел, сразу открыл глаза.

— Ты все слышал?

— До единого слова.

— Скажи нашим, пусть ждут. Я задержусь до возвращения погони. И передай слово в слово все, о чем тут говорили.

Егор уехал.

Леваш взял Филиппа под руку и, пытаясь раз­влечь его, повел по всему двору, рассказывая, как был взят тот или иной участок. Они вместе до­просили заплаканную жену Кожуха Ядвигу, но она не видела мужа с момента нападения и до послед­ней минуты ждала его с детьми, пока дом не за­хватили люди Леваша и бежать стало некуда. Она уверяла, что не имеет понятия, куда мог скрыться ее муж. Скорее всего, он направился к князю Се­мену, а где князь находится, она не знает.

Потом Леваш рассказывал Филиппу о своей молодости и о войне с крестоносцами, но Фи­липп не слушал и мучительно ждал возвращения погони.

Перед самым восходом солнца в Синий Лог прискакал отряд падавших от усталости людей. Погоня не имела успеха.

Леваш строго расспрашивал своего десятника.

— Сбились со следа, — сокрушенно оправды­

вался тот, — ночь темная, ничего не видно, гна­

лись по дороге, думали, он поедет на тот двор, что

мы захватили перед этим, но он, видно, понял,

что вся его земля уже в наших руках, и где-то

свернул в лес. Теперь уже не догнать…

— Вот что, .; — решил Филипп. — Дай мне, Ле­ваш, опасную грамоту, что, мол, я и мои друзья —твои люди и едем по делам "князя Федора, чтобы нас не трогали подальше на Литовских землях. Я сам поеду искать Кожуха.

— Вот это дело! Вот это молодец' — обрадовал-ся Леваш. — И если найдешь, пожалуйста, не стес­няйся с негодяем! Да скажи ему, пусть перед смер­тью утешится, что не попал в мои руки!

Леваш вызвал своего писаря, и тут же была на­писана и скреплена личной печатью грамота, подтверждающая, что Филипп Бартенев и четверо людей с ним (следуют имена) едут по срочному делу князя Федора Вельского, а всех, читающих данную грамоту, просят помочь им в том, что они укажут.

Филипп вернулся к друзьям.

.—: Алеша несомненно ушел с Кожухом, — ска­зал Медведев, — Что-то помешало ему спасти На­стеньку во время набега, и он решил остаться в доверии у хозяина. Он действует правильно, и те­перь, куда бы Кожух ни двинулся, Алеша оставит нам знак, где их искать. Я предусмотрительно дал ему вчера все указания на такой случай.

..— Но прошло уже шесть часов с тех пор, как они бежали! — сказал Картымазов. — Даже на скверных лошадях это восемьдесят верст! Они уже давно выбрались из земель, захваченных Ле-вашом, и теперь им нечего бояться!

— Я не уверен, что они выбрались. Все-таки им приходится ехать лесом, их тормозит пленница, да и Алеша, я уверен, замедляет их продвижение изо всех сил. Скорее всего, они прячутся где-ни­будь поблизости. Алеша знал, что мы вот-вот явимся, он знал, что мы пустимся в погоню, и по­этому отправился сними. Он непременно оставит знак, где их искать. Но здесь я не знаю ни местно­сти, ни дорог — это усложняет дело.

— Я знаю, да и Федор Лукич бывал в этих кра­ях, — ответил Филипп. — С этим все в порядке, но вот где искать Алешины знаки…

— Положитесь на меня, — уверенно заявил Медведев, — я их найду.

Пятеро всадников двинулись в обход Синего Лога и вскоре отыскали место, где на плане Але­ши была помечена калитка. Медведев, стал про­двигаться в глубь леса по вытоптанной лошадьми тропе.

— Ничего не видно, — вздохнул он. — Все за­топтала погоня Леваша.

Картымазов внимательно осматривал ветки.

— Вот! — радостно воскликнул он и снял с кус­та шиповника несколько темных длинных во­лос, запутавшихся в колючках, — это волосы На­стеньки.

— Сюда! — позвал Медведев, и Они медленно двинулись дальше по тропе. — Тут они выехали на дорогу, а погоня шла по пятам, — бормотал

Медведев, — и вот то, что я ищу! Они свернули в лес, а погоня промчалась прямо. Теперь все ясно. Вот их отчетливые следы. Пятеро всадников. Один — с тяжелой ношей. А самый легкий из них замыкает шествие. Это, конечно, Алеша. А вот и его знак.

Медведев показал надломленную, указывающую на запад верхушку елочки на высоте поднятой ру­ки всадника.

Вскоре они выбрались на узкую лесную дорогу, по которой давно никто не ездил. Следы копыт были видны настолько четко, что можно было перейти на галоп, не опасаясь их потерять. Так они проехали еще несколько верст, петляя по едва приметным глухим дорогам и старым просекам. Наконец следы вывели их на большую "утоптан­ную дорогу.

— Куда она ведет? — спросил Медведев.

— В Смоленск! — хором ответили Филипп и Картымазов.

— Я ошибся! — вздохнул Василий. — Кожух не стал дожидаться ночи и прятаться. Он мчится без отдыха.

— Ясно! Они избавились от погони и теперь хотят объехать захваченные Левашом земли се вернее, — сказал Картымазов.

— Верно, и сейчас мы отстаем от них не мень­ше чем на четыре часа. Кажется, не зря мы все со­брались в дальнюю дорогу. Вот что это означа­ло, — пробормотал про себя Медведев. — Теперь остается ждать, когда запоет железная птица.

— Кто-кто? — хором спросили Филипп и Кар­тымазов.

Медведев рассказал им о ворожбе Надежды.

— А что? — сказал Филипп. — Я верю. Это здо­рово, — по крайней мере, как только увидим же­лезную птицу, так сразу будем знать, что дело идет к концу. .

— Значит — вперед? — спросил Василий.

К полудню они углубились в земли Великого кня­жества Литовского на двадцать верст.

По пути им встретилась деревушка, где рано ут­ром видели пятерых всадников, один из которых вез впереди себя в седле девушку. Это было шесть часов назад.

К середине дня лошади падали от усталости, но "Медведев настаивал на дальнейшем преследо­вании. Он указал на широкую борозду на пово­роте, которая, изгибаясь, вела влево, и, тщатель­но обследовав дорогу в этом месте, покачал го­ловой.

— Алеша начинает нервничать. Смотрите:здесь отряд поворачивает, стараясь держаться се­редины утоптанного пути. Но Алеша на повороте держится ближе к обочине и, свесившись набок,прочерчивает ногой полосу. Правда, он едет по­следним, однако любой может обернуться и слу­чайно заметить странный маневр. Мне не нра­вится, что мальчик теряет спокойствие. Куда ве­дет эта дорога?

—   В Рославль, — отвечал Картымазов. — Они поворачивают к югу.

—   Но где-то же они должны остановиться, —сказал Медведев. — Там все и узнаем.

Действительно, вскоре следы свернули в лес. Лужайка подле ручейка в двадцати шагах от доро­ги была вытоптана, а посередине ее чернело пят­но недавнего костра.

— Наконец! — обрадовался Медведев. — Не подъезжайте-близко, чтобы не затоптать следов.Пусть Егор и Аким займутся обедом, а мы осмот­рим поляну.

Медведев бросился на лужайку. Он переходил с места на место, что-то приговаривая, наклонялся к земле и даже забрался на дерево, но первым са­мый важный след нашел Филипп. Несколько су­хих веточек, как бы оброненных человеком, кото­рый нес хворост для костра, представляли собой стрелку, указывающую в глубь леса."Трое друзей осторожно пошли в этом направлении и очути­лись на полянке, окруженной кустарником. Здесь не видно было никаких следов, но Медведев уве­ренно двинулся к обросшему мхом валуну.

— Молодец! — воскликнул он. — Я знал, что

мальчик запомнит все, чему я его учил.

Он откатил валун. На аккуратно расчищенной земле под валуном было нацарапано: «Росл. д.Быка. 6.9».

—  Они едут в Рославль, остановятся в доме ка­

кого-то Быка и были здесь сегодня в девять часов

утра, — сказал Медведев. — Теперь все намного

проще. Сколько отсюда до Рославля?

—  Сотня верст будет, — Картымазов помор­

щился от усталости. — Шесть часов разрыва. Мы

не догоним их до самого Рославля.

—  Но мы настигнем их там! Сотня верст — это

каких-то восемь часов верхом! — утешил Медве­

дев. — Сейчас мы обедаем, потом три часа спим, и

без остановок — до Рославля. Они прибудут туда

на рассвете, и леший меня раздери, если мы не

появимся там же спустя час!

 

Глава пятая

АПОСТОЛЫ ТАЙНОЙ ВЕРЫ

Всего один-единственный двух­этажный дом был в городке Рославле, и жил в нем самый богатый купец всей округи Елизар Бык Не­смотря на то что сам хозяин не часто бывал в родных местах, дом постоянно поддерживался в порядке дюжиной верных и вышколенных слуг.

Елизар Бык, который всегда возвращался из дальних странствий с неизменной удачей и новы­ми богатствами, пользовался всеобщей любовью и снискал репутацию человека щедрой и широкой души. Не было ни одного именитого горожанина в Рославле, который не задолжал бы купцу ту или иную сумму, и ни один из должников никогда так не любил своего заимодавца, как рославляне лю­били Елизара. У него не было врагов — только друзья. А все потому, что купец Елизар Бык разда­вал золото налево и направо, никогда не брал расписок и никогда не требовал возвращения долгов. Со временем все настолько привыкли к этому, что, если вдруг кому-нибудь приходила в голову сумасбродная мысль вернуть Елизару день­ги, весь городок потешался над чудаком. Кто-то из досужих грамотеев, которые всегда находятся да­же в самом маленьком городке, подсчитал, что сумма, которую задолжали за последние десять лет Елизару горожане, превышает стоимость по­стройки всех городских укреплений. И когда кто-то из досужих скептиков, которые тоже находятся везде и всегда, попробовал многозначительно на­мекнуть, что тут кроется какая-то тайна, ибо ни­где не слыхано, чтобы человек, как бы он ни был богат, даром раздавал такие деньги, — все возму­тились, потому что добрейший нрав Елизара в со­четании с неслыханным богатством достаточно красноречиво и убедительно объясняли его пове­дение.

Рославль любил Елизара, и Елизар платил Ро­сл авлю взаимностью. Она выражалась не только в денежных суммах, но и в грандиозных великолеп­ных приемах, которые купец устраивал всякий раз, когда приезжал в родной городок или когда покидал его. А так как Елизар Бык редко бывал в Росдавле дольше месяца и редко отсутствовал больше трех — сограждане пировали в его огром­ном доме не меньше шести раз в год.

В то утро, когда Медведев и его друзья въехали в городок через восточные ворота, в Рославле ца­рило веселое оживление. Разнеслась весть о том, что вчера вечером Елизар Бык вернулся из дале­кого путешествия в Италию, где ему удалось не­слыханно выгодно продать свои товары, и сего­дня вечером он приглашает сограждан в гости, чтобы поделиться рассказом о длинной, полной опасности поездке. Для именитых сословий будут накрыты столы в доме, а люди попроще пригла­шаются пировать на огромном купеческом дворе, куда хозяин велит выкатить десять бочек перво­классного вина и выставить закусок на триста че­ловек.

С самого рассвета в доме Елизара шли пршч> товления к ночному пиршеству. Огромная кухня в глубине двора напоминала кузницу — там вспы­хивало пламя, поднимались клубы дыма, доноси­лись шипение пара и лязг металла.

Несмотря на ранний час, купец Елизар Бык, ак­куратно и с обычной скромностью одетый, стоял у окна в большой светлой комнате второго этажа, наблюдая за суетой во дворе.

Посреди комнаты находился богато убранный стол, а возле него хлопотал Олекса, молчаливый слуга Елизара.

Олекса закончил приготовления, последний раз окинул стол внимательным взглядом и тихо доложил:

— Все готово, хозяин.

— Сейчас ты выйдешь через заднюю калитку,

встретишь там Симона Черного и проведешь сю­

да, как обычно — чтобы никтр этого не видел.

Проследишь, чтобы нашему завтраку не мешали.

Кто бы ни пришел — меня нет дома. Если что-ни­

будь понадобится Яну или его людям, доложишь.

Олекса ушел, а Елизар по-прежнему смотрел в окно до тех пор, пока не услышал за своей спи­ной тихий стук закрывшейся двери и мягкие ша­ги. Тогда он обернулся.

Посреди комнаты стоял Симон Черный.

Стройность его высокой тонкой фигуры под­черкивал серый костюм дорогого бархата тако­го же скромного и простого покроя, как и кос­тюм Елизара. Несколько пряжек черненого се­ребра в одном стиле с инкрустированными шифрами на мягких сапогах серой замши служи­ли единственным украшением. Длинные сереб­ристые волосы Симона Черного свисали на плечи, а платиновая седина бороды и усов странно не соответствовали моложавому лицу и живым глазам. Зато эти волосы, удивительно гармони­руя с серебристо-серым цветом одежды, каза­лись одним из самых изысканных предметов ук­рашения. Это был человек без возраста. Ему с одинаковым успехом можно было дать и три­дцать лет, и шестьдесят.

Елизар шагнул навстречу Симону, они обня­лись и на долю секунды застыли неподвижно в крепком объятии, как люди, встретившиеся после долгой разлуки.

Елизар, коротко стриженный, с черной оклади­стой бородой, казался прямой противоположно­стью Симону, и в то же время что-то неуловимое, спрятанное в глазах и в выражении лица, делало этих людей похожими.

Они молча подошли к столу, подняли две золо­тые чаши, наполненные душистым венецианским вином, и, посмотрев друг другу в глаза, как будто молча произнесли им одним известный тост, —выпили. Потом еще немного помолчали, и Симон спросил: -

— Он отказался?

Елизар чуть слышно вздохнул.

— Я был лучшего мнения о человеке, обладаю­щем такой властью и таким могуществом. Папа римский, глава церкви, раздающий титулы коро­лей, имеющий влияние почти на всех монархов Европы, оказался слишком осторожным, слишком нерешительным и недоверчивым человеком.

-Что же он сказал?

— Разумеется, у него загорелись глаза, когда он узнал, что речь идет о возможности Рима полу­чить влияние на Московский престол, но они тут же потухли и заметались, как только он понял, что для этого Риму придется оказать нам некото­рую помощь.

—  Ты назвал сумму?

—  Нет. Я упомянул, что речь идет всего лишь о нескольких жалких миллионах, и тут же понял, что мы не придем к соглашению. По крайней ме­ре, сейчас. Он совершенно несведущ в делах на Востоке и, хотя в самой Москве имеет постоян­ных агентов, не делает выводов из их донесений.

Он, похоже, все еще воображает, что существует некий способ внедрить в русские княжества ла­тинский закон в чистом виде, и совершенно не отдает себе отчета, что привести в католичество русских, пятьсот лет преданных православию, просто невозможно. Короче говоря, нам придется самим найти необходимые деньги.

—  Я был готов к этому, — после некоторого молчания сказал Симон. — Без римских миллио­нов осуществить наш план будет труднее. Но… Ес­ли вспомнить о двух начитавшихся книг бедня­ках, какими мы были еще пятнадцать лет назад, и сравнить их положение с нашим теперешним, эта трудность представляетея мне ничтожным пустя­ком. В нашем распоряжении пять тысяч человече­ских душ, рассыпанных на огромных просторах трех княжеств, нам известна не одна государст­венная тайна, мы невидимы, но все видим… И мы найдем нужное нам золото, как нашли когда-то Схарию с его миллионами… «

—  У него было кое-что подороже, — задумчиво возразил Елизар. — Великий дар ^проповедника.

Слушая его, я понял, почему Христос был иудеем.

Расскажи, как он умер.

— Бредил… Беседовал с Богом. И, кажется, пе­ред концом сам поверил в то, что он действитель­но — Великий Пророк.

Симон умолк, и оба задумались.

— Знаешь, Симон, — сказал Елизар, — я часто думаю о том, что слабый разум человека не может самостоятельно рождать такие гигантские замыс­лы вроде того, что десять лет назад пришел в го­лову двум нищим, хотя и очень образованным мо­нахам.» И прихожу к выводу, что без вмешательст­ва Высшей силы здесь не обошлось. Я готов поверить, что и в самом деле Господь Всемогущий вложил в наши головы все, в чем мы потом в дол­гих беседах и спорах убеждали мудрого Схарию,и что он так харизматически и заразительно пе­ренес затем в Новгороде в головы и сердца тысяч людей, ставших первыми адептами нашей веры.

Симон беззвучно рассмеялся.

— Кто знает… Кто знает. Бог создал человека по своему подобию — отчего же у этого подобия не могут рождаться божественные замыслы?

Симон поднял кубок, они снова выпили, и не­которое время завтрак продолжался в молчании. Потом Симон сказал:

— Теперь, когда Великого Пророка Схарии

больше нет среди нас, его заменит избранный Высшей Радой Братства Преемник. Пусть все бра­тья нашей тайной веры думают, что это я. Но ни­кто не может поручиться, что среди тысяч верных не найдется хотя бы один Иуда. И потому на са­мом деле Преемником будем мы оба. Мое завеща­ние у_тебя — ты его знаешь. Если я погибну, дове­дешь до конца то, что мы начали вместе. Сегодня ночью я отправляюсь в Новгород, а оттуда в Мо­скву. Кто знает, — я могу и не вернуться. Никто не должен знать, что меня нет. Ты возьмешь все в свои руки до моего возвращения и будешь дейст­вовать от имени Преемника. Я изготовил для тебя точную копию моего перстня с монограммой. Да­же Высокая Рада Братства должна думать, что по­лучает все приказы лично от меня и все свои ре­шения сообщает лично мне.

— Значит, снова мы расстаемся, так и не успев

встретиться, — грустно улыбнулся Елизар.

— Что ж делать? Неудача в Риме требует немед­

ленных действий. Нам нужны новые люди и но­

вые золотые. Я постараюсь, чтобы двое наших

лучших людей перебрались в Москву и устрои­

лись поближе к великокняжескому престолу, для

того чтобы внедрить там наше учение. Для этого

мне необходима помощь нашего старого знако­

мого — дьяка Великого князя Алексея Полуехтова.

Он готов убедить своего государя взять двух на­

ших людей из Новгорода прямо в Московский

Кремль. Это было бы для нас большой победой

нашего дела.

— Нужны деньги?

— Нет. Нечто совсем другое. Кроме законного

сына, которТый пошел по стопам отца и тоже слу­

жит дьяком, у Полуехтдва есть еще внебрачный

сын Степан, которогб он очень любит. Это, как я

понял, лихой забияка и драчун — уже полгода как

он сбежал в Литву и не шлет отцу о себе никакой

весточки. Если мы устроим старому Полуехтову

встречу с сыном, то есть привезем его любыми

правдами или неправдами в Москву* он готов сде­

лать для нас все, что надо.

— Значит, следует отыскать блудного сыночка

и привести за руку к батюшке.

— Вот и прошу тебя отыскать этого Степана и указать мне его местонахождение, а все остальное я сделаю сам.

— Для нас нет ничего невозможного. Он будет найден в ближайшее время.

 — Отлично. Кстати, я видел его с батюшкой на рубеже две недели назад.

— Не слишком ли много для него чести?

— У меня были свои цели. Во-первых, я хотел

лично передать через него золото для наших

братьев в Новгороде и сделал это, как всегда, —

в посохе. Во-вторых, я хотел проверить одно

место на Угре, где, как мне говорили, можно без­

опасно пересекать рубеж. И хорошо сделал, что

проверил. Оно уже не безопасно. Там появился

новый хозяин.

— Дворянин Великого князя Московского Ва­силий Медведев, не так ли?

— Я не знаю его имени, но парень очень лихой и ловкий. Хотел меня перехитрить, но я, разумеет­ся, опередил его на несколько ходов. Очень слав­ный парень. Он мне понравился.

— Мне тоже. Я узнал о нем почти одновремен­

но из двух источников. Помнишь, мы интересова­

лись бандой некоего Антипа Русинова и послали

к нему в Отряд наших людей. Они досконально

изучили ситуацию и пришли к выводу, что пока

Антип не представляет для нас никакого интереса.

Но как раз две недели назад там появился этот са­

мый Медведев й разгромил непобедимого Антипа

за два дня, изгнав его за рубеж, к нам в Литву.

Появилась возможность перебросить наших лю­

дей к Медведеву, и я решил это сделать — хорошо

бы узнать поближе, каков он на самом деле и за­

чем там оказался.

— Очень правильное решение.

—  Скажу тебе больше, — сегодня на рассвете ко

мне заявился его сосед с нашей стороны, который

знает этого Медведева и даже упомянул о нем. Это

некий Ян Кожух Кроткий. Слышал о таком?

—  Кажется, человек Семена Вельского. Говорят,гнусный тип — держит землю где-то на Угре.

—  Уже не держит.

—  Вот как?

—  Он примчался на рассвете как затравленный заяц. Вчера ночью на него неожиданно напали люди Федора Вельского. Ян едва успел бежать сам-пятый, бросив на произвол судьбы жену и детей, но заметь, прихватив с собой какую-то плен­ницу, с которой ни за что не хочет расстаться. По дороге к нему пристали еще пять человек, и это все, что осталось от двухсот людей Семена Вель­ского, посаженных в тех местах. Кожух сможет сам рассказать тебе, что там произошло.

. — Очень кстати! Только не нужно, чтобы он меня видел. Ты уже говорил с ним?

—  Он успел сообщить лишь то, что я тебе ска­зал, и свалился от усталости. В полдень он соби­рается ехать дальше.

—  В таком случае пригласи его на завтрак пе­ред отъездом и узнай все, что нас интересует, а я послушаю вашу беседу со стороны. Возможно, Ко­жух знает что-нибудь о Степане Полуехтове.

—  Ответы на все эти вопросы ты услышишь из его собственных уст, — усмехнулся Елизар, — а пока продолжай.

—  Я оставляю тебе также наши внутренние де­ла. Здесь не произошло ничего особенного, а но­вости официальные ты узнаешь, как обычно, на своем сегодняшнем пиру. Твои источники еще не исчерпались?

— Напротив — полны как никогда. Весь Ро-

славль — мои должники. Я раньше и не подозре­

вал, что можно жить в захудалом городишке и

при определенном образовании и складе ума,

подкрепленных золотом, знать все, что проис­

ходит в огромном княжестве. Одна встреча с

милыми земляками, один день размышлений, и

вот масса обрывков речей и случайно обронен­

ных слов выстраивается в отчетливую картину.

Затем я сопоставляю свои выводы с донесения­

ми наших братьев, обхожу с визитами ряд кон­

кретно интересующих меня людей и дополня'ю

картину недостающими штрихами. А никто из

добрых рославлян даже не подозревает, что, ка­

ждый по крупице, они сообщают мне многие

тайны, которые им известны и даже — которые

не известны…

— Да, Елизар, здесь ты непревзойденный мас­тер! Я долго не мог понять, как это тебе удается.

— Наблюдательность и сопоставление. Вот и все.

— А как ты смотришь на то, чтобы понаблю­дать за некими двумя братьями, которые часто жется, тут кроется что-то интересное для нас.

— Ты имеешь в виду Вельских? — улыбнулся

Елизар. — Я уже думал об этом. И даже кое-что

предпринял. К сожалению, у нас мало свободных

людей, и до сих пор за обоими наблюдал только

один человек. Зато очень достойный. Опытный и

высокого ранга Брат Десятой Заповеди.

—^Знаю. Но мне кажется, пришла пора заинте­ресоваться Вельскими пристальнее. И особое вни­мание обратить на Федора. Мы о нем почти ниче­го не знаем. С тех пор как он удалился от королевского двора, нам не известно, с кем он встре-чается^ как живет и что затевает.

— Да, мы знаем только, что он одержим стра­стью к охоте, подобно отцу, и следит за каждым шагом младшего брата Семена.

— И вдруг — такая неожиданность! Оказывает­ся, у него целая дружина прекрасно подготовлен­ных людей, и за одну ночь он перебил две сотни людей брата, хотя поддерживает о себе мнение как о человеке.тихом, мирном и невоинственном.

Не кажется ли тебе это странным? И зачем ему вдруг понадобился какой-то заброшенный Синий Лог?

— Да. В этом что-то есть. Я подумаю, как нам все разузнать.

— Постарайся к моему возвращению выяснить

все о делах Федора, как, впрочем, и о делах Семе­

на. А сейчас поговорим о том, что тебе нужно за­

вершить из начатого мной.

В дверь тихо постучали.

— Это Олекса, — пояснил Елизар. — Сейчас уз­наю, что случилось.

Симон встал от стола и подошел к окну. Во дворе слуги таскали в сторону кухни огромные мясные туши.

Елизар вернулся и тоже подошел к окну.

— Что там? — спросил Симон.

— Пустяки. Иванец, мальчишка на службе Яна.

Хозяин поручил ему разыскать какую-нибудь по­

возку для своей пленницы. Вчера я обещал Яну ад­

рес моего каретника и, разумеется, оплату этой

маленькой услуги. Иванец пришел за адресом и

деньгами.

— Ты пригласил Яна на завтрак?

— Да, но он еще спит. Мальчик сказал, что, как

только вернется с каретой, разбудит его и пере-

даст приглашение.

Они-наблюдали-в окно, как Иванец, соскочив с крыльца, вприпрыжку подбежал к воротам и, оче­видно, не заметив калитки, попытался открыть их. Проходивший мимо слуга указал ему более удоб­ный выход, и Иванец, отплатив какой-то шуткой, развеселил угрюмого старика.

— Славный парнишка этот Иванец, — сказал

Елизар. — Никак не пойму, почему он так верно и

преданно служит такому мерзавцу. Посмотри —

все еще спят, а он уже на ногах, как будто не про­

скакал вчера сто пятьдесят верст, мало того, он за­

ботится о делах хозяина!

— Значит, у него есть на то причины. Уж мы-то

с тобой хорошо знаем, Елизар, что люди никогда

не служат нам усерднее, чем тогда, когда хотят

нас предать.

Они вернулись к столу и неоконченным делам в ту минуту, когда Иванец выскользнул за ворота дома Быка.

Посвистывая, весело размахивая прутиком и с любопытством оглядываясь по сторонам, мальчик направился по узкой грязной улочке, свернул на­право, затем налево и за углом остановился, буд­то хотел сориентироваться в поисках нужного направления. На самом деле Алеша проверял, не за ним ли следит молодой парень, что околачи­вался у дома и сразу направился следом. Выско­чив из-за угла, парень наткнулся,да Алешу, тоже остановился и принялся усиленно5 изучать гнездо аиста на соседнем доме. Алеша решил, что ничем не рискует.

— Эй, ты! — обратился он к парню. — Здеш­ний?

— А что?

— Да ничего. Мне нужен каретник Прохор. По­кажи дорогу!

— Пошли, поищем, — сказал парень и напра­вился вдоль улицы таким быстрым шагом, будто не хотел, чтобы Алеша шел рядом с ним. Алеша двинулся следом, готовый в любую минуту убе­жать. Они миновали несколько стоящих особня­ком домов и оказались в безлюдном закоулке. По одну сторону тянулись бревенчатые стены каких-то амбаров, по другую — густая рощица.

Алеша начал уже с тревогой оглядываться, как вдруг услышал знакомый голос, тихо окликнув­ший его по имени. Он вздрогнул, повернул голову и бросился в кусты прямо в объятия стоящего там человека. * *

—' Государь Василий Иванович! — прошептал Алёша, прижимаясь лицом к груди Медведева.

Егор, шедший впереди, оглянулся и тоже шмыг­нул в кусты.

Вскоре Картымазов и Филипп присоединились к ним, собравшись на маленькой поляне, в глуби­не рощицы.

— Я уж думал, все, — качал головой Алеша, — не найдете!

— Ну-ну, Алеша, — с напускной строгостью го­ворил Медведев. — Держи себя в руках. Это пустя­ки. Впереди нас ждут и не такие дела!

Когда волнение улеглось и Алеше чудом уда­лось уцелеть после объятий Филиппа, он принял­ся рассказывать:

— Кожух держал меня при себе до самой ночи. Он весь вечер пил, а я ему все подливал. Думал, так будет лучше. Я влил в него четыре огромных кувшина, и он был почти готов. И тут как нача­лось! Сперва страшно грохнуло, мы не успели еще ничего сообразить, как частокол уже горит. Я бы­ло замахнулся кувшином, хотел Кожуха оглушить, но тут вижу — во двор влетают какие-то незнако­мые всадники и бьют насмерть людей Кроткого. Я сразу понял, что они успеют добраться до На­стасьи Федоровны раньше меня. Тогда я давай трясти и тормошить Кожуха, а он обомлевший си­дит и не понимает, что вокруг происходит. В об­щем, кое-как я его привел в чувство, он наконец очнулся, кликнул уцелевших людей, и пока они несколько минут сдерживали нападающих, мы с ним успели привести Настасью Федоровну из темницы в дом. Я подумал, что лучше будет, если мы все вместе убежим от Синего Лога подальше, потому что не знал, что это за люди нападают и что они потом могут с нами сделать. Мы впяте­ром — Кожух, трое его приближенных людей и я — унесли Настасью Федоровну через подземе­лье и проскочили в калитку, благо конюшни неда­леко и я успел привести лошадей, пока их не за­хватили нападавшие. Я рассчитывал, что где-то в лесу на отдыхе как-нибудь обману эту четверку, а сам с Настасьей Федоровной улизну, но по дороге к нам пристало еще пять человек, которых Кожух выставлял подальше от Синего Лога в засаду на вас, теперь их стало уже девять, и я ничего не мог сделать. До самого Рославля мы не спали. Но зна-, ки я оставлял, как мог. И все потихоньку утешал Настасью Федоровну. Она молодчина! Держится. А сейчас ее в чулане закрыли на* нижнем этаже. Все спят. Когда я вернусь, разбужу Кожуха, потому что купец пригласил его на завтрак. Вот тогда появится целый свободный час. А сейчас я должен купить карету для Настасьи Федоровны. Пока воз­ле чулана, где ее заперли, на страже слуга Быка стоит. Когда я вернусь с каретой — сменю его. Может, тогда можно что-нибудь придумать, пока Кожух будет выпивать с Быком, а у меня будет доступ к Настасье Федоровне, а?

— Знаешь, Алёша, — решил Медведев, — чтобы не терять времени, ступай за каретой, а мы пока все обсудим. Егор пойдет с тобой, на обратном пути заглянете сюда, а мы к этому времени ре шим, что делать.

Алеша выбрался на дорогу и отправился разы­скивать каретника. На некотором расстоянии за ним с видом деревенского бездельника плелся Егор.

Тем временем Картымазов, Медведев и Филипп, каждый по очереди, прошлись мимо купеческого дома, внимательно разглядывая его со всех сто­рон. Когда они снова встретились в рощице, Фи­липп возбужденно схватил Василия за руку.

— Ты видел?! Нет, ты видел, чем украшены во­рота?

— Да, там'какие-то грифоны.

— Неужели ты не понял?! Это же и есть желез­ная птица! Ты видел, что у них раскрыты пасти?

Они же поют! Вот он — знак! Все должно полу­читься!

— Но грифон — не совсем птица, — усомнилсяМедведев.

— Послушайте, — перебил их Картымазов, —  у меня появилась великолепная мысль: вот где на­конец может пригодиться маленький рост, кото­рый я проклинаю всю жизнь…

Когда через час Алеша и Егор вернулись с каре­той, план освобождения Настеньки был разработан. Алешу посвятили во все подробности, и друзья рас­стались, чтобы ровно в полдень встретиться во дво­ре купца Елизара Быка.

Старая, выцветшая зеленая карета с маленьки­ми окошками, плотно затянутыми полинявшим желтым бархатом, уже тронулась по дороге к до­му Быка, как вдруг Алеша соскочил с козел и вер­нулся:

— Да, Василий Иваныч, чуть не забыл! Тот па­рень, ну, что вы тогда захватили ночью, — это во­все не Васюк Филин. Он-то и есть Степан Ярый!

 

Глава шестая

ПОПЫТКА КАРТЫМАЗОВА

 Симон Черный сидел в большом мягком кресле у окна. Сквозь щель между плотными занавесями, создающими в маленькой комнатке полумрак, он меланхолично наблюдал за будничной жизнью во дворе. Левой рукой Си­мон поглаживал черную кошку, дремавшую на его коленях, а в длинных белых пальцах правой дер­жал наполненный вином хрустальный кубок вене­цианской работы. Рядом стоял маленький столик, на нем — вина, фрукты и восточные сладости.

Время от времени Симон отпивал маленький глоток, не упуская ни слова из разговора, проис­ходившего в двух шагах от него за тяжелой зеле­ной шторой, которая отделяла эту маленькую комнатку от светлицы, где Елизар Бык угощал зав­траком своего нечаянного гостя.

Ян Кожух получил прозвище Кроткий благода­ря удивительному выражению своего лица, совер­шенно не вязавшемуся с его характером. Рыхлый крупный обрюзгший человек с мясистым носом и болезненными припухшими глазами, Ян Ко­жух обладал привычкой особым образом поджи­мать губы и держать голову чуть склоненной, как держат ее святые на иконах, отчего лицо его при­обретало выражение необыкновенной кротости и терпения, при этом он еще чуть косоглазил к казалось, постоянно стремился рассмотреть кон чик своего носа, что еще больше придавало ем; вид смиренного мученика и страдальца. Однакс сеточка красных прожилок, покрывающая еп большой нос, не оставляла никаких сомнений что этот святой на вид человек одержим постоян ной и неутолимой жаждой.

Если бы не щекотливое положение беглеца, Яь Кожух Кроткий, наверно, не скоро бы вышел и; дома Быка, а завтрак, постепенно превратившие! в обед, незаметно перешел бы в ужин, после чегс пришлось бы звать четырех слуг, чтобы отнеси-бесчувственное тело гостя в постель. Но, памяту* о предстоящей дороге, Кожух изо всех сил ста рался пить в меру, что давалось ему с большие трудом по двум причинам: вина были прекрасны­ми, а мера — понятием, безграничным.

— Увы, дорогой Елизар, несчастья посланы нам свыше, чтобы испытать наше смирение, — печаль* но вздыхал он, рассказывая о своих бедах, — и ес­ли бы не ты и твоя всему миру известная доброта,я подох бы в дороге от усталости и жажды.Он выпил и деловито спросил:

— Так на чем это я остановился?

— На том, что ты послал письма соседям.

— Вот-вот. Я предложил этим несчастным по­мощь. Совершенно бескорыстную дружескую по­мощь, Елизар. Ты ведь знаешь, да и все знают, ка­кой я добрый человек. Я просто места себе не на­хожу, когда вижу людское горе. Но я всегда бываю жестоко наказан за свою доброту. Жестоко! И вот = на меня нападает это чудовище, этот из­верг — Леваш Копыто. За что, Господи?! — Кожух закатил глаза и сделал вид, что помолился. — Этот кровавый злодей убил моих бедных ребят! Всех! А моя дорогая, любимая жена… мои детки… Боже мой, Боже… Есть же на свете такие убийцы! А еще перед этим я потерял своего лучшего друга!

— Какое несчастье, — посочувствовал Елизар и наполнил опустевшую чашу Яна. — А что с ним случилось?

Кожух залпом выпил и, склонив голову на пле­чо, горько задумался, машинально подставив чашу Елизару, который наполнил ее снова. Ян Кожух Кроткий с горестным выражением лица рассмат­ривал кончик своего носа и, казалось, видел там отражение минувших событий.

— Ах, какой это был человек, Елизар! Мы с ним,правда, недавно сдружились, но зато сразу и на­вечно! Какой это парень! Храбрец! Смельчак! Во­ин! И надо же мне было отпустить его к этому проклятому Медведеву!

— Успокойся, Ян, успокойся. Знаешь, ты сейчас об этом не вспоминай. Как-нибудь потом расска­жешь.

— Нет! — решительно заявил Кожух и, подняв голову, уставился на Елизара. — Нет, ты слушай, когда я говорю.

— Как хочешь, Ян. А то, может, — не надо?

— Надо! Все расскажу! Приехал это Степа от князя…

— Ага! Степан, стало быть? — уточнил Елизар.

— Да. Степа Ярый. Так его зовут. Золотой чело­век! Добрый, мягкий, совсем как я! Ну, сам посуди!

С дороги, уставший, немедленно взял отряд и поехщт нстаогать этому Медведеву. А я ведь говорил ему…

— Медведеву?

— Да нет же, Степке! Говорил ему: «Не надо, от­дохни, завтра поедешь». Не послушал. Пошел. Бед­няга… Верно, голову сложил за свою доброту.

-—Да что ты!

— Конечно! Ведь этот Медведев — он же голо­ворез и убийца! Взял, да ни за что ни про что по­убивал половину моих людей, а бедного Степу, го­ворят, протащил на веревке двадцать верст! Зверь,а не человек! Боже мой, какие люди меня там ок­ружали! Ужас! Одни убийцы! Нет-нет, я даже рад,что все так обегжулось, и больше туда — ни за ка­кие деньги!

— Постой, а за что же его, Степана-то, этот Медведев?

— Да просто тай Для удовольствия! Ты не зна­ешь этих московитов. Хуже татар! Разбойники!Особенно Медведев. Вот тебе пример: две недели назад он за одну ночь своими собственными ру­ками перебил тридцать человек безобидных му­жиков. А за что? Да ни за что! Бедняги просто жи­ли в его лесу — им негде было приютиться. Во как!

— А ты уверен, что Степан погиб?

— Кто его знает! После такого зверства с арка­ном… Но если он даже выжил, я знаю — этот Мед­ведев каждый день мучает его люхыми пытками! С него станется! Да-да. Они все там такие. Вот, к слову скажем, Картымазов. Поехал я это две неде­ли назад к нему в гости. Исключительно по-дру­жески. Так что ты думаешь? Тут же набросился на меня с оружием в руках! Убийца!, А что за тип мой сосед— Бартенев! М-м-м-м! Вот- такого роста —громила* Палач! Изверг! Можешь себе предста­вить, как мне там жилось среди них!

. Да, бедный Ян, — вздыхал Елизар, подливая Кожуху вина. -Не повезло тебе крепко, да и Сте­пана жалко. Как, ты сказал, его фамилия?

— Ярый! — выпалил Кожух, опрокинул очеред­ную чашу и прошептал доверительно: — Но это кличка. На самом деле он — Полуехтов. Беглец из Москвы. Его папаша жуткий изверг. Ежедневно из­бивал мальчонку палкой, а ведь знатный, сукин сын, — какой-то дьяк, чуть ли не самого великого князя…

Елизар удовлетворенно отпил глоток вина, а глаза Симона расширились, и он застыл на секун­ду с поднятым бокалом, потом задумчиво пригу­бил.

Неизвестно, за что пил Кожух, но двое его слу­шателей — видимый и невидимый — поздравили себя с неожиданной удачей в поисках пропавшего сына Полуехтова. Впрочем, Елизар не случайно завел разговор об этом. Было ясно, что такой за­бияка, как Степан, мог найти себе пристанище и службу только у самых лютых ненавистников Мо­сквы, а на всем западном рубеже трудно было найти более подходящих людей, чем князь Семен и его слуга Кожух.

Симон Черный, слушая Кожуха и делая поправ­ки на его характер, довольно точно восстановил для себя истинный ход событий на Угре. Остава­лась еще не совеем ясной история с пленницей.

Размышляя о появлении в Березках Медведева, Симон по-прежнему глядел во двор, и хотя мозг его был занят решением неожиданно возникших проблем, глаза продолжали следить за тем, что там происходило. Симон видел, как- в  калитку с улицы прошел Иванец, распахнул волюта и про­пустил во двор карету, запряженную четверкой крепких коней. На козлах сидели молодой парень и бородатый мужик Иванец вернулся и йритво рил ворота, не закрывая их, однако, на щеколду Как только карета остановилась прямо под окно** Симона у самого крыльца, мужик и парень соско чили с козел. Они открыли дверцы кареты, выта щили оттуда какой-то инструмент, полезли по; колеса и, улегшись на земле, стали усердно что-тс чинить. Иванец скрылся в доме.

Симон где-то в глубине ума осознал, что вс всех этих обыденных действиях, которые про изошли сейчас на его глазах, есть что-то стран­ное, неестественное и непоследовательное,' и возможно, в другое время он понял бы, в чем де­ло, но сейчас мысли его были заняты иным.

…Березки заселены… Судя по всему, новый хозя­ин человек незаурядный, он легко отразил напа­дение Кожуха и взял в плен его друга, который, должно быть, еще тот головорез… Итак, Сте­пан Ярый, столь нужный нам сын Полуехтова, находится сейчас на Угре в плену у Медведева…

Тем временем разговор за зеленой шторой продолжался;

— Князь, конечно, оценит мои заслуги, — гово­рил Кожух, — хотя будет очень и очень зол за то,что я не удержал Синий Лог. Но ведь я не мог спа­сти даже любимую жену! И моих несчастных ма­люток! Долг перед князем всегда был для меня вы­ше долга перед семьей! Я, рискуя своей жизнью,вынес на своих руках и увез эту паршивую дев­чонку! Теперь в ней моя последняя надежда!

В дверь постучали.

— Войди, Олекса, — крикнул Елизар.

 Флекса появился на пороге и доложил:

— Там Иванец. Он хочет видеть пана Кожуха.

— Впусти.

Алеша вошел и низко поклонился.

—  Может, поешь с нами, — ласково пригласил его Елизар, — ты ведь встал раньше всех и, навер­но, не завтракал, заботясь о делах хозяина.

—  Такое уж мое дело — печься о господине, —весело ответил Алеша, — а поесть я всегда успею!

Пан Ян! — почтительно обратился он к Кожуху. —

Посмотри карету. На вид она тяжеловата, но очень быстроходна — я проверил. И еще: я привез двух мастеров, там задняя ось ослабла, надобно подтянуть. Через полчаса они закончат, и можем ехать.

—  Почему же ты, щенок, взял карету со слабой осью? И почему не мог починить ее на месте у ка­ретника? — К Кожуху вмиг вернулась его подозри­тельность.

—  Я взял лучшую из двух, что были. А ось обна­ружилась уже в дороге. Мне на нее указали два ка­ретных подмастерья, что случайно проходили ми­мо и взялись починить всего за двугривенный.

Я не хотел возвращаться обратно в мастерскую, чтобы не терять времени, и не рискнул чинить ка­рету на улице, чтобы не привлекать внимания.

—  Гм. Может, ты и прав, щенок! Неглупый вол­чонок?! — восхищенно спросил Кожух у Елизара.

—  Я сразу обратил внимание на мальчика. Он превосходный слуга. Куда это ты, Ян, мы еще не позавтракали…

—  Одну минуту, я должен увидеть эту колымагу своими глазами! Хоть я и доверяю мальчишке, но дело есть дело. Олекса пока может сходить в по­греб за парой тех бутылок, которые мне так по­нравились. Как ты назвал то, что в 4шх налито…Бож… Божна…

—  Божансийское!

— Во-во!

И пока Елизар отдавал соответствующие прика­зания Олексе, Ян Кожух Кроткий, опираясь на плечо своего верного слуги, нетвердой походкой спустился по лестнице и вышел на крыльцо, возле которого стояла карета.

— Ты что, болван? — спросил он у Алеши. — Не мог взять чего-нибудь полегче и поновее?

Алеша встал на цыпочки и зашептал Кожуху на ухо:

— Я отдал за нее только половину денег, что дал купец. А для вас сэкономил вторую — вот возьмите. — Он сунул в руку Яна мешочек с день­гами. — А чем плоха? Настоящая карета!

Кожух хмыкнул, сунул мешочек за пазуху и, от­ворив дверцу, заглянул внутрь. Две высоких ска­мьи, одна напротив другой, были покрыты ковра­ми, спускавшимися до пола.

— Ковры бесплатно, — пояснил Алеша, — никто не видел, что они уехали с каретой.

— Ах ты, воришка, — восхищенно воскликнул Кожух и, захлопнув дверцу, влепил Алеше добро­душный подзатыльник. — Ты небось и у меня во­руешь?

— Ну что ты, хозяин! Ни копейки не взял, кро­ме двугривенного для них, — Алеша указал на двух человек, лежащих под каретой.

— Долго вы там еще? — спросил Кожух.

—   Через полчаса все будет готово, — почти­тельно ответил бородатый.

—   Молодец! — похвалил Кожух Алешу. — Как девчонка?

 —Лежит. Похоже, заболела. Не может встать.

— Тем лучше. Меньше риска. Лишь бы не по­дохла. На, возьми ключ, да приглядывай за ней сам — я не доверяю чужим людям! А наши еще не отдохнули перед дорогой.

— Уж я постерегу, хозяин! Не тревожься и не торопись. Я все сделаю, соберу людей и тогда тебя позову. Только сперва надо будет испытать карету.

Когда мастера закончат, я вместе с ними выеду за ворота и проедусь по улице, ладно? Если все в по­рядке, я их отпущу и вернусь!

— Добро! Ну, я пошел, Олекса, вижу, уже тащит бутылки. Ты тут того… сам распоряжайся…

Пока шел этот разговор, Елизар заглянул за штору.

— Не скучаешь?

— Нет: Осталось только выяснить, что это за пленница, которую ты мне показывал в чулане, пока Кожух спал. Это настолько гнусный негодяй,что мне от души жаль бедную девушку… Она очень мила и выглядит такой несчастной, что, ес ли бы кто-нибудь взялся ее выручить, клянусь че­стью, не я был бы тем человеком, который этому помешает…

— Кожух идет. Сейчас все узнаем.

И Елизар вышел из-за шторы, с улыбкой протя­гивая руки навстречу показавшемуся на пороге Кроткому, * ,

— Ну, вот и ты, дорогой друг! А с тобой Олекса и вино, которое нам о^юим пришлось по вкусу!

Давай же не будем терять времени и выпьем за то,чтобы дорога твоя была счастливой! Ну а в том, что она пролетит незаметно, я не сомневаюсь: с такой попутчицей ты не соскучишься; я ее, прав­ да, не видел, но, надо полагать, она очень хороша,раз ты бросил жену и все остальное, но ее не ос­тавил..? 

Елизар игриво подмигнул Кожуху и поднял чашу. Кожух выпил, отер рукавом губы и причмокнул.

— Вот тут-то ты ошибаешься, Елизар, хотя девка и вправду недурна Но — нельзя!

— А-а-а! Понимаю! Для князя?

— Не в этом дело… Она…— Кожух застыл с протянутой рукой, потом мотнул головой и опустил руку. — Елизар, я доверяю лишь тебе одному.

Ей-богу! Клянусь! И только тебе я открою эту тайну..

— Тайну? — смущенно воскликнул Елизар. -

Не надо! Ради Бога извини меняг что я коснулся этой темы, но я не знал, что это тайна.

— Это большая тайна, — свистящим шепотом сообщил Кожух. — И если бы я не знал тебя много лет и не знал бы, как ты любишь меня и князя Семена, я бы ни за что на свете…

— И не надо! И не надо, Ян! Ни в коем случае! Ни за какие сокровища! Я не хочу ничего знать. Спроси у кого хочешь в Рославле — все как один скажут тебе, что я никогда не интересуюсь чужими тайнами и ничего слушать о них не хочу! Боже сохрани! Давай поговорим о другом.

Кожух нервно выпрямился.

— Елизар —ты меня обижаешь!

— Нет, нет и нет! — решительно воспротивился Елизар. — Я отказываюсь слушать. Я купец, человек, далекий от всяких таинственных дел, и для меня всего дороже спокойствие…

Елизар плотно заткнул уши и, отрицатель» мотая головой, приговаривал:

— И ничего не говори — я все равно не слышу

Ян Кожух Кроткий побагровел.

Не спуская глаз с Елизара, он отхлебнул огромный глоток прямо из горлышка плетеной бутыли потом схватил руки купца и с силой оторвал их от ушей.

— Ты меня уважаешь? — Его голос прозвучал с такой угрозой, что Елизар заколебался.

— Послушай, Ян…

Лицо Кожуха приняло вдруг обычное страдаль­ческое выражение. Он вынул из-за пояса нож, приставил к горлу купца и кротко спросил:

— Нет, ты честно скажи, ты что, меня не уважа­ешь? .

— Послушай, Ян, дорогой…

— Нет, это ты послушай! — перебил Ян. — А то мне показалось, что ты не желаешь слушать, когда я хочу доказать, что я тебе доверяю…

— Но, Ян, подумай сам, зачем мне чужие тайны?

— Ах, вот как! Значит, я для тебя чужой?! — проговорил Кожух, и смертельная обида прозву­чала в его голосе. -*- Вот ведь как оно бывает: си­дишь и пьешь с человеком за одним столом, а как до дела доходит, получается — ты чужой!

— Конечно, Ян, конечно, говори, — примири­тельно сказал Елизар.

Кожух медленно спрятал нож, сел и сипло про­изнес:

— Эта девчонка — заложница. Ты понял? Как.

только я приеду к Семену, князь тут же выбьет из

своих земель Леваша — у нас там есть еще три-че­

тыре сотни воинов! А потом мы сразу же перей­дем Утру! Картадмазов — на крючке! Ему никуда не деться! А уж с Медведевым я сам посчитаюсь. Да заодно и Бартенева прижмем: дёвица-то его не­веста! Ловко?, И тогда, Елизар, вся земля на той стороне Угры — моя, понимаешь! Князь обещал мне это! Ничего, ничего! Я еще вернусь! А пока налей, Елизар, и помни…

— А я ничего не слышал, — улыбаясь, сказал Елизар, отнимая руки от ушей. — Я свазу почуял, что тут политика, и заткнул уши! У меня прави­ло—никогда не вмешиваться в политику. И все это знают.

Алеша перекрестился и вылез из кареты.

В ту минуту, когда Ян Кожух Кроткий открыл Елизару тайну своей пленницы, Симон Черный понял, что смущало его ум, когда он наблюдал за невинными событиями во дворе внизу.

Он вспомнил подозрительную верность Иван-ца, подозрительных мастеров, приехавших с каре­той, и подозрительно незапертые ворота.

Симон быстро встал и подошел к другому окну.

За углом на улице два хорошо вооруженных всадника мирно беседовали, не спуская глаз с до­ма Быка. В одном из них Симон сразу узнал Мед­ведева и в одно мгновенье разгадал абсолютно все, что здесь происходит.

И тут его осенила великолепная мысль. Он улыбнулся этой мысли, схватил перо и быстро на­бросал несколько строчек, поглядывая через окно во двор. Он еще не кончил писать, когда Иванец вышел из кареты, незаметно* кивнул мастерам и направился в дом. Бородатый тотчас забрался на козлы, а молодой скрылся в. доме вслед за Иванцом.

Симон Черный, не переставая улыбаться, взял хрустальный бокал, допил остатки вина и, разжав пальцы, уро*нйл бокал на каменный пол. Хрусталь со звоном рассыпался сотней блестящих оскол­ков, перепуганная кошка рванулась под зеленый занавес и пролетела мимо сидящих за столом.

— Проклятая тварь! Что-то разбила. — Елизар встал.— Советую тебе откупорить вот эту бу­тыль, — сказал он захмелевшему Кожуху и вышел за штору.

С-имон молча протянул ему написанное. Ели­зар прочел и взглянул на него с изумлением. Си­мон, по-прежнему улыбаясь, сделал жест, приглашая Елизара к окну. Елизар выглянул в щель зана­весок и увидел, как один из мнимых мастеров, тот молодой, быстро вывел из дома пленницу Ко­жуха, провел ее к карете, и когда дверца кареты распахнулась, было видно, что внутри ее кто-то уже есть и девушка бросилась в объятия этого че­ловека.

Елизар быстро вернулся в светлицу и распах­нул окно, выходящее во двор.

— Послушай, Ян, ты действительно очень доро­жишь своей заложницей?

— Я же сказал, что сейчас она для меня — доро­же жизни!

— Тогда я спасаю сейчас нечто большее, чем твою жизнь!

— Что ты сказал? — Кожух побледнел, вскочил с места и в два прыжка очутился у окна.

— Взгляни туда, — спокойно кивнул Елизар, — один из людей, которые якобы чинили карету, как видишь, открывает ворота. Второй уже сидит на козлах. А в карете — твоя пленница.

— Не может быть! — прошептал Кожух. Он мгновенно протрезвел.

— Я сам видел, как она только что села в нее.

Егор открывал ворота.

— Стой! — диким голосом крикнул Кожух и вы­прыгнул из окна второго этажа на клумбу с цвета­ми.

Он упал, но тут же вскочил, выхватил саблю и бросился к воротам с воплями:

— Иванец! Люди! Ко мне! Измена!

Егор бросился к карете, когда Кожух настиг его. У Егора не было оружия и не было выхода. Тогда^Картымазов выпрыгнул из|кареты с обна­женной саблей и бросился ему на помощь, оклик­нув Кожуха сзади. Кожух обернулся, и это спасло безоружного Егора, прижатого к воротам  - он выскользнул на улицу.

Из глубины двора бежала толпа людей.

— А-а-а! Это ты, Картымазов! — крикнул Кожух и бросился на Федора Лукича.

— Гони, Аким! — приказал Картымазов, и Аким тронулся в надежде выехать со двора раньше, чем добегут люди Кожуха.

Но Кожух проявил завидное проворство. Он метнулся мимо Картымазова и разрубил саблей кожаные постромки, крепившие упряжь лошадей. Лишив карету возможности двигаться, он ловко* уклонился от удара Акима и снова бросился к Картымазову. Аким предупреждающе крикнул, Картымазов оглянулся и, нечаянно поскользнув­шись, упал прямо под ноги Кожуха.

— А! Попался! Вот тебе! — крикнул Кожух и за­нес саблю.

Безоружный Аким прыгнул прямо с козел и сбил с ног Кожуха, спасая жизнь своего хозяина.

Люди, набежавшие со двора, распахнули дверцу кареты, схватили Настеньку и потащили в дом, другие бросились к воротам.

Картымазов, вскочив на ноги, кинулся выручать Акима, но Кожух уже нанес ему сокрушительный удар.

В это мгновенье двое всадников с громким сви­стом и гиканьем ворвались во двор, заставив оше­ломленную толпу на секунду остановиться. Этой секунды было достаточно, чтобы Филипп успел подхватить, тяжело раненного Акима, а Медведев-Картымазова, и когда толпа, опомнившись, бросилась вперед, всадники уже скрылись за во­ротами.

 Куда, болваны!? — заорал Кожух на своих людей. — Назад! На коней! В погоню! Их только пятеро!

Во дворе началась страшная неразбериха, и только тогда из дома, пошатываясь, вышел Алеша с окровавленной головой и разрезанными остат­ками веревки на запястьях рук.

— Хозяин, — закричал он Кожуху. — Меня уда­рили! Забрали ключи! Связали… — и, не добежав,упал ничком посреди двора.

— Какая великолепная сцена! — воскликнул Си­мон Черный и рассмеялся своим беззвучным сме­хом.

Он по-прежнему невозмутимо сидел в кресле у окна и с большим интересом наблюдал за собы­тиями, развернувшимися внизу.

— Да, это было хорошо задумано, — согласился

стоящий рядом Елизар. — И не будь тебя здесь,остроумный план удался бы на славу. Однако мне помнится, ты говорил, что тебе жаль бедную де­вушку и что не ты был бы человеком, который по­мешал бы ей бежать…

— Видишь ли, Елизар, если бы в этом деле не участвовал Медведев, о котором мы сегодня так много узнали, я и не подумал бы спасать от гнева князя Семёна прогнившую шкуру этого Кожуха…

Но если сегодняшняя попытка не удастся, Медве­дев будет и дальше преследовать Кроткого. Он ведь не оставит своих друзей — это ясно. А пока Медведев будет двигаться в глубь Литвы — я поеду к Медведеву. Во-первых, в его отсутствие мне го­раздо легче будет пересечь рубеж, а во-вторых —и это главное, — я наконец смогу оказать неоценимую услугу Полуехтову, выручив его сына, если этот Степан еще жив… Великокняжеский дьяк нам очень нужен.

— Тонкое и дальновидное решение, — одобрил Елизар.

Глядя, как слуги Быка уносят в дом бесчувствен­ного Алешу, Симон снова рассмеялся.

— Больше всего меня восхищает этот юный хитрец. Посмотри, как ловко он все проделал и остался при этом вне подозрений Кожуха. Мы с тобой не ошиблись относительно истинных при­чин его преданности мнимому хозяину. Мальчиш­ка далеко пойдет! У этого Медведева и его друзей верные люди. Я убежден, что не довезти Кожуху пленницы! Но это — не наше дело. И потом, ты ведь знаешь: сильные люди — это моя слабость. Я от всего сердца желаю им победы! Нам нужно бы­ло всего лишь придержать здесь Медведева, и мы это сделали. Больше они ничем нам не мешают — не будем же и мы мешать им! Раньше, чем в Гоме­ле, девушку не вызволить. А мне этого времени вполне достаточно.

Симон взглянул в окно и встал.

— Я убежден, что погоня вернется ни с чем. Ку­да Кожуху угнаться за такими молодцами. Нам очень не хватает людей, подобных этой тройке.

Но, боюсь,лшкто из них никогда не пойдет с на­ми, — с грустью улыбнулся он.

— Ты не прав, Симон. Они служат великому князю, и если на Московском троне воцарится ве­ликий князь, который будет служить нам…

— Думаешь, удастся?!

— Отбрось сомнения, Симон! Разве ты забыл небесный знак, под которым родились мы оба?

Ты ведь не хуже меня знаешь астрологию. Мы все­го добьемся — ибо людям, рожденным под знаком Быка, принадлежит мир.

Поздним дождливым вечером того же дня в глу­хом лесу под Рославлем четыре человека, опустив головы, стояли перед свежей могилой.

— Пришлось мне все же, хозяин, вернуть свой долг — теперь мы квиты, — сказал Аким перед смертью и слабо улыбнулся. — Вы поезжайте… Не ждите…

Но они подождали.

Потом молча сели на коней и выехали на Го­мельскую дорогу.

Навстречу им промчалась карета, запряженная четверкой лошадей, и хотя они посторонились, давая ей дорогу, она все же окатила их фонтаном грязных брызг.

Никто из четырех всадников не заметил бледно­го лица, окаймленного седыми волосами, мельк­нувшего на секунду в окошке кареты.

Симон Черный ехал к рубежу. .

На мягких подушках переднего сиденья легко покачивался маленький узелок с изодранным ру­бищем нищего и неподвижно лежала, глубоко вминая бархат, красивая тяжелая трость, доверху набитая венгерскими золотыми…

 

Глава седьмая

DUX TEODOR DE BELA

Над рекой Ипутью висел густой туман.

До восхода солнца оставалось не меньше часа, птицы еще не проснулись, и глухая тишина цари­ла вокруг.

На большом плоском валуне у самой воды си­дел человек. Он сидел здесь давно — дорогие, рас­шитые золотой нитью сапоги на высоких каблу­ках глубоко увязли в мокром песке; он не замечал промозглой утренней сырости — теплый мохна­тый плащ бесполезно свисал за его спиной, по­крывая влажный от росы камень; его обнаженная, коротко стриженная голова чуть склонилась, а большие таза, глубоко спрятанные под высоким лысеющим лбом, смотрели вперед напряженно и внимательно, будто силились разглядеть, что пря­чется там, за непроглядным туманом, за рекой Ипутью, за непроходимой пущей на том берегу и где-то еще дальше…

Он ощутил, что пальцы его ног закоченели от холода, и, с усилием вытащив глубоко увязшие са-поги, переменил позу. При этом рукав кафтана за­цепил рукоять поясного ножа, нож легко вы­скользнул из ножен и упал в песок.

Он склонился, поднял нож и, вытирая полой лезвие, задумчиво наблюдал, как быстро исчезают, сглаживаясь в зыбучем песке, глубокие следы его сапог. Разве не так же бесследно забываются в этом мире наши деяния, когда мы уходим? Нет, не может быть!

Глубоко вонзая острое лезвие в мягкое жидкое песочное тесто, он написал

DUX TEODOR DE BELA1

Некоторое время он пристально вглядывался в эти слова. Песок, легко сомкнувшийся над широ­кими следами подошв, казалось, не мог справить­ся с тонкими глубокими линиями…

«Dux Teodor de Bela» — последний раз он под­писался так три года назад. На обычных грамотах он писал просто по-русски — «Федор, князь Вель­ский», но государственные бумаги международно­го значения требуют торжественной латинской подписи. Это было посольство короля Польского и Великого князя Литовского Казимира IV к папе римскому Сиксту IV. После короля его подписали самые знатные и приближенные ко двору вельмо­жи. Тогда он был одним из них… И тогда же со­вершил эту ошибку… Дьявол ухмыльнулся за его спиной и толкнул под локоть. Князь поставил свою подпись и, чуть помедлив, добавил роковые слова: «…брат королевский по крови».

Увидев это, тщеславный Михаил Олелькович немедленно добавил после своей подписи: «…брат королевский по телу».

В сущности, ничего особенного не было в этих чуточку хвастливых уточнениях^ Действительно,

Князь Федор Вельский (лат.).

Васса Ольшанская, мать князя Федора, и королева Сонка, мать короля Казимира, были родными сест­рами, а Александр-Олелько Владимирович, отец Михаила и родной дядя по отцу Федора, был двою­родным братом короля. Таким образом, князь Фе­дор Вельский был с королем в двойном родстве, но, считая родство по отцу более далеким и не за­служивающим внимания, отметил родство по ма­тери. Ну, а князь Михаил похвастался родством по отцу. А не похвастаться он просто не мог — такой уж у него характер, Впрочем, король никогда бы не придал этим пышным подписям никакого зна­чения, если бы не Семен…

Да, князь Семен Вельский, родной брат князя Фе­дора, уже в который раз дерзко встал на его пути.

Его не пригласили подписать посольство — он младший брат, и вот он намекнул фавориту короля,что, дескать, не слишком ли много братьев завелось у его величества и не грозит ли это короне? А фаво­рит тотчас вспомнил, что однажды, хоть и давно, у литовских вельмож греческой веры уже возникало намерение возвести на престол Литовского княже­ства какого-нибудь достойного православного кня­зя. Намекали тогда на Семена Олельковича, князя Киевского, старшего брата Михаилами, между про­чим, Федор Вельский поддерживал эту идею. В то время ничего из этого не вышло, Семен Олелькович вскоре умер, а вот теперь из мужчин рода Олельковичей остался один Михаил, и смута может возникнуть снова. А ведь Федор Вельский и Михаил Олелькович двоюродные братья и неразлучные друзьям i

Одним словом, с тех пор князья Федор Вель­ский и Михаил Олелькович больше не подписывали никаких государственных бумаг и потихоньку удалились от двора. Зато Семен Вельский стал вдруг в почете и, видно, скоро будет подписывать такие бумаги. Ему бы еще перейти в латинский за­кон V и тогда уж он наверняка станет маршалком дворным, воеводой Виленским и мало ли кем еще… Ну что ж, если понадобится, он не остано­вится и перед сменой веры. Он был таким с детст­ва — ни перед чем не останавливался, если ему это было выгодно…

У князя Ивана Владимировича Вельского и кня­гини Василисы было восемь детей. Первые сыно­вья, Иван и Януш, умерли в детстве, а потом стали рождаться дочери. Их родилось четыре, и когда надежда на сына окончательно пропала, появился Федор. Радости отца не было предела. Все было хорошо. Тут бы и остановиться. Но — через три года негаданно родился Семен, на этот раз совсем нежданный сын. И родной дом стал для Федора адом.

Заботы, ласки, любовь — все для Семена. Семен у нас такой, Семен у нас эдакий… Он тощенький, он слабенький. А Семен к десяти годам вымахал здоровенным детиной! Это Федор был тощим и слабеньким, но никто этого не замечал — все смотрели на Семена. Семену разрешалось все. Он рос проказником, забиякой, и никто не сознавал, что складывается у Семена нрав злой, жестокий и коварный. Хотя нет — видел это Иван Андреевич, князь Можайский, близкий друг отца. И не раз го­ворил об этом старому князю Вельскому. «Да что там! — отмахивался князь. — Он ведь младщень-кий^когда меня не станет, все перейдет к Федору,

1 Принять католическую веру. :

все почести, вся слава, а Семену всю жизнь быть вторым, так пусть хоть сейчас побудет первым!» Так своеобразно старый князь понимал справед­ливость…

У тринадцатилетнего Федора был любимый конь — смирная старая рыжая лошадка по имени Кася. Она была его верным другом, он любовно присматривал за ней, сам поил и кормил, а по ут­рам ездил на прогулки. Однажды, оставив Касю привязанной в лесу, он погнался за маленьким зайчонком, но не поймал его, а когда вернулся, не застал коня на месте. Федор пошел по следам и, выйдя на опушку леса, увидел на своей лошади Се­мена. Семен во весь опор мчался к яру. Он скрыл­ся за бугром, и вдруг оттуда донесся жуткий лоша­диный крик. Федор бросился в яр. Кася билась на земле с переломанными передними ногами, а Се­мена и след простыл.

Тогда Федор плакал первый и последний раз в жизни.

Он долго гладил Касю по голове, когда она бы­ла уже мертвой, и вернулся домой поздно вече­ром весь в крови. Отец сурово спросил, что слу­чилось, и Федор рассказал ему всю правду. Отец позвал Семена и спросил: «Ты погубил коня?» «Нет, — твердо ответил Семен, спокойно посмот­рел в глаза отцу и насмешливо покосился на за­плаканного Федора. — Я весь день был дома». Ко­гда Семен вышел, старый князь тяжело вздохнул, снял со стены кожаную плеть и сказал: «Ну-ка спускай штаны, и пусть это будет последняя ложь в твоей жизни!» Федор молча вынес двадцать жес­токих ударов, и когда все улеглись спать, отпра-вилоННсемену. Никто никогда не узнал, что про­изошло между братьями, но Федор, избитый до полусмерти крепкими кулаками, едва добрался до своей постели, а Семен не получил ни одной ца­рапины.

Но странное дело — с тех пор Семен никогда больше не трогал Федора, всячески избегал его, и казалось, это был единственный человек, которо­го он стал бояться…

На людях братья поддерживали вежливые отно­шения, но их никогда больше не видели вместе. Все, что нравилось одному, ненавидел другой. Так, например, Семен никогда не охотился, потому что охота стала страстью брата. Федор пропадал целыми днями в лесу, стараясь бывать дома .как можно реже.

Только три человека имели доступ к его серд­цу — сестра Агнешка, домашний священник Вель­ских отец Леонтий и князь Иван Андреевич Мо­жайский. .

Сестре Федор мог изредка пожаловаться на свои горести, причем делал он это молча: прихо­дил, садился и грустно смотрел на нее. Агнешка всегда умела сказать ему что-нибудь утешитель­ное, и он знал, что она никому не расскажет о его * слабости. Добрый старый отец Леонтий учил его Закону Божьему, истории, латыни и греческому.

Князь, Можайский посвятил Федора в тайны по­литики. После смерти старого Вельского Иван Ан­дреевич особенно привязался к заброшенному нелюбимому в семье юноше.

У князя было бурное прошлое. Он до конца стоял на стороне Шемяки и только после его смерти вместе с Иваном Шемякиным, его сыном, и несколькими верными дворянами бежал в Лит-ву; Так, в 1453 году русский князь Иван Андреевич Можайский, внук славного Дмитрия Донского, беглец и изгнанник, стал литовским князем, «вы­ходцем из Москвы». У него было два уже взрослых сына, но Федора он любил больше. Сколько увле­кательных историй о заговорах и переворотах, о борьбе за власть и о тайных убийствах рассказал он юному Федору, не подозревая, какой фунда­мент закладывает в мальчишескую восприимчи­вую душу. Он также заразил Федора страстью к охоте. Король Казимир пожизненно дал в кормле­ние Можайскому Гомель и его окрестности. На глухом берегу Ипути князь построил большой охотничий терем, высокий и стройный. Сюда приезжал он с друзьями в лучшие дни своей жиз­ни. Сюда привозил он потом часто Федора, здесь рассказывал ему таинственные и страшные исто­рии. И здесь же произошло событие, с которого началась самостоятельная жизнь князя Федора.

В те годы в густых гомельских пущах еще води­лись зубры, и князь Иван Андреевич любил вспо­минать о настоящих праздниках, когда он со сво­им лучшим другом Иваном Владимировичем, кня­зем Вельским, выходили вдвоем на огромного зверя.

За несколько дней до начала охоты сотни за­гонщиков и своры собак рыскали по лесу, а по­том, окружив зубра, посылали гонца в терем на Ипути. Тогда два уже немолодых князя брали в ру­ки длинные прочные рогатины со стальным хо­рошо отточенным лезвием и отправлялись ва лес.

Они выбирали маленькую полянку и ждали. Коль­цо загонщиков сужалось, и через несколько часов на эту полянку выходил бык. Огромный свирепый зверь выше всадника и весом в пять тысяч фунтов и два маленьких пеших человечка с тонкими ро­гатинами. !

После четырех таких поединков* в охотничьем тереме стоял пир горой и лихие песни разноси­лись по всей округе, после пятого — суета, волнение, непривычная тишина, — и понесли легкие воды Ипути большой челн, а в нем окровавленное изуродованное тело князя Ивана Вельского…

Случилось это пятнадцать лет назад…

С тех пор князь Иван Андреевич Можайский никогда больше не приезжал в свой терем на Ипу­ти. Но Федору он всегда позволял пользоваться им и охотиться на любую дичь в Гомельских пу­щах. А Федор любил это заброшенное в глухих лесах уединенное место, да и неудивительно — с ним связано столько незабываемых минут его жизни…

Здесь, слушая рассказы князя Можайского, он впервые осознал свое призвание, здесь потом он составлял грандиозные планы будущего и разра­батывал сложнейшие замыслы государственных дел; на этом самом' камне лежало мертвое тело его отца, и на этом самом камне он принимал Сейчас важнейшее решение в своей жизни.

По завещанию князя Ивана, Федор получил стольный город Вельского княжества — Белую и близлежащие к ней волости Верховье, Вольтово и Шепгово. Семену достались остальные золости княжества к кусок земли на Угре с центральным имением Синий Лог, пожалованный князю Ивану за особые заслуги еще Великим князем Литовским Сигизмундом. Остальные небольшие владения, разбросанные в разных местах Литовского княже­ства, полученные уже от Казимира, князь Иван от­дал в приданое дочерям. Три сестры Федора вы­шли замуж за- князей^ и только одна, его любимая Агнешка, не стала княгиней. Она вышла замуж по любви за пана Ивана Ходкевича. У^сех сестер уже дайно"|юсли дети, были свои заботы, и ни с кем, кроме Агнешки, Федор не поддерживал связи. Иван Ходасевич, маршалок дворный, в обязанности которого входила забота обо всех дворянах Великого княжества Литовского, О спокойствии в столице и о безопасности престола, был значи­тельным лицом при дворе. Он охотно помог Фе­дору в начале его самостоятельной жизни, и Фе­дор быстро выдвинулся в число первых вельмож. Но потом неожиданно появился Семен, и Федор почувствовал, как незаметно, потихоньку стало меняться к нему отношение. А после истории с подписанием посольства к папе Сиксту IV Иван Ходкевич посоветовал Федору незаметно поки­нуть двор вместе с Олельковичем.

Федор вернулся в Белую и, наблюдая издали за всеми делами брата Семена, пытался разгадать его намерения.

Вот тогда-то у Федора и начал зреть ЭТОТ за­мысел. '

Ни на секунду не выпуская Семена из виду, Фе­дор начал распродавать свои волости и собирать сильную преданную дружину. В конце концов, в его непосредственном владении остался только стольный город Белая, но зато появилась большая армия воинов и слуг, о которой никто не знал. Се­мен, напротив, тайно выкупал все земли, которые Федор продавал. Федор с улыбкой следил за эти­ми перемещениями — Семен продвигался при дворе, и у него появились крупные деньги. Эти деньги потихоньку и незаметно переходили к Фе­дору в обмен на земли, а сам Федор постарался тем временем, чтобы люди поскорее забыли о его существовании. Это ему удалось.

За три года он все подготовил, и теперь остает­ся сделать последний шаг. '

Неделю назад Федор навестил князя .Можайского.

Старик уже не; встает с кресла. Но глаза такие же молодые. И заблестели как встарь, когда Федор попросил разрешения пожить несколько недель в тереме на Ипути, объяснив это так:

— До сих пор я охотился лишь на мелкого зве­ря. Пришла и моя пора выйти назубра!

И вот зубр загнан и окружен.

Сегодня приедут трое приглашенных друзей, и завтра утром состоится поединок

Но сейчас Федор думал не об этом.

Уже сегодня, через несколько часов, он начнет совсем другой поединок, куда более трудный, опасный и затяжной.

Перебрав в памяти четки событий, нанизанных на нить его жизни, он пришел к окончательному решению.

Хотя, в сущности, это неправда. Он пришел к нему давно. Еще три года назад. И все эти годы он готовил для поединка оружие, закалял, оттачивал и чистил его. Просто об этом никто не знал. Да и сам он в своих мыслях никогда не шел до конца. Вплоть до нынешнего дня он мог в любую минуту остановиться или повернуть в другую сторону. Но наконец настал момент, когда ЭТО пришло в состояние, в котором либо должно было уме­реть в его мозгу, либо выйти за его пределы и стать реальностью.

Еще и еще раз вспоминая и взвешивая, Федор убедился, что дерзкая мысль, возникшая три года назад, овладела им полностью и отказаться от нее он уже не в силах.

Князь Федор глубоко вздохнул, расправил пле­чи и с удивлением осмотрелся.

Висел тот же густой туман, но что-то вокруг из­мелилось. Все стало розовым. Где-то вставало не­видимое солнце. Как будто в холодном сером ды­ме растворили несколько капель горячей крови…

Федор опустил голову.

Надпись на песке исчезла.

Лишь одно его имя еще,угадывалось по едва за­метным черточкам.

Федор оставил это призрачное имя нетрону­тым, а после него четко и аккуратно дописал:

…DEI GRATIA DUX MAGNUUS LITUANIA1

А почему бы нет?!

Он — прямой потомок Гедимина, и его дед Вла­димир был четвертым сыном Ольгерда, в то время как король Ягайло — отец Казимира — шестым…

Но, увы! К знатности этого имени недостает двух существенных дополнений. У него нет об­ширных земель и нет большого богатства — стало быть, его не поддержат магнаты и шляхта.- они хо­тят государя, который будет понимать и защи­щать их интересы. У него нет широкой известнос­ти в народе, а за последние годы о нем и вовсе за­были — стало быть, его не поддержит простой люд: он хочет государя из тех, кого хорошо знает и любит…

Конечно, он мог бы завоевать известность у низших слоев и пообещать всевозможные льготы высшим, но это значило бы попасть в зависи­мость, а он не из тех глупцов, которые наивно ду­мают: «Только бы добраться до престола, а потом я вас всех…» Да, они помогут ему занять трон, но они же и сбросят его оттуда, если он не будет править по их воле.

Князя Федора не привлекала внешняя сторона власти, он был глубже и умнее. Власть необходима ему со всей ее силой, со всем ее могуществом, не для удовлетворения пустого тщеславия и не для

Божьей милостью Великий князь Литовский (лат.).

беззаботной жизни в обществе — нет! Она нужна ему для осуществления огромных замыслов! Фе­дор, русский православный князь, с болью наблю­дал признаки постепенного и незаметного отхода Литовского княжества, населенного в большинстве народом русским, от старых традиций, от старой веры, медленной, но гибельной утраты самостоя­тельности… Нет, ему нужна реальная власть, а кто будет ее символом, ее формальным носителем — не важно! Лишь бы этот, избранный им, человек выполнял все, что прикажет он.

Кто же тогда?

Глинский?

Да, князь Лев Глинский — крупнейший магнат, у него огромные земли, он богат и знатен. Но — он князь татарского происхождения, его пра­дед — сын Мамая… Правда, Глинский — князь пра­вославный, добрый христианин, человек честный и благородный. Он считает Литовское княжество своей родиной и отдаст за него жизнь… Однако… Он слишком умен, чтобы согласиться надеть на свою голову тяжелую корону и выполнять чужую волю. Нет, Глинский для этой роли не годится.

Ольшанский?

Князь Иван Юрьевич Ольшанский, православ­ный, владетельный, знатный, литовского рода, бо­лее древнего, чем Гедиминов. Троюродный брат Федора по матери. Молчаливый, стеснительный, мягкий и до смешного добрый. Легендарный храбрец… Несчастливый в семейной жизни. Федор любит Ивана больше всех своих родственников, после сестры Агнешки. Он даже немного завидует беспредедьной храбрости Ивана. Пожалуй, Ивана поддержали бы… И магнаты и народ. Но потом… Князь Ольшанский приторно порядочный и ще­петильный человек. А в своей порядочности он часто становится упрямым и несговорчивым. Да, он наденет корону, в святой уверенности, что спа­сет этим родину, но потом ни за что не снимет ее до тех пор, пока своим наивным простодушием не погубит эту родину окончательно. Он совсем несмышленыш в политике и слишком честен, для того чтобы быть пешкой в чужих руках…

Остается Олелькович.

Не только потому, что остальные двое отпада­ют, но-и потому, что Михаил обладает всеми не­обходимыми качествами.

Однако почему именно из этих трех вельмож Федор выбирает? Разве мало знатных родов в Лит­ве? За три года Федор перебрал множество вари­антов, изучил множество родословных, навел справки о множестве людей. И не нашел никого лучше. Ольшанский и Глинский оба отважны, ум­ны и умеют молчать* они патриоты — и поддер­жат заговор не ради будущих благ и славы, а ради светлой цели; они оба богаты — помогут золотом; наконец, они оба честны — не выдадут сейчас и не потребуют наград за особые заслуги потом…

А вот Михаил — совсем другой человек

Михаил Олелькович, двоюродный брат Федора по отцу, прямой потомок Ольгерда. Герб Олелько-вича — «Погоня» — государственный символ Ве­ликого княжества Литовского — всадник с зане­сенным над головой мечом. Потомственный Ки­евский князь, он пользуется огромной любовью всей Киевской земли, и она пойдет за ним по пер­вому зову. У него богатые отчины — Копыль и Слуцк. Лучшего претендента на литовский пре­стол не сыскать! Когда после смерти Семена, его старшего брата, король Казимир назначил своим киевским наместником не Михаила, а пана Мар­тина Гаштольда, киевляне восстали, требуя Олель-ковича, и королю пришлось водворять в Киеве своего нового наместника при помощи войск.

Но при всем этом Михаил Олелькович, как лич­ность, ровно ничего не стоит. Федор изучил сво­его двоюродного брата досконально. Недалекий и невежественный Михаил владел в совершенстве лишь двумя искусствами — выпить и поговорить. Но тут уж он не знал себе равных. Особенно в красноречии. Он умел заразить слушателей лю­бой идеей, и хотя речь его, как правило, не содер­жала ни одной свежей мысли, он пересыпал ее простецкими, малороссийскими шутками и сло­вечками, за что его обожал простой народ, а при случае умел придать своим словам весьма много­значительный смысл, которого, впрочем, сам не понимал, за что любили слушать его болтовню образованные вельможи. Этот талант делал Олельковича исключительно популярным во всех слоях населения, и даже в далеком Новгороде зна­ли и любили Олельковича. В остальном Михаил Олелькович был туповат, непомерно тщеславен и бессмысленно жёсток. Доброта и благородство были для него качествами совершенно неизвест­ными. Случай с Новгородом как нельзя лучше рас­крывал характер князя Олельковича.

Дело было в 1470 году.

Богатые новгородские бояре, почуяв, что их власти и самостоятельности Новгорода приходит конец и что Московский князь Иван Васильевич только и ждет случая, чтобы покорить Новгород­скую землю, стали бить челом королю Казимиру, умоляя его прислать для защиты от Москвы «доб­рого князя», причем упорно называли при этом имя Михаила Олельковича, не соглашаясь на дру­гие предложения. Мудрый политик, король Кази­мир хорошо знал, что Олелькович — совсем не тот человек, который может возглавить новгород­цев в их будущей борьбе с Москвой, но ничего не мог поделать и вынужден был согласиться, хотя и с большой неохотой.

И вот князь Михаил Олелькович со всей своей дружиной прибыл в Новгород Великий.

К слову сказать, вместе с ним кроме воинов дружины прибыль огромное количество мастеро­вых и купцов, среди которых оказался и никому тогда не известный купец с Ближнего Востока по имени Схария. Он до конца своих дней остался в Новгороде, где стал пророком-основателем новой таинственной и странной веры, тысячи последо­вателей которой спустя несколько десятилетий будут сожжены, как еретики, на кострах, после то­го как самые дерзкие из них сделают попытку по­сягнуть на сам московский престол.

Но это случится еще не скоро, а тогда, в ноябре 1470 года, радости новгородцев не было предела. И первый месяц они души не чаяли в своем новом князе, заслушивались его речами, как райскими песнопениями.

Но со временем они стали замечать, что князь не встает от стола уже второй месяц, а расходы на содержание его самого и внушительной дружины начинают приобретать катастрофический харак­тер. Попутно выяснилось, что застольное красноре­чие Михаила совершенно непригодно для обсужде­ния даже простейших политических вопросов нов­городской "жизни. Наконец, на четвертом месяце пребывания Михайлушки в Новгороде бояре свире­по спрашивали друг друга, кто позвал сюда этого человека и зачем он здесь. Неизвестно, чем бы дело кончилось, если бы не умер в Киеве старший брат Михаила Семен. Михаил, уже нарекший себя Вели­ким князем Новгородским, немедленно бросил сво­их подданных на произвол судьбы и Московского князя, а сам тут же двинулся в Киев, находясь поче­му-то в полной уверенности, что король непремен­но назначит его там своим наместником и он по традиции рода станет Великим князем Киевским. Новгородцы не только охотно простили ему это предательство, но даже обрадовались невыразимо и провожали Михаила со слезами восторга на глазах, не подозревая, что их горести на этом еще не кон­чились. Проезжая через «свои» Новгородские зем­ли, Михаил Олелькович беспощадно жег и грабил все попутные села, и много ни в чем не повинных людей сложили головы, защищая свое добро от приглашенного князя.

Вот такой человек был Михайло Олелькович, но в данном случае его пороки и недостатки обо­рачивались для Федора определенными достоин­ствами, вполне соответствующими роли, которую он предназначал для своего двоюродного брата. Если на престоле воцарится государь, который все свое время будет проводить в веселых и при­ятных развлечениях, да еще способен будет в тор­жественных случаях произносить блестящие ре­чи — чего же еще желать человеку, который соби­рается из-за его спины управлять державой.

Итак — все правильно.

Только Олелькович!

Федор глубоко вздохнул — и это был вздох об­легчения.

Тысячный раз он пересматривал свои рассуж­дения и не находил ошибок.

Туман рассеивался. Уже смутно проглянул про­тивоположный берег, уже появились на холме за спиной Федора расплывчатые контуры высоких стен и стройных башенок охотничьего терема, уже пропели первые петухи.

Слова, дописанные Федором на песке, еще вид­нелись, но теперь имя растворилось бесследно.

На освободившемся месте Федор осторожно написал:

MICHAEL

Вытерев нож о парчовую полу кафтана,, он спрятал его в ножны и полюбовался новым соче­танием слов.

MICHAEL, DEI GRATIA DUX MAGNUUS LITUANIA

Это выглядело вполне приемлемо и даже в не­котором роде величественна

Теперь, когда все было решено, Федор почувст­вовал себя легко и свободно. Он давно уже был готов к борьбе, и долго сдерживаемые силы иска­ли теперь выхода в быстрых и решительных дей­ствиях. Мысли одна за другой рождались, спори­ли, уходили и возвращались, Федор обдумывал ближайшие шаги — свой первый выпад в поедин­ке, который предстояло начать…

И только когда со стороны терема стал доно­ситься лай собак, стук топора и звон цепей у ко­лодца, Федор встряхнулся и увидел, что тумана давно нет, что верхушки высоких сосен уже позо­лотило солнце й что; наверно, сегодня будет теп­лый безветренный день.

Он встал, потянулся на цыпочках, поднял руки над головой и стал подниматься по крутому скату берега.

На полпути он вспомнил о чем-то и вернулся.

Огромный валун в двух шагах от воды сверкал капельками росы. Князь Федор Доставил на него ногу и склонился, внимательно вглядываясь.

На мокром блестящем песке никаких слов уже не было.

Только гладкая зернистая поверхность, состоя­щая из золотистых песчинок, которые лежали здесь тысячи лет назад и точно так же будут ле­жать тысячи, лет йотом.

 

Глава восьмая

БОЛЬШАЯ КОРОЛЕВСКАЯ ОХОТА НА ЗУБРА

Как обычно, перед завтраком князь Федор занялся текущими делами: выслушал донесения, привезенные ночью гонцами, прове­рил, как выполнены его вчерашние указания, и отдал распоряжения на грядущий день. Все это он сделал при содействии своего первого помощни­ка, которого именовал канцлером.

Десять лет назад двадцатитрехлетний князь Фе­дор принял к себе на службу пятнадцатилетнего мальчика, сироту, сына бедных шляхтичей. Федор заменил ему родителей, воспитал юношу, и Юрок Богун стал верным и преданным слугой князя. Он умел понимать своего патрона с полуслова. Он вел дела Федора и прекрасно в них разбирался. Федор доверял ему все свои тайны, за исключени­ем той, самой главной, и сейчас, глядя на Богуна, стоящего перед ним, думал: «Догадывается ли он?»

Юрок, как обычно, сел напротив, положив пе­ред собой на стол кожаную сумку с серебряными застежками.

— С чего начнем? ■;-:.— Готовы ли мы встретить друзей?

-— Да, князь. Три комнаты наверху ждут гостей, и пять помещений внизу приготовлены для слуг. Загон зверя можно начать завтра на рассвете.

— Хорошо, Юрок. Посторонних поблизости не замечено?

— Нет. Я расставил вокруг часовых, как ты ве­лел. Все наши люди знают, что называть твое имя никому ,не следует. О том, что ты находишься здесь, кроме приглашенных, известно лишь князю Можайскому,

— Он никому не скажет. — Федор помолчал, потом спросил: — А почему, Юрок, ты не спраши­ваешь меня о причинах такой таинственности?

— Я думаю, князь, ты сам скажешь мне, если это будет необходимо.

— Да-да, Юрок, конечно. Скажи мне, не посты­ло ли тебе служить у меня? Ты вырос, возмужал,быть может, у тебя появилось намерение посту­пить на королевскую службу? Молодому человеку,верно, хочется иногда повеселиться в хорошей компании, а у меня тут скучно. Я не пью, потому приемов и пиров не" устраиваю. Живу одиноко,замкнуто. А от сегодняшнего дня и вовсе станов­люсь на новый путь. Возможно, смертельная опас­ность будет подстерегать всех, кто окажется ря­дом со мной. Не лучше ли тебе оставить меня, по­ка не поздно?

Юрок посмотрел князю в глаза. 

— Когда-то ты дал мне право обращаться к те­бе просто по имеяя. До сих пор я не пользовался этим правом, но сейчас воспользуюсь впервые. Ты воспитал меня, Федор, ты долгие годы был мне отцом, матерью, братом и другом. Быть может, по­тому, что я сам сирота, я лучше всех понимаю, ка­кой была твоя юность и почему ты так заботился обо мне. Я никогда тебя не оставлю, и мне ничего не надо. Знай, Федор, если случится, что у тебя не будет ничего, кроме жалкого рубища- я буду с тобой; если твою голову положат на плаху—моя ляжет рядом- а если ты станешь владыкой — я буду сидеть у твоих ног, чтобы ядовитая змея не могла укусить тебя.

Он обо всем догадывается!

Федора глубоко растрогали слова воспитанника.

Ну, что ж — будь как будет/

Он кивнул, коротко пожав руку молодого чело­века, и будничным тоном спросил:

-*— Что нового принесли гонцы?

— Вести из Горваля и отЛеваша Копыто.

— Наконец-то! Как Леваш?

— Занял все земли до самой Угры. Потери — двенадцать убитых и восемнадцать раненых. Взя­то девять укрепленных дворов, включая Синий Лог на берегу Угры, где Леваш и обосновался.

- Очень хорошо. Потери Семена?

— Девяносто семь человек

— Общая стоимость захваченных ценностей?

— По грубому расчету — около семнадцати ты­сяч венгерских золотых.

— Превосходно!

*Феййр улыбнулся, вспоминая перипетии тай­ней войны с Семеном. Четыре года назад Семен, отправляясь ко двору и остро нуждаясь в деньгах, продал всего за тысячу золотых земли на Угре се­стре Анне, княгине Тешинской. Федор немедлен­но выкупил Эту землю за ту же сумму и, быстро наладив хозяйство, через год вернул затраты, про­дав урожай. Осенью он получил две тысячи чисто­го дохода, уступив Синий Лог другой сестре, кня­гине Одинцевйч. Семен, достигнув при дворе пер­вых успехов, выкупил эти владения у сестры уже за пять тысяч, но вскоре ему опять потребовалось золото, и Федор снова оказался хозяином Синего Лога и прилегающих к нему земель на; Угре, Он продал на вырубку часть леса и, таким образом, к прошлому году заработал на этой земле чистых три тысячи. И тут ему пришел в голову но­вый остроумный ход. Федор уговорил Агнешку помочь ему и выдал ей дарственную грамоту на Синий Лог, предупредив, чтобы она никому и ни за что не продавала его. Семен, тем временем сно­ва разбогатевший, хотел выкупить земли обратно, но Агнешка ни за что не уступала. Семен захватил землю силой. Тогда Федор, взяв у Агнешки обрат­но свою дарственную, снова стал юридически за­конным владельцем Синего Лога. Он выждал год и, когда Семен свыкся с мыслью, что земля на Уг­ре навсегда принадлежит ему, послал туда Леваша Копыто с отборными воинами. И вот теперь Се­мен потерял около сотни своих людей, на восем­надцать тысяч ценностей, а главное, не мог ниче­го сделать и никому пожаловаться — по докумен­там Синий Лог принадлежит Федору.

—  Превосходно, Юрок! — повторил Федор. —

И больше мы никому не будем продавать эту зем­лю. Теперь Синий Лог нужен мне самому!

—  Мы задолжали жалованье Левашу и его лю­дям, — напомнил Юрок. — Не выплатить ли им из захваченных денег?

—  Нет. Все в казну. Нас ждут большие расходы.

С Левашом поступим таю подготовь грамоту сле­дующего содержания: «За верную службу пожиз­ненно жалую моего дворянина Леваша Копыто имением Синий Лог и всеми примыкающими к нему землями на Угре. Все люди, которых я ему дал, переходят в его полное распоряжение и ста­новятся его служилыми людьми. Отныне он сам их содержит. Оставаясь на моей службе, Леваш Копыто должен быть готов в любую минуту явиться по моему первому зову, представив двести во­оруженных всадников». Сегодня же отправь эту грамоту Левашу с его же гонцом. Завтра, с нашим гонцом, пошли ему следующие тайные наказы: первый — немедленно восстановить старые и вы­строить новые надежные укрепления в Синем Ло­ге на берегу Угры. Сделать их неприступными со стороны…

Федор не договорил и задумался.

—  Со стороны московского рубежа, — подска­зал Юрок, записывая указания князя.

—  Нет, Юрок, — жестко ответил Федор. — Состороны Литвы!

Юрок поднял глаза. 

— На случай нападения Семена, — поспешно пояснил Федор и продолжал: — Второй: пусть Леваш распространит слух, будто, получив эту зем­лю в пожизненную собственность, он оставляет у меня службу и становится вольным самостоятель­ным хозяином, подчиняясь лишь одному королю.

И, наконец, третий тайный наказ: пусть Леваш Ко­пыто подружится со всеми соседями, особенно на том берегу Угры. Он должен добиться возможно­сти в любой момент свободно пересекать рубеж,не рискуя при этом встретить враждебный прием у московитов! Эту грамоту с моими наказами на­ пишешь тайнописью, известной нам троим. С Левашом пока все. Что сообщают из Горваля?

— Нечто странное. Князь Семен привез из

Вильно в закрытой карете без окон пятерых лю­дей с завязанными глазами. Они пробыли в замке Горваль два месяца и неделю назад таким же об­разом отправлены обратно. Предполагается, что это были мастера, которые выполняли в замке не­кие особо тайные строительные работы.

— Кто это сообщает?

— Наш человек из деревни Горваль.

— А разве в самом замке у нас все еще нет сво­его человека?

— Нет. Пока нам не удалось подкупить ни од­ного из слуг Семена* Но я решил не торопиться и действую осторожно. .

Федор глубоко задумался.

— Мне давно.не нравится, что я не знаю тайных замыслов дорогого братца. Отчего он покинул двор, где ему так везло? Зачем купил у Анны замок Горваль? Почему. так тщательно проверяет всех,кто поступает к нему на службу? Ведь все это что-то означает, правда? Юрок, не считаясь с расхода­ми, отправь в Горваль столько людей, сколько бу­дет нужно, и пусть хоть один из них поступит на службу к Семену и выяснит, что он там затевает!

— Я подумаю.

— Это надо сделать немедленно — сегодня!

— Я сделаю все возможное, чтобы завтра к ве­черу наш человек попал в замок.

— А кто присылает нам сообщения из деревни?

Я ведь многих помню в Горвале. Когда-то мы всей семьей проводили в этом замке каждое лето и я мальчишкой часто бегал в деревню.

— Вряд ли ты знаешь этого человека. Зато ты,наверно, помнишь, что Горваль и его окрестности необычайно богаты бобрами. Его величество дер­жит там специального человека — королевского бобровника. Его зовут Никифор Любич, и он сле­дит за порядком поставок бобровых шкур в коро­левскую казну. Никифор — дворянского рода и был дружен с семейством твоей сестры Анны Тешиной. Но после того как она продала замок Семену, Никифор стал скучать, а нового владель­ца просто возненавидел. Это неудивительно — ты ведь знаешь, какой неприветливый нрав у Семена,поэтому Никифор с удовольствием помогает нам разузнавать о делах своего соседа, надеясь, что чем больше вреда он ему причинит, тем скорее он от него избавится. Никифору сорок пять лет, у не­го двое взрослых детей, но сам он калека и почти не двигается. К сожалению, он может сообщать нам лишь слухи, которые просачиваются из замка, но и это хорошо. Он пользуется большим уваже­нием жителей деревни, и я надеюсь с его помо­щью устроить в замок к Семену одного из наших лучших людей.

— Действуй. Кстати, этому Никифору надо хо­рошо платить, раз он для нас исправно старается.

— Он получает из твоей казны больше, чем из королевской.

— Превосходно. Так и должно быть.

В открытое окно со двора донесся шум и скрип открываемых ворот.

— Кто бы это мОг быть так рано? — удивился Федор.

— Кто-то свой, потому что, не зная пароля, не подъехал бы к терему.

Федор подошел к окну. Терем стоял на холме, посреди леса, и с верхнего этажа были хорошо видны дороги, змеившиеся к воротам с разных сторон.

У ворот стояли три всадника. Близорукий Фе­дор щурился, силясь разглядеть прибывших. Юрок пришел к-нему на помощь.

— Это Глинский.

— А с ним кто? — спросил Федор, напряженно вглядываясь. — Слуги?

— Нет, не думаю. Какой-то мальчик и пожилой мужчина.

— Странно! — Федор вздохнул. — Отложим на ши дела, я должен встретить первого гостя.

Федор быстрым шагом спустился по узкой ле­стнице,- прошел несколькими коридорами и вы­шел не крыльцо в ту минуту, когда всадники, оста­вив лошадей сонным конюхам, направлялись к дверям терема.

Федор двинулся навстречу, протягивая руки се­дому человеку лет пятидесяти с чуть раскосыми татарскими глазами, который шел первым. Они обменялись традиционным объятием.

— Мой младший сын Михаил, — представил Глинский.

Почтительно отставший мальчик лет десяти подошел ближе и низко поклонился. В руке он крепко сжимал тяжелую длинную рогатину.

— Очень рад! — улыбнулся Федор. — Ты прие­хал поохотиться с нами?

— Нет, князь, — звонким и сильным голосом ответил мальчик. — Батюшка отправляет меня учиться за пределы княжества, и мы выехали вме­сте, чтобы ему не пришлось потом возвращаться за мной в Глинск. А это, — он гордо тряхнул рога­тиной, — я всю дорогу вез сам! Батюшка говорит,что руки становятся крепкими, если с детства дер­жать в них оружие!

— Вот оно что! Надо полагать, ты едешь в Вар­шаву?

— Нет, князь! Гораздо дальше!

— Я решил, что мальчику будет полезно по­смотреть чужие земли и поучиться военному ис­кусству у франков и немцев, — пояснил отец. —

Меня склонил к этому Ганс Шлейниц. — Он ука­зал на пожилого высокого мужчину, который изы­сканно поклонился и подошел ближе.

— Я лишь хотеть ошень мальо отплатить долг для князь Лев, .— произнес Шлейниц с сильным акцентом. — Я обязан ему свобода!

— Ганс имел несчастье попасть в плен к тур­кам, — сказал Глинский. — И я его случайно вы­зволил два года назад, когда очищал низовья Днепра с моими окраинными казаками. Турецкая галера укрылась от бури в лимане. Пожалуй, буря обошлась бы ей дешевле, чем мои казаки. Ганс взялся представить Михаила ко двору императора Максимилиана, и я решил отпустить мальчика — пусть поглядит мир!

За спиной Федора появился Юрок. Федор пред­ставил его гостям и спросил:

— Как хотите разместиться?

— Как найдешь для себя удобным, — ответил Глинский.

— Тогда, Юрок, проводи князя Михаила и его наставника в западную комнату, а я сам покажу князю Льву его покои.

Князь Глинский молча поднимался вслед за Фе­дором по крутой лестнице.

— А где твои люди? — спросил Федор.

—Зачем они мне? Мы с Гансом старые воины, привыкли обходиться сами, да и мальчику надо учиться самостоятельности. Зачем зря таскать лю­дей? А бояться некого.

Они вошли в небольшую комнату с отсыревши­ми бревенчатыми стенами и уселись на широкую резную скамью, покрытую медвежьей шкурой. Глинский поморщился.

— Честно говоря, мне сейчас не до охоты. Надо проводить Михаила, да и дома полно дел по хо­зяйству. Я уж хотел было ответить отказом, но по­думал, что, быть может, нужен тебе по одному из тех дел, о которых в письмах не пишут. Что-ни­будь случилось?

Федор улыбнулся.

— Понятия не имею! Все это затеял Олелькович. Зная о моей дружбе с Можайским, он угово­рил меня устроить охоту на зубра. Потом сказал,что очень хочет видеть тебя, но, опасаясь, что ты не прислушаешься к его приглашению, просил меня послать к тебе своего гонца. Я выполнил его просьбу.

— Странно. А кто еще будет?

— Не знаю точно. Кажется, Ольшанский.

—' И ты не догадываешься, в чем дело?

— А разве у тебя есть причины думать, что дело не в охоте? — удивленно спросил Федор.

Глинский молча пожал плечами.

— Не знаю, — вздохнул Федор. — Я просто сде­лал все, о чем меня просили. Зубр окружен и ждет.

— Неужели дело только в зубре? А я-то думал, нужна моя помощь. Знал бы — не поехал. Я не люблю охоту.

В полдень приехал князь Ольшанский в сопрово­ждении юноши, увешанного оружием, двух слуг и глубокого старика. Князь был поклонником древ­них рыцарских традиций, одевался соответствую­щим образом, собирал старинное оружие и никуда не выезжал без юного пажа-оруженосца. Кроме того, он повсюду возил за собой седого старца, за которым любовно ухаживал, намекая при случае, что это ясновидец и колдун.

Высокий, худой, с горбатым носом и длинными черными волосами, обрамлявшими лицо правиль­ной скобкой, князь Иван Ольшанский в сверкаю­щих доспехах и при полном вооружении произ­водил впечатление грозное и устрашающее. Но стоило взглянуть в его наивные, светлые, доверчивые глаза, чтобы понять, насколько обманчиво первое впечатление.

Князь любил опасность.

Росший пугливым нервным ребенком, он поста­вил перед собой цель навсегда победить холодный страх, цепко хватающий его душу при каждом не­ожиданном стуке, при внезапном появлении чело­века впереди на дороге, при грохоте пушек, при" виде обнаженного оружия. И всю жизнь он отча­янно достигал эту цель. С бледными губами, на не­послушных ногах, он шел навстречу любой опас­ности, прослыв человеком невиданного мужества и беззаветной храбрости. Никто никогда не узнал, каких усилий стоила ему беспощадная война со страхом, и, убедив в своей храбрости всех, он не мог убедить в ней самого себя. А это было для него главным! И он снова и снова искал опасности, что­бы, сжав зубы, еще раз победить…

Федор встретил любимого брата с обычной сердечностью и отвел в лучшую комнату терема.

— Когда начнем? — деловито спросил Иван, хо­лодея при мысли о встрече с огромным зверем.

— Завтра на рассвете.

— Отменно.

— А ты знаешь, что все это затеял Олелькович? — невзначай спросил Федор.

— Нет, но какая разница? Лишь бы зверь был побольше!

— Дело не в том, — Федор взял Ивана под ру­ку, — мне кажется, что Михаил собрал нас не столько на охоту, сколько сообщить нечто важ­ное… Охота — лишь предлог.

— Как?! — упавшим голосом спросил Ольшан­ский. — И зубра не будет?! Зачем же я здесь?

— Зубр будет, Иванушка, — поспешил успоко­ить его Федор. — Но, возможно, Михаил хочет предложить нам развлечение еще более увлека­тельное.

— Я приехал сюда сразиться с зубром, — упря­мо сказал Ольшанский. — И я с ним сражусь. Ни­кто меня от этого не отговорит. А все осталь­ное — потом.

Перед обедом Федору доложили, что князь Миха­ил Олелькович находится за версту от терема и че­рез полчаса будет здесь. Федор велел подать обед Глинскому и Ольшанскому, а если спросят, почему его нет, сказать, что он уехал осмотреть место зав­трашней охоты.

Князь Федор Вельский встретил второго двою­родного брата далеко в лесу.

Дородный и осанистый Михайло Олелькович ехал важно и не торопясь, окруженный целым от­рядом до зубов вооруженных людей.

— Здорово, братище! — заорал он на весь лес и чуть не свалился с коня, потянувшись обнять Фе­дора.

По всему было видно, что сегодня Михайлушка уже отобедал.

— Пришлось! — подтвердил он, когда Федор

спросил его об этом и, наклонившись к брату,

многозначительно сказал, указывая на коня под

собой: — Это все из-за него, ей-богу! У него, зна­

ешь, характер особый — не выносит, когда я са­

жусь в седло, не выпив предварительно кварту

доброго меда, — тут же скидывает меня на землю!

Я долго думал, почему это? И представь — разга­

дал. Ей-бо! Он любит музыку! В этом все дело. По­

нимаешь, кварта — это как раз пол моего живота,

и когда едешь выпивши, мед внутри эдак весело

плюхается, как в бурдюке: буль-буль, плюх-плюх!

Это его развлекает, и тогда он готов везти меня хоть до батьки в пекло! А иначе никак, понял?

Олелькович загоготал на всю округу и, не дав Федору слова сказать, продолжал:

— Но ты не тревожься, Феденька, я тебя не оби­жу и не откажусь отобедать еще раз! Ты ведь, вер­но, выехал сказать мне, что стол накрыт и ждет?

— Напротив, дорогой брат, пока Глинский с Ольшанским обедают, я хотел предложить тебе прогуляться со мной по лесу, безразлично в ка­ком направлении, ну, скажем, к месту завтрашней охоты.

— К черту охоту! Давай поскорей к столу! По­стой, — изумленно спохватился он, — какая такая охота?

— Как, разве ты не получил моего письма?

'— Феденька! Ну конечно, я его получил! Читаю, вижу — ты ждешь меня такого-то дня, там-то и там-то, и тут же вспоминаю, какое отличное пиво варит у тебя этот… как его… ну не важно! Я немед­ля сажусь в седло и еду!

— А дальше?

— Что дальше? Я здесь! Вот он я!

— А письмо дальше ты не читал?

— Зачем?

— Ты все тот же, Михайлушка! — укоризненно покачал головой Федор.

— Федек, ты, главное, не тужи! Все это бублики!

А на кого охотимся?

. — На зубра.

— Да ну-у-у?! По мне так лучше бы зайчиков пострелять! Ну, как говорят у меня на Киевщине: хай буде гречка, абы не сперечка! Э! Постой! Что ж это ты, братец, пригласил меня на охоту и кор­мишь байками, пока твои гости допивают послед­ний бочонок! Гораздо ли поступаешь, собачий сын! — и Михайлушка, хлопнув Федора по спине, снова закатился хохотом.

— Во-первых, это не я тебя, а ты меня пригла­сил на охоту, во-вторых, это не мои, а твои гости.

— Как так?! — вытаращил глаза Олелькович.

— Именно для того, чтобы объяснить тебе это и многое другое, я выехал навстречу. Прикажи своим людям отстать на двадцать шагов, и я скажу тебе, как ты должен вести себя, когда появишься в тереме. А после обеда мы снова уединимся, и то­гда ты узнаешь, что необходимо сделать для ис­полнения одной твоей заветной мечты. Ты ведь хочешь занять место, принадлежащее тебе по праву, не так ли?

— Братья! — торжественно и громко начал Олелькович и, вздрогнув, замер.'

— Я…я..л… — отозвалось многократное эхо и за­путалось в глухих зарослях дремучей пущи.

Тихое лесное утро. Четверо князей сидят под старым дубом на маленькой поляне. Перед князь­ями — скатерть, на ней вина и закуска, но никто не притронулся к завтраку.

Все настороженно и выжидающе смотрят на Олельковича.— Братья! — повторил он тихо и проникновен­но. — Я позвал вас сюда, чтобы покаяться в смерт­ном грехе перед родиной и искупить этот грех.Вы явились на мой зов, вы слушаете меня, а я гля­жу на ваши лица, и сердце мое обливается кро­вью! Передо мной лучшие сыновья Древнейших родов, самые знатные и самые могущественные владыки русской земли, цвет — да-да, я не боюсь этого слова — цвет православного рыцарства!

Он умолк, набрал побольше воздуха и продол­жал с нарастающим жаром.

— Братья! Все мы исповедуем одну веру, гово­рим на одном языке, все мы — кровь и плоть од­ной земли, но мы чужие здесь! Мы в забвении.Мы — никто. Храмы нашей святой православной веры обветшали и рушатся, а нам запрещено стро­ить новые, древние обычаи наших предков на­сильно искореняют, и мы начинаем принимать чу­жие; наших детей учат иноземным языкам, и они забывают, родной. Жестокий деспот, который мо­лится Богу по враждебному нам латинскому зако­ну, надменно попирает наши исконные вольности!

При этом каждые четыре года он воюет далеко на

западе за чуждые нам интересы белого орла1 , бро­сив на растерзание черным воронам нашу родную литовскую землю! Он не любит ее. Он не дорожит ею. Он предает ее! Братья! Наши лучшие люди, по­томки славных героев, что испокон веков владели этой землей, устранены от управления державой,притесняемы в своей вере, их грабят и унижают холопы изменника-короля! Доколе будет продол­жаться это чудовищное злодеяние! Доколе мы по­зволим иноверцам хозяйничать в нашей земле?!

Олелькович сделал паузу. Бледный Ольшанский плотно сжал губы. Лицо Глинского нахмурилось в размышлении. Вельский был серьезен и непроницаем. Олелькович продолжал:

— Я не буду вспоминать унижения, которые терпит каждый из нас. Я не буду говорить о тебе, Глинский, — ты владетельный магнат, быть бы те­бе могучей опорой великокняжеского престола,

1 Польский герб.

а тебя даже на собрания этой смехотворной Ра­ды не зовут! Я не буду говорить о тебе, Ольшан­ский, — ты, с твоими безграничными мужеством и отвагой, ставящими тебя в один ряд с великими воинами древности, лишен возможности про­явить себя в достойном ратном деле, которое принесло бы неувядающую славу нашей земле! Я не буду говорить о тебе, Вельский, — твой свет­лый разум, твой великий дар политика, наконец, твое знатное происхождение дают тебе все права стоять рядом с государем и мудрыми дальновид­ными советами помогать ему нести тяжкое бремя скипетра и державы, А что вместо этого? Ты гу­бишь свои таланты в глухой деревушке, всеми по­забытый, обиженный и ограбленный — кем? — своим младшим братом — предателем, Иудой — жалким прислужником жалкого короля! И уж со­всем умолчу я о себе, братья! Я — Великий князь Новгородский, Великий князь Киевский, князь Слуцкий, князь Копыльский, в бессильной ярости должен был смотреть, как этот ничтожный король позволил московскому Ивану отнять у меня мою отчину — Великий Новгород, как он, попирая все древние обычаи, подло наложил свою грязную ла­пу на мою родную Киевскую землю — и теперь я, подобно жалкому изгнаннику, вынужден жить вдали от любимой отчизны!!!

Олелькович отвернулся и отер слезу широким рукавом.

Минута прошла в полной тишине.

И вдруг где-то далеко в лесу едва слышно про­трубил рог.

Олелькович вскинул голову, глаза его сверкнули.

— Братья! Я позвал вас, доблестных рыцарей, гордость нашей земли, чтобы покаяться в грехе перед родиной, который я принял на себя, присягнув королю Казимиру. Но Господь наш велик и милосерден — он снял пелену с моих очей и на­ставил меня на путь истинный. Чаша терпения моего истощилась, кротость души моей исчерпа­лась! Гнев и ненависть горят в моем сердце! Здесь перед вами я слагаю "с себя прежнюю клятву и приношу новую!

Михаил сорвал с шеи золотой православный крестик и горячо поцеловал его.

— Клянусь вам, братья, что отныне я встаю на борьбу за наши попранные вольности, за нашу поруганную свободу, за нашу родную землю, за нашу истинную святую веру православную и буду бороться до тех пор, пока не займу престола, ко­торый принадлежит мне по праву наследования славному прапрадеду моему Великому князю Гедимину! И когда литовская корона будет возло­жена на мою голову, склонившуюся сейчас перед вами, клянусь, что кончатся все беды и горе­ сти Великого княжества Литовского, а лучшие его рыцари получат все исконные права, отнятые ныне чужеземцами!

Олелькович торжественно опустился на колени и протянул руки к небу.

— О, мои великие предки! — воскликнул он го­лосом, прерывающимся от волнения. — Знаю, вы видите меня в эту минуту! Великий Гедимин, слав­ный Ольгерд, мудрый Олелько — я слышу ваш зов!

Смотрите на меня! Вот я иду!

И снова уже где-то ближе затрубил рог.

Олелькович горячо молился, беззвучно шевеля губами, потом встал и принял смиренно-величе­ственную позу.

Все молчали.

Князь Федор Вельский понял, что наступила решающая минута.

Он быстро поднялся и, опустившись перед Михайлушкой на одно колено, твердым уверенным голосом произнес:

— Государь и брат мой, Михайло Олелькович!

Клянусь, не жалея сил и крови, сделать все, чтобы помочь тебе занять престол во славу памяти на­ших предков, во славу величия и могущества дер­жавы нашей Литовской, во славу веры нашей гре­ческой!

Олелькович поднял брата с колен и крепко об­нял его.

Тогда Ольшанский, потрясенный и озаренный предвкушением грядущих опасностей; поднял го­лову.

— Клянусь и я! — прошептал он, крепко сжав бледные губы, и застыл как изваяние.

Олелькович торжественно поцеловал Ивана и на­правился к Глинскому, чтобы принять его клятву.

Глинский молчал.

Все повернулись к нему.

Он спокойно и задумчиво посмотрел в глаза каждому по очереди и негромко произнес:

— Князья! Многое из того, что сказал тут Олелькович, — правда, и его слова тронули меня.

Мой прапрадед Мамай тоже был славным воином

и великим ханом татарским. А вот сын его — Мансур-Кият не любил войны и хотел жить со всеми в мире. Его тянула земля, и он остался на ней. С тех пор наша родина — Литовское княжество. Я тоже люблю землю. Люблю растить на ней хлеб своими руками, хотя и саблю эти руки умеют держать крепко. Когда мой дед Лекса крестился в Киеве и наречен был Александром Глинским, он принес Богу святую клятву в том, что и сам, и все его по­томки верой и правдой будут служить короне, ко­торая дала им новую отчизну. Я готов голову сложить за землю, которая кормит меня, но я не под­ниму руки на корону. Она для меня священна. И если эта корона окажется на твоей голове, Олель­кович, я буду служить ей так же верно и не изме­ню тебе, как не изменю сейчас королю Казимиру. Мой долг раскрыть королю ваши замыслы. Но я понимаю и уважаю высказанные здесь взгляды и чувства. Нарушение долга — тяжкий грех, но это еще не нарушение клятвы. Я не предам вас, и все, что я здесь слышал, умрет вместе со мной; Но я не пойду с вами и ни едиными делом не помогу вам. Это мое твердое слово, князья!

Он взял одну из прислоненных к дереву рога­тин и, протянув ее Олельковичу, сказал, обраща­ясь ко всем:

— Теперь позвольте мне уйти или убейте меня.

И в третий раз протрубил рог. Гулко, протяжно, где-то совсем недалеко.

Олелькович медленно взял рогатину и, как бы взвешивая ее на руке, подбросил несколько раз, в упор глядя на Глинского. Князь Лев стоял, при­жавшись спиной кмогучему стволу древнего дуба, смело и прямо глядя перед собой.

Лицо Олельковича начало докрываться пятнами.

Вельский выступил вперед.

— Михайлушка, — сказал он мягко. — Князь Глинский благородный и честный человек. Будем же уважать его взгляды, как он уважает наши. Я ду­маю, он может с честью уйти — мы полагаемся на его слово.

Олелькович колебался, сжимая окованное серебром древко рогатины.

Из чащи едва слышно донесся звук трещотки.

^Охота началась, — восхищенно прошептал Ольшанский.Олелькович опустил рогатину.

— Раз Федор говорит, значит, так оно и есть, —сквозь зубы произнес он и вдруг странная усмеш­ка скользнула по его лицу. — Послушайте! — горя­чо воскликнул он. — Ольшанский только что про­изнес слова, которые натолкнули меня на вели­кую мысль! Да-да! Верно!!

Он вспыхнул каким-то внутренним возбужде-нп&л и быстро заговорил, отчеканивая слова.-

— Разве мы не верные подданные? Разве мы не любим нашего короля?! Мы его очень, очень лю­бим! Да-да, братья, мы устроим ему праздник! Лю­бимое королевское развлечение! Слышите —

Большая короледская охота на зубраГ

Олеяькович лихорадочно бросался от Вельско­го к Ольшанскому, от Ольшанского к Вельскому и резко, яростно, жестко швырял в них пригоршни слов* жгучих, как раскаленный песок.

— Все произойдет здесь. Да-да именно здесь, на этом самом месте! Представьте себе: король в гос­тях у русских князей! Какая радость на наших ли­цах! Мы принимаем короля! Нет — всю королев­скую семью! Вон там, поодаль, будет шатер старой королевы, мы непременно должны пригласить и ее! „А вот тут будут сидеть королевичи — все до единого! Никого не забудем —- мальчики должны учиться искусству охоты на крупного зверя у на­стоящих охотников — у нас, братья, у нас! А ко­роль… О-о-о! Разумеется, сам король тоже здесь! А вокруг него — мы! Вот, к примеру, совсем как сей­час вокруг Глинского. Да-да, верно, там, у дуба,он и будет стоять… Чу! Слышите! Собаки лают!

Скоро зубр будет здесь! Все смотрят туда… Все ждут зубра…

И вдруг действительно из леса донесся приглу­шенный лай огромной своры и неясный глухой треск. Но никто не слышал этого, никто не смот-рел в ту сторону. Все как завороженные застыли на месте, не сводя глаз с Олельковича.

И в эту минуту князь Федор Вельский окаменел^ потрясенный совершенно неожиданным чудовищным поворотом событий. Да, это он, Федор, составил Михаилу план его речи и принудил его выучить назубок основные фрагменты, но то, что говорил сейчас Олелькович,было жутким плодом его собственного воображения, должно быть, раз­буженного внезапно после долгой спячки. Куда девался прежний Михайлушка — благодушный ве­сельчак, пусть грубый, пусть глуповатый, пусть иногда жестокий, но всегда ухмыляющийся доб­родушной полупьяной усмешкой? Сейчас по лес­ной поляне, сжимая в руке сверкающую лезвием рогатину, метался свирепый безумец с налитыми кровью глазами. Он с циничной отчетливостью доводил до естественного завершения тайные не­досказанные* недовыраженные мысли самого Фе­дора, и Федор ужаснудая, увидев перед собой жи­вое и кровавое обличие этих мыслей.

Олелькович остановился перед бледным, но не­возмутимым Глинским и, склонив голову набок, продолжал, медленно поднимая рогатину:

— Братья, смотрите! Внимайте! Большая коро­левская охота достигает своего высшего момента!

Олелькович внезапно замахнулся рогатиной, нацелив острие в грудь Глинского, и в ту же се­кунду за его спиной раздался короткий крик Оль­шанского-.

— Зубр!

Олелькович резко обернулся.

Из чащи прямо на него бежал огромный ста­рый бык.

Длинные нити слюны свисали из его открытой пасти; тяжело и шумно дыша, он шел по прямой,неумолимо приближаясь, не разбирая дороги, подминая кусты и ломая маленькие березки.

И тут же легендарный храбрец князь Иван Оль­шанский быстрыми, решительными шагами дви­нулся навстречу рассвирепевшему зверю, занеся над головой рогатину.

У него бешено колотилось сердце, дрожали руки, а ноги, казалось, вот-вот подкосятся; ему хотелось изо всех сил рвануться и убежать подальше в лес, но, упрямо сжав белые губы, он шел и шел вперед, в который раз превозмогая свой вечный страх.

В десяти шагах от дуба они сошлись.

Ольшанский был крепок и силен, но ему не хватило чуточки ловкости и хладнокровия. Он на­нес страшный по силе, но неточный удар. Лезвие рогатины наткнулось на ребро, толстое древко переломилось как лучинка, а князь Ольшанский пролетел мимо зубра с обломком рогатины в ру­ках и покатился по земле, брошенный силой соб­ственного удара.

Бык взревел так, что задрожали стволы деревь­ев, на губах у него появилась кровавая пена, но, верный своему правилу, не сводя глаз с Олелько-вича, он двинулся вперед, ускоряя разгон.

Навстречу ему шла еще одна человеческая фи­гурка.

Маленький худой Федор Вельский, близоруко щурясь, смело двигался вперед и, обеими рукам» выставив перо рогатины, вонзил его в огромную мохнатую грудь.

Рогатина застряла в плотной ткани мышц, и не было у Федора сил воткнуть ее глубже.

По сравнению с ударом Ольшанского это был едва ощутимый укус комара. Бык, мотнув головой,с неумолимым ускорением шел дальше, и торча­щая из его груди рогатина с пружинистой силой отбросила Федора в сторону.

Олелькович стоял с уже занесенным над голо­вой оружием,, а на его побелевшем, как мел, об­рюзгшем, пухлом лице выступили крупные капли пота, и по мере приближения зубра он слабею­щей рукой медленно опускал рогатину, пока она не коснулась земли и не выпала из его рук от од­ного этого слабого прикосновения.

Й тогда Глинский взял стоящую рядом с ним четвертую рогатину.

Сделав несколько твердых уверенных шагов, он зашёл слева от бегущего на них зубра. Зверь уже был перед Олельковичем, от грохота его копыт содрогалась земля, и казалось, он сейчас сомнет и затопчет одетого в яркий кафтан князя, скованно­го страхом, стоящего неподвижно с беспомощно опущенными руками. Наклонив голову, зубр гото­вился пригвоздить к дубу это красное раздражаю­щее пятно, к которому он давно стремился, отбра­сывая все препятствия на своем пути.

Глинский коротким движением взмахнул рога­тиной, она мягко вошла между ребрами и, утонув до середины древка, пронзила насквозь сердце.

Зубр вздрогнул и на какую-то долю секунды за­стыл, не двигаясь, потом медленно повернул голо­ву, глянул на Глинского глазами, полными неверо­ятного изумления, и, рухнув на передние ноги, свалился на бок.

— Бедный зверь! — прошептал Глинский. — Ты спас мне жизнь, а я убил тебя… И ради кого?

На поляне все пришло в движение.

Со всех сторон вырвались собаки, откуда-то появились загонщики, егеря, псари; все бегали,кричали, трясли Олельковича, суетились вокруг Вельского помогали подняться Ольшанскому.

Глинский повернулся и не оглядываясь пошел к дороге.

Поздним вечером этого дня темная вода Илути, как в добрые старые времена, отражала ярко осве­щенные окна охотничьего терема и огни костров на берегу.

Вельский сидел на скамье под осиной, прислу­шиваясь к веселому шуму и пьяным песням. В те­реме пировали князья — на свежем воздухе воины и слуги.

Из темноты выросла чья-то тень.

— Это я, князь.

— Что случилось, Юрок?

— Новости. Во-первых, сообщение из Горваля.

— Что-нибудь серьезное?

— Нет,~пустяк. В окрестных лесах появилась ка­

кая-то шайка грабителей. Первые жертвы — ре-

чицткий сборщик податей с обозом весенней дани

и казначей князя Семена.

— Забавно… — улыбнулся Федор.

— Во-вторых, приехал отец Леонтий и хочет

тебя видеть.

— Очень хорошо, я поднимусь к нему.

— Он сказал, что сам тебя найдет, как только

переоденется с дороги. В-третьих, Глинский соби­

рается уезжать.

— Это я знаю.

— Но ты не знаешь всего. Олелькович узнал от Ганса, что Глинский прямо отсюда направляется в Гомель. Тотчас после этого разговора пятеро лю­дей Оледьковича сели на коней и выехали за во­рота. Только что наша охрана в лесу видела, как эти люди промчались по Стародубской дороге в сторону Гомеля.

Федор насторожился.

—  Олелькович разговаривал с Глинским после возвращения с охоты в мое отсутствие?

—  Нет. И даже старался держаться от него по­дальше. Это меня удивило, и потому я вниматель­но наблюдал за его действиями. Не нужно ли на всякий случай предупредить Глинского?

Федор глубоко задумался.

Неужели Олелькович решился… Нет, не может быть. Это случайное совпадение. Впрочем, этот самолюбивый дурак может не простить униже­ния. Он в пылу азарта едва не убил Глинского, атот спас ему жизнь. Что же делать? Предупре­дить? Но, быть может, Олелькович прав! Ведь Глинский все знает — и не с нами! Вот они — первые шаги нового пути…

Да, Федор знал, что придется приносить жерт­вы, стать жестоким. Наконец, настанет время, ко­гда, возможно, необходимо будет принести кого-то в жертву. Но вот так, сразу же, в первый день?! Федор не предполагал, что Глинский откажется от участия в заговоре. Глинского притесняют, и, ка­залось, он должен быть недоволен королем, а вот, поди ж ты… Это стало большой неожиданностью. А теперь на душе неспокойно.

Глинский знает тайну. Глинский держит всвоих руках три жизни. Почему три? Гораздобольше. В случае раскрытия заговора погибнут идругие, которые служат, ничего не зная. Дажеесли подозрения Юрка оправданны — это всеголишь выбор: одна жизнь против многих. Но Юрокможет ошибаться. И, в конце концов, я мог ниче­го и не знать… Мог ведь?

— Нет, Юрок, — медленно произнес он. —

Я сам поговорю с Глинским перед его отъездом.

Юрок молча поклонился и ушел.

Он меня осуждает? Но ведь он не знает, чтопроизошло в лесу. Никто не знает* Нет, же пра­вильно. Пусть все идет своим чередом. Я ко всемуэтому не имею никакого отношения. Моя со­весть совершенно чиста.

На аллейке, едва освещенной лучами, падавши­ми из окон терема, появилась круглая низенькая фигурка отца Леонтия,

Федор встал ему навстречу, и старик поцеловал егов лоб.

— Рад видеть тебя во здравии, мой мальчик. Я привез тебе приятную маленькую новость.

— Лучшая новость — твой приезд, отец. Когда ты со мной — моя душа светлеет.

— Я бы и сам с тобой не расставался, если бы не забота о твоих делах. Твоя любящая сестрица

Анна кланяется. Она^ вернула долг.— Сотня золотых — вспомнил Федор и улыб­нулся, — Пустяки.

— Отнюдь, отнюдь, сын мой, за такие деньги можно построить хорошую церковь.

— Вот и отлично, отец. Я вношу их тебе на бо­гоугодные дела. Обнови наш храм в Белой, он, ка­жется, совсем одряхлел.

— А как же королевский указ, запрещающий постройку и починку православных храмов?

— Король далеко, а Бог всегда с нами, отец! Я предпочитаю угодить Господу…

— И он не оставит тебя, мой мальчик, — отец Леонтий перекрестился и вздохнул. — Ну, как прошла охота? — спросил он после некоторого молчания.

— Плохо, отец мой, — проговорил Федор, ду­мая о своем. — Один из охотников отказался от поединка.

— Князь Глинский?

Федор вздрогнул и пристально поглядел на свя­щенника.

— Почему ты решил, что именно Глинский?

—- Я знаю, что он не любит охоту, — наивно улыбаясь, ответил отец Леонтий. Федор облегченно вздохнул.

— Нет, отец. Глинский проявил себя с лучшей стороны. Это был Михайлушка.

— Никогда бы не подумал! Человек, в жилах ко­торого течет такая кровь…

— Увы, отец, передавая потомкам свою кровь, великие люди не всегда передают им свои добро­детели.

Во дворе возникло какое-то движение. Конюхи повели лошадей. .

-Глинский уезжает, — сказал Федор. — Подо­жди меня здесь, я попрощаюсь сними вернусь.

Михаил и Ганс были уже верхом. Глинский, по­ставив ногу ъ стремя, ждал приближающегося Фе­дора.

— Прости, князь, что все вышло так… несклад­но, — сказал Федор.

— Ничего, князь. Господь даст, увидимся в луч­шие времена.

Он кивнул и сел на коня. Федор прикусил губу. Нет, будь как будет!

— Берегись в пути! — сказал он только.

— Бог сбережет! — ответил Глинский и двинулконя к воротам.

Федору показалось, что Ганс и Михаил покло­нились ему холодно. Он рассердился на себя за мнительность и вернулся к скамье. Отец Леонтий хотел ему что-то сказать, но тут из терема, поша­тываясь, вышел Олелькович и нетвердой походкой двинулся по аллейке. После яркого света он шел, как слепой, протянув перед собой руки.

Федор следил за его неуклюжими неповоротли­выми движениями, и в нем нарастало холодное раздражение.

— А где твои люди, брат? +- спросил он, когда Олелькович поравнялся со скамьей, и голос его помимо воли прозвучал как-то глухо и грозно.

Михайло вздрогнул и застыл.

— Кто здесь? — хриплым испуганным шепотом спорсил он.

— Не узнаешь брата своего?

— А-а-а! Бельский! Черт бы тебя побрал! Что ты меня так путаешь из темноты?!

—. Разве в моем вопросе есть что-то страш­ное? — удивленно спросил Федор. — Мне сказали, что твоих людей нет среди пирующих, а я стара­юсь заботиться, чтобы всем гостям было весело в моем доме.

Олелькович, покачиваясь, всматривался в тем­ноту.

— А это еще кто с тобой?

— Это я, сын мой, — ласково ответил священник.

— Черт возьми! Э-э-э… я хотел сказать.., прости,святой отец, не узнал тебя.

Олелькович тяжело опустился на скамью.

— Я, кажется, сегодня перехватил. Нельзя так много пить, — назидательно произнес он, шумно сопя носом.—Так ты спрашиваешь, где мои лю­ди? Видишь ли,., э-э-э… как тебя… э^э-э.„Федор! Де­ло в том, что моя… э-э-э… как ее… э-э-э… жена… да-да! Жена! Так вот… она, значит, это:., э-э-э… любит красивые кружева.

"— Вот как?

-^-Да-даГ Именно так! И я решил сделать ей по­дарок. Мне сказали, что в этом… э-э-э… как его… э-э-э… в Гомеле… есть мастерицы, которые дела­ют очень редкие кружева. А раз я завтра уезжаю и Гомель мне не по пути, то я послал туда моих людей с деньгами, чтобы они купили эти самые… э-э-э… как их… кружева… вот.

И, очень довольный своим объяснением, он ус­тавился в ту сторону, где, по его предположению, должен был находиться Федор.

— Пять человек за кружевами? — удивился

Вельский.

Олелькович начал сердиться.

— А что здесь особенного? Я дал им деньги!

А в лесу могут быть эти… как их… грабители! И по­том — что это ты ко мне пристал, братец? Мои люди — куда хочу, туда посылаю!

Он разгневанно топнул ногой.

— Может, ты собираешься давать мне советы,как я должен поступать с собственными холопами?!

— Что ты, что ты, Михайлушка! Сохрани Бог! Я хочу дать тебе только один совет: быть осторож­ным. Становится свежо, а ты в одной рубахе!

— Да-да, здесь ты прав, черт тебя побери…э-э-э… прости, святой отец… это верно — мне сле­дует бережнее относиться к своему здоровью…особенно теперь…

И продолжая что-то бормотать себе под нос, он встал, шагнул в сторону и пропал в темноте.

— Ты не туда пошел, — сказал ему Федор.

— Я сам знаю, куда мне идти, — огрызнулся из темноты Олелькович, и некоторое время оттуда доносились возня, треск веток и глухое бормота­ние. — Черт бы побрал всех опекунов и советчи­ков… Не дают даже выйти… по делу…

Наконец он вынырнул из темноты у самого те­рема, громко топая, поднялся на крыльцо и, показавшисьь на секунду в ярком квадрате распахнутой двери, исчез.

—'Удивительно, какие странные мысли прихо­дят иногда человеку в голову, — смущенно произ­нес отец Леонтий.

—Ты о чем?

—Почудится же такое… Когда ты спросил у не­го: «Где твои люди, брат?», у тебя был такой тон голоса, что я вдруг почему-то подумал: наверно,именно так звучал голос Господа нашего, вопро­шающий-«Каин, где твой брат Авель?»

Федор не мог уснуть.

Его мучили кошмарные видения.

Темнота комнаты рождала страшные и крова­вые картины. Старый немец прикрывал своей гру­дью мальчика, и секира глубоко вонзалась в эту грудь, с хрустом ломая ребра… Отрубленная голо­ва Глинского, не мигая, укоризненно смотрела на Федора-» ft paax стоял, не затихая, жалобный ис-пуганиый детский крик…

Прошел час.

Наверно, Глинский уже выбрался на большуюдорогу; Н^т, они.не будут ждать его там… ко­нечно, где-нибудь дальше под Гомелем.

Федор вспомнил людей, сопровождавших Олель-ковича. Хмурые угрюмые парни, и у всех на поясе широкие, хорошо отточенные боевые топоры.

Кружева… кружева для жены Олельковича.,.Неужели первый же день кончится так? Неужелипервый шаг будет кровавым? Но каков брат?!Братец Михайпушха…

Ярость охватила Федора.

Он вскочил с лавки, выбежал в темный кори­дор и бросился вниз по лестнице. Он с детства знал каждый переход в этом тереме, каждую поло­вицу, каждую ступеньку. Темнота не мешала ему.

Федор широко распахнул дверь и ворвался в комнату своего канцлера.

— Юрок! Проснись! Вставай быстро! - лихора­дочно позвал он.

— Я не сплю.

Юрок одетый стоял у окна.

— Беги быстро к Макару, — яростно говорил Федор. — Пусть он поднимет два десятка своих людей и мчится в сторону Гомеля. Пусть он дого­нит Глинского. Пусть проводит его до города. Но не говорит, с какой целью я его послал — они просто попутчики. А если уже поздно… или вдруг люди Олельковича все же нападут — мой наказ Макару: никого не оставлять в живых, а тела зако­пать « глухом лесу, чтобы их никто никогда не на­шел! Беги!

— Все приготовлено, князь. Макар и его люди давно ждут в лесу, не слезая с коней.

— Ты неоценим, Юрок,— прошептал Федор с изумленным восхищением. — Ты заслуживаешь лучшей судьбы.

— Ты тоже, князь! ~ ответил Юрок и выскольз­нул из комнаты.

Федор бегом вернулся к себе и распахнул окно.

У ворот бесшумно мелькнула тень и скрылась в лесу.

Федор напряженно вслушивался, но сердце в груди колотилось так, что ничего, кроме этого грохота, он не мог расслышать.

«Не успеют! — с тоской думал он. — Не успе­ют…» И в возбужденном громком стуке сердца ему слышался монотонный голос, который все повто­рял и повторял:

Каин, где твой брат Авель?

 

Глава девятая

СТАРОДУБСКАЯ ДОРОГА

…..— Ничего не понимаю! — вос­кликнул Картымазов и, заложив руки за спину, стал ходить из угла в угол. — Нет, я ничего нечпо-нимаю! Мы отставали от них на десять часов. Они сменили лошадей — мы нет. Значит, перегнать их мы никак не могли. Они должны были приехать в Гомель, опережая нас по меньшей мере на пять часов. И что же? На постоялом дворе, который указал Алеша, они не появились. Мы обследова­ли все другие постоялые дворы. Сомнений нет. Они сюда не приехали, Тогда где они? Что это оз­начает?

Филипп сидел в углу на табурете, сжав руки под коленями, и мрачно разглядывал половицы.

Медведев хладнокровно оттачивал лезвие сво­его меча, стараясь довести его кончик до предель­ной остроты.

Егор нес караул за дверью.

Четыре дня они добирались от Рославля до Го­меля. Несколько раз их останавливали на дорогах, но выручала грамота Леваша. Медведев и Карты­мазов переоделись в простое платье и прятали оружие. Медведев опасался, что Кожух сообщит властям о вооруженном отряде московитов, пере­шедших рубеж, и на каждом посту, в каждом поселении они были готовы к столкновениям, и все же до Гомеля они добрались вполне благополуч­но. Остановились на маленьком постоялом дворе у окраины.

Филипп шумно вздохнул.

— Возможно, они не собирались в Гомель. Ко­

жух мог заподозрить Алешу и решил его обска­

кать. Он нарочно назвал первый попавшийся го­

род.

— Маловероятно, — флегматично возразил

Медведев. — Я допускаю, что Кожух потерял к не­

му доверие после Рославля. "Но, посылая Алешу за

каретой, он ему еще полностью доверял. Даже ох­

рану Настеньки поручил.

—  Это верно, — подтвердил Картымазов, — из

кареты я слышал разговор Кожуха с Алешей —

полное доверие!

—  Значит, — продолжал Медведев, — намере­

ние Кожуха отправиться в Гомель несомненно. Но

Алеша говорил, что Гомель — далеко не конечная

цель пути. После нашей неудачной попытки Ко­

жух мог переменить решение и поехать в обход

города. Плохо, что нам не удалось даже приблизи­

тельно узнать, где находится князь Семен.

—  Что делать! Сколько мы ни спрашивали, все

утверждают, что в этих местах нет владений Вель­

ских, — развел руками Картымазов, — ты ведь сам

слышал!

—  И все же они ехали в эту сторону, а не в Вельское княжество и не в Вильно. И Гомель, не­сомненно, лежал на их пути. Скорее всего, Семен недавно купил где-то здесь маленький клочок земли и об этом еще никто не знает. Возможен и такой вариант: Кожух находился или даже сейчас находится в Гомеле, но, опасаясь нашего нападе­ния, остановился не на постоялом дворе, как предполагал раньше, а у кого-то из знакомых. За­подозрив Алешу, он не выпускает его из дому. Вспомните, на всем пути мы не нашли ни одного Алешиного знака, хотя следы кареты пропали пе­ред самым Гомелем… По-моему, нам прежде всего следует точно выяснить, был ли здесь Кожух. Если нет — поищем другое решение. Сколько дорог ве­дут в этот город?

— Пять, — ответил Картымазов. — С восточно­го берега Сожа: Черниговская, Стародубская и Смоленская, с западного — Речицкая и Чечерская.

— Смоленская нами проверена. Остаются четы­ре. Давайте, не теряя времени, выйдем на заставы этих дорог и постараемся узнать, не проезжала ли на днях в Гомель известная нам карета либо груп­па всадников с женщиной. На Смоленской дороге нам ответили отрицательно, но Кожух мог войти в город по любой из остальных. Сегодня же к по­луночи мы узнаем точно, был ли он здесь!

Четверо постояльцев выехали со двора, преду­предив хозяина, что две комнаты остаются за ни­ми. На углу они молча разъехались в разные сто­роны.

На долю Медведева выпала Стародубская дорога.

Одетый в простое платье, подпоясанный своим мечом, Василий был похож на рядового воина из дружины не очень богатого князя. С присущей дальновидностью он подъезжал к заставе с боль­шой оплетенной бутылью вина, захваченной на постоялом дворе.

У заставы караулили четверо людей. Вече­ром проезжих было не много, и стражники не торопясь готовились к ужину. Бутыль Медведева пришлась очень кстати и быстро сделала свое дело.

Через полчаса Медведев по большому секрету рассказывал стражникам волнующую романтиче­скую историю о своем бедном молодом хозяине, который похитил дочь богатого князя, ибо ста­рый отец, как и полагается в подобных историях, хотел выдать несчастную девушку за не менее ста­рого и не менее богатого другого князя, не счита­ясь с ее любовью к бедному и незнатному хозяину Василия.

Подобные истории во все века и во все време­на действуют одинаково безотказно.

Стражники тут же переполнились сочувстви­ем к судьбе несчастных влюбленных и немедля выразили желание помочь молодым людям. Мед­ведев объяснил им, что уже два дня назад его хо­зяин должен был приехать из Стародуба и при­везти похищенную возлюбленную в закрытой карете, но не приехал вчера, не приехал сего­дня, и тогда обеспокоенный верный слуга от­правляется на поиски хозяина и его невесты. Так вот: не видели ли они на днях описанной каре­ты, проезжающей в Гомель в сопровождении не­скольких всадников?

Стражники достали засаленную книгу учета по­шлины и, аккуратно пролистав последние страни­цы, заверили, что проезжали повозки дворян кня­зя Можайского и крестьянские подводы, но опи­санной кареты в Гомель «е проезжало. Труппы всадников без кареты, но с женщиной тоже не было.

Медведев выразил отчаяние и стал советовать­ся со стражниками, что же ему делать, узнавая, нет ли других дорог, по которым его хозяин мог бы попасть в Гомель, минуя заставы: Стражники заве­рили, что это исключено, потому что здесь только один мост через реку Сож. Медведев принялся горько оплакивать судьбу своего любимого хозяина, и тут усатый пожилой стражник, подумав не­много, сказал:

— Вот что еще может быть. Живет неподалеку на хуторе один мастер. Эдак, верст десять отсюдо-ва. Чинит он кареты и дает под залог лошадей. Ежели хозяин твой с княжной ехали по Ипути, а за ними была погоня, то вполне может быть, что спрятались они у мастера Карпа. У него завсегда все прячутся, кто от погони бегает. Этим он и жи­вет. Лошадей, значится, поменяют, погоню про-пустют, и опосля — куда душа желает…

Медведев живо заинтересовался необычной профессией мастера Карпа и загорелся желанием взглянуть своими глазами, как живет такой чело­век. Усатый стражник с удовольствием ответил на все расспросы относительно дороги, и Василий немедленно поскакал в указанном направлении.

Поездка отняла почти целый час, и было уже совсем темно, когда он разыскал в лесу в полувер­сте от дороги большой двор.

Во дворе мастера Карпа стояла тишина — по-видимому, все давно спали. .

Медведев, опасаясь засады, если вдруг.Кожух здесь, оставил Малыша подальше в лесу и осто-рож«о подкрался к дому, обнесенному высоким плетеным забором, держась с подветренной сто­роны, чтоб не почуяли собаки, Василий бесшумно перебрался через плетень. Ему повезло — конюш­ни находились в этом конце двора. Василий обо­шел их и убедился, что ни одной тягловой лошади там нет. Знакомой кареты тоже не было.

Собаки все же почуяли Медведева и подняли свирепый лай. Он едва успел перепрыгнуть через забор, спасаясь от них, и вернулся побыстрее к воротам со стороны дороги. Во дворе послы­шался лязг засова и шаркающие шаги.

— Кто там? — спросил из-за ворот сонный женский голос.

— Мне нужен мастер Карп.

— Да его уже две недели дома нету. На свадьбу к дочке поехал.

— Я из тех людей, что на днях у вас останавли­вались.

Возникла пауза, потом голос настороженно сказал:

— У нас, милый, уже месяц никто не останавли­вался.

— Ну как же! — не унимался Медведев. — С на­ми еще девушка была, мы ее взаперти держали…

Не помнишь разве? Я вам деньги привез: хозяин послал меня, велел доплатить мастеру Карпу, чтоб и дальше держал язык за зубами.

Снова наступило молчание, затем голос реши­тельно заявил:

— Вот что, милый, если говоришь правду, бла­годари Бога, что я честная женщина и не взяла твоих денег! Потому что ты, верно, напутал что-то — никого у нас месяц как не было. А если ты —тать какой и просто хочешь, чтоб я ворота тебе открыла — так ступай подобру-поздорову, не то сейчас людей своих кликну — они тебе разом шею наломают!

— Видать, я и вправду ошибся, извиняй, хозяй­ка! — сказал Медведев и отправился восвояси.

Сомнений быть не могло. Кожух здесь не оста­навливался, иначе хозяйка, конечно, не отказа­лась бы от денег…

Итак, Стародубская дорога проверена.

Может, Филиппу или Лукичу повезет больше.

Медведев медленно возвращался обратно по той же дороге, идущей вдоль Ипути, размышляя о том, что он расскажет стражникам на заставе. Потом он стал думать об Алеше, от него мысли Васи­лия перекинулись к Настеньке, а подумав о На­стеньке, он вспомнил Анницу… За неделю путеше­ствия не было дня, чтобы Василий не думал об этой удивительной девушке, и каждый раз его сердце замирал о. от волнения и радости, радости встречи и волнения надежды…

Ночь была светла и безветренна. Пористая раз­бухшая половинка растущего месяца бросала смутные тени на дорогу, иногда пробегал заяц или шарахалась в кусты лиса, но было вокруг спо­койно и тихо.

Дорога бежала невдалеке от берега, но, когда река поворачивала в сторону изгибом рукава, она продолжала идти прямо, и тогда с обеих сторон ее теснил высокий дремучий лес.

Медведев проезжал как раз через такое узкое место, где дорога была сжата подступившими к ней старыми мохнатыми елями, когда услышал далеко позади себя топот копыт.

Он тотчас насторожился. Вдогонку ему в сто­рону Гомеля мчались какие-то тяжелые всадники. Медведев осмотрелся и нашел это место вполне подходящим, чтобы, оставшись незамеченным, пропустить конный отряд мимо себя.

Он выбрал большую седую ель с густыми ветвя-. ми до самой земли и, свернув с дороги, встал за ней, Опытный Малыш сразу замер, поводя ушами. По мере приближения всадники все замедляли га­лоп, а на окруженный лесом участок дороги въе­хали и вовсе шагом.

. Медведеву это очень не понравилось.

Как обычно, он тут же решил, что их появле­ние, наверное, каким-то образом связано с ним. Василий начал вглядываться сквозь ветви ели, с нетерпением ожидая, когда «садники покажутся в поле его зрения.

Наконец он увидел их

Пятеро рослых крепких мужчин были одеты в простые сермяги, но по тому, как они держались в седлах, Медведев сразу понял, что они не совсем те, за кого хотят себя выдать. Все пятеро был воо­ружены широкими острыми боевыми топорами на длинных топорищах, как у простых ратников, несмотря на то что у седел их лошадей поблески­вали сабли в дорогих ножнах.

Остановившись на дороге, наискосок от Медве­дева, они сгрудились и, вполголоса посовещав­шись о чем-то, разъехались по разным сторонам. Трое въехали в лес и укрылись недалеко от Медве­дева, двое спрятались по ту сторону дороги. Через минуту вокруг снова царила тишина и, казалось, ни одной живой души нет поблизости.

Вот такштука! Ребята устроили на кого-тозасаду. Неизвестно, сколько времени они собира­ются здесь ждать, быть может, всю ночь, а я как дурак должен стоять рядом и не шевелить­ся. Если я выйду, они,- конечно, вообразят, что яза ними слежу, и мне придется сразиться сними.Ну, это я всегда успею сделать, а пока до полуно­чи, когда меня будут ждать друзья, еще далеко, икакой-то часик я могу позволить себе подышатьсвежим воздуоеом. А уж если за это время ничего-не произойдет, придется несколько нарушить ихпланы, коль скоро они вздумают возражать про­тив моего мирного отъезда.

И Медведев принялся ждать с таким терпением, будто был одним из участников засады.

Четверть часа протянулись очень медленно, не принеся никаких новостей. Засада была явно не впервой пятерым всадникам. Они вели себя прекрасно; ничем не выдавая своего присутствия. Медведев уже вовсю скучал и позевывал, когда вдалеке послышалась мерная поступь лошадей. Вскоре показались трое всадников. Они двигались молча и не торопясь, как люди, совершающие длительное путешествие. Между двумя пожилыми мужчинами ехал мальчик.

Когда путешественники поравнялись с засадой, на лесной дороге разыгралась одна из тех мол­ниеносных ночных сцен, во время которых жизнь людей пятнадцатого столетия обрывалась так же быстро, внезапно и нелепо, как это случалось при подобных обстоятельствах и во многие другие ве­ка бурной и длинной истории человечества.

Путешественники были атакованы, но прояви­ли* изумительное хладнокровие. Не успели двое всадников с занесенными топорами выскочить на дорогу, как Глинский и Шлейниц, обнажив ору­жие, ловко отразили внезапный удар, нарушив планы остальных трех участников засады, кото­рые, спешившись, засели чуть впереди, в полной уверенности, что путешественники бросятся бе­жать и попадут прямо им в руки.

Шлейниц громко выругался по-немецки и, под­няв лошадь на дыбы, тем спас свою жизнь. Лошадь его получила страшный удар топором, но и всад­ник, нанесший его, тут же упал, разрубленный от плеча до пояса не менее сокрушительным по силе ударом меча. Однако немец падал вместе с лоша­дью и, не успев вынуть ноги из стремени, был придавлен ее телом.

Глинский ловко уклонился от топора своего противникаи выбил нападающего из седла, не ра­нив, однако,

А вот мальчика, ехавшего между ними, постиг­ла беда.

Его лошадь вскинулась и, сбросив всадника, по­несла.

Михаил, быть может, сильно ушибся при паде­нии и теперь неподвижно лежал посреди дороги.

Трое пеших из засады уже были рядом, и один на ходу крикнул другому: «Убей щенка!» -

— Михаил! — отчаянно крикнул Глинский.

Медведев решил, что пора вмешаться.

Он выхватил лук, и убийца, занесший над лежа­щим мальчиком топор, упал, прошитый насквозь длинной тонкой стрелой.

Медведев сунул лук в колчан и, обнажив меч,пронзительно свистнул. Этим он предотвратил удар, который один из нападавших готовился на­нести придавленному конем Шлейницу. Человек с топором вздрогнул, услышав позади себя неожи­данный резкий свист, Щлейниц скользнул ужом, и топор вонзился в землю в дюйме от его головы, срезав седую прядь жестких волос. Немец, падая,не выронил меча и теперь воспользовался им, на­неся промахнувшемуся врагу смертельный удар вживот снизу.

Глинский оказался между двумя противниками. Радостное удивление при виде окровавленного наконечника стрелы, вылезшего из груди убийцы, который уже занес топор над головой сына, чуть не стоило ему жизни. Перед ним был новый враг. Он, размахнувшись, метнул в него топор и выхва­тил саблю. Глинский по-татарски скользнул под живот коня. Топор просвистел над его головой, но, не удержав равновесия, Глинский упал. Тут же, вскочив на ноги, он оказался лицом к яйцу с дву­мя врагами: первый, выбитый из седла; подобрав свой топор, подходил к нему сзади, второй шел на князя с саблей, Глинский отразил сабельный удар, а за его спиной уже навис топор.

Медведев подоспел вовремя.

Но человек с топором, увидев незнакомого всадника, скакавшего прямо на него во весь опор, резко отпрыгнул в сторону и припал к земле, в уверенности, что Медведев с разгону пронесется мимо. Медведев мгновенно разгадал этот замысел. Действительно, противник был слишком далеко и Василий не мог дотянуться до него мечом. Больше того, он не успевал развернуться, чтобы помочь Глинскому, и подставлял врагу беззащитную спи­ну, а от такого топора не могла спасти даже зна­менитая дедовская кольчуга.

И тогда Медведев поступил иначе.

На всем скаку он в воздухе перехватил свой меч и с силой метнул его.

Слуга Олельковича не знал, с кем имеет дело, полагая, что никакой человеческой руки не хва­тит, чтобы достать его, лежащего далеко в сторо­не. Острый меч Медведева вошел в его тело по са­мую рукоятку, глубоко пригвоздив к земле.

Противник Глинского, увидев жуткий конец своего товарища, дрогнул, и рассвирепевший князь, в котором заговорила кровь предков, нанес последний удар. С мягким стуком упала и покати­лась по пыльной дороге отрубленная голова.

Все кончилось так же внезапно, как и началось.

Всего за несколько коротких минут оборвались пять человеческих жизней. И снова кругом стояла мирная ночная тишина.

Глинский бросился к сыну. Ошеломленный па­дением мальчик пришел в себя и уже поднимался с земли, потирая ушибленную ногу. Отец помог ему встать и облегченно вздохнул, убедившись, что он не ранен.

Медведев, спешившись, направился к придав­ленному двойным грузом Шлейницу. Вдвоем с подоспевшим Глинским они помогли немцу вы­браться из-под трупов лошади и убитого им врага.

— Проклятый убийцы! — лроетно ругался не­мец, поднимаясь на ноги и приглаживая воло­сы. — Испортиль мой прическа! Нет, вы только посмотреть — теперь с одной стороны короче!

— Друг мой, — сказал Глинский, — если бы не этот молодой человек, твоя фигура стала бы коро­че на целую голову!

— О, та-та! Благодарю! — немец горячо пожал Медведеву руку. — Это биль виход, как в итальян­ский театр — в самый время!

Медведев с легкой улыбкой склонил голову и направился к убитому им человеку.

Василий вытащил из мертвого тела свой меч и, пучком травы отирая кровь, с лезвия, сказал:

— Не прячьте оружие. Кажется, к покойникам идет подкрепление.

Все прислушались.

— Та! — удивленно воскликнул Шлейниц. — Не меньше десять коней.

— Если бы не мальчик, я не двинулся бы с мес­та, — сквозь зубы произнес Глинский, — но он еще слишком мал, чтобы драться, а стоять в сто­роне я бы ему не позволил.

Медведев пожал плечами и вскочил в седло.

Набирая скорость, они помчались к Гомелю. Василий, ехавший последним, оглянулся.

Позади, на дороге, появилась группа всадников

и окружила мертвые тела. Всадники спешивались,и Медведев понял, что погони не будет…

— Михаил, — сказал Глинский сыну, не сводивше­му с Медведева восхищенных глаз, — сегодня этот человек спас тебя от смерти. Он настолько благороден, что считает свой поступок не заслуживающим внимания и не пожелал открыть нам своего имени. Мир тесен, а храбрых и благородных людей в нем не так уж много. Запомни этого человека на всю жизнь, и если ты когда-нибудь встретишь его — не забудь, чем ты ему обязан!

.— Я запомню, — твердо сказал мальчик и низко поклонился Медведеву.

— Я уважаю чужие тайны и ни о чем тебя не расспрашиваю, — сказал Глинский Василию, — но хочу, чтобы ты знал людей, которых спас. Я — князь Лев Глинский, это мой сын Михаил, а это — наставник сына Ганс Шлейниц. Михаил с Гансом едут за границу и вернутся не скоро, но я остаюсь здесь. У меня есть еще сыновья и дочери — я рас­скажу им. обо всем. Если когда-нибудь тебе пона­добится помощь, передай любому Глинскому все­го два слова: «Стародубская дорога». Мы сделаем для тебя все.

Медведев вежливо поклонился:

— Благодарю, князь. При необходимости —воспользуюсь.

Они стояли на дороге у въезда в город, и впе­реди виднелся костер стражников на гомельской заставе.

— Если позволишь, князь, простимся здесь, —сказал Медведев. — Я поеду вперед. Не надо, что­бы нас видели вместе.

-— Будь по-твоему, хотя я не знаю, почему это необходимо.

— Князь, я умею хранить свои тайны и, как ты,уважаю чужие. Я ни о чем тебя не расспрашивал, потому что это не мое дело. Я оказался на дороге случайно, ничего о тебе, как и отех людях, что натебя  напали не знаю, и забуду обо всем этом происшествии, как только мы расстанемся. Я хотел бы, чтобы ты поступил так же.

— Твоя воля. Но помни: князья Глинские —твои друзья!

— Спасибо, князь!

Ганс поклонился Василию молча, а Михаил, прощаясь, сказал:

— Я вырасту и вернусь. Лет через десять. И то­гда мы непременно встретимся. Я отдам тебе долг.Только ты подожди эти десять лет, ладно? Ну, по­старайся, чтоб тебя до этого времени не убили!

Медведев улыбнулся.

— Князь, — почтительно сказал он мальчику, —я обещаю тебе остаться целым и невредимым хо­тя бы для того, чтобы увидеть, каким ты станешь,когда вырастешь! Прощайте!

И, весело махнув рукой, он галопом помчался к заставе.

— Странный шеловек, — задумчиво сказал Ганс,глядя вслед Медведеву. — Одет как смерд, говорит,как князь.

— Отец, я не хотел при нем спрашивать — кто были эти люди?

— Михаил, тебе следовало бы взять урок скром­ности у человека, который только что был здесь.

Раз я сам не говорю тебе об этом, следовательно, это дело, которое тебя не касается.

— Но я уезжаю, а ты остаешься в опасности!

— Не тревожься за меня. Впредь я буду осто­рожнее. О сегодняшнем же событии забудь все,кроме человека, которому ты обязан жизнью.

Вдруг Шлейниц побледнел и сказал Глинскому по-немецки:

— Я вспомнил! Олелькович спрашивал, по ка­кой дороге мы поедем. Это были его люди!

— Молчи, Ганс, — по-немецки ответил ему Глинский. — И никому об этом ни слова, если до­рожишь своей и моей жизнью! Уезжай спокойно и позаботься, чтобы Михаил вырос сильным и бесстрашным воином. Неизвестно, какое его здесь ждет будущее.

— Клянусь тебе, — торжественно произнес

Ганс, — твой сын вернется воином, каких мало бу­дет в Европе! Я отдам его воспитанию весь свой жизнь, а мой сын станет ему брат. Два года я учить Михаил. У него большой способности. По­верь, князь, его ждет великий будущий.

— Боюсь, ты преувеличиваешь Ганс.

— О чем вы говорите? — обиделся мальчик. —Я тоже хочу слушать! Скажите по-русски.

— Мы говорим о том, что князя Михаила Глин­ского ждет большое будущее. Так утверждает Ганс, а я не решаюсь этому поверить.

— О та! — подхватил Ганс. — Я спорю с твой отец, что ты будешь знаменитый и мудрый шелофек! Твой слава, как воин, будет гром и молния на весь литовский и русский народ, а твой имя будут уважать каждый европейский государь!

Глаза мальчика вспыхнули.

— Отец, — сказал ,он, — мне жаль, что ты не ве­ришь! Я постараюсь сделать все, чтобы Ганс выиг­рал ваш спор!

…Кто знает, быть может, именно здесь, на Стародубской дороге, в этот самый момент в юном князе Михаиле Глинском впервые проявилась его знаменитая гордость, которая впоследствии так дорого обошлась Великому Московскому княже­ству!

Пройдет двадцать лет, но Ганса уже не будет в живых, чтобы своими глазами увидеть, с каким блеском он выиграл спор и как причудливо сбы­лись все его предсказания!

Было уже далеко за полночь, когда Медведев вер­нулся на постоялый двор, где его ждали друзья. Ни­кому не удалось обнаружить кареты с похищенной девушкой. Егора оставили ночевать на том дворе, где, по словам Алеши, намерен был остановиться Кожух.

— Боюсь, они проехали мимо Гомеля… — оза­

боченно сказал Медведев. — Завтра нам обяза­

тельно надо узнать, где находится князь Семен

Вельский, Но кто может знать это?

И вдруг Филипп радостно взревел и хлопнул себя по лбу ударом, который мог бы свалить быка.

— Йоххо! Знаю? Гомельский князь Иван Анд­

реевич Можайский! Он ведь близкий друг семьи

Беяьских! Он наверняка знает, где Семен. Клянусь

уздечкой! Он не сможет мне отказать. Мой отец

был с ним до конца, когда они бежали от Василия

Темного.'

— Это очень опасно, — заметил Медведев. —Если Можайский в дружеских отношениях с Семе­ном и предупредит его о твоем посещении, Семен сразу поймет, в чем дело, и тогда мы наверняка даже близко не сможем подъехать к его владени­ям!

— Не думаю, чтобы старик Можайский так пло­хо отплатил сыну за верную службу отца! Кроме того, я не скажу ему, зачем мы ищем Вельского.Почему он должен предполагать, что мы хотим Семену зла? И, наконец, у нас просто нет другого

выхода!

— Фиши прав, — оживился Картымазов. — Ес­ли есть в Гомеле человек, который точно знает,где Семен» так это только князь Можайский,

- Ладно! -— Медведев снял кафтан и лег на лав­ку. — Тогда на рассвете ты отправляешься к Мо­жайскому, а мы ждем на конях, чтобы сразу

мчаться во весь опор и перехватить гонца, кото­рого князь пошлет к Семену, как только ты вый­дешь из дома.

— Ну, просто не знаю, что бы мы делали без

дальновидности этого человека! — удивленно

пробормотал Картымазов, укладываясь на свою

лавку.

— А правда, Вася. — Филипп поплевал на лучи­

ну и повернулся на другой бок. — Откуда в тебе

это?

— От лешего! — ответил Медведев и услышал,

как сонный голос Филиппа пробормотал:

— Тьфу! Тьфу! Сгинь, нечистая сила!..

Через несколько минут Филипп уже громко храпел, заглушая тихое посапывание Картымазо-ва, а Василий все еще думал о том, о чем не забы­вал ни на секунду: как бы это ему, разыскивая кня­зя Семена, да отыскать бы еще князя Федора…

 

Глава десятая

СОМНЕНИЯ КНЯЗЯ ОЛЬШАНСКОГО

Князь Иван Ольшанский не мог сомкнуть глаз.

Скверные мысли одолевали князя.

Ах, как хорошо говорил вчера Олелькович! Складно и чувствительно… Вот он, Иван, ни за что не мог бы так сказать, хотя давно чувствовал то же самое. Но как плохо было все потом! Конечно, жаль, что Глинский не пошел с ними, но ведь он открыто и честно сказал, что думал, и дал слово, что не выдаст. А что хотел сделать Олелькович! Стыдно! Конечно, он, Иван, не допустил бы этого. Он уже хотел броситься на Михаила, но тут уви­дел зубра… А какое серое жалкое лицо было у Олельковича, когда он стоял перед быком, и как хорошо поступил Глинский! Когда сломалась ро­гатина и, покатившись по земле, Иван вскочил на ноги, произошла та короткая сцена, но как ярко и отчетливо запомнилась она ему!

Ольшанский встал со скамьи и, накинув на пле­чи кафтан, подошел к открытому окну. Вдруг ему показалось, что кто-то пробежал где-то внизу, но храп Олельковича, доносившийся из соседнего распахнутого окна, все заглушал. Потом Ольшан­скому почудилось, что снизу доносятся приглу­шенные голоса, но ничего нельзя было разобрать.

Он сел у окна и, подперев голову рукой, долго смотрел на половинку нового месяца, повисшего над лесом.

Конечно, король Казимир притесняет право­славное рыцарство, и для блага всей литовской земли надо свергнуть его с престола. Ольшанский видел себя на коне в блестящих доспехах, во главе огромной армии — а напротив король Казимир во главе такого же войска. Они сходятся, кипит кровавый бой, Ольшанский совершает чудеса бес­страшия и героизма, и вот его армия побеждает. Тогда он подъехал бы к поверженному старому королю и, сняв рыцарский шлем, почтительно сказал бы ему: «Вы побеждены, Ваше Величество. Вы свободны. Возвращайтесь в Польшу, оставьте нам нашу литовскую землю! Разумеется, Ее Вели­чество королева и принцы, ваши сыновья, могут выехать вместе с вами, а я прикажу, чтобы вас проводили до рубежа, воздавая все королевские почести!»

Внизу раздался тихий скрип. Ольшанский вздрогнул и посмотрел во двор. Из-за леса, огля­дываясь, вынырнул и украдкой проскользнул че­рез ворота в терем Юрок Багун,

Что это он делал в лесу среди ночи?

Ольшанскому вдруг стало страшно.

А если измена уже назрела? А если Юрок сейчасходил донести королевским людям, что заговор­щики мирно спят, всех можно схватить разом, изавтра — прямо на плахуI

Ольшанский содрогнулся и отошел от окна. Но беспокойство, вселившись в душу, уже не покида­ло его. И снова он подумал о Казимире, но на этот раз иначе. Король стоял под дубом и так же гордо, спокойно ждал удара, а Олелькович уже за­нес над «го головой тяжелый топор… А рядом принцы: Ян, Александр, Жигомонт, Фредерик… смотрят… Нет, не смотрят! Люди Олельковича уже бросились на мальчиков, старшему из которых едва семнадцать. Сыновья умрут рядом с отцом… Так начнется княжение великого князя Михаила Первого…

Нет, тут что-то не так…

Ольшанский закутался в шубу, чтобы унять дрожь.

Тут что-то не так… Но ведь, в самом деле,короля нельзя отпускать живым. Он вернется изПольши с войском и, разбив нас, рано иди поздновоцарится снова, а тогда уж вовсе пропали всеправославные, взбунтовавшиеся против короля:станет еще хуже… Значит, короля надо убить?!Неужели Олелъкович прав? Но ведь это так под­ло, так не по-рыцарски, воспользоваться слабо­стью — ведь у каждого есть какая-то слабость,правда? Заманить старого короля в ловушку подпредлогом охоты, нарушить священный законгостеприимства и своими руками… Нет-нет…Где же правда? Что делать?

И, как обычно в таких случаях, он сразу вспом­нил об Ионе. Правильно! Вещий старик скажет!

Ольшанский торопливо кое-как оделся и вы­скользнул в коридор.

На каждом шагу останавливаясь и прислушива­ясь, он на цыпочках прошел по коридору пять шагов и осторожно открыл дверь соседней ком­наты. В углу мерцал тусклый огонек лампады, и Ольшанский увидел старика, который, стоя на ко­ленях, молился перед маленькой иконой,

Ольшанский хорошо помнил эту икону.

Она лежала рядом с нищим старцем, которого нашел однажды князь на большой дороге под кре­стом. Десять лет назад это было. Стоял теплый осенний день. Князь Иван с дюжиной людей воз­вращался из Пскова в свои Ольшаны и к вечеру-рассчитывал быть дома. Старец был в монаше­ском одеянии, с четками, намотанными на руку. Он казался мертвым — так бледно было его лицо, но, склонившись над телом, Ольшанский уловил дыхание, а на вопрос, как его зовут, старец про­шептал: «Иона» — и вновь впал в беспамятство.

Князь Ольшанский был человеком набожным, старость уважал, потому сам бережно взял на руки Иону и донес до ближайшей деревни, в то время как оруженосец Ваня вел рядом на поводу княже­ского коня.

В деревне князь решил было заночевать из-за плохого состояния найденного старика, но ста­рик вдруг пришел в себя и заявил, будто только что было ему видение: ворвутся ночью ливонцы в эту деревню и всех убьют, потому что они идут походом на Изборск и не оставляют свидетелей.

Неизвестно почему князь Ольшанский сразу поверил старику и велел немедленно собираться в путь.

Многодетный хозяин дома, где они останови­лись, тоже решил взять всю свою семью и ехать с князем. Он побежал предупреждать соседей, но не многие в деревне согласились бросить свои дома и потому остались.

Наутро уже в Ольшанах они узнали, что ливон­цы действительно напали ночью на деревню и все, кто там остались, погибли.

С тех пор князь Ольшанский никогда больше не расставался с Ионой. Старик, выживший благо­даря заботам молодого князя, тоже привязался к своему спасителю. Ионе уже в то время было не менее восемьдесяти лет, и вскоре Иван понял, что это не простой странствующий инок, — он был мудр, грамотен, сведущ в разных вопросах и, воз­можно, занимал когда-то высокое положение в церковной иерархии. Однако никогда не расска­зывал о своем прошлом старец Иона. Зато он умел, ни о чем не спрашивая, давать князю сове­ты, которые всегда приходились очень ко време­ни. Часто бывало так, что Иван, мучаясь в разре­шении какого-нибудь сложного вопроса, прихо­дил к старцу, и они долго беседовали о разных отвлеченных вещах, казалось бы, не имеющих ни­какого отношения к тому, что волновало князя сейчас. Но после таких бесед Иван всегда чувство­вал себя просветленным, успокоенным и вдруг нужное решение приходило само собой.

Иван тихонько затворил за собой дверь и оста­новился на пороге, ожидая, когда старик кончит молитву. Через несколько минут Иона поднялся с колен и обернулся.

— Не спится, Иванушка? — ласково спросил он, плавным жестом предлагая князю сесть.

Иван глубоко вздохнул и сел, сразу почувство­вав облегчение от одного тихого и проникновен­ного голоса.

Иона, сгорбленный, старый, весь седой и весь в белом, какой-то таинственный и бессмертный, смотрел на Ивана светлыми, ясными очами, в ко­торых сквозила жуткая глубина, чарующая осо­бой, неземной мудростью. Но взгляд этот не пу­гал, не тревожил. Казалось, он проникал в. самую душу и сладко шептал: «Знаю я все про тебя, знаю… Все твои горести ничтожны, заботы — лус-ты, забудь о них… успокойся, умерь свой дух, ибо все проходит… все проходит… и сейчас тебе будет хорошо… легко… свободно… уже… уже… уже…»

Князь Иван ощущал, как под взглядом Ионы тя­желая холодная глыба, лежащая на душе, посте­пенно тает, а сердце бьется все спокойнее, все увереннее.

—  Мысли разные глупые лезут, — смущенно пробормотал он.

—  Мысли не бывают глупыми, — мягко возра­зил Иона, — сама мысль есть рождение мудрости.Бывает иначе: когда человек смотрит в чистые глаза правды и видит в них отражение своей сла­бости, он пугается и называет такие мысли глупы­ми. Но вот они-то и есть самые мудрые. Надо только побороть страх и не отступать, лишь тогда откроется истина.

—  Побороть страх? Верно, Иона, верно. Глав­ное — побороть страх. А как его побороть, страх,скажи мне, каким оружием?

—  Страх есть неверие в силу собственного ду­ха. Мужество — вера. Мужество часто путают со смелостью. Это заблуждение. Подлый убийца мо­жет быть смелым, но никогда — мужественным,ибо смелость дается от рождения, а мужествоприобретается человеком в борьбе со своим ни­чтожеством. Мужество есть правда, доброта и справедливость. Стало быть, победить страх или,иначе говоря — быть мужественным и обрести ве­ру в свой дух может лишь человек, который будет жить по правде, творить добро и защищать спра­ведливость.

—  Мудрые слова ты говоришь, Иона. Я вот всей душой их принимаю, но как до дела доходит, все не так получается. Вот, скажем, правда. Она ведь разная… И много этих правд по свету бродит… По­ди разберись, какая из них самая правдивая? Ты думаешь, что эта, а сосед твой — что другая. Вот вы и спорите, потом, глядишь, — уже на мечах схватились, а после — один лежит и не дышит. А может, правда как раз его и была?! Как тут уз­наешь?

— Правда, Иванушка, одна на свете. Это не­правд много. И все разные. Оттого добрые люди на всей земле друг на дружку похожи, а злые —все разные, и каждый по-своему.

— А если она одна, правда, — как отличить ее от многих неправд?

Старец улыбнулся и развел руками:

— А вот тут, Иванушка, никто, кроме тебя само­го, не отличит. Если делаешь ты добрые дела, для людей живешь, Господа любишь и совесть тебе ду­шу не тревожит, — значит, нашел ты правду. Да только мало встречалось этих людей — видать, правда не всем дается…

Иван подумал немного и решился спросить.

— Вот ты сказал, Иона: «…если делать добрые дела». Скажи мне, а как быть, если, делая доброе дело, человек.вершит зло?

— Так не бывает. Добро злом не творится.

— Ну хорошо, но если само дело злое, но дела­ ешь его ради добра? Потому что если его не де­лать, то будет еще большее зло?

— Либо это дело не злое, либо добро, ради ко­торого ты его делаешь, не добро.

Князь Ольшанский глубоко задумался.

Доброе ли это дело, возвести на престол пра­вославного государя, возвеличить землю, освобо­дить от засилья иноземцев и вернуть исконнымхозяевам? Несомненно, доброе! Значит, все) что делается ради этого дела, тоже добро/

Князь Ольшанский вздохнул с облегчением. Короля, правда, все равно было жалко, но князь постарался о нем не думать.

Они еще долго разговаривали с Ионой вполго­лоса, все о разных больших и малых вещах — о добре, зле, вере, безверии, а когда чернота за ок­ном стала таять, князь Иван Ольшанский, устав­ший, но успокоенный, вернулся в свою комнату.

Ему хотелось спать, но, уходя к Ионе, он оста­вил окно открытым, и сырой ночной холод на­полнил комнату. Князь подошел к окну, чтобы за­крыть его, и в сером сумраке рассвета увидел в ок­не напротив Олельковича.

Комнаты Ивана и Михаилы находились рядом, но внешние их стены образовывали прямой угол, и окна были как бы напротив. Окно Олельковича тоже осталось с вечера распахнутым, а сам он, по­лураздетый и сонный, стоял на корточках у двери и будил спящего на пороге слугу.

— Поди узнай, — хрипло говорил Олелькович, — вернулись ли наши ребята!

Слуга тихонько вышел, а Михайло сел на лавку, достал из-под нее серебряный ковш и стал зачер­пывать мед из большой бадьи, стоявшей рядом. Громко сопя, он жадно пил ковш за ковшом, мед стекал по его бороде тоненькой струйкой, и на полу образовалась лужа. Вернулся слуга и шепо­том сказал:

— Нет, князь, их еще нет.

Олелькович странно встревожился, заходил по комнате и выглянул в окно, но не заметил Ивана, потому что смотрел куда-то вдаль, на дорогу, хотя Иван был совсем рядом, почти напротив и не ду­мал прятаться. Потом Олелькович сказал слуге:

— Садись на коня и поезжай на Стародубскую дорогу. Смотри в оба по сторонам, может, уви­дишь где наших ребят… Если ненароком заметишь убитых, кровь, следы драки — все осмотри внима­тельно и расскажешь мне, понял? Гляди, чтоб до восхода солнца вернулся назад. А часовым Федора скажешь, что я послал тебя за этим… как его… ну, в общем, сам придумаешь! Пошел!

Слуга выбежал, а Олелькович улегся снова, но уже не спал, просто лежал, тупо глядя в потолок, меланхолично жуя сушеные сливы и выплевывая косточки на пол.

Сон опять покинул князя Ольшанского.

Он тихо отошел от окна, так и забыв закрыть его, и, не раздеваясь, лег, укрывшись медвежьей шкурой.

Что это значит? Почему убитые? Почемукровь? Зачем и куда он посылал своих людей?

И вдруг он вспомнил.

Пирушка после охоты… Олелькович с кубком в руке склоняется над Гансом: «Счастливого пути! Только не езжайте лесом! Мало ли что — вас ведь только двое!» «Нас — драй! Три! — пояснил Ганс. — И мы никого не боялься! Но мы не ездиль лесом, зачем? Мы будем ездиль большой Старо-дубский дорога!»

Встревоженный отсутствием своих людей, Олелькович не мог подозревать, что потрясенный Ольшанский так же, как и он, не спит сейчас, ожидая возвращения слуги, посланного на Стародубскую дорогу, с волнением и тревогой, гораздо большими, чем у самого Михайлушки.

Но оба они не подозревали, что не спит в эту ночь Федор, не спит Юрок, не спят еще много других людей.

Да и кто бы мог подумать, глядя на тихий охот­ничий терем, заброшенный в глухом лесу, что по­ловина его обитателей не спит, хотя все тщатель­но скрывают это друг от друга. Легкие шорохи,легкий скрип половиц, иногда глухой стук неос­торожно закрытой двери казались случайными ночными звуками, но в действительности были едва заметным эхом напряженной кипучей дея­тельности.

Макар Сивый, десятник отряда для особо важ­ных поручений, докладывал князю Федору:

— Этот четвертый ехал последним и оглянулся.

Должно быть, он молод, и только это я успел за­

метить. Мы убрали на дороге все следы, а тела

убитых закопали далеко в лесу, как ты велел.

— Хорошо, Макар. Скажи своим людям, что их

ждет двойная награда. Что ты на это скажешь,

Юрок? — спросил Федор, когда Макар ушел.

— Ума не приложу, князь. Когда Глинский, ми­нуя наших часовых, выезжал на дорогу, этого че­ловека с ним не было. Может, случайный попут­чик?

— Случайный попутчик, который случайно оказался прекрасным бойцом? Двое стариков и неизвестный молодой человек убивают пятерых опытных, хорошо вооруженных воинов, напав­ших к тому же внезапно из засады, а сами при этом не получают ни одной царапины?! Это, по меньшей мере, странная случайность! К тому же я не верю в могущество случая. Насколько я заме­чал, все в жизни имеет свою причину и свои след­ствия. Но как бы там ни было, этот человек нам помог, и будем считать, что вопрос исчерпан.

— Только что на Стародубскую дорогу поехал слуга Олельковича.

— Пусть едет. Мы ни о чем ничего не знаем.

— Ясно.

— Теперь вот что. Сколько у нас сейчас свобод­ных людей из тех особых, кого обучал Крепыш?

— Шестеро. Нет, прости — пятеро. Шестого,

Якова, мы послали в Горваль — сегодня к вечеру он должен проникнуть в замок.

— Отлично. Пусть трое из оставшихся немедля отправятся в Гомель и выяснят, где остановится Глинский. Пусть они проследят за каждым его ша­гом. Как он себя ведет, с кем будет встречаться,кому отправлять письма, куда поедет из Гомеля?

Один из этих троих пусть вернется завтра к вече­ру и доложит, что удалось узнать. Двое другихпусть продолжают наблюдение, возвращаясь по одному каждый день.

— Хорошо.

— На сегодня все. Ступай, Юрок, отдохни.

Однако сам Федор не лег спать.

Появление загадочного незнакомца, который так вовремя пришел на помощь Глинскому, встре­вожило его. Он горячо молился, чтобы Макар и его люди успели спасти Глинского, и он искренне порадовался бы, если бы они сделали это. Но те­перь спасение Глинского казалось ему подозри­тельным и вместо радости вселяло в его душу сильнейшую тревогу. Ни у Льва, ни у Михаила, ни у Ганса не было лука. Федор внимательно рас­смотрел наконечник стрелы, которой был убит один из людей Олельковича и который привез Макар. В этих местах таких наконечников не ко­вали. Их изготовляли татары в южных областях. А кому, как не Глинскому, принадлежат все юж­ные земли Литовского княжества? Кто, как не он, постоянно воюет с татарами? У кого еще столько татар на службе? Если это был человек Глинского, значит, князь заранее спрятал далеко в лесу своих людей. Значит, он подозревал неладное! Значит, был неискренен — а стало быть, способен на пре­дательство! Возможно, в лесу Глинского ждал целый отряд, а услышав приближение Макара и его людей; все спрятались и только командир отряда остался вместе с Глинским. Это предположение прекрасно объясняет ту легкость, с которой были перебиты все люди Олельковича! Что, если все было именно так? Тогда… надо было давать Мака­ру и его людям совсем другой приказ… Прямо противоположный тому, который был дан.

…И еще один человек не спал этой ночью в тере­ме на Ипути.

Всеми позабытый отец Леонтий сидел в своей скромной каморке в другом конце терема, дале­кий от ночных волнений князей, и при свете лу­чины писал какую-то бумагу.

Если бы кто-нибудь заглянул сейчас через его плечо, то увидел бы странную картину.

Перед священником лежала написанная четким убористым почерком грамота, адресованная про­тоиерею храма Святой Богородицы в Гомеле. Она содержала скромную просьбу отца Леонтия обно­вить в церковных мастерских несколько ветхих икон из храма в Белой. Грамота была закончена и подписана, но отец Леонтий аккуратно водил пе­ром между строчек и, казалось, писал еще что-то, хотя перо его не оставляло никаких следов на бу­маге.

К рассвету 6н закончил свою работу и прошел в соседнюю каморку, где спали двое церковных .служек, которых отец Леонтий повсюду возил с собой для всевозможных услуг, необходимых вви­ду его преклонного возраста. Одного из них он разбудил.

— Поезжай, Митя, в Гомель и отдай эту грамоту протоиерею храма Святой Богородицы в собственные руки. Князь Федор пожаловал сотню золо­тых на восстановление нашей Вельской.церкви, и я немедля хочу приступить к этому богоугодному делу.

Через пять минут служка был одет и, спустив­шись во двор, отправился на конюшню. Когда, держа коня на поводу, он подошел к воротам, из терема вышел князь Федор. Служка низко покло­нился ему, и князь спросил, куда он так рано едет. Митя дословно передал слова отца Леонтия, и князь, устало улыбнувшись, сказал:

—   Мне бы его заботы. Пароль знаешь?

—   Да, князь.

—   Ну, счастливого пути!

Митя ускакал, а князь, поглядев ему вслед, мед­ленно побрел на крутой берег реки Ипути и спус­тился к широкому валуну у воды.

Он долго рассматривал песчинки, которые еще вчера вызывали в нем столько размышлений, и вдруг почувствовал, что за сутки, которые прошли с тех пор, он стал совсем другим человеком. Луч­ше ли, хуже ли — но другим. …Наверное, хуже-Позади послышались быстрые шаги. Федор обернулся.

Князь Иван Ольшанский бежал вниз по откосу берега, и лицо у него было осунувшееся и тревож­ное.

Господи, егце с этим что-то стряслось. Князь Федор заставил свое лицо принять участ­ливое и заботливое выражение.

—   Что случилось, дорогой брат?

—  Послушай, Федор! — запыхавшись, прошеп­тал Ольшанский. — Я должен немедленно погово­рить с тобой… Дело важное… для меня… для всех..

—  Садись, я тебя слушаю. Почему ты так рано встал и чем встревожен?

Иван некоторое время собирался с мыслями, и лицо его покраснело от напряжения.

— Феденька, — сказал он наконец с ноткой от­чаяния в голосе, — я не умею говорить так хоро­шо и красиво, как Олелькович, и ты уж извини ме­ня, если я скажу все, что думаю, прямо и без оби­няков…

— Ну, разумеется, Иванушка, какие могут быть обиняки между нами?! Говори, говори смело, мы здесь одни!

Иван снова заколебался, не зная, с чего начать, потом махнул рукой и неожиданно выпалил:

— Олелькович-то мерзавец!

Федор с изумлением уставился на него, а Иван продолжал горячо и страстно:

— Федор, я никогда раньше не занимался поли­тикой и не раздумывал над тем, есть ли у Казими­ра достаточно прав на престол. Я недоволен тем,что нас притесняют, я недоволен, что русская земля отводит к чужой короне, я, так же как и ты,как все мы, конечно, хочу, чтобы земля принадле­жала нам, но… Ты ведь настоящий мудрец, Фе­дор, — я всегда восхищался глубиной твоих мыс­лей и ясным пониманием вещей, я всегда завидо­вал тебе в этом… Я — человек поступка, и размышления меня терзают… Мне всегда трудно определить, кто из двух спорящих прав, потому что я начинаю задумываться и тогда вижу, что оба правы, каждый по-своему. Я, наверное, непонятно все это говорю, а, Федор? Знаешь, мысли у меня путаются от того, что говорить я не умею, но ты — светлая голова — неужели ты не видишь, что если даже нам удастся то, что мы задумали, может выйти еще хуже! Или я чего-то совсем не пони­маю? Тогда объясни мне, пожалуйста. Я привыкуважать королей. В конце концов, я тоже чем-то связан с Ягеллонами— моя двоюродная бабка Сонка Ольшанская была королевой, она мать Ка­зимира.., Но у меня нет, как у Глинского, слепого почтения к тому, на чьей голове корона. Я готов отдать свою жизнь за справедливое дело и вос­стать против короля-притеснителя.. Я готов, Фе­дор, выступить во главе армии, которая встала бы на защиту наших древних вольностей и наших… ну, в общем, всего, про что вчера говорил Олель-кович… Я не отказываюсь от вчерашней клятвы — нет! Но мысли.„ Всю ночь злые мысли терзали мою бедную голову. И теперь я уже не знаю, что есть добро, ради которого надо проливать кровь, и что есть зло, которое необходимо творить ради добра… Ведь если Олелькович с самого начала за­мыслил кровавое убийство, то что же будет по­том, когда мы поможем ему надеть корону? Я при­шел к тебе, как к последнему прибежищу, чтобы ты объяснил мне толком все, чего я никак не могу понять.

Он замолчал и, опустив голову, растерянно по­тер виски кончиками пальцев.

Вельский смотрел на его длинное честное ли­цо, но-детски огорченное, ставшее вдруг безза­щитно-растерянным, и ему стало мучительно стыдно, что он втянул этого доброго большого ребенка в опасное кровавое дело.

— Иванушка, дорогой братец, — ласково и тихо сказал он, — я понимаю, что тебя тревожит. Ты правильно сделал, что пришел ко мне. Я скажу те­бе всю правду, которую никто не знает, но ты ее заслуживаешь. Давай сядем и поговорим спокой­но и мирно, как добрые любящие братья. Ты зна­ешь, как сложились мои отношения с Семеном и со всеми сестрами, кроме Агнешки, ты знаешь, как я одинок, и хотя Михайло мне двоюродный брат,я не могу испытывать к нему любви. Я знаю, что и у тебя с братьями твоими тоже не очень хорошо обстоят дела, а сына твоего жена не позволяет те­бе воспитывать так, как ты этого хочешь… Мы оба с тобой одиноки, у нас много общих горестей, и поверь, Иванушка, ты мне самый близкий и род-нрй из всех. Я клянусь, что не позволю дать тебя в обиду никому на свете.

Иван поднял глаза, полные затаенной горечи, и благодарно прошептал:

— Спасибо, Феденька, никто еще не говорил мне таких хороших слов… Разве только старик Иона… С женой мне и правда не повезло, с братья­ми — тоже. Да и друзей никогда верных не бы­ло — только слуги…

Федор помолчал, собираясь с мыслями, и вдруг неожиданно спросил:

~- Когда вчера я показывал тебе своих собак, не заметил ли ты свору, выученную для' охоты на волков?

Ольшанский поднял глаза и удивленно кивнул.

— А ты помнишь вожака этой своры?

— Честно говоря, нет, я не присматривался.

—' Жаль, Иван. Если бы ты был внимательнее, у тебя появилась бы почва для интересных размыш­лений.

— Ах, Федор, у меня от этих размышлений и так уже голова трескается.

— А знаешь ли, друг мой, иногда наблюдения над животными наводят нас на некоторые мысли о людях… Ты, верно, будешь немало удивлен, уз­нав, что вожак своры для охоты на волков —волк.

— Да что ты! — простодушно воскликнул Оль­шанский^

—: Да-да, Иван, — самый настоящий, дремучий серый лесной волк Маленьким волчонком попался он в мой капкан. Я не видел более свирепого и. злющего зверька. Псари уже хотели прибить его, но тут мне пришла в голову одна мысль, и я ре­шил посмотреть, что из этого выйдет… Я посадил злого волчонка в клетку вместе со щенками от разных собак, которые из поколения в поколение приучались к волчьей охоте. Ты бы видел, как они грызлись! Волчонок защищался до последнего и задавил пятерых щенков. Остальные пятеро лежа­ли израненные и обессиленные в одном конце клетки, а такой же израненный волчонок — в дру­гом. Но я по-прежнему держал их вместе, кормил и поил вместе и по одному впускал туда новых щенков. Прошло полгода, и молодые псы призна­ли волка своим вожаком. И тогда я впервые вы­пустил их в лес. Волк, почуяв свободу, рванулся изо всех лап, но преданная ему свора не отставала ни на шаг. Двое суток они бегали по лесу и нако­нец все приплелись обратно. Странная штука по­лучилась… Он, волк, их вожак — они ему преданы, но именно они не дают ему ни шагу ступить без их ведома. Он, может, и ушел бы в лес, но они за­ставили его вернуться… Ты понимаешь, Иван, — не он увел их на свободу — они привели его об­ратно в клетку! Я наблюдал за ним после этого случая, и, ты знаешь, — готов поклясться — зверь все понял. Он выл и тосковал целую неделю, а по­том смирился. И странное дело, когда в следую­щий раз я выпустил всю свору на волка и все псы помчались как безумные, гонимые инстинктом крови, он остановился, на секунду застыл в мучи­тельной нерешительности, а потом, увидев, что остался один без своих подданных, помчался вслед, обогнал всех и первым вцепился смертель­ной хваткой в шкуру своего лесного сородича.

Я не видел более свирепого волкодава, чем этот волк, ставший вожаком собак.

После длинной паузы Иван поднял глаза и спросил нерешительно:

— Ты хочешь сказать, что Олелькович…

— Да — волк, послушный собакам! Я понимаю

твои опасения. Я, так же как и ты, вижу его недос­

татки, я знаю, что иногда он бывает свиреп, жес­

ток и коварен. Но у него есть одно необходимое

качество — порода. Подумай сам, Иван, кто еще

может претендовать на корону в Литве? Нет сей­

час человека более подходящего. Он правнук Оль-

герда — за ним пойдут. Он предан греческой вере

и, воцарившись, будет поддерживать ее всей мо­

щью своей власти. А ты ведь понимаешь, что это

значит, Иван? И потому мы поможем ему полу­

чить корону.

— Но ты сам сказал — он свиреп, жесток и ко­

варен — кто же поручится, что, вступив на трон,

он первым делом не избавится от нас, которые

возвели его туда, чтобы безраздельно властвовать,

подчиняясь своим кровавым и жестоким прихо­

тям? — воскликнул Ольшанский.

Вельский улыбнулся.

— Я неспроста рассказал тебе историю моего

волка. Она — залог того, что твои опасения на­

прасны. Как видишь, я, подобно знахарю, прежде

чем давать лекарство людям, испытал его на соба­

ках. Михайлушка будет нашим волком. Мы — его

верные подданные, мы — его свора, которая на

первый взгляд подчинена ему полностью, мы не

дадим, — слышишь, Иван! — не дадим ему ни шагу

ступить без нас! Мы заставим его, волка, — тра­

вить волков! Мы вырастим из него самого свире­

пого волкодава, который будет подчиняться на­

шей воле и не отступит от нас ни на шаг!

Высокий, сильный Ольшанский, широко от­крыв глаза, почти с ужасом уставился на низка-рослого, худощавого Федора.

— Боже мой, — прошептал он едва слышно, —как плохо я знаю людей. Вчера я открыл для себя совсем другого Олельковича, сегодня я вижу ино­го Вельского,

Он опустил голову, покачал ею, потом снова поднял и спросил:

— Скажи, Федор, стало быть, все это не он —

а ты? Впрочем, зачем я спрашиваю — ведь это со­

вершенно Ясно; значит, в действительности не

ему, а тебе следовало давать вчера клятву, потому

что он просто игрушка в твоих руках.

— В наших, Иван, в наших, — поправил Фе­

дор. — Мы е тобой двигаем Михайлушкой. Это мы

держим и будем держать в своих руках все нити

от этой большой разряженной куклы. Сейчас

я сделал признание, которое должно убедить тебя,

что большего доверия, чем к тебе, я не питаю ни

к кому на свете, потому что до сих пор только

я один знал это, а теперь — и ты знаешь!

— Да-да, я понимаю, -—потрясенно едва прого­ворил Ольшанский, "— конечно, это такое дове­рие…

и вдруг в его мозгу мелькнулановая мысль. .'— Постой, постой! Ты говоришь, что каждый шаг Олельковича…

— Это был мой шаг! А с этой мгинуты это будет наш с тобой шаг, — твердо сказал Вельский.

— Значит, тогда, ~ настойчиво и тревожно продолжал Иван, — ты знаешь, куда и зачем Олеяькович посылал ночью своих людей, и ты

одобрил это? Отвечай мне, Федор, отвечай! Пото­му что если ты сделал это его руками, то ты хуже прирученного волка, а Михайлушка — простр ягненок перед тобой… А если ты ничего не знал, то все твои рассуждения не стоят ломаного гроша — он не прирученный волк! Он передавит всех нас, и прежде, чем мы успеем ему помешать, он зальет кровью землю, ради которой мы все это затева­ем… Ну, отвечай же мне, отвечай!

Вельский мгновенно оценил положение.

— Я не знал, что тебе известно об этом, — тихо промолвил он. — Я хотел скрыть от твоей тонкой чувствительной души этот… неприятный случай.

Ольшанский вскочил на нога, бросился к Фе­дору и, схватив за тощие плечи, приподнял над землей его легкое тело.

— А, так ты зная об этом?! Знал — и не оста­новил Олельковича? Не задержал этих людей?

Не предотвратил ненужного убийства ни в чем не повинного человека? Разве ты на самом деле веришь, что Глинский выдад бы нас?

Лицо Вельского исказилось от горечи.

— Оставь меня, Иван, — устало произнес он.

Ольшанский отпустил Федора,, но, приставив ему к груди свой длинный палец и склонив набок голову, решительно продолжал:

-г Нет, ты ответь мне, Федор, ответь прямо: ты помог этому?

— Если ты знаешь, куда и зачем Олелькович по­сылал своих людей, — спокойно сказал Вель­ский, — ты должен знать, чем кончилась эта затея.

—" Только что вернулся человек, которого Олелькович посылал на Стародубскую дорогу.

— И что же он сказал?

— Что нигде до самого Гомеля нет никаких следов нападения и что люди, посланные Михаилом,исчезяи.

-— И этого тебе мало, Иван? Может быть, ты уз­нал о смерти князя Глинского? Может быть, до тебя дошли слухи о пропавших дружинниках Олельковича? Так вот — прикажи любому из сво­их людей поехать в Гомель — он найдет там Глин­ского с сыном и немцем целыми и невредимыми. А потом пусть твой человек обратится ко мне, и я укажу ему одно место в глухой пуще. Там виднеет­ся свежезарытая яма, а в ней — в ней, Иван — все, что осталось от пяти убийц, которые подстерега­ли князя Льва. И этот случай раз и навсегда оту­чит Олельковича от любого шага, не согласован­ного с нами. Теперь он с места не двинется без моего разрешения. И еще одно, что тебе нужно знать. То, что тебе говорил вчера Михайло об этой затее с королевской охотой, — его собствен­ное измышление, родившееся в ту самую мину­ту,, когда ты, Иван, воскликнул: «Охота началась!» Ничего этого не будет! Если уж на то пошло, не потому что это жестокость и коварство, а про­сто потому, что это политически неверный ход. Я рассчитываю, что нам удастся возвести это ни­чтожество на престол, не пролив ни одной капли крови. Наступают новые времена. И теперь не ко­личество немецких наемников, а количество вен­герских золотых будут решать, кому сидеть на троне! Это станет мирным избранием Великого князя Литовского, а вовсе не государственным пе­реворотом! Не на поле битвы, а на паркете зала Сеймов решится этот вопрос! Вот мой ответ на все твои сомнения, а теперь, если хочешь, отка­жись от вчерашней клятвы — Михаил об этом ни­когда не узнает. Я скажу ему, что ты выполняешь мое секретное поручение, и все остальное сделаю сам.

Вельский глубоко вздохнул и отвернулся, будто хотел скрыть охватившее его волнение. -

Ольшанский стоял потрясенный, не в состоянии произнести ни звука. Сначала он смертельно побледнел, потом кровь прилила к его лицу, и оно вспыхнуло стыдом и растерянностью. Иван тихо прикоснулся к плечу Федора:

— Прости меня, брат, прости… Я не знаю, как я мог усомниться в тебе. Ты — самый благородный человек, которого я когда-либо встречал. И если можешь, забудь мои неразумные слова. С этой минуты — клянусь тебе — я во всем полностью и беспрекословно полагаюсь на тебя. И поверь — у тебя не будет более преданного друга, готового отдать за тебя жизнь. Когда ты мне объяснил — я все вижу в новом свете, все, что случилось… И я понимаю, как трудно тебе стоять у кормила того гигантского дела, которое ты затеял. Но дело это — благородное и справедливое, и я пойду за тобой повсюду и буду служить этому делу до конца. И если нам не повезет и все обернется то­пором, я с гордостью положу под него свою го­лову.

Вельский глянул в полные слез, искренние че­стные глаза Ивана и обнял его.

В комнате старца Ионы всё еще была ночь.

Все так же тлел маленький огонек лампадки под иконой, стоял тот же полумрак, и только лучи солнца пробивались сквозь щели плотной занаве­си и веером ложились на стены и потолок, рисуя причудливый узор золотых полос.

Князь Ольшанский вошел и, плотно прикрыв за собой дверь, завесил щеколду.

В воздухе стоял густой дурманящий аромат ла­дана, масла и какого-то сладкого дыма.

Иона по-прежнему стоял на коленях перед ико­ной, но не молился, а неподвижно смотрел в одну точку.

— Иона, — решительно сказал Ольшанский, —я знаю, ты вещий старик и Господь наградил тебя тайным даром провидения, и я прошу тебя — об­ратись к Господу — пусть он позволит тебе разо­рвать пелену времен и заглянуть в будущее. Ска­жи — что меня ждет?!

Иона едва заметно вздрогнул и, не поворачивая головы, сказал глухим голосом:

— Нельзя, князь, смертный не должен знать во­лю Всевышнего.

— Иона, я никогда до сих пор не просил тебя об этом. Но сейчас ты должен сказать мне об этом. Должен!

— Не надо, князь, не надо. Узнав наперед, что

будет с нами завтра, мы мгновенно утратим силу

жить, ибо сила эта — Надежда На Великую Тайну

Грядущей Минуты. Лишь один-единственный раз

в жизни дано человеку проникнуть в эту тайну и

познать ужас Известности, когда нет больше На­

дежды. Миг этот — смерть. Ольшанский рухнул на колени.

— Умоляю тебя, Иона, не называй мне часа мо­ей смерти и не говори, что со мной будет. Скажи лишь одно — какие страсти подстерегают мою ду­шу, чем утешится она и чем успокоится.

Иона некоторое время оставался в прежней по­зе, потом медленно поднялся, подошел к Ольшан­скому и мягко опустил руки на его голову.

То ли от этого прикосновения, то ли от стран­ного запаха, повисшего в комнате, голова кня­зя вдруг закружилась и все поплыло перед его гла­зами.

Не дрожащие старческие пальцы едва косну­лись его волос, а тысячи стальных молоточков ударили в колокола… Все вокруг загудело, зазвене­ло, послышалось волшебное пение нежных дет­ских голосов, как в церкви, тонкий веер солнеч­ных лучей на потолке вдруг раскрылся ослепи­тельным сиянием радуги, и откуда-то из бесконечного далека князь услышал едва доносив­шийся голос Ионы:

— Господи, спаси и помилуй душу грешного раба твоего Ивана, помоги ему обрести силу и на­дежду, ибо душа его терзается смертными муками,а в муках этих слышится мне шепот тайных сго­воров, топот коней и звон оружия… Я вижу в них тблески красного огня факелов и голубое мерца­ние льда… Я чувствую жар горячих сердец и смер­тельный холод опасности… И наконец — о ра­дость! — мне открывается победа, венчающая ус­покоение страждущей души — радостная, светлая,великая победа! Радуйся, Иване! Ты достигнешь амого главного, о чем мечтаешь всю жизнь! Ты —победишь! Грядущее за тем — скрыто во мгле…

Князь Иван Ольшанский, обессиленный и опья­ненный, пошатываясь, вошел в свою комнату и оста­новился, ухватившись за дверной косяк.

Прямо в окно слепило яркое весеннее солнце.

— Господи! — едва слышно прошептал князь. —

Благодарю тебя за победу, которую ты начертал в конце моего пути! Теперь я пойду по нему смело!

Он упал на лавку и уснул. Ему снились ангелы…

 

Эпилог

В этот день князья завтракали в обеденное время.

Ольшанский видел, как после полудня Федор взял под руку мрачного, опухшего, свирепо-раз­драженного Олельковича и увел его в лес. Когда спустя полтора часа они вернулись, Михаил пре­образился. Тихий и покорный, он плелся за Федо­ром, опустив голову. За завтраком он вел себя смирно и только один раз попытался неловко по­шутить, заискивающе глядя Федору в глаза, "но Вельский так холодно-вежливо улыбнулся в ответ, что Михайлушка замолчал и не проронил больше ни слова.

Потом они перешли в маленький зал, стены ко­торого украшали многочисленные остатки охот­ничьих трофеев князя Можайского, и Федор, по­дозвав Юрка, сказал ему что-то на ухо.

Юрок плотно затворил окна и вышел.

— Братья, — негромко сказал Федор, — Миха­ил, наш милый брат и государь, оказал мне вели­кую честь и полностью доверил руководство все­ми шагами, необходимыми для достижения на­шей высокой цели. Теперь нам надо обсудить дальнейшие действия. Прежде всего, необходимо найти место, где мы могли бы спокойно ветречаться для обсуждения наших дел, не опасаясь любопытных глаз. Этот деревянный терем, с его тонкими стенами, щелями между бревен и проху­дившимися потолками, совершенно не пригоден для этой цели. Я не могу каждый раз поручать Бо-гуну изгонять всех слуг на другой конец здания, а иначе мы рискуем быть услышанными. Кроме то­го, терем может в любую минуту понадобиться са­мому владельцу — Мржайскому. Однако у меня есть замысел, касающийся одного старого родо­вого замка моего отца, и если с Божьей помощью этот замысел удастся осуществить, у нас появится безопасное место для встреч. Сейчас же нельзя безоговорочно исключить возможность измены Глинского. Конечно, я доверяю его слову, но кто знает, что может крыться на уме у потомка ковар­ных татарских ханов! Поэтому нам надо как мож­но скорее разъехаться и не поддерживать между собой никакой связи. Если каждый из нас, нахо­дясь в разных концах княжества, будет схвачен по наговору Глинского, и все мы, не сговариваясь, будем все отрицать, доказав, что после охоты ни разу не встречались, Глинскому ничего не удастся доказать. Я, впрочем, не верю в его измену и не советую вам тревожиться по этому поводу. Тем не менее завтра утром мы расстанемся. Каждый из вас вернется домой и, никуда не уезжая, будет ожидать моего гонца. Как только появится безо­пасная возможность' собраться вместе, я немедля сообщу вам. Вот все, что я хотел сказать. Советую хорошенько отдохнуть перед завтрашней доро­гой и пораньше лечь спать.

Когда они выходили из зала, Ольшанский по­

дошел к Федору, но Олелькович бесцеремонно от­теснил его: .

-Извини, брат, мне надо сказать Федору не­сколько слов наедине.

Убедившись, что Ольшанский отстал, Михай-лушка тревожно зашептал Федору на ухо:

— Послушай, братец, ты это всерьез насчет то­го, что нам здесь опасно задерживаться?

— Я всегда говорю всерьез, Михайлушка. Это очень опасно.

— Черт возьми! Тогда зачем откладывать отъезд на завтрашнее утро? К чему рисковать головой,тем более моей, раз мы думаем о короне? Я пред­почитаю смотаться немедля!

— Излишняя торопливость вредит порой боль­ше, чем промедление, — улыбнулся Федор. — Не тревожься, я все продумал.

Он оставил нерешительно приостановившего­ся Олельковича в темном коридоре и быстро вы­шел во двор. Но тут его настиг Ольшанский.

— Федор, — сказал он, оглядываясь, — нам дей­ствительно грозит опасность?

- Весьма незначительная, брат, не следует ее преувеличивать.

— Тогда я не еду .завтра утром.

- Почему? — изумился Федор.

— Если есть хоть малейшая опасность — я не оставлю тебя наедине с ней.

— Но я сам уеду послезавтра.

— Я до конца останусь вместе с тобой! — реши­тельно заявил Ольшанский.

Федор чертыхнулся в душе и сказал:

— Ладно, посмотрим.

Ранним утром следующего дня князь Федор, как обычно, занимался делами.

 — Гонец, которого я посяал вместе с Яковом, вернулся, —' докладывал Юрок, — Яков принят на службу в замок Горваль.> Никифор Любич нашел в Горвале человека, которого Семен не должен ни в чем заподозрить. Этот человек порекомендовал князю Якова, назвав его своим братом, только что приехавшим из Польши. Связь с нами Яков будет поддерживать через Никифора, с которым в опре­деленное время будет встречаться. .

— Превосходно.

— Только что вернулся один из людей Крепы­ша. Он сообщает, что Глинский спокойно провел ночь в Гомеле, Ни с кем не встречался, никому не отправлял писем и в полдень вместе с Гансом и сыном выехал в Речицу. У хозяина постоялого двора он подробно расспрашивал о состоянии дорог на Туров, Пинск, Берестье. По-видимому, он направляется в Польшу.

— Речица — королевский замок, — задумчиво проговорил Федор.

— Остальные двое следуют за ним по пятам и следят за каждым шагом. После того как он мину­ет Речицу, один вернется к нам с донесением, вто­рой проводит его до Турова. Дальше, я полагаю,нет смысла наблюдать.

— Ты прав. Если… Одним словом, все выяснится в Речице. Важно, заедет ли он в королевский за­ мок?

— Завтра утром мы узнаем об этом.

— Дальше. Есть короткая весточка от Леваша Копыто. У него все в порядке, ждет дальнейших указаний. Да, еще пишет о каких-то неважных

пустяках.

— Неважных пустяков не бывает — запомни это на всю жизнь, Юрок! Каждая мелочь — скры­тое отражение больших событий, и мыслящий ра­зум всегда сумеет разглядеть в пустяке его тайный смысл. О чем речь?

Юрок покраснел, достал из своей сумки пись­мо Леваша и, пробежав глазами несколько строк,изложил:

 — Человек князя Семена, некий Ян Кожух Кроткий, бежал, бросив свою семью, но прихва­тив молоденькую девушку, похищенную им неза­долго до этого с московской стороны. Ее жених, некто Филипп Бартенев, со своими людьми по­гнался за ними и вот уже четыре дня, как пишет Леваш, не вернулся обратно.

— Этот Бартенев тоже с московской стороны?

— Нет, он с нашей. Сосед Леваша.

— А кого из семьи оставил Кожух Левашу?

— Жену и двоих детей — мальчика и девочку.

— Вот как? И что это, по-твоему, значит?

— Я думаю, это значит, что Кожух дорожит воз­любленной гораздо больше, чем семьей.Федор улыбнулся.

— Насколько мне известно из многочисленных наблюдений, похищенных возлюбленных оставляют первыми в случаях, подобных тому, что произошло на Угре. А уж если Кожух в панике, спасаясь от Лева­ша, который, как ты знаешь, пленных не берет, бро­сил жену, а главное — детей, но не забыл взять с со­бой какую-то девчонку с другой стороны, которая к тому же еще невеста его соседа, — готов ручаться:здесь речь идет о чем угодно, только.не о любви! Ку­да теперь направляется Кожух? Конечно, в Горваль к Семену. Где Бартенев? Преследует его! Кожуху некуда деться. Если он укроется у Семена и Бартенев узнает это, он- тут же созовет свидетелей. Кожуха будут су­дить и повесят за похищение, Семену тоже не поздо­ровится! Так что же этот Кожух, совсем дурак, что ли; и не понимает этого? Нет, тут что-то не так. Либо Бартенев не с надаей, а с московской стороны. Либо по каким-то причинам он не может действовать законно. В обоих случаях здесь кроется какой-то замы­сел Кожуха, а скорее всего — Семена. Немедленно пошли гонца к Никифору, пусть Яков разузнает все о Кожухе и о планах Семена на Уфе,

Федор задумался.

—. Я начинаю подозревать, что здесь речь идет о политике. И о политике большой. А ты гово­ришь, неважные пустяки…

Князь Вельский прощался с князем Олелькови-чем на том же самом месте, где ровно три дня назад встречал его.

Как и тогда, Олелькович был навеселе и, отве­чая на укоризненный взгляд Федора, попытался виновато отшутиться:

— Да я ничего, Федя — это все он. Такой, зна­ешь, строптивый конь. Не хочет везти меня, и все тут. Пришлось на дорожку — самую малость… Ме­док у тебя отменный. — Он попытался весело за­хохотать, но смех получился жалкий и неестест­венный.

— Помни все, что я сказал тебе вчера, Михаил,

иначе не сносить нам всем головы, и тебе в пер­

вую очередь! Ни слова никому! И не пей, черт те­

бя подери! Хотя бы ради этого тебе пришлось по­

всюду ходить пешком!

— Ну ладно, Феденька, ладно, я буду, это… Как

ты сказал… Ну в общем, ты того… Это… Не волнуй­

ся. Прощавай, брате!

Они обнялись, как обнимаются чужие люди, когда хотят показать окружающим, что они в большой дружбе.

Олелькович уже было двинулся в путь, потом вернулся и, оглядываясь на свою дружину, заиски­вающе попросил:

—   Ты, Феденька, это… Скажи Ольшанскому^ что­

бы он никому… Ну в общем, чтоб эта дурацкая ис­

тория с этим, как его… .Ну с быком… Не выплыла.

Теперь, когда я уже не просто Олелькович, а… ну, в

общем,— сам знаешь… Это неудобно! И потом, ес­

ли бы проклятый Глинский не вывел бы меня из

равновесия… Я уже приготовился бить быка прямо

в сердце, когда этот выскочка, с перепугу отбежав

в сторону, случайно угодил в зверя и отнял у меня

заслуженную победу.

—   Ты можешь быть спокоен, — холодно отве­

тил Федор и едва слышно добавил сквозь зубы, —

государь.

Олелькович тяжело развернул коня и грузно

поскакал вдогонку поредевшему отряду своих лю­

дей. .

У его седла мерно покачивалась огромная лох­матая голова зубра и смотрела на Федора мертвы­ми глазами.

Олелькович двигался по Стародубской дороге, направляясь в Гомель с тем, чтобы там пересечь Сож, оттуда — на Речицу и, переправившись через Березину, — прямой дорогой в свой стольный город Слуцк.

Он на двадцать шагов опередил своих молча­ливых людей и ехал один, погрузившись в глубо­кую задумчивость. Сначала его мысли были неве­селыми, он вспомнил о Глинском, о своих про­павших неизвестно куда людях, о нареканиях Федора, но потихоньку, удаляясь от терема на Ипути, он с каждой верстой все меньше думал о прошлом и все больше — о будущем.

Когда до Гомеля оставался десяток верст, князь Олелькович уже забыл обо всем, что осталось за его спиной, и мысли его сплелись радужной паутиной, в которую он ловил свое будущее, и ви­дел в этом будущем множество веселых праздни­ков, освещенных желтым блеском короны, ощу­щал во рту вкус дорогих заморских вин и пред­вкушал удовольствие от необыкновенных речей, которые он будет произносить на всевозможных сеймах, радах и посольских приемах…

Он был так увлечен этими золотистыми мечта­ми, что даже не взглянул на бедно одетого одино­кого всадника, который встретился ему на пути.

И не было Михайлушке никаких знаков свыше, и не дрогнуло его сердце, и не услышал он торже­ственных голосов — ничего не подсказало ему, что в эту минуту он находится как раз на том са­мом месте, где бесследно погибли его люди, и в двух шагах от него проезжает человек, от руки которого пали двое из них.

Медведев же, напротив^ окинул князя внима­тельным пристальным взглядом, не упустив ни единой черточки его облика, ни одной детали его снаряжения. Но глаза его сузились, когда, разми­нувшись с князем, он увидел впереди восьмерых его людей. Они были одеты богато и роскошно и ничем бы не напоминали ночных убийц, если бы не точно такие же боевые топоры у седел и такие же тупые угрюмые лица.

Подобно своему хозяину, они не обратили на Василия никакого внимания, но он запомнил их, пораженный сходством топоров и странным сте­чением обстоятельств. И долго еще потом звучали в его ушах слова, запомнившиеся с детства: «В ми­ре нет ничего случайного…»

Вчерашний день был потерян впустую. Князь Можайский по причине своей болезни никого не принимал, и только поздно вечером Филиппу удалось добиться встречи с ним. Князь принял его очень любезно, расспрашивал об отце, велел ему кланяться, передать, что он его любит, но на во­прос о князе Семене ответить не мог. Он слышал, что полгода назад Семен был в Вильне, и это — последнее о нем известие, дошедшее до князя. Увидев огорчение Филиппа» князь Можайский по­сле некоторого колебания решился сообщить, где находится Федор. А уж Федор наверняка знает, где его брат. Князь Можайский предупредил Филип­па, что он обещал Федору никому не открывать, где он, и сейчас нарушает свое обещание только в память о верной службе Алексея Бартенева. Это все, что он мог сделать.

Егор не уходил с постоялого двора, где должен был остановиться Кожух, но карета так и не поя­вилась ни в тот день, ни на следующее утро. Одна­ко Медведев был настроен оптимистически. Он считал, что судьба в тысячный раз улыбнулась ему, так неожиданно и просто указав, где найти князя Федора, и видел в этом признак удачи, кото­рая будет сопутствовать им в спасении девушки.

— Позвольте мне поехать к' Федору, — сказал друзьям Медведев. — Уж я узнаю, где его братец, а вы оставайтесь здесь и не спускайте глаз с того постоялого двора: Мало ли что? Вдруг в дороге что-то задержало Кожуха и он с минуты на мину­ту будет здесь. Тогда вы справитесь сами и будете ждать меня в том самом леске под Гомелем, где мы останавливались. Там вас никто не будет ис­кать, и если Кожух пошлет за вами погоню, вы ее пропустите. Покидая наш постоялый двор, скажи­те хозяину, что вы отправляетесь навестить боль­ного друга, и по этим словам я узнаю, в чем дело, когда вернусь. Если же к девяти часам вечера меня не будет, значит, я попал в какую-то ловушку у князя Федора. Тогда рассмотрите положение са­ми, в зависимости от обстоятельств. Разумеется, в первую очередь думайте о Настеньке — уж я-то всегда вывернусь!

Так сказал Медведев своим друзьям на рассвете следующего дня и отправился по уже знакомой ему Стародубской дороге в терем на Ипути, увозя письмо князя Можайского, данное Филиппу для передачи Вельскому.

Можайский подробно рассказал Филиппу, как добраться до терема, Филипп рассказал Медведе­ву, и ровно на двадцать пятой версте Василий свернул с большой дороги налево и углубился в лес по утоптанной лошадьми дороге.

Через четверть часа он наткнулся на часовых.

Два человека с арбалетами преградили ему путь.

-Стой! Куда?

— Письмо князю Вельскому от князя Можай­ского.

Медведев держался, как простой гонец.

— Пароль?

Ого, как на войне! Что бы значила такая уси­ленная охрана и таинственность, которыми ок­ружил себя князь Федор?

—   Князь не сказал, — ответил он.

—   Давай письмо, — потребовал один из часо­вых.

—   Велено передать в собственные руки, — воз­разил Медведев.

Часовые посовещались. Один тихонько свист­нул, и через несколько минут Медведева окружи­ли восемь хорошо вооруженных всадников.

— Подожди здесь, я доложу князю, — сказал на­чальник караула и уехал.

Люди князя Федора молча и плотно обступили Медведева.

Очень странно все это. Неужели Можайскийобманул Филиппа и я попал к Семену? Вся эта ох­рана совершенно не вяжется с рассказами о мир­ном нраве князя Федора. Надо быть начеку.

Тем временем Юрок Богун докладывал князю Федору:

— Гонец от князя Можайского. Пароля не зна­ет. Говорит, что письмо князя велено передать те­бе лично.

— Странно, — поднял брови Федор, — очень странно.

— Начальник охраны говорит, что он молод,одет просто, но хорошо держится в седле и, по его мнению, под черным плащом прячет оружие.

— Вот как? У князя Можайского таких гонцов нет. У него все одеты хорошо и не носят оружия,кроме сабли.

— У этого длинный меч.

— Ага! Ну что ж, посмотрим. Давай его сюда,сам постоишь в коридоре. Да прикажи кликнуть моих псов!

Начальник охраны умчался в лес.

Федор убрал со стола все бумаги, поставил кресло для гостя, взял стоящую в углу рогатину и, присев на лавку, принялся усердно оттачивать ка­мешком ее лезвие. На лестнице послышалось ра­достное повизгивание и легкий топот. Два огром­ных дога протиснулись в дверь, толкая друг друга боками, и по команде Федора улеглись в двух ша­гах, напротив его кресла.

Медведев терпеливо ждал. Вернулся начальник охраны и молча сделал знак рукой. Медведев дви­нулся за ним, и восемь всадников тоже — по четыре с боков. Во дворе терема, когда Василий спе­шился, начальник охраны сказал:

— Оружие оставишь мне.

Василий секунду колебался.

У входа стоял Юрок Богун.

— У нас не принято, чтобы гонцы входили в комнату князя с оружием, — сказал он спокойно.

Василий, не торопясь, расстегнул плащ, посте­лил его на крыльце и под пристальными взгляда­ми охраны медленно и аккуратно положил на не­го лук, колчан и ножи. Потом стащил с мизинца нагайку и, невозмутимо присоединив ее к ору­жию, твердо сказал:

— Меч останется со мной.

Начальник охраны вопросительно взглянул на Юрка, и тот молча кивнул.

Медведев поднялся на крыльцо.

Юрок проводил его по темной лестнице на­верх, и, открыв перед ним дверь комнаты князя, тут же закрыл ее, как только Василий вошел. Доги зарычали и поднялись.

— Лежать, — сказал Федор и с улыбкой обер­нулся к вошедшему.

Василий низко поклонился и, вынув из-под по­лы куртки письмо Можайского, двинулся к Федору.

Федор перебросил рогатину в правую руку и, не переставая любезно улыбаться, взял письмо ле­вой.

Василий почтительно отступил и с некоторым облегчением перевел дух.

Все, что происходило, очень ему не нравилось, но, по крайней мере, теперь он был уверен, что не попал к Семену — он узнал Федора по описанию Картымазова, который когда-то встречался с ним.

Князь внимательно и неторопливо прочел письмо Можайского.

Я посылаю к тебе Филиппа Бартенева, сынамоего верного товарища. Филиппу крайне необхо­димо разыскать твоего брата Семена, а поскольку я не знаю, где он, посылаю Филиппа к тебе. Ты про­сил меня не говорить никому, где находишься, но я не мог отказать сыну человека, которому в про­шлом многим обязан. Ради моей к тебе дружбы по­моги ему всем, нем можешь, а коли что не так — извини старикам

Обнимаю тебя и желаю удачной охоты.

Твой крестный Иван Можайский Федор отложил рогатину, встал и направился к столу.

— Прости, Филипп, что тебя так встретили. Но мои люди не знали, что имеют дело не- с простым гонцом. Садись, — он указал Василию на крес­ло. — Крестный просит помочь тебе, и я сделаю все, что в моих силах.

Василий сел. Когда он ехал к Вельскому, у него не было никакого определенного плана разгово­ра. Теперь, когда он увидел Федора и внимательно изучил его лицо, пока князь читал письмо, чутье подсказало Василию, что наиболее верным путем к цели будет правда.

— Я не Филипп. Я его друг. Меня зовут Василий Медведев. И я приехал по просьбе Филиппа, пото­му что он сам не может покинуть Гомеля.

Василий коротко рассказал всю историю похи­щения Настеньки и погони за Кожухом.

— Как видишь, князь, хотя речь идет о твоем родном брате, я рассказал тебе всю правду. Мы —я и мои друзья — слышали о тебе много хороше­го, поэтому обращаемся к твоему чувству чести и справедливости с полным доверием. Я прошу тебя сказать, где находится твой брат. Мы не намерены причинить ему зла и лишь освободим похищен­ную девушку.

Федор встал и прошелся по комнате, обдумы­вая ответ.

Рассказ Медведева совпадал с донесением Лева-ша. Если бы перед Федором находился сейчас Фи­липп, Федор, пожалуй, сказал бы, где скрывается Семен. В планы Федора всегда входило все, что было во вред брату. Но то, что вместо Филиппа приехал его друг, вызывало подозрение. В конце концов, на Филиппа Бартенева можно было на­пасть, как, например, на Глинского, можно было отнять письмо Можайского. Но тогда зачем при­знаваться, что ты не Филипп?

Подозрительному Федору здесь почудилась ка­кая-то тайна, и он решил, что торопиться не сле­дует.

— Ты задал мне трудную задачу, Василий, —медленно сказал он наконец. — Дело в том, что я сам точно не знаю, где в эту минуту находится брат Семен. Я понимаю, что, давая такой ответ, я вызываю в тебе сомнение, будто хочу отказаться от помощи. Это не так. Поверь, как и вы, я возму­щен поступком Кожуха, но, быть может, дело в том, что Семен ничего об этом не знает? А лишь только узнает, сам отпустит пленницу и накажет своевольного слугу, совершившего злодейский поступок?

— Не думаю, — уверенно сказал Медведев. Вельский пристально поглядел на него.

— Ну что ж, я от всей души готов помочь…

Федор встал и вышел.

— Юрок, — сказал он Богуну, стоящему на ле­стнице, — вызови сюда Макара и его людей, пусть будут наготове.

Потом он вернулся в комнату и сказал Васи­лию:

 Я спросил, и мне сказали, что сегодня к вече­ру должен приехать гонец из Вильно. Я думаю, он знает, где Семен. А пока — побудь моим гостем, — любезно улыбнулся он.

— Благодарю, князь, — сказал Медведев, — я не

сомневался, что ты нам поможешь. Но у меня к те­бе есть еще одно дело, и оно касается тебя гораз­до больше, чем первое.

— Вот как? — удивился Вельский и сел застол. - Говори, я тебя слушаю.

- Это дело настолько важное и серьезное, что, прежде чем к нему перейти, я хотел бы убедиться, что никто нас не слышит, ибо то, о чем пойдет речь, должен знать лишь ты один.

Вельский насторожился.

Он хочет остаться со мной наедине.

Медведев спокойно сидел в кресле. Доги не сводили с него глаз. Федор окинул взглядом ком­нату и решил, что никакая опасность со стороны гостя грозить не может. При первой попытке встать псы бросятся с обеих сторон.

— Вот уж никогда бы не подумал, что меня, че­ловека тихого и мирного, могут коснуться какие-нибудь тайны.

—-И настолько серьезные, князь, что, если бы кто-нибудь узнал о том, с какой целью я к тебе прибыл, я не дал бы ломаного гроша за свою жизнь. А если бумага, которую я тебе сейчас пере­дам, попала бы в чужие руки, то и твоя жизнь стоила бы не больше моей.

-Ты меня пугаешь, — удивленно произнес Вельский. — Что же это за бумага?

Медведев отстегнул меч от пояса.

Доги зарычали и вскочили на ноги, готовые по первому знаку хозяина броситься на гостя. Вель­ский не сказал им ни слова, но весь напрягся, го­товый отпрыгнуть в сторону, если Медведев обна­жит оружие.

Однако Медведев положил свой длинный узкий меч на колени рукояткой к Вельскому и склонил­ся над ножнами. Что-то едва слышно щелкнуло, и окованный серебром наконечник ножен отделил­ся. Медведев осторожно вынул из этого наконеч­ника свернутую в трубку грамоту со спрятанной внутрь красной печатью и молча протянул удив­ленному Вельскому.

Первым делом Федор взглянул на печать.

При всей своей сдержанности он не мог скрыть изумления.

Прежде чем развернуть грамоту, он глянул на Медведева, но совсем иначе, чем смотрел до сих пор.

Медведев прилаживал наконечник обратно и сделал вид, что не заметил этого взгляда.'

Вельский развернул грамоту и прочел ее два раза подряд.

Все его движения стали замедленными и плав­ными, как у человека, который лихорадочно обду­мывает очень важное для него дело, но не хочет при этом показать своего волнения окружающим.

Он долго смотрел в окно, сдвинул брови, по­том снова повернулся к Медведеву.

— Ты знаешь содержание? — Голос его стал резким и напряженным.

— Нет.

—  Тебе поручено добавить что-нибудь на сло­вах? — Я должен привезти твой ответ, князь.

Федор немного подумал, потом вкрадчиво спросил:

— Скажи мне откровенно, Василий, есть ли у тебя такие же письма еще к кому-нибудь здесь, в Литве? Это важно и может повлиять на мой ответ.

— У меня было только это письмо, князь, и больше я ничего не знаю. Я — всего лишь гонец.Мое дело доставить грамоту великого князя тому,кому он велел, и привезти ответ в тайне и сохран­ности.

— А если я сейчас не могу дать ответа?

— Я подожду.

-Где?

—Где прикажешь. Но лучше всего в своем име­нии, которое, как я тебе говорил, находится как раз напротив земель, захваченных недавно Левашом Копыто. Леваш, кажется, твой человек?

—Был когда-то. Теперь он сам по себе.

—_ Как только ответ будет готов, пошли за мной, и я отвезу его великому князю.

—Я подумаю.

—Твоя воля, князь.

Федор нахмурил брови и долго молчал.

— Так что же, вся эта история с похищением

девушки только предлог, чтобы отыскать меня? —спросил он вдруг.

— Напротив — чистая правда. Так совпало, что,помогая друзьям, я выполнил и свое поручение,но они об этом ничего не знают.

Вельский задумался,

— Я думаю, мы найдем Семена, — сказал он на­конец. - А ты пока пообедай.

— С удовольствием, князь, — улыбнулся Медведев.

— Подожди минутку здесь. Я сейчас вернусь.

Вельский вышел и увел за собой догов, которые неохотно поплелись за хозяином, с кровожадным сожалением поглядывая на Медведева.

Василий облегченно вздохнул. В темноте коридора толпились вооруженные люди.

— Князь, — шепотом сказал Юрок. — Макар уз­нал этого человека!

 Что? — изумился Федор.

— Князь, — выступил Макар. — Это он был с Глинским на Стародубской дороге. И вот доказа­тельства.

Макар протянул Федору колчан Медведева.

Вельский медленно вынул из колчана стрелу и подошел к маленькому оконцу.

Сомнений быть не могло. Человек Одельковича погиб от такой же стрелы. И наконечник, и опере­ние — все сделано одним мастером.

Как же так?! Выходит, — Медведев служит Глинскому? Значит, он, возможно с целым отря­дом, тайно сопровождал своего господина до Го­меля, прячась в лесу, и'спас его от людей Олель-ковича. Тогда — грамота великого Московскогокнязя — поддельная, а Медведев убил Бартенева ивоспользовался письмом Можайского, чтобы заве­вать мое доверие… Дальнейший план прост. Гра­мота содержит предложение мне и моим братьм добровольно перейти со всеми своими землями на сторону Москвы с получением боль­ших привилегий и новых владений. Я прини­маю это предложение и даю ответ. Этот от­вет немедленно попадет в руки Глинского и слу­жит прямой и неопровержимой уликой нашей с братьями измены короне с предварительным намерением убить короля во время охоты…

— Макар, — медленно и грозно проговорил Фе­дор. — Как только этот человек выйдет отсюда, схва­тите его, обезоружьте и посадите в угловую комнату,где был Олелькович. Поставьте внизу под окном и у дверей сильную стражу. Только все без шума.

Макар кивнул.

Один из его людей встал за дверью с шестопе­ром, чтобы оглушить Медведева, как только он пе­реступит порог. Федор задумчиво направился об­ратно.

Интересно, как им удалось подделать печатьВеликого князя Московского… Надо еще раз взгля­нуть на нее.

Он быстро вошел в комнату и замер на пороге.

Медведев стоял у стола и держал в одной руке трут, в другой грамоту, которая пылала ярким ог­нем. Капли горящего воска с тихим потрескива­нием падали на пол.

— Что это значит? — спросил Федор.

— Такова была воля великого князя, — спокой­но ответил Медведев и, уронив пепел, растер его ногой.

Все верно! Они хотят, не оставляя никакихследов своей подделки, получить доказательствамоей измены…

Федор задумчиво смотрел на Медведева.

— Понимаю. Великий князь, по-видимому, хо­чет, чтобы первое письмо исходило как бы от меня?

— Не знаю, — ответил Василий. — Я лишь ис­полняю его приказ.

— Я так и думал, — понимающе кивнул Фе­дор. — Пожалуй, твоему господину недолго при­дется, ждать ответа. — Он обнял Василия за-плечи

и повел к двери, — ты, по крайней мере, полу­чишь этот ответ совсем скоро.

Он широко распахнул дверь и чуть подтолкнул Василия к темному коридору.

Василий Медведев остановился на пороге, по­вернул голову, вздохнул и сказал:

—  Князь, если ты решил оставить меня в гос­тях, прикажи своим людям не опускать тяжелые предметы на эту голову. Я очень дорожу ею.

—  Кем бы ни был твой господин — ему служат хорошие слуги! — улыбнулся Федор — Войди,

Макар!

Медведев невозмутимо отдал Макару свой меч и, скрестив руки на груди, ждал.

При этом настроение у него было превосходное.

Отлично! Я сделал это!,Поручение великого кня­зя выполнено! Самое главное —^ так легко удалось уничтожить письмо, а я столько ломал себе голо­ву, как это сделать, и придумал два десятка спо­собов, ни один из которых не понадобился! Теперьостался пустяк — выбраться отсюда живым, до­казать Вельскому, что я действительно Медведеви послан из Москвы Великим князем, а потом до­ждаться ответа… Но это уже пустяки…

Василий не слышал, что сказал Федор на ухо своему воину, но до его ушей долетели слова Ма-кара, произнесенные четким деловым тоном.

— Хорошо, князь. Живым он отсюда не выйдет!

Медведев улыбнулся.

У него на этот счет было совсем иное мнение.

Ему только что исполнилось двадцать лет, ум искрился выдумками, рука набирала твердость, мужество закалялось, опасности не страшили…

Он верил в себя.

Он верил в свою судьбу.

А еще он верил: все самое главное и лучшее — впереди…

И тогда он даже не подозревал, как многого он еще не знает…

Поистине велика премудрость Господня в том, что не дано человеку знать грядущего…

Не дано…

 

Послесловие автора

Подумать только — еще в 1478 году все Великое Московское княжество занимало площадь поменьше нынешнего московского рай­она, а совсем рядом — за Можайском проходила граница Великого Литовского княжества. Оно во много раз превосходило по площади Московское, занимая пространство от Белого моря до Черно­го, и находилось в унии с Королевством Поль­ским, а великим московским князьям в то время надо было еще возить унизительную дань в Орду и низко кланяться её ханам!

Но уже в 1580 году — спустя сто лет — Великое Московское княжество именуется Русским Госу­дарством, в его составе вся Сибирь, Казань, Новго­род, Псков, а также принадлежащие еще совсем недавно Великому Литовскому княжеству города и западные земли по самую Березину! А еще через 65 лет — в 1б45-м с присоединением Украины, — оно превращается в огромную Российскую Импе­рию — могущественнейшее государство тех вре­мен… Как это стало возможным в продолжение жизни всего лишь четырех поколении — от отца до правнука — всего за каких-то 165 лет?

Как же это произошло?

Какие механизмы тайные и явные стояли за этими процессами?

Когда-то, очень давно, еще в 60-е годы, меня очень заинтриговали эти вопросы, и если б я был историком, я бы, наверное, посвятил им всю ос­тавшуюся жизнь

Но я был сценаристом кино.

-И когда я представил себе, какой изумительный сериал можно было бы сделать, опираясь на пово­ротные события русской истории…

Но в то время не было еще телевидения, спо­собного создать такой сериал, и вообще много чего не было, зато было много всякого другого…

Молодые люди, особенно творческого склада, всегда слегка безумны, и им часто приходят в го­лову дерзкие и невероятные проекты.

В 1970 году я написал роман «Дворянин Мед­ведев», как первый из серии 20 тесно связанных сюжетом романов под общим названием «Рука Москвы, или Собирание земли», и был полон ре­шимости написать остальные 19- Я долго не мог понять, почему все хвалят мой роман и все «за» его публикацию, но все время ничего не получа­ется. Наконец нашелся один откровенный редак­тор, который отвел меня в сторонку и весьма до­ходчиво растолковал, что, пока будет существо­вать советская власть, этот роман никогда не будет опубликован, а мне ' следует радоваться, что я все еще стою и беседую здесь с ним, а не нахожусь совсем в другом месте…. Я поверил ему — уж очень много было тому подтвержде­ний вокруг…

Затем я писал сценарии, по которым иногда да­же снимали фильмы, переводил на русский язык книги, сочинял и издавал настольные игры, ста­вил массовые шоу, наконец, преподавал по своей авторской программе драматургию кино и телевидения за границей, и так совершенно незамет­но пролетели следующие тридцать пять лет…

А потом я вдруг подумал — а «Медведев»??? Быть может, наконец; пришло его время!!!

Не меняя почти ничего в сюжете и фабуле ста­рого текста, я лишь немного поправил язык рома­на, используя накопленный за эти годы опыт, и вот — неужели, наконец…

Здравствуйте, мои дорогие читатели, я так дав­но жду вас!!!

Спасибо, что вы купили эту книгу!

„Л теперь позвольте, я расскажу Вам немного о том, к чему я здесь стремился, а Вы уж сами решите, получилось это или нет…

Мне очень хотелось соблюсти в этом произве­дении шесть важных для меня принципов:

1. По фабуле это должен быть роман приключен­ческий:

2. По сюжету — исторический, то есть такой, где все факты, даты, события и реальножившие действующие лица соответству­ют известным на сегодняшний день докумен­тальным источникам и лишь там, где нет внастоящую минуту точных и проверенныхданных, — то, что происходило, можно интер­претировать как результат определенных стрем­лений и действий вымышленных персонажей или реально существовавших лиц.

3. Хотелось, чтобы произведение по своей внутренней сути получилось философским — о сложных взаимоотношениях и связях человека с Богом, Государством, Властью, Временем и Ис­торией.

4.     Для меня также очень важно, чтобы роман был написан современным литературным языком.

Я предлагаю своим читателям: «Давайте условим­ся: все, что вы читаете, — это перевод с языка пятнадцатого века (на котором, кстати, ныне живущий русский не понял бы 95% сказанного) на современный, сегодняшний русский язык со всеми его, в том числе и «западными», словами,лишь с редким употреблением некоторых архаиз­мов, только в случае необходимости что-то особо подчеркнуть — например, название «Татий лес».

5.      Наконец, хорошо было бы найти такие стиль и манеру изложения, о которых в старые времена говорили — «изящная словесность».

6.      Ну и, само собой разумеется, все это должно быть «кинематографическим*, то есть зримо воз­никать в читательском воображении и легко под­даваться переводу на язык экранного фильма или телевизионного сериала, но тут, я думаю, все само собой должно выйти, просто в силу изначальности моей профессии, которая вырабатывает спе­цифическое видение мира в движущихся картин­ках…

И это все, что я хотел бы сказать о первом рома­не. А теперь — до свидания и, надеюсь, — до скорой встречи в следующих книгах о приключениях дво­рянина Медведева и его друзей…

Роберт Святополк-Мирский