Над рекой Ипутью висел густой туман.

До восхода солнца оставалось не меньше часа, птицы еще не проснулись, и глухая тишина цари­ла вокруг.

На большом плоском валуне у самой воды си­дел человек. Он сидел здесь давно — дорогие, рас­шитые золотой нитью сапоги на высоких каблу­ках глубоко увязли в мокром песке; он не замечал промозглой утренней сырости — теплый мохна­тый плащ бесполезно свисал за его спиной, по­крывая влажный от росы камень; его обнаженная, коротко стриженная голова чуть склонилась, а большие таза, глубоко спрятанные под высоким лысеющим лбом, смотрели вперед напряженно и внимательно, будто силились разглядеть, что пря­чется там, за непроглядным туманом, за рекой Ипутью, за непроходимой пущей на том берегу и где-то еще дальше…

Он ощутил, что пальцы его ног закоченели от холода, и, с усилием вытащив глубоко увязшие са-поги, переменил позу. При этом рукав кафтана за­цепил рукоять поясного ножа, нож легко вы­скользнул из ножен и упал в песок.

Он склонился, поднял нож и, вытирая полой лезвие, задумчиво наблюдал, как быстро исчезают, сглаживаясь в зыбучем песке, глубокие следы его сапог. Разве не так же бесследно забываются в этом мире наши деяния, когда мы уходим? Нет, не может быть!

Глубоко вонзая острое лезвие в мягкое жидкое песочное тесто, он написал

DUX TEODOR DE BELA1

Некоторое время он пристально вглядывался в эти слова. Песок, легко сомкнувшийся над широ­кими следами подошв, казалось, не мог справить­ся с тонкими глубокими линиями…

«Dux Teodor de Bela» — последний раз он под­писался так три года назад. На обычных грамотах он писал просто по-русски — «Федор, князь Вель­ский», но государственные бумаги международно­го значения требуют торжественной латинской подписи. Это было посольство короля Польского и Великого князя Литовского Казимира IV к папе римскому Сиксту IV. После короля его подписали самые знатные и приближенные ко двору вельмо­жи. Тогда он был одним из них… И тогда же со­вершил эту ошибку… Дьявол ухмыльнулся за его спиной и толкнул под локоть. Князь поставил свою подпись и, чуть помедлив, добавил роковые слова: «…брат королевский по крови».

Увидев это, тщеславный Михаил Олелькович немедленно добавил после своей подписи: «…брат королевский по телу».

В сущности, ничего особенного не было в этих чуточку хвастливых уточнениях^ Действительно,

Князь Федор Вельский (лат.).

Васса Ольшанская, мать князя Федора, и королева Сонка, мать короля Казимира, были родными сест­рами, а Александр-Олелько Владимирович, отец Михаила и родной дядя по отцу Федора, был двою­родным братом короля. Таким образом, князь Фе­дор Вельский был с королем в двойном родстве, но, считая родство по отцу более далеким и не за­служивающим внимания, отметил родство по ма­тери. Ну, а князь Михаил похвастался родством по отцу. А не похвастаться он просто не мог — такой уж у него характер, Впрочем, король никогда бы не придал этим пышным подписям никакого зна­чения, если бы не Семен…

Да, князь Семен Вельский, родной брат князя Фе­дора, уже в который раз дерзко встал на его пути.

Его не пригласили подписать посольство — он младший брат, и вот он намекнул фавориту короля,что, дескать, не слишком ли много братьев завелось у его величества и не грозит ли это короне? А фаво­рит тотчас вспомнил, что однажды, хоть и давно, у литовских вельмож греческой веры уже возникало намерение возвести на престол Литовского княже­ства какого-нибудь достойного православного кня­зя. Намекали тогда на Семена Олельковича, князя Киевского, старшего брата Михаилами, между про­чим, Федор Вельский поддерживал эту идею. В то время ничего из этого не вышло, Семен Олелькович вскоре умер, а вот теперь из мужчин рода Олельковичей остался один Михаил, и смута может возникнуть снова. А ведь Федор Вельский и Михаил Олелькович двоюродные братья и неразлучные друзьям i

Одним словом, с тех пор князья Федор Вель­ский и Михаил Олелькович больше не подписывали никаких государственных бумаг и потихоньку удалились от двора. Зато Семен Вельский стал вдруг в почете и, видно, скоро будет подписывать такие бумаги. Ему бы еще перейти в латинский за­кон V и тогда уж он наверняка станет маршалком дворным, воеводой Виленским и мало ли кем еще… Ну что ж, если понадобится, он не остано­вится и перед сменой веры. Он был таким с детст­ва — ни перед чем не останавливался, если ему это было выгодно…

У князя Ивана Владимировича Вельского и кня­гини Василисы было восемь детей. Первые сыно­вья, Иван и Януш, умерли в детстве, а потом стали рождаться дочери. Их родилось четыре, и когда надежда на сына окончательно пропала, появился Федор. Радости отца не было предела. Все было хорошо. Тут бы и остановиться. Но — через три года негаданно родился Семен, на этот раз совсем нежданный сын. И родной дом стал для Федора адом.

Заботы, ласки, любовь — все для Семена. Семен у нас такой, Семен у нас эдакий… Он тощенький, он слабенький. А Семен к десяти годам вымахал здоровенным детиной! Это Федор был тощим и слабеньким, но никто этого не замечал — все смотрели на Семена. Семену разрешалось все. Он рос проказником, забиякой, и никто не сознавал, что складывается у Семена нрав злой, жестокий и коварный. Хотя нет — видел это Иван Андреевич, князь Можайский, близкий друг отца. И не раз го­ворил об этом старому князю Вельскому. «Да что там! — отмахивался князь. — Он ведь младщень-кий^когда меня не станет, все перейдет к Федору,

1 Принять католическую веру. :

все почести, вся слава, а Семену всю жизнь быть вторым, так пусть хоть сейчас побудет первым!» Так своеобразно старый князь понимал справед­ливость…

У тринадцатилетнего Федора был любимый конь — смирная старая рыжая лошадка по имени Кася. Она была его верным другом, он любовно присматривал за ней, сам поил и кормил, а по ут­рам ездил на прогулки. Однажды, оставив Касю привязанной в лесу, он погнался за маленьким зайчонком, но не поймал его, а когда вернулся, не застал коня на месте. Федор пошел по следам и, выйдя на опушку леса, увидел на своей лошади Се­мена. Семен во весь опор мчался к яру. Он скрыл­ся за бугром, и вдруг оттуда донесся жуткий лоша­диный крик. Федор бросился в яр. Кася билась на земле с переломанными передними ногами, а Се­мена и след простыл.

Тогда Федор плакал первый и последний раз в жизни.

Он долго гладил Касю по голове, когда она бы­ла уже мертвой, и вернулся домой поздно вече­ром весь в крови. Отец сурово спросил, что слу­чилось, и Федор рассказал ему всю правду. Отец позвал Семена и спросил: «Ты погубил коня?» «Нет, — твердо ответил Семен, спокойно посмот­рел в глаза отцу и насмешливо покосился на за­плаканного Федора. — Я весь день был дома». Ко­гда Семен вышел, старый князь тяжело вздохнул, снял со стены кожаную плеть и сказал: «Ну-ка спускай штаны, и пусть это будет последняя ложь в твоей жизни!» Федор молча вынес двадцать жес­токих ударов, и когда все улеглись спать, отпра-вилоННсемену. Никто никогда не узнал, что про­изошло между братьями, но Федор, избитый до полусмерти крепкими кулаками, едва добрался до своей постели, а Семен не получил ни одной ца­рапины.

Но странное дело — с тех пор Семен никогда больше не трогал Федора, всячески избегал его, и казалось, это был единственный человек, которо­го он стал бояться…

На людях братья поддерживали вежливые отно­шения, но их никогда больше не видели вместе. Все, что нравилось одному, ненавидел другой. Так, например, Семен никогда не охотился, потому что охота стала страстью брата. Федор пропадал целыми днями в лесу, стараясь бывать дома .как можно реже.

Только три человека имели доступ к его серд­цу — сестра Агнешка, домашний священник Вель­ских отец Леонтий и князь Иван Андреевич Мо­жайский. .

Сестре Федор мог изредка пожаловаться на свои горести, причем делал он это молча: прихо­дил, садился и грустно смотрел на нее. Агнешка всегда умела сказать ему что-нибудь утешитель­ное, и он знал, что она никому не расскажет о его * слабости. Добрый старый отец Леонтий учил его Закону Божьему, истории, латыни и греческому.

Князь, Можайский посвятил Федора в тайны по­литики. После смерти старого Вельского Иван Ан­дреевич особенно привязался к заброшенному нелюбимому в семье юноше.

У князя было бурное прошлое. Он до конца стоял на стороне Шемяки и только после его смерти вместе с Иваном Шемякиным, его сыном, и несколькими верными дворянами бежал в Лит-ву; Так, в 1453 году русский князь Иван Андреевич Можайский, внук славного Дмитрия Донского, беглец и изгнанник, стал литовским князем, «вы­ходцем из Москвы». У него было два уже взрослых сына, но Федора он любил больше. Сколько увле­кательных историй о заговорах и переворотах, о борьбе за власть и о тайных убийствах рассказал он юному Федору, не подозревая, какой фунда­мент закладывает в мальчишескую восприимчи­вую душу. Он также заразил Федора страстью к охоте. Король Казимир пожизненно дал в кормле­ние Можайскому Гомель и его окрестности. На глухом берегу Ипути князь построил большой охотничий терем, высокий и стройный. Сюда приезжал он с друзьями в лучшие дни своей жиз­ни. Сюда привозил он потом часто Федора, здесь рассказывал ему таинственные и страшные исто­рии. И здесь же произошло событие, с которого началась самостоятельная жизнь князя Федора.

В те годы в густых гомельских пущах еще води­лись зубры, и князь Иван Андреевич любил вспо­минать о настоящих праздниках, когда он со сво­им лучшим другом Иваном Владимировичем, кня­зем Вельским, выходили вдвоем на огромного зверя.

За несколько дней до начала охоты сотни за­гонщиков и своры собак рыскали по лесу, а по­том, окружив зубра, посылали гонца в терем на Ипути. Тогда два уже немолодых князя брали в ру­ки длинные прочные рогатины со стальным хо­рошо отточенным лезвием и отправлялись ва лес.

Они выбирали маленькую полянку и ждали. Коль­цо загонщиков сужалось, и через несколько часов на эту полянку выходил бык. Огромный свирепый зверь выше всадника и весом в пять тысяч фунтов и два маленьких пеших человечка с тонкими ро­гатинами. !

После четырех таких поединков* в охотничьем тереме стоял пир горой и лихие песни разноси­лись по всей округе, после пятого — суета, волнение, непривычная тишина, — и понесли легкие воды Ипути большой челн, а в нем окровавленное изуродованное тело князя Ивана Вельского…

Случилось это пятнадцать лет назад…

С тех пор князь Иван Андреевич Можайский никогда больше не приезжал в свой терем на Ипу­ти. Но Федору он всегда позволял пользоваться им и охотиться на любую дичь в Гомельских пу­щах. А Федор любил это заброшенное в глухих лесах уединенное место, да и неудивительно — с ним связано столько незабываемых минут его жизни…

Здесь, слушая рассказы князя Можайского, он впервые осознал свое призвание, здесь потом он составлял грандиозные планы будущего и разра­батывал сложнейшие замыслы государственных дел; на этом самом' камне лежало мертвое тело его отца, и на этом самом камне он принимал Сейчас важнейшее решение в своей жизни.

По завещанию князя Ивана, Федор получил стольный город Вельского княжества — Белую и близлежащие к ней волости Верховье, Вольтово и Шепгово. Семену достались остальные золости княжества к кусок земли на Угре с центральным имением Синий Лог, пожалованный князю Ивану за особые заслуги еще Великим князем Литовским Сигизмундом. Остальные небольшие владения, разбросанные в разных местах Литовского княже­ства, полученные уже от Казимира, князь Иван от­дал в приданое дочерям. Три сестры Федора вы­шли замуж за- князей^ и только одна, его любимая Агнешка, не стала княгиней. Она вышла замуж по любви за пана Ивана Ходкевича. У^сех сестер уже дайно"|юсли дети, были свои заботы, и ни с кем, кроме Агнешки, Федор не поддерживал связи. Иван Ходасевич, маршалок дворный, в обязанности которого входила забота обо всех дворянах Великого княжества Литовского, О спокойствии в столице и о безопасности престола, был значи­тельным лицом при дворе. Он охотно помог Фе­дору в начале его самостоятельной жизни, и Фе­дор быстро выдвинулся в число первых вельмож. Но потом неожиданно появился Семен, и Федор почувствовал, как незаметно, потихоньку стало меняться к нему отношение. А после истории с подписанием посольства к папе Сиксту IV Иван Ходкевич посоветовал Федору незаметно поки­нуть двор вместе с Олельковичем.

Федор вернулся в Белую и, наблюдая издали за всеми делами брата Семена, пытался разгадать его намерения.

Вот тогда-то у Федора и начал зреть ЭТОТ за­мысел. '

Ни на секунду не выпуская Семена из виду, Фе­дор начал распродавать свои волости и собирать сильную преданную дружину. В конце концов, в его непосредственном владении остался только стольный город Белая, но зато появилась большая армия воинов и слуг, о которой никто не знал. Се­мен, напротив, тайно выкупал все земли, которые Федор продавал. Федор с улыбкой следил за эти­ми перемещениями — Семен продвигался при дворе, и у него появились крупные деньги. Эти деньги потихоньку и незаметно переходили к Фе­дору в обмен на земли, а сам Федор постарался тем временем, чтобы люди поскорее забыли о его существовании. Это ему удалось.

За три года он все подготовил, и теперь остает­ся сделать последний шаг. '

Неделю назад Федор навестил князя .Можайского.

Старик уже не; встает с кресла. Но глаза такие же молодые. И заблестели как встарь, когда Федор попросил разрешения пожить несколько недель в тереме на Ипути, объяснив это так:

— До сих пор я охотился лишь на мелкого зве­ря. Пришла и моя пора выйти назубра!

И вот зубр загнан и окружен.

Сегодня приедут трое приглашенных друзей, и завтра утром состоится поединок

Но сейчас Федор думал не об этом.

Уже сегодня, через несколько часов, он начнет совсем другой поединок, куда более трудный, опасный и затяжной.

Перебрав в памяти четки событий, нанизанных на нить его жизни, он пришел к окончательному решению.

Хотя, в сущности, это неправда. Он пришел к нему давно. Еще три года назад. И все эти годы он готовил для поединка оружие, закалял, оттачивал и чистил его. Просто об этом никто не знал. Да и сам он в своих мыслях никогда не шел до конца. Вплоть до нынешнего дня он мог в любую минуту остановиться или повернуть в другую сторону. Но наконец настал момент, когда ЭТО пришло в состояние, в котором либо должно было уме­реть в его мозгу, либо выйти за его пределы и стать реальностью.

Еще и еще раз вспоминая и взвешивая, Федор убедился, что дерзкая мысль, возникшая три года назад, овладела им полностью и отказаться от нее он уже не в силах.

Князь Федор глубоко вздохнул, расправил пле­чи и с удивлением осмотрелся.

Висел тот же густой туман, но что-то вокруг из­мелилось. Все стало розовым. Где-то вставало не­видимое солнце. Как будто в холодном сером ды­ме растворили несколько капель горячей крови…

Федор опустил голову.

Надпись на песке исчезла.

Лишь одно его имя еще,угадывалось по едва за­метным черточкам.

Федор оставил это призрачное имя нетрону­тым, а после него четко и аккуратно дописал:

…DEI GRATIA DUX MAGNUUS LITUANIA1

А почему бы нет?!

Он — прямой потомок Гедимина, и его дед Вла­димир был четвертым сыном Ольгерда, в то время как король Ягайло — отец Казимира — шестым…

Но, увы! К знатности этого имени недостает двух существенных дополнений. У него нет об­ширных земель и нет большого богатства — стало быть, его не поддержат магнаты и шляхта.- они хо­тят государя, который будет понимать и защи­щать их интересы. У него нет широкой известнос­ти в народе, а за последние годы о нем и вовсе за­были — стало быть, его не поддержит простой люд: он хочет государя из тех, кого хорошо знает и любит…

Конечно, он мог бы завоевать известность у низших слоев и пообещать всевозможные льготы высшим, но это значило бы попасть в зависи­мость, а он не из тех глупцов, которые наивно ду­мают: «Только бы добраться до престола, а потом я вас всех…» Да, они помогут ему занять трон, но они же и сбросят его оттуда, если он не будет править по их воле.

Князя Федора не привлекала внешняя сторона власти, он был глубже и умнее. Власть необходима ему со всей ее силой, со всем ее могуществом, не для удовлетворения пустого тщеславия и не для

Божьей милостью Великий князь Литовский (лат.).

беззаботной жизни в обществе — нет! Она нужна ему для осуществления огромных замыслов! Фе­дор, русский православный князь, с болью наблю­дал признаки постепенного и незаметного отхода Литовского княжества, населенного в большинстве народом русским, от старых традиций, от старой веры, медленной, но гибельной утраты самостоя­тельности… Нет, ему нужна реальная власть, а кто будет ее символом, ее формальным носителем — не важно! Лишь бы этот, избранный им, человек выполнял все, что прикажет он.

Кто же тогда?

Глинский?

Да, князь Лев Глинский — крупнейший магнат, у него огромные земли, он богат и знатен. Но — он князь татарского происхождения, его пра­дед — сын Мамая… Правда, Глинский — князь пра­вославный, добрый христианин, человек честный и благородный. Он считает Литовское княжество своей родиной и отдаст за него жизнь… Однако… Он слишком умен, чтобы согласиться надеть на свою голову тяжелую корону и выполнять чужую волю. Нет, Глинский для этой роли не годится.

Ольшанский?

Князь Иван Юрьевич Ольшанский, православ­ный, владетельный, знатный, литовского рода, бо­лее древнего, чем Гедиминов. Троюродный брат Федора по матери. Молчаливый, стеснительный, мягкий и до смешного добрый. Легендарный храбрец… Несчастливый в семейной жизни. Федор любит Ивана больше всех своих родственников, после сестры Агнешки. Он даже немного завидует беспредедьной храбрости Ивана. Пожалуй, Ивана поддержали бы… И магнаты и народ. Но потом… Князь Ольшанский приторно порядочный и ще­петильный человек. А в своей порядочности он часто становится упрямым и несговорчивым. Да, он наденет корону, в святой уверенности, что спа­сет этим родину, но потом ни за что не снимет ее до тех пор, пока своим наивным простодушием не погубит эту родину окончательно. Он совсем несмышленыш в политике и слишком честен, для того чтобы быть пешкой в чужих руках…

Остается Олелькович.

Не только потому, что остальные двое отпада­ют, но-и потому, что Михаил обладает всеми не­обходимыми качествами.

Однако почему именно из этих трех вельмож Федор выбирает? Разве мало знатных родов в Лит­ве? За три года Федор перебрал множество вари­антов, изучил множество родословных, навел справки о множестве людей. И не нашел никого лучше. Ольшанский и Глинский оба отважны, ум­ны и умеют молчать* они патриоты — и поддер­жат заговор не ради будущих благ и славы, а ради светлой цели; они оба богаты — помогут золотом; наконец, они оба честны — не выдадут сейчас и не потребуют наград за особые заслуги потом…

А вот Михаил — совсем другой человек

Михаил Олелькович, двоюродный брат Федора по отцу, прямой потомок Ольгерда. Герб Олелько-вича — «Погоня» — государственный символ Ве­ликого княжества Литовского — всадник с зане­сенным над головой мечом. Потомственный Ки­евский князь, он пользуется огромной любовью всей Киевской земли, и она пойдет за ним по пер­вому зову. У него богатые отчины — Копыль и Слуцк. Лучшего претендента на литовский пре­стол не сыскать! Когда после смерти Семена, его старшего брата, король Казимир назначил своим киевским наместником не Михаила, а пана Мар­тина Гаштольда, киевляне восстали, требуя Олель-ковича, и королю пришлось водворять в Киеве своего нового наместника при помощи войск.

Но при всем этом Михаил Олелькович, как лич­ность, ровно ничего не стоит. Федор изучил сво­его двоюродного брата досконально. Недалекий и невежественный Михаил владел в совершенстве лишь двумя искусствами — выпить и поговорить. Но тут уж он не знал себе равных. Особенно в красноречии. Он умел заразить слушателей лю­бой идеей, и хотя речь его, как правило, не содер­жала ни одной свежей мысли, он пересыпал ее простецкими, малороссийскими шутками и сло­вечками, за что его обожал простой народ, а при случае умел придать своим словам весьма много­значительный смысл, которого, впрочем, сам не понимал, за что любили слушать его болтовню образованные вельможи. Этот талант делал Олельковича исключительно популярным во всех слоях населения, и даже в далеком Новгороде зна­ли и любили Олельковича. В остальном Михаил Олелькович был туповат, непомерно тщеславен и бессмысленно жёсток. Доброта и благородство были для него качествами совершенно неизвест­ными. Случай с Новгородом как нельзя лучше рас­крывал характер князя Олельковича.

Дело было в 1470 году.

Богатые новгородские бояре, почуяв, что их власти и самостоятельности Новгорода приходит конец и что Московский князь Иван Васильевич только и ждет случая, чтобы покорить Новгород­скую землю, стали бить челом королю Казимиру, умоляя его прислать для защиты от Москвы «доб­рого князя», причем упорно называли при этом имя Михаила Олельковича, не соглашаясь на дру­гие предложения. Мудрый политик, король Кази­мир хорошо знал, что Олелькович — совсем не тот человек, который может возглавить новгород­цев в их будущей борьбе с Москвой, но ничего не мог поделать и вынужден был согласиться, хотя и с большой неохотой.

И вот князь Михаил Олелькович со всей своей дружиной прибыл в Новгород Великий.

К слову сказать, вместе с ним кроме воинов дружины прибыль огромное количество мастеро­вых и купцов, среди которых оказался и никому тогда не известный купец с Ближнего Востока по имени Схария. Он до конца своих дней остался в Новгороде, где стал пророком-основателем новой таинственной и странной веры, тысячи последо­вателей которой спустя несколько десятилетий будут сожжены, как еретики, на кострах, после то­го как самые дерзкие из них сделают попытку по­сягнуть на сам московский престол.

Но это случится еще не скоро, а тогда, в ноябре 1470 года, радости новгородцев не было предела. И первый месяц они души не чаяли в своем новом князе, заслушивались его речами, как райскими песнопениями.

Но со временем они стали замечать, что князь не встает от стола уже второй месяц, а расходы на содержание его самого и внушительной дружины начинают приобретать катастрофический харак­тер. Попутно выяснилось, что застольное красноре­чие Михаила совершенно непригодно для обсужде­ния даже простейших политических вопросов нов­городской "жизни. Наконец, на четвертом месяце пребывания Михайлушки в Новгороде бояре свире­по спрашивали друг друга, кто позвал сюда этого человека и зачем он здесь. Неизвестно, чем бы дело кончилось, если бы не умер в Киеве старший брат Михаила Семен. Михаил, уже нарекший себя Вели­ким князем Новгородским, немедленно бросил сво­их подданных на произвол судьбы и Московского князя, а сам тут же двинулся в Киев, находясь поче­му-то в полной уверенности, что король непремен­но назначит его там своим наместником и он по традиции рода станет Великим князем Киевским. Новгородцы не только охотно простили ему это предательство, но даже обрадовались невыразимо и провожали Михаила со слезами восторга на глазах, не подозревая, что их горести на этом еще не кон­чились. Проезжая через «свои» Новгородские зем­ли, Михаил Олелькович беспощадно жег и грабил все попутные села, и много ни в чем не повинных людей сложили головы, защищая свое добро от приглашенного князя.

Вот такой человек был Михайло Олелькович, но в данном случае его пороки и недостатки обо­рачивались для Федора определенными достоин­ствами, вполне соответствующими роли, которую он предназначал для своего двоюродного брата. Если на престоле воцарится государь, который все свое время будет проводить в веселых и при­ятных развлечениях, да еще способен будет в тор­жественных случаях произносить блестящие ре­чи — чего же еще желать человеку, который соби­рается из-за его спины управлять державой.

Итак — все правильно.

Только Олелькович!

Федор глубоко вздохнул — и это был вздох об­легчения.

Тысячный раз он пересматривал свои рассуж­дения и не находил ошибок.

Туман рассеивался. Уже смутно проглянул про­тивоположный берег, уже появились на холме за спиной Федора расплывчатые контуры высоких стен и стройных башенок охотничьего терема, уже пропели первые петухи.

Слова, дописанные Федором на песке, еще вид­нелись, но теперь имя растворилось бесследно.

На освободившемся месте Федор осторожно написал:

MICHAEL

Вытерев нож о парчовую полу кафтана,, он спрятал его в ножны и полюбовался новым соче­танием слов.

MICHAEL, DEI GRATIA DUX MAGNUUS LITUANIA

Это выглядело вполне приемлемо и даже в не­котором роде величественна

Теперь, когда все было решено, Федор почувст­вовал себя легко и свободно. Он давно уже был готов к борьбе, и долго сдерживаемые силы иска­ли теперь выхода в быстрых и решительных дей­ствиях. Мысли одна за другой рождались, спори­ли, уходили и возвращались, Федор обдумывал ближайшие шаги — свой первый выпад в поедин­ке, который предстояло начать…

И только когда со стороны терема стал доно­ситься лай собак, стук топора и звон цепей у ко­лодца, Федор встряхнулся и увидел, что тумана давно нет, что верхушки высоких сосен уже позо­лотило солнце й что; наверно, сегодня будет теп­лый безветренный день.

Он встал, потянулся на цыпочках, поднял руки над головой и стал подниматься по крутому скату берега.

На полпути он вспомнил о чем-то и вернулся.

Огромный валун в двух шагах от воды сверкал капельками росы. Князь Федор Доставил на него ногу и склонился, внимательно вглядываясь.

На мокром блестящем песке никаких слов уже не было.

Только гладкая зернистая поверхность, состоя­щая из золотистых песчинок, которые лежали здесь тысячи лет назад и точно так же будут ле­жать тысячи, лет йотом.