Евгений Связов

Отчет 1…и принцессу в нагрузку

(отчеты агента достал – 4)

Департамент Неприсоединенных Планет форма 12/8 (Отчет операции) (заполняется от руки на бумагу в единственном экземпляре)

Полный сил мужчина познакомится с привлекательной молодой девушкой для необременительного и непродолжительного знакомства. Дракон

Я хохотал.

Хохот бил во встречный ветер, как голова свихнувшегося заключенного бьет в дверь камеры-одиночки.

Думать о брошенных на произвол любви двух счастливых парочках было больно. И чтобы не расплакаться от жалости, я расплескал по своей многострадальной крыше пару бочек шизового хохота, предоставив его жадному огню напалмом вычистить боль вместе с памятью о том, что где-то есть люди, родившиеся там же, где и я, думающие так же, как я и, и знающие то же, что знаю я.

Я хохотал, выжигая из памяти все общее, что у меня было с ними – то, что я знал, то, как я думал, и то, откуда я. Я хохотал, вбивая хохот во встречный ветер, царапающий глаза и сдувающий за спину и в прошлое вонючий дым.

Через полчаса ветер погасил последние язычки нервных смешков, я заткнулся трубкой и посмотрел вокруг.

На пустынный пейзаж, голый и невыразительный, как порнография, смотреть было неинтересно. Тогда я осторожно заглянул в себя.

Внутри было пусто.

Пустыня была снаружи.

Пустыня была внутри.

Где– то на горизонте внутреннего пространства кучками лежали какие-то воспоминания и идейки, но я, сам я, был Никто из Ниоткуда.

Я потянулся к мешанине собственных картинок и идей и стал лениво лепить из них нового себя, время от времени выныривая из этой мешанины для поправки курса лошадей.

Сумрак воспользовался тем, что я оставил его в покое и перешел на ленивую рысь. Прихваченная из стойла солнечников рыжая лошадь, которую я обозвал Пламя, послушно, по причине привязанности к Сумраку, бежала рядышком.

Некоторое время спустя новый я понял, что курс мой лежит к каравану. Покопавшись в памяти, я нашел воспоминание, в котором была девушка, которую мне захотелось спасти. Вспомнить, зачем я хочу ее спасти, я не успел – Сумрак вывел Пламя и привез меня к колодцу, и пришлось обратить внимание наружу, чтобы напиться.

Вода, дождичком упав на дырявую крышу, прибила вонь и в голове просветлело.

Напоив лошадей, я взгромоздился в седло и показал Сумраку на свежепротоптанную и загаженную тропу, оставленную караваном.

Запах всего, что караван оставил на тропе, был настолько силен, что резал даже мои закопченные органы осязания и я полез за трубкой.

Доза никотина задвинула все воспоминания в дальний угол сознания, и я уснул по настоящему.

Разбудил меня крик.

Продрав глаза и осмотревшись, я не увидел вокруг ничего способного кричать, но зато услышал громкую возню пары сотен человек. Сумрак, присев на песок, и обернувшись через плече, взглядом спрашивал – туда ли он меня завез.

Скормив ему морковку из мешка и окончательно пробудившись выхватыванием у него из пасти руки, я прокрался на бархан, и совершенно выспавшимся взором осмотрел хорошо в видный в предзакатных сумерках караван. Их высочество и компания устраивались на ночлег.

В центре межбарханья торчал огромный шатер, окруженный кольцом костров стражи. С этими ребятами я был солидарен – ни одному нормальному мужику в шатре места не было. С подветренной стороны, чтоб принцесса не мучалась запахами и наоборот, были разложены два костра, вокруг которых располагались скованные в хоровод рабы. Каждому хороводу было выделено по четыре массовика-затейника. Массовики затеяли игру в охранников.

Разглядев в одном из хороводов рыжую шевелюру, я удовлетворенно хмыкнул, и уже гораздо менее заинтересованным взглядом окинул многочисленные костры слуг, внешнее кольцо охраны и много-много лошадей в соседней ямке. Вернувшись к своим лошадям, я перехватил водички и угостил транспорт. Потом я завел лошадей с подветренной стороны, чтобы не дразнить охрану табачным дымком и стал ждать темноты.

Темнота наступала неохотно. Время тянулось как колонна обкурившихся слоников, потому что я боялся проспать и сражался с веками, как мог. Но я мог и дождался.

Поняв, что темнее уже не станет, я поднялся с бревна, валявшегося в паре километром от каравана, вдохнул холодающего ночного воздуха, закурил и пошагал освобождать свою ненаглядную. Помечтав шагов двадцать о том, что будет после освобождения, я подумал, что неплохо бы помечтать о том, что будет до. До была пара десятков охранников, которые уже успели к ней привыкнуть и наверняка имели ряд возражений против расставания с ней даже при условии хороших рук нового хозяина. А мне почему-то не хотелось идти к ней на второе свидание, перешагивая через трупы. Охрана, кроме наличия привычек, виновата, конечно, в том, что ежедневно напоминает принцессочке о наличии мужского пола, но не убивать же их за это. Кушать всем хочется.

Поэтому, приближаясь к стойбищу, я лихорадочно пытался отогнать идею, что лучше всего подойти, поздороваться, представится, выкурить в компании у костерка пару трубочек, а потом забрать Рыжика и кануть в ночь. Самостоятельно отделаться от этой мысли мне не удалось. От нее меня отделал только меч часового внешнего заграждения, лязгнувший в десятке шагов передо мной.

Влип. Будем наглеть.

– Эй, мужик, жить хочешь? – громко шепнул я, упреждая вопль «Хто тама?» – Или на что спорим, что я тебе в горло попаду раньше, чем ты успеешь крикнуть?

– Хочу. – прошептал охранник и шумно проглотил слюни.

Это было хорошо. Но что делать дальше? Отоспавшиеся мозги ожидали решения, готовы ринуться претворять его в жизнь.

– Ну тогда слушай. – загадочно начал я, подходя ближе. Пока я подходил, у меня появился план, который был сразу пущен в реализацию.

– Воин, у тебя семья есть?

Скрежет доспехов возвестил о том, что сторож неуютно повел плечами.

– Да вообще то нет…

– И как тебе без нее? Не чувствуешь себя виноватым? А?!

Решив, видно, что убивать его я не буду и можно расслабится, он расслабился. Сапог, с вертушки врезаясь в шлем, громко бзякнул. Охранник, тихо лязгая доспехами, сложился на песок и дал мне удобную скамеечку, чтобы на время занять его пост.

– Эй, Варан, что ты? – окликнул страж справа.

– Змея тут то ли ползает, то ли кажется. У тебя там змеи нет?

– Не… а большая?

– Маленькая. Скорей бы спать, а то закажется – сон испорчу.

– Еще немного. Четверть ночи – и ляжем. А…

– Тс! Слышал?

– Что?

– Там, вдалеке, топот.

– Не…

– Тогда слушаем. Тихо.

Пол минуты послушав мифический топот, я оставил соседа Врана напряженно вслушиваться и вглядываться за горизонт и пополз к костру рабов. Занятие это был настолько привлекательным, что я чуть не выполз прямо в костер. Вовремя, в паре десятков шагов, вспомнив, что я все-таки не червяк, я лег отдохнуть и изобрел план номер два.

Повернуться к костру, что поближе к шатру принцессочки, подвалить к нему, загадочно вынырнув из темноты, подпалить небольшой факел и спросить:

– Ничего подозрительного не видели?

Трое усатых заспанных мужиков, полудремавших у костра, сонно переглянулись и мотнули головами. Я, видно, выглядел совсем обыкновенно.

– Странно. Что-то лошади волнуются. Бдите!

Развернувшись, я побрел в сторону костра с рабами, поздравляя себя с успешной реализацией плана номер два. В этот момент слово «странно» видно, достигло не спящих слоев мозгов самого бодрого из охранников и он вяло, но чуть проснувшись, буркнул:

– Э! А ты-то кто?

– А что, странно выгляжу или вы меня не видели? – не ответил я на ходу и смачно зевнул.

Пока собеседник просыпался до состояния ответить, я удалился из пределов слышимости и состряпал план номер три, основанный на том, что к костру рабов я пришел со стороны главного шатра.

– Рабы здесь? – свежим перегаром дыхнул я в охранника у костра, падая рядом с ним.

– А! Здесь. – хрипнул он, усаживаясь на место и задвигая обратно полу выхваченный меч.

– Я – Хуш. Ик! – я глотнул из баклажки с жутким пойлом. Качество пойла приоткрывало полог тайны – с какого бодуна солнечники додумались отказываться от девушек в пользу солнца. – Сегодня им-мел честь… ик… честь… быть представленным…

– А-а… помню. Проезжал ты с парой телохранительниц. Я– Хряк.

– Буш? – резкое протягивание баклажки плеснуло пойлом на штаны.

– Угу. – ответил он, грустно посмотрев на вонючее пятно. Хлебнув и охнув, Хряк прохрипел:

– А где твоя свита?

– Продал солнечникам. Неприлично к…ик… сочеству с женщинами.

Хряк зябко повел плечами и посмотрел на бессердечного монстра, который еще и влить в себя может столько, чтоб с принцессой.

– А теперь без ик… хранители… ниц… неу…

Хряк сочувствующе закивал. Ему ли было не знать, каково к принцессе без телохранительницы.

– Короче, их ик… сочество подарили эту… рыжую.

– Рыжую? Да она же тебя зарежет при первой возможности! Она же ик… ого… из варваров.

– Ниче. Справлюсь.

– Ну… тогда хоть до шатра доведу. Ик. А то зарежет по дороге. Ик. Заодно доложу, что я,…ик… Хряк, выполнил.

Блин. Дружище Хряк чуть подпортил мой красивый план, но в общем, он почти удался. Пока Хряк снимал Рыжика с общей цепи и ставил на ноги, я забивал победную трубочку, которой предстояло еще и поработать химическим оружием.

– Во. Держи. – вручил он мне конец цепи, сковывающей руки и ноги. Сделав вялую рожу, я скользнул взглядом по цепям. Цепи были коротки. Придется тяжело потрудиться.

– Пошли. – дружелюбно буркнул я Хряку и побрел к шатру. Хряк пристроился рядом, косясь назад, где на провисающей цепи семенила моя новая телохранительница. Отойдя шагов на пятьдесят, я приступил с рубке хвостов и унесению ног.

– Хряк. – позвал я, глубоко затягиваясь.

– Че?

Струя дыма в лицо некурящему человеку действует потрясающе. Особенно если сопроводить потрясение локтевым в челюсть, кулаком в нос и ногой по яйцам.

– Извини, дружище. – шепнул я, срываясь с места. Рыжик, не успев пошевелиться, оказалась у меня на плече. Плече жалобно застонало, но выдержало. Ноги понесли, громко стеная о своей тяжкой участи. Но я их не слушал. Я слушал по окрестностям – не завопит ли кто «держи вора!». Но чисто на всякий случай я позволил себе вообразить, что меня окружают потихоньку и позволил себе перевести дух только добежав до цепи внешней охраны. Варан все так же спал, а сосед все так же вслушивались куда-то. К несчастью при моем приближении они вслушались в мой топот.

– Эй! – окликнули одновременно с двух сторон. Я был готов.

– Караул! Убивают! – испуганно заорал я. Оставив их думать, кто кого убивает, я скрылся с добычей.

Сам пошел в задницу! Клизма

Нельзя сказать, что я весь тряся от предвкушения… э-э… вкушения добычи, но до бревна с лошадьми я бежал, а почва была неровная и поэтому все равно трясло.

Сгрузив Рыжика на песок и не пытаясь налюбоваться ею в темноте, я достал Крыло. Оно слегка, не очень привлекая внимания, засветилось.

– Раздвинь ноги. – буркнул я, зависнув над телом в цепях с занесенным топором. Комментариев, зачем их раздвигать, вроде не требовалось, но она осталась лежать на боку, свернувшись. Пришлось добавить комментарий:

– Цепи рубану. – Реакции нет.

Раздумывая над причинами не происходящего выполнения команд, я присел на колено, грубо раздвинул ноги рукой и пару раз рубанул. Обрубки цепи, мягко звякнув, сложились на песок, оставив на стройных сильных ногах по стальному браслету. Она неуклюже перекатилась на колени и положила руки на песок, выставив вперед левую.

– То-то же. – буркнул я, разрубая звено у левого запястья. В следующее мгновение ее правая рука, гибким резким взмахом захлестнула цепь вокруг моей шеи, а левая замахнулась извлеченным из ножен моим же ножиком.

– Умри, похоть! – прохрипела она на языке, при предэвакуационной усиленной лингвоимплантации промаркированном как язык номер второй. От неожиданности я чуть не дал себя зарезать, откачнувшись не вперед, а влево.

Нож больно чиркнул по уху. Ухо сообщило, что меня убивают.

Я немного напугался.

Тело, уже поваленное на колени, наклоняется вперед, подминая противника под свой немалый вес и перехватывая руку с ножом. Крыло, слишком опасное для борьбы на близкой дистанции, падает в сторону. Бедра заботливо прикрывают пах от ударов уже ищущих его коленей. Руки, поддержанные весом, прижимают ее руки к песку. Голова наклоняется, подставив под удар вместо носа лоб. Потом мысли возвращаются и вместо того, чтобы зубами выдернуть ей гортань, я ору:

– Замри!

Она замерла, пытаясь в темноте вглядеться в мое лицо.

– В следующий раз горло перегрызу. – пообещал я ей в нос и послал ей ответную струю жаркого дыхания. Не дождавшись продолжения передыхивания, я неторопливо слез с нее с чувством выполненного долга.

– Эй! Кто есть? – хрипловато-звучно спросила она, перекатываясь на колено.

– Звать тебя? – ответил я, пробуя новый язык и убирая Крыло в чехол.

– Кто есть? – спросила она, вставая в напружиненную стойку.

Глянув через плече на черную колбаску цепи, свисающую с правой кисти, на тусклый высверк ножа в левой, на напружиненную фигуру, я честно признался:

– Бог войны Хуш. Как звать?

– Бог войны Хуш? Ты – бог войны? – она разразилась низким хриплым хохотом. Издевательским и нестерпимым. Он втаптывал в песок мои надежды, мое желание с ней общаться, и быть к ней добрым. Через пяток секунд я решил, что быть к ней добрым не вышло и пора стать злым.

Правая нога, поднимаясь, швырнула ей в лицо песком. Левая толкнула тело в длинный скользящий прыжок, правая, вовремя получив напоминание о массе ботинка, всего вполсилы распрямилась в живот.

Я грустно посмотрел, как она, пролетев с метр, покатилась по песку, очень неспешно поставил ногу на ширину плеч и с достоинством уточнил:

– Я – бог войны Хуш. Как звать?

– Эрма. – простонала она, встав на руки-колени и выплюнув песок.

– Эрма! На лошадь. Поехали. – буркнул я, и пошел подать пример, вслух раздумывая на ходу сначала себя, а потом Сумрака.

– Блин, на фиг. Ничего себе подруга. Сначала ухо в кровь, а потом еще и пинай ее, чтоб какой-то авторитет. Вот ведь умею я себе на задницу найти…

Рядом зашуршали копыта Пламени. Отметив, что верхом Эрма ездит куда лучше моего, и что пристроилась она ровненько рядом, я повернул Сумрака перпендикулярно караванной тропе и погнал его в светающее будущее.

Разум – как топор. Можно сделать острым. Можно затупить. А можно и обухом. Нейрохирург.

Через полчаса молчания не выспавшееся тело начало пытаться заснуть, что в обществе такой девушки, как Эрма, посчиталось бы плохим тоном со всеми последствиями. Помотав головой, я покосился на общество, прилипшее к седлу и достав сигаретку, чиркнул зажигалкой. Эрма, резко повернувшись на свет, злобно рыкнула:

– Заметно!

– Знаю. Привлечь тебя. Спишь?

Не удостоив меня ответом, она вернула взор вперед по курсу. Мои опасения, что беседа, хоть какая-нибудь, не состоится без пол-литра, начали сгущаться в темную тучу, но их развеяло ветерком:

– Зачем?

Ага, сейчас. Так я и сознался.

– Кто есть?

Ответа не было с минуту. Сообразив, что вопрос мой расценили как ответ, я повторил:

– Кто есть?

Резкий поворот головы, сверк глаз, темно-зеленых в предрассветных сумерках.

– Ты не знаешь кто я есть!?!

– Нет.

– Зачем?! – ее взгляд волне подошел бы для промышленного бурения нефти.

– Кто есть? – состроил я гранитную морду.

Бур с минуту боролся с гранитом, потупился, отошел в сторону.

– Старшая дочь вождя брусчей. Зачем?

– Брусчи – сколько?

– Семь тысяч семей. Зачем?!

– Где?

– Везде и в холоде. Зачем?!!!!

Ого. Того гляди, зарежут, чтоб ответил. Пора сознаваться.

– Одному – скучно. – тяжело вздохнул я в затылок Сумрака.

– Что?!

Ура! Обожаю, когда удается почувствовать свою удивительность. Однако, неплохо бы пояснить девушке, что я имел в виду, а то никакая гранитная рожа не поможет – набьет и рук не пожалеет.

– Я здесь недавно. Пришел очень издалека. Ищу, что свершить. Может быть, ищу себе народ.

– Много наложниц и рабов? – ядовито буркнула Эрма. Света уже хватало, чтобы скучающе провести наглым взглядом по ногам, выпуклостям грудей и роскошной гриве, увидеть, как она покраснела и задать очевидный вопрос:

– Ты – девственница?

Я очень понадеялся, что она поймет меня и не кинется ножиком. Она поняла вовремя. Видно, добродушно-насмешливый взгляд в лицо, а не ниже, был замечен и оценен.

– Угу. – созналась она, убирая нож. – И что из этого?

– Я – тоже. Но не думаю, что все женщины хотят меня. Наоборот, не вижу, этого когда оно есть. Но оно не мешает мне думать о других вещах.

– Ты – девственник?

По пустыне разлился густой хохот. Нашла, над чем смеяться. Я еще ничего смешного не сказал.

– Смеяться над тем, чего не понимаешь – легко. Гораздо труднее поверить, обдумав. Или ты думать не умеешь вовсе? Тогда давай, поучу. Смотри. Когда я спросил, не девственница ли ты, я уже знал, что это так. Во первых, по тому, как ты думаешь. Во вторых, по тому, как смотрит на тебя мой конь. А в третьих,…

Я сделал эффектную паузу, потянувшись за второй папироской.

– Ну? – врезалось в меня. Спрятав усмешку за огоньком зажигалки, я продолжил:

– А в третьих, по тому, как ты двигаешься. Когда мужчина и женщина… это, они говорят друг с другом через тело. И говорят с телом. Так, как воин говорит с оружием. Если ты – воин, то тело – тоже твое оружие. Тело женщины-воина – это меч. Легкий, гибкий, а не огромный ржавый топор. Если женщина не говорит со своим телом, то оно будет тупым и ржавым. Медленным. Как твое.

Я замолк, увидев, что голова Эрмы непривычно склонилась, притянутая к земле тяжелыми мыслями.

– Но от этого дети. А мать не может воевать. – сообщила она.

Я хохотал громче ее. Интересно, эту сказку рассказали всему племени руссо-чукчей или только отдельной дочке вождя? В прекрасных синих глазах Эрмы плескалось непонимание.

– Что, не от этого?

Мне удалось не свалиться с коня. Вместо этого я воспользовался почти дневным освещением, чтобы пройтись взглядом доктора по ножкам, попке, груди, личику.

– Ну?!! – громко, но ненастойчиво попросила Эрма, демонстрируя готовность почти на все, лишь бы узнать, от чего бывают дети, а от чего не очень.

– Ну так вот. Ты заметила, что раз дней в тридцать…

Изложение материалов, доступных в любом учебнике по физиологии, адаптация под словарный запас 2000, оказалось очень увлекательным занятием. Увлекательным его сделало наблюдение за лицом слушательницы, отражавшим разные стадии шокированности от легкого недоверия до тихого восторга по заключительному выводу, что примерно треть, если не больше, месяца это можно делать без входа в декрет.

Завершив словоблудие, я скромно заткнулся, с непонятным даже мне самому чувством глянул на кончик ее чуть вздернутого носика и отвернулся, потому что не было сил смотреть, как она пытается сжать пухлые губы в линейку.

– Может ты не бог, но точно – знающий и говорящий. – упал под копыта ее лошади тихий итог ее раздумий. Набрав маршевую скорость, он догнал копыта Сумрака, умело избегнул смерти под ними, вскарабкался на седло и заполз в первую попавшуюся дырку. Дырка боязливо сократилась, да настолько, что Эрма озабоченно поинтересовалась:

– Чего морщишься?

На ее лице отчетливо проступало благоговение, которого я так и боялся.

– Я знающий – потому, что никто не оберегал меня от знаний. – испуганно пробурчал я.

– Воинов – много. Знающих – мало. Войны без знающих – стадо.

Все ее лицо демонстрировало непоколебимую веру в это зазубренное без проверки данное, но в прекрасных серых глазах стояло ожидание очередной лекции.

Типун мне на язык! Я же пошутил, когда говорил, что беру в телохранительницы. И про наложницу я имел в виду не так категорично.

Послав в сторону ожидающей моего слова аудитории полный муки взгляд, я ляпнул для заполнения паузы:

– Ты еще скажи, что ребенка от меня хочешь.

– Конечно, хочу. Ребенок от знающего-воина – мечта любой женщины.

Врожденный энтузиазм на ее лице, да и фигуре тоже, заставил меня ужаснуться рухнувшей на меня проблеме – то ли останавливать лошадей и падать на песок, то ли остаться честным человеком и сделать из ее мозгов фарш путем изложения основ хромосомной теории наследования и механизмов переселения духа из тела в тело. Выбор, конечно небогатый – или в совращенцы, или в боги.

Тяжко вздохнув, я решил катиться по проторенной дороге.

– Ты думаешь, что ребенок – сумма частей родителей?

Эрма сникла. Отвернувшись, повесив голову и сгорбившись, насколько позволяла осанка, она грустно шепнула:

– Я тебе не нравлюсь.

Вот так всегда – сначала пытаются зарезать по подозрению в попытке изнасиловать, а потом впадают в депрессию от мысли, что не хватает привлекательности. Я взбесился.

– Да!!!! Не нравишься!!! Потому, что вместо того, чем думают – мышцы и непорваная!!!

Она резко повернула на меня гневный взгляд. Не знаю, как я выглядел, но через секунду гнев в ее взгляде сменился на испуг.

– Потому что вместо того, чтобы учиться думать, ты впадаешь в глубокое себя-грязью-поливание. И только лишь потому, что я немного больше знаю!!!! И!!! И натренирован владеть своими знаниями лучше, чем ты ножом. Вот ты подумай вот над чем: если бы ты мне не нравилась, стал бы я тебя освобождать? А?! И что мне теперь думать о твоем «я тебе не нравлюсь»? Что ты глупа, как трухлявый пень? Или что ты хочешь доказательств, что нравишься прямо здесь и сейчас?

Она отвернулась смахнуть пару слезинок. Вид у нее был такой несчастный, что я решил немедленно прекратить смешивать ее с дерьмом и начать подъем в розовую высь.

– Так вот… – я удержался от реализации идеи подъехать поближе и погладить ее по руке. Потом я чуть не удержался от высказывания всего розововысокого, но это было бы свинством. А я не свин. Я– хуже.

– Эрма! Я не сомневаюсь, что из тебя получится прекрасная наложница. Но из тебя может получиться гораздо большее – прекрасная жена.

Она фыркнула и с оскорбленным видом уставилась в небо.

– А перед тем, как ты совсем обидишься, я хочу рассказать тебе, что я понимаю под прекрасной женой. Кроме того, что она прекрасная наложница и вправе требовать от мужа того же, она должна соображать не сильно хуже мужа, чтобы они могли делать любые вещи ВМЕСТЕ. В том числе, исправлять ошибки друг друга, не кидаясь друг в друга ножиками. Ну а если ты подумала, что я хочу, чтобы ты сидела в темной пещере, растила детей и ожидала, пока я вернусь из похода, то запрещать тебе я не буду, но ходить в походы одному скучно…

– Ты!… – она наконец-то набрала воздуха, чтобы сказать что-нибудь. – Ты предлагаешь мне стать боевой подругой, которая во всем равна мужу?

Я полюбовался лицом, где волны радости размывали остатки плотины недовольства.

– Еще не предлагаю. Но очень хочу, чтобы ты стала именно равной, а не ходила где-то рядом с высокой горкой, на вершине которой сижу я.

– Но почему я?!!!!!! – вскричала она, выплеснув наконец ужас потери большого количества данных.

– Потому, что у тебя есть многое – красота и умение биться.

Она отвернулась. Повесила голову и тихо всхлипнула:

– Холодное сердце.

Тяжело вздохнув, я подъехал поближе ее разубеждать.

– Нет, Эрма, нет. Очень горячее. Оно не умеет любить напополам. – я положил ей руку на плече. Она вздрогнула, расслабилась, повернула ко мне заплаканное лицо. Глядя в сине-зеленый глаз, я продолжил:

– И я боюсь спускать его с поводка до того, как ты поймешь, как это опасно, и чем это чревато.

– Хуш. – она положила руку мне на грудь, где сразу потеплело и защекотало. – Я… попробую.

Обниматься верхом, даже если лошади идут шагом, очень неудобно. Прочитав в глазах Эрмы ту же мысль, я уже совсем собрался тормозить и дать ей попробовать, как на вершину ближайшего бархана вылетел всадник в латах.

А сколько вы протянете – зависит от длинны ваших ног. «Справочник начинающей фотомодели», страница 48, абзац 2…

Ни я, ни Эрма не высказали все, что думаем по его поводу, но явно прочитали в глазах друг у друга. Начитавшись, мы перевели внимание на латника, который уже успел размножиться до трех.

Тяжело вздохнув в ожидании новых приключений, шагом спускавшихся к нам с вершины бархана наперерез, я вялым движением нахлобучил шлем и начал забивать трубочку, рассматривая очередных посланных судьбой.

Глухие шлемы, кольчуги с наколенными пластинами, луки у седел, рукоятки за плечами, легкие вороные кони.

– Авангард пустынных ястребов. – тихо буркнула Эрма, расслаблено наблюдавшая за всадниками.

– А остальные?

– Колонна сто.

– Грабят?

– Если могут.

– Понял вас.

Троица всадников перегородила наш путь. Руки на рукоятках ножей, тела неподвижны, лиц не видно под забралами. Должно было быть очень страшно, особенно для парочки малолетних идиотов, сбежавших от папочки с мамочкой в поисках семейного счастья.

– Ну и хрен ли встали? – буркнул я в них струйкой дыма…

Они не пошевелились. Шмыгнув носом, я покосился на Эрму, напружинившуюся и застывшую, если не считать трепетания кончиков пальцев на рукоятке ножа.

Черт, какие все вокруг напряженные. Прямо как при первом знакомстве.

Еще раз взглянув на тройку всадников, я понял, что играть с ними в «обойди меня» – дело долгое и бесполезное, если не считать знакомства с девяносто семью их товарищами.

– Левый – твой. Центровой – наш. – буркнул я Эрме, разворачивая коня. – Постой, пожалуйста, пока я затараню.

– Ладно. – отцедила она, успокаивая потянувшееся за Сумраком Пламя.

Отъехав шагов на пятьдесят, я развернул Сумрака и бросил его в галоп, на ходу извлекая Крыло. За пару секунд, пока по лезвиям растекались струйки плазмы, трое поняли, что им предстоит, и кинули лошадей в галоп. Но не в рассыпную, чего я боялся, а на нас с Эрмой. Левый, как и планировалось, на Эрму. Успев краем глаза заметить, что он прыгнул с седла и повалил ее на песок, и пожелав ему успехов, я занялся центровым и правым. Сочтя меня за тупого, они нацелились рубануть по пролетающему между ними мне. Я радостно хрюкнул, рассмотрел контрплан и доверил телу его реализацию. Тело, не успев удивиться поставленной задаче, выпрыгнуло из седла и, выставив вперед Крыло, рухнуло на центрового. Крыло, развалив клинок центрового, отделило его голову от тела. Меня залило кровью, лошадь споткнулась под двойной нагрузкой, и начала останавливаться, что совершенно не входило в мои планы полного уничтожения правого противника.

Глянув на Эрму, демонстрирующую левому какой у нее ножик, я выкинул из седла всадника без головы, перевернулся в седле и направился навстречу правому. Правый, увидев участь центрового, уже достал лук и нетвердой рукой тянулся за стрелой. Потеря численного преимущества заметно испортили ему настроение, снизив шансы воткнуть стрелу в меня или Эрму до 80%. Эрме такие шансы очень бы не понравились. Надо было срочно снижать их до 75, если не до 50.

Стрелять из лука я умею гораздо хуже, чем быстро его доставать и натягивать с громким матерным богохульством.

Точность попадания у нас получилась одинаковая, что и требовалось получить. Мы успели выпустить еще по стреле, после чего нервы у него сдали и, бросив лук, он с кинул коня мне навстречу, с визгом выхватывая меч. Разрубив его наискось на уровне груди, я отер трудовой пот вперемешку с кровью и оглянулся посмотреть, как дела у Эрмы.

Эрма, трагически опустив руки, стояла над телом и обиженно смотрела на Сумрака, переминавшегося с ноги на ногу в десяти шагах…

– Что? – уронил я в нее, подскакав.

– Я билась, а он подошел и убил.

Сумрак виновато посмотрел на меня и отвернулся.

Эрма посверлила его хвостовую часть обиженным взглядом и перевела его на меня.

– Ты! Я не слабая старуха! Я не ребенок! Я могу биться! Сама!

Блин! Ну не доходить до человека по хорошему, что такое работа в паре. Придется по-плохому.

– Я нисколько не сомневаюсь, что ты можешь. Но сейчас, пока ты обижаешься на моего коня, я в одиночестве разделывал второго, хотя рассчитывал, что ты, быстро избавившись от своего, тоже немножко в него постреляешь. Если бы он не испугался, то и тебя и меня уже подстрелили бы. А теперь кончай обижаться. Хватай труп одного с тобой размера и поехали.

На ее лице обида сменилась сначала яростью, а потом брезгливостью. Окатив меня волной презрения, она вскочила в седло Пламени и галопом погнала ее куда-то. Воспитательная беседа о пользе трофейного снаряжения была отложена на более подходящее время. Подходящее время обещало стать острым дефицитом. Свободное – тоже. Плюнув, и выколотив, наконец, трубку, я закинул тела центрового и левого поперек седел их коней. Привязав их к седлу Сумрака, я забрался в седло и пустился догонять Эрму.

Гордо распрямленная спина, расправленные плечи и выпяченная грудь Эрмы демонстрировали оскорбленную гордость. Я начал молча любоваться демонстрацией. Пусть дуется. Надоело играть в няньку в условиях пониженной шкуробезопасности. И вообще, их высочество в отличие от Нат с Марой не ребенок. Почти. Хотя очень такового напоминает отношением к схватке. Интересно, брусчи все такие?

– Эрма. Брусчи все бьются один на один?

С минуту она удерживала оскорбленный вид. По истечении этой минуты я догнал ее и легонько ткнул в бок. Успев отдернуть руку от удара ножом, я выхватил клык и приставив ей к горлу, занялся соревнованием в показу гневной маски. Ее лицо просто пылало яростью оскорбленной принцессы. Не дожидаясь, пока меня брезгливо испепелят, я ляпнул:

– Эрма, любовь моя, свет очей моих, радость сердца моего! Я знаю, что тебе хочется побеждать, доказывая себе, что ты умеешь. Так ты умеешь. Но суть не в этом. Суть в том, что я слишком люблю тебя, чтобы позволить каким-то ястребам тебя зарезать. Извини, не дам. И если тебя это не устраивает, то скажи об этом сейчас, и мы просто разъедемся.

– Погоди! – ее в очередной раз согнуло в приступе неуверенности. – Дай подумать.

– Думай!

Я посмотрел, как она пытается отбрыкаться от уже принятого решения и тихо пожелал, чтобы 97 ястребов взяли наш след после того, как она разрешит мне немного заботиться о ее здоровье.

В ожидании признания я закурил и отъехал шагов на десять вперед. Ощутив на затылке сверлящий взгляд, я спрятал голову в облаке дыма, подтянул лошадей с начавшими попахивать трупами и занялся сбором трофеев.

Трофеи, если не считать заляпанности кровью, были неплохие. Особенно тем, что вполне налезали на Эрму. С чувством мясника, отбраковывающего червивое мясо, я сбросил разоруженные трупы на песок, под копыта фыркнувшей Пламени и позволил Сумраку поравняться с Пламенем.

– Ну и? – ласково мурлыкнул я почти плачущие голубые глаза. Получилось настолько ласково и нежно, что Эрма чуть вздрогнула и шепнула глубоко-глубоко внутрь:

– Да, хотя это и рабство.

Мгновенное понимание того, почему она сбежала от брусчй, что надо с ней делать, рухнуло на меня контейнером свинца, выдавив сотни слов, которые потребовали, чтобы я их ей высказал. Но момент был больно неподходящий. И я просто протянул ей испачканную в крови и грязи руку. Прикосновение ее тонких сильных пальцев впечаталось в памяти, после чего я резко завернул к насущным проблемам.

– Одевай! – протянул я кольчугу, мечи, ножи, шлем и лук, еле удерживаемые одной рукой.

– Зачем? – все ее тело выражало брезгливость и полное непонимание того, зачем нужны доспехи и оружие.

– Чтобы я поменьше беспокоился, когда кто-нибудь будет натягивать лук.

Взгляд мой оказался достаточно жестким, чтобы она переложила горку железа себе на седло и начала неспешно одеваться. Через пару минут белое от напряжения лицо скрылось под забралом, из-под которого прогрохотало бурчание:

– Доволен?

– Вполне… А вот те четверо, что торчат на бархане слева, будут очень недовольны. Уже…

Четверо в черном на разномастных лошадях, нарисовавшиеся на вершине бархана в полукилометре от нас, радостно помахали нам саблями и галопом помчались к нам. Я мимолетно понадеялся, что они перепутали нас с любимыми племянником и племянницей и покосился на Эрму. Эрма прибила мою надежду:

– Трупоеды. Но так же не бывает, чтобы и ястребы и трупоеды…

– Успокойся, со мной все бывает. И как только все, чтобы достойно встретить это самое все, сделано, это все и происходит… Че это я сказал?… Значит, ястребы у нас за спиной, трупоеды слева… Заворачиваем вправо и через часок встречаемся и с теми и с другими. Идет?

Эрма молча завернула вправо и врезала пятками по бокам Пламени. Сумрак, не стал дожидаться ударов тяжелымы ботинками и рванул вслед, утягивая за собой заводных. Нагнав Пламя, я перекинул одну из заводных Эрме и тихо помечтал о спокойном ночлеге.

Умею я мечтать.

Через десять минут молчаливой скачки Эрма спросила:

– Э! Знающий, я что если ястребы не взяли наш след?

– А какими толпами обычно ездят трупоеды?

– От пятидесяти до двух сотен.

– Ну тогда мы умрем, так и не дождавшись рассвета и всего остального. – ляпнул я, не задумавшись.

– Чего остального? – задумчиво спросила Эрма, повернув в мою сторону крайне невыразительное забрало.

– Сказал бы я, да руки затрясутся, начнешь стрелы раскидывать куда не попадя, а то и зарезать себя дашь, лишь бы умереть если не старой, то хоть девой.

– А… – возмущение проступила даже через доспехи, заметно приподнявшиеся спереди-сверху. Зрелище было настольно расслабляющее, что я поспешил перевести взгляд на окружающие верхушки барханов и стал старательно высматривать хоть кого-нибудь из погони. Как назло, никого не попадалось.

– Я думаю, что они ждут нас у оазиса на караванной тропе. Если мы к нему не завернем, то сгорим. – буркнула Эрма секунд черед десять, не скрывая удивления тем, что я не знаю таких простых вещей. Я оценил план забрать вправо, болтовню о закате с рассветом, сплюнул, закурил и как можно спокойнее спросил:

– А где оазис?

– Там. – Эрма, как я и ожидал, махнула налево.

– Ну тогда поехали к оазису… Я же не знал, что он там. Ведать я пока не умею. – пробурчал я, скорее себе, чем Эрме.

Она, гордо выпрямившись в седле, повернула влево. Сочащееся сквозь дырочки кольчуги холодное презрение подвигло меня на краткое объяснение:

– Эр! Я не умею глядеть дальше, чем видят мои глаза, и не умею лечить взглядом, и из лука я стреляю хуже тебя. Я просто умею обращаться с теми знаниями, что у меня есть.

– Уже говорил. – холодно сказала она, не поворачивая головы.

– Так я же сказал, что я в этих местах впервые и не знаю, что тут где!!! И получилось, что я размахивал пустой рукой, думая, что в ней меч. Это выглядело глупо?

– Ага. – согласилась она чуть более теплым голосом.

– Так я очень тебя прошу, в следующий раз когда я буду выглядеть глупо, скажи, ладно?

– Ладно. – пообещала она совсем уже дружелюбно. – До оазиса полторы тысячи шагов.

– Спасибо. Едем шагом.

Пламя и Сумрак охотно замедлили шаг. Через пару минут я поймал себя на желании пялиться на Эрму не отрываясь. То ли доспехи прибавили привлекательности, хотя дольше вроде, было некуда, то ли она начала испускать какие-то завлекалочки, которые я старательно подбирал.

– Эрма!

– А?

– Ты случайно, не о ночи думаешь?

– Гм…

Наверно, под доспехами она покраснела.

– Да ты не бойся, я тоже…

Развить столь интересную тему мне не дал ощутимый удар меж лопаток.

Обернувшись, мы увидели на верхушке бархана десяток всадников в доспехах.

– Шахматы, блин! Фигуры в белом, фигуры в черном… – сорвалось с языка одновременно со стрелой Эрмы. Заколдованная заклинанием «блин» стрела вышибла всадника из седла.

– Только мы как пара красных коней в зеленую полоску – добавил я вместе со своей стрелой. Мои стрелы мои же заклятия не брали. Моя прекрасная напарница пульнула еще пару стрел, которые, не будучи сопровождены моими заклятиями, улетели куда-то.

– Я же говорил, что руки будут трястись – буркнул я к четвертой. – Ну бывает, вздрогнет удачно.

Эрма повернула ко мне забрало, ясно выражавшее желание воткнуть пятую стрелу в меня. Может быть, она бы не удержалась, но Пламя и Сумрак, которым наши отношения не мешали нести нас галопом, вынесли нас к оазису.

На опушке небольшого леска из пальм топтались в ожидании кого-то пара десятков фигурок в черном. Когда они с радостными криками ринулись на нас, я наконец-то испугался и стал соображать, что делать.

– Хуш! – просяще завопила Эрма, завертевшись в седле с натянутым луком, выбирая, куда стрелять.

– В черных! – заорал я, сформировав хитрый план.

Эрма, на радостях удачно стрельнув, высадила из седла переднего черного, а я, обернувшись и убедившись, что белые попали на глаза черным, взмахнул им рукой на черных и заорал:

– Убить!

Пока черные, чуть замедлив рысь, пытались понять, шучу я или кто, а белые решали, добить ли нас или временно взять в союзники, я выкинул лук, выхватил Крыло и рявкнул:

– Эрма, за спину! Прикрой!

Выстроившись в линейку, мы врезались в разрозненный строй черных. Крыло срубило по половине тел в черном справа и слева, вылетевшая из-за спины стрела прострелила шатнувшегося в сторону третьего, и мы оказались по другую сторону линии черных. Доскакав до оазиса и обернувшись, мы с Эрмой пронаблюдали, как десяток белых, перестроившись, расширил прорезанный нами проход. Черные, брызнув вправо-влево, потянулись за луками. Белые, залпом из луков в упор сократив численное превосходство, кинулись на левую половину. Левая часть пустилась наутек, а правая – вслед за белыми. Проводив их взглядами, я спешился и оставив Сумрак с заводной лошадью хлебать воду из вытекавшего с опушки ручейка, занялся заполнением навьюченных на заводную и Сумрак бурдюков.

– Ты чего? – заорала Эрма, притормаживая Пламя в паре шагов от ручья.

– Кто-то говорил, что если не возьмем воды в оазисе, то сгорим… – я закинул бурдюки через седло заводной и метнулся к Пламени. Эрма начала вылезать из седла.

– Куда? Смотри по сторонам, чтоб никто не подстрелил по-тихому.

Секунду подумав, а дело ли я говорю, она залезла обратно в седло и сняла шлем.

Как я не спешил, я все-таки выкроил пару секунд. Одну – чтобы полюбоваться, как огненно-красная волна, хлынув из-под шлема, расплескалась по плечам. Вторую – чтобы рыкнуть:

– Оденьшлембашкупрострелят!

– Зато видно лучше – рыкнула она в ответ, беря лук наизготовку. Спорить было некогда, тем более, что наблюдать ей оставалось недолго – секунд сорок.

Последний бурдюк лег поперек седла заводной Эрмы и десяток черных, будто дожидавшихся этого момента, вылетел на верхушку бархана с той стороны, откуда мы приехали. Каждый не спеша крутил в руке какую-то веревку. Прежде чем я успел сообразить, что это, веревки раскрутились и с десяток черных шариков, свистнув, обрушился на нас. Сумрак дернулся. Я почувствовал удары по шлему и в бедро. Эрма мотнула головой и закачалась в седле, выронив вторично натянутый лук.

От вида ее лица, залитого кровью, где-то во мне распахнулись заслонки резервуаров с приторможенной ядерной реакцией, хлынувшей в кровь.

– Держись!!! – заорал я на Эрму, запрыгивая в седло. Остатки сознания, растворяющегося в расщепляющемся плутонии подкинули идею немедленно испепелить врагов. Утробно рычащая Эрма, нащупывающая рукоятки мечей, явно было не против.

Закинув повод Пламени на луку Сумрака, которого трясла крупная дрожь, я, растворяясь в красном мареве, спускавшемся с неба, ударом пяток пустил коня в полет. Рассекая красное марево, в котором остались только я и серая тень Драконьего Крыла, я плыл к десятку черных точек, которые надо было уничтожить. Алое марево, пропитав меня, захотело выплеснуться и я, направив серую тень в сторону черных точек, выплеснул марево ревом.

Алое, мгновенно заполнив серое, окрасило его белым и белое, сорвавшись узкой полосой, стерло черные точки.

Алое марево, жадно всасываясь белеющим пятнышком Крыла, чуть отступило и я разобрал в нем полоску, делящую красноту на верхнюю, ровную и чуть фиолетовую и нижнюю, измятую и ярко-рыжую.

Решив, что надо во что бы то ни стало заглянуть за эту полоску, я удостоверился, что плыву по направлению к ней и ненадолго заснул.

Что ты так разнервничался? Это же всего-навсего сон. Ночной кошмар.

Я плыл в алом мареве. Тело, чуть отделенное от меня, настойчиво пыталось затянуть меня обратно в свои липкие слащавые объятия и окунуть в напалмовую барокамеру, где в каждую клеточку будет вдавлено по капельке истязающего огня. Окутавшее подушкой марево не подпускало тело и звало оторваться от него, сбежать от спересованного огня и всегда оставаться в вязком тяжелом мареве.

Через вечность-другую к разделу марева на рыжее и фиолетовое выплыл большой красный глаз и глянул на меня, пытаясь заставить отвести взгляд. Я заставил тело глядеть в этот красный глаз и сам стал смотреть в этот глаз, начавший краснеть от гнева. Покраснев, он начал прикрываться оранжевым и тогда я понял, что красное– это не глаз, а только его зрачок и что он открылся, чтобы окинуть взглядом рыжее и что он нашел меня и в следующий взгляд он будет смотреть на меня, глубже, глубже, глубже, пока не увидит меня целиком и я исчезну, как полностью понятое чудо.

Мне стало страшно. Потом меня охватил ужас, льдом сковав мысли и тело. Лед, смешавшись с напалмом, сделал из тела вполне терпимое место и я, раздвинув красное, скользнул в него.

Лицо горело, как начищенное песком, но боли не было. Боль, тихая и коварная, затаилась в позвоночнике, готовая в любой момент выпрыгнуть, смести вбитый в затылок частокол и ворваться в голову.

Оставив боль на потом, я разрешил телу закурить и осмотрелся.

Сумрак, разбрасывая пену, несся вперед бодрой рысью, волоча за собой Пламя и заводных. Эрма, согнувшись, болталась в седле, разбрасывая сгустки крови, залившее левые пол лица. Правая половина контрастно выделялась зеленым.

– Ни хрена себе подстряли! – хрипло вдавила моя глотка. Выдавила с трудом. Тело было обезвожено. Дрожащей неуверенной рукой я снял с седла бурдюк и присосался. Влага хлынула внутрь, размочила отупевшие мозги и я наконец-то подумал, что неплохо бы остановиться и перевязать Эрму.

Эрма! Солнечное сплетение взорвалось гранатой, изрешетив тело осколками ужаса. Боль, выскочив из спины, ударилась в затылочный частокол и застряла в нем, оставив мозги свободными. Пока тело корчилось и тряслось, раздираемое щупальцами страха, вытянутыми чем-то застрявшим в животе, я вяло сообразил, что колючки, которыми нас обстреляли пращники-трупоеды, были щедро намазаны какой-то местной кислотой и грядут ломки.

Тело, среагировав на страх, закурило и вместе с никотином в голову просочились щупальца. Первая мысль, которую я придумал потрогав щупальце у себя в голове, на мгновение показалась мне странной. Потом понеслось.

Первой мыслью было, что до я был не я, а кура рефлексов. А теперь я – это я, и что бы не происходило оно, происходящее, будет нормальным, потому что естественным.

Боль, проскользнув через щели частокола, заполнила голову и медленно растеклась по нервам, заполнив все тело.

Ага! Значит, я постоянно живу с болью. Отлично! Надо притормозить Сумрак и слезть с коня. Была у меня такая мысль. Зачем? Перевязаться и перевязать свою подругу…

СВОЮ ПОДРУГУ!!!!

Волна паники. Вылившись из живота, она прокатилась по нервам, скрутив все мышцы. Сблевануть, к сожалению, оказалось нечем и я долго висел, склонившись набок, сотрясаемый судорогами желудка и пищевода.

Висел бы я долго, но Сумрак неожиданно для меня и наконец для него, булькнул, дернулся и рухнул. Натянутые до предела мышцы катапультировали меня из седла, как только конь стал падать.

Паника дотянулась до меня и нежно запустила в меня холодные когти. Я превратился в орущую и свистящую пулю, спасающуюся из тесной обжигающей камеры ствола.

А– а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

Паника, растекаясь по ногам, заполнила их силой и они несли, несли, несли, как стадо обширявшихся слонов.

Внезапно паника схлынула и из-под нее выступил и остался мокрым песком гаденький страх.

Я упал на песок и, скрутившись в комок, тихонько захныкал. Я был очень маленьким, одиноким сперматозоидом, присохшим к раскаленной сковороду пустыни. Никому не нужным детским спермием, выброшенным в злой мир случайной ночной поллюцией.

Я лежал и плакал от стыда. Никто не придет на помощь. Никто не обратит внимания. Только брезгливо отвернутся. Я медленно засохну и рассыплюсь в пыль, хотя должен был дать жизнь, стать Человеком, покорить мир и перекроить его под себя, и гордо отвергнув толпы благодарных и счастливых людей, уйти к другим, кто уже стал богами. Но этого не произойдет. Меня выкинули. Брезгливо намазали на бумажку, завернули в нее и выкинули в пекло, чтобы я поскорее исчез, никем никогда незамеченный…

Что– то вмялось в волну стыда и противно, как лезвие по стеклу, царапнуло по нервам.

Сначала я вспомнил, что у меня есть лицо.

Потом я понял, что лицу холодно.

Потом я понял, что смогу выжить. На холоде не засыхают, а замерзают. А холод мне не страшен.

«Урррааа!» – заорал я, вскакивая. Ноги, до которых понимание еще не дошло, подкосились и уронили остальное тело на песок. Я постоял на коленях, ожидая, пока до ног дойдет, что можно еще немного подергаться.

Когда они задергались, я встал и, кое-как разбирая свои следы в предзакатных сумерках, побрел туда, откуда меня выкинуло. Там было что-то, что мне надо было сделать.

Вернувшись и увидев, откуда меня выкинули, я вспомнил, что, а заодно, и почему меня выкинуло.

Слабо трепыхающаяся большая куча мяса под черной шкурой была моим конем. Три куска мяса, стоящие над ним, тоже были конями, но не моими. Кусок мяса поменьше, в белой шкуре, слабо трепыхающийся рядом с тем, что было моим конем, являлся женским телом, которое мне надо было трахнуть.

Эта мысль чуть не выкинула меня обратно. Но там, в обратно, я уже был и решил не выбрасываться, а подойти посмотреть, почему оно, тело по имени Эрма, слабо трепыхается.

Сделав два шага к нему, я почувствовал, что на мне висит что-то тяжелое, лишнее, что вот-вот придавит меня к земле, вдавит меня в нее и песок, расступившись под непомерной тяжестью, разойдется и пропустив глубоко-глубоко внутрь, похоронит под собой.

Доспехи! Это ненужное тяжелое железо.

Упав на колени, придавленный, я сорвал шлем, перевязи и рванул кольчугу. Тело вздрогнуло, поцарапав палец. Сбросив кольчугу на песок, я тупо уставился на маленькие капельки своей крови на своем пальце, перевел взгляд на кольчугу и увидел шипастый шар, застрявший в подкольчужнике и захохотал.

Хохоча, вскочил на ноги. Хохоча, пошатнулся. Хохоча побрел к телу, которое звалось Эрма.

Эти тела в черном хотели меня отравить, чтоб я умер, и я умер, и ожил.

Ха– ха-ха!

Хохот, влившись в тело, которое звалось Эрма, приоткрыл его глаза, левый в красном, правый – в зеленом. Глаза, налитые кровью, остановились на мне. Тело, которое Эрма, зарычало и, вскочив на четвереньки, кинулось ко мне, роняя густую слюну.

Правая – зеленая, Левая – красная. Правая – зеленая. Левая – красная. Ха-ха-ха! А где же средняя желтая? Ха-ха-ха!

От пинка красное и зеленое завертелось и покатилось по песку. Желтому.

Красное-зеленое-красное-зеленое на желтом. Мне стало еще смешнее.

Приступ хохота подкосил мои колени и задрал лицо к небу.

И я увидел над собой пустоту, чуть-чуть заполненную звездами и мирами вокруг них и существами, существующими на этих мирах и точно так же, как и я, ржущими в эту пустоту, нас разделяющую.

Щелк!

Все исчезло, и я почувствовал Эрму.

Эрма, милая моя, любимая, лежала грязной половой тряпкой и тихо скулила от обиды и горечи бессилия. Тело мелко дрожало, раздираемое битвой ярости, толкавшей вскочить и убить, и слабостью, обездвижившей тело.

Больше ничего – только ярость и бессилие.

Я попробовал брезгливо сплюнуть, но ничего не получилось. Слюны не было.

Жажда!

Жажда, прятавшаяся в где-то в обезвоженных клетках, вырвалась наружу и пронеслась по телу, достигла головы и взорвалась там небольшим ядерным взрывом.

Я взвыл, стиснув голову руками, пытаясь выдавить из мозгов боль. Боль, как вода в презервативе, чуть отступила под давлением. Тело неохотно выполнило команду и побрело к бурдюкам на моем коне.

Один бурдюк был раздавлен. Вода давно ушла в песок и впиталась в вонючее мыло на шкуре.

Эта тварь уничтожила мою воду. Мою воду, которая была мне нужна, чтобы растворить боль!

С тихим стоном я вяло, чтоб не потревожить боль, пнул по ребрам, обтянутым черной вонючей шкурой.

Но боль все равно выскочила из затылка, куда я ее отжал и ударила в уши, оглушив, в глаза, ослепив, в рот, открыв его и выплеснувшись воплем.

В щеку ударилось что-то теплое, вонючее и мокрое. Горло. Горло коня, который заставил меня чувствовать боль. Откуда-то издалека, из живота, вырвалась ярость, хлестнула в голову, на мгновение отбросив боль под макушку. Правая рука, в которой скопилась вся жажда мщения, выхватила из ботинка нож и полоснула им по горлу в черной мыльной шкуре. Из него хлынул поток густой черной влаги.

Сильный удар по ноге отбросил меня, но тело уже почувствовало влагу и вцепившись в черную шкуру и рванулось, подставляя рот.

Влага, липкая, соленая, залила лицо, шею, грудь, а я пил, пил, захлебывался, пил, пил, отплевывался, пил, пил и влага становилась силой, раздувающей меня, разбрасывающей меня во все стороны.

Я стал больше тела и увидел его со стороны. Оно дрожало, заливаемое кровью моего коня.

Я стал больше коня и других лошадей. Они, другие лошади, стояли и им было страшно и одиноко. Я велел им лечь и уснуть. Они легли и уснули.

Я стал еще больше, и в меня попало тело Эрмы и она сама. Тело мелко тряслось и жалобно скулило. Эрме было очень, очень плохо. Ее ярость сдалась в плен ее слабости и стала ее страхом. Страх и бессилие вместе накинулись на Эрму, сделав ее маленькой-маленькой, загнали под темечко, ослепив и оглушив, и пытали, пытали. Пытали, наслаждаясь беззащитностью пленницы.

Мне стало ее жалко. Так жалко, что я сразу перестал расти и чуть не сжался до размеров тела, чтобы поплакать.

Вовремя вспомнив, что я большой и в тело не влезу, я решил, что не буду плакать, я просто напою ее.

Тело сорвалось реализовывать мой план – переносить ее тело под поток влаги. Я захотел, чтобы она напилась, и ее тело стало пить, и я почувствовал, что Эрма начала разрастаться, как и я. Я понял, что у нее все будет хорошо, и стал расти дальше.

Вырастя примерно до километра, я увидел десяток тел в черном, медленно и трусливо крадущихся по нашим следам. Хмыкнув, но не телом, а так, от чего вздрогнули не только трупоеды, но и кони и Эрма, я двину свое тело. Подобрав топор, оно унеслось в обход.

Пока оно быстрым легким галопом оббегало широкий крюк, передний трупоед заехал на бархан, у которого лежали кони, и выглянул из-за верхушки.

Я уменьшился, потому что мне стало интересно, что он увидел. А он увидел, как Эрма, зашевелившись в луже крови, попыталась сесть, упала, придавленная кольчугой и с рычанием стала ее стягивать.

Я уменьшился еще, сосредоточившись на переднем. Он взмахом подозвал остальных и махнул рукой, останавливая их и выжидая.

Мое тело, легкое и стремительное, подкралось и встало в сотне шагов за их спинами. Собравшись вместе, они резко поднялись на бархан и ринулись вниз. Тело мое рванулось за ними, и быть телом стало интересней, чем быть большим.

Наслаждаясь свистом ветра в ушах, я выбежал на верхушку бархана и выплеснув ярость яростным криком, прыгнул на правый край цепи трупоедов. Ярость и сила, переполнявшие тело до дрожи рук и ног, швырнули тело в гигантский прыжок, обрушивший меня и стремительный взмах топора на двух крайних.

Разбрасывая кровь, верхние половинки туловищ полетели вверх, а я уже прыгнул на следующего, выставившего в мою сторону меч. Меч царапнул по груди, Крыло легко прошло сквозь шею. Фонтан крови, оттолкнув голову с разинутым в крике ртом, окатил меня, а ноги, коснувшись земли, толкнули меня в очередной прыжок.

Еще один. Еще. Лезвия, царапающие грудь и руки, легкое чмокание Крыла, струи крови, хрипы, ржание лошадей.

Седьмой труп. Я приземляюсь на песок, а на меня, вспоров горло седьмому, падает залитое кровью тело с ножами в руках.

Эрма.

Отбросив топор, я поймал ее запястья и повалил на песок.

Волна тепла, толкнувшаяся в меня от прикосновения к ее холодному телу, легонько ударилась в живот. В животе лопнуло, потекло, ударило в голову желание. Я захотел ее, забыв обо всем, кроме нее, ее липкого от крови тела, в которое мне захотелось вмяться, просочиться, став им.

С рыком я впился в ее соленые от крови губы. Мой язык коснулся ее. Она выпустила ножи и сорвала с меня остатки одежды, потом резко притянула к себе. Мой член, почувствовав свободу, налился кровью, чуть не лопаясь, и чтобы он не лопнул, я поспешил его сдавить. Я вошел в нее стремительным ударом. Вдохнул ее первый стон, а потом мои губы стали терзать жадно подставляемое под них горло, руки – ягодицы, бедра, спину, грудь. Ее руки, прижав меня, скребли спину, раздирая ее в кровь.

Мы сплелись в клубок, стонущий, рычащий, где кровь, наша и чужая, смешивалась и капала, стекала, размазывалась. Не было ничего, только мы, частый грохот сердец, извивающиеся тела, стоны, кусающие зубы, царапающие и мнущие руки, дрожащий от напряжения член и брызгающее соком влагалище.

Страсть, наполняя, стала раздувать, и мы опять стали расти. Мы становились больше, больше, больше, чем тела и став на мгновение одним, мы кончили, резко вернувшись в тела. Удар, прокатившись от члена, захлестнул низ живота, усилился, остановив сердце ударил в голову, частично вырвался наружу криком, который сплелся с киком Эрмы, и уронил меня в черноту, заполненную сиянием мириадов разноцветных искр.

Вам ничем не надо управлять. Вам просто надо говорить, что делать. Инструкция к стратегической игре.

Проснулся я от неритмичного хлопающего звука.

Хлоп. Хлоп-хлоп. Хлоп. Хлоп-хлоп-хлоп. Пауза. Хлоп.

Потом я почувствовал тело. В первый момент, не совсем проснувшись, я подумал, что оно болит. Потом я проснулся окончательно и понял, что если назвать это болью то потом и трехнедельный запор можно будет назвать «небольшими проблемами с кишечником».

Мышцы ныли все. Жевательные на макушке, челюстные, лицевые, шейные, плечевые, ручные, спинные, ягодичные, ножные. Порезы и царапины на груди болели, пылали, дымились, наполняя воздух дымом.

Я заскрежетал зубами, отгоняя боль, и принюхался. Дым был, не моего горелого мяса, я нормального стойбища – дерево костров, жареное мясо, специи. Дымы были сбиты в коктейль с запахами пары сотен лошадей, собак, людей. Дополняя запах в воздухе висел приглушенный гул, издаваемый всей этой живностью.

Стоп.

А почему приглушенные? И почему кочевье показалось мне обычным? И вообще, откуда оно взялось?

У меня были догадки и я откуда-то знал, что они совершенно правильные. Догадки валялись в памяти где-то между инстинктом размножения и воспоминаниями о пьянках. Но я хотел не догадок с таким сомнительным соседством, а ответов. А ответы можно было получить, осмотревшись.

Медленно открыв глаза, хрустнувшие засохшей коркой крови, я с минуту разглядывал свод серого шелкового шатра. Будильником, похлопотавшим о моем пробуждении, оказался он. Поворот головы вправо, сопровожденный звонким хрустом шеи, дал обзор стенки шатра, горки моего оружия и одежды. Не менее хрустячий поворот головы влево представил перед глаза запыленный занавес, скрывающий вход.

Эрмы не было.

ЭРМА!

Воспоминания о ночи ударили с неожиданностью и силой добротного электрошока. Тело изогнулось в попытку использовать силы, хлынувшие из ночной заначки.

Через мгновение энергия всосалась в мышцы, натянувшиеся до звона в ожидании команды двигаться за водой.

Пить. Эрма. Пить Эрма.

Эти две мысли вцепились в меня и вздернули на ноги. Под ноги, шурша, посыпалась бурая корка. Кровь.

Я посмотрев на свое тело и грустно присвистнул ботинкам – единственной оставшейся на мне одежде. Руки, голову, грудь и живот покрывала толстая корка засохшей крови, уже прошедшей стадию засыхания и начавшей отваливаться. Мелькнуло мимолетное ощущение, что мной кого-то продырявили. Зачерпнув горсть песка, я ускорил отваливание и чуть озабоченно пощупал пару свежих порезов, уже почти затянувшихся. Об ребра что ли поцарапался?

Пить. Эрма.

Содрав кровь и почувствовав себя нормальным человеком, я перешел к приведению себя в состояние одетого человека. Начав одеваться, я запустил себе в разум два вопроса: сколько времени мне потребуется, чтобы научиться одевать набедренную повязку так же быстро, как трусы, а так же над приблизительной стоимостью штанишек и рубашечки тонкого белого шелка, расшитых очень красивым серебристым узором. Эти вопросы уже добрались до уровней английской грамматики и каламбуров, но тут я нашел более интересное занятие, чем изучение путей вопросов по лабиринтам моего разума. Под латами нашлись мои мешки и пара бурдюков с водой.

Водопад воды, обрушившись в желудок, впитался, растекся, начал напитывать мышцы влагой. Мышцы слегка повздрагивали и улеглись ожидая команды переделать в равнины пару гор.

Размявшись полировкой лат, я сложил десяток изогнутых зеркал в мешок, нацепил ремни с вооружением, закурил и задумчиво уставился на выход. Вместе с никотином второй затяжки пришел ряд мыслей и ощущений.

Ощущение, что я больше тела и еле помещаюсь в шатре.

Легкая тянущая боль в яйцах.

Понимание, что на нас с Эрмой набрели слонявшиеся по пескам брусчи.

Куски чьих-то мыслей из-за стенки шатра. Знание, что я могу разрастись или просто отцепиться от тела и осмотреться, не выводя тело из шатра. Мысль, что я не делаю этого, потому что это не интересно.

Интересно выйти из шатра и прогуляться по гигантскому лагерю, разыскивая Эрму и приглядываясь к людям, которые воспитали себе в принцессы эдакое чудо.

Я откинул полог, шагнул за порог и встал, остановленный ударом солнца в глаза. Проморгавшись, я сощурился в довольной улыбке и прячась за ней, окинул открывшуюся панораму. Пески, насколько хватало глаз, были заполнены шатрами, кострами, лошадьми, верблюдами, мужчинами, женщинами, детьми, собаками. Шатры желтых и серых расцветок сливались с песком, в отличие от разноцветных одеяний. Мужчины с оружием помоложе ходили, сидели, лежали в сером. Мужчины постарше, но тоже с оружием, ходили и лежали в синем, доходящем, по мере возрастания возраста, до светло-голубого.

Мужчин в белом было не видать. Видно, в отличие от меня, умели пользоваться положением и прохлаждались в шатрах.

Замужние женщины ходили в зеленом, насыщавшимся по мере возрастания возраста. Девушки ходили, порхали и сидели в красном а молодые юноши, не обремененные оружием, лежали в оранжевом. Об этом можно было подумать, но я не стал. Дети рассекали в обносках всех цветов, что косвенно указывало на семейное положение.

Больше ничего не было видно, потому что мы с шатром стояли у подножия бархана. Увидеть больше хотелось. Я с хрустом потянулся, радостно улыбнувшись хрусту косточек и скрежету лат. Утреннее и солнечное настроение очень располагало к легкой прогулке и я направился к вершине бархана.

– Эй! – воткнулось мне в спину. Я посмотрел на синее-синее небо и с блаженной улыбочкой подумал, что погодка нынче прекрасная. Старательно удерживая добрую мечтательную улыбку, я медленно повернулся,.

Два парнишки в темно-сером, не отделенных от мною от общего фона по причине заседания аж в пятидесяти шагах от входа, отделились от него сами. Лицо левого, белобрысого и голубоглазого, являло миру старательно и неумело спрятанную злобную обиженность. Правый, зеленоглазый и рыжий, был спокоен, как уверенный в неудачном исходе операции хирург. Сверившись в видимым куском лагеря, я убедился, что ни брюнетов, ни шатенов среди брусчей не водится.

Хорошо еще, что я не зеленый, не трехрукий и без хвоста. Хотя так бы, может было легче – не пришлось бы доказывать, что я не лазутчик из соседнего племени.

Вздохнув, я засунул пальцы за ремень, склонил голову набок и стал ждать, пока моя охрана подойдет поближе. Преодолев сорок пять из пятидесяти шагов, они остановились. Откуда-то всплыла подсказка о регламентированной, в пять шагов, границе между белыми и серыми. Выкинув подальше эту ценную мысль, я с доброй усмешкой маньяка-педофила уставился на белобрысого. Подождав пару секунд и поняв, что я не горю желанием осквернять его уши звуками, он презрительно изогнул губы и выцедил:

– Тебе велено идти в шатер совета.

С наслаждением похрустев шеей, я чуть разросся и коснулся его.

Злоба. Тупая. На непонятно откуда взявшегося выскочку, совратившего Принцессу и тем самым незаслуженно вылезшим в вожди. Глянув в зеленоглазого и почувствовав выжидание, что же будет делать чужак и легкое раздражение товарищем, я начал набирать политический вес.

– Подними брови с носа и посмотри, во что это я одет. Случайно, не в белое? И кто же мне тогда «велел»?

Белобрысый налился кровью, расставил ноги и положил руку на рукоятку сабли.

– Ты! Не! Заслужил! Этой! Одежды! – сдавленно прошипел он.

Зеленоглазый неодобрительно покосился на белобрысого и демонстративно сложил руки на груди. Успокаивающе подмигнув ему, я осмотрел белобрысого с ног до макушки.

– Мальчик, а может ты ее заслужил? – вкрадчиво проворковал я.

Завершающе побагровев и покрывшись капельками пота, белобрысый шагнул вперед, вытягивая саблю.

– Трой! – крикнул зеленоглазый, расцепляя руки и шагая к Трою, пытаясь вцепиться в его рубашку. Он не успел.

Прыжком преодолев три шага, я правой задвинул еще не вынутую саблю, а левой отвесил добротную оплеуху. Крутанувшись, Трой отлетел на пару шагов и рухнул на песок.

Вернув руки на пояс, я улыбнулся зеленоглазому, застывшему в паре шагов от меня и спросил:

– Так кто же просил меня явиться в шатер совета?

– Принцесса Эрма… вождь… – сообщил он, экстренно перейдя к разглядыванию песка, на котором я стоял. Парень явно хотел что-то спросить, но не решался, опасаясь отправиться за Троем.

– Меня зовут Харш. – подсказал я.

– … вождь Харш. – торопливо закончил он.

– Как тебя звать и как именуют тех, кто носит серое?

– Торк. Войны.

– А в синем – старшие войны?

– Да.

– Воин Торк, сними с Торна саблю. У него не хватает выдержки для война.

Торн удивился настолько, что поднял взгляд.

– И, кстати, можешь на меня смотреть, если хочешь.

– Хорош… но оружие дает совет старейших воинов…

– И давно ему повесили сабельку?

– На второй день нашествия, когда воинов стало мало…

– И совет решил заменить качество количеством. Понятно. – я посмотрел на верхушку бархана и увидел старшего война с копьем, в кольчуге и шлеме.

Вздохнув, я буркнул:

– Ну тогда пусть носит. Думаю, принцесса Эрма не обидится, если ее боевой друг немного погуляет среди ее народа.

Я мрачно посмотрел на слабо стонущего Троя, отвернулся и побрел на верхушку бархана.

Старший воин, охранявший что-то на вершине, поприветствовал меня легким чуть насмешливым поклоном и вернулся к сонному созерцанию панорамы лагеря. Чиркнув взглядом по его сивому затылку, я присоединил свой взгляд к его взгляду.

Шатры, шатры, шатры. Белый шатер в трех сотнях шагов. Вокруг – полурастворенное в кострах, навесах и одеждах, желтых с зеленым, кольцо голубых одежд. Шатер совета. Гигантской сумасшедшей смешинкой, пушистой, теплой и ласковой в меня залетает ощущение Эрмы. Тело непроизвольно хрюкает, а я выдаю куда-то в шатер такую же хохотуньку, отвечая, что сейчас, чуть осмотрюсь и приду посмеяться за компанию, после чего начинаю добросовестно выполнять обещание.

Люди, кони. Собаки. Дети. Шатры, навесы, костры, котелки.

Под навесами раненые. У одного из раненых человек в черном. Понемножку высасывает боль.

Боль, физическая, духовная, смешанная со страхом, страхом неизвестности, легкой прозрачной тряпочкой висит над всем стойбищем, сгущаясь над ранеными и чуть развеиваясь над людьми в черном.

– Сколько потеряли? – тихо спросил я у старшего война.

– Триста семей и две тысячи воинов…, вождь.

– Я – Харш. Ты?

– Гром.

Он повернулся ко мне и еще раз поклонился. Такой чуть настороженный и совсем чуть-чуть надеющийся.

Чуть– чуть -это слишком мало.

– Старший воин Гром, скажи мне, сколько бойцов осталось в племени?

Он посмотрел на небо, высчитывая.

– Три тысячи.

– Считая раненых и молодых, старший?

Я заглянул ему в глаза, высматривая правду.

– Считая три сотни раненых, которые могут драться, две сотни, которые умрут в течении недели и полторы тысяч молодых.

Гром выдержал мой проникновенный взгляд и ответил своим. Таким мог смотреть, например, умирающий ребенок на доктора и от этого взгляда я чувствовал, как на меня незримо наползает, пытаясь согнуть и напугать, тяжесть ответственности за пару-тройке тысяч людей. Мне стало страшно и со страху я вспомнил, что я обычно делал с орками в Warcraft. Я улыбнулся, и ухватив эту тяжелую ответственность за яйца, стал выяснять, чем же это я собрался управлять.

– Старший, расскажи мне, как мы сражаемся.

– Вождь? – он чуть приподнял бровь, пытаясь показать непонимание.

– Я в этом мире недавно. Умею водить войска, умею думать о народе. Но не знаю ни брусчей, ни других. Расскажи о брусчах.

Гром отвел взгляд, уставил его в воздух и стал нарезать короткими фразами:

– Боец вооружен мечем или саблей, копьем, луком. Доспехи разные. Старший воин умеет отбиться от трех воинов. Воин умеет отбиться от трех трупоедов. Выученный воин умеет метать стелу на триста шагов с седла. Стоя бьют в голову с пятисот. Знаем конный и пеший строй. Три сотни старших воинов умеют брать города, сбивать со следа, переодеваться и выведывать.

Семьсот семей. Мать, две-пять женщин, пять-десять молодых, десяток-другой детей…

Замолчав, он оторвался от неба и посмотрел на меня, взглядом спрашивая, что бы еще рассказать…

– Передвигаетесь на конях, вещи – волоком?

– Да.

– Что умеют молодые войны?

– Меч, копье. Лук сто с седла, триста – стоя. Слабые.

– Хорошо. В охране шатра Совета есть кто-нибудь из таких же как ты?

Гром, у которого надежда чуть не плескалась из ушей, неумело изобразил недоумение. Я сердито буркнул:

– Старший, не делай маски. У шатра есть кто-нибудь, кто надеется и кто знает свой народ?

– Старший воин Тур, вождь.

– Спасибо.

Гром поклонился. Поклон был гораздо ниже того, которым он меня приветствовал. Интересно, если бы мы проговорили часа три, попробовал бы он воткнуть голову в песок?

Я кивнул ему и зашагал к костру совета. Гром за моей спиной замахал копьем, передавая что-то паре сотен смотрящих на него глаз. Судя по глубине поклонов, которыми меня приветствовали, он транслировал по сети копейщиков запись нашего разговора. Сигнальщики на вершинах замахали копьями и мне в спину диким котом вцепилась мысль, что ошибаться мне нельзя. Острые когти этой замечательной идеи достали спиной мозг, и я чуть не споткнулся.

Грязно матюгнувшись, я разрешил себе ошибаться, сколько и куда влезет и, забивая трубку, уронил через плече:

– Торк!

– Да?

– Кто сейчас правит народом?

– Совет мудрейших, принц Ран и Принцесса Эрма

– Я?

– Э-э-э…

– Как есть! – выдул я в него струей дыма.

– Брусчи свободный народ. Они подчиняются тому, кого приняли.

– Все?

– Да.

Я весело хмыкнул и, не успев даже задуматься, что же это делаю, завернул к раненому в паре шагов от маршрута.

У молодого война в светло-голубом стояли лекарь и две женщины в темно и светло-зеленом. Из-за их спин выглядывало только залитое потом белого лица. Женщины, обернувшись на шум шагов, поклонились и расступились, открыв распухшее гигантской флегмоной плече и уставшее лицо молодой женщины-лекаря, корректирующей биополе ладонями. Она привычно коснулась меня, пробежалась по органам легкими щекотунчиками, пошла внутрь, вздрогнула, отскочила. Хмыкнув, я коснулся ее.

Смесь уверенности и отчаянья. Гноящиеся царапины, уносящие жизни. Усталость.

– Давно? – кивнул я на война. Воин открыл завалившиеся в глубины черепа глаза, отыскал меня и прохрипел:

– Неделя, вождь. Кто ты?

– Боевой друг принцессы Эрмы. Раздуло сразу?

Я ощутил взгляд лекаря. Тяжелый сердитый взгляд, которым она пыталась меня заткнуть. Я не глядя в ее сторону накачал шарик бодрости и метнул ей в живот. Ее передернуло, взгляд исчез.

– Через два дня.

– Ага. Понятно. Где болит?

– Тупо в руке. Ломает тело.

Две женщины – родственницы раненого, угрюмо смотрели мне в затылок. Наверно пытались выбрать – возразить ли вождю или дать ему убить дорого родственника. Ничего, перетерпят. Я сел на коленки напротив лекаря, пытавшейся разобраться с моей посылочкой, и пощупал плече.

Горячо. Царапина заросла сверху, загноилась вглубь. Если бы не лекарь, умер бы два дня назад от заражения. Подняв глаза на нахмуренную моими действиями девушку, я спросил:

– Расскажи, что я сейчас сделал не так, как делаете обычно?

– Дух больного нельзя беспокоить, чтобы он не мешал лекарю лечить тело… – буркнула она.

Я злобно хмыкнул.

Идея, в общем, не плохая. Особенно когда в обществе нет садистов, которые бояться резать врагов и поэтому придумали хорошее объяснение, почему надо резать своих, предварительно оглушив их парой литров самогона. Ладно, будем считать, что теперь есть.

Лекарь, почувствовав мои намеренья подняла на меня зеленые яркие глаза и проскрипела:

– Вождь, ты – лекарь?

– Ага. Я, кроме прочего, лекарь. И я знаю, что можно лечить невидимое тело, чтобы вылечить видимое. И я вижу, что ты умеешь это. Умеешь очень хорошо. А еще я знаю, что можно лечить и видимое тело. И можно лечить и дух, пробуждая его к жизни, возвращая ему желание жить, бороться и побеждать несмотря на то, что его ненадолго лишили возможности бороться. Он может думать, что бороться дальше бесполезно, и тело уже не нужно, и можно умирать. А может знать, что через три дня предстоит сражаться за жизнь своего народа и хотеть, ХОТЕТЬ быть здоровым… – я, разросшись, вбивал мысли в лекаря, вглубь, сметая сопротивление и не обращая внимания на десяток людей, обернувшихся на грохот голоса. -… Воин, стал бы ты болеть, зная, что через три дня мы будем сражаться за твой народ?

Он приподнялся на локте и решительно прохрипел:

– Я буду в седле через три дня!

– Хорошо. И ты нужен мне со здоровой рукой. Разреши мне лечить твое видимое тело?

– Да. Лечи.

– Спасибо. Ляг.

Я достал мешка аптечку, хмуро посмотрел на лекаря и пробурчал:

– Ты можешь смотреть и учиться, или ты можешь смотреть и отрицать. Если ты выучишься и будешь делать так, у народа будет пара сотен мечей, которые могли бы умереть, но были спасены тобой.

Она кивнула и пододвинулась, освобождая место у руки и делая очень внимательный взгляд.

Благодарно кивнув, я распахнул аптечку и на минуту забыл обо всем, кроме раны.

Жгут выше раны. Скальпель спиртом, секунда собраться, взмах. На песок хлынули кровь и гной. Тряпкой промакнуть рану, скальпелем вычистить полость, живой водички в рану, салфетка, замотать. Завязав узелок, я отодвинулся и бросил лекарю:

– Ровняй.

Она выдвинула руки, убрала, вопросительно посмотрела на меня, на война, и неуверенно спросила:

– Воин, можно коснуться твоего невидимого тела?

Он удивился. Потом, сделав торжественно лицо, важно кивнул.

Ну вот. Теперь хоть интересоваться будут у больных, хотят ли они лечиться. А то развели психологию «вылечу и не волнует, что жить надоело».

Лекарь протянула руки, и коснулась эфирного тела воина, удивленно шепнула:

– Всплеск!

– Видишь, здоровый дух сам неплохо регулирует невидимое тело… Вместо той воды, что я налил, можно использовать крепкий солевой раствор. Тяпку менять два раза в день.

Подмигнув изумрудным глазам, тускло мерцавшим восхищением, я поднялся и возобновил свое шествие к шатру. Сигнальщики махали копьями, транслируя сообщение лекаря, которая считала, что за затылком я ничего не вижу.

Вытащив из кармана недокуренную трубку, я раскурил ее и выплыл к кольцу охранников вокруг Шатра совета пыхтя дымком, как угольный линкор. Заякорившись в песок в пяти шагах от трех пожилых воинов, вставших при моем приближении, я мягко прожурчал:

– Старшие, могу я увидеть старшего война Тура?

– Тур! – позвал через плече правый слева.

– А? – глухо проревела груда доспехов, лежавшая у костерка шагах в пятидесяти.

– Тебя… вождь.

Тур с пугающей в таком гиганте грацией переместился в идущее положение. Подошел, поклонился и вопрошающе кивнул мне в переносицу. Я задрал голову к его глазам, находящимся головы на две выше моих, подавил желание попросить его достать воробышка и сообщил:

– Старший Гром сказал, что ты знаешь брусчей и можешь помочь мне поднять это народ.

– Да, вождь…

– Харш.

– Вождь Харш. Как я могу помочь?

Я посмотрел на вход в Шатер, ощутил нетерпеливое ожидание Эрмы, тянущее меня внутрь маленьким мощным буксиром, и зашагал ко входу, на ходу позвав:

– Тур, пошли. Мне нужна точная оценка человека из народа. Насколько люди напуганы, насколько подавлены тем, что их выгнали с привычных мест, насколько они устали и насколько я на их могу рассчитывать. И еще мне нужны твоя смелость, чтобы ты сказал мне правду, когда перед нами будет весь совет.

– Я понял, вождь. – прогудел он мне в затылок. Тихий хриплый гул создал уютное ощущение живой стены за спиной.

Радостно вздохнув, я отогнул полог и шагнул внутрь.

В провонявшее благовониями нутро белого шатра.

Отойдя от порога на пару шагов, и выставив себе за спину Тура, я демонстративно осмотрелся.

Напротив входа в десятке шагов на чем-то пушистом и белом сидела Эрма, лучащаяся весельем. Веселье заливало шатер, окутывая десяток мрачных дедков и бабулек по левую руку от нее и пяток каменных дяденек в светло-голубом справа от нее. Дядки, дедки и бабки, стиснутые весельем, выглядели мрачно.

Рядом с Эрмой сидел очень похожий на нее пацан лет девяти, который выглядел очень веселым, и совершенно растерявшимся. Наверное, принц Ран. Немного пожалев пацана, попавшего во взрослую компанию из пары десятков дядек и теток, озабоченных выживанием десятка тысяч человек, я мрачно улыбнулся растерянно уставившемуся на меня собранию и занялся ловлей инициативы.

– Здравствуй, милая! – рыкнул я с мрачной улыбкой. – Что у нас интересного происходит? – поинтересовался я, стремительно шагая к тронной подстилке. Ран, проявив предусмотрительность на фоне облегчения, подвинулся, освобождая место в центре.

Свернувшись из стоячего положения в лотос я глянул на оцепеневший совет и на Тура. Тур столбиком стоял у входа. Подарив ему удивленный взгляд, я поманил его и ткнул себе за спину. Пока он деревяно-неуверенным шагом проходил через строй злобных взглядов, Эрма провела мне короткий обзор положения:

– Они считают, что я не справлюсь.

Отэкранировав ее шизовое веселье, и сочувственно кивнув, я разросся, заполнив шатер, и буркнул:

– Милая, ты знаешь, они правы. Одна ты не справишься.

Шатер будто продуло свежим ветерком моей деловитости, выветривая сладко-газированные мысли.

– То есть? – ошарашено спросила Эрма.

– Сейчас объясню.

Секунду посмотрев на раскупорившийся Совет, уже готовый возмущаться, я набрал воздуха и понесся:

– Итак, здравствуйте. Если кто-нибудь из уважаемых членов совета не знает – меня зовут Харш, я прибыл в эти места очень издалека, кто-то надел на меня белое и теперь я, поскольку вождь, собираюсь высказать и обсудить план спасения народа. Обсуждать, гожусь ли я в вожди, я собираюсь не с уважаемыми членами Совета, а только со всем народам. Со всеми пятью тысячами.

Совет окрысился и промолчал, еще не успев сообразить, что я это серьезно. Ничего, скоро дойдет.

– Так вот. Уважаемый совет, как я понял, считает, что принцесса Эрма не говоря уже о принце Ране, слишком молоды и неопытны для управления всем народом. Это так. Однако, как я понял, у совета сложилось мнение, что власть над народом должна принадлежать ему, поскольку нет никого, кто стар и опытен настолько, чтобы управлять народом. Это не так.

Я сделал паузу, прочувствовал антагонизм, раздражение, желание власти, спрятанное от себя же под разными идейками и мыслишками об доме и опыте. Я тщательно сказал всем, кто был в шатре:

– Есть я. Я знаю, что эта мысль вам не нравиться. Но перед тем. как цепляться за власть и начинать борьбу за право управлять народом, подумайте вот о чем.

Вас согнали с обжитых мест, и вы потеряли почти половину народа. Сейчас народ, ВЕСЬ народ, сидит в этих песках, и печалиться о потерянном доме. Кроме того, люди не знают, что будет дальше. Они умеют, очень хорошо умеют, сражаться, устраивать жилье, лечить и все остальное. Но они не знают, с кем сражаются, где обживаться и главное – зачем все это делать. У ВАС есть ответы? Я думаю, что нет, потому что вы, как и весь народ, первый раз в таком положении. И ваш опыт, ваше знание народа не могут подсказать вам ответ на главный вопрос – что делать? Тут есть кто-нибудь, кто знает, что делать дальше?

Через пару секунд они поняли, что я жду ответа. Еще через пару секунд войны покачали головами. Бабки и дедки усердно не шевелились.

– А ты, мальчик, хочешь сказать, что знаешь? – прокаркал, не шевельнувшись, самый старый из дедков.

Ага. Наконец-то проснулась оппозиция.

На секунду я почувствовал себя маленьким мальчиком, вылезшим во взрослое собрание с глупым высказыванием. Стряхнув с себя гаденькую мыслишку, я сделал себя пожилым, умным и энергичным, а потом ответил:

– Я не мальчик. Твоя принцесса может это подтвердить. А может кто-нибудь подтвердить, что ты мужчина? И что твоя кровь не замерзла? И что ты хочешь действия, а не спокойно и тихо умереть в покое и почете? Можешь, а?

Дедок побагровел и завизжал:

– Стража!

Через секунду в шатер залетели три старших война, и осмотрелись, выискивая, кто и зачем их призвал.

– Выкиньте отсюда этого сопляка! – колыхающийся палец ткнул в сторону моей груди.

– Простите, советник Бряк, кого?

– Этого самозванца, идиоты! – провизжал он, переходя из красного в багровый.

Переглянувшись, трое неуверенно двинулись ко мне.

– Стойте! – крикнула Эрма испуганно и озлобленно. Испуг за меня мне польстил, со злобой на Бряка я согласился, но свою власть в нарде я хотел бы устроить сам, а не пользуясь властью своей дорогой боевой подруги.

– Спасибо, милая, я сам. – мурлыкнул я через плече, вставая. Трое охранников, зависших в правовой проблеме в десятке шагов от трона, испуганно смотрели, как я на них надвигаюсь.

Остановившись в четырех шагах, я запустил в их лица тихий тяжелый вопрос:

– Я – Вождь? Да? Или. Нет?

– Они не могут ответить на твой вопрос. – так же тихо и тяжело вмешался один из старших воинов. – Вожди не только по рождению, но и по делам.

– Знаю – буркнул я в него и переспросил воинов:

– Если вы читали копья, я – Вождь? Да или нет?

Охранники вопросительно покосились на старшего война.

– Что вы ждете? Выкиньте его отсюда!!! – завизжал Бряк. Войны переглянулись. Я разозлился. Гнев раздул меня, замутнил все, приостановил время. Ничто не шевелилось. Ни одно из пары десятков тел, ни одна из пары мириадов мыслей. Затем гнев выплеснулся в то тело, которое его вызвало и потух, вернув движение.

Бряк захрипел, схватился за сердце и завалился на бок. Пару раз вздрогнув, он застыл.

Эрма испуганно вскрикнула, отшатнулась, и на мгновение мне стало очень одиноко, грустно и страшно. Я нашел Эрму и ласково сказал ей, что люблю ее и мне жаль, что так вышло. Потом оторвал взгляд глаз, забравшихся под брови, от Бряка и провел им по застывшему шатру.

– Еще кто-нибудь хочет помешать мне действовать по вашим правилам? – тихо прогудел я. Оппозиции мне больше не хотелось. Хотелось довести захват власти до конца и отдохнуть.

Мне ответил хор вздохов и голос того же старшего война:

– Нет. Но одно из наших правил – никто не может управлять всем.

– Конечно! – я повернулся к нему. Гнев окончательно исчез, смытый волной мыслей. Мыслей, про которые я знал, что они правильные:

– Ты прав, старейший…

– Так. Мое имя – Так.

– Конечно, старейший Так. Никто не может знать всего про весь народ. Никто не может знать, что чувствуют матери семей, когда на их детей надевают сабли и что чувствуют дети, глядя на их слезы. Никто не может знать, сколько пробежит каждый конь перед тем, как упадет замертво. Никто не может знать, умрет ли воин от раны или поправиться на следующий день. Никто не может знать, не отравлен ли оазис, к которому выходит умирающий от жажды отряд. Никто не может знать, как поведет себя молодой воин, увидев, что его убьют через минуту. Никто не может знать всего. Кроме бога.

Но кто-то должен принимать решения. Кто-то один. Иначе сила решения будет ослабляться, как при ударе двуручным мечем, когда одна рука бьет вправо, а другая – влево, руки соглашаются с решением, принятым одной головой и бьют вместе. Но решает голова. Одна.

И чтобы принять решение, лучшее из возможных, голове нужно узнать как можно больше. Увидеть. Услышать, Потрогать. Лизнуть. Понюхать. И сделать это быстро. Поэтому глаза, уши, нос и язык находятся на голове, а мы заседаем в одном шатре. Я знаю, что могу быть головой, принимающей решения. Но чтобы стать ей, мне нужны очень хорошие глаза и уши, которые видят народ. Не весь, но хорошо, очень хорошо, какую-то его часть.

И поэтому я спрашиваю вас, старейшие, и вас, войны, которые сейчас важнее остальных, что я должен сделать, чтобы вы поняли, что я – вождь?

– Уже ничего. – спокойно сказал Так. – Если ты на самом деле понимаешь то, что сказал, то ты – вождь. Осталось немного – чтобы народ тебя принял.

– Читали копья? – спросил я охранников.

– Да, вождь. – ответили они хором и смущенно опустили глаза. Я посмотрел на Така, на остальных старейших воинов и развел руками.

– Хорошо, вождь, чего ты хочешь? – надавил в спину суровый старушечий баритон.

Обернувшись, я столкнулся с тяжелым, но добрым взглядом пожилой женщины

– Чего я хочу? – спросил я себя и вдруг понял, что…

– В общем-то ничего. – рассеянно сообщил я тусклым зеленым глазам. – Только ничего не делать – скучно. – я посмотрел на вселенских габаритов лень, вытягивающую из запасников памяти многочисленные мягкие теплые лапки, которыми она удерживала несколько тысяч нереализованных замыслов. – Очень-очень скучно. И это правда. – Я поднял на нее глаза. – Я мог бы сказать, что хочу спасти народ, или что хочу доказать своей боевой подруге, что я самый умный и быстрый. Или что не умею ничего, кроме править. Но это неправда. Правда в том, что ничего не делать – скучно. Делать что-нибудь маленькое – тоже скучно. Поэтому я взялся управлять этим народом.

– Эй, Хуш. – окликнула Эрма.

– Что? – повернулся я к ней.

– Ты уже, в конце концов, правишь. Что делать будем?

Небольшой веселые рояль ее недовольства бабахнулся на меня, выбив глубокую задумчивость и неуверенность, что смогу.

– Да, пора. – вздохнул я, и добавил по-русски. – А я-то думал, что третий Воркафт меня минет.

– Так что сначала? – спросил Так, высказав напряженное ожидание шатра.

– Сначала мне нужна карта.

Драконов не бывает! Заколдованный крокодил

– Первый – пошел! – рявкнул я. Десяток разведчиков прыгнул на один конец рычага. Другой конец взметнулся вверх, подкинув добровольца, дико орущего местный вариант «ура!». Долетев до края крыши, старший разведчик зацепился за него длинным штырем с крюком на конце. Мягко стукнувшись о стену, он взлетел по штырю на стену и встал. Вытащив штырь, он энергично замахал им.

– Хак благодарит тебя за самое веселое, что было в его жизни. – перевел Гром, оставленный мною на адъютантской должности.

– Предай ему благодарность за то, что первым вызвался и за то, что не подвел.

Я повернулся к старшему над разведчиками Ушу, вместе со мной наблюдавшему экспериментальный запуск человека на заваленную пристрелочными мешками крышу замка солнечноков.

– Понял? -спросил я в широкие плечи под толстым бритым затылком.

– Ага! – прогудел он, не отрываясь от осматривания стены.

– До заката чтобы все были обучены. К концу завтрашнего дня все города пустыни должны быть наши.

Он скептически цыкнул и спросил, повернув ко мне пару десятков шрамов, заменявших ему лицо:

– А что с лучниками, которые будут стрелять по нам сверху?

– То же, что с лучниками, которые будут стрелять снизу. – бодро ответил я. – Приступай учить.

Мимолетно смыслившись с Эрмой, и узнав, что с парашютами все нормально, я посмотрел на тощего старшего война, уже давно переминавшегося с ноги на ногу в десятке шагов.

– Сколько? – рявкнул я в него.

– Двадцать три бочонка. А в одном из подвалов нашли родник этой горючей жидкости.

Я присвистнул.

Нехило обосновались господа солнечники – на нефтяной скважине. Странно, что не додумались перегонять ее в бензин и вместо солнца приносить жертвы Великой Горючей Воде.

– Так. – задумчиво уронил я в песок, еще хранящий следы моего ночного посещения. – Кузница там есть?

– Да, вождь. – ответил старший оружейник, все еще демонстрирующий остатки восторга, которым он смотрел на небольшую пиротехническую демонстрацию, устроенную мною для него.

– Отлично! – не менее восторженно сказал я, прикидывая, насколько можно проапгрейдиться с использованием бензина. – Значит, надо кастрюлю…

Я углубился в объяснение устройства примитивного перегонного куба. Через пару секунд оружейник глянул на начерченную на песочке схему и побежал в замок.

– Хуш! – окликнул Гром, не давая подняться и усладить взор и слух полетом очередного разведчика.

– А? – рассеянно ответил я.

– Летун от Така. Три города сдались без боя. Остальные семь закрыли ворота. Ждет утра. Семьи и старшие женщины прошли дальше. К утру выйдут к реке. Летун от разведки. Мост охраняют пара сотен мехноголовых. На подходе к мосту полтысячи тяжелых конников. Передняя волна нашествия в двух днях пути. Видели битву. У мехноголовых дракон.

– Кто? – переспросил я, поворачиваясь к Грому и выискивая на его лице признаки того, что он шутит..

– Дракон. Неуязвимый для обычного оружия. Дышит невидимой смертью. – Гром помолчал и добавил: – Теперь я понимаю, как погибло наше войско.

– Дышит смертью, значит? Наверно, давно зубы не чистил. – хмуро буркнул я и посмотрел на закатное Солнце, раздумывая, получиться ли у нас разыграть сказку в стиле «Иван-царевич Мл. и чудище трехжопое».

Стоило задуматься, как на меня навалилось ощущение всех движений, которые я начал в народе. Опасная давящая волна нашествия, занозы городов, которые не захотели присоединится к народу, мелкое беспокойство за блуждающих в этом гигантском бардаке земляков, кэпа, Каршо и Джейн.

Я отмел все эти серьезные мысли и задумался, что же это за дракон, которого мне предстоит как минимум обезглавить, чтобы остановить эпидемию смертоносного кариеса.

– Как выглядят те, на кого дыхнул дракон? – протянул я в Грома, забивая трубку.

– Как кусок вареного мяса.

– Ага. Чтобы желудок не испортить. – Я прикурил и сообщил облачком дыма: – Я знаю, что это такое

– И что же? – спросил Уш, который делал вид, что смотрит за прыжками.

– Не важно. Гром, мне нужны два десятка людей с лопатами и кирками.

– Вооруженных?

– Ага.

Гром повернулся к копейщику на крыше замка и замахал копьем. Проследив полет очередного разведчика, я сел на песок и вернулся к изобретению способа сделать бензин наиболее опасным для жизни.

В тот момент я понял, что немножко ошибся. Мемуары сапера, стр. 783.

– Здесь. – уронил я, ткнув себе под ноги.

Два десятка разведчиков с навыками землекопов покивали, скинули мешки на песок мешки и вопросительно посмотрели на меня. Я мужественно выдержал два десятка взглядов, требующих зрелищ и работы, еще раз прикинул, правильно ли рассчитал дистанцию от люка до лазеров и скомандовал:

– Двое – на тот бархан. Спина к спине, наблюдать. Двое – у мешков, наблюдать. Остальные – копать Уставшим менять сторожей. Начали.

– Где копать? – скептически спросил хриплый бас из из-за спин передних.

– И кто сторожит?

Ну да. Взялся играть в Воркрафт – не рассчитывай, что кто-то, кроме тебя будет думать. Разве что выпендриваться.

– Четверо лучших стрелков сторожить. Кто лучшие?

Четверо лениво вытащили из кучи мешков луки и потащились на позиции.

– Копать здесь. – ткнул я себе под ноги и выхвалил из лопату.

Через пару секунд шестнадцать лопат вонзились в песок. На лицах разведчиков явственно проступил энтузиазм лихого кавалериста, которого заставили копать окоп для стрельбы стоя с лошади. Эдак я один все выкопаю.

– Люди! – прокряхтел я в перерывах между двумя бросками лопаты. – Мы копаем драконову смерть.

Все, кроме меня, замерло. Я кинул три лопаты песка.

– Что? – переспросили голоса три.

– Наше войско убил… дракон, который… есть у мехоголовых… Его смерть… у нас под ногами…

Потом я увидел, как выглядит взрыв в замедленной съемке. Да, разница между копанием абстрактной ямы и откапыванием клада есть.

Через полчаса большая камера, тускло поблескивая в закатных лучах, предстала моим глазам во всем своем черном великолепии.

Трое самых работящих кинули по паре лопат и присоединились к остальным. Остальные смотрели на меня как детишки на учителя ядерной физики во время практикума. Ребята явно ждали, что я скажу волшебное слово, от которого из черного ящика выкатиться яйцо со смертью драконовой. Еще бы кто его мне подсказал.

Я уставился на примыкавшую к стене камеру черного пластика. Осмотрев при свете зажигалки гладко завареный шов, я вытащил Крыло, аккуратно матюгнулся и провел по углу. Стружка снялась с мягким шорохом. В могильной тишине громко захрустел придавленный ею песок, а потом ящик громко пукнул и зашипел. В маленькую щелочку на срезанном углу проник синий электрический свет и треск горящих проводов.

Через секунду, когда треск проводов прекратился и ничего не взорвалось, я сказал своему сердцу, что оно пока подсоединено к кровеносной системе, и что можно постучать дальше. Оно неохотно возобновило работу, а я длинным взмахом срезал угол. Из щели протек запах медного дыма и горелого пластика.

– Утюг сгорел! – пошутил я себе, срезая стенку. Увернувшись от плиты, гулко шлепнувшейся на песок, я заглянул в чрево ящика.

– Это – драконья смерть? – тихо прошептал кто-то за спиной.

– Ага. – тихо ответил я струйкой дыма в десяток конструкций, торчащих из стены, и ящик с монитором посередине куба. Из конструкций свисали провода с оплавленными хвостиками. Из ящика на уровне колен торчали вторые конца расплава. Монитор мигал большими желтыми иероглифами, явно ругаясь на обрыв связи с лазерами.

– Что дальше? – продолжал все тот же любопытный разведчик.

– Огоньку для света. – попросил я, предчувствуя, что сейчас я ошибусь и меня обсмеют, если останусь жив. Я злобно улыбнулся своим предчувствиям.

Продымив помещение и удостоверившись, что внутри лазеров нет, я обогнул компьютер управления, запянный в все те же листы черного пластика и подошел к стенке, с надеждой глядя на пистолетные рукоятки некоторых из конструкций.

Ясно, что их надо носить в руках, а не вешать на стенку стволом в нее. Только как их из нее вытащить и где проводки от батарейки к лампочке соединяются с выключателем?

Я успел понять, что зря задал себе этот вопрос. Потом в глазах потемнело, в затылке вспыхнуло тягучим огнем, и из пламени выскочило очень чужое, но очень четкое знание, что такое легкий десантный лучемет Джел-Квар-84 с автоопределителем цели. За этим знанием потянулись другие, готовые захлестнуть и утопить меня в себе.

Я истошно заорал. Знания испуганно замерли, отхлынули, оставив только воспоминание о том, как я знал все о лучеметах. Я открыл стиснутые веки и посмотрел в склонившиеся надо мной лица.

– Жив? – спросило одно из них.

– Да. – сказал я скорее себе, чем ему.

– Тогда пора вставать. – хмуро откликнулся второй.

– Ага. – согласился я и посмотрел на звезды через какой-то туман в голове, в котором плавали знания, кто я, где я и то, что я существую только для того, чтобы размонтировать установку…

Я поднялся на ноги и отогнал обвернутую поролоном мысль, как я выгляжу перед разведчиками. Потом я приглашающе махнул им рукой и при свете факелов побрел в камеру.

Пока руки привычно вынимали из гнезд лучеметы и подсоединяли определители цели к встроенным мониторам и замыкатели инициаторных батарей к курками, я пытался понять, кто я и что я. Собрав последний, четвертый, лучемет и взяв его в руку, я понял, что я – смерть.

Зеленый луч с шипением расплавил компьютер напополам. Потом я повернулся к двум телам, у которых в руках был огонь и навел лучемет на них.

– Проснись!!! – рявкнул одно из них. Вопль ударил в туман и туман колыхнулся.

Я взревел от кружения половин головы в разные стороны, выпалил в потолок и упал на колени, отчаянно вытряхивая из головы кого-то чужого, незаметно захватившего меня. Он вытряхнулся. Я посмотрел на восемь подсвеченных факелами страшных масок и тихо бросил в них:

– Что, страшно, да?.

Потом я поднялся на ноги, поднял с пола четыре лучемета и протянул три рукоятками вперед.

– Копьем кто фехтует? – рыкнул я, надвигаясь на отшатнувшиеся маски.

Три руки схватились за рукоятки.

– Это – огненные копья. Нажимайте на крючки и будет огонь. – проинструктировал я, проходя сквозь стену крупных фигуры.

Закинув лучемет на плече, я сунул в рот папироску и побрел к коням, чувствуя себя хорошо поработавшим камикадзе. За спинами всшипели три зеленых вспышки, сменившиеся восторженным ревом. Вяло хмыкнув дымком, я заполз на Сумрака и задумался о прогрессирующем сумасшествии, которое на меня снизошло.

Тяжело, очень тяжело скрывать от себя себя же, которым быть не готов, потому что как-то раз это плохо кончилось, и поэтому в этот раз тоже плохо кончиться.

Я вздохнул и позволив полной безнадежности окутать меня, направил Сумрака к замку. Безнадежность, поковырявшись во мне, выдала мысль, что все умрут, а потом станет плохо, и я согласился с ней, потому что сил бороться не было.

Какой-то тревожный запах стучался в дверь руин моего сознания. Запах, растворявшийся в темноте, заставлял гнилушки костей, обтянутых слизью мяса, дрыгаться, чтобы обнять рукоять и начать движение острого куска железа сквозь такую же гниль, заляпанную слизью…

– Хуш! Хуш!!!!! – Гром сорвался на трубный глас, способный оживить мертвого или обратить на себя мое внимание.

– А? – вяло отбуркнулось мое тело.

– Хуш! Передовой отряд напал на стоянку! – прокричал Гром.

Я понял, что он скажет дальше, и понял, что я счастлив.

– … Они захватили Эрму.

Счастье брызнуло в кровь, заполнив радостью мести каждую клеточку.

– Давно? – поинтересовался я спокойным голосом, спрыгивая с Сумрака.

– Они захватили Эрму. – повторил Гром.

– И что?! – рявкнул я, повернувшись к нему. – Умирать от горя?! Куда ее повезли?! Давно?! Сколько охраны?

– Неизвестно. – зло буркнул Уш.

Его злой бурк, очень понятный и близкий, погасил раздражение трагическими воплями Грома. Я стал спокоен и рад, как пожарник, тушащий склад конопли. У меня появился хороший повод умереть, точней, поумирать, в битве. И желание сделать это с наибольшим уроном для противника.

– Уш, сколько человек может действовать? – спросил я его, еле заметно кивнув на застывшего столбиком Грома.

– Все разведчики и половина старых воинов.

– Хорошо.

Слова потекли сами. Я стал спокойным и безжалостным, четко знающим, что делать:

– Половину разведчиков – на погоню – узнайте, в каком городе. Всех, кто умеет ковать и лить – в мастерскую. Остальные – как угодно сделайте доспехи, в которых можно пройти через огонь. Доспехи должны одеваться на обычные. Рекомендую толстую кожу. Выходим на рассвете. Я в мастерской.

Я понял, что потерял топор. К счастью, у меня была взрывчатка. Мемуары сапера, стр. 481

Когда знаешь, что где и как апгрейдить – это легко. Когда примерно знаешь, что и как – уже тяжелее. Я был в тяжелейшем положении. Я не знал, как.

– Как я сделаю глухую крышку, да еще и подвижную. да еще и в треть пальца толщиной, да еще и трубку в треть пальца дыркой?

Я посмотрел на набухшие синие подушечки век, неохотно раздвинутые, чтобы показать красные пятна глаз, в которых плавали черные зрачки. В зрачках стояло глухое, как бетонный пень, непонимание. Я глубоко вздохнул и сообщил:

– Возьми. Сверло. Просверли. Дырку. В. Кованной. Трубке. Чтобы. Дырка. Была. Ровной…

– Все равно испаряеться!!!

Я бросил взгляд в угол на змеевик. Из него вовсю тек бензин, большей частью в воздух, создавая у тридцати человек, ютившихся у четырех горнов и одного верстака совсем нерабочее настроение.

– Счас!!! – рявкнул я в ответ. -… Обточи другую трубку, поуже, надень на кончик толстую кожу и вбей штырь, чтобы при вдвигании в большую трубку кода раздувалась. Понял?

– Ну-у-у-у…

– Делай!

Я отвернулся от старшего мастерового, основательно надышавшегося бензинчиком, и побрел к перегонному кубу, неловко огибая кузнецов, которые ковали раструбы огнеметов.

– Что? – прохрипел я в змеевик.

– Парит. – прохрипел младший воин, уставившись в змеевик.

– Надень бочонок на конец, пробей дырки сверху и снизу и через трубки, залепив воском, подведи по бочонку. В конце все стечет в нижний. Понял?

– Ага.

– Делай.

– Тухнут на ветру!!!!! – заорал кто-то от входа в маленький ад, в который я превратил мастерскую.

– Иду!!!

Я пробрел через мастерскую, посмотрев на пару трубок с раструбами, вставленными в бочонки, и выполз на лестницу.

– Что?

– Горшки тухнут. – тихо сказал большой кряжистый дядька, протягивая мне стрелу с прикрученной к наконечнику бутылкой.

– Летун!!! – долетел вопль из узкой щели окна.

– Пошли. – сказал я уже на ходу. – переверни горшок и плотно забей горло тряпками, чтобы не выливалось, но смочило. Понял?

– Попробуем. Летит только плохо.

– А нам далеко не надо. Сколько людей с большими луками?

– Сто восемь.

– Хорошо. Руки не сорвите.

Старший лучник хмыкнул и затрусил к толпе людей с луками, оставив меня Ушу.

– Харш, летун от разведки.

– Ага. – буркнул я в ботинки, выплевывая сгрызеную папироску.

– Они у города черного текла. Начали штурмовать.

Зажигалка высветился настороженно лицо Уша.

– Сколько будут штурмовать?

– Стены в пятьдесят ростов, гладкие, тысячи две воинов и пять тысяч жителей, одна волшебная камнеметательная машина…

– Волшебная? – тупо переспросил я. Циркулирующий по крови бензин мешал сообразить что это – забытый кем-то пневматический сваезабиватель или просто большая рогатка.

– Ага. Волшебная. – кивнул Уш. – Так что, думаю, до рассвета они провозятся. Их там тысячи четыре. Туда скакать десятую дня, если очень быстро.

– Хорошо. Пошли, нарисуешь план города… Как с доспехами?

– Шьют. Сто шесть. – Уш сощурился от света факелов.

– Мало. – буркнул я, падая на стул за столом перед мастерской, заваленной кускам пергамента.

– Хватит. – буркнул Уш. Очень загадочно буркнул.

– Почему хватит?

Уш вздохнул, придвинул лист бумаги и ответил:

– По копьям пришло послание, что Гром рассказал всем на совете, ка кты не опечалился смертью принцессы. И что народ не понял. Я послал по копьям, что ты ушел быстро готовить оружие, чтобы ее отбить. Затем по копьям пришло, что часть войнов поехала догонять семьи, а часть сюда. Меньшая часть.

– Так сколько у меня людей всего?

– Тысячи полторы… – выжидательно протянул Уш, ожидая вопроса.

– Тысячи полторы кого? – задал я его. – Три сотни разведки, пятьдесят мастеровых, сотня лучников, а остальные – кто?

Уш довольно хрюкнул.

– Тысяча сто пятьдесят вождь. Все – одинокие войны, у которых нет семей. Уже. Или которые не любят мехоголовых больше, чем любят семьи.

– Тогда они, значить, хотят. А могут?

– Тысяча – старшие.

Итого. Две сотни огнеметов, полторы лучников и тысяча воинов.

Уш вопросительно посмотрел на листок.

– Мне хватит. – буркнул я клубом дыма. – Рассказывай.

– Значит, так…

– … Если ворота уже выбиты, все, кто с огненными трубками, идут впереди и по краям, сжигая всех, кто идет в мечи. В кольце их на конях шагом едут лучники и стреляют через головы во все, что пытается стрелять в нас. Огнем стрелять только в толпу.

– А если ворота закрыты? – осторожно прогудел старший лучник.

– Тогда разведчики по прыгунам залезают на стену и потом открывают нам ворота. Лучники заливают бойницы огнем, огнеметчики запрыгивают на стену, сбегают внутрь и открывают ворота.

– Что делаем внутри?

– Выходим колонной на площадь Храма волшебной Машины, делимся на четыре части, расходимся по улицам, если не увидим их главных сил, потом сходимся и смотрим, кому помочь. Каждый разделите своих людей на четыре части. Уш – на первую четверть, Хар – вторая. Рат – третья, Лук – четвертая. Постройтесь сначала в четыре части,а потом соберитесь в целое, чтобы каждый знал, куда он идет. Командиры четвертей, найдите, кто вас заменит, если вас убьют. До мечей дойти не должно. Только огонь и стрелы. Огне метчикам я уже объяснил, объясните остальным. Это все.

Шесть воинов, сидевших за столом, переглянулись. Очень мрачно.

– А дракон? – спросил Уш.

– Драконом я займусь сам. Я и десяток разведчиков. Еще кто-то хочет что-то спросить?

Тишина. Три вздоха тишины.

– Тогда пошли.

В тришестом царстве, в стотринадцатом государстве умерли старик со старухой Сказка про зомби.

Визги пары сотен людей, тех, кто еще был жив, сливались в сплошной гул, в котором тонули копыта лошадей еще полутора тысяч людей. Пока живых.

– Ворота настежь. – перевел Уш копье от разведчика, гарцевавшего на вершине бархана перед городам. – Машина все еще метает камни.

– Будет интересно. Горожане знаю ваш язык?

– Нет. – ответил командир лучников.

– Плохо. Ладно, узнаем, кто прав, а кто мясо.

Я оглянулся на море голов и набрав воздуха и набравшись решимости, проревел:

– К бою! Ходу – марш!

Стукнув Сумрака пятками, я присоединился к основной массе.

Две жидких шеренги огнеметчиков и две лошадей с бочонками нефти на седлах задавали скорость плотному ядру лучников.

Выехав на бархан, я на спуске глянул на город.

Пятидесятиметровая стена из стекла, грубоваренного, массивного. Упавшие внутрь ворота над гигантской башней. Все – стены, шпили за ними, радужило в лучах взошедшего солнца.

Я мимолетно полюбовался мириадами радуг, а потом увидел вал тел в воротах. Целых. И сразу вспомнил о лучемете на плече и трех других лучеметах, ждущих дракона с ультрафиоолетовой пушкой. Два по бокам, один сзади.

Огнеметчики проскакали через ворота и спешились.

Я почувствовал неуверенность в рядах неповоротливых фигур в коже. Неуверенность в огне, во мне, в себе. Уверенность была только одна – что смерть будет. Моя уверенность.

Оглянувшись на спешившиеся задние ряды, я рявкнул:

– Пошли!!!

В ответ раздался топот ног и копыт. И далекий резкий Вжирк! Я оторвал внимание от двух и трехэтажных домов. Пустых. От проулков. Тоже пустых. От тел. Среди которых не было ни одного мохнатого. И посмотрел вперед.

В пяти сотне метров впереди был купол. На гигантской колонне, вросшей в купол, громоздилась платформа. Из платформы торчала длинная толстая трубка, основание которой терялось в шкафе в середине платформы.

Из трубы, нацеленной куда-то вбок, вылетел снаряд. Долетел запоздалый вжик!. Подумать, где они взяли великана, чтобы плевался жеваной бумажкой, не дала выскочившая из переулка толпа мехноголовых.

Струи огня расплескались о передние ряды, рев толпы сменился визгом. Человек пятьдесят успело убежать обратно в проулок, оставив около сотни корчившихся в огне тел лежать на земле. Сапоги и копыта затоптали огонь и крики.

– Лихо! – буркнул Уш, опуская лук.

– Ага. – согласился я, глядя, как огнеметчики перешли на тяжелую рысь.

Гул шагов заглушил рокот голосов вдалеке. Пушка жваркнула.

Почему-то мне было очень скучно, как будто я брал города не одну сотню раз.

Ничего нового.

Вот из проулка справа выбегают лучники. Сгорают. Струи огня хлещут в проулок, затапливая крики в хрипы. Вот из проулка спереди выскакивают лучники на конях, вспыхивают факелами. Лошади бесятся, не давая им стрелять. Вокруг хлопают луки.

Уцелевшие исчезают в проулке.

Сто шагов до площади. На самом краю площади лежит какая-то куча, утыканная стрелами. Посередине площади толпа, за которой конники, облепившие подножие колонны.

Из– за кучи, истыканной стрелами, выскочили несколько лучников и прежде чем вспыхнуть факелами, метнули стрелами.

Несколько огнеметчиков упало и растворилось в рядах надвигающихся шеренг. Несколько лучников спешилось и подхватив огнеметы, заполнило строй. Шеренги расступились, чтобы обойти кучу. Ком людей отделился от подножия колонны и понесся на нас, обрастая криками.

Вокруг захлопали тетивы и надвигающаяся толпа стала обрастать факелами. Замедляться, рассыпаться…

Я опустил глаза к утыканной стрелами куче.

Большой камень, из под которого во все стороны торчали лапы. Металлические, обшитые мехом, утыканным стрелами.

Из завалившегося на бок чана головы высовывается язык металлической конструкции.

Дракон. Мертвый.

Я убрал лучемет за спину и посмотрел на кучу тел, по передним рядам которой уже хлестали струи огня. Огнеметчики, подойдя на два шага к пылающему валу, метали струи огня поверх голов.

От долетевшего запаха нефти, горящих тряпок и мяса затошнило и захотелось есть. Я нагнулся, чтоб не блевануть. По пластинам доспеха полыхнули искорки.

Сумрак подо мной вздрогнул и стал медленно оседать. И все вокруг стал медленно оседать. Ноги вылетели из стремян.

Тихо.

Стало очень тихо. Только потрескивали горящие люди, сквозь огонь которых просматривался дрожащий в пламени дракон.

Руки сдернули лучемет, навели, нажали на спуск. Зеленый луч ударил в тироназаврическую фигуру, прострелил насквозь, расплескался по подножию башни и потух.

Тиранозавр упал.

Грохот падения, очень резкий в полной тишине, долетел до меня. Ударил в уши. В голову. Выбил скуку.

Я стоял на площади. Один. Среди трупов. Тех, кто пошел со мной и тех, против кого мы пошли.

Я перешагнул через копыта коня и пошел к колонне, не смотря под ноги, где были те, кого я привел на смерть.

Я их убил. Убил всех. И я был доволен, потому что ничего другого мне не оставалось. Только быть довольным и считать, что так – правильно.

Крики всех, кто только что умер, предсмертные крики, которые уже нечем было выкрикнуть, слились в сплошной ревущий поток, захлестнувший меня, подхвативший и понесший, сломав мое желание быть виноватым, мое несогласие с тем, что они – мертвы, а я – нет.

Все, что я мог – это быть довольным тем, что произошло.

Я был очень-очень-очень зол. Очень спокоен, доволен и очень зол, какой бывает только смерть, которой удалось вселиться в того, кого не смогла взять. Смерть, нависшая над телами на площади, впитывалась в меня, в губку. И губка была довольна.

Я захохотал, радуясь силе, данной мне смертью. Данной тем, что я стал ею, смертью. Я был очень большой и площадь, тела на ней, мое тело, они были во мне, очень ясно видимые, очень четкие.

Я попробовал загасить огонь. Усилие погасить огонь проткнуло меня, как воздушный шарик и я сдулся в маленькую тряпочку тела.

Четкость и спокойствие остались. Я знал, что ничего страшного не произошло. Умерло несколько тысяч человек, которые знали, что идут добиваться цели любой ценой. И которые ее почти добились.

Эрма.

Мысль царапнула по зеркалу спокойствия как нож по стеклу – с противным душераздирающим скрежетом, заставляющим сделать что угодно, лишь бы этот скрежет не повторился.

Я побежал к подножию платформы, в котором зиял тихий черный провал, у порога которого лежало несколько мехожилеточных тел, порубленных кем-то, кто спрятался в провале.

Если я его не застрелю на всякий случай, то, может быть, подружимся.

Я забросил лучемет за спину и вытащил из чехла Крыло. Оно ярко вспыхнуло, вытягивая из губки желание убивать..

На ведущих вниз ступеньках, жадно разлеглась темнота, укрывая, кроме лестницы, еще кого-то. Я сбежал по ступенькам и прижался спиной к стене, всматриваясь в темень. Лестница вбок и вниз, пара тел в лужах крови. Проход прямо, завален телами. Мохнатыми. Поворот за угол, за которым кто-то есть. Чье-то дыхание, чьи-то мысли и чей-то меч, на который мне не надо напарываться, чтобы не зарубить со страху владельца.

– Дракон мертв!! – долетел из-за угла тусклый крик на том же языке, которым говорили библиотекари. И на котором я подкалывал Нат и Мару когда-то пару жизней назад.

Однако, надо воспользоваться случаем, чтобы покричать что-нибудь потенциальному другу за углом.

– Ага!!!! – рявкнул я за угол, и испугался своего голоса. Ему было очень тесно в легких и он ударил по ребрам, диафрагме, голосовым связкам. Голосовые связки, провисшие и гулко скрежетнувшие вылетающим воздухом, болезненно сжались, перекрутив горло.

– Кто? – спросил голос из-за угла. Такой же хриплый и треснутый, как и мой. Очень знакомый голос.

– Это Харш, Киро. – прошептал я, засовывая топор за спину.

Из– за угла появились два обляпанных кровью меча, выписывающие неуверенные петли. Залитые кровью дрожащие руки. Кровавая маска с дорожками пота и щелями глаз. Я заглянул в эти щели и прохрипел на английском:

– Киро, принцессу не видел, такая рыжая, аккуратная?

– Харш… – Киро выронил мечи и рухнул на колени. – скажи еще что-нибудь по-английски. – прошептал он, закрывая глаза.

Я посмотрел на обляпанную кровью голову и мне стало его жалко. Очень жалко. Одинокого, напуганного тем, что никого нет, и уже не будет. Зажатого в угол и заставленного убивать, чтобы выжить. Убивать, ломая привычку сохранять жизнь. Ломая знание, что убивать – плохо. Не сломавшего его и ждущего наказания за убийство. И уже не надеющегося перед казнью услышать знакомый голос на знакомом языке.

Слова сами выскочили из памяти и потекли, вымывая вместе с собой дикую смертную тоску. Я привалился спиной к стене, сполз на пол и запел:

Киро подхватил со второго куплета, и два надорванных голоса, которые не уже могли кричать, плакали песню то ли счастья, что живы, то ли горя, что их всего двое.

Звуки шагов утонули в песне. Когда мы допели и послушали тишину и открыли глаза на чей-то вздох, вокруг стоял десяток людей в грязно-белых хламидах.

– Кто вы? – спросил ближайший ко мне капюшон с большой бородой.

Киро истерично хихикнул, а потом просмеял:

– Я… я не помню… Я… только помню лица тех, кого убил… и вижу лица тех… кого убью… как только смогу…

Он затих и посмотрел на бедро, сочащее кровь свежим порезом. Боль пореза пробралась через страх и нашла его.

– Он человек, который держал этот проход. – махнул я за поворот.

– А ты?

– А я – бог войны Хуш. Я убил дракона копьем света. Я ищу свою боевую подругу. Рыжую.

– Свершилось! – рявкнул старец, воздев руки к потолку.

– Что? – спросил Киро, пришедший в себя от вопля.

– Волшебная машина, счастье и проклятие нашего города, исчезнет!!! Бог войны пришел забрать ее обратно!!!

– Что? What? – спросил Киро меня, широко открыв глаза.

– I have take position of local war god . – ответил я, доставая бинт. – Перевяжись.

Киро посмотрел на упавший на колени бинт, неуверенно взял его в руки и ста перевязываться. Проследив и удостоверившись, что он умеет перевязываться, я перевел взгляд на серые балахоны. До них, по видимому, не дошло, что я просто шел мимо в поисках пропавшей подруги и рюкзачка для переноски механизмов в пару тонн весом с собой не захватил.

– Где моя боевая подруга!!!??? – рявкнул я в фигуры, забивая трубку.

– Передовой отряд скрылся в подземелье. – ответил старец. – Оно ведет заброшенному городу под горами. Туда два дня пути.

Он помедлил, собираясь с силами, а потом спросил:

– Ты… заберешь машину?

– Зачем? Как я ее поволоку? – буркнул я, щелкая зажигалкой. Фигуры отпрянули.

– Но… в предсказании сказано, что бог войны придет и зальет жидкий огонь в жилы машины и та оживет и покинет город… Не жидким огнем стреляли твои люди?

– Какие твои люди? – спросил Киро, затягивая узел на повязке.

– Дракон побил. – буркнул я, уворачиваясь от готового потока спокойного гнева. Некогда злиться. Тут, похоже, отыскался пароезд, если не автомобиль.

– Кир, ты эту машину не видел? – Нет. – буркнул он и тихо добавил, поднимая мечи – Наших взяли.

– Догадываюсь. Потом расскажешь. Сейчас, пожалуйста, собери людей, кто жив, и там, на площади, круг людей. В центре – лучники, у которых на луках бутылки с бензином. Слить надо.

– Зачем? For what?– поднял он взгляд.

Взгляд мне не понравился. Да и весь Киро выглядел так, будто забыл, как какать. На напоминательную клизму напрашивается.

– Наших отбивать. We have presented a tank. – торжественно объявил я.

– What? Tank? – Щели его глаз расширились от удивления.

– Exactly. Слей бензин.

– А ты? – спросил он, вскакивая на ноги.

– Я пойду искать дырку, в которую этой машине заливать огненную воду чтобы она сдвинулась.

Я повернулся к фигурам в белом и буркнул:

– Ведите. Я за вами, если пролезу.

Отдам в хорошие руки обезьянку. Гориллу. Ест все. Объявление в газете

Ступени, наконец, кончились и мы вышли на гигантскую площадку, которая очень пригодилась бы для проверки на трезвость. Поверхность площадки склонялась под неслабым углом к горизонту, дружелюбно предлагая всем, кто не твердо стоит на ногах, скатиться к краешку и дальше.

Я подождал, пока балахоны отойдут на дистанцию, с которой сложно подставить ножку и побрел за ними к центру скособоченного диска пятьдесят на пятьдесят шагов. В центре громоздилась коробка знакомого черного пластика, из торчал двухметровой толщины хобот, основание которого пряталось в мешанине шестеренок Четыре человека у ворота, которыми заканчивались шестерни, повернулись в нашу сторону. Переглянувшись с уставившимися на меня жрецами, я тяжело вздохнул облачком дыма и побрел к пушке…

… Магнитотанку Клак-6…

Я рухнул на колени и затряс головой, прогоняя чужую память. Она не ушла.

Она смешалась со мной. Смела в уголок разные милые добрые домашние идейки, которые применимы исключительно когда сидишь и какаешь дома на теплом унитазе. Растеклась вокруг моих злобных, губительных для окружения и себя идей, выставив рядышком по паре новых для сравнения. Процесс сравнивания обещал стать очень интересным занятием, но я чувствовал, что время и место не подходят для того, чтобы повернуться к миру спиной, а к себе – лицом. Сначала надо залезть в танк и уничтожить все опасное. Тело встало, подошло к танку и полезло наверх по шестерням, достало Крыло и вырезало дырку над люком.

Неплохо кто-то поиздевался над местными. Ручная накачка пускового конденсатора – это хитро придумано. Только основные батареи сухие. И баки, конечно, тоже, если тараканы не забрались..

Откинув люк, я спрыгнул внутрь тесной каморки.

Стены вспыхнули тусклым светом, осветив пару очень знакомых кресел, совершенно чуждых человеческой заднице. Злоблинских. Панель с кучей тумблеров, шлемы на панели перед креслами, десяток темных экранов.

Часть сознания, мягенькая, добренькая, которая очень боялась ошибиться, мелкими вскипала мелкими бурунчиками страха. Она толкала думать, сравнивать, выбирать, чтобы за обдумыванием, сравнением и выбором спрятаться от действия, и не ошибиться. Я разозлился на эти прогнившие привычки, которые боялись ошибиться и поэтому постоянно ошибались, откинул их и подошел к панели. Рука, такая мягкая, теплая, щелкнула тумблером.

– Крутите ворот!!! – рыкнул я горлом. Я. Рыкнул. И я же знал, что делать, когда зажгутся лампочки. Когда загрузятся, отшелестев цифрами, компьютеры.

Я не боялся своего знания, не боялся своей злобы, не боялся того, что я – смерть. И я знал, что делать. Я устроился в кресло командира и одел шлем.

Темнота. Затем что-то осторожно трогает голову и контакт с телом исчезает.

Я вижу танк изнутри. Гусеницы в туловище шириной, валики колес в рост человека, главный двигатель в задней трети, пустые баки, перегонный куб, поворотные механизмы пушки, подключенные через люк в днище к лифту.

Открытые люки зарядных баков. Пустые баки. Магнитную пушку. Бортовой компьютер.

«Докладывает компьютер Ал-Крак-8-34-13-Ал. Идентификация. Идентифицирован старший офицер разведки. Запрос на снятие внешней оболочки».

Я соглашаюсь.

Оболочка падает и я ощущаю комок усталости, погасшей злобы на месте центрального компьютера.

Рядовой Гадзан Хакра, 13-18-348. После попытки дезертировать имплантирован на дисциплинарные работы в компьютер танка. – представляется существо.

Злоба удерживает возникший где-то ужас, ужас оказаться так же задавленным и забитым в сплетение процессоров и микросхем, которым будет принадлежать право выбора, что делать. Я вспоминаю о биокомпьютерах. И о прошениях.

Срок начала дисработ.

Тысяча восемьсот мегациклов.

В восемь раз старше моего текущего тела.

Разрешаю прошение.

Разрешите покинуть танк?

Он очень устал. Очень устал спать без энергии в цепях, без надежды, без общения, без мыслей. Я чувствую слабую надежду, задавленную имплантированными контурами подчинения.

Просьба рассмотрена. Снять оболочку. Выполнять задачи. При потере заряда в батареях покинуть танк. При непосредственной угрозе рассекречивания покинуть танк. При наличии энергии по голосовой команде Твоей праматери дух! ликвидировать танк и покинуть его".

Принято. – он ожил. Он был благодарен.

Я отстранился, чтобы выдержать роль старшего разведчика. Снять шлем.

Тишина. Тело.

Я сдернул шлем и посмотрел в люк. На улице шелестели шестерни, накачивая батареи компьютера.

Выбравшись из люка, я посмотрел на четверку, вращавшую ворот, спрыгнул на платформу и пошел к краю платформы.

– Киро! – заорал я, перегнувшись через край.

Киро, ползавший внизу с парой монахов и десятком горожан, поднял голову.

– Бери бочки с тех лошадей и неси сюда!! Танк на нефти ездит! И бензин тоже неси!!

Киро прокричал что-то неразборчивое, показал кулак и повернулся к людям.

Если нельзя остановить – надо организовать и возглавить. Слабительное

Шлеп.

Аккуратный брикетик гудрона, сто восьмой, упал на платформу.

Танк тихо урчал переработывателем, заполняя баки керосином. Вокруг него висела аура, в которой хотелось остаться надолго – деловитость, радость действия после долгого ожидания.

Ощущение было очень приятным, но полностью насладиться им мешал привкус неестественности. Ощущение было чужое – я, в отличие от танка, не знал, что же мне надо сделать. Но думать об этом не хотелось, и я цеплялся за знание, что я буду делать. Заряжу танк, сяду в него и поеду в город под горами. Зачем-нибудь. Просто потому, что ничего другого делать не хотелось. Совсем ничего, даже слушать Киро, который затащил наконец, всю нефть на площадку и теперь шел ко мне рассказывать.

– Смотришься. – сообщил он, подойдя и присев у коробки.

– Стараюсь. – согласился я, глядя на ногу в камуфляже, постукивающую по коробке. На колене второй, зацепленной каблуком за угол коробки, лежал лучемет.

– Нас поймали прямо в воротах замка. – сообщил он, помолчав.

Я перевел на него взгляд и затянулся.

– Накинули арканы. Я успел перерубить свой и ускакать. А Мара, Нат и Мик остались…

Он опустил взгляд на платформу. Я криво ухмыльнулся, глядя, как он чувствует себя виноватым за то, что остался на свободе.

– Потом я пошел по следам. Смотрел издалека. Ночью, когда ои на кого-то напали, попробовал отвить. Не вышло. Слышал, как они кричали друг другу, два человека из охраны, что Хозяин велел всех новых наложниц вести в город у скал через тоннель в стеклянном городе и велел захватить волшебную машину… Наложниц!!!

Киро вскочил на ноги и показал горящие глаза. Я ответил ему сонным взглядом.

– Понимаешь, наложниц!

– Ага. – согласился я, начиная считать, сколько я не спал.

– Нет, ты не понимаешь! – рявкнул он, пытаясь сжечь меня гневным взглядом. Он не понимал, как я могу не сопереживать ему, не чувствовать такого же беспокойства за своих, за свою женщину, которая попала к другому. Он не понимал меня и пытался заставить меня стать понятным – испытать те же эмоции, наталкивая друг на друга те же мысли, назвав это «пониманием его».

– Киро. У меня есть девушка. – спокойно сказал я. – Первая в этой жизни. Сейчас она в одной связке с Марой. Идет по тоннелю в город. Я не спал два дня. А через шесть часов танк зарядиться и мне надо будет управлять им, чтобы приехать в город раньше, чем приведут девушек. Так что позлись на кого-нибудь другого, а я буду спать.

Я посмотрел на ошарашенное лицо Киро, метнул окурок за платформу, глянул на жрецов, загружающих снаряды в шахты, лег, закрыл глаза. Извини Киро мне уже приснилось.

Они. Они были вокруг. Везде. Вокруг.

Уш, Лук и все, кто умер, коснувшись меня.

Все те, чья жизнь пересеклась со мной и чьи жизни я не потрудился превратить в непрерывное страдание со скупыми глотками передышки, чтобы страдание не приелось.

Они хотели свои жизни обратно. Они вытягивали их из меня, а у меня их не было. У меня была только их смерти. И только одна жизнь – моя.

Они рвали ее из меня. Во все стороны.

Мне было не страшно. Это было не больно. Это было хуже, но я не знал, как это называть, чтобы спрятаться от этого ощущения за его названием.

Название было. Я не помнил его.

И пытка продолжалась, растягивая меня шире, шире. больше, больше…

Потом я стал ничем, а моя жизнь – шаром вокруг, который я тянул на себя, но они, вокруг, тянули сильнее.

За мгновение до того, как лопнуть, я вспомнил, как оно называется.

Пулплозия сущности…

Тело падало.

Изогнувшись, я упал на ноги и хвост. Хвоста не было, но это я понял, только начав заваливаться на спину. В спину больно врезалась пластиковая коробка.

Я зашипел от боли, оттолкнулся локтями и замер, балансируя на двух ногах.

– Харш! – крикнул Киро сверху.

– Я. – согласился я и вспомнил, как держаться на двух ногах. Платформа под ногами мелко вибрировала и ползла вниз. Я повернулся и посмотрел на гудящую коробку танка, на которой сидел заспанный Киро.

– Что такое? – ткнул он в гудящий пластик.

– Лифт работает. – пояснил я, запрыгнул на короб. – Залезай в танк, счас поедем.

Я спрыгнул в люк, сел в кресло и нахлобучил шлем.

Темнота. Контакт.

Лифт работает нормально.

Боевые камеры полны. Батареи заряжены полностью. Бак заряжен на три четверти.

На четыре местных дня полной работы.

Я доволен. Танк доволен, что я доволен.

Несанкционированный вход в систему. Несанкционированный вход в систему. Опасность обнаружения типа компьютера.

Киро, сними шлем. Отобразить фронтальный вид и прицел пушки на мониторы

Танк отображает для Киро вид на мониторы, а мне дает круговой обзор.

В голове вспыхивает, сфера мутнеет, задняя четверть сворачивается.

Я отмечаю, что не хватает внимания и начинаю наблюдение.

Поверхность близко. Ближе. Поверхность.

Двигатели урчат прямо в слуховые нервы. Я сдвигаюсь. Двигаюсь. К воротам.

Я спрашиваю танк про карту. Место – Город под скалой.

Полсферы превращается в карту, объемный вид сверху. Мигающая точка у кружочка в песках, красная – на севере, под горами. Мигающая линия от тог места, где мы, до красной точки под горами. Я утверждаю прямой маршрут и выключаю карту, чтобы посмотреть, как танк проноситься в ворота.

Через полчаса барханов начинает темнеть и вид постепенно перекрашивается в серо-серебристый.

Я снимаю шлем.

Угрюмый Киро, скособочившийся в неудобном кресле, изучил меня с ног до головы, а потом буркнул:

– Харш, ты – что такое? Знаешь, мне страшно быть с тобой в одной комнате. Мне было страшно, когда я понял, что нас поймали. За Мару. Мне было страшно там, в башне, когда они шли и шли. За себя. Мне страшно сейчас. Но сейчас я даже не знаю, за что мне страшно.

– Киро, – задумчиво начал я, забивая трубочку и глядя на его обнаженные мечи, лежащие на панели. – в башне тебе было страшно за свое тело. А за себя тебе страшно сейчас, потому что даже я не знаю, что со мной будет происходить через час. Есть такая пословица, даже две. Одна, русская – непредсказуемы пути бога. Вторая – все люди, как люди, один я как бог… Вот.

Киро уставился на свои мечи, пытаясь повертеть словами, которые я ему дал, и сложить их них какой-то смысл, который ему понравиться. Потом он поднял взгляд на экраны, отображавшие чередование барханов.

– Ты мне только скажи… – неуверенно начал он и замолк.

– Что?

– Ничего.

– Киро, что ты хотел спросить?

– Я хотел задать один глупый вопрос.

– Какой? Задай. Узнаешь если не правду, то хотя бы то, что я отвечу.

Киро посмотрел в глаза и не отводя взгляда, спросил:

– Харш, ты – землянин?

– Месяц назад я был уверен, что да. А теперь не уверен, потому что не знаю, кто же я. – неответил я и спрятал неответ встречным вопросом: – Но мне кажется, что ты хотел спросить что-то другое. Что?

Киро отвел глаза, уронил взгляд на пол и прошептал:

– Ты, наверное, все-таки не человек… Я хотел узнать, кто ты. И еще я хотел узнать, почему схватили всех, кроме тебя, и не является ли все, что с нами происходит, тестом на выживание. И не сидим ли мы до сих пор в креслицах.

Я пустил облачко дыма в экран, бросил топор и лучемет на панель и начал полуотвечать:

– Кто я – не знаю. Если тебя это успокоит, тело родилось на земле. Всех, кроме меня схватили потому, что снял кулончик-радиомаяк и снял их с девушек. Почему не схватили тебя – не знаю. Возможно все, что происходит – тест. Но мне кажется, что все вы попали в шлейф неприятностей, который тянется за мной. И может быть, мы до сих пор сидим в компьютерах, даже не повязанных в сеть, и я сейчас говорю с программой Киро. Но не знаю, как ты, а я не очень переживаю по этому поводу – та игра, в которую я играю сейчас, значительно интереснее квака, тебе не кажется?

– Нет, не кажется!!!

Киро грохнул кулаком по панели.

– Там я знал, что играю. А тут – не знаю, что будет, если меня убьют. Не знаю!!! И никто не спросил, хочу ли я играть!

– Ну!! Киро, если тут тебя убьют, то ты потеряешь тело. И лет пятнадцать, пока не вырастет новое, будешь ждать, чтобы переиграть. И меня тоже никто не спрашивал, хочу ли я быть. Однако, мне кажется, что быть или не быть – решать тебе, я не дяденьке сверху.

Киро задумался, пытаясь принять правду. Я выколотил трубку на пол и уставился на замигавший красными значками экран.

– Харш… – начал Киро.

– Погоди. К нам кто-то летит. Возьми лучемет и лезь на броню, пожалуйста. Будешь, так любезен, пехотным прикрытием.

Я одел шлем.

Разросся. Посмотрел на летящий объект. Объекты.

Два хомо в скафандрах с ранцевыми двигателями

Не стрелять без угрозы себе

Я присмотрелся к летящим людям. Система приближения показала лица за шлемами, лучеметы в руках, ранцевые струи.

Скорость – треть звуковой, через сто циклов достигнут точки встречи. Обнаружено сканирование жесткими лучами. Заэкранировано.

Остановись. Замри.

Танк встал, тихо урча мотором.

Я задумчиво смотрел, как двое подлетают, садятся, в сотне шагов, идут ко мне. Двое в знакомых серебристых комбинезонах и шлемах, скрывающих незнакомые лица.

Кормовой и верхний экраны повреждены. Восстановление невозможно. – сообщил танк, выводя меня из задумчивости. Надо было что-то предпринять.

Голосовая трансляция – буркнул я танку. По началу трансляции навести на хомо. Заряд – половина мощности – максимальная эффективность – полная ионизация Потом я попробовал набрать воздуха для крика, понял, что конденсатор динамиков вообще-то заряжен, и рыкнул через него:

– Стой! Кто такие?

Два луча расплескались по невидимому, но вполне реальному лобовому экрану.

– Стрелки что ли? – язвительно выплеснул я беспокойство, перегревом батарей щитов. – Вы это, стрелялки-то опустите, а то в этом фейерверке говорить неудобно.

Они переглянулись, закинули лучеметы за спину и побрели к танку.

Стрелять при попытке выстрелить. Снять шлем.

Пару секунд я моргал на мониторы, отображавшие фигуры, бредущие к танку, а потом подобрал лучемет и пошел к люку.

Выпрыгнув на броню, я положил лучемет на бедро, картинно закурил папироску и посмотрел на фигуры сквозь облачко дыма.

– Ты кто? – спросила левая, останавливаясь.

Боковым зрением я заметил Киро, выползшего на верхушку бархана за их спинами. Бодро он бегает.

– Я-то знаю, кто я. А вы, как погляжу, тоже не местные. – криво неответил я.

Чувство опасности грянуло в животе, сдавило горло, заложило уши. Я ощутил их и понял, что они очень быстрые. Что они сдернут лучеметы с плеч быстрее, чем я успею нажать на спуск.

– Но я тут вроде как обжился, хозяйством обзавелся. – я хлопнул по пластику короба, сообщая, что я с танком, а они в чистом поле. – А вы, как гляжу, тут недавно. Так что, гости дорогие представьтесь, что ли.

– Ну это еще вопрос, кто тут дольше. Ты тут давно? – прохрипел левый, упирая руки в боки и позволяя лучемету свисать с плеча.

– Да прилично будет. Часов этак… Дня эдак два. С половиной. И еще один без половины. – сообщил я им, что готов пообмениваться информацией. – А вы?

– День.

Левый пару секунд помолчал, рассматривая меня через стекло шлема, и спросил:

– Слушай, злобный человек, не подскажешь, дракон не пробегал? Такой на четырех ногах, мехом обшитый, на твою носатую черепаху очень не похожий?

– Парочка пробегала. А вы собственно че – на драконов вылетели поохотиться?

– Вроде того. – протянул правый и медленно снял шлем. Шлем скрывал совершенно лысую голову, опутанную проводками, радионаушниками и камерой.

– Департамент особых дел. Отдел особых личностей. Лейтенант Пакан.

– Сержант Клук. – представился левый, демонстрируя аналогично упакованную голову.

– Вы не по сексуальных маньяков, случайно? А то тут завелся один. У меня жену спер, у того парня, что вам в спины целиться, девушку уволок.

– А жена у тебя кто будет? – поинтересовался лейтенант, присаживаясь на корточки и оборачиваясь посмотреть на Киро.

– Да из местных.

– Ага. – хрюкнул сержант, изображая скептическую насмешку. – А сам-то ты откуда будешь? И откуда раздобыл злоблинский магнитанк? И как?

– Майор Накансток, Внешняя разведка злоблинов, офис особых заданий. Внедрен на Мар-18. Текущее тело сконтактировало с Депом неприсоединенных. По дороге с Мар-18 транспорт накрылся и вся команда шлепнулась н эту планету… Ребята, садитесь, подвезу, нам, похоже, по дороге. Киро!! Киро!! Иди сюда! Это ФБР!

Подождав, пока все залезут на танк и рассядутся, я рыкнул: «Продолжить маршрут!» – и, дождавшись, пока танк наберет скорость, представил Киро Клуку и Пакану, а заодно сообщил, как меня нынче звать.

– Пакан, что тут, на планете происходит? – спросил Киро как только я замолчал и дал ему возможность задать этот вопрос за меня. Пакан посмотрел на Киро голубым глазом, покосился камерой на Клука и сообщил:

– Три-четыре месяца назад сбежал один сексуальный маньяк. Энергокаркасы знаешь что такое? Ну так вот. У него расшатанный. Он сбежал, захватив четыре шагающих танка с ультрафиолетовыми пушками.

Два дня назад местный офис невтупивших не вышел на контрольную связь. А до этого было сообщение о нашествии. Мы прилетели поверить. На орбите подвижный модуль, двухместный, спускаемый. Вопросы?

– А вы что делать собираетесь? – угрюмо спросил Киро, глядя на свой лучемет.

– Связаться. Сообщить. Ждать инструкций. – отчеканил Клук, одевая шлем.

Киро посмотрел на меня умоляющим взглядом.

– Не пойдет. К рассвету наши женщины будут у него в гареме. – бодро возразил я. – А так как его все равно бить, то почему бы не днем раньше?

– Нет. – отрезал Пакан. – Возможно необратимое изменение эволюции. Помните, вы подписывали контракт при найме? Там есть такой пункт – о не выдаче стратегически важной информации?

– Не-а. – злорадно сообщил я. – Не помню.

– Не надейтесь. Контракты отправляли вместе с защищенной генокартой отдельно от корабля, который взорвался. – отеческим тоном возразил Пакан.

– Ну может быть. Только я контракта не подписывал, потому что при рекрутировании раскрыл рекрутера и потерял сознание в драке. И на борт попал без сознания. Киро может подтвердить, что инструктор группы об этом говорила. – я лучезарно улыбнулся Пакану и Клуку. – Так что ребята, давайте я буду все делать, я вы будете охранять стратегически важный для конфедерации банк данных.

– Чего охранять? -удивленно спросил Клук.

– Меня. Вам же интересно, как едет этот танк? – протянул я, пытаясь увернуться от зависшего над головой ведра пластилина. Ведро капнуло на затылок и протекло внутрь головы, из которой сразу вылетели все стратегически важные мысли.

– Интересно. – согласился Пакан. – Но на кнопочки нажимать мы и сами умеем.

Пакан и Клук начали источать слабенькие струйки страха, просачивающиеся сквозь натянутые ими маски спокойствия как через плохой памперс. Они испугались настолько, что стали готовы меня убить, если я скажу им то, чего они знать бояться.

– Ну вот, а я хотел Вас обрадовать, что умею на кнопочки нажимать. – проворковал я, тяжелым взглядом гипнотизируя Киро в роль рыбы. – Но раз Вы уже сами умеете, и больше ничему учить вас не надо, то не буду. А так хотелось. Ну ладно, не хотите – как хотите. Наше дело маленькое – предложить, получить отказ и заняться своими делами.

– Какими своими делами? – спокойно переспросил Пакан и пошевелил плечом, на котором висел лучемет.

– Обыкновенными. Поеду вашу работу делать, раз бумаги не подписывал. И вообще, департамент невступивших платен тут кто? И кто тут особые дела?

– Мы особые дела. И как старший офицер особых дел в системе, где проводиться операция по нейтрализации, приказываю…

Договорить ему не дал танк, загудевший поворотником пушки. Пушка, развернувшись и стукнув Клука по шлему, прогудела что-то на верхушку бархана в сотне шагов от нас. В правом глазу Пакана возник черенок стрелы. Пакан вздрогнул и завалился на бок.

Танк наставительно покачал пушкой и вернул ее на место.

Клук, поднявшись с брони, снял шлем и посмотрел на Киро, распластавшегося по броне, на тело Пакана, наклонился к нему, нажал что-то на браслете и скинул тело с брони. Подождав двадцать секунд и дождавшись яркой вспышки на месте его тела, он прохрипел:

– Сеанс связи произведен. Получено разрешение на нейтрализацию объекта. Ваше участие одобрено. До объекта восемьдесят тысяч шагов.

– Ну вот и ладушки. – буркнул я. – Полезли под броню, а то тут стреляют.

Делаю фарш из материала заказчика Объявление в газете.

– Захренить в поносистую попу гнилоперхотные яйца!!!

– Ну как я мог догадаться, что ты не знаешь о спутниках слежения?! – прорычал в ответ Клук.

Открытие, что на орбите висит пара десятков спутников, с которых можно при желании разглядеть родинки на заднице лежащего человека, меня расстроило, о чем я и сообщил Клуку, который воспринял сообщение очень болезненно. Придется успокаивать.

– Клук, это я не тебе. Это я так. Ты на самом деле не мог догадаться, что я забыл о спутниках слежения. Подсматривали за нами – им же хуже. Лучше скажи, как штурмовать будем – в лоб или как обычно?

Клук вздохнул, кашлянул от нависшего в кабине табачного дыма и начал думать вслух:

– Выбить дверь. На максимальной скорости через пролом подъехать к башне и в подвал. Если он не там в бункере – зачищаем местность.

– Хороший план. – буркнул Киро в монитор, но котором светился детальный и красивый план города. – Только по-моему, не учитывают два танка противника. А исходя из предположения, что за нами наблюдали с самого начала, как тошько танк поехал, их танки ждут где-то в засаде, наверно, у главной башни, у крылечка. Не считая того, что весь город забит людьми.

– Наверное. – охотно согласился Клук. – Что ты предлагаешь?

– Разнести стены, город, кроме главной башни, неспеша подъехать к ней по руинам. И по плану.

– А боезапаса хватит? – скептически осведомился Клук.

– Наверное, хватит. – осторожно высказалась моя память. – Это как стрелять.

– А как можно? – спросил Киро.

– Можно кнопочками, а можно из шлема. – сообщил я, глядя в неприкрытый камерой глаз Клука, и ввинчивая туда команду «не шевелись».

– А можешь из шлема? – поинтересовался он, изо всех сил не шевелясь.

– Могу, если никто в кабине не будет паниковать по этому поводу. Киро, знаю, не будет. А ты?

– Я постараюсь. – бодро пообещал он. – Только люк не закрывайте.

– Тогда хватит планировать, поехали воевать… – весело я, потянувшись за шлемом. Только с кем?

– Кстати, как он хоть выглядит, это маньяк? – спросил я, подняв шлем над головой.

– Обыкновенно. С тебя ростом, с меня формой, седой, лицо меняется. Как у тебя, под настроение. – хмуро буркнул Клук. пододвигаясь поближе к люку.

– Чрезвычайно точное описание. невозможно не узнать. – не менее хмуро буркнул я и нахлобучил шлем.

Объект назначения – в полутысяче циклов. Активность на подступах – ноль. – сообщил танк.

Заряд – единица. Мощность – максимум. Ионизация – максимум. Полный ход на угол главных ворот. – задал я указание и разросся в сканер.

Барханы. Пустые. В километрах трех – большой город, стены которого вырублены в куске скалы.

В городе много людей, они ждут. Меня. Они напуганы чьей-то большой волей, согнувшей и покорившей их.

Город приближается. Я еду на бархан между башнями.

Заезжаю.

Чувствую, как из окошечка над воротами башни ударяет струя жесткого излучения. Расплескивается по лобовым щитам.

Выстрел туда. Вспышка электричества, когда метровый в диаметре шар железистой плазмы врезается в башню.

Еще три шара ударяют в основание башни и она рушиться, исторгая крики боли облаком обломков, окутанных электрическими искр. Следующий заряд, пол-единицы, перелетает через руины и сметает хрупкие постройки из песка и тонкие каменные домики.

Город кричит страхом. Из башни с другого фланга выскакивают три сотни коников. Скачут ко мне.

Минимальный калибр, без ионизации, непрерывная стрельба.

Струя мелких зарядов вычищает их из седел, превращая сотни в хрипящее кровавое месиво.

Что– то вылетает из меня. Человек. Летит. Приземляется на стену. Вспыхивает двумя лезвиями плазменных мечей. бежит по стене к руинам башни.

Я три раза стреляю во вторую башню и еду к руинам первой. Параллельно стене, заглядывая пушкой в пролом и простреливая просеки в домах, среди которых мечутся люди.

Главная башня в конце длинной улицы. Ворота исчезают в электрической вспышке, и я еду дальше, простреливая дома с другой стороны главной улицы. С вершины главной башни сверкает луч лазера. Бьет куда-то под башню.

Вершина башни, повинуясь моему желанию, взрывается облаком каменных осколков и вспышкой тепла. Батареи лазера.

Камень вершины башни течет, оплывает вишневым.

Я вижу в просвет пролома руины второй башни.

Сворачиваю, еду к развалинам первой башни. Переваливаю через них. Въезжаю в город. Вокруг руины. Кое-где люди. Люди слишком напуганы, чтобы действовать. Кроме одного, которые бежит, перелетая с крыши на крышу, спрыгивает вниз. Там вспыхивает.

Человек выпрыгивает на крыши и догоняет возле башни.

Я останавливаюсь у пролома на месте двери.

Автопоиск и уничтожение всех, кроме троих известных и женщин.

Снять шлем.

Тело возвращается неохотно. Оно спит, но пробуждается от первой затяжки последней папиросы. Потом я заставляю деревянно-водянистые валики ног двигаться.

Выпрыгиваю из люка и бегу за Киро по пролом. Лучемет в левой топор – в правой.

Лестница, заваленная обломками двери, тускло освещенная светильниками.

Я сбегаю в зал, натыкаюсь на спину Киро. Клук, присев на колено, целился в человека на троне в другом конце пустого зала.

Я останавливаюсь, потому что ничто не шевелиться и шевелиться – плохо.

Табачные струйки поднимались вверх, попадая в падающие колонные света, окрашивая свет мраморными разводами.

Папироса тлела. Последняя папироса тлела просто так. Я затянулся и неспеша отошел от Киро на пару шагов в сторону.

Человек на троне пошевелился, откинув с лица седые пряди, и показал обтянутые кожей череп лица с синими икрами, сверкающими черных провалах под седыми бровями.

Левая рука неспеша поднялась, демонстрируя маленькую коробочку со вжатым большим пальцем.

– Добрый день, господа. У меня в руке пусковик к заряду в шестьот гигамоль плутония, который лежит у нас под ногами. Пусковик, сами понимаете, блокираторный, так что стрелять в меня или в него не советую. Я настоятельно рекомендую положить все стреляющие устройства на пол и положить их подальше. После чего мы, наверно, сможем продолжить беседу. – он медленно показал глазами на пару длинных двуручных мечей, прислоненных к трону.

– Подумайте, господа. У нас в случае какой-либо глупости с вашей стороны есть прекрасный шанс захватить с собой треть населения планеты и значительно изменить генофонд. – вкрадчиво прогремел он, барабаня пальчиками по коробочке, зажатой между указательным и большим пальцами. – Ну, кто-нибудь хочет совершить злодейство? Стреляйте быстрей, пока я не сделал его сам.

– Я бы с радостью. – прохрипел я, накидывая лучемет на ногу. Перевернувшись в воздухе, он грохнулся за трон. – Только я еще хотел бы иметь возможность понаслаждаться результатами. Хотелось бы из тела. В нем как-то уютней и привычней, да и следующую пакость можно запланировать с учетом опыта предыдущей.

– О! – грохнул он. – Здесь есть человек, который что-то понимает в пакостях…

Киро выронил лучемет на пол и отпиннул его в угол.

– … представьтесь, пожалуйста. Приятно узнать имя умного человека. Да и не умного тоже.

– Хуш. – пыхнул я дымком, складывая ручки с топориком на лобок. Выплюнув окурок, я добавил: – Я зовусь Харш.

– Право, не вижу разницы. Возможно, она потрепана вашим слегка потрепанным, но вполне незаметным костюмчиком.

Лучемет Клука с грохотом разбился о стену.

– Ну вот. – удовлетворенно вздохнул он, щелкая чем-то на коробочке и кидая ее на пол. У вас есть десять минут, чтобы добраться до бомбы в подвале и нажать красную… извините… зеленую… нет, все таки красную… впрочем, не важно, какую кнопочку. Времени более чем достаточно…

Клук шевельнул рукой. Он исчез из трона, в котором вспыхнула оплавленными краями дырка.

Он и Клук превратились в два смазанных пятна, заметавшихся по залу, расчеркивая его искрами плазменных лезвий.

Что– то в животе зашевелилось, плеснуло в мышцы, залив их страхом. Гневом. Закрутив в тугие пружины. Волна докатилась до головы, до меня, требуя отключиться от тела, готового сорваться в схватку.

Мне стало страшно.

Я вспомнил, что один раз я проиграл…

Клук и он замерли. Голова Клука, заслонившего Киро, скатилась на пол.

Его спина была в паре шагов. Я понял, что сейчас он будет убивать меня и потерял сознание.

Оно вернулось от удара об пол. От сильного удара шлема в затылок.

Что– то глухо шлепнулось рядом. Я хотел посмотреть, что там, но сил не было. Ни на то. Даже вздохнуть.

Потом я собрался и вдохнул.

Застонал от боли в ожившем теле, закрутившемся в болевых судорогах.

Потом боль спала, растворившись в начавшей течь крови, стеклась в сердце, высосав все эмоции.

Я был выжат. Во мне не было ничего. Только я и мое тело.

Я встал на карачки, сел на колени и посмотрел на Киро, застывшего на месте с мечами, дрожащими в стиснутых кулаках.

– Харш… – прохрипел он, выронив мечи.

– Я – прошептал он, и понял, что я есть. Потом я вспомнил, что мне что-то угрожает.

– Киро, бомба. – прохрипел я, поднимаясь на колено. На ноги.

Киро вскочил на ноги и осмотрел на пустой зал, посмотрел за трон.

Пробежав два шага, я упал. Боль в ушибленной кисти, такая непохожая на полное отсутствие всего в груди, была очень приятной. Я поднялся и побежал за Киро.

Киро ждал на корточках у гигантского ящика напротив большой двери в подвал и смотрел на тир кнопки – зеленую, красную и черную.

– Какая? – повернул он ошарашенное лицо. – Харш, какая?

– Не знаю. Попробуй черную.

Киро хлопнул по черной кнопке.

Лампочки на ящике погасли. Киро смахнул пот трясущейся рукой и посмотрел на меня, на дверь, на топор. Я посмотрел на висячий кодовый замок, ударил, пнул.

Дверь с грохотом падающего замка распахнулась.

Длинный коридор зажегся красными лампочками. Тела. Тела по всему коридору. Средний ряд – столбы и колы с насажанными на них телами.

По бокам – тела. Распятые. Растянутые в цепях. Перекинутые через свисающие с потолка бревна.

Некоторые застывшие в спазме боли. Некоторые – обмякшие, со слабо вздымающимися грудями.

Я посмотрел на перетянутую через бревно женщину, оскалившуюся в последнем крике. изогнувшуюся в цепях, и понял, чо я не хочу увидеть умершую от передоза возбудителя Джейн. И Тэсс. И остальных. Легкие сами набрали воздуха и выдавили рев:

– Дж-ж-ж-ж-ж-е-е-е-е-е-е-й-й-й-н-н-н-н!

– Тэ-э-э-э-э-с-с-с! – подхватил Киро

Откуда-то из коридора долетел примешанный к эху всхлип:

– Ха… арш.

Потом я бежал по проходу, вглядываясь в лица. Меньше – в мертвые. Больше – в живые.

Татуировка. Руны. На руках, вместе с ногами прикрученными к свисающей с потолка цепи. Блейд.

Пылающее лезвие топора пролетает через цепь. Блейд падает на пол, стонет. Жива. Значит, потом.

Я смотрю на следующее тело, прикованное руками к полу. Мошонка, бедра, заляпанные кровью. Между ягодиц – кровавый провал. Я, не глядя на лицо, чувствую, что кто-то из наших. Перерубаю браслеты. Взгляд в проход.

Кэп на колу. Лицо мрачное.

Дальше по проходу.

Дарк, растянутая по стене. Обрубаю цепи. Ловлю всхлипывающее тело.

Лайт.

Потом я вижу и на меня рушиться лавина желания. Меня больше нет. Я просто хочу. Эти стройные бедра и влагалище, обляпанное спермой. Эти покрытые синяками ягодицы. Этот изгиб спины.

Джейн.

Потом я понимаю, что ее одной не хватит, и я хочу всех, всех их, которые уже здесь, в моей власти.

Я хочу. Накачивать их возбудителем и высасывать их предсмертные оргазмы. Один за другим. Вечно.

Что– то отодвигает поток желания.

Чей– то взгляд.

Я смотрю в плачущие зеленые глаза. В глазах на поверхности океана боли – чистая-чистая любовь. Она касается меня. Поток прекращается. Исчезает.

Я перерубаю цепи на Джейн. Потом на Тэсс, ловлю ее и смотрю в глаза, впитывая боль.

Я плачу. Мне очень больно. За нее.

– Прости. – выдавливают мои губы.

– Да. – отвечает она еле слышно. Потом тихонько всхлипывает и ее взгляд начинает стекленеть.

Потом я понимаю, что она ушла, отпускаю пустое тело и исчезаю.

Полюбил.

Разрубленная цепь.

Предал.

разрубленная цепь.

Убил.

Разрубленная цепь.

Полюбил. Предал. Убил. Полюбил-предал-убил…

– Харш! – кричит Киро, тряся меня за плечи.

Я вижу его лицо. И лицо, заплаканное, постаревшее лицо Джейн рядом.

– Харш, вернись. – хрипит Джейн.

Я понимаю, что жив, и могу просто потерять сознание, раз уж ничего другого не остается.

Я закрываю глаза и ухожу.

Сам (длинный гудок)!!! Сообщение на автоответчике

Они были подо мной.

Мертвые, те. по чьим жизням я карабкался наверх. Те, кто стал одним целым со мной, когда я начал играть в самую интересную игру – с хаосом. Те, кто не сумел сыграть и выпал из времени и попался в вечность.

Их трупы лежали кучей, на вершине которой стоял я.

Я был пустотой, в которую засасывались, исчезая, их жизни.

Они были не согласны, но ничего не могли поделать.

Пустоте было никак.

– Харш… – тихо сказала Джейн, отгоняя пустоту.

– Я захотел, чтоб она ушла, потому что единственное, что я мог – отогнать от себя тех, кто меня любил.

Голос Джейн исчез, затерялся эхом в пустоте.

Его сменил другой. Чужой, Спокойный.

– Майор!

Я посмотрел на потолок. На двух человек за столом напротив моей кровати.

Двух одинаковых людей в черной форме, бритых, бледных, с черными провалами глаз.

Мертвых, как и я.

Я закрыл глаза.

Смерть, черное, пустое небытие было вокруг. Везде.

– Майор!

Я понял, что поговорю с этим голосом, иначе он остановит меня. Совсем. Не станет совсем ничего. В том числе, ни одного шанса как-то справить ситуацию.

Я сел, посмотрел на двух людей в черных комбинезонах за столом, на свою трубку на столе у кровати и стал ее набивать.

– Майор, вы можете ответить на наши вопросы. – приказал один на злоблинском.

Я, забивая трубку, коснулся его и заполнил пустоту его мыслями.

Он Хотел говорить с тем, мертвым мной и наказать меня за то, что я сделал. За то, что я есть. Он хотел, чтобы я стал тем, чего испугались бы все, и чтобы все согласились с тем, что меня быть не должно.

– Простите, господа, – сказал я на русском. – Меня зовут Харш, рекрут департамента неприсоединенных планет. С кем имею честь?

Я щелкнул зажигалкой и раскурив трубку, пыхнул облачком дыма.

– Майор, мы – представители отдела особых дел по вопросам военных диверсий. Мы знаем все. Поэтому, прекратите, пожалуйста, притворяться, что вы не в курсе происходящего. Вам предъявлено обвинение в нарушении хода развития планеты, превышения допустимого уровня экстернальной дестабилизации и порче имущества Конфедерации на сумму четыре миллиона кредиток. Кроме того, вы косвенно виноваты в смерти четырех граждан конфедерации и трех ваших товарищей-рекрутов, а так же в несанкционированной утечке генофонда в область, незащищенную от возможных комбинативных мутаций. Я думаю, вполне достаточно, чтобы вы осознали тяжесть своего положения и начали с нами сотрудничать.

Мне стало смешно. Я понимал, что они хотят просто обвинить меня в том, что я есть, и наказать мен яза это.

Я расхохотался, распространяя вместе с волнами хохота пустоту

Она достигла их, начала сосать их, и им не хотелось ничего, только остаться.

Я перестал смеяться и сказал:

– Господа, меня зовут Харш. Я уроженец планеты Земля. Мне 24 года. Я не подписывал никаких обязательств перед Конфедерацией. И ряд инстинктивных действий и интуитивно угаданных решений ни коим образом не связан с неполадками в кораблях конфедерации, и другими неприятностями и другими неприятностями, вызванными действиями вышедшего из контроля маньяка. И обвинять меня в том, что мне благодаря благоприятному стечению обстоятельств удалось справиться с проблемой – по меньшей мере нечестно.

Я верил в то, что говорю. Я стал кем-то, кто мог в это поверить и верил в то, что говорил. Хотя знал, что стоит чему-то измениться – и я изменюсь, чтобы правдой стало то, что нужно.

Двое за столом переглянулись. Один посмотрел на показания экранчиков на столе, и покачал головой.

Второй вздохнул и сказал, намекая н ловушку:

– Ну хорошо…, рекрут Харш. Ваш вклад в улаживание проблемы учтен в вашем личном деле и Ваш финансовый баланс перед конфедерацией сведен в ноль. Поздравляю, мало кому удавалось погасить задолженность перед Конфедерацией в столь короткие сроки.

Он хотел, чтобы я купился и признал себя гражданином. Для записи, разумеется.

– Простите, господа в черном, но мне кажется, что у меня нет задолженности перед конфедерацией, поскольку рекрутирование, если таковое и было, проводилось принудительно… Или я чего-то не понимаю?

Они секунд тридцать сверлили меня взглядами и их бессильная злость падала в пустоту, которой никак.

Потом, когда злоба вся вылилась, они встали, захватив оборудование со стола, и вышли.

Я лег, закрыл глаза и затянулся.

Пусто. Ничего.

Я купался в пустоте, а потом понял, что она может от этого исчезнуть, оставив меня один на один с собой.

Поэтому я открыл глаза на тихое шлепанье босых подошв и шелест ткани.

Джейн, плюхнувшись мне на левую половину, посмотрела в глаза с загадочной довольной улыбкой и мурлыкнула:

– Можешь меня поздравить. Я на пенсии. дай перетянуться по этому поводу.

Я отвернулся от себя, чтобы посмотреть ее в глаза, и увидеть там то, чем она хотела, чтоб я был.

– И еще. – пыхнула она дымком. – доктор прописал мне заниматься любовью с кем-нибудь, с кем захочется. Ты не против?

– Да кто я такой, чтобы мешать тебе лечится? – буркнул я.

Ощутив ее дыхание, я понял, что мне приятно быть тем, кем она хочет, чтоб я был. Потому что она хотела, чтоб я был живым.

конец отчета 1

для служебного пользования Информационный файл личности

дата последнего изменения:12.501 ед. центрального, 15 393 год

Тивсол Харш Трокли [4] (GT -183) сотрудник департамента НП .

Место рождения: Земля (UМZ – 342827503-3, галактика 13)

Биологический вид: человек обыкновенный.

Биологический возраст: 16 от 100 75 ресурсных.

Уровень умственного развития: 42% [5]

Уровень интеллекта: 73,48 %

Уровень обученности: 24,3%

Уровень обученности по специальностям: не проверен

элементаристика

жизнестатика

жизнединамика

вычислирование

примитивная механика

общая механика

Уровень физического развития общий 9,785 %

Уровень физического развития по категориям:

локомоция собственная неизвестно нестабильно

локомоция вспомогательная неизвестно нестабильно

дыхание 2,43

инертная масса 183

уровень обмена веществ 23,6%

коэффициент энергокаркаса не полуразвернут

Уровень тренировки:

до рекрутирования неизвестен

Награды:

отсутствуют .

Послужной список:

Завербован Связь установлена в 12.493 ед. центрального в 15 393 году. Стандартный трудовой контракт 16-973/3 (без придания гражданства) заключен 12.501 ед. на Второй коррекционной базе.

ИЭЭ: 0

[1] Есть знаки на этом кольце,

Что тянет меня вниз

Оно – поработить все кольца

Найти их во времени… (англ)

(Blind Guardian, «Tales from the twilight world»)

[2] Я тут богом войны подрабатываю (англ?)

[3] Нам подарили танк. (англ?)

[4] Teefsoul Harsh T-rockly (английский) – вольнопереводиться как Зубастодушев Достал Тщательнохаосович, хотя возможны варианты.

[5][5] Проценты исчисляются от арифметически средних (показатель первого плюс второго плюс 100000 и т.д., деленное на число показушников), помноженных на два. Так что может быть и 105 процентов и 5.