Финал наполеоновских войн

Ватерлоо. 18 июня 1815 года. Последняя битва императора Наполеона I. Кровопролитная схватка продолжалась с 11 часов 35 минут дня до 20.00 вечера. Финал сражения окончательно определило внезапное для французской стороны появление на их правом фланге прусских войск Блюхера. Такую развязку должен был предотвратить маршал Эммануэль Груши, которому было поручено найти войска Блюхера, разбить и подоспеть на помощь императору. Наполеон считал, что от своевременного прибытия корпусов маршала зависит судьба не только сражения, но и всей кампании. Во время битвы при Ватерлоо он многократно задавал один и тот же вопрос: «Где же Груши?» Но так и не смог получить на него внятный ответ, как, впрочем, и помощи, на которую очень рассчитывал. Груши так и не появился со своим корпусом.

Потом последний из наполеоновских маршалов объяснит свое опоздание тем, что, не сумев обнаружить Блюхера, он слишком долго блуждал по окрестностям, тщетно пытаясь отыскать прусские войска согласно полученному приказу. Затем, преследуя пруссаков, Груши якобы сбился с пути, пошел неверным курсом, уводящим его от места решающего сражения, и тем самым предрешил разгром французской стороны.

И для самого Груши данный эпизод стал решающим в его военной карьере, новой точкой отсчета, перечеркнувшей все годы его безупречной службы и предопределившей на долгих два столетия отрицательное отношение к нему ревностных поклонников Наполеона Бонапарта.

Многие из них считали, что Груши стал для Наполеона злым роком, фатумом, судьбой. В данном случае, увы, «судьбой-злодейкой». Но так ли это? Что же в действительности произошло в окрестностях Ватерлоо 18 июня 1815 года, и почему столь долгожданный Груши вдруг «обернулся» для Наполеона одним из самых его злейших врагов – прусским маршалом Блюхером?

 

От артиллерийского офицера до генерала

Наполеон Бонапарт был и остается в сознании многих великим французским полководцем, гениальным военным и государственным деятелем. Будучи непревзойденным стратегом, он созидал и творил в битве. Именно она была для него той сценой, на подмостках которой вершились человеческие судьбы, приоткрывался плотный покров неизвестности, таинства жизни и смерти. Но все грандиозные достижения Наполеона не в последнюю очередь определялись не только его личными способностями, но и искусным подбором своих ближайших сподвижников. Он старался окружать себя молодыми, напористыми, талантливыми людьми, преисполненными энергией, энтузиазмом и желанием славы. Бравые молодые генералы Наполеона шли в атаку и на штурм с таким невероятным азартом, что их стремительные выходы с неизменным успехом являлись решающими в исходе сражений. Одним из них был и печально известный Эммануэль де Роберто Груши.

Будущий последний наполеоновский маршал появился на свет 23 октября 1766 года в городе Вилетт департамента Иль-де-Франс в старинном благородном нормандском семействе Франсуа Жака де Груши де Роберто, сеньора де Виллет, Кордекур и Саньи. Его отец исполнял обязанности пажа при Людовике XV и происходил из весьма знатного и древнего дворянского рода, представители которого участвовали еще в норманнском завоевании Франции и Первом крестовом походе. К моменту рождения Эммануэля род де Груши имел, как минимум, тысячелетнюю историю: первое упоминание о нем относится еще к эпохе правления Карла Великого.

Следуя традициям семьи, Эммануэль выбрал для себя военную карьеру. В неполные четырнадцать лет, в 1780 году при Людовике XVI, он был зачислен в морскую артиллерию и стал офицером. Уже в юные годы Груши демонстрировал необычайную исполнительность и четкость в следовании указаниям, чем заслужил хорошую репутацию в глазах начальства. Получив отличную базовую подготовку в Страсбургском военном училище, молодой дворянин начал службу в качестве артиллерийского офицера, однако вся его военная карьера будет в дальнейшем связана исключительно с кавалерийскими войсками. Этот человек с достаточно заурядной внешностью, обладающий обходительными изящными манерами и мягким покладистым характером, не блещущий особыми талантами, абсолютно безынициативный проявил себя как педантичный, добросовестный и скрупулезный исполнитель.

Груши был известен прежде всего своей железной дисциплиной. За это его и ценили. Наполеон поручал ему труднейшие задания и был абсолютно уверен в конечных результатах. За это и продвигал его по служебной лестнице. Свое высшее воинское звание маршала Груши заслужил честно.

Происхождение и родственные связи Эммануэля Груши впечатляли. Весьма знатных предков имела и его жена, о чем говорит ее родовое имя – Сесиль Селест Ле Дульсе де Понтекулан. Эммануэлю Груши повезло – он женился на дочери командира своей воинской части генерал-майора Ле Дульсе, маркиза де Понтекулана. Этот брак позволил сблизиться и со старшим братом невесты Луи Гюставом Ле Дульсе, графом де Понтекуланом. В будущем этот человек станет членом Конвента, сенатором Французской империи и обладателем титула пэра Франции, полученного в эпоху Реставрации Бурбонов. Обходительный и ненавязчивый в обращении, Гюстав сумел уживаться абсолютно со всеми политическими режимами. Правда, во время революции бывший граф окажется в стане жирондистов, врагов якобинцев, что создаст дополнительные серьезные проблемы не только ему самому, но и его зятю – генералу Груши.

Брачный союз молодого Эммануэля был очень типичен для старого французского дворянства. Женщина в нем ценилась, прежде всего, в качестве матери, дающей наследников и продолжателей рода, несущих эстафету чести от поколения к поколению. Сесиль де Груши оправдала все эти надежды. Она родит двух мальчиков и двух девочек. Трое из них проживут очень долго. Увы, главным в жизни детей, а потом и внуков маршала будет стремление восстановить доброе имя отца и деда, безвозвратно утраченное июньским днем 1815 года. В наши дни потомки Эммануэля Груши и его первой жены исчисляются сотнями.

А пока Груши едва исполнилось двадцать. Но это не помешало молодому военному попасть в шотландскую роту отборного гвардейского подразделения – телохранителей короля. Присвоенный ему тогда чин гвардейского суб-лейтенанта приравнивался к званию подполковника армии. Так же как и его отец, который в свое время с честью исполнял почетные обязанности пажа короля Людовика XV, он стал служить в гвардии нового монарха – Людовика XVI. Когда началась Великая французская революция, молодой Груши тесно общался с такими выдающимися умами своего времени, как Кондорсье, Кабанис, Алемберт и Бомарше – кстати, двое первых из упомянутых приходились ему шуринами.

Груши воспринял начавшуюся революцию с энтузиазмом, так как считал происходящее воплощением идей Просвещения. Вместе со своим окружением он проникся новыми представлениями о мире. Однако офицеры королевской гвардии в большинстве своем отнеслись к революции крайне негативно, и в конце концов Груши приходится перевестись в скромный армейский конно-егерский полк, который он возглавил в звании полковника. Но и здесь большинство офицеров оказались ярыми роялистами. Таким образом, потомственный дворянин из старинного рода оказался изгоем своего сословия и его положение в армии стало несколько неопределенным.

На рубеже 1791–1792 годов, согласно моде того времени, потомственный дворянин граф де Груши становится просто гражданином Груши. По этому поводу британский историк Рональд Делдерфилд высказался довольно эмоционально: «Друзья Эммануэля Груши были потрясены, услышав, что сын маркиза не только отдался делу революции, но и ушел добровольцем в армию рядовым! А молодой Груши сделал именно это, намеренно отвернувшись от богатства и привилегий, и вскоре затерялся в рядах патриотов. Ему еще раз предстоит затеряться через двадцать шесть лет, но на этот раз с маршальским жезлом в руках и во главе 33 тысяч вооруженных солдат».

В это время революционные пожары вспыхивали повсеместно, порой в самых неожиданных местах, и эпизод с молодым Груши был не столь уж невероятным, каким мог бы показаться. Вскоре даже самым реакционным и уверенным представителям изжившего себя режима становится предельно ясно, что веяния нового времени увлекли за собой не только массу недовольных из низших социальных слоев, но также и множество весьма достойных людей высшего общества.

В течение всего 1792 года Эммануэль Груши успешно воевал в составе различных кавалерийских частей против вторгшихся в страну войск антифранцузской коалиции, отличившись в боях под Монмеди и Верденом. 7 сентября того же года он был произведен в генерал-майоры, достигнув в 26 лет вершины воинской иерархии (выше генерал-майора в королевской армии мог быть только маршал Франции, звание, которое давалось исключительно за особые заслуги). Кстати, такое стремительное продвижение по службе во времена Революции встречалось достаточно часто, а нашему герою покровительствовал один из самых уважаемых и значимых сановников того времени генерал Лафайет. При этом сам Груши лично не руководил проведением ни одной боевой операции.

Теперь Эммануэль де Груши командует кавалерией Альпийской армии. Его войска успешно отражают атаки сардинцев на юго-восточной границе, а затем триумфально вторгаются в Пьемонт. Узнав о победах армии отступника Груши, герцог Ангулемский, племянник короля, пришел в ярость: «Можно понять, когда какой-то Массена, какой-то там Сульт и прочие дети мужланов служат революции, но когда это делает дворянин, маркиз… возмутительно!»

В то беспокойное время, особенно в 1792-м и 1793 году, революционное правительство часто переводило офицеров дворянского происхождения в Вандею, где началось восстание в поддержку монархической власти. Вероятно, таким образом предполагалось проверить лояльность подозрительных в социальном происхождении выходцев из высших слоев общества и исключить возможность перехода на сторону врага (бежать из Вандеи практически было некуда). Посылали в мятежную Вандею и Груши.

Несмотря на заслуги генерала перед новой властью, его семья неоднократно подвергается репрессиям со стороны революционных агрессивно настроенных масс. В начале 1793 года Груши отправляет своим родителям охранную грамоту, в которой подтверждается, что он служит в республиканской армии, не эмигрировал, поэтому имущество его семьи охраняется революционными законами и конфискации не подлежит.

В сентябре 1793 года вышел указ Конвента об изгнании из армии всех офицеров дворянского происхождения. Подобные меры вызывали недоумение и недовольство у выходцев из высшего общества. Обиженные недоверием, многие из них сами покидали армию. А генерал Груши, напротив, пытался отстоять свое право служить в армии в том чине, который ему дала революция. Но, несмотря на все приложенные усилия, 8 октября указом военного министра Бушота Груши был отстранен от должности.

Его не могли оставить на этом посту не только из-за родовитости, а еще и потому, что, как упоминалось выше, он был родственником жирондиста Кондорсе. Получив отставку, Груши отправился в одно из поместий, принадлежавших родителям его жены, в департаменте Кальвадос. Таким образом, болезненная недоверчивость и мнительность Робеспьера сделали свое дело, вызвав у многих лиц «неблагонадежного происхождения» неприятие, а то и озлобление против революционного движения и его вождей. Генерал Груши, верой и правдой служивший делу революции, впал в опалу и был изгнан из армии со строжайшим запретом приближаться к фронтовой полосе, границам и Парижу на расстояние ближе, чем на 80 километров.

В 1794 году по доносу арестовали его 80-летнего старика отца и отправили в тюрьму. Для его спасения Эммануэль написал письмо Мерлену де Тионвилю, одному из влиятельных депутатов Конвента с просьбой о заступничестве, но это не помогло. Он также просил вернуть его в армию в любом звании, хотя бы даже и рядовым. На это Эммануэль возлагал определенные надежды, так как после свержения в конце июля якобинской диктатуры многие прежние решения отменялись и, в частности, бывшие дворяне тоже стали возвращаться в армию. И со всем упорством и максимализмом молодости Груши повторно начинает службу в рядах национальной гвардии уже рядовым солдатом. Он не имеет права на ошибку. Каждый промах может стоить жизни, и ему приходится воевать не за страх, а за совесть. Верность Республике представителям благородного сословия приходилось доказывать собственной кровью. Словно в награду за все тяготы и несправедливости 11 июня 1795 года Груши восстановили в чине генерала дивизии. Он становится первым начальником Западной армии.

После Вандейского периода в конце 1796 года Директория назначила Груши помощником командующего армии, высадившейся на берегах Ирландии. Но ему не удалось закрепиться там. Один из исследователей отмечает: «После семи лет, прошедших между падением Бастилии и началом наполеоновских завоеваний в Северной Италии, один (и только один) из будущих маршалов на пятьдесят ярдов приблизился к цели, о которой все они будут мечтать в их более зрелые годы: о том, чтобы нанести страшный удар в сердце Англии, этого смертельного врага Франции. Когда в начале XIX века Наполеон заявил о своем намерении высадиться в Англии, лондонские карикатуристы представляли эту идею как выдуманную им самим. На самом деле это не так. Вторжение в Англию на протяжении многих веков оставалось так и не сбывшейся мечтой всех ее континентальных соперников. Во времена юности Наполеона было сделано несколько неудачных попыток высадки десанта, но дважды десант был все-таки высажен. При большем везении и лучшем руководстве операцией хотя бы в одном из двух этих случаев успех мог быть достигнут. Первой из этих экспедиций – попыткой вторжения в заливе Бантри-Бей, предпринятой в декабре 1796 года, – командовал Эммануэль Груши».

Правда, нельзя не отметить тот факт, что командующим операцией он оказался лишь волею случая. Десантом на побережье Ирландии, то есть высадкой 6 тысяч солдат с 17 кораблей с целью поднять восстание на острове, был назначен командовать генерал Гош, один из самых известных и влиятельных республиканских генералов. Однако морской шторм расстроил планы и рассеял французский флот. Только небольшая группа кораблей, с которой находился Груши, сумела подобраться к заливу Бантри у юго-западного побережья Ирландии. Груши, будучи начальником штаба и заместителем командующего, был вынужден принять на себя командование и, соответственно, полную ответственность за все свои решения и дальнейшую судьбу кампании ввиду отсутствия командующего.

Британский историк Рональд Делдерфилд пишет:

«Груши, исповедовавший республиканские принципы, делал очень успешную карьеру. Теперь он имел высокий ранг; вместе с тем он не был человеком, любившим нести ответственность. Впрочем, сам по себе этот факт не объясняет ни его служебные промахи, ни незаслуженную репутацию головотяпа… Он был храбрый «трудяга», прирожденный пессимист, вечно испытывающий тревогу. Вместе с тем он обладал достаточной бодростью духа и совестливостью, чтобы обратиться к поискам широких плеч, на которые он смог был переложить свои заботы. Он многое делал наобум, ориентируясь на свои представления о том, как нужно поступать в данный момент; увязнув же в трясине обстоятельств, что случалось с ним почти всегда, он всегда ссылался на скрупулезное следование букве приказа. Он был очень надежен в арьергардных боях, но почти не справлялся с задачами, требующими импровизации».

К сожалению, в 1815 году аналогичная ситуация повторится с пугающей точностью. Адмирал Буве, под чьим командованием находились французские корабли, ставшие на якорь в заливе Бантри, предвидел катастрофу, произошедшую таки впоследствии. Он находил эту затею рискованной, без шансов на удачу, к тому же ожидалось серьезное ненастье и шторм. Адмирал объявил, что не намерен рисковать своим флотом в течение того времени, какое понадобится Груши для высадки. Делдерфилд так описывает этот случай: «Человек, подобный темпераментному Мюрату или импульсивному Ланну разразился бы хохотом и отодвинул бы адмирала локтем и приказал бы начать высадку, но Груши был слишком большим формалистом, чтобы вести себя подобным образом. После шумной ссоры с адмиралом он заперся у себя в каюте и принялся строчить длинный и подробный рапорт. Когда он поставил последнюю точку над «i», корабли уже были во Франции. Расстроенный Гош, прочтя этот рапорт, обругал Груши «жалким писакой». И далее Делдерфилд делает вывод: «Наполеону же еще придется в предстоящие годы оценивать способности Груши в более резких выражениях. История согласилась с ними обоими».

Груши был обескуражен и подавлен неудачей, он жаждал реабилитации и просил разрешения предпринять еще одну попытку, но в его просьбе ему было отказано. Уже много лет спустя, когда он был вынужден как-то раз заговорить в Париже на языке ирландских националистов, он резко высказался по этому поводу: «Мне бы надо было схватить Буве за шиворот и выбросить его за борт!» После фиаско в заливе Бантри Эммануэль Груши был направлен в Италию, где ему пришлось воевать против союзной армии Суворова. В схватке при Нови 15 августа 1799 года французская армия потерпела сокрушительное поражение. Генерал Груши сражался храбро и отчаянно, получил во время битвы 14 ранений, у него был разрублен череп. Но в итоге был все-таки взят в плен. Великий князь Константин милостиво прислал ему своего личного хирурга, который решил, что трепанацию разрубленного черепа проводить не требуется. В противном случае все могло закончиться трагически…

Пройдет долгих восемь лет, но Эммануил не забудет благородства, проявленного великим князем, и, будучи в Тильзите, отправит Константину письмо, исполненное искренней признательности за проявленное великодушие и милосердие, в конечном итоге спасшие ему жизнь. После обмена пленными Груши служил в армии генерала Моро, действующей в Германии, и принимал участие в знаменитой битве 2–3 декабря 1800 года у местечка Гогенлинден неподалеку от Мюнхена, где Рейнско-Гельветическая армия под командованием генерала Жана Виктора Моро наголову разбила австрийцев эрцгерцога Иоанна и генерала барона Пауля Края, тем самым открыв себе прямой путь на Вену и поставив победную точку во второй австро-французской войне, закончившейся в феврале 1801 года подписанием Люневилльского мира и развалом второй антифранцузской коалиции. В этой битве, помимо Груши, отличился еще один будущий маршал – Мишель Ней, а также генералы Ришпанс и Декан. Сражение началось с атаки австрийской стороны, направившей основной удар в центр французской армии. Гренье, Ней и Груши легко отразили этот удар, в то время как оба крыла французской армии все более охватывали противника, блуждающего по незнакомым им лесным дорогам и тропинкам. Когда обходные маневры закончились, Ней и Груши, ограничивавшиеся до тех пор обороной, внезапно перешли в наступление. Моро предписал им прорвать австрийскую боевую линию и соединиться с генералом Ришпансом, который как раз в это время ударил на австрийцев с тыла. Маневр этот был выполнен как нельзя более успешно. К трем часам пополудни французы одержали блистательную победу на всех фронтах…

 

Под началом самого Наполеона

Перед началом боевых действий в 1806 году Груши, в качестве командира второй драгунской дивизии, был впервые лично представлен императору Наполеону Бонапарту. Первый раз ему представилась возможность отличиться перед лицом императора, что было очень важно для его дальнейшей карьеры. До этого случая Эммануэль Груши неоднократно принимал участие в значительных сражениях, внося заметную лепту в победу, но не попадался на глаза императору и потому не получил особых наград. Подобными соображениями генерал откровенно делился со своим отцом в письме. Груши был не совсем доволен своими достижениями на службе, что вполне можно понять: он уже более десяти лет командовал пехотными и кавалерийскими дивизиями, однако никак не мог войти в когорту избранных генералов, руководящих значительно более крупными воинскими соединениями.

Но ему и на этот раз не повезло: кампания против Пруссии развивалась столь стремительно, что дивизия Груши не успела завершить формирование к началу боев. Кампания 1806 года оказалась неудачной. Мир с Пруссией заключен не был, и война должна была продолжиться в следующем году еще и против России. Однако одной из самых трудных в истории французской армии оказалась зимняя кампания 1806/1807 года. Кровопролитное сражение состоялось 7 февраля 1807 года под Прейсиш-Эйлау, где дивизия Груши понесла большие потери, более 450 человек убитыми и ранеными. Во время этой битвы был ранен и сын Эммануэля Груши – 18-летний Альфонс, а под самим генералом была убита лошадь, в результате чего он едва не попал в плен. Зато после Прейсиш-Эйлау Груши был назван императором одним из лучших кавалерийских офицеров.

Во время войны 1809 года Груши назначают командующим кавалерией Итальянской армии. Его молниеносная стремительная атака приносит французам победу в битве при Раабе 14 июня. В знаменитом Ваграмском сражении войска Груши действуют против левого крыла австрийской армии. После того как пехотинцы Даву взяли Нейзидль, все больше отодвигая назад австрийский левый фланг, эрцгерцог Карл бросил в бой основную часть своей кавалерии, чтобы ликвидировать прорыв французов. Груши преградил путь австрийцам и в жестоком беспощадном бою, в котором обе стороны показали себя с лучшей стороны, проявив, несомненно, большую храбрость, самоотверженность и отвагу, оттеснил противника, чем обеспечил дальнейшее победное продвижение пехотинцам Даву. Как отмечает Эдли: «В течение этого длительного и сомнительного состязания Груши бесстрашно кидался в каждую опасность; находясь во главе своих эскадронов и действуя с порывистостью и смелостью, достойными Мюрата, он своими приветственными и ободряющими словами вдохновлял своих людей на новые атаки… Его бесстрашие на плато Нейзидль… должно было искупить множество его грехов».

Так же яростно и бесстрашно сражался Эммануэль Груши при Бородино. На Бородинском поле в 1812 году действия его кавалерийского корпуса были безупречны. Командуя 3-м кавалерийским корпусом, он выходил против центра российской позиции – Курганной высоты (или Большого редута, как называли батарею Раевского французы). Пока шли ожесточенные бои за этот Большой редут, корпус Груши находился в резерве, однако, будучи расположенным в непосредственной близости от передовой линии, нес потери от артиллерийского огня русских. Во время этой перестрелки командующий 3-м кавалерийским корпусом едва не погиб. В своих воспоминаниях Любен Гриуа, начальник артиллерии 3-го резервного корпуса, пишет: «Моя артиллерия серьезно пострадала, и вскоре два орудия были выведены из строя; большое число людей и лошадей убито. В это время генерал Груши со своим штабом подъехал на край оврага, позади меня, и я был позван к нему. Не успел я приблизиться, как враг обстрелял нашу группу и тотчас же многочисленные ординарцы и офицеры штаба были убиты или ранены картечью; лошадь генерала Груши, пораженная пулей в грудь, упала, придавив своего хозяина, которого мы посчитали мертвым, но который отделался только сильной контузией…»

После нелегкого взятия Курганной высоты корпус Груши получил приказ атаковать русские войска, находящиеся севернее поверженного Большого редута. Несмотря на сильно пересеченную местность, по которой сложно было передвигаться, кавалеристы 3-го корпуса стремительно провели атаку на 7-ю пехотную дивизию Капцевича. Одновременно с этим наступлением кавалерии Груши приходилось отбивать контратаки русской кавалерии. Евгений Богарне, руководивший всеми действиями в районе Курганной высоты, очень высоко оценил грамотные действия кавалеристов Груши. «Несмотря на препятствия местности, – писал вице-король, – генерал Груши осуществил прекрасную атаку с кавалерией дивизии генерала Шастеля, которая в этот момент поддержала левый фланг пехоты».

Весьма благосклонно отзывается в своих мемуарах о действиях генерала Груши при Бородино и граф Сегюр: «…Груши своими многократными кровопролитными атаками на левый фланг Большого редута утвердил победу и очистил равнину. Но он не мог преследовать остатки русских. Новые овраги, а за ними вооруженные редуты прикрывали отступление русских. Они яростно защищались до наступления темноты, прикрывая, таким образом, большую дорогу в Москву…» Из 4 тысяч драгун Груши из боя вышли не более 1200. Сам генерал в этом сражении был ранен пулей в грудь. Правда, ранение оказалось неопасным. Во время этой атаки пострадал не только Эммануэль Груши, но и его собственный сын – суб-лейтенант 10-го драгунского полка Альфонс де Груши. Генерал Груши поставил в известность вице-короля о том, что из-за раны вынужден будет покинуть поле боя. Он передает командование корпусом старшему среди его дивизионных генералов Лагуссе. Что же касается самой раны Груши, то, судя по воспоминаниям Кастелана, генерал «после сражения более страдал от ревматизма, чем от бородинской раны». В целом количество потерь среди командного состава 3-го кавалерийского корпуса было весьма велико, хотя и не столь значительно по сравнению с другими соединениями. Во время отступления из Москвы Груши был назначен Наполеоном возглавить уцелевшие остатки французской кавалерии, которые получили название «Священный эскадрон». Он прикрывал отступление «великой армии».

В феврале 1813 года Груши был отдан приказ снова возглавить 3-й корпус кавалерийского резерва, который начал формироваться в районе Меца. Генерал написал письмо военному министру А. Ж. Кларку, в котором отказывался руководить кавалерийским корпусом, ввиду того, что еще не вполне оправился от ран, полученных в России, и просил назначить его командующим каким-нибудь пехотным соединением. Реакция Наполеона на эту просьбу была однозначной: 1 апреля 1813 года Груши был отправлен в отставку. Все складывалось для генерала весьма неудачно – и разгромная катастрофа в России, и невозможность получить вожделенное место военачальника более высокого ранга, все это больно задевало его самолюбие. Поэтому не удивительно, что, выйдя в отставку, Груши впал в депрессию.

В июле того же года пасынок Наполеона, принц Евгений, предпринял попытку помочь генералу вернуться в армию, направил прошение Бонапарту, но император не удостоил его ответом.

После ряда поражений французов в сентябре – октябре под Кульмом и Лейпцигом, когда возникла реальная угроза вторжения войск союзников на территорию Франции, Эммануэль Груши сам подал прошение о восстановлении его в армии в любой должности. На этот раз Наполеон вспомнил о просьбе принца и назначил Груши в Итальянскую армию. Однако генерал не успел еще отправиться к новому месту службы, как получил новое назначение – возглавить кавалерию Французской армии ввиду того, что Мюрат присоединился к антифранцузской коалиции и эта должность оказалась вакантной.

После боя при Краоне, в котором Груши получил серьезное ранение в бедро, он вынужден был покинуть действующую армию. Но, как оказалось ненадолго…

 

Снова в строю

Вскоре, как известно, император отрекся от престола и Бурбоны вернулись к власти. Людовик XVIII великодушно решает сохранить за маршалами их звания и высокое положение, но такое количество высших офицеров не нужно, и многих все-таки понизили в должностях и званиях. Груши сделали лишь первым инспектором конных егерей в чине генерал-лейтенанта. Узнав об этом, генерал написал протест Людовику XVIII и в конце открыто заявил, что предпочитает подобному назначению отставку. Такая несправедливость со стороны новых властей, возможно, и послужила толчком для обиженного Груши присоединиться к экс – императору во время знаменитых «Ста дней».

Вот как описывал В. Бешанов действия Бонапарта после его ссылки на остров Эльба: «Оставаясь на Эльбе, Наполеон зорко следил за обстановкой в Европе, внешне делая совершенно равнодушный вид и играя в “солдатики” со своим многочисленным войском. Он видел, что возможность его возвращения на французский престол не исключена. Тем более, что после стольких побед и славы прозябание на затерянном в море клочке суши было не для этого дерзкого и отважного корсиканца. Сам Наполеон позднее писал: “Я не могу умереть на этом острове и кончить свое поприще в покое, который был бы недостоин меня… Все заставляет меня надеяться, что, увидя меня, армия поспешит ко мне”».

Первого марта 1815 года Наполеон решился на смелый шаг и, оставив остров Эльбу, во главе небольшого отряда в 1400 человек вернулся во Францию, чем вызвал колоссальную волну недовольства среди европейских стран, участвовавших в это время в Венском конгрессе. Груши сразу же перешел на его сторону, вернулся в армию и снова возглавил французскую кавалерию. Возвращение Бонапарта вызвало не только недовольство в Европе, но и беспорядки в самой Франции: на юге страны немедленно вспыхнул мятеж роялистов-приверженцев королевской власти. Вот туда-то и был направлен Наполеоном генерал Груши, неоднократно ранее демонстрировавший опытность и мастерство в проведении подобных полицейских операций. И на этот раз он грамотно, оперативно и стремительно подавил восстание. Однако сопротивление на этом не закончилось. Марсель еще держал поднятым белый флаг. Генерал решил избежать ненужного кровопролития и добился победы путем переговоров.

Своими успехами в улаживании конфликта Груши вновь завоевал милость императора. Он был назначен командиром резервного корпуса кавалерии Северной армии, который предназначался для защиты Франции от агрессии и нападения со стороны Пьемонта – Наполеон исполнил наконец-то давнюю просьбу и мечту генерала Груши, предоставив ему командование самостоятельным армейским корпусом. 17 апреля 1815 года Наполеон подписал указ о присвоении Эммануэлю Груши звания маршала Франции, а еще через несколько дней тот снова принял командование французской кавалерией. Наполеону в предстоящей кампании крайне не хватало опытных военачальников, способных руководить большими силами. Поэтому император решил, что называется, «по рангу» поручить новоиспеченному маршалу возглавить крупное соединение (два пехотных и три кавалерийских корпуса). Никакого опыта управления подобными массами у Груши, конечно, не имелось, однако он, как и полагается, принял приказ к исполнению. По поводу этого назначения Рональд Делдерфилд отмечает, что, если бы Эммануэль Груши «мог предвидеть будущее, он бы немедленно отказался от командования. Но Эммануэль Груши не мог знать, что впереди его не ждет ни капли славы – его ожидает только незаслуженная репутация безнадежного неудачника».

Решение о новом походе против сил антифранцузской коалиции Наполеон принял в мае-июне. Он считал, что армии неприятеля должны были быть разбиты по частям в Бельгии, на подступах к Брюсселю. Однако еще не старый, 45-летний полководец перед отъездом на фронт был уже не таким напористым и самоуверенным, как раньше.

Вместо непоколебимой веры в свою Звезду теперь в его душе поселились сомнения и неуверенность, и в одном из разговоров он даже доверительно сказал жене генерала Бертрана: «Будет хорошо, если мы не пожалеем о нашем острове Эльба». Пожалеть действительно пришлось. И не только Наполеону, но и десяткам тысяч французских солдат и офицеров, брошенных им в новую мясорубку в центре Европы, и его верному сподвижнику Груши, который, по наполеоновской легенде, будет объявлен виновным в разгроме императорских войск.

 

Роковая отсрочка

В начале июня 1815 года император отправился на войну, которая стала для него последней. Вот как описывает приезд Наполеона на фронт и начало новых боевых действий А. Манфред: «11-го утром он выехал в армию. 15 июня французская армия перешла Самбру у Шарлеруа и появилась там, где ее никто не ждал. План Наполеона заключался в том, чтобы разъединить прусскую армию Блюхера и англо-голландскую армию под командованием Веллингтона и разгромить их по очереди. Кампания началась успешно. 16 июня Ней по приказу Наполеона атаковал англичан у Карт-Бра и нанес им поражение. Но Ней действовал медлительно и вяло и дал англичанам уйти. В тот же день при Линьи Наполеон нанес тяжелое поражение армии Блюхера, но у него не хватило сил, чтобы полностью ее уничтожить. Дабы избежать соединения остатков армии Блюхера с Веллингтоном и полностью вывести прусскую армию из борьбы, Наполеон приказал маршалу Груши с тридцатью пятью тысячами солдат преследовать по пятам Блюхера».

Наполеон, несомненно, был непревзойденным полководцем-импровизатором. Свой основной военный тезис: «добиваться решающего перевеса в самом нужном месте и в самое нужное время» он неукоснительно выполнял во всех сражениях с самого начала своей военной карьеры. Иррациональность, спонтанность и исключительные способности к структурной, целостной оценке ситуации Наполеон использовал для решения кратковременных задач. Превосходящему количеству войск неприятеля всегда можно было противопоставить исключительную силу воздействия на армию и уверенность. В стремительных атаках он использовал скрытный и внезапный удар в том месте и в то время, где и когда противник его абсолютно не ждал.

Но после сражения у Линьи Наполеон покинул поле боя в 10 часов вечера, не отдав приказа о преследовании разбитых пруссаков. Маршал Груши, ожидавший приказа о нейтрализации сил Блюхера, с изумлением отреагировал на то, что Наполеон ушел, не оставив никаких указаний. Он отправился вслед за ним и, нагнав его у самого штаба, спросил о дальнейших распоряжениях. Ему ответили, что дальнейшие приказы поступят к нему завтра утром. Груши поскакал обратно на поле и разослал по окрестностям разведчиков. На заре или еще раньше он послал генералов Пажоля и Эксельманса вместе с кавалерией, чтобы найти противника и раздобыть сведения о продвижении прусской армии. Сделал ли он это по собственной инициативе или Наполеон дал ему на этот счет какие-либо указания, неизвестно. До восхода Груши уже вновь был в штабе. Однако единственным полученным им приказом был приказ не беспокоить Наполеона. Маршалу сообщили, что императору нездоровится.

Тем временем разбитая 16 июня у Линьи прусская армия Блюхера двигалась на север, к Вавру, за исключением довольно значительного количества дезертиров, которые спешили к Намюру. Этими дезертирами, численностью около 8 тысяч человек, были солдаты, нарушившие строй в центре, после того как императорская гвардия пробила брешь в прусской обороне в Линьи. Не выдержавшие нечеловеческих испытаний, выпавших на их долю в пылающей деревне, они бежали, одержимые одним-единственным желанием – спастись от кровопролития, даже если это означало неизвестность, голод и долгие скитания. Именно их и стал преследовать Пажоль, который в своем утреннем рапорте Груши сообщал, что следует за противником, отступающим единым фронтом к дорогам на Намюр и Льеж.

Тем временем непонятное бездействие Наполеона вызывало все больше недоумение и замешательство в рядах старших офицеров. «Наполеона, которого мы знали, больше нет, – сказал Вандам, – вчерашний успех ни к чему не приведет». Генерал Жерар тоже считал эту необъяснимую отсрочку «непостижимой и непоправимой». Наконец между семью и восемью часами к бивукам пришли приказы – Наполеон едет на смотр войск! Как пишет Чандлер, Груши «был настроен на немедленное проведение преследования Блюхера, но Наполеон настоял на том, чтобы тот сопровождал его в поездке к полю боя в Линьи, во время которой император размышлял об ужасах войны». Сопровождая Наполеона в этой поездке, Груши вновь отважился попросить у императора указаний. Бонапарту это не понравилось. «Я вам прикажу, когда настанет время», – сухо ответил он.

Закончив смотр, Наполеон некоторое время говорил со штабными офицерами и другими своими спутниками. Самым важным для него в тот момент была не угроза наступления Веллингтона или Блюхера, а состояние дел дома. Он изучил представленный ему новый состав правительства и обсудил тайные происки его членов, а также общие перспективы развития французской политики. Некоторые из присутствовавших восхищались его способностью отвлечься в такой момент; другие были серьезно обеспокоены – и, как показало ближайшее будущее, не напрасно, поскольку драгоценное время уходило безвозвратно в полнейшем бездействии. Груши все еще ждал приказа, хотя и не осмеливался больше настаивать на том, чтобы ему его отдали. В любом случае время было упущено. Было уже слишком поздно преследовать прусскую армию. Эта отсрочка, как потом оказалось, и стала для Наполеона роковой: именно она послужила главной причиной его сокрушительного поражения при Ватерлоо.

Периодически к Наполеону поступали сообщения, касающиеся пруссаков. Первым был рапорт маршала Нея, затем поступили сведения от Пажоля, все еще преследовавшего прусских дезертиров по дороге на Намюр, и от Эксельманса, сообщавшего, что пруссаков в огромном количестве видели в Жамблу. После того как донесения были изучены Наполеоном, он наконец отдал распоряжение Груши, которое состояло в том, чтобы тот начал преследование прусских войск силами правого крыла армии. Маршал получил задачу, которую было крайне трудно выполнить: он должен был найти и сковать армию, превосходящую его корпус по численности более чем вдвое. Вместе с ним должны были действовать корпуса Вандама и Жерара, дивизия корпуса Лобау и кавалерия Пажоля и Эксельманса – всего около 33 тысяч человек. Согласно указаниям, Груши должен был дойти до Жамблу, выслав разведку в направлении Намюра и Маастрихта, куда, по предположению Наполеона, должна была отступать вражеская армия, и преследовать противника. Рапорт, полученный утром от Эксельманса и сообщавший о большом количестве пруссаков у Жамблу, пролил новый свет на ситуацию, и хотя Наполеон упорствовал в первоначальном убеждении, что пруссаки будут отступать в направлении своих базовых позиций, он понял, что должен быть готов к попытке со стороны Блюхера объединиться с Веллингтоном. Император приказал Груши раскрыть замысел противника и держать его в курсе событий.

Вот что пишет Саундерс, ссылаясь на мемуары самого маршала: «Груши не очень понравились данные ему приказы. Ему не терпелось догнать пруссаков на заре, но теперь, по его мнению, было слишком поздно, и он был убежден, что теперь Наполеону лучше было бы держать армию вместе… Миссия Груши выглядела не столько загадочной, сколько опасной, поскольку его отправляли с двумя армейскими корпусами, еще не оправившимися от ожесточенного сражения в Линьи, – отправляли изолированно, несмотря на риск столкнуться с целой армией пруссаков. Корпус Тильмана, который был замечен в Жамблу, накануне легко отделался и находился в прекрасной боевой форме; корпус Бюлова, который вообще еще не воевал… сам по себе почти равнялся по численности войскам Груши. Поблизости находилось около ста тысяч пруссаков, и Груши, который первым определил их приблизительное местоположение, должен был также раскрыть их планы и уберечь основную часть армии от столкновения с ними. Он почувствовал, что может не справиться с этой задачей, и, как он пишет, попытался убедить Наполеона принять другой план».

Сам маршал вспоминал в своих мемуарах, как он напомнил Наполеону о том, что с того времени, как пруссаки начали свое отступление, прошло много часов, и что ему остается лишь следовать за их арьергардом; его собственные войска рассеяны по большой территории, и, поскольку им не приказали подготовиться, пройдет еще некоторое время, прежде чем можно будет начать преследование противника. Маршал сказал, что не считает возможным замедлить отступление Блюхера на этой стадии, а также не думает, что с 33 тысячами солдат он может нанести поражение прусской армии. «Более того, – пишет Груши в своих мемуарах, в которых всеми силами пытается задним числом оправдаться во всех своих ошибках, взвалив всю вину на Наполеона, – я отважился указать императору на некоторые стратегические причины считать нежелательной отправку меня за пределы района проведения операции основными силами армии, которыми он собирался сражаться с англичанами…»

Об этом же пишет и Слоон: «Груши… находил это поручение для себя непосильным и, под конец, объявил, что пруссаки слишком далеко уже ушли вперед, вследствие чего их навряд ли удастся еще более расстроить начатым столь поздно преследованием». И далее продолжает: «Возражения его были признаны неосновательными, и Наполеон дружески простился со своим маршалом, сознавая, однако, что возложил важное и довольно трудное поручение на человека, очевидно, не обладавшего надлежащей энергией для выполнения такового».

 

Все «за» и «против» Груши

Давая оценку решению Наполеона и Груши как военачальника, Чандлер вполне резонно замечает: «Совершенно необъяснимо… почему император поставил командовать правым флангом маршала Груши – талантливого кавалерийского генерала, мало знакомого с тактикой пехоты. И для него эта новая ответственность была несоразмерной с его способностями, особенно при встрече с таким искушенным противником, как старый вояка Блюхер».

Да, конечно, из-за бездействия Наполеона, не организовавшего немедленного преследования разбитого у Линьи Блюхера, пруссаки опережали в движении французов на 15 часов. Но при этом, получив приказ на преследование, Груши смог собрать свои силы только 17-го пополудни и двигался за пруссаками недопустимо медленно. Оправдания Груши (и некоторых историков, пытавшихся защитить маршала и обвинить в медлительности марша войск Груши Наполеона, плохую погоду и усталость солдат, хотя они, в отличие от прусских солдат, имели хоть немного времени передохнуть), твердившего, что его войска вынуждены были идти по размытым от дождя дорогам, а также сталкивались с другими препятствиями. Но справедливости ради надо сказать, что от Груши ничего не зависело.

Достаточно только посмотреть на карту и понять: чтобы попасть на поле Ватерлоо, Груши нужно было сначала разбить пруссаков, которые стояли между ним и полем Ватерлоо. Прусская армия тоже шла по плохим дорогам, размытым дождем, но они были ближе, а численность солдат была в три раза больше, чем в отряде Груши. Блюхер оставил один корпус сдерживать маршала, а с остальными поспешил спасать союзников и успел вовремя, хотя мог и не успеть – дороги были действительно ужасными…

У Линьи по непролазной осенней нидерландской грязи армии Наполеона носились, как по учебному плацу. Войска вражеской коалиции не успевали соединиться и разлетались от французских ударов во все стороны. Наконец, изгнав с поля боя пруссаков под командованием фельдмаршала Блюхера, император отрядил маршала Груши преследовать отступающих и отправился на охоту за последним в этой кампании противником – британцами, которыми руководил герцог Веллингтон. Встреча самой блистательной армии с самой упрямой состоялась близ нидерландского (ныне бельгийского) городка Ватерлоо. Веллингтон, как обычно, выбрал самую удобную для обороны позицию. В осенней грязи его войска, как всегда, держались до последней возможности – даже когда сопротивление выглядело совершенно безнадежным. Чтобы прорвать британскую оборону, Наполеон бросил в бой последние резервы. Гром пушек даже сквозь туман разносился на десятки новомодных в ту пору – именно революцией введенных – километров. Эту канонаду слышали Блюхер и Груши. Но выводы сделали, однако, разные…

Блюхер не зря слыл старым лисом. Приказы он, конечно, тоже исполнял, но так, что авторы приказов только диву давались. Вот и сейчас он исхитрился ночью оставить перед носом у Груши скромный арьергард, а основные силы увел на выручку союзнику. В авангарде Груши быстро почувствовали неладное. Слишком уж мало следов оставляла армия, за которой они гнались. А главное – слишком долго слышалась пальба у Ватерлоо. Если Веллингтон все еще не сломлен – не лучше ли прекратить преследование и помочь главным силам? В конце концов генералы не выдержали – обратились к маршалу напрямую. Они не только сомневались в успехе своей погони, они понимали: если британцы пересилят, бить пруссаков будет незачем. Понимал это и Груши. У Наполеона была возможность выбирать, и его маршалы действительно были цветом армии. Но за всю свою карьеру Груши ни разу не ослушался приказа. А тут приказ был прямым и недвусмысленным: гнаться за пруссаками, не дать им оправиться и перегруппироваться. Поэтому военный совет, проведенный на марше, не изменил ничего – армия Груши продолжала погоню за призраком Блюхера, с каждым шагом удаляясь от Ватерлоо. Так что помощи Наполеону не предвиделось, хотя в обычных обстоятельствах помощь бы и не потребовалась. Последние французские резервы уже почти прорвали британскую оборону. Наполеон был в двух шагах от победы. И в этот самый момент войска Блюхера вырвались на поле боя – и антинаполеоновская чаша весов перевесила. Опираться можно только на то, что оказывает сопротивление. Великая империя рухнула, когда главной ее опорой оказался человек без собственных решений, принимающий их по инерции, по давно известному и вроде бы апробированному образцу.

После разгрома у Линьи прусские войска практически не имели возможности отдохнуть, однако они достаточно быстро собрались и также быстро отошли к Вавру, где уже к полудню 17-ш Блюхеру удалось собрать основную часть своих сил. Как отмечает английский историк Эдит Саундерс: «Дисциплина и организованность позволили пруссакам сделать то, что Наполеон посчитал невозможным». К сожалению, этого никак нельзя сказать о маршале Груши и его действиях. Да, дороги были размыты, войска из-за этого двигались медленно. Однако в истории войн можно найти много примеров маршей, выполненных при аналогичных погодных условиях (и возможно, даже худших), правда, и это стоит отметить особо, благодаря решимости и решительности самого командующего и его офицеров. Перед Аустерлицем войска Даву прошли по раскисшим от оттепели дорогам, по колено в грязи, за два дня почти 140 километров, причем в первый день было пройдено почти 90 км. Скорость движения войск маршала Ланна, независимо от погодных условий, была всегда самой высокой во французской армии. Марши Суворова под Рымником и Фокшанами стоят того, чтобы быть упомянутыми здесь как пример, причем условия осложнялись тем, что, покрыв расстояния в 100 км, русские солдаты сразу же вступали в бой и выиграли оба сражения. Примеров можно приводить много, но достаточно и этих. Будучи опытным командиром, проведших в наполеоновских походах много времени, Груши не мог-не знать, какое пристальное внимание Наполеон уделял скорости передвижения армии. А, к примеру, корпус Вандама, входивший в группировку Груши, двигался со скоростью два километра в час и прошел за полдня чуть более 7 км.

Однако на этом история несчастий маршала Груши не заканчивается. В 10 часов вечера он после долгих размышлений написал Наполеону: «Сир, имею честь сообщить Вам, что я занял Жамблу и моя кавалерия находится в Совеньере. Силы противника, численностью около 30 тысяч человек, продолжают отступать… Из многих источников стало известно, что по прибытии в Совеньер они разделились на три колонны; одна, по-видимому, пошла по дороге на Вавр, пройдя мимо Сарт-а-Вален, в то время как остальные направились в Перве. Из этого можно заключить, что одна часть намерена присоединиться к Веллингтону, центр под командованием Блюхера отступит к Льежу, тогда как другая колонна с артиллерией отступит к Намюру. Генерал Эксельманс имеет приказ послать сегодня вечером в Сарт-а-Вален шесть эскадронов и три эскадрона – в Перве. Действуя в соответствии с их данными, в случае, если значительные силы пруссаков отступят к Вавру, я последую за ними, чтобы не допустить их возвращения в Брюссель и отделить от Веллингтона. Однако, если подтвердятся сведения о том, что основные силы идут к Перве, я буду преследовать их по дороге в этот город…»

Получив это донесение Груши, Наполеон, как это ни странно, не придал особого значения содержанию письма, в котором, по словам Чандлера, «приводилась правильная догадка Груши о том, что масса армии Блюхера на самом деле отступает к Вавру». Император оставил без ответа рапорт маршала. «Это страшное упущение, – отмечает исследователь, – было исправлено им только в 10 часов утра, что явилось его первой большой ошибкой, совершенной 18 июня, ибо, если бы он реагировал даже просто с обычной скоростью и осторожностью и приказал бы Груши направиться в Оэн, тогда только один корпус армии Блюхера, в лучшем случае, мог бы участвовать в битве при Ватерлоо».

Как уже упоминалось, накануне Ватерлоо, 17 июня, войска Груши вышли в поход лишь в два часа дня и продвигались с большими передышками чрезвычайно медленно. Остановившись на постой в местечке Жамблу, французский маршал получил точные сведения о продвижении прусских войск, но не сделал практически ничего, чтобы остановить их, хотя такие шансы у него, несомненно, были! Утром 18 июня, уже в день битвы при Ватерлоо, Груши отдал приказ о выдвижении только в 8 часов утра. В десятом часу утра завтрак Груши был прерван раздавшейся вдалеке канонадой. Генерал Жерар резко, но справедливо упрекнул своего командующего в бездействии и предложил немедленно идти на звук боя (это было начало битвы при Ватерлоо). Если бы Груши принял это разумное предложение, то, несомненно, догнал бы прусские войска, но он, сославшись на приказ Наполеона (дошедший с запозданием и потому фактически устаревший), настоял на преследовании армии Блюхера. Время было упущено, а вместе с тем катастрофически таяли шансы французской армии на победу.

Между тем около 4 часов утра 18 июня Блюхер приказал корпусу Бюлова – свыше 30 тысяч человек – выступить из Вавра в поддержку Веллингтона, стоявшего на плато Мон-Сен-Жан близ Ватерлоо. И хотя дороги были размыты сильным ливнем, авангард пруссаков уже к 12 часам дня сумел достичь местечка Сен-Ламбер (менее чем в 5 километрах от поля сражения). За Бюловым последовали оставшиеся корпуса прусской армии. Для прикрытия своих действий Блюхер оставил в Вавре корпус генерал Тильмана (около 22 тысяч человек) с приказом как можно дольше сдерживать французские войска.

Что ж, энергия, смекалка и решительность Блюхера заслуживают всяческого одобрения, вызывает уважение и его проницательность, чего никак нельзя сказать о дальнейших поступках безынициативного и нерасторопного маршала Груши. На протяжении всей ночи с 17-го на 18 июня Груши пытался разобраться в ситуации. В 6 часов утра он написал Наполеону: «Сир, все рапорты и собранные сведения подтверждают, что противник отступает к Брюсселю, чтобы там сконцентрироваться или дать сражение после объединения с Веллингтоном. 1-й и 2-й корпуса армии Блюхера, по-видимому, идут – соответственно – к Корбе и Шомону. Должно быть, они покинули Турин вчера в 8.30 вечера и шли всю ночь; к счастью, погода была такой плохой, что они вряд ли могли продвинуться далеко [маршал совершенно недооценил своего противника и возможности пруссаков].

Я вскоре отправляюсь в Сарт-а-Вален и оттуда поеду в Корбе и Вавр».

По мнению Жомини, Клаузевица, Шарраса и Уссе, Груши следовало сделать утром 18 июня все возможное, чтобы успеть пересечь Диль под Мустье и разместиться поближе к театру действий Наполеона. В таком случае маршал «смог бы поставить своих людей в выгодную позицию для атаки во фланг прусских войск на их пути к Сен-Ламберу…» Правда, генерал Хэмли в своей книге «Военные операции» выражает иное мнение. По его словам, Груши не мог знать, что Веллингтон и Блюхер в течение дня окажутся в Ватерлоо: он полагал, что союзники объединятся в Брюсселе. Если бы таково было их намерение, Груши, «направившись в Вавр, серьезно воспрепятствовал бы их сообщению с базой близ Лувена и либо помешал бы им осуществить их намерения, либо чудовищно осложнил бы их положение». Ошибка Груши заключалась в том, что он не смог разгадать истинные намерения противника. Однако утром 18 июня действия маршала были такими же размеренными и апатичными, как и накануне. Казалось, ничто не могло убедить его действовать побыстрее и поэнергичнее. Его соединения, в отличие от пруссаков, отнюдь не перенапрягались, выполняя приказы. Вместо того чтобы начать марш в 6 часов утра, генерал Вандам вывел их только к 8 часам, и из-за этой задержки пришлось отложить выход войск генерала Жерара до 9 часов.

Сам Груши прибыл в Сарт-а-Вален в 10 часов утра. Дружелюбный нотариус, проживавший неподалеку, предложил маршалу воспользоваться его гостеприимством и сообщил ему некоторые полезные сведения. Груши узнал, что пруссаки прошли насквозь или мимо города тремя колоннами и что они, по-видимому, направляются к Веллингтону в Брюссель. Отослав рапорт Наполеону, маршал приступил к ленчу в обществе своего гостеприимного хозяина в красивом саду загородного дома…

Тем временем в 11.35 утра у плато Мон-Сен-Жан прогремел первый орудийный залп, и сразу же загрохотали французские и английские пушки, после чего последовала атака французов на Угумон. Сражение при Ватерлоо началось… Эта артиллерийская канонада достигла Валена, когда Груши добрался до десерта – клубники на блюде. Один из полковников, зайдя в дом, прервал трапезу маршала и сообщил, что из сада слышно стрельбу. Груши вскочил, прислушался, и действительно – далеко на западе раздавался низкий грохот. В саду собрались офицеры, некоторые всматривались вдаль на запад, некоторые прикладывали ухо к земле, остальные стояли небольшими группками и обменивались мнениями. Генерал Жерар настойчиво потребовал, чтобы Груши немедленно отправился в направлении стрельбы. Но маршал ответил, что они слышали, вероятно, действия арьергарда Веллингтона при отступлении к Брюсселю. Заметив приблизившихся крестьян, он спросил их, где, по их мнению, стреляют, и они ответили, что это, должно быть, в Мон-Сен-Жане. Груши обсудил случившееся с офицерами, но не счел необходимым менять маршрут.

Между тем гул боя со стороны Мон-Сен-Жана усиливался. Поле битвы находилось от Валена примерно в 25 километрах по прямой, и видно было, как клубы дыма поднимаются над горизонтом. Становилось очевидным, что между армиями Наполеона и Веллингтона происходит ожесточенное столкновение. Генерал Жерар, при поддержке Валязэ из инженерных войск, продолжал убеждать Груши выступить в направлении стрельбы. Но генерал Бальту, командующий артиллерией, возразил, что перевезти пушки по затопленным улочкам, ведущим к Мон-Сен-Жану, будет невозможно. Последовал довод Валязэ, который настаивал, что его инженеры легко смогут передвинуть пушки. Однако Бальту это не убедило, а генерал Жерар пришел в ярость из-за бездействия Груши.

Жерар призывал Груши немедленно двигаться в сторону залпов орудий, на что маршал флегматично отвечал, что император намерен атаковать английскую армию, если Веллингтон примет бой. Потому весь этот шум его нисколько не удивляет и не затрагивает. Он прибавил, что если бы император пожелал, чтобы его войска приняли в этом участие, он не отослал бы их на такое расстояние в тот самый момент, когда идет в атаку против англичан.

В словах маршала был определенный резон, так как никаких донесений от императора о готовящемся сражении он действительно не получал. Груши решил в точности выполнять приказ Наполеона о преследовании армии Блюхера (которой, однако, не было уже у Вавра, она двигалась к Мон-Сен-Жану). Груши еще больше укрепился в своем решении, когда около 4 часов вечера получил приказ, подписанный начальником штаба французской армии Сультом, подтверждавший необходимость его войскам двигаться на Вавр. Итак, Груши не спеша двигается к Вавру, а первые прусские батальоны уже выходят на правый фланг французов, ведущих бой у Мон-Сен-Жана. Но даже у Вавра Груши действует не слишком решительно, и корпус Тильмана, имевший меньше сил, достаточно уверенно отражал все атаки французов. Только к концу дня маршалу удалось сломить упорное сопротивление пруссаков, но этот частичный успех уже не имел никакого значения. Генеральное сражение кампании 1815 года у Ватерлоо, а с ним и вся война – проиграны.

Наполеон очень хорошо понимал это. Его армия была разгромлена, а сам он выглядел безучастным усталым человеком. «21 июня Наполеон возвратился в Париж, – писал А. Манфред. – Всю дорогу в карете он был в дремотном состоянии. Иногда он просыпался, смотрел в окно, оглядывал, не узнавая, местность и снова дремал. Он чувствовал себя нездоровым, испытывал сильные боли в желудке, его постоянно клонило ко сну». Возвращение в Париж не сулило ничего хорошего. Как он и ожидал, и палата депутатов, и палата пэров, не задумываясь о завтрашнем дне, потребовали его немедленного отречения.

 

После Ватерлоо

После победы союзников у Мон-Сен-Жана часть прусской армии была направлена против Груши, чтобы отрезать его от границы. Груши же после боя у Вавра, еще не знавший, чем закончилась основная битва, решил, что Наполеон должен был одержать победу, и поэтому приготовился вести свои войска к Брюсселю. Но в это время из Катр-Бра прибыл гонец императора. Его привели к маршалу, который решил, что тот либо напился, либо сошел с ума, поскольку бормотал что-то нечленораздельное с диким рассеянным видом, и его долго никто не мог понять, но наконец после упорных расспросов Груши и его генералы узнали, какая катастрофа постигла Наполеона у Мон-Сен-Жана и что они сами теперь находятся в опасности и должны как можно скорее отступать. Победоносная армия Блюхера была близко и несомненно могла обрушить на них всю свою ярость и мощь.

Говорят, что когда Груши узнал о поражении Наполеона, он заплакал, так как отчетливо осознал, что потомки навсегда свяжут его имя с этим чудовищным поражением. И, хотя дальнейшие действия маршала были безупречны, полководческая репутация Груши погибла безвозвратно, а его имя навсегда вошло в историю, навечно соединившись с разгромом у Ватерлоо…

После таких неутешительных новостей Груши начал действовать так, как должен был действовать раньше, когда Наполеон поручил ему преследовать прусскую армию. Сейчас, когда все погибло, маршал внезапно обнаружил незаурядную энергию, решительность и военное чутье. Действуя с необычайной энергией, он искусно маневрировал при поддержке Вандама, демонстрировавшего все свое высочайшее мужество и решительность. Им предстояло спасти правое крыло армии (Жерар был серьезно ранен во время сражения накануне днем), организованно отступить перед преследующим их противником и не только сохранить снаряжение, но и попутно позаботиться о раненых. То, что Груши сумел справиться с этим трудным отступлением, являло резкий контраст с той апатией и безынициативностью, которую он проявил до этого!

20 июня под Намюром его войска были атакованы прусскими корпусами Тильмана и Пирха. В завязавшемся сражении французы одержали победу и продолжали отход в пределы Франции. Однако этот успех ничего не мог уже изменить.

После Ватерлоо маршал Груши, войска которого были единственным в то время боеспособным контингентом армии Наполеона, был назначен правительством командующим Северной армией. Предполагалось, что он возглавит оборону Северной Франции от наступавших союзников. Но приказы императора не доходили до Груши, и все же он самостоятельно и очень быстро (!) провел свой корпус через Рокруа, Обиньи, Ревель к Реймсу и далее на Париж. При иных, более благоприятных обстоятельствах его корпус вполне мог оказаться решающим звеном в продолжение кампании 1815 года, но политическая ситуация не дала Наполеону возможности воспользоваться силами Груши.

Итак, Наполеон ждал Груши, а вместо него появился Блюхер – смерть вместо жизни. Судьба порой делает такие крутые повороты: человек рассчитывал на мировой трон, а перед ним возник остров Святой Елены. Но мог ли Груши все-таки помешать пруссакам прорваться к полю Ватерлоо или отвлечь на себя хотя бы часть войск Блюхера?

Действия Груши накануне и в день сражения при Ватерлоо многие современники и историки называют странными, загадочными и даже предательскими. По словам

Наполеона, сказанным им на острове Святой Елены, Груши мог и должен был спасти положение. Поле боя, как утверждал Наполеон, было не так уж далеко от Валена, дороги не так уж и плохи, а пруссаки вовсе не следили за ним неусыпно. Но имератор был слишком несправедлив к Груши. На самом деле ситуация была гораздо более сложной, чем рисовал ссыльный император. Поле боя находилось в 30 км, но это по прямой, и войска не могли маршировать туда напрямую, им пришлось бы идти в обход по дорогам, которые были в плохом состоянии после сильного ливня накануне. Впоследствии было выяснено, что быстро идущий человек может пройти расстояние от Валена до Планшенуа за пять с половиной часов; фактически именно такое время понадобилось гонцу, доставившему Груши приказ Наполеона, чтобы доехать до места назначения. А ведь он ехал на хорошей лошади, безо всякой поклажи (за исключением письма), то есть мог передвигаться значительно быстрее армейского корпуса, и можно предположить, что Груши смог бы добраться до поля битвы не раньше восьми-девяти вечера. Пруссаки в тот день прошли по тем же местам в Планшенуа, что заняло восемь с половиной часов, не считая задержки в Вавре. Груши предстояло пройти на три мили больше. Так что даже по самым оптимистичным расчетам, Груши не мог подойти к полю битвы раньше или хотя бы в одно время с пруссаками. Его пехотные части просто физически не могли этого сделать.

Стоит также вспомнить и о том, что не только Груши упорствовал в своем неверном решении. Дэвид Чандлер в своей знаменитой книге «Военные кампании Наполеона» рассказывает о том, что происходило накануне сражения у Ватерлоо на военном совете в Лe-Кайю. Осторожное предложение Сульта вызвать Груши было отвергнуто с презрением. Точно так же Наполеон не прислушался, назвав «чепухой», к сведениям, полученным из сообщения принца Жерома о подслушанном накануне хозяином гостиницы разговоре двух британских офицеров. Из него следовало, что Веллингтон и Блюхер планируют соединить силы во время грядущего сражения. Однако генерал Друо указал на то, что земля еще слишком сырая, чтобы пушки могли свободно маневрировать или для того, чтобы использовать рикошетный огонь против неприятеля, и предложил подождать с началом сражения еще несколько часов, чтобы немного просох грунт; Наполеон сразу согласился. Он приказал начать главную атаку только в час дня. Это решение оказалось в тот день роковым для французов. Ибо если бы утром против Веллингтона направили даже недостаточно поддержанную атаку пехоты, французы должны были бы обязательно победить, так как тогда Блюхер прибыл бы на поле слишком поздно, чтобы иметь возможность повлиять на исход битвы. Однако из-за своей крайней самоуверенности император был убежден, что «у нас девяносто шансов в нашу пользу и даже нет и десяти против нас». Но, по-видимому, упоминание имени Груши Сультом напомнило Наполеону о не сделанном ранее, ибо в 10 часов, перебравшись на ферму в Ронсомме, он наконец продиктовал ответ на депешу Груши, написанную им накануне вечером. Он был малосодержателен. «Его величество желает направить вас к Вавру, чтобы подойти поближе к нам и присоединиться к нашим операциям, поддерживая с нами связь и оттесняя, гоня перед собой те части прусской армии, которые находятся на вашем направлении и которые остановились у Вавра. Вы должны достигнуть этого пункта как можно скорее». Это не было четким приказом – отзывом, но не было и приказом продолжать независимые действия; он был послан на шесть часов позднее, чем нужно.

А вот Блюхер, которого недаром называли Стариной Вперед, сумел принять правильное решение, хотя начальник штаба старался склонить его к тому, чтобы они направили все силы против войск Груши. Какая ирония судьбы: твердолобый пруссак, как часто отзывался о немецких генералах Наполеон, сумел принять единственно правильное решение, чего не скажешь не только о не хватавшем с неба звезд Груши, но и о великом Наполеоне. Вот что рассказывает о действиях Блюхера Чандлер: «Каждый час, проведенный в бездействии у Мон-Сен-Жан, был, конечно, на пользу Веллингтону, так как головные колонны Блюхера быстро приближались к полю боя. Старина Вперед и его начальник штаба все еще препирались из-за объема помощи, которую они должны оказать Веллингтону. Гнейзенау все еще не был убежден, что под Ватерлоо развернется серьезное сражение, и он все еще хотел оставить основную массу прусских войск в окрестностях Вавра для встречи войск Груши – хотя бы до полудня. Однако его командир был тверд – по крайней мере, два из четырех имеющихся корпусов должны немедленно двинуться на соединение с армией союзников. Так и было сделано – корпус генерала Бюлова с самого рассвета взял направление на запад, к Шапель-Сен-Ламбер, и вскоре после него за ним последовал и II корпус».

В письме, написанном в 9.30 утра барону Мофлингу, Блюхер подтвердил свое первоначальное обещание поддержать Веллингтона при Ватерлоо. «Скажите от моего имени герцогу Веллингтону, – писал он, – что, как я ни болен, я пойду во главе моей армии и без задержки начну атаку против правого фланга противника, если Наполеон начнет атаку против герцога. В том случае, если французы сегодня нас не атакуют, я считаю нужным совместно атаковать французскую армию завтра». Как и обещал, неустрашимый фельдмаршал выехал из Вавра в 11 часов утра. Подскакав к головным частям корпуса Бюлова, он обратился к солдатам, призывая их поддержать его: «Ребята, не дадите же вы мне нарушить мое слово!» Гнейзенау был оставлен в Вавре следить за движением войск Груши и получил позволение самому решать, следовать ли оставшимся корпусам за Блюхером или нет. Таким образом, доблестный старый прусский воин поспешил к полю боя, проявив наивысшую верность своему союзнику и похвальное стремление к наступательным действиям.

Однако, даже если принять во внимание все сказанное выше, маршала есть в чем серьезно упрекнуть. Преследование отступающего Блюхера велось очень вяло и непростительно медленно. Во время этого преследования Груши продемонстрировал полное отсутствие личной инициативы и тактическую и стратегическую ограниченность. Несмотря на солидный военный опыт, маршал оказался совершенно несостоятельным в роли независимого командира, который должен уметь самостоятельно принимать решения с учетом складывающейся обстановки. К сожалению, каждый свой шаг маршал делал с оглядкой на Наполеона, ожидая дальнейших указаний от императора. Нет никакого сомнения, что будь на его месте такие маршалы, как Ланн, Даву, Массена, Сюше или Мюрат, то ситуация была бы иной. Действия Груши у Вавра должны были быть более решительными.

Во-первых, была плохо организована разведка, из-за чего французы не смогли получить сведений о действиях прусской армии. Если бы разведка действовала отлажено и точно определила, что основная часть пруссаков двинулась от Вавра к Ватерлоо (а не к Брюсселю, как предположил Груши), то французы могли бы преследовать Блюхера с максимальной скоростью, чтобы отвлечь на себя, по крайней мере, хвостовые колонны двух прусских корпусов, а сил у Груши для этого было достаточно. Такой удар, нанесенный во второй половине дня 18 июня, позволил бы Наполеону не вводить в бой против Бюлова корпус генерала Мутона, тем более что наступление пруссаков долгое время сдерживала Молодая гвардия. Император мог бы тогда бросить корпус Мутона против англичан, и при таком наращивании удара Веллингтон, уже на три четверти побежденный, вряд ли смог удержать свои позиции и, скорее всего, отступил бы.

Итак, непростительно медленное преследование Груши противника во второй половине 17-го и днем 18 июня, неумение наладить разведку и неспособность маршала принимать самостоятельные решения в быстро меняющейся обстановке, нерешительность атаки у Вавра фактически вывели из игры 33 тысячи французских солдат и таким образом предрешили исход не только битвы при Ватерлоо, но и всей кампании. Как писал об этом Делдерфилд: «Он канул в неизвестность где-то на марше в направлении Гемблу (Жамблу), выступив из дыма битвы и пропав в тумане полемики по вопросам военной истории. Ни один из историков никогда не мог с уверенностью сказать, что же делал Груши в течение этих сорока восьми часов, но в этот исторический миг на весь XIX век была решена судьба Европы».

Нельзя не согласиться с Чандлером, который считал, что для Груши должность военачальника оказалась «несоизмеримой с его способностями, особенно при встрече с таким искушенным противником, как старый вояка Блюхер». Маршальство Эммануэля Груши – это история упущенных возможностей.

 

Печальная судьба незадачливого маршала

После отречения Наполеона и второй реставрации Бурбонов маршал Груши попал в так называемые проскрипционные списки, в которых содержались имена тех, кто особенно способствовал возвращению Наполеона и был «активным сторонником и пособником узурпатора». Понимая, что с ним могут расправиться, маршал бежал из Франции. До 1820 года он прожил в США и лишь после королевской амнистии вернулся на родину. Его возвращению очень способствовал маршал Даву, который после королевской опалы был вновь призван на службу и получил от Людовика XVIII звание пэра Франции. Используя свое влияние, «железный маршал» написал королю в августе 1819 года письмо, в котором ходатайствовал за генералов Груши, Клозеля и Жиля. «Сир, – обращается Даву к королю, – убедившись во всей силе Вашей доброты по отношению ко мне, я смиренно прошу Ваше Величество помочь моим трем бывшим сослуживцам: генералам Груши, Клозелю и Жилю, и позволить им вернуться (во Францию). Оказавшись тогда в трудных и чрезвычайных обстоятельствах, которые Ваше Величество великодушно простило и забыло, я посчитал себя обязанным вступиться за них перед тогдашним министерством (во время «белого террора» 1815 года), объяснив, что вся их вина заключалась в том, что они честно исполняли мои приказы. Назначенный Вашим Величеством на высокий пост… могу ли я делать вид, что не замечаю несчастий этих людей, невольным виновником которых я являюсь. Ваше Величество, следуя примеру своих августейших предшественников, не раз проявляло свое милосердие. Попросив еще раз проявить великодушие и понимая, что это качество является главным секретом его сердца, я уверен в Вашем правильном толковании моего обращения, которое продиктовано единственным желанием объединить вокруг его трона всех бывших командиров армии, пополнив их ряды еще тремя генералами, имеющими хорошую репутацию. Возвращение их в столицу было бы полезным и свидетельствовало бы о том, что прошлое навсегда забыто и что слезы вытерты Вашей августейшей рукой и всех впереди ждет еще более счастливое будущее.

Я уверен, что мой демарш не удивит Ваше Величество и Вы истолкуете его, как проявление совести с моей стороны. Моя надежда на положительное решение вопроса подкрепляется уверенностью в том, что до моего к Вам обращения, сир, за генералов Груши и Жиля просил один принц, которого вы любите называть своим сыном и возвышенность чувств которого делает его достойным столь высокого звания…»

По словам графа Вижье, одного из биографов маршала Даву, со стороны Груши, который не замедлил воспользоваться королевской амнистией и возвратился во Францию, в качестве благодарности в адрес Даву последовали различного рода оскорбления. «Беспристрастная история, – добавляет граф Вижье, – по справедливости воздала за необоснованную клевету и каждого из этих двоих поставила на то место, которое они заслужили». Возвращение Груши домой не было триумфальным. Людовик XVIII не признал его маршальского звания, дарованного ему «узурпатором». Пришлось довольствоваться тоже очень высоким, но не столь почетным чином генерал-лейтенанта. Впрочем, о каких-либо должностях для этого сомнительного, с официальной точки зрения, человека речь не шла. Новый король Карл X, взойдя на престол в 1824 году, вообще отправил Груши в отставку.

Некоторые изменения в жизнь Груши внесла Июльская революция 1830 года, свергнувшая навсегда династию Бурбонов. Новый король-буржуа Луи Филипп признал некогда отобранные у Груши звание пэра и маршала Франции, однако никакого назначения он так и не получил. Оставшись не у дел, Груши систематизировал жизненные воспоминания, пытаясь оправдать свое поведение в трагические дни Бельгийской кампании 1815 года и много путешествовал. Во время одного из таких вояжей, возвращаясь из Италии, 29 мая 1847 года старый маршал заснул вечным сном в небольшом южном городке Сент-Этьенн. Его вдова перевезла останки мужа на традиционное место захоронения маршалов Франции – столичное кладбище Пер-Лашез.

Находясь на острове Святой Елены, ссыльный император как-то сказал о маршале: «Груши хотел оправдаться за мой счет: то, что он говорил, столь же верно, как если бы я велел привезти мне герцога Ангулемского в Париж, и он бы выполнил это повеление. Несмотря ни на что, я уважаю Груши и именно потому называю его добродетельным врагом». – Как заметил Рональд Делдерфилд, «история обошлась с Груши безжалостно. Ей известны “генералы-удачники5’. Таким был Веллингтон, таким был Кромвель. В годы Второй мировой войны таким был Монтгомери. Солдаты всегда с энтузиазмом следуют за полководцем с такой репутацией. А Эммануэль Груши, напротив, был неудачником…»

И так уже получилось, что из всех маршалов Наполеон выбрал для решающей погони его, человека, который не мог нарушить приказ ни при каких обстоятельствах в силу своего характера. Железная исполнительность и безынициативность Груши оправдывали себя и оказывались востребованными и необходимыми сотни раз, но рано или поздно не могли не обернуться катастрофой…

«И наконец, – как пишет Дэвид Чандлер, – нужно воздать должное фельдмаршалу Блюхеру и его прусским солдатам. У армии Веллингтона едва ли был хоть один шанс на решающую победу в одиночку – своевременное прибытие всевозрастающего потока прусских войск на правом фланге французов, несомненно, качнуло чашу весов в пользу союзников. То, что Бюлов, Пирх и Цитен прибыли вовремя, стало почти целиком заслугой их главнокомандующего, который оставался таким же энергичным и целеустремленным, несмотря на свою болезнь».

Историю, как известно, нельзя переписать заново, но можно предполагать и гадать, что могло бы случиться, если бы обстоятельства не сложились определенным фатальным образом. Но… «человек предполагает, а Бог располагает». Наполеону в этот день действительно противостоял злой рок, череда событий, которые он никак не мог предвосхитить или изменить, повлиять на них каким-либо образом. Можно даже сказать, что сражение при Ватерлоо – мистическая загадка. Оно одинаково непонятно для тех, кто его выиграл, и для тех, кто его проиграл.

Действительно, то был день, подобный вспышке молнии, то была гибель военной монархии. Если бы в ночь с 17-го на 18 июня 1815 года не шел дождь, то будущее Европы наверняка сложилось бы иначе. Для того чтобы Ватерлоо стало концом Аустерлица, достаточно было лишь непогоды. Оказалось, что нужен был дождь, чтобы вызвать крушение целого мира. Впрочем, Ватерлоо – это еще и одно из самых своеобразных столкновений в истории. Наполеон и Веллингтон. Это были не столько враги, противники, сколько противоположности. Артуру Уэлсли Веллингтону, обладавшему недюжинным умом, сознанием долга и непреклонной твердостью, суждено было не раз прославиться в войне против наполеоновской Франции. Ему пришлось сражаться и одерживать победы над лучшими маршалами Наполеона в знаменитых сражениях при Бузако, Бадахосе и Саламанке, а под Ватерлоо – и над самим императором.

Еще более резкое противостояние было у Наполеона с Гебхардом Лебрехтом фон Блюхером, отличавшемся безрассудной храбростью, резкостью и дерзостью, граничащей с эпатажем, неутомимой жаждой деятельности и кипучей энергией. Этот прусский фельдмаршал, получивший очень скудное образование и имевший весьма смутное представление о воспитании, побеждал скорее благодаря своим природным характеристикам и звериному чутью, нежели полководческому таланту. И хотя Наполеон презрительно и насмешливо отзывался о нем на словах, в глубине души он интуитивно боялся этого безудержного свирепого невежественного кирасира. Не признаваясь даже самому себе, Наполеон, очевидно, угадывал в нем своего самого опасного врага. И предчувствие его не обмануло: последний нежданный и роковой удар, от которого Наполеон уже не оправился, нанес ему именно старый рубака Блюхер, который к тому времени уже разменял восьмой десяток лет… Как тут не задуматься о неисповедимости путей Господних и существовании некоего божественного Провидения, проявившегося в этом удивительном столкновении и пересечении обстоятельств и судеб конкретных исторических личностей?

Тем не менее, главные участники знаменитого сражения оценивали его результаты по вполне земным, реальным меркам. Впоследствии творцы наполеоновской легенды и, в первую очередь, сам Наполеон, находясь на острове Святой Елены, возложили всю вину за поражение при Ватерлоо на Эммануэля Груши. Детальное исследование историками всех обстоятельств сражения убедительно показало, что неудачливый маршал был виновен в этом лишь отчасти. Но, так или иначе, именно он способствовал тому, что в 1815 году была поставлена последняя точка в истории наполеоновских войн.