Эммануэль Груши – последний из генералов, кого Наполеон удостоил звания маршала, снискал недобрую славу, сыграв решающую роль в печальном исходе сражения под Ватерлоо 18 июня 1815 года. Эта последняя и роковая битва императора продолжалась с 11 часов 35 минут дня до 20 часов вечера. Финал ее окончательно определило внезапное для французской стороны появление на их правом фланге прусских войск Блюхера. Такую развязку должен был предотвратить маршал Э. Груши, которому было поручено найти войска Блюхера, разбить и подоспеть на помощь императору. Наполеон считал, что от своевременного прибытия корпусов маршала зависит судьба не только сражения, но и всей кампании. Во время битвы при Ватерлоо он многократно задавал один и тот же вопрос: «Где же Груши?» Но так и не смог получить на него внятный ответ, как и помощь, на которую очень рассчитывал. Маршал со своим 35-тысячным корпусом так и не появился.

Потом Груши объяснит свое опоздание тем, что, не сумев обнаружить Блюхера, он слишком долго блуждал по окрестностям, тщетно пытаясь отыскать прусские войска согласно полученному приказу. Затем, преследуя пруссаков, он якобы сбился с пути, пошел неверным курсом, уводящим его от места решающего сражения, и тем самым предрешил разгром французской армии.

И для самого Груши данный эпизод стал решающим в его военной карьере, новой точкой отсчета, перечеркнувшей все годы его безупречной службы и предопределившей на долгих два столетия отрицательное отношение к нему ревностных поклонников Наполеона Бонапарта. Многие из них считали, что Груши стал для Наполеона злым роком, фатумом, судьбой. В данном случае, увы, – «судьбой-злодейкой». А знаменитый австрийский писатель Стефан Цвейг в новелле «Невозвратимое мгновение» из цикла «Звездные часы человечества» представил его заурядной посредственностью, упустившей из рук «невозвратимое мгновение», решившее не только судьбу императора Франции, но и всего мира. Таким же незавидным выглядел портрет маршала и во многих других исторических и литературных произведениях. «Наполеоновская легенда, согласно которой именно маршал Груши называется виновным в поражении императора, – как пишет современный российский историк Н. В. Промыслов, – на долгие годы определила отношение к Груши публицистов, литераторов и историков».

Справедливо ли это? Что же в действительности произошло в окрестностях Ватерлоо 18 июня 1815 года и почему столь долгожданный Груши вдруг «обернулся» для Наполеона одним из самых его злейших врагов – прусским маршалом Блюхером? Попробуем в этом разобраться.

 

Дворянин в мундире рядового

Вот уже почти два столетия многие историки, описывающие события во Франции времен Наполеона, как правило, снабжают Эммануэля Груши не очень лестными эпитетами и характеристиками. Так российский историк А. К. Дживелегов называет его «жалкой пародией на Мюрата», а Я. Нерсесов – «печально известным волонтером-революционером дворянских кровей». Зарубежные исследователи нередко путают дату присвоения ему маршальского звания, ошибочно считая ею 1831 год (Ч. Гавард), или называют его генералом (Ж. Валинсель). В действительности же, как пишет французский исследователь Л. Шардиньи, «Груши, произведенный в маршалы декретом Наполеона от 15 апреля 1815 г., был разжалован при Людовике XVIII и восстановлен в звании маршала королем Луи Филиппом 19 ноября 1831 г.».

Что же касается дворянского происхождения Эммануэля Груши, то это соответствует действительности. Будущий последний наполеоновский маршал появился на свет 23 октября 1766 года в городе Вилетт департамента Иль-де-Франс в старинном благородном нормандском семействе Франсуа Жака де Груши де Роберто, сеньора де Вилетт, Кордекур и Саньи. Его отец исполнял обязанности пажа при Людовике XV и происходил из довольно знатного и древнего дворянского рода, представители которого участвовали еще в норманнском завоевании Франции и в Первом крестовом походе. К моменту рождения Эммануэля род де Груши имел, как минимум, тысячелетнюю историю: первое упоминание о нем относится еще к эпохе правления Карла Великого.

Следуя традициям семьи, Эммануэль выбрал для себя военную карьеру. В неполные четырнадцать лет в 1780 году при Людовике XVI он был зачислен в морскую артиллерию и стал офицером. Уже в юные годы Груши демонстрировал необычайную исполнительность и четкость в следовании указаниям, чем заслужил хорошую репутацию в глазах начальства. Получив отличную базовую подготовку в Страсбургском военном училище, молодой дворянин начал службу в качестве артиллерийского офицера, однако вся последующая его военная карьера будет в дальнейшем связана исключительно с кавалерийскими войсками. И хотя этот человек с довольно заурядной внешностью, обладающий обходительными изящными манерами и мягким покладистым характером, особыми талантами на службе не блистал, был абсолютно безынициативным, зато проявил себя как педантичный, добросовестный и скрупулезный исполнитель.

Груши был известен и ценен прежде всего своей железной дисциплиной, точным исполнением боевых приказов до самой мельчайшей подробности. Наполеон поручал ему труднейшие задания – и был абсолютно уверен в конечном результате. За это и возвышал его по служебной лестнице. Так что свое высшее воинское звание маршала Груши честно заслужил.

Впечатляли не только происхождение, но и родственные связи Эммануэля Груши. Знатных предков имела его жена, о чем говорит ее родовое имя – Сесиль Селест Ле Дульсе де Понтекулан. Эммануэлю Груши повезло – он женился на дочери командира своей воинской части генерал-майора Ле Дульсе, маркиза де Понтекулана. Этот брак позволил сблизиться и со старшим братом невесты Луи Гюставом Ле Дульсе, графом де Понтекуланом. В будущем этот человек станет членом Конвента, сенатором Французской империи и обладателем титула пэра Франции, полученного в эпоху Реставрации Бурбонов. Обходительный и ненавязчивый в обращении, Гюстав сумел ужиться абсолютно со всеми политическими режимами. Правда, во время Революции бывший граф окажется в стане жирондистов, врагов якобинцев, что создаст дополнительные серьезные проблемы не только ему самому, но и его зятю – генералу Груши.

Брачный союз молодого Эммануэля был типичен для старого французского дворянства. Женщина в нем ценилась прежде всего в качестве матери, дающей наследников и продолжателей рода, несущих эстафету чести от поколения к поколению. Сесиль де Груши оправдала все эти надежды. Она родила двух мальчиков и двух девочек. Трое из них проживут очень долго. Увы, главным в жизни детей, а потом и внуков маршала будет стремление восстановить доброе имя отца и деда, безвозвратно утраченное июньским днем 1815 года.

А пока Груши едва исполнилось двадцать. Но это не помешало молодому военному попасть в шотландскую роту отборного гвардейского подразделения – телохранителей короля. Присвоенный ему тогда чин гвардейского суб-лейтенанта приравнивался к званию подполковника армии. Так же как и его отец, который в свое время с честью исполнял почетные обязанности пажа короля Людовика XV, Груши стал служить в гвардии нового монарха – Людовика XVI. В связи с этим известный российский исследователь, автор книги «Созвездие Наполеона» В. Н. Шиканов, небезосновательно отмечает: «Можно не сомневаться, что при „старом порядке“ его будущее было бы обеспечено, хотя наверняка в нем не нашлось бы места маршальскому жезлу».

Когда началась Великая французская революция, молодой Груши стал тесно общаться с такими выдающимися умами своего времени, как Кондорсье, Кабанис, Алемберт и Бомарше – кстати, двое первых из упомянутых приходились ему шуринами.

Груши воспринял начавшуюся Революцию с энтузиазмом, так как считал происходящее воплощением идей Просвещения. Вместе со своим окружением он проникся новыми представлениями о мире, как губка впитывая прогрессивные идеи. Однако офицеры королевской гвардии в большинстве своем отнеслись к Революции крайне негативно, многие даже покинули страну, и в конце концов Груши пришлось перевестись в скромный армейский конно-егерский полк, который он возглавил в звании полковника. Но и здесь большинство офицеров оказались ярыми роялистами. Таким образом, потомственный дворянин из старинного рода оказался изгоем для своего сословия и его положение в армии стало несколько расплывчатым и неопределенным.

На рубеже 1791–1792 годов, согласно моде того времени, потомственный дворянин граф де Груши становится просто гражданином Груши. По этому поводу британский историк Рональд Делдерфилд высказался довольно эмоционально: «Друзья Эммануэля Груши были потрясены, услышав, что сын маркиза не только отдался делу революции, но и ушел добровольцем в армию рядовым! А молодой Груши сделал именно это, намеренно отвернувшись от богатства и привилегий, и вскоре затерялся в рядах патриотов. Ему еще раз предстоит затеряться через двадцать шесть лет, но на этот раз с маршальским жезлом в руках и во главе 33 тысяч вооруженных солдат».

В это время революционные пожары вспыхивали повсеместно, порой в самых неожиданных местах, и эпизод с молодым Груши был не столь уж невероятным, каким мог бы показаться. Вскоре даже самым реакционным и уверенным представителям изжившего себя режима становится предельно ясно, что веяния нового времени увлекли за собой не только массу недовольных из низших социальных слоев, но также и множество весьма достойных людей из высшего общества.

В течение 1792 года юный Эммануэль Груши успешно воевал в составе различных кавалерийских частей против вторгшихся в страну войск антифранцузской коалиции, отличившись в боях под Монмеди и Верденом. 7 сентября того же года он был произведен в генерал-майоры, достигнув в 26 лет вершины воинской иерархии (выше генерал-майора в королевской армии мог быть только маршал Франции, звание, которое вручалось исключительно за особые заслуги). Кстати, такое стремительное продвижение по службе во времена Революции встречалось довольно часто. Благодаря своей прямоте, смелости и решимости, а также в немалой степени покровительству одного из самых уважаемых и значимых сановников того времени – генерала Лафайета, Груши становится генерал-майором и командует кавалерией альпийской армии. Его войска успешно отражают атаки сардинцев на юго-восточной границе, а затем триумфально вторгаются в Пьемонт. Узнав о победах армии отступника Груши, герцог Ангулемский, племянник короля, пришел в ярость: «Можно понять, когда какой-то Массена, какой-то там Сульт и прочие дети мужланов служат Революции, но когда это делает дворянин, маркиз… возмутительно!» Кстати, когда через 23 года судьбе будет угодно свести герцога с Эммануэлем Груши лицом к лицу, он изменит свое мнение о маршале-отступнике. Ведь если бы не его заступничество, отпрыску королевской династии вряд ли удалось бы остаться в живых во время пресловутых «Ста дней». Но более подробно об этом эпизоде мы расскажем в разделе «Жизнь после Ватерлоо, или 30 лет спустя», а пока вернемся к событиям 90-х годов.

В то беспокойное время, особенно в 1792-м и 1793 году, революционное правительство часто переводило офицеров дворянского происхождения в Вандею, где началось восстание в поддержку монархической власти. Вероятно, таким образом предполагалось проверять лояльность подозрительных выходцев из высших слоев общества и исключить возможность их перехода на сторону врага (бежать из Вандеи практически было некуда). Посылали в мятежную Вандею и Груши.

В сентябре 1793 года вышел указ Конвента об изгнании из армии всех офицеров дворянского происхождения. Подобные меры вызывали недоумение и недовольство у выходцев из высшего общества. Обиженные недоверием, многие из них стали оставлять армию. А генерал Груши, напротив, попытался отстоять свое право служить в армии в том чине, который ему дала Революция. Но, несмотря на все усилия, 8 октября указом военного министра Бушота Груши был отстранен от должности. Его не могли оставить на этом посту не только из-за родовитости, а еще и потому, что, как упоминалось выше, он был родственником жирондиста Кондорсе. Получив отставку, Груши отправился в одно из поместий, принадлежавших родителям его жены, в департаменте Кальвадос. Таким образом, болезненная недоверчивость и мнительность Робеспьера сделала свое дело, вызвав у значительного круга лиц «неблагонадежного происхождения» неприятие, а то и озлобление против революционного движения и его вождей. Генерал Груши, верой и правдой служивший делу Революции, впал в опалу и был изгнан из армии со строжайшим запретом приближаться к фронтовой полосе, границам и Парижу ближе, чем на 80 километров.

Несмотря на заслуги генерала перед новой властью, его семья неоднократно подвергается репрессиям со стороны революционных, агрессивно настроенных масс. В начале 1793 года Груши отправляет своим родителям охранную грамоту, в которой подтверждается, что он служит в республиканской армии, не эмигрировал, поэтому имущество его семьи охраняется революционными законами и конфискации не подлежит, но часть своих владений он уберечь не сумел. В 1794 году по доносу арестовали его 80-летнего старика-отца и отправили в тюрьму. Для его спасения Эммануэль написал письмо одному из влиятельных депутатов Конвента Мерлену де Тионвилю с просьбой о заступничестве. В этом письме он подчеркивал свою верность делу свободы и просил вернуть его в армию в любом звании, хотя бы даже и рядовым. На это письмо Эммануэль возлагал определенные надежды, так как после свержения в конце июля якобинской диктатуры многие прежние решения отменялись и, в частности, бывшие дворяне уже тоже стали возвращаться в армию. И со всем упорством и максимализмом молодости Груши повторно начинает службу в рядах национальной гвардии уже рядовым солдатом. При этом он хорошо понимает, что не имеет права на ошибку. Каждый промах может стоить жизни, и ему приходится воевать не за страх, а за совесть.

Словно в награду за все тяготы и несправедливости предыдущего времени службы, 11 июня 1795 года Груши восстановили в чине генерала дивизии. Он становится первым начальником западной армии. С этого времени в течение двух десятилетий будущий маршал будет участвовать практически во всех военных кампаниях Наполеона, действуя иногда весьма удачно, иногда – не очень, но всегда надежно и скрупулезно выполняя поставленные перед ним задачи.

 

Взлеты и промахи «храброго трудяги»

Несмотря на стремительное продвижение молодого генерала по служебной лестнице, наряду со взлетами случались в его карьере и промахи. По мнению Рональда Делдерфилда, во многом они были обусловлены особенностями его характера: «Груши, исповедовавший республиканские принципы, делал очень успешную карьеру. Теперь он имел высокий ранг; вместе с тем он не был человеком, любившим нести ответственность. Впрочем, сам по себе этот факт не объясняет ни его служебные промахи, ни незаслуженную репутацию головотяпа… Он был „храбрый трудяга“, прирожденный пессимист, вечно испытывающий тревогу. Вместе с тем он обладал достаточной бодростью духа и совестливостью, чтобы обратиться к поискам широких плеч, на которые он смог был переложить свои заботы. Он многое делал наобум, ориентируясь на свои представления о том, как нужно поступать в данный момент; увязнув же в трясине обстоятельств, что случалось с ним почти всегда, он всегда ссылался на скрупулезное следование букве приказа. Он был очень надежен в арьергардных боях, но почти не справлялся с задачами, требующими импровизации».

В подтверждение этих слов можно привести такой пример. В конце 1796 года Груши был назначен помощником командующего армией, высадившейся на берегах Ирландии. Но ему не удалось закрепиться там. Рональд Делдерфилд отмечает: «После семи лет, прошедших между падением Бастилии и началом наполеоновских завоеваний в Северной Италии, один (и только один) из будущих маршалов на пятьдесят ярдов приблизился к цели, о которой все они будут мечтать в их более зрелые годы: о том, чтобы нанести страшный удар в сердце Англии, этого смертельного врага Франции. Когда в начале XIX века Наполеон заявил о своем намерении высадиться в Англии, лондонские карикатуристы представляли эту идею, как выдуманную им самим. На самом деле это не так. Вторжение в Англию на протяжении многих веков оставалось так и не сбывшейся мечтой всех ее континентальных соперников. Во времена юности Наполеона было сделано несколько неудачных попыток высадки десанта, и дважды десант был все-таки высажен. При большем везении и лучшем руководстве операцией хотя бы в одном из двух этих случаев успех мог быть достигнут, что создало бы в Лондоне панику, напоминающую ту, которую вызвал марш молодого претендента на Дерби за пятьдесят лет до описываемых событий. Первой из этих экспедиций – попыткой вторжения в заливе Бентри-Бей, предпринятой в декабре 1796 года, – командовал Эммануэль Груши».

Правда, нельзя не отметить тот факт, что командующим операцией он оказался лишь волею случая. Десантом на побережье Ирландии, то есть высадкой 6 тысяч солдат с 17 кораблей с целью поднять восстание на острове, был назначен командовать генерал Гош, один из самых известных и влиятельных республиканских генералов. Однако морской шторм расстроил планы и рассеял французский флот. Только небольшая когорта кораблей, с которой находился Груши, сумела подобраться к заливу Бентри у юго-западного побережья Ирландии. Будучи начальником штаба и заместителем командующего, он был вынужден принять на себя командование и, соответственно, полную ответственность за все свои решения и дальнейшую судьбу кампании ввиду отсутствия командующего.

Именно такая непредвиденная задача встала перед Груши после разговора с адмиралом Буве, под чьим командованием находились французские корабли, ставшие на якорь в заливе Бентри. Тот предвидел катастрофу, произошедшую таки впоследствии. Он находил затею с высадкой десанта рискованной, без шансов на удачу, к тому же ожидалось серьезное ненастье и шторм. Адмирал объявил, что не намерен рисковать своим флотом в течение того времени, какое понадобится Груши для высадки. Делдерфилд так описывает этот случай: «Человек, подобный темпераментному Мюрату или импульсивному Ланну, разразился бы хохотом и отодвинул бы адмирала локтем и приказал бы начать высадку, но Груши был слишком большим формалистом, чтобы вести себя подобным образом. После шумной ссоры с адмиралом он заперся у себя в каюте и принялся строчить длинный и подробный рапорт. Когда он поставил последнюю точку над „i“, корабли уже были во Франции. Расстроенный Гош, прочтя этот рапорт, обругал Груши „жалким писакой“». И далее Делдерфилд делает вывод: «Наполеону же еще придется в предстоящие годы оценивать способности Груши в более резких выражениях. История согласилась с ними обоими». К сожалению, в 1815 году аналогичная ситуация воссоздастся с пугающей точностью, только закончится гораздо трагичнее.

Груши был обескуражен и подавлен неудачей у побережья Ирландии, он жаждал реабилитации и просил разрешения предпринять еще одну попытку, но в этой просьбе ему было отказано. Уже много лет спустя он резко высказался по этому поводу: «Мне бы надо было схватить Буве за шиворот и выбросить его за борт!»

После фиаско в заливе Бентри Эммануэль Груши был направлен в Италию, где ему пришлось воевать против союзной армии Суворова. В схватке при Нови 15 августа 1799 года французская армия потерпела сокрушительное поражение. Генерал Груши сражался храбро и отчаянно, получил во время битвы 14 ранений, одним из которых был разрубленный череп. Но в итоге был все-таки взят в плен. Великий князь Константин милостиво прислал ему своего личного хирурга, который решил, что трепанацию разрубленного черепа проводить не требуется. В противном случае все могло закончиться трагически…

Пройдет долгих восемь лет, но Эммануэль не забудет благородства, проявленного Великим князем, и, будучи в Тильзите, отправит Константину письмо, исполненное искренней признательности за проявленное великодушие и милосердие, в конечном итоге спасшие ему жизнь. После обмена пленными Груши служил в армии генерала Моро, действующей в Германии, и принимал участие в знаменитой битве 2–3 декабря 1800 года у местечка Гогенлинден неподалеку от Мюнхена, где рейнско-гельветическая армия под командованием генерала Жана Виктора Моро наголову разбила австрийцев эрцгерцога Иоанна и генерала барона Пауля Края. Тем самым она открыла себе прямой путь на Вену и поставила победную точку во второй австро-французской войне, закончившейся в феврале 1801 года подписанием Люневильского мира и развалом второй антифранцузской коалиции. В этой битве, помимо Груши, отличился еще один будущий маршал – Мишель Ней, а также генералы Ришпанс и Декан. Сражение началось с атаки австрийской стороны, направившей основной мощный удар в центр французской армии. Гренье, Ней и Груши легко отразили его. В это время оба крыла французской армии все более охватывали противника, блуждающего по незнакомым им лесным дорогам и тропинкам. Когда обходные движения закончились, Ней и Груши, ограничивавшиеся до тех пор обороной, внезапно перешли в наступление. Моро предписал им прорвать австрийскую боевую линию и соединиться с генералом Ришпансом, который как раз в это время ударил на австрийцев с тыла. Маневр этот был выполнен как нельзя более успешно. К трем часам пополудни французы одержали блистательную победу на всех фронтах. Груши по праву стал одним из главных героев этого сражения.

 

Лучше бы их пути не пересеклись…

Впервые судьба свела будущего маршала с Наполеоном Бонапартом еще в 1796 году, но чисто номинально. Груши тогда был только что назначен инспектором всех кавалерийских частей итальянской и альпийской армий. Но узнав о том, что итальянскую армию возглавил никому не известный тогда «корсиканский выскочка», он посчитал, что с таким командующим вряд ли можно добиться значительных побед, и тут же перевелся в северную армию. «Уже через месяц, – по словам Н. В. Промыслова, – генерал пожалел о своем поспешном решении, возможно, жалел о нем потом еще на протяжении долгих лет». Историк предполагает, что если бы Груши остался на прежней должности, то мог бы стать командующим кавалерией и, что самое главное, «в дальнейшем оказаться в кругу соратников Бонапарта». В конечном итоге он попадет в их число, но случится это лишь через 10 лет.

Впервые лично Груши был представлен Наполеону Бонапарту в качестве командира второй драгунской дивизии в 1806 году, перед началом боевых действий. 22 ноября они долго общались на смотре его дивизии в Берлине. В первый раз Эммануэлю представилась возможность отличиться перед лицом императора, что было очень важно для его дальнейшей карьеры. До этого случая Груши, хотя и неоднократно принимал участие в значительных сражениях, внося заметную лепту в победу, на глаза Наполеону не попадался и потому не получил особых наград. Подобными соображениями генерал откровенно делился с отцом в письме, отмечая, что не совсем доволен своими достижениями на службе. И его вполне можно было понять: он уже более десяти лет командовал пехотными и кавалерийскими дивизиями, однако никак не мог продвинуться в когорту избранных генералов, руководящих значительно более крупными воинскими объединениями и соединениями. Теперь же, подробно описывая отцу долгожданную встречу с Наполеоном, он признается, что его очаровала «доброта и внимание императора», в которых он почувствовал его расположение к себе.

Действительно, Наполеон именно тогда заметил старательного и исполнительного генерала. С тех пор тот всегда находился у него на виду и его успехи отмечались высокими наградами: в 1807 году Груши получил Большой крест Военного ордена Максимилиана Иосифа (Бавария) и знак Большого орла ордена Почетного легиона, в 1809-м стал командором ордена Железной короны (Италия) и, наконец, в 1815 году – командором ордена Святого Людовика. Но только через 19 лет после первой встречи с императором он удостоился высшего воинского звания Франции – маршала. Это знаменательное для Груши событие состоялось 15 апреля 1815 года. Но в тот день Наполеон наградил новоиспеченного маршала только маршальским жезлом, а официальный патент на этот чин им был получен в начале июня. «Это назначение, – по мнению историка Н. В. Промыслова, – было политическим: Наполеон хотел продемонстрировать, что верные ему люди могут рассчитывать на самые высокие почести и награды». Видимо, этим же было продиктовано и назначение Э. Груши пэром Франции, которое последовало 2 июня. Еще одним подарком для него стало получение командования над всей французской кавалерией, о чем Наполеон сообщил ему во время пребывания в Лионе.

Все было бы хорошо, если бы вскоре после награждения новоиспеченный маршал не получил от императора то самое ответственное задание, провал которого привел к краху обоих. Так что прав был Рональд Делдерфилд, когда отмечал, что «для дальнейшей судьбы этих людей было бы много лучше, если бы их пути не пересекались».

Но вернемся в тот знаменательный для Груши 1806 год, когда после встречи с Наполеоном он был полон воодушевления и с полной отдачей сил и умения воевал в Зимней кампании 1806–1807 годов, оказавшейся одной из самых трудных в истории Великой французской армии. В кровопролитном сражении 7 февраля 1807 года под Прейсиш-Эйлау его дивизия понесла большие потери – более 450 человек убитыми и ранеными. Во время этой битвы был ранен и сын Эммануэля Груши – 18-летний Альфонс, а под самим генералом была убита лошадь, в результате чего он едва не попал в плен. После Прейсиш-Эйлау Груши, по словам Д. Чандлера, «был назван императором одним из лучших кавалерийских офицеров».

В том же году Груши еще раз получил высочайшую оценку Наполеона. Теперь за отвагу и умелые действия в битве у Фридланда, где ему, в отсутствие Мюрата, было поручено возглавить все соединения резервной кавалерии французской армии. Особенно ожесточенные кавалерийские схватки были проведены им у деревни Генрихсдорф. Пятнадцать раз водил он здесь в атаку свои эскадроны. Позже в своем рапорте Груши напишет об этом: «Атаки повторялись с быстротой молнии. Наконец победа осталась за нами. Враг был далеко отброшен, деревня Генрихсдорф удержана нами, и я снова занял позиции слева от этого селения». И хотя внешне эти кавалерийские бои при Генрихсдорфе не принесли решающей победы ни русским, ни французам, значение их трудно переоценить. Ибо эскадроны Груши привлекли на этот участок сражения большие массы русской кавалерии, которые завязли здесь до конца битвы и не смогли в решающий момент оказать помощь соединениям Багратиона. В конечном итоге именно это обстоятельство предопределило исход генерального сражения и всей кампании в целом. Поэтому вполне закономерно, что за умелое руководство войсками у Фридланда Наполеон наградил генерала Груши знаком Большого орла ордена Почетного легиона и пожаловал ему имение в окрестностях Познани. Получил он также Большой крест Военного ордена Максимилиана Иосифа (Бавария), а в январе 1809 года – титул графа империи.

Во время войны 1809 года Груши назначают командующим кавалерией итальянской армии. Его молниеносная стремительная атака приносит французам победу в битве при Раабе 14 июня. В знаменитом Ваграмском сражении войска Груши действуют против левого крыла австрийской армии. После того как пехотинцы Даву взяли Нейзидль, все больше отодвигая назад австрийский левый фланг, эрцгецог Карл бросил в бой основную часть своей кавалерии, чтобы ликвидировать прорыв французов. Груши преградил путь австрийцам и в жестоком беспощадном бою, в котором обе стороны показали себя с лучшей стороны, проявив, несомненно, большую храбрость, самоотверженность и отвагу, оттеснил противника, чем обеспечил дальнейшее победное продвижение пехотинцам Даву. Как отмечает Эдли: «В течение этого длительного и сомнительного состязания Груши бесстрашно кидался в каждую опасность; находясь во главе своих эскадронов и действуя с порывистостью и смелостью, достойными Мюрата, он своими приветственными и ободряющими словами вдохновлял своих людей на новые атаки… Его бесстрашие на плато Нейзидль… должно было искупить множество его грехов».

Так же яростно и бесстрашно сражался Эммануэль Груши при Бородино. На Бородинском поле в 1812 году действия его кавалерийского корпуса были безупречны. Позже Груши прикрывал отступление Великой армии из Москвы. Когда в конце кампании он попросился в пехоту (кавалерия была потеряна почти полностью), Наполеон отказал ему, желая сохранить столь блестящего кавалериста. Командуя 3-м кавалерийским корпусом, он выходил против центра российской позиции – Курганной высоты (или Большого редута, как называли батарею Раевского французы). Пока шли ожесточенные бои за этот Большой редут, корпус Груши находился в резерве, однако, будучи расположенным в непосредственной близости от передовой линии, нес потери от артиллерийского огня русских. Во время этой перестрелки командующий 3-м кавалерийским корпусом едва не погиб. В своих воспоминаниях Любен Гриуа, начальник артиллерии 3-го резервного корпуса, пишет: «Моя артиллерия серьезно пострадала, и вскоре два орудия были выведены из строя; большое число людей и лошадей убито. В это время генерал Груши со своим штабом подъехал на край оврага, позади меня, и я был позван к нему. Не успел я приблизиться, как враг обстрелял нашу группу, и тотчас же многочисленные ординарцы и офицеры штаба были убиты или ранены картечью; лошадь генерала Груши, пораженная пулей в грудь, упала, придавив своего хозяина, которого мы посчитали мертвым, но который отделался только сильной контузией…»

После нелегкого взятия Курганной высоты корпус Груши получил приказ атаковать русские войска, находящиеся севернее поверженного Большого редута. Несмотря на сильно пересеченную местность, по которой сложно было передвигаться, кавалеристы 3-го корпуса стремительно провели атаку на 7-ю пехотную дивизию Капцевича. Одновременно с этим наступлением кавалерии Груши приходилось отбивать контратаки русской кавалерии. Евгений Богарне, руководивший всеми действиями в районе Курганной высоты, очень высоко оценил грамотные действия кавалеристов Груши. «Несмотря на препятствия местности, – писал вице-король, – генерал Груши осуществил прекрасную атаку с кавалерией дивизии генерала Шастеля, которая в этот момент поддержала левый фланг пехоты».

Весьма благосклонно отзывается в своих мемуарах о действиях генерала Груши и граф Сегюр: «…Груши своими многократными кровопролитными атаками на левый фланг Большого редута утвердил победу и очистил равнину. Но он не мог преследовать остатки русских. Новые овраги, а за ними вооруженные редуты прикрывали отступление русских. Они яростно защищались до наступления темноты, прикрывая таким образом большую дорогу в Москву…» Из 4 тысяч драгун Груши из боя вышли не более 1200. Сам генерал в этом сражении был ранен пулей в грудь. Правда, ранение оказалось неопасным. Во время этой атаки пострадал не только Эммануэль Груши, но и, как уже отмечалось ранее, его собственный сын – суб-лейтенант 10-го драгунского полка Альфонс де Груши. После укола острием пики в плечо генерал Груши упал под ноги лошади и был контужен. Он поставил в известность вице-короля о том, что из-за раны вынужден будет покинуть поле боя, и передал командование корпусом старшему среди его дивизионных генералов Лагуссе. Что же касается самого ранения Груши, то, судя по воспоминаниям Кастелана, генерал «после сражения более страдал от ревматизма, чем от бородинской раны». В целом, количество потерь среди командного состава 3-го кавалерийского корпуса было достаточно велико, хотя и не столь значительно по сравнению с другими соединениями. Во время отступления из Москвы Груши был назначен Наполеоном возглавить уцелевшие остатки французской кавалерии, которые получили название «Священный эскадрон».

В феврале 1813 года Груши был отдан приказ снова возглавить третий корпус кавалерийского резерва, который начал формироваться в районе Меца. Генерал написал письмо военному министру А. Ж. Кларку, в котором отказывался руководить кавалерийским корпусом ввиду того, что еще не вполне оправился от ран, полученных в России, и просил назначить его командующим каким-нибудь пехотным соединением. Реакция Наполеона на эту просьбу была однозначной: 1 апреля 1813 года Груши был отправлен в отставку. Все складывалось для генерала весьма неудачно: и разгромная катастрофа в России, и невозможность получить вожделенное место военачальника более высокого ранга – все это больно задевало его самолюбие. Поэтому неудивительно, что, выйдя в отставку, Груши впал в депрессию.

В июле того же года принц Евгений Богарне предпринял попытку помочь генералу вернуться в армию, направив прошение Бонапарту, но тот не удостоил его ответом.

После ряда поражений французов в сентябре – октябре под Кульмом и Лейпцигом, когда возникла реальная угроза вторжения войск союзников на территорию Франции, Эммануэль Груши сам подал прошение о восстановлении его в армии в любой должности. На этот раз Наполеон вспомнил о просьбе принца и назначил Груши в итальянскую армию. Однако генерал не успел еще отправиться к новому месту службы, как получил новое назначение – возглавить кавалерию французской армии ввиду того, что Мюрат присоединился к антифранцузской коалиции и эта должность оказалась вакантной. Однако после боя при Краоне, в котором Груши получил серьезное ранение в бедро, он вынужден был покинуть действующую армию. Но, как оказалось, ненадолго…

 

Последний поход

Вскоре, как известно, император отрекся от престола, и Бурбоны вернулись к власти. Людовик XVIII великодушно решает сохранить за маршалами и генералами их звания и высокое положение, но такая огромная армия высшего офицерского состава не нужна, и многих все-таки понизили в должностях и званиях. Груши остается лишь первым инспектором конных егерей в чине генерал-лейтенанта. Узнав об этом, он написал протест Людовику XVIII и в конце открыто заявил, что предпочитает подобному назначению отставку. Такая несправедливость со стороны новых властей, возможно, и послужила толчком для присоединения обиженного Груши к экс-императору во время знаменитых «Ста дней».

Вот как описывал В. Бешанов действия Бонапарта после его ссылки на остров Эльба: «Оставаясь на Эльбе, Наполеон зорко следил за обстановкой в Европе, внешне делая совершенно равнодушный вид и играя в „солдатики“ со своим многочисленным войском. Он видел, что возможность его возвращения на французский престол не исключена». Тем более что после стольких побед и славы прозябание на затерянном в море клочке суши было не для этого дерзкого и отважного корсиканца. Сам Наполеон позднее писал: «Я не могу умереть на этом острове и кончить свое поприще в покое, который был бы недостоин меня… Все заставляет меня надеяться, что, увидев меня, армия поспешит ко мне». Так и случилось. 1 марта 1815 года Наполеон решился на смелый шаг и, оставив остров Эльбу, во главе небольшого отряда в 1400 человек вернулся во Францию, чем вызвал колоссальную волну недовольства среди европейских стран, участвовавших в это время в Венском конгрессе. Груши, как, впрочем, и многие другие сподвижники Наполеона, сразу же перешел на его сторону, вернулся в армию и снова возглавил французскую кавалерию.

Возвращение Бонапарта вызвало не только недовольство в Европе, но и беспорядки в самой Франции: на юге страны немедленно вспыхнул мятеж роялистов – приверженцев королевской власти. Вот туда-то и был направлен Наполеоном генерал Груши, неоднократно ранее демонстрировавший опытность и мастерство в проведении подобных полицейских операций в Италии и Испании. И на этот раз он грамотно, оперативно и стремительно подавил восстание. Однако сопротивление на этом не закончилось. Марсель еще держал поднятым белый флаг. Генерал решил избежать ненужного кровопролития и добился победы путем переговоров.

Своими успехами в улаживании конфликта Груши вновь завоевал милость императора. Он был назначен командиром резервного корпуса кавалерии северной армии, который предназначался для защиты Франции от агрессии и нападения со стороны Пьемонта, – Наполеон исполнил наконец-то давнюю просьбу и мечту генерала, предоставив ему командование большим армейским подразделением. Вслед за этим император не только подписал указ о присвоении Э. Груши звания маршала Франции, но и поручил ему возглавить всю французскую кавалерию. Этот выбор был обусловлен тем, что в предстоящей военной кампании Наполеону крайне не хватало опытных военачальников, способных руководить большими силами войск. А для Груши командование крупным соединением было теперь, что называется, «по рангу». Несколько другое объяснение этому назначению дает Стефан Цвейг: «Что Груши не герой и не стратег, а только надежный, преданный, храбрый и рассудительный командир, – Наполеону хорошо известно. Но половина его маршалов в могиле, остальные не желают покидать свои поместья, по горло сытые войной, и он вынужден доверить посредственному полководцу решающее, ответственное дело». Со всеми этими доводами нельзя не согласиться.

Никакого опыта управления крупным армейским подразделением у Груши, конечно, не имелось, однако он, как и полагается, принял приказ к исполнению. По поводу этого назначения Рональд Делдерфилд отмечает, что если бы новоиспеченный маршал «мог предвидеть будущее, он бы немедленно отказался от командования. Но Эммануэль Груши не мог знать, что впереди его не ждет ни капли славы – его ожидает только незаслуженная репутация безнадежного неудачника».

Решение о новом походе против сил антифранцузской коалиции Наполеон принял в мае – июне 1815 года. Он считал, что армии неприятеля должны были быть разбиты по частям в Бельгии, на подступах к Брюсселю. Однако еще не старый 45-летний полководец перед отъездом на фронт был уже не таким напористым и самоуверенным, как раньше. Вместо непоколебимой веры в свою Звезду теперь в его душе поселились сомнения и неуверенность, и в одном из разговоров он даже доверительно сказал жене генерала Бертрана: «Будет хорошо, если мы не пожалеем о нашем острове Эльба». Пожалеть действительно пришлось. И не только Наполеону, но и десяткам тысяч французских солдат и офицеров, брошенных им в новую мясорубку в центре Европы, и его верному сподвижнику Груши, который, по наполеоновской легенде, будет объявлен виновным в разгроме императорских войск.

В начале июня 1815 года император отправился на войну, которая стала для него последней. Вот как описывает приезд Наполеона на фронт и начало новых боевых действий А. Манфред: «11-го утром он выехал в армию. 15 июня французская армия перешла Самбру у Шарлеруа и появилась там, где ее никто не ждал. План Наполеона заключался в том, чтобы разъединить прусскую армию Блюхера и англо-голландскую армию под командованием Веллингтона и разгромить их по очереди. Кампания началась успешно». А вот дальше все пошло не так, как задумывалось. Впоследствии причиной своего поражения император назовет ошибки, допущенные его ближайшими соратниками, в частности маршалами Мишелем Неем и Эммануэлем Груши. О своих собственных он предпочтет не упоминать. Между тем именно они станут первыми звеньями в цепи неудач, приведших к катастрофе под Ватерлоо.

 

Роковое промедление

Описывая следующий день войны, А. Манфред уже отмечает первый сбой в наступлении: «16 июня Ней по приказу Наполеона атаковал англичан у Карт-Бра и нанес им поражение. Но Ней действовал медлительно и вяло и дал англичанам уйти. В тот же день при Линьи Наполеон нанес тяжелое поражение армии Блюхера, но у него не хватило сил, чтобы полностью ее уничтожить. Чтобы избежать соединения остатков армии Блюхера с Веллингтоном и полностью вывести прусскую армию из борьбы, Наполеон приказал маршалу Груши с тридцатью пятью тысячами солдат преследовать по пятам Блюхера».

Наполеон, несомненно, был непревзойденным полководцем-импровизатором. Свой основной военный тезис: «добиваться решающего перевеса в самом нужном месте и в самое нужное время» он неукоснительно выполнял во всех сражениях с самого начала своей военной карьеры. Иррациональность, спонтанность и исключительные способности верно оценить ситуацию Наполеон направлял на кратковременные операции. Исключительную силу воздействия на армию и преимущество духа уверенности всегда можно было противопоставить превосходящему количеству войск неприятеля. В стремительных атаках он использовал скрытный и внезапный удар в том месте и в то время, когда противник его абсолютно не ждал.

Но после сражения у Линьи Наполеон оставил поле боя в 10 часов вечера, не отдав приказ о конкретном преследовании разбитых пруссаков. Маршал Груши, ожидавший приказа о нейтрализации сил Блюхера, с изумлением отреагировал на то, что император ушел, не оставив никаких указаний. Он отправился вслед за ним и, нагнав его у самого штаба, спросил о дальнейших распоряжениях. Ему ответили, что дальнейшие приказы поступят завтра утром. Груши поскакал обратно на поле и разослал по окрестностям разведчиков. На заре или еще раньше он послал генералов Пажоля и Эксельманса вместе с кавалерией, чтобы найти противника и раздобыть сведения о продвижении прусской армии. Сделал ли он это по собственной инициативе или Наполеон дал ему на этот счет какие-либо указания, не известно. До восхода Груши уже вновь был в штабе. Однако единственный полученный им приказ заключался в том, чтобы не беспокоить Наполеона. Маршалу сообщили, что императору нездоровится.

Тем временем разгромленная 16 июня у Линьи прусская армия Блюхера двигалась на север, к Вавру, за исключением довольно значительного количества дезертиров, которые спешили к Намюру. Этими дезертирами, численностью около 8 тысяч человек, были солдаты, нарушившие строй в центре, после того как императорская гвардия пробила брешь в прусской обороне в Линьи. Не выдержавшие нечеловеческих испытаний, выпавших на их долю в пылающей деревне, они бежали, одержимые одним-единственным желанием – спастись от кровопролития, даже если это означало неизвестность, голод и долгие скитания. Именно их стал преследовать Пажоль, который в своем утреннем рапорте Груши сообщал, что он следует за противником, отступающим единым фронтом к дорогам на Намюр и Льеж.

Между тем непонятное бездействие Наполеона все более вызывало недоумение и замешательство в рядах старших офицеров. «Наполеона, которого мы знали, больше нет, – сказал Вандам, – вчерашний успех ни к чему не приведет». Генерал Жерар также квалифицировал эту необъяснимую отсрочку как «непостижимую и непоправимую». Наконец, между семью и восемью часами к бивакам пришли приказы – Наполеон едет на смотр войск! Как пишет Чандлер, Груши «был настроен на немедленное проведение преследования Блюхера, но Наполеон настоял на том, чтобы тот сопровождал его в поездке к полю боя в Линьи, во время которой император размышлял об ужасах войны». Сопровождая Наполеона в этой поездке, Груши вновь отважился попросить у него указаний. Императору это не понравилось. «Я вам прикажу, когда настанет время», – сухо ответил он.

Закончив смотр, Наполеон некоторое время говорил со штабными офицерами и другими своими спутниками. Самым важным для него в тот момент была не угроза наступления Веллингтона или Блюхера, а состояние дел дома. Он изучил представленный ему новый состав правительства и обсудил тайные происки его членов, а также общие перспективы развития французской политики. Некоторые из присутствовавших восхищались его способностью отвлечься в такой момент, другие были серьезно обеспокоены, и, как показало ближайшее будущее, не напрасно, поскольку драгоценное время уходило безвозвратно в полнейшем бездействии. Груши все еще ждал приказа, хотя и не осмеливался больше настаивать на том, чтобы ему его отдали. В любом случае, время было упущено. Было уже слишком поздно преследовать прусскую армию. Эта отсрочка, как потом оказалось, и стала для Наполеона роковой: именно она послужила главной причиной его сокрушительного поражения при Ватерлоо. Такую точку зрения высказывают многие как зарубежные, так и российские историки. В частности, Н. В. Промыслов считает, что «Наполеон совершил большую ошибку, задержав преследование Блюхера на 16 часов и позволив ему таким образом восстановить силы и сблизиться с англичанами».

Периодически к императору поступали сообщения, касающиеся пруссаков. Первым был рапорт маршала Нея, затем поступили сведения от Пажоля, все еще преследовавшего прусских дезертиров по дороге на Намюр, и от Эксельманса, сообщавшего, что пруссаков в огромном количестве видели в Жамблу. После того как донесения были изучены Наполеоном, он наконец отдал распоряжение Груши, которое состояло в том, чтобы тот начал преследование пруссаков силами правого крыла армии. Маршал получил задачу, которую было крайне трудно выполнить: он должен был найти и сковать армию, превосходящую его корпус по численности более чем вдвое. Вместе с ним должны были действовать корпуса Вандама и Жерара, дивизия корпуса Лобау и кавалерия Пажоля и Эксельманса – всего около 33 тысяч человек. Согласно указаниям, Груши должен был дойти до Жамблу, выслав разведку в направлении Намюра и Маастрихта, куда, по предположению Наполеона, должна была отступать вражеская армия, и преследовать противника. Рапорт, полученный утром от Эксельманса и сообщавший о большом количестве пруссаков у Жанблу, пролил новый свет на ситуацию, и хотя Наполеон упорствовал в первоначальном убеждении, что пруссаки будут отступать в направлении своих базовых позиций, он понял, что должен быть готов к попытке со стороны Блюхера объединиться с Веллингтоном. Император приказал Груши раскрыть замысел противника и держать его в курсе событий.

Вот что пишет Саундерс, ссылаясь на мемуары самого маршала: «Груши не очень понравились данные ему приказы. Ему не терпелось догнать пруссаков на заре, но теперь, по его мнению, было слишком поздно, и он был убежден, что теперь Наполеону лучше было бы держать армию вместе… Миссия Груши выглядела не столько загадочной, сколько опасной, поскольку его отправляли с двумя армейскими корпусами, еще не оправившимися от ожесточенного сражения в Линьи, – отправляли изолированно, несмотря на риск столкнуться с целой армией пруссаков. Корпус Тильмана, который был замечен в Жанблу, накануне легко отделался и находился в прекрасной боевой форме; корпус Бюлова, который вообще еще не воевал… сам по себе почти равнялся по численности войскам Груши. Поблизости находилось около ста тысяч пруссаков, и Груши, который первым определил их приблизительное местоположение, должен был также раскрыть их планы и уберечь основную часть армии от столкновения с ними. Он почувствовал, что может не справиться с этой задачей, и, как он пишет, попытался убедить Наполеона принять другой план».

Сам маршал вспоминал в своих мемуарах, как он напомнил Наполеону о том, что с того времени, как пруссаки начали свое отступление, прошло много часов и что ему остается лишь следовать за их арьергардом; его собственные войска рассеяны по большой территории, и, поскольку им не приказали подготовиться, пройдет еще некоторое время, прежде чем можно будет начать преследование противника. Маршал сказал, что не считает возможным замедлить отступление Блюхера на этой стадии, а также не думает, что с 33 тысячами солдат он может нанести окончательное поражение прусской армии. «Более того, – пишет Груши в своих мемуарах, в которых всеми силами пытается задним числом оправдаться во всех своих ошибках, взвалив всю вину на Наполеона, – я отважился указать императору на некоторые стратегические причины считать нежелательной отправку меня за пределы района проведения операции основными силами армии, которыми он собирался сражаться с англичанами…»

Об этом же пишет и Слоон: «Груши… находил это поручение для себя непосильным и под конец объявил, что пруссаки слишком далеко уже ушли вперед, вследствие чего их навряд ли удастся еще более расстроить начатым столь поздно преследованием». И далее продолжает: «Возражения его были признаны неосновательными, и Наполеон дружески простился со своим маршалом, сознавая, однако, что возложил важное и довольно трудное поручение на человека, очевидно не обладавшего надлежащей энергией для выполнения такового». А Груши ничего не оставалось, как 17 июня после полудня под проливным дождем выступить со своими солдатами в указанном направлении…

 

«Где же Груши?»

Между тем на следующий день, как только дождь прекратился, французская армия получила приказ двигаться на север, в сторону Брюсселя. Наполеон решил воспользоваться разрозненностью сил союзников и разбить армию Веллингтона у селения Ватерлоо, до ее соединения с пруссаками. Именно там, как пишет А. Манфред, «последние солдаты последней войны» начали в одиннадцать часов утра атаку позиций противника.

Дэвид Чандлер – один из военных историков, впоследствии увековечивших день 18 июня, в своей знаменитой книге «Военные кампании Наполеона» дал четкую картину поля боя и расстановку сил французов: «Поле Ватерлоо по своей площади крайне мало. Обе армии заняли два низких гребня холмов, разделяемые долиной плавных очертаний, простирающейся на расстояние около 1500 ярдов. По ширине вся боевая зона едва превышает 5000 ярдов и тянется от замка Угумон на западе до городка Папелотт на востоке. От центра французских позиций вокруг небольшой деревушки Бель-Альянс проходит дорога Брюссель – Шарлеруа, пересекая участок местности, разделяющий обе армии. Затем она входит в передовые позиции Веллингтона у Ла-Э-Сент, взбегает на гребень и идет вниз по обратному склону за Мон-Сен-Жан. В сущности, она делит поле боя на две части, в дальнейшем она-то и явилась главным направлением наступления французов. В этом узком месте, площадью около трех квадратных миль, было сосредоточено почти 140 000 человек и более 400 пушек. Французы подтянулись и выстроились внушительными порядками, где почти каждый солдат был намеренно выставлен на виду у союзников для достижения наибольшего психологического эффекта. Восточнее брюссельской дороги располагался корпус д’Эрлона, состоявший из четырех дивизий, а западнее находились три дивизии под общей командой Рейля. Чуть позади этих передовых соединений сосредотачивалась основная масса французской кавалерии – корпус Келлермана и гвардейская дивизия Гийо (из кавалерийского резерва) заняли место позади войск Рейля, кирасиры Мийо и гвардейская легкая кавалерия (Лефевр-Денуэтт) – позади д’Эрлона. За этими массами пехоты и кавалерии в центре были размещены 10 000 человек корпуса генерала Мутона (Лобау) и еще две кавалерийские дивизии, отделенные от крыла Груши накануне. В тылу находились дивизии императорской гвардии». В целом, к началу сражения 18 июня у Наполеона было приблизительно 72 тысячи человек при 243 орудиях, а у Веллингтона – 68 тысяч при 156 орудиях.

Сражение началось атакой французской армии на участок у замка Угумон. Она была запланирована как отвлекающая, но в реальности отвлекла скорее самих французов, поскольку Веллингтон не перебрасывал туда войска, а французы штурмовали замок весь день с большими потерями. Но стены укреплений оказались слишком высоки и неприступны, а английская артиллерия и пехота вели убийственный огонь по нападавшим. Через некоторое время небольшая операция превратилась в отдельное жестокое сражение. К часу дня французская армия успела отразить четыре атаки неприятеля. Военный перевес пока был на стороне французов, дравшихся с крайним ожесточением. Но для того чтобы обеспечить решающий перелом в сражении, нужны были свежие силы. Поэтому оба полководца с нетерпением ожидали подкреплений. Император ждал маршала Груши с его 35-тысячным корпусом, Веллингтон надеялся на Блюхера, имевшего после битвы у Линьи около 80 тысяч человек, из которых к месту сражения могли подойти около 40–50 тысяч.

В это время Наполеон готовил главную атаку своих сил против левого крыла и центра англичан. На правом фланге французских позиций он установил батарею из 80 орудий, которая открыла смертоносный огонь по английским войскам. И вот на северо-востоке у Сен-Ламбертского леса появились неясные очертания двигающихся войск. Мнения наполеоновских командиров разделились. Одни утверждали, что это войска Груши, другие придерживались мнения, что это армия Блюхера. Мгновенно все подзорные трубы были обращены в ту сторону. Ясность внес захваченный пленный, который сообщил, что это авангард генерала Блюхера. Только тогда Наполеон, который уже давно с тревогой вглядывался на восток, задавая один и тот же вопрос «Где Груши?», понял, что его маршалу не удалось справиться с поставленной задачей. И наконец-то император отправил ему свой запоздалый приказ. Вот как пишет об этом Стефан Цвейг: «Впервые у императора мелькает догадка, что разбитая прусская армия избежала преследования и идет на соединение с англичанами, а треть его собственной армии без всякой пользы передвигается в пустом пространстве. Тотчас же он пишет Груши записку, приказывая во что бы то ни стало держать связь и помешать вступлению в бой пруссаков».

В то же время около двух часов дня маршал Ней получил от Наполеона приказ начать массированное наступление. Четыре пехотные дивизии д’Эрлона под барабанный бой двинулись в атаку. Нога к ноге, штык к штыку взбирались они по скользким кручам Мон-Сен-Жана, прорываясь сквозь густой огонь английской картечи. В конце концов поредевшие колонны взошли на холм, но тут на них бросилась лава шотландской кавалерии. Шотландские кавалеристы врезались в плотную массу французских дивизий и изрубили часть их состава. Французы отступили. Левое крыло английской армии не могло быть сломлено. Тогда император изменил план и перенес главный удар своих сил на центр и правое крыло англичан. Но в то время, когда корпуса д’Эрлона шли в атаку, Наполеону донесли страшную весть – Блюхер обошел Груши и полным ходом движется к месту сражения. Немедленно против приближавшихся пруссаков было брошено 10 тысяч человек молодой гвардии. Ставка Наполеона была перенесена глубже в тыл расположения французов, чтобы полководец мог держать под контролем обе операции. Император был уверен, что за пруссаками подоспеет Груши и его армия получит такую нужную сейчас поддержку. А еще он считал, что Блюхер не имеет достаточно сил для серьезного сражения, и поэтому все свое внимание обратил на Веллингтона, стараясь разбить его до того, как подойдут прусские полки.

В течение нескольких часов одна за другой следуют яростные атаки французов, но англичане упорно держатся. Стремясь силой вырвать исход битвы, маршал Ней бросает в огонь сразу всю французскую кавалерию. Солдаты Веллингтона заставляют ее отступить под шквалом ядер. На смену поредевшим отрядам драгун Наполеон отправляет свой последний резерв – старую гвардию. И в тот момент, когда сопротивление англичан стало ослабевать, по правому флангу французских войск ударила вышедшая из леса армия Блюхера. Весть о столь мощном подкреплении в стане врага быстро распространилась среди императорских полков, и они начали отступать. О последующих событиях А. Манфред пишет: «Сбитые с толку, деморализованные неожиданным ударом с флангов в момент, когда ожидали поддержку, французские полки дрогнули и откатились. Отступление превратилось в бегство. Кто-то крикнул: „Спасайся, кто может!“ И этот лозунг паники довершил деморализацию войск. Управление боем было потеряно. Армия в беспорядке бежала с поля боя… Разгром был полный».

Так закончилась битва под Ватерлоо. Наполеон очень хорошо понимал, что вместе с поражением в этом генеральном сражении он фактически проиграл и всю войну. Но из своего многолетнего боевого опыта он также вывел правило: поражения – это преддверие побед. Поэтому даже сейчас великий полководец мог бы продолжать борьбу, но, как пишет А. Манфред, «он был уже предан в 1814 году в Париже». Поэтому теперь, по словам историка, его прежде всего интересовало, может ли он рассчитывать на поддержку французского общества сегодня, «на другой день после Ватерлоо». Это выяснилось очень скоро. «Возвращение в Париж, – пишет Манфред, – не сулило ничего хорошего. Как он и ожидал, и палата депутатов, и палата пэров, не задумываясь о завтрашнем дне, потребовали его немедленного отречения».

На следующее утро об исходе битвы при Ватерлоо знали не только в Лондоне и Париже, но и в Брюсселе и Германии. И только один человек продолжал оставаться в неведении – маршал Груши, ставший невольным виновником поражения французской армии. Где же он был и что делал все это время? Об этом, пожалуй, самом интригующем периоде в военной карьере последнего наполеоновского маршала Р. Делдерфилд пишет: «Он канул в неизвестность где-то на марше в направлении Гемблу (Жамблу), выступив из дыма битвы и пропав в тумане полемики по вопросам военной истории. Ни один из историков никогда не мог с уверенностью сказать, что же делал Груши в течение этих сорока восьми часов, но в этот исторический миг на весь XIX век была решена судьба Европы». Позволим себе не согласиться с первой частью этого утверждения: историки уже давно и подробно, с хронометром в руках изучили весь маршрут Груши и выяснили, почему незадачливый маршал вместо поддержки невольно оказал Наполеону медвежью услугу.

 

Погоня за призраком Блюхера

Отправившийся со своими солдатами 17 июня на поиски армии Блюхера маршал Груши ничего не знал о намерении Наполеона на следующий день дать бой англичанам. Прошагав всю ночь, его соединения так и не нашли следов пруссаков. Вернее нашли, но, как позже выяснилось, то, что они приняли за армию Блюхера, было всего лишь малой ее частью. По этому поводу А. Манфред пишет: «Преследуя пруссаков, он (т. е. Груши) не заметил, как основные силы Блюхера оторвались от него и пошли на соединение с Веллингтоном. Он сбился с пути и шел по пятам небольшого отряда Тильмана, ошибочно полагая, что он преследует Блюхера».

А поутру солдаты Груши вдруг услышали глухой грохот, от которого сотрясалась земля. Мощный орудийный огонь велся примерно на расстоянии трехчасового перехода от них. Это была канонада у Мон-Сен-Жана, положившая начало Ватерлоо. Груши же посчитал эту орудийную стрельбу действиями арьергарда Веллингтона при отступлении к Брюсселю. Он срочно собрал совет, на котором обсудил случившееся с офицерами. Те высказали мнение о том, что это император столкнулся с англичанами и ведет с ними ожесточенный бой. А потому участники совета единодушно призвали маршала идти в направлении орудийного гула. Но Груши колебался. Приученный к повиновению, он боязливо придерживался приказа императора – преследовать отступающих пруссаков. Видя его нерешительность, подчиненные от просьб перешли к требованию изменить маршрут и идти к месту огня. Но Груши остался непреклонным: он обязан в точности выполнять свой долг, пока император сам не изменит приказа.

Тогда генерал Жерар, правая рука маршала, попросил разрешить ему с одной дивизией и частью кавалерии направиться к полю битвы, обязуясь своевременно вернуться назад. Груши задумался. Этот решающий момент весьма эмоционально описан в новелле Стефана Цвейга: «Одну секунду думает Груши, и эта секунда решает его судьбу, судьбу Наполеона и всего мира. Она предопределяет, эта единственная секунда на ферме в Вальгейме, весь ход девятнадцатого века; и вот – залог бессмертия – она медлит на устах очень честного и столь же заурядного человека, зримо и явственно трепещет в руках его, нервно комкающих злополучный приказ императора. Если бы у Груши хватило мужества, если бы он посмел ослушаться приказа, если бы он поверил в себя и в явную, насущную необходимость – Франция была бы спасена. Но человек подначальный всегда следует предписаниям и не повинуется зову судьбы.

Груши энергично отвергает это предложение. Нет, недопустимо еще дробить такую маленькую армию. Его задача – преследовать пруссаков, и только. Он отказывается действовать вопреки полученному приказу. Недовольные офицеры безмолвствуют. Вокруг Груши воцаряется тишина. И в этой тишине безвозвратно уходит то, чего не вернут уж ни слова, ни деяния, – уходит решающее мгновение. Победа осталась за Веллингтоном.

И полки шагают дальше…

Груши встревожен и час от часу теряет уверенность, ибо – странно! – пруссаков все еще не видно, ясно, что они свернули с брюссельской дороги. Вскоре разведчики приносят подозрительные вести: по всей видимости, отступление пруссаков обратилось во фланговый марш к полю битвы. Еще есть время прийти на помощь императору, и все нетерпеливее ждет Груши приказа вернуться. Но приказа нет. Только все глуше грохочет над содрогающейся землей далекая канонада – железный жребий Ватерлоо».

Только подойдя к Вавру, полки Груши наткнулись на единственный прусский отряд – арьергард Блюхера под руководством генерала Тильмана. Как одержимые, бросились они на неприятельские траншеи и к вечеру заняли город. Но эта победа была уже бесполезна, ибо битва при Ватерлоо уже закончилась сокрушительным поражением императорской армии. Между тем Груши, до сих пор не знавший об этом, после боя у Вавра решил, что Наполеон должен был завоевать победу, и потому приготовился маршировать к Брюсселю. Но в это время из Катр-Бра прибыл гонец императора. Его привели к маршалу, который решил, что тот либо напился, либо сошел с ума, поскольку он бормотал что-то нечленораздельное с диким рассеянным видом, и его долго никто не мог понять, но, наконец, после упорных расспросов Груши и его генералы узнали, какая катастрофа постигла Наполеона у Мон-Сен-Жана и что они сами теперь находятся в большой опасности и должны как можно скорее отступать. Победоносная армия Блюхера была близко и свободно могла обрушить на них всю свою ярость и мощь.

Говорят, что когда Груши узнал о поражении Наполеона, он заплакал, так как отчетливо осознал, что потомки навсегда неумолимо будут связывать его имя с этим чудовищным поражением. И хотя дальнейшие действия маршала были безупречны, полководческая репутация Груши погибла безвозвратно, а его имя навсегда вошло в историю, навечно соединившись с разгромом у Ватерлоо…

После таких неутешительных новостей Груши начал действовать так, как должен был действовать раньше – тогда, когда Наполеон поручил ему преследовать прусскую армию. Сейчас, когда все погибло, маршал внезапно обнаружил незаурядную энергию, решительность и военное чутье. Действуя с необычайной энергией, он искусно и скоро маневрировал при поддержке Вандама, демонстрировавшего все свое высочайшее мужество и решительность. Им предстояло спасти правое крыло армии, отступить строем перед преследующим их противником, пробиться из нескольких исключительно трудных участков и не только сохранить снаряжение, но и попутно хорошенько позаботиться о раненых. Способность Груши справиться с этим трудным отступлением сильно контрастирует с той апатией и безынициативностью, которую он проявил до этого!

20 июня под Намюром его войска были атакованы прусскими корпусами Тильмана и Пирха. В завязавшемся сражении французы одержали победу и продолжили отход в пределы Франции. Однако этот успех уже ничего не мог изменить: ни судьбу Наполеона и его империи, ни репутацию самого Груши.

 

Маршал… упущенных возможностей

«Трагическое заблуждение Наполеона всем известно, – писал Виктор Гюго в романе „Отверженные“, – он ждал Груши, а явился Блюхер – смерть вместо жизни. Судьба порой делает такие крутые повороты: человек рассчитывал на мировой трон, а перед ним возникает остров Святой Елены». А С. Цвейг называл Груши «невольным вершителем судьбы Наполеона», ибо император до последней минуты верил, что «если его маршал подоспеет вовремя, над Францией еще раз засияет солнце Аустерлица». Но так ли уж виноват незадачливый маршал? И мог ли он помешать пруссакам прорваться к Ватерлоо или отвлечь на себя хотя бы часть войск Блюхера?

Действия Груши накануне и в день сражения многие современники и историки называли странными, загадочными и даже предательскими. По словам Наполеона, сказанным им на острове Святой Елены, Груши мог бы и должен был спасти положение. Он считал, что поле боя находилось не так уж далеко от Валена, дороги были не так уж и плохи, а пруссаки вовсе не следили за корпусом маршала неусыпно.

Однако на самом деле ситуация была гораздо сложнее, нежели ее представлял ссыльный император. Поле боя действительно находилось всего в 30 км. Но это если идти по прямой. А ведь войскам пришлось бы идти в обход по извилистым улочкам, которые были в плохом состоянии после прошедшего накануне сильного ливня. И можно предположить, что Груши смог бы добраться до поля битвы не раньше восьми-девяти вечера, когда сражение уже закончилось. Пруссаки в тот день прошли по тем же местам в Планшенуа, что заняло у них восемь с половиной часов, не считая задержки в Вавре. Груши предстояло пройти на три мили больше. Так что даже при самых оптимистичных расчетах он не мог подойти к полю битвы раньше или хотя бы в одно время с пруссаками. Его пехотные части просто физически не могли этого сделать. Вот какие доводы в защиту маршала приводит Н. В. Промыслов: «Груши получил задачу, которую было крайне трудно выполнить: он должен был найти и сковать армию, превосходящую его корпус по численности более чем вдвое. Весь следующий день маршал преследовал прусскую армию, а точнее, как выяснилось позже, отделившийся от основных сил корпус Тильмана. Когда в середине дня 18 июня маршал получил приказ императора идти к Ватерлоо, чтобы поддержать его в сражении против англичан, корпус Груши находился на большом удалении от места сражения, а часть его войска уже была втянута в бой с Тильманом».

Однако, независимо от этого, маршала есть в чем серьезно упрекнуть. С самого начала преследование отступающего Блюхера велось им очень вяло и непростительно медленно. Во время этого преследования Груши продемонстрировал отсутствие личной инициативы и в какой-то мере тактическую и стратегическую ограниченность. Несмотря на солидный военный опыт, он оказался совершенно несостоятельным в роли независимого командира, способного самостоятельно принимать решения в зависимости от складывающейся обстановки. К сожалению, каждый свой шаг маршал делал с оглядкой на Наполеона и на получение дальнейших указаний от него. Нет никакого сомнения, что будь на его месте такие маршалы, как Ланн, Даву, Массена, Сюше или Мюрат, ситуация была бы несколько иной. Действия Груши у Вавра должны были быть более решительными.

Кроме того, плохо была организована разведка, из-за чего не было точных сведений о действиях прусской армии. Если бы разведка действовала отлаженно и точно определила, что основная часть пруссаков двинулась от Вавра к Ватерлоо (а не к Брюсселю, как предположил Груши), то французы могли бы преследовать Блюхера с максимальной скоростью, чтобы отвлечь на себя по крайней мере хвостовые колонны двух прусских корпусов, а сил у Груши для этого было достаточно. Подобный удар, нанесенный во второй половине дня 18 июня, позволил бы Наполеону не вводить в бой против Бюлова корпус генерала Мутона, тем более что наступление пруссаков долгое время сдерживала молодая гвардия. Император мог бы тогда бросить корпус Мутона против англичан, и при таком наращивании удара Веллингтон, уже на три четверти побежденный, вряд ли смог бы удержать свои позиции и отступил бы.

Недостатки и промахи, допущенные Груши при выполнении поручения Наполеона, дают основание утверждать, что его маршальство – это история упущенных возможностей. Можно согласиться с известным военным историком и писателем Дэвидом Чандлером, который писал, что для Груши должность маршала оказалась «несоизмеримой с его способностями, особенно при встрече с таким искушенным противником, как старый вояка Блюхер». Кроме того, давая оценку Груши как военачальнику, историк вполне резонно замечает: «Совершенно необъяснимо… почему император поставил командовать правым флангом маршала Груши – талантливого кавалерийского генерала, мало знакомого с тактикой пехоты».

Да, конечно, из-за бездействия Наполеона, не организовавшего немедленного преследования разбитого у Линьи Блюхера, пруссаки опережали в движении французов на 15 часов. Но при этом, получив приказ на преследование, Груши смог собрать свои силы только 17-го пополудни и двигался за пруссаками недопустимо медленно. Оправдания маршала (как и некоторых историков, пытавшихся защитить его и обвинить в медлительности марша войск Груши Наполеона, плохую погоду и усталость солдат) в том, что его солдаты вынуждены были идти по размытым от дождя дорогам, а также сталкивались с другими препятствиями, покажутся не очень убедительными, если взглянуть на действия прусской армии и ее командиров.

Достаточно только посмотреть на карту и понять: чтобы попасть на поле Ватерлоо, Груши нужно было сначала разбить пруссаков, которые стояли между ним и полем Ватерлоо. Прусская армия тоже шла по плохим дорогам, размытым дождем, но она была ближе, численность солдат в ней была в три раза больше, чем в корпусе Груши. Блюхер оставил один корпус сдерживать маршала, а с остальными поспешил спасать союзников и успел вовремя, хотя мог и не успеть – дороги были действительно ужасными…

У Линьи по непролазной осенней нидерландской грязи армии Наполеона носились, как по учебному плацу. Войска вражеской коалиции не успевали соединиться и разлетались от ударов французов во все стороны. Наконец, изгнав с поля боя пруссаков под командованием фельдмаршала Блюхера, император отрядил маршала Груши преследовать отступающих и отправился на охоту за последним в этой кампании противником – британцами, которыми руководил герцог Веллингтон. Встреча самой блистательной армии с самой упрямой разразилась близ нидерландского (ныне бельгийского) городка Ватерлоо. Веллингтон, как обычно, выбрал самую удобную для обороны позицию. В осенней грязи его войска, как всегда, держались до последней возможности – даже когда сопротивление выглядело совершенно безнадежным. Чтобы прорвать британскую оборону, Наполеон бросил в бой последние резервы. Гром пушек даже сквозь туман разносился на десятки новомодных в ту пору – именно революцией введенных – километров. Эту канонаду слышали Блюхер и Груши. Но выводы сделали, однако, разные…

Блюхер не зря слыл старым лисом. Приказы он, конечно, тоже исполнял – но так, что авторы приказов только диву давались. Вот и сейчас он исхитрился ночью оставить перед носом у Груши скромный арьергард, а основные силы увел на выручку союзника. В авангарде Груши быстро почувствовали неладное. Слишком уж мало следов оставляла армия, за которой они гнались. А главное – слишком долго слышалась пальба у Ватерлоо. Если Веллингтон все еще не сломлен – не лучше ли прекратить преследование и помочь главным силам? В конце концов, генералы не выдержали – обратились к маршалу напрямую. Они не только сомневались в успехе своей погони, но и понимали: если британцы возьмут верх, бить пруссаков будет незачем. Понимал это и Груши.

У Наполеона была возможность выбирать, и его маршалы действительно были цветом армии. Но за всю свою карьеру Груши ни разу не ослушался приказа. А тут приказ был прямым и недвусмысленным: гнаться за пруссаками, не дать им оправиться и перегруппироваться. Именно поэтому военный совет, проведенный на марше, не изменил ничего – армия Груши продолжала погоню за призраком Блюхера, с каждым шагом удаляясь от Ватерлоо. Так что помощи Наполеону не предвиделось, хотя в обычных обстоятельствах помощь и не потребовалась бы. Последние французские резервы уже почти прорвали британскую оборону. Наполеон был в двух шагах от победы. Но в этот самый момент войска Блюхера ворвались на поле боя – и антинаполеоновская чаша весов перевесила.

После разгрома у Линьи прусские войска практически не имели возможности отдохнуть, однако они достаточно быстро собрались и так же быстро отошли к Вавру, где уже к полудню 17-го Блюхеру удалось собрать основную часть своих сил. Как отмечает английский историк Эдит Саундерс: «Дисциплина и организованность позволили пруссакам сделать то, что Наполеон посчитал невозможным». К сожалению, этого никак нельзя сказать о маршале Груши и его действиях. Да, дороги были размыты, войска из-за этого двигались медленно. Однако в истории войн можно найти много примеров маршей, выполненных при аналогичных погодных условиях (и, возможно, даже худших), правда, и это стоит отметить особо, благодаря решимости и решительности самого командующего и его офицеров. Перед Аустерлицем войска Даву прошли по раскисшим от оттепели дорогам, по колено в грязи, за два дня почти 140 километров, причем в первый день было пройдено почти 90 км. Скорость движения войск маршала Ланна, независимо от погодных условий, была всегда самой быстрой во французской армии. Марши Суворова под Рымником и Фокшанами тоже стоят того, чтобы быть упомянутыми здесь как пример, причем условия в этих случаях осложнялись тем, что, покрыв расстояния в 100 км, русские солдаты сразу же вступали в бой и выиграли оба сражения. Примеров можно приводить много, но достаточно и этих. Будучи опытным командиром, проведшим в наполеоновских походах много времени, Груши не мог не знать, какое пристальное внимание Наполеон уделял быстроте передвижения армии. А между тем корпус Вандама, входивший в группировку Груши, двигался со скоростью всего два километра в час, пройдя за полдня чуть более 7 километров.

Однако на этом история несчастий маршала Груши не заканчивается. В 10 часов вечера он после долгих размышлений написал Наполеону: «Сир, имею честь сообщить Вам, что я занял Жамблу, и моя кавалерия находится в Совеньере. Силы противника, численностью около 30 тысяч человек, продолжают отступать…Из многих источников стало известно, что по прибытии в Совеньер они разделились на три колонны; одна, по-видимому, пошла по дороге на Вавр, пройдя мимо Сарт-а-Вален, в то время как остальные направились в Перве. Из этого можно заключить, что одна часть намерена присоединиться к Веллингтону, центр под командованием Блюхера отступит к Льежу, тогда как другая колонна с артиллерией отступит к Намюру. Генерал Эксельманс имеет приказ послать сегодня вечером в Сарт-а-Вален шесть эскадронов, и три эскадрона – в Перве. Действуя в соответствии с их данными, в случае, если значительные силы пруссаков отступят к Вавру, я последую за ними, чтобы не допустить их возвращения в Брюссель и отделить их от Веллингтона. Однако если подтвердятся сведения о том, что основные силы идут к Перве, я буду преследовать их по дороге в этот город…»

Получив это донесение Груши, Наполеон, как это ни странно, не придал особого значения его содержанию. Между тем в письме, по словам Дэвида Чандлера, «приводилась правильная догадка Груши о том, что масса армии Блюхера на самом деле отступает к Вавру». Но император оставил рапорт маршала без ответа. «Это страшное упущение, – отмечает историк, – было исправлено им только в 10 часов утра, что явилось его первой большой ошибкой, совершенной 18 июня, ибо если бы он реагировал даже просто с обычной скоростью и осторожностью и приказал бы Груши направиться в Оэн, тогда только один корпус армии Блюхера в лучшем случае мог бы участвовать в битве при Ватерлоо».

А теперь обратимся к детальной хронике событий. Как уже упоминалось, накануне Ватерлоо, 17 июня, войска Груши вышли в поход лишь в два часа дня и продвигались с большими передышками чрезвычайно медленно. Остановившись на постой в местечке Жамблу, французский маршал получил точные сведения о продвижении прусских войск, но не сделал практически ничего, чтобы остановить их, хотя такие шансы у него, несомненно, были! Утром 18 июня, уже в день битвы при Ватерлоо, Груши отдал приказ о выдвижении только в 8 часов утра. В десятом часу утра завтрак Груши был прерван раздавшейся вдалеке канонадой. Генерал Жерар резко, но справедливо упрекнул командующего в бездействии и предложил немедленно идти на звук боя (это было начало битвы при Ватерлоо). Если бы Груши принял это разумное предложение, то, несомненно, догнал бы прусские войска, но он, сославшись на приказ Наполеона (дошедший с запозданием и потому фактически устаревший), настоял на преследовании армии Блюхера. Время было упущено, а вместе с тем катастрофически таяли шансы французской армии на победу.

Около 4 часов утра 18 июня Блюхер приказал корпусу Бюлова – свыше 30 тысяч человек – выступить из Вавра на поддержку Веллингтона, стоявшего на плато Мон-Сен-Жан, близ Ватерлоо. И хотя дороги были размыты сильным ливнем, авангард пруссаков уже к 12 часам дня сумел достичь местечка Сен-Ламбер (менее чем в 5 километрах от поля сражения). За Бюловым последовали оставшиеся корпуса5 прусской армии. Для прикрытия своих действий Блюхер оставил в Вавре только корпус генерала Тильмана (около 22 тысяч человек) с приказом как можно дольше сдерживать французские войска.

Что ж, энергия, смекалка и решительность Блюхера заслуживают всяческого одобрения. Вызывает уважение и его проницательность, чего никак нельзя сказать о дальнейших поступках безынициативного и нерасторопного маршала Груши. На протяжении всей ночи на 18 июня Груши пытался разобраться в ситуации. В 6 часов утра он написал Наполеону: «Сир, все рапорты и собранные сведения подтверждают, что противник отступает к Брюсселю, чтобы там сконцентрироваться или дать сражение после объединения с Веллингтоном. 1-й и 2-й корпуса армии Блюхера, по-видимому, идут – соответственно – к Корбе и Шомону. Должно быть, они покинули Туринн вчера в 8.30 вечера и шли всю ночь; к счастью, погода была такой плохой, что они вряд ли могли продвинуться далеко. Я вскоре отправляюсь в Сарт-а-Вален и оттуда поеду в Корбе и Вавр». Судя по этому рапорту, Груши явно недооценил своего противника и возможности его передвижения на марше.

По мнению таких выдающихся представителей военной науки, как Жомини, Клаузевиц, Шаррас и Уссе, Груши следовало сделать утром 18 июня все возможное, чтобы успеть пересечь Диль под Мустье и разместиться поближе к театру действий Наполеона. В таком случае, по словам Дэвида Чандлера, маршал «смог бы поставить своих людей в выгодную позицию для атаки во фланг прусских войск на их пути к Сен-Ламберу…». Правда, генерал Хэмли в своей книге «Военные операции» выражает иное мнение. По его словам, Груши не мог знать, что Веллингтон и Блюхер в течение дня окажутся в Ватерлоо: он полагал, что союзники объединятся в Брюсселе. Если бы таковым было их намерение, Груши, «направившись в Вавр, серьезно воспрепятствовал бы их сообщению с базой близ Лувена и либо помешал бы им осуществить их намерения, либо чудовищно осложнил бы их положение». Ошибкой Груши в это время было то, что он не смог разгадать истинные намерения противника.

Маршал решил в точности выполнять приказ Наполеона о преследовании армии Блюхера, которой не было уже у Вавра и движение которой к Мон-Сен-Жану прикрывал только корпус Тильмана. Но Груши еще больше укрепился в своей правоте, когда около 4 часов вечера получил приказ, подписанный начальником штаба французской армии Сультом и подтверждавший необходимость его войскам двигаться на Вавр.

Итак, Груши не спеша направился к Вавру, в то время как первые прусские батальоны уже выходили на правый фланг французов, ведущих бой у Мон-Сен-Жана. Но даже у Вавра маршал действовал не столь решительно и корпус Тильмана, имевший меньше сил, достаточно уверенно отражал все атаки французов. Только к концу дня Груши удалось сломить упорное сопротивление пруссаков, но этот частичный успех уже не имел никакого значения. Генеральное сражение кампании 1815 года у Ватерлоо, а с ним и вся война были проиграны.

Но не меньше просчетов накануне и в день битвы у Ватерлоо допустил и сам Наполеон. Помимо непозволительного промедления в преследовании армии Блюхера сразу же после сражения у Линьи, он не сумел своевременно и объективно оценить сведения, поступавшие к нему из разных источников, о продвижении и группировке сил противника. Так, незадолго до начала сражения у Ватерлоо Наполеон провел совет с главными офицерами своего штаба в Ле-Кайю. На нем впервые прозвучало осторожное предложение Сульта вызвать Груши, которое было отвергнуто императором с презрением. Точно так же Наполеон не прислушался, назвав «чепухой», к сведениям, полученным из сообщения принца Жерома о подслушанном накануне разговоре двух британских офицеров. Из него следовало, что Веллингтон и Блюхер планируют соединить силы во время грядущего сражения. Зато Наполеон принял предложение генерала Друо – подождать с началом сражения несколько часов, чтобы немного просох грунт после ночного ливня. В результате было принято решение начать главную атаку только в час дня, оказавшееся для французов роковым. Ведь если бы она была начата утром, то французы должны были бы обязательно победить англичан, поскольку Блюхер прибыл бы на поле слишком поздно, чтобы иметь возможность повлиять на исход битвы. Однако из-за своей крайней самоуверенности Наполеон был убежден, что «у нас девяносто шансов в нашу пользу и даже нет и десяти против нас».

Досадным промахом императора стал также запоздалый и маловразумительный ответ на вечернюю депешу Груши от 17 июня, продиктованный им лишь в 10 утра 18 июня. Вот что предписывалось в нем сделать маршалу: «Его величество желает направить вас к Вавру, чтобы подойти поближе к нам и присоединиться к нашим операциям, поддерживая с нами связь и оттесняя, гоня перед собой те части прусской армии, которые находятся на вашем направлении и которые остановились у Вавра. Вы должны достигнуть этого пункта как можно скорее». По мнению военных историков, это не было четким приказом-отзывом, но не было и приказом продолжать независимые действия.

И, наконец, последнее. Увидев, как на поле сражения появились тридцать тысяч пруссаков и направились против слабо прикрытого французского правого фланга, Наполеон и не подумал прекратить наступление, хотя это было еще вполне в его силах. Он все еще был уверен, что у него есть время и перевес сил, достаточный для завоевания решительной победы и над Веллингтоном, и над Блюхером. Повернувшись к Сульту, он самонадеянно воскликнул: «Нынче утром у нас было девяносто шансов в нашу пользу. Даже теперь у нас еще есть шестьдесят и только сорок против нас!» Правда, тут же император приказал добавить постскриптум к новому приказу, который приготовили для Груши. В нем маршалу наконец-то предлагалось не терять ни минуты в движении и соединяться с основными силами французской армии. Но вызывать Груши на поле Ватерлоо было уже поздно. Такой приказ должен был быть послан Наполеоном несколькими часами раньше, чтобы его можно было успеть выполнить.

Историю, как известно, нельзя переписать заново. Но, изучив и проанализировав впоследствии исторические факты, можно рассмотреть и оценить события с разных сторон, чтобы потом сделать из них правильные выводы. Как известно, творцы наполеоновской легенды, и в первую очередь сам Наполеон, находясь на острове Святой Елены, возложили всю вину за поражение при Ватерлоо на Эммануэля Груши. Но детальное исследование историками всех обстоятельств сражения убедительно показало, что неудачливый маршал был виновен в этом лишь отчасти. И более того: если уж говорить о степени вины в поражении маршала и главнокомандующего, то современные исследователи склонны прежде всего винить последнего. Ибо Наполеон, поручив ответственное задание Груши, с самого начала невольно «постарался» сделать все, чтобы затруднить ему его выполнение. Если маршала можно обвинить в том, что он медленно и бездарно исполнял приказы, то главнокомандующий – столь же несвоевременно и без учета меняющейся ситуации их отдавал. Так что плачевный исход сражения они обеспечили, что называется, фифти-фифти, способствуя тому, что в 1815 году была поставлена последняя точка в истории наполеоновских войн.

 

Жизнь после Ватерлоо, или 30 лет спустя

Узнав в середине 19 июня о разгроме французской армии у Ватерлоо, Груши решил отступать во Францию через Намюр. Там его нагнали прусские войска. Несмотря на то, что численность противника намного превосходила силы французов, маршал сумел нанести ему два поражения. По словам Н. В. Промыслова, он привел в Филипвиль, где собрались остатки наполеоновской армии, «боеспособное соединение численностью около 25 тысяч человек». Историк отмечает и такой интересный факт, свидетельствовавший о его приверженности Наполеону и готовности служить если не ему, так его наследнику: «Когда маршал узнал о повторном отречении императора, то немедленно привел своих солдат к присяге на верность Наполеону II, хотя у него не было на этот счет никаких указаний».

Если для Наполеона после поражения у Ватерлоо все было кончено, то Груши еще какое-то время оставался в строю. «Формально война еще продолжалась, – пишет Н. В. Промыслов, – и 26 июня на Груши было возложено командование северной армией». Предполагалось, что он возглавит оборону Северной Франции от наступавших союзников. Приказы императора уже не достигали Груши, и он самостоятельно провел с блистательной быстротой свой корпус через Рокруа, Обиньи, Ревель к Реймсу и далее на Париж. При иных, более благоприятных обстоятельствах его корпус вполне мог оказаться решающим звеном в продолжении кампании 1815 года, но политическая ситуация не дала Наполеону возможности воспользоваться силами Груши. Созданное в стране временное правительство подготавливало возвращение Бурбонов. Маршалу, который прекрасно понимал, что он вряд ли сможет продолжить карьеру при Людовике XVIII, ничего не оставалось, как 29 июня подать тогдашнему военному министру Луи Никола Даву прошение об отставке.

Груши поселился в своем поместье в департаменте Кальвадос. Но мирная тихая жизнь в домашнем кругу длилась недолго. 24 июля 1815 года вышел первый проскрипционный список, в котором его имя значилось в числе тех, кто особенно способствовал возвращению Наполеона и был «активным сторонником и пособником узурпатора». А 1 августа король лишил его маршальского титула.

Под страхом смертной казни Груши поначалу пришлось скрываться от нависшей опасности в деревенской хижине, а потом и вовсе бежать из Франции. Вот как описывает Н. В. Промыслов трудности, которые пришлось преодолеть ему на пути в Америку: «Опасаясь многочисленных прусских патрулей, маршал ночью добрался до побережья Ла Манша, где ему пришлось вплавь преодолевать значительное расстояние до лодки, которая дожидалась его в открытом море. На этой лодке Груши добрался до острова Гернси, где через несколько недель сумел сесть на корабль, плывший в Америку».

Он прожил в США четыре года. В 1817 году туда же приехал и его сын Альфонс, которому, по словам Н. В. Промыслова, тоже «не нашлось места в армии Бурбонов». Вернуться на родину Груши смог лишь после королевской амнистии 1819 года. Его возвращению очень способствовал маршал Даву, который после королевской опалы был вновь призван на службу и получил от Людовика XVIII звание пэра Франции. Используя свое влияние, положенное ему по новому статусу, «железный маршал» написал королю в августе 1819 года письмо, в котором ходатайствовал за генералов Груши, Клозеля и Жиля. «Сир, – обращался Даву к королю, – убедившись во всей силе Вашей доброты по отношению ко мне, я смиренно прошу Ваше Величество помочь моим трем бывшим сослуживцам: генералам Груши, Клозелю и Жилю, и позволить им вернуться (во Францию). Оказавшись тогда в трудных и чрезвычайных обстоятельствах, которые Ваше Величество великодушно простило и забыло, я посчитал себя обязанным вступиться за них перед тогдашним министерством (во время „белого террора“ 1815 года), объяснив, что вся их вина заключалась в том, что они честно исполняли мои приказы. Назначенный Вашим Величеством на высокий пост… могу ли я делать вид, что не замечаю несчастий этих людей, невольным виновником которых я являюсь. Ваше Величество, следуя примеру своих августейших предшественников, не раз проявляло свое милосердие. Попросив еще раз проявить великодушие и понимая, что это качество является главным секретом его сердца, я уверен в вашем правильном толковании моего обращения, которое продиктовано единственным желанием объединить вокруг его трона всех бывших командиров армии, пополнив их ряды еще тремя генералами, имеющими хорошую репутацию. Возвращение их в столицу было бы полезным и свидетельствовало бы о том, что прошлое навсегда забыто, и что слезы вытерты Вашей августейшей рукой, и всех впереди ждет еще более счастливое будущее.

Я уверен, что мой демарш не удивит Ваше Величество, и он истолкует его как проявление совести с моей стороны. Моя надежда на положительное решение вопроса подкрепляется уверенностью в том, что до моего к Вам обращения, сир, за генералов Груши и Жиля просил один принц, которого вы любите называть своим сыном и возвышенность чувств которого делает его достойным столь высокого звания…»

Принц, о котором упоминает в письме маршал Даву, – не кто иной, как тот самый герцог Ангулемский, королевский родственник, о котором уже упоминалось в первом разделе этой главы. Вот и пришло время рассказать о том, за какие же заслуги Груши снискал покровительство столь высокой особы. Оказывается, что во время «Ста дней» в марте 1815 года перед отъездом в Лион Наполеон поручил маршалу пленить герцога Ангулемского, который, будучи генеральным наместником королевства, выступил против него из Тулона. В своих мемуарах Груши пишет о том, что император намеревался обменять королевского племянника на императрицу Марию-Луизу, которую якобы против ее воли удерживали в Вене. Маршал, опасаясь того, что пленника может постичь трагическая участь герцога Энгиенского, помог ему бежать. Большинству исследователей такой вариант обмена представляется более чем невероятным, и они сомневаются, что у Наполеона могло быть такое намерение. Тем более что сам он, уже находясь на острове Святой Елены, отозвался на слова маршала следующим образом: «Груши хотел оправдаться за мой счет: то, что он говорил, столь же верно, как если бы я приказал ему привезти мне герцога Ангулемского в Париж и он бы выполнил это повеление. Несмотря ни на что, я уважаю Груши и именно поэтому называю его добродетельным врагом».

Так можно ли доверять версии, изложенной Груши в его мемуарах, или она является своеобразной местью маршала экс-императору за его обвинения в поражении у Ватерлоо? Н. В. Промыслов, подробно исследовавший биографию Э. Груши, установил подлинные факты, связанные с пленением герцога Ангулемского. Вот как они выглядят в его изложении: «В марте 1815 г., после вступления Наполеона в Париж, на юге Франции роялисты подняли мятеж, который возглавил герцог Ангулемский. Борьбу с мятежниками поручено было вести генералу Груши, который неоднократно демонстрировал навыки проведения полицейских операций. Получив на территории восстания всю высшую власть, генерал и в этот раз оправдал доверие, справившись с мятежом менее чем за 20 дней.

Успех Груши в действиях против восставших оказался столь стремительным, что 7 апреля он даже задержал своим приказом наступление дивизии Пире, чтобы дать возможность герцогу Ангулемскому добраться до побережья и отплыть из Франции. Генерал не хотел, чтобы герцог попал в плен, так как боялся повторения истории с герцогом Энгиенским. Кроме того, генерал, вероятно, не исключал возможность повторного падения Наполеона, а в этом случае судьба человека, отправившего на казнь наследника французского трона, была бы незавидной. Но задержка наступления не помогла, и герцог был арестован в районе Пон-Сент-Эспри 8 апреля. Генерал Груши лично обещал адъютанту герцога, что приложит все усилия, чтобы сохранить герцогу жизнь. Наполеон тоже не хотел суда над одним из Бурбонов, полагая, что это может ухудшить положение Марии-Луизы и его сына, которые находились в Австрии, поэтому император поддержал Груши во всех решениях относительно герцога Ангулемского. 16 апреля герцог, согласно заключенной с Груши Ла-Палюдской конвенции, прибыл в Сетт, сел на корабль и отплыл в сторону Испании».

Таким образом, становится очевидным, что у Наполеона не было «кровожадных» планов относительно герцога Ангулемского. И все-таки плен не сулил ничего хорошего королевскому племяннику. За избавление от него он действительно мог быть благодарен маршалу Груши, который, спасая герцога, в свою очередь дальновидно заручился его поддержкой на будущее при смене власти.

Возвращение Груши домой не было триумфальным. Людовик XVIII не признал его маршальского звания, дарованного ему «узурпатором». Груши пришлось довольствоваться тоже очень высоким, но не столь почетным чином генерал-лейтенанта. Впрочем, о каких-либо должностях для этого сомнительного, с официальной точки зрения, человека речь не шла. А новый король Карл X, взойдя на престол в 1824 году, вообще отправил Груши в отставку.

Некоторые изменения в жизнь Груши внесла Июльская революция 1830 года, свергнувшая навсегда династию Бурбонов. Новый король-буржуа Луи-Филипп признал некогда отобранные у Груши звания пэра и маршала Франции, однако никакого назначения ему также не дал. Оставшись не у дел, Груши занялся систематизацией жизненных воспоминаний, пытаясь оправдать свое поведение в трагические дни Бельгийской кампании 1815 года. На их основе сыном Альфонсом и внуком Жоржем де Груши позже были написаны мемуары маршала, которые увидели свет в Париже уже после его смерти, в 1874 году. Сам Эммануэль Груши при жизни успел опубликовать несколько произведений, в которых полемизировал с бонапартистскими историографами, в частности с генералом Гурго и герцогом Ровиго. Но, как пишет Н. В. Промыслов, «ни сам маршал, ни его потомки не смогли перебороть бонапартистскую легенду, которая стала доминирующей в европейском общественном мнении».

Активного участия в политической жизни страны Груши больше не принимал: военные походы теперь ему заменяли частые путешествия, в которых его сопровождала вторая жена, бывшая актриса Фанни Юа. Во время одного из таких вояжей, возвращаясь из Италии, 29 мая 1847 года старый маршал, едва перешагнув 80-летний рубеж, заснул вечным сном в небольшом южном городке Сент-Этьенн.

Как замечает Рональд Делдерфилд, «история обошлась с Груши безжалостно. Ей известны „генералы-удачники“. Таким был Веллингтон, таким был Кромвель. В годы Второй мировой войны таким был Монтгомери. Солдаты всегда с энтузиазмом следуют за полководцем с такой репутацией. А Эммануэль Груши, напротив, был неудачником…». Такого же мнения придерживается и российский историк В. Н. Шиканов. Характеризуя деятельность маршала, он пишет: «Его имя навсегда осталось покрытым презрением поклонников Наполеона. На этом фоне затерялись или остались в тени подлинные заслуги Эммануэля Груши, потомственного дворянина, не жалевшего сил и крови для защиты обновленного отечества». Отмечает это обстоятельство и Н. В. Промыслов: «Только во второй половине XX в. стали появляться работы историков, в которых дается более взвешенная оценка событий 16–19 июня 1815 г., но и до сегодняшнего дня имя маршала Груши остается связанным лишь с битвой при Ватерлоо, тогда как вся его предыдущая почти тридцатилетняя карьера остается недостаточно изученной».

Но как бы ни судили о действиях маршала ученые, как бы ни пытались взвесить на весах истории долю его вины в поражении под Ватерлоо, вердикт ему теперь вынесен самой Вечностью. Точно так же, как и его великому обвинителю. Вечность давно примирила обоих не только на небе, но и на земле. В 1840 году прах императора Франции Наполеона Бонапарта был возвращен домой и занял почетное место в Доме инвалидов. Торжественная церемония погребения, несмотря на зимнюю стужу, собрала немало ветеранов-бонапартистов. Был среди них и Эммануэль Груши. Через семь лет после этого события скончался и старый маршал. Его останки покоятся на традиционном месте захоронения маршалов Франции – столичном кладбище Пер-Лашез. А сердце маршала, так же как и останки Наполеона, находится в склепе Дома инвалидов. Таким образом, смерть опять свела вместе и навеки примирила великого завоевателя и его «добродетельного врага».