Свидания Акиямы и Томико продолжались. И Акияма понемногу начал ощущать, что эта любовь несколько отличается от той, о которой он мечтал; необычным результатом их близости стало то, что в какой-то момент он понял, что не в силах забыть Томико. Его восхищала жестокость в выражении лица Томико, когда она отказывала ему в его мольбах, восхищали моменты, когда она резко поднимала голову и бросала быстрый взгляд вверх. И хоть любовью чувство, испытываемое им к Томико, нельзя назвать, оно очень похоже на нее.
Томико же оставалась совершенно бесстрастной в отношении своего любовника. Мелочь, которую он давал ей, не стала основой их с Оно семейного бюджета, но аккуратно собиралась Томико как крайнее средство на черный день, так, во всяком случае, та объясняла себе, почему продолжает встречаться с Акиямой. Но на самом деле она привыкла к этим свиданиям и даже стала ожидать их. Только в это время она могла не думать о мучительности и ничтожности своей жизни.
Перед Митико Томико не считала себя виноватой. Для нее, всегда имевшей любовника, супружество было лишь формальностью, и для того чтобы можно было заниматься тем, что ей действительно нравится, оно не являлось помехой. Томико, распираемая любопытством, отправилась посмотреть на Митико, ее переполняло тайное мучительное удовольствие преимущества над той в отношениях с Цутому. Томико с радостью наблюдала, как окаменело лицо Митико во время ее подробного рассказа о посещении квартиры Цутому.
И когда с ними вместе был Акияма, Митико не могла не обратить внимания на непринужденность, естественно проявлявшуюся в отношениях между ним и Томико. Например, когда Митико по какому-нибудь делу отходила от стола и возвращалась, они прекращали свой разговор и смотрели на нее. Митико поразилась тому, что они смотрели на нее с одинаковой иронией.
Фигуры этих двоих, обращенные к саду, сливались, почти как у любовников, воедино. Митико хоть и думала, что это просто ее мнительность, но снова и снова вспоминала их силуэты.
Ей, укорявшей себя за бессердечность к мужу, думалось, что нельзя беспокоиться о том, как реагирует Акияма на кокетство Томико, и на самом деле ее это не так уж и беспокоило. Однако после того как она однажды едва не уступила настояниям Цутому, Митико перестала доверять не только самой себе, но и другим. Ее наполняло одно чувство: «Надо себя винить за то, что Акияма мне не подходит. Я не изменяла ему с Цутому, а он мне изменяет, поэтому простить его нельзя».
Если между мужем и Томико что-то было, то она ни за что не простит ее. Томико, видимо, совсем стыд забыла. Конечно, в последнее время поведение Оно заслуживало критики, но и Томико надо вести себя прилично. Митико и раньше не нравилось, как Томико похваляется своим приданым и расходами на косметику, а сейчас, когда Оно потерпел крах, просто ужасно так себя вести. Особенно если учесть, что у Томико есть ребенок.
Митико пыталась убедить себя в том, что эти ее мысли не имеют ничего общего с ревностью.
Поглощенное проблемами с наследством сердце Митико на некоторое время позабыло о Цутому, но, когда ее взволновала ситуация с мужем, она снова вспомнила о любви, да только от этих воспоминаний ей становилось еще горше.
И Цутому по-прежнему любил Митико, но отчаяние разбудило в нем довольно-таки злые намерения. После того как Томико посмеялась над ним, прошло несколько дней. Он еще колебался, но со временем ему захотелось освободиться от безнадежной любви к Митико, и он решил поддаться на уговоры Томико.
Среди убеждений, вынесенных им с войны, была уверенность: «Когда сомневаешься, делать или нет, выбирай действие».
Он не знал, когда Томико придет к нему, поэтому решил сам отправиться в «Хакэ». Почти месяц прошел с той поры, как он покинул дом Акиямы, поэтому и Митико не будет ругаться: «Да и что нужды в беспокойстве, будет ругаться она или нет. Она про меня и не думает, пожалуй».
Как и тогда, когда он впервые появился в «Хакэ» после возвращения с фронта, Цутому надел поношенную летную форму: настало время года, когда можно позволить себе одежду на такой толстой подкладке. Сегодня все напоминало то первое посещение «Хакэ», разве что тогда Цутому не взял с собой фотоаппарат, свисающий сейчас с его плеча. Это был дешевый аппарат японского производства, который оставил товарищ, деливший с Цутому комнату. Во время беспрестанных размышлений о Митико и «Хакэ», он выходил и снимал в окрестностях своего нового дома последние сохранившиеся после бомбежек и вырубок деревья Мусасино — дзельквы, японскую ольху, восковое дерево, изредка пробивающиеся сквозь опаленные огнем камни колоски ковыля. Он давно не был в «Хакэ», вот и решил взять с собой фотоаппарат, чтобы заснять здесь все, что стало объектом его воспоминаний. Фотоаппарат не имел никакого отношения к его цели — попробовать ближе сойтись с Томико, но был несомненным доказательством того, что сердце Цутому все еще не рассталось с мечтой о Митико. Когда Цутому шагал от станции к «Хакэ», в душе у него прокатились волны счастья. Он совершенно забыл о том, ради чего оказался здесь.
Невольно он, миновав дом Оно и Томико, пошел к Митико. Роща «Хакэ», как всегда, выделялась под ярким октябрьским небом. Цутому снял фотоаппаратом этот вид.
Потом сфотографировал старую, прогнившую калитку, у намокшего основания которой прилепился синий мох, словно осыпанный мукой, через эту калитку Цутому некогда заходил в усадьбу.
Сейчас калитка была закрыта на ключ. В день, когда Митико запретила себе думать о Цутому, она прикрепила на воротах крепкий висячий замок. Цутому попробовал два-три раза покачать калитку, и, когда сообразил, что она заперта, его охватила злость. Лощина «Хакэ», перекресток для перелетных птиц и бабочек, также служила дорогой и для людей. Старая дорога, вымощенная крестьянами, врезалась с одной стороны в краснозем, обходила вокруг усадьбы старика Миядзи и затем спускалась до бассейна реки Ногавы. Шагая по этой дороге, Цутому услышал в верхушках криптомерии шум крыльев вспугнутой им стаи фазанов.
Под склоном, у фасада дома Миядзи, обращенного на юг, выстроилось несколько кустов золотистых османтусов, или душистых маслин. На них во множестве распустились последние в сезоне цветы. Пока Цутому шел среди одуряющего аромата этих цветов, его гнев пропитала сладкая тоска.
Он поднялся на веранду и позвал хозяев. В глубине темных комнат послышался шум, и на пороге появилась Митико. Цутому сразу же подошел к ней. Губы Митико не сопротивлялись, но в ее ладонях, упершихся в грудь Цутому, нарастала сила отторжения. Когда наконец они отстранились, чтобы разглядеть друг друга, Цутому увидел всю глубину несчастья, отразившегося на исхудавшем лице Митико, казалось, на нем остались только огромные глаза.
— Почему ты не позвала меня? — На этих словах он осекся.
Митико не ответила. Лишь слезы покатились по ее щекам. Все, что Цутому мог сделать, это усадить ее, поддерживая за плечо.
Им казалось, что биение их сердец раздается по всему старому дому «Хакэ».
— Акияма ведет себя ужасно. Я слышал, что он мучает тебя из-за денег.
— Да нет, я сама виновата. Я все потеряла. А хотела тебе подарить. — Сказав это, Митико впервые смогла улыбнуться.
— Глупо! Ничего мне не нужно! Я только обрадуюсь, если Миттян бедной станет. И Акияма не будет говорить, что у меня свой расчет имеется.
— Ах, все равно! Ты всегда о чем-то странном думаешь. — Митико постепенно успокаивалась. К ней вернулось ее сестринское отношение к Цутому, — Не надо. Если люди придут, будет нехорошо, — сказала она, отводя руки Цутому, пытавшегося снова обнять ее.
«Да почему же нельзя? — Цутому почувствовал отчаяние, словно в его груди образовалась пустота. — На наследство плевать, неужели она не понимает, что только любовь и важна! Не похоже, что она меня не любит, об этом и глаза, и губы говорят. Неужели она при нынешнем несчастном положении не понимает, что только это и может привести ее к счастью?»
После того как они при встрече, словно слепые, коснулись друг друга, Цутому и в голову не могло прийти, что этот поцелуй заставил ее вспомнить несчастье, заставил вернуться в собственную скорлупу.
Когда в конце лета из «Хакэ» неожиданно одновременно пропали Акияма и Томико, Цутому решил, что эти двое предали Митико. Но он не рассказывал ей о своей догадке, так как чувствовал, что, если она действительно стремится себя сдержать, это понапрасну еще больнее ранит ее. Однако после того, как Акияма сделал Митико такой несчастной, Цутому подумал, что когда-нибудь он вырвет ее отсюда.
— А не думаешь, что есть другая причина тому, что Акияма только о деньгах и говорит?
— Другая причина?
— Ну, например, из-за Томико, — проговорил он решительно и испугался, увидев, каким непроницаемым стало лицо Митико. Однако это выражение быстро исчезло с ее лица.
— Возможно, я знаю больше тебя, Цутому. Ты, наверное, хочешь сказать, что раз Акияма так себя ведет, то и мы можем вести себя как угодно, но я думаю, что это разные вещи!
В одиночестве Митико часто задумывалась о своей жизни, она чувствовала себя несчастной из-за того, что должна продолжать играть роль добродетельной жены. Но при встрече с Цутому Митико не смогла отказаться от своей роли. В этом заключалась особенность ее несчастной любви. Ей надо было думать о Цутому для того, чтобы выбросить из головы отношения Акиямы и Томико. Но когда Цутому сидел прямо перед ней, она старалась уничтожить в себе чувство к нему.
— Просто мне наконец надо понять то, что и так понятно. Ты меня не любишь.
— Это не правда. Но я считаю, что и для тебя и для меня так будет лучше.
— Это не означает, что ты обо мне думаешь. Это только мучает меня.
— Не говори так. Ты сильный. Ты столько вынес на войне…
— Если бы можно было стать счастливым без страданий, я бы обошелся без них. Нам обоим следует стать сильными ради этого. Неужели тебе не наплевать на мораль окружающих?
— Только у одной морали и есть сила. Ты должен понять это!
— Даже если и пойму, ничего не изменится. Если так будет продолжаться, мы с тобой никогда не станем счастливыми. Во всяком случае, наши отношения не станут праведными настолько, чтобы ты могла успокоиться!
Однако Митико любила его. Она взяла Цутому за руку и, покраснев, промолвила:
— Я люблю тебя. Поверь в это. Но в жизни есть нечто более важное…
— Ты лишь себя любишь! — прервал ее Цутому.
Митико колебалась. Это было как раз то, что временами ее беспокоило. Однако у нее было свое представление о любви, согласно которому любовь к себе была сродни любви к другому. А если ее любили не так, то это не могло бы называться любовью.
— Ты ошибаешься. Я хочу, чтобы ты стал думать, как я.
— Если и я стану думать, как ты, мы никогда не сможем жить вместе. Потому что есть мораль.
— А я думаю, что есть что-то выше морали.
— Что? — с пылом спросил Цутому.
— Клятва!
— Клятва?
— Если мы поклянемся, что действительно любим друг друга и не изменим себе, и если останемся верны этой клятве. Если изменятся законы окружающего нас мира, то придет то время, когда мы сможем быть вместе, не упрекая себя.
Цутому с восхищением наблюдал, как на исхудавшем лице Митико блеснул луч жизни. Это было похоже на отражение нового желания, но это было и последним светом надежды.
— Так сколько же надо ждать?
— Пять лет, десять, не знаю. Да пусть хоть и целая жизнь понадобится.
— Пусть… — Цутому произнес почти с отчаянием.
— А теперь поклянись!
— Клянусь!
К кому была обращена эта клятва? К Богу? Ведь клясться надо только перед Богом.
Цутому в этот миг подумал только, что он, конечно, сможет защитить эту женщину перед Акиямой.
— Ну обними меня! — сказала Митико.
Во время долгого поцелуя их глаза были открыты, в них застыла непоколебимость клятвы. «Если это удовлетворит Митико, то и мне надо успокоиться», — убеждал себя Цутому.
Однако действительно ли можно было довольствоваться сделанным, по-прежнему ли доверяться сердцу Митико? Во время их поцелуя в Цутому проснулось желание спросить у нее, нет ли чего-то большего, чем клятва. Но Митико все же оттолкнула его.
— А теперь уходи! Скоро должен прийти Акияма. Я не хочу видеть вас вместе, тебя и Акияму.
— А когда его не будет, мне можно прийти?
— Нельзя! Мне так кажется. Тебе можно приходить только в те часы, когда все будет спокойно. Ну… Я тебе пришлю письмо, когда можно будет.
— Хоть разок в месяц будешь меня звать? — Цутому говорил с иронией.
— Да. Наверное. А сегодня какое у тебя дело было? — Митико наконец вернулась к заботам по дому. Цутому смутился. Этот его визит неожиданно привел к противоположному результату, а не к тому, на что он рассчитывал.
— Да ничего особенного. Давно не виделись, к тому же беспокоился о тебе, просто пришел пофотографировать.
— А что снимать будешь?
— Скучаю по здешним пейзажам.
Цутому утешился проникновенным взглядом Митико.
— И Миттян разок снять хочу. Скучаю по тебе больше, чем по пейзажам.
— Не надо.
Митико не хотела фотографироваться, но все равно по просьбе Цутому спустилась в сад и встала под карниз, на котором цвели хризантемы.
Посмотрев в объектив фотоаппарата, Цутому не поверил своим глазам. На измученном лице Митико, освещенном лучами солнца, в уголках глаз и на щеках были видны глубокие морщины. Он, молодой человек, был удивлен.
— И к Оно зайдешь? Эйдзи-сан в последнее время поправил дела. Приходил президент компании, господин Яги, видимо, перечислил заем как долю фирмы. И Эйдзи-сан станет управляющим, будет жить на деньги, которые ему пообещали платить. В конце концов, только лишь мои деньга, которые я ему заняла, и сгорели!
— И Томико попала в переплет.
— Да-да. Томико сказала, что ходила к тебе.
— Принесла дзабутон.
О дзабутоне Томико никому не говорила, и Ми-тико была поражена.
— Иди и будь осторожней!
— Пошли вместе!
— Да нет.
В Митико снова проснулась «жена», не связанная с Цутому клятвой, а выражавшая уверенность в устойчивости их семейной жизни с Акиямой. Цутому стало больно.
Митико снова, стоя на веранде, смотрела вслед уходящему мимо золотистых душистых маслин Цутому. Взгляд на его словно летящую, юношескую походку выражал некоторое опасение, но все-таки она уже не могла смотреть на него глазами старшей сестры.
Опасения Митико были ненапрасными. Цутому быстро забыл «клятву». Частично причиной этому был дурманящий аромат маслин, частично — впечатления, вынесенные им от фигуры Митико, глядящей на него под палящим солнцем. И он думал: «Есть ли какой-то смысл в том, что она называет клятвой? Ждать, что законы света изменятся, надеясь только на свою душу, — не означает ли это проигрывать этому свету? Не думается мне, что все в мире вдруг переменится, прежнюю мораль пересмотрят. А пока мы вдвоем состаримся, потом и не заикнешься о любви — на смех подымут. Она-то уже начала стареть…»
Маслины цвели в саду вдоль нижней дороги в «Хакэ», их кисло-сладкий аромат просачивался на дорогу за оградой. И с обеих сторон ворот дома Томико, где Оно посадил серебристые маслины, перешедшие некогда к нему от старика Миядзи, Цутому почувствовал все тот же аромат.
Перед домом Митико росли только золотистые маслины, а перед домом Томико — только серебристые. Это пошло, как говорили, по прихоти Оно, который говаривал: «Дядя, давай соберем по одному виду деревьев!»
Белые цветы хорошо гармонировали с зеленью газона, и Цутому показалось, так всегда бывало, что он, придя сюда из старого дома «Хакэ», словно переместился в другой мир.
Он вспомнил первоначальную цель своего визита в «Хакэ». Она должна была потерять свой смысл после его с Митико клятвы, но, пока Цутому шел от одних ворот к другим, в душе он начал сомневаться в этой клятве. Приближаясь к дому Оно, Цутому должен был выдумывать оригинальное объяснение тому, почему он подпал под очарование Томико.
Если клятва — его мечта, то только для того, чтобы оставить Акияму навеки у Митико, и надо было увести у того Томико. «Это будет единственная любезность с моей стороны по отношению к Митико», — думал Цутому. Всем известно, что вожделение иногда надевает личину морали.
Томико была дома одна. Домработницу уволили. Но сидевшая в комнате, где на стенах и татами оставались тоскливые следы от унесенной на продажу мебели, Томико энергично встала навстречу Цутому.
— Как неожиданно! Каким ветром тебя занесло! — воскликнула она, передернув плечами.
— Чудный вид, не правда ли?
Цутому сел на веранде и стал смотреть на Ногаву — там, на берегах реки, золотились поля, были видны гора Ёкояма над городом Тама, гряда Тандзава, на которой в прозрачном осеннем воздухе можно было рассмотреть мельчайшие горные складки. А за этими вершинами прилепилась Фудзи, словно вставленная в ясное и чистое, как стекло, небо, такая идеальная, как те классические эпитеты, которые возносились ей множеством древних поэтов.
Цутому похвалил вид, потому что намеревался показать, что запомнил реплику Томико, когда та с вызовом сказала, глядя на забор из бетонных блоков на станции Готанда: «Люблю смотреть».
Открывавшийся перед ним обзор ровных полей и гор заставил забыть его о цели своего визита. Да и Томико, конечно, забыла то, что говорила раньше.
— Ты ведь ходил к Митико-сан?
— Да, она сильно похудела.
— Все из-за Оно. Посмотри, и я исхудала. Из-за работы на кухне руки вон какие. Кажется, все здесь из-за одного Оно скатились вниз.
— Но всё же Митико сказала, что в последнее время получше стало…
— Это Митико-сан так сказала? А ведь еще потайные залоги есть! Вот и живем полностью от продажи вещей! Даже думала, а не повезет ли мне в лотерее, недавно продала кимоно и десять билетов купила, но ни один не выиграл!
— Чем играть в лотерею, лучше просто деньги на улице подбирать! Ну, так сейчас самый богатый у вас Акияма?
От Цутому не ускользнула тень, пробежавшая по лицу Томико.
— Не похоже, что Митико богата…
— Наверняка у этих денег есть и другое предназначение…
Томико замолчала, поднялась, заварила чай. Глядя на ее узкую спину в скромном кимоно, Цутому подумал, что очарование, которое он ощущал в Томико, должно быть, так сильно потому, что она — замужняя женщина, которую по сравнению с Митико гораздо легче заполучить, хотя, возможно, это лишь иллюзия. Или просто все дело во флюидах, исходящих от женского тела, принадлежащего другому?
Томико поставила перед Цутому деревянное блюдце для чашки, аккуратно села и приветливо улыбнулась.
— Цутому-сан, ты шпионишь для кого-то…
Цутому от неожиданности не нашелся с ответом.
— Шпионить — это так на тебя не похоже…
— Да ничего похожего! Однако можно же мне поинтересоваться, что там у тебя с Акиямой.
— Не лги. Ты обо мне и не думаешь… Однако в тот миг, когда Томико увидела, как Цутому прошел между серебристыми маслинами по дорожке к дому, заметила в его глазах блеск, которого не видела раньше. Этот блеск был ей хорошо знаком. Так блестели глаза многих мужчин, желавших ее. И вот теперь Цутому…
Цутому стал вести себя с той долей самоуверенности, которую он выработал в общении со студентками. Томико засмеялась, увернулась от его рук и попыталась скрыться в глубине дома. Он дал ей убежать и через минуту догнал в темной гардеробной, находившейся между чайной комнатой и покоями. Цутому прижал Томико к стене и попытался обнять ее, но Томико вертела головой, не давая поцеловать себя в губы, чем выводила его из терпения. Когда Цутому обеими руками схватил ее за голову, она неожиданно укусила его верхнюю губу.
Цутому ошибался. Кроме того, что Томико нисколько не испытывала к нему влечения, она ненавидела в нем эти проявления мужского поведения. Она была из тех, кто ненавидел мужчин, распускавших руки.
— Перестань, терпеть этого не могу! Не хочу, чтобы ты так делал!
Цутому посмотрел на Томико, и тоска захлестнула его. Он закрыл глаза, почти представляя, как обнимает Митико, и вновь нежно сжал сопротивляющееся женское тело.
Когда руки Томико были готовы обвить его шею, из сада послышался голос Акиямы:
— Томико-сан!
Томико скрылась в глубине дома, а Цутому волей-неволей пришлось выйти наружу.
— А-а, Цутому, давненько тебя не было видно! — поприветствовал его с иронией в голосе Акияма. — Прихожу домой, а Митико говорит, ты сюда пошел. Вот я и решил пойти за тобой. Ой, что это, ты губы поранил, что ли? Или тебя кошка поцарапала?
Цутому мгновенно вытер рот тыльной стороной руки.
— А где Томико? — Акияма заглянул в дом.
— Не знаю, на кухне, наверное.
— Очень хорошо! Я как раз хотел бы поговорить с тобой наедине, потому, собственно, и пришел сюда. Это по поводу твоих чувств к Митико.
В словах Акиямы прозвучали откровенность и ирония, которых раньше Цутому не приходилось от него слышать. «Сказывается влияние Томико», — подумал Цутому.
— Давай начистоту, — продолжал Акияма. — Я не буду с тобой особо щепетильничать, просто ты должен уяснить некоторые нюансы. Ну вот, например, то, что Митико — моя жена.
— И моя двоюродная сестра…
— Только-то? И это после того, как вы провели вместе ночь в бурю, в такой романтической обстановке, на берегу озера Мураяма. Меня мучит одно сомнение…
«Врешь ты все». Цутому всегда с удивлением думал, почему это Акияму нисколько не тревожат его отношения с Митико. «Так почему же он заговорил об этом сейчас? Чего он пытается добиться?»
— Полагаю, в данных обстоятельствах вам не остается ничего другого, как доверять нам. Особенно доверять Митико-сан…
— Доверять, конечно, следует, но когда придет критический момент…
«Что за критический момент?» В это время вышла Томико. Она засмеялась:
— А! Когда это господин Акияма пришел? О чем это вы вдвоем так серьезно разговариваете?
— У Цутому верхняя губа поранена. Не кошка ли его расцарапала?
— Ах, где-то здесь и впрямь есть кошка! Кошмар, кровь идет! Смазать ментоловой мазью?
— Ну уж, это слишком!
Акияма не ревновал. В общении с кокетками ревность не лучший помощник. Зато, если мужчина терпелив и умеет в нужный момент концентрироваться, он обязательно будет вознагражден. Впрочем, Акияма не дошел до такого состояния, когда эти качества стали частью его характера. И если бы он потерял женщину, бывшую целью всех его желаний, он бы не смог стерпеть.
Акияма считал, что стал независимым, но он всего лишь скатился до уровня Оно. Он вбил себе в голову, что деньги, которые он давал Томико, важны для нее, и поэтому она с ним не расстанется. Как это было похоже на его роль мужа! А при таком раскладе разве есть смысл обращать внимание на какого-то бедного студента.
Из них троих самым смущенным был Цутому. Только что он был отвергнут Томико. И тот факт, что Акияма нисколько не чувствовал себя оскорбленным, лишь усугубил состояние Цутому. Чтобы нарушить молчание, он предложил сфотографировать их.
Глядя на стоящих рядом Акияму и Томико, Цутому ощутил те же чувства, что и Митико, когда видела эту пару вместе. Цутому подумал, что они издеваются над ним.
Акияма тоже умел фотографировать. Он великодушно предложил снять Цутому и Томико. В тот момент, когда Акияма перещелкивал затвор аппарата, Цутому быстрым движением опустил руку на плечо Томико. От неожиданности лицо Томико исказилось. Акияма снял их в такой позе.
Кадров на пленке почти не осталось, и Акияма сказал:
— Давайте я проявлю ее… — И, щелкнув камерой без разбора в воздух, словно выстрелил из ружья, вынул пленку.
Цутому содрогнулся от мысли, что подумает Митико, если увидит фото, на котором он снят вместе с Томико. После их клятвы это было настоящим предательством. И похоже, Акияма предвидел такой результат, завладев пленкой. Не отобрать ли ее, но вот пленка уже во внутреннем кармане пиджака Акиямы, теперь неприятной сцены не избежать. Да, раз он нарушил клятву этим флиртом с Томико, уже поздно скрывать свое поведение. С того момента, как они с Митико поклялись, еще и часа не прошло, а он оказался в той ситуации, о которой с точностью можно сказать, что он так или иначе изменил Митико. Возможно, даже лучше, если она как можно скорее узнает, что он ей не подходит.
Цутому подумал в отчаянии, что отныне между ним и желанной Митико все кончилось.
Однако фотография оказала совсем иной эффект, чем он ожидал. Митико решила, что на этом фотоснимке, зафиксировавшем движение Цутому, обнявшего Томико, просто проступила вся пошлость его донжуанства.
Она почувствовала, что фото Акиямы и Томико совершенно отличается от фото с Цутому. Митико увидела какую-то тоску в их фигурах.
Когда начинаешь рассуждать, удалась ли фотография или нет, ответить на этот вопрос, глядя лишь на один снимок, довольно сложно. Нередко человек, которого снимали на пленку, не находит своего сходства с фотографией. Зачастую это происходит не из-за того, что фото на самом деле не похоже, а из-за того, что оно соответствует ожиданиям.
Митико обратила внимание на обе фотографии в тот же вечер, когда Акияма с безразличным видом выложил их на стол и перед тем, как уйти к себе в кабинет, сделал ей важное предложение.