© Editions Gallimard, Paris, 1930

© Издательство «Никея», 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

 

По дороге в Вифлеем Иосиф вёл осла, на котором сидела Дева: она весила очень мало, и ничто не занимало её мысли, кроме будущего, таившегося в ней. Следом, сам по себе, плёлся вол. Придя в город, путники заняли заброшенный хлев, и Иосиф сразу же принялся за работу.

«Удивительный народ, эти люди, – думалось волу. – Смотрите-ка, что они выделывают своими руками и пальцами. Почище, чем мы лапами и копытами. Нашему хозяину просто нет равных, когда он берётся за работу и начинает мастерить – выпрямляет кривое, искривляет прямое, – и делает всё без жалоб и причитаний».

Иосиф вышел из дому и вскоре вернулся с вязанкой соломы на спине. Но что это была за солома! Такая жаркая с виду, такого солнечного цвета – только и жди какого-нибудь чуда.

«Что тут затевается? – спросил себя осёл. – Я слышал, они делают колыбель для ребёнка».

– Может быть, вы понадобитесь этой ночью, – сказала Дева волу и ослу.

Животные долго глядели друг на друга, пытаясь понять, в чем тут дело, затем ушли спать.

Однако вскоре их пробудил чей-то голос – мягкий, тихий и в то же время такой, что разносился, казалось, по всему небу.

Поднявшись на ноги, вол обнаружил, что в яслях спит голенький ребёночек, и стал обогревать его своим дыханием, стараясь ничего не забыть из увиденного.

Улыбаясь, Дева поблагодарила его взглядом.

Влетали и вылетали крылатые существа, притворяясь, что не замечают стен, сквозь которые они проникали с такой легкостью.

Вернулся Иосиф с пелёнками, одолженными соседкой. – Потрясающе! – сказал он своим плотницким голосом, чуть громче, чем следовало в таких обстоятельствах. – Сейчас полночь и в то же время день. И три солнца вместо одного. Но они пытаются слиться воедино.

На заре вол поднялся, стараясь осторожно переступать копытами, чтобы не разбудить ребёнка, не раздавить какой-нибудь небесный цветок, не причинить боли какому-нибудь ангелу. Всё стало на диво непростым!

Пришли соседи повидать Иисуса и Деву. Это были бедные люди, и они не могли предложить ничего, кроме радостных улыбок. Затем появились другие соседи, принесли орехи и маленькую флейту.

Вол и осёл немного отодвинулись, чтобы дать им пройти, и всё спрашивали себя, какое впечатление они сами произведут на ребёнка, который их ещё не видел. Дитя только что проснулось.

– Мы всё-таки не чудовища, – сказал осёл.

– Ну, видишь ли, – возразил вол, – наш облик не похож ни на его собственный, ни на облик его родителей, мы можем страшно напугать ребёнка.

– Ясли, хлев, крыша и стропила тоже не похожи на человеческое обличье, однако малыш ничуть не испуган.

Впрочем, вола это не убедило. Пережёвывая жвачку, он стал думать о своих рогах.

«В самом деле, как ужасно, что ты не можешь приблизиться к тем, кого любишь больше всего на свете, без опасения причинить боль. Мне всегда нужно быть очень осторожным, чтобы не поранить ближнего. Ведь это вовсе не в моей натуре – ополчаться на каких-нибудь людей или какие-нибудь предметы, без серьёзных, разумеется, причин. Я не зловреден и не мстителен. Но стоит мне куда-нибудь пойти – пожалуйста: впереди шествуют рога. Я просыпаюсь с мыслью о них, и даже когда я сплю глубоким сном или когда брожу в тумане, я ни на секунду не забываю об этих остриях, об этих пиках на моей голове. В самых сладких снах посреди глубокой ночи я постоянно чувствую их».

Вола охватил жуткий страх при мысли, что он слишком близко подошёл к ребёнку, когда согревал его дыханием. А если бы он нечаянно задел его рогом?

– Ты не должен приближаться к малышу, – сказал осёл, который угадал мысли своего товарища. – И не мечтай об этом, ты его поранишь. И потом, ты мог бы уронить капельку слюны на ребёнка, удержаться ведь ты не можешь, а это совсем не годится. Кстати, почему ты пускаешь слюни, когда радуешься? Держи их при себе. Негоже являть слюни всему миру.

Вол молчит.

– Что до меня, то я хочу предложить малышу свои уши. Ты же знаешь, они шевелятся, они имеют отношение ко всем пяти чувствам, они без костей, мягкие, их приятно трогать. Большие уши внушают страх и в то же время успокаивают. Это то, что нужно для детской забавы, но важно и другое: уши – вещь поучительная.

– Да понимаю я всё, понимаю, – пробурчал вол. – И ничего не имею против. Я не настолько глуп. – Но поскольку у осла был слишком уж торжествующий вид, вол добавил: – Только не вздумай реветь ему прямо в лицо. Убьёшь малыша.

– Деревенщина! – отозвался осёл.

Осёл стоял слева от яслей, вол – справа, так повелось с самого Рождения, и волу, большому ценителю протокола, это особенно нравилось. Недвижные, почтительные, они стояли так часами, словно позируя невидимому художнику.

Младенец смеживает веки. Он спешит заснуть. В глубинах сна его поджидает исполненный света ангел, чтобы научить чему-то или, может быть, о чём-либо спросить.

Ангел быстро покидает сон Иисуса и появляется в хлеву. Преклонившись перед тем, кто только что появился на свет, он рисует чистейший нимб вокруг его головы. Второй предназначен Деве, третий – Иосифу. Потом ангел удаляется, взмахивая ослепительными крылами, – их белизна всегда неизменна, а шелест напоминает шум морского прибоя.

– Нам нимбов не досталось, – замечает вол. – Наверняка у ангела есть какие-то причины для этого. Мы слишком мелкие сошки – осёл да я. И потом, что мы сделали, чтобы заслужить такой ореол?

– Что касается тебя, ты, конечно, ничего не сделал, но я, не забывай, привёз на себе Деву.

Вол размышляет про себя:

«Как же так получилось, что Дева, столь красивая и хрупкая, оказывается, носила в себе этого чудесного ребёночка?»

Возможно, он размышлял не совсем про себя, потому что осёл изрек:

– Есть вещи, которые тебе не понять.

– Почему ты всё время твердишь, что я чего-то не понимаю? Я прожил больше твоего. Я трудился в горах, в долинах, на берегу моря.

– Не в этом суть, – заметил осёл. И добавил: – Смотри, у ребёнка не только нимб. Ручаюсь, вол, ты и не заметил, что младенец будто купается в какой-то волшебной пыльце. Впрочем, скорее это нечто большее, чем пыльца.

– Более тонкое и нежное, чем пыльца, – ответствовал вол. – Это словно бы свет, золотистые испарения, которые выделяет маленькое тело.

– Именно так, но ты сказал это, чтобы убедить меня, будто видел свечение и раньше.

– А разве я не видел?

Вол увлёк осла в угол хлева, где принялся в своё удовольствие – и с величайшим благоговением – пережёвывать тонкую веточку, коей раньше была перевязана охапка соломы – той самой соломы, что вполне могла служить образом лучей, исходящих из Божественного тельца. «У нас здесь самая первая часовня», – размышлял вол. Вот, например, солома – вол помогал втаскивать сюда вязанки. Нечего и думать, чтобы тронуть хотя бы одну соломинку из яслей, – при мысли, что солома может стать просто кормом, вол испытывал суеверный ужас.

До наступления ночи вол и осёл решили пощипать травки. Хотя камням обычно требуется много времени, чтобы понять что-либо, в полях было уже немало камней, которые всё знали. Животные встретили даже один камешек, который лёгким изменением цвета и формы показал им, что он тоже знает.

Иные полевые цветы тоже знали новость, и их следовало пощадить. Очень трудное дело – пастись на природе и не совершить святотатства. Есть – и не совершить святотатства. А волу всё больше и больше казалось, что есть – занятие бессмысленное. Его насыщало счастье.

Прежде чем напиться, он спросил себя: «А эта вода тоже знает?»

Мучимый сомнением, вол предпочёл не пить здесь вовсе и отправился дальше – туда, где грязная, тинистая вода всем своим видом показывала, что была ещё в полном неведении.

А порой ничто не указывало на осведомлённость воды, пока, делая глоток, вол не ощущал какую-то особенную мягкость в горле.

«Слишком поздно, – спохватывался тогда вол. – Мне не следовало пить эту воду».

Он едва осмеливался дышать – сам воздух казался ему исполненным святости и прекрасно знающим обо всём.

Вол боялся вдохнуть ангела.

Волу стало стыдно, что он не всегда вёл себя так, как следовало бы.

«Ну конечно, надо стать лучше, чем раньше, вот и всё. Просто больше уделять внимания всему. Например, смотреть, куда ставишь копыта».

А осёл чувствовал себя прекрасно.

В хлев заглянуло солнце, и животные заспорили, кому из них выпадет честь дать ребёнку тень.

«Немного солнца, может быть, не принесёт вреда, – подумал вол, – но осёл опять начнёт говорить, что я ничего не понимаю».

Младенец продолжал спать и время от времени, как бы размышляя о чём-то во сне, хмурил брови.

Однажды, когда Дева стояла на пороге и отвечала на тысячи вопросов, что задавали будущие христиане, осёл осторожно перевернул ребёнка на другой бок. Вернувшись к Младенцу, Мария очень испугалась: со слепым упорством она искала лицо сына там, где оно было раньше.

Поняв наконец, что произошло, Дева повелела ослу никогда больше не трогать ребёнка. Вол одобрил это совершенно особым молчанием. Он вообще умел придавать своему молчанию определённые нюансы, ритм, наделял его даже пунктуацией. В холодные дни о движении его мысли легко можно было догадаться по высоте клубов пара, вырывавшихся из ноздрей. И сделать соответствующие выводы.

Вол понимал, что ему разрешено оказывать Младенцу лишь косвенные услуги – вызывать на себя мух, залетавших в хлев (каждое утро он тёрся спиной о гнездо диких пчёл), или – ещё лучше – размазывать насекомых по стенам.

Осёл прислушивался к звукам, доносившимся снаружи, и, если что-то казалось ему подозрительным, преграждал вход в хлев. Тут же вол вставал за его спиной, чтобы преграда была надёжнее. Оба изо всех сил старались стать как можно более массивными: пока угроза сохранялась, их головы и утробы словно бы наполнялись свинцом и гранитом, а в глазах загоралась особая бдительность.

Вола поражало, когда он видел, как Дева, подойдя к яслям, одаряла Младенца чем-то, отчего тот сразу же расплывался в улыбке. Иосифу, несмотря на его бороду, это тоже удавалось – был ли он просто рядом с ребёнком или играл на флейте. Волу тоже хотелось сыграть что-нибудь. Но ему оставалось только выпускать воздух из ноздрей.

«Мне не хочется плохо отзываться о хозяине, однако я не думаю, что он смог бы своим дыханием согреть Младенца Иисуса, – размышлял вол. – Да, конечно, у него есть флейта, но лишь один на один с ребёнком я чувствую себя спокойно – только в этом случае меня ничто не беспокоит. Младенец становится существом, которое нуждается в защите. И только вол может её обеспечить».

Когда друзья паслись в полях, вол, случалось, оставлял осла.

– Куда же ты?

– Сейчас вернусь.

– Куда ты направился? – настаивал осёл.

– Пойду посмотрю, не нуждается ли он в чём. Знаешь, всё бывает.

– Да оставь ты его в покое!

Но вол возвращался. В стене хлева было нечто вроде слухового окна – позднее, по вполне понятной причине, его прозвали «бычьим глазом», – вот через это окно вол и заглядывал внутрь.

Однажды вол заметил, что Мария и Иосиф отлучились. На скамье – вполне можно дотянуться мордой – лежала флейта. Не слишком далеко, но и не слишком близко от ребёнка.

«Что же я ему сыграю? – спросил себя вол, который если бы и осмелился потревожить слух Иисуса, то лишь только музыкой. – Песню о нашем труде? Боевой гимн маленького отважного быка? Напевы заколдованной тёлки?»

Подчас нам только кажется, что волы жуют жвачку, на самом деле в глубине души они поют.

Вол тихонько подул во флейту, и ему показалось, что отнюдь не без участия ангела раздался столь чистый звук. Ребёнок приподнялся немного, оторвал головку и плечи от ложа, желая посмотреть, что происходит. Однако флейтист не был доволен результатом. Он полагал, что его никто не услышит снаружи. И просчитался.

Как можно быстрее вол удалился от хлева, опасаясь, что кто-нибудь, хуже всего если осёл, войдёт, и невероятно удивится, обнаружив, кто извлекает звуки из маленькой флейты.

– Приходи посмотреть на него, – однажды сказала Дева волу. – Почему ты больше не подходишь к моему ребёнку? Ты так хорошо отогрел его, когда он лежал здесь голенький.

Осмелев, вол совсем близко подошёл к Иисусу, а тот, чтобы подбодрить животное, ухватился обеими ручонками за его морду. Вол затаил дыхание – сейчас оно было бесполезным. Иисус улыбался. Радость вола была безмолвной. Она переполняла всё его тело – вплоть до кончиков рогов.

Младенец переводил взгляд с осла на вола. Осёл выглядел несколько самоуверенным, а вол – при виде тонкого личика, освещаемого внутренним светом, как если бы кто-то в маленьком отдалённом жилище переносил за лёгкими занавесками светильник из одной комнаты в другую, – вол чувствовал себя словно внутри какого-то необыкновенного непрозрачного кокона.

При виде понурившегося вола ребёнок рассмеялся.

Животное не совсем поняло, почему смеётся Младенец. Вол мучился над вопросом, не насмехаются ли над ним. Может быть, отныне надо быть более сдержанным? Или вообще удалиться?

Но Младенец снова рассмеялся, и смех был таким светлым, таким детским, как и полагалось ребёнку, что вол понял – он вправе остаться.

Дева и её Сын часто поглядывали друг на друга, как бы пытаясь понять, кто кем больше гордится.

«Мне кажется, всё так и должно сиять радостью, – думал вол. – Никто ещё на свете не видел столь чистой матери, столь прекрасного ребёнка. Но временами у обоих такой печальный вид!»

Вол и осёл собрались возвращаться в хлев. Внимательно оглядевшись вокруг и боясь обмануться, вол сказал:

– Посмотри на эту звезду, которая перемещается по небу. Она так прекрасна, что согревает мне сердце.

– Оставь своё сердце в покое. Как можно глазеть на что-то, когда происходят великие события, в которых мы с тобой с некоторых пор участвуем.

– Можешь говорить что угодно, но, по мне, звезда движется в нашу сторону. Посмотри, как низко она плывёт в небе. Можно даже сказать, что она направляется к нашему хлеву. А под нею движутся три фигуры, украшенные драгоценными камнями.

Животные остановились перед хлевом.

– Как считаешь, вол, что сейчас произойдёт?

– Ты, осёл, слишком многого от меня хочешь. Я просто наблюдаю за происходящим. Этого более чем достаточно. – У меня свои соображения на сей счет.

– Проходите, проходите, – обратился к ним Иосиф, распахивая дверь. – Разве не видите, что загораживаете вход и мешаете этим особам войти?

Животные посторонились, чтобы пропустить царственных магов. Их было трое, а один, совсем чёрный, очевидно, прибыл из Африки. С самого начала вол стал тайком наблюдать за гостями. Он хотел убедиться, что негр питает к новорождённому только добрые чувства.

Когда Чёрный, который был, видимо, немного подслеповат, склонился над яслями, чтобы лучше разглядеть Иисуса, – в его лице, казавшемся отполированным и блестящим как зеркало, отразился образ Младенца. И столько почтения, столько самозабвенного смирения было в этом лице, что к сердцу вола прихлынула волна нежности.

«Это кто-то очень хороший, – подумал вол. – Те двое ни за что не сделают то же самое».

А несколько мгновений спустя снова подумал: «Да, этот лучший из троих».

Вол бросил взгляд в сторону белых магов в тот самый миг, когда они бережно укладывали в свой дорожный багаж соломинку, тайком вытащенную из яслей. Чёрный маг не захотел брать ничего.

Потом цари уснули, улёгшись бок о бок на одолженной соседями подстилке.

«Как странно, – размышлял вол, – они спят, не сняв корон. А такая твёрдая штука должна мешать куда больше, чем рога. И потом, когда у тебя на голове целое созвездие сверкающих камней, наверное, очень трудно заснуть».

Они спали сном мудрецов и казались надгробными изваяниями. А их звезда сияла над яслями.

Ещё не наступил рассвет, как все трое одновременно встали, делая одни и те же движения. Во сне им явился ангел и посоветовал тотчас же отправиться в путь, но ни в коем случае не возвращаться к мнительному и ревнивому царю Ироду, не говорить ему, что они видели Младенца Иисуса.

Маги ушли, оставив звезду светить над яслями, – чтобы каждый знал, где находится Он.

Молитва Вола:

«Небесное дитя, не суди обо мне по моему вечно изумлённому виду, по моей непонятливости. Неужели мне навсегда придётся остаться в глазах людей шагающей скалой?

Что до рогов, ты же хорошо знаешь, это скорее украшение, чем нечто иное. Признаюсь даже – они мне ни разу в жизни не пригодились.

Иисус, пролей хоть немного света на убожество и бестолковость, таящиеся во мне. Передай мне хоть малую толику твоего изящества, ведь твои ножки и ручки так складно приделаны к твоему тельцу. Объясни мне, мой маленький Господин, почему раньше мне достаточно было лишь повернуть голову и я сразу мог охватить взглядом тебя целиком? Как же я благодарен тебе, прекрасное дитя, что мог преклонить перед тобой колени и запросто общаться с ангелами и звёздами! Временами я спрашиваю себя, может, твои наставники не всё тебе рассказали, может, на моём месте должен был оказаться кто-то другой; ты, наверное, не заметил, что у меня на спине большой рубец, а на боку проплешина – это выглядит отвратительно. Даже если выбирать только среди моей семьи, можно было послать сюда моего брата или кого-то из кузенов – они куда лучше меня. А разве не уместнее было направить сюда льва или орла?»

– Замолчи! – прикрикнул на вола осёл. – Что ты там все время вздыхаешь? Разве не видишь, что мешаешь ему спать своими вздохами и бесконечной жвачкой?

«Он прав, – подумал вол. – Следует научиться молчать, когда надо, даже если испытываешь такое большое счастье, что не знаешь, куда его поместить».

Осёл тоже молился:

«Мудрые ослы, вьючные ослы, мы идём вперёд, и жизнь станет прекрасной на тучных пастбищах, где ослят будут ждать одни только радости. Благодаря тебе, маленький человечек, камни останутся на своих местах по обочинам дорог, и никто больше не увидит, как они падают на наши спины. И ещё. Почему на нашем пути то и дело встречаются холмы и даже горы? Разве равнина не устроила бы всех на этом свете? И почему вол, который куда сильнее меня, никогда никого не носит на своей спине? И почему у меня такие длинные уши, и хвост не метёлкой, и копыта такие маленькие, и грудь такая узкая, и голос как завывание ветра в ненастье? Впрочем, может быть, это ещё не окончательное решение?»

По ночам звёзды сменяли друг друга, охраняя Младенца. А иногда на стражу приходили целые созвездия. Чтобы сохранить небесные тайны, туда, где должны были находиться отсутствующие звёзды, всегда приплывало какое-нибудь облако. И диво дивное – её величество Небесная Бесконечность словно сокращалась, созвездия становились маленькими, дабы уместиться прямо над яслями и, вобрав в себя излишние тепло и свет, умерив беспредельность, оставить только необходимое – чтобы обогревать и освещать хлев, но не пугать Младенца.

Первые ночи христианства… Дева, Иосиф, Младенец, вол и осёл были тогда совершенно необыкновенными существами. Их внутреннее сходство, которое при свете дня немного рассеивалось, а в присутствии многочисленных посетителей исчезало вовсе, после захода солнца чудодейственным образом проявлялось с новой силой и служило надёжной защитой семейства.

Через вола и осла многие животные передавали просьбы познакомиться с Младенцем Иисусом. И в один прекрасный день вол, с согласия Иосифа, велел одной лошади, славившейся гибким станом и резвостью, оповестить всех желающих, что начиная с завтрашнего утра они могут приходить.

Осёл и вол спрашивали себя, следует ли впускать хищников, а также одногорбых и двугорбых верблюдов, слонов и вообще всех подозрительных животных, обладающих горбами, хоботами и прочими излишками мяса и костей.

Тот же вопрос возникал по поводу всяких ужасных насекомых и ещё скорпионов, тарантулов, больших подземных пауков, гадов – словом, всех, чьи железы денно и нощно, даже на заре, когда кругом такая чистота, вырабатывают яд.

Дева не колебалась.

– Вы можете позволить войти всем, – сказала она. – Мой ребёнок в такой же безопасности в яслях, как в высоте небесной.

– Но впускать только по одному! – добавил Иосиф приказным тоном. – Я не хочу, чтобы два зверя сталкивались в дверях, так мы своё жилище потом вовсе не узнаем.

Сначала пошли ядовитые животные – каждый входил с таким чувством, словно исправлена некая несправедливость. Надо было видеть, с каким тактом держались змеи, – стараясь не смотреть на Деву, они огибали её на большом расстоянии, насколько позволяло помещение. И удалялись с таким же достоинством и спокойствием, будто были голубями или сторожевыми псами.

Среди пришедших были такие крохотные создания, что и не понять, здесь они уже или только ждут своей очереди снаружи. Целый час был отведён атомам, чтобы дать им возможность представиться и покружиться над яслями. Наконец их срок истёк, и хотя Иосиф ощущал по лёгкому покалыванию кожи, что прошли ещё не все гости, он приказал животным продолжить шествие.

Собакам не удалось скрыть своего удивления, почему им не позволили жить в хлеву, как волу и ослу. Хозяева, вместо ответа, ласково погладили их, и собаки удалились, исполненные признательности.

И всё-таки, когда в воздухе потянуло запахом приближающегося льва, вол и осёл забеспокоились. Запах становился всё ощутимее и привлёк общее внимание, потому что заглушил ладан и мирру и другие ароматы, которые оставили в хлеву щедрые царственные маги.

Вол понимал благородные причины доверия, которое проявляли Дева и Иосиф. Но оставлять Младенца, этот хрупкий светильник, рядом со зверем, одно дыхание которого могло погасить свет…

Беспокойство вола и осла возрастало и дошло уже до последнего предела, ибо они хорошо понимали, что предо львом окажутся просто парализованными. Они и помыслить не могли наброситься на льва – ведь это всё равно что сразиться с громом или молнией. К тому же вол, ослабленный многодневным постом, чувствовал себя скорее воздушным созданием, чем бойцом.

Вошёл лев. Гриву его если кто и расчёсывал, то лишь ветер пустыни, а меланхолические глаза говорили: «Да, я лев, ничего не поделаешь, я всего лишь царь зверей».

Видно было, что заботило его больше всего: занять как можно меньше места в хлеву, что само по себе было нелёгким делом, дышать при этом так, чтобы никому не причинить вреда, постараться убрать когти и забыть про челюсти, приводимые в движение могучими мышцами. Он продвинулся дальше, прикрыв глаза веками и спрятав свои великолепные зубы, как прячут постыдную болезнь. Лев шёл с величайшей скромностью – сразу было видно, что он принадлежит к тому племени львов, которые впоследствии, много позже, откажутся сожрать святого Бландина.

Дева исполнилась жалости и подбодрила льва улыбкой, похожей на те, что приберегала для Младенца. Лев смотрел прямо перед собой, его отчаяние возрастало с каждой минутой, он словно хотел сказать: «Ну зачем, зачем я вырос таким большим и сильным? Вы же прекрасно знаете, что я никогда не ел просто так, – меня толкали на это голод да вольный ветер. И вы понимаете, что, когда у тебя львята, всё очень непросто. Мы так или иначе пытались стать травоядными, но трава – не для нас. Из этого ничего не вышло».

Воцарилось молчание, и каждому передалось горе зверя, а лев склонил свою огромную голову, при этом грива взметнулась взрывом, уткнулся в пол, и даже кисточка на кончике хвоста выражала великое уныние.

Когда настала очередь тигра, он распластался на земле, выражая полное смирение и строгую покорность, и превратился в меховой коврик подле яслей. Через несколько секунд он вернул себе прежнее обличье, вновь стал невероятно суровым и гибким зверем и вышел, не произнеся ни звука.

Жирафа довольно долго демонстрировала в дверях свои ноги, и все единодушно решили: «Сойдёт», – она как бы заочно совершила свой обход вокруг яслей. Так же и слон – он смог лишь преклонить колени у порога и выразить хоботом особое восхищение, и все весьма высоко это оценили.

Заросший шерстью баран потребовал, чтобы его немедленно остригли. Поблагодарив, семейство великодушно оставило руно нетронутым.

Мама-кенгуру очень хотела подарить Иисусу одного из своих малышей, она говорила, что делает это от всего сердца, что она не лишится потомства, что дома у неё полно кенгурят. Но Иосиф и слышать не хотел об этом, и маме пришлось унести малютку с собой.

Страусихе повезло больше: она улучила минутку, когда на гостью никто не обращал внимания, снесла в углу яйцо и бесшумно удалилась. Подарок обнаружили лишь на следующее утро. Яйцо нашёл осёл. Он никогда в жизни не видел такого большого и прочного яйца и подумал, что случилось чудо.

Иосиф вывел осла из заблуждения наилучшим способом: приготовил омлет.

Рыбы не смогли явиться, поскольку вне воды имели очень жалкий вид, и в качестве своего представителя прислали чайку.

Птицы улетали, оставляя свои песни (голуби – свои любовные игры, а горлицы – нежность своего горлышка), обезьяны убегали, оставляя свои весёлые ужимки, кошки – свой томный взгляд…

А ещё хотели прийти и представиться совсем уж неведомые твари, которые лишь ждали в недрах земли и пучинах морей, что их откроют и как-то назовут, они ждали в глубинах, где царит вечная ночь и нет ни звёзд, ни луны, ни времён года.

Чувствовалось, что в воздухе трепещут души существ, которые не смогли прийти или опаздывали на эту встречу, и других существ, обитавших на краю света, но они всё-таки пускались в дорогу, а лапки насекомых были такими маленькими, что за час не пройдешь и метра, а жизнь столь коротка, что ее хватит лишь на пятьдесят сантиметров пути – и то, если очень повезёт.

Случались и чудеса: черепаха просто примчалась, игуана сбавила свою обычную скорость, бегемот очень грациозно преклонил колени, а попугаи сумели сохранить молчание…

Незадолго до восхода солнца произошло событие, повергшее всех в глубокую печаль. Иосиф, который совершенно выбился из сил, целый день дирижируя нескончаемой процессией и не съев при этом ни крошки, нечаянно раздавил большого, грозно выглядевшего паука, который пришёл, чтобы отдать дань уважения Младенцу. Потрясённое лицо святого надолго погрузило всех в состояние глубокой подавленности.

Некоторые звери ждали своей очереди с величайшей выдержкой, но потом подолгу задерживались в хлеве, и волу пришлось попросить удалиться каменную куницу, белку, барсука, – те никак не хотели уходить.

Несколько ночных бабочек воспользовались тем, что их расцветка совпадала с цветом стропил, и остались на ночь. Однако первые же лучи солнца разоблачили полуночниц, и Иосиф, который никому не хотел покровительствовать, немедленно их прогнал.

Мух тоже пригласили удалиться, те, в силу природной недоброжелательности, остались, мотивируя это тем, что всегда были здесь. Иосиф просто не знал, как их уговорить.

От сверхъестественных явлений и событий, происходивших вокруг вола, у него то и дело перехватывало горло. Научившись задерживать дыхание, как это делают аскеты в Азии, вол стал мечтателем, и, хотя радость от величия происходящего смешивалась с покорностью и смирением, он познал мгновения настоящего экстаза. Тем не менее вол был животным невероятно совестливым, именно совесть руководила всеми его поступками, и это почему-то мешало ему представлять в своих мечтаниях ангелов и святых. Он видел их лишь тогда, когда они и в самом деле появлялись поблизости.

«Бедный я, бедный, – думал вол, напуганный этими появлениями, – ведь я всего лишь вьючное животное. Или всё-таки демон? Почему у меня такие же рога, как у него, – у меня, который никогда не творил зла? А может, я всего лишь колдун?»

Иосиф не мог не заметить, каким беспокойным стал вол, худевший прямо на глазах.

– Иди на луга и поешь там! – повышал он голос. – Ты целыми днями путаешься под ногами. Скоро от тебя останутся кожа да кости.

И вол с ослом ушли.

– Верно, ты очень худ, – заметил осёл. – Твои кости так заострились, что скоро по всему телу вырастут рога.

– Хватит о рогах!

И вол сказал тогда себе:

«Он прав. Да, надо жить дальше. Возьмём, например, эту роскошную охапку зелени. Или эту. Что, неужели это отрава? Нет, я просто не чувствую голода. Как же прекрасен Младенец! А эти большие создания, которые влетают и вылетают, овевая нас непрестанно машущими крыльями? Весь этот небесный мир, который с такой лёгкостью проникает, не пачкаясь, в наш простой хлев. Ладно, вол, жуй свою жвачку и не думай больше об этом. А ещё не позволяй себе просыпаться от счастья, которое вытаскивает тебя за уши из сна прямо посреди ночи. И не стой подолгу возле яслей, преклонив одно колено, пока оно не заболит. У тебя шкура стёрлась до костей, ещё немного, и твои раны облепят мухи».

Однажды наступил черёд созвездия Тельца дежурить на тёмном полотнище ночного неба над яслями. Огненно-красный глаз Альдебарана величественно сиял совсем близко. Казалось, воловьи рога и бока украшены огромными драгоценными камнями. Вол гордился тем, как хорошо охраняют ребёнка.

Все мирно спали. Уши осла доверчиво поникли. Но вол, хотя его и подбадривало сверхъестественное присутствие родственного и дружественного созвездия, чувствовал необыкновенную слабость. Он размышлял о жертвах, которые принёс ради Младенца, о бесполезных бдениях возле яслей, о своих слабых попытках обезопасить Иисуса.

«Видит ли меня созвездие Тельца? – думал он. – Знает ли этот огромный красный глаз, что так грозно сверкает, о моём существовании? Ведь эти звёзды сияют так высоко, они так далеки, что непонятно даже, каким боком они смотрят».

Внезапно Иосиф, который уже несколько минут ворочался на своём ложе, встал и воздел руки к небу. Всегда такой сдержанный в жестах и словах, он разбудил всех, даже Младенца.

– Я видел во сне Господа. Нам нужно немедленно уходить. Это всё Ирод. Он озлился на Иисуса.

Дева схватила Сына и прижала к себе, будто царь иудеев уже стоял на пороге с большим мясницким ножом в руке. Осёл поднялся на ноги.

– А этот? – спросил Иосиф Деву, показывая на вола.

– Мне кажется, он слишком слаб, чтобы отправиться в путь вместе с нами.

Вол хотел показать, что с ним всё в порядке. Он сделал невероятное усилие, чтобы подняться, но никогда ещё не чувствовал себя так крепко прикованным к земле. Тогда, моля о помощи, он устремил свой взгляд на созвездие Тельца. Только на него он и мог сейчас уповать, стремясь отправиться в путь. Небесный бык не шелохнулся, вол всегда мог видеть только его профиль, а глаз всегда был огненно-красным.

– Уже много дней он ничего не ел, – сказала Дева Иосифу.

«О-о! Я понимаю, они хотят оставить меня здесь, – подумал вол. – Всё было слишком прекрасно, чтобы длиться ещё и ещё. Впрочем, в пути я выглядел бы костлявым, всё время отстающим призраком. Мои рёбра уже устали от шкуры, мне ничего не хочется, пора собираться на небесные пастбища».

Осёл подошёл и потёрся своей мордой о морду друга, давая ему знать, что Дева уже вверила вола заботам соседки и попросила добрую женщину ни в чём ему не отказывать после того, как семейство отправится в путь.

Но вол лежал, смежив веки, полностью раздавленный происходящим. Дева приласкала его.

– Конечно же, мы никуда не уходим! – воскликнула она. – Это всё только затем, чтобы попугать тебя.

– Разумеется, – подхватил Иосиф. – Мы тотчас же вернёмся. Кто отправляется в дальний путь посреди ночи?!

– Ночь прекрасна! – продолжала Дева. – Мы хотим, чтобы Младенец подышал свежим ночным воздухом, последние дни он что-то побледнел.

– Святая правда! – подтвердил Иосиф.

Но то была святая ложь. Вол всё понимал и не хотел мешать сборам, поэтому сделал вид, что впал в глубокий сон. И это была святая ложь с его стороны.

– Он заснул, – прошептала Дева. – Давайте положим рядом с ним солому из яслей, чтобы он ни в чём не нуждался, когда проснётся. Оставим рядом флейту, чтобы он мог до неё дотянуться, он ведь так любит играть на ней, когда никого нет поблизости.

Они собираются выходить. Скрипит дверь хлева.

«Давно надо было её смазать», – думает Иосиф, боясь разбудить вола, но тот по-прежнему притворяется спящим.

Дверь осторожно закрывается.

И в то время, когда осёл, друг по хлеву, шаг за шагом начинает приближаться к спасительному Египту, глаза вола неотрывно прикованы к соломе, на которой только что лежал Младенец Иисус. Вол прекрасно знает, что никогда не прикоснётся ни к этой соломе, ни к флейте.

Созвездие Тельца стремительно возвращается в зенит и одним ударом рога пригвождает себя к небу в том самом месте, которое оно больше никогда не покинет.

Когда на заре соседка вошла в хлев, челюсти вола уже перестали жевать бесконечную жвачку.