Гроза разразилась внезапно, без всякого предупреждения. Когда мы уезжали из Еревана, погода стояла тёплая и солнечная, виноградные лозы ломились под тяжестью гроздьев. Но в горах по пути в Нор-Баязет мы вдруг очутились в мире мерзлоты, в ледяном царстве белоснежных сугробов. Бушующие порывы ветра с Арарата ударили нам в лицо слепящим снегом, твёрдым и острым, как осколки стекла. Арарат гневался — наверное, подумал я, за плохое командование армией, за политические ошибки, — и, выражая своё недовольство, выпустил на Армению всех своих злых дэвов и сказочных чудищ с сатанинскими голосами.

Буря была страшная, но мне она показалась прекрасной.

— Это наш родной снег и ветер! — крикнул я Аршаку, с трудом волочившемуся за мной, и он кивнул в знак согласия.

Когда опустилась ночь и буря стихла, в наступившей мгле мелькнули горящие угольки — глаза волков и лисиц. Для нас они не были похожи на своих собратьев в других землях, они казались нам родными, почти братьями.

Я не боялся их. Как многокупольный собор из белоснежного мрамора засверкала при лунном свете Армения. Мы перекрестились, увидев крест древнего монастыря на маленьком острове озера Севан.

Было холодно, дышать становилось всё трудней, но мы не роптали. Добрались до какой-то деревни с песнями «Наша Родина», «Луны не было», «На берегах матушки Аракс». Жители деревни ютились в доисторических жилищах, скучившихся вокруг церкви, но зато они были истинными армянами. Мы почувствовали едкий запах горящего навоза. Аршак зажал нос пальцами.

— Как, тебе не нравится? — спросил я у него, глубоко вдыхая сей аромат.

— Нет, нравится, конечно, нравится, — ответил он, разжимая пальцы.

Мы были в хорошем настроении, но страшно голодны.

— Кому горячих сочных кебабов с пловом и свежим белым хлебом? — крикнул кто-то.

— Ах, заткнись!

— Ребята, я смог бы съесть целого жареного барана, начинённого рисом.

— А мне бы хватило миски жареной картошки с мясом, помидорами, чесноком и петрушкой.

— Ради бога, хватит! Я уже падаю!

— Видишь ту звезду? — спросил я у Аршака. — Это звезда Святого Григория Просветителя. Только представь, что ты стоишь прямо под ней, а на тебя сверху смотрит Просветитель.

И, следуя моему примеру, Аршак восторженно уставился на созвездие, названное в четвёртом веке именем основателя нашей церкви. На пунцовом небосклоне горели огромные золотые звёзды — армянские звёзды! Чтобы увидеть божественное великолепие араратской зимы, стоило перенести хоть пятьдесят снежных бурь.

Мы разыскали старосту и вручили ему подписанное президентом республики официальное письмо с распоряжением гражданским и военным властям округи оказать нам, как почётным подопечным государства, всяческое содействие.

— Так вы, ребята, из Константинополя? — воскликнул здоровенный староста, делая вид, что читает вручённое ему письмо. — Приветствую, тысяча благословений!

Особенно сильное впечатление произвела на него наша одежда. Он никак не мог взять в толк, как мы, живя в Константинополе, решились оставить все удобства жизни, чтобы приехать в нищую, разорённую войной Армению.

Деревню тотчас облетела весть о нашем приезде и о том, как мы одеты. Поскольку не было ни гостиницы, ни даже школьного здания, крестьянам пришлось приютить нас на ночь у себя. Староста намекнул, что если мы поделимся с крестьянами кое-чем из своей одежды и обуви, то затруднений с ночлегом и едой не будет.

Поделившись на небольшие группки, мы пошли стучаться в двери домов. Делегатом от одной группы, куда входили Аршак и ещё несколько мальчиков, выбрали меня. Мне же было поручено вести переговоры с крестьянами, потому что я знал восточноармянский диалект. Крестьяне оказались довольно гостеприимными, но в деревне едва насчитывалось сотни две жалких лачуг, и целые семьи ютились в одной, иногда — двух комнатах, порой вместе с лошадьми и коровами, если таковые ещё имелись. Тем не менее, каждая семья согласилась взять на ночлег одного-двух мальчиков. Под конец из нашей группы остались без крова я и Аршак. Мы постучались в очередную дверь. Открыла её хорошенькая девушка.

— А, вы из Константинополя! — вымолвила она прежде, чем я успел раскрыть рот.

— Могу я поговорить с хозяином дома? — спросил я. — Мы ищем ночлег.

— Да, я знаю, — сказала она, улыбнувшись. — Но в нашем доме нет мужчин.

— Кто это там, Сатеник? Что им нужно? — позвал женский голос из комнаты.

— Это мальчики из Константинополя, их двое, — ответила девушка. Сказав, что через минуту вернётся, она вошла в дом, а мы остались ждать у двери.

— Правда, хорошенькая? — обратился я к Аршаку. — Типичная армянка с прелестными пугливыми глазами газели, только что сошедшей с гор.

— Да, симпатичная, — согласился Аршак. — А ты заметил, какая у неё грудь? Именно то, что мне нравится.

— Не смей так говорить! Она же армянка! — сказал я, рассердившись.

Аршак шлёпнул себя по губам. Он был двумя классами ниже меня и на четыре года старше. Он отслужил в турецкой армии, а познания его в армянской литературе и истории были вопиюще ничтожными. Я помогал ему готовиться к урокам, а он, в свою очередь, вызвался быть моим «телохранителем». Однако он мог бы снять с меня рубашку и мне же потом продать. Аршак всегда что-то покупал и продавал, мог перехитрить десять купцов, прикинувшись простаком. Плут что надо! И щёголь — ходил в модном шерстяном джемпере в белую и синюю полоску.

Девушка вернулась, посоветовавшись в комнате со старшей женщиной. Даже сумерки не скрыли её румянца, вобравшего все краски наших полей, всё многоцветье Армении. Извиняющимся тоном, но с достоинством девушка сказала:

— Мне очень жаль, но мы не сможем принять вас обоих. Дом у нас маленький, и лишней постели нет. Свекровь говорит, что может приютить только одного.

— Свекровь? Ты замужем? — удивлённо спросил я.

Ей едва можно было дать шестнадцать. Она казалась целомудренной девой из наших народных песен и героических сказаний, ещё не решившейся на первый поцелуй с деревенским рубахой-парнем где-нибудь за стогом сена или садовой изгородью.

— Да, замужем, — ответила она, потупив глаза. — Мой муж солдат. Не знаю, где он сейчас, но сначала воевал в Карсе. Мы были женаты всего месяц, когда он ушёл на фронт.

Пришлось бы, пожалуй, ещё целый час искать ночлега для нас обоих, и я сказал Аршаку, чтобы оставался он. Девушка посоветовала мне попытать счастья в следующем доме вниз по тропинке. Простившись с товарищем, я постучался в двери этого дома и был принят его почтенным владельцем. Он оказался главой большой семьи, словно вся история наша оставила неизгладимый отпечаток на его лице.

Закурив трубку, он стал расспрашивать меня о Константинополе, представление о котором уходило у него к временам правления старых султанов. Его интересовали происходящие в больших европейских столицах события, и он был убеждён, что русские обязательно вернутся в Армению и завалят её кубанской мукой, харьковским сахаром и бакинской нефтью.

Во время беседы невестка хозяина, женщина со скорбным лицом, крутила веретено. На отпечатанных за границей новых армянских деньгах с одной стороны был изображён Арарат, а с другой — женщина с веретеном. Веретено являлось символом армянского очага, а наш очаг с его христианской добродетелью и чистотой помог выстоять нации.

Чтобы упростить дело, я открыл рюкзак и сам предложил им обменять одну из моих рубашек на еду. Больше всего эти крестьяне нуждались в одежде. Мне не хотелось говорить им, что я сирота, а не богатый мальчик из Стамбула, за которого меня принимали. Хозяин отложил трубку и, пощупав крючковатыми пальцами рубашку, пришёл в восторг от ткани и покроя. Потом передал её остальным домочадцам, и они по очереди стали восхищаться ею.

— Сколько ты просишь за неё? — спросил он.

— Сколько дадите, — ответил я.

Они переглянулись, снова пощупали рубашку и наконец предложили два фунта хлеба, фунт сыра, фунт масла, миску мёда и ужин в придачу, если я ещё не ужинал.

— Отлично! — сказал я, и мы ударили по рукам.

Турки не успели побывать в этой части Армении, и она оставалась относительно зажиточной. У крестьян было кое-что припасено на зиму. Но получить еду у них можно было только в обмен на одежду.

Невестка хозяина встала и подала мне плотный ужин из яичницы, сыра, лаваша и чая с мёдом, заваренного на горных травах.

Перед уходом она постелила мне в лучшем месте во всём доме, прямо у тонира. Я лёг и долго не мог уснуть. Как я мог спать, если мне чудился топот кавалерии св. Вардана, спускающейся со склонов горы Арарат навстречу многочисленному войску и слонам персидского царя царей? Бессмертный наш Вардан вёл свою христианскую армию в бой, а рядом с ним святейший отец Гевонд Ерец высоко подымал большой серебряный крест. Ветер ли это, или я в самом деле слышу цокот копыт и ржание коней, скрежет щитов и мечей, всеобщую исповедь и молитвы в ночь перед Аварайрской битвой?

Ещё мне виделось, как царь Арташес берёт в плен царевну Сатеник. Арташес вскочил на вороного коня и поскакал к реке — на другом берегу стояла царевна со своей свитой. Как быстрокрылый орёл перемахнул он через реку и метнул красный аркан с золотым кольцом, обхватил стан аланской царевны, причинив ей сильную боль, и увёз к себе. У царского храма в Арташате грандиозное праздничное шествие. Царь и его невеста, которую он взял в плен как военную добычу, скачут рядом. Вслед за ними — войска, знать, слуги и радостные толпы отправляются в храм, где свершится свадебный обряд.

Отцу богов, всемогущему Арамазду, приносятся в жертву белоснежные овцы и птицы. Языческий жрец проливает в священный огонь у алтаря жертвенное вино, и пламя устремляется ввысь. Сатеник отпускает белоснежных голубей на волю, убирает цветами золотую статую богини Анаит и пригоршнями разбрасывает народу жемчуг.

Крестьянская хижина, в которой я лежал, преобразилась, став мраморным залом царского дворца. На свадебное пиршество прибыла вся знать Армении, цари и царевичи соседних государств. Все они в красных штанах, на расшитых золотом поясах висят длинные мечи — главное их сокровище.

«Приветствую тебя, владыка», — говорят они Арташесу, обнимая и целуя его.

«Добро пожаловать, дорогой друг», — отвечает каждому из них Арташес.

Затем они кланяются царице Сатеник.

Златокупольный праздничный зал ярко освещён лампадами, воздух напоён благовониями. Обменявшись любезностями, гости садятся в предназначенные им кресла, и женщины восторгаются букетами роз, лилий, жасмина и фиалок, украшающими столы.

Говорят по-армянски и по-гречески, обсуждают новые пьесы и книги из Афин, политические новости из Рима. Советник и стратег царя Ганнибал, сидя рядом с ним во главе стола, рассказывает о военной тактике римлян.

Сначала слуги в ливреях вносят золотые тарелки с дымящимся супом. Затем на огромных серебряных подносах подают дичь — зажаренных оленя и кабана, которых днём раньше подстрелили во время охоты Арташес и Ганнибал. За оленем и кабаном следует форель из озера Севан, фазаны, дикие утки и яйца, приготовленные всевозможными способами.

Когда трапеза кончается, отроки в белых одеждах ставят перед каждым гостем бочонок с вином, и начинается здравица. Царь с царицей встают, держа в руке по рогу, и все гости следуют их примеру.

«Сначала выпьем в честь великого Арамазда, создателя неба и земли, в честь всемогущего!» — зычным голосом провозглашает царь.

И все пьют в честь главного бога языческой Армении.

Когда гости садятся, в зал входят, играя на лирах, весёлые ашуги и славят Ваагна:

Ашугов заменяет оркестр из флейт, арф, труб и барабанов. Играют волнующую и страстную мелодию, и танцовщицы медленно извиваются в танце. Затем вваливаются два скомороха и начинают дурачиться и развлекать пирующих дерзкими шутками. Гости хмелеют, танцовщицы садятся на колени к знатным господам, и даже царица Сатеник безудержно веселится…

Ранним утром следующего дня мы с мальчиками собрались на деревенской площади и продолжили путешествие. Озеро Севан сверкало как синий жертвенный огонь в мраморной чаше. Я почувствовал себя величественным царевичем, вернувшимся в Армению спустя два тысячелетия.

Рюкзаки на наших спинах стали гораздо тяжелее. Ребята, как и я, обменяли одежду на еду. Однако я заметил, что рюкзак Аршака не оттопыривается, как у остальных, и на нём нет шерстяного джемпера в синюю и белую полоску. Я прикинул, что джемпер мог стоить, по крайней мере, вдвое больше того, что я получил за свою рубашку.

— Что тебе дали за джемпер? — спросил я.

Ему не хотелось отвечать.

— Ах ты, плут, — сказал я, — а ну, выкладывай, что за него получил. Кавказское ружьё?

Он отрицательно покачал головой.

— Ради бога, Аршак, чего ты скрытничаешь?

Он усмехнулся:

— Джемпер приглянулся Сатеник, той хорошенькой девушке, что открыла нам дверь.

— И ты его отдал! Молодец, Аршак! Теперь ты становишься настоящим армянином.

Его смутила моя похвала.

— Не скромничай, — сказал я. — Ты как настоящий бойскаут совершил доброе дело. — И шутя добавил: — Ей следовало подарить тебе за это поцелуй.

— Она подарила мне кое-что побольше поцелуя, — пробормотал он, краснея.

— Что-о?! Да ты шутишь!

— Нисколько, — ответил он, хитро улыбаясь.

Некоторое время мы шли молча. По его глазам я понял, что мы думаем об одном и том же. В наших сердцах разбилось что-то, что невозможно передать словами. И прошло ещё немало времени, прежде чем мы вновь заговорили.