Через четыре месяца мы получили разрешение поселиться в доме на окраине Иркутска. Поскольку Тони все еще считалась ссыльной и стояла на учете у коменданта, в конце марта 1957 года мы поселились в Шеренкове, в 125 километрах от Иркутска. 1 апреля 1957 года я начал работать на угольной шахте. Угольный район, в котором она находилась, назывался Шерембасс. Здесь было более тридцати заброшенных шахт. Вся Восточная Сибирь снабжалась добываемым в этих местах углем. Город был скверным, малопригодным для нормальной жизни местом. Здания в нем отапливались углем. Когда зимой температура опускалась до минус сорока градусов, над Шеренковом повисал плотный туман и становилось трудно дышать. Здесь обитало множество уголовников самых разных национальностей, большая их часть отбыла наказание в лагерях, но по-прежнему находились в Сибири в ссылке, например татары. Поволжским немцам было также запрещено возвращаться домой, поскольку у них больше не было дома. Многие шахтеры в прошлом служили в Красной армии, но попали в плен к немцам и были позднее «освобождены» советскими войсками. Они сменили немецкие лагеря для военнопленных на кое-что похуже — царство красного террора, в котором их считали изменниками родины за то, что они сложили оружие. Лишенные всех гражданских прав, они лишились возможности вернуться к своим семьям и навсегда остались в ссылке вдали от родных мест.
Я стал шахтером на угольной шахте и был принят на должность подсобного рабочего. До этого я знал лишь тайгу и никогда не был на шахте. Работать шахтером в России — опасное ремесло. Каждый раз отправляясь на смену, я прощался с Антониной так, будто вижусь с ней в последний раз, потому что не было никакой гарантии вернуться обратно живым и здоровым. Обрушение забоя могло произойти в любой день, и шахтер в любую минуту серьезно рисковал жизнью. Обвал мог раздавить его, но даже если бы он остался жив, то никогда не смог бы выбраться на поверхность. За мои четырнадцать лет работы под землей мне неоднократно удавалось избегать подобной опасности, и каждый раз я вспоминал Шевцова, назвавшего меня счастливчиком. Действительно, судьба часто была ко мне благосклонна.
Шахты были крайне опасным местом, потому что в пустых туннелях было огромное давление верхних пород. Над каждым квадратным метром подземной поверхности нависала огромная масса в две тысячи тонн. Подпорки не всегда выдерживали этот огромный вес, в таких случаях своды обрушивались, погребая заживо оказавшихся в забое шахтеров. Мы постоянно следили за поведением крыс. Если они бросались в бегство, то было лучше как можно скорее следовать за ними. Меня всегда удивляло то, что шахта сильно напоминала подземный город. Туннели нередко достигали в длину десяти километров и имели множество ответвлений, то есть в шахте были своего рода подземные улицы и переулки. Все галереи шахты сходились к центру, где вагонетки поднимались и их содержимое высыпалось на ленту транспортера. Эта работа продолжалась день и ночь. Прежде чем приступить к работе, мы прошли десятидневную подготовку. Пласт состоял из 30-сантиметрового слоя угля, 5-сантиметрового слоя твердой породы, затем 50-сантиметрового слоя угля и слоя белого песка шириной 5-15 сантиметров. Наш индивидуальный забой имел два с половиной метра в длину и мог содержать пласт в 40–80 сантиметров. Работать было крайне неудобно, потому что приходилось все время находиться в согнутом состоянии и стоять на коленях. Сверху постоянно капала вода. После восьмичасовой смены ты промокал насквозь, несмотря на спецодежду и рукавицы.
Пласты, в которых я начинал работать, достигали 700 метров в длину. В них привозили крепежный материал, и когда пласт истощался, галерею подпирали подпорками, чтобы можно было начать новый цикл.
В Шерембассе уголь был лучшего качества по сравнению с антрацитом украинского Донбасса. Поскольку я был абсолютным новичком в шахтерском деле, то мне все приходилось познавать в первый раз. Работать было трудно, и сначала, вернувшись домой со смены, я порой засыпал за обеденным столом с ложкой в руках. Однако я был молод и силен и постепенно привык к горняцкому труду. Я не забыл слов генерал-полковника Мирошниченко, пообещавшего, что в случае моего отказа сотрудничать с КГБ я горько пожалею об этом. Но я предпочитал тяжелую работу в самом опасном и трудном месте судьбе изменника, предавшего тех, кто погиб за мою родную Германию.
Преступные элементы, о которых я упоминал выше, держали город и его обитателей в состоянии неизбывного страха. Кражи, убийства, ограбления стали привычным явлением. Милиция была бессильна противостоять разгулу преступности и сохраняла лишь видимость порядка. С наступлением темноты практически никто не осмеливался выходить на улицу. Все были смертельно запуганы. Дом можно было надолго покинуть только в том случае, если окна были забраны решетками. Если на кого-то нападали на улице, то звать на помощь было бессмысленно, потому что на зов несчастного все равно никто не откликнулся бы. Если кто-то становился свидетелем разбойного нападения, то старался не попасться на глаза грабителям, опасаясь мести преступников. Были нередки случаи, когда хорошо одетых людей, возвращавшихся из кино, подкарауливали в каком-нибудь темном месте и избивали до потери сознания, а затем раздевали догола. Очнувшись, бедолаги замечали, что остались в одних носках, и были вынуждены в таком виде бежать домой иногда при температуре минус сорок градусов.
Основную массу преступников составляли бывшие красноармейцы, осужденные за грабежи и мародерство в оккупационных зонах советской армии в странах Восточной Европы. Их нисколько не интересовала работа, они предпочитали вести преступный образ жизни. Их называли «паразитами», потому что в исправительно-трудовых лагерях они существовали за счет других людей, более слабых. Лагерная администрация не особенно препятствовала им и фактически попустительствовала уголовным порядкам. Отбираемыми у более слабых заключенных вещами уголовники частично делились с лагерными охранниками. Главным в жизни лагерей было безжалостное попирание всех человеческих норм и прав. При передвижении колонн заключенным следовало помнить о приказе: «Шаг влево, шаг вправо из строя приравнивается к побегу. Охрана стреляет без предупреждения». Охранники иногда заранее объявляли, что кто-то из заключенных сегодня будет расстрелян. Так они проводили своеобразную выбраковку. Все делалось для того, чтобы запугать людей, лишить их воли к сопротивлению. Кроме охраны, заключенных нещадно терроризировали уголовники, которые особенно жестоко обходились с «политическими», осужденными за антисоветскую деятельность.
После освобождения из лагерей, уголовники объединялись в банды и занимались грабежами и убийствами. Они нередко смыкались с профессиональными преступными группировками вроде банды «Черная кошка». Иногда, при дележе территории, между ними происходили разногласия, приводившие к драматическим, кровавым последствиям. Уголовники по сути своей были кровожадными дикими животными, и их жизнь заканчивалась порой самым диким и зверским образом. Львиная доля награбленного отдавалась «паханам», криминальным авторитетам, остальное тратилось на водку и проигрывалось в карты. Часто в карточной игре на кон ставилась человеческая жизнь — проигравший должен был убить любого невинного гражданина, первого встречного. Таковы были неписаные правила преступной жизни.
Как-то вечером Тони отправила меня в продуктовый магазин, где я встал в самый конец длинной очереди. За мной сразу же выстроились другие люди. Затем подошли два человека и спросили, кто последний. Последней в очереди оказалась какая-то девушка. Один из этих двоих сказал: «Извини, но я сегодня проиграл в карты твою жизнь», — и с этими словами ударил ее ножом. Я стоял в считаных метрах от того места, где это случилось. Началась паника. Убийцы беспрепятственно скрылись. Да и кто стал бы преследовать их, рискуя собственной жизнью?
Однажды нам на шахте выдали зарплату поздно вечером. Была зима, и стемнело очень рано. Я стоял в очереди к окошку кассы. Когда я получил деньги, то почувствовал у себя за спиной чье-то присутствие. Я отправился домой и часть пути проделал вместе с коллегами, но мне нужно было идти дальше других. Мне предстояло пройти через ворота, ведущие к казармам. Перед воротами я заметил, что следом за мной идут два незнакомых человека. Впереди я увидел еще двоих, по всей видимости, пьяных. Я решил не вступать с ними в разговор и пропустить их. Неожиданно пьяницы перестали покачиваться, выпрямились и набросились на меня. Они были трезвы и просто хотели усыпить мою бдительность. Двое других стали заходить мне за спину. Я был один и знал, что никто не придет мне на помощь. Стало ясно, что они хотят отобрать у меня зарплату. Я был молодым, физически сильным мужчиной. В следующее мгновение я нанес бандиту сильный удар в лицо, выбив ему передние зубы. Один из налетчиков выхватил нож и потребовал у меня деньги. Второй набросился на меня с железным прутом, но я ловко увернулся и ударил его в лицо ногой, одетой в ботинок со стальными подковами. Он полетел на землю. Третий навел на меня пистолет «вальтер», но тот дал осечку, и я сбил его с ног. Четвертого я ударил в лицо с такой силой, что тот полетел на снег и затих. Все четверо лежали на земле. Схватка закончилась моей победой. Я подобрал пистолет, два ножа, железный прут и пошел дальше своей дорогой. У ворот меня встретили четыре сообщника нападавших, которые наблюдали за происходящим. Я убедился в том, что пистолет заряжен, взвел курок и ринулся к бандитам. Я решил, что застрелю их всех, однако громилы бросились наутек, заметив, что я умело обращаюсь с оружием и готов нажать на спусковой крючок.
Антонина с тревогой ждала моего возвращения домой, зная, что сегодня день получки. Когда я рассказал ей о том, что со мной случилось, она пришла в ужас. Она долго плакала, полагая, что бандиты будут мстить и непременно убьют меня.
На следующий день я отправился в милицию, где подробно изложил произошедшее и сдал отобранное у бандитов оружие. Капитан милиции посоветовал мне быть осторожнее: моя жизнь в опасности, преступники постараются убить меня при первой же возможности, чтобы отомстить за свое поражение. Я спросил, будут ли меня судить, если, обороняясь, я убью кого-нибудь из бандитов. Капитан ответил: «Если убьете одного, действуйте и дальше в том же духе!» Я понял его так, что не попаду под суд, если стану защищать свою жизнь.
Над моей жизнью нависла смертельная опасность. Когда я буду работать во вторую смену и в три часа ночи пойду домой, бандиты непременно подкараулят меня. У меня появилось дурное предчувствие. Тони часто плакала и советовала мне не торопиться домой, а подождать на шахте наступления дня. В первую ночь я так и сделал, но, испытывая огромную усталость, прождал всего час и в четыре утра пошел домой. Все восемь ждали меня у проходной. Я смело шагнул им навстречу. Бандиты расступились. Один из них сказал: «Ты смелый парень. Мы тебя знаем. Можешь не бояться нас». Они дали мне «воровское слово чести», пообещав больше не трогать, и отпустили. Все годы, пока я работал на шахте, меня больше никто ни разу не тронул, даже когда я проходил рядом с уголовниками.
Постепенно я привык к работе в шахте и связанными с нею опасностями. Несчастные случаи в забоях происходили часто, практически каждый день. Когда завывала сирена и в шахту устремлялась запасная смена, все понимали, что что-то случилось, скорее всего, обрушение туннеля. Жены бросались на шахту, желая узнать, живы ли их мужья. За четырнадцать лет работы шахтером, вплоть до 1 июня 1971 года, на моем участке погибли не менее двадцати восьми человек.
Бруно Сюткус во время ссылки в Восточной Сибири, 1960 год
Наша бригада была многонациональной: русские, украинцы, немцы, татары, азербайджанцы и один цыган из Молдавии. Бригадиром подсобников, отвечавших за подвозку крепежного материала, был литовец по фамилии Кюселюс. Он договорился с начальством, и меня приняли в его бригаду. В войну на подсобной работе в шахте было занято немало женщин. Уголь имел огромную важность, поскольку транспортная система Восточной Сибири зависела от угля, которым топили топки паровозные локомотивы. Шахтеров в годы войны не брали на фронт, а оставляли в тылу, давая так называемую бронь. Работать им приходилось по 12 часов в смену. В каждом аварийном выходе из шахты имелось двенадцать лестниц, и все они закрывались железными воротами, чтобы шахтеры не могли прогуливать работу. Подниматься на поверхность по окончании смены разрешалось только тем, у кого была справка, удостоверявшая выполнение дневной нормы. Это была тяжелая работа в трудных условиях и при плохом питании. Вся приличная еда отправлялась на фронт, боевым частям, сражавшимся на передовой. Недовольных условиями труда вызывали в кабинет главного инженера и в присутствии парторга и директора шахты избивали резиновыми дубинками. Протестов, как правило, после этого не возникало — либо избиение дубинками, либо отправка на фронт.
Подпорки для укрепления потолка в туннеле имели в длину не менее 25 сантиметров. Древесина, из которой они делались, была лишь наполовину сухой. Их выгружали со специальных вагонеток в приемном туннеле. Поскольку с потолка постоянно капала вода, дерево набухало и делалось тяжелым. Для того чтобы вырубить 800 тонн угля, бревен для подпорок требовалось столько, что можно было бы построить сибирскую избу на восемь комнат. Чем глубже залегал уголь, тем больше было давление на подпорки. Песчаник мягче других горных пород, и столбы плохо поддерживали потолок. Работа по установке крепежного материала была ответственной, тяжелой и опасной. Очень часто обрушений избежать не удавалось. Заваливало туннели, гибли люди.
Бригада угольной шахты, в которой работал Сюткус. Бруно Сюткус во втором ряду в центре
Мы устанавливали подпорки во всех туннелях пласта. Когда мы заканчивали работу, вода все так же капала с потолка. Опоры не выдерживали огромного веса сводов, растрескивались, ломались, вгрызались в песчаник. Мы старались изо всех сил не допустить обрушений и завалов, но они происходили с завидной регулярностью. Мы нередко видели, как из туннелей стремительно убегают крысы, заранее чувствуя беду. Самым разумным было, заметив это, бежать следом за ними, чтобы не оказаться под завалом. Однажды я потерял сознание в забое, но, на мое счастье, подпорки выдержали обрушившуюся глыбу песчаника. Меня прижало к стенке галереи и завалило камнями. Двигаться я не мог, как не мог и самостоятельно выбраться из-под завала. Вскоре я почувствовал нехватку кислорода. Я заставил себя лежать тихо и не поддаваться панике. Затем услышал, как в моем направлении двигается спасательная команда. Я позвал на помощь только тогда, когда они подошли достаточно близко ко мне. Спасатели услышали мой голос и стали пробиваться ко мне. Я снова потерял сознание и лишь по счастливой случайности не задохнулся. Меня выкопали живым и невредимым и вынесли на поверхность. Четверо моих коллег погибли. Врач сделал мне искусственное дыхание, и мое сердце заработало снова. Сознание вернулось ко мне чуть позже.
Когда завыли сирены и команда спасателей поспешила в шахту № 3, все поняли, что произошел очередной обвал. Прибежали и шахтерские жены, напряженно ожидавшие известий о своих мужьях. Прибежала и заплаканная Тони. Когда ей сказали, что меня нашли живым и откопали, она успокоилась. Меня отвезли в больницу, из которой выписали уже на следующий день.
Все мои прошения на выезд из СССР регулярно отклонялись, и я был вынужден оставаться в коммунистическом «раю». Таким образом, мне не разрешали уехать из Советского Союза и вернуться в Германию. Пришлось и дальше оставаться в Шеренкове. Я по-прежнему работал шахтером, потому что заработать такие деньги, как на шахте, я больше нигде не мог. Мой сын все еще находился в туберкулезном диспансере в Иркутске. Ему исполнилось шесть лет, и он оставался в том же гипсовом корсете. Мы с Тони старались как можно чаще навещать его.
Многие рабочие, трудившиеся на шахте, прошли исправительно-трудовые лагеря, но после них оказались в ссылке. Им не разрешали вернуться домой. Советские солдаты, сдавшиеся в плен к немцам, считались предателями родины и были осуждены на бессрочное поселение в Сибири. С большевистской точки зрения они не должны были попасть в плен, считалось, что им следовало застрелиться, но не поднимать руки вверх перед врагом. Таким образом, на кровавом счету Сталина были миллионы жизней русских людей.
В годы войны заключенных отправляли из лагерей на фронт, в штрафные батальоны, в которых царили жестокие порядки. Штрафников гнали на самые опасные участки передовой, чтобы проверить силу немецкой обороны. Большая их часть гибла под огнем немецких пулеметов. В бой их гнали особые отряды НКВД, руководимые офицерами и комиссарами, которые стреляли бывшим заключенным в спину, если те проявляли нежелание идти под вражеские пули. Выбора у них не было — им предстояло погибнуть либо от рук немцев, либо своих соотечественников. В советской политической системе человеческая жизнь не имела никакой ценности.
На шахте все мы, простые шахтеры, были равны. Никакого значения не имела национальность или происхождение или причина высылки в Сибирь. О человеке судили лишь по тому, какой он работник и товарищ. Мы ежечасно смотрели в лицо смерти. Меня шахтеры уважали и называли на русский лад по имени и отчеству — «Борис Антонович».
Государство безжалостно и беззастенчиво эксплуатировало советских шахтеров. За свой каторжный труд они получали столько, что хватало лишь на скудное пропитание. Честно заработанное ими доставались другим, тем, кто паразитировал на их труде. Коммунистическая партия и ее функционеры активно обирали всех тех, кто работал много и тяжело. На заводах и других промышленных предприятиях, разбросанных по всему Советскому Союзу, партийные организации контролировали буквально все, действуя по указке Центрального Комитета КПСС. Грандиозные пятилетние планы развития советской экономики достигались за счет рабского труда заключенных ГУЛАГа и являлись результатом тяжких страданий и нищеты простого народа. По сути дела, вся страна была гигантским концентрационным лагерем, от власти которого народы СССР надеялись когда-нибудь освободиться.
Я работал на угольном пласте. Погода снаружи была влажной, с потолка беспрестанно капало, как будто под землей шел дождь. Мы постоянно промокали до нитки. В галереях было полно воды, в которой плавали подпорки. Система вентиляции аварийных выходов закачивала внутрь холодный воздух, отчего на стенах забоя постоянно нарастал слой льда. Нам пришлось покинуть шахту и бежать три километра по туннелю, потому что под землей температура воздуха опустилась до минус сорока градусов. Мы поднялись наверх и были вынуждены ждать 10–15 минут, чтобы спецодежда и резиновые сапоги немного оттаяли и можно было раздеться и разуться. Только после этого нам удалось принять горячий душ и немного согреться. В результате я серьезно заболел. В носовых пазухах образовался гной, который долго не выходил наружу. Меня поместили в больницу, где хирург толстым шприцем откачал гной и впрыснул мед. Я испытал огромное облегчение. Хирург прекрасно говорил по-немецки и был очень заботлив.
На нашей шахте № 3 работали 1300 человек, из которых только одна тысяча непосредственно добывала уголь. Остальные триста относились к управленцам, тесно связанным с бюро коммунистической партии. Была на шахте и комсомольская организация, которую возглавлял освобожденный секретарь — молодой бюрократ, который получал зарплату, фактически ничего не делая. Глава партийной организации шахты получал зарплату в размере 90 процентов от зарплаты директора шахты. Профсоюзный лидер — в размере 80 процентов от директорской зарплаты, главный комсомолец — 70 процентов. Никто из этих людей не делал ничего полезного для шахты. Они получали приличные деньги за то, что рисовали плакаты с коммунистическими лозунгами.
Сюткус в годы вынужденной ссылки, где он работал на шахте с 1957 по 1971 год
Члены партии каждый месяц платят взносы в размере трех процентов своей зарплаты. Все беспартийные — профсоюзные взносы, это один процент от зарплаты. Вот так обирали рабочих на советских предприятиях. В СССР каждый трудящийся был обязан состоять в профессиональном союзе. Профсоюзы занимались вопросами отдыха трудящихся и иногда отправляли рабочих по льготным путевкам в санатории, если им требовалось лечение. Члены профсоюза имели право обсуждать с администрацией предприятий различные производственные проблемы, в число которых, однако, не входило составление петиций, отстаивающих права человека.
Все конторы были полны технического персонала — инженеров всевозможных подразделений и должностей. Считалось, что у них так много работы, что они не успевают ее делать. На самом деле это были обычные бюрократы-бездельники, которые протирали штаны в своих кабинетах и сидели на шее у трудового народа. Все эти бюрократы были членами коммунистической партии, которые часто выполняли тайные задания своей всемогущей организации. Секретарь партбюро тщательно прорабатывал и регламентировал все мельчайшие детали деятельности своих подопечных. Перед проведением открытых партийных собраний заранее согласовывались ответы на все вопросы, которые могут быть заданы в ходе их проведения. Заранее готовились списки выступающих, заранее было известно, о чем они будут говорить. Такова была «советская демократия в действии», фактически затыкавшая рот несогласным и нагло обманывавшая легковерных.