Министр не случайно назвал Саратовскую губернию «трудной» (и то, что он поставил во главе ее Столыпина, было знаком особого доверия Петру Аркадьевичу и высокой оценки его работы в Гродно) — в ней не было болезненных польского и еврейского национальных вопросов, но и без этого она имела давнюю и прочную репутацию наиболее неспокойной во всей империи. Кроме традиционно сильного революционного движения губерния была особо известна частыми крестьянскими выступлениями, доставлявшими власти много хлопот. К началу XX века почти столько же хлопот начал доставлять рабочий вопрос, учитывая то, что Саратов был крупным индустриальным центром — в городе работали около 150 фабрик и заводов.

В связи с этим чрезвычайно интересно мнение одного из наиболее осведомленных в этом вопросе современников Столыпина — полковника Отдельного корпуса жандармов (ОКЖ) Александра Павловича Мартынова, занимавшего в течение шести лет пост начальника Саратовского охранного отделения: «В управлении (имеется в виду столичное жандармское управление. — Авт.) в то время дослуживал свой срок службы старый генерал А. И. Иванов, несколько лет до того отчисленный за какие-то упущения по службе от должности начальника Саратовского губернского жандармского управления. Он вынес от своей службы в Саратове довольно верное, как я потом убедился, убеждение, что Саратов — это закоренелое революционное гнездо, и уже впоследствии, в Петербурге на допросах, выяснив, что арестованный — уроженец Саратова, генерал бегал по нашим кабинетам и самодовольно вскрикивал: "Ну что, конечно, саратовец! Я так и знал!" В его устах слово "саратовец" звучало как "подлец"!

Как только генерал Иванов узнал о моем назначении в Саратов, он ворвался в мой кабинет и завопил: "В Саратов? Ну, батенька, не поздравляю! Да вас там убьют! Я саратовцев знаю!" Впрочем, этот припев "вас там убьют" неизменно повторялся и другими, когда они узнавали о моем новом назначении».

Вероятно, примерно так же знакомые Столыпина восприняли и его назначение саратовским губернатором.

На новом месте Петр Аркадьевич сразу же произвел большое впечатление — во всех слоях общества почувствовали, что в губернии, наконец, появилась твердая власть. Даже его внешний вид поразил саратовцев, один из которых так описал губернатора: «Высокий рост, косая сажень в плечах, что не мешало стройности его фигуры, соколиный взгляд, властный тон — придавали ему вид достойного представителя власти, начальника и хозяина губернии».

Особенно людей впечатлило, что новый губернатор немедленно начал наводить порядок, что свидетельствовало о том, что он печется о нуждах народных не только на словах. Практически сразу последовал ряд увольнений коррумпированных и бездеятельных чиновников на местах, что было воспринято в губернии с восторгом. Вот как сам Столыпин описывал посещение одного из уездов: «Мне пришлось в одной волости раскрыть такие злоупотребления, что я тут же, расследовав весь ужас, перенесенный крестьянами (последний губернатор, бывший в этой волости, Галкин-Врасский), тут же уволил вол[остного] писаря и земскому начальнику приказал до Нового года подать в отставку. Я выдержал хладнокровие до конца, но, уезжая из участка, понял, что такое globe hystéries. Крестьяне говорили: "Совесть пропита, правда запродана"; "ждали тебя, как царя". Ждали ведь они 25 лет, и я решил тут же на месте распорядиться, чтобы они знали, что могут доискаться правды. Конечно, такие ревизии задерживают в волостном правлении до S дня, но тут, чтобы водворить порядок, надо бы год не выходить из волостей. Дайто мне Бог хоть немного очистить эти авгиевы конюшни. Впрочем, такие злоупотребления, как найденные мною, к счастью, яркое исключение.

А в Царицыне меня ждали беспорядки в тюрьме. Начальство потеряло голову, и боялись меня пускать в тюрьму: революционные песни раздавались по всей тюрьме, и виновных начальство боялось наказать. Оказалось, что начальство просто струсило. Я два дня подряд просидел там по несколько часов, политические подолгу со мною разговаривали, обещались не петь и вести себя разумно — посадил в карцер всего только двух уголовных, и всё, кажется, успокоилось. А из Саратова уже прискакал прокурор Микулин, и хотел прискакать и тюремный инспектор. У страха глаза велики». Нетрудно представить, что измученный равнодушием власти народ действительно встречал Столыпина «как царя».

Как и раньше, особое внимание Петр Аркадьевич уделял улучшению жизни жителей губернии, и достигнутые им положительные результаты были очевидны. Особым его вниманием пользовалась сфера образования. Так, благодаря инициативе губернатора было получено царское разрешение на открытие в Саратове университета (начавшего свою деятельность в 1909 году), что сделать было очень непросто: в Петербурге настороженно относились к созданию новых высших учебных заведений, не без оснований считая, что те сразу же становятся центрами оппозиционного и непосредственно революционного движения.

Существенно увеличилось при новом главе губернии количество начальных и средних учебных заведений, а на их содержание стало выделяться значительно больше средств из казны. Еще раз отметим, что «реакционер» Столыпин, какие бы посты он ни занимал, считал необходимым развивать образование женщин и не случайно способствовал основанию в Саратове новой женской гимназии. Сам город при Столыпине начал бурно развиваться — губернатор сумел получить почти миллион рублей на устройство водопровода и мостовых (ни того ни другого раньше не было вообще), появилось газовое освещение, в несколько раз увеличилась протяженность телефонной сети.

Однако спокойно заниматься развитием губернии Петру Аркадьевичу не удалось — атмосфера в империи постоянно накалялась. После начала Русско-японской войны ситуация становилась всё более неуправляемой, что, разумеется, затронуло и Саратовскую губернию. Кстати, вскоре после начала военных действий, в марте 1904 года, Николай II посетил губернию и остался чрезвычайно доволен работой своего, пожалуй, самого энергичного губернатора. О состоявшейся встрече Столыпин написал, что император «был крайне ласков и разговорчив: говорил про губернию, про пробудившийся патриотизм». Также, по словам Петра Аркадьевича, Николай II «закончил уверенностью, что всё в губернии пойдет хорошо». Увы, подобный, не слишком обоснованный, оптимизм «хозяина земли Русской» не оправдался — дела в государстве в целом и в каждой ее губернии шли всё хуже и хуже.

Революция всё более становилась не устрашающим жупелом, а страшной, кровавой реальностью. Первые признаки грядущей бури чувствовались уже в сравнительно тихом 1903 году, и саратовский губернатор пытался сделать всё возможное, чтобы предотвратить массовые беспорядки, которые революционеры активно готовили. Одной из важнейших мер, предпринятой Столыпиным, стало издание в апреле 1903 года обязательного постановления следующего содержания: «1. Воспрещаются повсеместно в пределах Саратовской губернии всякого рода сборища и собрания, не дозволенные установленным порядком, независимо от их цели и места.

2. Собравшиеся обязаны по первому требованию полиции разойтись.

3. Всякие вмешательства в действия чинов полиции при исправлении ими обязанностей по службе безусловно не допускаются.

4. Виновные в нарушении настоящего постановления подвергаются в административном порядке аресту до 3 месяцев или денежному взысканию до 500 руб.».

Подобные паллиативные (а в масштабах одной губернии они иными быть и не могли) меры, конечно, не могли потушить костер близкой революции и давали лишь кратковременный эффект. Уже в следующем году в Саратовской губернии начались серьезные революционные выступления, справиться с которыми при небольшом количестве войск на местах было очень не просто. Столыпину всё чаще приходилось ехать к восставшим лично. Как он писал жене уже в мае

1904 года: «Выезжаю в Аткарский уезд, где опять беспорядки. Думаю, что в один день покончу. Там крестьяне обыкновенно тихие и надеюсь обойтись без экзекуции. Скучно постоянно прерывать работу такими случаями». А вскоре губернатор радуется, что удалось всё уладить «без порки»: «Сейчас вернулся из Аткарского уезда и всё благополучно кончил.

Вместо одного места пришлось поехать в два, т. к. накануне моего приезда крестьяне по соседству разобрали самовольно весь хлеб из хлебозапасного магазина. Везде удалось выяснить зачинщиков и восстановить порядок: я просто потерял голос от внушений сходам. Мои молодцы казачки сразу внушают известный трепет. Слава Богу, удалось обойтись арестами, без порки».

Но количество «таких случаев» только увеличивалось, несмотря на все предпринимаемые «молодцами казачками» меры.

Встреча с императором безусловно сыграла немалую роль в дальнейшем возвышении Столыпина. Царь обратил внимание на саратовского губернатора, сильно отличавшегося от большинства высших чиновников империи. И уже в декабре 1904 года Петр Аркадьевич получает свой первый генеральский чин — становится действительным статским советником. Показательно, что когда в июле 1905 года Николай II проезжал Поволжье, он захотел вновь встретиться со Столыпиным, и тот описывает новую встречу (прошедшую в царском поезде) почти восторженно: «Он меня принял одного в своем кабинете, и я никогда не видел его таким разговорчивым. Он меня обворожил своею ласкою. Расспрашивал про крестьян, про земельный вопрос, про трудность управления. Обращался ко мне, например, так: "Ответьте мне, Столыпин, совершенно откровенно". Поездкою своею он очень доволен и сказал: "Когда видишь народ и эту мощь, то чувствуешь силу России". Но всего в письме и не напишешь. В заключение Государь мне сказал: "Вы помните, когда я Вас отправлял в Саратовскую губернию, то сказал Вам, что даю Вам эту губернию 'поправить', а теперь говорю — продолжайте действовать так же твердо, разумно и спокойно, как до сего времени". Затем совершенно серьезно он обещал мне приехать в Саратовскую губернию и в Балашовский уезд (!!). Он отлично помнил, что старшина сказал ему — "Не тужи, Царь-батюшка".

Вообще эта аудиенция мне будет настолько же памятна, насколько была неожиданна. На всех станциях, где были встречные эшелоны, идущие на войну, Государь даже поздно вечером выходил и говорил с солдатами».

Однако, несмотря на царский оптимизм, положение всё более усугублялось и особенно ухудшилось после убийства в апреле 1904 года фон Плеве, в лице которого революция имела наиболее сильного противника. Осознавая необходимость проведения реформ, министр внутренних дел никогда бы не позволил разговаривать с властью с позиции силы и диктовать ей ультиматумы. Для фон Плеве не было сомнения в том, что реформы не могут проводиться при отсутствии твердой власти — пришедший ему на смену князь Святополк-Мирский считал, что власть сначала должна пойти навстречу либеральной оппозиции (возможно, учитывая догматическую ограниченность и нетерпимость последней, правильнее было бы назвать ее псевдолиберальной). Произнося правильные слова (с которыми, конечно, трудно поспорить) о том, что он положит в основу своей деятельности «искренно благожелательное и искренно доверчивое отношение к общественным и сословным учреждениям и к населению вообще», Святополк-Мирский не имел никакой продуманной программы. Широко разрекламированная «эпоха доверия» и «весна» князя обернулась неконтролируемой эскалацией насилия и поставила империю на грань общей катастрофы. После Кровавого воскресенья 9 января 1905 года, показавшего крах политики односторонних уступок, преемником Святополк-Мирского в МВД стал Александр Григорьевич Булыгин, но он бездумно продолжил политику своего предшественника.

Столыпин получал из Петербурга противоречивые указания, или их вовсе не было, в любом случае, сохранять порядок в губернии ему становилось всё тяжелее. В марте 1905 года царь выразил Петру Аркадьевичу благодарность за успешное подавление беспорядков, но он даже не мог себе представить, каких усилий это стоило губернатору, действовавшему не столько грубой силой, сколько силой убеждения. К тому же Столыпин явно преувеличивал собственные возможности. Он полагал, что сможет справиться с беспорядками силами полиции и армии, имеющимися в его распоряжении, и считал, что не нужно присылать дополнительные воинские контингенты. Развитие событий в губернии показало, что в данном случае Столыпин ошибался: местная власть не сумела обойтись собственными силами и вскоре была вынуждена просить прислать дополнительные войска.

В дальнейшем обращения Столыпина в Петербург станут регулярными, они будут подобны приводимым ниже телеграммам санкт-петербургскому генерал-губернатору генералу Дмитрию Федоровичу Трепову и в Главный штаб:

24 октября 1905 года

«[В] городе сегодня порядок не нарушался. Из Пензы батальон прибудет только завтра, такое непоправимое замедление лишило меня возможности принять [в] уездах предупредительные меры и сегодня сожжено и разграблено еще несколько имений, людей не убивают; использовал всевозможные наличные силы, чтобы отстоять несколько крупных опасных центров, дабы не создать новых очагов; разгромы начинаются еще в трех уездах — Балашове ком, Сердобском, Петровском; направляются все силы, [чтобы] локализовать распространение. Мариинское земледельческое училище укрепилось, выкинуло красный флаг и приготовилось выдержать осаду. Послал вице-губернатора и войсковую часть и приказал силой взять виновных; телеграфировал командующим войсками о высылке необходимого количества войск, с прибытием которых надеюсь переловить и агитаторов; как только возможно будет выехать из города, не возбуждая опасности нового погрома, сам поеду [в] места беспорядков».

25 октября 1905 года

«В Петровском у[езде] вспыхнуло движение, охватившее ранее с особою силою уезды Саратовский, Аткарский, Сердобский и Балашовский. Вчера ночью сожжены, разгромлены хутора: Аплечеева, Огарёва; банды грозят имениям герцога Лейхтенбергского, Ермолаева, Кожина. Войска Петровского у[езда] всего одна полусотня, одна рота. Завтра ночью рассчитываю на прибытие туда сотни из Самары. Самое опасное положение [на] границе Балашовского и Сердобского уездов, где грабят, громят целый ряд имений, жгут мосты, громят железные дороги. В Аткарском у[езде], после взятия земледельческого училища, почти повсеместно водворен порядок, награбленное возвращается, но большинство учеников училища, разбежавшись по уездам, стали во главе банд совместно с крайними революционными элементами и выпущенными из тюрем задержанными во время летнего аграрного движения. В Саратовском у[езде] положение улучшается. Сегодня захвачена важная ириновская банда без кровопролития. В Балашовском у[езде] также разбита шайка, есть раненые. О положении и принятых мерах подробно телеграфировал ежедневно генералу Трепову, распорядился разъяснить манифест, который толкуется агитаторами как равное право всех на землю и отмена всякого начальства. С прибытием достаточного количества войск движение удается подавлять без жертв, но Казанский округ не может удовлетворить потребность; поэтому вновь ходатайствую [о] присылке полка пехоты и двух сотен кавалерии немедленно же из других округов».

Ситуацию в Саратовской губернии особенно усугубило то, что начались выступления не только крайне левых, но и крайне правых. В октябре 1905 года черносотенцы организуют в Саратове еврейский погром, и Столыпин срочно выезжает для его немедленного прекращения. Прибыв в город, губернатор руководит ликвидацией погрома, в том числе лично разгоняя погромщиков (во время чего получает травму своей больной руки). И после этого без преувеличения героического поведения губернатора по защите еврейского населения местная оппозиционная пресса обвиняет его в «потворстве черной сотне»! Понятно, что это дало Петру Аркадьевичу полное моральное право назвать этих газетчиков «сворой, завладевшей общественным мнением».

Отметим, что и в дальнейшем Столыпин будет беспощадно бороться с погромами, которые он расценивал как вызов государственности в целом. Уже как глава правительства он в апреле 1907 года разослал губернаторам следующую циркулярную телеграмму, предупреждавшую их о личной ответственности за допущение еврейских погромов (наравне с бездействием власти при революционных выступлениях): «Ко мне поступают заявления о готовящихся будто бы во время праздников Пасхи еврейских погромах. Будучи вполне уверен, что властями на месте принимаются все меры для предотвращения каких бы то ни было насилий, предлагаю в видах успокоения населения огласить во всеобщее сведение путем объявлений к населению, что всякая попытка к нарушению порядка будет немедленно пресечена полицейской и военной силой. В настоящее время я не допускаю и мысли о послаблениях администрации и ее твердости приписываю начинающее водворяться спокойствие в деревнях. Население должно проникнуться прочным убеждением, что законные власти несут обязательство прекращать беззакония незамедлительно и без колебаний, так как за допущение аграрных и других беспорядков, также еврейских погромов, сами власти ответят со всей строгостью закона».

А возвращаясь к саратовским событиям, отметим, что подавление организованного черносотенцами в Саратове еврейского погрома стало первым, но далеко не последним столкновением Столыпина с ультраправыми, которые ненавидели его не меньше революционеров. Будущий премьер считал, что их деятельность наносит такой же вред государству, как и выступления левых, а их так называемые «патриотические демонстрации» (как правило, заканчивавшиеся погромами) еще более дестабилизируют ситуацию. Думается, он мог бы дословно повторить слова профессора-экономиста Университета Святого Владимира и редактора «Киевлянина» Дмитрия Ивановича Пихно: «Есть Россия… Думать надо только об одном: как ей помочь… Как помочь этому государю, против которого они повели штурм… Как ему помочь. Ему помочь можно только одним: поддержать власти, им поставленные. Поддержать этого генерал-губернатора, полицию, войска, офицеров, армию… Как же их поддержать? Только одним: соблюдайте порядок. Вы хотите "по примеру их" манифестацию, патриотическую манифестацию… очень хорошие чувства ваши, святые чувства, — только одно плохо — что "по примеру их" вы хотите это делать. Какой же их пример? Начали с манифестации, а кончили залпами. Так и вы кончите. Начнете крестным ходом, а кончите такими делами, что по вас же властям стрелять придется. И не в помощь вы будете, а еще страшно затрудните положение власти… потому что придется властям на два фронта, на две стороны бороться… И с ними и с вами. Если хотите помочь, есть только один способ, один только… Способ простой, хотя и трудный: "все по местам". Все по местам. Вот вы парикмахер — за бритву. Вы торговец — за прилавок. Вы чиновник — за службу. Вы рабочий — за молот».

Губернатор также делал всё возможное, чтобы не допустить расправ крестьян (среди которых в начале революционных беспорядков сторонники монархии составляли большинство) с представителями левой интеллигенции. Будучи категорическим противником любых неправовых действий, Столыпин был твердо уверен в том, что силовая борьба с революцией и ее деятелями — дело исключительно государственного аппарата, и подобные отвратительные эксцессы со стороны лояльной части населения объективно играют на руку дальнейшему нарастанию анархии и развалу империи.

Особенно важно для Столыпина было защитить земских служащих, которых он старался всеми силами привлечь на сторону власти. Он понимал, что во многом антиправительственные настроения значительной части интеллигенции обусловлены и ошибками самой власти — неэффективной, не отвечавшей требованиям современности, не имеющей стратегической программы динамического развития России. Саратовский губернатор стремился всеми доступными ему методами лишить революционеров поддержки в кругах земской интеллигенции, что явилось бы важной победой законной власти в деле успокоения страны. Не менее важно для него было и объяснить крестьянам, что не может быть никакой коллективной ответственности как по национальному, так и по социальному признаку, что действовать таким образом — значит уподобляться кровавым маньякам революционного террора. С этой целью он даже издал в марте 1905 года специальный циркуляр в защиту земцев, которых губернатор пытался представить «верными слугами царя» (это при том, что их почти поголовная оппозиционность секретом ни для кого не являлась) и одновременно обещал интеллигенции определенное участие в «улучшении государственного благоустройства».

Приведем текст этого чрезвычайно любопытного документа, показывающего не только приверженность Столыпина идее построения правового государства, но и его стратегическое мышление, понимание конечной необходимости консолидации общества: «За последнее время до меня доходят сведения о возникновении в некоторых частях губернии среди населения брожения и возбуждения против учителей, врачей, ветеринаров и других земских работников. Объясняется это, по-видимому, распространенным в народе слухом о том, что эти лица — враги царя. Сеют смуту и занимаются революционной пропагандой.

Распространяемые злонамеренными лицами в селах революционные воззвания и листки, видимо, дают пищу этим слухам, плодят кривотолки и способствуют возбуждению народа против лиц, являющихся часто самоотверженными работниками на пользу народную (зачастую одновременно и пользу революционную. — Авт.). Явление это особенно печально в настоящее время, когда всякое междоусобие и внутренние распри ведут к ослаблению жизненных, творческих сил страны, подъем которых так необходим в переживаемые нами тяжелые времена.

Государь в знаменательных государственных актах от 18 минувшего февраля сам призывает все духовные и умственные силы России к служению отечеству: не только излюбленные, избранные от населения люди будут участвовать в предварительном рассмотрении законопроектов, но учреждения и частные лица могут доводить до царя предположения об улучшении государственного благоустройства. Всё, что в России мыслит, призвано сплотиться вокруг престола.

В такую минуту рознь в разных слоях населения, недоверие народных масс к культурным силам, которыми мы так бедны, было бы новым и крупным бедствием.

Приглашаю гг. земских начальников объяснить населению, что земский врач, учитель и прочие земские работники — такие же царские слуги, как и остальные служащие, что всякое огульное обвинение определенного разряда людей бессмысленно и преступно и что обнаружение отдельных злоумышленных лиц, сеющих смуту, влечет за собой их личную ответственность, но не может набросить тень на целое учреждение или корпорацию.

Чинам полиции предписываю всеми мерами оберегать спокойствие работы, законом возложенной на земских служащих, стараться рассеивать вздорные слухи и о всем, вызывающем тревогу местных жителей, немедленно доносить мне.

В заключение напоминаю, что мы ждем холеру. Всячески надо стараться внушить населению, что врачи и студенты-медики, которые будут приглашены в случае появления холеры, рискуют своей жизнью для спасения ближнего, самоотверженно жертвуют собой, делают святое, великое дело, и что население обязано в силу этого само ограждать их от нелепых и злонамеренных наветов, не раз уже парализовавших деятельность врачей во время серьезных эпидемий». (Можно не сомневаться, что Столыпин хорошо помнил трагическую гибель в 1830 году своего двоюродного деда во время чумного бунта в Севастополе.)

Причем вышеприведенный циркуляр отнюдь не был единственным. Столыпин, имя которого уже стало одиозным для саратовской оппозиционной интеллигенции, делал всё возможное для ее защиты от волн революционной бури (которая, вполне ожидаемо, повлекла за собой и ответную контрреволюционную бурю). Буквально через несколько дней после опубликования циркуляра губернатор подписывает следующий ответ на обращение к нему земцев, уже начавших всерьез опасаться за свою жизнь: «Т. к. до меня и раньше начали доходить слухи о некотором брожении среди населения, то относительно отдельных фактов расследования уже проводятся.

Я вместе с сим даю указания гг. земским начальникам и исправникам относительно зоркого наблюдения за всем происходящим в деревне с тем, чтобы спокойная деятельность местных земских работников — учителей, ветеринаров, врачей и пр. — была всемерно ограждена. Считаю при этом излишним оговорить, что ссылка управы на поощрение полицией разрушительных инстинктов толпы представляется мне ни на чем не основанной и едва ли правдоподобной (земцы традиционно обвинили полицию в организации насилий со стороны монархически настроенных крестьян. Подобные обвинения были столь же «достоверны», как и обвинения властей в организации еврейских погромов. — Авт.). Неправильные действия отдельного десятника, стражника и даже полицейского чиновника всегда возможны, будут расследованы и получат должное возмездие, но обобщать такие явления было бы весьма неосторожно и даже опасно. Что касается проповедей духовенства, то преосвященный Гермоген (саратовский епископ. — Авт.) высказал мне, что все усилия духовных лиц прилагаются и будут прилагаться к проповеди мира и любви, с пояснениями народу греховности мер насильственных и разрушительных. При этом, конечно, и духовенство, и гражданские власти обязаны пояснять и поясняют населению преступность революционных воззваний и листков, распространяемых за последнее время в большом количестве в деревнях. Я полагаю, что земские интеллигентные работники, особенно учителя, действуя в том же направлении, могут оказать существенную услугу делу успокоения населения, возбуждение которого в настоящую тяжелую историческую минуту, переживаемую Россией, особенно преступно. Что касается земского врачебного персонала и студентов-медиков, то к пояснению населению их высокой самоотверженной миссии мной будут приняты соответствующие меры».

Подобная позиция Столыпина выражалась и во вполне определенных (и весьма нелицеприятных) указаниях губернской полиции, как, например, в нижеприведенном предписании аткарскому уездному исправнику, написанному после выступлений крестьян-монархистов против левых земских учителей: «Из сведений, собранных относительно происшествия в слободе Елани Аткарского уезда 11 минувшего февраля, мною усматривается, что в означенный день толпа крестьян дважды являлась в местную школу с целью потребовать прекращения занятий на повторительных курсах и удаления учителя. Ни в первый, ни во второй свой приход толпа не встретила никакого противодействия со стороны полиции, которая, по объяснению станового пристава, отсутствовавшего к тому же в то время из Елани, не была осведомлена о происходящем в слободе.

Вследствие сего предписываю Вашему Высокоблагородию разьяснить подведомственным Вам чинам полиции, что неосведомленность о положении вещей в подведомственном им районе составляет уже крупный проступок, т. к. они обязаны принимать все законные меры к охранению порядка и пресекать всякие попытки к нарушению его, отнюдь не ожидая особых предупреждений и приглашений на место происшествия от посторонних.

В данном случае полиция имела тем более возможность знать о намерениях некоторой части крестьян относительно повторительных курсов, что накануне в слободе состоялся многолюдный сход, обсуждавший этот именно вопрос и постановивший просить о закрытии курсов и удалении учителя.

Наконец, если полиция по оплошности не успела предупредить первое появление толпы, она имела полную возможность не допустить толпу вторично, задержать до вытрезвления пьяных, если таковые были в толпе, и привлечь зачинщиков к ответственности.

Обращаю на это Ваше внимание и предписываю внушить еще раз всем чинам аткарской полиции, что всякое бесчинство, независимо от причины его возникновения, должно быть немедленно прекращаемо, что малейшая попытка насилия толпы над отдельными лицами, не предупрежденная полицией, будет вменена ей в вину. Еланскому же становому приставу бездействие его ставлю на вид».

Уже позднее, возглавляя МВД, а потом и Совет министров, Столыпин неоднократно подвергался, без преувеличения, бешеным нападкам крайне правых, которые делали всё возможное, чтобы устранить его от власти. Дошло до того, что они ставили ему в вину «недостаточно энергичную» борьбу с революцией в Саратовской губернии!

Сразу же после ликвидации еврейского погрома начались беспорядки в селе Малиновка, которые произвели гнетущее впечатление на губернатора не только из-за кровопролития (которое уже, в общем, стало достаточно привычным), но и из-за осквернения святыни со стороны крестьян, которых он считал хранителями православной веры. Он с ужасом писал: «Вчера в селе Малиновка осквернили Божий храм, в котором зарезали корову и испражнялись на образе Николая Чудотворца». Но одновременно события в Малиновке показали, что при ударе по вере реагируют и оказывают сопротивление даже ранее революционизированные слои населения. После кощунства в Малиновке крестьяне сами забили насмерть перед церковью более сорока причастных к этому человек, а троих руководителей передали властям.

Однако попытки Столыпина сохранить порядок в губернии всё более напоминали тушение пожара на торфяных болотах. За 1905 год в губернии произошло почти 900 крупных аграрных беспорядков и было сожжено более 40 процентов помещичьих усадеб. Можно было загасить один очаг беспорядков, но тут же, словно из-под земли, в других местах вырывались новые языки пламени. И если в 1904 году речь шла о выступлениях крестьян, часть из которых имела стихийный или полустихийный характер, то в следующем году в губернии начался целенаправленный террор со стороны эсеров и анархистов по отношению к представителям власти. Летом сам губернатор несколько раз чудом избегает неминуемой смерти. В самом центре Саратова, на Театральной площади в него бросают бомбу, а при поездке в Балашовский уезд эсеровский боевик трижды почти вплотную стреляет в губернатора. В Столыпина также стреляют из засады во время поездки по губернии, но после этого он лишь иронически замечает: «Сегодня озорники стреляли в меня из-за кустов».

Петр Аркадьевич оставался равнодушным к угрозам его жизни, хотя смерть неоднократно была буквально в шаге от него. Например, однажды, когда губернатор пытался успокоить возбужденную толпу, стоящий прямо перед ним человек вдруг вынул из кармана револьвер и направил на него. Столыпин, у которого на лице при этом не дрогнул ни один мускул, глядя в упор на хозяина револьвера, распахнул пальто и просто сказал:

— Стреляй!

И поразительно, но революционер в растерянности опустил оружие, и револьвер вывалился у него из рук.

Многократно отказываясь от охраны, Столыпин не только показывал презрение к смерти и отвагу. Этим он хотел продемонстрировать, что представитель высшей власти не может позволить показать свой страх перед террористами. Психологически это полностью идентично его словам, которые он позже произнес в Государственной думе: «Не запугаете!»

В этом отношении характерен другой случай, уже петербургского периода. Как-то Столыпин с детьми плыл по Неве на катере, и мост, под которым они проплывали, переходила шумная демонстрация с красными флагами. Насмерть перепуганные дети спрятались под лавку, и отец им наставительно сказал: «Когда в нас стреляют, дети, — прятаться нельзя».

Лишь по указанию из Петербурга Столыпин в конце 1905 года разрешает охране сопровождать себя, но и то это было больше символически. Но, возможно, Петр Аркадьевич слишком самоуверенно заявлял: «Революционеры знают, что если хоть один волос падет с моей головы, народ их всех перережет».

Наружная полиция, жандармы, охранное отделение были растеряны и, несмотря на жесткие указания губернатора, не могли справиться с волной террора. Хотя Столыпин, конечно, понимал, что это не их вина — при всем желании нельзя было покончить с революционным террором в одной губернии, когда он захлестывал всю империю.

И вот новый акт террора, произведший на губернатора особенно тяжелое впечатление. 22 ноября 1905 года прямо в губернаторском доме эсеровская террористка Анастасия Биценко убивает присланного для помощи в организации подавления аграрных беспорядков бывшего военного министра генерал-адъютанта Виктора Викторовича Сахарова. Это ей удалось без малейших усилий. Убийца просто пришла на прием к генералу (досмотреть ее никто и не подумал!) и выстрелила в него несколько раз из браунинга. Последние слова боевого генерала, участника Русско-турецкой войны, были: «Не успел…» Показательно для характеристики «кровожадности» тогдашнего строя то, что террористка избежала смертной казни и свою заслуженную пулю получила уже во время сталинского Большого террора в 1938 году «за принадлежность к эсеровской террористической организации»…

Эта смерть еще и потому была так тяжела для Столыпина, что он надеялся на генерала Сахарова как на военачальника, который лично на себя возьмет командование войсками при подавлении беспорядков. Как откровенно писал Петр Аркадьевич: «Я рад приезду Сахарова — всё это кровопролитие не будет на моей ответственности (Столыпин имеет в виду именно моральную ответственность. От обычной он никогда не бегал. — Авт.). А еще много прольется крови».

И при всем этом Столыпин остается на своем посту, хотя еще в марте 1905 года у него была прекрасная возможность покинуть беспокойную губернию и занять в Петербурге престижное и значительно более высокооплачиваемое место. Министр финансов (и будущий премьер) Владимир Николаевич Коковцов предложил саратовскому губернатору возглавить Крестьянский банк. Почему именно Столыпину — понятно. Петр Аркадьевич неоднократно говорил о необходимых изменениях в аграрной сфере и особое внимание при этом отводил Крестьянскому банку, который должен кредитовать создание самостоятельных крепких хозяйств. Столыпин был вызван в Петербург и о разговоре с Коковцовым оставил подробную запись: «Вот существо его и моей речей: я остановился на Вас, сказал он, так как слышал о Вашей деятельности и энергии, доложил Государю, назвав 2 имени, и Государь сказал, что выбор Вас будет самый лучший, так как у Вас твердо определенные взгляды и богатая энергия. Булыгин отпускает Вас неохотно и сказал, что решение вопроса зависит исключительно от Вас, решайте. Я ответил, что был удивлен предложением, хотел бы знать, что он от меня ждет, что я человек идеи, что служить делу, которому не верю, я не пойду, что я желаю знать, узко ли кредитное учреждение Крестьянский банк или государственно землеустроительное и затем, что я хочу выяснить еще у министра внутренних] дел вопрос, насколько удобен уход мой в тяжелый для губернии момент.

На это он мне сказал, что он смотрит на Крестьянский банк довольно широко, хотя не увлекается мыслью, что банк может разрешить вопрос о землепользовании крестьян во всем объеме, тем более, что теперь война и нет денег, но что если он наметил меня, то оттого, что желает подойти к разрешению этого вопроса. Если бы было иначе, я взял бы одного из жаждущих этого места: Авраама ради Исаака, Исаака ради Иакова и т. д., ничего нет легче. В смысле самостоятельности на мой вопрос, не обращусь ли я в подмастерье, он мне ответил, что я буду хозяином дела, самая легкая и отдаленная подчиненность мне, министру, доклад раз в неделю, я, дескать, начальнического тона никогда не принимаю, о всех спорных вопросах всегда столкуемся…

На мое сомнение, что, уйдя из своего министерства, я сжигаю корабли и, если мне тут не понравится, то опять труден будет переход в губернаторы, он ответил — Вас с такою неохотою отпускают, что всегда радостно примут обратно. Наконец, он сказал, что если заручится моим согласием, то согласен даже дать мне самых тяжелых 2–3 месяца еще погубернаторствовать в Саратове».

В конце концов, от предложения Коковцова, столь недвусмысленно обещавшего Столыпину почти полную свободу действий, губернатор отказался. Хотя не вызывает сомнения, что предложение руководить Крестьянским поземельным банком и попытаться с этой позиции начать аграрную реформу было для Петра Аркадьевича чрезвычайно соблазнительно. Представляется, что причиной отказа стали два фактора. Вопервых, провести земельную реформу только с помощью одного поземельного банка было невозможно — для этого необходимы были значительно более широкие полномочия. Во-вторых, Столыпин не хотел уезжать из губернии, положение в которой становилось всё более тяжелым, и чтобы кто-то мог даже подумать, что он испугался покушений и бросил занимаемый пост в трудное время.

А положение в Саратовской губернии, несмотря на энергичные действия губернатора, продолжало и далее ухудшаться. Революционные выступления стали явлением хроническим, и у Столыпина уже не оставалось времени ни на что, кроме наведения хотя бы самого минимального порядка. Но при этом благодаря его стараниям положение в Саратовской губернии было всё же лучше, чем в соседних. Столыпин даже помогал с помощью подчиненных ему войск справиться с беспорядками в Самарской губернии, за что был удостоен Высочайшей благодарности.

Вот только некоторые факты революционного брожения, о которых писал Петр Аркадьевич (особенно отмечая подыгрывание революционерам со стороны либеральной оппозиции, дошедшей в своем антиправительственном раже до лишения населения медицинской помощи):

30 июня 1905 года

«Про уезд лучше не писать… две усадьбы сожжены и разграблены, так что пахать можно. Это у барона Ховена и Киндяковых. Крестьяне хотят идти жечь и грабить дальше, но посланные мною драгуны остановили движение своим появлением. На мои вопросы: "знать не знаем и ведать не ведаем".

Соседние деревни террориз[иро]ваны, т. к. и их хотят жечь, если они не примкнут к движению. Помещики в панике отправляли в город имущество, жен и детей. В других уездах тоже вспыхивает то тут, то там. Еле поспеваешь посылать войска, которых мало и долго ли еще можно рассчитывать на войска после Потемкина (речь идет о восстании на броненосце «Князь Потемкин-Таврический». — Авт.)?

А господа земцы готовят сюрпризы: врачи Балашовского уезда решили, что недовольны тем, что я не исполнил их требования, и все с 15 июля выходят в отставку — бросают больницы, амбулатории, уходят и все 40 фельдшеров. К ним присоединяются 3 уезда, а затем, вероятно, вся губерния.

Я не теряю самообладания и надеюсь на Бога. В этом деле я прав и думаю, что большинство благоразумных] людей осудит врачей и они провалятся. Само селение, я думаю, обернется против них и им не удастся сыграть в руку революции. Я прошу еще полк казаков в губернию и не теряю надежды поддержать порядок».

1 июля 1905 года

«Сегодня долго беседовал с членом управы Сумароковым и мягко высказал ему, что гнусно пользоваться ложью и клеветою на губернатора, чтобы вызвать забастовку и возбудить население. Он лепетал, что это направлено не против меня, что мне отдают должное, но что правительство ведет двойную игру, и что нужно с ним бороться, и доктора избрали такой прием, как способ борьбы».

2 июля 1905 года

«15 июля экстренное земское собрание, а через 3 дня я хочу выехать в Сердобский и Петровский уезды — там брожение.

Мне посылают еще полк казаков. Эти, думается, надежны и я спокойнее».

3 июля 1905 года

«В губернии крупного за последние дни ничего не было, кроме забастовок в имениях и угроз, но мне посылают еще казаков. Теперь острый вопрос с докторами — эта докторская драма должна разрешиться до 15-го июля. Я послал весьма умеренный ответ, в котором отмечаю, что различаю два течения — прогрессивное и разрушительное и борюсь только против последнего и не верю, что враги хотят подать руку элементам разрушения и насилия, и, несмотря на какие бы то ни было угрозы, я свой долг исполню и сохраню порядок и спокойствие, которых властно требует общество для проведения реформ. Вместе с тем я готовлю туда врачей (нашел уже четверых), надеюсь, что несколько человек получу из Петербурга и пошлю их в уезды с сестрами милосердия.

Бог поможет мне, надеюсь выйти и из этого затруднения».

14 июля 1905 года

«Грустно всё это ужасно. Думаю завтра сказать, открывая земское собрание, откровенное слово, теперь не время молчать. Но, вероятно, не успею подготовиться, так как весь день и вечер тормошат по неотложным делам и телеграммы о беспорядках и поджогах с разных сторон губернии».

15 октября 1905 года

«…из толпы стреляли в казаков, ранили двух лошадей и прочее известное тебе из газет. В Саратове магазины заперты, на улицах патрули».

28 октября 1905 года

«Дела идут плохо. Сплошной мятеж в пяти уездах. Почти ни одной уцелевшей усадьбы. Поезда переполнены бегущими, почти раздетыми помещиками. На такое громадное пространство губернии войск мало и они прибывают медленно. Пугачевщина}. В городе всё спокойно, я теперь безопаснее, чем когда-либо, т. к. чувствую, что на мне всё держится (Столыпин это отмечает явно не с радостью, просто констатирует факт. — Авт.) и что, если меня тронут, возобновится удвоенный погром.

В уезд выеду, конечно, только с войсками, — теперь иначе нет смысла.

До чего мы дошли. Убытки — десятки миллионов. Сгорели Зубриловка, Хованщина и масса исторических усадеб.

Шайки вполне организованы».

29 октября 1905 года

«Напрягаю все силы моей памяти и разума, чтобы всё сделать для удержания мятежа, охватившего всю почти губернию. Всё жгут, грабят, помещики посажены, некоторые] в арестантские, мятежниками, стреляют, бросают какие-то бомбы. Крестьяне кое-где сами возмущаются и сегодня в одном селе перерезали 40 агитаторов.

Приходится солдатам стрелять, хотя редко, но я должен это делать, чтобы остановить течение. Войск совсем мало. Господи, помоги!

В уезд не могу ехать, т. к. все нити в моих руках и выпустить их не могу».

30 октября 1905 года

«Околоточные дежурят и ночью. И вся работа бесплодна. Пугачевщина растет — всё жгут, уничтожают, а теперь уже и убивают. Во главе шаек лица, переодетые в мундиры с орденами. Войск совсем мало, и я их так мучаю, что они скоро все слягут. Всю ночь говорим по аппарату телеграфному с разными станциями и рассылаем пулеметы. Сегодня послал в Ртищево 2 пушки. Слава Богу, охраняем еще железнодорожный] путь. Приезжает от Государя ген[ерал]-ад[ъютант] Сахаров. Но чем он нам поможет, когда нужны войска — до их прихода, если придут, всё будет уничтожено… Малочисленные казаки зарубают крестьян, но это не отрезвляет. Я, к сожалению, не могу выехать из города, так как все нити в моих руках».

Особо отметим замечание Столыпина о том, что терроризированы не только помещики, но и крестьяне, не желавшие участвовать в насилии. Понимание неоднородности деревни и наличия в ней элементов, которые станут надежной опорой власти при разрушении общины, были в скором будущем положены в основу Столыпинских реформ. Аграрные беспорядки в губернии еще раз подтвердили его убеждение, что крестьянская община является не основой монархии, а главным тормозом развития государства и объективно способствует дальнейшему революционизированию и маргинализации крестьянства.

Не менее важно для понимания будущего столыпинского курса то, что Петр Аркадьевич еще в Саратове подчеркивал готовность сотрудничать со всеми конструктивными (или могущими быть таковыми) силами общества. В дальнейшем подобный настрой помог ему привлечь на свою сторону значительную часть ранее оппозиционной либеральной общественности. Столыпин был известен как сторонник самых решительных действий при пресечении революционных беспорядков, но одновременно отмечал, что «надо очень считаться с общественным настроением — в начале революций надо, наравне с твердостью, уметь вселить доверие всех слоев, не перешедших еще открыто на сторону противников правительства».

И это было отнюдь не проявлением слабости. При необходимости Столыпин проявлял крайнюю жесткость, не обращая внимания на газетную истерику, или на то, какое впечатление это произведет в обществе. Например, характерны его действия, описанные министру внутренних дел в телеграмме от 16 октября 1906 года: «Сегодня [в] загородной роще близ товарной станции собралась толпа рабочих и интеллигентов до трех тысяч человек, между которыми вооруженные ружьями, револьверами, кольями и кистенями. Решено было двинуться на город для вооруженной демонстрации и [с] песнями революционного содержания. Произведен выстрел по направлению приближавшегося железнодорожного жандарма. Были еще выстрелы [в] воздух. Все пути [в] город заграждены были заблаговременно размещенными [в] нескольких пунктах войсками. Увидя войска, демонстранты решили отложить демонстрацию на завтра. Сегодня вечером прибыли из Пензы два батальона, завтра у меня достаточно силы, чтобы дать охрану всем фабрикам и заводам, желающим начать работу. Депутация городских и земских гласных обратилась ко мне с просьбой не прибегать к силе, считая демонстрацию безвредной. Ответил, что приму самые крайние меры, но никакого шествия и демонстрации не допущу».

Столыпин знал, что если не будет применять силу (что, в свою очередь, влекло за собой неизбежные жертвы), тогда прольется гораздо больше крови, в том числе ни в чем не повинных мирных обывателей. И здесь ему очень помогала глубокая вера, благодаря которой он сумел перенести самые тяжелые испытания. У Петра Аркадьевича были все основания написать следующие, проникнутые православным духом, строки: «Я совершенно спокоен, уповаю на Бога, который нас никогда не оставлял. Я думаю, что проливаемая кровь не падет на меня».

А пролить крови Столыпину пришлось еще немало… 26 апреля 1906 года он, совершенно неожиданно для всех, становится министром внутренних дел Российской империи.