Великий гетман коронный Станислав Жолкевский

Один из наиболее блестящих полководцев Речи Посполитой родился в 1547 г. в родовом имении Жолкевка, находившемся на речке Вепрь подо Львовом в семье воеводы Станислава Жолкевского (также встречается написание Желковский и Жулковский). Его род был одним из наиболее древних в Галиции, уходивший своими корнями во времена Галицко-Волынского княжества.

Портрет Станислава Жолкевского работы неизвестного художника XVII века

Для того времени он получил блестящее образование – закончил во Львове иезуитскую коллегию, дававшую своим выпускникам фундаментальные знания по многим дисциплинам и готовившей их к будущей государственной деятельности. После окончания иезуитской коллегии Жолкевский пошел по дипломатической линии – находился в составе посольств Речи Посполитой во Францию и Австрию. Потом, обратив на себя внимание своими знаниями и исполнительностью, стал личным секретарем короля Стефана Батория.

Впервые на поле брани Жолкевский отличился в 1577 г., когда в битве под Любешовом участвовал в подавлении восстания Гданьска, отказавшегося признать Стефана Батория своим королем. В сражении, состоявшемся 14 апреля, войско Гданьска составляли 3 тысячи 100 европейских наемников, 400 рейтар, 400 человек городской конной стражи, от 6 до 8 тысяч городской милиции при 7 орудиях и 30 крепостных ружьях, специально установленных на возах. Командовал повстанцами имевший большой военный опыт ландскнехт Ганс Винкельбрух фон Кельн.

Польско-литовское войско под командованием великого коронного гетмана Яна Замойского было намного меньше – всего 1350 конницы и около тысячи пехотинцев с несколькими орудиями. Исход сражения решила неожиданная атака крылатой гусарии, которая сумела расстроить боевые порядки гданьцев, расчленить их войско и обратить его в беспорядочное бегство. Цифры потерь в этом сражении более чем красноречивы. Фон Кельн потерял убитыми 4 тысячи 416 человек и около 5 тысяч пленными, в то время как Замойский – всего 188 человек.

Для Жолкевского этот бой стал поучительным образцом использования ударной конницы против превосходящих сил и важности расчленения сил противника. Главное же – с этого времени будущий гетман почувствовал вкус к военному делу и уже только с ним, а не с дипломатией и королевским двором, связывал свое будущее. Также надо отметить, что Замойский высоко оценил воинскую доблесть Жолкевского и далее неизменно оказывал ему покровительство.

Вновь под командованием Замойского Жолкевский сражался в битве при Бычине 24 января 1588 г. с австрийским эрцгерцогом Максимилианом III Габсбургом, выдвинувшим свои претензии на занятие польского трона. Жолкевский в этом сражении командовал левым крылом польского войска и был тяжело ранен в правое колено (после чего до конца жизни у него осталась хромота). Эрцгерцог был разбит (во многом благодаря ударам польской гусарии) и попал в плен.

После битвы при Бычине Жолкевский в этом же году становится советником Замойского как великого коронного гетмана и почти одновременно напольным гетманом (в обязанности которого входило командование войсками «в поле», т. е. ведение боевых действий).

В 1595 г. Жолкевский опять становится ближайшим помощником Замойского во время победоносного похода в Молдавию, в результате которого на молдавский престол был поставлен Иеремия Могила (принявший вассальные обязательства по отношению к Речи Посполитой). Поход велся совсем небольшими силами – польское войско насчитывало не более 8 тысяч, в то время как противостоящие ему войска крымского хана Гази II Гирея – не менее 20 тысяч. Однако Гази-Гирей так и не смог взять укрепленный польский лагерь на Пруте возле Цуцоры и, отказавшись от проведения длительной осады, вынужденно согласился на совместное вассальное владение Молдавией.

Следующий год стал серьезным испытанием для полководческого таланта Жолкевского, которому впервые была поручена самостоятельная задача большой важности. Начавшееся на Украине восстание Северина (Семерия) Наливайко (кстати, прямого предка великого русского космиста Константина Циолковского) набирало все больший размах и стало представлять значительную опасность для Речи Посполитой. Еще немного – и Варшава могла полностью утратить контроль над украинскими и даже белорусскими (куда тоже перекинулось восстание) землями.

Войско Жолкевского насчитывало всего 12 тысяч, но он был уверен, что сможет разбить превосходящие его численно, но не собранные в единый кулак силы Наливайко. Напольный гетман на Волыни окружил и уничтожил несколько повстанческих отрядов, добился успеха под Мациевичами и Прилуками, но это были лишь локальные успехи. Жолкевский долго не мог настичь и уничтожить главные силы Наливайко, который сумел быстро восполнить потери.

Столкновение главных сил повстанцев и Жолкевского произошло в апреле 1596 г. в урочище Острый Камень под Белой Церковью. Напольный гетман сумел тогда при штурме лагеря нанести повстанцам большие потери. И хотя он так и не смог окончательно добить противника, но Наливайко потерял значительную часть наиболее боеспособной части своего войска. Отряды Наливайко и гетмана Войска Запорожского Григория Лободы перешли на Левобережье в надежде, что Жолкевский прекратит преследование. Но напольный гетман понимал, что надо уничтожить ядро восстания, и перешел Днепр вслед за ними. Под Лубнами в урочище Солоница Жолкевский в мае догнал Наливайко и Лободу, которые встали лагерем и хорошо его укрепили. Лагерь повстанцев был с трех сторон окружен несколькими рядами возов, а также обнесен валом и рвом и дополнительно укреплен шанцами. В тылу лагеря было непроходимое болото, и там вообще не надо было оставлять даже сторожевого охранения.

Силы Наливайко и Лободы значительно превышали по численности войско Жолкевского. У них было около 6 тысяч казаков (из них 2 тысячи хорошо вооруженных запорожцев, обладавших большим военным опытом) и 20–30 пушек. В то же время польское войско насчитывало около полутора тысяч конницы и не более тысячи пехотинцев (из которых несколько сотен – воины из магнатских отрядов, не отличавшиеся высокой боеспособностью).

Тем не менее, при таком значительном (даже учитывая, что среди повстанцев было много раненых, а также при них находились женщины и дети) перевесе Наливайко и Лобода не решились атаковать Жолкевского, а сами заперлись в лагере, осада которого началась 16 мая. Поляки окружили лагерь плотным кольцом, которое повстанцы не сумели прорвать, несмотря на несколько проведенных атак. Другого результата, впрочем, не могло и быть – эти вылазки проводились ограниченными силами, а артиллерия была задействована очень слабо.

Усугубило положение повстанцев и то, что в их руководстве начался конфликт между реестровыми и нереестровыми казаками, результатом которого стала казнь Лободы (обвиненного в тайных переговорах с поляками).

Окончательно результат двухнедельной осады решило прибытие к Жолкевскому вызванных им тяжелых осадных пушек, из которых начался массированный обстрел повстанческого лагеря. Старшина реестровых казаков решила предательством сохранить свои жизни и выдала Жолкевскому Наливайко и избранного, вместо казненного Лободы, гетмана Войска Запорожского Матвея Шаулу. Лишь примерно полторы тысячи казаков во главе с новым гетманом Криштофом Кремпским неожиданным ударом сумело прорвать польские позиции и уйти от преследования.

Но оставшиеся в лагере казаки отказались выполнить дальнейшее требование Жолкевского о выдаче после Наливайко и Лободы еще и руководителей восстания из числа реестровых казаков заявив, что будут «обороняться до последней капли крови». Напольный гетман ответил им одним словом: «Обороняйтесь». После этого поляки неожиданной атакой захватили лагерь, находившиеся в котором казаки не оказали сопротивления. В захваченном лагере сразу же началась страшная резня, в результате которой было убито несколько тысяч казаков, женщин и детей.

В некоторое оправдание Жолкевского можно сказать, что нет никаких данных о том, что он лично отдал приказ о кровавой расправе. Также вряд ли в его силах было остановить озверевшее войско, когда оно ворвалось в лагерь. Думается, можно поверить словам напольного гетмана, объяснявшего резню в Солонице выходом войска из повиновения. Косвенным подтверждением непричастности Жолкевского к этому вероломному преступлению служит тот факт, что он пытался сохранить жизнь плененного Наливайко, настойчиво обращаясь с этой просьбой к королю Сигизмунду III Вазе. Казнь вождя повстанцев состоялась лишь в апреле 1597 г., и можно предположить, что долгие колебания короля объяснялись попыткой напольного гетмана добиться помилования своего поверженного противника (недаром в целом ряде источников прямо говорится о том, что добиться отмены казни пытались очень влиятельные люди).

В 1602 г. вновь под командованием Замойского Жолкевский принимает участие в войне со шведами в Ливонии и спасает своего покровителя от весьма вероятного поражения. Пока Великий коронный гетман осаждал крепость Белый Камень, шведский генерал Анреп начал собирать в своем лагере под Ревелем силы для контратаки Замойского и деблокады крепости. Получив известие об этом, Жолкевский направился к Ревелю, чтобы разбить Анрепа. В то время, когда для отвлечения шведов он частью сил наносил фронтальный удар, легкая кавалерия ударила неприятелю в тыл, что и принесло победу. Анреп во время битвы был убит, а Жолкевскому достались большие трофеи.

Приобретя заслуженную славу лучшего полководца Речи Посполитой, Жолкевский в 1607 г. фактически спас короля (с которым у него были весьма неприязненные отношения) во время опасного восстания под руководством ряда представителей высшей шляхты – так называемого «рокоша Зебжидовского». В битве под Гузовым (рядом с Радомом) напольный гетман наголову разбил плохо организованные войска мятежников, находившиеся под командованием краковского каштеляна Николая Зебжидовского.

Следует отметить, что с 1609 г. все боевые действия польско-литовских войск регламентировались подготовленным Жолкевским «Артикулом, надлежащим к движению войск против неприятеля и движения битвы», что убедительно демонстрирует величину его авторитета как полководца.

В 1610 г. король призвал Жолкевского для участия в войне с Русским царством. Заметим, что напольный гетман был категорическим противником войны с Москвой, будучи глубоко убежден, что она противоречит национальным интересам Речи Посполитой. Свои взгляды Жолкевский не только не скрывал, но и неоднократно заявлял об этом королю. Но тот остался глух к доводам своего лучшего полководца, и Жолкевский посчитал невозможным для себя отказаться возглавить находившееся в тяжелом положении войско.

Королем была поручена Жолкевскому чрезвычайно ответственная задача, решение которой должно было во многом определить дальнейший ход войны с Москвой. Для снятия польской осады со Смоленска к городу было направлено сильное русско-шведское войско во главе с Дмитрием Ивановичем Шуйским и графом Якобом Делагарди. Если бы им удалось деблокировать Смоленск и разбить польское войско, то в войне, несомненно, наступил бы перелом. И Шуйский, и Делагарди, учитывая численность своих войск, были абсолютно уверены в победе. Для этого у них были все основания – русское войско насчитывало 35 тысяч, шведское – 5 тысяч шведов и несколько тысяч европейских ландскнехтов. И русские, и шведские силы состояли из прекрасно вооруженных и опытных воинов.

В то же время в выступившем навстречу русско-шведским силам войске Жолкевского было всего 6 тысяч 800 конников и около 200 пехотинцев.

Дадим описание событий, предшествующих решающему столкновению, принадлежащее шляхтичу Николаю Мархоцкому, служившему в полку Александра Зборовского: «Вытеснив нас из Осипова, немецкое войско двинулось к столице, а Валуев с восемью тысячами московской конницы, которым Шуйский доверял больше других, пошел за нашим войском следом и везде, где останавливался, окапывался и огораживался. Наши уходили к Смоленску, и уже под конец Валуев встал в двух милях от них – под Царевым Займищем. Как обычно, он окопался и поставил острог.

Наши войска, отступавшие от столицы, и те, что разошлись в разные стороны (что и привело нас к Осиповскому разгрому), – все названные отряды москвитяне преследовали, двигаясь к Смоленску. А там наши, простояв всю зиму, ничего не добились. С самого начала, прибыв под Смоленск, они попытались выбить хотя бы одни ворота петардой. Дело, казалось, пошло успешно: кавалер Новодворский (имеется в виду Бартоломей Новодворский – командующий вспомогательными отрядами в польском войске. – Авт.) со своими людьми ворвался в ворота, но, не получив подкреплений, был вытеснен и отступил. Москвитяне же стали петард остерегаться.

Наши устраивали подкопы, но и это не помогло, напротив, один москвитянин, проведав об этом, подрылся под наши подкопы и пороховым зарядом вывернул землю, засыпав Шемберка, – мастера наших подкопов. Он как раз находился в одном из них и лишь по великому счастью выбрался наверх.

Тогда, не став дожидаться под Смоленском ни нас, ни москвитян, коронный гетман Жолкевский отправился к нам навстречу, получив от короля инструкцию: предложить москвитянам (если до этого дойдет) [поставить] на государство королевича Владислава. Гетман, имея небольшое войско, соединился с нами, и от Царева Займища мы сообща повернули на Валуева. А он, желая преградить нам переправу, в свою очередь вышел из острожка к находящейся рядом гати. Однако московская пехота была оттеснена от гати огнем нашей пехоты, а когда Валуев увидел, что за пехотой двинулись конные хоругви, то отступил в острожек (не без вреда для себя, ибо охотник на него был уже в пути). Тогда, близ острожка, во время погони за москвитянами, был убит пан Мартин Вейер.

Загнав неприятеля в острожек, наше войско переправилось, и пан гетман расположил свои отряды позади острожка, а находившихся при нем казаков поставил у гати, по которой мы прошли. Затем гетман стал думать, как острожек взять. У нас было несколько сотен польской пехоты, гетман взял и казаков: поставив в нескольких местах вокруг острога острожки поменьше, он разместил в них пехоту и казаков. В некоторых отрядах были пушки, и из них они обстреливали неприятеля, а тот из небольших пушек обстреливал наших. Временами москвитяне нападали на наши острожки, совершая вылазки, но наши обозы стояли рядом и подкрепления были всегда наготове, поэтому предпринять что-либо против нас было трудно.

С неделю держали мы их в осаде, так что они и высунуться не могли: никому из них было не выбраться, и вести к ним ниоткуда не приходили. Вдруг, пока мы стояли без дела, передались нам два немца из иноземного войска (это был результат наших осиповских переговоров). Они приехали в обоз и сообщили, что на подмогу войску в острожке идут московские и иноземные силы. Поведали, что сегодня это войско двинулось от Можайска и сегодня же будет ночевать под Клушиным, а Клушин был от нас в пяти милях».

При Клушине и состоялось 24 июня (4 июля) сражение, надолго определившее дальнейший ход русско-польской войны. Мархоцкий описывает эту битву следующим образом: «Получив подобную же весть откуда-то еще, пан гетман собрал нас на совет: что делать? – ожидать ли их здесь или выступить навстречу. Ожидать неприятеля было опасно, потому что рядом он имел подкрепления в восемь тысяч конницы. К тому же у нас место было узкое, неудобное для копейщиков и конницы и более выгодное для неприятеля. Отойти, сняв осаду, тоже было опасно, так как, забрав всех своих людей, мы оставили бы врага у себя за спиной. Или, может быть, часть оставить, а с другой частью войска идти против многочисленного неприятеля – то есть разделить свои силы, – надо было поразмышлять. Ибо если мы двинем все свое войско против шести – семи тысяч немцев и двадцати тысяч москвитян, наших сил все равно будет недостаточно.

Шимон Богушович (1575–1648). Битва при Клушине

Что бы мы ни говорили, иного выхода не было: оставив часть войска в обозах и осадных острожках, свои силы мы были вынуждены разделить. В сумерках, крадучись, чтобы не заметили осажденные, мы вышли из обоза. К тому же нас заслонили кусты, за которыми мы располагались. Было это 4 июля 1610 года, в ночь с субботы на воскресенье. Сколько нас вышло, не ведаю, может быть, тысячи четыре. Мы рассчитывали идти всю ночь, полагая, что войско неприятеля застанем под Клушиным. А они той ночью, миновав Клушин, продвинулись на милю к нам.

Три мили пришлось нам идти лесом, а потом, когда вышли в поле, первым хоругвям надо было подождать, пока все войско не выйдет из Царева. И тут произошла первая ошибка: мы его ждать не стали. Пока мы, оторвавшись, ушли вперед, стало светать. Думая только о Клушине, мы здорово разминулись с неприятельским войском. Случилось так, что у наших немцев заиграли сбор. Услышав звуки трубы, мы стали возвращаться, ибо зашли в какие-то труднопроходимые места. Находясь рядом с неприятельским войском, мы готовились к сражению, а ударить на них, не готовых к бою, не могли, ибо из-за той самой ошибки (когда, выйдя из леса, не дождались своих) были вынуждены стоять над неприятелем и ожидать [свое] войско.

Пока мы дожидались наших, немцы и москвитяне нас тоже заметили и потому имели достаточно времени для приготовлений. Немецкое войско, пройдя из своего обоза вперед, стало за плетнями, пехоту они поставили справа от себя. Москвитяне встали слева, возле своего обоза, который они уже начали укреплять частоколом и строить острог.

Выстраивались мы в широком поле, а наступать то и дело приходилось в поле более узком, к тому же на пути попалась деревушка. Хоть мы и не желали этого, но из-за деревни, а также из-за тесного поля наш строй нарушился. Одна часть наших встретилась с немецкими передними рядами, причем к ним пришлось продираться через плетни, и не везде в плетнях можно было найти проход, через который прошла бы шеренга в десять лошадей. Это место помогло немцам задержать нас, их конница три раза возобновляла стрельбу, пока другая часть [нашего] отряда внезапно не ударила их сбоку. Мы оттеснили немцев и сбоку, и спереди, а немалую часть их войска во главе с самим Понтусом (имеется в виду командующий вспомогательными шведскими войсками Яков Понтус. – Авт.) завернули и погнали между московскими и немецкими обозами. Понимая, что проиграл, Понтус с несколькими сотнями человек бежал от нас несколько миль.

Стали вступать в сражение и остальные отряды с обозами и пехотой. Другая часть наших из упомянутого разделившегося отряда встретилась с москвитянами и погнала их так, что немалая часть неприятеля побежала, подобно Понтусу, но наши преследовали их недолго. Тут со своим обозом вступила в сражение еще одна часть москвитян во главе с гетманом Дмитрием Шуйским.

Здесь среди других достойны добрых слов ротмистры Адам Мархоцкий, пан Енджей Фирлей и Кшиштоф Васичинский. Когда вся иноземная пехота выстроилась за частоколом при своем обозе, пан Фирлей со своей свежей хоругвью (другие уже поломали копья) храбро ударил на нее и разметал. Мы с Васичинским помогали ему, имея только ручное оружие, ибо, переломав копья, могли вступить в схватку, имея в руках только сабли.

Копья уцелели только в хоругви Вильковского (к тому времени уже убитого), поручиком которой был Юзеф Цеклиньский. Эта хоругвь удержала для нас поле боя в то время, когда все другие смешались, а иные погнались за неприятелем; и с ней вступать в схватку нам было легче. Эта хоругвь выдержала-таки удар, даже московские пушки не могли сдвинуть ее с места. Но пушки погубили коней и челядь, пали несколько важных персон…

В том сражении трудно пришлось нам только с немцами, и если бы Понтус не сбежал, встреча с ними была бы опасна. Тогда погибло немало наших ротмистров и товарищей, пал среди них и храбрый муж Станислав Бонк Ланц-коронский, а из товарищей – Анджей Борковский из хоругви гетмана. Полегло на поле и около двух сотен немцев. Затем приготовились к схватке и мы, и москвитяне, и немцы. Мы только смотрели – все поле между нами и неприятелем было пусто. Москвитяне тем временем начали с нашими гарцы, на которые с их стороны приехали два немца. Немного погарцевав, они подняли шляпы и поскакали к нашим. Потом приехало еще шестеро немцев, и они поступили так же. Раз от разу немцев переходило к нам все больше. Некоторые из наших уже ничего не предпринимали, а только подъезжали к немецким полкам и зазывали: «Сюда! К нам! Уже больше сотни ваших перебежало!» В конце концов немцы дали знать, что хотят вести переговоры: дайте, мол, залог. Мы дали им племянника гетмана пана Адама Жолкевского и пана Петра Борковского: оба знали различные языки (такие нам тоже были нужны, ибо войско неприятеля состояло из разных народов). Прислали замену и немцы. Когда мы обменялись людьми и переговоры шли уже основательно, вернулся из своего бегства Понтус. Он захотел воспрепятствовать переговорам, но сделать этого никоим образом не смог.

Москвитяне, поняв, что немцы ведут переговоры, стали готовиться в дорогу и собирать палатки. Мы поняли, что они решили бежать. О том, что москвитяне бегут, дали нам знать и из немецкого войска. Мы двинули наши хоругви: одни пошли на обоз, бить тех, кто там остался, другие ринулись в погоню за убегающими. Гетман вел переговоры с немцами – против всей мощи неприятеля мы могли его охранять всего несколькими хоругвями.

Быстро возвратившись из погони, наши снова построились, а там и переговоры завершились. Иноземное войско должно было идти в наш обоз вместе с нами, кроме Понтуса, который, устно переговорив с паном гетманом, отпросился для какой-то своей надобности к крепости Погорелой и уехал туда с несколькими сотнями своих людей, обещая гетману скоро вернуться.

В тот же день, в воскресенье, мы все вместе двинулись к обозу Подошли к нему на следующий день, в понедельник. Осажденные москвитяне ни о чем не ведали, о нашем походе против их подкреплений тоже. И слава Богу: если бы узнали, наши, которых там оставалось немного, были бы без труда разбиты.

После похода мы рассказали осажденным, что их подкрепления разбиты, а иноземное войско, шедшее к ним, теперь находится с нами. Показали мы и другие свидетельства победы, показали и пленных, а среди них – важного боярина Бутурлина. Но москвитяне упорствовали, не веря нам, и сдались только через неделю и то с условием: никому иному, кроме королевича Владислава, крест не целовать.

К войску под Смоленск мы сразу отправили послов: пана Зборовского, пана Струся и некоторых других. Был послан к королю и я, чтобы отдать ему знаки победы в Клушинской битве и сообщить, что стоявшие в остроге восемь тысяч московского войска целовали крест на имя Е[го] В[еличества] Королевича, желая его в государи».

А теперь, узнав, как видел битву при Клушине простой шляхтич, услышим и непосредственного победителя русско-шведских войск. Благо Жолкевский в своей рукописи «Начало и успех московской войны» (имеющей характер не мемуаров, а вдумчивого исторического описания) весьма подробно описал как он достиг победы. Показательно, что напольный гетман совсем не стремится преувеличивать собственные заслуги и говорит о себе в третьем лице: «Князь Димитрий намеревался вытеснять нас успешным фортелем, употребленным Скопиным; поэтому он приказал Волуеву построить городок при Цареве [Займище], что и было сделано Волуевым с большой поспешностью.

Переночевав только под Шуйским, на следующий день гетман двинулся к Цареву [Займищу], ибо поспешал, дабы не дать Волуеву укрепиться в этом городке. Обходя мосты, которые там весьма длинны, гетману пришлось сделать крюк. Поскольку солдаты полка Зборовского были непослушны, привыкнув к этому во время долгого пребывания в своевольном войске, гетман принужден был останавливаться и посылать к ним; но, несмотря на то, они все-таки с ним не пошли. Гетман, взяв с собою полки Казановского и Дуниковского и казаков, успел только пройти одну милю по направлению к Цареву [Займищу]. Расставив войско, желая собрать сведения, чтобы не идти слепо наудачу, и лично рассмотрение, как расположился неприятель, гетман под вечер взял с собою около 15 тысячи человек и подъехал к Цареву.

Царево Займище основано Борисом над рекою, близ которой он устроил пруд и насыпал плотину чрезвычайно широкую (великолепную, как и все его строения) так, что по ней могут идти рядом около ста лошадей; за этою плотиной, на расстоянии нескольких стадий, на выстрел из хорошего фальконета, Волуев построил городок.

На пути от нашего стана пришлось нам спускаться к местечку, которое было зажжено. Волуев, увидев нас на этой горе, вывел до трех тысяч конницы и пехоты на упомянутую плотину, на которой начали сражаться с нашими; нашим удалось убить до десяти Москвитян и захватить одного ротмистра и другого стрельца, а наши не понесли никакой потери, только двое или трое ранено, и то легко. Москвитяне не узнали бы о том, кто мы таковы, если бы от нас не передался к ним изменник Москвитянин; узнав от него, что здесь гетман, они опасались засады, которой не было; впоследствии опытные воины порицали гетмана за то, что он подвергся такой опасности. Однако Волуев, опасаясь засады, не смел напасть; а напротив того, приказал людям возвратиться в город. Гетман, который уже рассмотрел всё, что ему было нужно, приказал дать сигнал трубою к отступлению. В час от начала ночи мы возвратились в свой стан.

На следующей день, 24-го июня, т. е. в День св. Иоанна, гетман двинул войско к Цареву. Стан расположился на той горе, с которой видно было местечко; на сказанном выше пепелище в конце плотины он приказал остановиться пехоте. Казаки стали несколько ниже на другой стороне местечка подле болота.

Намерение гетмана было: днем стоять на этом месте, а уже ночью перейти чрез плотину и там за городком на Можайской дороге расположить войско, чтобы отнять у Волуева средства и надежду на помощь. Но как в прочих делах, а в особенности в делах военных, не всегда так бывает, как кто задумает, то и в это время случилось тоже. Волуев держал своих людей в городке может быть числом до ста всадников, которые разъезжали подле самого городка.

На плотине над спуском был мост, который он велел разобрать, а на самой плотине в стороне, в рытвинах, образовавшихся от дождевой воды, и в чаще, которая была внизу плотины, и почти как бы стеною соединялся с ней, засадил несколько сот стрельцов, которых нам видеть было невозможно, пока они не начали двигаться. Волуев, зная стремительность наших людей, сделал это в надежде, что они ведут на эту плотину, так как вчера, беспечно, и претерпят поражение от стрельцов, находящихся в засаде. Но это не удалось, ибо хотя не было видно людей на плотине, но гетман, коему чаща, находящаяся подле нее, казалась подозрительной, запретил выходить и выезжать на эту плотину. Москвитяне, находившиеся в засаде в этих рытвинах подле плотины, видя, что наши останавливаются и не идут на плотину, соскочивши начали из рытвин перебегать друг к другу. Наши, которые за этим наблюдали, приметили их; потом, чтобы не осрамить себя и не впасть в подозрение у неприятеля за то, что мы, стоя так близко, не осмеливаемся на него напасть, пан гетман велел пехоте стать в боевой порядок; несколько сот казаков спешилось, одни зашли с другой стороны плотины, как бы через пруд, ибо место было доступно, потому что пруд был прорван. Москвитяне, находившиеся на другой стороне плотины, не заметили, что наши к ним подкрадываются, и как скоро поравнялись с ними, то одни подскочили к ним открыто на плотину, а другие из-под плотины выбежали на нее, начали стрелять, сражаться. Москвитяне тотчас бросились бежать той чащей, наши стали их преследовать. Пехота быстро напала, пройдя реку, чрез которую конные не могли пройти, ибо мост, как было упомянуто, был разобран неприятелем. Гетман, опасаясь, чтоб пехота от своей быстроты не подверглась опасности, приказал скорее устроить мост, что было исполнено немедленно; он велел тотчас коннице проходить реку для подання помощи пехоте и немедленно переправилось тысяча конных. Когда Волуев увидел, что его пехота бежит от плотины, наши же быстро преследуют ее, то он, желая и своим подать помощь и истребить нашу пехоту, видя ее одну без конницы, вывел из городка до трех тысяч людей конных и пеших. Но так как наша конница переправилась скоро, то наши и вступили с ними в бой на том поле, которое находилось под городком, и поразили их так, что одни побежали в городок, а другие в сторону около городка; так пехота наша была спасена.

Однако в этой стычке не обошлось без урона; наших убитых и раненых было с лишком двадцать, а между прочими был застрелен и положил голову Мартин Вайгер, любезный юноша, придворный е. в. короля. Москвитяне потеряли несравненно более, притом десяток человек их было взято в плен.

Поскольку это сражение произошло более случайно, нежели с намерением, и наши завладели плотиной, взятие коей, по предположению гетмана, было сопряжено с большею трудностью, то он велел как наилучше починить мост и тотчас на противоположной стороне плотины против городка поставил отряд; на следующий же день со всем войском перешедши через плотину, расположился на большой дороге, идущей от Можайска, откуда Волуев ожидал подкрепления; полк Зборовского, услышав, что гетман сражается с неприятелем, в тот же день к нему присоединился; в этом полку было много храбрых людей, которые сожалели, что не участвовали в сражении.

Мнение некоторых было штурмовать городок; в доказательство представляли, что неприятель, приведенный в смятение, не выдержит нападения; но гетман, видя, что дело опасно и сопряжено с большими трудностями (ибо неприятель хорошо укрепился, а Московский народ весьма упорно защищается), и зная от пленных, что войска имеют весьма большой недостаток в съестных припасах, ибо они тем только и питались, что каждый из них принес с собою в сумах или мешках, гетман хотел обложением принудить их к сдаче. Чтобы воспрепятствовать привозу съестных припасов как для них, так и для лошадей приказал строить небольшие городки [укрепления] в местах удобных и окопать их рвом; эти укрепления, окруженные рвами, могли вмещать до ста человек, особенно против того места, откуда брали воду. В этих укреплениях поместил частью пехоту, частью казаков, а по недостатку пехоты конница, видя необходимость, пахоликами (оруженосцы у шляхты. – Авт.) своими. У королей были также пахолики, звание соответственное пажам. Марина, во время пребывания ее в Москве, имела также своих пахоликов препятствовала выходит неприятелю. Ибо они покушались каждый день, делая по несколько раз вылазки, но весьма неудачно, ибо наши из оных городков отстреливались от них, в особенности у речки. Как после рассказывал сам Волуев, у них было убито до пяти сот человек; и у нас, особенно в пехоте, при частых стычках, не обошлось без урона.

Волуев, будучи стеснен таким образом, посылал и посылал гонцов, которые ночью прокрадывались лесами к князю Димитрию Шуйскому, находившемуся под Можайском, на расстоянии двенадцати миль оттуда, давая знать о своей опасности и уведомляя, что ежели вскоре его не выручат, то по недостатку съестных припасов он не будет в состоянии удержать войска, ибо и теперь уже некоторые начали совещаться с Москвитянами, находящимися при гетмане.

После чего князь Димитрий Шуйский, собравшись как со своим, так и с иноземным войском, ибо Понтус из Москвы уже пришел вслед за ними, двинулся к Цареву-Займищу, полный доброй надежды, что многочисленности и силе его рати, на которую он весьма полагался, не будет в состоянии противостоять наша, коей незначительное число ему было известно. Он пошел не по большому тракту, но сделав небольшой крюк к Клушину; ибо с той стороны ему было удобнее иметь сношения с Волуевым; по той же причине избрал сию дорогу и Эдуард Горностаин, с иностранным войском, с которым он недавно пришел из Ржева к Погорелой.

Распространилась молва в нашем войске об огромности и силе неприятельского войска, и некоторые боялись, чтобы оно не подавило нас своею громадою. В войске также происходили неблагоприятные толки о гетмане, что ему постыла жизнь, и что он вместе с собою хочет погубить и свое войско. Гетман же, зная, что в трудных обстоятельствах, как для е. в. короля, так и для Речи Посполитой, все зависело от успеха, с коим Бог сподобит окончить дело с Дмитрием Шуйским, решился испытать с ним счастья; ибо отступление не только было бы постыдно, но и опасно. Через посланных гетман разведывал беспрестанно о движении князя Шуйского от Можайска. Ротмистр Неведоровский, отправленный для получения известий о неприятеле, захватив несколько боярских детей, посланных в сторону за съестными припасами, возвратился утром 3-го июля с сими пленными, от которых достаточно узнали, что в следующую ночь князь Димитрий будет ночевать под Клушиным.

В это время пристали к нам пять Французов и Шотландцев; они принадлежали к тому войску, над которым начальствовал Эдуард Горн, и также известили нас, что войска уже собрались.

Еще перед этим в Белой, как выше было упомянуто, несколько человек, а потом и несколько десятков этих иноземных воинов передались к нам и обнадеживали, что еще большее число их сотоварищей последовали бы за ними, если бы только гетман написал к ним. Гетман, желая воспользоваться случаем, чтобы привести их в замешательство или поссорить, наградив одного Француза, который взялся за это дело, написал к ним письмо на Латинском языке, которое по краткости его я передаю здесь слово в слово: «Между нашими народами никогда никакой не происходило вражды. Короли наши всегда были и теперь остаются во взаимной дружбе. Когда вы не оскорблены со стороны нашей никакой обидой, то несправедливо, чтобы вы действовали против нас, подавали помощь Москвитянам, природным врагам нашим. Что касается до нас, то мы всегда готовы на то и на другое; вы же сами рассудите, желаете ли лучше быть нашими врагами или друзьями. Прощайте».

Этот Француз был отведен к войску Горна еще перед соединением сего последнего с князем Димитрием, но бедняку не посчастливилось, ибо Горн, узнав о нем, приказал его повесить. Следствием сего было, однако ж, то, что возникли семена раздора между солдатами и вождем их.

Когда таким образом, как выше было упомянуто, и от Французов и от захваченных языков были собраны сведения о приближении неприятельского войска, гетман созвал все рыцарство на совет, на коем, представивши полученные уже известия, что часть неприятельского войска находится при Клушине, отстоявшем на четыре мили, предлагал вопрос: выгоднее ли выступить, оставив для осады городка часть войска, и встретить неприятеля на дороге или дожидаться его на месте.

Мнения были различны, как это обыкновенно бывает, ибо одни, по малочисленности нашего войска, утверждали, что его раздроблять невозможно, потому что когда мы разделением ослабим наши силы, неприятель может нас истребить, и к тому же по выступлении нашего отряда Москвитяне, находившиеся в городке, узнав о том и полагая, что в лагере нашем слабая защита, могли бы напасть на оный. Однако ж немало было таких, которые предлагали, оставив, по возможности, отряд в лагере, встретить неприятеля на марше, ибо ежели позволить ему приблизиться, то он, может быть, не вступая в сражение, стал бы теснить нас городками, и отнял бы возможность получать съестные припасы, как это случилось под Александровской слободою, под Троицей и под Дмитровым, и таким образом, не принимаясь за оружие, мог бы легко нас победить.

Гетман, не преклоняясь окончательно ни на ту ни на другую сторону, предоставил это себе на дальнейшее размышление, однако приказал, чтобы были готовы к походу, ежели он будет объявлен. Хотя собственно в уме своем решил он встретить неприятеля на марше, однако же медлил, сколько возможно, открыться в этом, опасаясь чтобы какой-нибудь изменник (он более всего остерегался Москвитян, которых в лагере было немало) не предостерег и не дал знать войску князя Шуйского и Волуева. За час только пред выступлением он разослал приказы войску двинуться без труб и барабанного боя в таком порядке, какой был назначен в письменных повелениях, данных полковникам; ибо Волуев, услышав барабанный бой, легко мог бы догадаться, что наши тронулись с места.

Из тех, кои были в виду городка, никто не двинулся, чтобы не подать неприятелю ни малейшего подозрения. Гетман поручил лагерь и осаду городка ротмистру, Якову Бобовскому, оставив при нем семе сот человек конницы, всю пехоту е. в. короля и два полка казаков; сам же он за два часа до захождения солнца, соблюдая тишину, двинулся с войском, приготовленным к бою. В это время ночи бывают коротки; всю ночь мы шли лесом эти четыре мили; дорога была дурная; мы, однако, подошли к неприятелю, когда еще не начало рассветать. Неприятель пренебрегал нами по причине малочисленности нашего войска и никак не ожидал, чтобы у нас достало смелости отважиться против столь великой силы; напротив того, он полагал, что мы намеревались бежать, не дожидаясь их под Царевым-Займищем. С вечера Понтус был у князя Шуйского на пиру и при получении денег, ибо в этот день дано было иноземцам триста тысяч с половиною злотых, говорил с хвастовством: «когда я был взят в плен с воинами Карла в Вольмаре в 1601, гетман подарил мне рысью шубу; а у меня теперь есть для него соболья, которой я его отдарю». Он надеялся захватить в плен гетмана.

Так как неприятели пренебрегали нами, то и не приняли против нас ни каких предосторожностей; мы застали их спящих, и если бы все войско наше подоспело, то мы бы разбудили их еще не одетых; но наше войско не могло выбраться из леса; два фальконета, взятые гетманом с собою, загородили дорогу так, что войско не могло пробраться. Было и другое препятствие, помешавшее нам немедленно ударить на них, именно: все поле, через которое нужно было проходить к неприятельскому лагерю, было перегорожено плетнями, между которыми находились две деревни. Поэтому пришлось нам дожидаться, пока не подоспело все войско и пока не изломали этих плетней. Гетман приказал зажечь эти две деревни, обращенные к полю, опасаясь, чтобы неприятель не занял их застрельщиками, которых у него было много, и чтобы не вредил нас из-за тынов. Только тогда пробудился неприятель; но как Москвитяне и иноземцы не знали причины, по которой нападение наше было так замедлено, то и приписывали это великодушию гетмана, который, имея возможность, не хотел напасть на спящих, но подал им знак и дал время приготовиться; но если бы не вышеупомянутые причины, то кажется, не случилось бы это замедление.

Между тем прежде, нежели подоспело остальное наше войско, полк Зборовского, шедший впереди, выстроился в боевой порядок на правом крыле; подошел потом полк Струся, старосты Хмельницкого, который стал на левом крыле, полки Казановского и Людовика Вайгера, над коими начальствовал Самуил Дуниковский, расположились в боковых и запасных колоннах правого крыла, гетманский полк, состоявший под начальством князя Януша Порыцкого, занял позицию на левой стороне, также в боковых колоннах; в густых колоннах, на всякий случай, стояли некоторые роты, как бы в строю, гетман наблюдал повсюду Были также легко вооруженные казаки, человек до четырех сот: они назывались Погребищанами, потому что в этом отряде наиболее было людей из Погребищ, имения князей Збаражских, над коими начальствовал Пясковский. Гетман приказал казакам стоять при кустарнике, как бы возле левого крыла; пехотная гетманская хоругвь с двумя фальконетами еще не прибыла.

Когда войско таким образом уже было устроено к бою, гетман объезжал все отряды, одушевлял их, представляя, сколе затруднительно их положение и что вся надежда в мужестве, а спасение в побеге; после чего приказал барабанным боем и трубами подать знак к бою.

Неприятель уже приготовился к битве; иноземное Шведское войско, вероятно, состоявшее не более как из восьми тысяч (хотя считалось и получало деньги на 10 000 конных и пеших), расположилось по правую руку, а Московское по левую, которого, по словам самого князя Димитрия Шуйского, было более 40 000 конницы и пехоты.

Между нами, как было выше упомянуто, находился длинный плетень с небольшими промежутками, и нам, когда мы повели атаку, пришлось проходить сквозь сии промежутки. Сей плетень был для нас большим препятствием: ибо и Понтус поставил при нем же свою пехоту, которая весьма вредила нашим, как наступавшим чрез сии промежутки, так и возвращавшимся через оные назад. Битва продолжалась долго; как наши, так и неприятель, особенно же иноземцы, несколько раз возобновляли бой. Тем из наших, которые сразились с Московскими полками, было гораздо легче; ибо Москвитяне, не выдержав нападения, обратились в бегство, наши же преследовали их. В это время подоспели к нам фальконеты с небольшим числом пехоты и принесли большую пользу. Ибо пушкари выстрелили из малых пушек в Немецкую пехоту, стоявшую подле плетня, а подоспевшая наша пехота, хотя не многочисленная, но опытная и бывшая во многих сражениях, бросилась на них, и тотчас между Немцами пало несколько человек, убитых выстрелами наших малых пушек и из ружей; Немцы также выстрелили в оную пехоту и убили двоих или троих из гетманова полка, но, увидев, что наши смело к ним подступают, бросились бежать от плетня к лесу, который был неподалеку. Конница Французская и Английская, подкрепляя друг друга, сражалась с нашими ротами; но когда удалилась Немецкая пехота, которая, стоя подле плетня, была для нас большим препятствием, на эту иноземную конницу, соединившись, напали несколько наших рот, вооруженных копьями (у тех, у кого еще были): что вместе с силою мы потеряли и необходимый для гусар копья, коими вредили неприятелю, саблями и кончарами (род меча. – Авт.). Конница, не поддержанная Москвитянами и Немецкою пехотою, не могла устоять, пустилась бежать в свой стан, но и там наши на них напали и рубя гнали через собственный их стан; тогда Понтус и Горн обратились в бегство. Еще оставалось иноземцев до трех тысяч или более; они стояли на краю подле леса. Гетман начал обдумывать, каким бы образом выгнать их из сей крепкой позиции. Но они, будучи уже без начальников, помышляя о своей безопасности, послали к гетману, прося его вступить с ними в переговоры; они видели себя в необходимости решиться на сие еще и потому, что Москвитяне бежали и только немногие из них остались в деревне, обнесенной частоколом и находившейся подле лагеря князя Дмитрия, там был и сам князь Димитрий. Гетман, видя, что дело было преисполнено трудности и что не легко выбить их из упомянутого кустарника, согласился на их желание вступить в переговоры; кончилось тем, что они сдались добровольно; большая часть их обещались поступить на службу е. в. короля, все же они присягнули и утвердили присягу сперва поданием руки знатнейшими капитанами, а потом и письменно, что никогда не будут служить в Московском государстве против е. в. короля. Гетман обещался оставить им как жизнь, так и имущество; а тем, кои бы не пожелали служить, обещал исходатайствовать у е. в. короля свободный пропуск в их отечество.

Между тем как делался сей договор, князья Андрей Голицын и Данило Мезецкий, которые с поля битвы убежали в леса и, сделав объезд, так чтобы не встретиться с нашими, в числе нескольких сот явились снова в деревню, обнесенную частоколом, в коей, как было упомянуто, остался сам князь Димитрий; с ними возвратились Понтус и Горн, и видно, что Понтус готов был заключенный договор объявить недействительным, но солдаты сохраняли его настойчиво. Князь Димитрий и князь Голицын, видя (ибо это происходило пред их глазами), что иноземные воины пересылаются с гетманом, быстро побежали в лес заднею стороною деревни, через свой лагерь, который находился позади деревни, – разложив на виду в своем лагере драгоценнейшие вещи, кубки, серебряные чаши, одежды, собольи меха; хотя наши пустились в погоню, немногие однако ж преследовали неприятеля, бросившись в лагере на эту добычу, ибо Москвитяне сделали это для отклонения наших от преследования.

При нашем выступлении с нами находились только небольшие пушки и карета гетмана; а на возвратном пути повозок, колясок было числом едва ли не более нас самих; ибо Московские повозки стояли запряженные, которые наши, нагрузив добычею, увезли с собою; множество их завязло в том трудном для прохода лесе, так что коннице с трудом приходилось обходить их. Гетман, опасаясь, чтобы во время его отсутствия лагерь не подвергся какой-нибудь опасности от Волуева, спешил и возвратился в тот же день в стан.

Князь Димитрий бежал поспешно, хотя не многие его преследовали, он увязил своего коня в болоте, потерял также обувь, и босой, на тощей крестьянской кляче приехал под Можайск в монастырь. Достав там лошадь и обувь, немедленно отправился в Москву. Жителям Можайска, которые к нему пришли, приказал просить милости и пощады у победителя, ибо защищаться не было средств; и действительно жители Можайска послали к гетману, предлагая ему покорность от своего имени и от имени других городов: Борисова, Вереи и Рузы».

Потери Шуйского и Делагарди в битве при Клушине составили около 5 тысяч, Жолкевский потерял не более 400 (а по другим данным, вообще около 200). Но значение сражения этим не исчерпывалось – результатом поражения русско-шведского войска стало свержение «боярского царя» Василия IV Шуйского. После чего, благодаря помощи знатнейших бояр-изменников, Жолкевский беспрепятственно вошел в Москву, а на русский престол был призван королевич Владислав.

Однако даже в момент своего наибольшего, ошеломительного триумфа Жолкевский был убежден, что все же окончательной победы над русскими добиться не удастся. Не желая дальше участвовать в этой ненужной Речи Посполитой войне, он уехал из Москвы, а командование городским гарнизоном передал Александру-Корвину Гонсевскому.

Признанием заслуг Жолкевского в московском походе стало назначение его королем Великим коронным гетманом.

Погиб Жолкевский 7 октября 1620 г. в битве с османами возле молдавского села Цецора. Первоначально ничего не предвещало трагического финала, хотя польское войско значительно уступало турецко-татарскому под командованием Искандер-паши и хана Темира. В то время как у Жолкевского было 8 тысяч 500 человек, у Искандер-паши – около 10 тысяч, а в татарской коннице – не менее 25 тысяч.

Первое столкновение, в результате которого польское войско понесло большие потери, произошло 20 сентября. Хотя этот успех османов имел лишь ограниченный тактический характер, военный совет (отсутствие единоличного командования было вечной бедой Речи Посполитой) принял решение об отступлении. Более того, в ходе отступления началось бегство отдельных шляхтичей со своими отрядами ополчения. В итоге, когда произошла решающая битва, у гетмана осталось немногим более 4 тысяч воинов. Но, даже в этих условиях, османы едва ли смогли бы достигнуть победы, если бы не выступление нескольких шляхтичей против гетмана.

Узнав о происходящем в лагере Жолкевского бунте, Искандер-паша, не теряя времени, атаковал деморализованных поляков. Когда польское войско бросилось бежать, Жолкевский застрелил подведенного к нему коня со словами: «Не могу. Где стадо, там должен оставаться и пастырь». Держа на руках раненого сына, он погиб с несколькими, оставшимися ему верными, соратниками, для которых воинская честь была важнее жизни.

Родные выкупили у турок отрубленную голову Жолкевского за огромную сумму в 300 тысяч злотых, и прах великого полководца нашел вечное упокоение в его родовом имении на Львовщине.

 

Король польский и великий князь Литовский Ян III Собеский

Родился будущий польский король 17 августа 1629 г. в Олеском замке на Львовщине и до конца дней своих очень любил это прекрасное место.

Правнук Станислава Жолкевского в полной мере унаследовал полководческий талант своего предка, но, в отличие от Великого коронного гетмана, свою воинскую славу он добыл не в бессмысленной для Речи Посполитой войне. Более того, благодаря полководческому дару Собеского Европа была спасена от завоевания находившейся тогда в зените могущества Османской империей.

Хотя Собеский навеки остался в истории как великий полководец благодаря битве под Веной, но она была далеко не единственным его успехом на поле брани. Просто благодаря этому сражению, определившему судьбу европейской цивилизации, остальные победы несколько отошли в тень.

Рембрандт Харменс ван Рейн (1606–1669).

Знатный славянин, или Ян Собеский. 1637 г.

Мы не будем рассказывать о всем долгом полководческом пути Собеского, его многочисленных столкновениях с врагами Речи Посполитой.

Остановимся лишь на двух сражениях, в которых перед Венской битвой оттачивалось полководческое мастерство будущего победителя османов.

Сначала следует сказать о сражении Собеского осенью 1667 г. под Подгайцами в Галиции против превосходящих сил татар Керим-Гирея и гетмана Правобережной Украины Петра Дорошенко.

В укрепленном лагере под командованием Собеского было 15 тысяч шляхетского ополчения и несколько тысяч плохо вооруженной обозной прислуги. В то же время у Дорошенко – около 24 тысячи казаков при 40 пушках, а татарская конница имела под знаменем 20–25 тысяч всадников. Несмотря на подавляющее численное преимущество противника, Собеский выдержал две недели осады, пока его союзник – кошевой атаман Запорожской Сечи Иван Сирко, штурмовал Перекоп. После этого Керим-Гирей отказался участвовать в военных действиях и решил возвращаться в Крым для защиты его от казаков, а численное преимущество одного Дорошенко было недостаточным для самостоятельного продолжения осады. Поэтому гетман был вынужден согласиться на переговоры, закончившиеся 19 октября подписанием достаточно компромиссного, но в целом выгодного Речи Посполитой мира.

Пусть масштабы сражения под Подгайцами и не слишком впечатляют, но они дали Собескому понимание особенностей осадной войны, что потом пригодилось ему при спасении Вены.

Еще более важна для понимания пути полководческого становления Яна Собеского битва под Хотином 11 ноября 1673 г., победа в которой прославила его не только в Речи Посполитой.

События развивались следующим образом. В первых числах ноября Собеский (тогда еще Великий гетман коронный) начал осаду Хотинской крепости, являвшейся главным стратегическим опорным пунктом османов в регионе. Именно через Хотинскую крепость проходил единственный путь для снабжения недавно взятого турками Каменца.

Обладание крепостью давало туркам не только возможность контроля над регионом, но и позволяло им в дальнейшем начать продвижение в глубь территории Речи Посполитой, а потом и дальше в Европу. Поэтому взятие Хотина имело для поляков огромное значение и решение этой задачи было поручено королем отнюдь не случайно такому опытному полководцу, как Собеский.

Польско-литовское войско Великого гетмана коронного для такой важной стратегической задачи было совсем невелико – всего немногим больше 30 тысяч (пехота, драгуны, крылатая гусария и несколько сотен конных литовских татар), а артиллерия состояла из 50 пушек. Противостоящее ему османское войско под командованием Хусейн-паши насчитывало около 40 тысяч (из них 18 тысяч – элитные янычарские войска, отличавшиеся высокой боеспособностью), а турецкая артиллерия состояла из 120 тяжелых пушек. Остается только поразиться тому, что Собеский (прекрасно осведомленный о силах противника) вообще осмелился начать осаду. Впрочем, еще более поразительно поведение Хусейн-паши. Имея абсолютное преимущество в живой силе и артиллерии, он вместо решительных наступательных действий (на чем настаивали подчиненные ему остальные турецкие военачальники) предпочел пассивную тактику, которая в конечном итоге и привела его к поражению. Это еще раз доказывает значимость фигуры полководца для результата сражения – она более важна, чем преимущество в количестве и качестве (янычары по своим боевым качествам явно превосходили войско Собеского) войск и их оснащенности.

К неблагоприятным для Собеского факторам следует отнести и временной. На помощь Хусейн-паше спешила большая армия Каплан-паши, и польский полководец должен был немедленно приступать к штурму или отходить.

Собеский с самого начала поступил нестандартно. Подступив к Хотину 10 ноября, он, задействовав лишь небольшие силы, провел имитацию штурма укрепленного лагеря Хусейн-паши, который располагался рядом с крепостью. Турки не поняли, что это лишь разведка боем, и выставили для ее отражения все свои силы. Благодаря этому Собеский получил полную информацию о системе обороны Хотина и, что не менее важно, серьезно ослабил османов перед решающей битвой. Хусейн-паша всю ночь ожидал повторения штурма, и его войско, оставшись без сна и проведя морозную ночь без горячей еды на укреплениях, оказалось на следующий день совершенно измотанным.

Утром Собеский начал настоящий штурм и, понимая сложность победы над превосходящим по всем параметрам противником, лично повел свое войско в атаку. Показательно, что перед штурмом Собеский для улучшения психологического состояния войск объехал все полки, в каждом из которых выступал с пламенной речью.

Атаку гетман также провел достаточно нестандартно. В то время длительный артиллерийский обстрел перед началом штурма укреплений стал привычным действием для всех армий. Но Собеский правильно рассчитал, что незначительность его артиллерии не даст возможность нанести туркам серьезные потери и разрушить их укрепления, но позволит Хусейн-паше сориентироваться в обстановке. Поэтому он дал всего один залп из пушек, который и послужил сигналом к началу общей атаки.

Укрепления Хусейн-паши можно было штурмовать только в пешем строю, но для этого у Собеского не хватало пехоты, и гетман спешил драгун, которые приняли участие в штурме вместе с пехотинцами. Турки не смогли правильно определить направление главного удара (еще ночью они практически равномерно распределили свои силы и артиллерию по периметру своей обороны) Собеского, что в значительной мере нивелировало их численное преимущество.

Пехота и спешенные драгуны прорвали укрепления в нескольких местах, и через эти разрывы в системе турецкой обороны пошла в атаку уже тяжелая гусария под командованием опытного кавалериста гетмана Станислава Яблоновского (позднее сыгравшего значительную роль в спасении Вены) и легкая конница литовских татар. Несмотря на попытку янычар провести контратаку, они не сумели остановить кавалерию Собеского, которую он использовал в качестве основной ударной силы.

Чтобы понять значение тяжелой гусарии и легкой кавалерии (в том числе литовских татар) в польском войске, процитируем отрывок из мемуаров выдающегося французского военачальника Антуана III, герцога де Грамона, который получил маршальский жезл от Людовика XIII. Герцог некоторое время был в армии Яна Казимира, и его взгляд профессионала на разные виды польской кавалерии может многое объяснить в тактических приемах Собеского: «Гусары выступают во главе всех войск или вооруженных сил в Польше и являются старейшим установлением. Они должны удовлетворять таким требованиям: чтобы быть конником в гусарском отряде – что называется в просторечье «товарищ», – необходимо быть дворянином, хорошо сложенным, сильным и могущим носить кирасу в полном ее составе, нарукавники, набедренники, отделанные железом рукавицы, на голове каску, на обеих ногах шпоры по-немецки (т. е. могущие быть легко снятыми, тогда как шпоры по польскому образцу прибиваются к сапогам) и большую тигровую или леопардовую шкуру, подбитую бархатом или шелком темно-красного цвета, которою гусар прикрывает левое плечо. Конь его должен быть рослым, красивым, сильным и хорошего хода; бархатное седло с нагрудным и подхвостным ремнями (как иностранного образца имеются и у нас), для того чтобы всадник имел твердую опору при ударе копьем в неприятеля на полном скаку. Гусар должен иметь пистолет у левой седельной луки, длинную и остроконечную шпагу под правым бедром и, как обычно, саблю сбоку. Во время сражения он вытаскивает свою шпагу из-за бедра и навешивает ее себе на правую кисть, чтобы иметь руку свободной для действия копьем, которое является главным оружием, употребляемым гусарами во время боя, для прорыва эскадронов неприятеля…

Гравюра со схемой Хотинской битвы. 1673 г.

Затем следует легкая кавалерия, которая на языке этой страны называется «казаки». Эти последние также дворяне и служат так же, как и гусары, в отрядах. Их снаряжение состоит из кольчатой куртки или кольчуги, которая закрывает их руки до половины. Кроме того у них имеются еще железные рукавицы, а голова покрыта шапкою из колец (таких же, как и тело), и она называется по-польски «мисюркою». Кони их должны быть выносливы, быстры и ловки. Их оружие – лук, стрелы и пистолеты. Назначение казаков – поддерживать гусар, когда они идут в дело, доканчивать уничтожение разбитых гусарами эскадронов.

Далее следуют татары, которых, победив, великий князь литовский привел с собою много целых семей, которые он затем разместил в Литве для заселения края. Они владеют свободными имениями, но не имеют ни ранга, ни голоса между дворянством. Они также составляют легкую кавалерию, хорошо снаряженную и вооруженную, как казаки, и отличаются от последних только тем, что не имеют кольчуги. Валахи и молдаване принимаются в польскую кавалерию также. Их одежда и снаряжение такие же, как и у татар, их плата – также. На их обязанности жечь, грабить, снабжать и всячески обслуживать армию, что, конечно, не оставляет им много времени для их развлечений».

Кавалерия полностью смяла турецкую оборону и вместе с пехотинцами, прорвалась в оставшуюся без защиты Хотинскую крепость. Когда турки в панике побежали по мосту через Днестр, то он рухнул под тяжестью огромного количества людей. Османы бросались через Днестр вплавь, но тонули в ледяной воде. Всего в реке утонуло около 6 тысяч воинов Хусейн-паши.

Через день Собескому сдался Хотинский замок, в котором он захватил огромные военные припасы.

У Собеского была возможность полностью уничтожить турецкое войско, но он не стал преследовать Хусейн-пашу. В момент своего триумфа гетман получил известие о смерти короля Михаила Корибута Вишневецкого и предпочел уехать в Варшаву, предварительно расположив войска так, чтобы исключить внезапный удар османов по Речи Посполитой.

Общие потери турок убитыми и взятыми в плен превысили 30 тысяч, и лишь очень незначительное количество воинов Хусейн-паши сумело укрыться в Каменце. Однако турецкий командующий только ненадолго отсрочил свою смерть – спасшийся под Хотином, в Константинополе он был повешен султаном за поражение, ставшее огромным ударом для Османской империи.

О масштабе победы Собеского свидетельствует и то, что одних турецких знамен им было взято более трехсот, и недаром современники после этого сражения называли его «хотинским львом».

Впечатление от победы в Речи Посполитой было настолько велико, что благодаря своей огромной популярности среди шляхты и в армии гетман в 1674 г. становится королем и его окружает общее обожание (Собеского именовали подобно Людовику XIV «королем-солнце»).

Неизменно одерживал победу Собеский в сражениях с турками на украинской земле и в дальнейшем.

В 1675 г. Порта попыталась взять реванш за Хотин – в Подолию вторглось около 60 тысяч османского войска и 100 тысяч татар. Им удалось вновь захватить Хотин, но в битве под Львовом вражеское войско были разбито Собеским (силы которого были значительно меньше).

Как штрих к характеристике Собеского приведем следующий факт. Из спасенного Львова он пишет галантные строки своей возлюбленной жене Марии Казимире: «Передаю Вам воздушный поцелуй через тучи, которые собрались надо Львовом и которые видите Вы в Вилланове, когда пойдет дождь, вместе с каплями получите его от меня и с ними передаю пожелания вечной любви и преданности».

После бегства османов Собеский начал их преследование, в ходе которого занял большую территорию, ранее находившуюся под турецким контролем. Турки сумели сохранить лишь сильно укрепленный Каменец, на осаду которого у него просто не было времени по ряду внутриполитических причин.

Осенью произошло очередное крупное сражение Собеского с османами, упорно стремившихся через территорию Речи Посполитой пройти дальше в Европу На берегу Днестра в конце сентября две недели продолжалась Зоравнская битва. Королевское войско насчитывало всего 16 тысяч, в то время как у Ибрагим-паши сил было в несколько раз больше. Тем не менее, слава Собеского была настолько велика, что османы не решились на штурм его лагеря и лишь устраивали тревожащие вылазки тактического характера.

Вскоре Собеский вновь разбивает османов под Злочевом и Сучавой. И в этих сражениях турки имели значительное численное превосходство (как в пехоте, так и в кавалерии), а их войска ни в чем не уступали в боеспособности польско-литовскому войску. Отметим, что в Сучавском сражении противником Собеского был сам султан Мехмед IV. Но последний, конечно, не мог конкурировать на поле брани с прирожденным воином Собеским. Султан получил прозвище Охотник за свою любовь к этому развлечению, которому он отдавал все время, не обращая никакого внимания на государственные и военные дела.

Результатом череды блистательных побед Собеского стало заключение с османами в 1676 г. Заровнского мирного договора, в котором Порта была вынуждена отказаться от претензий на территории Речи Посполитой.

Однако главный триумф и лавры спасителя Европы были у властителя Речи Посполитой еще впереди.

В начале 1683 г. султан собрал для войны против Габсбургской империи огромное войско – около 40 тысяч турецкой пехоты (из них значительная часть – янычары), примерно столько же турецкой кавалерии, около 20 тысяч татарской конницы Мурад-Гирея и примерно 75 тысяч войска из вассальных стран (наиболее боеспособными в нем были венгерские отряды под командованием графа Имре Текели). Командование собранным войском султан формально оставил за собой, но реально османов возглавлял опытный полководец великий визирь Кара Мустафа-паша. О том, какое значение придавалось османами походу против Австрии, ярко свидетельствует следующий факт – перед выступлением Мехмед IV вручил Мустафе-паше знамя Пророка и ключи от Каабы. Можно сказать даже более – это свидетельствует о том, что султан придавал начатой войне характер не только геополитический, но и цивилизационный.

Сперва турки планировали на первом этапе ограничиться лишь занятием венгерских земель, но, почти сразу их намерения изменились. Увидев, насколько велик его перевес над австрийцами, Мустафа-паша решил идти прямо на Вену. Он был уверен, что со своим подавляющим преимуществом возьмет столицу Габсбургов.

Султан (к этому времени уже покинувший войско) впоследствии всю вину возложил за это решение и его последствия на Мустафу-пашу. Тогда же он хоть и неодобрительно отозвался об изменении направления движения, но не отменил его. Как писал Мехмед IV одному из своих пашей: «Удивительно безрассудный шаг совершил этот паша, дав увлечь себя прихоти… Однако пусть Аллах поможет ему! Во всяком случае, если бы он раньше дал мне знать, я на это не согласился бы».

В июне османы подошли к Вене, и почти никто в Австрии не верил, что ее удастся отстоять. Император Леопольд I трусливо сбежал из собственной столицы и отдал приказ герцогу Карлу Лотарингскому об оставлении города его 30-тысячной армией. Для защиты Вены остался лишь 15-тысячный гарнизон (в основном состоявший из не имевших никакого военного опыта, ополченцев) под командованием графа Эрнеста Рюдигера фон Штаремберга.

Мустафа-паша уверенный, что венцы сдадутся, предъявил фон Штарембергу следующий ультиматум: «Мы пришли к Вене с такими его (султана) победоносными войсками, что земля не сможет их вместить, с намерением взять этот город и высоко поднять слово Аллаха… Если станете мусульманами, то уцелеете. Если, не став ими, сдадите крепость без боя, мы выполним волю Аллаха: никому не будет причинено ни малейшего вреда, все будете жить в безопасности и мире… Если же будете сопротивляться, тогда по милости Всевышнего Вена будет могущественной силой падишаха завоевана и взята, а тогда никому не будет пощады и никто не спасется…вы будете вырезаны, ваши дома будут разграблены, а ваши дети пойдут в полон».

Командующий гарнизоном отверг ультиматум, но это уже было мужество отчаяния. По сути, у графа и не было другого выхода. Буквально только что произошла трагедия австрийского города Перхтольдсдорф, который капитулировал перед турками без боя. Несмотря на то что жителям города была гарантирована от имени султана полная безопасность, они были почти поголовно вырезаны янычарами, а их имущество разграблено.

Осада началась 14 июля, и османы, пусть и не слишком быстро, но неотвратимо продвигались к намеченной цели.

Хотя первые попытки штурма командующему гарнизоном удалось отбить, но это стоило осажденным больших потерь. Турки со знанием дела проводили подкопы и минную войну и в итоге сумели сделать в одной из стен обвал такого размера, что в него могло одновременно войти несколько десятков человек. Фон Штаремберг (ставший не только мозгом, но и сердцем обороны) с огромным трудом сумел не допустить прорыва османов и блокировать особо плотной обороной место обвала, но долго его удерживать все равно не смог бы. И хотя на помощь Вене пришло несколько отрядов (общей численностью около 15 тысяч) из немецких земель, однако принципиально изменить ситуацию это пополнение не могло.

Однако ситуация неожиданно изменилась. Понимая последствия для Речи Посполитой в случае захвата османами Вены, Собеский немедленно собрал силы для помощи союзнику. Преодолев путь от Варшавы до Вены всего за пятнадцать дней, 11 сентября он появился под городом.

Из Варшавы король вышел со следующими силами: 25 хоругвей тяжеловооруженной гусарии, 77 панцирных хоругвей, 31 хоругвь легкой кавалерии, драгуны, шляхетская пехота и несколько сотен запорожских казаков. Общая численность польско-литовских войск – 25–26 тысяч человек. У этих не слишком значительных сил также было не слишком много и артиллерии – всего 28 орудий.

Неподалеку от Вены под командование Собеского поступила 50-тысячная армия Карла Лотарингского. На военном совете было принято согласованное решение – Собеский и Карл Лотарингский должны были с разных сторон подойти к городу, занять вокруг него главенствующие высоты и совместным ударом обрушиться на османские войска.

Когда Собеский подошел к Вене, то под его командованием, кроме польских, находились следующие войска: Карла Лотарингского – 18 тысяч 400 австрийцев (из них 8 тысяч 100 кавалеристов) при 70 пушках; принца Георга-Фридриха Вальдекского – 20 тысяч при 38 пушках; саксонского курфюрста Иоганна Георга III – 9 тысяч (из них 7 тысяч пехотинцев) при 16 пушках.

Войска Священной лиги под общим командованием Собеского расположились следующим образом. На левом фланге, вплоть до берега Дуная, построились австрийцы под командованием Карла Лотарингского, в центре под командованием гетмана Яблоновского, поляки и швабы, остальные войска сосредоточились на правом фланге под командованием самого Собеского.

Битва началась ранним утром 12 сентября, и король перед ее началом дал всем своим войскам общий призыв: «Во имя Богородицы помоги нам, Господи!» Собеский вначале задействовал для атаки войска левого флага, и Яблоновский начал штурм селений Нурсдорф и Хайлигенштадт. Завязался чрезвычайно ожесточенный бой, в котором атаки гетмана чередовались с контратаками турок. Мустафа-паша послал для контратаки кавалерию численностью в 10 тысяч всадников, и она сумела не только опрокинуть польских гусар, но и чуть было не захватила в плен самого Собеского (прискакавшего на левый фланг, увидев, что положение там осложняется).

Однако король сумел быстро перекинуть для ликвидации прорыва из резерва четыре батальона немецкой пехоты, которые плотным огнем задержали продвижение османской кавалерии.

Все же через несколько часов османы, понеся огромные потери, были сбиты со своих позиций и начали отход в южном направлении.

Аналогичным образом развивались события и в центре, где турки были значительно потеснены.

Следует заметить, что победе как левого фланга, так позднее и в целом всех войск Собеского сильно помогла серьезнейшая ошибка османов. Переоценивая значение своего численного преимущества, Мустафа-паша разделил свои войска на две части. Вместо того чтобы сосредоточить все силы против Собеского, он оставил не менее 10 тысяч янычар для продолжения осады Вены. Понятно, что они не могли бы в любом случае самостоятельно захватить город (для недопущения выхода и соединения осажденных с Собеским достаточно было меньших сил), но отсутствие элитных ударных войск значительно снизило его возможности отражения многочисленных атак войск Священной лиги.

План командующего состоял в следующем. Он хотел связать турецкие силы боями на левом фланге и в центре, а потом ударить по правому флангу (который бы уже защищало незначительное количество войск) конницей и там ввести в прорыв неприятельской обороны все силы. Король планировал это сделать только на второй день, но через несколько часов после начала сражения несколько изменил первоначальный план. Когда он увидел, что успехи его войск на левом фланге и в центре значительней, чем он первоначально ожидал, и османы начали отступление, то решил, что не имеет смысла затягивать с нанесением основного удара. Исходя из этого, Собеский решил нанести удар по правому флангу немедленно.

После нескольких небольших разведочных вылазок около пяти вечера Собеский дал приказ атаковать османские позиции на правом фланге всей массой польской и немецкой кавалерии. Всего в атаке приняло участие около 20 тысяч всадников, что является одной из самых больших кавалерийских атак в военной истории. Кавалерия Собеского обратила в бегство турок на правом фланге, также вскоре был полностью смят и их левый фланг. Чуть дольше держался центр благодаря тому, что там находился сам Мустафа-паша и несколько тысяч янычар. Стойкость Мустафы-паши не могла уже изменить исход сражения, но она не дала возможность Собескому полностью уничтожить османов.

В самом начале кавалерийской атаки Собеского татары, не вступая в бой, покинули своего турецкого союзника. Русский историк XIX века Евгений Карнович в своем интересном труде «Очерки и рассказы из старинного быта Польши» так описывает предшествующую бегству татар сцену: «Собеский двинул часть своих войск прямо на визирскую ставку; с неудержимым напором рванулись вперед поляки. Тщетно визирь, окруженный плотною толпою своих телохранителей, приказал распустить большое знамя Магомета, желая этим воодушевить свои оробевшие рати во имя Аллаха и его пророка. Но горсть храбрецов скоро пробилась до этого знамени и, к ужасу Кара-Мустафы, овладела им.

– Спасай меня, если можешь! – вскрикнул в отчаянии визирь, обращаясь к бывшему близ него татарскому хану.

– Я знаю короля польского, – отвечал татарин, – он спуску не даст! Мне теперь не до тебя, только бы самому мне улизнуть отсюда! Прощай!..

И с этими словами хан ударил нагайкою своего коня и поскакал во весь опор с поля битвы».

Османы потом писали о кавалерийской атаке Собеского, количестве участвовавших в ней всадников и ожесточенности боя со смесью ужаса и восторга. Так, турецкий хронист Силахдар Мехмед-ага нарисовал такую картину: «Конное войско покрыло эту возвышенность, словно черная туча». Другой хронист, Джебеджи Хасан Эсири, писал хоть и менее красочно, но его описание позволяет зримо представить атаку Священной лиги, ставшую триумфом кавалерии как рода войск: «Напротив левого крыла мусульманских сил показались около трех тысяч панцирной польской конницы, все с красно-белыми флажками. За ними появился такой же полк с бело-голубыми флажками, который встал в центре строя, а потом показался еще такой же флажок черно-белый, который встал по другую сторону строя… Кроме них начали из-за горы подтягиваться другие отряды конницы».

Также спасению османов от полного уничтожения способствовало и нерешительное поведение фон Штаремберга. Правда, граф не знал ситуацию в целом и, переоценивая силы османов под крепостными стенами (которые даже в начале атаки Собеского предприняли попытку нового штурма), вместо того чтобы выйти с гарнизоном и нанести удар, предпочел пассивное выжидание. Подобное поведение вызвало просто взрыв ярости у командующего, который высказал следующую угрозу (впрочем, так и оставшуюся нереализованной) в адрес командующего гарнизоном: «Не будь я король, если завтра не велю повесить Штаремберга посреди Вены; неприятель бежит, а он с двадцатитысячным гарнизоном точно дремлет!»

Штаремберг вышел за стены и присоединился к битве только тогда, когда со стен уже ясно стало видно, что турки терпят поражение. Хотя это и увеличило потери Мустафы-паши, но уже было слишком поздно окружить и уничтожить всю османскую армию.

Пусть и с огромными потерями (а также оставив под стенами Вены всю артиллерию), но османы сумели отойти от Вены.

Ближе к вечеру сражение закончилось полным успехом войск Священной лиги. После нескольких атак турецких окопов Собеский захватил их и вошел в Вену. Перед этим поляки и немцы ворвались в покинутый лагерь османов, в котором повели себя отнюдь не как рыцари. Хотя в лагере остались только тяжелораненые турки, которые не могли передвигаться, они были безжалостно перерезаны. Правда, нет данных, свидетельствующих о том, что расправа произошла по приказу Собеского. С другой стороны, подобное поведение воинов Священной лиги было в определенной мере вызвано зверствами османов. Король с возмущением сообщал о них супруге: «Много оставили они живых людей в лагере, но и убили тех, кого успели, в особенности же много убитых женщин. Мы нашли также множество раненых пленников, из которых, вероятно, некоторые останутся в живых. Вчера я видел одного ребенка, прехорошенького мальчика лет трех, которому негодяй турок отрезал губы и рассек голову».

Сопровождаемый ликующими жителями Вены, король дошел до собора Святого Стефана, где в честь спасителя австрийской столицы одним из проповедников была произнесена приветственная речь, начавшаяся с евангельских слов: «И бысть послан от Бога человек некий, имя ему Иоанн».

Османы понесли огромные потери: убитыми – 10–15 тысяч, пленными – около 5 тысяч. Потери же Священной лиги не превышали 4 тысяч.

Король также захватил огромные трофеи, о чем писал Марии Казимире (при этом несколько преувеличивая потери турок): «Мы захватили неслыханные богатства… палатки, овец, скот и немалое число верблюдов… Это победа, равной которой еще не было, враг полностью уничтожен и всего лишился. Им остается только бежать, спасая свои жизни… Командир Штаремберг обнимал и целовал меня и называл меня своим спасителем».

Также король, рассказывая Марии Казимире о трофеях, очень точно заметил, благодаря чему они достались командующему войсками Священной лиги: «…не укоришь меня теперь, моя душечка, как укоряют татарские жены своих мужей, возвращающихся с войны без поживы, говоря им: “видно, что вы не молодцы, если вернулись без добычи, потому что она достаётся только тем, кто бывает впереди”».

Из всех потерь османов следует отдельно упомянуть захваченное в бою священное зеленое знамя Пророка (в ходе боя оно несколько раз переходило из рук в руки), которое Собеский в качестве дара отослал Папе Римскому Иннокентию XI.

Интересно, что знаменитые французские круассаны были созданы вскоре после победы Собеского под Веной. И существует легенда, что их форма имеет двойной символический смысл. С одной стороны, она символизирует поверженный полумесяц, с другой – кавалерийское стремя (в честь конницы, сыгравшей главную роль в достижении победы).

Показательно, что сам Собеский, со скромностью истинно великого человека, отнюдь не выпячивая свою роль в победе над османами, подчеркивал религиозную составляющую битвы под Веной. Перефразировав выражение Гая Юлия Цезаря «пришел, увидел, победил» (которыми он уведомил о своей победе при Целе над сыном царя Митридата Евпатора Фарнаком), король сказал: «Мы пришли, мы увидели, Бог победил».

Поразительно, но сам Собеский, несмотря на то, что победа под Веной прославила его на весь христианский мир, все же считал вершиной своих полководческих успехов битву под Парканами (крепость у Дунайской переправы), произошедшую в октябре того же года.

Мустафа-паша в некоторой степени восполнил нанесенные ему под Веной огромные потери и жаждал реванша. 30-тысячное войско Кара Мехмед-паши должно было не допустить вторжения войск Священной лиги в Венгрию, а в это время Мустафа-паша хотел набрать новое большое войско и вновь двинуться в Австрию.

Парканы играли роль ключа для продвижения в Венгрию, и Собеский сделал все возможное, чтобы не допустить занятия крепости османами. Из-за спешки он выступил, имея всего 6 тысяч гусар и несколько сотен запорожских казаков (надеясь, что позже подойдут основные силы). Однако все же король опоздал занять Парканы, и начать сражение ему пришлось около крепости.

Столкновение между противниками 7 октября закончилось неудачно для Собеского. Вначале разбив польский авангард, Мехмед-паша удачно сымитировал отступление, и когда гусары бросились в погоню, он нанес по ним фланговые удары. Потери для небольшого польского соединения были достаточно чувствительные – около 500 человек.

Однако добиться полного разгрома противника Мехмед-паша не смог, и его ошибкой стало то, что 8 октября он не предпринимал активных действий. Османы ожидали значительного подкрепления от Мустафы-паши, но 9 октября подкрепление подошло уже к Собескому.

Прибытие 30-тысячного отряда смешанного пехотно-кавалерийского отряда полностью изменило ситуацию.

Бой начался около полудня атакой османов на левое крыло Собеского, которым командовал Яблоновский. Мехмед-паша был немедленно контратакован гусарами гетмана и сила натиска тяжеловооруженной гусарии была настолько сильна, что османы были вынуждены снимать войска с других участков. Воспользовавшись ослаблением турецких сил на своем правом крыле (которым командовал Гиероним Любомирский), король именно им нанес решающий удар. Удар был особенно силен, учитывая, что в нем приняли участие не только гусары Любомирского, но и центр под командованием герцога Лотарингского.

Мехмед-паша не выдержал массированного натиска, и его войска обратились в бегство. Часть из них пыталась прорваться через королевские войска, часть бросилась к переправе. Но лишь немногие турки успели переправиться – мост через Дунай обвалился под тяжестью бегущих.

Разбив войска Мехмед-паши в поле, Собеский, не теряя времени, при помощи пехоты и запорожцев, несмотря на ожесточенное сопротивление янычар, взял штурмом Парканы.

Потери польско-литовского войска в этой битве были невелики – около тысячи, в то время как Мехмед-паша потерял, как минимум, в десять раз больше.

Теперь для Священной лиги теперь в Венгрию был открыт.

Победы Собеского положили конец планам дальнейшего завоевания Османской империей европейских земель и положили начало процессу отвоевывания у турок ранее занятых ими территорий. Именно этого султан не смог простить Мустафе-паше, жизнь которого закончилась трагически. 25 декабря 1683 г. в Белграде, в то время когда он собирался приступить к полуденной молитве, к паше вошли янычары. Они накинули на шею неудачливого полководца шелковый шнурок и затянули его с двух сторон. Единственное, что обреченно успел сказать перед смертью Мустафа-паша: «На все воля Аллаха!»