Генерал-фельдмаршал граф Иван Васильевич Гудович

В 1797 г. император Павел I пожаловал тогда еще генерал-аншефу Гудовичу и всему его потомству графское достоинство. В императорском указе содержалось и подробное описание присвоенного родового герба: «В первой и четвертой частях, в зеленом поле золотой Крест, поставленный на золотой Подкове, а внизу оной крестообразно положены две золотые Стрелы остроконечием вверх. Во второй части, в красном поле диагонально к нижнему левому углу означена Лаврами обвитая серебряная Шпага. В третьей части, в черном поле серебряная Стена с проломом и над нею видна литера А, означающая взятую им крепость Анапу. Щит, покрытый графской Короной, имеет на поверхности поставленный серебряный Шлем, увенчанный графской Короной, над которой двуглавый черный коронованный орел. Намет на щите черного и зеленого цвета, подложенный золотом. Щит держат: с правой стороны Сармат, имеющий в руке лук и за плечами колчан. А с левой – лев. В основание герба девиз – ARMIS ET LABORE».

Трудно найти более подходящие слова, характеризующие полководческий путь Гудовича чем этот девиз, означающий, в переводе с латыни, «оружием и трудом». Именно не только своим оружием, но и невероятным трудом (когда победоносное сражение является только венцом тщательно возводимого здания) Иван Васильевич навсегда вошел в пантеон великих отечественных полководцев.

Родился будущий генерал-фельдмаршал в 1741 г. в родовом имении возле села Ивайтенки (сейчас это Брянская область) на территории Мглинской сотни Стародубского полка (полки до 1781 г., когда гетманщина была разделена на три наместничества, являлись не только войсковой, но и административно-территориальной единицей Малороссии). Его отец – малороссийский генеральный подскарбий (в функции которого входило заведование всеми малороссийскими доходами и расходами, а также надзор за Генеральной счетной комиссией) Василий Андреевич Гудович принадлежал к известному в Малороссии дворянскому роду польского происхождения, также к малороссийскому дворянству принадлежала и мать – Анна Петровна Носенко-Белецкая.

Генерал-фельдмаршал Иван Гудович. Гравюра начала XIX века

Образование Гудович получил, без преувеличения, блестящее. Он обучался в лучших европейских университетах – Кенигсбергском и Лейпцигском. Одно это уже (не говоря о богатстве и влиятельных при дворе родственниках) гарантировало блестящую чиновничью или придворную карьеру, но юный малороссийский дворянин предпочел трудную военную стезю.

Военную службу Гудович начал инженер-прапорщиком в Инженерном корпусе, но пробыл там недолго. Вскоре он становится флигель-адъютантом при генерал-фельдцехмейстере графе Петре Шувалове, а затем, благодаря поддержке брата Андрея (в то время генерал-адъютанта императора Петра III), генеральс-адъютантом с чином подполковника при дяде императора принце Георге Голштинском. Так хорошо начавшаяся военная служба едва не прервалась после дворцового переворота 1762 года, приведшего к власти Екатерину II. Молодой подполковник был арестован гвардейцами и три недели провел в заключении. Однако новая императрица отнюдь не желала начинать свое царствование с расправ – все, арестованные в горячке переворота, были очень быстро освобождены и никаких репрессий к ним не применялось. В дальнейшем подавляющему большинству в той или иной степени приближенных к свергнутому царю удалось беспрепятственно сделать неплохую карьеру в блестящее екатерининское правление. Тем более это относилось к Гудовичу, для которого всегда единственно важной была преданность военной службе.

В 1763 г. бывший генеральс-адъютант, к своей большой радости, переходит на строевую службу – становится командиром Астраханского пехотного полка. Во главе этого прославленного полка (достаточно сказать, что предыдущим полковым командиром был Александр Васильевич Суворов) Гудович оставался семь лет, и его имя навсегда осталось вписанным в полковую историю золотыми буквами.

Первым боевым испытанием Гудовича становится поход в Польшу в 1764 г., результатом которого стало избрание королем Станислава Понятовского (в чем была и личная заслуга командира астраханцев, склонившего к поддержке российской креатуры гетмана Ржевуцкого и князя Чарторыйского). Уже возвращаясь из похода, Гудович получил специальное задание от командовавшего походом генерал-поручика Штофеля по отлавливанию дезертиров, что он успешно и выполнил, отловив их около трех тысяч.

Однако если в Польше особо серьезных боевых действий у астраханцев не было, то это отнюдь нельзя сказать о следующей войне Гудовича. Русско-турецкая война 1768–1774 гг. стала началом его становления как полководца и прославила на всю империю первым же сражением.

Во время осады Хотина 1-й армией под командованием князя Александра Голицына астраханцы нанесли противнику значительный ущерб, который османы уже не смогли восполнить до падения этой стратегически важной крепости.

Автор изданного в 1840 г. прекрасного военно-исторического труда «Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов» Дмитрий Бантыш-Каменский достаточно подробно описал, как этот подвиг командира Астраханского полка в день 11 июля 1769 г., так и некоторые следующие его успехи в той войне: «…выдержал он более четырех часов с одним только батальоном, сильную неприятельскую вылазку на левый фланг и отразил турок; потом, 14 августа, с тем же батальоном и двумя пушками одержал он поверхность над десятитысячным оттоманским войском при Рачевском лесе: собрал рассеянный наш авангард, атаковал турецкую конницу, преследовавшую три гусарских полка, и сильным батальным огнем обратил оную в бегство, гнался за неприятелем до пушечных выстрелов крепости Хотинской, возвратил отбитые турками четыре орудия. За этот мужественный подвиг Гудович был произведен (1770 г.), не по старшинству, бригадиром.

В исходе 1769 года и в начале 1770, прикрывал он с четырьмя полками на Буге, у Бреславля, левый фланг первой армии и истребил несколько татарских отрядов; командовал бригадою и, когда армия, перейдя Днестр, двинулась к Дунаю, вел вторую колонну; первый, чтобы выиграть время, переправился 7 июля через реку Ларгу вброд; участвовал в овладении турецкими батареями и лагерем; награжден, 27 числа, военным орденом Св. Георгия третьей степени».

Далее Гудович стал одним из главных героев сражения у реки Кагул 21 июля 1770 г., в котором он принимал участие в составе корпуса генерал-поручика Петра Племянникова и защитил основные силы от попытки неприятеля нанести удар в тыл. Заслуги Астраханского пехотного полка были особо отмечены в «Журнале военных действий армии ея императорского величества» за этот год: «В то самое время тысяч до 10 или более янычар, вышедши из своего ретранжемента, неприметно опустились в лощину, примыкавшую к их левому флангу, близ которой шел со своим кареем генерал-порутчик Племянников, и только что уже его части доходило простереть руки на овладение ретранжементом, как те янычара, внезапно выскочив из лощины с саблями в руках, обыкновенною своею толпою ударили на правой того карея фас и в самый угол оного, который составляли пехотные Астраханской и Первой Московской полки. Едва первой плутонг (низшее воинское подразделение, соответствует современному взводу. – Авт.) Астраханского полку мог выстрелить, то янычаре, смяв его, одни ворвались внутрь карея, а другие вдоль пошли по правом фасе и своею превосходною силою замешали те полки и другие того карея, то есть: Муромской, Четвертой гренадерской и Бутырской, и приняли к каре генерал-аншефа Олица, к которому пред фронт сквозь их промчалась с великою яростью янычаров толпа и их знаменоносцы».

Гудович также отличился особой доблестью при осаде Браилова войсками 1-й армии (которой в это время уже командовал генерал-фельдмаршал граф Петр Румянцев). Овладение данной, чрезвычайно стратегически значимой крепостью имело важное значение для успеха всей кампании, и роль астраханцев (хотя, конечно, не их одних) в том, что турки решили покинуть крепость, не дожидаясь зимней осады, была очевидна. Первый штурм хотя и стоил русским войскам 2-тысячных потерь, но потери, понесенные османами, были также настолько велики, что они решили отказаться от дальнейшей защиты крепости.

Полководческий авторитет Гудовича после всех этих побед был настолько велик, что Румянцев поручил ему чрезвычайно важное самостоятельное задание – полное очищение от турок территории Валахии. При этом силы ему для этого были даны генерал-фельдмаршалом совсем небольшие: четыре казачьих полка, эскадрон Ахтырского гусарского полка и пять пехотных батальонов. Несмотря на то что османских сил в Валахии было в несколько раз больше, но Гудович блестяще исполнил возложенную на него задачу Под Бухарестом он разбил целый турецкий корпус (при этом взял в качестве трофея два знамени) и победоносно вошел в город.

За взятие Бухареста Гудович производится в свое первое генеральское звание и сразу после этого переводится в отдельный корпус генерал-аншефа Петра Олица, в составе которого принимает участие в штурме Журжи. Хотя новопроизведенный генерал-майор командовал при штурме только колонной в центре, но вышло так, что крепость была взята в решающей степени благодаря его усилиям.

Сам план штурма крепости, по сути, принадлежал не генерал-аншефу, а Гудовичу. Об этом свидетельствуют соображения, поданные им Олицу, в которых, в частности, сказано: «…как время настоит холодное; в провианте полки имеют недостаток; осадная артиллерия заключается только в четырех орудиях: двух осьмнадцатифунтовых и двух двадцати четырех; то необходимо, для воспрепятствования неприятелю усилиться свежими войсками, взять крепость штурмом тремя колоннами».

Олиц принял план Гудовича, но реализовать его командующему не пришлось. Он сам тяжело заболел, командовавшие левой и правой колоннами генералы Гротенгельм и де Малино были тяжело ранены, и в этих условиях Гудович принял командование штурмом на себя. Особо стоит отметить, что он лично повел центральную колонну на штурм турецкого вала и неприятель был обращен в бегство.

В результате штурма в ночь с 19 на 20 февраля им было взято 45 пушек и 15 знамен, а после смерти Олица Гудович был утвержден командующим корпусом.

О боевых заслугах Гудовича в 1772 г. и, главное, об общей оценке его участия в войне с Турцией выдающийся русский военный историк (как его называли современники «Нестор Кавказской истории») конца XIX – начала XX века генерал-лейтенант Василий Потто пишет следующее: «С открытием кампании 1772 года корпус Гудовича поступил под общее начальство князя Репнина, стоявшего тогда под крепостью Турно. Во время этой осады турки внезапно атаковали Журжу, и малодушный комендант ее, не дождавшись помощи, сдал крепость неприятелю. Неожиданное появление отряда Гудовича, посланного на выручку к Журже, всполошило турок, и комендант выслал парламентера объявить Гудовичу, что если войска его начнут нападение, то русский гарнизон, еще оставшийся в Журже, вопреки капитуляции будет перерезан.

– Поезжайте назад, – ответил Гудович парламентеру, – скажите, что если эти несчастные забыли завет наших предков: «Лечь костьми, ибо мертвые срама не имут», – то они не братья наши, и мы их презираем. Турки могут делать с ними все, что угодно.

Однако же атаковать крепость, в которой засело двенадцать тысяч турок, Гудович не решился. Только в июле русские войска под общей командой генерала Эссена вторично подступили к Журже, штурмовали ее вопреки советам Гудовича, но были отбиты с огромной потерей: около двух тысяч русских солдат пало на валах укреплений и семь пушек сделались добычей неприятеля. Сам Гудович был ранен в правую ногу. Он не хотел, однако же, оставить армию и участвовал в кровопролитном сражении двадцатого октября на реке Дембовице, последствием которого было поражение армии сераскира и сдача Журжи, стоившей русским в этом году так много крови.

Этим закончились действия Гудовича в первую турецкую войну. Начав поход молодым полковником, он окончил его генерал-майором с Анненской лентой и Георгием на шее. Имя его приобрело популярность в армии; и если его горячий, суровый и недоступный характер не всегда нравился подчиненным, то никто из них не мог отказать ему в уважении».

После отбытия из армии Гудович до 1784 г. по поручению командования сформировал из малороссийских добровольцев три конных полка – Киевский, Черниговский и Северский, которые отличались высокой дисциплиной и боеспособностью. Потом он некоторое время стоял в окрестностях Очакова, чтобы не допустить вторжения турецких войск, и командовал дивизией. Его дивизия в дальнейшем несколько раз меняла свое расположение, в том числе была и в Херсоне, где благодаря Гудовичу была прекращена масштабная эпидемия.

Некоторое время Гудович (уже ставший генерал-поручиком) был рязанским и тамбовским генерал-губернатором, а затем инспектором армии по кавалерии и инфантерии.

Когда в 1787 г. началась новая война с Турцией, Гудович сделал все возможное, чтобы отправиться на поле боя. Он обратился с прошением об этом к императрице, но оно было удовлетворено лишь в 1789 г. Благодаря этому генерал сумел прославиться новыми победами – блестящими по полководческому искусству и имевшими большое значение для исхода всей кампании.

В первую очередь это относится к взятию Хаджибея, крепости, игравшей ключевую роль для контроля над Причерноморьем.

Остановимся несколько подробнее на овладении этим замком, что позволило вскоре включить в состав империи земли Новороссии.

Гудович командовал корпусом (состоявшим из 11 полков), которому был дан приказ на овладение Хаджибеем. Хотя его гарнизон был невелик (всего 300 человек при 12 пушках), но кроме очень сильных укреплений замок защищал мощный турецкий флот из 40 боевых судов и чуть меньшего количества лансонов (предназначенных для транспортировки и десантирования войск).

Впереди шел авангард под командованием Иосифа де Рибаса, состоявший из шести полков казаков-черноморцев, пехотного и гренадерского батальонов, а также артиллерия (4 осадных и 12 полевых орудий). За ним были основные силы под командованием непосредственно Гудовича.

Де Рибас, подойдя к Хаджибею и увидя сильный флот, решил начать штурм, не дожидаясь подхода главных сил. Наиболее вероятно, он боялся, что турки с помощью флота смогут в ближайшее время получить сильное подкрепление как пехотой, так и поддержкой корабельной артиллерии новых кораблей. Поэтому он бросил всю артиллерию на подавление турецкого флота, а штурм крепости повел тремя колоннами. Де Рибас рассчитал правильно, и Хаджибей был захвачен с самыми минимальными потерями (5 убитых против 100 турецких). Однако взятие Хаджибея еще не означало окончание сражения. Оставался флот, который нельзя было подавить сравнительно слабой артиллерией де Рибаса, и существовала возможность, что под прикрытием огня корабельных пушек турецкий десант сможет отбить крепость.

Окончательную точку в сражении поставила срочно присланная по личному приказу Гудовича 12-пушечная батарея под командованием майора Меркеля, с помощью которой был подавлен турецкий флот, вынужденный вскоре отойти от крепости.

Следующая победа Гудовича имела не меньшее значение – благодаря его усилиям была взята крепость Килия (состоявшая из собственно крепостного замка и окружавшего его города, защищенного линией укреплений), являвшаяся одной из основ турецкой обороны в регионе.

Осаду Килии начал генерал-аншеф барон Иван Меллер-Закомельский, в корпус которого входили 28 батальонов, а также 52 эскадрона и сотни с осадными орудиями. Одновременно с началом осады, чтобы исключить возможность подхода к крепостному гарнизону подкреплений, между Килией и Измаилом стал отряд из шести батальонов под командованием генерал-майора князя Михаила Голенищева-Кутузова.

4 октября Меллер-Закомельский полностью блокировал крепость с северной стороны, но с южной Килию поддерживала турецкая флотилия, что сильно усложняло задачу ее захвата.

Через два дня после начала блокады Меллер-Закомельский сумел захватить передовую линию укреплений, но был смертельно ранен в ходе ожесточенной турецкой контратаки. Умирая, он передал командование Гудовичу, который и продолжил осаду.

О ее ходе и роли Гудовича в одержанной победе подробно рассказал в своих «Записках» о турецкой войне участник штурма Килии адъютант главнокомандующего Григория Потемкина Лев Энгельгардт: «Много было убито и ранено офицеров; нижних чинов убито с лишком пятьсот человек, а ранено еще более; в числе раненых был бригадир Шереметев легко в ногу, однако ж во все время осады Килии не мог служить. Начальство над корпусом принял генерал-поручик И. В. Гудович.

На другой день занят был отчасти выжженный форштат, где во время канонады укрывались от ядер. Сделаны были батареи, одна для отдаления флотилии от крепости, а другая – против самой крепости, и кегель-батарея. Канонады были ужасно сильные из крепости и с обеих флотилий, так что, признаюсь, с первой мною вытерпленной я только и думал сказаться больным, а после выйти в отставку. Но, сменившись, стыдно было показать себя трусом; [я] решился продолжать ходить в форштат, но об отставке все еще не отлагал намерения; в третью канонаду уже и то отдумал и так привык к свисту ядер и бомб, как бы бывал на простом артиллерийском ученьи. Ко всему можно привыкнуть, и храбрость также опытом приобретается, как и все другие добродетели.

Через шесть дней сделана была бреш-батарея в 60 саженях от крепости, на которой поставлено было десять 24-фунтовых пушек, два картаульные единорога, пять мортир разных калибров и 48 кугарновых. Для открытия сей батареи ожидали прибытия светлейшего князя, но чрез пять дней спустя, как он отказался сам быть, произведена была из оной пальба залпами. Командовал оною батареею артиллерии капитан Секерин. В двое суток брешь была сделана; целая башня до фундамента была опровергнута; падением оной ров совершенно был засыпан; уже назначен был штурм, как в ту же ночь турки выслали парламентера и крепость сдалась на капитуляцию. Гарнизону позволено на их флотилии отбыть к Измаилу, также и всем жителям туркам с их женами, семействами и имуществом, но всех невольников-христиан [должны были] оставить. Поутру четыре батальона вступили в крепость; комендантом сделан был генерал-майор Мекноб; итак, чрез две недели после несчастного занятия ретраншамента Килия взята 18 октября. По занятии которой наша Черноморская флотилия прибыла с запорожцами; ею командовал походный войсковой кошевой Головатый, которого запорожцы не любили за то, что он знал грамоте, называя его «письменным».

* * *

После взятия Килии Гудович приступил к осаде Измаила, но взять эту турецкую твердыню ему не пришлось (генерала заменил и успешно провел взятие крепости Суворов). За победу под Килией императрица произвела его в генерал-аншефы и поручила принять командование войсками на Кавказе и Кубани. Как специально отметил Потемкин в письме Гудовичу с сообщением об этом, «где настоящие обстоятельства требуют начальника отличных достоинств».

Командуя кавказскими и кубанскими корпусами, Гудович наносит туркам серьезнейшее поражение. Лишение османов прекрасно укрепленной крепости Анапы (изначально российским командованием планировалось ее не удерживать, а просто сровнять с землей) позволило полностью взять под контроль Кубань и, таким образом, получить важный плацдарм для дальнейшего продвижения на Кавказ.

О том, как был проведен штурм Анапы, Гудович вспоминал позднее следующее: «Прибыв на Кавказскую линию 1791 года 26 января, сделал я тотчас приготовления для взятия неприятельской крепости Анапы, лежащей от моей квартиры, города Георгиевска, более шестисот верст, на берегу Черного моря, близ впадения реки Кубани в оное. К сей крепости подходил прежде меня генерал-аншеф Текеллий со своими войсками, но не взяв оной, отошел обратно на Кавказскую линию; другой раз приступал к оной генерал-поручик Бибиков, но принужден был отступить, с некоторым уроном, не имея довольно провианта, с голодными войсками, на Кавказскую линию. Я, приготовясь, как можно ранее, с войсками, выступил из Георгиевска 9 апреля, обеспеча линию остановленными войсками, и, дав маршруты назначенным в поход войскам, предписал прийти им на рандеву, на угол реки Кубани, где теперь построенная потом мною Кавказская крепость, кубанскому корпусу, под командою генерал-майора Загрядского, стоявшему в Воронежской губернии, предписал тоже, дав маршруты, прийти на реку Кубань, назнача число, дабы пришел оный на другой день пришедших туда Кавказской линии войск, что и исполнено в исходе мая, при урочище, где теперь главное селение черноморских казаков, называемое Екатеринодар, а до того переправою Гудовича. Оттуда переправился я, с обоими корпусами, чрез Кубань, кинув понтонные мосты, а по широте реки, в недостатке оных, имел с собою везенные лодки, хотя и полагаемо было, что по наводнении реки Кубани в то время оную перейти не можно. Горские народы, на левом берегу Кубани живущие, державшие тогда еще сторону турок, пускали по реке большие деревья для разорвания моста и успели было тем разорвать мост; но я, починив оный, переправя лошадей конницы вплавь, а людей и амуницию, пехоту, артиллерию и все прочее чрез мост, дабы скорее перейти с пехотой и артиллерией, поколику уже левый берег реки Кубани на один фут был только от воды, поспешил далее идти к Анапе, хотя и встречал в иных местах реку, вылившуюся из берегов, дабы отдалиться от оной реки до высоких мест. При переправе чрез Кубань, сообщил я генерал-аншефу Каховскому, в Крыму командовавшему, который имел от главнокомандующего князя Потемкина повеление: по требованию моему, дать мне один полк пехоты, батальон егерей и четыре эскадрона драгун и несколько артиллерии, прося, дабы он приготовил назначенные войска на правом берегу реки Кубани, при устье оной в Тамане, в первых числах июня. Я писал ему, что когда подойду близ Анапы, на аман реки Кубани, близ устья оной, и займу узкий проход сухим путем от Анапы, между лиманом реки Кубани и Черным морем, то дам знать метанием ракет, для сделания моста на узком устье Кубани, впадающей в море. Когда я пойду обложить крепость, которая не далее от меня была, как шестнадцать верст, то обещал дать знать, имея уже сухопутное сообщение прислать те войска берегом моря и стать за речкою, близ Анапы, впадающей в море, вне выстрела пушечного, приготовив и несколько провианта, на случай моего требования. На переправе моей сделал я на обоих берегах Кубани тет-де-поны, в которых и оставил весь излишний обоз, а для прикрытия оного обоза и моста оставил двести человек пехоты, с двумя пушками, и два эскадрона карабинер с тем, чтобы уже оттуда вслед за мною, до получения от меня приказа, когда сделается верная коммуникация, никакого известия иначе не присылали, как правым берегом Кубани, чрез Тамань. Таким образом пошел я скорыми маршами к Анапе, останавливаясь лагерем всегда так, чтоб кругом огражден был пикетами, на случай нападения горских народов, державшихся, как я уже сказал, турецкой стороны. Тут, взявши несколько горских пленных, попытавшихся сделать нападение на фуражиров, отпустил оных и дал им знать, что я иду бить турок, и ежели они уймутся от покушения на меня, то оставлю их в покое, наблюдая притом, дабы посеянный ими хлеб как при лагерях, так и во время марша, колоннами моими не был не только потравлен, но и не потоптан. После сего, во время похода моего к Анапе, и были они спокойны. Подошел для осады крепости Анапской, в семи верстах от оной, и перешед речку, впадающую близ Анапы в море, вброд, послал я генерал-майора Загрядского с конницей, и сам туда же переехав, с четырьмя батальонами егерей, прогнал выехавших навстречу, как из Анапы конных турок, так и более 2000 черкес; обложил крепость, взяв лагерь от оной, по рекогносцировании вперед самим мною, в четырех верстах, поставил сильный пост у подошвы гор на высоте, из пехоты и гребенских казаков. После того начал я делать, в ночь, баттареи, поколику от Черного моря и до речки, впадающей близ Анапы, была равнина, делающаяся уже так, что правый фланг крепости был к самому морю, а левый примыкал к устью оной речки. От отряда, присланного ко мне от генерала-аншефа Каховского и расположенного за болотистой речкой, приказал я сделать баттарею, стрелять из оной как по крепости ядрами, так и метать, наипаче из единорогов, бомбы и брандскугели. Из баттарей, мною сделанных, приказал я стрелять также по крепости, которая в обе стороны перестреливалась сильно и метала бомбы из мортир. Позади моего лагеря, верстах в пяти, на горах, каждый день собиралось несколько тысяч горских народов, при которых было 2000 турок. Неприятель делал сильные вылазки из крепости, а черкесы сзади покушались, нападая наипаче на фуражиров, которых, по отдаляющемуся фуражу, должен был я прикрывать батальонами егерей, с пушками. При сем были и сильные сшибки с некоторым уроном убитых и раненых в посылаемых от нас прикрытиях. От баттареи, устроенной за речкою, хотя и сделан был довольно сильный пожар в крепости, после которого я посылал трубача с парламентером, махавшим белым платком, о предложении сдать крепость на капитуляцию, но неприятель, вместо ответа, начал стрелять из пушек по посланным от меня для переговоров. Таким образом, видя крайнее упорство неприятеля и чрезвычайное затруднение идти к крепости апрошами, не имея осадной артиллерии и получа притом известие, что неприятельский гребной флот идет на сикурс крепости (который и подошел близко, но уже для него было поздно), после двенадцатидневной осады я решился штурмовать крепость. На 21-е число июня, в ночь, подошел с войсками к крепости при шуме морском и стрелянии из баттареи, остановился я во время подхода войск до времени начинания рассвета, отрядив генерал-майора Загрядского с пехотою и конницею, для недопущения черкесов и турок, собиравшихся на высотах гор, атаковать меня в тыл во время штурма и разграбить оставленный мною в удобном месте вагенбург (особый строй военного обоза на случай нападения неприятеля. – Авт.). Сам я, как скоро показалась на небе светлота, приказал из батарей метать в крепость бомбы и, под сим шумом подведши на рассвете две колонны с лестницами к правому флангу крепости, послал к левому флангу фальшивую колонну (где был ров глубже и вал выше, и баттареи, обставленные палисадами) из 500 казаков поселенных пеших и артиллерию, с пятидесятью человеками пехоты. Я атаковал на самом рассвете, штурмом, крепость, и нашел впереди крепости человек двести турок, оные тотчас были переколоты. Неприятель начал как из ружей, так и картечами стрелять по войскам. Колонны мои, спустившись в ров, где можно было без лестниц, приставили лестницы к валу и полезли на оный, но сначала были отбиты. Тут подкрепили их небольшие резервы и посланные от меня три эскадрона Астраханского полка драгун, которые, кинувши своих лошадей, туда же полезли на подкрепление, а затем, видя еще сильную оборону неприятеля, послал я из резерва, при мне находившегося, четыреста человек пехоты, оставя при мне и при всех знаменах двести егерей, а затем уже четыре эскадрона конницы, чрез мост, овладенный пехотою, которая, хотя и терпела урон в людях, от баттареи недалеко стоявшей, но переехала в крепость. Неприятель хотя отступил от вала и некоторые баттареи его взяты были, но оборонялся отчаянно; почему послал я еще из двухсот человек, при мне остававшихся, сто человек храбрых егерей 4-го Кавказского батальона. Тут неприятель уже бросился на уход, в море, бросая ружья и сабли и прося пощады, которая и дана была некоторым туркам, еще неутопшим. В самое то время старались черкесы с турками атаковать меня в тыл; но отрядом, поставленным при самом выходе из гор, были опрокинуты, причем гребенские казаки, спешившись, сражались саблями и потеряли пятьдесят человек убитыми и ранеными. Таким образом, после продолжения пяти часов с половиною беспрерывного, сильного ружейного огня и поражения неприятеля, въехавшею в крепость конницей крепость была взята. В ней взяты в плен 128: трехбунчужный паша, командовавший под ним, Батас-паша, приходивший прежде меня на Кавказскую линию, сын, и много других чиновников; более ста орудий, более ста знамен, провиантский магазин и восемнадцать тысяч пленных, между которыми небольшая часть гарнизона, состоявшего из 25 000, ибо прочие, при упорном сражении, все побиты были. У меня было войска на штурме 7200 человек, из которых 1240 было убитых и 2415 раненых».

22 июня из взятой крепости Гудович рапортовал главнокомандующему о своей победе: «Повеление Вашей Светлости исполнено, сего дня в 7 часов утра Анапа взята. Штурм был жестокий и кровопролитный, неприятель оборонялся отчаянно 5 часов. Ров глубокий и широкий, по большей части одетый камнем четыре раза; победа была сомнительна, наконец, благословением Всевышнего, совершено благополучно, в крепости взято 71 пушка, 9 мортир, 160 знамен; во время самого жестокого штурма я был атакован сзади несколькими тысячами черкес с турками и пушками, но оные были прогнаны с большим уроном. Урон наш не велик, а особливо в раненых. Турков было 10000 и татар, черкес и других 15 000 вооруженных; побитых и потопившихся в море неприятелей число велико. В плен взято несколько тысяч турок, командующий трехбунчужный паша Мустафа, Батас-паши сын и много чиновников. Посланного с сим астраханского драгунского полку секунд-майора князя Арбелианова, отличившегося храбростью и усердием, имею честь рекомендовать Вашей Светлости. Вслед за сим поспешу сделать обстоятельное донесение».

4 июля 1791 г. уже сам главнокомандующий сообщал Екатерине II о блестящей победе своего подчиненного: «Сейчас получил я из Анапы от генерала Гудовича с секунд-майором князем Арбелиановым, отправленным по окончании штурма, краткий рапорт, которой при сем имею счастье поднести Вашему Императорскому Величеству; подробное известие пришлется от него немедленно.

Сильный неприятель весь или побит или пленен. Черкесы по взятии города все разбежались в горы. Приобретенная в Анапе артиллерия отменно хорошая и больших калибров, медная.

Помянутый курьер, князь Арбелианов, в проезд чрез Яниколь известился, что Черноморский Вашего Императорского Величества флот вышел уже из Севастополя в море.

Воинство Вашего Императорского Величества, столь храбро подвизавшееся при покорении Анапы, а с оным и себя повергаю чрез сие к священным Вашего Императорского Величества стопам».

О том, насколько труден был штурм и как колебалась чаша весов на поле боя, свидетельствует частное письмо Гудовича от 24 июня своему тестю – бывшему последнему гетману Украины и генерал-фельдмаршалу Кириллу Разумовскому, из которого целесообразно привести наиболее выразительные строки: «…пять часов продолжался жестокой ружейный и картечный огонь, и победа была сомнительна… Во всю мою жизнь не находил я себя в таком критическом положении… Неприятеля побито на месте более 8000, много потоплено в море; в плен взято: сераскир, трехбунчужный паша… шах Мансур, много черкес чиновников и более 7000 пленных… Урон наш тоже немал: убитых и раненых до 2000».

Почти курьезом звучит то, что когда турецкий флот сделал попытку отбить Анапу, то Гудович не только не дал этого сделать, но и пленил один корабль. Он следующим образом описал в журнале боевых действий этот интересный и очень необычный для сухопутной войны эпизод: «Июля 3-го числа примечено вдали в море, верстах 50 от Анапы к стороне Тавриды, до 30 неприятельских судов, из числа оных один карлыгач, отделясь, лавировал под крепостью Анапою, приказано было не стрелять по нем иначе, как в то время, когда они подойдут под самые близкие выстрелы и когда ловко будет опрокинуть в один раз, он на то понадеясь и вертясь несколько времени перед крепостью, ночью стал подходить к оной, и как по смелому его приближению приметно было, что он не знает о взятии Анапы, то наши не стреляли и как он стал близко крепости, тогда закричали ему по-турецки, он остановился и приехали с оного на лодке к крепости чауш-баша с 14 людьми, в то время наши по мелкости в сем месте к лодке бросились и их взяли, а потом и карлыгач с остальными 4 людьми отдался в плен. Карлыгач небольшой меры, двухмачтовый, о двух пушках и очень хорошо отделан».

Падение Анапы заставило Турцию согласиться пойти с Россией на мирное соглашение – предварительные его статьи были подписаны уже в августе, а в декабре в Яссах официально заключен мир.

О том, насколько высоко оценила императрица взятие Анапы, свидетельствует то, что она наградила Гудовича орденом Святого Георгия 2-й степени и золотой шпагой, украшенной лаврами и алмазами.

После заключение Ясского мира Гудович активно занимается развитием Кубани и контролируемой Россией части Кавказа. Особенное внимание он уделяет строительству линии крепостных укреплений и за это награждается Екатериной II орденом Святого апостола Андрея Первозванного – высшим орденом империи.

В 1794 г. Гудович демонстративно подает прошение о длительном отпуске (по сути, отставке) из-за обиды, что императрица не назначила его командующим армией в начавшейся войне с Персией. Но пройдет менее трех лет, и взошедший на трон Павел I вновь возвращает прославленного полководца командовать войсками на Кавказе. Новый император также, как ранее указывалось, возводит Гудовича в графское достоинство, но пожалование титула нисколько не сделало боевого генерала сервилистом по отношению к самодержцу. В итоге прямота и нежелание угождать привели в следующем году генерала к отставке.

Побыв короткое время на посту киевского, а затем подольского генерал-губернатора, Гудович в 1799 г. назначается командующим армией для похода на Рейн. Однако скрестить свою шпагу с Наполеоном ему не пришлось. Герой Килии и Анапы совершенно не скрывал своего крайне критического отношения к военным реформам императора, сводившимся к бездумному насаждению прусских образцов, и за это Павел I увольняет прославленного полководца с военной службы.

Но после дворцового переворота 1801 г. новый самодержец вновь призывает Гудовича на военную службу, и в 1806 г. он назначает командующим войсками в Грузии и Дагестане. Старый генерал успешно руководил войсками в действиях против Дербентского, Шекинского и Бакинского ханств, благодаря чему их территории вскоре вошли в состав империи. При этом русские войска не понесли практически никаких потерь, о чем Гудович с гордостью доносил Александру I: «Имею счастье донести Вашему Величеству, что теперь весь Дагестан по реке Кура покорен высокой державе Вашей… Наипаче счастлив я тем, что высочайшая человеколюбивая воля Ваша исполнена не только без потеряния победоносных войск Вашего Величества, но и без малейшего оных изнурения».

Одновременно с завоеваниями для империи новых земель Гудович делал все возможное, чтобы сделать безопасной жизнь мирного населения Кавказа. Как он заявил после вступления в должность: «Будучи старшим генералом русской армии, я недаром прислан сюда водворить между вами порядок». В первую очередь командующий делал все возможное, чтобы интегрировать в имперскую структуру представителей местных элит, и для этого не скупился на чины и звания даже недавним противникам. Например, Гудович пожаловал высокие воинские звания влиятельным дагестанским властителям – уцмию каракайтагскому генерал-майора, а табарасанскому кадию бригадира. Объясняя свои действия, он приводил следующую аргументацию: «Ибо признаю их людьми нужными. Первого – потому что он знатный и сильный владелец, а второго – по смежности его владений с Дербентом».

Подобная политика привлечения на свою сторону бывших врагов полностью себя оправдала, превратив их в преданных союзников.

Не менее удачно действовал Гудович и в начавшейся в 1807 г. войне с Турцией, хотя первоначально его постигла серьезная неудача. Речь идет об осаде сильно укрепленной и имевшей многочисленную артиллерию крепости Ахалкалаки. Гудович рассчитывал, что турки, ввиду значительного превосходства русских сил, сдадутся без боя, и дважды выдвинул требование о капитуляции. В третий раз он направил командовавшему гарнизоном паше следующее требование: «В последний раз советую вам и требую, чтобы вы сдали мне крепость не медля, иначе вас ожидает неминуемая гибель. Представлю в пример то, что многие турецкие крепости с их многочисленными гарнизонами и артиллерией не могли устоять против высокославных российских войск, коими я тогда начальствовал и теперь командую. Я взял их штурмом, где от одного упорства кровь ваших собратьев пролита реками. Анапа, Суджук-Кале и Хаджи-Бей примерные тому свидетели. Показав вам то, что воевать я умею, я еще раз обращаюсь к вашему человеколюбию и уверяю вас моим словом, что в случае вашей покорности вы будете отпущены, а гарнизон получит пощаду».

Однако паша небезосновательно рассчитывал, что без длительной осады русские не смогут преодолеть мощные крепостные укрепления и отказался капитулировать. После этого Гудович начал артиллерийский обстрел, который продолжался два дня. Однако, учитывая отсутствие у русских войск тяжелой осадной артиллерии, а также силу укреплений Ахалкалаки, обстрел принес лишь ограниченный результат, и Гудовичу пришлось начать штурм.

Войска были разделены на три штурмовых колонны под командованием генерал-майоров Титова, Портнягина и Андрея Гудовича (сына командующего), и рано утром 9 мая начался штурм. Турки встретили наступавших концентрированным ружейным и артиллерийским огнем, в результате которого русские войска понесли огромные потери. Только колонна Портнягина сумела взойти на стену, но, несмотря на то, что Гудович направил для ее поддержки все имевшиеся резервы, оборонявшиеся сумели отбить штурм.

Паша попытался развить достигнутый успех и направил из крепости кавалерию для преследования и разгрома русских войск. Но Гудович провел контратаку силами трех эскадронов нарвских драгун и казачьим полком, и турки были вынуждены прекратить преследование.

После того как Гудович отступил от Ахалкалаки в Грузию, турки решили развить свой успех и выступили из Карса к крепости Гумри на реке Арпачай. 20-тысячное турецкое войско (артиллерия которого составляла 25 орудий) было значительно сильнее всех русских сил в регионе, и его командующий эрзерумский сераскир Юсуф-паша надеялся, используя свое численное преимущество, захватить большую часть Кавказа.

Однако уже первые действия под Гумри оказались для Юсуф-паши неудачными – зеркально повторилась ситуация с осадой Ахалкалаки, хотя укрепления этой крепости были значительно слабее. Оборонявшийся в крепости генерал-майор Петр Несветаев, имея весьма ограниченные силы – четыре батальона неполного состава и два казачьих полка, отразил три попытки штурма с большими потерями для нападавших. Когда османы готовились к четвертому штурму, то сначала подошли драгуны Портнягина, а вскоре и сам командующий с основными силами.

Решающее сражение произошло 18 июня на берегу Западного Арпачая (куда от крепостных стен отступил Юсуф-паша после прихода Гудовича), и его результат тогда определил исход русско-турецкого противостояния на Кавказе.

Войско Гудовича было совсем невелико. Даже объединенные русские силы (в составе которых была также иррегулярная конница из грузин, армян и закавказских татар) не превышали шести тысяч, уступали они османам и в артиллерии.

При этом цена предстоящей битвы была чрезвычайно велика. Поражение (пусть даже и частичное) в этом, внешне не слишком значительном, сражении означало бы катастрофу для интересов империи в регионе. Примерно в 35 километрах от Гумри стояла большая персидская армия, и в случае отступления Гудовича она бы начала вторжение в Грузию, а бороться одновременно на Кавказе с Портой и Персией у Гудовича не было сил.

Командующий после разведки позиций противника решил ударить с правого фланга и тыла. Это отсекало туркам единственный путь отступления – в направлении Карса, что давало возможность проведения операции на полное уничтожение противника. Но начавшийся русский обходной маневр был разгадан Юсуф-пашой, который принял немедленные контрмеры. С частью своих сил он переправился с правого на левый берег реки и сам попытался замкнуть кольцо окружения вокруг русского расположения.

Гудович немедленно пошел в контратаку, и началось ожесточенное сражение с широким применением обоими сторонами артиллерии (при этом русские использовали ее более профессионально, нанося чувствительные для османов концентрические удары). Исход битвы решила фронтальная кавалерийская атака Несветаева. Юсуф-паша не выдержал натиска конницы и обратился в бегство. Русская кавалерия начала преследование, в ходе которого Юсуф-паша понес значительные потери и с трудом смог уйти в Эрзерум.

Русские потери составили всего около ста человек убитыми и ранеными, турецкие превышали их многократно, но точная цифра осталась неизвестной. Кроме того, Гудович захватил большие трофеи (в том числе все пушки) и около ста знамен.

За эту победу командующий войсками на Кавказе был произведен императором Александром I в генерал-фельдмаршалы.

В первых числах сентября 1808 г. Гудович начал поход против Эриванского ханства, которое являлось, по сути, персидским плацдармом для дальнейшего продвижения на Кавказ. Вначале поход начался удачно: без боя был взят легендарный Эчмиадзинский монастырь – духовный центр армяно-григорианской церкви, однако начатая после этого осада Эривани затягивалась. Предпринятый в ночь с 16 на 17 ноября штурм четырьмя колоннами не дал результата и в условиях наступающей зимы Гудович вынужден был отступить.

Об этой кампании генерал-фельдмаршал рассказал подробно. И ясно, что его вины в не слишком удачном результате нет – достигнуть поставленных целей ему не дали неблагоприятно сложившиеся обстоятельства: «В начале сентября месяца пошел я, с так называемою тогда, но уже малочисленной моей армией, в шести тысячах человек под ружьем стоящей, в поход к Эривани, и пришед в Шурагели, перешел горы, делающие нашу границу с Персией, а оттуда далее по дороге к Эривани, не встречая еще нигде, на расстоянии 50 верст, войск персидских. Подвинувшись далее вперед, в 15 верстах, увидел я конницу персидскую по другой стороне реки Арпачай, которая, опасаясь быть отрезанной от Эривани, поспешно опередя меня, идущего по левую сторону Арпачая, переправилась так поспешно чрез мост, там находившийся, что я едва только успел, с моим малым авангардом, атаковать оную казаками и высланными егерями, не могши употребить драгун, по причине усыпанного поля и дороги острыми каменьями. Конница сия была, с уроном, тотчас опрокинута и даже не заезжала к Ячмезинскому (Эчмиадзинскому. – Авт.) монастырю, на дороге лежащему и имеющему впереди большие сады и каменные ограды, где прежде меня князю Цицианову великое сопротивление было. На другой день пошел я далее и занял Ячмезинский монастырь, не встретя никакого сопротивления. Как обоз не мог инаково идти, как по той же дороге, за войском, а видна была выехавшая от Эривани конница персидская, верстах в восьми, то, построив впереди сего монастыря три батальона пехоты и драгун, занял я посланными егерями сады, и тем обеспечив обоз, идущий по трудной каменистой дороге, по приводе которого, видя персиян удалившихся, расположился лагерем впереди крепкого монастыря Ячмезинского. Оставив тут больных, большую часть обоза и надобное прикрытие, на другой день, до света, пошел я вперед к Эривани. В сию ночь деревни, впереди меня лежащие и в стороне, были зажжены персиянами. Дошед до реки Занги без сопротивления, не видев уже нигде конницы персидской, с которою Гассан-Хан удалился и оставив брата своего хана комендантом в Эривани с пехотою регулярной и нерегулярной. Накануне моего прихода уехал из Эривани французский инженерный офицер, там находившийся. Я, потому переправивши войска чрез быструю реку Зангу, текущую подле самых стен Эривани, ниже крепости, подвинулся к Эривани, и по рекогносцировании мною впереди, расположился лагерем в пяти верстах от крепости, примкнув левым флангом к реке Занг, 1808 года октября 3 числа. На другой день послал я отряд, под командой генерал-майора Портнягина, из небольшого числа пехоты, с четырьмя пушками и из драгунского исправного Нарвского его полка состоящего, к стороне реки Араке не допускать неприятеля меня тревожить с тыла и подавать сикурс крепости. Того же дня, после полудня, неприятель из крепости начал делать вылазку (в числе которой были и регулярные персидские войска) на поставленные впереди лагеря, в удобном месте, гренадерские батальоны, которые и опрокинули неприятеля с немалым ему уроном и с малозначащим со стороны нашей. В ночь потом послал я обложить крепость полковника Симоновича, с надобным числом войск, под командой генерал-лейтенанта барона Розена, поделать баттареи и траншеи, что и исполнено было. Генерал-майор Портнягин два раза прогонял покушавшегося неприятеля подать помощь крепости: в первый раз прогнал до 1000 человек, а во второй раз переправившуюся чрез Араке, для сикурса крепости, в 5000 человек, состоявшую персидскую конницу, при одном хане, прогнав их с большим уроном, преследовал чрез Араке в глубокий брод, драгунами и на крестцах лошадей их посаженными егерями. Как при начатии моем похода к Эривани предписано было генерал-майору Небольсину, с бригадой его, с артиллерией и казаками идти вверх по Араксу, к Нахичивану, то, осаждаючи крепость, получил я от оного рапорт в том же месяце, числа не упомню, что он, подходя к Нахичивану, встречен был, переправившись при Нахичиване чрез реку Араке, персидскими войсками, под командой самого наследника шаха Аббас-мирзы, с конницей и пехотой регулярной и артиллерией. Опрокинув оный корпус персидский с большим уроном, он прогнал неприятеля, чрез Араке бежавшего, причем убит был один хан, дядя наследника шахского; взято в плен несколько персиян, а подлинного числа не упомню, и семь человек наших беглых, служивших у персиян, сражавшихся вместе с персиянами, которых я приказал прогнать жестоко шпицрутеном, отчего оные по нескольких днях после померли. Генерал-майор Небольсин занял Нахичиван, которому и предписано было от меня сделать уже верное сообщение с отрядом генерал-майора Портнягина. С тех пор уже неприятель не смел переходить чрез реку Араке.

Из Эриванской крепости, имеющей к реке Занг и в других местах двойную каменную стену, неприятель отчаянно оборонялся из ружей и из пушек. Я, не имев осадной артиллерии, имев только на другой стороне реки Занг, от крепости, баттарею из нескольких пушек и трех мортир, взятых мною у турков, не мог оному наносить желаемого вреда, и хотя из близко поставленной баттареи, на левом берегу реки Занг, на котором и все войска, обложившие крепость, находились из двенадцатифунтовых орудий и делана была небольшая брешь, но персияне каждую ночь, находящимися в крепости армянами, старались починивать, хотя не без урона от выстрелов шестифунтовых пушек. Неприятель стрелял как днем, так и ночью из ружей и пушек, а когда я делал для устрашения оного фальшивые по ночам тревоги, то стрелял вокруг сильно из ружей почти всю ночь и метал подсветы, но без вреда нашим войскам.

Таким образом, продолжавши осаду по 17 ноября, увидел, что большой снег упал на горе Арарат и на Черных горах, подле меня недалеко лежащих, а приехавший ко мне, с великой нуждой, курьер из Грузии сказал мне, что, по причине упавших больших снегов в горах, чрез которые должно проходить в Грузию, проезд сделался так затруднителен, что я и курьеров впредь ожидать не могу. Живущий за Араксою подчиненный персиянам народ куртинцы прислали ко мне своих поверенных с предложением быть подданными России, которых я обласкав и подарив, дал оным мою сальвагвардию (воинские подразделения, предназначенные для охраны населения, отдельных лиц или имущества во время нахождения армии на данной территории. – Авт.). Войска, осаждавшие Эривань и в отрядах находившиеся, имели продовольствие не только надобное, но, могу сказать, роскошное, ибо получали довольное число муки пшеничной, сарачинское пшено, которого там изобильно, мясо и собирали тоже овощи огородные, в предместиях Эривани находившиеся, даже и пресладкий виноград. Лошади довольствованы были сеном и ячменем из деревень, имевших мою сальвагвардию, между Зангою и Араксом, заготовленными персиянами для своей конницы; мясом же войска довольствованы были от выгнанной из крепости, по тесноте и недостатку корму, скотине, овец и рогатого, часть которого скота сами пастухи пригоняли к войскам, а часть отхвачена была; так что я не имел в прокормлении войск и лошадей никакой еще нужды. При всем этом, от продолжавшейся осады, ожидая уменьшения войска, лишась от упадших больших снегов с Грузией сообщения, а по позднему времени не ожидая возможности до весны уменьшения таковых снегов, должен был я решиться, имея уже мало в остатке снарядов артиллерийских, штурмовать крепость, в которой была небольшая брешь. Дав мое распоряжение атаковать оную, с 16 на 17 число, подошел и сам к крепости наполовину малого пушечного выстрела, с оставшимися в лагере войсками, для резерва, который с тем поставлен был, что когда влезшие в крепость войска займут ворота, взойти ему на помощь сражающимся, расположив оный за малою высотою, дабы меньше терпеть урона от ядер. Штурм был предпринят до света; но неприятель, приметив движение войск, кинул такие подсветы из крепости, что ясно мог увидеть приближение колонн, и хотя одна колонна, по лестницам, взошла в крепость, но по главной колонне, подошедшей к бреши и от которой были уже некоторые во рву, неприятель метал зажженные бомбы и приготовленные камни, а ведший оную полковник Симонович был тяжело ранен. Также и влезший по лестницам в крепость…был убит, а потом и взошедший, с резервом, полковник Булгаков был тоже убит. Я, хотя и послал из резерва, при мне находившегося, атаковать крепость с противной стороны взлезшей в крепость колонны, дабы отвлечь неприятеля от обороны на ту колонну, но и оный отряд подошед к крепости, по сильной обороне неприятеля, не мог взлезть в оную и отошел. По таковой несчастной неудаче приказал я войскам, в траншеях прежде находившимся, войти опять в оные, а раненых собрать и отвести в лагерь. После сего, отправивши в лагерь раненых и постоявши несколько часов пред крепостью, откуда неприятель не смел делать вылазки, послал я к находящимся в траншеях, на место убитых и раненых, из резерва, прочие отвел в лагерь и, продолжав осаду, отнял у неприятеля свободное взятие воды из реки Занги, текущей под стенами, и посылал сказать, что не отойду до тех пор, пока не возьму крепость. Неприятель продолжал оборону отчаянную; и посему, не видя уже возможности продолжать далее осаду по малому остатку артиллерийских снарядов и убавке войск, не имея оных и с начала моей осады более 5000 человек, из которых понес убытка более 800 чел. убитых и раненных на штурме, принужден я был, по всем вышеописанным причинам, призвав отряд генерал-майора Портнягина в лагерь, 30 ноября оставить осаду, и отошел к монастырю Ячмезинскому, где простояв день, собравши все к походу, 2 декабря пошел я к горам, по дороге к Грузии, а как уже известно было, что проход чрез горы, по причине большого снега, не токмо затруднителен, но без раскрытия сколько можно, дороги, невозможен, послал я вперед драгунский полк Нарвский и батальон пехоты, с лопатами. Неприятель до 3-го числа декабря нигде не показывался из крепости, а 3-го числа в обед, когда обозы еще не все втянулись в лагерь, который у меня был уже на снегу, но не так великом, ибо от Эривани более двадцати верст шел я еще сухою дорогою, засев в каменьях, начал стрелять по немалому прикрытию обоза, в арьергарде находившемуся. Посему я послал один гренадерский батальон, пришедший уже в лагерь, который и прогнал неприятеля. Сам я, на другой день, пошед далее, находя отчасу более снегу и наконец мороз до пятнадцати градусов. Тут, перейдя горы, на границе между Персией и грузинской провинцией Шурагели, где, спустясь с гор, было уже весьма мало снегу, расположив войска, сколько можно было, по деревням на квартирах для отдохновения и потом простояв несколько дней, сделал мое распоряжение, которым войскам оставаться в Шурагели, а прочих повел в Грузию».

Неудача под Эриванью тяжело сказалась на моральном и физическом состоянии генерал-фельдмаршала. Кроме того, Гудовича не любил всесильный в то время военный министр Алексей Аракчеев, что все равно не дало бы полководцу возможности реализовать все свои планы завоевания Кавказа.

Эти обстоятельства стало причиной того, что генерал-фельдмаршал подал императору прошение об отставке и Александр I в ответ написал следующее: «Мне чувствительно весьма лишиться такого фельдмаршала, как вы… Желание ваше хотя с прискорбием, но будет мною исполнено».

В следующем году Гудович был назначен главнокомандующим в Москву, а в 1810 г. получил звание члена Государственного совета и сенатора. Через два года он окончательно уходит с действительной службы и поселяется в пожалованном ему императором Павлом I роскошном имении в местечке Чечельник на Подолии, занимаясь на досуге музыкой и охотой.

Умер великий полководец в 1812 г. и был, согласно завещанию, похоронен в Киеве в Софийском соборе, который он очень любил.

 

Генерал от инфантерии граф Михаил Андреевич Милорадович

В изданной в Полтаве в царствование Александра III биографии Милорадовича содержатся следующие показательные строки: «Монархи русские считали Милорадовича лучшим перлом в своей короне: император Павел I в довод своего особенного благоволения к отличной службе Милорадовича, сопричислил его к чинам, состоявшим при своей особе; император Николай, в первые часы по воцарении, в собственноручном письме благоволил назваться его другом; император Александр II торжественно почтил вековой юбилей со дня его рождения».

И эти слова отнюдь не кажутся излишне пафосными – полководец, подобный Милорадовичу, стал бы гордостью любой страны. И это при том, что он явно не до конца раскрыл свой огромный полководческий потенциал. Если бы не предательский выстрел и удар штыком заговорщиков-декабристов, то генерал снискал бы лавры еще не одной славной победы.

Джордж Доу (1781–1829). Портрет генерала Михаила Милорадовича. Военная галерея Зимнего дворца

Род Милорадовичей принадлежит к одному из самых древних в Сербии – его корни уходят в начало XIV века. Прадед будущего генерала от инфантерии – Михаил Милорадович, поступил на русскую службу при Петре Великом и в 1715 г. за службу государю получает поместья в Малороссии и назначается гадяцким полковником. Супругой полковника стала дочь генерального есаула Ульяна Бутович, и у них родился сын Степан.

Так появился новый малороссийский род, представители которого внесли огромный вклад в дело защиты и обустройства родной земли.

Гадяцкий наказной полковой есаул Степан Михайлович Милорадович женился на дочери генерального есаула Марии Гамалее. Их сын Андрей прославился в войне с Турцией в 1771 г., когда он во главе 2-тысячного отряда после переправы через Дунай разбил 7-тысячный корпус неприятеля. Уже будучи генерал-поручиком, он долгие годы был губернатором Черниговского наместничества и очень много сделал для его развития. От брака Андрея Милорадовича с Марией Горленко и родился 1 октября 1771 г. в Санкт-Петербурге выдающийся полководец Михаил Андреевич Милорадович (лично участвовавший, как минимум, в 52 сражениях), ставший общей гордостью трех братских славянских народов.

С раннего детства Милорадович был записан отцом в лейб-гвардии Измайловский полк, но перед вступлением на военную службу он получил прекрасное европейское образование. Четыре года в Кенигсбергском университете юноша изучал право, архитектуру, ряд других наук (также и военные, включая артиллерию и фортификацию), потом совершенствовался еще в нескольких европейских университетах.

Свой боевой путь будущий герой Отечественной войны начал во время войны со Швецией 1788–1790 гг., в которой он принял участие в составе батальона измайловцев (входившего в сводный гвардейский отряд).

Когда на престол вступил Павел I, Милорадович одно время думал об отставке – слишком тяжело стало служить при непредсказуемом императоре, к тому же весьма не жаловавшем гвардию, которую он (впрочем, с полным основанием) считал для себя серьезной угрозой. Однако неожиданно для самого себя, без приложения каких-либо усилий, Милорадович оказывается в фаворе у недавнего гатчинского затворника.

Дело в том, что Милорадович был прирожденный (как говорили в императорской армии «отчетливый») строевик, и это сразу заметил царь, являвшийся большим любителем парадов, разводов и различных строевых упражнений. В 1797 г. новый императорский любимец становится полковником, а спустя год благодаря своему щедрому, как на наказания, так и поощрения, покровителю он – в 27 лет – уже генерал-майор и командир Апшеронского мушкетерского полка.

С полком Милорадович принял участие в 1799 г. в Итальянском и Швейцарском походах Суворова.

В первом же сражении – у Лекко Милорадович привлек к себе внимание Суворова своей доблестью и уверенным командованием.

Чтобы понять дальнейшее становление Милорадовича как полководца, стоит сказать несколько подробнее о его первом серьезном испытании на поле брани. Показательно, что хотя в сражении приняли участие сравнительно небольшие силы, Суворов оценивал его как одно из самых для себя тяжелых. Как он говорил: «При Лекко чуть было мою печенку не проглотили».

15 апреля события у города Лекко (на восточном берегу реки Адда возле озера Коммо) развивались следующим образом. Город был занят французским 5-тысячным отрядом в составе шести батальонов, четырех эскадронов и шести орудий (два батальона и вся артиллерия находились на западном берегу Адды) под командованием генерала Сойе.

Утром 3-тысячный отряд Багратиона начал атаку на Лекко и сумел вытеснить силы Сойе. Однако французы, отступив на северную окраину, быстро поняли, что численность русских войск невелика и начали проводить контрманевр на окружение. Их действия были разгаданы – русские войска успели вырваться из города до того, как кольцо окружения было замкнуто и заняли жесткую оборону недалеко от Лекко. Багратион надеялся продержаться до прихода подкреплений от Суворова, которые он просил прислать не медля ни минуты.

Сойе, понимая, что к русским вот-вот может подойти подкрепление, не прекращал ожесточенных атак, которые Багратиону все труднее становилось отражать. Ситуация изменилась, когда, выполняя приказ Суворова, подошли два батальона под командованием генерала Повало-Швейковского и батальон апшеронцев под командованием Милорадовича (последний фактически предвосхитил появление мотопехоты, посадив своих солдат для быстрейшего передвижения на подводы). Кстати, высокой мобильностью своих войск Милорадович широко прославился и в следующих войнах. Недаром, уже в 1812 г., сам Голенищев-Кутузов заметил генералу по этому поводу: «Ты ходишь скорее, чем летают ангелы».

Осажденные и пришедшие к ним на помощь три батальона подкрепления немедленно контратаковали французов (особо при этом отличились апшеронцы), и, понесший большие потери, Сойе был разбит и отступил в северном направлении.

О полном успехе русских войск свидетельствуют и сравнительные цифры потерь. В то время как Сойе потерял убитыми, ранеными и пленными около тысячи, потери русских были почти втрое меньше.

После победы у Лекко Суворов назначил Милорадовича (награжденного за сражение орденом Святой Анны 1-й степени) при себе дежурным генералом. Таким образом молодой генерал становится одним из самих приближенных к великому полководцу людей, и суворовская школа оказывает огромное влияние на его становление. Генералиссимус навсегда останется для Милорадовича образцом, поведению которого он всегда подражал на поле брани и неизменно применял в бою суворовскую тактику.

В связи с этим чрезвычайно интересна характеристика Суворова, которую дал (на основании анализа именно Итальянского и Швейцарского походов) автор бессмертного «евангелия полководцев» – книги «О войне» Карл фон Клаузевиц: «Мы не решаемся давать характеристику этого знаменитого человека, так как все черты его хорошо известны, и мы не чувствуем себя достаточно вооруженными для более подробного изображения его удивительной индивидуальности.

Упомянем только о том, с чем согласны все, что это человек пламенной воли, большой силы характера, отличавшийся крупным природным умом, прошедший хорошую школу в войнах против турок. Если эта школа и не была вполне достаточной для ведения войны с французской армией и грубая своеобразность его простого разумного руководства часто создавала затруднения в той сложной деятельности, какой является война между образованными народами, то всем известно, что его чудачества были лишь взятой им на себя ролью, которую его острый ум разыгрывал только по внешности, но он никогда не допускал их в решительных вопросах. Если даже принять во внимание в этих сложных отношениях и формах войны между образованными народами австрийский генеральный штаб, во главе которого стоял весьма образованный и выдающийся человек (генерал Шателер), то все же никоим образом нельзя умалять индивидуальных заслуг Суворова.

Самый превосходный генеральный штаб с правильными взглядами и принципами не может послужить к хорошему руководству армией, если отсутствует душа великого полководца; но направление взглядов и воли, свойственное натуре великого полководца, является превосходным коррективом против учености генерального штаба, вплетающейся в его планы там, где без него, как инструмента, обойтись нельзя. Если австрийцы под начальством Края одержали победу при Маньяно, что служит к чести их оружия, то без Суворова они не выиграли бы сражений при Кассано, Треббии и Нови. В этих победах нельзя не признать своеобразного характера энергии Суворова и меткости его взгляда».

В дальнейших сражениях этого похода Милорадович подтвердил утвердившуюся за ним высокую боевую репутацию. Со своими апшеронцами он участвует в сражениях у Бассиньяны, Треббии, Нови, во время перехода через Альпы командует авангардом русских войск.

И в каждом бою Милорадович неизменно проявляет решительность, полководческий талант и легендарную личную храбрость. Вот как описывает роль Милорадовича в бою у Бассиньяны изданная в 1892 г. официальная история Апшеронского полка: «Узнав о переходе русских у Бассиньяны, генерал Моро (имеется в виду командующий французской армией в Италии генерал Жан Виктор Моро. – Авт.) немедленно двинул туда части дивизии Виктора и Гренье и сам поехал на место сражения… Положение авангарда Чубарова с каждой минутой становилось все тяжелее и тяжелее, а помощи не являлось. Тогда великий князь Константин Павлович сам поскакал к переправе и приказал генералу Милорадовичу с одним батальоном своего полка идти на выручку Чубарова. Милорадович бегом повел свой батальон на поле сражения и, придя сюда, пристроился к правому флангу. Вслед за тем подошли еще 2 батальона. В это время неприятель обходил наш отряд с обоих флангов; кавалерия – справа, а пехота – слева. Войска наши, отступая, отбивали все атаки французов. Но вот на ближайших высотах показалась колонна генерала Виктора».

«В такое критическое мгновение генерал Милорадович, в голове двух рот, с правого крыла бросается в ту сторону, где угрожает большая опасность. Взяв в руки знамя, он сам устремляется вперед и еще раз отбивает атаку неприятельскую» (Д. А. Милютин) (цитата из труда будущего военного министра Александра II Дмитрия Милютина о суворовском походе, изданного в 50-е гг. XIX века. – Авт.)».

А вот строки из приказа самого Суворова, в котором говорится о действиях Милорадовича при переправе у Бассиньяны: «Мужественный генерал-майор Милорадович, отличившийся уже при Лекко, видя стремление опасности, взявши в руки знамя, ударил по штыках, поразил и поколол против стоящую неприятельскую пехоту и конницу, и, рубя сам, сломал саблю; две лошади под ним ранено».

Приведем также отрывок из донесения Суворова Павлу I о битве при Нови, из которого видна роль Милорадовича в этой значительной для успеха всей кампании битве: «Генерал-майор князь Горчаков во время своего на неприятеля нападения увидел вдруг целую неприятельскую колонну, тогда подкрепили его полки Молодо-Баденской и Милорадовича с генералом-лейтенантом Ферстером; вторая колонна подоспела к неприятелю, и тогда генерал от кавалерии Дерфельден подкрепил Ферстера и князя Горчакова полками генерала-лейтенанта Швейковского, Ферстера и баталионом Дальгейма. Неприятель, маневрируя беспрестанно то влево, то вправо, принуждал наши войски три раза переменять построения нашего фронта. Напоследок неприятель усилился против конца нашего левого фланга, где полк Милорадовича и Дальгеймова полку баталион Кастелия мужественно сражался. Когда генерал-майор князь Багратион поражал неприятеля, то из кустарников показалась густая колонна, которую он атаковал холодным ружьем, расстроил и рассыпанную уже колол; тогда два неприятельские гусарские эскадрона вышли на выручку. Сбитой неприятель подкреплен был второю колонною. К нашим войскам пришел на помощь генерал от кавалерии Дерфельден с полками Розенберга, Тыртова, баталионом Дальгейма и с левого флангу баталион Швейковского, полк Милорадовича и Молодо-Баденский, которые вступили в атаку. По ним открыт был жестокой из 20 пушек огонь, равно и ружейной; но несмотря на то колонна была сбита; рассыпанные [люди] взяты были в полон; малая часть спаслась. Сих подкрепил фронт неприятельской, засевший во рве на плоском месте при горе; к оному наши войски сближались. Тогда неприятель, собрав войски, усилил свой центр, которой уже стенал от жестоких ударов Дерфельдена; подкрепление не пособило. Когда в центр войска его были собраны, то правый его фланг обессилился; и тогда генерал от кавалерии Мелас, воспользовавшись сим, взял путь свой на высоту горы от стороны Сераваля и пришел вовремя, поражал неприятеля в левый фланг с решительным успехом. Нападение от каждого и всех вообще началось с беспримерною решимостию и мужеством; неприятель был повсюду опрокинут; замешательство его в центре и на левом крыле было свыше всякого выражения; он выгнан был из выгоднейшей своей позиции, потерял свою артиллерию и обращен в бегство. С центром и левым его крылом сражавшиеся войски могли тогда с тем большею удобностию возобновлять и усугублять свое нападение. Все соединенные войска, равно и генерал-фельдцейхмейстер Край с своею колонкою, гнали его, брали в плен, разили за восемь верст и далее от Нови. Таким образом продолжалось 16 часов сражение упорнейшее, кровопролитнейшее и в летописях мира, по выгодному положению неприятеля, единственное. Мрак ночи покрыл позор врагов, но слава победы, дарованная Всевышним оружию твоему, великий государь! озарится навеки лучезарным немерцаемым светом.

Все войски наши состояли из 38 000 человек, а по объявлению самих французов, потеря их простирается за 20 000; убитыми до 7000, раненых увезено ими свыше 5000, разбежалось за 4000. Нам в плен досталось 4 генерала, 3 полубригадных шефов, 81 штаб и обер-офицеров и нижних чинов 4520…

Главнопредводительствовавший генерал Жуберт вскоре по начатии сражения ранен и умер в Нови. Сей произвел Пиемонтскую революцию, и Бонапарт, при отправлении его, наименовал своим наследником. Также убит дивизионной генерал Ватрен и бригадной генерал Гаро. Пушек досталось победителям 39 и ящиков с снарядами 54.

Наш урон: российских убито – майор Корф, обер-офицеров 10, нижних чинов 337; ранено: генерал-лейтенант Тыртов в голову пулею, генерал-майоры: князь Горчаков от картечи контузией, Чубаров в ногу пулею; полковники: Ломоносов, Касаговский, Бредихин, Врангель и Санаев подполковник; майоры: Буланин, Козлютинов, Вердеревской и Розен; обер-офицеров 47, нижних чинов 1479. Императорокоролевских (имееются в виду австрийцы. – Авт.) убито 900, ранено 3200.

Все воинство вашего императорского величества от каждого генерала до последнего солдата подвизалось в сем сражении единым духом храбрости, мужества, неутомимости и неустрашимости; все они совокупно одушевлялись великими монаршими милостями и щедротами, вашим величеством к ним ниспосылаемыми, и охотно приносили на жертву служению престолу и живот и кровь свою.

Обязанностию верноподданическою поставляю я здесь в высокомонаршее вашего императорского величества благоволение припоручить:…Милорадовича, с храбростию и расторопностию поражавшего неприятеля, наступавшего на его атакою».

Добавим еще следующее. Когда мы говорим о Милорадовиче как ученике Суворова, то речь идет не только о полководческом искусстве, а и об отношении к солдатам, умении переносить с ними все тяготы наравне или даже в еще большей мере. Для подтверждения этого приведем только один пример времен перехода через Альпы, описанный суворовским биографом конца XIX века генерал-лейтенантом Александром Петрушевским: «Требовались большое внимание и осторожность, чтобы не сорваться со скользкого пути и не полететь вниз, а когда туман сгущался или над головою чернела туча, то опасность увеличивалась, ибо приходилось лезть ощупью, двигаться на авось. Еще труднее, почти невозможным делалось движение ночью, когда, при ненастье, не видно было ни зги и истощенные дневным походом силы солдат отказывались служить. Части войск останавливались на привал, где встречались площадки; но такие ночлеги служили больше утешением, чем на действительную пользу, потому что леденящий ветер гулял тут свободнее, пробирая насквозь, а голая, бесприютная высь не давала ни прутика для бивачного огня. Предшествовавший поход по дикой горной стране послужил, правда, школою для войск, но он перемежался упорными боями, а не отдыхами, и войска не имели досуга привести свое снаряжение в исправное состояние. Обувь солдатская, и в особенности офицерская, теперь в течение немногих часов совсем сбилась и пришла в негодность; у иных отодрались подошвы. О каких-нибудь приспособлениях, вроде, например, сандалий с железными шипами, не было и помину, ибо не имелось ни времени, ни опытности, как у Французов, искусившихся бойцов горной войны. В довершение бедствия нечем было подкрепить силы; вьюки с провиантом тянулись позади, а при себе или ничего не было, или очень немногое, и эту малость надо было расходовать бережливо. Кто был позапасливее, тот сохранил муку, розданную в Альторфе, в ожидании огня, чтобы спечь из нее лепешки. Другого харчевого подспорья не было; иные раздобылись в прежнее время картофелем или сыром, но это все уже вышло, да и большинство солдат употребляло сыр лишь в последней крайности, считая его гнилью. Офицеры и генералы бедствовали чуть ли не больше, и солдаты им охотно помогали, чем могли: чинили обувь на привале, делились харчами из последних скудных остатков. Милорадович на биваке съел у одного солдата спеченную из альторфской муки пригорелую лепешку, очень ее похвалил, поблагодарил хозяина и прислал ему взамен небольшой кусочек сыра, – половину всего, что имел сам. Солдат не взял сыру, а вместе с другими своего десятка или капральства составил складчину, по сухарику с брата, и все это с кусочком сухого бульона, взятого с убитого французского офицера, отнес в узелке к Милорадовичу, который поблагодарил и принял».

Отмеченный после окончания Итальянского и Швейцарского походов многими российскими и австрийскими наградами, Милорадович вновь скрестил шпагу с французами в 1805 г. Командуя отдельной бригадой (в составе трех пехотных и одного конного полка), он отличился в сражениях при Амштеттене и Креймсе, за что был награжден орденом Святого Георгия 3-й степени и получил эполеты генерал-лейтенанта.

Служивший под началом Милорадовича Федор Глинка рассказал о действиях своего командира под Амштеттеном, и его слова снова заставляют вспомнить о школе Суворова: «Мы стояли в две линии, вторая наша линия и резерв были у самого леса в лощине, так что неприятель не мог их хорошо видеть. Генерал Милорадович, помня наставления великого Суворова, что русский солдат должен доставить победу концом своего штыка, отдал приказание, чтоб гренадерский батальон его полка не заряжал ружей, а встретил бы неприятеля прямо грудью и холодным ружьем. В четыре часа пополудни дело началось: первая наша линия выслала стрелков против неприятельских, которые высыпали из лесу».

Не менее показателен и рассказ Глинки о сражении при Креймсе, в котором французы, благодаря действиям Милорадовича, были наголову разбиты и понесли огромные потери: «Мы несколько раз принуждены были отступать до самого города, и всякий раз генерал Милорадович, начальствовавший в сем деле, мужественно отражал неприятеля и по трупам его водил расстроенные полки свои вперед… На долине и в горах бой продолжался с равным жаром. Теснота места усугубляла жестокость сражения. Пули сновали туда и сюда, как рои пчел. Ядра и картечи, шумя по горам, ссекали деревья и дробили камни… Полк наш, сражаясь отчаянно, очевидно исчезал. Много офицеров было раненых, и многие, перевязав раны, возвращались в строй. Наконец уже к вечеру Уланиус с егерями, а генерал Дохтуров со своей колонной ударили на неприятеля с тылу, и он весь частью потоплен, частью забран был в плен».

Прославился своей отвагой Милорадович и в сражении при Аустерлице, где он командовал бригадами, входившими в состав колонны австрийского генерала Иоганна Коловрата-Краковского. Конечно, не имея возможности повлиять на принятие решений командования, он никак не мог изменить результат сражения, но его действия остались в истории примером выдающегося проявления воинской доблести. В рапорте Милорадовича (который никогда не был склонен к преувеличениям) содержится красноречивая оценка Аустерлицкой битвы: «Тут началось с четырьмя полками, имеющими под ружьем всего до 5 тысяч человек, и двумя австрийскими батальонами против 28 тысяч неприятеля (что потом известно было) самое упорное невероятное сражение, в коем Малороссийской гренадерский полк и Апшеронского мушкетерского полка гренадерский батальон два раза шли на штыки».

Если отвага и полководческий талант Милорадовича не могли повлиять на результат кампании против Наполеона, то в русско-турецкой войне 1806–1812 гг. он добился выдающихся успехов и снискал заслуженные лавры победителя.

Будучи командиром корпуса в составе Днестровской (Молдавской) армии знаменитого усмирителя пугачевского бунта генерала от кавалерии Ивана Михельсона, Милорадович одерживает победы при Гладени, Бухаресте, Турбате, Обилешти, Расевате.

Именно Милорадовичу Михельсон поручил освобождение Валахии от турок, и показательно, в каких выражениях он приказал это сделать: «Избираю к сему ваше превосходительство, яко опытность, храбрость и усердие ваше неоднократно отличались».

Милорадович спас мирное население Бухареста 13 декабря 1806 г., когда его корпус отбросил османов и вошел в город (турецким командованием был отдан приказ об уничтожении всех его жителей и страшная резня уже началась). За подвиг под Бухарестом Милорадович был награжден золотой шпагой с надписью «За храбрость и спасение Бухареста».

Не менее важным, чем взятие Бухареста, была и победа при Обилешти. Тогда только что захвативший трон султан Мустафа IV отправил для возвращения Бухареста 40-тысячное войско под командованием визиря, и в случае успеха его плана Михельсон вынужден был бы отступить из Валахии. После переправы через Дунай у Силистрии к туркам должен был подойти из Рущука Мустафа-паша во главе 13-тысячного отряда, и их объединение делало падение Бухареста неизбежным. Милорадович (у которого было всего 4 тысячи 500 солдат) форсированным маршем успел подойти у Обилешти к Мустафе-паше до соединения, стремительной атакой разбил его и вынудил отступить за Дунай.

За победу при Расевате (где русскими войсками командовал Багратион) Милорадович производится в генералы от инфантерии, что было заслуженной оценкой данного стратегического успеха. Тогда именно Милорадович сыграл решающую роль в достижении победы, и она явилась одной из важнейших в его полководческой биографии.

Небольшое местечко Расеват располагалось около Дуная в лощине между двумя крутыми скатами. Подходы к нему были сильно укреплены, и у турок был большой сектор обстрела для ведения концентрического огня по наступавшим. И действительно, когда к Дунаю подошли авангарды корпусов Милорадовича и Платова, то они сразу попали под плотный огонь. Одновременно османская конница попыталась нанести удар по правому флангу Милорадовича.

Все это заставило русские войска остановиться на высотах и занять оборону, не прекращая при этом перестроения войск из походного в боевой порядок (Милорадович разделил свой корпус на четыре каре, которые были выставлены на возвышенностях, а на фланги из авангарда поставил казачьи полки). Одновременно генерал с целью защиты своего правого фланга поставил туда гренадерский и гусарский полки, которые отбили кавалерийскую атаку и заставили турок отступить.

После отражения кавалерийской атаки османов Милорадович начал вести массированный артиллерийский огонь по турецким позициям, которым нанес противнику большие потери.

Багратион приказал Платову (выстроившему свой корпус в три колонны) занять вторую возвышенность и с этой позиции открыть артиллерийский огонь, а также направил войска с целью обойти город по дороге в Кузгун, что лишало османов единственного пути отступления.

После этого турецкая кавалерия начала поспешно отступать по горной дороге, а пехота – по низменности в направлении Силистрии.

Отступающих османов начала преследовать вся русская кавалерия. Остальные войска были направлены Багратионом для захвата турецких позиций у Расевата. Милорадович при этом находился в рядах Белорусского гусарского полка (его задачей было занятие укреплений на левом фланге), который действовал чрезвычайно энергично.

Турки уже, не оказывая никакого сопротивления, бежали, оставляя большое количество военного имущества и орудия.

В итоге 12-тысячное турецкое войско потеряло более четырех тысяч убитыми и более тысячи ранеными и пленными. В качестве трофеев было взято тридцать знамен и семь пушек. Русские потери составили всего менее двухсот человек.

В 1809 г. Милорадович берет штурмом Рущук, но вскоре покидает армию. Формально по состоянию здоровья, хотя существует версия, что у него начался конфликт с Багратионом (возможно, он был обижен тем, что после смерти князя Прозоровского не был назначен новым главнокомандующим).

В апреле 1810 г. Милорадович назначается киевским военным губернатором и пребывает в этой должности до конца лета 1812 г. Несмотря на то что в Киеве он был недолго, но, по единодушному свидетельству современников, сумел снискать искреннюю любовь и уважение всего местного общества, прославившись как губернатор лишь пышными балами.

После начала Отечественной войны император поручает Милорадовичу формирование резервных частей в районе Калуга – Волоколамск – Москва. С этим поручением он быстро и успешно справляется и со сформированным 15-тысячным корпусом, присоединяется 18 августа к главной армии в районе Гжатска.

Первым сражением Милорадовича в Отечественной войне была Бородинская битва, в которой он командовал правым флангом (заняв позиции, оставленные 2-й Западной армией), а затем арьергардом, прикрывавшим отступление основных сил.

Бородинская битва и действия в ней всех частей русской армии неоднократно подробно описаны и вряд ли имеет смысл делать это вновь. Лучше мы просто приведем, полное искренним восхищением свидетельство уже упоминавшегося Глинки о поведении Милорадовича в бою: «Вот он, на прекрасной, прыгающей лошади, сидит свободно и весело. Лошадь оседлана богато: чепрак залит золотом, украшен орденскими звездами. Он сам одет щегольски, в блестящем генеральском мундире; на шее кресты (и сколько крестов!), на груди звезды, на шпаге горит крупный алмаз… Средний рост, ширина в плечах, грудь высокая, холмистая, черты лица, обличающие происхождение сербское: вот приметы генерала приятной наружности, тогда еще в средних летах. Довольно большой сербский нос не портил лица его, продолговато-круглого, веселого, открытого. Русые волосы легко оттеняли чело, слегка подчеркнутое морщинами. Очерк голубых глаз был продолговатый, что придавало им особенную приятность. Улыбка скрашивала губы узкие, даже поджатые. У иных это означает скупость, в нем могло означать какую-то внутреннюю силу, потому что щедрость его доходила до расточительности. Высокий султан волновался на высокой шляпе. Он, казалось, оделся на званый пир! Бодрый, говорливый (таков он всегда бывал в сражении), он разъезжал на поле смерти как в своем домашнем парке; заставлял лошадь делать лансады, спокойно набивал себе трубку, еще спокойнее раскуривал ее и дружески разговаривал с солдатами… Пули сшибали султан с его шляпы, ранили и били под ним лошадей; он не смущался; переменял лошадь, закуривал трубку, поправлял свои кресты и обвивал около шеи амарантовую шаль, которой концы живописно развевались по воздуху.

Французы называли его русским Баярдом; у нас, за удальство, немного щеголеватое, сравнивали с французским Мюратом. И он не уступал в храбрости обоим».

Уже командуя арьергардом, Милорадович вступает в переговоры с Мюратом на аванпостах, чтобы добиться беспрепятственного отступления русской армии через Москву. Наполеоновский маршал был вынужден согласиться на это после следующего заявления Милорадовича: «В противном случае я буду драться за каждый дом и улицу и оставлю вам Москву в развалинах».

Воспользовавшись встречей, Мюрат попытался зондировать возможность заключения мира, но получил следующий ответ: «Сколько вы желаете мира, столько мы желаем продолжения войны; впрочем, если бы и император захотел, то русские не захотят, и вправду сказать, я на их стороне». Когда же король Неаполитанский сказал о необходимости «искоренения народных предрассудков», то услышал от своего визави следующие слова: «О, нет! Не в России, у нас народ страшен, он в ту же минуту убьет всякого, кто вздумает говорить о мирных предложениях».

Благодаря прикрытию со стороны Милорадовича, армия смогла потом перейти на старую Калужскую дорогу – постоянными нападениями на французские силы он не дал им возможности помешать этому главному кутузовскому маневру стратегического значения.

Когда армия Наполеона начала свой путь обратно из Москвы, Милорадович неоднократно проявлял свой полководческий талант. Так, он совершил, вызвавший восхищение главнокомандующего, молниеносный маневр на помощь Дохтурову и Раевскому под Малоярославец. В сражении под Вязьмой, благодаря Милорадовичу, французы были выбиты из города и понесли огромные потери.

Известный русский военный историк первой половины XIX века генерал-лейтенант Александр Михайловский-Данилевский (адъютант Голенищева-Кутузова во время Отечественной войны) так писал о действиях подчиненных Милорадовичу войск во время освобождения Вязьмы: «Милорадович… приказал Поль (генерал-майор Иван Поль, в то время шеф Каргопольского драгунского полка. – Авт.) атаковать одну французскую колонну. Пока вверенный ему Каргопольский полк, по чрезмерной усталости лошадей, медленно перебирался через рвы, Поль далеко опередил его, должен был один выдержать огонь всей неприятельской колонны. Лошадь его, пораженная многими пулями, упала: фуражка и шинель были во многих местах прострелены, но сам он остался невредим и успел сесть на другую лошадь, подведенную ему верным его конюшим. Все сие совершалось в нескольких шагах от неприятеля. Между тем подоспели каргопольцы, и французы, не выждав атаки, сложили оружие».

В итоге французы, благодаря действиям Милорадовича и Платова, потеряли в этом сражении более восьми тысяч человек, в то время как потери русских не превышали двух тысяч.

Прекрасно проявил себя Милорадович и в сражении под Красным, в результате которого отступающая наполеновская армия должна была сойти с главной дороги и идти по направлению к Днепру второстепенными дорогами. Это стоило ей значительных потерь военного имущества (в первую очередь брошенных пушек) и живой силы.

Согласно приказу Александра I, Милорадович самостоятельно освобождает от французов всю территорию Варшавского герцогства и овладевает Варшавой. За взятие Варшавы императором Милорадовичу были пожалованы вензеля на эполеты, в связи с чем главнокомандующий написал ему такие сроки: «Великие заслуги ваши столь много сблизили вас с всеавгустейшим императором нашим, что сие даруемое им вам преимущество находиться при особе его императорского величества сделалось необходимым для вас и для него».

В Заграничном походе Милорадович достигает не меньших успехов, за которые возводится императором в 1813 г. в графское достоинство.

После неудачного Лютценского сражения в апреле 1813 г. Милорадович три недели не давал возможности войскам Наполеона приблизиться к отступавшим русским и прусским войскам. В сражениях при Вальдгейме, Эндорфе, Носсене и Вильдсдруфе он неизменно отбрасывал наступавших французов, что так и не дало им возможности развить достигнутый при Лютцене успех и переломить в свою пользу ход кампании.

Отличился Милорадович и в мае 1813 г. в Бауценском сражении, где он командовал левым флангом. Хотя действия одного левого фланга, активно контратаковавшего наступавших французов, и не смогли повлиять на неудачный для русских войск исход боя, но позволили избежать полного разгрома.

С Бауценским сражением связана не только воинская доблесть Милорадовича, но и его высокое гражданское мужество. После Лютцена и Бауцена, когда стало очевидно, что главнокомандующий – генерал от кавалерии Петр Витгенштейн не справляется со своими обязанностями, он счел своим долгом лично поехать к своему боевому товарищу и прямо заявить ему об этом. Как об этом рассказывал сам Милорадович: «Я поехал поутру к графу Витгенштейну и сказал ему: зная благородный образ ваших мыслей, я намерен с вами объясниться откровенно. Беспорядки в армии умножаются ежедневно, все на вас ропщут, благо отечества требует, чтобы назначили на место ваше другого главнокомандующего. «Вы старее меня, – отвечал граф Витгенштейн, – и я охотно буду служить под начальством вашим или другого, кого император на место мое определит».

Император прислушался к мнению Милорадовича (у которого в этом деле не было и тени честолюбивых интересов, ибо он отказался от предложения Александра I самому возглавить армию), и новым главнокомандующим был назначен генерал от инфантерии Михаил Барклай-де-Толли.

Отличился Милорадович и в сражении под Кульмом в августе 1813 г., в котором наголову был разбит корпус под командованием дивизионного генерала Жозефа Вандама. В этом сражении, ставшим переломным моментом в Заграничном походе, Милорадович командовал войсками в ночь с первого на второй (он же и последний) день сражения.

Чтобы понять всю ожесточенность битвы и то, насколько непросто было русским войскам достигнуть победы, дадим ее описание непосредственным участником. Вот отрывок из дневника Павла Пущина: «Сражение под Кульмом. Французы атаковали наши аванпосты. С рассветом наша дивизия колоннами побатальонно отступила от Кульмских высот. Она остановилась при входе в ущелье, упираясь левым флангом в лесистые возвышенности. Здесь был получен приказ не отступать ни на шаг, так как главная армия, потерпев неудачу под Дрезденом, спешила нам на помощь через Теплиц. Этот приказ однако не так легко было исполнить. Мы имели дело с генералом Вандамом, у которого было 40 000 человек, а помощь, которую нам обещала главная армия, не могла скоро подоспеть, во-первых, потому что на нее наступал восторжествовавший неприятель, а во-вторых, ей нужно было пройти ущелье гор, отделяющих Саксонию от Богемии, 2-й корпус, сражавшийся в течение 5 дней, насчитывал уже очень мало людей, а наша дивизия в составе четырех полков тоже понесла большие потери. В общем наши силы не превышали 10000 человек.

Несмотря на это, мы немедленно перешли к нападению. Первая линия оборотилась лицом к неприятелю и налетела на французов, только что появившихся из ущелья на Кульмскую долину. Большая часть корпуса генерала Вандама находилась еще в ущелье, когда его авангард, не ожидавший вовсе этого нападения, был опрокинут и обращен в бегство. В то же время гвардейские егеря зашли в лес, находившийся от нас слева, и атаковали неприятельских застрельщиков с присущей им отвагой. Сначала они взяли перевес, но скоро их отвага должна была уступить численному перевесу. 3-й батальон семеновцев, находившийся во второй линии, послан был в подкрепление, он вошел в лес, вытеснил французов за мельницу, которую они занимали, но так как французские стрелки, стараясь захватить верхушку возвышенности, обходили наш левый фланг, то 1-я рота семеновцев его величества зашла в лес, и равновесие установилось настолько, что к 12 часам 3-й батальон мог снова выйти из леса и остановился на опушке в резерве.

В промежуток этого времени французы, оправившись от первой неожиданности, почти все вышли из ущелья на равнину и атаковали центр наших позиций превосходящими силами. С этого момента вся пехота была в деле. В резерве оставались только две роты имени его величества – одна преображенцев и одна семеновцев. Полки Кавалергардский и Конногвардейский, прибывшие в это время, заняли позиции на крайнем правом фланге и находились за оврагом, единственной защитой на этом крыле.

Это был ужасный момент.

После геройской защиты численный перевес французов начал брать верх. Егеря отступали по всей линии равнины, и неприятель завладел окончательно деревнями, которые занимал наш центр, наступал повсюду, кроме леса, где его успехи были не так значительны. В это время прибыл на поле сражения генерал Дибич и во главе нескольких эскадронов гвардейских уланов и драгун атаковал с беспримерной стремительностью неприятельские колонны. Французы побежали, наша пехота перешла в наступление и быстро кинулась вперед. Это был сигнал к полному расстройству неприятельской армии, которая бежала к своим резервам и не посмела больше наступать в течение всего дня.

В лесу, на нашем левом фланге, неприятель снова взял мельницу; меня послали с двумя ротами 3-го батальона в помощь егерям, чтобы отобрать мельницу. Я это скоро исполнил, лишившись тем не менее нескольких офицеров.

Было 6 часов вечера, я оставался в лесу до 10 часов, но французы даже не показали вида о намерении что-либо предпринять серьезное, довольствуясь тем, что время от времени давали несколько ружейных выстрелов ради забавы. Первым подкреплением нам явился генерал Пышницкий с несколькими батальонами пехоты и с 3-м корпусом. Они меня сменили в лесу. Я присоединился к батальону, который со всей дивизией направился на ночлег в Собохлебен.

18-го с рассветом опять раздались пушечные выстрелы. 3-й корпус занял 1-ю линию, а первая гвардейская дивизия – 2-ю. К 10 часам утра прибыла на поле сражения 2-я гвардейская дивизия, и, увидев Николая, я очень обрадовался. Венгерская пехота подоспела к ним почти в то же время. 3-й корпус атаковал французов, и ровно в полдень они бежали. Кавалерия их преследовала. Генерал Вандам, 80 пушек и много пленных были в наших руках. Победа была полная. Мы расположились бивуаками на поле сражения».

Следующим триумфом Милорадовича стала великая Битва народов под Лейпцигом в октябре 1813 г., о которой он сказал так: «Эта канонада громче Бородинской». Лучше ее трудно охарактеризовать – это было самое ожесточенное сражение Заграничного похода.

Интересное описание Битвы народов содержится в дневнике Пущина. Несмотря на свою краткость, оно позволяет ощутить саму атмосферу сражения, дух победоносных русских войск, гордостью которых был Милорадович (командовавший в битве гвардейскими частями): «5, 6 и 7 октября. Воскресенье – вторник.

Проснувшись довольно поздно на том же месте, я очень удивился. Действительно, наш корпус не двигался целый день, и французы не делали никаких попыток. Они готовились дать сражение, и все наши армии соединились в долинах Лейпцига. Армия наследного шведского принца и армия генерала Бенигсена вошли в первую линию и заняли позиции на правом фланге. В понедельник, в 10 часов утра, атаковали французов превосходящими силами. Они были совершенно уничтожены, ни одно их ядро не долетало до нас, находившихся в резерве. Мы наступали без выстрелов. О других нельзя того же сказать, им досталось-таки хорошо. Французы особенно ожесточенно сражались в деревне Конневиц, которую они обороняли для прикрытия своего отступления, так как они сражались уже не в целях одержать победу, а защищаясь. Огонь прекратился лишь с наступлением ночи. Наш корпус ночевал в недалеком расстоянии от Конневица.

В ночь с понедельника на вторник неприятель выдвинул все свои посты, занимаемые им между г. Лейпцигом и нашими линиями, а на рассвете его арьергард был атакован у ворот и в предместьях города. Наш корпус, помощь которого уже не была нужна, получил приказ двинуться на Пегау, но я, не имея батальона для командования, так как из 3-х батальонов мы сформировали только 2, лично отправился в Лейпциг и вступил в него с первыми нашими колоннами, разбившими арьергард Наполеона, армия которого совершенно отступала. Жители Лейпцига встретили нас восторженно с выражением неподдельной радости, и я долго бродил по улицам города в свое удовольствие, наслаждаясь ласковым приемом, нам оказанным.

Король саксонский, все верный Наполеону, признан военнопленным. Несмотря на насильственное завладение всего его королевства, он никогда не хотел примкнуть к союзу. Французский маршал князь Понятовский, командовавший наполеоновским арьергардом, был убит утром. Это было упование Польши.

Вторично французская армия уничтожена».

А о том, как действовала гвардия под командованием Милорадовича, свидетельствует доклад Милорадовичу будущего героя Кавказских войн генерал-лейтенанта Алексея Ермолова: «Огонь начался жесточайший. Лейб-гвардии Егерский и Финляндский полки, с неимоверной храбростью сражающиеся, уступали уже превосходному неприятелю. Стрелки уже угрожали артиллерии нашей. Сильный с батарей огонь загорелся с обеих сторон. Сквозь град ядер проводил я лейб-гвардии Гренадерский полк к деревне Госса и с удивлением видал равнодушие к опасностям молодых людей, большей частью полк сей составляющих. Генерал-майор Желтухин, впереди полка мужеством своим и хладнокровием ободряя, ударил в штыки. Лейб-гвардии Егерский и Финляндский полки стремительно ворвались в средину неприятеля. Санкт-Петербургский и Таврический гренадерские полки, с отличным мужеством им содействовавшие, много способствовали, и в мгновение деревня была во власти нашей. Ничто не остановило храбрые полки наши. По телам неприятеля дошли они до его линий. Уже свезены были его батареи. На полверсты вперед подались цепи стрелков наших. Приближающаяся ночь заставила меня отозвать стрелков ближе к деревне; расстроившиеся полки велел я собрать в резервы. Лейб-гвардии Гренадерский и Павловский полки расположить в деревне, и сражение кончилось».

Чрезвычайно показательный факт – Милорадович после Битвы народов обратился к императору с необычной просьбой. Кавалер высшей награды России – ордена Святого апостола Андрея Первозванного – попросил разрешения носить чисто солдатскую награду – простой серебряный крест на георгиевской ленте. Александр I согласился на это со словами: «Носи его, ты – друг солдат».

Дальше Заграничный поход приносил Милорадовичу одни победы – Арси-сюр-Об, Бриенн, Фер-Шампенуаз и, наконец, победное вхождение в Париж.

После возвращения в Россию Милорадович командует гвардией, а потом становится столичным генерал-губернатором.

И именно в Санкт-Петербурге, а не на полях многочисленных сражений настигла Милорадовича смерть от пули и штыка. В день мятежа декабристов он поскакал на Сенатскую площадь с целью уговорить выступивших прекратить мятеж и вернуться в казармы. Генерал-губернатор проскакал до середины площади и обратился к выстроившимся войскам с вопросом: «Скажите, кто из вас был со мной под Кульмом, Лютценом, Бауценом?»

Когда в ответ воцарилось напряженное молчание, то Милорадович воскликнул: «Слава Богу, здесь нет ни одного русского солдата!»

Главари мятежа поняли, что, еще немного и приведенные ими обманом, войска могут выйти из повиновения. Поэтому они решили подло расправиться с боевым генералом, популярность которого среди солдат была огромной. Подбежавший Каховский выстрелил ему в спину из пистолета (ярко характеризует мятежников то, что пуля была с насечкой и действовала как разрывная), а Оболенский, когда Милорадович упал на землю, нанес удар штыком. Тяжелораненого генерал-губернатора унесли с площади и отвезли в манеж Конногвардейского полка.

Умирая, Милорадович успел увидеть извлеченную врачом из раны пулю (пробившую легкое и застрявшую под правым соском), и у него с облегчением вырвались слова: «Слава Богу, это пуля не ружейная, не солдатская. Теперь я совершенно счастлив». Ничто уже не могло спасти героя многих сражений от смерти, и в три часа ночи генерала не стало.

Похоронен был погибший, как воин на посту, генерал-губернатор в Александро-Невской лавре. На надгробии его была помещена следующая надпись: «Здесь покоится прах генерала от инфантерии всех российских орденов и всех европейских держав кавалера графа Михаила Андреевича Милорадовича. Родился 1771-го года октября 1-го дня. Скончался от ран, нанесенных ему пулей и штыком на Исаакиевской (на Сенатской, но ближе к Исаакиевскому собору. – Авт.) площади декабря 14-го дня 1825-го года в Санкт-Петербурге».

 

Генерал-фельдмаршал светлейший князь Варшавский, граф Эриванский Иван Федорович Паскевич

Эти прекрасные пушкинские строки, написанные в 1831 г. после взятия Варшавы, как нельзя более точно характеризуют место полтавчанина Ивана Паскевича в отечественном пантеоне воинской славы. Более блестящего полководца в Российской империи не было весь XIX век, и светлейшего князя Варшавского следует поставить на одну ступень с Суворовым. Достаточно сказать, что Паскевич был последним полным кавалером ордена Святого великомученика и победоносца Георгия. Кроме него этой чести были удостоены только такие выдающиеся полководцы, как генерал-фельдмаршалы светлейший князь Михаил Голенищев-Кутузов-Смоленский, князь Михаил Барклай-де-Толли и граф Иван Дибич-Забалканский.

Родился будущий покоритель Эривани и Варшавы 8 мая 1782 г. в Полтаве. Его род малороссийского казачества вел свое начало с конца XVII века от Федора Цаленко, бывшего полковым товарищем в Полтавском полку. Сын Федора Цаленко именовался уже Пасько-Цалый, а его потомки стали Паскевичами.

Отец будущего великого полководца, крупный полтавский помещик Федор Григорьевич Паскевич, служил в Малороссийской коллегии под начальством ее президента и генерал-губернатора Малороссии генерал-фельдмаршала графа Петра Румянцева-Задунайского, а потом в чине коллежского советника был председателем Верховного земского суда Вознесенской губернии (образованной Екатериной II с центром в Елисаветграде).

Благодаря жившему в столице своему деду – надворному советнику Григорию Ивановичу Паскевичу, Иван в 12-летнем возрасте вместе с братом Степаном был определен в Пажеский корпус (дававший прекрасное не только общее, но и профессиональное военное образование). Осенью 1800 г. Паскевич закончил корпус и был выпущен поручиком в лейб-гвардии Преображенский полк с одновременным назначением флигель-адъютантом Павла I (еще в корпусе он был лейб-пажом императора).

В 1805 г. Паскевич назначается в армию Михельсона на западной границе, но она так и не успела принять участие в боевых действиях против французских войск. Первое боевое крещение недавний паж получил уже в 1806 г. во время войны с Турцией. Хотя Паскевич был адъютантом у нескольких сменяющихся командующих (Михельсона, князя Прозоровского, графа Каменского), но неоднократно лично участвовал в боях.

Он сразу же показал себя при осаде Журжи – после того как проводники не смогли в условиях непогоды найти дорогу, адъютант командующего один отправился на поиски. Благодаря этой отважной рекогносцировке колонны смогли пройти к цели, а Паскевич заслужил репутацию храброго и инициативного офицера.

Джордж Доу (1781–1829). Портрет генерала Ивана Паскевича. Военная галерея Зимнего дворца

В дальнейшем Паскевич прекрасно показал себя во время штурма Измаила, взятии Ясс и Бухареста, о чем свидетельствуют слова Михельсона, что его адъютант «явил себя неустрашимым и войну понимающим офицером, каковых поболее желать надлежит».

Также следует отметить отвагу и распорядительность Паскевича во время осады и штурма Браилова, когда он получил тяжелое ранение, проводя разведку с группой охотников из числа егерей. Не оправившись до конца от ранения в голову, адъютант командующего участвует в форсировании Дуная, а потом во взятии сильно укрепленных крепостей Исакчи и Тульчи.

Когда Паскевич, по инициативе Голенищева-Кутузова, получает в 1809 г. вместе с полковничьим званием в командование Витебский пехотный полк, то со своими солдатами стремительной атакой захватывает на Девно турецкие батареи, штурмует крепости Рущук и Варну, участвует в Батынской битве и занимает на Дунае остров Разбойничий.

В 1810 г. Паскевич особо отличился в сражении при Батине, за что получает в 28 лет эполеты генерал-майора и назначается шефом Полтавского пехотного полка, с которым участвует в штурме Ловчи.

К окончанию боевых действий Паскевич имеет почти все боевые ордена империи (Святого Георгия 4-й и 3-й степеней, Святого Владимира 3-й степени, Святой Анны 3-й степени и алмазные знаки к ней) и награждается золотой шпагой с надписью «За храбрость».

Стоит также отметить, что Паскевич был направлен командованием в Константинополь с дипломатической миссией и во время ее исполнения сумел собрать ценные сведения об османской армии. И в дальнейшем, во всех своих кампаниях, он уделял большое внимание разведке и собиранию информации о силах и намерениях противника.

В начале 1811 г. Паскевич отзывается из действующей армии в Киев, где ему поручается формирование Орловского пехотного полка. С полученным заданием он успешно справляется и становится его первым шефом. Полк быстро обратил на себя внимание командования прекрасной выучкой и дисциплиной солдат, что показало выдающиеся способности Паскевича как военного организатора. Вскоре Паскевич назначается командиром 1-й бригады 26-й пехотной дивизии, которой командовал будущий герой Отечественной войны генерал Николай Раевский.

О своей системе воспитания и подготовки войск Паскевич рассказывал следующее: «Формирование с самого начала представило затруднения неимоверные. Общие приготовления к войне были причиною, что для состава новых полков не могли дать хороших средств. Надлежало формировать полк из четырех гарнизонных батальонов, в которых солдаты и офицеры почти все были выписные за дурное поведение. Из других полков поступило только 3 майора и несколько обер-офицеров. К тому же из дворянского корпуса прислали 20 молодых офицеров, только что умевших читать и писать.

С этими средствами надо было спешить с образованием полка, ибо война была неизбежна. Нравственности в полку не было. От дурного содержания и дурного обхождения офицеров начались побеги. В первый же месяц ушло до 70 чел. Почти половину офицеров я принужден был отослать обратно в гарнизон. Я жаловался на судьбу, что, между тем как в армии были прекраснейшие полки, мне достался самый дурной и в то самое время, когда мы приготовлялись к борьбе с страшным императором французов. Я был тогда в корпусе Дохтурова, в дивизии Раевского и командовал бригадой, состоявшей из полков Орловского и Нижегородского. Бригада находилась в Киеве. Я настоял, чтобы вывести мой полк из города, где невозможно было завести необходимого порядка, и расположился в 60 верстах. Три месяца усиленных занятий и шесть недель в лагере дали мне возможность привести Орловский полк в такое положение, что он был уже третьим полком в дивизии. Но этот успех дорого мне стоил. От трудов и беспокойств я сделался болен страшной горячкой, едва не умер и пролежал три месяца».

После того как Раевский назначается командовать 7-м пехотным корпусом 2-й армии, Паскевич, как прекрасно проявивший себя строевой командир, назначается на его место.

В начале Отечественной войны Паскевич со своей дивизией (в нее входили пехотные Орловский, Нижегородский, Ладожский, Полтавский полки и два егерских полка) выступает в поход.

Когда Багратион начал совершать маневр своих войск для соединения с 1-й армией, в их составе была и 26-я дивизия. 11 июля под Салтановкой близ Могилева состоялось сражение корпуса Раевского, одной из наиболее боеспособных частей в котором была дивизия Паскевича.

Исход сражения был в целом неопределенный – обе стороны считали себя победителями. Но представляется, что русская сторона имела на это все же больше оснований. Раевский, несмотря на большие потери, достигнул главного: французы так и не смогли отрезать 2-ю армию Багратиона от 1-й Барклая-де-Толли, что было их главной задачей.

Чтобы понять происходившее под Салтановкой, приведем описание сражения, сделанное одним из участвовавшим в ней французских полководцев – генералом бароном Жиро. Несмотря на некоторое подчеркивание своей «победы», из него видна как крайняя ожесточенность битвы, так и то, что маршал Луи Даву не сумел достичь разгрома русских сил: «Налево у нас был Днепр, берега которого в этом месте очень топки; перед нами находился широкий овраг, в глубине которого протекал грязный ручей, отделявший нас от густого леса, и через него перекинут был мост и довольно узкая плотина, устроенная, как их обыкновенно делают в России, из стволов деревьев, положенных поперек. Направо простиралось открытое место, довольно бугристое, отлого спускавшееся к течению ручья.

Вскоре я прибыл к месту, откуда наши аванпосты перестреливались с неприятельскими, выставленными по ту сторону оврага. Одна из наших стрелковых рот поместилась в деревянном доме у въезда на плотину, проделала в нем бойницы и сделала из него таким путем нечто вроде блокгауза, откуда стреляли по временам во все, что показывалось. Несколько орудий были поставлены наверху оврага так, чтобы стрелять ядрами и даже картечью в неприятеля, который попытался бы перейти его. Главные силы дивизии были построены в открытом месте направо от дороги и налево примыкали к дивизии Компана.

Все было, таким образом, готово, чтобы отбить подготовлявшееся нападение, и, когда прибыл генерал Дессе, ему не пришлось ничего изменять в сделанных построениях.

До десяти часов ничего не произошло серьезного, так как неприятель почти не показывался; но в этот именно час мы вдруг увидали выходящими из лесу, и сразу в несколько местах, весьма близких друг от друга, головы колонн, идущих сомкнутыми рядами, и казалось, что они решились перейти овраг, чтобы добраться до нас. Они были встречены таким сильным артиллерийским огнем и такой пальбой из ружей, что должны были остановиться и дать себя таким образом громить картечью и расстреливать, не двигаясь с места, в продолжение нескольких минут; в этом случае в первый раз пришлось нам признать, что русские действительно были, как говорили про них, стены, которые нужно было разрушить.

Русский солдат, в самом деле, превосходно выдерживает огонь, и легче уничтожить его, чем заставить отступить; но это происходит главным образом от излишка дисциплины, то есть от слепого повиновения, к которому он привык по отношению к своим начальникам. Он не увлечет товарищей своим порывом ни вперед, ни назад своим бегством; он стоит там, где его поставили или где он встречает слишком сильное сопротивление. Это пассивное и бессмысленное повиновение свойственно также офицерам всех чинов, в иерархическом порядке; таким образом отряд, злополучно поставленный в поле обстрела батареи, останется там под огнем без необходимости и без пользы, пока офицер, командующий ею, не получит приказа от своего начальника изменить позицию. Французский характер не терпит такого слепого подчинения правилам дисциплины; и мы часто видим в истории наших походов, что судьба важных схваток зависела от инициативы простых подчиненных, и, наверно, ни один французский офицер не побоится взять на себя расположение своего отряда так, чтобы он возможно меньше страдал от неприятельского огня, и воспользуется, чтобы поставить его под прикрытие, всеми удобствами пространства, малейшими неровностями почвы, не дожидаясь высшего приказания, но стараясь при изменении позиции не давать никакого преимущества неприятелю.

К полудню маршал Даву прибыл самолично на место и оказал предпочтение бригадному генералу Фредериксу, обратившись к нему для получения доклада о положении, вместо того чтобы обратиться прямо к генералу Дессе; последний, конечно, был возмущен таким поступком, а прием, более чем холодный, оказанный ему маршалом, когда он приблизился к нему, окончательно вывел его из себя. Он сошел тогда с лошади и удалился в сторону, заявляя, что ему нечего было более давать приказания и что ему оставалось только уступить командование другому. В эту самую минуту неприятель, казалось, сделал новую и серьезную попытку перейти овраг около плотины; батальон 108-й (полковник Ашар), занимавший там первое место, после долгой и оживленной перестрелки начал в полном порядке отступление, которое было замечено маршалом; он тотчас бросился к батальону, остановил его на месте, заставил его стать лицом к неприятелю и начал командовать ему ружейные приемы, как научении. Тщетно доказывал батальонный командир, что он начал отступление только потому, что истощил свои патроны (извинение, правда, довольно плохое), и что он готов стать опять на свою позицию, как только получит приказ об этом. Маршал ничего слышать не хотел, и, убежденный, что только один страх породил это отступление, придумал поднять дух людей, возвратить им все их хладнокровие, заставляя производить учение, как будто бы они находились в ста верстах от неприятеля.

А неприятель между тем продолжал двигаться вперед, и каждый видел его полчища, проходящие уже овраг, на расстоянии половины ружейного выстрела. Вскоре принуждены были предупредить об этом маршала, который, страдая, как известно, сильною близорукостью, не заметил, какие успехи делает атака, и не подозревал о крайней важности положения. Он прекратил тогда учение, и это новое нападение русских, ставшее последним в этот день, было отбито, как и предыдущее по всей линии. Они отступили и исчезли в лесах, откуда вышли».

Следующим серьезным испытанием Паскевича в Отечественной войне стало Смоленское сражение 16–17 августа. Согласно принятому командованием предложению командира 26-й дивизии, велось оно не на подступах к городу, а в нем самом. В итоге, французы, не знавшие тактики городского боя и боявшиеся его, понесли огромные потери и потратили слишком много времени для овладения Смоленском. Хотя город и был оставлен русскими войсками, но французы все более теряли в войне инициативу и при невозможности пополнения и нормального снабжения были, в конечном счете, обречены на поражение. Клаузевиц, воевавший в 1812 г. в рядах российской армии (у генерала Карла Пфуля, в арьергарде графа Петра Палена, при Бородино сражался в русской военной форме в составе корпуса генерала Федора Уварова, закончил войну в корпусе генерала Петра Витгенштейна), дал точную оценку этому сражению: «Преимущества, которыми располагал здесь Барклай, заключались, во-первых, в том, что это был бой, который никоим образом не мог привести к общему поражению, что вообще легко может иметь место, когда целиком ввязываются в серьезный бой с противником, обладающим значительным превосходством сил… Потеряв Смоленск, Барклай мог закончить на этом операцию и продолжить свое отступление».

В Бородинском сражении Паскевич с четырьмя полками был поставлен в центр на защиту батареи Раевского и сумел отразить несколько атак. Когда же подошли силы Ермолова и Кутайсова, то он перешел в контратаку, в результате которой французы понесли большие потери. О личной отваге Паскевича при Бородино свидетельствует то, что под ним одна лошадь была убита, а вторая ранена, но он продолжал находиться на линии огня.

Приведем рассказ самого Паскевича о Бородино, являющийся одним из наиболее ценных свидетельств об этой великой битве: «26-го августа, в день, достопамятный в летописи войны, в 6 час. утра начался тот кровавый бой, который по справедливости назван борьбою великанов.

Прежде всех двинулся Понятовский в обход отряда Тучкова.

Потом подвинулся Даву к окопам левого нашего крыла. В то же время вице-король Италианский приказал дивизии Дельзона взять с. Бородино. Гвардейский егерский полк мужественно защищался, но принужден был оставить село и отступить за речку Колочу.

Между тем завязали бой и на оконечности нашего левого фланга. Генерал Тучков, теснимый Понятовским, отступил к находившимся позади его высотам и завязал с неприятелем сильную перестрелку, продолжавшуюся до полудня. Против дер. Семеновской выходили один за другим и выстраивались прямо против наших батарей корпуса Даву, Нея, Жюно и часть кавалерии короля Неаполитанского. Кн. Багратион, видя превосходство неприятеля против левого крыла, приказал Тучкову прислать дивизию Коновницына на помощь Воронцову и Неверовскому. Тогда же надвинута и 2-я кирасирская дивизия влево от дер. Семеновской. Наконец, кн. Кутузов прислал в подкрепление сперва Измайловский и Литовский гвардейские полки и бригаду гренадер с двумя ротами артиллерии, а потом приказал перевести с правого на левый фланг весь 2-й пехотный корпус Багговута.

Под ужасными огнями русской пехоты и артиллерии неприятель выстроил и подвигал свои колонны. Ему удалось даже завладеть на короткое время одною флешею, но он тотчас же был опрокинут…

В центре вице-король Италианский оставил на правом фланге генерала Орнано, занял с. Бородино дивизиею Дельзона и поставил на высотах батареи. Но они несколько раз приводимы были в молчание нашею артиллериею. Сам же Богарне с дивизиями Морана, Жерара, Брусье и кавалерийскими корпусами Груши перешел речку Колочу. Но здесь встретили их стрелки моей дивизии, засевшие в кустах, чрез которые неприятель должен был проходить.

Пройти кустарники стоило французам величайших усилий. Более часа егеря моей дивизии удерживали их наступление, и только в 10 час. неприятель успел вытеснить стрелков и выйти на равнину прямо против большой нашей батареи.

Дивизия Брусье засела в овраге между батареею и с. Бородином…

Видя, что неприятель приготовляется к нападению, вышел к нему навстречу с остальными полками своей дивизии, собрав своих егерей, разместив войска по обоим флангам люнета, поставил я Нижегородский и Орловский полки по правую сторону, Ладожский и один батальон Полтавского – по левую, а другой батальон Полтавского рассыпал по укреплению и во рву. 18-й, 19-й и 40-й егерские полки расположены позади люнета в резерве.

Несмотря на огонь русской артиллерии, дивизия двинулась вперед. Хотя были в меньшем числе против неприятеля, но мне удалось удержать натиск неприятеля благополучно. Наконец, превосходство числа заставило меня отойти, чтобы устроить уменьшившиеся наполовину свои полки.

Бывший в голове дивизии Морана 30-й линейный полк французов с генералом Бонанси ворвался было в манеж. Вся дивизия его поддерживала. Но в это время под прикрытием приведенного гр. Кутайсовым батальона Уфимского полка, построив вновь свою дивизию и взяв 18-й егерский полк, мы бросились на неприятеля.

Помню, что тогда бой на главной батарее представлял ужасное зрелище. Полки 19-й и 40-й егерские атаковали неприятеля с левого фланга. Генерал Васильчиков с несколькими полками 12-й дивизии напал на него с правого фланга. 30-й французский полк был почти истреблен. Генерал Бонанси взят в плен. Остальная часть полка была опрокинута на дивизии Морана. Я взял остальные полки 12-й дивизии, пошел за люнет, с тем чтобы отрезать французские войска, в нем находившиеся. Подкрепляемые кавалерийскими атаками, сильным наступательным движением нашим привели в замешательство дивизию Морана. Отступление неприятеля на этом пункте едва не увлекло его войска, занявшие между тем дер. Семеновскую. Но вице-король Италианский успел подкрепить Морана дивизиею Жерара, и бой восстановился.

Таким образом в 1/4 часа люнет был возвращен. Эта схватка была одна из самых ужаснейших и кровопролитных в продолжение всего Бородинского дела. Трупы неприятеля завалили люнет перед укреплением. С нашей стороны убит генерал Коновницын, подо мной лошадь убита, а другая ранена.

Вице-король, не успев атакою овладеть люнетом, удвоил свои батареи против укрепления и наших войск. Дивизия моя, и без того уже потерявшая почти половину войск под страшным огнем неприятельской артиллерии с убиванием людей целыми рядами, по сознанию самих французов, стояла с необычайным мужеством. Осыпаемая градами картечи, она потерпела столь великое поражение, что принуждены были вывести ее из первой линии и заменить 24-й дивизиею генерала Лихачева, взятою из центра от 6-го корпуса генерала Дохтурова. Но возвратимся на левый наш фланг. Маршал Ней с корпусом Жюно хотели было прорваться между левым флангом русских и войсками генерала Тучкова, но были отбиты кирасирами генерала Голицына и дивизиею принца Евгения Виртембергского. Понятовский, при помощи движения Нея, бросился на Тучкова и завладел было курганом на левом его фланге. Тучков собрал все силы, опрокинул поляков с кургана, но сам был смертельно ранен. Место его принял команду генерал Багговут. Наполеон приказал усилить нападение на левом крыле против дер. Семеновской. 400 орудий собрано было французами. Со стороны русских было 300 орудий на батареях. Кутузов приказал также генералу Милорадовичу подойти сюда с 4-м пехотным и 2-м кавалерийским корпусами.

Сражение при дер. Семеновской возобновилось с новым ожесточением. Французы наступали. Кн. Багратион двинул против них всю линию в штыки. Натиск был ужасен. Ни одна сторона не хотела уступить победы. К несчастью, генерал Багратион был ранен. Французы, овладев флешами, бросились было на Семеновский овраг, но были опрокинуты дивизиею Коновницына, Измайловским и Литовским гвардейскими полками и кирасирами. Успехи французов еще более остановлены были счастливою кавалерийскою атакой генерала Уварова на правом фланге, развлекшею внимание Наполеона. Но неприятель, обезопасив свое левое крыло, готовился усилить нападение на центр.

Вице-король с дивизиями Жерара, Морана и Брусье шел против люнета, приказал кавалерийскому корпусу Коленкура (вместо убитого Монброна) пробиться к укреплению между дер. Семеновскою и большою дорогою.

Генерал Барклай приказал 4-му пехотному корпусу генерала Остермана сменить почти уничтоженный 7-й корпус. Преображенский и Семеновский полки поставлены позади, а из резерва подвинуты 2-й и 3-й кавалерийские корпуса.

Коленкур прорвался за люнет, обойдя его с тылу, но здесь был убит, и войска его прогнаны полками 4-го корпуса гр. Остермана.

Пехотные дивизии вице-короля атаковали укрепление с фронта. Ослабленная дивизия Лихачева не могла долго сопротивляться. Лихачев, тяжело раненный, взят в плен. Неприятель хотя и овладел люнетом, но русские войска заняли высоты позади укрепления, остановили дальнейшие его успехи.

Последнее усилие в этот знаменитый день сделано было Понятовским, овладевшим курганом и оттеснившим генерала Багговута к высоте при вершине ручья Семеновского.

Было три часа пополудни. Неприятель занял нашу главную батарею и флеши перед дер. Семеновской, но выгода его была еще незначительна.

Эти пункты были впереди главной позиции русских войск. Отступив на высоты позади Горицкого и Семеновского оврагов, они были не менее страшны. Чтобы решить победу, надо было вступить в новый бой на всей линии.

Но обе армии были равно изнурены и не могли возобновить прежних усилий.

Наполеон, устрашенный ужасными уроками в его войсках, приказал прекратить нападение. Один ужасный пушечный огонь продолжался до 6 час. пополудни.

В 9 час. вечера еще раз французы вышли было из дер. Семеновской и заняли, но были тотчас вытеснены гвардейским Финляндским полком и прогнаны обратно в деревню. С наступлением ночи французские войска возвратились в позицию, которую занимали в начале сражения.

Таким образом окончилась битва Бородинская, кровопролитнейшая из всех известных в летописях войск».

После Бородино Паскевич с небольшим арьергардом войск защищал Дорогомиловскую заставу от наступавших наполеоновских войск, что дало возможность беспрепятственно отойти основным силам.

В октябре Паскевич отличился в сражении при Малоярославце. После нескольких атак он сумел выбить французов из города и нанести им значительные потери.

Аналогично действовал Паскевич и при освобождении Вязьмы. Как впоследствии вспоминал генерал Карл Теннер: «Из домов, занятых неприятелем, открыли сильный ружейный огонь; но это не остановило генерала Паскевича. По улицам города неприятеля гнали штыками, засевших в домах истребили или взяли в плен».

В начале ноября 26-я дивизия наголову разбила отступавшую колонну наполеоновской гвардии, взяла много пленных и трофеев. Вскоре на реке Лосмине Паскевичем был разбит и один из лучших наполеоновских полководцев Мишель Ней, причем сам знаменитый маршал едва избегнул пленения.

Полководческие достижения Паскевича убедительно показали, что он давно перерос масштаб командования дивизией, и генерал назначается командовать 7-м корпусом. Возглавляя этот корпус, он сумел показать не меньшие полководческие достижения, чем на уровне дивизии.

В Заграничном походе Паскевич успешно действовал при Гисгюбле и Донау, а в Битве народов, командуя авангардом, первым ворвался в Лейпциг (за что был произведен в генерал-лейтенанты). При взятии Парижа генерал успешно вел бой на Бельвильских высотах и, как всегда, проявил при этом поражавшую всех отвагу.

В 1826 г. герой Отечественной войны и Заграничного похода был послан новым императором на Кавказ, где началась война с Персией. Хотя главнокомандующим Отдельным Кавказским корпусом оставался генерал от инфантерии Алексей Ермолов, но из-за подозрений в связях с декабристами «ангела-хранителя русских войск» (выражение принадлежит Денису Давыдову) командование в начавшихся военных действиях было возложено императором на Паскевича.

Описание дальнейших событий лучше всего дать в изложении самого Ермолова (писавшего о себе в третьем лице), которого никак нельзя заподозрить в симпатии к Паскевичу: «В царствование императора Николая 1-го по несогласию с Персиею в определении некоторой части границ без объявления войны наследник Персидской державы Аббас-мирза вторгся с войсками в пределы наши и овладел некоторыми из провинций. Ермолов отправил против него присланного под главное его начальство генерал-адъютанта Паскевича. Авангард персидский был уже разбит совершенно, взято много пленных, командовавший им ближайший родственник Аббаса-мирзы убит, и город Елисаветполь в руках наших. Вскоре затем генерал-адъютант Паскевич встретил Аббас-мирзу. Регулярные войска его атаковали стремительно, и опрокинутые столько же стремительно побежали; несколько баталионов сдалось, артиллерия до окончания сражения ушла. Прибывший в Тифлис начальник Главного штаба его величества генерал-адъютант барон Дибич два месяца был свидетелем распоряжений Ермолова; прибыли сильные подкрепления, начались наступательные действия, и Ермолову объявлено повеление: сдав начальство главнокомандующему генерал-адъютанту Паскевичу, отправиться из края».

Аббас-мирза в военном мундире. Неизвестный персидский художник начала XIX века

Дальнейший ход войны с Персией в следующем году прекрасно изложен выдающимся военным историком белой эмиграции Антоном Керсновским, и особое внимание обратим на информацию о геополитических предложениях Паскевича, которые были проигнорированы императором: «В мае месяце Паскевич стянул войска к Эчмиадзину и в июне выступил оттуда на Аббас-Абад, выслав 20-ю дивизию генерала Красовского блокировать Эривань – неприступный оплот Персии, о который уже дважды – при Цицианове и при Гудовиче – разбивались русские усилия.

Аббас-Абад был взят 7 июля, но под Эриванью дела приняли неблагоприятный оборот. Лихорадки и дизентерия настолько ослабили 20-ю дивизию, что в ней осталось едва 4000 штыков. Красовский снял осаду и отвел свои войска на Аштаракские высоты. Аббас-мирза с 30 000 двинулся на него, но, не смея атаковать сильную русскую позицию в лоб, обошел ее и стал между Красовским и Эчмиадзином, угрожая разгромом почти беззащитной, переполненной больными, русской базе. Тогда Красовский двинулся 16 августа на персидскую армию, пробился сквозь нее с большими потерями и прикрыл Эчмиадзин. Мы лишились 24 офицеров и 1130 нижних чинов. Это самый большой урон за все войны с Персией. После этого поражения персы отказались от дальнейших попыток к наступлению.

Устроив продовольственную часть, Паскевич приступил к решительным действиям. 19 сентября он взял сильно укрепленный Сердар Аббас, 23-го подступил к Эривани – и 1 октября овладел ею штурмом. Сердар Аббас нельзя было обложить со всех сторон по условиям местности. Паскевич подверг крепость жестокой бомбардировке, после которой остатки гарнизона бежали. В крепости взято 14 орудий. Из гарнизона в 1500 человек до 650 перебито и 100 взято в плен. В Эривани взято 48 орудий, 4 знамени и 3000 пленных, в том числе комендант Гассан-хан. Наш урон за всю осаду не свыше 100 человек. За отличие на приступе 7-й карабинерный полк наименован Эриванским карабинерным, а Паскевич возведен в графское достоинство и награжден орденом Святого Георгия II степени.

Взятие Эривани нанесло окончательный удар Персии. В октябре 1827 года русскому оружию покорилась вся северо-западная ее часть. 14 октября был взят Тавриз, и 21-го числа Персия запросила мира. Мирные переговоры продолжались около четырех месяцев, и мир был подписан в Туркманчае 13 февраля 1828 года ровно в полночь, в момент, признанный персидским астрологом самым благоприятным для его прочности. Астролог не ошибся – с тех пор Россия и Персия больше не воевали. По Туркманчайскому миру Персия уступила нам ханства Нахичеванское и Эриванское и уплатила 20 миллионов рублей серебром контрибуции.

Паскевич настаивал на использовании персидской неурядицы – борьбы за шахский престол различных претендентов – и расчленения Персии. Он полагал включить часть персидских земель в число российских владений… Однако Император Николай Павлович – блюститель порядка и хранитель заветов Священного союза во всех частях света – отказался от подобной «неблагородной» идеи воспользоваться затруднительным положением законного шаха Персии. Великая Екатерина поступила бы иначе».

Едва закончив одну войну на Кавказе, графу Эриванскому пришлось участвовать в новой – на этот раз с Турцией. Паскевич, как последовательный сторонник наступательных действий, считал бессмысленным сдерживать своими ограниченными силами турок по всему периметру границ. Он предпочел нанести удар по главной крепости Карс, имевшей чрезвычайно важное значение для контроля над Кавказским регионом. Командующему турецким крепостным гарнизоном Паскевич поставил короткий ультиматум – «пощада невинным, смерть непокорным, час времени на размышление». Когда же турки, в надежде на свои сильные укрепления и большие запасы, отказались – после недолгой осады пошел на штурм и захватил крепость. При этом погибло более 2 тысяч османов, были захвачены 151 орудие, 33 знамени, в то время как Паскевич потерял всего 400 человек.

В. Машков (1792–1839). Граф И. Ф. Паскевич и принц Аббас-мирза на подписании мирного договора в Туркманчае

9 августа 1828 г. Паскевич нанес поражение туркам у Ахалциха. Потери противника убитыми и ранеными составили около 2 с половиной тысяч, в то время как русские – всего 81 убитый и 339 раненых. В последующем затем штурме крепости полегло более половины 9-тысячного турецкого гарнизона, и османская твердыня пала.

Дальнейшие полководческие действия Паскевича были одним сплошным триумфом. Неизменно неся совсем небольшие потери (турецкие превышали их многократно), он овладел Ацхуром, Ардаганом, Поти, Баязетом.

1829 г. стал годом славы Паскевича. В сражениях у Каинлы 19 июня и на следующий день под Милли Дюзе, как это уже стало привычным, турецкие потери более чем в пять раз превышали русские. 27 июня, в годовщину Полтавской победы, Паскевич взял Эрзерум (окруженный двойными крепостными стенами и имевший 62 башни), куда бежали остатки разбитой турецкой армии. Это знаменовало собой окончательную победу на Кавказе, который был теперь навсегда утрачен Портой.

За взятие Эрзерума Паскевич был награжден награжден высшим отличием для полководца – орденом Святого Георгия 1-й степени.

Император достойно оценил победы Паскевича и, уже в октябре, произвел его в генерал-фельдмаршалы. Когда герой Кавказа прибыл для вручения фельдмаршальского жезла в Петербург, то ему был отведен Николаем I для проживания Таврический дворец, что было знаком исключительного монаршего благоволения.

Кроме того, полководец получил из рук императора бриллиантовые знаки ордена Святого апостола Андрея Первозванного.

О том насколько легендарным в народе стало имя Паскевича после побед над турками, свидетельствует письмо генерал-фельдмаршалу его друга и родственника Александра Грибоедова: «Вот вам депеша Булгарина об вас, можете себе представить, как это меня радует: «Граф Паскевич-Эриванский вознесся на высочайшую степень любви народной. Можно ныне смело сказать, что он, победив турок, победил и своих завистников. Общий голос в его пользу. Генералитет высший, генерал-адъютанты, офицеры, дворянство, чиновники, литераторы, купцы, солдаты и простой народ повторяют хором одно и то же: «Молодец, хват Эриванский! Вот русский генерал! Это суворовские замашки! Воскрес Суворов! Дай ему армию, то верно взял бы Царьград!» и т. п.

Повсюду пьют за здоровье Эриванского: портреты его у всех. Я еще не помню, чтобы который-нибудь из русских генералов дожил до такой славы. Энтузиазм к нему простирается до невероятной степени».

Генерал-фельдмаршал вернулся на Кавказ уже наместником и при отсутствии серьезной внешней угрозы проводил против непокорных горцев операции локального характера. Надо отметить, что Паскевич был последовательным сторонником исключительно силового замирения Кавказа. По его мнению, любые попытки действовать иными методами были бы расценены как проявление слабости и, в итоге, стоили бы большей крови, чем вовремя примененная сила. Так, например, он приказал полностью сровнять с землей селение Старые Закаталы в ответ на вероломное уничтожение захваченных врасплох близ него во время рубки просеки 400 солдат.

Однако Паскевичу на Кавказе пришлось оставаться недолго: в апреле 1831 г. он срочно вызывается в столицу. Во время подавления польского восстания от холеры скончался главнокомандующий русскими войсками генерал-фельдмаршал И. И. Дибич-Забалканский. Необходимо было срочно назначить нового, не менее авторитетного главнокомандующего, иначе, несмотря на ранее понесенные поражения, инсургенты могли вновь перейти в наступление и подавление восстания могло сильно затянуться.

Николай I выбрал в сложившихся условиях единственно возможную кандидатуру, и Паскевич полностью оправдал возлагавшиеся на него монархом надежды. Он сразу избрал правильную тактику – вместо того чтобы ввязываться в затяжные локальные бои, решил сразу, по-суворовски, разгромить основные польские силы. С этой целью он, умело проведенным фланговым маневром, оттеснил армию инсургентов под командованием Яна Скржинецкого (вскоре его место занял генерал Генрих Дембинский) к Варшаве.

Паскевич решил не повторять примененный Суворовым вариант штурма Варшавы, который штурмовал городское предместье Прагу. Вместо этого русские войска переправились через Вислу, чтобы нанести основной удар с западной стороны.

Когда 19 августа Паскевич начал осаду Варшавы, то польское командование приняло ошибочное решение ограничиться пассивной обороной, что было заведомо проигрышным вариантом. Силы Паскевича составляли 75 тысяч и 400 пушек, в то время как повстанцев – только 35 тысяч (из них 15 тысяч были плохо обученные добровольцы национальной гвардии). У поляков был шанс прорваться из осажденного города или попробовать дать бой на подступах к нему Но защитить при штурме обширную линию укреплений, не зная направления главного удара Паскевича, при таком соотношении сил они шансов почти не имели.

Паскевич правильно рассчитал, что рассредоточенные польские силы (значительная часть из них находилась в Праге) не смогут отразить концентрированного удара, и 25 сентября, после сильной артиллерийской подготовки атаковал первую линию укреплений. Несмотря на крайне ожесточенное сопротивление и многочисленные польские контратаки, он сумел их взять штыковым ударом. Окончилась неудачей и попытка польского командования попытаться отбить редуты первой линии.

На рассвете следующего дня Паскевич опять штыковой атакой (сопровождаемой музыкой военного оркестра) захватил вторую линию укреплений. При штурме сам полководец получил тяжелую контузию и, думая, что смертельно ранен, сказал по-французски: «По крайней мере, я исполнил мой долг».

После 36 часов почти непрерывного боя Варшава пала.

О том, насколько мастерски Паскевичем был проведен штурм польской столицы, свидетельствуют цифры потерь. Русские составили около 10 тысяч, а польские – более 8: таким образом, потери штурмующих и оборонявшихся были почти равны.

Войдя в Варшаву, Паскевич сообщил императору: «Варшава у ног Вашего Императорского величества».

За блестяще проведенную операцию Паскевич был удостоен Николаем I титула светлейшего князя Варшавского.

Как и после побед на Кавказе, Паскевич был назначен наместником на покоренной территории и долгое время управлял царством Польским.

Вновь полководческий дар Паскевича понадобился самодержцу, когда весной 1849 г. он принял решение помочь Австрии в подавлении венгерского национального восстания. Отдельная тема, что это решение Николая I было катастрофической ошибкой стратегического характера, повлекшей в будущем негативные последствия для империи. Однако, не обсуждая политической составляющей венгерского похода, не вызывает сомнения, что возглавивший главные русские силы Паскевич действовал безупречно.

Генерал-фельдмаршал сумел в самое короткое время собрать 150-тысячную армию и провести нелегкий переход через Карпаты. При вступлении на венгерскую землю, Паскевич во избежание лишних потерь уклонился от проведения крупных операций. Он понимал, что при десятикратном превосходстве русских и австрийских войск над повстанцами (силы которых не превышали 30 тысяч) венгры и так обречены на поражение. В основном его деятельность свелась к маневрированию и боям локального значения. Наиболее крупным столкновением была битва 21 июля под Дебреценом, но и там венгры оказали значительно превосходящим русским войскам лишь сравнительно слабое сопротивление. Через несколько дней вся армия повстанцев под командованием Артура Гергея сдалась генералу Федору Ридигеру и бесмыссленная венгерская кампания была закончена.

Понимая свою обреченность, венгры, продолжая ожесточенно сопротивляться австрийцам, начали добровольно сдаваться русским войскам.

Счет русских потерь в кампании говорит сам за себя. Не считая умерших в результате начавшейся из-за плохого питания эпидемии холеры (в чем виноваты были исключительно австрийцы, не обеспечившие ранее взятого ими на себя обязательства по снабжению продовольствием) и других небоевых потерь, убитыми было потеряно 708 человек и 2 тысячи 447 ранеными.

Следует отметить, что Паскевич сделал все возможное, чтобы спасти сдавшихся русским войскам повстанцев от расправы австрийцев. Он попытался уговорить императора не выдавать пленных (которые неизменно казнились по приговорам австрийских военно-полевых судов), которому написал следующие слова: «Можно ли мне отдать на виселицу всех, которые надеются на Вашу благость? За то только, что они сдались перед Вашими войсками?» Но его рыцарский порыв остался не услышанным самодержцем, считавшим более важным поддержание с Веной союзнических отношений (уже во время Крымской войны отплатившей за это черной неблагодарностью).

Медаль «За усмирение Венгрии и Трансильвании» была учреждена императором Николаем I в 1849 г. Предназначалась для награждения всех лиц, участвующих в подавлении венгерской революции, в том числе военных чинов, медиков, священников и гражданских

Награда светлейшему князю Варшавскому за поход в Венгрию была поистине беспрецедентной. По повелению Николая I, отныне все войска должны были приветствовать Паскевича по воинскому артикулу, предназначавшемуся исключительно для императора. Никогда ни один российский полководец за всю историю не удостаивался подобной чести.

В начале Крымской войны Паскевич командовал армией на западной границе (ее задачей было отражение возможного нападения австрийцев), а потом Дунайской армией. Однако эта война не принесла ему лавров – при осаде Силистрии командующий получил тяжелую контузию и был вынужден покинуть армию.

Так и не сумев оправиться от ранения, старый воин умер 20 января 1856 г. в Гомеле и был погребен в пожалованном ему в 1840 г. Николаем I селе Ивановском (бывшем Демблине) в царстве Польском.

Последней волей генерал-фельдмаршала стало пожертвование 50 тысяч рублей серебром для пожизненного содержания 200 солдат-инвалидов. Даже в свой смертный час он помнил о боевых товарищах, о простом солдате, жизнь которого пытался сберечь даже в самых страшных сражениях…

 

Генерал от инфантерии Петр Степанович Котляревский

Пушкин посвятил генералу Котляревскому не менее восторженные поэтические строки, чем Паскевичу, и стоит процитировать этот красноречивый отрывок из поэмы «Кавказский пленник»:

Генерал от инфантерии Петр Степанович Котляревский. Ксилография первой четверти XIX века

Великий поэт был, как всегда, чрезвычайно точен в определениях. Именно «бичом Кавказа» был боевой генерал, сумевший снискать новую славу российскому оружию своими блистательными победами.

Родился «генерал-метеор» (одно из многочисленных прозвищ, данных солдатами на Кавказе своему вождю) 12 июня 1782 г. в селе Ольховатка Купянского уезда Харьковской губернии в семье местного священника отца Стефана (позже в документах сына ставшего Степаном). Его отец, хотя и имел дворянское происхождение, но никакого состояния у него не было и семья тяжко бедствовала.

Отец Стефан хотел, чтобы Петр также пошел по духовной линии, и отдал его на обучение в Харьковский духовный коллегиум, где он сразу же обратил на себя внимание выдающимися способностями. Вероятно, спустя несколько лет Церковь получила бы нового пастыря, но жизнь мальчика круто повернул удивительный случай.

Зимой 1792 г., во время сильной вьюги, в доме священника остановились два путника – харьковский гражданский губернатор Федор Кишенский и командир 4-го батальона Кубанского егерского корпуса подполковник Иван Лазарев, которые из-за усилившейся непогоды, прогостили неделю.

Трудно сказать почему – то ли разглядев в мальчике (который в это время находился дома на каникулах) склонность к военному делу, то ли желая отблагодарить гостеприимного хозяина, но подполковник предложил взять Петра к себе в батальон, как только обустроится на новом месте службы в Моздоке.

Лазарев отбыл на место службы, время шло, и в семье Котляревских уже начали забывать о данном офицером обещании – да и кто знает, остался ли он живым в тяжелых условиях Кавказа. Но весной следующего года в Ольховатку приехал посланный Лазаревым сержант, имевший приказ своего командира привезти мальчика к месту служба в Моздок, где он уже был зачислен на службу в 4-й батальон фурьером (унтер-офицером, исполнявшим должность квартирьера).

Через год нелегкой службы 12-летний Котляревский (которую он, несмотря на всю заботу о нем Лазарева, нес в полном объеме, как и все его товарищи-солдаты) производится за усердие в сержанты.

В 1796 г. сержант Котляревский участвует в походе за Кавказский хребет против персидских войск и сразу же обращает на себя внимание храбростью и воинским умением. В том числе, он прекрасно показал себя при осаде Дербента.

Все шло к тому, что Котляревский будет произведен в офицеры, но этому помешала смерть Екатерины Великой. Новый император прекратил войну с Персией и устранил от командования войсками ненавистного ему графа Валериана Зубова. Более того, согласно его приказу, никто служивший под началом графа, не был награжден или произведен в офицеры.

В офицеры Котляревский производится лишь в 1799 г., когда его родной 4-й батальон становится 17-м егерским полком (шефом которого назначается Лазарев). Одновременно шеф новообразованного полка делает 17-летнего подпоручика своим адъютантом.

Как раз в это время начался новый поход против Персии, когда Россию о помощи попросил грузинский царь Георгий XIII. Этот поход стал еще более тяжелым, чем предыдущий, – было решено не обходить Кавказский хребет, а идти прямо через горы. Несмотря на всю сложность подобного перехода, егеря под командованием произведенного в генерал-майоры Лазарева сумели преодолеть горы без потерь и утраты хоть одной пушки и спуститься в долину Арагви. Благодаря этому переходу Тифлис был спасен от персов и вступившие в него русские войска восторженно приветствовались жителями.

Лазарев, ставший командующим отрядом русских войск в Грузии, поручает своему юному адъютанту не только отслеживание военно-политической ситуации в крае и ведение всей официальной переписки, но даже сносится через него с грузинским царем (что свидетельствует, насколько командующий высоко ценил способности Котляревского).

В следующем году начинается новый поход (не оставшийся подобно прошлому без сражений) против Персии, которая не отказалась от своих планов экспансии на Кавказе. Крупное сражение между русскими войсками и поддерживаемыми Персией лезгинами, произошедшее у селения Кагабет на реке Поре, стало подлинным триумфом для возглавлявшего русские войска Лазарева. Отметим, что перед сражением Котляревский, по приказу Лазарева, несколько дней в сопровождении отряда казаков проводил разведку в горах и, благодаря ему, русское командование получило полную информацию о маршруте продвижения противника и составе персидских сил.

У Лазарева было всего 500 солдат (мушкетерский и егерский батальоны, а также отряд грузинской конницы под командованием царевича Иоанна), в то время как силы противостоящего ему правителя Аварского ханства Умма-хана достигали 15 тысяч (в основном кавалерия и немного лезгинской пехоты). Единственное преимущество у Лазарева было в артиллерии, чем он умело и воспользовался.

Сначала неприятель атаковал правый фланг, где располагался егерский батальон под командованием самого Лазарева. Но генерал умело организованным артиллерийским огнем расстроил ряды войска Умма-хана, а потом смелой атакой опрокинул персов и обратил их в бегство.

Тогда Умма-хан, для которого понесенные им большие потери не имели большого значения, атаковал центр, где располагалась грузинская конница. Грузины мужественно выдержали первый удар, а потом сосредоточенный огонь егерей заставил атаковавших отойти на исходные позиции.

Окончательно исход трехчасового боя решила атака с левого фланга мушкетеров под командованием генерал-майора Гулякова. Неожиданным ударом он полностью смял лезгинскую пехоту, которая бросилась беспорядочно бежать и повлекла за собой конницу.

Умма-хан (который был тяжело ранен в сражении) потерял более полутора тысяч, потери русских и грузин не превышали ста человек.

Котляревский, который под огнем врага обеспечивал взаимодействие русских и грузинских войск, за это сражение был произведен в штабс-капитаны и награжден орденом Святого Иоанна Иерусалимского (в царствование Павла I он фактически стал высшей наградой империи, более почетной, чем орден Святого апостола Андрея Первозванного).

Сразу же после успеха в сражении на Иоре Котляревский выполняет чрезвычайно ответственное дипломатическое поручение. Грузинский царь перед смертью своим завещанием передал Грузию в подданство Российской империи, но карталинские князья подняли мятеж. Задачей Котляревского было склонить князей к его прекращению и переходу в российское подданство. С возложенной на него задачей штабс-капитан блестяще справился, и ранее непокорные князья заявили о своем желании «пролить кровь за русского государя».

Когда в Тифлисе в царском дворце по приказу царицы Марьи предательски убивают Лазарева, новый командующий генерал Павел Цицианов предлагает Котляревскому стать его адъютантом. Однако Петр Степанович отказывается от предложения Цицианова (которое гарантировало бы ему быстрое карьерное продвижение) и предпочитает командование ротой своего родного полка.

Уже командуя ротой егерей, Котляревский участвует в 1803 г. в походе против хана Ганжи Джавата и в начале декабря в стычке с противником получает ранение. Но, несмотря на ранение, он не прекращает участие в походе и 3 января 1804 г. при штурме Гянжи ведет свою роту на приступ. Когда Котляревский пытался без лестницы вскарабкаться на наружные укрепления, то был тяжело ранен пулей в ногу и уже не мог идти. С поля боя его под огнем вытащил молодой офицер граф Михаил Воронцов, который потом сделает блестящую карьеру и в 1844–1854 гг. будет генерал-фельдмаршалом и наместником на Кавказе. Насколько выдающейся была в том бою доблесть Котляревского, свидетельствует тот факт, что в донесении о взятии крепости его заслуги выделяются особо.

За проявленную при штурме доблесть Котляревский награждается орденом Святой Анны 3-й степени и производится в майоры.

После взятия Гянжи Котляревскому вновь поручается важное дипломатическое поручение, удачное выполнение которого позволило сохранить сотни, а может быть, и тысячи солдатских жизней. Он сумел добиться от шекинского хана Селима (настроенного на войну с русскими войсками) согласия на начало переговоров с Цициановым, результатом которых стало вхождение контролируемых им территорий в состав империи.

Однако взятие Гянжи не стало концом боевых действий. Увидев, что их союзники не могут справиться с русскими войсками (или даже добровольно присоединяются к России), сын персидского шаха Аббас-мирза выступил с крупными силами в 20 тысяч воинов (смешанного кавалерийско-пехотного состава) и сильной артиллерией. Ему навстречу был послан небольшой отряд под командованием полковника Карягина (Котляревский фактически исполнял должность заместителя командира отряда), состоявший всего из 600 солдат (четыре роты егерей и две роты мушкетеров) при двух орудиях.

24 июня, после переправы через речку Шах-Булах, русский отряд встретил часть персидского авангарда в 3 тысячи всадников и пехотинцев под командованием Пир-Кули-хана. Имевший значительное численное превосходство, Пир-Кули-хан принял решение атаковать отряд Карягина, рассчитывая полностью его уничтожить. Однако, выстроивший свой отряд в каре, Карягин умело использовал особенности горной местности, не дававшей персам возможности задействовать все свои силы сразу. В итоге, не прекращая движения и шесть часов отбивая атаки противника, отряд Карягина дошел до реки Аскаран, где и стал лагерем.

На расстоянии четырех верст от русского лагеря находились основные силы 10-тысячного персидского авангарда. Персы правильно рассчитали, что не следует давать русским время, чтобы укрепить свой лагерь, и атаковали его через несколько часов. Карягин вновь выстроил отряд в каре и сумел отразить плотным заградительным огнем непрерывно продолжавшиеся на протяжении девяти часов несколько кавалерийских, а потом и пехотных атак.

Пир-Кули-хан прекратил атаки с наступлением ночи и взял лагерь в осаду Он надеялся, что, отрезав понесших большие потери (около половины отряда было убито и ранено) русских от речки, он заставит их сдаться или уничтожит. Поэтому на следующий день он не предпринимал серьезных атак, что, в итоге, обернулось поражением персидской армии.

Карягин и Котляревский также прекрасно понимали, что время работает против них, и сделали попытку перехватить инициативу. Ночью Котляревский во главе роты егерей осуществил смелую вылазку из лагеря, результатом которой стало уничтожение трех персидских батарей. Однако хотя успех Котляревского почти полностью лишал персов артиллерии, но в целом это лишь немногим облегчило ситуацию отряда Карягина.

Положение крайне усугубилось, когда 27 июня к лагерю Карягина подошел Аббас-мирза с основными силами (в том числе сильной артиллерией) – таким образом, против менее 300 русских солдат с двумя пушками стояло около 15 тысяч персов. Аббас-мирза сразу же начал кавалерийскую атаку, которая сопровождалась сильным артиллерийским обстрелом русского лагеря. С огромным трудом, но штурм удалось отбить – при этом ранения получили Карягин и Котляревский.

Было очевидно, что оставшаяся от отряда горстка не выдержит следующей атаки и будет уничтожена. Не желая сдаваться, Котляревский предложил бросить обоз и неожиданной атакой ночью вырваться из лагеря (персы не сумели сделать кольцо окружения сплошным), быстрым маршем дойти до расположенной недалеко совсем небольшой крепости Шах-Булах (гарнизон которой составлял около полутора сотен) и овладеть ею штурмом.

Невероятно, но этот сумасшедший невероятный план сработал! Русский отряд в ночь на 28 мая сумел незаметно дойти почти до самых крепостных стен (лишь в самом конце маршрута он наткнулся на небольшой персидский отряд, атаку которого сумел отразить) и разбил не ожидавшие нападения силы противника на подступах к Шах-Булаху.

После этого, как и планировал Котляревский, русские штурмом взяли крепость, гарнизон которой был полностью захвачен врасплох и не смог оказать значительного сопротивления.

Таким образом, благодаря Котляревскому отряд был спасен, но уже через неделю в крепости, которую окружили силы Аббас-мирзы, закончилось продовольствие. Тогда майор предлагает Карягину новый план, который тот и принимает. По плану Котляревского отряд должен был скрытно выйти из Шах-Булаха, обойти персидские силы (которые из-за горного рельефа вновь не установили сплошной блокады) и, совершив 25-верстный переход, захватить такую же небольшую крепость Мухрат, в которой находились большие продовольственные запасы.

И на этот раз план Котляревского сработал. Ему удалось имитировать оставленными часовыми (они позднее сумели присоединиться к отряду) присутствие русских в Шах-Булахе и беспрепятственно совершить марш до Мухрата, который и был захвачен. Потери во время проведения операции составили одного убитого и одиннадцать раненых. Аббас-мирза предпринял попытку штурма Мухрата, но потерпел неудачу (в этом бою Котляревский получил новое ранение).

Отряд был спасен, и оставшиеся в живых его сто воинов соединились с подошедшими войсками Цицианова.

Цицианов так написал в своем рапорте Александру I о подвиге отряда Карягина: «…мужество и твердость отряда должны служить ясным доказательством, что сии воины достойны своего милосердного Государя».

Хотя награда Котляревскому за этот поход (перед которым меркнет даже подвиг трехсот спартанцев) была не слишком велика – орден Святого Владимира 4-й степени с бантом, но с этого времени его имя стало на Кавказе легендарным.

В августе 1804 г. князь Цицианов направляет Котляревского в Карабах для усмирения организованного персами бунта, с чем он успешно справляется почти без потерь. В ноябре ему поручается еще более серьезная операция. Котляревский должен был командовать авангардом отряда Цицианова, вышедшего в поход против Бакинского ханства. Поставленную ему задачу Котляревский выполнил, но взять тогда Баку не удалось из-за смерти Цицианова (он был предательски убит, когда приехал принимать ключи от крепости). Однако назвать этот поход полностью неудачным нельзя – его результатом стало добровольное присоединение к империи Ширванского ханства, правитель которого Мустафа-хан впоследствии стал личным другом Котляревского.

Вновь отличился Котляревский в 1806 г., когда 20-тысячная армия (16 тысяч конницы и 4 тысячи пехоты) Аббас-мирзы вторглась в Карабах. Котляревскому начальником отряда (численность которого составляла немногим более полутора тысяч) генерал-майором Небольсиным было поручено с командой егерей идти в авангарде, расчищая дорогу для главных сил. С полученным заданием он успешно справился и не допустил ни одного нападения на Небольсина.

Котляревский также прославился 13 июля в сражении у хонашинского дефилея, когда Небольсин столкнулся с главной армией Аббас-мирзы. Победителем сражения должен был стать тот, кто овладеет главенствующими над местностью высотами. Вначале их сумели захватить персы, но очень быстро они были отбиты Котляревским, который специально с этой целью был направлен на левый фланг с командой егерей. В свою очередь, Аббас-мирза старался окружить и уничтожить егерей, но был отбит их контратакой. О напряженности боя свидетельствует тот факт, что высоты четыре раз переходили из рук в руки, пока на них окончательно не закрепились егеря, и после этого персы вынуждены были окончательно отступить.

После сражения у хонашинского дефилея Котляревский был произведен в подполковники. В следующем году он получает уже полковничьи эполеты и вскоре назначается начальником самостоятельного отряда в Карабахе, задачей которого было защитить край от вторжения персов.

В 1810 г. главнокомандующий в Грузии и на Кавказской линии генерал от кавалерии Александр Тормасов приказывает Небольсину занять пограничную крепость Мигри на левом берегу Аракса. Как было сказано в приказе командующего: «…прикажите немедленно занять Мигри и Гюней и делать около тех мест поиски над неприятелем, не давая ему отнюдь держаться на этой стороне Аракса. Не связываю ему рук переходить и за Араке, если представится возможность побить неприятеля».

Небольсин, в свою очередь, отдает соответствующий приказ Котляревскому, и тот выступает в поход с одним батальоном егерей (к которым присоединился небольшой конный отряд карабахцев).

Тормасов, ставя подобную задачу, считал, что на этом направлении могут действовать лишь небольшие отряды персов, но он ошибся: к Мигри направились их основные силы. Тормасов получил об этом информацию слишком поздно и уже не успел отозвать Котляревского, который успешно выполнил приказ и взял Мигри (оборонявшийся 2-тысячным гарнизоном с сильной артиллерией), считавшейся ранее абсолютно неприступной крепостью.

Удалось ему это сделать со своими 400 егерями и 40 всадниками благодаря тому, что он, как всегда, действовал совершенно нестандартно. Дадим описание этого штурма, сделанное генералом Потто, имевшим возможность ознакомиться с рядом не дошедших до нас документов и общаться с еще живыми в его время ветеранами кавказских войн: «Котляревский, желая избежать бесполезной траты людей среди засек и батарей, решил идти не по дорогам, а пробраться со своим батальоном без пушек по вершинам карабагских гор такими тропами, которые даже местными жителями считались недоступными. Три дня солдаты то спускались в бездонные пропасти, то поднимались на голые, сожженные солнцем утесы и ночью двенадцатого июня вышли в долину в пяти верстах от Мигри. Так как дольше скрывать прибытие отряда было невозможно, то Котляревский, разделив его на три части, энергично повел атаку и после короткого боя взял передовые высоты. В это время он получил известие, что два персидские отряда от Эривани и от Аракса усиленными маршами спешат на помощь осажденным. Медлить, следовательно, было невозможно, и, дав небольшой отдых отряду, Котляревский ночью продолжал сражение. К девяти часам утра он уже занял селение и, не давая персиянам опомниться, стремительно пошел на батареи, грозно венчавшие собой горный кряж, примыкавший к Мигри. От этого приступа зависела победа или гибель отряда. Сознавая это, солдаты напрягли последние силы, и скоро майор Дьяченко и сам Котляревский овладели пятью батареями. Тогда, ободренные успехом, егеря штыками погнали неприятеля из одного укрепления в другое и остановились только перед последней, уже решительно недоступной батареей Сабет.

Голый утес из дикого гранита, на котором устроена была батарея, гордо поднимался к небу, как бы смеясь над горстью людей, думавших взобраться на его вершину. Котляревский, сам осмотрев утес и убедившись, что штурм этого гиганта будет не под силу его отряду, приказал отвести у осажденных воду, и через сутки неприятель сам покинул грозный утес и рассыпался в разные стороны. Неприступная Мигри была занята с потерей тридцати пяти человек, но в этом числе был и сам Котляревский, снова раненный в ногу».

Обладание этой крепостью имело стратегическое значение для контроля над регионом, и, понимая это, персы, чтобы отбить Мигри, немедленно отправили к ней 10-тысячный корпус под командованием Ахмет-хана (в войске которого находились и британские военные советники). Однако попытки штурма закончились неудачно, и после двух недель осады Ахмет-хан отступил и начал переправу на Араксе недалеко от крепости. При этом его корпус оказался разделенным на две части, чем немедленно и воспользовался Котляревский.

И на этот раз Котляревского не испугало многократное численное превосходство противника (Ахмет-хан успел переправить через Араке только кавалерию). Ночью 5 июля он скрытно вывел свой отряд из крепости, окружил персидский лагерь (в нем было 3 тысячи регулярной пехоты и 1 тысяча 260 джибраильцев) и стремительно атаковал его в штыки с трех сторон. Ошеломленные персы (которые не были обучены тактике ночного боя) не сумели оказать организованного сопротивления, и не успевшие переправиться силы Ахмет-хана были почти полностью уничтожены. Потери самого Котляревского были не просто более чем незначительны, в это трудно поверить – один убитый и девять раненых.

За взятие Мигри Котляревский получил орден Святого Георгия 4-й степени, а за невероятную победу на Араксе награждается золотой шпагой с надписью «За храбрость» и назначается шефом Грузинского гренадерского полка.

Но главной наградой для полковника стало то, что, как написал один из его биографов XIX века, персы начали после взятия Мигри и сражения на Араксе «почитать его за колдуна и питать к нему какой-то суеверный страх».

В сентябре 1811 г. Котляревский получил приказ занять турецкую крепость Ахалкалаки (русским войскам приходилось воевать на два фронта – с Персией и Турцией), которую ранее так и не смог взять сам Гудович. Силы для взятия такой сильно укрепленной крепости у него были совершенно ничтожные (видно, не только персы, но и русское командование поверило в то, что он колдун): 2 гренадерских батальона и сотня казаков. Кроме того, он вообще не взял с собой артиллерии, которую в декабре, когда отряд выступил в поход, нельзя было бы перевезти через горы.

Котляревскому удалось в тяжелейших условиях непогоды перевести свои войска через высокогорную местность, но теперь перед ним стояла чрезвычайно трудная задача: скрытно подойти к крепости, которая была окружена безлесной местностью. Для этого он разделил свои силы на три колонны (одну из которых сам и возглавил) – в каждой из которых было по 200 гренадер и 20 стрелков. Кроме того, для имитации ложных атак и захвата селений неподалеку от крепости Котляревским были выделены три отдельных отряда по 20 человек.

Пожалованное в 1812 г. Грузинскому гренадерскому полку Георгиевское знамя с надписью «За отличную храбрость при взятии штурмом турецкой крепости Ахалкалака с 7 на 8-е число Декабря 1811 года»

Все три колонны сумели настолько незаметно подойти к крепости в ночь с 7 на 8 декабря, что персы увидели их только непосредственно у крепостного рва. Котляревский следующим образом в донесении главнокомандующему описал последовавший штурм Ахалкалаки: «Провидение спасло наш отряд тем, что он не был открыт в границах пашалыка. Никто не воображал, чтобы войско могло перейти в столь суровое время через горы. Солдаты же оспоривали первенство, кому первым идти на приступ. Подбежав к крепости, они, несмотря на свою усталость, в одно мгновение ока приставили к стене лестницы; было 3 часа пополуночи; капитан Шультен, бросившись с первыми гренадерами на ближайшую батарею, на которой было два орудия, мгновенно ею овладел, а потом устремился на другие две батареи с тремя орудиями и тоже стремительно их занял. Турки защищались отчаянно, но русские солдаты, рассвирепев, кололи их без пощады. В полтора часа времени крепость и цитадель, указанная проводником отряда, очищены. На батареях взято 16 орудий разной величины, до 40 пудов пороха и большое количество разных снарядов; кроме того, взяты два знамя».

Потери Котляревского были и на этот раз совершенно незначительны: один убитый и 29 раненых.

Показательно, что Котляревский, уходя, не разрушил крепость, а оставил в ней крохотный гарнизон во главе с майором Барановым. Он был уверен, что крепость эта занята навсегда и никогда уже не будет отбита персами, о чем свидетельствует оставленная им начальнику гарнизона инструкция: «Оставляя вас с батальоном в крепости Ахалкалаках, предписываю к непременному исполнению следующее:

1-е) Содержать гарнизон во всегдашней дисциплине и военной осторожности, чтобы неприятель, при каких бы то ни было силах, не мог гарнизону и крепости сделать вреда.

2-е) Все крепостные орудия привести в такое состояние, чтобы они могли действовать, и для сего, пересмотря оные с артиллерийским офицером, коему я дал предписание, ежели найдутся на какой батарее неисправные, то их снять и заменить с тех батарей, на коих находятся по два орудия, дабы, в случае нападения, действие было со всех батарей.

3-е) Дабы сделать крепость совершенно оборонительною, как надлежит быть крепости пограничной, срыть немедленно все домы, в форштате находящиеся, и выровнять место, чтоб в случае атаки неприятеля, не было ему ни малейшего ложемента».

За подвиг под Ахалкалаки Котляревский был произведен в 29-летнем возрасте в генерал-майоры, а все батальоны, участвовавшие в штурме крепости, получили Георгиевские знамена. Однако, опять-таки, важнее было то, что суеверный ужас вокруг его имени на Кавказе усилился до невероятной степени.

У персов были все основания для подобного отношения к молодому русскому генералу. Их силы, многократно (иногда в десятки раз) превосходящие численно русских войска, которые были подготовлены высокопрофессиональными британскими военными инструкторами и вооружены самым современным британским стрелковым оружием и артиллерией, Котляревский неизменно бил, а крепости, считавшиеся до того неприступными, захватывал своими незначительными силами.

Уже в марте 1812 г. Котляревский, командуя отрядом в составе 800 гренадеров и 200 казаков при трех орудиях, захватил крепость Кара-Ках, которая, как и ранее Ахалкалаки, считалась совершенно неприступной.

За взятие Кара-Каха Котляревский был награжден орденом Святой Анны 2-й степени и получил прибавку жалованья в 1200 рублей ассигнациями в год.

Вообще 1812 г. был для российской армии славен победами не только в боях с наполеоновским нашествием, но и на Кавказе.

Осенью давний противник Котляревского Аббас-мирза, узнав о взятии Наполеоном Москвы, решил, что теперь русские войска на Кавказе не смогут получить даже небольших подкреплений и он наконец добьется победы. Аббас-мирза собрал огромное для кавказских условий 30-тысячное войско (из них 14 тысяч составляли вымуштрованные британскими военными советниками солдаты регулярной армии) и начал подготовку к выступлению против русских сил после переправы через Араке. Отметим, что военными советниками при Аббас-мирзе состояли опытные британские офицеры, которые активно участвовали в процессе принятия им решений.

Котляревский, в свою очередь, решил традиционно использовать фактор внезапности и нанести персам упреждающий удар силами своего отряда (полторы тысячи гренадеров и егерей, 500 всадников-татар и казаков, шесть орудий).

Рано утром 19 октября отряд Котляревского переправился через Араке и сделал маневр, чтобы зайти в тыл персидской армии. Перед началом боя он издал приказ старшему после него штаб-офицеру, в котором отдавал распоряжения на случай своей гибели. Процитируем этот документ, который своим содержанием, всем духом презрения к смерти заставляет вспомнить о героях античности: «Предприняв атаковать персиян за Араксом, я сделал распоряжения, о которых вам известно; в случае смерти моей вы должны принять команду и исполнять по оным. Если б случилось, что первая атака была бы неудачна, то Вы непременно должны атаковать другой раз и разбить, а без того не возвращаться и отнюдь не отступать. Когда неприятель будет разбит, то стараться перевести на сию сторону кочующие близ Аракча народы, потом возвратиться. По исполнении сей экспедиции Вы должны донести о сем прямо главнокомандующему и представить диспозицию мою и приказ, отданный в отряде 18 октября 1812 года».

Одновременно Котляревский подписал диспозицию к атаке, строго соблюдая которую потом и действовал его отряд: «Первое и второе каре составляют батальоны Грузинского гренадерского полка, чтобы фузелерные роты (легкая пехота, вооруженная кремниевыми ружьями – «фузеями». – Авт.) составляли шестивзводное каре: взводы гренадер становятся по правую сторону первого фаса, а взводы стрелков – по левую, таким образом первый фас делается, для лучшего напора в штыки, о четырех взводах.

Третье каре составляет рота Грузинского гренадерского полка, 200 человек Севастопольского и карабинерная рота 17-го егерского полка; сия становится при сем каре так как гренадерские роты при первых двух каре.

Орудиям каждого каре быть в первом фасе; одному между взводом гренадер, а другому между взводом стрелков; в каждом каре к орудиям нарядить 20 человек самых надежных людей при офицере и унтер-офицере, которые должны быть неотлучно при оных.

Две роты егерей с майором Дьячковым выстраиваются вправо от правого каре, а рота, с майором Лентовским, влево от третьего каре, и составляют фланги.

В походе две роты егерей впереди; за ними рота гренадер первого каре, потом два орудия; за ними колонна из средины, после сего в таком же порядке другие два каре, а за оными рота егерей.

По переправе через Араке, тотчас выстраиваются каре, и как оные должны идти приказано будет.

Казачьи полки идут в авнгарде, отделив 50 человек в арьергард; а по переправе через Араке выстраиваются: Краснову вправо от первого каре, а Попову между первым и вторым, равняясь с задними фасами.

При приближении к лагерю третье каре и рота егерей атакуют левый фланг неприятеля; а первое и второе каре стараются как наипоспешнее пробежать к тылу лагеря неприятелей и атаковать средину, где расположена их пехота и артиллерия… Казачьи полки оба выстраиваются к тылу неприятеля; там, где ударит первое каре, колят и рубят всех бегущих.

Атаковать в штыки как можно быстрее, и тогда третий фас остается при орудиях, где и знамена.

Всем приказывается стрелять как можно меньше, чтоб никто не стрелял вверх и сзади; а когда пойдут в штыки, тогда совсем не стрелять, кроме орудий, и то разве откроются им толпы неприятеля.

Главный порядок атаки этой, в случае малых каких отмен по обстоятельствам, о том будет особое приказание».

Хотя Аббас-мирза и увидел приближавшуюся татарскую конницу, которая была авангардом русского отряда, но ввиду своего огромного численного превосходства не посчитал угрозу сколько-нибудь серьезной. Он был абсолютно уверен, что Котляревский просто производит демонстрацию и не решится на атаку. Поэтому Аббас-мирза не выстроил свою армию в боевой порядок и нападение русских войск на лагерь персов застало его полностью врасплох. В результате этого первого столкновения персидская армия бежала, оставив Котляревскому большие трофеи (в том числе и 36 британских фальконетов с надписью «От Короля над Королями Шаху над Шахами в дар»).

Аббас-мирза кроме потери значительной части артиллерии, снаряжения и обозов понес большие потери и в живой силе, но все же это еще далеко не было окончательным поражением его армии. Он сумел собрать оставшиеся силы и расположил их неподалеку – в Асландузе, где находилось хорошо оборудованное укрепление. Ошибкой Аббас-мирзы было то, что он, опять-таки, недооценивая Котляревского, не счел нужным расположить войска в самом Андалузском замке, укрепления которого были значительно сильнее.

Несмотря на понесенное поражение, сил у Аббас-мирзы более чем хватало для уничтожения отряда Котляревского. Поэтому «генерал-метеор» решил не дать персам оправиться от первоначального разгрома и вновь атаковать первым. Котляревский разделил свое войско на три колонны, которые должны были атаковать Асландуз с разных сторон, а кавалерию послал к Араксу, чтобы она там поджидала персидские войска после начала их бегства.

Внешне сумасшедшим было не только решение атаковать многократно превосходящего противника, располагавшегося в хорошо защищенном укреплении. Еще более сумасшедшим было решение основной удар нанести в наиболее сильное место укрепления, где была сосредоточена вся неприятельская артиллерия. Однако это только внешне казалось верхом безумия – недаром Котляревский говорил, что «действовать надо горячо, но с холодным разумом». В случае, если бы удалось скрытно подойти к расположенным на возвышенности пушкам (при которых было не слишком много пехоты, расположенной в других местах по периметру укреплений), то начиналась «мертвая зона» обстрела, и тогда полное преимущество получала атакующая пехота.

Благодаря ставшему проводником бывшему пленному русскому унтер-офицеру, который бежал из армии Аббас-мирзы, Котляревский сумел подойти незаметно непосредственно к персидским укреплениям и атаковал их в штыки с трех сторон. Персидская артиллерия была сразу же захвачена, а не ожидавшая нападения пехота и спешенная кавалерия обратились в беспорядочное бегство. Дальнейший бой свелся к преследованию и добиванию бегущих в панике персов. Часть персов бросилась к Араксу, где уничтожалась татарами и казаками, небольшая часть успела добежать до замка, но он немедленно был взят Котляревским штурмом.

Персидский историограф того времени, с полным на то основанием, написал, что Асландузское сражение являло собой «мрачную и кровавую ночь, которая поистине была примером для Страшного суда».

Аббас-мирза и его британские советники потерпели страшное поражение. Хотя официально в донесении Котляревского указывалось, что потери персов составляют 1 тысячу 200, на самом деле убитых было более 9 тысяч. На вопрос своего адъютанта, зачем он в несколько раз занизил потери армии Аббас-мирзы, Котляревский ответил: «Пишите так: ведь все равно не поверят, если мы скажем правду». Кстати, интересно, какими словами начал Котляревский свое донесение о победе: «Бог, ура и штык даровали и здесь победу войскам всемилостивейшего Государя».

Потери русского отряда составили всего 28 убитых и 99 раненых.

За великую победу при Асландузе Котляревский получает орден Святого Георгия 4-й степени и производится в генерал-лейтенанты.

Теперь последним опорным пунктом персов в регионе оставалась крепость Ленкорань в Талышинском ханстве, и в случае ее взятия Россия выигрывала бы войну в целом. Кроме того, обладание Ленкоранью позволяло угрожать самой Персии, значение чего для геополитических интересов России трудно было переоценить.

Понимая это, Петр Котляревский решил развить свой успех при Асландузе и взять Ленкорань со своим отрядом численностью в полторы тысячи гренадеров и 470 казаков при шести орудиях. По дороге он захватил укрепленную ранее по чертежам британских фортификаторов крепость Аркевань. Имя русского полководца было настолько грозным, что, узнав о приближении его отряда, почти 2-тысячный гарнизон бежал, оставив все пушки.

Правда, благодаря этой бескровной победе и так небольшие русские силы еще более уменьшились – Котляревский был вынужден оставить в Аркевани гарнизон в составе всей кавалерии и ста гренадер.

Таким образом, 26 декабря осаду Ленкорани (в которой был четырехтысячный гарнизон и сильная артиллерия) Котляревский начал, имея всего-навсего 1 тысячу 400 гренадеров и шесть орудий. Перед этим Аббас-мирза отдал приказ коменданту крепости Садык-хану: «Если сами горы восстанут на тебя – держись!» В ответ на это весь гарнизон дал клятву умереть, но не сдаться.

Имея подобный приказ, Садык-хан на предложение Котляревского капитулировать с гордым достоинством ответил: «Напрасно вы думаете, генерал, что несчастие, постигшее моего государя, должно служить мне примером. Один Аллах располагает судьбою сражения и знает, кому пошлет свою помощь».

Получив отказ коменданта крепости, Котляревский со своими слабыми силами, в условиях сильных морозов, начал готовиться к штурму. Генералом был разработан следующий план штурма, благодаря которому и удалось взять Ленкорань: «Составляются три колонны: первая – из шести рот Грузинского гренадерского полка, под командой полковника Ушакова; вторая – из трехсот пятидесяти человек Троицкого полка; третья – из трехсот тринадцати человек семнадцатого егерского полка и тридцати семи человек гренадер, под командой майора Терешкевича. В пять часов пополуночи колонны выступают из назначенных им пунктов, имея впереди стрелков, и следуют к крепости с крайней тишиной и скоростью; если неприятель не откроет огня, то стрелки отнюдь не стреляют, когда же от неприятеля будет сильный огонь, то стрелки тотчас бьют по неприятелю, а колонны наипоспешнее ставят лестницы и взбегают на батарею и на стены: первая колонна штурмует батарею и стену к Гямушевану, ставя одну лестницу на батарею, а прочие тотчас от оной вправо; третья колонна, Терешкевича, берет батарею, лежащую против моря к речке, и штурмует стену от оной вправо. Каждая колонна, как скоро возьмет назначенную ей батарею, тотчас поворачивает неприятельские орудия и стреляет картечью в середину крепости, между тем очищают стены от себя вправо и влево, а первая колонна отбивает поспешнее ворота, дабы впустить резерв; одна рота Грузинского гренадерского полка разделяется на две части для фальшивых атак: первая делает оную против батареи, к речке лежащей, и ежели возможность будет, то берет сию батарею, другая против батареи неприятельской, назначенной штурмовать; первой колонне тревожить неприятеля с левой стороны. Команды сии выступают вместе с колоннами и не тревожат неприятеля, пока не откроется сильный огонь по колоннам, тогда они поспешнее бегут к назначенным местам, кричат «Ура!» и бьют тревогу.

Барабанщики в колоннах отнюдь не бьют тревогу, пока не будут люди на стенах, и люди в колоннах не стреляют и не кричат «Ура!», пока не влезут на стену. Когда все батареи и стены будут заняты нами, то в середину крепости без приказания не ходить, но бить неприятеля только картечью из пушек и ружей. Не слушать отбоя – его не будет, пока неприятель совершенно истребится или сдастся, и если, прежде чем все батареи и все стены будут заняты, ударят отбой, то считать оный за обман, такой же, как неприятель сделал в Асландузе; сверх того, знать, что наши отбои будут бить три раза, который повторять всем барабанщикам, и тогда уже прекращается дело.

Резервом на прежних батареях состоять из остающихся от штурма людей; так как уже сказано в приказе, что отступления не будет, то остается теперь сказать, что если, сверх чаяния, которой либо колонны люди замнутся идти на лестницы, то всех будут бить картечью».

Перед штурмом в ночь с 30 на 31 декабря Котляревский издал приказ по отряду, суть которого можно свести к призыву «победить или умереть»: «Истощив все средства принудить неприятеля к сдаче крепости, найдя его к тому непреклонным, не остается более никакого способа покорить крепость сию оружию Российскому, как только силою штурма. Решаясь приступить к сему последнему средству, даю знать о том войскам и считаю нужным предварить всех офицеров и солдат, что отступления не будет. Нам должно взять крепость или всем умереть, зачем мы сюда присланы. Я предлагал два раза неприятелю о сдаче крепости, но он упорствует; так докажем же ему, храбрые солдаты, что силе штыка Русского ничто противиться не может: не такие крепости брали Русские и не у таких неприятелей, как персияне, а сии против тех ничего не значат. Предписывается всем:

первое – послушание;

второе – помнить, что чем скорее идешь на штурм и чем шибче лезешь на лестницу, тем меньше урон и вернее взята крепость. Опытные солдаты сие знают, а неопытные поверят;

третье – не бросаться на добычь, под опасением смертной казни, пока совершенно не кончится штурм, ибо прежде конца дела на добыче солдат напрасно убивают. По окончании же штурма приказано будет грабить и тогда все – солдатское, кроме что пушки, знамена, ружья со штыками и магазейны принадлежат Государю. Диспозиция штурма будет дана особо, а теперь мне остается только сказать, что я уверен в храбрости опытных офицеров и солдат Кавказского гренадерского, 17-го егерского и Троицкого пехотного полков, а малоопытные Каспийского батальона, надеюсь, постараются показать себя в сем деле и заслужить лучшую репутацию, чем до сего между неприятелями и чужими народами имели. Впрочем, ежели бы сверх всякого ожидания кто струсил, тот будет наказан, как изменник. Здесь, вне границ, труса расстреляют или повесят, несмотря на чин».

Проводившийся по плану Котляревского штурм длился несколько часов. Об ожесточенности сражения тогдашний персидский историограф сказал в следующих выражениях: «При штурме Ленкорани бой был так горяч, что мышцы рук от взмахов и опусканий меча, а пальцы от беспрерывного взвода и спуска курка в продолжение шести часов сряду были лишены всякой возможности насладиться отдохновением».

Это не было преувеличением – во всемирной военной истории не так много боев, которые по напряженности и кровопролитности можно сравнить со штурмом Ленкорани. Даже привыкшие ко всему солдаты дрогнули во время атаки, но тогда их повел на штурм сам Котляревский, и после страшного боя внутри крепостных стен Ленкорань была взята.

Генерал при штурме получил три тяжелейших ранения – одно в ногу и два в голову. Как он сам писал, «в ту минуту, как силы меня оставляли, я, как бы в сладком сне, слышал высоко над своей головой победное «Ура!», вопли персиян и их мольбы о пощаде». Тяжелораненого генерала солдаты нашли в груде тел и сначала сочли его мертвым. Но Котляревский, услышав сказанные о нем слова, открыл глаза и сказал: «Я умер, но я всё слышу и уже извещен о победе нашей».

Персидские воины до конца исполнили свою клятву Аббас-мирзе. Из гарнизона крепости осталось только 300 израненных воинов, погибли также Садык-хан и его десять ханов, командовавшие войсками.

Но потери русского отряда тоже были тяжелыми по сравнению с предыдущими сражениями – 900 рядовых и 40 офицеров.

В донесении о взятии крепости Котляревский писал: «Я сам получил три раны и благодарю Бога, благословившего запечатлеть успех дела сего собственною моею кровью. Надеюсь, что сей же самый успех облегчит страдания мои. Впрочем, никакая потеря не может сравниться с важностью взятия крепости, о которой в перехваченных бумагах сардарю Садых-хану Аббас-мираза писал, ежели и целые горы войск восстали против него, он не должен колебаться, но защищать до последней капли крови сей ключ к сердцу Персии».

Взятие Ленкорани знаменовало собой окончание войны с Персией. После ее потери Тегеран был вынужден заключить триумфальный для Российской империи Гюлистанский мир. Дадим извлечение из данного мирного трактата, из которого ясна величина территориальных приобретений России, ставших возможными благодаря победам Котляревского: «Поелику чрез предварительные сношения между двумя высокими державами, взаимно соглашенность уже, чтобы постановить мир на основании status quo ad presentem, то есть дабы каждая сторона осталась при владении теми землями, ханствами и владениями, какие ныне находятся в совершенной их власти, то границей между империей Всероссийской и Персидским государством от сего времени впредь да будет следующая черта: начиная от урочища Одина-Базара прямой чертой чрез Муганскую степь до Едибулукского брода на реке Араке, оттоль вверх по Араксу до впадения в оную речки Капанакчая, далее же правой стороной речки Капанакчая до хребта Мигринских гор и оттуда продолжая черту межами ханств Карабагского и Нахичеванского, хребтом Алагезских гор до урочища Даралагеза, где соединяются межи ханств Карабагского, Нахичеванского, Ериванского и части Елисаветпольского округа (бывшего Ганжинского ханства), потом, от сего места межою, отделяющей Ериванское ханство от земель Елисаветпольской округи, также Шамшадильской и Казахской, до урочища Эшок-Мейдана, и от оного хребтом гор по течению правой стороны речки и дороги Гимзачимана по хребту уже Бамбакских гор до угла межи, Шурагельской; от сего же угла до верху снеговой горы Алагеза, а отсель по хребту гор межою Шурагельской между Мастарасом и Артиком до речки Арпачая… Его шахское в. в доказательство искренней приязни своей к е. в. императору всероссийскому сим торжественно признает как за себя, так и за высоких преемников персидского престола принадлежащими в собственность Российской империи ханства Карабагское и Ганжинское, обращенное ныне в провинцию под названием Елисаветпольская; также ханства Шекинское, Ширванское, Дербентское, Кубинское, Бакинское и Талышинское с теми землями сего ханства, кои ныне состоят во власти Российской империи; при том весь Дагестан, Грузию с Шурагельской провинцией, Имеретию, Гурию, Мингрелию и Абхазию, равным образом все владения и земли, находящиеся между постановленной ныне границей и Кавказской линией, с прикосновенными к сей последней и к Каспийскому морю землями и народами».

Конечно, разгром Наполеона в 1812 г. затмил в истории достигнутые тогда же победы над Персией, но нельзя не согласиться с мнением Котляревского в связи с этим: «Кровь русская, пролитая в Азии, на берегах Аракса и Каспия, не менее драгоценна, чем пролитая в Европе, на берегах Москвы и Сены, а пули галлов и персиян причиняют одинаковые страдания».

За взятие Ленкорани генерал получил личную благодарность императора и был награжден орденом Святого Георгия 2-й степени, но на этом его военная служба была навсегда закончена из-за тяжелейших ранений, страшно мучавших его до конца жизни.

Герой многих сражений был вынужден уехать со ставшего ему родным Кавказа в купленное на пожалованные царем деньги имение Александрово неподалеку от Бахмута.

Началась вторая половина жизни «кавказского Суворова», о которой так написал известный писатель XIX века граф Владимир Сологуб: «…он был, по собственным его выражениям, живым мертвецом и доживал век свой страдальцем».

Генерал и писатель (известный под псевдонимом «русский инвалид») Иван Скобелев (внуком которого был легендарный «белый генерал» Михаил Скобелев) написал об этих тяжелых годах жизни грозы персов и турок такие проникновенные строки: «Ура, Котляревский! Ты обратился в драгоценный мешок, в котором хранятся в щепу избитые, бесценные, геройские твои кости. Но ты жестокими муками своими и теперь продолжаешь еще служить государю с пользой, являя собой достойный подражания пример самопожертвования воина и христианина. Долго, долго бы прожил Котляревский, если бы только солдаты могли выкупить дни его своими годами!»

12 августа 1826 г., в день своей коронации, новый император сделал Котляревского генералом от инфантерии. Николай I с восхищением относился к «кавказскому колдуну» и, когда в июле этого же года началась новая война с Персией, разорвавшей Гюлистанский мир, предложил ему стать главнокомандующим Кавказской армией. Как написал самодержец: «Я льщу себя надеждою, что время уврачевало раны ваши и успокоило от трудов, понесенных для славы российского оружия, и что одного имени вашего достаточно будет, чтобы одушевить войска предводительствуемые вами. Устрашить врага, неоднократно вами пораженного и дерзающего снова нарушить тот мир, которому открыли вы первый путь подвигами вашими. Желаю, чтоб отзыв ваш был согласен с Моим ожиданием».

Но, несмотря на огромную тягу в армию, Котляревский был вынужден с горечью отклонить царское предложение: «Удостоясь получить рескрипт Вашего Императорского Величества, осчастливленный Высоко-Монаршим вниманием, подданный желал бы излить последнюю кровь на службе твоей, Всемилостивейший государь, но совершенно расстроенное здоровье, а особенно головная рана, недавно вновь открывшаяся, не позволяя мне даже пользоваться открытым воздухом, отнимает всякую возможность явиться на поприще трудов и славы».

Замок Мухрат. Гравюра второй половины XIX века

Через двенадцать лет после отказа возглавить Кавказскую армию Котляревский переезжает в Крым, где приобретает около Феодосии мызу «Добрый приют». Однако этот приют так и не стал для него действительно добрым – ужасные мучения от ранений с годами только увеличивались.

Незадолго перед смертью, произошедшей 21 октября 1852 г., Котляревский попросил ближних принести шкатулку с сорока костными осколками, извлеченными из его головы после ранения при штурме Ленкорани. Глядя на нее, он произнес: «Вот что было причиною, почему я не мог принять назначения государя и служить до гроба престолу и отечеству. Пусть они останутся вам на память о моих страданиях».

Похоронен был генерал от инфантерии в саду своей мызы (во время похорон выстроившиеся суда Черноморского флота подняли траурные черные флаги) на собранные друзьями деньги – почти всю свою пенсию Петр Степанович тратил на помощь увечным солдатам.

И спустя многие годы Котляревский оставался примером для воинов-кавказцев, о чем, например, сказал в своем приказе войскам в 1854 г. наместник Кавказа и главнокомандующий Отдельным Кавказским корпусом генерал-адъютант Николай Муравьев (в следующем году, в награду за взятие Карса, получивший прибавление к фамилии и ставший графом Муравьевым-Карским): «Среди вас возрос и прославился герой Котляревский. Пусть имя его всегда будет в памяти и сердце вашем как пример всех военных доблестей.

Воин-христианин, строгий к себе, Котляревский был строг и к подчиненным, уклоняющимся от исполнения своего дела. Он любил и оберегал солдата, сам разделял с ним трудности и лишения, неразлучные с военным бытом. Он не пренебрегал строем; в дисциплине он видел залог нравственной силы, а потому и успеха, и войско понимало и любило его. С именем Котляревского передало оно потомству имена Ахалкалаков, Асландуза и Ленкорани, где с малыми силами поражал он сильных врагов.

Благоговея перед правилами Котляревского, среди вас, воины Кавказа, буду искать ему подобных – и найду их!»

В заключение приведем оценку полководческой деятельности Котляревского Керсновским, который не скрывал своего восхищения одним из величайших полководцев империи: «Война с Персией в царствование Императора Александра I является блестящей страницей нашей военной истории – и нашей истории вообще. Великие события, потрясавшие в те времена Европу, заслоняют ее и как бы подавляют своими размерами. Но в русском сердце асландузское «ура!» должно звучать громче лейпцигской канонады, здесь один шел на пятнадцать – и победил, а русская кровь лилась за русские интересы, за русский Кавказ. Персияне отнюдь не являлись «халатниками». Это был противник гордый и храбрый – подвиг ленкоранского гарнизона и его коменданта достаточно это показывает. Вооружены они были не хуже, а то и лучше нас, английскими ружьями и английскими пушками. Тем более чести их победителям.

В лице безвременно покинувшего ее ряды Котляревского русская армия лишилась, быть может, второго Суворова и, во всяком случае, наиболее яркого, наиболее даровитого из последователей Суворова. И так же безвременно уйдут от нее Скобелев и Врангель.

Но, уходя, Котляревский вдохнул в Кавказскую армию свою огненную душу. Ее полкам он завещал свои традиции, свою славу. И Мигри дали Гуниб; Ахалкалаки – Ахульго, Гимры, Ардаган. Асландуз сделал возможным Башкадыклар и Сарыкамыш. И Ленкорань повторилась под Карсом и Эрзерумом, подобно тому, как в защитниках Баязета забились сердца аскеранских егерей».

 

Адмирал Василий Степанович Завойко

Эти пронзительные строки были написаны Константином Симоновым в 1939 г., когда уже было ясно, что впереди страну ждет страшная война. Пусть они неточны в исторических деталях, но прекрасно передают сам дух легендарной петропавловской обороны, когда маленький гарнизон генерала Завойко сумел отстоять честь русского оружия и победить превосходящие англо-французские силы. В неудачной Восточной войне это был сияющий проблеск, поразивший тогда всю Россию и навсегда оставшийся в отечественной военной истории образцом безумной храбрости и искусства побеждать малыми силами.

Родился Василий Степанович Завойко 15 июля 1812 г. в селе Прохоровка Золотоношского уезда Полтавской губернии (сейчас это Каневский район Черкасской области). Его отец, потомственный дворянин Полтавской губернии, был отставным флотским врачом, перед уходом в отставку занимавший должность штаб-лекаря Николаевского морского госпиталя.

Портрет Василия Завойко из книги «Портреты лиц, отличившихся заслугами и командовавших действующими частями в войне 1853–1856 годов». Т. 1. СПб., 1858–1861

С самого детства мальчик не видел перед собой другого будущего, как служба во флоте, и в 1819 г. вместе с братом поступает в Николаевское штурманское училище. Его тяга во флот была настолько сильна, что при поступлении Василий с согласия отца прибавил себе три года (что породило в дальнейшем путаницу с годом его рождения).

В восьмилетием возрасте Завойко был произведен в гардемарины Черноморского флота и совершил свое первое плавание – на 16-пушечном бриге «Мингрелия» под командой лейтенанта Михаила Станюковича (отца знаменитого писателя-мариниста). Уже в конце жизни Завойко, тепло вспоминая о том времени, рассказывал, в частности, о том, как к нему относились старшие товарищи: «Они пробовали наши характеры, давали название по-своему. Конечно, вам любопытно знать, какое мне присвоили название. Мне кличку дали Кобчик, одному моему товарищу Мишину дали кличку «верзило-точило» – так нас всех живо переименовали, и эти именования остались. Когда мы вышли в офицеры и даже в старости я, как и ныне, встречусь с Мишиным, то язык так и чешется сказать: “Здравствуй, верзило-точило-баламут”».

После окончания практического курса в 1827 г. Кобчик производится в мичманы и направляется на Балтийский флот, где его определяют на только что построенный линейный корабль «Александр Невский». На этом корабле (где он командовал четырьмя орудиями и был начальником капральства абордажного отряда) 8 октября того же года совсем юный мичман участвует в Наваринском сражении. Тогда в Наваринской бухте у юго-западного побережья острова Пелопоннес соединенная русско-англо-французская эскадра разбила турецко-египетский флот.

После императорского смотра на Кронштадтском рейде «Александр Невский» в составе эскадры адмирала Дмитрия Сенявина вышел в поход и прибыл в Портсмут. После этого уже в составе эскадры контр-адмирала графа Логина Гейдена он через Средиземное море дошел до острова Занте, где и произошло соединение с англо-французами.

«Александр Невский» стал одним из наиболее отличившихся кораблей союзников в Наваринском сражении. Сражаясь с тремя турецкими фрегатами и получив от них семнадцать серьезных пробоин, один он отправил на дно, а второй с помощью абордажа взял в плен. О том, насколько хорошо действовали при этом корабельные офицеры, свидетельствуют и крайне низкие цифры потерь: всего пять убитых и семь раненых.

Пятнадцатилетний мичман показал себя в сражении выдающимся офицером. В начале столкновения с турецкими кораблями он умело командовал своими четырьмя пушками, а потом, вместе с лейтенантом Боровицыным, взял на абордаж турецкий фрегат, на котором спустил османский флаг и пленил капитана и всех офицеров.

За Наварин Завойко получает свою первую боевую награду – орден Святой Анны 3-й степени с бантом.

В дальнейшем в ходе войны с Турцией Завойко служил в эскадре Гейдена на корвете «Наварин» (под командованием будущего героя Севастополя капитан-лейтенанта Павла Нахимова), которому была поставлена задача блокады Дарданелл. Когда, успешно выполнив поставленную задачу, «Наварин» вернулся в Севастополь, то командующий эскадрой контр-адмирал Михаил Лазарев представил Николаю I офицеров «Наварина» за их выдающиеся заслуги. Император произвел тогда всех младших офицеров корабля в следующий чин, исключением явился один Завойко, который на смотре показался грозному императору совсем ребенком. Только когда сам Нахимов заявил самодержцу о допущенной им несправедливости, то Завойко было объявлено «именное высочайшее благоволение», что давало право на дальнейшее ускоренное производство (вскоре он становится лейтенантом).

Когда в 1831 г. Нахимов становится капитаном фрегата «Паллада», то с собой он взял на новое место службы и Завойко.

До 1840 г. герой Наваринской битвы служит на разных судах и участвует в дальних походах (в том числе кругосветных), пока у него не начинается совершенно новый этап жизни – он назначается правителем Охотской фактории Российско-американской компании. Последняя, имея формально статус частной колониальной, активно использовалась правительством для освоения новых земель. С помощью компании решался ряд задач геополитического характера и, под прикрытием экономического освоения территорий, проводились мероприятия по повышению обороноспособности империи.

Так, Завойко, убедившись в неприспособленности порта фактории для размещения крупных военных судов, сделал все возможное для открытия нового порта. Благодаря стараниям правителя фактории компания перенесла порт из Охотска юго-западнее – в бухту Аян, где также значительно проще была жизненно необходимая связь с Сибирью.

Кроме того, подыскивая место для нового порта, поисковый отряд Завойко дошел до устья Амура, и этот поход стал началом присоединения к империи Приамурского края.

Активная работа и административные таланты Завойко не остались незамеченными наверху, и в 1849 г., когда была образована самостоятельная Камчатская область, его (уже капитана 1 ранга) назначают исправляющим должность камчатского военного губернатора и командиром Петропавловского порта. Как и на предыдущем посту, первый губернатор Камчатки проявляет огромную энергию в обустройстве этой безвестной окраины империи. В июне 1853 г. Завойко становится генерал-майором (что было очень необычно для морского офицера) и утверждается в должности военного губернатора.

Особенное внимание Завойко уделял укреплению Петропавловска и реализации комплекса мер, которые позволили бы порту выдержать длительную осаду без помощи подкреплений из Сибири. О том, что столкновение здесь с Британией является в ближайшее время более чем вероятным, Завойко, как и ряд других государственных деятелей России, прекрасно осознавал. Например, его непосредственный начальник – генерал-губернатор Восточной Сибири (по инициативе которого Завойко и стал военным губернатором) Николай Муравьев, еще за несколько лет до начала Восточной войны прозорливо писал: «Я много видел портов в России и в Европе, но ничего подобного Авачинской губе не встречал: Англии стоит сделать умышленно двухнедельный разрыв с Россией, чтобы завладеть ею и потом заключить мир, но уже Авачинской губы она нам не отдаст, и если б даже заплатила нам миллион фунтов за нее при заключении мира, то выручит его в самое короткое время от китобойства в Охотском и Беринговых морях; Англия, разумеется, никого не пустит в эти моря беспошлинно… К самым существенным условиям Англии в этом отношении должно принадлежать: овладеть Камчаткою или оставить ее пустынною и господствовать на восточных берегах Китая и Японии и таким образом, так сказать, отрезать Россию от Восточного океана».

Инициативу Завойко увеличить военные силы для охраны Петропавловска поддержал Муравьев. И вскоре генерал-губернатором были предприняты необходимые меры. Сначала в Петропавловск был отправлен ранее располагавшийся в Охотске небольшой гарнизон (позднее сухопутные силы были еще несколько увеличены), посланы орудия и снаряды, проведены фортификационные работы по укреплению батарей.

Стратегической целью англо-французов было полное уничтожение русской эскадры на Тихом океане. Они имели правильную информацию о том, что главным пунктом ее стоянки является Петропавловск и больше русскими не оборудовано ни одного, приспособленного к стоянке крупных военных судов, порта. Согласно разработанному союзниками плану, необходимо было захватить порт и уничтожить все стоявшие в нем суда и укрепления, что означало бы установление полного военно-морского доминирования англо-французов в Тихоокеанском регионе.

Но даже несмотря на все заранее предпринятые оборонительные мероприятия, силы Завойко для защиты от англо-французской эскадры были очень незначительны. В марте 1854 г. его, не слишком хорошо вооруженные, сухопутные силы составляли вначале всего 125 человек – команда 47-го флотского экипажа, камчатские казаки и нестроевики (многие из которых едва умели обращаться с оружием).

Немедленно после начала войны из эскадры адмирала Евфимия Путятина в Петропавловск был направлен корвет «Оливуца», но он уже не смог пройти через силы англо-французов.

Положение несколько улучшилось, когда в порт 19 июня неожиданно зашел 44-пушечный фрегат «Аврора» под командованием капитан-лейтенанта Ивана Изылметьева с экипажем в 284 человека, который до объявления России войны крейсировал в Тихом океане. Ему удалось дойти из Перу до Петропавловска, но экипаж находился в очень плохом состоянии – был крайне измучен тяжелейшим переходом и, в большинстве своем, поражен цингой.

Ожидая со дня на день прихода англо-французской эскадры, Завойко решил усилить гарнизон за счет ополчения и обратился к населению со следующим воззванием: «Война может возгореться и в этих местах, ибо русские порты Восточного океана объявлены в осадном положении. Петропавловский порт должен быть всегда готов встретить неприятеля. Я надеюсь, что жители в случае нападения неприятеля не будут оставаться праздными зрителями боя и будут готовы с бодростью, не щадя жизни, противостоять неприятелю и наносить ему возможный вред. Я пребываю в твердой решимости, как бы ни многочислен был враг, сделать для защиты порта и чести русского оружия все, что в силах человеческих возможно, и драться до последней капли крови; убежден, что флаг Петропавловского порта, во всяком случае, будет свидетелем подвигов, чести и русской доблести».

После воззвания военного губернатора был сформирован ополченский батальон разновозрастного состава, но боевая ценность воинов-ополченцев, почти совершенно необученных и с плохим вооружением, людей была весьма относительна.

Кроме того, до Петропавловска 24 июля сумел дойти посланный Муравьевым транспорт «Двина» (с экипажем в 65 человек), на котором находилась команда капитана Арбузова – 350 солдат Сибирского сводного батальона.

Всего у Завойко было 879 солдат и добровольцев, которыми командовали 42 офицера.

Об артиллерии Петропавловска приведем данные самого Завойко: «№ 1 на Сигнальном мысе, из 3 орудий 36-фунтового калибра и 2 бомбических 2-пудового; командир батареи лейтенант Гаврилов, у него под командой обер-офицер 1, нижних чинов 63.

№ 2 на Кошке, из 10 орудий 36-фунтового калибра и 1 24-фунтового; командир лейтенант князь Максутов 3-й, у него под командою гардемарин 1, нижних чинов 127.

№ 3 на перешейке, из 5 орудий 24-фунтового калибра; командир лейтенант князь Максутов 2-й, у него под командой нижних чинов 51.

№ 4 на Красном яре, из 3 орудий 24-фунтового калибра; командир мичман Попов, у него под командой гардемарин 1 и нижних чинов 28.

№ 5 на левом берегу Малой губы, устроенная из 5 старых медных пушек, не имела команды и оставалась в бездействии.

№ 6 на озере, из 4-х 18-фунтовых и 6-ти 6-фунтовых орудий: командир поручик Гезехус; у него под командой нижних чинов 31.

№ 7 у рыбного сарая, из 5 орудий 24-фунтового калибра; командир капитан-лейтенант Кораллов, у него под командой нижних чинов 49.

Одно полевое 3-фунтовое орудие, при нем командир титулярный советник Зарудный, нижних чинов 19.

На батареях по 37 выстрелов на пушку (что, конечно, было крайне мало. – Авт.)».

Осада Петропавловска началась 18 августа, когда к нему подошла англо-французская эскадра под командованием британского контр-адмирала Дэвида Прейса: британские корабли – 52-пушечный фрегат «Президент», 44-пушечный фрегат «Пайк», пароход «Вираго» с установленными на нем 10 пушками; французские корабли контр-адмирала Феврие де Пуанта – 60-пушечный фрегат «Ла-Форт», 32-пушечный корвет «Евридис» (в некоторых документах называемый «Эвридика»), 18-пушечный бриг «Облигадо».

На судах находилось прекрасно вооруженные 2 тысячи 300 человек команды и десанта, предназначавшегося для захвата Петропавловска.

Таким образом, можно констатировать, что англо-французы имели абсолютное превосходство в живой силе и артиллерии и, что не менее важно, не испытывали недостатка в выстрелах.

Военные действия англо-французы начали с грубейшего нарушения международного права: 17 августа для проведения разведки к Петропавловску под флагом САСШ (ныне США) подошел «Вираго». После проведенной им рекогносцировки на следующий день в Авачинскую бухту и зашла англо-французская эскадра.

О ходе боевых действий в первый день осады Завойко потом докладывал в рапорте следующее: «Эскадра шла на NNW и поравнялась с Сигнальным мысом на расстоянии дальнего пушечного выстрела, проходя к перешейку. Тогда с батареи № 3 пущено первое ядро. Неприятель отвечал несколькими выстрелами, после чего батареи № 1,2 и 4 открыли огонь, но с одной только батареи № 1 ядра и бомбы попадали в неприятельские суда.

Эскадра тотчас поворотилась на запад и вышла из-под выстрелов; я приказал прекратить стрельбу. Неприятель бросил еще несколько ядер и бомб, стал на якорь. Сражение кончилось в половине шестого часа.

С нашей стороны убитых и раненых не было; повреждений на судах, в городе и на батареях никаких не сделано.

Замечено, что фрегаты и пароход имеют бомбические орудия более нежели 2-пудового калибра; ядро весило 86 английских фунтов.

По наступлении ночи 1 стрелковый отряд переведен на Кошку, с которой протянут был на берег леер для сообщения на барказе; второй отряд расположен у перешейка; волонтеры поставлены у озерной батареи. Батарея на Красном яре, устроенная далеко от города, заставляла опасаться, что неприятель сделает ночью на нее нападение; между тем малочисленность гарнизона не позволяла отделить особую партию для защиты батареи; ибо в случае нападения на другой пункт партия эта в ночное время не могла подоспеть на помощь; необходимо было все отряды для отражения десанта иметь сосредоточенными на Красном яре.

Командиру батареи на Красном яре приказано было удерживать сколь возможно долее неприятеля; в крайности заклепать орудия и отступать на батарею № 2. Второму отряду соединиться с 1-м на Кошке и беглым шагом идти на место сражения. Ночь прошла спокойно».

Хотя 18 августа военные действия и не отличались особой активностью, но англо-французам стало ясно, что Петропавловск не сдастся, а сопротивление маленького гарнизона значительно сильнее, чем можно было предполагать. Во всяком случае, на взятие города с ходу им рассчитывать не приходилось. Возможно, именно с этим фактом связана таинственная смерть в этот же день адмирала Прейса, который погиб от пистолетного выстрела. По разным версиям, он то ли застрелился, то ли был убит одним из офицеров во время ссоры, то ли неосторожно обращался с оружием.

После смерти Прейса командование принял на себя де Пуант (непосредственно британской эскадрой капитан-коммондор Фредерик Николсон), и 19 августа боевые действия возобновились, но ограничились артиллерийским обстрелом города и несколькими ответными выстрелами.

Основные события развернулись 20 августа, когда англо-французы предприняли попытку высадки десанта. Как писал об этом военный губернатор: «Ожидая нападения десанта на батарею № 4, я поставил 1-й отряд стрелков и отряд волонтеров из 18 человек между батареями №№ 2 и 4 на высоте в кустах, чтобы скрыть от неприятеля; 2-й отряд расположен был у Сигнальной горы; 3-й – для потушения пожаров в городе.

По отрядам приказано не тратить времени на стрельбу, а прогонять неприятеля штыками и драться до последней капли крови; командирам фрегата «Аврора» и транспорта «Двина» защищаться до последней крайности, но если уже нельзя будет действовать орудиями, то суда зажечь, свести команду на берег и присоединиться к отрядам.

В половине 6 часа я пригласил на батарею № 1 священника Георгия Логинова отслужить молебен о даровании всемогущим Богом победы…

Неприятель во время чтения Св. Евангелия начал стрелять в батарею бомбами и ядрами, которые, пролетая над головами бывших на батарее, падали вблизи берега в Малую губу, не причинив никому вреда…

Неприятель медленно приближался. Отдав приказание стрелять, когда суда будут на пушечный выстрел, я поднялся на Сигнальную гору над батареей. Командиры батарей, горевшие желанием начать бой, открыли огонь рано, почему я немедленно приказал ударить отбой.

Вскоре, однако ж, в 9 часов, началось сражение.

Фрегат «Пик» первый стал на якорь со шпрингом, вправо от Сигнального мыса и открыл продольный огонь по батарее № 1 и на гребень Сигнальной горы.

За «Пиком», на расстоянии 1 72 кабельтова, остановился «Президент», далее «Форт»; пароход держался южнее последнего фрегата и бросал в батареи бомбы.

Неприятель расположил фрегаты таким образом, что наш фрегат «Аврора» и транспорт «Двина», равно как и батарея № 3, не могли действовать на них; ядра с батареи № 2 едва долетали, почему велено было прекратить огонь и стрелять только тогда, когда фрегаты будут приближаться; позиция эскадры во время сражения обозначена на плане.

Каждый неприятельский фрегат имел с кормы верп. Две батареи наши № 1 и 4, совершенно открытые, имели только 8 орудий и дрались против 80 орудий, 3 фрегатов и парохода, на котором были бомбические орудия и мортиры.

Сначала неприятель действовал наиболее против батареи № 1, которая, находясь ближе прочих к фрегатам и имея два бомбических орудия, вредила фрегатам более других батарей. В 3/4 десятого дали знать, что командир батареи лейтенант Гаврилов ранен, я послал в помощь ему подпоручика Губарева; в исходе десятого дано знать, что из команды, кроме убитых, много раненых каменьями, у орудий повреждены брюки и станки и что на платформу навалило ядрами каменья и землю так, что действовать орудиями невозможно.

Удостоверясь лично в справедливости донесения, я приказал заклепать орудия, взять остальные картузы и отправить на батарею № 2; офицерам с командою вместе с первой партией стрелков идти к батарее № 4, ибо в это время от фрегатов отвалили 13 гребных судов и два десантные бота с десантом не менее 600 человек и направились к мысу южнее сей батареи.

С фрегата «Аврора» сделали несколько выстрелов, но ядра не достигали. В то же время было отдано приказание поднять крепостной гюйс на батарее № 2, и когда он будет поднят, то крепостной флаг с Сигнального мыса перенести в город, что и было исполнено в точности. Мера сия была необходима, ибо когда батарея замолчала и команда с нее была свезена, то флаг оставался без защиты.

Вместе с тем сделано распоряжение, чтобы батарейные командиры батарей № 3, 6 и 7, не участвовавшие в то время в деле, оставив у пушек по два человека, шли со своей командой для отражения неприятеля, если он устремится с Красного яра на батарею № 2 или в город; сам я отправился к 3-му стрелковому отряду и повел его к батарее № 2, где присоединился ко мне командированный по приказанию моему командиром фрегата «Аврора» отряд из 32 человек нижних чинов под начальством мичмана Фесуна.

Командир батареи № 4 мичман Попов действовал все время по неприятельским судам с отличным успехом и по необыкновенному счастью, несмотря на град ядер, сыпавшихся на батарею, не потерял ни одного человека из своей команды.

Когда он усмотрел приближение неприятеля, быстро продвигавшегося от мыса южнее Красного яра, то спрятал в приготовленное заранее место оставшийся у него порох, сделал еще по выстрелу из каждого орудия, потом в виду десанта заклепал орудия и начал отступать, отстреливаясь, к 1 отряду стрелков, спешивших к нему с волонтерами на помощь.

Неприятель, завладев батареей, поднял французский флаг, но в это время фрегат «Аврора» и транспорт «Двина» начали стрелять в десант; с английского парохода, по ошибке, пущена бомба, которая лопнула в неприятельской толпе на самой батарее; неприятель, не дожидаясь нападения наших отрядов, побежал к шлюпкам и отвалил немедленно от берега.

Отрядам приказано возвращаться, ибо с фрегатов стреляли в них ядрами.

Пароход на расстоянии дальнего пушечного выстрела два раза становился против фрегата «Аврора» и начинал бросать бомбы в суда и в город; но тотчас же был прогоняем меткими выстрелами с фрегата; ядра с транспорта «Двина» не долетали до парохода.

Неприятель, принудив умолкнуть батареи № 1 и 4, направил все орудия трех фрегатов на батарею № 2, которая служила теперь единственным препятствием к нападению на наш фрегат и транспорт; командир батареи князь Максутов хладнокровием и геройским мужеством оказал в этот день неоценимую услугу.

Сберегая людей за бруствером в то время, когда батарею осыпало ядрами, бомбами и гранатами, он сам подавал пример неустрашимости, ходил по батарее и ободрял команду; выжидая времени, когда фрегат «Президент», бывший к батарее ближе других фрегатов, травил кормовой кабельтов и приближался к батарее.

Князь Максутов посылал меткие выстрелы, распоряжаясь, как на ученье; батарея стреляла с расстановками, но метко, не тратя даром пороха, которого было очень мало; все усилия трех фрегатов и парохода заставить замолчать батарею остались тщетными; таким образом дело продолжалось до 6 часов.

Во время самого дела командир фрегата «Аврора», зная, что на батарее № 2 ограниченное число картузов, отправил на батарею с фрегата порох, который под неприятельским огнем доставлен благополучно на катере мичманом Фесуном.

В продолжении битвы фрегатов с батареей № 2 фрегат малого ранга «Евридис» и бриг подходили два раза, имея десант в шлюпках, под выстрелы батареи № 3 и были прогоняемы ядрами: одна шлюпка с десантом потоплена; в то время на батарее распоряжались лейтенант Анкудинов и корпуса морской артиллерии прапорщик Можайский, за отсутствием командира князя Максутова 2, посланного против десанта».

Вечером фрегаты были вынуждены отступить, и, таким образом, первая попытка высадки десанта окончилась провалом. Русские потери составили всего шесть убитых и 13 раненых, что было значительно меньше потерь англо-французов.

После этой неудачи де Пуант три дня бездействовал и занимался ремонтом поврежденных русскими пушками кораблей. Однако эти повреждения были не столь серьезны, чтобы тратить на них столько времени, и поэтому возникает вопрос о причине такого непонятного промедления (которое было выгодно лишь Завойко). Думается, прав выдающийся военный историк генерал Андрей Зайончковский, который, в своем вышедшем в начале XX века классическом труде «Восточная война 1853–56 гг. в связи с современной ей политической обстановкой» объяснял поведение де Пуанта следующим образом: «Некоторые источники объясняют это тяжелым впечатлением, произведенным на экипаж самоубийством адмирала Прейса, другие – нерешительностью французов, третьи – нерешительностью англичан. Вернее же всего бездействие союзников можно объяснить неожиданным сопротивлением, оказанным гарнизоном Петропавловска 20-го числа, и предположением о большей его силе, чем было в действительности».

23 августа случилось событие, которое придало смелости де Пуанту. К нему сбежали несколько проживавших в Петропавловске американцев и предоставили подробную информацию о системе обороны города, из которой адмиралу стало ясна незначительность сил Завойко.

Именно поэтому командующий англо-французской эскадрой и решился 24 августа на новый штурм. О героическом отражении штурма лучше всего привести свидетельство самого Завойко, писавшего очень точно и без малейшей попытки подчеркнуть свою роль руководителя обороны: «В этот день неприятель имел еще более преимуществ на своей стороне. 30 орудий фрегата «Форт» действовали против 5-ти орудий батареи № 3, совершенно открытой и не имевшей даже выгоды находиться на возвышенности; у озера 26 орудий «Президента» и бомбические орудия парохода громили крытую батарею, которая по расположению своих орудий могла действовать только тремя 24-фунтового калибра полупушками.

Когда еще не было известно, какое направление возьмет пароход, то 1-я стрелковая партия послана была на позицию между батареями № 2 и 4, когда пароход поворотил к перешейку, то приказано было отряду возвратиться и стать около порохового погреба, где расположены были 2 и 3 отряды и 15 человек волонтеров.

Ожидая высадки десанта к озеру, я потребовал от командира фрегата прислать в подкрепление гарнизона отряд, во исполнение чего капитан-лейтенантом Изыльметьевым прислана партия из 33 нижних чинов с гардемарином Кайсаровым под командой лейтенанта Анкудинова.

Первый огонь открыла батарея на перешейке; «Президент», будучи еще на буксире, отвечал батальным огнем; батарея продолжала действовать скоро и успешно; первыми ядрами сбит на фрегате «Президент» гафель, и английский флаг упал; англичане поторопились поднять; так как на этот раз фрегат стал на якорь близко от батареи, надеясь, вероятно, уничтожить ее немедленно, то наши выстрелы попадали без промаха, однако ж команда, осыпанная ядрами и лишившаяся уже многих убитыми и ранеными, дрогнула; она состояла наполовину из молодых солдат, присланных на Камчатку из Иркутска и едва привыкших управляться с орудиями; командир батареи князь Максутов 2-й бросился к орудию и начал сам заряжать его; это подействовало на команду; батарея, поддержанная геройским мужеством командира, продолжала гибельный для неприятельского судна огонь и утопила одну шлюпку с десантом; князь Максутов сам наводил орудия до тех пор, пока не пал с оторванной рукой. На фрегате «Форт» раздалось «ура» – так дорого ценил неприятель нашу потерю.

Батарея, лишившись командира, замолчала.

С фрегата послан был мичман Фесун, но пока он съезжал на берег, неприятель продолжал бить батарею со всех своих орудий и привел ее в невозможность действовать.

Батарея № 7, защищенная земляным валом, держалась несколько долее и вредила сколько могла фрегату и пароходу.

Командир капитан-лейтенант Кораллов оставался на батарее даже после того, когда орудия были сбиты и завалены землей и фашинником, пока не был уведен с батареи, ушибленный дресвою в голову.

Получив донесение, что батарея не может действовать, я велел команде присоединиться к отрядам.

Сбив батареи, неприятель отправил десант с двух десантных ботов и 23 гребных судов по направлению к батарее № 7, под защитою орудий фрегата «Президент» и парохода, обстреливающих Никольскую гору. За десантом следовал на шлюпке французский контр-адмирал с обнаженной саблей, отдавая приказания.

В начале сражения я послал 2-й отряд стрелков и 15 человек волонтеров занять вершину спуска Никольской горы к озеру, по которому неприятель легко мог взойти на гору; этого достаточно было, чтобы удержать первый натиск неприятеля; остальные отряды находились у порохового погреба и по мере надобности могли быть двинуты немедленно; между тем, казалось вероятным, что неприятель употребит усилия, чтобы овладеть батареей № 6 на озере, потому что взятие ее могло решить участь города; по этой причине я держал остальные отряды сосредоточенными вблизи батареи… и, несмотря на выгоду занять вершину Никольской горы, с которой можно было действовать ружейным огнем по десанту, решился послать туда только 15 человек лучших стрелков.

Судя по числу гребных судов, я заключил, что десанта послано на озеро до 700 человек: для отражения их я имел только 204 человека.

Действительно, часть вражеского десанта выстроилась на кошке, обошла Никольскую гору и показалась против озерной батареи, но неприятель, встреченный картечью с батарейных орудий и с полевого орудия, отступил, унося убитых и раненых; вторая попытка неприятеля броситься на батарею имела те же последствия.

Командир 2-й стрелковой партии, которому приказано было стягивать цепь к тому месту, на которое устремятся большие силы неприятеля, следя за движением его к батарее, спустился ниже и открыл беглый огонь: в это время десантные войска быстро и беспрепятственно взошли на гору; значительная часть их собралась на северной оконечности и начала спускаться вниз, остальная часть пошла по гребню и соединилась с десантом, высаженным в подкрепление к первому в 5 гребных судах, отваливших от фрегата «Эвридика» и брига «Облигадо» к перешейку. С этой стороны неприятель открыл уже ружейный огонь по командам наших фрегата и транспорта.

Фрегат «Евридис», державшийся в начале сражения под парусами, подошел потом к батарее Красного яра на выстрел, но встреченный меткими выстрелами с сей батареи, которой командовал по недостатку офицеров корпуса морской артиллерии кондуктор Дементьев, и с батареи № 1, состоявшей под командой мичмана Попова, отошел и стал западнее фрегата «Форт»; бриг стал около самого «Форта» и бросал ядра через перешеек в фрегат.

Прежде нежели десант показался на гребне, я, удостоверившись, что неприятель оставил намерение напасть на батарею с озера и поднимается в гору, послал отряды лейтенанта Анкудинова и мичмана Михайлова занять северную оконечность Никольской горы и прогнать оттуда неприятеля штыками, если успеет взойти; последний отряд пошел на левом фланге 1-го, а левее его еще 30 человек из 3-го стрелкового отряда под командой поручика Кошелева.

Узнав тогда же, что другой десант свезен к перешейку, я дал знать об этом командиру фрегата «Аврора», приказав ему отрядить сколько возможно команды на Никольскую гору; в подкрепление же им послан мною фельдфебель Спылихин с 17-ю нижними чинами из 3-го стрелкового отряда; остальные из этого отряда оставались в резерве вместе с присоединившейся командой с батареи № 7 и 15-ю отозванными волонтерами. Командир фрегата по получении приказания моего послал следующие отряды: 22 человека с батареи № 3 под командой прапорщика Жилкина левее гребня; 33 человека под командой лейтенанта Пилкина прямо по гребню; 31 человек под командой мичмана Фесуна правее гребня. С батареи № 2 посланы были 22 человека под начальством гардемарина Давыдова, который повел их на гору между двумя отделениями 3 стрелкового отряда.

Едва отряды стали входить на гору, как неприятель был уже на гребне и занял высоты до самого почти перешейка.

Самое большое скопление десанта было на северной оконечности Никольской горы, откуда, как я упомянул выше, неприятель начал спускаться вниз, открыв жестокий ружейный огонь по 2-й стрелковой партии, по команде озерной батареи и резерву; но стрелки были скрыты кустами, батарейная команда отстреливалась из рвов и из-за орудий, резерв, сделав по неприятелю залп, стал под защиту порохового погреба, полевое орудие встретило неприятеля картечью; так как отряды лейтенанта Анкудинова и мичмана Михайлова стали приближаться к неприятелю, то стрельба снизу была прекращена.

В это время из находившегося при мне резерва я отрядил человек 30 под командой капитана 1 ранга Арбузова и послал в подкрепление отрядов; ранее сего такое же подкрепление послано было командиром фрегата под командой лейтенанта Скандракова.

Но мера, принятая мною, оказалась излишней; малочисленные отряды наши, воодушевленные храбрыми командирами, дружно и безостановочно шли вперед, стреляя в неприятеля, и потом с криком «ура» почти в одно время ударили в штыки.

Неприятель держался недолго и, несмотря на свою многочисленность и на храбрость офицеров, которые умирали, но не отступали, побежал в беспорядке, стараясь добраться до гребня; здесь их ожидала верная гибель: одни были сброшены с утеса штыками, другие сами бросались вниз, надеясь спуститься к берегу.

Утесы Никольской горы крутые сверху, далее спускаются почти перпендикулярно, и поэтому на берег падали только обезображенные трупы.

Отступление неприятеля с северной оконечности горы и около перешейка совершалось в беспорядке, но не с таким уроном, ибо покатость горы в этих местах давала возможность скоро добраться до берега.

Спустившись вниз, неприятель с обеих сторон бежал к шлюпкам, унося трупы товарищей.

Отступление на гребных судах было еще бедственнее для врага; отряды, заняв высоты, стреляли по сплоченной массе людей; убитые и раненые падали в воду или шлюпки, откуда раздавались стоны; один фрегатский барказ ушел под 8 веслами, на другом люди поднимали вверх руки, как бы прося пощады; несколько человек брели по горло в воде, стараясь догнать удаляющиеся гребные суда, пускались вплавь; не многие находили спасение.

С фрегатов и парохода били вверх ядрами и бомбами, но отряды, избравшие хорошие позиции, не потерпели от них нисколько; по приближении шлюпок к пароходу он взял большую их часть на буксир и повел по направлению к Тарье; остальные шлюпки пошли по гребле, фрегаты снялись с якоря и спустились по тому же направлению.

Сражение окончилось в половине 12 часа».

А вот свидетельство сражавшегося на 3-й батарее под командованием Александра Максутова мичмана Гаврилы Токарева, ярко свидетельствующее о высочайшем героизме защитников Петропавловска: «Ураган ядер засвистел над перешейком. Долго держалась батарея на нем, но дульная часть одной пушки отбита, станок другой подбит. Князь Александр Петрович Максутов геройски выдержал этот вихрь ядер. Много убитых и раненых; сам князь направляет и бонит орудия, наконец, ядро отрывает ему руку и бросает в ров за батарею. Он твердым голосом кричит «носилки» – передает приказания главного командира и уже без чувств оставляет батарею. Оба раненые наши офицеры, инженер Мровинский и лейтенант князь Максутов, находились еще в опасном положении, но раны их принимали, впрочем, довольно удовлетворительный вид. Их из госпиталя перевели в новопостроенный дом, где впоследствии помещалась наша береговая кают-компания. Тут ухаживали за ними со всевозможным старанием. Сколько раз посещал я князя и просиживал у постели его по несколько часов. Помню еще, как просил он меня прийти к нему читать «Мертвые души», когда ему будет лучше. Но Бог судил иное, и любимый всеми офицер наш тихо и безмятежно покоится теперь под простым деревянным крестом на Петропавловском кладбище. Вскоре после переноса Мровинского и князя Максутова пошли дожди, и так как дом был совершенно новый, то сырость проникла в него. Раненые наши простудились. Около 5 дней князь мучился горячкой, и наконец 10 сентября смерть прекратила его страшные страдания. С оторванной рукой он едва мог шевелиться, лежа на спине, разбитой при падении в ров, вырытый за батареею, и к этому всему – горячка. Это было свыше сил его, и в то время, как при мне в аптеке ему готовили мускусовые порошки, прибежали сказать, что князь уже скончался. И к вечеру того же дня мы уже стояли со свечами в руках на первой панихиде за упокой души павшего на брани князя Александра. Грустно было смотреть нам на спокойное, бледное, улыбающееся лицо покойника. 12 вечером было положение в гроб, и тело перенесли в церковь. 13 началась заупокойная обедня и потом отпевание. Церковь не помещала желавших отдать последний долг храброму воину Все были в глубоком трауре. Во время отпевания наш батюшка иеромонах Иона сказал надгробное слово, которое сам едва договорил.

«Смотрите, – говорил он, – на воина, лежащего во гробе перед нами. Не суть ли слова его примером для нас. Во время отнятия левой руки он творит крестное знамение правою, говоря: благодарение Богу! У меня осталась еще правая рука, чтобы молиться ему». Офицеры-товарищи подняли гроб, за дверями церкви послышалась команда «на караул», и дивизион аврорской команды отдал последнюю почесть своему любимому офицеру. День был прекрасный. Гроб нашего сослуживца несли до кладбища между зеленью довольно высокого кустарника, кое-где уже пожелтевшего. Осеннее солнце разливало лучи свои на Авачинскую губу, окруженную со всех сторон высокими горами. Процессия поравнялась с фрегатом. Белое облако вырвалось из левого его борта, выстрел раскатился грохотом по горам и смешался с церковным пением. Тремя выстрелами прощался фрегат с одним из своих офицеров. После фрегата выстрел раздался с перешейка из того орудия, у которого ранен был князь, и еще эхо гор повторило два выстрела с той же батареи. При опускании в могилу раздалось три прощальных залпа, и мы, бросив по горсти земли на гроб усопшего, возвратились в город».

Защитники Петропавловска потеряли убитыми 31 человека, ранения получили 65. В то же время потери англо-французов 24 августа были не менее 300 человек (общие их потери за время осады составляли, как минимум, 350 человек), четыре офицера союзников были взяты в плен, было захвачено также одно британское знамя.

Впечатление от понесенного поражения было настолько велико, что де Пуант не решился вновь штурмовать Петропавловск, и 27 августа англо-французская эскадра отплыла от порта.

Приведем теперь оценку Петропавловской обороны и роли в ней Завойко, сделанную генерал-губернатором Муравьевым в докладе императору от 26 ноября 1854 г.: «Неприятель развеял наконец все наши сомнения о значении Петропавловского порта и оправдал тех, которые заботились об этой стране, смею думать, что и Завойко оправдал свой выбор и мое о нем представление, но кроме верности его подвига заслуживает внимания скромность и подробность его донесения, я не смогу удержать и письмо его ко мне, которое служит дополнением к донесению и свидетельствует о прекрасных его личных чувствах и приемлю приложить оные при сем в подлиннике.

Присланный с донесением Лейтенант Князь Максутов 3-ий, которого подвиг едва ли выше Щеголева, ибо он не сходил со своей батареи, также отличается особенною скромностью, и боюсь, чтобы это прекрасное качество не лишило его успехов в Петербурге, где, вероятно, вскоре получите через газеты донесение французского адмирала, который будет конечно стараться скрыть свое поражение. Английский же адмирал Прайс убит перед Петропавловским портом на своем фрегате и похоронен в Тарьинской губе.

Знамя британского десанта, взятое защитниками Петропавловска-Камчатского в бою 24 августа 1854 г.

Завойко доносит, что неприятель имеет потерю в 350 человек, неприятель действительно потерял столько убитыми и утонувшими, но раненые сверх того (в документе зачеркнуто «и ранеными в том числе». – Авт.), и их должно быть по меньшей мере столько же, и по общепринятому правилу ему должно бы сказать в донесении, что потери неприятеля состоят из 700 человек убитыми коих один адмирал, два штаб-офицера и четыре лейтенанта, это доказывается оставшимися телами, офицерскими саблями и могилами в Тарьинской губе, а также количеством неприятелей, погибших на шлюпках и тела коих в море. Завойко напрасно поверил рассказу пленного, что адмирал Прайс будто бы сам застрелился, неслыханное дело, чтобы начальник застрелился в самом начале сражения, которое надеялся выиграть; не мог адмирал Прайс застрелиться и невзначай своим пистолетом, для какой бы надобности он его брал в руки, находясь на фрегате, за милю от нашей батареи. Впрочем, я убежден, что излишняя скромность Завойко не уменьшит его заслуги во мнении Вашего Величества, а дело говорит само за себя, и верю только, что нигде Англо-Французские эскадры и десанты их не действовали так смело и упорно, как в Петропавловском порту, нигде суда не подходили так близко к нашим батареям (на 2 кабельтовых), и думаю поэтому, что они получили сильные повреждения, сигналы боя они чинили в Авачинской губе двое суток, потом после сражения: 24 числа чинились там уже трое суток, а наконец, когда только вышли из губы, то тотчас скрылись из виду на Ост, т. е. ушли без оглядки, а тем вскоре после их ухода возвратился благополучно корвет «Оливуца» от Ю-В из Тарьинского залива и от В транспорт «Иртыш» из Аяна, а транспорт «Байкал» и о шхуне «Восток» получены были в порт известия из Большерецка. По верности заслуги Петропавловского порта, который за 14 тыс. верст от Петербурга так геройски поддерживает славу Русского оружия, не изволите ли, Ваше Высочество, признать возможным исходатайствовать этому порту Георгиевский флаг, или Георгиевское знамя, 47-ому флотскому экипажу и Георгиевский флаг фрегату «Аврора», и убежден, что подобные награды увеличат наши шансы силы, при (неразборчиво) духа, который уже внушен подчиненным Завойко и Изыльметьева.

Изъявив при этом случае сведений и соображений, явствует, что у нас главный недостаток в Петропавловском порту в крепостной артиллерии большого калибра, а с тем, видите, и снарядов. Я просил туда много бывшей артиллерии еще в марте 1850 года, и прислано только в 1852 году на «Двине» 17 орудий, а на корвете «Оливуца» ни одного, теперь сухим путем доставлять очень дорого, но делать нечего… Необходимо… через Америку, надобно тотчас выслать хоть 24 бомбических орудия самого большого калибра и 24 пушки 36-фунтового калибра с 300 снарядами на каждое. Фрегатская же артиллерия, как видно, недостаточна против неприятельской. Ощутителен также недостаток в офицерах, особенно когда корвет и транспорт в море. Как было и во время бомбардировки, поэтому я приемлю смелость просить Ваше Императорское Величество приказать назначить в Камчатку и отправить сюда нынешнею же зимою одного штаб-офицера, двух лейтенантов и одного в помощь бомбардиру артиллерийского офицера, они скоро войдут в комплект.

Чтобы не задерживать здесь князя Максутова, который везет к Вашему Величеству столь радостное известие, я оставляю все другие донесения до отправления офицера Рейна и тогда буду иметь честь довести до Вашего сведения о всех моих дополнительных рескриптах на случай появления в будущем лете еще сильнейшей неприятельской эскадры в наших водах. Жаль только, что не все адмиралы похожи на Завойко, а при старшинстве своем могут быть и вредны».

Чрезвычайно показательна и оценка действий Завойко его недавними противниками, которые не могли не восхищаться эффективностью выстроенной военным губернатором обороны. Французский офицер Эдмонд дю Айи в написанной по свежим следам статье «Тихоокеанская кампания. Петропавловская экспедиция» писал следующее: «Эта короткая кампания богата поучениями. У нас с самого начала нерешительность парализовала все действия, и время терялось в бесполезных якорных стоянках… Русские должны были все потерять в предпринятых действиях, но вот что значит человеческая деятельность. Какое превосходное умение воспользоваться временем!.. Дождавшись союзную эскадру в пределах отдаленной Сибири, отразив ее нападение на полуострове, где никогда еще не раздавался звук европейской пушки, два офицера (имеются в виду Завойко и Изыльметьев. – Авт.) доказали, что русские моряки умеют сражаться и сражаться счастливо: они имеют право, чтобы имена их сохранились в летописях русского флота».

Защита Петропавловска имела огромное стратегическое значение, несравнимое с небольшими, в масштабах всей Восточной войны, цифрами потерь нападавших. Возглавлявшаяся Завойко оборона не дала возможности англо-французам захватить российский Дальний Восток, что стало бы неизбежным после потери Камчатки.

За защиту города Завойко был переаттестован Николаем I из генерал-майоров в контр-адмиралы и награжден орденами Святого Георгия 3-й степени и Святого Станислава 1-й степени.

Впереди спасителя российского Дальнего Востока ожидала блестящая морская карьера. Он дослужился до адмирала (что соответствовало полному генералу), занимал ответственные должности в Морском министерстве, но в истории навсегда остался прежде всего руководителем героической обороны Петропавловска.

Умер адмирал 16 февраля 1898 г. и был похоронен в своей усадьбе в Подольской губернии. В 135-ю годовщину обороны Петропавловска он был перезахоронен в райцентре Кривое Озеро Николаевской области, где на его надгробный памятник нанесли надпись: «Адмиралу русского флота В. С. Завойко, сыну Днепра – Герою Камчатки и Амура – от кривоозерцев и камчатцев».

 

Генерал от инфантерии Петр Семенович Ванновский

Будущий военный министр Российской империи и один из наиболее выдающихся реформаторов ее армии родился 24 ноября 1822 г. в Киеве в дворянской семье. Его отец происходил из мелкой шляхты Минской губернии и трудился преподавателем французского языка в знаменитой Первой киевской гимназии.

Семен Ванновский всячески поддерживал желание сына пойти по военной линии и определил Петра на обучение в 1-й Московский кадетский корпус, считавшийся одним из лучших кадетских корпусов России.

А. Першаков (1843–?). Портрет П. С. Ванновского в мундире генерал-адъютанта Свиты Его Императорского Величества

Закончив корпус, Ванновский поступил на службу в лейб-гвардии Финляндский полк, в составе которого выступил на свою первую войну. Три батальона финляндцев были в 1849 г. в венгерском походе, хотя непосредственного участия в боевых действиях им принять не пришлось.

Значительно более серьезным испытанием стала для молодого офицера Крымская война, во время которой он принимает участие в сражениях под Туртукаем и Силистрией. За Крымскую войну Ванновский награждается орденом Святого Владимира с мечами и бантом, а в 1855 г. отлично показавший себя боевой офицер назначается командиром батальона.

Медаль «В память Крымской (Восточной) войны 1853–1856 гг.». Учреждена 26 августа 1856 г. императором Александром II

Командуя батальоном, Ванновский демонстрирует свои прекрасные качества воспитателя как солдат, так и молодых офицеров. Вероятно, именно с этим было связано его назначение (уже дослужившегося до полковника) в 1857 г. начальником Офицерской стрелковой школы в Царском Селе. Последняя (созданная в 1826 г. по инициативе Николая I как Образцовый учебный батальон) была предназначена для повышения квалификации младших пехотных офицеров перед назначением их на вышестоящую должность. В ходе годового обучения младшие офицеры (курс составлял, не считая вольнослушателей, 114 человек) получали серьезную теоретическую и практическую подготовку.

Ванновский внес значительный вклад в дальнейшее развитие школы. Благодаря его усилиям в 1859 г. было принято решение о повышении ее статуса – теперь школа уже готовила пехотных офицеров для занятия должностей командира роты и заведующего оружием полка, а окончившие ее по первому разряду досрочно получали очередное звание.

В 1861 г. Ванновский производится в генерал-майоры и назначается директором Павловского кадетского корпуса (располагался на Васильевском острове в Санкт-Петербурге). Благодаря его стараниям, через два года статус военно-учебного заведения значительно повышается – на базе кадетского корпуса создается Павловское военное училище, которое с самого основания стало одним из самых элитарных в империи. В приказе военного министра о создании Павловского военного училища были следующие строки: «Дабы сохранить память о 1-м кадетском корпусе (преобразованном в военную гимназию), как о рассаднике военного образования в отечестве, и предания, связанные с его именем, о доблестях военных начальников и государственных людей, проведших юность в этом заведении, придать Павловскому училищу название “1-го военного училища”».

«Павлоны», как называли юнкеров и выпускников училища, благодаря школе Ванновского считались лучшими строевиками и отличались особой дисциплинированностью. Эта репутация сохранилась за павлонами до самого падения империи. Выпускники училища участвовали во всех сражениях российской армии и своей кровью подтвердили его высокую репутацию.

В 1868 г. Ванновский после непродолжительной работы в Главном управлении военно-учебных заведений назначается начальником 12-й пехотной дивизии. В эту прославленную дивизию (штаб которой и штаб 1-й бригады располагались в Проскурове, а штаб 2-й бригады – в Виннице) входили 45-й пехотный Азовский генерал-фельдмаршала графа Головина полк, 46-й пехотный Днепровский полк, 47-й пехотный Украинский полк, 48-й пехотный Одесский Императора Александра I полк.

Ванновский, хотя его часто упрекали за излишнюю строгость, был выдающимся строевым начальником. Вникая во все мелочи жизни полков, постоянно объезжая все подразделения дивизии и, тщательно занимаясь подготовкой солдат и офицеров, он сделал дивизию одной из лучших в российской армии.

В 1876 г. Ванновский назначается первым начальником только что созданной 33-й пехотной дивизии, которая располагалась в Киеве. В нее вошли 129-й пехотный Бессарабский полк, 130-й пехотный Херсонский полк, 131-й пехотный Тираспольский полк и 132-й пехотный Бендерский полк. Для крайне сложного дела создания новой боевой единицы нужен был именно такой жесткий и решительный генерал, как Ванновский, и он полностью справился с поставленной задачей, что неоднократно отмечалось командованием Киевского военного округа.

«Упрощенные» военные мундиры при царствовании Александра III (акварели 80-х гг. XIX века)

Форма одежды пешей артиллерии и инженерных войск (приказ по военному ведомству 1882 г. № 33)

Экипировка солдата армейского пехотного полка

Штаб-офицер, рядовой и фельдфебель пехотных полков в парадной форме

Старания Ванновского были должным образом оценены, и в следующем году он идет на серьезное повышение – становится командиром 12-го армейского корпуса, штаб которого находился в Виннице.

После начала русско-турецкой войны Ванновский во главе своего корпуса переправляется через Дунай у Зимницы, но в конце июня 1877 г. получает новое назначение – исполняющим должность начальника штаба Рущукского (Восточного) отряда.

Необходимо отметить одну деталь, значение которой, несмотря на ее прозаичность, нельзя недооценивать. Именно в корпусе Ванновского впервые в российской армии вместо сухарей солдатам начали выдавать печеный хлеб, что резко снизило количество желудочных заболеваний. Вскоре эта практика была распространена на все действующие войска и стала в последующем обязательной для интендантства.

Рущукский отряд был чрезвычайно сильной боевой единицей Дунайской армии – он состоял из двух корпусов (12-го и 13-го) и насчитывал в своем составе 49 батальонов, 22 эскадрона, 19 казачьих сотен и 224 орудия. Командиром отряда был наследник-цесаревич Александр Александрович, что особенно повышало возложенную на начальника штаба ответственность. Согласно плану военных действий, утвержденному главнокомандующим великим князем Николаем Николаевичем, отряд цесаревича должен был захватить Рущук и Никополь, а потом занять Шипкинский проход. Наступление на Рущук, по разработанному Ванновским плану, началось 10 июля, но одновременно наступательные действия превосходящими силами предприняли и турки. В итоге, действия отряда вынужденно стали оборонительными, но, и ведя оборонительные бои, рущукцы одержали ряд значительных побед.

Уже первая попытка османов атаковать позиции отряда под Кацелевом – Аблавой потерпела полную неудачу, они были отбиты с большими для себя потерями, после чего долго не решались вновь начать наступательные действия.

Рущукский отряд занял три оборонительные позиции: у Банички – отряд генерала Прохорова (10 батальонов, 2 эскадрона, 32 орудия), у Капривицы – отряд генерала Баранова (12 батальонов, 12 эскадронов и сотен, 60 орудий), у Бег-Вербовки – Чаиркиоя – отряд генерала Татищева (12 батальонов, 8 эскадронов, 46 орудий).

Турецкое командование приняло решение атаковать позиции рущукцев у Бег-Вербовки – Чаиркиоя Южной армией, в которой было около 30 тысяч человек (в том числе 28 эскадронов) и 84 орудия. Планировалось одновременно произвести атаку позиций в центре и фланговый обход справа для нанесения удара в тыл.

Ванновский разгадал турецкий план, и войска отряда были расставлены соответствующим образом. 9 сентября при Чаиркиое состоялось сражение, результат которого определил неожиданный для противника удар Вятского полка по левому флангу османов.

Эта победа имела большое значение для взятия Плевны – действовавшие под ней русские войска теперь были защищены от нанесения удара в тыл.

После взятия Плевны Николай Николаевич полностью изменил первоначальный план, и задача отряда цесаревича уже окончательно стала чисто оборонительной. Рущукскому отряду поручили и далее прикрывать тылы русских войск под Плевной.

Когда силы Сулейман-паши вновь попытались атаковать тыл русских войск, 14 ноября у Трестеника и Мечки состоялся решающий бой.

Турки, имея превосходство в живой силе и артиллерии, перешли в наступление, направив основной удар на правый фланг русских войск. Было решено отступить, чтобы дать возможность неприятелю втянуться в лощину между Мечкой и Трестеником. Далее, согласно диспозиции, планировалось ограничиться обороной на левом фланге и в центре, после чего, сосредоточив войска на правом фланге, перейти там в наступление.

Сражение развивалось именно по разработанному штабом отряда плану. 2-я бригада 35-й дивизии и Украинский полк, поддерживаемые кавалерией барона Дризена, выдвинулись вдоль дороги на Рущук и начали атаку на турецкий левый фланг. После того как оборона османов была прорвана, в наступление перешли также центр и левый фланг Рущукского отряда, которые обратили армию Сулейман-паши в беспорядочное бегство.

Потери Рущукского отряда в этом сражении составили 813 солдат и 22 офицера, в то время как турецкие превысили 3 тысячи.

За битву у Трестеника и Мечки командир отряда был награжден императором орденом Святого Георгия 2-й степени, а его начальник штаба – Георгием 3-й степени, (как было отмечено в тексте приказа: «В награду мужества, храбрости и распорядительности, оказанных в делах против турок и деятельного участия в отбитии неоднократных неприятельских атак на позиции, занятые войсками 12 и 13 армейских корпусов»).

И в последующие месяцы Рущукский отряд выполнял важные задачи оборонительного характера. Приведем оценку дальнейшей боевой деятельности отряда генералом Зайончковским, отдавшим должное его заслугам: «В продолжение пяти месяцев войска Рущукского отряда, под начальством и руководством наследника российского престола и затем императора великой России Александра III, выдерживали почти непрестанные бои и сражения с противником, постоянно превосходившим их числом (иногда в несколько раз), имевшим выгоды наступательного образа действий, опиравшимся на сильные крепости, располагавшим хорошими путями сообщения и предводимым считавшимся лучшим из турецких военачальников. Своей невидной, но чрезвычайно важной службой Рущукский отряд не только облегчил, но и дал возможность всей русской армии одержать победу на других, более важных пунктах театра войны».

В конце декабря Главная штаб-квартира издала приказ, в котором особо были отмечены действия Рущукского отряда. Как было в нем сказано: «Немалой славы и нашей признательности заслуживают войска Русчукского (иногда название отряда писалось в такой транскрипции. – Авт.) отряда, на долю которого выпала трудная и тяжелая задача – охрана левого фланга занятого нами с начала кампании огромного пространства. Эта задача была выполнена блестяще, несмотря на трудности, проистекающие из необходимости задержать на большом протяжении значительно превосходящие силы неприятеля, постоянно предпринимающего попытки прорвать наши оборонительные линии».

В последние числа декабря Николай Николаевич отдал приказ о дальнейших действиях войск, в котором Восточному отряду была поставлена следующая задача: «Восточному отряду наследника цесаревича – 84 батальона, 58 эскадронов и 370 орудий – при первой возможности перейти в наступление к стороне Рущука, Разграда, Эски-Джумы и Осман-Базара, стараясь овладеть последними тремя пунктами и прервать железнодорожное сообщение Рущука с Шумлой».

В начале январе Рущукский отряд, во исполнение полученного приказа, начинает наступательные действия и вскоре занимает Силистрию.

После взятия Силистрии Николай Николаевич предложил наследнику отпуск, на что получил следующий ответ: «Отпуски из армии в военное время запрещены, не мне подавать пример неисполнения закона. Войска, которыми я командую, здесь, и я должен оставаться здесь, в армии, пока война не кончится. Воля государя назначить вместо меня другого командующего Рущукским отрядом, но тогда я должен стать во главе гвардии».

Предложение Александра Александровича было главнокомандующим принято, что способствовало и служебному росту его начальника штаба.

24 февраля 1878 г. Ванновский, показавший себя как начальник штаба с самой лучшей стороны, назначается на самостоятельную командную должность – командующим войсками Восточного (вскоре переименованного в Северный) отряда. Хотя военные действия на Балканах уже закончились, но опыт самостоятельного командования столь крупным соединением стал для Ванновского очень ценным, прежде всего в организационном отношении, и пригодился ему уже в период возглавления Военного министерства. Одновременно Ванновский производится в генерал-адъютанты, что формализует его вхождение в высшую военную элиту империи.

Восточным отрядом Ванновский командует до 1 августа следующего года, а потом вновь возвращается в свой родной 12-й армейский корпус.

Начало нового царствования резко поменяло пусть и удачную, но достаточно обычную военную карьеру Ванновского – 22 мая 1881 г. он назначается императорским указом управляющим Военным министерством.

Известный консервативный публицист князь Владимир Мещерский (пользовавшийся значительным влиянием на нового императора в начале его царствования) так потом комментировал это решение Александра III: «Назначение вместо графа Милютина генерала Ванновского военным министром не было неожиданностью: все это предвидели, так как в должности начальника штаба в Рущукском отряде 3 года назад, коим командовал государь, бывши цесаревичем, он крепко к нему привязался и ценил в нем энергию и культ военной дисциплины».

Пожалуй, есть еще одна причина, по которой Ванновский пользовался абсолютным доверием государя. Как и Александр III, он был сторонником отказа от односторонней германской ориентации (характерной для периода предыдущего царствования) и начала сближения с Францией. Показательно, что Бисмарк прямо утверждал, что Ванновский наряду с канцлером Горчаковым является участником «французкой интриги». Для императора было особенно важно, чтобы во главе Военного министерства стоял бы его единомышленник в вопросе внешнеполитической ориентации – царем планировалось сближение с Францией не только дипломатическое, но и военное.

Правда, это обстоятельство вовсе не значило, что военный министр лично способствовал созданию русско-французского союза. Император считал вопросы внешней политики своей исключительной личной прерогативой и даже ближайших сотрудников осведомлял лишь в той мере, в какой считал необходимым. Показательный факт – о проводившихся с Францией конфиденциальных переговорах Ванновский вообще ничего не знал до того, как уже официально не начала готовиться к подписанию конвенция.

Военная элита империи по-разному оценивала нового военного министра как сразу после его вступления в должность, так и в последующем. Например, легендарный генерал Скобелев так писал о Ванновском: «Этот добрый и честный командир… командир не русских военных сил, а рот и эскадронов, армию составляющих».

Однако оценки, подобные скобелевской, были все же в абсолютном меньшинстве. Большинство генералитета считало кандидатуру Ванновского полностью подходившей для руководства Военным министерством – он прошел все ступени военной службы, показал себя эффективным воспитателем войск и организатором, проявил в последнюю войну качества выдающегося полководца, был известен своей жесткостью (что подразумевало наведение порядка в армии, несколько пошатнувшегося вследствие излишнего либерализма генерала Милютина). Не менее важно было и то, что генерал пользовался абсолютным доверием нового императора и, следовательно, мог беспрепятственно, без постоянного мелочного вмешательства сверху, без опеки влиятельных вельмож проводить политику по дальнейшему укреплению армии.

Александр III не ошибся в своем выборе – период управления Ванновским Военным министерством (с 1 января 1882 г. он становится уже не управляющим министерством, а министром) имел огромное значение для современного развития армии и ее окончательного восстановления после русско-турецкой войны. Военный министр сумел полностью выполнить поставленную ему при назначении императором задачу – поддержание «вооруженной силы России на высоте, соответствующей политическим потребностям государства и потребностям в наивозможном совершенстве с наименьшими расходами».

О том, насколько самодержец был доволен своим военным министром, свидетельствует тот факт, что уже через два года после назначения Ванновский становится генералом от инфантерии (хотя Александра III трудно упрекнуть в излишне щедрой раздаче воинских званий).

За время руководства Ванновским Военным министерством в армии и военном управлении было проведено ряд важнейших реформ, которые по значению не уступают милютинским.

Все проведенные Ванновским (или императором, но благодаря позиции Военного министерства) преобразования можно разделить на несколько наиболее важных частей: в комплектовании армии (как нижними чинами и унтер-офицерами, так и офицерским составом) и ее организации, военном управлении, вооружении, обмундировании, снаряжении и улучшении быта войск.

Наиболее точно о реформах Ванновского, вновь сделавших русскую армию одной из сильнейших на евразийском пространстве, написал профессор Академии Генерального штаба генерал Николай Янушкевич (в Первую мировую войну ставший начальником штаба Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича).

Процитируем его оценки результатов деятельности министерства Ванновского по ключевым направлениям проводившихся реформ.

Комплектование армии и усиление ее боевого элемента: «Непрекращающееся усиление армий наших соседей обязывало военное ведомство принять новые меры по обеспечению России достаточной вооруженной силой в случае большой Европейской войны. Таким вспомогательным средством, не требующим дальнейшего сокращения сроков службы под знаменами или увеличения штатов мирного времени, послужило предусмотренное законом 1874 года о воинской повинности государственное ополчение.

Решено было придать ему более реальную и прочную организацию, с тем чтобы в случае необходимости возложить на него всю тыловую службу. С этой целью в 1888 и 1891 гг. были подвергнуты пересмотру все прежние положения о государственном ополчении. Сохранив разделение ополчения на два разряда, к I были отнесены отбывшие действительную службу и все физически способные к военной службе… ко II разряду были отнесены все остальные, подлежавшие призыву лишь в обстоятельствах чрезвычайных… успех был достигнут значительный: число обученных ратников I разряда в 1894 году в четыре раза превышало число таковых в 1881 году. По отзывам строевого начальства… обучение ратников войсковыми инструкторами шло очень успешно и они вполне отвечали своему назначению.

…наряду с вышеперечисленными мерами по обеспечению численности и качества чинов запаса, признавалось необходимым… дать армии достаточный кадр сверхсрочных унтер-офицеров – ближайших учителей военнообязанной молодежи… Ввиду этого, в 1888 и 1890 гг. последовательно были приняты различные меры для обеспечения сверхсрочными унтер-офицерами строевых частей, по расчету 1 фельдфебель (вахмистр) и 2 взводных унтер-офицера (фейервекера) на роту, эскадрон, батарею и парк, а всего 16 тыс. человек. Помимо внешних отличий и некоторых прав, им были дарованы прогрессивно увеличивающиеся оклады жалованья, единовременные пособия и пенсия за известное число лет службы.

С целью комплектования военных училищ исключительно бывшими кадетами… была расширена сеть корпусов и упразднены многочисленные прогимназии…

В царствование императора Александра II были созданы юнкерские училища, которые, избавив армию от офицеров из выслужившихся нижних чинов и дав ей сначала достаточное число их в количественном отношении, все же не избавили офицерский корпус от двойственности его состава.

Поэтому генерал-адъютант Ванновский энергично принялся за дальнейшее расширение военных училищ, создал при некоторых юнкерских училищах особые военно-училищные курсы и озаботился выпуском в армию большого числа офицеров с законченным образованием.

Благодаря этому, число производимых в офицеры, составлявшее в 1881 году ок. 1750 чел. в год, достигло к 1895 г. свыше 2370, причем соотношение лиц, получивших законченное и менее солидное образование, заметно изменилось в пользу первых, т. к. число офицеров из подпрапорщиков пало с 60 до 45 %…

Когда общее число офицерских чинов, числившихся в запасе… оказалось к 1886 году не превышающим мобилизационной потребности, то Военное министерство прибегло к тому средству, которое уже широко применялось на Западе. В 1886 году было издано «Положение о прапорщиках запаса». Производство в чин прапорщика запаса было предоставлено лицам, пользующимся по образованию льготами I разряда и выдержавшими особый экзамен по военным сведениям. Прапорщики запаса в течение 12-летнего обязательного пребывания в запасе подлежали дважды призыву в учебные сборы… Результаты этой меры не замедлили сказаться, и число прапорщиков стало с каждым годом возрастать, составив к концу 1894 года более 40 % общего состава офицеров запаса».

Организация армии, усиление ее боевого элемента: «Возложив несение местной службы на полевые и резервные войска, упразднили свыше 350 местных команд, управления начальников местных войск в округах и управление губернских воинских начальников, заменив таковые 21 управлением начальников местных бригад… В составе войсковых частей упразднены все должности, в коих не было особой надобности…

Такие решительные меры освободили по штатам мирного времени свыше 1,6 тыс. офицеров и 96 тысяч нижних чинов…

Начиная с 1882 года приступлено было к усилению числа рядов в пехотных частях пограничных округов и к перемещению войск с востока Европ. России на запад… местные батальоны преобразованы в резервные, а значительное число резервных батальонов переименовано в крепостные для обеспечения крепостей постоянными гарнизонами… Кроме того, были сформированы еще новые крепостные пехотные батальоны…

Расквартированные в пограничных округах резервные батальоны для увеличения мобилизационной готовности были переформированы в 20-батальонные резервные полки… Кроме того, были сформированы еще новые полки такого же состава.

Кавалерия. Несоответствие численности кавалерии к остальным родам оружия выдвинуло после турецкой войны на очередь вопрос об ее усилении. Вследствие этого в 1883 году все гвардейские полки (исключая гвардейские кирасирские) были приведены из 4-эскадронного в 6-эскадронный состав. Одновременно все армейские уланские и гусарские полки были обращены в драгунские, и состав кавалерийских дивизий был определен: три драгунских полка и один казачий…

Артиллерия. Параллельно с реорганизацией пехоты шло и реформирование артиллерии. Так, с 1885 г., с созданием вновь крепостной пехоты из резервных частей, соответствующее число батарей резервной артиллерии было обращено в вылазочные батареи для западно-пограничных крепостей…

Для использования преимуществ навесного огня в полевой войне были последовательно сформированы с 1889 по 1894 г. мортирные батареи, сведенные по 2 и 4 в мортирные полки…

С целью обеспечения пехоты и артиллерии боевыми припасами с 1886 года содержались слабые кадры летучих артиллерийских парков, по расчету одного на пехотную дивизию, подлежавшие с объявлением мобилизации развертыванию в особые летучие парковые артиллерийские бригады…

Инженерные войска… в 1892 году сформированы особые речные минные роты, крепостные телеграфы, воздухоплавательные отделения и военные голубятни. Такие постепенные наслоения потребовали коренного преобразования инженерных войск, которое и последовало в 1894 году. Оно не только увеличило число частей, но и значительно изменило их организацию.

В основу последней было положено главное условие, чтобы на каждый корпус приходилось по саперному батальону такого состава, дабы каждой пехотной дивизии его можно было придать в военное время по 1 саперной роте, имея еще одну роту в запасе, что в надлежащей степени обеспечивало войска средствами для устройств мостов и телеграфных сообщений».

Военное управление: «…с решением о сосредоточении в мирное время большей части армии в западно-пограничной полосе естественным образом явилось предложение обратить окружные управления западных округов в постоянные кадры для формирования полевых управлений будущих армий. Эти изменения вызывали преобладающее значение окружных управлений пограничных округов перед корпусными; а так как во внутренних округах оставалось сравнительно войск мало, то уже не представлялось оснований делать собственно для них какие-либо отступления. Положение о полевом управлении войск было переработано на новых началах и удостоилось Высочайшего утверждения 26 февраля 1890 года…

Увеличение сети наших железных дорог и совершаемых по ним перевозок вызвало создание в составе Главного штаба особого специального органа: Отдела по перевозке войск и военных грузов…

Для общего руководства постройкой крепостей и перевооружением армии образованы: Временная распорядительная комиссия по оборонительным сооружениям и Главная распорядительная комиссия по перевооружению армии…

Все совершенные преобразования дали в конечном результате, благодаря принятым мерам, не увеличение, а сокращение общего штатного состава центрального военного управления…

Число военных округов и их границы подверглись существенным изменениям… В 1881 году был упразднен Оренбургский округ, потерявший прежнее значение пограничного, а территория его присоединена к Казанскому…

В 1882 году Западно-Сибирский округ, к которому была присоединена Семиреченская область, переименован в Омский военный округ. В 1884 году обширный Восточно-Сибирский был разделен для удобства управления и соответственно возможным военным операциям на Приамурский и Иркутский… В 1888 году был упразднен Харьковский военный округ, причем большая часть его территории была присоединена к Киевскому, а остальная к Московскому округу.

Закаспийская область, бывшая первоначально в подчинении Кавказскому начальству, получила в 1890 году самостоятельное управление по образцу военно-окружных».

В реформировании системы военного управления следует особо подчеркнуть, принятое по инициативе Ванновского, новое «Положение о полевом управлении войск в военное время», при подготовке которого были учтены все уроки последней войны (ставшей ярким примером несогласованности в управлении войск). Оно сохранилось в неприкосновенности до Первой мировой войны, во время которой и показало свою эффективность.

Янушкевич следующим образом определял суть этого важнейшего документа: «…предусматривалось формирование и действие на одном общем театре войны одной или нескольких армий с командующими армиями во главе. Эти лица подчинялись, если Государю императору не благоугодно было принять лично на себя начальствование войсками, особому главнокомандующему, который, являясь представителем лица его величества, облекался чрезвычайными полномочиями. Все хозяйственные распоряжения по довольствию армии были переданы в ведение полевых управлений армий. На главнокомандующего и его небольшой штаб возлагалось лишь общее наблюдение и руководство деятельностью полевых управлений, и только заведование железнодорожной сетью театра войны было централизовано в штабе главнокомандующего.

Для облегчения деятельности полевых управлений не только расширены права хозяйственных распорядителей, но еще и созданы исполнительные органы в лице военно-окружных управлений».

Благодаря Ванновскому значительно улучшился процесс обучения войск. В первую очередь это достигалось увеличением количества маневров. При этом основной упор делался на выработке взаимодействия в полевых условиях пехоты, кавалерии и артиллерии и не парадной, а боевой составляющей.

Огромное значение имело проведенное Ванновским перевооружение армии. В русско-турецкую войну армия была вооружена устаревшими винтовками Бердана Крика и Карле, в то время как турки – новейшими американскими и английскими. Теперь была принята на вооружение винтовка Мосина (официальное название «3-линейная винтовка образца 1891 г.»), которая по всем параметрам превосходила иностранные. О ее эффективности и надежности свидетельствует тот факт, что с трехлинейками российская армия прошла русско-японскую и Первую мировую войны, а Красная – Великую Отечественную, и ни у одного из противников на вооружении так и не появилось лучшей винтовки.

Понимая все значение скорейшего перевооружения армии трехлинейками, Ванновский сделал все от него зависящее, и уже к концу 1894 г. ими были перевооружены почти все пехотные части в европейской части империи и более половины кавалерийских.

Также большое значение имело введение бездымного пороха, что резко повышало скорость и меткость стрельбы.

Кроме того, благодаря Ванновскому было закончено перевооружение полевой и горной артиллерии стальными орудиями вместо прежних медных. Хотя переход артиллерии на новые орудия был начат еще Милютиным, но процесс продвигался крайне медленно и понадобилась вся энергия нового военного министра, чтобы его завершить.

Разные мнения вызвало введение нового обмундирования – многие современники были возмущены тем, что оно сильно уступало старому в красоте и парадности. Да, новое обмундирование (покрой которого учитывал русские национальные традиции) действительно был несравненно менее нарядным. Однако оно было значительно проще и функциональней, что имело немалое преимущество при ведении боевых действий. Кроме того, покрой был специально сделан таким образом, чтобы максимально облегчить, в случае начала войны, подгонку из неприкосновенного запаса под мобилизованных новобранцев.

Аналогичной цели служила и замена в пехоте традиционных ранцев вещевыми мешками, что значительно облегчило для солдат длительные марши.

Нельзя переоценить значение и перехода армии в 1897 г. на алюминиевые фляги, котелки и чарки, что позволило как облегчить солдатскую выкладку, так и минимизировать опасность желудочных заболеваний (которым особенно благоприятствовали деревянные солдатские фляги).

Благодаря Ванновскому произошло и серьезное улучшение быта войск – были увеличены оклады офицеров и сверхсрочников, построены благоустроенные казармы, проведены водопроводы, повысилось качество питания. Особо большой положительный резонанс в офицерской среде имело увеличение вдвое казеннокоштных мест в кадетских корпусах, что позволило небогатым офицерам отдавать туда детей на обучение без унизительных хлопот.

О том, что Ванновский был абсолютно уверен в боеспособности реформированной им армии, свидетельствует, в частности, и его неизменно жесткая позиция при ряде внешнеполитических кризисов и общая убежденность в необходимости проведения превентивных наступательных действий.

С 1884 г. Военным министерством готовилась десантная операция силами Одесского военного округа с целью захвата Босфора и для этого неоднократно проводились учения. Хотя запланированная операция так и не состоялась, но по причинам сугубо политическим, а не военным.

В 1885 г., во время конфликта с Великобританией на Кушке, Ванновский настаивал на начале полномасштабных военных действий, и его пыл охладила лишь позиция императора, не желавшего переводить локальный конфликт в серьезную войну с таким мощным противником.

Через два года Ванновский предлагал Александру III нанесение удара по Австро-Венгрии (результатом которого, кстати, стало бы объединение в границах империи всех украинских земель). При разговоре с царем он уточнил намеченную цель: «Я имею в виду не Вену, а Карпаты, нам надо взять Галицию, а там я проложу границу».

И, следует отметить, что предложение военного министра нанести удар по двуединой монархии отнюдь не было импульсивным. Ванновский на протяжении всего своего возглавления министерства придерживался данной позиции. С этой целью вырабатывались как соответствующие планы стратегического развертывания для нанесения главными силами удара в направлении Львова, так и предпринимались конкретные меры по подготовке войск. Например, чрезвычайно показательным является формирование в Киевском военном округе сначала трех горных батарей, а в 1891 г. и горного артиллерийского полка. Учитывая географические особенности территории округа, понятно, что нигде, кроме как в Карпатах, горная артиллерия применена быть не могла.

Также военный министр был глубоко убежден в том, что Россия неминуемо будет вынуждена участвовать в будущей общеевропейской войне. И при этом он справедливо указывал, что последняя ни в коей мере не будет похожа на войны прошлого. Ванновский прозорливо утверждал, что грядущая общеевропейская война станет войной массовой, не ограничится, как ранее, несколькими решающими битвами, а продлится длительное время. Исходя из этого, он считал необходимым накапливание такого стратегического запаса боеприпасов, который бы дал возможность ведения войны на протяжении нескольких лет.

И, если бы о предостережениях Ванновского помнило высшее государственное руководство России перед 1914 г., то результат противостояния на Восточном фронте в начальный период Первой мировой войны был бы совершенно иным.

1 января 1898 г. 75-летний П. С. Ванновский увольняется новым императором Николаем II с должности военного министра с одновременным назначением членом Государственного совета. Официальной причиной отставки была болезнь, но в действительности Ванновский просто не пришелся ко двору новому императору. Всегда имевший твердую позицию по всем вопросам деятельности Военного министерства, он неизменно твердо отстаивал ее перед Николаем II, что молодого самодержца, не отличавшегося сильной волей, изрядно раздражало. Самостоятельные и принципиальные министры были в фаворе у Александра III, но его сын предпочитал окружать себя бесцветными, не имеющими собственного мнения сановниками.

Однако на этом государственная деятельность Ванновского не завершилась – 25 марта 1901 г. он был назначен министром народного просвещения.

Это назначение было совершенно логичным. Дело в том, что время порядка и спокойного развития империи осталось в прошлом – с приходом нового царя вновь подняли готову различные разрушительные силы, в том числе террористы. Первой жертвой наследников кровавых народовольцев пал мирный ученый человек – министр народного просвещения профессор-юрист Боголепов, убитый бывшим студентом Петром Карповичем (который получил за это всего шесть лет не слишком страшных каторжных работ, а потом благополучно сбежал из ссылки).

Согласие занять пост министра народного просвещения означало теперь смертельный риск пасть от пули или бомбы террористов, и замену Боголепову императору было найти не так легко. И тут, как нельзя более кстати, пришелся старый солдат Ванновский, привыкший рисковать жизнью и никогда не уклонявшийся от исполнения долга.

Ванновский пробыл всего лишь год – до 80-летия – на посту министра народного просвещения, но за это время сделал очень много для проведения системной реформы сферы образования. При этом меры генерала носили не ограничительный, а, напротив, скорее смягчительно-либеральный характер. Была отменена отдача студентов за грубые нарушения порядка в солдаты (Ванновский считал, что отдача воинского долга не может быть наказанием – это, прежде всего, разлагает армию) и разрешены различные формы корпоративной организации студентов. Министр также советовался с ректорами относительно необходимых изменений в деятельности высших учебных заведений, в том числе рассматривал вопрос разрешения преподавания марксизма и дарвинизма (но именно ознакомления с сущностью этих теорий, а не навязывания их в виде окончательной истины).

Очень серьезно была проработана Ванновским реформа средней школы. Министром были подготовлены «Основные положения устройства общеобразовательной средней школы», в двенадцати пунктах которых им была сконцентрирована программа преобразования среднего образования. Думается, имеет смысл привести этот важнейший документ, основной целью которого была унификация всех средних учебных заведений и выработка единой программы эффективного обучения:

«1. Правительственная общеобразовательная средняя школа должна быть единою, общего типа для всех учебных заведений сего рода.

Примечание 1. Средние школы, содержимые на счет городов, земств, обществ, сословий или частных лиц с пособием от правительства или содержимые на счет казны, но с пособием от названных учреждений и лиц, должны быть типа правительственных школ. Причем, отступления от этого правила могут быть разрешаемы министрам народного просвещения, если будут испрашиваемы в установленном порядке.

Примечание 2. Средние школы, содержимые исключительно на средства городов, земств, обществ, сословий или частных лиц, могут отличаться от общего типа под условием особого, в каждом отдельном случае, на то разрешения министра народного просвещения.

2. Средняя школа имеет своею задачею доставлять юношеству воспитание и возможно законченное общее среднее образование и в то же время подготовлять к поступлению в высшие учебные заведения. Вместе с сим, первые три класса средней школы должны иметь законченный курс.

Примечание. Ученики, прошедшие курс низших школ, приближающихся по своей программе к курсу первых трех классов средней школы, могут поступать в IV класс с поверочным испытанием, лишь по предметам, не вошедшим в программы этих школ, а равно и по главным предметам.

3. Средняя школа имеет семь классов с годичным в каждом из них курсом.

4. Первые три класса средней школы должны быть общими и обязательными для всех учеников. В них преподаются следующие предметы: Закон Божий, русский язык, отечественная и всеобщая история и география, арифметика, естествоведение, новые языки, рисование, черчение и чистописание.

Примечание. Ученики, успешно прошедшие курс первых трех классов средней школы и не продолжающие образования в этой школе, получают особое свидетельство об окончании ими низшего образования.

5. Начиная с IV класса, ученики средней школы делятся на две ветви: одни изучают дополнительный курс естествоведения и графические искусства, другие же взамен этих предметов в те же часы изучают латинский язык.

Общими для учеников той и другой группы служат следующие предметы: Закон Божий, русский язык с основными понятиями из логики, литература отечественная и всеобщая, законоведение, отечествоведение, французский и немецкий языки, математика, физика, космография, история отечественная и всеобщая, география и естествоведение.

6. Во всех университетских городах, а также в Вильне, одна из имеющихся в них средних школ должна быть с обязательным преподаванием греческого и латинского языков.

7. Преподавание греческого языка в качестве предмета необязательного может быть допускаемо по особо установленной программе и в прочих средних школах в зависимости от состояния экономических средств, размеров помещения и количества изъявивших желание изучать этот язык учеников. На таких же основаниях может быть допускаемо в средних школах и преподавание английского языка.

8. На воспитание учащейся молодежи и приучение ее к школьной дисциплине должно быть обращено особое внимание; вместе с сим надлежит усилить преподавание гимнастики, воинских и физических упражнений; равно как ввести подвижные игры, школьные экскурсии и прогулки, а где к тому представится возможность, и ручной труд.

9. Аттестаты зрелости отменяются. Успешно прошедшие курс средней школы получают свидетельства об окончании ими среднего образования и пользуются правом поступить в высшие учебные заведения на следующих основаниях.

А) При поступлении в университеты:

а) изучавшие оба древние языка могут быть приняты на все факультеты без поверочного испытания;

б) изучавшие один латинский язык – на факультеты историко-филологический и богословский (Юрьевского университета) – с дополнительным экзаменом по греческому языку;

в) прием лиц, упомянутых в п. б, на прочие факультеты, а так же допущение на все факультеты лиц, не изучавших вовсе древних языков, производится на основании правил и программ, которые имеют быть выработаны соответствующими факультетами и утверждены министром народного просвещения.

Б) Прием в высшие специальные учебные заведения производится на основании уставов сих заведений.

10. Желательно предоставить существующие в уставе по воинской повинности льготы по образованию для окончивших курс первых трех классов и полный курс средней школы (ст. 64, пп. 2 и 1 устава о воинской повинности) и, впредь до пересмотра устава о службе, по определению от правительства предоставить последним первый классный чин в порядке, указанном ст. 255, т. III устава о службе, и в этом смысле изменить действующую ныне ст. 295 того же устава.

11. В промышленных и всякого рода технических средних школах, имеющих и общеобразовательный курс, в видах облегчения перехода из одной школы в другую, программы первых трех классов, по возможности, должны быть объединены с курсом тех же классов средней общеобразовательной школы.

12. Существующие четырехклассные прогимназии преобразуются в низшие трехклассные школы (см. ст. 2 и 4), а шестиклассные прогимназии – в школы семиклассного состава».

Однако реализовать свою широкую образовательную реформу Ванновскому было не суждено – в апреле 1902 г., после представления императору соответствующего доклада, он был отправлен в отставку. Как написал своему бывшему министру Николай II, объясняя принятое решение: «Я решаюсь откровенно сказать вам, что мы должны теперь расстаться. Возвращая вам оставшийся доклад, с сутью которого я не согласился, – прошу вас, Петр Семенович, быть у меня с последним докладом завтра, и верить моим чувствам сердечной благодарности, искренней дружбы и глубокого к вам уважения».

Скончался генерал внезапно – 17 февраля 1904 г. Возможно, причиной смерти стали неблагоприятные известия о ходе русско-японской войны, которые он, находясь душою вместе со своими солдатами, крайне тяжело переживал.

Последний приют старый воин нашел на петербургском Никольском кладбище, и массивный черный крест на его могиле, как будто, одновременно был поставлен и над делом всей жизни бывшего военного министра. Спустя всего немногим более десяти лет после ухода Ванновского в вечность императорская армия прекратила свое существование…

 

Генерал от инфантерии Михаил Иванович Драгомиров

О генерале Драгомирове еще при жизни ходило огромное количество историй – большинство подлинные, некоторые явно легендарного или комического происхождения. Но во всех из них он выступает как настоящий отец-командир, служащий Родине, а не начальству, и заботящийся, прежде всего, о своих солдатах.

Характерной, например, является такая история. В бытность командования Драгомировым Киевским военным округом к нему в 1891 г. был назначен командовать корпусом близкий сподвижник военного министра Ванновского генерал-лейтенант Андрей Косич (генерал отнюдь не паркетный, показавший себя с самой лучшей стороны во время Крымской войны и Балканского похода). Драгомиров крайне не любил, когда командиры частей округа назначались без его ведома, и встретил Косича крайне раздраженно. Между двумя боевыми генералами тогда состоялся следующий показательный диалог:

И. Репин (1844–1930). Портрет М. И. Драгомирова

– А я вас разве к себе приглашал?

– А я разве к вам напрашивался?

– Вас прислал из Петербурга сам министр?

– Я не министру служу – Отечеству…

– Тогда будем друзьями.

И после последней фразы командующий округом по-братски обнял своего нового подчиненного.

Родился будущий любимец солдат (да и всей России) 8 ноября 1830 г. на отцовском хуторе под Конотопом.

Его род имел польское происхождение. Прадед Михаила Ивановича Антон Драгомирецкий переехал из Галиции и в 1739 г. принял российское подданство. И дед, и отец служили в российской армии – дед дослужился до капитана, а отец до майора кавалерии и участвовал в Отечественной войне. Слушая рассказы отца о подвигах 1812 г., Михаил тоже мечтал стать офицером и встретил в этом понимание родителей. После окончания уездного училища в 1846 г. отец повез Михаила в столицу империи, где юноша поступил в Дворянский полк. Военную службу Драгомиров начал простым солдатом, потом с отличием окончил в полку курсы фельдфебелей, и его имя было занесено на мраморную полковую доску.

В 1849 г., уже став прапорщиком, он направляется на службу в лейб-гвардии Семеновский полк. Служил Драгомиров в полку усердно, уже тогда уделяя большое внимание воспитанию солдат. Одновременно он усиленно изучает военные науки, отдавая все свободное время не привычным для гвардии офицерским пирушкам, а подготовке к экзаменам в Императорскую военную академию (с 1855 г. Николаевская академия Генерального штаба).

В 1854 г. Драгомиров блестяще сдает экзамены и становится слушателем академии, которую заканчивает через два года по первому разряду с получением золотой медали и занесением его имени на мраморную доску. В академии поручик показывает свои выдающиеся способности к военно-научной работе, которой он продолжает заниматься и после зачисления в офицеры Генерального штаба. Первой его научной работой явился труд «О высадках в древние и новейшие времена» – глубокое и всестороннее исследование, посвященное опыту и планированию проведения десантных операций.

Как одного из наиболее перспективных офицеров-генштабистов, Драгомирова в 1858 г. (к этому времени уже служившего в Гвардейском генеральном штабе) по решению Военного министерства направляют за границу для изучения военного опыта европейских государств. И это изучение происходило не только теоретически. В качестве наблюдателя при штабе Сардинской армии Драгомиров участвовал в австро-итало-французской войне 1859 г., предоставившей ему ценнейший материал для выработки собственной концепции ведения современных войн.

По возвращении в Россию Драгомиров написал отчет (который по уровню анализа, скорее, можно назвать серьезным научным исследованием) «Очерки австро-итало-французской войны 1859 г.». В работе, наряду с военно-стратегическими и военно-тактическими выводами, Драгомиров много места уделил вопросам морально-психологического состояния войск и психологии принятия решений полководцев. Причем, морально-психологические факторы он рассматривал не как второстепенные и сопутствующие, а в качестве основы успешного ведения боевых действий. Позднее свое видение морально-психологического фактора на войне Драгомиров кратко выразил следующим тезисом: «В военном деле, скорее волевом, чем умовом, на первом месте стоит человек с его нравственной энергией».

Или взять другое его высказывание: «Относительно масс, безусловно, верно то, что где больше читают, там больше и думают, масса же сильная в мыслительной работе всегда будет бить ту, которая в этой работе слаба».

А вот в какой показательной последовательности Драгомиров пишет о необходимых для солдата в бою навыках: 1) Чувство долга, доведенное до самоотвержения, или готовность пожертвовать собою для выручки товарищей, неустрашимость, беспрекословное повиновение воле начальника во всем, касающемся службы. 2) Способность выносить тягости и лишения военного времени безропотно и без быстрого истощения сил. 3) Искусное действие своим оружием. 4) Уменье согласовать свои движения и действия с товарищами. 5) Ловкость в преодолении встречаемых на местности преград и уменье пользоваться ими для собственного укрытия от осмотра и выстрелов неприятеля, не лишаясь однакож возможности его видеть и стрелять по нем. Первые два пункта определяют воспитание солдата; последние три – его образование».

Военно-научная работа Драгомирова не осталась незамеченной, и в 1860 г. он назначается в родную академию на должность адъюнкт-профессора по кафедре тактики с оставлением в штатах генерального штаба. О том, насколько высок был авторитет молодого адъюнкт-профессора, свидетельствует тот факт, что одним из его слушателей по курсу тактики в 1861–1863 гг. был сам наследник-цесаревич и почтительное уважение к своему учителю будущий император сохранил навсегда. Неслучайно также, что именно Драгомирову было доверено преподавать тактику еще двум великим князьям, сыновьям Александра III – Александру и Владимиру Александровичам.

В 1861 г. Драгомиров начинает публиковать в специальной военной прессе («Инженерном журнале», «Оружейном сборнике» и «Артиллерийском журнале») свои статьи и, благодаря этому, вскоре приобретает всероссийскую известность как выдающийся военный мыслитель.

Он, в частности, один из первых среди всех военных теоретиков, исходя из анализа опыта Крымской войны, оценил влияние нарезного оружия на характер военных действий. Но он не считал, что оно изменило сам характер войны, в чем принципиально был совершенно прав. Это особенно важно отметить, учитывая, что в последующем стало общим местом обвинение Драгомирова в недооценке нарезного оружия, которому он якобы всегда предпочитал штыковую атаку. Генерал действительно считал крайне важным штыковой удар (в том числе, как сокрушительный для морального состояния солдат противника), но в тот период развитие нарезного оружия еще не достигло такого уровня, как хотя бы во время войны с Японией. Исходя из этого, Драгомиров просто констатировал факт, что на данном этапе развития нарезного оружия оно не может в полной мере заменить штыковой удар.

Чтобы понять подлинные, а не искаженные недоброжелателями взгляды Драгомирова относительно влияния распространения нарезного оружия на воспитание и тактику войск, приведем, лучше всего, его собственные рассуждения. Они свидетельствуют, что ни о какой недооценке речь в принципе не идет: «Часто случается слышать мнение, будто усовершенствование оружия совершенно изменяет образ ведения войны; это мнение большею частью принимается на веру безусловно, далеко не будучи безусловным, и ведет только к ложным понятиям о предмете. Представляются вопросы: 1) в чем причина кредита подобного мнения; 2) что действительно справедливого в нем и что кажется только справедливым?

Причины доверчивости к подобным мнениям понятны; не говоря уже о том, что перемены в равнодействующей должны быть, как только изменяются свойства хотя одной составляющей, распространению их весьма много способствует еще и следующее обстоятельство: продолжительный мир отражался – по крайней мере до настоящего времени – весьма неблагоприятно на характере образования войск, а следовательно, и на воззрениях на военное дело вообще.

Копоть казарм, пыль плацпарадов навевает совершенно другие мысли, формирует совершенно другие взгляды, чем те, которые возникают при обстановке, где впереди – неприятель с гранатой, пулей и штыком; где сцена – безбрежное поле, на котором каждую минуту, в каждом лесу, овраге, деревне можно наткнуться на врага. Нравственная сторона человека выводится из равновесия; напряжена так, как ни в одной области мирной деятельности человека напряжена не бывает.

Чувство самосохранения говорит: «удались от зла и сотвори благо»; долг твердит: «если уважаешь себя, делай свое дело»; наконец, чувство необъяснимое, но совершенно человеческое, неодолимо стремит, если не всех, то избраннейших, на опасность; стремит сделать то, чего от человека нельзя требовать, что он дает произвольно, по вдохновению, развивая страшное величие и самоотвержения, и той власти над враждебными случайностями, которая ослепительною молнией освещает тайники души человеческой, недосягаемые анализу и исследованию ни на одной арене, кроме поля сражения. Тут сразу становится ясно, что для уничтожения врага нужна стройность в душе гораздо больше, нежели в формах, и горе тому, кто не запасся первою в мирное время…

А в мирное время обыкновенно ею не запасаются, напротив, неизбежно доходят до убеждения, будто ничто так не портит войска, как война. Вывод странный, но совершенно логически вытекающий при условии известных отправных точек. И пусть не думают, чтобы это было личное мнение, нет, оно всасывается в кровь, распространено более, нежели кажется, и высказавшие его вслух заслуживают не обвинения, а полного сочувствия за последовательность раз принятому началу и за прямое поставление вопроса.

Это-то убеждение, – высказывается ли оно, или гнездится в сердце бессознательно, – обнаруживает ту уже степень развития мирных упражнений, на которой они из подготовки к войне обращаются в нечто самостоятельное, имеющее само в себе цель. При этом взгляде на дело становится понятным, что всякий насильственный возврат к действительному военному делу представляется совершенною новостью, громадным шагом вперед. В этом и заключается главнейшая причина кредита мнения о перевороте в тактике. Подметившие этот переворот были совершенно правы с своей точки; признав, может быть даже незаведомо для самих себя, самозаконность мирно-военной тактики, они, само собою разумеется, невольно должны были смотреть на отрицание ее войною, как на возникновение тактики совершенно новой.

В сущности, это не более как возврат к тем вечным и неизменным принципам, которые от века осуществлялись войною и которые кончатся только с миром… Различные усовершенствования оружия и военные катастрофы, обнаруживающие силу этих усовершенствований, – суть не более, как внешняя обстановка, заставляющая забывчивое человечество возвращаться к этим принципам.

Мы предположили себе целью проследить, насколько в настоящее время это возможно, те явления, которые обусловливаются последними усовершенствованиями ручного огнестрельного оружия, и показать характер их влияния на понятия о военном деле, на механизм построений и на организацию войск.

Цель военного сословия в народе заключается в том, чтоб бить врагов его с возможно меньшими усилиями и потерями. В отношении к общему складу народной жизни эта цель обращается, разумеется, в средство, весьма сильное и применимое к делу в исключительных случаях: бьют врага не из удовольствия побить, а с тем, чтобы заставить его подчиняться тому, что сами считают за истину.

Этой цели человек может достигнуть двумя способами: или сам бросившись на врага, или бросив в него чем-нибудь, сам оставаясь от него поотдаль. Отсюда два рода оружия (холодное и огнестрельное), которое представляется таким образом не как нечто самостоятельное, отдельное от человека, но не более как дальнейшее развитие его врожденных средств, как продолжение его органов. Палка есть не более как усовершенствованный кулак; сабля, шпага – не более как усовершенствованная палка. Ясно, что подобная же аналогия справедлива и относительно оружия метательного. Ясно также, почему человек, приученный бояться какого-либо оружия в первой степени его развития, уже тем самым расположен бояться последующих, усовершенствованных его видов. Итак, в этой, как и в других областях своей деятельности, что бы человек ни изобретал, он, так сказать, улучшает только самого себя, развивает различные стороны собственных свойств, таящиеся в них как зародыш, но не придумывает ничего такого, что не заключалось бы уже в нем самом.

Ясно, следовательно, что как ни далеко пойдет это усовершенствование органов, характер их отправлений, а тем более подчинения их человеческой воле, останутся постоянны. Одним словом, могут изменяться количественные и даже качественные отношения вследствие усовершенствования оружия, но человек остается тот же. Естественные, выводимые из этого заключения: 1) общие типические черты образа действий в бою собственно – должны всегда остаться неизменными; 2) имеет больше шансов на успех не тот, у кого оружие лучше, а тот, у кого энергия человека (умственная и нравственная) не притуплена.

Римские легионы последней эпохи и дикари; армии первых коалиций в революционные войны и французские ополчения; наконец, неаполитанские войска и гарибальдийцы показывают это с неопровержимой очевидностью. Во всех этих случаях перевес совершенства оружия и совершенства форм был на стороне тех, которые были побиты. Так из этого следует – пожалуй, скажут некоторые, – что усовершенствованное оружие вздор, что порядочное устройство вооруженной силы и рационально выработанные в мирное время уставные формы скорее вредны, нежели полезны? С первого взгляда действительно так кажется, и это вводит в заблуждение некоторых, останавливающихся на этом первом шаге мысли и не идущих далее. Но, приглядевшись несколько внимательнее, нетрудно заметить, что виновато не оружие и не усовершенствованные формы, а непонимание их свойств и отношений к человеческой природе. Это непонимание ведет к тому, к чему оно ведет везде и всегда – к применению вещи несообразно с ее свойствами или, иначе говоря, к злоупотреблению ею. Злоупотребление это выражается односторонним развитием человека, призванного действовать этим оружием, образовать эти формы, т. е. обращением его в нечеловека, притуплением в нем некоторых свойств его природы. Итак, нам предстоит, во-первых, показать свойства оружия и форм; во-вторых, характер их отношений к человеческой природе. Начнем со второго.

Во все эпохи холодное оружие было представителем нравственной энергии – и как такое одно только оно могло привести к решительным результатам. Это и дало право Суворову, великому знатоку человеческого сердца, сказать: «пуля дура, штык – молодец». Обвиняли его за этот афоризм, не заметив, что остановились на форме, а дух упустили. Тот же Суворов говорил: «береги пулю на три дня, а иногда и на целую кампанию, когда негде взять. Стреляй редко, да метко». Тот же Суворов советует, идя в атаку, высылать вперед лучших стрелков, а от залпов отказаться. Это показывает, что он не пренебрегал огнестрельным действием, напротив, понимал такие его свойства, которые обнаружены были только нарезным оружием, да и то пока не для всех.

Со времени введения метательного оружия в полевую войну всегда оставалась и останется истиною, что слишком исключительное желание поражать неприятеля только издали есть в то же время нежелание сходиться с ним на дистанцию меча, пики, штыка; что мало ранить зверя издали, нужно добить его вблизи, если хотят результата охоты. Из этого уже видно, что в метательном поражении обнаруживается и шаг вперед умственного развития, и как бы некоторая несостоятельность со стороны энергии нравственной: кто начинает бить издали, тот становится умнее, хитрее, но в то же время он за себя боится больше. После этого становится понятным, почему появление в полевой войне метательного оружия совпадает с нравственным упадком древних армий… Но шаг сделан, и шаг рациональный; ошибка была только в переливе в крайность, неизбежном следствии всякой новости. Дело не в том, чтоб беречь себя только для сбережения, а в том, чтобы сохранить себя более способным, а неприятеля сделать менее способным к решительной свалке. Дело не в том, чтобы беречь себя, а в том, чтобы без толку не жертвовать собою.

Из этого видно также, почему рыцари считали первое время низостью употребление метательного оружия; почему еще Фридрих считал перестрелку врассыпную разбойничьей манерой драться. Со стрельбой последний уже примирился, но со всеми естественными последствиями этого средства, необходимыми для достижения им наибольшего результата, не мог еще освоиться.

Ясно из сказанного, что холодное оружие – представитель энергии нравственной; огнестрельное – представитель ума. Не нужно много ума, чтобы лезть на штык, а в то же время не нужно много храбрости, чтобы выстрелить в неприятеля из-за камня или куста с расстояния даже 400, 500 шагов, не говоря уже о 1000.

Из этого видно: 1) что средства нанесения вреда неприятелю, которыми может располагать человек, находятся в неизбежном, присущем их природе, антагонизме, т. е. что чем более человек способен ходить в штыки, тем он менее способен быть хорошим стрелком и наоборот. А как человек, по своей природе, должен быть одинаково способен на то и на другое, то ясно, что совершенство в чем-нибудь одном – отрицает человека. Антагонизм этот проявляется во всем: в дисциплине, напр., увлечение подготовкой к холодному удару приводит к афоризму: «не смей рассуждать», увлечение стрельбою – к сентиментальному стремлению заставить рассуждать человека, т. е. заставить его рассказывать наизусть о том, сколько дыр в замочной доске и т. п., и все это под предлогом «развить» его. В том и в другом приводятся неизбежно к тренчикам, к шагистике; в первом – принимая это слово в прямом, во втором – в переносном смысле. В 1-м забывая, что у человека есть голова, во 2-м забывая, что болтать о деле еще не значит уметь его делать. В строю этот антагонизм обнаруживается еще резче: действие холодным оружием требует строя сомкнутого, безусловного подчинения воле одного; действие оружием огнестрельным требует рассыпного строя и вместе с тем возможно полного предоставления каждой единицы самой себе. Нечего и говорить, что отдельно ни то ни другое не может быть терпимо; ибо солдат, исполняющий малейшее движение не иначе, как по приказанию, есть нравственный труп, который пропадает, как только его предоставили самому себе, и, напротив, солдат, предоставленный слишком самому себе, отучается подчиняться приказанию, т. е. теряет способность обращаться мгновенно в автомата, когда это необходимо для успеха дела. В первом случае армия обращается в громадную инертивную массу, гибнущую вроде медведя, на которого напала стая пчел, в несколько сот раз уступающая ему и массою и силою; во втором – в тело разлагающееся, потерявшее свою жизненную силу и в котором каждый атом стремится к эгоистическому существованию.

Le bon soldat doit tenir entre l’homme et la chose (в переводе с французского «хороший солдат должен стоять между человеком и вещью». – Авт.), сказал один писатель; нет, скажем мы; солдат только тогда и хорош, когда он человек в полном значении этого слова. Только человек способен к срастанию в массы, когда ему сознание говорит, что в этом залог успеха; только человек может остервениться до последнего зверства, если обстоятельства его вынуждают к тому; только человек, наконец, может забыть врага и делиться последним куском хлеба с тем, кто за несколько минут перед тем посягал на его собственную жизнь.

2) Чем оружие совершеннее, тем удовлетворительное действие им требует большей практики, тем влияние его отличительных свойств на человеческую натуру резче и доведение ее до крайних последствий по тому или другому пути достигается быстрее.

Это уже показывает, до какой степени строго должно следить, чтобы упражнения те и другие шли не иначе как об руку. Мы изложим здесь основы, на которых должно быть введено стрелковое образование солдата, чтобы достигнуть этой цели.

Свойства стрельбы, как только сделалась она достоянием пехоты, были поняты вначале весьма односторонне. Полагали, что совокупностью выстрелов, единовременно сделанных, можно достигнуть издали совершенно того же результата, какой достигается ударом в штыки в свалке. Это понятие о стрельбе осуществилось в форме развернутого строя, как дающего наибольшую массу выстрелов. Понятно, что подобное мнение было неизбежно при несовершенном понимании свойств выстрела и могло быть опровергнуто практически только дальнейшим знакомством с этими свойствами. Удивительного ничего нет, если воображали вначале, что достаточно положить ружье в пояс и спустить курок, чтоб попасть в цель. Разумеется, если бы это было так, ни о чем другом не оставалось бы заботиться для нанесения наибольшего вреда противнику, как о возможно большем количестве огней на данном пространстве и в данное время.

Тут не было замечено: 1) что выпустить пулю не значит еще попасть; 2) что для последнего нужно: а) определить расстояние до цели; б) прицелиться сообразно ему; в) спустить курок, не нарушив прицельной линии, что положительно невозможно при ожидании команды, выстрелах сбоку, стесненном положении и проч. Но всего этого и заметить было нельзя; оно существовало в зародыше в гладкоствольном выстреле и, конечно, не могло обратить на себя внимания в самом начале и потому уже, что человек так нетерпеливо обыкновенно стремится к цели, которую увидел, хотя бы и ошибочно, что зачастую забывает внимательно определить все средства, необходимые для ее достижения.

Войны фридриховского периода, представляющие в апогее владычество изложенных понятий о выстреле, показали ясно, что подобная стрельба ни к чему не ведет. Но этот факт заметили, высчитали, что в некоторых сражениях приходится на 10 т. выстрелов один убитый, да тем и ограничились, объяснив себе это явление первыми попавшимися под руку резонами. Несовершенство оружия, отсутствие хладнокровия, ведущее к раннему открытию огня, и торопливость людей в стрельбе – стояли обыкновенно на первом плане. Но, приглядевшись к этим резонам, нетрудно увидеть, что виноваты всему этому не столько солдаты и оружие, сколько метод обучения. Действительно, в мирное время если и учили стрелять, то с заранее отмеренных дистанций, т. е. избавляли человека именно от той заботы, которая должна предшествовать каждому его выстрелу; на маневрах приучали к стрельбе холостыми патронами, с которою неразрывно соединены требования единовременности залпов, непрерывности пальбы рядами. Это само собою вело возможно быстрое, т. е. небрежное исполнение заряжания, а о прицеливании и определении дистанций не было и помину. Конечно, кого учили, положим, в течение десяти лет заряжать в строю и стрелять торопливо холостым патроном, тот будет заряжать и стрелять из строя точно так же и боевым, когда ему придется это сделать на одиннадцатый год.

Дело, следовательно, не в недостатках человеческой натуры, а в непонимании ее свойств, из которых главное то, что одним примерным обучением она делу не выучивается. Полагали, что, обучая стрельбе в строю холостыми патронами, обучают, само собою, и строевой стрельбе боевыми; а пришли к тому, что обучили только произведению единовременных звуков и совершенно отучили человека соединять с понятием о выстреле понятие об определении расстояния, прицеливании и проч. Господству этой системы немало способствовали также и свойства гладкоствольного оружия, которое действительно не отличалось особенной меткостью; неуспех стрельбы валили на этот недостаток, который доставлял такой прекрасный предлог отделаться от необходимости серьезно подумать о более рациональном методе ведения солдата.

Со введением нарезного оружия нельзя более успокаивать себя подобными доводами и возникает настоятельная потребность определить, как вести стрелковое образование солдата наиудовлетворительнейшим образом и с возможно меньшими издержками для казны.

Итак, первое последствие введения нарезного оружия в войска заключается в развитии понятий о свойствах выстрела и в перемене взгляда на образование солдата. В чем заключается последняя? Нарезное оружие показало, что выстрел только тогда может быть хорош, когда стрелок в выборе времени и места для его произведения предоставлен совершенно самому себе; когда он настолько хорошо знает свое дело, что легко принимает в расчет все обстоятельства, имеющие влияние на выстрел, как: освещение, состояние погоды, направление ветра и т. под.; одним словом, когда он рассуждает. Таким образом, вопрос образования становится категорически: солдат только тогда хорошо будет действовать штуцером, когда подготовлен к тому не только физически, но и умственно. Сама собою является потребность развить его. Но во всем этом нет практики энергии нравственной; предоставление человека самому себе естественно ведет его к стремлениям, слишком эгоистическим, которые на войне могут разрешиться перевесом инстинкта самосохранения над чувством долга; необходимость признать за человеком право рассуждать может повести к тому, что он начнет умничать там, где для успеха дела нужно беспрекословное повиновение. Итак, нарезная стрельба, выдвигая вопрос уважения к личности, в то же время распускает массы, враждебна им. Ясно, следовательно, что она должна быть уравновешена занятием, которое доставило бы и начальникам, и подчиненным ту нравственную сдержанность (необходимую принадлежность энергии нравственной), без которой сформирование из единиц одного стройного целого невозможно.

Но ведь успех развития умственного и нравственного, независимо от метода занятий, обусловливается преимущественно манерой обращения; следовательно, является необходимость разрешить и этот вопрос, который прежде разрешали слишком несложно.

Итак, со введением нарезного оружия изменяются: 1) понятия о характере воспитания солдата; 2) понятия об отношениях к нему. Те и другие имеют преимущественно в виду воспитать солдата так, чтобы он вошел в общее тело не изуродованным нравственно и физически, но, напротив, укрепленным. Одним словом, задача представляется в следующей форме: вести солдата так, чтобы он, узнав свою специальность, не перестал быть энергическим и толковым человеком. Но в эти отношения само собою входит сознание необходимости удовлетворить и прочим нуждам единицы, и вопросы воспитания солдата для его цели и разумного сбережения его становятся нераздельны.

Мы далеки от мысли, будто усовершенствование нарезного оружия было единственною данною, подвинувшею вперед столь важные вопросы; мы указываем только ту долю влияния, которая принадлежит ему в более ясной постановке этих вопросов.

Из сказанного выше нам предстоит разобрать, по предмету статьи, следующий вопрос: какой путь избрать в образовании солдата, дабы последний был способен исполнять свое назначение наидействительнейшим образом?

Вопрос этот разлагается на три отдела:

1) Что должен уметь делать солдат, дабы победа над врагом доставалась ему по возможности дешевле?

2) Какое место во всех занятиях солдата должно быть предоставлено изустным объяснениям; в какой мере так называемым примерным обучением облегчается действительное изучение предмета?

3) Каким образом различные отделы образования солдата слить при мирных упражнениях в одно так, чтобы ни один не развился на счет других?

Понятно, что от более или менее удовлетворительного разрешения этих вопросов на деле будет зависеть и большая или меньшая годность солдата к бою.

Вопросы эти разрешаются рационально по общим законам умственной работы человека. Что бы человек ни изучал, он всегда идет одним путем: предмет изучения, представляющийся ему цельным, разлагает на части, изучает их порознь, затем соединяет их снова, т. е. возводит к синтезу, бывшему отправною точкою работы мысли.

Так как всякая практическая деятельность человека есть не более как ряд мыслей, воплощаемых им в поступки, то ясно, что и в этой области он постоянно проходит делом, на практике, тот же самый путь, который при изучении чего-либо он проходит мыслию.

Поэтому, чем рациональнее разложена известная практическая деятельность, предписываемая человеку, на составные части, чем благовременнее они сольются в одно целое, тем дело будет узнано лучше, мало того: тем пища, даваемая уму, будет здоровее и тем он разовьется действительнее.

Вот точка, с которой должно рассматривать метод какого бы то ни было образования: все достоинство его определяется одним – в какой мере он рационально разлагает предмет и в какой мере способствует или препятствует слитию продуктов разложения в одно целое.

При сознательном применении к делу сказанного закона результаты выходят превосходные; но беда в том, что обыкновенно не дают себе труда – ни точно определить составные части предмета, ни вовремя соединить их в одно. От этого неуменья переходить из одного логического момента в другой и возникают те несообразности, которые так часты в областях практической деятельности.

Иначе и быть не может: стремясь к какой-нибудь цели, не позаботятся разумно разложить ее на части, произвольно определяют состав ее тем, что первое бросается в глаза, и, разумеется, приходят в результате совершенно не к тому, к чему хотели прийти. Образчик подобного qui pro quo мы уже видели на фридриховском выстреле: имели в виду обучить стрельбе, а обучили произведению единовременных звуков. Это ирония логики вещей, указывающей человеку приведением его к практической нелепости, что не все то было принято в расчет, что следовало принять.

Другая ошибка, случающаяся уже при большем развитии понятий о предмете, но приводящая к тому же принятию части за целое, заключается в том, что даже и сознав все составные части известной цели, ставят их безучастно одна около другой и изучают каждую самостоятельно, не замечая, что совершенство в каждой из них отдельно враждебно общей цели, к которой они должны быть направлены. Притом подобное совместное развитие нескольких специальностей не может быть продолжительно: которая-нибудь из них непременно возьмет верх, и конечный результат выходит тот же, что и при несовершенном разложении предмета.

Влияние подобных бессознательных отклонений от общей цели на человека, приготовляемого к военной специальности, понятно: они приводят к развитию тех сторон человеческой природы, которые соответствуют привилегированным отделам образования, к преследованию тех из них, которые антипатичны этим отделам. Одностороннее развитие уничтожает в солдате человека, и он, встречаясь с ополченцем, меньше его знающим, но больше его человеком, уступает ему.

Какие же составные части общей военной цели: бить врага с возможно меньшими усилиями и потерями?

1) Можно поражать его издали, следовательно, солдат должен уметь стрелять.

2) Если враг этому не уступает, должно быть в состоянии сойтись с ним на штык, следовательно, солдат должен уметь фехтовать.

3) Необходимо быть способным преодолевать все преграды, противопоставляемые противником; уметь пользоваться самому теми, которые встречаются на местности; для того и другого солдат должен быть ловок и находчив.

4) Необходима большая выносливость солдату, чтобы противостоять лишениям военного времени, выносливость, возможная только при развитии физической силы и при железном здоровье.

Третье и четвертое достигаются гимнастическими упражнениями, которые в то же время служат подготовкой к хорошему состоянию и первых двух отделов, т. е. боевого образования собственно.

5) Полезно уметь в случае надобности создать искусственные преграды врагу, поэтому солдат должен быть освоен с землекопством.

Наконец, 6-е, солдат должен уметь единовременно с другими двигаться, подчиняться командам и распоряжениям и, главное, единодушно действовать со своими товарищами в достижении данной цели. Он должен быть до глубины души проникнут сознанием круговой поруки с ними. Это сознание есть уже венец дела».

Как видим, главное внимание Драгомиров уделял не новым видам вооружения, а воспитанию войск, которое считал краеугольным камнем военного дела. И главным в этом важнейшем деле для него была искренняя любовь и уважение к простому солдату. Это отношение к «серой скотинке» (как, подчас, позволяли себе называть солдат некоторые офицеры) Драгомиров всю свою жизнь демонстрировал не только на страницах своих трудов. Например, показателен случай в московской кофейне Филиппова, о котором рассказал писатель и журналист Владимир Гиляровский: «Доступ в кофейную имели не все. На стенах пестрели вывески: «Собак не водить» и «Нижним чинам вход воспрещается».

Вспоминается один случай. Как-то незадолго до японской войны у окна сидел с барышней ученик военно-фельдшерской школы, погоны которого можно было принять за офицерские. Дальше, у другого окна, сидел, углубясь в чтение журнала, старик. Он был в прорезиненной, застегнутой у ворота накидке.

Входит, гремя саблей, юный гусарский офицер с дамой под ручку. На даме шляпа величиной чуть не с аэроплан. Сбросив швейцару пальто, офицер идет и не находит места: все столы заняты… Вдруг взгляд его падает на юношу-военного. Офицер быстро подходит и становится перед ним. Последний встает перед начальством, а дама офицера, чувствуя себя в полном праве, садится на его место.

– Потрудитесь оставить кофейную! Видите, что написано? – указывает офицер на вывеску.

Но не успел офицер опустить свой перст, указывающий на вывеску, как вдруг раздается голос:

– Корнет, пожалуйте сюда!

Публика смотрит. Вместо скромного в накидке старика за столиком сидел величественный генерал Драгомиров, профессор Военной академии.

Корнет бросил свою даму и вытянулся перед генералом.

– Потрудитесь оставить кофейную! Вы должны были занять место только с моего разрешения. А нижнему чину разрешил я. Идите!

Сконфуженный корнет, подобрав саблю, заторопился к выходу. А юноша-военный занял свое место у огромного окна с зеркальным стеклом».

В 1864 г. Драгомиров производится в полковники и для отбывания командного ценза назначается начальником штаба 2-й гвардейской кавалерийской дивизии. При этом, несмотря на загруженность штабной работой, он не оставляет напряженную военно-научную и преподавательскую деятельность в академии.

Александр II был хорошо ознакомлен с научной деятельностью Драгомирова и высоко ее ценил. Поэтому не случайно император именно его избрал для направления военным агентом в прусскую армию во время войны с Австрией. Наблюдение за австро-прусской войной помогло профессору окончательно завершить подготовку своей концепции современной войны. Итогом пребывания Драгомирова в прусской армии стало глубокое исследование «Очерки австропрусской войны в 1866 году», в котором он вновь развивает мысль, что победу пруссакам принесло в первую очередь их моральное превосходство над австрийцами. В частности, интересен следующий тезис, связывающий морально-психологическое состояние войск с правовым положением в стране: «Кому не известна педантическая неподкупность прусских чиновников? Кому не известен порядок прусских финансов? Кому не известно, наконец, то, что военная повинность ложится на пруссаков более тяжелым гнетом, нежели на кого бы то ни было, а, между тем, страна процветает? Все это плоды одного и того же корня – чувства законности. Впоследствии увидим, что оно пригодилось пруссакам и на войне, ибо сознание воинского долга есть не более, как частное проявление того же чувства законности».

В 1866 г. Драгомиров окончательно переходит на работу в академию профессором тактики и полностью посвящает себя военно-научной работе. Как и прежде, его чрезвычайно интересует главный вопрос – соотношения вооружений и морально-психологического состояния войск в достижении победы. И основатель отечественной военно-психологической школы неизменно доказывает, что в основу обучения солдат (при всей важности овладения новейшим оружием и обучения тактике) должно быть положено прежде всего его морально-нравственное совершенствование.

Через два года Драгомиров производится в генерал-майоры, а в 1869 г. назначается начальником штаба Киевского военного округа. В Киеве у него впервые появилась возможность применить свою концепцию воспитания войск в широком масштабе. И, благодаря Драгомирову, обучение солдат округа действительно становится самым передовым в армии – в нем равноценно сочетается тактическое обучение и морально-нравственное воспитание.

Отметим, что генерал обладал редким даром формулировать свои взгляды на обучение солдат лаконично и в предельно четкой форме. И это были не просто слова – свои принципы Драгомиров неизменно воплощал в жизнь при воспитании солдат. Вот некоторые из них и, что необходимо отметить, они нисколько не устарели в эпоху высокотехнологичных войн:

«– Если… главную роль играет нравственная упругость в военном человеке, то само собой разумеется, что все внимание при мирном образовании войск должно быть устремлено на развитие ее.

– Занятия должно вести так, чтобы сообщить и солдату и начальнику знание того, что придется исполнить в бою, вместе с тем приготовить и духовную их сторону по возможности так, чтобы случайности боя не поражали неожиданностью ни солдата, ни начальника, не заставали их врасплох.

– Условия, необходимые для обучения. 1) обращать постоянное внимание, чтобы в занятиях с солдатом не терять ни минуты даром, но даже и на какие-либо упражнения, прямо не отвечающие его назначению; 2) расстаться с верою в силу писаных инструкций, не поддержанных личным указанием и настоянием; 3) подумать о том, чтобы методы преподавания были соображены с характером предметов и свойствами нашего рекрута.

– Все дело в том, чтобы силы и способности, данные человеку природой, не ломая, специализировать в военном направлении.

– В каком порядке следует образовывать солдата. Так, все занятия с солдатом, по распределению времени соответственно важности предметов обучения, должны быть поставлены в следующем порядке: 1) все, относящееся к воспитанию солдата; 2) стрельба; 3) фехтование; 4) гимнастика; 5) строй.

– Старайтесь прежде всего вкоренять в солдате чувство военного долга и возвысьте его сердце, а остальное придет само собою.

– Нужно взывать к возвышенным сторонам человеческой природы и не только не подавлять, а, напротив, укреплять их в солдате.

– Дисциплина заключается в том, чтобы вызывать на свет Божий все великое и святое, таящееся в глубине души самого обыкновенного человека.

– Воспитание солдата должно быть поставлено выше образования и потому должно обращать на себя преимущественное и ежеминутное внимание его руководителей.

– Цель воспитания выражается в двух словах: нужно, чтобы солдат был надежен, т. е. правдив и исполнял свои обязанности всегда одинаково как на глазах начальства, так и за глазами.

– Приучить свою мысль к готовности на смерть составляет условие капитальной важности в военном воспитании; в бою только тот бьет, кто не боится погибнуть; для человека, воспитавшего себя таким образом, нет неожиданностей: ибо более того, на что он сам себя обрек, неприятель ничего с ним сделать не может. И только при этом условии выручка своих в бою обращается для человека в высший непререкаемый военный догмат, а дерзость и упорство в достижении цели станут делом естественным».

В марте 1869 г. Драгомиров назначается на свою первую самостоятельную строевую должность – командующим 14-й пехотной дивизии (штаб располагался в Кишиневе, в ее состав входили две бригады, состоявшие из четырех полков – 53-го пехотного Волынского, 54-го пехотного Минского, 55-го пехотного Подольского, 56-го пехотного Житомирского). Эта должность давала еще больше возможностей, чем руководство окружным штабом, непосредственно заниматься воспитанием и боевой подготовкой войск, и генерал этим в полной мере воспользовался.

Он даже издал специальное наставление под названием «Памятная книжка для чинов 14-й пехотной дивизии», в которой в краткой и доступной форме изложил основные принципы воспитания солдат. Офицерам ставилась задача исходить в воспитании из таких принципов: «1) воспитывать и обучать новобранца, а затем и солдата сообразно с общечеловеческими свойствами; 2) сообразовать методы воспитания и обучения с основным свойством ума человека расчленять на составные части всякий предмет, представляющийся цельным; 3) сообразовываться с другим общим свойством ума человека, в силу которого у него, что бы ни заставляли его делать, невольно являются вопросы: почему? зачем?; 4) в обращении никогда не унижать, а тем более не драться; 5) требования ставить настойчиво и непрерывно наблюдать за их исполнением; 6) помнить, что солдат – человек, и потому для него, как и для всякого человека, ни одна обязанность не должна обходиться без соответствующего права; 7) кормить солдата по-людски; 8) не изводить на бестолковой работе; 9) в работу втягивать исподволь, не надрывая сил».

Офицерам 14-й дивизии объяснялось, что рациональность воспитательного процесса должна заключаться в следующем: «1) войска следует учить в мирное время только тому, что им придется делать в военное; 2) учить солдат боевому делу в такой последовательности, чтобы они из самого хода обучения видели цель всякого отдела образования; 3) учить преимущественно примером, т. е. показывать, что и как сделать, прибегая к изустным объяснениям только в случаях действительной необходимости; 4) показывать войскам тактику в поле по приемам, предварительно показав каждый прием начальникам».

Драгомиров постоянно требовал наглядности и личного примера со стороны офицеров. Например, приучая солдат вести себя спокойно под обстрелом, он сам встал рядом со стендовыми мишенями во время учебных стрельб и приказал не прекращать огонь.

Идеальный солдат в его представлении должен был иметь такие основные качества: «1) преданность Государю и родине до самоотвержения; 2) дисциплина; 3) вера в нерушимость (святость) приказания начальника; 4) храбрость, решительность; 5) готовность безропотно переносить труды, холод, голод и все нужды солдатские; 6) чувство взаимной выручки».

Для подобного воспитания солдат Драгомиров выдвигал жесткие требования к их воспитателям-офицерам: «1) быть твердым в тех основах, на которых зиждется воспитание солдата; 2) обладать искренней преданностью и любовью к военному делу; 3) помнить, что люди, которые вверены его попечению, не в состоянии применяться к нему, а он к ним должен примениться; 4) быть внимательным к нуждам подчиненных; 5) выработать в себе правильное отношение к закону и приказанию; 6) обратить особое внимание на то, чтобы прежде и тверже всего внушить солдату обязанности и только после того обряды; 7) делить с солдатом тяготы службы; 8) уметь держать себя с солдатом». И на этих позициях Драгомиров стоял непоколебимо.

В целом для офицера, как считал командующий дивизией, было необходимо соответствовать ряду требований, часть из которых совпадала с требованиями, предъявлявшимися к простым солдатам: «1) общее знание теории современного военного дела и, в частности, подробное знание теории и техники, относящихся к тому роду войск, в котором служит; 2) преданность Государю и родине до самоотвержения, дисциплина, вера в нерушимость (святость) приказания, храбрость, готовность безропотно переносить все тяготы службы, чувство взаимной выручки; 3) способность ориентироваться в окружающей обстановке; 4) решимость принимать на себя ответственность за свои действия и распоряжения в тех случаях, когда обстоятельства не позволяют ожидать распоряжения свыше; 5) частный почин; 6) привычка представлять себе цель каждого действия; 7) уверенность в необходимости служить делу, а не лицам, общей, а не собственной пользы».

После начала русско-турецкой войны 14-я пехотная дивизия одной из первых выступила в поход к театру военных действий. Для Драгомирова выступление дивизии на войну имело особое значение – он понимал, что это станет главным экзаменом на пригодность его системы подготовки и воспитания войск.

Серьезным испытанием стал уже сам тяжелый марш в несколько сот верст в непогоду от Кишинева до Дуная (превращенного турками в первую линию оборону), но солдаты Драгомирова выдержали его достойно и преодолели без опозданий и потерь военного имущества.

При выходе на Дунай стало ясно, что форсировать его будет непросто. Османы серьезно приготовились к отражению русских войск – по Дунаю курсировали их военные суда, а возвышенный турецкий берег был тщательно укреплен.

По решению главнокомандующего – брата императора Николая Николаевича, дивизия Драгомирова с приданным ей подкреплением в 17 батальонов (в том числе 4 понтонных), 6 сотен казаков и 64 орудий должна была 15 июня форсировать Дунай в районе Зимницы – Систово, а после этого немедленно должен был быть выстроен мост для переправы главных сил.

На подготовку к переправе было дано всего четыре дня, но командующий дивизией сумел чрезвычайно эффективно использовать их для подготовки войск – за это ограниченное время была отработана техника использования понтонов в специально отрытых ямах, имитировавших их размеры.

Перед началом форсирования Драгомиров издал приказ, объяснявший всем солдатам и офицерам 14-й дивизии, что им надо делать в этом первом бою: «Последний солдат должен знать, куда и зачем он идет. Тогда, если начальник и будет убит, людям не только не теряться, но еще с большим ожесточением лезть вперед. Отбоя, отступления никогда не подавать и предупредить людей, что если такой сигнал услышат, то это только обман со стороны неприятеля. У нас ни фланга, ни тыла нет и не может быть, всегда фронт там, откуда неприятель».

Турецкие силы (входившие в состав бригады Ахмета-Гамди-паши) непосредственно у Систова составляли 770 человек с двумя орудиями. Однако совсем недалеко у Вардена располагались еще 3 тысячи 300 человек с четырьмя орудиями, немного далее у Рущука – 21 тысяча человек и у Никополя – 10 тысяч. При затягивании форсирования османы имели возможность стянуть значительные силы к Систову, а не только отряд из Вардена (что они успевали в любом случае). Тогда высадка передовых русских частей вполне могла быть отбита. В то же время, если бы Драгомиров удачно провел высадку своего передового отряда и потом перевез через реку на захваченный плацдарм основные силы, то турки бы не имели больше шансов отбросить его войска за Дунай.

Драгомиров полностью сумел обеспечить скрытность форсирования, начатого около 2 часов ночи, – с этой целью был занят остров Бужиреску напротив Систова, который прикрывал подготовку русских сил к переправе. При этом следует особо отметить, что для того, чтобы застать турок врасплох, понтоны были спущены на воду не прямо перед Систовым, а южнее, и только уже в последние часы приведены непосредственно к месту посадки войск. Согласно строгому приказу Драгомирова, было запрещено открывать стрельбу до высадки, что было строго соблюдено и обеспечило дополнительную скрытность.

Высадившиеся в первом эшелоне две роты волынцев и сотня пластунов захватили плацдарм, на который уже через час высадились еще шесть рот.

Одновременно с высадкой Драгомиров открыл меткий артиллерийский огонь, в результате которого турецкие орудия были подавлены.

Ситуация еще более улучшилась, когда под утро командующий дивизией сумел переправить артиллерию, которая массированным обстрелом подавила турецкую пехоту (в том числе успевшую подойти из Вардена) и заставила ее отступить.

После этого была проведена штыковая атака, позволившая еще более расширить плацдарм для переправы основных сил.

Сам Драгомиров переправился уже со вторым рейсом понтонов (который, в отличие от первого, подвергся чрезвычайно сильному обстрелу) и непосредственно на захваченном плацдарме принял командование. К утру войска были полностью переправлены силами гвардейского флотского экипажа на пароходе «Аннета» и двух буксируемых им баржах. После этого встал вопрос о необходимости для дальнейшего продвижения захвата систовских высот, ставшей новой линией турецкой обороны.

Через несколько часов после атаки цепей Драгомирова, высоты были захвачены и открылась возможность дальнейшего наступления в глубь турецкой территории – поставленная главнокомандующим задача была полностью выполнена. Важно подчеркнуть, что захват высот был проведен Драгомировым в совершенно новом тогда для российской армии боевом построении – пехотной цепи (которую ранее генерал всячески пропагандировал в научных трудах и приказах по дивизии), сразу же показавшей свою высокую эффективность.

Потери русских для такой сложнейшей операции, как форсирование крупной водной преграды и захват укрепленных позиций противника, были незначительны – всего около 300 человек убитыми и 500 ранеными и утонувшими (турецкие потери были примерно такими же).

Стоит отметить, что Драгомировым (которого позднее злопыхатели постоянно обвиняли в недооценке значения технических средств) активно использовалась для связи со ставкой главнокомандующего тогдашняя новинка – военно-полевой телеграф.

В целом форсирование Дуная и захват плацдарма для дальнейшего продвижения стали образцом высокого военного искусства и более чем наглядным доказательством правильности общей концепции Драгомирова.

За эту операцию Драгомиров был награжден орденом Святого Георгия 3-й степени и гордился им потом больше, чем какою-либо другою своею наградою (хотя среди них был и высший орден империи – Святого апостола Андрея Первозванного).

Следующее значительное сражение в этой войне предстояло Драгомирову при продвижении в глубь Балкан. После летних неудач русским войскам было крайне важно удержать Шипкинский перевал, имевший стратегическое значение для проведения дальнейшего наступления. Турецкий командующий Сулейман-паша, начиная с августа, ожесточенно атаковал Шипку, и защищавшие ее русские войска, и плохо вооруженные болгарские ополченцы оказались в чрезвычайно тяжелом положении. Турки имели значительное преимущество в живой силе и артиллерии – 28 тысяч солдат при 36 орудиях, в то время как под командованием возглавлявшего оборону генерал-лейтенанта Федора Радецкого были всего 4 тысячи при 27 орудиях.

Особенно тяжелое положение сложилось 11 августа 1877 года, когда Сулейман-паша, после практически непрерывного шестидневного штурма, почти добился прорыва русской обороны. К 10 утра он обошел Шипкинские позиции с трех сторон. Еще через семь часов османы овладели стратегически важной Боковой горкой, что неминуемо означало при следующей атаке прорыв русских позиций в центре. Лишь подход находившихся в резерве батальонов 4-й стрелковой бригады позволил отбить Боковую горку. Однако стратегически это мало что меняло. Перевес османов был настолько значительным, что одна бригада генерал-майора Адама Цвецинского не могла переломить ситуацию. В условиях сохранения турками всех занятых позиций, кроме Боковой горки, они имели все шансы, что следующий штурм увенчается удачей.

Ситуация изменилась, когда в ночь на 12 августа к защитникам Шипки прибыла на помощь 2-я бригада 14-й дивизии под командованием Драгомирова. Хотя турки все равно сохраняли большое преимущество в живой силе и артиллерии, но Радецкий воспользовался предоставленным шансом и решил первым атаковать совершенно не ожидавшего этого противника.

Утром был отбит очередной турецкий штурм, после которого Радецкий начал сам штурмовать главенствующие высоты западного кряжа – Лесного кургана и Лысой горы. Хотя его штурм и не увенчался успехом, но снизил наступательный порыв Сулейман-паши, который на этом участке вынужден был перейти к обороне.

На следующий день прибыли новые части Драгомирова – Волынский полк и батарея, что дало возможность вновь атаковать высоты. Хотя в итоге их занять и не удалось, но солдаты 14-й дивизии своим порывом сумели предотвратить взятие Шипки османами.

Во время боя 12 августа Драгомиров получил пулевое ранение колена правой ноги и был отправлен на излечение в Кишинев. И, возможно, боль от турецкой пули была несколько смягчена известием о пожаловании его императором в генерал-лейтенанты с утверждением в должности начальника 14-й дивизии.

Хотя начальник прославившей себя боями при форсировании Дуная и обороны Шипки 14-й дивизии рвался вернуться к своим солдатам, но тяжесть ранения не позволила этого сделать.

До конца войны Драгомиров состоял при главнокомандующем действующей армией, а в апреле 1878 г. был назначен на должность начальника Николаевской академии Генерального штаба.

С. Лучшев. Генерал М. И. Драгомиров передает главнокомандующему Дунайской армии великому князю Николаю Николаевичу подробности переправы русской армии через Дунай. 16 июня 1877 г.

Во главе академии генерал оставался одиннадцать лет, и невозможно переоценить его вклад в дело подготовки военной элиты империи, которая теперь обучалась, исходя из драгомировской концепции. Ученики Драгомирова определяли лицо российской армии вплоть до 1917 г., и большинство из них оказалось достойными своего учителя.

Именно благодаря новому начальнику академии, в ней впервые столь пристальное внимание стало уделяться наряду с вопросами стратегии и тактики проблемам морально-психологического состояния войск и обучения солдат, что имело значительный эффект для повышения боеготовности армии.

Наряду с педагогической работой Драгомиров продолжает научную и в этот период выпускает ряд ценных военно-научных работ. Из них следует особо выделить его главный труд – «Учебник тактики», по которому более двадцати лет обучались все офицеры российской армии, многие будущие генералы и маршалы Советского Союза. Данный труд был подлинно новаторским взглядом на тактику в условиях современных, становившихся все более технологичными, войн и сыграл огромную роль в реформировании армии. Чтобы понять взгляды Драгомирова на сущность тактики и ее роль в подготовке войск, приведем отрывок из предисловия к учебнику, который можно считать концептуальным изложением взглядов автора: «Есть, как известно, два взгляда на предмет тактики: по первому, она должна представлять свод правил для действия войск, считая эти последние данной известной и удовлетворяющей условиям, требуемым для войны и боя; по второму, тактика может дать только исследование боевых свойств войск и местности, а о применении их к достижению известной цели, если и говорить, то для большего разъяснения только тех же свойств, но не более. Придерживаясь вместе с большинством современных теоретиков последнего взгляда, я логически был приведен к необходимости развить отдел свойств преимущественно перед прикладным, изустные ответы из коего, как убедил меня опыт, вовсе не служат ручательством того, что человек, хорошо, например, рассказывающий, как должна действовать пехота, сумеет удовлетворительно решить по этому вопросу самую несложную задачу.

Весьма существенная разница между поставленными выше двумя точками зрения на тактику будет яснее из примера. Артиллерийский огонь достигает наибольшей действительности на расстояниях 1000–500 сажен; это свойство современной артиллерии – неизменное в постоянное; данная положительная. Вывод из него, подсказываемый непродуманным, первичным впечатлением, тот, что в бою артиллерия не должна подъезжать к неприятелю ближе наибольшей действительности своего огня; и такой вывод, с первой точки зрения на тактику, был бы уместен, особенно при оговорке, что, впрочем, могут быть случаи, когда нужно подъезжать и ближе наибольшей действительности. Но, введя эту последнюю поправку, что же мы собственно оказали? не более не менее как общее место, смысл которого тот, что могут быть случаи, когда не следует подъезжать ближе наибольшей действительности; а бывают случаи, когда следует подъезжать ближе этой действительности. И выходит, что все тут дело не в том, чтобы это уметь переговорить с чужого голоса, а в том, чтобы знать, когда следует сделать одно, когда другое. Обилие рассуждений подобного рода в прежних тактиках и было причиною, что знание свойств отошло на задний план; а многие приходили даже к тому убеждению, будто тактика есть не более как неудобоваримая болтовня.

При второй точке зрения на тактику изучение свойств войск и местности выступает на первый план, а рассуждения о том, как применить их к делу, – на второй. Всякий преподаватель должен постоянно оттенять эту существенную разницу между исследованием свойств и описанием их применения. В изложении первых следует требовать знания твердого и положительного; к изустному же изложению вторых должно относиться снисходительно. Еще лучше вести преподавание так, чтобы, объяснив известное свойство, выводов из него требовать от самих обучаемых: только этим путем можно вызвать их мысль к самодеятельности. Не нужно думать, чтобы это было дело трудное: при малейшем внимании из всякого свойства возникает много вопросов, решение которых в положительную и отрицательную сторону будит мысль обучаемого, освоивает его с самостоятельным отношением к предмету и освобождает от слабости, которой человек так подвержен, успокаиваться на каком-нибудь частном выводе, принимая его за общий на все случаи.

Дело в том, что язык разговорный, к сожалению, лишен той особенности, которая в высокой степени свойственна, например, языку математическому, дающему возможность в одной формуле сосредоточивать положительные и отрицательные решения, да вдобавок между такими иногда пределами, к +∞. Это часто забывают: и словесный вывод, сделанный из известных данных и при известной обстановке, пускают гулять по свету как безусловный, т. е. верный при всякой обстановке. Быть настороже против подобной односторонности нужно во всем и всегда; тем более, что всякий односторонний вывод заманчив, ибо всегда бывает весьма нагляден. Можно указать на целые эпохи, служившие подобным односторонним мнениям и, разумеется, приводившие к катастрофам. Дело преподавателя, преданного своему делу, вооружить слушателей спасительною осторожностью против безусловных выводов: их нужно приучить задаваться относительно самого даже общего теоретического положения вопросом: а не может ли быть случая, когда положение, прямо ему противоположное, будет верно?

Рядом с рациональной постановкой теоретического преподавания тактики необходимо позаботиться и о том, чтобы обучающиеся получили реальное представление о войсках, военных сооружениях и учреждениях. Ни описание, ни чертеж этой цели не достигают, а нужно видеть самые предметы. В деле практическом действительно понимается только то, что приходит в сознание через глаз; и если нет возможности вполне строго осуществить в преподавании тактики педагогическое начало «давать всегда прежде предмет, а потом его знак», то по крайней мере не должно забывать показывать предмет хоть после того, как усвоен знак. Всякий без труда согласится, что человек, видевший хотя одно эскадронное учение, будет иметь о коннице гораздо более ясное представление, нежели другой, основательно изучивший по книгам тактику конницы и в жизни не видевший никакой конной части. Заведывающим обучением будущих офицеров это постоянно нужно иметь в виду и не упускать ни одного случая показать им прочие роды оружия, фортификационные сооружения и обоз различного рода.

Невольно рождается сомнение, что при таком взгляде на теорию военного искусства, по-видимому, и места нет прикладному отделу. Есть и большее; только путь изучения его иной, нежели путь изучения свойств военных элементов. Это путь задач в поле и на планах; путь ознакомления с тем, как мастера дела достигали военных целей при различной обстановке, т. е. изучение истории войн. Второй путь не всем, к сожалению, доступен, но первый открыт теперь всем: не говоря о существующих уже сборниках задач, приготовляется и в непродолжительном времени выйдет задачник, составляющий приложение к этому курсу. Военный, давший себе труд проделать не все, но хоть по нескольку задач из каждого отдела задачника, значительно подвинется в знакомстве с прикладною тактикою.

При решении задач не должно никогда упускать двоякой цели: первая определяется содержанием решения задачи; это дело ума; вторая – манерою ведения занятий, которая действует на волю обучаемых. Должно вести занятия так, чтобы не подрывать у занимающихся веры в себя. Если этого нет, наилучший руководитель не только не поможет, но напортит; что толку в том, если он научит, как располагаться для боя, для отдыха, как принимать сторожевые меры, и в то же время задергает, запугает человека? Правда, он ему ум несколько подготовил, а волю подорвал. Но у запуганного человека и ум, как бы он ни был развит, плохо действует. В нашем деле подобная наука хуже невежества: потому хуже, что успех в военном деле зиждется на воле; ум подсказывает только легчайший путь к успеху.

В людях, назначаемых для такого дела, в котором так называемое благоразумие есть зачастую не более как малодушие, а безумная, по-видимому, решимость является самым разумным и осторожным поступком, воспитание характера, воли должно быть поставлено выше всего и прежде всего. И потому при разборе задач не торопиться разносить, если решение не пришлось вам по вкусу, а лучше прослушать внимательнее доводы, на основании которых оно принято. И если после таких объяснений окажется, что в принятом решении нет ничего противоречащего свойствам войск и отстаивается оно с убеждением и знанием дела, предлагать поправки не как исправление ошибки, но только как другой способ решения.

Только равнодушие к делу, грубое невнимание к свойствам войск, наконец, хлыщеватое поползновение спорить только из-за удовольствия поспорить делают разнос вполне законным и оправдываемым. Руководитель должен вооружиться терпением, самоотвержением и уважением к чужим мнениям; он должен радоваться малейшим проблескам оригинальной мысли, уметь поддерживать и развивать их. Без этих качеств он не годится в руководители.

Задачи, начинаясь на плане, должны кончаться в поле; эти последние – составляют венец дела. Кто плохо решает задачи на плане, но находчив в поле, тот вполне годится для дела; кто, напротив, решает их хорошо на плане, а в поле теряется, – никуда не годится. Коренной недостаток задач на планах тот, что при них приходится говорить о том, что в поле приходится делать. Всякий руководитель должен помнить эту особенность занятий на планах и остерегаться придавать им значение, большее того, какое им принадлежит как приему чисто подготовительному.

Как при задачах на плане, так и тем более в поле, руководитель должен поставить себе за правило: 1) сначала показать самому, как что делается; только после этого он может ожидать толкового исполнения показанного; 2) не давать известного тактического действия разом, а непременно разложить его на составные части и каждую показать отдельно, так сказать, по приемам. Оба эти начала и в настоящее время прилагаются, как известно, в занятиях войск; но прилагаются, к сожалению, не до конца; а в конце-то приложение их и важно. Нужно в тактической выработке войск поступать точно так же, как поступаем в строевой выработке. Никому в голову не придет потребовать, например, правильной стойки, прикладки, спуска курка и тому подобное, не показавши предварительно на себе, как это делается; и в то же время мы нисколько не затрудняемся потребовать прямо, без предварительного показа, вещей несравненно более трудных и сложных, как: прикрытие артиллерии, толковое вождение разъездов в различных случаях, содействие конницы пехоте и обратно и тому подобное. С полным убеждением говорим, что до тех пор, пока тактика не будет показываема войскам в поле по приемам, рассчитывать на толковое исполнение тактических комбинаций, т. е. маневрирования, нельзя. Только этим путем тактическое образование может быть обращено войскам в метод, в рутину.

Нельзя скрыть от себя того, что усвоению такого пути в деле тактического образования личное самолюбие и опасение за свой авторитет в руководителях полагают препоны довольно существенные: критиковать всегда легче, чем сделать. И оттого стремление к идеалам на слове и зачастую полное бессилие на деле… Руководитель не должен бояться и сам учиться, а следовательно, и ошибаться; тогда и руководимые не будут бояться ошибок; должен искренно сознавать свои ошибки; тогда и руководимые будут поступать так же. И, говорим по опыту, ничто более не утверждает авторитета руководителя, как подобное отношение к делу.

При массе обучаемых занятия на планных досках всегда предпочтительнее занятий на планах.

Независимо от преподавания теории, обучающий должен стараться расположить слушателей к тому, чтобы они сами выдерживали свою мысль в сфере боевых и военных положений, а особенно в готовности на смерть. Никакого труда не стоит, идя или едучи куда-либо, задаваться по дороге вопросами: как бы я расположился для обороны этого оврага, высоты, деревни, рощи, моста? Как бы я их атаковал? К каким бы работам прибегнул для усиления позиции? Если неприятель появится с фронта, с тыла, с фланга, что сделаю? Приучить свою мысль к готовности на смерть составляет условие капитальной важности в военном воспитании; в бою только тот бьет, кто не боится погибнуть; для человека, воспитавшего себя таким образом, нет неожиданностей: ибо более того, на что он сам себя обрек, неприятель ничего с ним сделать не может. И только при этом условии выручка своих в бою обращается для человека в высший непререкаемый военный догмат, а дерзость и упорство в достижении цели станут делом естественным…

Думаем так потому, что понимать этот отдел может всякий; но излагать толково может только человек, занимавшийся на практике делом воспитания и образования и крепко вдумавшийся в него. Есть сверх того места в высшей степени важные, которые должно стараться укоренить в сознании как военный догмат; но которые в устах отвечающего были бы неуместны, ибо их нужно уметь высказать с духом, или лучше совсем не говорить; проникнуться же ими всякий может и должен. Руководители занятий сами без труда отменят подобные места и предостерегут учащихся от включения их при ответах.

В заключение не могу не упомянуть и о тех, уже умерших людях, которым принадлежат отправные точки и дух предлежащего учебника; это барон Н. В. Медем и А. П. Карцов. Барон Медем первый провел у нас ту мысль, что теория военного искусства должна иметь целью исследование свойств военных элементов, а не постановку правил для применения их. А. П. Карцов, наш непосредственный учитель, оставил в своих слушателях глубокое впечатление вдохновенными импровизациями о значении нравственного элемента на войне. Ни прежде, ни после мне не приводилось слышать на эту тему ничего, даже близкого по убедительности и силе. Мне принадлежит только посильное разрешение вывода, логически вытекающего из этих посылок и заключающегося в том, что если теория военного искусства должна иметь целью исследование свойств военных элементов, если важнейшее из этих свойств есть нравственная энергия человека, то как нужно поступать, чтобы эту энергию не только не подорвать, но, напротив, развить и укрепить? Этот вопрос вызвал и сродные ему – относительно ума человека и его физики; ибо, имея дело с человеком, нужно брать его целиком, как он есть, а не создавать себе человека гипотетического, т. е. представляющего только одну волю, или один ум, или, наконец, одну физику.

Разрешению этих вопросов пришли на помощь: марш. Мориц Саксонский со своим великим афоризмом, что на войне человек делает только то, что привык делать в мирное время; Суворов со своей гениальной системой воспитания и образования войск; Бюжо и де-Брак со своими глубоко верными, практическими заметками. Таким путем мало-помалу возник отдел воспитания и образования войск в мирное время, который до того не находил места в тактике. Из сказанного видно, что этот отдел не представляет собственно ничего нового, кроме незначительных в сущности добавок, обусловленных усовершенствованием огнестрельного оружия.

Могут заметить: да неужели же прежде оставляли без внимания труды таких людей, как марш. Саксонский, Суворов, Бюжо, которые показали делом, что они умели и водить войска в бой, не только подготовлять их? Конечно, обращали, но, вероятно, не считали эти труды годными для тактики, занятой тем, как следует употреблять войска в бою, а не тем, как их должно готовить для боя. В этом и заключается, по нашему мнению, вся рациональность и плодотворность точки зрения бар. Медема, что она располагает обращать внимание на положительную, а не на творческую сторону военного дела, которая, как всегда и во всем, дело живой личности, а не теории. Нужно уметь, если позволено будет так выразиться, отточить и закалить орудия, которыми достигается известная цель; нужно ознакомиться основательно с их свойствами; а как и когда употребить каждое из них – дело употребляющего, а не теории».

За время руководства академией Драгомиров неоднократно привлекался и к ряду практических задач военного строительства (вплоть до решения вопросов подводной минной обороны), и его роль в преобразовании армии лишь немногим уступала роли военных министров – вначале Милютина, а потом Ванновского.

В августе 1889 г. Александр III назначает Драгомирова командующим войсками Киевского военного округа. В этот период, после смены внешнеполитической ориентации империи, округ приобрел особое значение в планах стратегического развертывания. Будущая война с Австро-Венгрией, как уже ранее указывалось, начала рассматриваться в практической плоскости и основная роль в этом предназначалась войскам Киевского округа.

Следует заметить, что именно благодаря тогдашнему командующему Киевским военным округом основным методом подготовки войск в нем стали маневры, в которых разные рода оружия учились взаимодействию в полевых условиях. Киевские маневры стали образцом для всей российской армии, и методика Драгомирова вскоре была перенята и в других округах.

Одновременно генерал считал недопустимым подмену маневров и в целом полевого обучения «военными играми» на картах и моделях местности. Вот что Драгомиров писал по этому, крайне принципиальному для него вопросу (от решения которого зависела вся подготовка войск), дискутируя с попытками навязать офицерскому составу неверные представления: «Распространение нарезного оружия, выдвинув на первый план вопрос индивидуального развития вообще, заставило подумать и о тактическом образовании собственно. При увлечении одним маневрированием тактическое образование привелось к знанию тонкостей устава, и это не могло не отразиться вредно на складе умственной деятельности военного люда. Придя к убеждению, что стройность форм и движений составляет важнейшее в военном образовании, естественно поставили себе целью достижение в ней совершенства, мало-помалу забыли боевые цели собственно и, разумеется, оказывались несостоятельны, столкнувшись лицом к лицу с неприятелем.

При таких столкновениях обнаруживалось, что начальники, умевшие превосходно командовать, терялись, когда приходилось распоряжаться. Пока столкновения разыгрывались в нашу пользу, никто не обращал на это внимания; вспоминали, правда, что иногда начальник части, получив приказание занять, напр., деревню, спрашивал, на сколько шагов за – или перед нею следует расположиться; но это никого не останавливало, потому что подобные вопросы приписывались всегда личным свойствам вопрошавшего, а не системе образования.

Но пришли затем времена другие: за каждое слишком линейное понимание назначения неприятель стал наказывать жестоко. Заметили тогда – несколько поздно, – что недостаток распорядительности составляет общее, а не исключительное явление; что, напротив, распорядительность стала исключением. Тогда невольно задали себе вопрос: как добиться ее от начальников?

Явилось несколько разрешений этого вопроса, смотря по вкусам и взглядам каждого.

Были такие, которые находили, что если дело и шло плохо, то благодаря не ошибочной системе образования, а ее непониманию и тому, что эта система не была применена к делу с достаточной последовательностью.

Были и такие, которые, отправляясь от мысли, что успех в бою возможен только для человека нравственно и умственно самостоятельного, что, кто строит военную систему на совершенстве выучки и на гнете личности, строит на песке, – утверждали, что если таковой самостоятельности не оказалось в решительную минуту, то потому, что она не требовалась и в предшествовавшую тому эпоху мирно-военной деятельности, а, напротив, тщательно искоренялась, как нечто крайне вредное и благоустроенному войску вовсе ненужное.

Они доходили до того, что утверждали, будто какие-либо нормы для маневрирования в бою частей, больших одной тактической единицы, не имеют никакого смысла, устраняя для начальников необходимость распоряжаться и доставляя возможность, вместо распоряжения, отделываться автоматически односложной командой; что ум и воля не только не могли развиться в подобных тисках, а напротив, должны были ослабнуть, не находя в них никакой себе гимнастики; и что, следовательно, несостоятельность их, обнаруженная тяжелыми минутами, не есть принадлежность личностей, а следствие системы, по которой эти личности были приготовляемы к боевому делу.

При таком взгляде на дело, разрешение вышесказанного вопроса было просто: прежде чем хлопотать о новом, нужно очистить от нелепостей старое; не притягивать к развитию насильственно, а похлопотать сначала об уничтожении причин, тормозивших развитие в прошлом. Думать о каких бы то ни было улучшениях, не начиная их с изменения системы отношений, значило, по мнению этих господ, то же, что вырывать левой рукой насажденное правой: водотолчение, которое может быть сравнено только с шагом на месте и которое в конечном результате дает опять то же самое: умственное и нравственное расслабление, наружный блеск, внутренний разлад.

Наконец, третьи пришли в разрешении того же вопроса к такому заключению: и люди хороши, и система прежняя недурна, только неполна – в ней нет отдела, который имел бы в виду развитие собственно распорядительности. Есть, правда, маневрирование в поле; но оно требует так много места, исполнение самой незначительной задачи растягивается на такое продолжительное время, сопровождается зачастую такою путаницей, что маневрирование не может быть вполне назидательно для всех и делает невозможным передачу дела во всей идеальной чистоте. Приняты были, правда, для ослабления этого неудобства маневрирования меры довольно радикальные, вроде изыскания для маневров мест не слишком пересеченных и принятия уменьшенных, сравнительно с боевыми, дистанций между частями; но все же это не совершенно освободило практику в распоряжениях от влияния пространства и времени: недостаток весьма важный потому в особенности, что лишает возможности разрешить большое число задач.

Сознав этот недостаток разрешения тактических задач на местности и войсками, подумали, нельзя ли его устранить? Нельзя ли придумать такой способ упражнений, при котором можно бы маневрировать не маневрируя, т. е. не испытывая всех тех препятствий, местных и временных, от влияния которых не свободно ни одно действительное военное явление? При таком способе можно было бы решать большое число задач, хотя и совершенно не в тех условиях, в которых приходится разрешать их на деле.

К числу жаждущих этого улучшения в системе военного воспитания принадлежат поборники распространения военной игры в войсках; не как игры, которою можно заниматься или не заниматься, но как обязательного отдела образования, долженствующего даже иметь решительное влияние на назначения и производство.

Это последнее мнение на очереди в настоящую минуту; оно близко даже к осуществлению, и потому не лишено будет интереса для военной публики нашей уяснение вопроса – полезна или вредна военная игра; и если полезна, то в какой именно степени?

Со времени приведения в систему г. Кузьминским и доныне военная игра составляла не более как времяпровождение для офицеров, ознакомившихся основательно с военной историей, теорией тактики и с топографическим выражением местности; занимались ею преимущественно на картах; впрочем, в Академии генерального штаба последнее время стали заниматься ею и на моделях.

Теоретическая и в особенности историческая подготовка была делом первой важности при этой игре как предохранительное средство от принятия знания военной игры за знание военного дела. История, с той прихотливостью развития, с той неожиданностью разрешения, которая свойственна всему совершающемуся в действительности, предостерегала в особенности от подобного увлечения.

В начале нынешнего года г. Н. предложил распространить военную игру в войсках, заменяя карты моделями, как более удободоступными для понимания без предварительной топографической подготовки; он предлагает игру не как применение изученного предварительно, но как средство для изучения военного дела теми даже, которые им занимались прежде только с уставной, а не с тактической точки. Таким образом игра перестает быть игрою, а возводится уже на степень науки, что г. Н. и высказывает, определяя ее «наукой тактических и стратегических состязаний». Оставляя в стороне оригинальность подобного определения, в силу которого оказывается, что должна существовать также и наука состязаний, напр, в бегах, перехожу: 1) к усовершенствованиям, сделанным г. Н. в военной игре; 2) к значению, которое он дает этому приятному и невинному занятию; и 3) к пределам, которые ему полагает.

1) Главнейшие усовершенствования заключаются: а) в весьма прочной массе, из которой приготовляются модели, b) в прибавке крутизномера, необходимого на съемке и совершенно бесполезного при тактических упражнениях; c) в накладных, разрисованных различными местными предметами свинцовых листках, назначенных для видоизменения местности моделей. Улучшение, менее существенное, представляет вилочка, расстояние между концами которой определяет величину двухминутного хода пехоты (250 ш). По рекрутской школе скорость движения 220 ш. в две минуты; почему допущена г. изобретателем вилочки разница в 30 шагов от установленной нормы – объяснить трудно. В игре это тоже можно допустить, потому что там воля вольная предполагать даже летающие войска; но занятия обязательные должно стараться сообразовать друг с другом так, чтобы подобных противоречий не было.

2) Г. Н. придает военной игре значение, до такой степени важное, что полагает даже в унтер-офицеры производить не иначе, как по предварительном удостоверении в знании виц-унтер-офицером модельной тактики.

3) Пределов военной игре г. Н. не полагает: все чины должны играть в военную игру по обязанности; разыгрывать все боевые явления, не исключая даже штыковых свалок.

Уже давно известно, что всякое нововведение в занятия войск должно делать с крайней осмотрительностью, по зрелом обсуждении не только одной видимой, осязаемой стороны, но и влияния его на умственный склад солдат и офицеров. Г. H., конечно, имея в виду это обстоятельство, исчисляет вероятные, по его мнению, последствия распространения военной игры.

Вот они:

«1) Она возбуждает умственную деятельность и направляет ее к развитию (?) военных соображений; приучает вникать в смысл данного боевого поручения, дает навык обсуживать: трудности исполнения военного предприятия; принимать своевременно меры предосторожности, быстро и правильно соображать все (?) необходимые распоряжения при разных обстоятельствах для выигрыша боевого дела.

2) Военная игра приучает оценивать влияние местности на ход боя и к свойствам местности применять: расположение, движение и действия войск.

3) Военная игра обнаруживает теоретические познания в военном искусстве и боевую опытность играющих, способствуя при состязании (?) соображений выказать свою находчивость и военный взгляд (?).

Упражнения в военной игре подготовляют играющих быть начальниками, достойными своего звания (???)».

Надежды г. изобретателя так велики, что если бы хотя десятая доля их осуществилась, предложение его можно бы было причислить к благодетельнейшим из нововведений. К сожалению, они высказаны бездоказательно, и невольно представляется вопрос – дают ли право питать эти надежды как свойства самой игры, так и свойства человеческой природы?

…даже те стороны образования, которые прямо необходимы для достижения боевых целей (стрельба, фехтование, маневрирование), взятые отдельно, приводят к несообразностям, отрицающим боевое дело собственно и обнаруживаемым превратным складом понятий; военная игра к числу этих отделов не принадлежит: на практике ничего не приходится разрешать шашками и на модели; понятно, до какой степени должен быть велик вред от увлечения этой игрою.

Чтобы это показать, должно разобрать: 1) на какое место военная игра может претендовать в отделе маневрирования; 2) какого именно рода возбуждает она умственную деятельность в играющих; 3) кто из военных может безнаказанно заниматься ею, и какие военные явления подчиняются розыгрышу, какие нет.

1) Уже известно, что изучение всякого предмета начинается с разложения его на составные части, с изучения каждой порознь и кончается соединением их в одно целое. Маневрирование представляет три отдела: 1) Маневрирование на местности ровной без видимой цели (учение без применения к местности), имеющее целью одно приучение к стройности движения; 2) маневрирование на местности пересеченной также без видимой цели (учение с применением к местности); 3) наконец, маневрирование с противником (маневры). Известно, что каждый из этих отделов составляет особую науку, которые враждебны между собою: так, после маневров является необходимость подтянуть стойку, уравнять шаг и т. п., иначе не будет желаемой стройности на учениях без применения к местности… Переходя к учениям с применением к местности, приходится отучать людей от той неподвижности и однообразия поз, которых от них требовали на ученьях без применения к местности, и т. п.

А между тем эти отделы составляют совершенно естественные части одного целого и без изучения их обойтись невозможно. Остановка на маневрировании с противником, не соединенная со стрельбой, повела к системе мирно-военной тактики с ее боязнью обходов, преувеличенным значением численного перевеса, с остановкою от неприятеля в 50 шагах при атаке и проч., и проч., несмотря на то, что маневрирование составляет необходимую часть солдатской науки, целиком применимую к делу боевому; можно себе представить, до какой тактики должна довести военная игра, в которой нет ничего общего с делом действительным.

Из этого видно, что военная игра составляет занятие в полном смысле слова примерное и относительно маневрирования более самостоятельное, чем было примерное заряжание ружья, примерное отмыкание штыка относительно действительного заряжания, действительного отмыкания штыка: там по крайней мере обращались с одним и тем же ружьем в обоих случаях. Следовательно, военная игра не может стать не только в число первостепенных, но даже в число обязательных отделов образования, и частых упражнений в ней должно избегать для пользы самого дела. Подтверждением опасности частых в ней упражнений могут служить инструкции г. H., приложенные к его военной игре; они представляют целый кодекс правил модельной тактики, не имеющей, по духу, ничего общего с действительной. Но разбор инструкций отнесен до следующей статьи; здесь предположено проследить общие основания игры.

2) Какого рода умственную деятельность возбуждает игра?

В поле человек употребляет все усилия, чтобы не потеряться в пространстве, чтобы отдать себе отчет во взаимном отношении различных частей его, трудно объемлемых глазом и притом видимых в перспективе; на модели он обнимает разом десятки квадратных верст, видит то, чего на деле видеть не в состоянии, и притом сверху, а не в перспективе. Вместе с тем линию в дюйм он должен представлять себе линией в 50, 25 сажен; выпуклость, закрываемую концом пальца, довольно большой горой и т. п. Итак, в поле воображение стремится заключить большое в малый объем; на модели – малое представлять большим. Понятно, что последней работой оно не только не укрепляется к дельной работе в поле, а расслабляется, становится к ней неспособным. Не будет, следовательно, преувеличением, если к фразе г. изобретателя: «военная игра возбуждает умственную деятельность» прибавить: «противоположную той, которая необходима в поле».

3) Кто может безнаказанно заниматься военной игрой, как игрой, а не обязательно?

Даже те, которые возятся с картою целую жизнь, зачастую затрудняются воссоздавать в воображении местность по карте или модели; можно себе представить, до какой степени усилие поддерживать в себе эту иллюзию должно быть велико и бесполезно для тех, которые, кроме настоящей местности, понимаемой ими очень хорошо, не видали и не понимают никаких более или менее изуродованных ее подобий? Для ума простого, реального, не привыкшего ни к каким отвлечениям, вообразить, напр., что зеленое пятно в вершок не есть зеленое пятно, а лес в несколько верст в окружности, вовсе не легко, а главное бесплодно; зачем простолюдину начинать изучение свойств леса с зеленого пятна, когда, прожив до 20–25 лет в поле, он очень хорошо понимает, что такое настоящий лес? Неудивительно, если он будет путаться на модели в том самом, что нимало не затрудняло бы его на местности. А между тем, добродушный учитель припишет это тупости человека, а не тому, что, привыкнув к настоящей работе, он никак не может сузить свое воображение настолько, чтобы игру в куклы принимать за настоящую работу. Репутация подобного солдата будет сделана сразу: не развит, не может быть унтер-офицером… Прежде чем валять таким образом с плеча, не мешало бы подумать – в чем не развит? Ней тоже попал бы, вероятно, в неразвитые за то, что никак не мог взять в толк разницу масштабов.

Простолюдина должно стараться учить делу по возможности на самом же деле. Привыкнув с малолетства видеть вещи не иначе как такими, каковы они в действительности, он может быть скорее испорчен, чем развит всяким занятием, в котором считают за необходимое потчевать его подобием дела, вместо самого дела. Поверхностных наблюдателей вводит в заблуждение то, что в подобных случаях человек очень хорошо рассказывает на модели, что нужно делать; грустная иллюзия, способная удовлетворить заинтересованное самолюбие, но ничего не дающая на пользу делу; чего не расскажет русский человек, когда он зависим?.. Беда в том, что против неприятеля нужно делать; разговорами от него не отделаешься; а доказывать, что уменье говорить о деле и уменье делать дело – суть две вещи совершенно различные и развивающиеся не иначе, как одна на счет другой, кажется, излишне. Можно еще до некоторой степени допустить упражнения, приучающие только говорить о деле, для тех, которые должны объяснять его другим; но для тех, которые должны быть исполнителями, подобные, если можно так выразиться, болтательные занятия могут быть только вредны, приучая к резонерству о деле, а не к самому делу.

Не назовет же г. Н. знанием дела того, если унтер-офицер положит цепочку по окраине зеленого пятна, а на самом зеленом пятне поставит шашку, означающую резерв. Считать это распорядительностью – самое наивное самообольщение; достаточно раз видеть этот процесс, чтобы исполнять его машинально, не соединяя с ним и тени мысли о том, что пришлось бы делать на практике в случае соответствующем. Сомневающимся в этом достаточно вспомнить тех из школьных товарищей, которые задалбливали геометрию от доски до доски и отвечали с интонациями голоса, обнаруживающими понимание, пока им не переменяли букв.

В военной игре, имея дело с мелкими частями, этой перестановки букв сделать нельзя, т. е. нельзя варьировать задачи до бесконечности, чтобы уберечься от задалбливания. Г. Н. придумал, правда, накладные изображения различных предметов, нарисованных на свинцовых листках; но это сущности дела не изменяет: ведь зеленое, напр, пятно на свинцовом листке остается тем же зеленым пятном; и по его краю точно так же вытянется цепочка, и на нем точно так же поставится резерв. Наконец, занятия нижних чинов военной игрою бесполезны и потому, что она нисколько не упражняет в индивидуальном применении к местности; на деле унтер-офицеру приходится большею частью располагать одиночных людей или звенья за такими предметами, которые не вошли в масштаб рельефов г. К.

Посмотрим, в какой мере игра может быть полезна офицерам и какие военные явления подлежат розыгрышу, какие нет.

После сказанного выше, едва ли может быть подвержено сомнению, что упражнения на моделях не могут способствовать развитию тактического понимания местности; на практике в этом отношении не так трудно воспользоваться узнанным, как узнать; и так как тактическое знание местности приобретается возможно частым наблюдением местности и только одной местности, то бесполезность для этого каких-либо моделей обнаруживается сама собою».

Командуя округом, Драгомиров не только внес огромный вклад в подготовку плана стратегического развертывания для предстоящей войны на Западе (которая, повторим, долгое время представлялась как война только с Австро-Венгрией), но и соответственно будущим задачам готовил войска. Кроме того, теперь он мог, в самых широких масштабах и без согласования с кем бы то ни было, воплотить свою концепцию обучения войск только тому, что будет жизненно необходимо на войне, на полях будущих сражений.

К этому времени авторитет Драгомирова как ведущего военного теоретика империи и воспитателя войск стал абсолютно непререкаемым. Вся армия, а не только Киевский округ, стала обучать солдат по системе Драгомирова. Недаром именно Драгомирову было поручено в 1900 г. подготовить новый Полевой устав, который впервые в боевых условиях был применен в русско-японской войне.

В 1892 г. была издана небольшая книга под названием «Офицерская памятка» с наиболее важными высказываниями Драгомирова о воспитании солдат. В авторском предисловии к ней содержались такие красноречивые слова: «Ни одним из современных военных авторитетов, исключая генерала М. И. Драгомирова, не выяснены так отчетливо и доступно сущность, дух требований от армий вашего времени; никто, кроме его, не умел так ясно выразить то, чем должен быть истинно военный человек. Но не каждый офицер имеет возможность познакомиться со всеми сочинениями Михаила Ивановича. Это-то обстоятельство натолкнуло меня на мысль сгруппировать те места из его сочинений, в которых наиболее отражаются его идеи. Популяризировать эти идеи между военными – вот цель “Офицерской Памятки”».

Эта книга стала, без преувеличения, своеобразным Евангелием для офицеров российской армии. Причем не совсем точно было бы назвать ее настольной – значительно чаще, чем на рабочем столе, она бывала на маневрах и походах.

Мысли Драгомирова нисколько не устарели и в наше время. Да в принципе и не могли устареть – меняется техника, но психология человека, особенно человека на войне, остается неизменной.

Думается, что после прочтения нижеприведенных шедевров военной мысли станет еще яснее непреходящая ценность великого военно-педагогического наследия Драгомирова, без которого сегодня немыслима любая боеспособная армия:

«– Если бы всякий военный был проникнут мыслью, что он назначается, как кровавая жертва, для блага всего народа; что он в народе представитель великого принципа, что «нельзя иметь любви больше того, как душу свою положить за други своя»; если б это помнили постоянно, возник бы другой строй мысли, и другое обращение, и другой характер занятий; мы, обреченные на смерть, должны вести и держать себя, как таковые; к сожалению, простой человек зачастую понимает это гораздо лучше, чем цивилизованный.

– Память без содействия анализирующего ума – способность пассивная.

– Техника важна, но комбинация выше и важнее; материал без комбинации – «глупому сыну не в помощь богатство».

– Простая и осязательная мысль, что к каждой практической цели ведут тысячи путей и дело в том, чтобы дойти до нее, а не в том, чтобы дойти непременно известным путем.

– Опытность составляют не масса фактов, а выводы, которые ум сделал из этих фактов и которые одни только могут служить руководящим началом для поведения в деле; знание только факта – бесплодно; это будет опытность мула принца Евгения, который, по выражению Фридриха II, сделав десять кампаний, не стал от этого опытнее и сведущее в военном деле.

– Армия – не вооруженная сила только, но и школа воспитания народа, приготовления его к жизни общественной.

– Одно из главных занятий теорий военного дела – это то, что она не дает человеку успокоиться на мысли, будто он знает все дело, узнав только часть его.

– Пришло время серьезно подумать о том, чтобы солдат не уходил в запас, узнавши только аксессуары своего дела, а не суть его.

– Воспитание солдата должно стоять выше образования; воспитание выпустить нельзя даже в том случае, если бы на подготовку новобранца дан был даже один только день.

– При обучении нужно заботиться о том, чтобы получились умовые и волевые навыки.

– У иных грубость считается силой характера. Требование, которого цель ясна, исполняется более от сердца.

– Воспитывает не строгость, а неуклонность и непрерывность применения раз поставленного, но непременно дельного, целесообразного требования.

– Следствием страха бывает ненависть; следствием любви бывает страх.

– Воспитывающий должен сам обладать умом, большим самообладанием, добротой, высокими нравственными воззрениями.

– Гениальные педагоги редки; но люди терпеливые, толковые и настойчивые нередки.

– Люди, весьма высоко поставленные, дают нам великие образцы того, как терпеливо и сдержанно должно относиться к ошибкам, неизбежным при мирных занятиях войск; эти образцы и вызвали во мне размышление о том, что не дурно бы и начальникам пониже с ними сообразоваться.

– Во всяком практическом деле ошибки не только возможны, но и неминуемы; исследовать причины их – есть единственный залог на то, чтобы они впредь не повторялись.

– В военное время должен быть бит тот, кого били в мирное время, если только он встретится с небитым.

– Для развития в младших начальниках привычек самостоятельности, достоинства и уважения к самим себе нужно освобождение от страха ответственности: нужно помнить, что подчиненный начальник должен иметь и свое мнение и в критике его распоряжений не только не допускать громов и молний, но даже и то помнить, что всякое дело можно сделать на двадцать ладов и что наше мнение не есть лучшее потому только, что мы старше и что нам отвечать не имеют права.

– Там, где человек привык всего бояться, где его энергия притуплена, нравственная самостоятельность преследуется как нечто вредное, там он по необходимости будет бояться и неприятеля; не настолько, может быть, чтобы бегать от него при первой стычке, но настолько, чтобы носить вечно с собой язву нравственного убеждения в невозможности его победить.

– Кто приучен бояться палки, тот уже поэтому самому будет расположен бояться и штыка, как однородного с нею оружия.

– Нравственная дряблость – прямое следствие муштры; забивая энергию в подчиненных, не дают практики и своей собственной и, чем больше муштруют солдат, тем слабее бывают начальники, как только выходят из комфортабельной мирной обстановки.

– Солдат только тогда и хорош, когда он человек в полном значении этого слова.

– Успех развития солдата умственного и нравственного, независимо от метода занятий, обусловливается преимущественно манерой обращения: вести его так, чтобы он, узнав свою специальность, не переставал быть энергическим и толковым человеком.

– Нужно взывать к возвышенным сторонам человеческой природы и не только не подавлять, а напротив – укреплять их в солдате.

– Дисциплина заключается в том, чтобы вызывать на свет Божий все великое и святое, таящееся в глубине души самого обыкновенного человека; она не пассивное самоотречение, выбиваемое палкой (страхом) и измором, не то повиновение, которое не идет далее буквального исполнения приказания, да и то на глазах; а самоотвержение человека, себя уважающего и потому расположенного дать больше, нежели требует формальный долг.

– Человек – существо чрезвычайно странное: он всегда превращается в то, за что его принимают в практических отношениях к нему Так, например, не говорите ему, что он человек, и не держите речей о нравственном достоинстве, о высоком назначении и прочее, но обращайтесь с ним как с человеком, и он разовьется и умственно, и нравственно. Наоборот: рассказывайте ему двадцать раз на день о человеческом достоинстве и о всем прочем, но в то же время обращайтесь с ним как с набитым дураком или со зверем, и, как бы вы ни красноречиво рассказывали ему о достоинстве человека и о прочем, он все-таки отупеет или обратится на известный процент в зверя.

– Усомниться в способности человека быть самостоятельным и здравым может только тот, кто сам раб в душе.

– Ведет себя достойно пред неприятелем только тот, кто ведет себя достойно пред начальником.

– Человек массы столь же ценит и уважает силу, сколько презирает бесхарактерность, каприз.

– Для массы, как для ребенка, нет слов, а есть только факты, практика, пример.

– Привычки массы, ей раз привитые, не должны быть нарушаемы без особо важных причин.

– Авторитет утверждается за тем, кто во имя дела и его не боится потерять.

– Одностороннее развитие уничтожает в солдате человека, и он, встречаясь с ополченцем, меньше его знающим, но больше его человеком, уступает ему.

– В военном человеке должно прежде всего развивать и укреплять веру в себя.

– В военном человеке воспитание характера, воли должно быть поставлено выше всего и прежде всего.

– На одну субординацию, не обращая внимания на человека, можно опереться только тогда, когда царит благоденственный мир, когда найдутся силы, чтоб сломить какой угодно характер, какое угодно самолюбие, но в военное время нужно иметь в виду и человека.

– Теперь самоуважение в солдате не только не вредно, но необходимо для успеха в бою.

– В бою часто вместо опытных командиров являются импровизированные, и массы предоставляются, в конце концов, самим себе, можно ли выйти с честью из подобных положений с помощью чего-либо иного, кроме бодрого и здорового духа?

– Из самоотвержения происходит способность не приходить в уныние в самых отчаянных положениях.

– Во всех современных армиях не обращено почти никакого внимания на развитие упорства и способности не приходить в отчаяние ни от каких враждебных случайностей.

– Самоотвержение освящает повиновение, оно злейшее иго делает благим, тягчайшее бремя – легким.

– Перед работой не отступают люди, для которых долг и честь не пустые слова.

– Как только у обучаемых укоренится убеждение в том, что они неспособны усвоить дело, тут гроб успеху, ибо человек так устроен, что если он уверовал в свою неспособность к чему-либо, то уж этому на выучится, сколько бы его ни учили, до тех пор, пока не выкинет из головы того, что он неспособен.

– Для успеха дела необходимо укоренение в солдате веры в то, что начальник требует от него дела и только дела; это лучшее пособие дисциплине в мирное время и единственная ее опора в военное время.

– В уставе о службе внутренней есть существо, дух, есть и обряд; начать с того или с другого – далеко не все равно; как не все равно ослушаться, например, приказания или забыть застегнуть пуговицу.

– К уставу более, нежели к какому-либо другому сборнику законоположений, применима та истина, что закон критиковать можно, ибо в этом лежит залог его усовершенствований; но в то же время должно и, безусловно, его исполнять, пока он не отменен, это отношение рациональнее того, при котором не критикуют законов, но и не исполняют их.

– Кто обряд ставит на одну доску с обязанностями, у того рано или поздно, но неминуемо, обряд вытеснит обязанности.

– Устав – книга; он говорит, что должно быть, но не говорит, как добиться, чтобы оно было.

– Устав для нас, а не мы для устава; время есть – делать все как положено, а нет – по здравому смыслу.

– Должно быть, внешний порядок не Бог знает какое действительное средство утверждения дисциплины, если не дисциплинирует своих собственных приверженцев.

– Обыкновенно бывает так, чем больше муштруют солдат, тем больше начальники забывают, что для них тоже есть дисциплина.

– Войска должны быть обучаемы не одному сохранению механического порядка, но и тому, чтобы, утратив его, они не теряли порядка внутреннего, то есть способности подчиняться воле старших и исполнять тактические назначения.

– Исполнение обязанностей менее важных является попутно, при исполнении обязанностей коренных, существенных.

– Должно вести занятия, сообразуясь с конечной целью, которую следует иметь в виду; только под влиянием постоянной мысли о конечной цели занятия можно остеречься от увлечений второстепенными предметами в ущерб существенно необходимому.

– Педантизм есть именно тот яд, который убивает лучшую систему, вытесняя из нее дух и обращая в безжизненную форму; (есть область, где педантизм не только уместен, но и обязателен, необходим – это в сбережении сил солдата).

– Сбережение людей – святейший долг каждого начальника; время, назначенное на работу, на нее действительно должно и уходить, а не на бездельные ожидания или на равнения, двадцать раз возобновленные; лишнее утомление то же, что и недостаток пищи; свести концы с концами можно только в госпитале или на кладбище; суетня, рабский шал, дерганье, ерзанье – бьют вернее пули; в мирное время нужно приучить никуда не торопиться и никуда не опаздывать; человек создан из мяса и костей, а не из железа (да и железо не все выдерживает); требуйте от него усилий, даже и тяжелых, но во имя дела и только во имя дела; но за пределами дела – сбережение самое педантическое; ни лишнего шага, ни лишней минуты ожидания.

– Образование солдата должно быть такое, чтобы делало возможным к бою сбор по общему сигналу.

– Способность обращаться в деятельного предприимчивого солдата возникает только тогда, когда человек сам в состоянии сознать всю важность и необходимость этого, когда привыкнет считать дело своей части своим делом.

– Для уничтожения врага нужна стройность в душе гораздо больше, нежели в формах, и горе тому, кто не запасся первою в мирное время.

– Если обучаемые не понимают, то, значит, обучающий недоразвился до того, чтобы всякий его понимал.

– Руки более или менее толково работают, ноги более или менее стремительно и неустрашимо несут вперед в зависимости не от себя самих, а от того, что думает голова и как бьется сердце.

– Нужно вести войска в обучении так, чтобы даже и приведенная в беспорядок часть не теряла возможности исполнять возлагаемые на нее назначения.

– Относительно масс, безусловно, верно то, что где больше читают, там больше и думают; масса же, сильная в мысленной работе, всегда будет бить ту, которая в этой работе слаба.

– Прошло то время, когда думали, что солдат тем лучше, чем он деревяннее.

– Подчинение отдельных лиц может быть основано на одном официальном авторитете, хотя и то не всегда; подчинение коллективных организмов коренится прежде всего на авторитете нравственном: в авторитете характера и знания дела.

– Караульная служба есть первая ступень к посвящению солдата в службу боевую.

– «Солдат на часах – Царев да Божий, а больше ничей». Караульная служба требует характера и толка в солдате и, в свою очередь, способствует их выработке: нужно иметь верно поставленную голову и честное сердце, чтобы выходить непостыдно из положений, в которых приходится выбирать между двумя противоположными решениями: убить, не убить; послушать, не послушать.

– Прежде вещь, а потом ее знак; при занятиях нужно больше работать над вещами, нежели над словами; если есть логика в деле, то она будет и в голове, хотя бы ее, по-видимому, и не было в слове; нужно, чтобы мысль для солдата раскрылась самим ходом занятий, и развитие будет достигнуто.

– Единицы могут примениться к массам, массы не могут применяться к единицам: только сознание этой истины и дает единицам силу управлять массами и вдохновлять их своею мыслью.

– Всякая натура только тогда и даст все, что может, когда остается верна самой себе.

– Когда подчиненный боится, что его распекут, он чувствует непреодолимый позыв распечь своего подчиненного.

– Кто приучен бояться своего начальника, тот этим самым приучен бояться неприятеля, ибо свой заявляет требования под страхом наказания, а неприятель – под страхом смерти.

– Всякие применения школьной оценки в частях, вроде определения того, кто лучше и кто хуже, приносят больше вреда, чем пользы, так как развивают вражду между товарищами.

– Сила рутины такова, что ее могут побороть только кровавые и унизительные неудачи.

– Изучают великие образцы военного дела не для того, чтобы им буквально подражать, но для того, чтобы проникаться их духом. Успех в бою никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа, а от того чувства, которое есть в каждом солдате и которое находит поддержку в позиции, в вооружении, в числе, в распоряжениях.

– Всякий занимается охотнее тем, что знает, и всякий считает более важным то, что знает: так уж человек устроен.

– Когда речь идет о деле, в котором главное орудие человек, вы не можете не заниматься его психическими свойствами; а раз вы их исследуете – вы даете этюд практической или прикладной психологии, о чем бы вы ни писали: о том ли, какие условия определяют решимость главнокомандующего в день генерального сражения, о том ли, как поступать, чтобы выучить новобранца в кратчайший срок и с наименьшими усилиями сабельным или ружейным приемам.

– Всякая практическая деятельность человека есть не более как ряд мыслей, воплощаемых им в поступки.

– Наш солдат гибок в подчинении и сметлив; он все может усвоить; нужно только поставить его в возможность усвоить.

– Внимание и участие могут быть следствием только понимания; быть внимательным к тому, чего не понимаешь, – невозможно.

– Русский человек очень легко и от сердца отзывается на требование, которого цель ясна.

– Наше дело все построено на самоотвержении и самоотречении; кто этого не понимает, кто не может поступиться своею личностью во имя дела, тот никогда не будет порядочным военным.

– Разница между военной и гражданской дисциплиной в силе напряжения, но не в духе или основе ее.

– Пора понять, что рота – живой организм, что люди в ней срастаются, как атомы в теле.

– Внутреннюю основу военного дела составляет начало товарищества, так как оно основа и воинского организма.

– В военном деле все основано на единодушии, товариществе, ввиду этого все способствующее развитию товарищества должно быть поощряемо; все препятствующее – внимательно устраняемо.

– Человека, утвержденного в чувстве долга и честно развитого, по меньшей мере вдесятеро легче выучить всему, чем лишенного, отчасти или вполне, этих качеств.

– Основа дисциплины – страх огорчить начальника, а не страх палки начальника, буквально ли, фигурально понимаемой – все равно; сын отца боится, потому что его любит, а не потому любит, что боится.

– Дисциплина есть результат доверия солдата к товарищам и начальникам.

– Дисциплина стала силой столь же обязывающей, сколько и обеспечивающей от неправых посягательств: столь же облекающей властью, сколько и сдерживающей произвол.

– Одно из главных условий успеха в обучении – строгая разборчивость в том, что вводить в сознание солдата через ухо и что через глаз, другими словами, что передавать ему рассказом и что показом.

– Плодотворно учить практическому делу можно, только обращаясь к глазу человека.

– В деле практическом действительно понимается только то, что проходит в сознание через глаз.

– Лучше раз показать, чем двадцать раз рассказать.

– Должно вести занятия так, чтобы не подрывать в занимающихся самодоверие; если этого нет, то наилучший руководитель не только не поможет, но напортит; что толку, если он научит, но в то же время задергает, запугает человека? У запуганного человека и ум, как бы он ни был развит, плохо действует; в нашем деле подобная наука – хуже невежества; потому хуже, что успех в военном деле зиждется на воле; ум подсказывает только легчайший путь к успеху.

– Нынешние средства и приемы удержания людей в руках далеко недостаточны и настает крайняя необходимость дополнить их иными более действительными.

– В наше время офицер не только военный чин, но нечто большее: он общественный деятель в гражданском смысле слова, потому что призван играть и не последнюю роль в народном образовании.

– Не подлежит сомнению тот факт, что современные войска страдают недостатком внутреннего сцепления и самообладания под огнем.

– Психические начала, и только они одни, могут служить тем верным светочем в теории военного дела, который дает ему силу отвести в ней подобающее место всякому элементу, ни одного не исключая и не принижая и все примиряя в высшем синтетическом единстве.

– Ищите прежде всего внутреннего порядка и в себе, и в людях, жизнь которых в бою вам вверяется: остальное приложится.

– Есть ли части старательные и части ленивые, как то встречается между отдельными людьми? Нам кажется, что нет.

– В наше время кончат тем, с чего спартанцы и римляне начали, то есть признанием необходимости иметь прежде всего человека, возможно, более выработанного, в смысле нравственной энергии».

Показательным примером непреходящей значимости мыслей Драгомирова для воспитания солдат (и, неважно, какая идеология при этом у государства) является следующий красноречивый факт. В 1918 г. Высшая военная инспекция РСФСР выпустила памятную книжку для красноармейцев. Излишне напоминать, что в это время ненависть к «золотопогонникам», ко всему, что было связано с Российской империей, были сердцевиной большевистской пропаганды. Тем не менее, по личной инициативе Ленина, книжка дополняется высказываниями не только Суворова, но и Драгомирова, чья ненависть к революции и революционерам ни для кого не была секретом. Приведем полностью этот небольшой раздел, чтобы понять, что именно из наследия царского генерала вождь мирового пролетариата хотел использовать в строительстве новой армии:

«1) Сам погибай – товарища выручай (а товарищ в беде выручит).

2) Не бойся смерти, тогда наверное побьешь. Двум смертям не бывать, а одной не миновать.

3) Никогда не отбивайся, а всегда сам бей, одними отбивами врага не одолеешь.

4) Тебе трудно, но и неприятелю не легко (а начнешь его бить – ему и совсем невмоготу станет и скорее пардону запросит).

5) Откуда бы враг ни появился, его всегда можно достать либо пулею, либо штыком, что сподручнее, тем и бей; а терять голову оттого, что враг появился не оттуда, откуда его ожидали, а сбоку или сзади, значит самому лезть к нему в петлю.

6) В бою смены нет, есть только поддержка. Одолеешь врага, тогда и служба кончится.

7) Как бы плохо ни приходилось, никогда не отчаивайся; держись, пока силы есть.

8) Пока идет бой – выручай здоровых, а раненых без тебя подберут. Побьешь врага, всем сразу легче станет: и раненым и здоровым.

9) Не удалось одолеть врага сразу, лезь на него в другой, третий, четвертый раз, и так без конца, пока не одолеешь его (потому что и он тебя в покое не оставит до тех пор, пока не доконает совсем).

10) С толком, но смело лезь вперед (скорее побьешь врага и скорее тебе легче станет)».

Руководство округом Драгомировым было высоко оценено самодержцами – сначала Александром III, а потом и Николаем II. В 1891 г. он производится в генералы от инфантерии, а спустя семь лет – в 1898 г. назначается, при сохранении должности командующего войсками, киевским, подольским и волынским генерал-губернатором. На последней должности генерал хотя и пробыл сравнительно недолго, но успел заслужить общую любовь всех слоев населения края своей справедливостью и заботой о жителях подчиненных ему губерний.

Интересное воспоминание о Драгомирове в Киеве оставил видный деятель политической полиции генерал-майор Отдельного корпуса жандармов Александр Спиридович, который с 1903 по 1905 г. руководил Киевским охранным отделением. Его свидетельство доказывает, что генерал-губернатор ясно понимал важность борьбы с разложением войск революционерами, и, в отличие от ряда других военачальников, считал необходимым тесное взаимодействие с жандармами: «С трепетом ехал я являться генерал-губернатору, генерал-адъютанту Драгомирову, который был и командующим войсками округа. О нем ходило много легенд и анекдотов. В Петербурге меня предупреждали, что он либерал, что он не любит жандармов и в очень плохих отношениях с Новицким (генерал-лейтенант Отдельного корпуса жандармов Василий Новицкий – тогдашний начальник Киевского губернского жандармского управления. – Авт.). Рассказывали, что когда-то, когда Драгомиров был помоложе и любил выпить, он как-то закутил и веселился три дня. И будто бы тогда Новицкий написал на него доклад в Петербург. Узнав о том, Драгомиров послал телеграмму государю Александру III такого содержания: «Третий день пью здоровье вашего императорского величества». И будто получил ответ: «Пора бы и перестать».

Драгомиров возненавидел Новицкого и при первой же после этого встрече с ним повернулся к Новицкому спиной, низко нагнулся и, раздвинув фалды сюртука, сказал: «Виноват, ваше превосходительство, секите, виноват!» Анекдот этот был очень распространен. Все это не предвещало ничего хорошего, и я естественно волновался.

В большой приемной дома командующего выстроилось человек двадцать разного звания и положения. Вышел Драгомиров, крупный, в серой казачьей черкеске с кинжалом, с Георгием на шее, болезненный на вид; он обходил по очереди всех представляющихся. Дошел до меня: я представился. Внимательно всматриваясь в меня и спросив, в чем будет заключаться моя служба и кому я буду подчиняться, Драгомиров произнес с расстановкой: «Так, так… ну дай Бог, дай Бог», и, ухмыляясь, подал мне руку.

Когда же я одевался уже в швейцарской, сверху вдруг послышался голос Драгомирова: «Ротмистр, ротмистр!»

Я стал сбрасывать пальто и подбежал к лестнице, а Драгомиров продолжал кричать сверху: «Ротмистр, вы мне артиллеристиков-то моих разделайте, хорошенько разделайте, прощайте!» (Речь идет об усилившейся революционной пропаганде в артиллерийских частях округа. – Авт.)

Я уходил ободренный. Прием генерал-губернатора мне понравился. Его фраза об артиллеристиках была знаменательна: это своего рода карт-бланш относительно военных».

Но здоровье все более покидало старого генерала, а занимать должность, без возможности полноценно исполнять возложенные на него обязанности, Драгомиров не мог. В 1903 г. он уходит в отставку с зачислением в члены Государственного совета.

Во время русско-японской войны, когда одно поражение следовало за другим, в Петербурге вновь вспомнили о полководце. В начале 1905 г. он был вызван в столицу, где получил предложение императора стать главнокомандующим на Дальнем Востоке. Однако состояние здоровья Драгомирова было таково, что, стремясь душой к гибнущим в Маньчжурии солдатам, он вынужден был отказаться.

Умер создатель современной военно-педагогической системы 15 сентября 1905 г. в Конотопе, где и был похоронен. Генерал всего несколько месяцев не дожил до выхода третьего, тщательно переработанного им издания «Учебника тактики», чему он отдавал последние слабеющие силы…